Перейти к содержанию

Дашковский И. Абстрактный труд и экономические категории Маркса1⚓︎

Журнал «Под знаменем марксизма», 1926, №6, с. 196—219

Детальная разработка марксистской экономической теории, которая уже несколько лет ведется в Советском Союзе, дала во многих направлениях плодотворные результаты: бо́льшую четкость понятий, более точную формулировку законов и постановку ряда новых проблем, незатронутых в дореволюционной марксистской литературе. Но нет добра без худа. Бывает и так, что новые попытки «углубления» теории приводят к «расщеплению пустой абстракции на четыре пустые четверти». К их числу следует, на наш взгляд, отнести попытку И. Рубина «социологизировать» понятие абстрактного труда, которую в самое последнее время повторил, слегка разбавив формулировки Рубина эклектической похлебкой, А. Вознесенский (см. его статью в журнале «Под Знаменем Марксизма», № 12, за 1925 год). Подвергнуть критике новоявленную теорию тем более необходимо, что «Очерки по теории стоимости» И. Рубина пользуются вполне заслуженной репутацией одного из самых лучших трудов по марксизму, и это вводит многих в соблазн принимать на веру имеющееся там толкование категории абстрактного труда и выводы из него, хотя они определенно расходятся с формулировками и взглядами Маркса. В настоящей заметке я имею в виду, при помощи необходимого минимума литературных справок, доказать несогласованность теории Рубина не только с буквой, но и с духом Марксового анализа буржуазного хозяйства, оставляя за собой право вернуться, если понадобится, к этой теме в более полном «вооружении».

Основное определение Маркса, касающееся двойственного характера труда, гласит: «Всякий труд есть, с одной стороны, затрата человеческой рабочей силы в физиологическом смысле слова, и в качестве такового одинакового или абстрактно-человеческого, труд образует стоимость товаров. Всякий труд есть, с другой стороны, затрата человеческой рабочей силы в особой целесообразной форме, и в качестве этой конкретной полезной работы труд создает потребительные стоимости»2. Это определение Маркса новые комментаторы считают необходимым изменить или дополнить на том основании, что в своем настоящем виде оно содержит только «физиологическое определение абстрактного труда, годное для всех форм хозяйства»3. Они исходят из того, что все категории марксистской политической экономии, в том число и категория абстрактного труда, должны быть, во-первых, социальными, а во-вторых — историческими понятиями. Подойдем к вопросу прежде всего с «исторической» точки зрения.

Основные экономические категории у Маркса носят исторический характер — это верно. Неверно, однако, утверждение, что Маркс оперирует в своем исследовании исключительно такими категориями. Кроме того, эпитет «исторический» имеет у Маркса различный смысл, хотя эти различия очень часто игнорируются даже очень внимательными исследователями. Для пояснения сказанного мы обратимся к марксовому «Введению в критику полит. экономии», взяв оттуда формулировки, которые, на первый взгляд, как будто даже поддерживают оспариваемую нами точку зрения. В конце первой главы «О производстве» Маркс пишет:

«Резюмируем: имеются определения, общие всем ступеням производства, которые, как общие, фиксируются мышлением, но все так называемые общие условия всякого производства суть не что иное, как абстрактные моменты, с помощью которых нельзя понять ни одной действительной ступени производства»4. Немного выше Маркс указывает, что «определения, приложимые ко всякому производству вообще, как раз и должны быть отброшены, чтобы за единством не были забыты существенные различия. Это может случиться уже потому, что как субъект — человечество, так и объект — природа, являются теми же самыми».

Итак, для понимания особенностей, для понимания форм каждой экономической эпохи общие определения не годятся именно потому, что они одинаково относятся ко всем эпохам. Но означает ли это, что они нам вообще не нужны? Что значит понять особенности какого-нибудь явления? Это значит — показать, в каких особых формах, в каких конкретных сочетаниях осуществляются общие законы, свойственные данному роду явлений. Устраните, например, «специфически капиталистические черты как в зарплате, так и в прибавочной стоимости», и «перед нами окажутся уже не эти формы, но лишь их основы, общие всем общественным способам производства»5. Сведение особенных форм к их общим основам в теоретической форме и есть задача всякой науки, для которой не оказалось бы места, если бы «форма проявления вещей совпадала с их сущностью».

Исторические эпохи не отделены друг от друга китайской стеной полной принципиальной разобщенности. У них есть общая почва — производство и воспроизводство материальной жизни. Игнорирование этой общей почвы Маркс высмеивал, например, в одном из писем к Кугельману. «Болтовня о необходимости доказать понятие стоимости покоится лишь на полнейшем невежестве как в области того предмета, о котором идет речь, так и в области научного метода. Всякий ребенок знает, что каждая нация погибла бы с голоду, если бы она приостановила работу не говорю уже на год, а хотя бы на несколько недель. Точно так же известно всем, что для соответствующих различным массам потребностей масс продуктов требуются различные количественно-определенные массы общественного совокупного труда. Очевидно само собой, что эта необходимость разделения общественного труда в определенных пропорциях не может быть уничтожена определенной формой общественного производства; измениться может лишь форма ее проявления. Законы природы вообще не могут быть уничтожены. Измениться, в зависимости от различных исторических условий, может лишь форма, в которой эти законы проявляются. А форма, в которой эти законы проявляются, — это пропорциональное разделение труда при таком общественном устройстве, когда связь общественного труда существует в виде частного обмена индивидуальных продуктов труда. Эта форма и есть меновая стоимость этих продуктов»6.

Политическая экономия есть наука о специфических общественных формах, в которых осуществляется «обмен веществ между человеком и природой». Для понимания этих форм необходимо знание основ всякого экономического бытия, общих всем эпохам человеческой истории. Категории и законы, которые к ним относятся, будут носить «внеисторический» характер, и, тем не менее, они являются обязательным введением в изучение исторических хозяйственных форм — например, капиталистического хозяйства. Это будут. е.ли угодно, всеобщие социологические определения, которые образуют фундамент экономического исследования, не входя в систему политической экономии в тесном смысле слова. К таким общим определениям относится, например, учение о производительных силах. Та глава марксова «Введения», которая исследует общие взаимоотношения производства, распределения, обмена и потребления, может служить образцом такого «внеисторического» анализа. К этому же типу относится глава I тома «Капитала», описывающая процесс труда. Очень часто Маркс переходит на эту «материально-техническую» точку зрения для более наглядного изображения особенностей капиталистической формы хозяйства. Таковы страницы, посвященные условиям воспроизводства основного капитала или исследованию причин, вызывающих различную продолжительность оборотов капитала. Маркс отмечает, например, что и при социалистической форме хозяйства различие в продолжительности оборота — или периода производства — будет иметь большое значение для всей, общественной системы. «При общественном производстве, так же, как и при капиталистическом производстве, рабочие, занятые в отраслях предприятий с относительно короткими рабочими периодами, будут лишь на короткое время отвлекать продукты, не давая взамен нового продукта; что касается отраслей труда с длинными рабочими периодами, то они более долгое время непрерывно отвлекают продукты, прежде чем сами начнут давать продукты. Следовательно, это обстоятельство вытекает из материальных условий соответствующего процесса труда, а не из его общественной формы».

Вообще, в «Капитале» и в «Теориях прибавочной стоимости» разбросано много богатейших мыслей, относящихся, так сказать, к области «внеисторической экономики», к той области, которая составляет излюбленный предмет исследований буржуазной экономии, не сумевшей, однако, пойти дальше пустых банальностей. Именно буржуазная экономия скомпрометировала в глазах марксистов этот необходимейший составной элемент экономической теории, сосредоточивая все внимание на изучении общих законов и стирая всякие грани между разными экономическими общественными формами хозяйства. При этом она сознательно или бессознательно переносила на все эпохи категории и законы буржуазного хозяйства. Марксистская теория поставила науку в правильные рамки, сделав форму экономических отношений центром исследования. Но в послемарксовской марксистской литературе сплошь и рядом дело доходило до обратной нелепости — до полного игнорирования общих законов хозяйственной жизни, скрывающихся за теми или иными «формами проявления».

