Борилин Б. Наши разногласия с механистами в политической экономии

Журнал «Под знаменем марксизма», 1929, № 12, с. 71—119

[# 71] Уже несколько лет ведется дискуссия в политической экономии. К ней совершенно справедливо приковано внимание значительных кругов в нашей стране и партии. Каков смысл происходящей дискуссии, каково существо тех разногласий, которые в настоящий момент приобрели такой чрезвычайно острый характер? На эти вопросы нужно дать достаточно ясный и полный ответ.

Несомненно, можно рассматривать дискуссию в политической экономии, как своего рода продолжение длительного спора между механистами и диалектиками, который имел место в области философии, ибо по сути дела и в политической экономии спор идет о понимании метода марксистской диалектики и о приложении диалектики в конкретной области, в теоретической экономии. Вряд ли есть нужда доказывать, какое огромное значение имеет правильное уяснение этого вопроса для понимания марксистской диалектики вообще.

Что спор в политической экономии мы можем рассматривать как логичное развитие философской дискуссии, как борьбу экономистов-диалектиков против механистических тенденций, — об этом с очевидностью говорит целый ряд совершенно объективных свидетелей, так сказать, «со стороны».

Так, напр., в предисловии ко 2-му изданию «Диалектики природы» Энгельса, касающемся разногласий между диалектиками и механистами, и принятой по этому вопросу резолюции на Всесоюзной конференции научно-исследовательских учреждений, мы читаем:

«К сожалению, резолюция обошла ряд спорных вопросов. Своим острием она направлена против механистов только в области методологии и философии естествознания, а между тем и в ряде других дисциплин, особенно общественных и, в первую голову, в политической экономии, уже вспыхнула полемика против механистических тенденций. Не подлежит никакому сомнению, что аналогичный спор разгорится и в других областях обществознания»¹.

Предисловие считает совершенно естественным и неизбежным распространение философских споров на другие науки, особенно общественные, и в первую очередь на политическую экономию. Развернувшаяся же в политической экономии дискуссия характеризуется с полной определенностью как дискуссия против механистических тенденций.

К настоящему времени мы имеем уже целый ряд выступлений философов-диалектиков, которые аналогичным же образом расценивают разногласия [# 72] в политической экономии. Еще весной 1929 г. на дискуссии в Институте красной профессуры представитель философов-диалектиков тов. Карев так отзывался о происходящих в политической экономии спорах и задачах, которые стоят перед марксистами в области политической экономии и в других общественных науках. Он говорил:

«Если присмотреться к тому, что у нас в советских условиях за последнее время выступает против марксистской точки зрения во всех областях знания, то мы увидим, что прежде всего нам приходится сталкиваться с механистическим извращением марксизма. Оно коренится, совершенно независимо от воли тех, кто выступает с этой точки зрения, и подчас совершенно независимо от их воззрений по другим вопросам, — я не хочу в данный момент переводить дискуссию с теоретических рельс на другие, — оно коренится в особых условиях классовой борьбы при диктатуре пролетариата. Если продумать до конца, что заложено в обстановке нашего времени, каковы у нас тенденции теоретической борьбы за марксизм, то я думаю, что никто не будет отрицать, что в нашей обстановке заложена возможность такого понимания экономических явлений, когда социальная форма непосредственно отождествляется с материально-техническим ее содержанием. В то время как в условиях диктатуры пролетариата успешное социалистическое строительство возможно лишь при совершенно ясном понимании того, с какими общественными укладами, с какими социально-классовыми типами мы имеем дело, противоположная тенденция заинтересована в выпячивании лишь чисто-технического момента и в смазывании его социальной формы».

Как раз последняя тенденция, сводящаяся к игнорированию социальной формы в угоду чисто-техническому фактору, как известно, и выражена чрезвычайно ярко у представителей механистического направления в области политической экономии.

Вот почему, касаясь непосредственно задач, стоящих перед нами в области политической экономии, тов. Карев совершенно справедливо указывает, что «из тех задач, которые стоят сейчас перед марксизмом-ленинизмом, вытекает необходимость в первую голову приложения к изучению политической экономии метода материалистической диалектики, вытекает борьба против механистического ее понимания»².

И здесь мы имеем недвусмысленное заявление о том, что спор в области политической экономии идет, прежде всего, вокруг вопросов применения диалектики и что совершенно естественным является заострение борьбы против механистического направления в политической экономии.

В своей недавно опубликованной статье тов. А. Деборин также ставит в тесную связь задачи, стоящие перед общественными науками, а в том числе и перед политической экономией, с той борьбой, которая шла между механистами и диалектиками в философии. Тов. Деборин пишет: «На протяжении последних пяти лет у нас шла ожесточенная борьба между механистами и диалектиками. Глубочайший смысл этой борьбы становится ясным до очевидности только в свете практических задач реконструктивного периода. Нам представляется, что далеко еще не все поняли глубокий смысл этой борьбы. Такие, с первого взгляда, чисто-отвлеченные проблемы, как качество и количество, форма и содержание, закон единства противоположностей и прочее, приобрели ныне сугубо политиче[# 73]ский и актуальный интерес. Они играют важную роль также и в деле преодоления право-уклонистского понимания нашего экономического развития. О каких, напр., качественных сдвигах в условиях реконструктивного периода может говорить механист, когда для него всякое качество есть лишь количественная перегруппировка старых элементов в пространстве? О каком строительстве социализма может говорить механист, когда для него всякий рост материального производства тождественен с ростом социализма, вне зависимости от того, в какой качественной, социально-классовой форме происходит это развертывание производства?».

Как мы видим, тов. А. Деборин связывает с философской дискуссией между механистами и диалектиками самые актуальные вопросы не только в области экономических наук, но и в области политического понимания нашей современной экономической действительности.

«В области специально общественных наук, — продолжает т. Деборин, — мы стоим ныне также перед новыми проблемами, которые могут быть правильно разрешены лишь при помощи марксистско-ленинской диалектики…

С точки зрения механистического материализма эти проблемы, равно как и все другие вопросы исторического материализма, представляются в искаженном свете»³.

Все вышеприведенные заявления ряда объективных свидетелей безусловно утверждают наше положение о том, что основные споры в политической экономии должны быть расценены, как прямое продолжение спора в области философии, как дискуссия против механистического направления в данной конкретной области общественных наук.

* * *

Дискуссия в политической экономии является настолько широкой, она охватила настолько обширный круг вопросов, что чрезвычайно трудно было бы суммировать здесь все разногласия, которые в политической экономии имеются. Поэтому нашей целью является выяснить и кратко резюмировать основные разногласия, которые разделяют спорящие стороны и которые определяют смысл происходящей дискуссии.

Спор идет, прежде всего, по самым коренным методологическим проблемам политической экономии. Не случайно в последнее время спор заострился на проблеме понимания самого предмета политической экономии. И действительно, вопрос о предмете политической экономии нужно считать решающим вопросом и разногласия в этом пункте решающими и исходными разногласиями в дискуссии.

Спор ведется главным образом — и это нужно решительно подчеркнуть — о том, нужно ли выделять в материальном производстве производственные отношения, или, иначе, общественную форму производства, как специальный предмет изучения науки политической экономии, считая, что необходимость изучения именно этой стороны материального производства и конструирует политическую экономию, как особую науку, — или же этого делать нельзя, ибо неправомерно, незаконно такое «рассечение» производства. Все старые, обще[# 74]принятые марксистские определения политической экономии разрешают этот вопрос в положительном смысле. До сих пор марксистская наука считала, что политическая экономия ставит перед собой задачу специального, особого изучения совокупности производственных отношений, или общественного строя производства, что ее специальным объектом выступает именно общественная форма производства.

Маркс чрезвычайно резко отзывался о тех экономистах, которые, будучи, как он выражался, «идеологами капиталистического класса и пустомелями», «совершенно не способны мыслить средства производства отдельно от той общественно-антагонистической, покоющейся на противоречиях маски, которая надета на них в настоящее время». В то же самое время Марксова политическая экономия ставила перед собой задачу вскрыть характер этой общественной маски, выяснить закономерность движения общественного строя производства на данной ступени его развития. В такой постановке проблемы политической экономии состоит основная и незабываемая заслуга Маркса в истории политической экономии.

С особенной резкостью подчеркнув такое понимание политической экономии Ленин. Ленин писал: «Анализ (Маркса) ограничен одними производственными отношениями между членами общества; не прибегая ни разу для объяснения дела к каким-нибудь моментам, стоящим вне этих производственных отношений, Маркс дает возможность видеть, как развивается товарная организация общественного хозяйства, как превращается она в капиталистическую, создавая антагонистические (в пределах уже производственных отношений) классы буржуазии и пролетариата, как развивает она производительность общественного труда и тем самым вносит такой элемент, который становится в непримиримое противоречие с основами самой этой капиталистической организации»⁴.

Против экономистов, которые совершенно незаконно смешивали производство вообще или материально-техническую сторону производства с объектом политической экономии, Ленин выставлял известное положение, что «предмет политической экономии вовсе не производство материальных ценностей (это предмет технологии), а общественные отношения людей по производству».

В полемике со Струве, с Гобсоном и с рядом других экономистов Ленин снова выдвигал это же положение:

«Гобсон смешивает производство с общественным строем производства», — говорил Ленин⁵.

Против народников и вульгаризаторов социализма Ленин выставлял также в качестве одного из основных аргументов это марксистское понимание политической экономии и ее категорий. В статье «Вульгарный социализм и народничество, воскрешаемое эсерами» Ленин писал, возражая против одного из этих вульгарных социалистов: «Определенной политико-экономической категорией является не труд (как думал эсер, автор одной статьи в «Революционной России». Б. Б.), а лишь общественная форма труда, общественное устройство труда, или, иначе, отношения между людьми по участию их в общественном труде»⁶.

Здесь с особой отчетливостью Ленин настаивает на определении политической экономии, как науки, изучающей не труд вообще, не труд, как процесс борьбы человека с природой, а лишь общественную форму труда, общественные отношения между людьми в производстве.

[# 75] Производственные отношения между людьми, или общественная форма производства, являются результатом производительной деятельности, которую человек развивает в борьбе с природой. Производственные отношения выступают, как результат, как форма этой производительной деятельности людей. Но это обстоятельство не дает никаких оснований для смешивания самой производительной деятельности людей с теми общественными последствиями, которые производительная деятельность имеет в данной общественной формации. Политическая экономия изучает не производительную деятельность человека, а тот общественный строй производства, который является продуктом этой производительной деятельности людей. Создание науки политической экономии, специально выделившей в качестве объекта своего изучения общественный строй производства, произошло в результате длительнейшего исторического развития. По этому поводу Энгельс пишет:

«Если потребовались тысячелетия для того, чтобы мы научились учитывать заранее отдаленные естественные последствия нашей, направлений на производство, деятельности, то еще труднее нам давалась эта наука в отношении общественных последствий этих действий. Мы упомянули о картофеле и сопровождавшей его распространение золотухе. Но что может значить золотуха в сравнении с теми последствиями для жизненного положения народных масс целых стран, которое повлекло за собой понижение уровня питания рабочих до сведения его к одной картофельной пище; что значит золотуха в сравнении с тем голодом, который постиг в 1847 г., вследствие болезни картофеля, Ирландию? Следствием этой катастрофы была смерть одного миллиона и вынужденная эмиграция за океан двух миллионов, питающихся лишь картофелем, или почти только картофелем, ирландцев. Когда арабы научились дистиллировать алкоголь, им в голову не приходило, что они этим создали одно из главных орудий, при помощи которого будут истреблены аборигены, тогда даже еще не открытой, Америки. И когда Колумб потом открыл Америку, то он не знал, что он этим побудил к новой жизни давно исчезнувший в Европе институт рабства и положил основание торговле неграми. Люди, которые в XVII и XVIII столетиях работали над созданием паровой машины, не представляли себе, что они создают орудия, которые в большей мере, чем что-либо другое, окажут революционизирующее влияние на общественные отношения мира и в частности Европы путем концентрации богатств в руках меньшинства, что обездоление огромного большинства сначала доставит социальное и политическое господство буржуазии, а затем, однако, вызовет классовую борьбу между буржуазией и пролетариатом, которая должна закончиться низвержением буржуазии и уничтожением классовых противоречий. Но и в этой области мы постепенно научились, путем долгого и часто жестокого опыта, путем собирания и анализа исторического материала, ясно учитывать посредственные, наиболее отдаленные последствия нашей производительной деятельности»⁷.

Буржуазная политическая экономия никогда не понимала необходимости специального изучения этих сложных общественных результатов провальной деятельности людей. Энгельс же считает задачу этого изучения важнейшей и труднейшей задачей, которая должна быть выполнена экономической наукой. Даже «классическая политическая экономия, — эта социальная наука буржуазии, — занимается, — как говорил Энгельс, — главным образом, непосредственно преднамеренными общественными результатами человеческих поступков, связанных с производством и обменом. Это вполне соответствует общественному строю, теоретическим выражением [# 76] которого она является»⁸. Выражая в точности интересы господствующего класса, буржуазная политическая экономия смешивает общественные последствия производительной деятельности людей с непосредственным эффектом этой деятельности, общественный строй производства с материально-технической стороной производства.

Для того, чтобы доказать эту очевидную истину, можно было бы сослаться на очень многих представителей современной буржуазной политической экономии. Ограничимся виднейшим представителем современной буржуазной политической экономии, Густавом Касселем. Густав Кассель пишет: «В широкой массе существует кажущееся ей совершенно естественным представление, что все несчастья, или все неблагоприятные явления хозяйственной жизни, являются следствием коренных ошибок организации и формы общественного порядка. Это представление приводит людей к убеждению, что можно было бы легко добиться какого угодно улучшения, если бы только в их руках оказалась политическая власть, которая позволила бы им произвести необходимые преобразования в существующей организации общества».

И вот для того, чтобы разрушить иллюзию «широких масс», поддающихся легко столь странному заблуждению, что хозяйственные явления являются результатом существующей общественной формы, Кассель считает необходимым, чтобы политическая экономия доказала обратное, что «всякая хозяйственная необходимость имеет гораздо большее значение, чем это себе представляют дилетанты, которые заняты построением произвольных планов нового общественного порядка».

И далее: «Природа этого хозяйства находится некоторым образом под влиянием существующего общественного строя, но в известной степени она и независима от этого фактора. Главная задача политической экономии состоит, как я уже говорил, в том, чтобы выявить степень этой зависимости и на каждой ступени анализа показать, какое значение могут иметь ее выводы в действительности. Для достижения этой цели, мы должны были бы поставить себе за правило при наших основополагающих исследованиях, вводить только минимум предположений относительно организации и форм общественного порядка»…

«Соблюдение этого правила дает возможность судить о том, в какой мере экономические условия независимы от произвольного преобразования общественного порядка». «Это, действительно, является единственным способом, при помощи которого наука может бороться со столь распространенной переоценкой могущества политической власти»⁹.

Таким образом, Густав Кассель считает самой главной задачей, вытекающей из потребностей классовой борьбы против «социалистов-догматиков» необходимость доказать независимость экономических явлений от общественного строя производства. В этой позиции Густава Касселя, как солнце в малой капле воды, получают свое отражение воззрения всей буржуазной политической экономии. В этом пункте — в понимании объекта политической экономии — мы имеем коренное расхождение между марксистской и буржуазной науками. Буржуазия, в силу своего классового положения, глубоко заинтересована в том, чтобы политическая экономия убила «иллюзию», заключающуюся в том, что общественная форма производства, общественный строй производства отличны от производства вообще, что поли[# 77]тическая экономия должна ставить своей целью раскрытие закономерностей движения именно этой общественной формы производства. Наоборот, марксистская политическая экономия ослепительно ярким светом озарила казавшиеся до сих пор таинственными основные пружины возникновения, развития и гибели той «общественной маски», которая надета на производительные силы в современном капиталистическом обществе.

Если развитое выше понимание предмета политической экономии до настоящего времени считалось бесспорным в марксистской среде, если необходимость выделения производственных отношений или общественной формы производства, как специального объекта для специальной науки политической экономии, не вызывала до настоящего времени никаких сомнений, то в настоящее время спор в политической экономии идет, прежде всего, вокруг вопроса: должны ли мы остаться при этом старом, ясном и точном определении предмета политической экономии, или мы должны отказаться от него, сломать хотя бы в небольшой мере это определение? Не нуждаемся ли мы в «исправлении» или «уточнении» старого определения? Что существовавшее до сих пор определение политической экономии и изучаемых ею экономических категорий лучшими из марксистов считалось точным и достаточным определением, можно видеть также из замечаний Ленина на «Экономику переходного периода» Бухарина, недавно опубликованных в нашей печати. В этих замечаниях Ленин по поводу понимания экономических категорий против фразы из Маркса, приведенной у Бухарина: «Экономические категории представляют собою лишь теоретические, отвлеченные выражения общественных отношений производства», делает следующую отметку: «Вот это точная, простая, ясная, без выкрутас формулировка диалектического материализма»¹⁰.

Вряд ли можно с большей точностью и ясностью заявить о правильности и чеканности этого старого определения экономических категорий, изучаемых политической экономией, нежели это сделано в вышеприведенных словах Ленина.

