Перейти к содержанию

Шмидт К. Психологическое направление в новейшей политической экономии1⚓︎

Сборник «Основные проблемы политической экономии», 1922 г., с. 159—180

Огромный, запутанный механизм, управляемый скрытыми и мощными законами, — такою выступает перед нами современная хозяйственная жизнь, находящаяся в вечном движении, переливающаяся через все границы, горы и моря. Подобно тому, как астрономия видит в земле, — которая обыденному взгляду кажется неподвижною и самостоятельною, — лишь ничтожный мировой атом, послушный всеобщим законам звездной системы, так социальная теория признает отдельного индивидуума, который охотно воображает себя свободным и самостоятельным, настоящим микрокосмом, лишь ничтожным атомом в движении экономического механизма, свободного от всякого индивидуального произвола.

Несомненно, одна из интереснейших задач, которые может ставить себе наука, это — проникнуть во внутренний строй этого механизма и понять бесконечное многообразие внешних явлений, как нечто закономерное, объективное и вытекающее из одной причины. Эта задача тем интереснее, что господствующий ныне над людьми хозяйственный строй возник исторически, т. е. как создание — хотя и не сознательное — самих людей, и, возникнув исторически, осужден также на историческую гибель в безостановочном потоке развития человечества. Здесь экономическое исследование, подвергая подробному анализу существующий хозяйственный строй, подлежащий дальнейшему развитию и преодолению, непосредственно подходит к великой социальной проблеме развития современного человечества. Я назвал современную хозяйственную жизнь механизмом, который регулируется законами (конечно, экономическими, а не юридическими), и признал существенною задачею политической экономии познание этих объективно выраженных законов. Но должен ли всякий хозяйственный строй подчиняться подобным законам, действующим скрытым образом? Это не вытекает из понятия хозяйственного строя, как такового; пока люди сами потребляют продукты своего труда или вынуждены уступать часть их господствующему классу для непосредственного потребления, до тех пор хозяйственный строй остается прозрачным, простым и ясным. Познать подобный хозяйственный строй — значит описать его и показать исторические причины его возникновения и дальнейшего развития. Для объяснения всех явлений здесь не нужны никакие экономические законы. И если современный экономист вынужден искать таких законов, то причины этого не в том, что перед нами хозяйственный строй вообще, а в том, что перед нами данный специфический хозяйственный строй. Особенность, отличающая современный хозяйственный строй от всех прежних, менее сложных организмов, состоит в том, что он покоится целиком на товарном производстве, т. е. на покупке и продаже производимых благ. Всемогущество и вездесущность денег, содействующих как распределению, так и производству благ, представляет характерную черту сущности указанного строя, источник его силы и его слабости. В том, что все блага, не исключая и рабочей силы самого человека, обмениваются на деньги и имеют цену, притом определенную цену, — лежит загадка, разрешение которой необходимо для действительного познания современного хозяйственного строя, и далее, для объяснения денежных доходов различных общественных классов, рабочих и капиталистов, и тем самым для объяснения условий их существования и их тенденций.

Эта загадка не будет устранена тем, что мы дадим самое исчерпывающее статистическое описание внешних явлений современной хозяйственной жизни и самым точным образом исследуем возникновение этого нового хозяйственного строя, его борьбу за существование и превратности его судьбы. Эта загадка будет разрешена только тогда, когда мы узнаем, какой всеобщий, объективно выраженный закон управляет обменом товара на деньги. Все законы, которым мы теперь подчиняемся в хозяйственной жизни, приводят к этому первому, великому, всеобщему закону, без которого все остальные остаются непонятными. Именно загадка цены заставляет современного экономиста искать скрытого, объективного экономического закона.

Если все блага обмениваются на одно и то же благо, а именно на деньги, то тем самым они приравниваются друг другу. Следовательно, несмотря на все их различие и на всю их несоизмеримость, должно существовать что-то общее, что делает возможным приравнивание и соизмеримость этих на первый взгляд несоизмеримых благ. Это общее всем товарам может состоять только в том, что они суть продукты труда, продукты человеческого труда вообще, независимо от его формы. Товары, как кристаллизация абстрактно-равного труда, представляют собою стоимости. Как только товарный обмен развивается в денежное хозяйство, товары выражают свою стоимость в одном и том же товаре, который благодаря этому приобретает всеобщую общественную значимость в пределах товарного обращения, т. е. характер денег. Таким образом, цена, по своей сущности, есть денежное выражение стоимости; в денежной сумме, представляющей цену товара, содержится такое же количество абстрактного труда, как и в самом товаре. Но если стоимость товара может выражаться в цене, а последняя, по своей сущности, представляет выражение стоимости, то отсюда, однако как ясно подчеркивает сам Маркс отнюдь не следует, что стоимость товаров находит свое точное выражение во всяком отношении цены. Политической экономии необходимо иметь дело не со случайными и индивидуальными отклонениями, но, конечно, с отклонениями общего характера. Причина и степень этих отклонений должны быть развиты из самого закона стоимости. Независимо от существования подобных отклонений речь идет в каждом случае о нахождении всеобщего объективного закона, управляющего меновою стоимостью и ценою товаров; и подобный закон может основываться лишь на равном всеобщем характере всех товаров, заключающемся в том, что они суть продукты абстрактно-равного, среднего труда.