Может показаться, что наши рассуждения идут по линии богдановской теории, согласно которой задача экономического исследования начинается лишь тогда, когда с помощью абстрактного анализа удается преодолеть внешнюю оболочку явлений, освободить их от особенностей и «проявить» скрывающуюся за ними общую экономическую основу (см. предисловие Богданова к новому изданию его «Общей теории капиталистического хозяйства», 4-й выпуск «Курса» Богданова и Степанова, а также дискуссию о предмете полит. экономии на страницах «Вестника Коммунистической Академии»). Но это только кажущееся сходство. Мы считаем, что экономическая теория в собственном значении слова начинается именно тогда, когда от общих законов исследователь переходит к анализу «форм», а не наоборот. Точка зрения Богданова, это — точка зрения всей буржуазной экономии, делающей «вечные законы» центром науки. Мы считаем, однако, с другой стороны, ошибкой стремление ограничить экономическую науку исключительной областью форм и даже одной специфической формой товарно-капиталистического хозяйства. Как можно сводить «формы проявления» вещей к их основам, если эти основы неизвестны?7.

Обратимся теперь к историческим категориям в собственном смысле слова. Имеем ли мы тут дело с действительно однородной суммой понятий? Можно ли, например, категорию «прибыли», «капитала», «ренты», «наемного труда», «товара» и пр. — считать однородными с понятиями «абстрактный труд», «рабочая сила»?

На этот счет мы также находим довольно ясные и исчерпывающие соображения в «Введении». Каждая конкретная экономическая эпоха включает в себе «множество определений», играющих по отношению к ней роль «простейших абстракций» или «категорий». Эти категории должны быть найдены путем отвлеченного анализа, разлагающего действительность на ее элементы. Когда категории найдены и определены, начинается обратный путь мысленного воссоздания той конкретной действительности, из которой они первоначально получены8. Рассматриваемые в такой связи, эти абстрактные определения имеют полную значимость только в той конкретной обстановке, которая представляет исходный пункт анализа, и должны быть расположены в той последовательности, которая отвечает их положению в реальном явлении. Однако здесь возможны случаи, когда некоторые из этих категорий развиваются не в той исторической последовательности, которая соответствует их месту в абстрактной теории. Они могут, например, предшествовать той исторической эпохе, в которой они получают наиболее полное развитие. Так, напр., деньги получают свое всестороннее значение только в условиях капитализма, но исторически возникают задолго до капиталистической эпохи. Наоборот, другие категории получают свое определение исключительно в рамках определенной общественной формации, как, напр., прибавочная стоимость, капитал, наемный труд, заработная плата и т. д. «Буржуазное общество есть наиболее развитая и многосторонняя историческая организация производства. Категории, выражающие его отношения, понимание его организации, дают одновременно возможность понять строение и производственные отношения всех отживших общественных форм, из обломков и элементов которых это общество строится, отчасти продолжая влачить за собой их остатки, которые оно не успело преодолеть, отчасти развивая до полного значения то, что прежде имелось лишь в виде намека. Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Намеки на высшее у низших видов животных могут быть поняты лишь в том случае, если это высшее уже известно. Буржуазная экономика дает нам ключ к античной и т. д. Но отнюдь не в том смысле, который придают этому некоторые экономисты, стирая все исторические различия и во всех общественных формах находя формы буржуазные… А так как, далее, буржуазное общество само есть только противоречивая форма развития, то отношения предшествующих форм появляются в ней часто в искаженном виде или даже в новой оболочке, как, например, общинная собственность. Если правда, поэтому, что категории буржуазной экономии заключают в себе истину и для всех других общественных форм, то это надо понимать cum grano salis9. Они могут содержаться в ней в развитом, в искаженном, в карикатурном и т. д. виде, но всегда в виде существенно измененном10.

Таким образом, одним зачислением основных категорий политической экономии, изучающей товарное хозяйство, в разряд исторических, еще не решается вопрос о характере, о физиономии каждой из них. Необходимо дальнейшее исследование. Надо установить, является ли данная категория новым образованием, свойственным исключительно данной общественной системе, искаженным остатком предыдущей эпохи, или дальнейшим развитием элементов, заложенных уже в предшествующий период. При этом может случиться, что исторический смысл данной категории будет заключаться лишь в том, что соответствующее ей экономическое содержание, имеющее общий характер для разных или даже для всех эпох, смогло лишь наиболее полным образом проявиться в данной обстановке. Мы ниже увидим, что именно к этой последней группе относится понятие абстрактного труда, которое Маркс подробно анализирует в изложенной связи. Останавливаясь на плане изложения предмета политической экономии, Маркс пишет:

«Расположение предмета, очевидно, должно быть таково: сначала (нужно развить) общие абстрактные определения, которые именно поэтому более или менее относятся ко всем общественным формам, однако в разъясненном выше смысле, во-вторых, категории, которые образуют внутреннюю организацию буржуазного общества, и на которых покоятся основные классы»11. И дальше идет перечисление элементов буржуазного общества в собственном смысле слова.

Эти общие абстрактные определения являются, с одной стороны, внеисторическими, так как относятся ко всем эпохам, с другой — историческими, так как только на определенной исторической ступени они получают полное развитие, проявляются в развернутом виде. Категорию абстрактного труда Маркс относит именно к этой группе. Абстрактный труд не является категорией, образующей внутреннюю структуру буржуазного общества. Он относится ко всем эпохам, поскольку речь идет о нем, как о понятии, но он становится «практически истинным» только на определенной ступени исторического развития. Такие категории можно было бы назвать условно-историческими.

Рубин считает необходимым придать понятию абстрактного труда другой смысл. «Затрата человеческой энергии, как таковой, в физиологическом смысле, еще не составляет абстрактного труда, как созидателя стоимости, хотя и является его предпосылкой. Отвлечение от конкретных видов труда, как основная общественная связь между отдельными товаропроизводителями — вот что составляет абстрактный труд»12. Это отвлечение происходит на рынке, где продукты труда приравниваются друг к другу и тем самым превращают частный труд в общественный, а конкретный в абстрактный. Последний возникает не в производстве, а в акте обмена. Превращение конкретного труда в абстрактный не есть простое логическое абстрагирование, в целях нахождения общей единицы меры, это есть стихийный общественный акт, реально происходящий на рынке. Там, где нет рынка и обмена, нет и этого превращения. Общественный характер труда выражается тогда непосредственно в натуральной или конкретной форме, поскольку разные работы выполняются членами совокупного общественного организма в порядке сознательного распределения функций. Если считать абстрактный труд простой физиологической тратой энергии и тем самым придавато ему внеисторический характер, то непонятно, каким образом неисторическая категория — абстрактный труд — может создавать такую историческую категорию, как стоимость.

Вот в общих чертах ход мыслей Рубина, у которого Вознесенский заимствует основные аргументы, дополняя их сомнительной отсебятиной. Так, по Вознесенскому, абстрактный труд, хотя и включает в себе исторические и социальные моменты, но перестает вместе с тем быть физиологическим трудом и, как таковой, существует уже в процессе производства.

Следует отметить, что в общей форме точку зрения Рубина можно встретить в более ранней работе Т. Григоровичи «Теория стоимости у Маркса и Лассаля», где понятию абстрактного труда придается тот же смысл… «Труд, создающий меновые стоимости, т. е. абстрактно-всеобщий труд, является продуктом такого хозяйственного строя, при котором производят не для своего, а для чужого потребления, и при котором производятся не только потребительские, но и меновые блага» (стр. 77).

Итак, двойственный характер труда и категория абстрактного труда — формы, присущие исключительно товарному хозяйству. Все прочие системы хозяйства знают только труд в его натуральном конкретном виде. Абстрактный труд — историческая категория.

Прежде всего, в этих рассуждениях отсутствует ясность в вопросе о том, что следует понимать в данном случае под исторической категорией. Но из всего хода анализа видно, что понятие «исторический» берется здесь в самом узком значении, т. е. абстрактный труд, по мнению Рубина, является категорией товарного хозяйства в том же смысле, как деньги, стоимость, товар, капитал и т. д. Здесь мы должны констатировать прямое расхождение о Марксом, который в своем «Введении» подробнейшим образом анализирует этот вопрос. Маркс описывает, какую сложную эволюцию проделало понятие о труде у меркантилистов, монетаристов, физиократов, классиков, пока от отдельных видов труда, как торговля или земледелие, классики дошли до абстрактного всеобщего понятия деятельности, создающей богатство, или труда вообще. «Может показаться, что этим самым найдено выражение для простейшего и древнейшего отношения, в котором человек, при каких бы то ни было общественных формах, выступает, как производитель. Это, с одной стороны, верно, с другой — нет»13. И далее он показывает, что эта простейшая абстракция, «которая выражает древнейшее, для всех общественных форм действующее отношение, становится в этой абстракции практически истинной только как категория современнейшего общества» (стр. 28). Другими словами, Маркс относит абстрактный труд к условно-историческим категориям, если пользоваться вышеприведенным термином. Абстрактный труд, труд вообще, труд как физиологическая затрата мускулов, нервов и др. — есть понятие, выходящее далеко за пределы внутренней организации товарного хозяйства, понятие общее. Но в действительности оно может проявиться вполне лишь при известных условиях. Каковы же эти условия? Во-первых, возможность отвлечения от конкретных видов труда, безразличное отношение к ним мыслимо лишь на такой ступени экономического развития, когда ни одна форма труда не является господствующей. Во-вторых, это предполагает такой хозяйственный строй, где с наибольшей легкостью индивиды переходят от одного вида труда к другому, где определенный труд «является для них случайным и потому безразличным. Труд здесь не только в категории, но и в действительности, стал средством создания богатства вообще и утратил свою связь с определенным индивидом».