Однако в том-то и дело, что механисты в политической экономии считают в настоящее время недостаточным или неточным это старое определение экономических категорий и самого предмета политической экономии. Они считают недостаточным определение предмета политической экономии, как науки, ограничивающей предмет своего изучения производственными отношениями между людьми. Спор идет в этом вопросе прежде всего потому, что механисты отказываются от положения о необходимости специального выделения производственных отношений в отличие от материально-технической стороны производства и в отличие от производительных сил, для специального изучения. В этом отношении механисты, конечно, повторяют ошибочные установки покойного А. Богданова. Как известно, существенной методической сшибкой Богданова было именно смешение технических и общественных отношений людей в производстве. Богданов понимал производственные отношения и отношения классовые, как непосредственное выражение отношений технического сотрудничества, которые между людьми возникают в процессе производства. В противоположность этому и Ленин, и все марксисты выступали решительно против подобного смешения, считая, что и классы, и другие экономические явления нужно понимать, как явления общественного строя производства, а не отношения технического сотрудничества.

Идея смешения технических и общественных отношений между людьми, смазывание особенностей объекта политической экономии — общественных [# 78] отношений людей по производству — характерны для современных механистов. Здесь мы встречаемся, прежде всего, с ставшей поистине одиозной формулировкой предмета политической экономии со стороны тов. Бессонова, который предлагал на равных правах изучать в политической экономии и производственные отношения, и производительные силы, и социальную форму, и материально-техническую сторону производства, В полном соответствии с этим тов. Бессонов решительно возражал и против всякого противопоставления производственных отношений производительным силам, общественной формы производства материально-технической стороне производства.

Но что означает подобная позиция тов. Бессонова? Подобная позиция является решительным отрицанием того взгляда на объект политической экономии, который являлся до сих пор принадлежностью всех марксистов. Если Бессонов под давлением критики вынужден был позже, внешне отказаться от такого определения объекта политической экономии, то, отказавшись на словах, Бессонов во всех своих высказываниях продолжает на деле защищать то же самое незаконное соединение и смешение производственных отношений и производительных сил, которое он производил и раньше.

Мало того, эта столь славная идея тов. Бессонова получила безусловное распространение среди механистов. Можно прямо сказать, что коренной ошибкой механистов в политической экономии является непонимание особенностей объекта изучения политической экономии, непонимание того, что производственные отношения, или общественная форма производства, должны быть выделены в производстве и что это и составляет объект изучения политической экономии.

Для того, чтобы продемонстрировать поистине трогательное согласие механистов между собой в этом пункте, достаточно сослаться на новейшее произведение тов. А. Кона. В нем тов. Кон решительно заявляет о своем полном согласии с тов. Бессоновым. Тов. Кон пишет: «Если до сих пор (пока мы считали, что под материально-техническим процессом производства Рубин понимает производство, рассматриваемое как технический процесс) мы никак не могли согласиться с мнением тов. Бессонова, что «нигде и ни при каких обстоятельствах Маркс не противопоставлял и не мог противопоставлять материально-технического процесса производства его общественной форме», то теперь, когда нам Рубиным компетентно разъяснено, что «материально-технический процесс производства признается за явление социальное», следует признать, что тов. Бессонов прав»¹¹.

Итак, поскольку материально-техническая сторона производства признается за социальное явление¹², так же как и производительные силы общества, тов. Кон решительно отрицает всякую возможность противопоставления материально-технической стороны производства или общественных производительных сил производственным отношениям. На этом примере мы видим, что стоит словесный отказ со стороны тов. Бессонова от своего старого неправильного смешения производительных сил и производственных отношений, как равноправных и не подлежащих никакому противопоставлению сторон единого процесса производства. В действительности, механисты, и в лице тов. Бессонова, и в лице тов. Кона, по-прежнему решительно против всякого противопоставления производственных отношений производительным силам, общественной формы производства материально-технической его стороне.

Но если «нигде и ни при каких обстоятельствах», как авторитетно заявляют тт. Бессонов и Кон, нельзя противопоставлять производственные отно[# 79]шения общественным производительным силам, то как можно выделять производственные отношения, в отличие от других сторон общественного производства, как специальный объект политической экономии? Очевидно, что если тт. Кон и Бессонов выступают в качестве решительных противников какого противопоставления этих двух сторон общественного производства, то с точки зрения их концепции не может быть никакой речи о правильности, и тем паче необходимости, выделения производственных отношений, именно этой стороны общественного производства, как специального объекта политической экономии.

Как следует квалифицировать подобный отказ со стороны тт. Кона и Бессонова от выделения производственных отношений, как специального объекта изучения политической экономии? Совершенно ясно, что этот отказ дает фактически сдачу позиций марксистской политической экономии буржуазной науке, добровольную уступку со стороны тт. Кона и Бессонова сильнейшего орудия, которое имелось в распоряжении марксистской политической экономии в ее борьбе против буржуазной науки. Ясно, что здесь речь идет не о маленьких, несущественных разногласиях с механистами, спор идет об основных, принципиальных позициях марксизма в политической экономии. Попытка со стороны тт. Кона и Бессонова отказаться от старого определения политической экономии не может быть иначе расценена, как попытка открытого ревизионизма. В нашей науке эта попытка должна быть решительно отвергнута.

Если тт. Кон и Бессонов открыто выступают против самой возможности противопоставления производственных отношений и производительных сил, следовательно, против самой возможности выделения производственных отношений, как самостоятельного и специального объекта политической экономии, то со стороны некоторых других экономистов мы имеем по сути дела подобные же попытки, хотя в несколько завуалированной форме. Мы встречаемся с целым рядом мало различающихся друг с другом предложений о включении производительных сил в непосредственный предмет политической экономии. Предложение тов. Бессонова о включении производительных сил вообще, как равноправного предмета изучения, вызвало слишком большие возражения, чтобы подобное предложение можно было всерьез подкраивать. Поэтому в настоящее время имеется частичный расцвет всякого рода компромиссных предложений о включении, если не производительных сил вообще, то, по крайней мере, какой-нибудь стороны этих производимых сил, как равноправного, наряду с производственными отношении, предмета изучения политической экономии. Не решаясь прямо ревизовать в этом пункте политическую экономию, ряд авторов хочет только «уточнить позицию марксизма» в этом вопросе, «уточнить» определение политической экономии, которое существовало до сих пор.

Каково же то уточнение позиции Маркса, которое эти авторы предлагают? В первом ряду следует поставить предложение, которое делается со стороны тов. Д. Розенберга. Тов. Розенберг понимает, что политическая экономия не может заниматься таким изучением производительных сил, каким взимается технология, однако тов. Розенберг считает, что производительные силы имеют две стороны. Одна сторона, чисто-техническая, поскольку производительные силы обращены лицом к природе, составляет непосредственный объект технологии и, по мнению тов. Розенберга, она не должна изучаться политической экономией. Но производительные силы, думает тов. Розенберг, имеют и другую сторону — социальную сторону или исторический, или — иначе — социально-исторический момент. Эта сторона в производительных силах уже не является простой предпосылкой объекта политической экономии и, по мнению тов. Розенберга, входит на равноправных нача[# 80]лах в непосредственный объект политической экономии, наряду с производственными отношениями¹³.

Итак, производительные силы «двулики», одной стороной они обращены к природе, эта сторона не изучается в политической экономии. Другой стороной они обращены к обществу, эта сторона целиком входит в политическую экономию, как ее непосредственный объект. В подтверждение своей мысли о необходимости различения этих двух сторон производительных сил и соответственного их «распределения» по разным наукам, тов. Розенберг приводит следующую цитату из Маркса:

«Математики и механики, мнение которых повторяют и некоторые английские экономисты, считают инструмент простой машиной, а машину сложным инструментом. Они не видят между ними никакого различия по существу и называют машинами даже простые механические средства, как рычаг, наклонная плоскость, винт, клин и проч. И действительно, каждая машина состоит из этих простых средств, как бы они ни были скомбинированы и замаскированы. Однако с экономической точки зрения это определение совершенно непригодно, так как ему недостает исторического момента»¹⁴.

Приводя эту цитату, тов. Розенберг заявляет, что она является подтверждением его мысли о необходимости различения двух сторон или моментов в производительных силах и в технике, при чем второй момент, именно исторический, составляет равноправный, непосредственный объект изучения политической экономии наряду с производственными отношениями.

Однако можно ли согласиться с тов. Розенбергом, что этот исторический момент категории производственных сил составляет непосредственный и равноправный объект политической экономии наряду с производственными отношениями?

Тов. Розенберг безбожно путает две вещи. И производительные силы, и машины безусловно изучаются политической экономией, как средства производства прибавочной стоимости. Применение машин для высасывания прибавочной стоимости из рабочего непосредственно изучается в нашей науке. В этом виде машина выступает носителем производственного отношения, капитала, далее она включена в понятие капитала, как составная часть его стоимости (постоянный капитал). Но если машина в этом виде включена в самое понятие капитала, как особого производственного отношения, и потому естественно составляет неотъемлемый предмет изучения в политической экономии, то иначе обстоит дело с историческим моментом вообще в определении машины, как производительной силы, о котором говорится в вышеприведенной цитате Маркса. Производительным силам, как таковым, поскольку они изучаются в специальных науках, также присущ социальный и исторический момент. Производительные силы и техника исторически развиваются. Производительные силы и техника представляют собою социальное явление, а не просто явление природы, ибо «производительные силы — это результат практической энергии людей»¹⁵. Поэтому чисто-техническое или чисто-натуральное представление о производительных силах не может быть признано правильным марксистами. Такое понимание производительных сил [# 81] свойственно всем буржуазным экономистам, и, в особенности, Богданову и представителям современной «социальной школы» в политической экономии.

В отличие от такого чисто-технического, чисто-естественного изображения производительных сил Маркс считал, что производительные силы вообще и машина в частности, как определенная производственная сила, представляют собою продукт многолетнего человеческого развития. Вот почему Маркс в противовес математикам и механикам считает необходимым подчеркнуть этот исторический момент в машине так же, как в производительных силах вообще. Поэтому Маркс считает нужным и в специальных науках изучение производительных сил и техники не просто с естественной точки зрения, для которой нет никакой разницы по существу между машиной, винтом, клином и проч., но одновременно и изучение их с точки зрения социальной и исторической, изучении их, как продукта многолетнего исторического развития человечества.

Вот этого не понял тов. Розенберг. Если тов. Розенберг считает, что «приведенная цитата из Маркса говорит за то, что вся социально-историческая сторона развития производительных сил должна быть целиком включена непосредственно в объект политической экономии, то глубокая ошибка его в этом вопросе видна хотя бы из интереснейшего замечания, которое в этом же месте делает Маркс по поводу технологии. Маркс пишет: «Критическая история технологии вообще показала бы, как мало любое из изобретений XVIII столетия принадлежит одному лицу. До сих пор еще не существует ни одного такого сочинения. Дарвин направил интерес исследователей на естественную технологию, т. е. на развитие животных и растительных органов, играющих роль орудий производства в жизни животных и растений. Не заслуживает ли такого же внимания история развития производительных органов общественного человека, этих материальных основ каждой данной общественной организации?»¹⁶.

Разве не говорит красноречиво это заявление Маркса о том, что в противоположность чистым математикам, механикам и буржуазным экономистам Маркс предлагал иное изучение производительных сил, иной подход к изучению техники, нежели тот подход, который рекомендует тов. Розенберг? Исторический момент, о котором говорит здесь Маркс, есть момент, неотъемлемо присущий производительным силам, момент, который обязательно должен присутствовать во всякой правильно построенной, марксистски окрашенной истории технологии и других науках, изучающих общественную технику. Неправильным нужно считать предложение тов. Розенберга перенести изучение всей социальной стороны, всех исторических моментов развития производительных сил в политическую экономию. Это предложение сходится целиком с мыслями и идеями, которые господствуют в среде буржуазных техников и экономистов, но оно решительно расходится с представлением Маркса о характере производительных сил и закономерностях их развития.

В настоящее время, когда мы имеем решительные высказывания и со стороны тов. Ленина (см. замечания на «Экономику переходного периода» т. Бухарина) о том, что производительные силы нельзя сводить только к технике, а технику нельзя понимать только как явление природы, особенно очевидной становится та ошибка, в которую впадает тов. Розенберг, когда чрезвычайно наивно предлагает всю социальную сторону производительных сил и техники выключить из предмета изучения технических наук и передать [# 82] в область политической экономии. Нет, задачи, стоящие перед марксистами в области изучения техники и производительных сил, гораздо сложнее, гораздо больше, нежели те задачи, которые ставит перед нами тов. Розенберг. Маркс придавал огромное значение социально-историческому моменту производительных сил и техники. Он предлагал создание особой науки — критики истории технологии. И эта наука должна быть создана коллективными усилиями марксистов.

Мнение тов. Розенберга противоречит и установившемуся взгляду на такие научные дисциплины, как экономическая география, научная организация труда и проч., которые подходят к изучению техники и производительных сил также не только с чисто-естественной точки зрения, с которой им рекомендует подходить тов. Розенберг, но и с точки зрения социальной и исторической. При ином подходе задача полного, всестороннего и правильного изучения производительных сил не может быть выполнена.

Изображение предмета технологии и всех наук, изучающих производительные силы как чисто-натурального или естественного явления, преподносится не только т. Розенбергом.

И тов. Абесгауз считает, что техника представляет собою «совокупность натуральных факторов»¹⁷.

Нами решительно должна быть отвергнута попытка изобразить производительные силы и технику, как чисто-природные явления, и ограничить специальное изучение производительных сил и их движения только этой естественной стороной. Производительные силы и техника не могут быть полно изучены, если у изучающих их не будет ясного представления о том, что речь идет в данном случае не просто о природе, но об «очеловеченной природе», речь идет об орудиях труда и технической организации труда, созданных в результате продолжительных многолетних усилий.

Наоборот, следует согласиться с заявлением, сделанным тов. Мотылевым по этому вопросу: «Всестороннее изучение динамики развития производительных сил повелительно диктуется… Всестороннее их изучение в самой политической экономии не может быть осуществлено. Ведь всестороннее изучение производительных сил, как таковых, и динамики их развития требует методологии, научно отличной от той, которую мы применяем в политической экономии. Основным методом политической экономии является метод восхождения от абстрактного к конкретному. Разве этот метод будет решающим при изучении производительных сил? Ведь само собой понятно, что изучение развития техники и рабочей силы требует особой методологии, особого типа ученых, специальной подготовки. Поэтому, если бы мы сосредоточили изучение их в политической экономии…, то изучать их при помощи методологии политической экономии было бы, конечно, невозможным. Все это повелительно диктует создание особой науки». «Я думаю, — добавляет тов. Мотылев, — однако, что тов. Рубин недостаточно четко определяет, в чем сущность этой науки. Я думаю, что нужна наука по истории общественной техники, она должна изучать развитие общественной техники и носить в гораздо большей степени историко-описательный характер, нежели теоретический, она должна изучать развитие производительных сил в их взаимодействии с производственными отношениями»¹⁸.

Нет никакого сомнения, что производительные силы не только с чисто-естественной стороны, но и с их социальной стороны, должны изучаться и в специальных науках, нет никакого сомнения, что актуальнейшей [# 83] задачей для настоящего момента является создание такой особой науки, изучающей закономерности развития производительных сил.

Отрицание этого должно привести и к фактическому выхолащиванию тех наук, которые должны заниматься изучением производительных сил, и к замазыванию тех задач, которые стоят перед политической экономией в области специального изучения ее особого объекта, именно производственных отношений между людьми. Но и в этом, и в другом заинтересована буржуазная наука, а не марксизм.

Выше было объяснено, почему необходимо выделение производственных отношений — общественной формы производства — как самостоятельного объекта изучения для особой науки политической экономии. Попытка механически присоединить изучение закономерностей движения производительных сил к изучению движения производственных отношений и совместное равноправное их изучение в одной науке — политической экономии — чреваты вредными последствиями. Это неизбежно должно быть связано с внесением технологических моментов в политическую экономию и с затемнением основного положения о том, что экономические категории, изучаемые в политической экономии, представляют собою теоретическое выражение общественных отношений людей по производству, а не их отношений к природе. Поскольку предлагается перенести все социальные закономерности развития производительных сил автоматически и целиком в политическую экономию, постольку нельзя не прийти к смешению связанных, но все же различных процессов движения — производительных сил, с одной стороны, и производственных отношений, с другой.

И действительно, тт. Дукор и Ноткин пишут: «Изучение социальных закономерностей развития производительных сил и есть изучение производственных отношений…»¹⁹.

Следовательно, для Дукора и Ноткина, по существу, нет разницы между изучением производственных отношений и изучением социальных закономерностей движения производительных сил. Это целиком отождествлено в приведенном положении Дукора и Ноткина. Изучение производительных сил есть изучение производственных отношений, изучение производственных отношений есть изучение развития производительных сил.