В рамках настоящей статьи невозможно — хотя бы вкратце — изложить, каким образом Маркс после долгого перерыва продолжал с поразительною силою начатый Смитом и Рикардо анализ стоимости, насколько далеко проследил он в сложных явлениях действительности закон стоимости, управляющий образованием цен, какие явления уже нашли свое объяснение в появившихся двух томах «Капитала»2 и какие еще ждут своего объяснения. Необходимо, однако, выяснить себе один предварительный скептический вопрос, который в последнее время часто поднимается против указанного «дедуктивного» направления политической экономии, — вопрос о том, может ли вообще существовать подобный объективный, скрыто действующий закон стоимости. Бо́льшая часть писателей-экономистов слишком легко отделывается от этого вопроса. Они объясняют цены то издержками производства, то спросом и предложением, то исходя из заработной платы, прибыли, ренты и т. д., не замечая, что здесь уже заранее предполагается то, что требуется объяснить3. В последнее время новое направление, опирающееся на психологию, выступает как против этой беспринципной эклектической манеры, так и против изучения, исходящего из анализа объективного закона стоимости. Родоначальником этого психологического направления является англичанин Джевонс, своих сторонников оно имеет в различных странах, больше всего в австрийских университетах. Там наиболее видными представителями этого направления являются Mенгер, Бем-Баверк и Визер.

По учению психологической школы, всякий обмен товаров обусловлен совпадением воли обоих контрагентов. Воля определяется только психологическими мотивами, а в области экономической — в виде общего правила — мотивами эгоистическими. Поэтому осуществление всякого акта обмена зависит исключительно от того, считают ли контрагенты, исходя из своих субъективных оценок, выгодным для себя данный обмен. В последнем случае обмен должен произойти, в противном же случае он не может иметь место. Следовательно, фактор, от которого все зависит в обмене, это — субъективная оценка; чтобы узнать, как нормируется меновая стоимость благ, необходимо найти при помощи психологического анализа принцип субъективной оценки. С этой точки зрения, кажемся заранее невозможным существование объективного закона стоимости, который определяет меновую стоимость независимо от указанных субъективных факторов и в зависимости — прямой или косвенной — от количества труда, реально воплощенного в продуктах. Под вопрос ставится не тот или иной результат объективной теории стоимости, а сама эта теория. Ее место должна занять психология, имеющая дело с субъективными явлениями. Таково принципиальное значение новой школы.

Из сказанного понятно само собою, что не может быть речи о сознательном стремлении к осуществлению так или иначе формулированного, объективного закона стоимости, ибо воля отдельного индивидуума следует исключительно импульсам его индивидуального интереса. Вопрос заключается только в следующем: в то время как воля отдельного индивидуума и воля всех отдельных индивидуумов действует именно таким образом, не может ли и не должен ли все-таки возникнуть, бессознательно и непреднамеренно, объективный закон стоимости, как он представлялся классикам политической экономии и нормам которого подчиняются все отдельные меновые акты?

С этой точки зрения мы разберем в дальнейшем правильность выводов теоретиков психологической школы. Про этом разбору подлежат два вопроса: во-первых, включает ли их анализ те психологические факторы, которые действительно являются решающими при определении меновой стоимости, и, во-вторых, исключают ли эти действительно решающие психологические факторы существование объективного закона стоимости или же они его допускают, или даже делают необходимым? Наш разбор будет несколько длинный, ибо мы должны начать с абстрактного изолированного человека, как его конструировала бесплодная фантазия психологической школы. Ведь она полагает, что таким путем легче всего выяснить всеобщий принцип оценочных суждений и оценки благ.

Психологическое условие всякого производства и обмена состоит в том, что соответствующие блага должны быть объектом оценки. Но таким объектом они делаются в качестве средств к удовлетворению потребностей, если только они, подобно воздуху, солнечному свету, воде и т. п., не имеются в неограниченном и неисчерпаемом количестве. Возникает общий вопрос, чем определяется мерило этой нашей оценки? Сторонники Менгера утверждают, что оценка сообразуется с потребительною стоимостью, — правда, не абстрактною, но с конкретною или, лучше сказать, с субъективною потребительною стоимостью, которую вещи имеют для индивидуума. Абстрактная потребительная стоимость зависит от рода потребностей, которым удовлетворяет данное благо; так, например, хлеб удовлетворяет потребности в пище, платье — потребности в одежде, украшения — тщеславию и т. д. Поэтому оценка, которая сообразовалась бы с абстрактною потребительною стоимостью, должна была бы оценивать блага по важности данного рода потребностей; она ценила бы, например, определенное по весу количество хлеба выше, чем соответствующее количество4 платья или даже украшений. Ясно, что таким путем нельзя разрешить проблему меновой стоимости, ибо последняя, очевидно, совершенно независима от абстрактной важности благ. Как же обстоит дело с конкретною или субъективною потребительною стоимостью? Может ли она быть независима от абстрактной потребительной стоимости, от социального значения благ? Сторонники Менгера утверждают это, иллюстрируя свои взгляды на примере изолированного субъекта, обладающего определенным запасом благ, в некотором роде экономического Адама. В этом случае субъективная оценка действительно независима от абстрактной потребительной стоимости благ. Предположим, например, что изолированный субъект имеет очень много хлеба и сравнительно мало вина. Хлеб, конечно, есть более необходимое и важное благо, чем вино. Но, несмотря на это различие их абстрактной потребительной стоимости, изолированный субъект, вероятно, меньше огорчится потерею определенного количества хлеба, чем соответствующего количества вина, он будет ценить вино выше хлеба. Следовательно, субъективная оценка благ сообразуется не с качеством благ, т. е. с родом удовлетворяемых ими потребностей, но с количеством благ определенного качества, которым субъект располагает для удовлетворения своих потребностей, ибо от этого количества зависит степень, до которой удовлетворяется данная потребность субъекта.