«Этот пример труда убедительно показывает, как даже самые абстрактные категории, несмотря на то, что именно благодаря своей отвлеченности они применимы ко всем эпохам, в самой определенности этой абстракции являются в такой же мере продуктом исторических отношений и обладают полной обязательностью только для этих отношений и внутри их» (стр. 28)14.

Понятие абстрактного труда развертывается вполне лишь в товарном хозяйстве, но взятое само по себе он относится ко всем эпохам. Каково же должно быто его внутреннее содержание, чтобы его можно было, хотя бы в этом ограниченном смысле, отнести ко всем эпохам? Именно такое, какое дает Маркс: труд, как затрата физиологической энергии в безразличной форме. Определение, которое дает Рубин, не позволяет переносить категорию абстрактного труда за пределы товарного хозяйства.

Если абстрактный труд, существуя, так сказать, идеально в предшествующие товарному хозяйству эпохи, находит только в товарном мире почву для своего практического проявления, то какова его судьба в условиях перехода от товарного к организованному социалистическому хозяйству? Отпадает ли при социализме эта категория? Ответ на этот вопрос дает анализ тех условий, при которых, по Марксу, абстрактный труд получает значение практической истины. Мы их перечислили выше. Среди них нет ни одного, которое было бы «отменено» социализмом. Напротив, в социалистическом обществе они получают дальнейшее развитие.

Отсутствие каких-либо специфических господствующих видов труда, легкий переход от одного вида труда к другому, утрата связи трудового процесса с определенным индивидом — все это получает при социализме свое высшее развитие. Сущий вздор — «положение» А. Вознесенского, что при социализме остается специализация. «Если мы примем семью за общество, то тогда скажем: здесь труд отдельных участников хозяйства становится трудом общественным непосредственно в своей конкретной форме. Он не перестает быть связанным с определенной индивидуальностью (личностью) и определенной специальностью». Это полное извращение перспективы развития. Напомним, как по этому поводу Энгельс высмеивал Дюринга. «Унаследованному г. Дюрингом образу мышления образованных классов должно, конечно, казаться чудовищным, что настанет время, когда не будет ни извозчиков, ни архитекторов по профессии, и что человек, который распоряжается в течение ½ часа, как архитектор, будет затем править лошадью в качестве извозчика, пока не явится опять необходимость в его деятельности, как архитектора. Хорош был бы социализм, увековечивающий должность извозчика, как специальную профессию».

В том же духе высказывается Маркс и Энгельс в своей работе «Немецкая идеология», опубликованной в первом томе Рязановского «Архива»… «В коммунистическом обществе… общество регулирует все производство, и именно поэтому создает для меня возможность сегодня делать одно, а завтра другое, утром охотиться, после обеда ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством или же критиковато ему, как моей душе угодно — при чем я не становлюсь от этого охотником, рыболовом, пастухом или критиком»15.

Конечно, будь эти мысли высказаны Марксом и Энгельсом в наши дни, они были бы иллюстрированы более современными примерами. Но сущности дела это не меняет.

Капиталистическая техника привела к тому, что не только становится безразличным для работника конкретное содержание его труда, но сами проявления труда в их конкретности (труда в экономическом смысле, как «жизненной необходимости») все больше сближаются между собой, поскольку одна за другой функции человеческих органов заменяются работой автоматов. Этот процесс получит еще более гигантское развитие при социализме. Следовательно, те экономические отношения, которые создали почву для отделения конкретного труда от абстрактного при капитализме, еще больше разовьются после его крушения. Ослабление раздвоенности труда будет тогда происходить не в смысле возврата к патриархальщине, к прикреплению людей по определенным специальностям, а в смысле все большего и большего сближения видов конкретного труда, превращения их в однообразный процесс траты энергии при наблюдении за работой машин. Вне этого процесса труд превратится в простую «игру жизненных сил», к которой экономические категории в собственном смысле уже не относятся. «Самый труд станет первой жизненной потребностью, а не средством к жизни»16.

Рубин использует для доказательства своей теории главу о товарном фетишизме, где Маркс, противопоставляя товарному хозяйству различные другие формы производства, выясняет характерные особенности организации труда в эпоху товарного производства. Из этой главы он пытается сделать следующий вывод: в то время, как при всяких других экономических формах (в патриархальном строе, в феодальном обществе, в обществе свободно ассоциированных производителей) каждая определенная работа, каждый конкретный вид труда есть вместе с тем и непосредственно общественный труд, в товарном хозяйстве труд может обнаружить свой общественный характер, лишь принимая форму своей противоположности — абстрактного труда. Абстрактный труд является на этом основании специфической категорией товарного хозяйства. Разберемся.

Во всяком сознательно организованном общественном хозяйстве труд является общественным уже в своей непосредственной конкретной форме. Это верно. В товарном хозяйстве он становится общественным посредством обращения в абстрактный труд. Это также верно. Но верно ли, что по этой причине категория абстрактного труда становится лишней во всех других формах хозяйства, кроме товарного? Это было бы так, если бы категория абстрактного труда имела только то назначение, которое ей приписывают. е.ли бы вся ее роль сводилась к приданию определенному виду труда характера общественного труда, в условиях товарного хозяйства. Но дело в том, что даже в тех экономических формациях, где конкретный труд выступает непосредственно в качестве общественного, где он не нуждается в кривом зеркале вещных отношений и абстрактных категорий, функция абстрактного труда абсолютно необходима, поскольку речь идет об учете общественной трудовой энергии. Учет может производиться только в отвлеченных, т. е. абстрактных счетных единицах. В той же главе о товарном фетишизме Маркс с полной определенностью показывает, что все мистификации товарного хозяйства происходят вовсе не от превращения конкретного труда в абстрактный, а от вещного выражения этой абстракции. О чем идет речь в этой главе? О товарном фетишизме. Маркс ясно и отчетливо указывает, что ни в конкретном труде, ни в абстрактном труде, как таковом, никакой мистики, никакой таинственности нет. «Как потребительная стоимость, он (товар) не заключает в себе ничего загадочного, будем ли мы его рассматривать с точки зрения тех свойств, которыми он удовлетворяет человеческие потребности, или самые эти свойства будем исследовать, как продукт человеческого труда… Мистический характер товара порождается, таким образом, не потребительной стоимостью. Столь же мало порождается он содержанием определенной стоимости17 (т. е. абстрактным трудом. — И. Д.). Потому что, во-первых, как бы различны ни были отдельные виды полезного груда, или производительной деятельности, с физиологической стороны они являются во всяком случае функциями человеческого организма, и каждая такая функция, каково бы ни было ее содержание и ее форма, является по существу своему тратой человеческого мозга, нервов, мускулов, органов чувств и т. д. Во-вторых, то, что лежит в основе определения величины стоимости, а именно, продолжительность таких затрат или количество труда, уже непосредственно, осязательно отличается от качества труда. При всяких условиях то рабочее время, которого стоит производство средств существования, должно было интересовать людей, хотя и не в одинаковой степени на разных ступенях развития. Наконец, раз люди, так или иначе, работают друг на друга, их труд получает тем самым общественную форму.

Итак, откуда же возникает загадочный характер продукта труда, как только последний принимает форму товара. Очевидно, из самой этой формы. Равенство различных человеческих работ приобретает вещественную форму в продуктах труда, как представляющих одну и ту же субстанцию стоимости; измерение затрат человеческой силы их продолжительностью получает форму величины стоимости продуктов труда; наконец, те отношения между производителями, в которых проявляются эти общественные определения их работ, получают форму общественных отношений продуктов труда»18

.