Однако теоретической ошибкой является полное отождествление закономерностей движения производительных сил с закономерностями движения производственных отношений. Изучая движение производственных отношений, мы можем и должны познавать и движение самих производительных сил, однако эти вещи, не совпадающие, не тождественные. Свести целиком и полностью изучение закономерностей движения производственных отношений к изучению движения производительных сил, это значит отказаться от того старого и точного определения предмета политической экономии, в котором четко отчеканено, что политическая экономия ставит перед собой задачу изучения не производства материальных ценностей, а общественных отношений людей в производстве, не отношений между вещами, а отношений между классами, не труда, а общественных форм труда, общественного устройства труда. Политическая экономия не сводит движение производственных отношений к роли пассивной функции движения производительных сил, отождествляя его с движением производительных сил, но, наоборот, движение производительных сил включает закон движения данной социальной формы. С точки зрения Дукора, Ноткина и др. совершенно непонятным, повторяем, должно оставаться то обстоятельство, что до сих пор марксисты всегда и везде выставляли на первый план необходимость изучения [# 84] общественного строя производства, являющегося результатом производительной деятельности людей, вырастающего на определенном уровне производительных сил, но представляющего собой то специфическое явление, которое нуждается в особом теоретическом изучении, в особой науке политической экономии. Попытка разрешить спор о предмете политической экономии простым отождествлением движения производственных отношений с движением производительных сил не может не²⁰ быть признанной удачной. Эта попытка носит на себе явственные следы механистического происхождения. По сути дела здесь налицо такое же механическое соединение, смешение производственных отношений и производительных сил, какое предлагают Кон и Бессонов. Мы должны остаться при старом определении политической экономии, как науки, изучающей производственные отношения, и при старом определении экономических категорий, как теоретического выражения общественных отношений людей по производству. Здесь нет никаких надобностей в дальнейшем «исправлении» или «уточнении позиций марксизма», ибо это есть «точная, простая, ясная, без выкрутас формулировка диалектического материализма» (Ленин).

* * *

Если спор с механистами в политической экономии идет, прежде всего, по вопросу о том, нужно ли оставаться при старом понимании объекта политической экономии, как производственных отношений между людьми, или нужно наряду с производственными отношениями включить на равноправных началах и производительные силы, то этим, однако, разногласия по вопросу о предмете политической экономии еще не исчерпываются. Требование механистов ярко выражает их отличное понимание самих производственных отношений, и тот факт, что расширение объекта политической экономии им нужно именно для того, чтобы спасти это неправильное понимание производственных отношений.

В чем заключается материальность производственных отношений?

До сих пор в марксистской среде не было разногласий по вопросу о том, что производственные отношения нужно считать материальными общественными отношениями. Однако это понимание производственных отношений пересматривается ныне механистами, находящимися под влиянием нападения на марксизм со стороны идеалистического направления и, в первую очередь, «социальной школы» буржуазной политической экономии. Спасаясь от идеалистической трактовки производственных отношений, которую предлагает социальная школа, механисты находят единственный выход для марксизма в том, чтобы спрятаться в этом вопросе под сень механистического материализма. Социальная школа в политической экономии не различает производственные отношения и социальные отношения вообще и особенно охотно смешивает производственные отношения с правовыми отношениями. Желая противопоставить этой точке зрения материалистическую точку зрения, механисты в действительности скатываются на позицию вульгарного материализма. Можно отметить уже у Богданова ошибку вульгарно-материалистической трактовки производственных отношений. Мы встречаем и у Бухарина желание выразить производственные отношения в особом материальном виде²¹. Бухарин изображает эти отношения между людьми, как отношения между системами живых машин в техническом процессе производства. В нашей литературе уже достаточно говорилось о том, что такое [# 85] представление о материальности производственных отношений есть карикатура на материализм, ибо производственные отношения представляют собою отношения в общественном строе производства и не совпадают просто с отношениями технического сотрудничества. Такое определение производственных отношений не есть диалектический материализм, это есть вульгарный, грубый механический материализм.

Аналогичную же ошибку совершают и современные механисты в политической экономии. Имея похвальное намерение отгородиться от идеалистического направления, механисты в политической экономии хотят придать производственным отношениям особую материальность, граничащую с вещественной материальностью. Но уже подобное намерение само по себе доказывает согласие механистов с зачислением Маркса и марксистов в «идеалисты», которое проделывается социальной буржуазной школой за существовавшую до сих пор у марксистов трактовку производственных отношений. Только если стать на ту точку зрения, что производственные отношения, как они изображены в марксистской политической экономии, суть отношения идеалистического порядка, может вообще возникнуть мысль относительно необходимости их дальнейшей «материализации». Вот почему изображение производственных отношений в духе механического материализма следует считать непосредственным рефлексом на идеалистическое понимание производственных отношений со стороны социальной школы. Незаметно для себя механисты в политической экономии принимают, как правильное, заявление «социальников» о том, что производственные отношения в том виде, как они были даны до сих пор в марксистской политической экономии, следует понимать как отношения идеалистические. Это грубейшая ошибка и по существу грубейшее извращение марксова понимания производственных отношений.

Посмотрим же, как выглядят производственные отношения в «новом», «спасенном», «материализованном» виде, в котором их хотят представить современные механисты. Тов. Кон и в этом вопросе дает наиболее выпуклую механистическую формулировку материальности производственных отношений. В чем заключается материальное содержание производственных отношений, по Кону?

«Единственным материальным содержанием» производственных отношений, «всем, что есть материального» в производственных отношениях, Кон считает… производительные силы в действии и движении. Он пишет: «Если рассматривать производственные отношения, как содержательную форму, то нужно признать, что содержанием их является общественный процесс материального производства, производительные силы в действии и движении».

В другом месте он снова подчеркивает, что попытку изучать производительные силы в особой науке об общественной технике «нельзя понять иначе…, как выкидывание за борт политической экономии не только техники, усматриваемой «натуралистически» (что совершенно необходимо), но и всего, что есть материального в производственных отношениях — их материального содержания»²².

Таким образом, по Кону, все, что есть материального в производственных отношениях, это — производительные силы. Вот почему тов. Кон, вместе с тов. Бессоновым, не считает возможным «нигде и ни при каких обстоятельствах» выделять производственные отношения, в отличие от производительных сил, как специальный объект изучения, вот почему он не видит никакого иного пути их изучения, кроме слитного, совместного изучения в одной и той же науке.

[# 86] Производительные силы составляют содержание — единственное содержание — производственных отношений. Но разве может быть что-либо более вульгарно-материалистическое, чем вышеприведенное положение тов. Кона? Конечно, производственные отношения составляют форму производства, если под содержанием понимать производительные силы. Но производственные отношения — общественная форма производства — сами выступают, как содержание в отношении идеологической, политической и других надстроек в обществе. Сами производственные отношения выступают не только как форма, но и как содержание. Ленин писал, что Марксом в его теории было выставлено «различие между экономической структурой общества, как содержанием, и политической и идейной формой…»²³. Если иметь это в виду, а это не может быть никем оспариваемо, то попытку тов. Кона изобразить единственным материальным содержанием производственных отношений производительные силы, нельзя иначе понять, как изображение производственных отношений самих по себе, как бессодержательных, как отношений идеалистических. Производственные отношения сами по себе, по Кону, не содержательны, они сами по себе не материальны, материальны только производительные силы, составляющие содержание производственных отношений. Какие геркулесовы столбы механизма обнаруживаются в этом пункте, явствует из того, что получится, если попробовать применить положение о содержательности производственных отношений тов. Кона к основным экономическим категориям политической экономии. По Кону, очевидно, содержанием каждой экономической категории должны выступать производительные силы, и только их формой — производственные отношения. Значит, если взять категорию стоимости, то материальным содержанием этой категории по Кону, должна выступить потребительная стоимость, и только нематериальной формой — меновая стоимость. Если взять категорию капитала, то содержанием этой категории должна будет выступить машина, как производительная сила, и только нематериальной формой этой категории производственное отношение между рабочим и капиталистом. Если взять категорию класса, то материальным содержанием этой категории выступит только класс, как производительная сила общества, класс, как специфическая экономическая категория, как носитель производственных отношений в данном обществе выступает только, как форма производительной силы, как нематериальная категория.

Таким образом в роли содержания всех экономических категорий выступают не определенные типы отношений между людьми, а производительные силы. Все категории оказываются материальными только постольку, поскольку они представляют собою выражение производительных сил, но, очевидно, они совсем не материальны, поскольку они представляют собой выражение производственных отношений. Но ведь это означает, что и классы, и капитал, и стоимость, и другие экономические категории сами по себе являются не материальными отношениями. Здесь и вырисовывается с полной очевидностью то идеалистическое понимание производственных отношений, которое т. Коном принято, как предпосылка, и которое и заставляет т. Кона привлекать производительные силы на равноправных началах в политическую экономию и требовать слитного, нераздельного, неразличимого изучения двух сторон единого процесса производства, дабы не исчезли последние следы материальности производственных отношений.

Итак, производственные отношения — общественная форма производства — оказываются сами по себе не материальными явлениями, сами по себе это отношения идеалистические, материальны только производительные силы. [# 87] Разве это не есть геркулесовы столбы механизма в применении к политичеcкой экономии?

Но, вопреки представлению т. Кона и всей социальной школы, производственные отношения сами по себе, по своему внутреннему существу являются материальными. В противоположность представлению тов. Кона они сами по себе являются содержательными и, выступая в качестве содержания, приобретают форму, хотя бы в виде вещной формы, в которую они одеваются в капиталистическом обществе.

Производственные отношения материальны прежде всего потому, что они суть объективно существующие, объективно реальные отношения, возникающие и развивающиеся независимо от воли и сознания людей. Конечно, если понимать материю только в грубом материальном смысле — в смысле вещественной материальности, — то нужно признать эти отношения действительно не материальными. Однако диалектический материализм Маркса понимает материальность иначе. В общественную материю входят не только вещи, но и отношения между людьми, непосредственно лишенные вещной материальности.

Этого совершенно не понимает тов. Кон, ибо для него, как и для всякого механиста, можно сказать, что образцом материальности является только такой вещественный предмет, о который можно ушибиться. В действительности же с точки зрения марксизма дело обстоит иначе.

Совершенно правильно по этому поводу говорит тов. Н. Карев:

«Можно ли сказать, что если мы… выдвигаем момент социальной формы, то мы приходим к идеалистической точке зрения и устраняем совершенно материальный момент, подрываем основание материалистического понимания истории? Сказать это было бы абсолютно неправильно. Производственные отношения, конечно, не представляют собою материального в смысле чего-то вещественного, подобно веществу природы, но производственные отношения не есть нечто идеальное, они — производственные отношения людей, определенным образом связанных в процессе производства. Если вы возьмете в общественной постановке вопрос о том, что такое материя общественной жизни, то ни в какой степени ее нельзя свести только к вещественным элементам. Общественная материя для Маркса — совокупность производственных отношений людей, связанная с определенной ступенью развития производительных сил и поэтому, когда мы исходим из системы производственных отношений, мы ни в какой степени не можем погрешить против материализма»²⁴.

Вообще материя для тов. Кона — это только производительные силы. С точки же зрения диалектического материализма Маркса производственные отношения являются неотъемлемой частью общественной материи. Они материальны, прежде всего, потому, что они существуют, как объективная реальность, независимо от воли и сознания людей, как отношения между людьми, возникающие в результате их производительной деятельности.

Производственные отношения далее представляют собою, в отличие от идеологических общественных отношений, также отношения между людьми, которые возникают, как непосредственный результат производительной деятельности людей, они форма производства, порожденная содержанием производства. Это отношения между людьми, возникшие в непосредственной связи и на основе движения производительных сил, в то время как идеологические отношения не являются непосредственно связанными с производительными силами.

[# 88] Ленин говорит, что производственные отношения — это отношения, «складывающиеся помимо воли и сознания человека, как результат (форма) деятельности человека, направленной на поддержание его существования»²⁵. Вырастая на почве производительной деятельности людей, производственные отношения представляют собой общественное устройство производства или труда. Эти общественные отношения людей, выражающие прежде всего общественный тип связи двух элементов производства — рабочей силы и средств производства, — представляют собою отношения материальной зависимости между людьми по их участию в общественном труде и вытекающему отсюда распределению продукта общественного труда между отдельными классами.

Конечно, для механистов отношения между людьми по участию в общественном труде сами по себе не являются материальными. Однако это величайшая материальность, которая имеется в человеческом обществе. И огромной заслугой Маркса является то, что он решительно отметил необходимость изучения этих глубоко материальных и важнейших отношений по общественному труду, отношений, составляющих основу всякого общественного строя.

Существуя как определенная реальность, представляя собою общественные отношения по участию в общественном труде, возникая на основе движения производительных сил, производственные отношения вместе с этим не представляют собою чего-то материального в смысле вещественной чувственности. Такой материальностью производственные отношения, действительно, не обладают. «Стоимость лишена вещества чувственности», как говорит Ленин, хотя стоимость представляет собою основное производственное отношение современного капиталистического общества, материальность которого доказывается опустошительными кризисами, периодически потрясающими капиталистическое общество и другими достаточно «материальными» вещами.

Итак, если механисты отрицают материальность производственных отношений самих по себе и приписывают эту материальность только производительным силам, — отсюда вытекает их боязнь отличить производительные силы от производственных отношений, — то с точки зрения диалектического материализма производственные отношения материальны, потому что они существуют, как объективная реальность, материальны потому, что они представляют собой общественные отношения людей по участию в общественном производстве, материальны, хотя лишены вещественной чувственности.

Это определение материальности производственных отношений решительно отделяет марксистскую политическую экономию и от идеалистического толкования экономических отношений, которое мы встречаем у представителей современной «социальной школы», и от механистического вульгарного материализма, ярким выражением которого является современное механистическое направление в политической экономии.

* * *

Политическая экономия имеет, как мы выяснили, специальным своим объектом изучение производственных отношений людей. Этот объект является «в достаточной мере» материальным объектом, дающим политической экономии полное право на самостоятельное существование. Но не исчезают ли взаимоотношение и противоречие между производительными силами и про[# 89]изводственными отношениями из поля зрения теоретиков-экономистов, если мы так определяем объект политической экономии?

Здесь мы подходим к чрезвычайно существенному вопросу. И в этом вопросе должна быть отвергнута механистическая постановка проблемы. Изучение взаимоотношений двух сторон процесса производства, производительных сил и производственных отношений, не может являться результатом механического расширения объекта политической экономии, которое предлагают механисты (это было бы «легким» разрешением проблемы), но должно логически закономерно вытекать из правильного подхода к изучению существования и развития самих производственных отношений. Конечно, этот последний путь, выведения необходимости изучения взаимоотношений между производственными отношениями и производительными силами гораздо труднее, нежели чрезвычайно упрощенное разрешение вопроса, предлагаемое механистами. Но он является единственно правильным. Здесь в полной мере применимы слова: Nic Rhodus, hie salta!

Прежде всего, самое понимание производственных отношений как общественной формы производства должно нам гарантировать рассмотрение этой формы производства в связи о его содержанием, производственных отношений в связи с производительными силами. Взаимоотношение между производительными силами и производственными отношениями должно быть продуктом не механического добавления производительных сил к производственным отношениям, а понимания материальности самих производственных отношений, содержательности самой общественной формы производства. Если для механистов форма сама по себе не является материальной и содержательной, то для диалектического материализма форма не выступает как нечто внешнее, идеальное, бессодержательное. Основным положением диалектического материализма является признание содержательности формы, с одной стороны, и оформленности содержания, — с другой. Форма содержательна, думают механисты, но только в том смысле, что рядом с формой находится содержание. Диалектический материализм иначе подходит к вопросу о содержательности формы. Форма порождена содержанием, содержание полагает и предполагает форму. Однако форма, раз возникши и развиваясь, сама становится содержательной. Здесь, как говорит Гегель, «устойчивое существование непосредственно снимается и последнее есть лишь один из моментов самой формы. Форма содержит внутри себя устойчивое существование, как материю, как одно из своих определений». «Форма есть содержание, а в своей развитой определенности она есть закон явления». «Как рефлектированная внутрь себя (форма) есть содержание». «Форма и содержание представляют собою пару определений, которыми рефлектирующий рассудок часто пользуется и пользуется именно преимущественно так, что содержание рассматривается, как существенное и самостоятельное, а форма, напротив, как несущественное и самостоятельное. Против такого представления следует, однако, заметить, что на самом деле оба одинаково существенны»²⁶.

Таким образом, по Гегелю, форма не есть нечто внешнее в отношении содержания, форма сама содержит в себе содержание, как один из своих моментов, а в своем развитом виде форма сама выступает в определенной мере как закон явлений.

Такое же понимание формы выдвигает и тов. А. Деборин. Он пишет:

«Закон сущности непосредственно определяет форму вещи. Форма, со своей стороны, составляет закон деятельности, сущности или содержания. Содержание есть сама сущность, но форма также существенна, потому что [# 90] сущность проявляется только в определенной форме. Поэтому форма есть также содержание».

И далее: «Нам представляется весьма правильным и глубоким следующее замечание Гегеля относительно взаимной связи содержания и формы. «Содержание есть не что иное, как форма, изменяющаяся в содержание, и форма — не что другое, как содержание, изменяющееся в форму»²⁷.

Таким образом диалектический материализм не подходит к анализу формы как внешней и бессодержательной. Производственные отношения, выступая как общественная форма производства, вместе с тем являются содержательной формы. Форма «вобрала» в себя содержание, как один из своих моментов. В этом смысле нужно сказать, что производственные отношения заключают в себе производительные силы, но в превращенном, в снятом виде, как момент самих производственных отношений. Этого совершенно не понимают механисты. Вот почему для того, чтобы не оторваться от содержания, для того, чтобы представить свой объект, как материальный объект, они предлагают наряду с производственными отношениями как общественной формой производства включить механически и производительные силы в объект политической экономии. Между тем, изучение самой формы как материальной формы дает нам возможность познавать в определенной мере и движение содержания, т. е. производительных сил, ибо производственные отношения и производительные силы не суть просто два внешних рода явлений, не связанные между собой, как их изображают механисты. Нет, движение производственных отношений не может не отображать в себе движения производительных сил, ибо, как говорит Гегель, «то, что является деятельностью формы, есть далее в той же мере собственное движение самой материи».