Здесь мы дошли до прославленной теории предельной полезности. Предельная полезность обозначает последнюю, наиболее слабую, относительно менее настоятельную потребность, удовлетворения которой я могу ожидать от данного количества благ. Стоимость, которую я приписываю благам определенного рода, зависит от этой предельной полезности, определяемой указанным образом. Психологической школе эта предельная полезность кажемся всеобщим, единственным принципом оценки, из которого должны быть выведены меновая стоимость и оценка благ.

Поясним кратко на одном примере, как происходит оценка на основе предельной полезности. По предположению, наш изолированный субъект имеет в своем распоряжении много хлеба; скажем 5 фунтов в день, из которых он 2½ фунта (пример этом составлен по образцу примера Бем-Баверка, с незначительными изменениями) тратит на себя самого, а 2½ — на кормление зверей, которых он держит для своего удовольствия. Если он потеряет ½ фунта в день, он мало почувствует эту потерю, ибо откажется от удовлетворения наименее важной потребности; а именно, он немного сократит кормление зверей. Потеря дальнейшего ½ фунта будет более чувствительна, ибо звери начнут страдать от голода и, быть может, появится вопрос о самой возможности содержать их. Оценка ½ фунта хлеба, которая была незначительна при запасе в 5 фунтов, повысится при запасе в 4½ фунта, ибо изменилась предельная полезность, т. е. последняя, относительно менее настоятельная потребность, которую можно удовлетворить при помощи ½ фунта. Эта потребность стала важнее, предельная полезность повысилась, и изменившаяся величина последней находит своя выражение в новой оценке. Чем больше уменьшается количество хлеба, тем важнее становится относительно менее необходимая потребность, которую субъект может ожидать от ½ фунта хлеба. Если он располагает только 2½ фунтами, предназначенными для его собственного потребления, то потеря ½ фунта приводит к его отказу от обычного питания, потеря второго ½ фунта — к некоторому недоеданию, потеря еще одного ½ фунта — к голоду.

Как видим, предельная полезность благ, которыми индивидуум располагает для своего потребления, колеблется в зависимости от их количества. Количество благ сравнивается с количеством потребностей, а последняя потребность, которая еще покрывается, определяет полезность благ данного рода для индивидуума и тем самым индивидуальную оценку этих благ вообще. Само собою понятно, что при некоторых условиях оценка, действительно, определяется указанным образом, исключительно запасом благ. Это имеет место, например, когда школьники оцениваются почтовыми марками или другими предметами, или же в излюбленных психологическою школою примерах путешествия по пустыне, когда наличный провиант не может быть замещен другим. Но вопрос заключается в том, может ли предельная полезность остаться определяющим принципом хотя бы только индивидуальной оценки в тех случаях, когда условия носят менее произвольный и фантастический характер и более соответствуют экономической действительности?

Ведь изолированный человек, которым здесь оперируют, как экономическою клеточкою, вообще немыслим без изолированного хозяйства. В «Jahrbücher fur Nationalökonomie und Statistik» Конрада (за 1890 год) профессор Дитцель убедительно показал сторонникам психологической школы, что это отнюдь не маловажное обстоятельство совершенно опрокидывает весь их анализ5. Если бы люди были только потребителями, а блага падали бы прямо с неба, тогда, действительно, всякий должен был бы оценивать свои запасы только по теории предельной полезности. Но так как люди суть сами производители своих благ, и последние в виде общего правила могут быть воспроизводимы трудом, они не имеют никаких оснований оценивать свои продукты только по степени потребностей, которая ими покрываются. Оценка может также хорошо сообразовываться с большей или меньшею трудностью восстановления соответствующих благ. В изолированном хозяйстве существует только одно средство такого восстановления, а именно труд самого хозяйствующего субъекта. Большая или меньшая трудность восстановления выражается в большем или меньшем количестве труда, который индивидуум должен затратить на воспроизводство благ. Следовательно, уже в изолированном хозяйстве оценка благ может определяться количеством затрачиваемого на их воспроизводство труда, совершенно независимо от наличного запаса благ и обусловленной им их предельной полезности. И чем планомернее и лучше организован ход хозяйства, чем более предусмотрительно принимаются меры к накоплению запасов благ, тем более второй принцип оценки вытеснит первый принцип предельной полезности.

Итак, то, что школа Менгера хотела доказать психологическим анализом, а именно, что субъективная оценка благ сообразуется только с их предельной полезностью, — опровергается психологическим анализом даже для изолированного хозяйства, если только при изучении экономических явлений не забывать экономии, а при исследовании благ не забывать их способности быть воспроизведенными. Не правильно также возражение, что оценка по издержкам воспроизводства не представляет собою новой нормы оценки, а лишь другое приложение принципа предельной полезности. Ибо из последней потребности, покрываемой данным запасом благ, т. е. из предельной полезности, никак нельзя узнать, какое количество труда необходимо для воспроизводства одного экземпляра этих благ. Оценка с первой точки зрения может всегда вступать в конфликт с оцeнкою, исходящею из второй точки зрения.