Итак, не в абстрактном труде, который составляет «содержание определенной стоимости», надо искать особенностей товарного хозяйства, не в равенстве или приравнивании различных человеческих работ и не в измерении этих работ рабочим временем, равно как не в самой общественной связи производителей, а исключительно в том, что все эти определения получают вещное выражение. Другие общественные формации не имеют надобности в этом окольном пути, «отдельным работам и продуктам не приходится принимать отличную от их реального бытия фантастическую форму. Оно входит в круговорот общественной жизни в качестве натуральных служб и натуральных повинностей. Непосредственно общественной формой труда является здесь его натуральная форма, его особенность, а не его всеобщность, как в обществе, покоящемся на основе товарного производства. Барщинный труд измеряется временем, точно так же, как и труд, производящий товары, но каждый крепостной знает, что на службе своему господину он затрачивает лишь определенное количество своей собственной, личной рабочей силы».

В товарном хозяйстве частный труд самостоятельных производителей превращается в общественный на рынке, во-первых, потому, что его продукты принимают форму товаров, и, во-вторых, потому, что благодаря этому взаимному приравниванию товаров и только через это приравнивание происходит отвлечение от конкретных особенностей труда, превращение конкретного труда в абстрактный. Через абстрагирование от конкретных форм через посредство категории абстрактного труда осуществляется общественная связь. В организованных формах хозяйства общественная связь существует, как заранее данный факт. Труд с самого начала выступает как общественный, а не частный труд, продукт не должен превратиться в товар, чтобы приобрести общественное клеймо; он с первого мгновения своего существования есть общественный продукт. Поэтому и труд является здесь общественным трудом уже в своей определенной конкретной форме, не нуждаясь для этого ни в каких превращениях и отвлечениях. Отсюда как будто напрашивается такая цепь заключений; в организованном обществе нет товара, а есть только продукты. Нет частных работ, а есть только общественный труд, работа органов сознательного общественного целого. Нет абстрактного труда, а есть только труд конкретный.

Однако эта стройная схема только в том случае могла бы быть принята целиком, если бы действительно понятия «товар», «частный», «абстрактный» находились в одинаковом симметрическом положении к другому ряду определений, «продукт», «общественный», «конкретный». Между тем, эти антитезы не равнозначны. Что категории «товара», «частного» труда исчезают, раз только прекращается рыночное хозяйство — это само собой разумеется. Это вытекает из самих определений. Мы называем товаром продукт труда, идущий для обмена. Раз нет обмена, нет и товара. Мы называем частным трудом труд самостоятельных, автономных производителей. Если ликвидируется их автономия, если они превращаются в непосредственно подчиненные органы целого, то тем самым исчезает категория частного труда. Понятию абстрактного труда теперь также пытаются дать такой смысл, который вел бы к уничтожению этой категории при переходе к другим формам хозяйства. Исходят при этом из того, что общественный характер труда, который в рыночном хозяйстве выражается при помощи абстракции, в организованном обществе выступает непосредственно.

Такое механическое рассуждение по законам симметрии представляет, однако, чисто произвольную конструкцию новейших комментаторов. У Маркса ее нет. В своей полемике с Греем по вопросу о непосредственном измерении стоимостей товаров без помощи денег, Маркс писал: «Товары являются непосредственным продуктом труда отдельных независимых частных лиц, который только посредством отчуждений их в процессе обмена должен выступить как всеобщий общественный труд; труд, совершаемый на основе товарного производства, становится трудом общественным только вследствие всестороннего отчуждения индивидуальных работ. Если, однако, Грей принимает рабочее время, заключенное в товарах, за непосредственно общественное, то он принимает его за общественное рабочее время непосредственно ассоциированных лиц. Тогда, действительно, один специфический товар, например, золото или серебро, не мог бы выступить относительно других товаров, как воплощение всеобщего труда; меновая ценность не становилась бы ценой, но вместе с тем, потребительная ценность не становилась бы меновой ценностью, продукт не становился бы товаром, — и, таким образом было бы уничтожено самое основание буржуазного производства»19. Легко заметить, что в этом коротком, но ярком противопоставлении товарного и социалистического хозяйства отсутствует как раз то звено, за которое уцепился Рубин, нет антитезы конкретного и абстрактного труда, хотя подчеркивается, что в социалистическом обществе труд не нуждается в посредствующих звеньях обмена и отчуждения, чтобы стать общественным трудом.

Абстракция в отношении к труду необходима не только для того, чтобы частные виды труда превратить в качественно отличную категорию общественного труда. Она необходима также и для суммирования, и для учета трудового процесса в любом обществе, которое, как подчеркивает Маркс, всегда интересуется количеством затрачиваемого рабочего времени. Сам Рубин в другой главе своей работы говорит о приравнивании различных видов труда друг к другу так же, как и о приравнивании вещей, например, с точки зрения их относительной полезности (в социалистическом хозяйстве). Различие между социалистическим и товарным хозяйством состоит лишь в том, что в товарном обществе приравнивание труда возможно исключительно через замаскированную форму сравнения продуктов труда, как товаров, тогда как в социалистическом обществе эти два акта совершенно независимы друг от друга. Это метко схваченное различие. Но в какой же форме должно происходить это приравнение труда? Сравнение труда, выражающегося в разнообразных конкретных формах, возможно только через сведение их к одному мерилу. А. Вознесенский говорит, что «конкретный труд великолепно может быть измерен именно в своей конкретной форме. В этом отношении не оставляют никаких сомнений замечание Маркса в § 4, гл. 1, I тома «Капитала», когда он рассматривает феодальное хозяйство, особенно, хозяйство крестьянской семьи». В этих замечаниях Маркса нет того, что нашел там А. Вознесенский, который просто не понимает, о чем идет речь. «Конкретный труд может быть измерен в конкретной форме». Но что же, собственно, означает такое измерение? Измерить — значит установить количество. Количество труда должно быть выражено в определенных единицах. Если Вознесенский за такую единицу примет любую конкретную вещь, как продукт конкретного труда, то она в подсчете будет играть роль не вещи как таковой, а показателя определенных количеств трудовой энергии20. Попытка же при помощи данной вещи измерить количество труда других отраслей привела бы тов. А. Вознесенского совершенно неожиданно к фетишизму денежной формы, очутившейся таким путем в совершенно неподобающем ей социалистическом обществе. Попытка отвертеться от абстрактного труда приводит… к товарному фетишизму, такова судьба чрезмерного «углубления» понятий. Измерение труда в любой хозяйственной системе осуществляется по Марксу ничем иным, как рабочим временем, при помощи которого должно происходить и по Рубину приравнивание различных видов труда друг к другу. Вот что говорит Маркс о социалистическом хозяйстве. «По уничтожении капиталистического способа производства, но при сохранении общественного производства определение стоимости по-прежнему продолжает господствовать в том смысле, что регулирование рабочего времени и распределение общественного труда между различными отраслями производства, наконец, охватывающая все это бухгалтерия становятся важнее, чем когда бы то ни было»21. Характеризуя общественные отношения в первой фазе коммунистического общества, Маркс пишет: «Общественный рабочий день представляет сумму индивидуальных рабочих часов; индивидуальное рабочее время отдельного производителя есть доставленная им часть общественного рабочего дня, его доля в нем. Он получает от общества квитанцию в том, что отдал ему столько-то труда (за вычетом труда в пользу общественных фондов) и за эту квитанцию получает из общественных складов средства потребления в количестве, стоящем такого же количества труда! Сколько труда он отдал обществу в одной форме, столько же и получает обратно в другой. Здесь очевидно господствует принцип, тождественный с тем, который регулирует товарный обмен, поскольку последний ость обмен равноценностей, — известное количество труда в одной форме обменивается на равное количество труда в другой»22.

Во второй фазе коммунизма исчезают эти «родимые пятна», с которыми коммунистическое общество выходит из недр капитализма, поскольку речь идет о принципах распределения. Но остается, однако, другая необходимость — правильного распределения труда между разными отраслями и сравнения затрат и результатов внутри каждого производства. Без количественного учета труда здесь организация хозяйства немыслима. Но какой же труд здесь подвергается учету? Труд вообще, как определенная форма производительной энергии, независимо от формы ее проявления. Если Рубин и Вознесенский отказываются считать этот труд абстрактным трудом, они должны создать специально для него третью категорию, ибо конкретный труд немыслимо учесть в абстрактных единицах. Само понятие счета означает отвлечение от каких бы то ни было качеств. Арифметика есть абстрактная наука о числе.

