Перейти к содержанию

Капелюш Ф. Политическая экономия без понятия стоимости. Теория Густава Касселя1⚓︎

Журнал «Под знаменем марксизма», 1925, № 5—6, с. 284—289

Густав Кассель, профессор Стокгольмского университета, — восходящее светило буржуазной науки и самый модный экономист послевоенной Европы. Он — эксперт Лиги Наций по денежному вопросу и т. д., но главная заслуга его перед буржуазией — это его преодоление трудовой теории стоимости. Кассель не удовлетворяется австрийской школой, он идет еще дальше и отрицает вообще самое понятие стоимости (ценности), — стоит ли после этого останавливаться на трудовой теории стоимости Маркса? Она еле удостаивается упоминания. Немудрено, что буржуазная наука поднимает на щит столь смелого новатора. Во всех больших экономических журналах его произведению посвящаются пространные профессорские статьи, большей частью хвалебного, даже апологетического характера. Так, например, в журнале Шмоллера проф. Нейссер пишет: «Книга Касселя — первая строго проведенная попытка объяснить современное хозяйство цельной теорией, полностью отказывающейся от понятия стоимости». В «Архиве мирового хозяйства» Эйленбург подтверждает: «Мы здесь действительно и в полном смысле слова имеем дело с теорией, свободной от стоимости». В том же духе высказываются Манштедт и другие. Уже прежде делались попытки эмансипировать политическую экономию от теории стоимости, но они далеко не нашли такого отголоска, оставались гелертерской экстравагантностью и капризом. Так, Готтль-Отлилиенфельд, ныне профессор в Киле, издавший недавно (в 1923 г.) книгу: «Экономическое измерение. Ликвидация умирающей теории стоимости», а также другую, под столь же характерным заглавием: «Свобода от слова», уже около тридцати лет тому назад, в 1897 г., выступил с той же программой в сочинении: «Понятие стоимости, как замаскированный догмат политической экономии». Но, очевидно, тогда понятие стоимости еще не умерло, оно пережило еще целое поколение; зато теперь Кассель окончательно уложил его в гроб.

Надо, впрочем, отдать справедливость немецкой науке. Нашлись ученые, отнесшиеся при всей внешней корректности крайне отрицательно к «системе» Касселя и своей критикой не оставившие в ней, что называется, живого места. Это тем замечательнее, что критика исходила вовсе не из марксизма; это — буржуазные ученые, вскрывающие лишь внутренние противоречия и абсурдность построений Касселя. В первую очередь это парижский профессор Альфред Аммон в Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, Band 50 u 51.

Ларчик Касселя открывается очень просто: понятие стоимости он заменяет понятием оценки. Это отмечают не только Аммон, но и Геро Меллер и Эдгар Салин (Wiener Zeitschrift für Volkswirtschaft u. Zeitschrift für schweizerische Statistik und Volkswirtschaft).

Последний называет книгу именно аргументом против его же отрицания стоимости. Примитивная аргументация Касселя замаскирована у него чрезвычайным нагромождением гелертерства. Но путаница остается путаницей, несмотря на весь ученый аппарат. В конце концов все сводится у Касселя именно к словам: вместо Wertschätzung он употребляет Schätzung, вместо «оценки стоимости», как этот термин употребляется австрийской субъективной школой, он просто говорит «оценка». У Касселя сказался именно фетишизм слова, а не «эмансипация от слов», как ее проповедует Отлилиенфельд.