Это же положение, как чрезвычайно важное, отмечено и Лениным в его конспекте «Науки логики» Гегеля²⁸.

Конечно, не следует становиться на ту точку зрения, пахнущую идеализмом, на которую становится, например, т. Абесгауз, когда он говорит: «Содержание живет и одушевляется исключительно формой»²⁹.

Но если нельзя сказать, что содержание живет и одушевляется только формой, то бесспорным положением диалектического материализма нужно признать то, что форма в своем движении отражает движение содержания, что, изучая движение формы, мы безусловно познаем в определенной мере движение и самой материи.

Если подойти с этой точки, зрения к вопросу о взаимоотношении между производственными отношениями и производительными силами, то ясно, что ограничение предмета политической экономии производственными отношениями, именно общественной формой производства, ни в какой степени не может и не должно мешать изучению взаимоотношений между производственными отношениями и производительными силами. Познание движения производительных сил и их взаимоотношений с производственными отношениями должно явиться естественным следствием изучения самого движения формы. Для того, чтобы изучать эти взаимоотношения, нет никакой надобности заниматься «уточнением» и «расширением» объекта политической экономии. С точки зрения диалектического материализма нужно изучать форму, как форму содержательную. Иное изучение является вообще неправомерным. Вот почему необходимо отвергнуть расширительное толкование объекта политической экономии. Старое определение предмета политической экономии обеспечивает вполне изучение не только производственных отношений, но и [# 91] взаимоотношений между производственными отношениями и производительными силами.

Изучая производственные отношения, политическая экономия познает механизм движения производительных сил со стороны социальной формы. Так как способы производства отличаются по способу связи между двумя элементами — рабочей силой и средствами производства, — то, изучая производственные отношения, мы изучаем вместе с тем тот механизм движения производительных сил, который дан со стороны производственных отношений.

Как движутся производительные силы в капиталистическом обществе? Если оставить в стороне имманентное движение производительных сил, которое нельзя не признавать, то в любом обществе производительные силы развиваются таким образом, что здесь огромную роль играет социальная форма производства. Производительные силы развиваются в капиталистическом обществе под непосредственным воздействием социальной формы — наличие конкуренции, погоня за прибылью, погоня за прибавочной стоимостью. Следовательно, раскрывая производственные отношения, мы раскрываем тот механизм движения производительных сил, который дается со стороны производственных отношений. Выделение производственных отношений, как непосредственного объекта изучения политэкономии, не только не оставляет в стороне вопрос о движении производительных сил, но бросает чрезвычайно яркий свет именно на тот механизм движения производительных сил, который был в капиталистическом обществе. Здесь мы познаем исторический тип движения производительных сил, потому что исторический тип этот познается прежде всего со стороны этих производственных отношений. Здесь мы познаем исторические границы движения производительных сил данного общества, потому что границы движения производительных сил не могут быть познаны иначе, как именно при изучении самих производственных отношений. Поэтому Маркс, сосредоточив все свое внимание на изучении производственных отношений, смог наиболее глубоко понять тот исторический тип движения производительных сил, который характеризует капиталистическое общество.

Стремление прибавить производительные силы, как дополнительный объект изучения политической экономии, и по другой причине вытекает из чисто-механистического, недиалектического подхода к изучению самих производственных отношений. Марксисты берут всякое явление в его движении, в его динамике. Диалектика изучения движения всякого явления полагает изучение и всех тех связей и взаимозависимостей, которые существуют между данным явлением и другими явлениями. Изучение диалектики движения каждого явления предполагает необходимость изучения и переходов каждого качества в иное — прямо ему противоположное. Вот почему можно с полной определенностью заявить, что, изучая производственные отношения, выделяя именно производственные отношения, как специальный объект изучения политической экономии, мы ни в какой мере не удаляем из нашего поля зрения изучение взаимоотношении между производительными силами и производственными отношениями. Взаимоотношение между производительными силами и производственными отношениями, как необходимейший момент диалектики движения самих производственных отношений, ни в какой степени не может выйти из нашего поля зрения. Все возражения со стороны механистов по этому пункту основаны на полном непонимании основных элементов материалистической диалектики³⁰.

[# 92] В изучении производственных отношений производительные силы выступают прежде всего как исходный пункт движения производственных отношений, ибо производственные отношения возникают на базе движения производительных сил. «Взявши за исходный пункт, — пишет Ленин, — основной для всякого человеческого общежития факт — способ добывания средств к жизни, она (теория Маркса) поставила в связь с ним те отношения между людьми, которые складываются под влиянием данных способов добывания средств к жизни и в системе этих отношений («производственных отношений» по терминологии Маркса) указала ту основу общества, которая облекается политико-юридическими формами и известными течениями общественной мысли»³¹.

Таким образом, марксистская политическая экономия не может не исходить из производительных сил тогда, когда она приступает к изучению производственных отношений, этой основы общества. В связи с этим следует заметить, что совершенно непонятным и странным является издевательство над положением о производительных силах, как исходном пункте в изучении производственных отношений, которое (издевательство) мы встречаем у тов. Бессонова³². Сказать, что производительные силы берутся как исходный пункт в объяснении производственных отношений, значит, по мнению Бессонова, превратить производительные силы в «далекий и смутный исходный пункт». Бессонов и не подозревает, что формулировка о производительных силах, как исходном пункте в объяснении производственных отношений, принадлежит не кому другому, как Ленину. Всякая марксистская теория требует, чтобы производительные силы были обязательно взяты как исходный пункт в самом начале нашего анализа производственных отношений. И это нужно именно для того, чтобы изучить подлинный, специальный объект политической экономии, производственные отношения, основу общества, по выражению Ленина.

Но производительные силы выступают не только как исходный пункт объяснения в самом начале анализа производственных отношений. Производительные силы постоянно присутствуют как необходимый момент диалектики движения самих производственных отношений, и в продолжение всего анализа динамики производственных отношений. Производительные силы выступают, например, в определенной мере как исторически создавшийся результат определенного движения производственных отношений. Стоит только вспомнить о том, как на основе изучения производственных отношений капиталистического общества Маркс смог развить свою теорию обобществления производства для того, чтобы понять, что именно изучение производственных отношений дает нам возможность проникнуть и в существо взаимоотношений, которые возникают между производственными отношениями и производительными силами. Производственные отношения, развиваясь, вызывают внутри себя рост самих производительных сил. Поэтому изучение — правильное изучение — производственных отношений не может не быть связано с изучением того результата в материально-техническом процессе производства и в производительных силах, который в этом движении получается. Так же точно изучение всей диалектики движения производственных отношений предполагает изучение конфликта, который назревает в данной общественной формации между производительными силами и производственными отношениями. Все это входит как непременный момент в изучение диалектики движения самих производственных отношений. Всякая попытка, кроме того объекта, который специально изучается [# 93] политической экономией, именно кроме производственных отношений, дополнительно и механически внести производительные силы, не может быть иначе расценена, как доказательство полного непонимания диалектического подхода к изучению производственных отношений. Нет, оставаясь на почве старого марксистского определения политической экономии, как науки о производственных отношениях, заявляя, что специфическим объектом этой является именно изучение производственных отношений, нужно принять и показать, что изучение производственных отношений предполагает и взаимозависимостей, которые между производительными силами и производственным отношениями возникают в связи с движением производственных отношений.

Движение производительных сил познается в политической экономии, будучи включено в закон движения изучаемой социальной формы, и именно в этой связи. Производственные отношения, раз возникши в результате движения производительных сил, сами в свою очередь дают определенные законы развития производительных сил, на основании которых производительные силы вступают в противоречие с производственными отношениями, взрывая данную общественную форму производства.

Механистическое представление о взаимоотношениях между производительными силами и производственными отношениями дает себя знать с огромной силой в вопросе изучения внутреннего движения самих производительных отношений. Механисты сводят изучение противоречий данного способа производства к изучению противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Между тем, именно изучение не противоречия между производительными силами и производственными отношениями, а внутреннего движения производственных отношений, их внутренних противоречий является непременным условием познания противоречия между производительными силами и производственными отношениями, лежащего в основе движения каждой общественной формации. Нельзя понять противоречия между производительными силами и производственными отношениями, не изучая внутреннего движения самих производственных отношений, и, наоборот, достаточно вглядеться в структуру «Капитала» Маркса, в ход движения основных экономических категорий, как они изображены в экономической системе Маркса, для того, чтобы понять, что наиболее полное изучение противоречий между производительными силами и производственными отношениями может требовать изучения внутреннего движения самих производительных отношений.

Уже в изучении движения стоимости, перехода одной формы стоимости в другую, противоречия между относительной и эквивалентной формами стоимости, в изучении внутреннего противоречия стоимости и товара Маркс необычайно ярко вскрывает основное противоречие капиталистического общества — противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Точно так же и на протяжении всех своих экономических работ Маркс показывает, как внутреннее движение производственных отношений в конечном счете отражает основное противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Борьба классов в конечном счете выступает как иное выражение противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Противоречие между общественной формой производства и частным характером присвоения, порождающее капиталистические кризисы, в конечном счете есть также не что иное, как другое выражение противоречия между производительными силами и производственными отношениями.

Вот почему и с этой стороны сосредоточение нашего внимания на изучении самих производственных отношений, ограничение предмета политиче[# 94]ской экономии именно производственными отношениями не только не устраняет от нас противоречия между производительными силами и производственными отношениями, но оно именно и обеспечивает наиболее полное исследование динамики этого противоречия. Эта истина для механистов является печатью за семью замками, так как механисты отрицают основной принцип всякого движения — внутреннее, имманентное, спонтанейное движение, самодвижение, на основе которого и можно понять универсальное развитие всех процессов.

Выше показано, как на основе изучения движения самих производственных отношений должно быть понято и выведено взаимоотношение и противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Политическая экономия не должна особо и отдельно механически добавлять к своему объекту изучение противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Это противоречие входит как составной органический элемент в марксистскую политическую экономию, ибо производственные отношения должны быть взяты во всей сложности их взаимоотношений с производительными силами, во всей диалектике их взаимоотношений с последними, поскольку это, конечно, вытекает из движения производственных отношений. Конечно, полное разрешение этого вопроса, по которому сейчас идет ожесточенный спор среди экономистов, представляет собой чрезвычайные трудности и может быть выполнено только в результате коллективной работы марксистов-экономистов. Однако нам представляется, что разрешение этого вопроса мы должны искать именно на пути самостоятельного изучения производственных отношений в том виде, как это производилось марксистской политической экономией до сих пор. Выяснение вопроса о том, как изучается противоречие между производительными силами и производственными отношениями, должно быть дано именно на основе определения политической экономии, как науки о производственных отношениях людей, а не на основе ревизии и пересмотра этого определения, как это предлагается со стороны механистов.

Поэтому следует считать правильным определение политической экономии как науки о производственных отношениях людей, которое дано Рубиным в ряде его работ. Рубин правильно защищал это традиционное и точное определение марксовой политической экономии против нападений со стороны механистов. Но мы должны отметить, однако, что защищая правильность этого определения, Рубин не показал, как на основе этого определения может и должно быть выведено изучение взаимоотношений между производительными силами и производственными отношениями. Эта задача Рубиным не выполнена, хотя разрешение этой задачи может происходить только на основе того марксова определения политической экономии, которое Рубиным справедливо защищается.

Что Рубин не разрешил этого вопроса, показывает следующее его положение: «Задача исследования взаимоотношений между материальными производительными силами и производственными отношениями людей, — пишет Рубин, — должна быть выполнена марксистами-социологами, а не экономистами. Мы, экономисты, вправе в данной области ждать помощи от социологов»³³.

Мы, экономисты, конечно, в праве в данной области ждать помощи от социологов, как говорит Рубин. Но из этого отнюдь не следует, что эта проблема не должна быть разрешена обязательно нами постольку, поскольку она входит в политическую экономию как непременная составная часть изучения диалектики движения производственных отношений. Мы думаем, что су[# 95]ществовавшее до сих пор определение политической экономии как науки о производственных отношениях, изучение общественной формы производства как формы содержательной, включающей содержание, как один из моментов самой формы, — должны обеспечить нам познание в необходимой степени и движение содержания и сложность диалектики взаимоотношений между содержанием и формой. Этот вопрос должен быть обязательно разрешен марксистами-экономистами, конечно, не в духе механистического понимания взаимоотношений между производительными силами и производственными отношениями, а в духе диалектического представления об объекте политической экономии, о производственных отношениях и закономерностях их развития.

С другой стороны, нельзя признать удовлетворительным положение Рубина о взаимоотношениях между производительными силами и производственными отношениями, которое выдвинуто им в самое недавнее время в борьбе с механистами. Желая доказать, что взаимоотношение между производительными силами и производственными отношениями изучается в политической экономии и ответить таким образом на обвинение со стороны механистов, Рубин дает следующую формулировку этого взаимоотношения. Он пишет: «Появление каждой новой социальной формы хозяйства и каждой новой категории, изменения внутри каждой категории мы должны объяснять развитием материальных производительных сил. Правда, часто мы этого не делаем, но лишь потому, что не можем делать по состоянию наших знаний» (Доклад Рубина в Ленинграде)³⁴.

Такое изображение взаимоотношений между производительными силами и производственными отношениями вряд ли можно признать правильным. Если так понимать эти взаимоотношения, то само собой разумеется, что изучение производственных отношений целиком сводится к изучению производительных сил, ибо с точки зрения такого определения производственные отношения не могут «ни одного шага сделать» в своем развитии без соответствующих изменений в сфере производительных сил. Но так ли это на самом деле? Разве производственные отношения не имеют своего собственного внутреннего имманентного развития, разве производственные отношения представляют собою простой, пассивный рефлекс производительных сил? Неверность такого понимания взаимоотношений между производительными силами и производственными отношениями была в свое время довольно правильно подмечена самим Рубиным. Вот почему такой «афронт» со стороны Рубина, могущий повести к механистическому пониманию этих взаимоотношений, который виден из вышеприведенных строк, должен быть признан неправильным.

Изучение производственных отношений не может быть оторвано от изучения движения производительных сил, потому что последние входят в политическую экономию как момент диалектики движения самих производственных отношений. Но изучение движения производственных отношений далеко не сводится просто к исканию причин всякого экономического изменения в сфере материальных производительных сил. Производственные отношения должны быть поняты в их специфике, в их самостоятельном движении, в их внутренних противоречиях, которые в конечном счете определяются движением материальных производительных сил. Однако здесь мы имеем не два механических ряда, точно соответствующих в отношении «каждой категории», в отношении «каждого изменения» внутри производственных отношений друг другу, здесь мы имеем чрезвычайно сложную диалектику взаимоотношений, которая в той связи, в какой она определяется изучением движе[# 96]ния производственных отношений, дается в политической экономии. Проблема изучения взаимоотношений между производительными силами и производственными отношениями должна быть понята и выведена на основе существовавшего до сих пор марксистского определения политической экономии, в противовес тем механистическим новшествам, которые пытаются внести кое-кто в политическую экономию, и в противовес идеалистическим тенденциям полного отрыва производственных отношений от производительных сил, которые получили яркое выражение во взглядах представителей социальной буржуазной школы.

Последние целиком отрывают производственные отношения от производительных сил. В то время как марксистская политическая экономия считает производственные отношения формой производства, социальная буржуазная школа пытается интерпретировать Маркса и развить собственное понимание так, что производственные отношения оказываются абсолютно ничего общего не имеющими с производительными силами.

Для представителей социальной буржуазной школы все, что имеет место в сфере материальных производительных сил, относится целиком к сфере технического, а техническое понимается исключительно как натуральное. Поэтому Петри пишет: «Простая кооперация или разделение труда находится исключительно в царстве технического. Взаимные отношения частичных рабочих, представляющих составные части целостного сложного организма, еще не суть общественные отношения производства»³⁵.

А какие отношения Петри считает общественными отношениями производства? Это «идеальные отношения, включенные в производство», «отношения между людьми как субъектами права», это — «тот способ, вследствие которого люди, как субъекты права, вступают в основанном на разделении труда процессе производства во взаимоотношения», при чем «сферы их свободных действий взаимно ограничиваются».

А в другом месте Петри прямо изображает производственные отношения, как «фактическое право, которое развивается в широких границах абстрактного, анорганического правового порядка», как «конкретные правовые отношения»³⁶ и т. д.

Здесь производственные отношения слиты с правовыми отношениями, показаны как идеальные социальные отношения, а производительные силы отнесены целиком в сферу техники, вернее, в сферу природы. При таком понимании производственных отношений и производительных сил фактически совершенно исключена всякая возможность представления об органической связи между производственными отношениями и производительными силами. Если производственные отношения мыслятся как нечто совершенно чуждое производительным силам, не включающее в себя, как свой собственный момент, эти производительные силы, то, само собой разумеется, не может быть и речи о правильном понимании взаимоотношений между производительными силами и производственными отношениями. Между теми и другими — пропасть, между ними нет никакого моста.