Как видим, уже в изолированном хозяйстве экономические суждения оценки более или менее определяются объективным фактором — количеством труда, необходимым для воспроизводства благ. Только поразительная односторонность сторонников психологической школы могла это отрицать. Теперь спрашивается, является ли подобный объективный фактор, вопреки всей психологии предельной полезности, возможным или неодолимым в качестве регулирующего принципа общественных суждений оценки — и тем самым меновой стоимости благ — также в том случае, когда на место изолированного хозяйства мы поставим хозяйства, связанные обменом (а потом куплею и продажею), т. е. общество товаропроизводящее? Нам необходимо было сделать долгий обходный путь через изолированное хозяйство теоретиков предельной полезности для того, чтобы выяснить их теорию. Но полное значение этой теории выступает лишь тогда, когда она переходит от хозяйства изолированного субъекта к хозяйству обменивающихся субъектов, от фантазии к действительности и претендует понять эту последнюю.

Товарное производство с свободною конкуренциею достигло своего полного развития лишь в капиталистической форме; его существование покоится на трех антагонистических больших классах, каковы промышленные капиталисты, земельные собственники и наемные рабочие. Этими классами, в последнем счете, совершается производство и обращение товаров. Политическая экономия должна показать, каким образом закон стоимости, т. е. объективное определение стоимости товаров необходимым для их производства количеством абстрактного труда, осуществляется в этом исторически данном обществе. Но психологический довод, отрицающий возможность объективного закона, регулирующего обмен, рассматривает товаропроизводящее общество не в его исторически развитом, а в его всеобщем виде; этот довод резюмируется в том, что обменивающиеся контрагенты (или покупатели и продавцы) преследуют всегда при обмене лишь свою собственную индивидуальную выгоду, но никогда не стремятся осуществить какой-либо объективный закон стоимости; поэтому необходимое для производства товаров рабочее время не может вообще быть определяющим фактором меновой стоимости, ибо оно не выступает в качестве такого определяющего фактора в сознании обменивающихся лиц.

Это возражение, имеющее в виду лишь всеобщий характер товарного обмена, может быть опровергнуто наиболее убедительным образом, если отвлечься от всех осложняющих моментов, вытекающих из исторического классового характера товаропроизводящего общества, и представить себя товарное производство в его самой общей, неразвитой форме, при которой действительные товаропроизводители обмениваются своими продуктами непосредственно, при отсутствии капиталиста и земельного собственника, Если при этом обнаружится, что труд есть определяющий фактор меновой стоимости, хотя он не выступает в качестве такового в сознании контрагентов, стремящихся лишь к своей собственной выгоде, — то психологическое возражение, которое выводит невозможность объективного закона стоимости из отсутствия его в сознании, будет тем самым опровергнуто в его общей форме, — следовательно и для капиталистического товарного производства. Конечно, форма, в которой закон стоимости осуществляется в капиталистическом товарном производстве, не может совпадать с формой, в которой он осуществляется в предполагаемом нами простом обществе. Но если первая форма будет развита экономическою наукою во всех частностях, то она в такой же мере явится психологически-необходимым результатом конкурирующих воль отдельных лиц, как и та форма, в которой объективный закон стоимости осуществляется в простом товарном производстве.

В подобном обществе самостоятельных товаропроизводителей каждый из них выносит на рынок весь продукт своего труда и старается получить в обмен необходимые ему блага. Каждый стремится лишь к своей собственной выгоде. Поэтому, какие бы блага он ни желал получить в обмен за свой собственный продукт, он будет всегда стремиться к тому, чтобы в обмен на возможно меньшее количество своего собственного продукта получить возможно большее количество чужого продукта. Это предписывается ему стремлением к возможно более полному удовлетворению его потребностей.

Но его продукт, как и чужие продукты, воплощает количества груда, затраченные на его производство. Каждая часть продукта представляет соответствующую часть количества труда, кристаллизованного во всем производстве. Следовательно, стремление получить в обмен на возможно меньшее количество своего собственного продукта возможно большее количество чужого продукта — включает в себя стремление получить за возможно меньшее количество собственного труда возможно большее количество чужого труда. От того, насколько это удастся, зависит в известном смысле выгодность обмена. Далее, само собою ясно, что конкуренция между производителями, принадлежащими к одной и той же отрасли, приводит к тому, что меновая стоимость произведенных ими продуктов единообразна. A не может продавать дороже, чем его конкурент B, а B — дороже, чем A. Конкуренция гарантирует единообразие меновой стоимости в пределах одной отрасли; тем самым стремление конкурентов по возможности взвинтить меновую стоимость своих собственных товаров по сравнению со всеми остальными встречает известный предел, не зависящий от их личного произвола. Конечно, то обстоятельство, что меновая стоимость должна быть единообразна, еще ничего не говорит о том, какая норма регулирует эту единообразную меновую стоимость, какому закону подчиняется упомянутый предел.