Но нам отвечают так: то, что конкретный труд может быть рассматриваем с количественной стороны, еще не делает его абстрактным трудом. Процесс счето есть отвлеченная операция. Но отвлечение здесь осуществляется исключительно в мысленной форме. Реальная жизнь не имеет дела с этими абстракциями, а с конкретными видами труда и определенными потребительскими благами. Наоборот, в товарном хозяйстве процесс отвлечения от конкретных свойств труда и вещей есть реальный акт, каждодневно и каждочасно совершающийся на рынке. Вот эта абстракция, лежащая в самой объективной природе обмена и порождает категорию абстрактного труда.

Какую же, однако, роль выполняет эта «объективированная» абстракция? Роль регулятора общественного производства. Отпадает ли эта экономическая необходимость при социализме? Нет, наоборот, регулирование лишь при социализме получает всесторонний характер. Регулирование предполагает учет труда, учет предполагает абстрагирование от конкретных свойств и качеств. Если регулирование труда — экономическая необходимость при социализме (и при всякой другой форме хозяйства, поскольку люди всегда интересовались количеством затрачиваемого на производство средств существования труда), то в такой же мере необходимо постоянное отвлечение от конкретного труда. Абстракция в этих условиях — не роскошь, не пустая игра фантазии, а жизненная потребность. В товарном обществе она совершается стихийно и через посредство вещей, в организованном — сознательно. Но от этого ее качественная природа не меняется. Разница лишь в том, что при социализме «принцип и практика не ссорятся больше, тогда как при товарном обмене обмен эквивалентов существует только в среднем, а не в каждом отдельном случае» (Критика готской программы).

Таким образом, не только труд в эпоху товарного хозяйства, но и всякий труд людей, производящих в обществе, и «всякое общественно обусловленное производство индивидов» характеризуется, по Марксу, двойственным характером труда. Отличие заключается лишь в следующем. В товарном хозяйстве это раздвоение труда приобретает практическую наглядность в процессе обмена. С другой стороны, в товарном обществе конкретный полезный труд непосредственно выступает, как частный труд. Общественным трудом он становится лишь через вещь, через товарный обмен, который одновременно превращает конкретный труд в его противоположность. Наоборот, во всех других хозяйственных формах и конкретный, и абстрактный труд являются лишь двумя сторонами одного и того же общественного труда. Конкретный труд есть общественный труд в том смысле, что он в определенной форме удовлетворяет определенной общественной потребности в качестве особого подразделения общественного труда. Абстрактный труд есть общественный труд в том смысле, что в нем выражается общественный характер равенства разнородных работ. Впрочем, с объективной точки зрения конкретный труд и в условиях товарного хозяйства также является общественным трудом. Это выражается в том, что продукт труда должен быть полезен, должен удовлетворять общественной потребности. «Мозг частных производителей (только) отражает этот двойственный общественный характер их частных работ», но отражает своеобразно, в тех формах, какие (этот общественный характер) принимает в обыденной практической жизни в обмене продуктов: общественно полезный характер частных работ отражается в той форме, что продукт труда должен быть полезен, но не для самого производителя, а для других людей; общественный характер равенства разнородных работ отражается в форме присущего этим материально различным вещам-продуктам труда — общего свойства быть стоимостью»23. Здесь мы имеем ответ также и на второй упрек, который направляется по адресу физиологического определения абстрактного труда, — упрек в том, что такое определение не дает социальной характеристики труда. По мнению Рубина, противопоставление конкретного и абстрактного труда не есть противопоставление родового и видового понятий, а исследование «труда с двух точек зрения: естественно-технической и социальной. Понятие абстрактного труда выражает особенности общественной организации труда в товарно-капиталистическом обществе»24.

Такой подход к вопросу, по нашему мнению, неверен. Оба определения труда, как конкретного, так и абстрактного, предполагают уже заранее общественный характер труда. В начале своего «Введения» Маркс пишет: «Предмет настоящего исследования — это прежде всего материальное производство. Индивиды, производящие в обществе, а, следовательно, общественно-обусловленное производство индивидов — таков естественный исходный пункт». Конкретный труд вовсе не есть только естественно-техническая категория. Сам Рубин, в другом месте говорит, ссылаясь на Маркса, что во всяком другом обществе, кроме товарного, общественный характер труда выражается в его непосредственной натуральной форме. Следовательно он, в этих условиях, становится категорией с социальным содержанием. Но и в товарном хозяйстве конкретный труд только по видимости, только субъективно для производителя ест. е.тественно-техническая категория, частный груд. С точки зрения всего процесса воспроизводства он выступает, как общественно обусловленный труд, ибо от общества зависит характер и направление частных полезных работ. Поскольку конкретный труд разделяется на виды и подвиды вместе с прогрессом общественного разделения труда, и поскольку последнее есть социальный факт, то и конкретный труд тем самым приобретает социальный характер. Да иначе и не может быть, ибо понятие «конкретный» и «абстрактный» относятся не к разным вещам, а к одной и той же вещи, к общественному труду, который дан, как первичная материя хозяйственной жизни.

Вместе с этим разрешается также и вопрос о социальном характере абстрактного труда. Абстрактный труд есть общественный труд, взятый с точки зрения простой, однородной траты человеческой энергии, взятый не в разнообразии его функций, проявлений и результатов, а в однообразии его физиологического процесса. Но общество не есть организм в грубо физиологическом смысле слова. Затрата физиологической энергии может производиться обществом не непосредственно, а через индивидов, как своих членов, выступающих сознательно (в организованном обществе) или бессознательно (в товарном), как органы общественного целого. Сведение абстрактного труда к простой, безличной, хотя и осуществляемой отдельными лицами, затрате физиологической энергии — это и есть высшее выражение социального характера труда, несмотря на то, что по видимости оно представляет собой натуралистическую категорию. «Физиология» в денном случае есть псевдоним обезличения, абсолютного равенства всех видов человеческого труда, равенства всех производителей, взятых, как таковых, т. е. в простом качестве проводников общественной энергии. Какое же еще социальное содержание можно требовать от экономической категории?25.

Но, может быть, здесь к абстрактному труду предъявлено другое требование? Может быть, здесь под социальным содержанием подразумевается содержание, отвечающее каким-либо специфическим общественным отношениям и меняющееся вместе с ними?

Это возвращает нас к вопросу об историческом характере абстрактного труда, и здесь остается лишь повторить наши соображения об исторических категориях вообще.

Остановимся теперь на третьем возражении против физиологического понимания абстрактного труда. «Невозможно примирить физиологическое понимание абстрактного труда с историческим характером создаваемой им стоимости. Физиологическая затрата энергии одинакова во все исторические эпохи, и, казалось бы, во все эпохи создавала она стоимость. Мы приходим: к грубейшему пониманию теории стоимости, превращая ее в трудовую теорию богатства, от которой Маркс старательно отмежевывался»26. И в другом месте: «При общепринятом понимании абстрактного труда, как трудовой затраты в физиологическом смысле слова, неизбежно натуралистическое толкование Марксовой теории стоимости»27.

Прежде всего, совершенно ничем не обоснован довод, что историческая категория должна возникать только из другой исторической категории. Ведь в конце концов каждая исторически обусловленная форма производства имеет стоим фундаментом вечное отношение между человеком и природой, производительные силы, данные природой, и труд, «который сам есть проявление одной из сил природы — человеческой рабочей силы» (Критика Готской программы). Этот труд и эта рабочая сила являются источниками всякого развития и, следовательно, всех исторических категорий. Те, кто утверждает, что исторические категории могут порождаться только другими историческими же категориями, упускают из виду, что категория есть вообще только форма проявления внеисторических законов, как напоминал Маркс в цитированном нами письме к Кугельману. Что касается специального вопроса о соотношении между стоимостью и абстрактным трудом, то спор здесь основан на простом недоразумении со словом «создает», которому придается грубо материалистический смысл. Так, Рубин пишет: «Только твердо установив это понятие абстрактного труда, мы правильно поймем основное положение марксовой теории стоимости, гласящее, что труд “создает” стоимость. На первый взгляд это положение вызывает целый ряд вопросов и сомнений. Труд, трудовая деятельносто есть нечто физическое, принадлежащее к миру явлений природы. Если этот труд создает стоимость, очевидно, последняя представляет какое-то свойство самой вещи как таковой, как предмета природы»28. Все эти сомнения проистекают не из того, что мы абстрактный труд примем в физиологическом смысле, а из того, что мы примем слово «создает» в буквальном физическом смысле. Между тем, сам Рубин берет это слово в кавычки, чувствуя, что этот термин надо понимать иначе. Абстрактный труд создает стоимость в том смысле, что он принимает форму стоимости продукта труда. «Меновая стоимость есть лишь определенный общественный способ выражать труд, потраченный на изготовление вещи» (Маркс) — вот и все. Ясно, что способ выражения может и должен носить исторический характер, тогда как то, что служит предметом выражения, не зависит от эволюции общественных форм. Никаких затруднений и противоречий здесь нет, если только придавать вещам их настоящий смысл.