Такое идеалистическое понимание производственных отношений должно быть решительно отвергнуто марксистами. Правильному марксистскому пониманию предмета политической экономии в равной мере чужды и механистическое смешение производительных сил и производственных отношений, и формально-идеалистический разрыв между этими двумя различными, но связанными сторонами единого процесса производства. Механистический [# 97] материализм и социальная школа политической экономии представляют собою два антипода, в равной мере отдаленные от марксизма. Идеалистическая интерпретация производственных отношений со стороны Петри, Давыдова и других вызывает механистическую реакцию со стороны слишком ретивых «материалистов». С другой стороны, вульгарно-материалистическое извращение Маркса вызывает закономерно прямо-противоположную идеалистическую трактовку производственных отношений. Только на основе старого, правильного, точного марксистского определения предмета политической экономии, как производственных отношений между людьми, только при условии правильности понимания самостоятельности этого объекта, его материальности и диалектики взаимоотношений между производственными отношениями и производительными силами может быть полностью разрешен вопрос о предмете политической экономии и усвоен тот метод, который Марксом применяется в его экономических работах.

* * *

Не менее спорным и не менее важным вопросом, чем вопрос о предмете политической экономии, является вопрос о понимании абстрактного труда. Понимаем ли мы абстрактный труд как специфически определенную социальную категорию труда в капиталистическом обществе, или же абстрактный труд является простым физиологическим трудом — «целесообразной затратой физиологической энергии и только», т. е. категорией, вечной для всех времен и народов?

Механисты, в лице т.т. Кона, Шабса, Дашковского и др., избирают второе определение абстрактного труда. Но в этом определении абстрактного исчезают все характерные общественные черты этой категории, а самый абстрактный труд превращается в вечную, внеисторическую категорию. Вместе с тем, сведение абстрактного труда к физиологическим затратам, к простой затрате физиологической энергии находится в решительном противоречии с общественным и историческим пониманием всех экономических категорий марксовой политической экономии.

Энергетическая трактовка экономических категорий имела место в истории политической экономии не раз, однако марксисты всегда отвергали энергетическую точку зрения как безусловное извращение марксистской экономии. Следует вспомнить об отрицательном отзыве, который попытке энергетического истолкования труда дал еще в свое время Энгельс. Предложение о сведении категории общественного труда к определенному количеству физической энергии, сделано было неким Подолинским еще в 1882 г. По поводу этого предложения Подолинского Энгельс писал Марксу следующее: «По моему мнению, безусловно невозможно выразить экономические отношения в физических мерах… Сделав очень ценное открытие, Подолинский сбился с пути, потому что он хотел найти новое естественно-научное доказательство правильности социализма и потому смешал физическое с экономическим»³⁷.

Не менее резко против энергетического объяснения экономических явлений выступил в свое время Ленин. Когда Богданов преподнес свою энергетическую теорию общественных явлений, Ленин выступил против этого категорическим образом.

«Можно ли себе представить, — писал он, — что-нибудь более бесплодное, мертвое, схоластичное, чем подобное нанизывание биологических и [# 98] энергетических словечек, ровно ничего не дающих и не могущих дать в области общественных наук?» «И подобный несказанный вздор выдается за марксизм». «Вся эта (Богданова) попытка от начала до конца никуда не годится, ибо применение понятий подбора, ассимиляции и дезассимиляции, энергии, энергетического баланса и пр., и т. п. в. применении к области общественных наук есть пустая фраза. На деле никакого исследования общественных явлений, никакого уяснения метода общественных наук нельзя дать при помощи этих понятий»³⁸.

После вышеприведенных мнений Энгельса и Ленина становится ясным, насколько отходит от марксизма то понимание абстрактного труда, которое преподносится ныне тов. Коном и другими. Когда тов. Кон пишет, что абстрактный труд предстает перед нами «в качество процесса целесообразной затраты физиологической энергии человека и только»³⁹, то мы здесь имеем решительное расхождение в понимании абстрактного труда с марксизмом, ибо марксистское понимание абстрактного труда имеет очень мало общего с этой физиологическо-энергетической тарабарщиной механистов.

Раскрытие особенностей общественного характера категории абстрактного труда составляет крупнейшую заслугу Маркса, и чрезвычайно нелепо было бы думать, что эта заслуга заключается в том, что Маркс сумел раскрыть под категорией абстрактного труда «целесообразную затрату физиологической энергии, и только». Дело обстоит далеко не так. Абстрактный труд в марксовой системе выступает так специфическая общественная форма труда в капиталистическом обществе, и только в этом своем качестве категория, «абстрактный труд» может быть правильно понята. Когда механисты приводят выражение Маркса, что «всякий труд есть затрата человеческой рабочей силы в физиологическом смысле и в этом своем качестве одинакового человеческого или абстрактного человеческого труда он создает товарную стоимость»⁴⁰, то они совершенно забывают о том, что уже в этом определении абстрактного труда, которое в самом начале «Капитала» дает Маркс, речь идет не столько о физиологическом сгустке труда, который лежит в качестве естественной основы всякого человеческого труда, сколько о качестве одинакового, равного человеческого труда. Ударение в этом выражении нужно сделать не на слове «физиологический», а на слове «одинаковый человеческий труд». И это становится совершенно очевидным, когда мы выясняем марксово учение об абстрактном труде во всей его полноте.

Указавши на естественную основу человеческой деятельности, которая предполагается при всякой затрате труда, Маркс не только на этом не остановился, но сумел показать, какие специфические формы приобретает равенство человеческого труда в капиталистическом обществе. Ошибочно было бы думать, что уже в самом материально-техническом процессе производства человеческий труд выступает просто как естественная деятельность человека, не только отрешенная от всякой общественной формы, лишенная специфической определенности, данная в своем природном бытии как естественный обмен веществ между человеком и природой. Уже в процессе материально-технического производства неприменимы просто законы биологического или животного мира в отношении человеческой деятельности. Уже здесь мы имеем дело со специфической человеческой деятельностью, отличающейся от естественной физиологической деятельности животных. Энгельс писал:

«Развитие специфических функций руки означает появление орудия, а орудие означает специфически человеческую деятельность, [# 99] преобразующее обратное воздействие человека на природу, производство». Энгельс предупреждал, что «невозможно простое перенесение законов животного общества в человеческое общество»⁴¹.

Таким образом, уже в материально-техническом процессе производства мы не можем рассматривать человеческую деятельность, только как естественное проявление физиологических функций животного организма. Речь идет о специфическом человеческом труде, а не о чисто-естественной или чисто-физиологической деятельности. Если же принять во внимание, что человек трудится всегда в коллективе, что не индивидуальный Робинзон, а общество ведет борьбу с природой, то станет совершенно ясным, насколько неправильно и для процесса производства вообще сведение хозяйственного труда человека к естественной, чисто-физиологической деятельности.

Развитие капиталистического процесса производства накладывает своеобразный общественный отпечаток на процесс труда. Равенство человеческого труда приобретает специфические формы, благодаря наличию капиталистического процесса производства. Это дает себя знать в огромной мере тогда, когда мы имеем дело с колоссальным развитием общественного разделения труда, с гигантским ростом процесса обобществления труда, который характеризует капиталистический процесс производства. Если капиталистический процесс производства дает нам картину частных раздробленных товаропроизводителей, каждый из которых занят своей специальной отраслью работы, то вместе с тем капиталистическое общество характеризуется на ряду с этой раздробленностью и дифференциацией человеческого труда многообразной, сложнейшей общественной связью между отдельными видами конкретного труда. В этом в первую голову и состоит процесс обобществления человеческого труда, когда каждый конкретный и частный труд превращается в частицу совокупного общественного процесса труда. Труд становится общественным в таком значении, в каком это не имело места ни в одну эпоху до капитализма.

Вот почему Маркс придает огромное значение процессу нивелировки человеческого труда в производстве для выяснения положительных общественных черт труда в капиталистическом обществе. Он пишет:

«Разные отрасли труда через подчинение человека машинам и через крайнее разделение труда, сравнены между собой». «Люди стушевываются перед трудом». «Маятник часов стал точным измерителем соотношения между дееспособностью двух работников подобно тому, как он же сделался измерителем и быстроходности двух паровозов. Поэтому не нужно и говорить, что рабочий час одного человека равновелик рабочему часу другого; достаточно сказать, что один человек в течение одного часа ценится во столько же, во сколько ценится другой человек в течение того же часа. Тут время — все, а человек уже ничто, он в лучшем случае стал лишь воплощением времени. О качестве нет уже речи, одно только количество решает все: за час дается час, за день — день; но такая нивелировка труда отнюдь не есть создание вечной справедливости в смысле г-на Прудона: она — простой продукт современной индустрии, не более»⁴².

Этот же процесс превращения каждого частного и конкретного труда в частицу единого общественного процесса труда считает важнейшим явлением капиталистического хозяйства и Ленин. Еще в спорах с Михайловским и другими народниками Ленин указывает как на характерную черту капита[# 100]лизма на то, что здесь концентрация капитала сопровождается специализацией общественного труда: «Обобществление труда капиталистическим производством состоит… в том, что концентрация капиталов сопровождается специализацией общественного труда, уменьшением числа капиталистов каждой данной отрасли промышленности и увеличением числа особых отраслей промышленности; в том, что многие раздробленные процессы производства сливаются в один общественный процесс производства»… «Все производства сливаются таким образом в один общественный производительный процесс, а между тем каждое производство ведется отдельным капиталистом, завися от его произвола, давая общественные продукты в его частную собственность… Форма производства становится в непримиримое противоречие с формой присвоения…»⁴³.

В отношении капиталистического процесса производства становится практической истиной то, что вся рабочая сила, находясь в распоряжении частных собственников, вместе с тем превращается в единую совокупную общественную рабочую силу. Но и на этом дело отнюдь не останавливается.

Не только структурное противоречие между частным характером труда и его растущим обобществлением, в связи с ростом общественного разделения труда, но товарная форма капиталистического процесса производства придает специфически исторический характер равенству труда при капитализме. Специфическое равенство труда дается формой меновой ценности, которая господствует в капиталистическом обществе.

«Равенство всех видов человеческого труда, — пишет Маркс, — выражается в вещной форме — в тождестве материальной основы ценности всех продуктов труда, измерение затраты человеческого труда, его продолжительностью выражается в форме величины ценности продуктов труда; наконец, отношения между производителями, в которых проявляется общественный характер их труда, выражаются в форме общественного отношения продуктов труда»⁴⁴.

Таким образом, господство меновой ценности, неразрывно связанное с формой частной собственности и общественного разделения труда в капиталистическом обществе, дает нам ключ к пониманию специфически исторической формы категории абстрактного труда. Здесь перед нами выступает «своеобразный общественный характер труда» (Маркс), без понимания которого мы совершенно не можем понять превращение труда в созидателя общественной стоимости. Нельзя понять категории абстрактного труда, не развивши самым подробным образом положительной характеристики этого труда в капиталистическом обществе.

Отвлечение от конкретных видов труда дает только негативную характеристику абстрактного труда. Положительная же характеристика абстрактного труда должна быть развита на основе понимания системы частной собственности, общественного разделения труда и меновых ценностей. Поэтому анализ исторической формы капиталистического способа производства есть непременная предпосылка для понимания самого абстрактного труда. Без понимания роли обмена, как формы капиталистического производства, нельзя понять абстрактный труд.

Положительная общественная историческая характеристика труда и была дана Марксом, а непонимание положительных черт труда, создающего стоимости, наоборот, характеризовало даже самых лучших представителей классической политической экономии. Адам Смит понимал, что когда речь [# 101] идет о труде, создающем стоимости, то нужно принять во внимание общественное разделение труда и обмена, но он не мог вывести из разделения труда и обмена именно эту положительную общественную характеристику труда. Говоря об Адаме Смите, Маркс поэтому указывает: «Ударение здесь (у Смита) поставлено на приравнении моего труда чужому труду, вызванном разделением труда и меновой ценностью, — другими словами, на общественном характере труда, но Адам не замечает, что мой труд, содержащийся в моем товаре, теперь определяется как общественный и потому существенно изменяет свой характер»⁴⁵.

В этом же заключалась основная ошибка и Рикардо, которую не раз выявлял Маркс. Марк писал: «Вида же — особого назначения труда, как создающего меновую ценность или выражающегося в меновых ценностях, характера этого труда Рикардо не исследует. Он поэтому не понимает связи этого труда с деньгами…, того, что он должен проявляться в виде денег»⁴⁶.

И далее: «Ошибочное понимание денег основано у Рикардо на том, что он вообще имеет в виду лишь количественное определение меновой ценности, именно, что она равна определенному количеству рабочего времени; но он забывает качественное определение, что индивидуальный труд должен путем своего отчуждения быть представлен в виде абстрактного всеобщего, общественного труда»⁴⁷.

Конкретный труд должен быть представлен, как всеобщий общественный труд, как абстрактно-всеобщий труд, частный труд должен быть представлен, как непосредственно общественный труд. Только тогда, когда есть условия и выявления этой общественной сущности труда, мы имеем перед собой абстрактный труд, т. е. труд, создающий стоимости. Поэтому и, наоборот, именно в капиталистическом обществе мы имеем такую картину, что в качестве общественной сущности труда выступает не конкретный труд в его специфической полезной форме, но выступает отвлеченный труд в его абстрактной всеобщности, конкретный же труд выступает как форма проявления этой общественной сущности труда в капиталистическом обществе. «В пределах отношения стоимостей и заключенного в нем выражения стоимости, — пишет Маркс, — абстрактно-всеобщее не имеет свойства, принадлежащего конкретному, чувственно-действительному, но, наоборот, чувственно-конкретное имеет значение только формы проявления или определенной формы осуществления абстрактно-всеобщего». «Труд портного, овеществленный, например, в эквиваленте сюртук, не обладает в выражении стоимости холста общим свойством быть также человеческим трудом самим по себе. Напротив того, быть человеческим трудом составляет его сущность, а быть трудом портного составляет только форму проявления или определенную форму осуществления этой ее сущности. Это quid pro quo неизбежно, потому что труд, представленный в его продукте, только тогда образует стоимость, когда он есть безразличный человеческий труд, так что труд, овеществленный в стоимости одного продукта, вовсе не отличается от труда, овеществленного в стоимости продукта другого вида. Эта перетасовка, вследствие которой чувственно-конкретное получает значение только формы проявления абстрактно-всеобщего вместо того, чтобы абстрактно-всеобщему быть свойством конкретного, характери[# 102]зует выражение стоимости. Она делает в то же время понимание его затруднительным»⁴⁸.

Таким образом, мы имеем не только отвлечение от конкретных видов труда, но отвлеченный человеческий труд, как специфическую общественную сущность труда в капиталистическом обществе. Отвлеченный человеческий труд становится в капиталистическом обществе специфической общественной исторической субстанцией труда и как таковой он и является созидателем стоимостей.

Из всего этого явствует, насколько не совпадает с марксизмом мнение, сводящее абстрактный труд к «целесообразно затраченной физиологической энергии и только». Заслуга Маркса заключается в том, что он смог выяснить характер общественной исторической субстанции труда в капиталистическом обществе. Поэтому необычайно ярко освещен в учении Маркса самый общественный и исторический характер категории стоимости.

Для того, чтобы это сделать, Марксу нужно было, само собой разумеется, подвергнуть решительной критике понимание труда, которое существовало в классической политической экономии.

«Прежде всего, — писал Энгельс, — необходимо было подвергнуть критике самую теорию стоимости Рикардо»… «Итак, Маркс исследовал стоимость и в первый раз установил, какой труд, почему и как образует стоимость, установил, что вообще стоимость есть не что иное, как кристаллизованный труд этого рода, — пункт, которого до конца дней не понимал Родбертус»⁴⁹.

Означает ли все это, что категория абстрактного труда не имеет никакого отношения к физиологической затрате труда?' Нет. Сделать такой вывод — это означало бы совершать другую ошибку в понимании абстрактного труда, отличную от механистической, но также чреватую опасными последствиями.

Физиологическая затрата труда — это материальный, естественный сгусток труда, который остается в труде, если отвлечься от всех конкретных полезных свойств его, это естественная основа всякого человеческого труда. Не будь всякий труд, по отвлечении от своих конкретных свойств, затратой физиологической человеческой энергии, не обладай он этим грубым материальным свойством, он не был бы, конечно, человеческим трудом и не был бы в состоянии создавать стоимости. В этом смысле, анализируя абстрактный труд, мы не можем не дойти до этой естественной основы и предпосылки абстрактного труда, до физиологических затрат вообще.

Однако, — и в этом самое главное, — на этом нельзя остановиться. Труд в его физиологической форме должен быть представлен, должен найти объективное выражение, как общественный, равный человеческий труд в его специфической общественно-исторической форме в капиталистическом обществе, и только в этом общественном качестве, которое развивает в труде капиталистическое общество, физиологические затраты превращаются в абстрактный труд. Можно сказать, что физиологические затраты присутствуют в абстрактном труде, но они даны в нем в снятом, в превращенном виде, они даны в нем в ином качестве» В этом, и только в этом, смысле присутствует физиологическая затрата энергии в категории абстрактного труда.