Свою бесценную теорию без ценности Кассель строит на допотопном аргументе редкостности. «Только редкие (knappe) средства являются экономическими средствами», — заявляет он уже на третьей странице своей книги. К этому аргументу прибегает также Мизес, новый разрушитель социализма. Мы знаем, что Маркс ликвидировал этот аргумент; Кассель проходит мимо, не считается с этим. На этом моменте редкостности и вытекающей из него необходимости классификации потребностей по важности Кассель строит и понятие менового хозяйства. Не лишено известной доли курьезности, как Аммон — тоже громоздко и степенно — доказывает: нет, классификация происходит не по важности потребностей, а по платежеспособности (так сказано) потребителей. Центральный для Касселя вопрос об образовании цен, разумеется, тоже строится на редкостности. «Притязания частных хозяйств на снабжение благами регулируются в нашем экономическом строе тем, что на все блага устанавливаются цены, которые должны быть уплачены для получения этих благ» (стр. 61). Итак: Волга впадает в Каспийское море. Кем регулируются, кем и как «устанавливаются» (die Preise werden gesetzt — чисто субъективно устанавливаются), на основании какого объективного критерия — об этом история умалчивает. В русском переводе «устанавливаются» может иметь также объективный смысл, но немецкий термин его исключает. Вся «теория» Касселя направлена против объективного критерия трудовой стоимости, но действительных доказательств она не приводит. Вначале Кассель еще пытается говорить о «равномерности» в ограничении потребностей, равномерности как постулате мирового хозяйства, но затем эта равномерность у него куда-то исчезает, и больше речи о ней не ведется. Даже Аммон, совсем далекий от Маркса, вполне правильно замечает, что Кассель вместо причинного объяснения вводит контрабандой телеологию: как должны быть устанавливаемы цены, причем эта попытка его кончается крахом. «Меновое хозяйство, — говорит Кассель, — измеряет важность различных потребностей по тем денежным суммам, которые предлагаются за удовлетворение этих потребностей» (стр. 71). Здесь уже Каспийское море впадает в Волгу, все ставится на голову — без малейшего признака доказательства. Это порочный круг: на самом деле уж скорее цены определяются потребностями, а не потребности ценами. Кассель вдруг оказывается здесь ультраобъективистом; дело не меняется существенно от того, что он говорит не об определении потребностей, а об измерении важности. К тому же попутно «меновое хозяйство» превращается у него здесь в частно хозяйствующего субъекта. Таким же порочным кругом является у Касселя вопрос о «распределении доходов»: сначала он оказывается у него лишь членом общего процесса образования цен, затем, наоборот, определяет этот последний, спрос на хлеб для корма псов у богачей является сильнее, чем нужда голодных масс (этот душещипательный пример приводится самим Касселем). В довершение путаницы, Кассель говорит также о «регулировании производства»: «разрешение проблемы заключается в том, что на средства производства устанавливаются (кем и как?) равномерные цены, на основании которых исчисляются готовые изделия, причем производство направляется только в сторону удовлетворения тех потребностей, которые готовы уплатить установленную таким образом (каким?) цену» (стр. 73). Sapienti sat! Аммон подчеркивает, что Кассель всюду говорит в «нормативном», телеологическом духе; «экономический принцип требует» — вот излюбленное выражение Касселя, слова «требует» и «должен» Аммон цитирует из четырех страниц Касселя не менее 31 раза…

Отделавшись таким замечательным образом от понятия стоимости, Кассель строит свою систему уравнений цен. Она исходит из того, что спрос на каждое благо варьирует с ценами всех благ, в обмен за которые отдельные хозяйства могут получить это благо. Но, построив математические уравнения между спросом, предложением и ценами, Кассель ничего не говорит о природе этих уравнений или функций, сущность механизма цен им нисколько не объяснена. А между тем Кассель очень гордится своими уравнениями и отвергает австрийскую школу предельной полезности и даже вообще субъективную теорию стоимости на том основании, что они считают полезность арифметически определимой, но на самом деле лишены «точной арифметической основы», и что понятие стоимости «совсем неопределенно и весьма растяжимо». Мы знаем, однако, что именно у Касселя понятия редкостности и спроса построены на той же зыбкой почве. Поэтому вдвойне любопытно, как близкий к австрийской теории Аммон сражается с Касселем. Своя своих не познаша. В общем получилось чрезвычайно головоломное гелертерство, но если его перевести на удобочитаемый язык, то остается лишь переливание из пустого в порожнее.