Но подобная норма существует, и она представляет необходимый результат психологически-необходимой конкурентной борьбы всех индивидуумов за получение возможно большей выгоды. Та же самая конкуренция, которая не позволяет производителю данной отрасли продавать свой товар с большей выгодою, чем его конкуренты, делает невозможным, по крайней мере, на продолжительное время, чтобы производители одной отрасли обменивали свой продукт с большею выгодою, чем это могут делать производители другой отрасли. Они обменивали бы его с большею выгодою, если бы продукт их труда имел более высокую меновую стоимость, чем продукты, произведенные с затратою такого же количества труда в других отраслях. Но в таком случае более выгодная отрасль привлекала бы к себя новых производителей до тех пор, пока под давлением возрастающего предложения товаров эта ее особенная выгодность не исчезла бы. Следовательно, конкуренция приводит к тому, что продукты одной отрасли не могут продолжительное время обмениваться на рынке с большею выгодою, чем продукты другой отрасли, т. е. она приводит к тому, что продукты равных количеств труда, в какой бы отрасли последний ни был затрачен, имеют равную меновую стоимость. Конечно, эта тенденция к уравнению нисколько не изменяется от того, что один товар становится всеобщим средством обмена, т. е. приобретает характер денег. Следовательно, хотя отдельные контрагенты не стремятся сознательно к реализации этого объективного закона стоимости, но, тем не менее, в обществе самостоятельных производителей эта реализация обеспечена благодаря свободной игре хозяйственных эгоизмов, преследующих лишь цель собственной выгоды. Анализ психологических факторов, играющих определяющую роль в товаропроизводящем обществе, не только не доказывает невозможности объективного закона стоимости, а наоборот, при условии простого товарного производства даже прямо доказывает его необходимость.

Этим самым опровергается принципиальная точка зрения, якобы вытекающая из психологической обусловленности менового акта и доказывающая бессмысленность и внутреннюю противоречивость понятия объективного закона стоимости, регулирующего в общем и целом все меновые акты. Формулированный нами выше предварительный вопрос, которым думают доказать невозможность всякой объективной теории стоимости, находит свое решение. Ибо, если при простом товарном производстве доказана необходимость объективного закона стоимости именно на основе психологически-мотивированных воль отдельных лиц, то может ли борьба этих психологически-мотивированных воль в развитом капиталистическом товарном производстве сделать невозможным осуществление подобного закона (конечно, в другой форме)?

Мы видели, что психологическая школа ошибается в своем анализе, ибо она оставляет без внимания психологические факторы, имеющим действительно решающее значение при обмене товаров. Если бы это было не так, она, как изложено было выше, убедилась бы, что психологическое мотивирование обмена не только не опровергает существования объективного закона стоимости, а, наоборот, объясняет его. Однако такое опровержение теории предельной полезности было бы лишь косвенным. При громадном значении, которое глашатаи этой теории придают ей, при том презрении, которое они питают ко всем завоеваниям классической политической экономии, при презрении, с которым могут только сравниться их уважение к своим собственным трудам и восхищения ими, при сравнительно большой популярности психологической школы, — с нашей стороны могло бы, пожалуй, показаться нескромным, если бы мы захотели разделаться с понятием предельной полезности косвенными доказательствами общего характера, изложенными выше.

При нашем психологическом объяснении меновой стоимости мы совершенно оставили в стороне это понятия предельной полезности, хотя, по уверению всех его сторонников, оно представляет единственный принцип всех суждений оценки, а, следовательно, и меновой стоимости благ. Посмотрим теперь, является ли выведение меновой стоимости из принципа предельной полезности в товаропроизводящем обществе, не то что правильным, но хотя бы только мыслимым? Если же это немыслимо, то спрашиваемся, на какую иллюзию могут ссылаться, в подтверждения своих взглядов, апостолы этой теории?

Первый вопрос заключается в том, является ли в товаропроизводящем обществе выведения меновой стоимости благ из принципа предельной полезности хотя бы только мыслимым. Как мы видели, предельная полезность благ должна измеряться последнею потребностью, удовлетворение которой обеспечено этими благами. Поэтому субъект, который должен оценивать свои блага по принципу предельной полезности, должен — такова предпосылка — уже владеть запасом благ, служащих удовлетворению его потребностей. Но эта предпосылка, которая одна только дает возможность представить себя оценку на основе предельной полезности, вообще не существует в товаропроизводящем обществе. Блага, которые производитель обменивает, произведены для рынка, он сам не потребляет их и в виде общего правила даже не может потреблять их. Произведенные им для рынка блага, как таковые, вообще не дают ему возможности удовлетворять его потребности и, следовательно, не имеют для него никакой предельной полезности. Он не имеет никакой возможности оценивать их по предельной полезности, которую они представляют, и соответствующим образом определять их меновую стоимость. В товаропроизводящем обществе формулированная указанным образом предельная полезность в качестве принципа стоимости представляет собою не что иное, как неприкрытое «contradictio in adjecto».

Если на место непосредственного обмена благ мы представим себе обмен при помощи денег, где друг против друга выступают не два собственника товаров, а собственник денег и собственник товаров, покупатель и продавец, — то это, однако, нисколько не поможет теории предельной полезности. Как товарный запас продавца, так и денежный запас покупателя не предназначены для непосредственного удовлетворения потребностей их владельцев. Поэтому, как товарная единица продавца, так и денежная единица покупателя не могут оцениваться их владельцами по теории предельной полезности.

Но если не деньги, то покупаемые на них средства существования служат ведь непосредственному удовлетворению потребностей. Поэтому, казалось бы, выход из затруднения заключается в том, что если не деньги, то блага, которые покупатель может купить на них, оцениваются им по теории предельной полезности и соответственно этой оценке цена их будет выше или ниже. Но для того, чтобы блага могли оцениваться субъектом по принципу предельной полезности, необходимо — я повторяю это — предположить, что он уже владеет запасом этих благ. Таким запасом он может владеть лишь после того, как купит его, а купить его он может лишь по определенной цене. Следовательно, наличность запаса благ, из которой теоретики предельной полезности должны исходить для объяснения меновой стоимости и цены благ, уже заранее предполагает цену благ, т. е. явление, подлежащее объяснению.