Непонимание особого общественного, исторического качества труда в капиталистическом обществе составляет основную ошибку механистов [# 103] в этом вопросе. Вместе с тем нельзя согласиться и с мнением Рубина о том, по физиологические затраты труда присутствуют в абстрактном труде только в том случае, если мы будем идти в изучении стоимости чисто-аналитическим путем, и что физиология будет отсутствовать в нем, если мы будем давать генетическое развитие стоимости.

Рубин пишет: «Поскольку из труда должна быть диалектически выведена стоимость, мы должны понимать под трудом труд организованный в определенной социальной форме, присущей товарному хозяйству. Пока мы говорим о физиологически развитом или даже социально уравненном труде вообще, этот труд не образует стоимости. К иному, более бедному понятию труда можно прийти лишь в том случае, если ограничить свою задачу чисто-аналитическим сведением стоимости труда. Если мы исходим из стоимости, как из готовой данной социальной формы продуктов труда, не требующей особого выяснения, и ставим себе вопрос, к какому труду можно свести эту стоимость, — мы ответим кратко: к равному труду. Иначе говоря, если стоимость можно диалектически вывести только из абстрактного труда, отличающегося определенной социальной формой, то аналитическое сведение стоимости к труду может ограничиться констатированием характера труда, как социально уравненного вообще или даже, пожалуй, как физиологически равного труда». «Напротив, всюду там, где Маркс хочет диалектически вывести стоимость из абстрактного труда, он в качестве последнего подчеркивает социальную форму труда в товарном хозяйстве»⁵⁰.

Мы не можем согласиться с противоположными выводами в отношении физиологии, которые получаются у Рубина, в связи с различением аналитического и генетического пути изучения стоимости. И аналитический и генетический путь предполагают, что мы берем труд в его качественной определенной форме, в виде специфической, общественной, исторической субстанции труда в капиталистическом обществе. Однако ни аналитический, ни генетический путь изучения стоимости не отбрасывают совершенно физиологического труда. И при генетическом развитии категории труда физиологические затраты заключены в абстрактном труде, но заключены в совершенно ином общественном качестве — в превращенном, в снятом виде.

Понимание качества труда в капиталистическом обществе так же важно, как понимание того, что абстрактный труд должен быть выражен как переход от простой физиологической энергии к отвлеченному общественному труду. К сожалению, не вполне правильное противопоставление аналитического и генетического пути изучения стоимости у Рубина, дает вывод для такого толкования, что физиологические затраты труда и в этом превращенном, снятом виде в категории абстрактного труда не присутствуют.

Рубин исправил эту ошибку в своем докладе, опубликованном в «Проблемах Марксизма» № 2, в котором он заявил, что абстрактный труд представляет собой «переключение физиологической энергии в труд особого общественного качества»⁵¹. Это исправление Рубиным своей ошибки, конечно, нельзя не приветствовать⁵².

Полный разрыв общественной формы труда, получившей свое выражение в категории абстрактного труда и труда в материально-техническом процессе производства, а также физиологической деятельности человека мы можем найти у представителей современной социальной школы, у Петри [# 104] в первую голову. Петри пишет: «Труд, поскольку он рассматривается только в его технической роли, как создателя потребительных ценностей, выступает в качестве лишь одного из координированных факторов продукта, на ряду с капиталом. Как орудие производства, как сила природы, он сам является только естественной силой человеческого организма»⁵³.

Сведя таким образом труд, затрачиваемый в процессе материально-технического производства, только к естественной силе человеческого организма, Петри, конечно, не может совершенно понять, как это естественная деятельность человека превращается в специфический общественно-исторический, буржуазный труд, создающий стоимость. Для него остается единственный выход — изобразить абстрактный труд только как идеалистическую форму — как форму деятельности человека, как субъекта права.

Нет нужды доказывать, что в таком понимании абстрактного труда выветрены все материальные его черты, вся связь его с трудом как производительной силой в процессе борьбы человека с природой. Но ведь труд как производительная сила и абстрактный труд, представляя собой качественно отличные явления, каждое из которых нельзя представить без этого качественного перехода, вместе с тем не представляют собой совершенно разорванных моментов. Это можно понять, однако, только в том случае, если видеть в производительных силах не только чисто-натуральное явление, как это делает Петри, но явление и социальное.

Петри из своей концепции не может не сделать вывода, что абстрактный труд — это «деятельность субъекта права», что «труд, поскольку он принимает определенные общественные формы, не может быть понимаем как деятельность индивидуальной особи естественного вида «человека», как его физиологическая функция; в этом случае он может рассматриваться только как деятельность человека в качестве члена общества, и тем самым субъекта права. Всеобщность труда — это не естественно-научное родовое понятие, заключающее в себе только общее физиологическое содержание. Наоборот, как абстрактно-всеобщий, а тем самым как общественный труд частных индивидуумов представляется как выявление деятельности субъекта права», по Петри. «Равенство труда для Маркса означает… идеальное, правовое равенство», абстрактный труд выступает как «действенная затрата человеческой личности», «абстрактная всеобщность труда есть всеобщность правового субъекта» и т. д.⁵⁴.

Ясно, что, изображая абстрактный труд как чисто-мыслительную форму, не имеющую ничего общего с материально-техническим процессом производства, Петри совершенно не понял того перехода от труда, как производительной силы и физиологических затрат, к абстрактному человеческому труду, который составляет характернейшую черту трудовых затрат в капиталистическом обществе, без понимания которого нельзя понять тайну создания стоимостей.

Попытку «оригинального» определения абстрактного труда, отличного и от развиваемой нами и от идеалистической теории Петри, мы встречаем у тт. Розенберга, Дукора, Абесгауза. Однако мы никак не можем согласиться с разрешением этой проблемы, которое означенные экономисты дают. Розенберг считает неправильным взгляд на абстрактный труд и как на чисто общественную категорию, и как на чисто-физиологическую категорию. Как же [# 105] разрешает эту контроверзу т. Розенберг? Удивительно «просто», но не убедительно. Он пишет: «В самом абстрактном труде следует различать форму и содержание. Содержанием абстрактного труда является физиологический процесс и т. д. Но общественная форма, в которой этот физиологический процесс происходит, является исторически обусловленной»⁵⁵.

Не выяснивши совершенно качественного перехода от физиологической затраты к абстрактному труду и ограничившись механическим соединением неизменного физиологического содержания и исторически изменчивой формы, тов. Розенберг не дал по сути дела никакого разрешения проблемы.

Примечательным по своей путанице является разрешение вопроса со стороны Дукора и Абесгауза. Так, т. Дукор возражает против противопоставления физиологического социальному в понятии — абстрактный труд. Он пишет: «Противопоставление материального социальному, которое мы имеем у Рубина, с точки зрения диалектического материализма не законно. Труд, т. е. затрата человеческой рабочей силы, как элемент, конституирующий общество, с одной стороны, выступает как элемент природы, а с другой — как элемент общественный, поскольку это есть затрата человека — члена общества»⁵⁶.

Но если таким образом т. Дукор возражает против всякого противопопоставления затраты человеческой рабочей силы как элемента природы, затрате качественного труда, то его «союзник» Абесгауз говорит прямо противоположное: «Со всей силой надо отрицать, что… энергетическое понимание труда легло в основу марксовой теории стоимости. Это понятие не может быть положено в основу системы политической науки; оно лежит вне области социальных наук, в сфере наук естественных, за пределами качественной грани, отделяющей социальные науки от естественных. Если мы будем понимать труд не как трату человеческой рабочей силы, а как затрату физиологической энергии, то мы сделаем (безусловную) ошибку» и т. д.⁵⁷.

Из этих двух прямо противоположных заявлений тт. Дукора и Абесгауза, из которых один говорит о том, что физиологическое нельзя никогда противопоставлять социальному, а другой говорит о том, что его нужно обязательно противопоставлять, вряд ли можно сделать заключение о большой ясности представлений означенных авторов о данной проблеме. Существо проблемы — абстрактный труд — сводится к тому, чтобы понять этот как специфическую общественную форму труда в капиталистическом обществе, только в этой форме этот труд выступает как политико-экономическая категория в системе Маркса.

Переход от физиологической энергии к этому труду особого общественного качества знаменует собой естественно, что физиологические затраты, составляющие естественную основу абстрактного труда, присутствуют в этой категории абстрактного труда, но в качестве его собственного элемента, в котором их прежние качества погашены.

Намеченное выше разрешение вопроса ограждает, думается нам, Марксову теорию стоимости и от механистического, в духе Кона, Бессонова и др., и от идеалистического, в духе Петри и всей современной социальной буржуазной школы, извращений.

Маркс связал с общественным пониманием абстрактного труда понимание абстрактного труда, как исторической категории. И в этом вопросе механисты в политической экономии отходят от Маркса. Некоторые более открыто, другие — в скрытой форме. Но для всего современного механисти[# 106]ческого направления характерен этот отказ от понимания исторического характера субстанции труда, создающего стоимость в капиталистическом обществе. Между тем, внеисторическое понимание труда и стоимости не имеет ничего общего с марксистской теорией политической экономии. Маркс всегда не уставал заявлять относительно исторического характера закономерностей, господствующих в каждой формации, и это становится понятным, если иметь в виду, что метод Маркса в политической экономии есть метод материалистической диалектики. «Диалектика же включает историчность», — как говорит Ленин (см. замечания Ленина на «Экономику переходного периода»). Невозможно правильное диалектическое изучение любого предмета без понимания его исторического, преходящего характера, не уяснивши закономерностей его развития, возникновения и гибели.

В связи с этим нелишне вспомнить то изображение метода Маркса, которое было дано в «Вестнике Европы» в 1872 г. и которое было квалифицировано Марксом как совершенно точное. Автор указанной заметки писал: «Маркс отрицает именно ту идею, что законы экономической жизни одинаковы и для прошедшего, и для настоящего. Напротив, каждый исторический период имеет свои собственные законы. Экономическая жизнь представляет представляет из себя явление аналогичное с историей развития в других областях биологии. Прежние экономисты не понимали природы экономических законов, когда сравнивали их с законами физики и химии. Более глубокий анализ показывает, что социальные организмы так же глубоко разнятся друг от друга, как и организмы животных и растений».

Такое описание диалектического метода Маркса, включающего в качестве составной части понимание историчности законов, господствующих в каждой формации, целиком приложимо и в методологии изучения абстрактного труда и стоимости. И категория абстрактного труда, и стоимость могут быть поняты только в том случае, если они будут взяты в своем историческом своеобразии. Поэтому нельзя расценивать иначе, как отход от марксизма, точку зрения внеисторического понимания абстрактного труда, которую развивают современные механисты.

* * *

Излюбленным обвинением со стороны механистов по адресу их противников является обвинение в так называемой меновой концепции. На этом обвинении следует остановиться, так как оно вскрывает глубокое непонимание механистами основных особенностей капиталистического производства, как производства товаров.

Желая провести сугубо производственную точку зрения в политической экономии, механисты, в своем нападении на меновую концепцию находят ее — увы! — совсем не там, где она в политической экономии имеется. Нападая по внешности на меновую концепцию, механисты по сути дела нападают на считавшееся до сих пор бесспорным в марксистской среде воззрение о том, что обмен является характернейшей основной чертой капиталистического производства, наряду с эксплуатацией наемного труда. Этот основной признак капиталистического производства, неразрывно связанный с классовым характером капиталистического производства и с характером эксплуатации в капиталистическом обществе, до сих пор признавался всеми марксистами. Не мудрено поэтому, что тогда, когда механисты обвиняют своих противников в меновой концепции, они нападают не более и не менее как на всю марксистскую политическую экономию. Даже внешнее нападение идет не только на Рубина, но и на Гильфердинга и на Р. Люксембург. Таким образом фронт мнимых сторонников меновой концепции гораздо шире, нежели это [# 107] кажется с первого взгляда. Наконец, Финн-Енотаевский, вслед за А. Богдановым, прямо обвиняет в пристрастии к обмену уже и самого Маркса.

К чему сводится основное обвинение, идущее со стороны механистов в этом направлении? С наибольшей ясностью — чему нельзя не порадоваться — это обвинение в меновой концепции формулировано т. Коном. Тов. Кон обвиняет своих противников в том, что они считают обмен основным отношением капиталистического способа производства. Кон пишет: «Отношения обмена объявляются Рубиным основными отношениями товарно-капиталистического общества», в доказательство этого он приводит цитату из Рубина, где говорится: «Основное отношение товарного общества — отношение товаровладельцев».

И далее тов. Кон продолжает обвинять: «Отношения обмена оказываются, вместе с тем, основой, на которой вырастают классовые отношения»⁵⁸.

Естественно, что, считая такое положение не марксистским, Кон приходит к выводу, что для капиталистического общества характерен не обмен, а эксплуатация, и только она. Что тов. Кон предлагает отныне при характеристике капиталистического общества не говорить больше о двух чертах, свойственных капитализму, именно об обмене и об эксплуатации наемного труда, а считает достаточным только одну из них, явствует из следующей фразы: «Нельзя признать собственное его (т. е. Леонтьева) представление вполне удовлетворительным. Леонтьев не понимает, что классовая эксплуатация в капиталистическом обществе, носящая, по собственному признанию Леонтьева, валеристическую форму, включает в себя отношения обмена, и поэтому не нужно искать двух признаков капиталистического строя, достаточно указать один — эксплуатацию наемного труда»⁵⁹.

Основной грех сторонников «меновой концепции», по Кону, заключается в том, что они считают обмен основным отношением капиталистического способа производства, на ряду с эксплуатацией наемного труда. Тов. Кон считает, что для характеристики капиталистического способа производства достаточно указать на одну черту, именно: на эксплуатацию наемного труда.

Но не вступает ли здесь т. Кон в противоречие со всеми существовавшими на этот счет представлениями в среде марксистов? Ведь если взгляд на обмен, как на основное отношение в капиталистическом обществе, как на характернейшую черту капиталистического способа производства, есть не что иное, как меновая концепция, то такую меновую концепцию можно найти у всех без исключения классиков марксизма. Ее мы находим прежде всего у таких сторонников «меновой концепции» как Маркс, Энгельс и Ленин. Последний пишет в своей работе «К вопросу о диалектике»: «У Маркса в „Капитале” сначала анализируется самое простое, обычное, основное, самое массовидное, самое обыденное, миллионы раз встречающееся отношение буржуазного общества: обмен товаров. Анализ открывает в этом простейшем явлении (в этой клеточке буржуазного общества) все противоречия (зародыш всех противоречий) современного общества

Не кто иной, как Ленин, считает обмен товаров основным, самым основным, миллионы раз встречающимся и прочее, отношением капиталистического общества. Но ведь как раз это положение не только не признается т. Коном, но и считается наилучшим доказательством наличия меновой концепции.

[# 108] Если т. Кон считает, что взгляд на обмен товаров как на основное отношение капиталистического способа производства, в котором заключены в зародыше все основные противоречия капитализма, есть яркое выражение меновой концепции, то тогда ему следовало бы выяснить, не следует ли обвинять в меновой концепции и таких классиков марксизма, как Ленин.

Более того, подобную «меновую концепцию», какая указана нами в приведенной цитате Ленина, можно встретить не у кого иного, как у самого Кона. Правда, это было еще в 1924 г. (с тех пор, по собственному заявлению т. Кона, его понимание марксизма «выросло и усложнилось»), но тогда т. Кон писал: «Предметом теоретической политической экономии может быть только такая общественная формация, где хозяйственная жизнь управляет стихийным путем, где существует анархия производства, где единственной связью между производителями является обмен»⁶⁰.

Из этой цитаты видно, что тов. Кон считал в свое время обмен не только главным отношением капиталистического способа производства, но считал, что обмен (а не производство!) является единственной связью между производителями в капиталистическом обществе. Не есть ли такое положение, по нынешним представлениям т. Кона, меновая концепция в кубе?

Следует ли нам отказываться, как это предлагают механисты, от установленного взгляда в марксистской политической экономии, что обмен товаров есть неотъемлемая основная черта капиталистического способа производства? Нам думается, что отказ от такого понимания капиталистического способа производства, который проповедуется современными механистами, есть действительный доподлинный ревизионизм. Отказ от понимания капиталистического производства, как товарного, встречается в современной литературе, в частности, его можно встретить в современной социал-демократической, квази-марксистской литературе. Его можно встретить на страницах социал-демократических журналов, в статьях таких «марксистов» как Георг Деккер⁶¹, который доказывает, что марксизму нужно отказаться от понимания обмена как характерной формы капиталистического способа производства. Большинство современных социал-демократов, — и это связано с их теорией организованного капитализма, — считают устаревшим такое понимание капиталистического способа производства, которого придерживался Маркс. Маркс, дескать, правильно предвидел, что капиталистическое производство всегда будет производством, основанным на эксплуатации рабочих, но Маркс, видите ли, не предусмотрел, что капиталистическое производство может ликвидировать обмен, анархию, как свою характерную черту, и превратиться в организованную, хотя и антагонистическую форму общества.

Таким образом тов. Кон и его сторонники в этом вопросе могут найти союзников в современной экономической литературе.