Лабиринт талмудических изысканий Касселя о капитале, ренте, проценте крайне поучителен. Над каждой его страницей приходится корпеть часами даже экономисту, а в результате убеждаешься, что это лишь бесплотная и бесплодная казуистика и сумбур. Определение капитала у Касселя еще менее реально, чем у Бем-Баверка, у последнего капитал есть «свойство» произведенных благ быть употребляемыми для производства дальнейших благ, а у Касселя капитал есть «абстрактная цифра стоимости»; каким чудом здесь проскочила стоимость, подвергнутая столь основательному остракизму там, где ей полагалось бы быть, Аллах ведает. Даже Аммон называет это определение мистицизмом. Поучителен этот хаос потому, что он воочию показывает нам всю ценность ясных построений «Капитала». Мы, марксисты, привыкшие считать их чуть ли не само собою разумеющимися истинами, чуть ли не трюизмами, склонны с течением времени забывать ту колоссальную работу ума и синтеза, которая вложена в экономическую концепцию Маркса. Не мешает порой освежиться в этом отношении, перелистывая беспомощную и безнадежную путаницу Касселя.

На эквилибристике Касселя с понятиями ренты и процента не будем останавливаться. Отметим другое, а именно его взгляды на предпринимательскую прибыль. «Что предпринимательская прибыль встречается в действительности, нельзя оспаривать, — говорит Кассель. — Впрочем, чистая предпринимательская прибыль очень велика только в сравнительно редких случаях (хорош теоретический подход. — Ф. К.). В большинстве предприятий чистая предпринимательская прибыль, надо полагать (dürfte), получается только при особенно благоприятных конъюнктурах… Для высоты ее нельзя установить никаких норм. Эта прибыль вообще является не чем-то нормальным, а специфической особенностью отдельного предприятия. Часто она является результатом чистых случайностей… Большей частью она также сильно меняется вместе с конъюнктурами данной области производства… Она покоится на преимущественном положении, которое завоевало себе данное предприятие в том или ином отношении… например, на обеспеченном круге клиентов, популярной марке, на выгодных долгосрочных контрактах с поставщиками сырых материалов, вообще на хороших связях в коммерческом мире и пр. … на крупном производстве… на превосходстве над своими конкурентами… на колоссальных капиталах… на правовой монополии… на монопольном положения трестов…». Даже буржуазный экономист Аммон понимает, что проблема предпринимательской прибыли как таковой «совершенно ускользнула от Касселя», что последний имеет здесь в виду вовсе не прибыль, а прибыли, частные конъюнктурные и монопольные случаи. Теоретически останавливаться на этих построениях Касселя, на сей раз в виде исключения совершенно ясных, конечно, не имеет смысла. Отметим только те смелость и последовательность, с которыми этот кабинетный ученый «разрушает» одну за другой основы научного социализма. За трудовой стоимостью предпринимательская прибыль; мы увидим ниже, что точно так же перепроизводство и кризисы объясняются исключительно из явлений кредита. Не удивительно после этого, что Кассель пользуется таким престижем и авторитетом в буржуазном мире. Удивительно только, что его «наукой» не пользуются еще в самой широкой степени против марксизма и рабочего движения; возможно, что причина этого — крайняя непопулярность изложения, но надо полагать, что рано или поздно das grosse Werk Сassels, как выражаются его буржуазные оппоненты, войдет в арсенал наших классовых врагов. Тем более необходимо нам ознакомиться с этой «теорией». Если не ошибаемся, в русской литературе эти стороны теории Касселя не излагались, известны лишь его «Меморандумы» Лиге Наций по денежному вопросу.