Между тем, если придерживаться определений Рубина — и здесь мы переходим к положительной части его теории — то надо неизбежно прийти к заключению, что не абстрактный труд создает стоимость, а, наоборот, категория стоимости создает категорию абстрактного труда. У Рубина есть несколько различных и почти всегда сбивчивых определений абстрактного труда. Приведем некоторые из них. «Отвлечение от конкретных видов труда, как основная общественная связь между отдельными товаропроизводителями, — вот что такое абстрактный труд» (стр. 102). (Отвлечение… есть абстрактный труд — не совсем вразумительное определение). «Абстрактный труд появляется только в действительном акте рыночного обмена. Физиологическое равенство различных видов человеческого труда существовало всегда и само по себе представляет факт, безразличный для общественной формы производства. Но равенство различных видов труда, создаваемое в товарном хозяйстве процессом обмена, равновесие между трудом, затрачиваемым в различных отраслях производства, перелив труда из одной отрасли в другую, так сказать, стремление всех трудовых резервуаров общества к равному уровню, — это явление социальное, присущее товарному хозяйству и находящее свое выражение в понятии абстрактного труда» (стр. 103).

Это определение столь же неуклюже, как и предыдущее («стремление резервуаров к равному уровню»). Но оно сверх того явно ошибочно. Прежде всего: сказать, что «равенство различных видов труда, создаваемое в товарном хозяйстве процессом обмена», есть явление, присущее только товарному хозяйству — значит ничего не сказать. Само собой понятно, что там, где нет обмена, нет и товарного хозяйства. Другое же утверждение, что стремление труда к равному уровню, стремление к равновесию и пр. свойственно только товарному хозяйству, явно неверно. Между прочим, Рубин употребляет здесь термин «социальный» в смысле, равнозначном термину «рыночное» или «товарное» хозяйство. Такое употребление термина далеко не общепринято.

Наконец, следует здесь отметить, что по Рубину абстрактный труд появляется только «в действительном акте рыночного обмена» и, следовательно, до обмена не существует.

Далее Рубин еще более подчеркивает это положение, указывая, что приравнивание труда в товарном обществе происходит не непосредственно, «а через приравнивание вещей, не в процессе производства, а через обмен. Понятие абстрактного труда выражает эту специфическую историческую форму приравнивания труда».

Рубин полагает, что, «только твердо установив это понятие абстрактного труда, мы правильно поймем основное положение марксовой теории стоимости, гласящее, что труд «создает» стоимость». В чем же состоит это правильное понимание? А вот: …«Если абстрактный труд есть понятие социальное, выражающее общественную форму организации труда в товарном хозяйстве», то «этот абстрактный труд, иными словами товарная форма хозяйства, и создает стоимость продуктов труда, т. е. то свойство их, которое является следствием данной общественной формы (товарной) производства, но приписывается вещам… Не труд как таковой, а лишь организованный в данной общественной форме (товарной) создает стоимость. Так, и только так, следует понимать положение, что абстрактный труд создает стоимость» (стр. 109). Однако, если в этом состоит весь результат долгих рассуждений, то напрасно наш автор потратил столько усилий. То, что он здесь «доказал», вовсе и не требовалось доказывать. В самом деле: мы здесь пришли к тому, что понятие абстрактного труда совершенно расплылось в тумане, отождествившись с понятием товарного хозяйства в целом, после чего не составляет никакого труда доказать, что именно товарное хозяйство создает стоимость. Кто же этого не знал? Теоретическая экскурсия оказалась в полном смысле бесплодной. Дальнейшие попытки автора выбраться из затруднений только увеличивают путаницу. Взаимоотношения между абстрактным трудом и стоимостью он дальше развивает следующим образом: «Отношение между трудом и стоимостью не должно быть мыслимо, как отношение между физической причиной и физическим следствием. Труд — это абстрактный труд, производственное отношение между частными товаропроизводителями, связанными через обмен. Стоимость — вещное выражение этого производственного отношения. Труд и стоимость связаны между собой такой же связью, как производственное отношение людей и его вещная форма… Такой именно смысл, как было уже указано, имеют выражения Маркса, что стоимость есть «овеществленный», «материализированный», «застывший» труд. Стоимосто есть вещное выражение специфических общественных свойств труда, а именно, организации его на основе самостоятельного ведения хозяйства частными товаропроизводителями и связанности их в обмене» (стр. 110).

Чем больше слов, тем меньше смысла. Сказать «труд… это производственное отношение» — все равно, что сказать «производство — это производственное отношение», т. е. бессмыслицу. Труд есть та почва, на которой строятся отношения, но труд и трудовые отношения — разные вещи. Что стоимость есть «овеществленный» труд — это верно, но это надо понимать в том же смысле, как и выражение «труд создает стоимость», т. е. не в физическом, а в переносном, а именно: труд получает свое внешнее выражение в вещи, представляющей трудовые отношения.

Но хуже всего то, что все цитированные, нами определения абстрактного труда ведут к неизбежному выводу: не труд создает стоимость, а наоборот. В самом деле: абстрактный труд появляется только в обмене. Но обмен есть прежде всего обмен вещей, приравнивание их друг к другу. Процесс этого обмена и есть процесс возникновения стоимости, как отношения между производителями. Категория абстрактного труда в рубиновском понимании есть результат всего процесса, а не его исходный пункт. Вещи, таким образом, получают в схеме Рубина довольно своеобразную последовательность, и вся теория трудовой стоимости получает какой-то метафизический характер.

Содержание всех приведенных нами попыток определения абстрактного труда — если только в них есть какое-либо содержание — сводится у Рубина к возведению абстракции в квадрат. Это не только отвлечение от конкретных свойств труда, это — отвлечение от труда, как безличной физиологической деятельности, отвлечение от отвлеченного понятия. По Рубину физиологический общечеловеческий труд — только предпосылка абстрактного труда, но не самый труд, подобно тому, как конкретный вид труда — предпосылка для заключения о физиологическом труде. Таким образом, не только стоимость, но и абстрактный труд не заключают в себе ни одного атома материи. Понятие труда окончательно теряется и заменяется совершенно бесплодными, туманными и сбивчивыми социально-экономическими экскурсиями, в конце которых мы благополучно приходим к выводу, что абстрактный труд — не труд, а только известная форма его организации. Для чего нужно это Haarspalterei17? Мы уже выше разобрали его «социально-исторические» мотивы. Но Рубин подкрепляет необходимость такого определения еще двумя аргументами. Он полагает, что только данное им определение абстрактного труда дает возможность, во-первых, провести точное разграничение понятий «труд» и «рабочая сила», и, во-вторых, понять смысл марксовского положения, что труд сам по себе не имеет стоимости.