Но следует ли с этим поздравлять т. Кона? Задачей ортодоксальных марксистов является решительно отвергнуть попытки пересмотра марксовой теории капитализма, идущей со стороны сторонников теории организованного капитализма и современных механистов. Обмен товаров — характернейшая основная черта капиталистического способа производства наряду с эксплуатацией рабочих, — черта, которую не в состоянии ликвидировать капитализм до тех пор, пока он жив. Обмен есть форма капиталистического способа производства, именно этого не понимают современные механисты. Их попытка отбросить [# 109] обмен как основное отношение капиталистического способа производства доказывает, что они считают обмен только внешней формой проявления этого способа производства, не имеющей отношения к самому существу его, между тем марксисты всегда подчеркивали, — и это их заслуга, что капиталистический способ производства не мыслим без обмена, без рынка, без анархии производства.

В современной литературе мы действительно встречаемся с построением теории политической экономии на основе меновой концепции. Мы имеем в виду прежде всего одного из современных австромарксистов — Реннера. Но в чем заключается основная ошибка Реннера? Основная ошибка Реннера, несмотря на то, что Реннер приходит по внешности к выводам, прямо противоположным «производственной» точке зрения наших механистов, сводится к тому, что он, подобно механистам, не понимает важности представления об обмене, как о самой форме капиталистического производства. Так же, как современные механисты, Реннер считает обмен только самостоятельным и внешним моментом в отношении к производственной сфере. Разорвавши механически и метафизически обмен и производство, не понимая, что обмен входит в качестве момента в само производство и характеризует последнее, Реннер придает обмену чудодейственную самодовлеющую силу и тем самым отходит от основного положения марксизма — примата производства.

Если Кон и все современные механисты, исходя из отрицания обмена как формы производства, приходят к выводу, что обмен есть только безразличная внешняя форма, которую мы можем игнорировать при определении капитализма, то Реннер, исходя из того же ошибочного положения, приходит прямо к противоположному выводу о том, что обмен господствует над производством, что сфера обращения господствует над сферой производства. Отсюда его неверная, глубоко оппортунистическая теория социализма и ряд других ошибочных выводов. Несмотря на противоположный характер выводов у современных механистов и у Реннера, источник ошибок Ренера тот же, что и у механистов. Таким образом анализ действительной попытки построить на основе меновой концепции теорию политической экономии у Реннера дает нам еще большее основание для того, чтобы признать совершенно неправильным то положение, которое в этом вопросе устанавливается Коном и другими и которое сводится к отрицанию обмена как характернейшей черты капитализма.

Не нужно при этом думать, что подчеркивание роли обмена как основного отношения капиталистического способа производства, которое производилось всеми марксистами, противоречит нашему пониманию эксплуатации, как неотъемлемого признака капиталистического способа производства. Обмен товаров и эксплуатация наемного труда — это две черты капиталистического способа производства, теснейшим образом между собой связанные. Эксплуатация наемного труда не может быть понята без понимания капиталистического хозяйства как хозяйства товарного, и наоборот. Предложения, которые идут в этом отношении со стороны механистов, представляют собой по сути дела возврат к учению о классах и распределении в капиталистическом обществе, которое преподносил еще Туган-Барановский. Между тем нельзя понять ни классовую борьбу, ни отношения распределения и пр. в капиталистическом обществе, не уяснивши себе хорошо, что эти отношения вырастают на почве товарного хозяйства и предполагают существование товарного хозяйства. Борьба классов в капиталистическом обществе не есть просто борьба двух «организованных сил» между собой. Отношение между рабочим классом и буржуазией осуществляется через обмен вещей, через обмен товаров. Именно этого не понимал Туган-Барановский и все сторонники «социальной теории распределения». Поэтому они приходили к сугубо [# 110] неправильному и политически чрезвычайно вредному выводу о возможности ликвидации классовых противоречий, беспрерывного улучшения материального положения рабочих и мирного врастания в социализм. Между тем классовые отношения в капиталистическом обществе устанавливаются на основе господства закона стоимости, и последний приковывает рабочий класс железными цепями к нищенскому уровню существования в капиталистическом обществе. Марксисты всегда решительно возражали против теории Туган-Барановского. По этой же причине марксисты и в настоящее время должны решительно отвергнуть предложение механистов выбросить обмен как характерную черту капиталистического способа производства во имя мнимо-«революционного» выпячивания только одного момента — классовой эксплуатации.

Подобная теория, повторяющая взгляды Туган-Барановского, встречается не только у т. Кона. Она же разделяется и тов. Бессоновым, который на ее основании закономерно пришел к выводу о механическом вытеснении общественного разделения труда техническим разделением труда и к теории постепенной дефетишизации капиталистического хозяйства. Этот заключительный аккорд бессоновской теории уже в достаточной мере разоблачен в нашей литературе. Поэтому мы не будем останавливать внимания читателя. Ясно, что в этом пункте Бессонов решительно порывает с марксизмом. Овеществленные производственные отношения, так же, как и обмен, составляют неотъемлемую характернейшую черту капиталистического способа производства.

Из всего этого следует, что мы должны остаться при старом понимании капиталистического способа производства, как формации, основанной на двух признаках — на обмене и на эксплуатации наемного труда.

Поэтому не следует считать правильным обвинение Рубина в меновой концепции. Наоборот, несомненной заслугой Рубина является то, что он выдвинул значение обмена как формы капиталистического способа производства. В прежних изданиях работ Рубина мы действительно имели одностороннее и неверное выпячивание роли обмена как фазы воспроизводства в капиталистическом обществе. Эта ошибка в значительной мере преодолена в последних изданиях его «Очерков», хотя и в них мы встречаем еще ряд неточных, неправильных формулировок, аналогичных тем ошибкам, которые Рубин совершал в прежних изданиях. Так, например, еще в 3-м издании у Рубина мы встречаем иногда смешение обмена, как формы капиталистического способа производства, с обменом, как фазой воспроизводства, как моментом купли-продажи. Так, Рубин называет «куплю-продажу основным производственным отношением» (стр. 25). Подобные формулировки несомненно являются ошибочными и должны быть решительно отвергнуты. Неправильным нужно считать и одностороннее в некоторых местах изображение роли процесса овеществления производственных отношений, которое делает Рубин. Например, заявление Рубина о том, что «логическое своеобразие теоретико-экономического познания должно быть выводимо именно из вещного характера экономических категорий, а не непосредственно из стихийности народного хозяйства»⁶², явно теоретически ошибочно.

Все подобные ошибки должны быть обязательно преодолены. Вместе с тем со всей силой нужно подчеркнуть, что в споре о меновой концепции позиция механистов является по существу глубоко неправильной и ревизионистской, чрезвычайно легкомысленно отказывающейся от того понимания товарного хозяйства, которое всегда выставляли на первый план экономисты- марксисты.

Так обстоит дело с поднятым вопросом о меновой концепции.

* * *

[# 111] Современная дискуссия в политической экономии вышла далеко за пределы работ Рубина. Как видно уже из вышеизложенного, дискуссия ведется вокруг целого ряда основных методологических вопросов политической экономии, только в части своей касаясь работ Рубина. Было бы поэтому глубоко ошибочным сводить современную дискуссию к спору: за или против Рубина. Слишком очевидно, что спор идет уже не между Рубиным и его противниками, а между двумя основными направлениями в современной политической экономии. И именно поэтому нужно с полной определенностью заявить о неправильности позиции так сказать стопроцентной защиты взглядов Рубина, если бы таковую кто-нибудь занял. В работах Рубина, несомненно, имеется ряд односторонностей и ошибок. Некоторые из этих основных ошибок были нами выше перечислены. В вопросе о производительных силах и производственных отношениях, о предмете политической экономии Рубин занял позицию защиты старого марксистского определения политической экономии, как науки о производственных отношениях. Но, защищая это опасение против попытки механистов его извращения, Рубин не показал, как на основе этого определения политической экономии должно быть выведено и понято отношение между производительными силами и производственными отношениями в политической экономии. В вопросе об абстрактном труде Рубин дал чрезвычайно ценную и интересную разработку проблемы с марксистской точки зрения, он чрезвычайно глубоко выяснил социальные и исторические особенности категории абстрактного труда. В противоположность попыткам механистического извращения Марксовой теории абстрактного труда, Рубин очень четко подчеркнул качественный переход от физиологических затрат к абстрактному всеобщему труду, который в данном вопросе имеет место. Но вместе с тем, мы считаем, что Рубин, ошибочно противопоставив анализ синтезу, не дает полностью разрешить проблемы и разъяснить того, что качественный период отнюдь не противоречит тому очевидному факту, что физиологические затраты труда, превращаясь в труд особого общественного качества — в абстрактный труд — в «превращенном», «снятом виде» присутствуют в абстрактном труде. Защищая правильную позицию против механистов в вопросе об обмене как характернейшей черте капиталистического способа производства, Рубин вместе с тем допускает и в настоящее время ряд неправильных формулировок, смешивающих роль обмена, как формы производства, со значением купли-продажи, как одной из фаз прока воспроизводства, и неправильно считает иногда самым своеобразным в структуре товарного хозяйства наличие системы товарного фетишизма.

Особое внимание следует обратить на ошибку, которая допущена Рубиным в трактовке проблемы взаимоотношения между логическим и историческим в политической экономии. Никак нельзя согласиться с тем игнорированием конкретно-исторического хода развития закона стоимости, которое приводит Рубин в «Очерках». Рубин совершенно правильно показывает, что логическая последовательность категорий в экономической системе Маркса не совпадает точно, не может совпадать с их историческим развитием, с их исторической последовательностью. Правильно отмечено Рубиным и то, что Маркс берет категории в их наиболее развитом виде, как они даны в капиталистическом производстве. Простое товарное хозяйство у Маркса поэтому вступает далеко не так, как оно существовало исторически, но в чистом виде. Оно выведено прежде всего как абстракция самого капиталистического способа производства.

Если эти положения Рубина нужно признать правильными в противоположность вульгарно-эмпирическому методу «исторического» толкования эко[# 112]номических категорий, то вместе с тем этого совсем нельзя сказать о том положении Рубина, в котором он подчеркивает безразличность для изображения логического развития категорий вопроса о конкретном историческом их развитии. Рубин пишет:

«Исторический вопрос о том, обменивались ли товары до возникновения капитализма пропорционально трудовым затратам, должен быть отделен от вопроса о теоретическом значении учения о трудовой стоимости». «Если бы исторический вопрос был решен в смысле отрицательном, но одновременно была бы доказана необходимость трудовой стоимости для теоретического осмысливания и обобщения сложных явлений капиталистического хозяйства, она сохранила бы в теоретической экономии то почетное место, которое занимает ныне». «Словом, как бы ни решался исторический вопрос о действии закона трудовой стоимости в периоды, предшествовавшие капитализму, это решение ни в малейшей степени не освобождает марксистов от обязанности принять бой с противниками по вопросу о теоретическом значении закона трудовой стоимости для понимания капиталистического хозяйства. Смешение в учении о стоимости теоретической и исторической постановки вопроса не только, как мы указали, бесцельно, но и вредно»⁶³.

Конечно, смешение теоретической и исторической постановки проблемы является вредным для политической экономии. Но не менее вредным является и абстрагирование в теоретической постановке от исторического хода развития закона стоимости. Для марксистской теории стоимости отнюдь не безразличным является вопрос о том, существовала ли или не существовала стоимость до капиталистического хозяйства. Ибо то изображение развития категорий, которое дано в системе Маркса, представляет собой в конечном счете отображение богатейшего исторического опыта развития этих категорий. Только такое понимание связи между логическим и историческим дает возможность полностью уяснить диалектическое развитие категорий самого капиталистического общества. По этому поводу Энгельс с неоставляющей никакого места для сомнений ясностью писал: «Логический метод исследования… есть тот же исторический метод, только освобожденный от его исторической формы и нарушающих стройность изложения исторических случайностей. Логический ход мыслей должен начать с того, с чего начинает и история, и его дальнейшее развитие будет представлять собой не что иное, как отражение, в абстрактной и теоретически последовательной форме, исторического процесса, — исправленное отражение, но исправленное соответственно законам, которым нас учит сама историческая действительность, ибо логический способ исследования дает возможность изучать всякий момент развития в его самой зрелой стадии, в его классической форме»⁶⁴.

Энгельс отнюдь не считает безразличным для логического метода исследования вопрос об историческом ходе развития, как это получается у Рубина Не менее важно иметь в виду и то, что логическое исследование развития категорий должно всегда проверяться на ходе исторического развития. В противном случае здесь есть несомненная опасность формально-логических рассуждений, которые остаются в области только чистой абстракции и отрываются от процессов развития конкретной действительности. «Логическое развитие, — писал Энгельс, — вовсе не обязано держаться в области чистой абстракции. Наоборот, оно требует исторической иллюстрации, постоянного соприкосновения с действительностью»⁶⁵.

[# 113] собое значение проверка логического хода развития категорий на конкретном историческом опыте имеет при исследовании вопроса о возникновении и гибели данного явления или данной общественной формации тогда, когда исследуется возникновение новой, принципиально иной общественной формации или процесса гибели данной формации. Здесь вопрос о связи между логическим и историческим становится поистине актуальным и решающим, ибо совсем нельзя понять правильно и изобразить правильно диалектические переходы в этих решающих пунктах исторического развития, не проверивши логических переходов на конкретных исторических переходах в действительности. Вот почему Маркс писал в одном из своих писем к Энгельсу, что у него «переход от капитала к земельной собственности делается в то же время и исторически, так как современная форма земельной собственности является продуктом воздействия капитала на феодальную и иную земельную собственность. Точно так же и переход от земельной собственности к наемному труду изображается не только диалектически, но и исторически, так как последний продукт современной земельной собственности, — а именно всеобщее установление наемного труда, — является базисом всего построения»⁶⁶.

Опасность формально-логического уклона в случае отрыва логического метода исследования от исторического несомненна. Вышеприведенные рассуждения Рубина поэтому нужно считать, пожалуй, основной ошибкой в его работах. Эта последняя, как и все ошибки Рубина, должна быть недвусмысленно и четко обнаружена и вскрыта коллективной мыслью марксистов-экономистов. Однако, конечно, не для того, чтобы восторжествовала механистическая позиция ряда его критиков. С механистической критикой работ Рубина мы решительно не согласны. Эта механистическая критика вместо исправления ошибок последнего только выявляет ту основную опасность, которая в настоящее время в политической экономии имеется, — опасность возрождения и развития механического материализма. При этом, конечно, речь не идет также об объявлении Рубина идеалистом, как этого хотят механисты. Работы Рубина подавляющим большинством марксистов признаны работами, углубляющими наше понимание марксистской политической экономии, несмотря на то, что в этих работах встречается ряд ошибочных теоретических положений, уклоняющихся от марксизма, которые должны быть совместными усилиями экономистов-марксистов преодолены.

* * *

Некоторые думают, что разногласия в политической экономии являются разногласиями в чисто-академической сфере, а современная дискуссия — дискуссией в «чистой теории». Это глубоко ошибочный взгляд, неправильность которого доказана уже самой практикой развития дискуссии. Глубокая опасность механистической концепции в политической экономии выявляется не только в том, что механистическая концепция представляет собой решительный отказ от марксовой теории во всех основных методологических вопросах этой науки. Борьба против механистических взглядов приобретает особо актуальный смысл в связи с естественной попыткой перенесения споров в область понимания ряда вопросов нашего советского хозяйства, уяснения основных линий нашего экономического развития. Механистическая теория дает также решительную «осечку» и здесь и в вопросах понимания современного [# 114] мирового капитализма. Это только доказывает, насколько существенен тот спор, который в настоящее время в политической экономии ведется. Можно прямо сказать, что механистическая концепция таит в себе не только огромную теоретическую, но и огромную политическую опасность. Этого еще не уяснили себе в достаточной мере все участники дискуссии. Однако, чем дальше разворачивается дискуссия, тем эта сторона дискуссии приобретает все большее и большее значение.

Механистическая концепция не в состоянии понять глубоко-антагонистического развития капитализма, не в состоянии выяснить неизбежности кризисов и революций в капиталистическом обществе, так как она отказывается от правильного различения производственных отношений и производительных сил, от выделения производственных отношений, общественной формы производства, как специального объекта для изучения политической экономии. Если механисты приходят к выводу о том, что «нигде и ни при каких обстоятельствах» (Кон, Бессонов) нельзя противопоставлять производственные отношения и производительные силы, то из этого логически неизбежно должно следовать непонимание механистами именно антагонистического характера, присущего капиталистическому способу производства, непонимание возможности и необходимости революции.

Сторонники механистической концепции пытаются упрощенно и непосредственно свести сложность законов развития социальной формы, особенностей существования и развития социальной формы, к определенному уровню развития техники и производительных сил. В этом отношении наиболее красноречивым и ярким является заявление тов. Бессонова о том, что «различие экономических эпох сводится к различию в степени развития материальных орудий труда»⁶⁷. Но если различие экономических эпох сводится к различию степени развития материальных орудий труда, то как может быть понято различие между советским хозяйством и хозяйством капиталистическим. Советское хозяйство еще до настоящего времени не создало более высокого уровня производительных сил, нежели хозяйство капиталистическое. В условиях и закономерностях развития нашей социальной формы заложены возможности такого темпа и уровня развития производительных сил, которых не знал капитализм. Однако до настоящего времени мы, конечно, еще не имеем собственной, социалистической, более высокой техники в производстве, чем в капиталистических странах. Но значит ли это, что наше советское хозяйство не является принципиально отличным от хозяйства капиталистического? С точки зрения Бессонова и всех механистов, сводящих различие экономических эпох к различию в степени развития материальных орудий труда, это отличие советского хозяйства от капиталистического, конечно, не может быть понято так же, как не может быть выяснен социалистический тип производственных отношений, существующий в нашей промышленности и обобществленном секторе сельского хозяйства. Не является ли это ярким доказательством теоретической нелепости и политической вредности механистической концепции.