Все теории заработной платы, существовавшие до сих пор: теории Адама Смита и Рикардо, теории «фонда заработной платы», «железного закона заработной платы», «права на полный продукт труда» и, наконец, теорию Маркса — Кассель опрокидывает одним богатырским взмахом. «Кассель устраняет здесь весь хлам, нагроможденный за сто лет заблуждавшейся в потемках наукой». Так пишет Аммон, в общем разбивающий его вдребезги. И трудно различить, является ли это тонко преподнесенной иронией или голосом класса.

Какова же теория заработной платы у самого Касселя? Цена «труда» (sic!), точно так же, как цена за пользование почвой (рента) и капиталом (процент), определяется у Касселя только тем же фактором редкостности (Knapbeit) труда. Нужды нет, что с этим критерием можно дойти до абсурда: если рабочих очень много, то им придется работать даром и, пожалуй, даже приплачивать… Таких-то откровений наука, оказывается, ждала сто лет, блуждая в потемках без света этой истины. Не приводим дальнейших мудрствований Касселя о взаимодействии между степенью редкостности капитала и почвы с одной стороны и степенью редкостности различных видов труда с другой. Еще глубокомысленнее следующий тезис Касселя: люди производятся на свет не из экономических соображений.

Переходим к теории денег. Это специальность Касселя. Она составила ему славу. А между тем в своем «большом труде» Кассель сим ограничивает свою задачу, дает не теорию денег, а только «эмпирическое исследование систематически сопоставленного фактического материала» (стр. 396); причем это исследование распространяется только на изменения общего уровня цен за период от 1850 до 1910 г. В результате Кассель констатирует, что эти изменения соответствовали положениям количественной теории денег; однако он не солидаризуется категорически с этой теорией, а, напротив, склонен считат. е. недостаточной. Теоретическая позиция Касселя в этом вопросе остается невыясненной. Нет у него также никакой теории бумажных денег. Как известно, количественную теорию можно применять или «ко всем ценам», или только к общему уровню цен в зависимости от неравномерных изменений в отдельных хозяйствах. Кассель много внимания уделяет этой проблеме, а также взаимоотношению к скорости оборота и к количеству кредитных платежных знаков; однако он не выходит из рамок эмпирии. Так или иначе, фактически он остается на почве количественной теории денег, развитой в своей первоначальной форме еще Дж. Ст. Миллем. Ничего существенного Кассель не вносит и здесь.

Интересна с практической стороны проблема об отношении между процентом на капитал и количеством денег. Казалось бы, что здесь панацея «редкостности» впервые имеет под собой реальную почву. Однако опыт показывает, что с увеличением количества денег высота процента понижается лишь на известной стадии, а потом, напротив, сильно увеличивается. Эмпирия бессильна здесь дать исчерпывающее объяснение. Тем не менее Кассель строит на этом факторе редкостности (?) денег свою теорию всемогущества банков и банкового процента, регулирующих всю хозяйственную жизнь страны. «Низкая процентная ставка влияет на весь рынок капиталов в том смысле, как если бы наступило действительное увеличение предложения капиталов» (стр. 379). А именно: банки выдают больше платежных средств… «Эти новосозданные средства вступят в конкуренцию со сбережениями… Такое усиленное предложение распоряжения капиталом должно рано или поздно вызвать соответствующий спрос (?) и, следовательно, увеличенную продукцию реального капитала» (стр. 435). Эта аргументация, в которой, между прочим, денежный капитал фигурирует не в качестве «реального», не убедительна и для Аммона; последний замечает, что увеличение количества денег не всегда равносильно даже увеличению номинальной, цифровой «стоимости» капитала, а именно: если это увеличение пошло не на спрос капиталов, а на спрос предметов потребления. «Искусственное понижение процента, — говорит Кассель, — повело к искусственно усиленной продукции капитала, что равносильно вынужденному повышению бережливости в народном хозяйстве» (стр. 379). Это положение Касселя стало чуть ли не догмой в столь злободневной ныне дискуссии о дефляции и инфляции. Оно — характерный продукт его политической экономии «без ценности». Практически понижение процента, увеличение количества платежных знаков как будто действительно способствуют оживлению промышленности или, как выражается Кассель, вынужденному повышению бережливости в народном хозяйстве; это проявляется в вызываемом инфляцией повышении общего уровня цен. Но Аммон подвергает сомнению и это положение Касселя, ратующего за «умеренную инфляцию». Аммон на сей раз выдвигает тот аргумент, что новые платежные средства идут главным образом на покупку «реального капитала», а не предметов потребления, и поэтому цены первого поднимутся непропорционально над ценами последних, — это должно не увеличить, а понизить производство.