«Только с этой точки зрения, — говорит Рубин, — нам выяснится то резкое различие, которое Маркс проводит между трудом, как созидателем стоимости, и рабочей силой. Было бы совершенно бесполезно конструировать эти два понятия, как два различных объекта, отличающиеся своими естественными свойствами. Так именно поступает Бух. “Труд — это процесс превращения потенциальной, энергии нашего тела в механическую работу… Рабочая сила — это запас потенциальной энергии нашего организма, еще не превращенной в механическую работу”. Такое механическое построение совершенно чуждо Марксу. “Труд” и “рабочая сила” не разные объекты внешнего мира, а различные социальные характеристики труда, различные “Formbestimmtheiten”. Абстрактный труд, создающий стоимость, — это выражение товарного общества, как совокупности автономных частных хозяйств, связанных производственными отношениями обмена. Наемный труд или рабочая сила — это выражение труда, обособленного от средств производства, противопоставленного им и соединяющегося с ними в форме наемного договора между капиталистом и рабочим» (стр. 111). Мы привели эту длинную выписку для того, чтобы со всей наглядностью показать неизбежность извращения марксовских категорий, если пытаться их насильственно втиснуть в рубиновскую надуманную «социально-историческую схему». Рубин фактически стирает здесь всякую грань между понятиями «труд» и «рабочая сила», взятыми, как явления внешнего мира. Попытку их разделить он заранее объявляет безнадежной, хотя и не обосновывает ничем своего безапелляционного приговора. Между тем, формулировка, которую мы находим у Маркса, не оставляет на сей счет никаких сомнений. «То, что она (политическая экономия — И. Д.) называет стоимостью труда, есть в действительности стоимость рабочей силы, которая реально существует в личности рабочего и которая так же отлична от своей функции труда, как машина отлична от своих операций» (Капитал, т. I, гл. о заработной плате). Кажется, ясно выразиться нельзя. По Марксу, различия между рабочей силой и трудом лежат именно в плоскости реального мира и стираются в условиях капиталистического хозяйства, где все явления принимают превратный вид. У Рубина диаметрально противоположный взгляд: во внешнем мире рабочая сила и труд — одно и то же. Различными они становятся исключительно под углом зрения товарно-капиталистического хозяйства. Здесь непримиримое противоречие с Марксом30. Но не по этой причине, конечно, следует отвергнуть точку зрения Рубина. Дело в том, что теория Рубина ведет прямехонько к изображению стоимости рабочей силы, как платы за труд, т. е. к смешению сущности заработной платы с ее внешней фальшивой видимостью, против чего Маркс направил самые острые стрелы своей критики. Если заработная плата есть плата за труд, то повисает в воздухе вся теория эксплуатации. Точка зрения Рубина есть возврат к классической экономии, которая действительно не различала понятий «труд» и «рабочая сила» и именно поэтому не могла выйти за пределы буржуазной идеологии. «Социально-историческое обоснование» абстрактного труда отводит нас, таким образом, все дальше и дальше от подлинного марксизма. Мы уже не говорим о том, что попытка дать «социальную характеристику понятия рабочей силы принадлежит к тому же разряду изобретений, что и те многочисленные определения абстрактного труда, которые мы приводили выше. Рабочая сила без дальних околичностей переименовывается в наемный труд, ну, а наемный труд без особого труда можно определить, как общественно историческую категорию, свойственную капиталистическому хозяйству. То, что нужно было бы доказать, а именно — есть ли «рабочая сила» и «наемный труд» синонимы, Рубин оставляет без всякого доказательства. С такой логикой можно, конечно, доказать все, что угодно.

Между тем, рабочая сила, по Марксу, есть сила, «реально существующая в личности рабочего». В другом месте Маркс говорит: «Труд — сам есть проявление одной из сил природы — человеческой рабочей силы» (Критика Готской программы). Понятие рабочей силы Маркс употребляет в связи с характеристикой барщинного труда: «Каждый крепостной знает, что на службе своему господину он затрачивает лишь определенное количество своей собственной личной рабочей силы».

То определение рабочей силы, которое дает Рубин, относится к рабочей силе, превратившейся в товар, т. е. к специфической общественной форме ее существования в рамках капиталистического общества. Но в таком случае это определение есть простая тавтология. Когда рабочая сила берется в качестве «товара», то тем самым уже предполагаются капиталистические отношения производства.

Немногим удачнее другое определение рабочей силы, которое Рубин дает несколькими строчками ниже (он вообще не скупится на определения). «Рабочая сила выражает производственное отношение между рабочим и капиталистом, связывающее их через обмен «вещей» (обмен денег на рабочую силу) (стр. 112). Следовательно, здесь опять рассматривается не рабочая сила вообще, а в определенной форме товара.

Но для того, чтобы стать товаром, рабочая сала прежде всего должна быть «вещью», т. е. объектом внешнего мира. Именно этот факт и позволяет ей иметь стоимость, ибо стоимость есть свойство «вещи» в меновом обществе. И с этой же точки зрения «труд» не имеет стоимости, потому что он не есть предмет обмена, не есть вещь, а только функция «вещи» — рабочей силы.

То же самое говорит и Рубин, хотя пробивается он к правильному определению через кучи им самим нагроможденных препятствий и противоречий. «Труд, как общественно-производственная связь, находит свое выражение в вещной форме стоимости, но сам не есть «вещь», «стоимость». Отсюда понятно, что «труд» (точнее общественная организация труда в товарной форме) создает стоимость, но сам не имеет стоимости. Наемный же труд или рабочая сила (точнее, труд в его классовой противоположности капиталу) выступает в форме товара, имеет стоимость, но не создает ее» (стр. 112). Здесь опять неверные формулировки: «труд = производственное отношение», рабочая сила = наемному труду, что приводит к нелепому и дурно пахнущему положению — наемный труд не создает стоимости (?!). Но если эти шероховатости отбросить, то остается правильный вывод: труд — не «вещь», рабочая сила — «вещь». Отсюда их разное отношение к стоимости. Но отсюда же следует, что между трудом и рабочей силой есть коренное различие, лежащее в их объективной природе. Зачем же надо было городить огород, стирая между ними всякие границы, для того, чтобы потом их снова восстанавливать? Труд, потраченный на эти изыскания, не только не имеет никакой стоимости, но, пожалуй, и не создает ее.

На «теории» Вознесенского, которая соединяет Рубина с Марксом, напихивая в категорию абстрактного труда всевозможные определения, специально останавливаться не стоит. У Рубина попытка «мифологизировать» понятие абстрактного труда имеет хотя бы характер внутренней последовательности, что и приводит ее к абсурду. У Вознесенского — обыкновенная эклектика, не представляющая никакого теоретического интереса.

Мы показали, что построение Рубина не вытекает из характера марксовских категорий и в существенных своих частях противоречит, и по букве, и по духу, тому содержанию, которое Маркс вкладывал в свои определения. Нам остается теперь в заключение разрешить последний вопрос: не имеет ли теория Рубина, права на существование рядом с марксистской теорией? Быть можето есть достаточные основания для того, чтобы перестроить основные определения политической экономии по схеме, предлагаемой Рубиным, невзирая на то, что она не согласуется с Марксом. На этот вопрос можно было бы дать положительный ответ, только при одном условии: если бы категории Рубина помогали нам лучше уяснить действительность, чем категории Маркса, лучше понять механизм товарно-капиталистического хозяйства. Но дело в том, что именно этому требованию они не удовлетворяют.

К чему сводится попытка Рубина? Коротко говоря, она сводится к стремлению изгнать из предмета политической экономии всякие следы живой материи, лишить теоретическую систему марксизма ее материального фундамента. Если абстрактный труд — не труд в физиологическом смысле, если рабочая сила — не объект реального внешнего мира, если все это — бесплотные «социологизированные» абстракции, неуловимые «отношения» «товарного общества» — и только, то, следовательно, эти категории ставятся в один ряд с остальными категориями буржуазного хозяйства, как прибыль, процент, капитал, классы и т. д. Но ведь тогда исчезает всякая объективная опора для научного исследования буржуазного общества. В самом деле: задача экономической науки должна состоять в том, чтобы свести специфические капиталистические формы проявления законов общественного «производства жизни» к самим этим законам, чтобы «проявить» путем отвлеченного анализа, внутреннее строение экономической ткани, затуманенное, замаскированное противоречивыми формами капиталистического хозяйства… Основные категории этого хозяйства, как капитал, прибыль и т. д., представляют экономические явления в превратном виде, в кривом зеркале. Чтобы разоблачить этот фетишизм поверхностных явлений, сам исследователь должен во всяком случае обладать орудиями и категориями не фетишизированного порядка, он должен в своем отвлеченном анализе поставить себя вне категорий буржуазного хозяйства. Иначе он сам будет у них в плену, как это и случилось с классической школой, в лице ее проницательнейшего представителя — Рикардо. Но где же лежит эта почва, выводящая нас за пределы буржуазного мировоззрения? Это — точка зрения труда в его общечеловеческом смысле. К чему сводится марксовский анализ буржуазного общества? Он показывает, что прибыль не вырастает из капитала, или рента из земли, что капитал и стоимость — не свойства, вещи, как таковой, что деньги также не та блестящая видимость, за которую их принимают, что все это — лишь формы проявления общечеловеческого абстрактного труда, первичной материи, из которой выковываются общественное производство, классы и их многообразные взаимоотношения. На этом фундаменте построена вся теория прибавочной стоимости, вся теория эксплуатации. Только сведением всех общественно-экономических отношений к труду удается разоблачить мистификацию буржуазных экономических форм, и эту заслугу Маркс приписывает прежде всего классической школе, хотя она не сумела осуществить свою теоретическую задачу со всей необходимой последовательностью. «Великая заслуга классической экономии заключается в том, что она разрушила эту ложную внешнюю видимость и иллюзию, это обособление и фиксирование различных элементов богатства один от другого, эту персонификацию вещей и овеществление отношений производства, эту религию повседневной жизни, — разрушила тем, что она свела процент к части прибыли и ренту к избытку над средней прибылью так, что обе сливаются в прибавочной стоимости; тем, что она представила процесс обращения, как простой метаморфоз форм, и, наконец, в непосредственном процессе производства свела стоимость и прибавочную стоимость товаров к труду» («Капитал», т. III, ч. II). Если же теперь нам объявляют, что и тот «труд», к которому мы сводим, как к первооснове, все явления товарно-капиталистического хозяйства, также не есть труд в собственном смысле слова, а только форма того же товарного общества, то вся постройка повисает в пространстве, и теория вращается в замкнутом кругу «социально-исторических» категорий, как белка в колесе. Вся схема получает характер известного объяснения: земля на китах, киты на воде, вода на земле. К этому неизбежно должно привести непомерное усердие в социологизировании понятий, «изгнание материи» из экономического исследования. Это шаг назад от материалистического метода Маркса в сторону того фетишизма экономических отношений, который Рубин весьма удачно разоблачает в других частях своей книги.