Эти теоретики пытаются обойти указанную невозможность, ставя на место единичного субъекта множество субъектов. Запасам, находящимся в руках продавцов, противостоит масса потребителей. Каждый из них имеет потребность в этих запасах, и, когда товары переходят путем покупки в собственность потребителей, многие из этих потребностей будут удовлетворены, по, по крайней мере, отчасти. Как у отдельного субъекта, так и у множества их потребности отличаются по степени своей настоятельности. Здесь-то психологическая школа начинает свои рассуждения. Среди всех потребностей, различной степени, которые, в конце концов, покрываются этими запасами, должна же быть одна степень, самая низкая. Эта самая низкая степень и есть предельная полезность, которую блага данного рода имеют для общества, и именно эта предельная полезность регулирует, в качестве высшего принципа, меновую стоимость товаров. Доказательство этому: цена продуктов обыкновенно тем ниже, чем больше их количество, и тем выше, чем их меньше. «Ибо чем большим количеством экземпляров данного рода мы располагаем, тем полнее могут быть удовлетворены соответствующие потребности, тем слабее последняя потребность, которая еще удовлетворяется и удовлетворение которой ставимся под вопрос с потерею одного экземпляра; тем, другими словами. ниже предельная полезность, определяющая стоимость»6.

Этим объясняется то, на первый взгляд поразительное явление, что сравнительно бесполезные вещи имеют очень высокую стоимость, а очень полезные вещи — незначительную стоимость.

Это доказательство лишь доказывает, что фантазия теоретиков предельной полезности обращается с экономическими фактами таким же образом, как фантазия некоторых знаменитых философов обращалась с мировою историей. Факты обязаны подчиняться приказам и подчас даже становиться, по команде, на голову. Само собою понятно, что дешевые продукты не потому дешевы, что имеются в большом количестве, а имеются в большом количестве потому, что они дешевы7. В современном обществе огромное большинство населения состоит из бедняков, которые могут покупать себе из всех средств потребления только самые дешевые. Поэтому на дешевые товары, именно по причине их дешевизны, существует наибольший спрос, и потому они производятся в наибольшем количестве. Выводить их дешевизну из их количества — значило бы ставить следствие на место причины, и наоборот.

Не говоря уже об этом неудачном доказательстве, положение, которое хотят доказать им, само по себе несостоятельно. Предельная полезность была определена, как последняя потребность, покрываемая запасом, находящимся в распоряжении субъекта. Поставив на место единичного субъекта множество субъектов мы не должны, однако, забывать, что это множество (совокупность потребителей) на самом деле не располагает никаким запасом благ; следовательно, в товаропроизводящем обществе у этого множества субъектов, как и у единичного субъекта, отсутствует предпосылка для непосредственной оценки предельной полезности. Запас благ еще должен быть приобретен путем покупки. Если цены, уплачиваемые при этой покупке, должны определяться принципом предельной полезности, то необходимо принять, что уровень цены определяется последнею потребностью, которая, после перехода запаса в руки потребителей, будет удовлетворена из этого запаса, или, как ее можно еще назвать, вероятною социальною предельною полезностью. Но это совершенно невозможно.

Предположим, что случился неурожай и количество хлеба, поступающее на рынок внутри страны, уменьшилось на известный процент. По закону спроса и предложения, цена хлеба возрастет8. Почему? Теоретики предельной полезности отвечают: потому что повысилась вероятная социальная предельная полезность хлеба. Так как количество хлеба уменьшилось, то им может быть покрыта лишь меньшая масса потребностей, чем в нормальное время. Поэтому, согласно теории, останутся неудовлетворенными относительно менее настоятельные потребности, тем самым повысится вероятная социальная предельная полезность, а это повышение является причиною повышения цены. Но на самом деле останутся неудовлетворенными не относительно менее настоятельные потребности, а часть в высшей степени настоятельных потребностей более бедных лиц, которые не в состоянии покупать себе прежнее количество хлеба по повысившейся цене. Для имущих же лиц потребление хлеба, в котором они не знают ни малейшего стеснения, ни на йоту не изменится. Относительно менее настоятельные потребности будут удовлетворяться по-прежнему, т. е. вероятная социальная предельная полезность не изменится, хотя цены изменяются. Это одно доказывает невозможность предположения, что упомянутая предельная полезность является причиною колебания цен и их нормирования.

Оказывается, что психологи нисколько не выигрывают от того, что переносят понятия предельной полезности с индивидуума, обладающею запасом, на класс покупателей, который лишь хочет приобрести запас посредством покупки. Проблема меновой стоимости ускользает от них, несмотря на вся их старания разрешить ее. Вообще, они надеются указанным выше образом согласовать свою теорию с учением, объясняющим меновую стоимость из соотношения между спросом и предложением; они даже надеются вывести это учения, как следствия из своего более общего и широкого принципа. Не говоря уже о том, что спрос и предложение объясняют лишь колебание цен, а не самое цену, что поэтому даже полное объединение обеих теорий докажет лишь, что две различные ошибки могут быть хорошо согласованы одна с другою, — само собою очевидно, что даже такое объединение не удалось. Какие бы упреки мы ни ставили доктринерам спроса и предложения, они во всяком случае, никогда не забывали того, что на нормирование цен оказывает влияние не спрос вообще, а лишь платежеспособный спрос. Является ли спрос платежеспособным или нет, зависит, как показал уже приведенный пример, отнюдь не от степени интенсивности субъективных потребностей, а прежде всего от размера денежных доходов покупателей. Потребности, как таковые, совершенно безразличны для образования цен. Они приобретают какое-нибудь значение лишь тогда, когда могут легитимировать себя при помощи денег. Субъективная потребность в форме предельной полезности не может поэтому никоим образом быть регулирующим принципом цены. Учение о предельной полезности, претендующее здесь на роль философскою углубления теории спроса и предложения, далеко уступает в объяснении явлений цены даже этой последней теории.