В заключение коснемся еще теории кризисов у Касселя. Он преподносит ее в общих рамках «теории движений конъюнктуры». В отличие от чисто эмпирического и исторического подхода к проблеме денег и золота, Кассель в вопросе о конъюнктурах работает методом теоретической индукции и ограничивается периодом от 1870 г. Он приходит к заключению, что изменения конъюнктуры сводились главным образом к изменениям в отношении между производством «твердого» (festes) капитала и производством других благ. Термин твердый капитал означает у Касселя приблизительно то же, что мы понимаем под основным, а также постоянным капиталом, но так как без теории трудовой стоимости он лишен самого существенного своего признака, отличающего его от переменного капитала, он встречает со стороны Аммона характерное, можно сказать, не лишенное известной пикантности возражение, что это вовсе не экономическая, а чисто техническая категория. Вот какова судьба политической экономии, вылущенной от понятия стоимости… Отчасти объяснение конъюнктур непропорциональностью в производстве постоянного и переменного капитала приближается к взгляду Маркса на кризисы, но у Касселя эти последние носят чисто кредитный характер, он совершенно игнорирует и категорически отрицает фактор капиталистического перепроизводства. Кассель определяет кризисы как «момент всеобщей неспособности выполнить свои срочные долговые обязательства» (стр. 459 и 555). Это, конечно, не объяснение, а цепляние за поверхность, пересказ проблемы другими словами. Аммон замечает на это: точно так же, как конъюнктуры объясняются у Касселя чисто техническим моментом, так кризисы объясняются у него главным образом юридическим фактом. Выступая против теории перепроизводства, Кассель, между прочим, ссылается на то, что при кульминационном пункте конъюнктуры «материалов», напротив, наблюдается определенно нехватка «твердых» капиталов, например, продукция железа часто бывает полностью запроданной вплоть до кризиса и дальше; на то это и кульминационный пункт — можно ответить на это. Кредитная теория кризисов Касселя не только поверхностна, но и абсолютно не нова. Она построена также на порочном круге доходности. Центральной движущей силой в конъюнктуре является у Касселя процентная ставка: во время депрессии господствует низкая ставка, а она, в свою очередь, ведет к оживлению твердого капитала производства, и цикл начинается сызнова; но при этом Кассель исходит из определенной доходности этого капитала (bei gegebenen Ertrag), на что ему вполне резонно возражают, что эта доходность, в свою очередь, зависит от конъюнктуры и что процент именно потому и низок во время депрессии, что от «твердого» капитала ожидается малая доходность. Итак: куда ни кинь, все клин, — Кассель всюду смешивает причину со следствием, поверхностные явления с внутренней сущностью, вся его система политической экономии без категории стоимости остается одним сплошным порочным кругом.

Примечания⚓︎

  1. Lehrbuch der Allgemeinen Volkswirtschaftlehre. Bearbeitet von L. Pohle, Professor der Nationalökonomie in Leipzig, und G. Cassel, Professor der Nationalökonomie in Stockholm. Erste-Abteitlung: Theoretische Sozialökonomie von G. Cassel, — C. F. Wintersche Verlagsbuchhandlung. Zweite Auflage 1921. ↩