Примечания⚓︎

  1. Статья дискуссионная. Реакция журнала «Под знаменем марксизма». ↩

  2. Капитал, т. I, перевод под ред. Базарова и Степанова, Госиздат, стр. 13. ↩

  3. Если только в этом заключается определение абстрактного труда, то почему и Маркс и Энгельс придавали этой категории такое большое значение? — спрашивает Вознесенский. Что труд производит, с одной стороны, полезные вещи, а, с другой стороны, есть трата человеческой энергии — можно ли такой трюизм считать научным открытием? Мы ответим на этот недоуменный вопрос другим вопросом. Всякое производство предполагает, с одной стороны, средства производства, а с другой — рабочую силу. Это также трюизм. Следует ли отсюда, что учение Маркса об органическом составе капитала не стоит медного гроша? Все дело в том, какое употребление Маркс сделал из этих «трюизмов», которые были известны еще в допотопные времена и, тем не менее, остались вне поля зрения наиболее проницательных теоретиков классической школы. ↩

  4. К. Маркс, К критике политической экономии, изд. «Московский Рабочий». 1923, стр. 13. ↩

  5. Маркс, Капитал, т. III, ч. II, пер. Базарова и Степанова, ГИЗ, 1923 г. стр. 416. ↩

  6. Письма К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. «Московский Рабочий», 1923, стр. 176—7. ↩

  7. Интересные соображения по этому поводу мы находим в одном из писем Энгельса. «Под экономическими отношениями, — пишет Энгельс — … мы понимаем тот способ, каким люди определенного общества производят все, что требуется для поддержки их жизни и как они это произведенное обменивают (поскольку существует разделение труда). Таким образом сюда входит вся техника производства и транспорта… В понятие экономических отношений включается и географическая основа, на которой эти отношения возникают и существуют» и т. д. (Энгельс г. Штаркенбургу — Письма Маркса и Энгельса, стр. 314). Для понимания этих слов необходимо, однако, иметь в виду, что Энгельс высказывался здесь главным образом по вопросу о взаимоотношении «базиса» и «надстройки» всякого общества. С этой точки зрения экономический базис несомненно должен включать в себе все эти элементы. Кроме того, Энгельс в конце письма оговаривается, что не все формулировки свои он считает достаточно гладкими. При всем том важность этих «внеисторических» элементов экономического исследования не подлежит сомнению. ↩

  8. Классическая школа политической экономии выполнила в основном первую часть теоретической работы, выделив из конкретной действительности простейшие понятия. Маркс мог поэтому начать свой анализ непосредственно с того пункта, до которого довели теорию его предшественники — с простейших определений «товара», «труда» и пр. Из этого кое-кто из современных марксистов» делает вывод, что вообще нет надобности в научном исследовании исходить из конкретной действительности. ↩

  9. — дословно: «с крупинкой соли»; в переносном смысле: «с оговоркой», «не вполне буквально». ↩

  10. «К критике» и т. д., стр. 28—29. ↩

  11. «К критике» и т. д., стр. 29. ↩

  12. И. Рубин. Очерки по теории стоимости Маркса, 2 изд., стр. 102. ↩

  13. «К критике», стр. 28. ↩

    1. Цейтлин делает интересную попытку сблизить метод Маркса с методом естествознания, проводя параллель между учением Маркса об абстрактном труде и учением об атоме. Понятие «атом» относится ко всем эпохам естественной истории, так же как понятие «труд» — ко всем периодам общественной истории. Атом, как и труд имеют «допотопное существование». Тем не менее, наука смогла развиться до открытия атома только на определенной ступени естественной истории, путем анализа «сложной конкретности явлений, в которых атом представляется всеобщей равномерно распределенной категорией. В первобытной туманности, как и в первобытном обществе атом и труд хотя и были всеобщими категориями, но, с другой стороны, обуславливали те или иные индивидуальные скопления». В дальнейшем развитии звездных систем умножается разнообразие комбинаций, химических соединений, в которых атом выступает, как всеобщая категория. Атом все больше и больше дезиндивидуализируется «практически». Научная деятельность человека с своей стороны способствует умножению числа сочетаний химических элементов». «Без сомнения власть человека над силами природы достигнет такой степени, что атом, подобно труду, сделается «безразличным», т. е. сможет быть получен в любом сочетании для любых целей». Атом — историческая категория в том смысле, что только на той стадии естественного развития, когда материя превратилась в сложную конкретность, всеобщий характер этой категории выступает наиболее наглядно. См. более подробные соображения у 3. Цейтлин. Наука и гипотеза. Стр. 171—73.

    ↩

  15. Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, кн. I, стр. 223. ↩

  16. Маркс, Критика готской программы. ↩

  17. По всей видимости, в перевод Базарова и Степанова закралась ошибка. В оригинале написано «dem Inhalt der Wertbestimmung», что правильно переводится как «содержанием определений стоимости» или же «содержанием стоимостных определений». При этом ошибка перевода не повлияла на искажение смысла Маркса в данной интерпретации Дашковского. В последующих изданиях данная ошибка исправлена. — Р. Ф. ↩↩

  18. Капитал, т. I, стр. 39. ↩

  19. «К критике» и т. д., стр. 94. ↩

  20. Вот как Маркс характеризует учет труда посредством количества произведенного товара: «Здесь не стоимость штуки товара измеряется воплощенным в ней рабочим временем, а, наоборот, затраченный рабочим труд измеряется числом произведенных им штук товара. При повременной плате труд непосредственно измеряется своей продолжительностью, при поштучной плате-количеством того продукта, в котором сгустился труд определенной продолжительности» (Капитал, том I стр. 534). ↩

  21. Капитал, т. III, стр. 389. ↩

  22. Маркс, Критика готской программы. ↩

  23. Капитал, т. I, стр. 41. ↩

  24. И. Рубин, Очерки, стр. 100. ↩

  25. У А. Вознесенского эта мысль выражена в вульгарно-материалистической форме, он пишет: «Абстрактный труд — это не индивидуальный труд, а труд общества. Это не труд какого-либо индивидуума, какой-либо личности; он представляет собой трату общественной энергии, энергии общества в целом. К сожалению, никт. е.е не открыл у общества, как такового, мускульной и нервной системы, при помощи которой оно могло бы расходовать «без индивидуумов» свою энергию. ↩

  26. Рубин, «Очерки», стр. 100. ↩

  27. Там же, стр. 108. ↩

  28. Там же, стр. 107. ↩

  29. — буквоедство, казуистика. Р. Ф. ↩

  30. Вот еще выдержки, свидетельствующие о том, что Маркс различал рабочую силу и труд, как объекты внешнего мира. «Действительное движение заработной платы обнаруживает явления, которые как будто свидетельствуют о том, что не стоимость рабочей силы оплачивается, а стоимости ее функции — труда... Во-первых, изменение заработной платы с изменением длины рабочего дня. Но с таким же основанием можно было бы заключить, что оплачивается не стоимость машины, а стоимости ее операций, в виду того, что дороже обходится наем машины на неделю, чем на день», (Капитал, т. I, гл. 18). «Созидание стоимость есть превращение рабочей силы в труд. В свою очередь рабочая сила есть прежде всего вещество природы, преобразованное в человеческий организм» (Капитал, т. I, гл. 7). ↩