Но тут мы подходим к нашему последнему вопросу, каким же образом оказалось возможным, что теория, стоящая в столь очевидном противоречии со всеми фактами хозяйственной жизни, приобрела такое большое значение. Очевидно, что она должна опираться на какое-то qui pro quo, которое ослепляет и вводит в заблуждение. Как мне кажется, она черпает свою силу в том, что предельная полезность, которая не являемся регулирующим принципом образования цен, служит нормою, согласно которой субъект, покупающий товары, распределяет свои денежные доходы. Деньги, хотя и не представляют для своего владельца никакой непосредственной потребительной ценности, но обладают ею в качестве средства обмена, которое доставляет ему блага, необходимые для удовлетворения его потребностей: полезность, которую деньги имеют в качестве средства обмена, определяются, в виде общего правила, тем количеством благ, которое можно на них купить. Вообще же ясно, что и это применение понятия полезности не принесет никакой пользы психологической школе, ибо уровень цены благ, подлежащий объяснению, предполагается здесь уже заранее данным.

Ведь полезность денег зависит от количества благ, которые можно купить на них, а последнее, в свою очередь, зависит от цены этих благ.

Если полезность денег зависит от потребностей, которые могут быть удовлетворены при их помощи, то к ним должно быть приложимо и понятие предельной полезности. Если деньги расходуются на покупку определенных благ, то, по мере увеличения запаса товаров, потребность, покрываемая последним экземпляром товара постепенно падает; в конце концов, должен наступить момент, когда дальнейшая затрата денег на блага этого рода покажется субъекту уже невыгодною и он употребит остальные деньги на удовлетворение других потребностей. Последняя, относительно менее настоятельная потребность, удовлетворяемая затратою денежной единицы при покупке определенных сортов благ, представляет собой относительно самую слабую, предельную полезность, которую вообще имеют денежные единицы, затраченные на эту цель. Таким образом, получается общий закон. Всякий человек будет последовательно затрачивать денежные единицы на покупку определенного сорта благ лишь до тех пор, пока потребность, удовлетворяемая при помощи последней денежной единицы (т. е. предельная полезность), будет выше, чем какая бы то ни была другая, которая может быть удовлетворена затратою той же единицы. Этот закон, формулированный языком теории предельной полезности, есть лишь точное выражение той общеизвестной истины, что всякий человек, расходуя свои деньги, стремиться к возможно более полному удовлетворению совокупности своих потребностей. Этот закон действует повсюду и для каждого человека решает, купит ли он блага данного рода и в каком именно количестве. Этому закону подчиняются и скупой и расточитель.

Такова причина, которая на внешний взгляд делает теорию предельной полезности такою естественною и ясною. И она, действительно, отличалась бы таким характером, если бы ограничилась весьма скромною задачею — найти формулу, по которой индивидуум распределяет свои денежные доходы при данной цене благ. Ибо, — этого не надо забывать, — полезность и предельная полезность денег, о которых отдельный субъект думает при своих расходах, имеют своею предпосылкою, что денежная цена благ представляет известную и данную величину. Ошибки и неразрешимые противоречия начинаются тогда, когда цену благ, которая дана до обсуждения предельной полезности, хотят вывести из последней.

Наконец, о предельной полезности денежной единицы можно говорить в двояком смысле. Во-первых, по отношению к вполне определенному виду потребностей, который должен быть удовлетворен при помощи затраты денег. Последняя, относительно менее настоятельная потребность данного вида, которая еще удовлетворяется затратою денежной единицы, дает предельную полезность этой единицы, т. е. денежной единицы, затраченной на удовлетворение данной конкретной потребности. До сих пор предельная полезность денежной единицы понималась в таком конкретном смысле. С другой стороны, можно отвлечься от различных видов потребностей, на которые расходуются деньги и признать, что менее настоятельная потребность вообще, которую субъект еще удовлетворяет затратою денежной единицы, определяет предельную полезность, которую денежная единица вообще представляет для субъекта. Здесь понятие предельной полезности денежной единицы формулируется в самом общем виде, безотносительно к определенному и данному виду потребностей. С этой точки зрения, можно сказать, что предельная полезность денежной единицы должна быть различная в зависимости от размера доходов субъекта: чем доходы меньше, тем она выше; чем они больше, тем предельная полезность ниже. Это, конечно, верно. Для рабочего пятьдесят пфеннигов представляют нечто совсем другое, чем для рантье. Причина этого ясна: доходы рабочего могут удовлетворять его потребности лишь весьма недостаточно, доходы же рантье удовлетворяют его потребности сравнительно полно. Последняя относительно менее настоятельная потребность, которую рабочий удовлетворяет 50 пфеннигами, имеет для него гораздо большее значение, чем менее настоятельная потребность, которую рантье удовлетворяет затратою той же суммы. Этого никто не оспаривал. Но отсюда вытекает лишь, что рабочий будет покупать себе другие средства потребления, чем рантье, что вследствие неравенства своих доходов они различным образом распределят и затратят свои деньги. Рабочий ограничит свои потребности и потому купит более дешевые товары, рантье же, который может позволить себе это, купит более дорогие товары. Но этот самоочевидный факт совершенно не годится для объяснения меновой стоимости товаров и образования цен. Ведь всякому ясно, что требуемые рабочим товары не потому дешевы, что рабочий покупает их, а наоборот: рабочий требует товары данного рода именно потому, что они дешевы. Их меньшая меновая стоимость или их дешевизна определяется отнюдь не личными отношениями покупающего потребителя, а относительно меньшим количеством труда, при помощи которого они могут быть произведены. Великое открытие, что данная денежная единица представляет бо́льшую или меньшую предельную полезность в зависимости от размера денежных доходов ее владельца, столь же верно, как самоочевидно и бесполезно для объяснения явления меновой стоимости.

Итак, оценивая и распределяя свои деньги, субъект, действительно, имеет в виду предельную полезность. Из этого простого факта, совершенно безразличного для определения меновой стоимости, проистекает иллюзия, которая на поверхностный взгляд делает правдоподобным объяснение величины меновой стоимости из принципа предельной полезности; таково обычное, действующее на заднем плане qui pro quo, создавшее славу теории предельной полезности, вся психология которой нигде ни поднимается выше односторонней точки зрения потребителя. Свою способность к абстракции эта теория проявляет в абстрагировании от всех существенных психологических факторов, которые лежат вне односторонней точки зрения потребителя и в действительности должны нормировать меновую стоимость благ. Если обратить внимание на эти факторы, то обнаружится, что существование объективного закона стоимости не только возможно, но и необходимо. Этот объективный закон, который сторонники психологической школы считают предрассудком и пытаются заклинать философскими истинами психологии, выходит из борьбы еще более укрепленным. Первою и важнейшею задачею экономической науки остается по-прежнему исследование этого объективного закона стоимости, регулирующего образования цен не в простом, а в капиталистическом товарном производстве. После смерти Риккардо один только человек сделал многое для разрешения этой великой задачи: это был Маркс. То обстоятельство, что аргументация психологической школы направлена именно против Маркса, не делает ее, конечно, более правильною, но, пожалуй, немало повышает, согласно психологическому принципу оценки, предельную полезность этой аргументации и, следовательно, ее субъективную и рыночную ценность.

Примечания⚓︎

  1. «Neue Zeit», 1891/92. В. II. ↩

  2. Статья К. Шмидта была напечатана до выхода в свет третьего тома «Капитала». ↩

  3. Издержки производства представляют затраты средств производства и труда, необходимые для изготовления определенного количества товаров. При этом уже предполагается, как данное заранее, цена как средств производства, так и труда. Соотношение между спросом и предложением может быть одинаковое при самых дорогих и при самых дешевых товарах, и, несмотря на это, остается громадная разница в цене этих товаров. Следовательно, из соотношения между спросом и предложением можно объяснять не цену, а лишь ее колебания. Цена же предполагается заранее, как величина определенная чем-то другим. — Наконец, заработная плата есть цена рабочей силы, прибыль есть часть цены капиталистически произведенных товаров, а рента есть часть цены капиталистически произведенных продуктов земли. Объяснять цену из заработной платы, прибыли и ренты — это все равно, что объяснять цену ценою же. ↩

  4. Что такое, вообще, значит «соответствующее» количество? Есть ли это количество, равное по весу, или же равное число экземпляров, или что-нибудь другое? Не существует единого масштаба для измерения количеств благ, отличающихся по своему качеству. ↩

  5. В тех же «Jahrbücher» (март 1892 г.) Бем-Баверк напечатал возражение против статьи Дитцеля, где он очень умело использовывает все слабости своего противника. Дело в том, что Дитцель полемизировал против учения о предельной полезности с точки зрения теории, которая выводит стоимость из издержек производства. Бем-Баверк мог без особого труда вскрыть внутреннее принципиальное противоречие своего противника. (См. выше примечание на стр. 164). Сами теоретики предельной полезности не отрицают того, что в товаропроизводящем обществе стоимость продуктов находится в необходимом отношении к издержкам их производства. Но, по их учению, сами размеры этих издержек, стоимость, израсходованная в форме средств производства и труда, определяемся стоимостью окончательного продукта, т. е. его полезностью или, точнее, предельною полезностью. При всей недостаточности такого определения стоимости, оно имеет преимущество перед учением, которое вертимся в порочном кругу и выводит стоимость из стоимости, цену продуктов из цены труда (а где возможно, также из цены средств производству). — Однако, неправильность теории издержек производства не мешает тому, что Дитцель прав в своих возражениях, поскольку речь идет об изолированном хозяйстве теоретиков предельной полезности. Бем-Баверк также не может возразить против того, что относительная стоимость благ, воспроизводимых в любом количестве (а Дитцель говорит лишь о таких, как самом важном виде благ) оценивается здесь хозяйствующим субъектом по затратам труда, необходимым для их воспроизводства. ↩

  6. Böhm-Bawerk, Kapital und Kapital-Zins, II, стр. 162. ↩

  7. Так называемые монопольные блага, имеющие в народном хозяйстве второстепенное значение, я оставляю в стороне. ↩

  8. Изложенному нисколько, конечно, не противоречит то обстоятельство, что ненормальное уменьшение товаров данного рода повышает цену этих товаров. Вопрос был в том, определяется ли цена количеством товаров, поступающих на рынок в нормальных условиях. ↩