Далее, внеисторическое понимание экономических категорий, которое преподносится представителями механистической концепции, создает теоретическую базу для перенесения категорий капиталистического хозяйства на нашу советскую действительность. Не случайно сторонники механистической концепции выявили в свое время довольно яркие симпатии к пресловутому бухаринскому закону трудовых затрат (Кон и др.), к богдановской теории равновесия (Кон, Бессонов и др.) [# 115] и проч., т. е. к вещам, имеющим непосредственное отношение к вопросу уяснения нашей экономической политики и нашего экономического развития. Если исторический характер закономерностей советского хозяйства сводится к внеисторическим законам, то тогда естественно из поля зрения выпадает самое существо переходного периода, смысл этой эпохи — строительство социализма, которое и составляет «главное» в переходном периоде.

Механисты берут движение производительных сил независимо от данной социальной формы, больше того, закон движения социальной формы они сводят непосредственно к закону движения производительных сил. Но само движение производительных сил не может быть понято иначе в политической экономии, как закон данной социальной формы. Поэтому они отрезают себе всякий путь для познания закономерностей экономического развития советской системы. В нашем хозяйстве особенно изменения в сфере производительных сил совершенно не могут быть полностью выяснены вне зависимости от того, в какой социальной, классовой форме это движение происходит. Несомненно, что нельзя понять и нашу политику индустриализации, если эта политика выводится непосредственно из закона движения производительных сил. Политика индустриализации должна быть прежде всего выведена из потребностей, законов движения нашей социальной формы.

Механистическая теория сведения экономических категорий к техническим, которая получила наиболее яркое выражение у тов. Бессонова, не дает никакой возможности выяснения процессов роста капиталистических элементов нашей деревни. Если тов. Бессонов считает, что капитал имеется налицо только тогда, когда имеется соответствующий капиталистическому способу производства уровень техники, то логично было бы прийти к полному отрицанию наличия капиталистических элементов в нашем сельском хозяйстве. Но подобная теория представляет собой решительный разрыв с марксизмом, ибо марксисты считали всегда, что капитал представляет собой «общественное отношение между людьми, остающееся таковым независимо от уровня развития данной категории» (Ленин). Капитал возникает первоначально на базе низкой техники и только впоследствии эту технику приспособляет к своим нуждам. Вот почему теория Бессонова, пытающаяся непосредственно свести экономическую категорию капитала к техническому уровню, имеющему в данном хозяйстве место, есть вреднейшая с марксистской точки зрения теория.

Механистическое нападение на меновую концепцию вместо действительного выяснения вопроса о примате производства в действительности приводит к отрицанию обмена и его роли в капиталистическом хозяйстве. Механисты, нападая на меновую концепцию, совершенно не понимают того обстоятельства, что классовые отношения в капиталистическом обществе возникают на базе товарного хозяйства, отношения между капиталистами и рабочими вырастают на почве развития товарного хозяйства, на почве развития обмена. Эту очевидную марксистскую истину Ленин не уставал повторять. Она приобретает сугубо актуальное политическое значение в настоящее время. Ленин говорит: «Что такое свобода оборота? — Свобода оборота это есть свобода торговли, а свобода торговли — значит назад к капитализму. Свобода оборота и свобода торговли — это значит товарный обмен между отдельными мелкими хозяевами. Мы все, кто учились хотя бы азбуке марксизма, знаем, что из этого оборота и свободы торговли неизбежно вытекает деление товаропроизводителя на владельца капитала и на владельца рук, разделение на капиталиста и на наемного рабочего, т. е. воссоздание снова [# 116] капиталистического наемного рабочего, которое не с неба сваливается, а вырастает во всем мире из товарного земледелия». «Свобода обмена обозначает свободу капитализма. Мы говорим это открыто и подчеркиваем это. Дело обстояло бы с нами очень печально, если бы мы вздумали скрывать это»⁶⁸.

Действительно, печально обстоит дело с теми «марксистами», которые этой истины не знают. Обмен не есть просто внешняя безразличная форма проявления для капиталистического производства, обмен составляет самую форму производства, неразрывно связанную с капитализмом и его порождающую. Но это находится вне понимания механистов. Между тем именно из понимания обмена как формы производства вытекает и наша политика переделки формы производственного процесса в сельском хозяйстве, политика производственной коллективизации его. Если бы обмен был только внешней формой проявления, как это изображается механистами, то тогда мы бы могли относиться действительно безразлично к этой внешней форме. Однако обмен не есть просто внешняя сфера для производства, он глубочайшим образом связан с капиталистическим производством, составляя и характеризуя его форму и его порождая. Поэтому нет иного пути коренной ликвидации капитализма, как путь переделки самой формы производства в сельском хозяйстве.

Этот же вопрос об обмене приобретает особое значение, когда мы подходим к теории «организованного капитализма». Никак нельзя признать случайным тот факт, что и тов. Бессонов и тов. Кон приходят в некоторых пунктах к фактическому признанию тезиса об организованном капитализме. Мы не будем останавливаться здесь на соответствующих цитатах из произведений этих экономистов, они разобраны уже в ряде статей⁶⁹. Здесь только следует отметить попытку тов. Кона недавно выступить против теории организованного капитализма на основе механистической концепции⁷⁰. Желая замести следы, тов. Кон не только не исправляет в этом своем новом выступлении прошлых ошибок, а, наоборот, отстаивая механистическую концепцию, — и это чрезвычайно симптоматично, — приходит фактически к замазыванию основных моментов, не позволяющих нам принять тезис об «организованном капитализме».

Тов. Кон пишет, что основная ошибка Бухарина заключается в том, что последний подчеркивает наличие в капиталистическом хозяйстве «типа неорганизованной связи через обмен», в то время как Ленин, дескать, исходит не из этого положения, а из положения, что «экономические эпохи отличаются друг от друга тем особым характером и способом, какие осуществляют соединение рабочих со средствами производства»⁷¹. По Кону выходит, что для Ленина, в противоположность Бухарину, безразличным является вопрос о типе общественной связи (организованной или неорганизованной) существующей в данном обществе. Но так ли это на самом деле? Разве Ленин не подчеркивал постоянно, что обмен — товарная форма хозяйства — является неотъемлемой чертой капиталистического способа производства, такой же неотъемлемой, как наличие эксплуатации наемного труда, а разве в отличие от тов. Бухарина Ленин не выставлял на первый план тезис о сохранении обмена и конкуренции на ряду с монополией в современном капитализме. В непонимании этого как раз и заключается [# 117] коренная, основная ошибка Бухарина, как неоднократно указывал Ленин. Для тов. Кона, по-видимому, всего этого не существует. По-видимому, он не придает этой основной особенности империализма, сочетания монополии и конкуренции, из которой и должны быть выведены все основные противоречия империализма — и колониальная политика, и войны, и т. д. Тов. Кон пишет далее: «В возникновении капиталистических объединений и монополий важна не «организация» капиталистического общества вообще, но концентрация насилия, концентрация эксплуатации. Именно в концентрации насилия, в концентрации эксплуатации — наиболее существенная сторона монополистической тенденции капитализма». «Отличительной чертой империализма по сравнению с старым капитализмом является отнюдь не рост организованности сам по себе, отнюдь не замена рыночных отношений организованными, но специфические отношения эксплуатации». «Именно в этом росте эксплуатации, именно в этом росте насилия, именно в распространении капиталистической эксплуатации на промежуточные слои населения и на крестьянство в первую голову и состоит характерная черта монополистического капитализма — империализма, мимо которой проходит т. Бухарин»⁷².

Здесь тов. Кон не только указывает на основную ошибку тов. Бухарина, как он ее понимает, но и дает свое определение отличительной черты империализма по сравнению со старым капитализмом. Какая же отличительная черта империализма по сравнению со старым капитализмом у т. Кона? Как видно из вышеприведенной цитаты, эта основная черта империализма заключается не в сочетании конкуренции и монополии, а в росте эксплуатации, росте насилия.

Но разве такое изображение империализма, которое односторонне выпячивает только рост насилия и эксплуатации (так как это нужно тов. Кону для оправдания механистической концепции) не выбрасывает совершенно значения, которое в этом вопросе имеет проблема отношения между конкуренцией и монополией? Разве как раз отношение между монополией и конкуренцией не есть та экономическая база, на которой происходит рост классовой эксплуатации при империализме?

Извращение ленинской теории империализма становится особенно очевидным тогда, когда тов. Кон пытается опровергнуть с точки зрения механистической концепции теорию организованного капитализма. Почему невозможен организованный капитализм тов. Бухарина? Мы до сих пор считали, что ошибка тов. Бухарина в этом вопросе заключается в том, что он механически изображает вытеснение монополией конкуренции, не понимая того, что монополия сосуществует рядом с конкуренцией. Именно соединение этих противоречивых начал и характерно для империализма, именно оно подготавливает крах, т. е. социалистическую революцию, до того, как осуществится организованный капитализм. Но тов. Кон эту сторону монополистического капитализма совершенно игнорирует в объяснении невозможности создания организованного капитализма. Он приводит иные доказательства возможности организованного капитализма. Какие же? Тов. Кон говорит: «Именно обострение классовых противоречий делает невозможным завершение монополистических тенденций империализма. Именно этой классовой стороны процесса монополизации и не заметил тов. Бухарин… и именно поэтому он не заметил основного, что препятствует завершению монополистических тенденций в пределах капиталистического строя». [# 118] «Образование монополистических организаций неизбежно связано с ростом классовых противоречий, невероятным обострением их, которое и делает невозможным завершение монополистических тенденций в рамках капитализма»⁷³.

Значит не сочетание монополии и конкуренции, а рост классовых противоречий — вот что, по мнению т. Кона, препятствует возможности создания организованного капитализма. Значит, в этом существеннейшем вопросе о возможности организованного капитализма т. Кон считает вполне закономерным абстрагироваться от таких «мелочей», как проблема сочетаний монополии и конкуренции. Зато эта теория невозможности организованного капитализма, которую он преподносит, должна выглядеть как «сугубо классовая», «сугубо революционная». Но она выглядит таковой только по внешности, ибо один только этот момент — момент социально-политический, момент классовый, которому единственно Кон приписывает главную роль, и играющий действительно большую роль, — не является вполне достаточным. Не менее важным, чрезвычайно существенным, также основным и при этом исходным является вопрос о сочетании монополии и конкуренции, которого не видит Бухарин, и который, судя по вышеприведенным цитатам, игнорирует и тов. Кон. Как это ни странно, тов. Кон повторяет здесь против возможности организованного капитализма только те же аргументы, которые выставлялись еще Гильфердингом и были повторены Бухариным в «Мировом хозяйстве и империализме». Гильфердинг в «Финансовом капитале» также отрицал возможность организованного капитализма только вследствие социально-политических трудностей, и только их одних, — какие стоят на пути развития к мировому тресту. Гильфердинг писал: «Экономически был бы возможен всеобщий картель, который бы руководил всем производством и таким образом устранял бы кризисы, он был бы мыслим экономически, хотя социально и политически такое состояние является делом неосуществимым, так как антагонизм интересов, доведенный им до крайних пределов, неизбежно привел бы его к крушению».

К этому же положению Гильфердинга присоединился и тов. Бухарин (см. «Мировое хозяйство и империализм», стр. 87).

Ныне к этому определению Гильфердинга присоединяется и тов. Кон. И так же, как в положениях Гильфердинга и Бухарина, так и в положении тов. Кона игнорируется чрезвычайно существенный экономический момент, препятствующий развитию к организованному капитализму, это — момент сочетания монополии и конкуренции, который должен привести к колоссальным экономическим кризисам, к катастрофам и вместе с ростом классовых антагонизмов и социально-политическими обострениями в капиталистическом обществе должен погубить капиталистическое общество ранее, чем оно достигнет в своем развитии осуществления идеи всемирного треста.

Случайным ли является такое поистине трогательное согласие тов. Кона с Бухариным и Гильфердингом в вопросе об осуществимости организованного капитализма? Мы считаем, что такое совпадение отнюдь не может быть признано случайным. Оно представляет собой закономерный продукт игнорирования роли обмена, как формы капиталистического способа производства, которое свойственно современным механистам. Это должно послужить серьезным уроком и предостережением для механистов и всех защитников механистических позиций⁷⁴.

* * *

[# 119] Нужно подвести итог. Современная дискуссия в политической экономии должна быть расценена прежде всего как борьба против механистических тенденций, против механистического направления, окрепшего и развившегося в последнее время. С особой силой должна быть отмечена огромная актуальность борьбы против механистической опасности в экономических науках. Еще не ликвидированные корни богдановщины дают себя знать в настоящее время чрезвычайно отчетливо. Современные механисты воскрешают идеи Богданова в новой обстановке, в которой эти идеи становятся еще более вредными и в теоретическом и политическом отношении. Философская дискуссия также не могла не способствовать известному выявлению механистического течения в области политической экономии. Более того, было бы прямо странным, если бы механистическое течение, имевшее место в философии, не нашло бы почвы для своего распространения в области экономических наук. Наконец, социально-экономическая обстановка, в которой развиваются экономические науки в СССР, не может также в определенной мере не способствовать распространению механистических взглядов, так как давление мелкобуржуазной и буржуазной стихии и в этой сфере идет прежде всего по линии распространения механистических взглядов. Попытка сведения социальной формы к чисто-техническому моменту, выпячивание этого чисто-технического момента, взятого вне зависимости от данной социальной формы, разве это не та тенденция, в которой заинтересована мелкобуржуазная и капиталистическая стихия? Вот почему взгляды механистов в применении к вопросам советского хозяйства и к нашей экономической политике становятся особенно опасными. В настоящее время уже нет надобности доказывать, что и в основе правого уклона, выявившегося в нашей партии, лежит та же глубоко не диалектическая, механистическая философия (в этом в настоящее время уже нет ни у кого никаких сомнений) и разоблачение правого уклона требует полного выяснения теоретических корней этого правого уклона⁷⁵. Нельзя не признать поэтому чрезвычайно важной борьбу против механистов, которая разворачивается в политической экономии.

Следует ли из этого, что в политической экономии нет идеалистической опасности? Конечно, не следует. Социальная школа буржуазной политической экономии, идеалистические вылазки в роде Давыдова и Кушина заставляют обратить серьезное внимание и в эту сторону. Идеалистической опасности и всякой попытке идеалистического извращения Маркса должна быть объявлена решительная борьба. Но это ни в какой степени не должно затушевывать центрального значения основной опасности, которая в области политической экономии имеется, именно опасности распространения механистического направления, против которого и в нашей полемике, и в нашей положительной работе должен быть в первую голову направлен решительный огонь со стороны коллектива марксистов-экономистов.

Примечания

---

1. Ф. Энгельс, Диалектика природы, изд. 2-е, предисловие Д. Рязанова, стр. XI. ↩

2. Н. Карев, К вопросу о предмете политической экономии, «Под Знаменем Марксизма». № 5 за 1929 г., стр. 49, 50. ↩

3. А. Деборин, Октябрь и марксистско-ленинская диалектика, «Правда» от 10 ноября 1929 г. ↩

4. Ленин, Соч., т. I, стр. 72. ↩

5. Там же, т. II, стр. 512. ↩

6. Там же, т. IV, стр. 190. ↩

7. Ф. Энгельс, Диалектика природы, изд. 2-е, стр. 72—73. ↩

8. Там же, стр. 74. ↩

9. Густав Кассель, Основные идеи теоретической экономии, изд. «Прибой», 1929 г., стр. 23—27. ↩

10. См. Ленинский сборник IX. ↩

11. А. Кон, Б. Борилин как критик, «Проблемы Экономики», № 6 за 1929 г., стр. 96. ↩

12. Здесь мы оставляем в стороне вопрос о том, насколько удачно расширительное толкование материально-технической стороны производства Рубиным. ↩

13. Подобная точка зрения развивалась тов. Розенбергом на дискуссии в ИКП. См. стенограмму дискуссий, а также краткое изложение прений в «Проблемах Экономики» № 4—5, стр. 222—223. Для курьеза следует отметить, что только в 1928 г. тов. Розенберг отстаивал необходимость «абстрагирования производственных отношений от производительных сил». См. его «Программу политической экономии». ↩

14. Капитал, т. I, стр. 225. Эта цитата Маркса приводится тов. Розенбергом в подтверждение своих мыслей в статье «Производительные силы и производственные отношения» в «Проблемах Экономики», № 7—8 за 1929 г. ↩

15. К. Маркс, и Ф. Энгельс, Письма, «Моск. Раб.», 1928 г., стр. 12. ↩

16. Капитал, т. I, стр. 256. ↩

17. См. его выступление на дискуссии в ИКП — «Проблемы Экономики» №4—5, стр. 229. ↩

18. См. стенограмму дискуссии в ИКП. ↩

19. Цитир. статья, стр. 114. ↩

20. По смыслу статьи второе «не» лишнее, но оставлено как в оригинале - Оцифр. ↩

21. См. об этом Луппол, Теоретические корни правого уклона, «Большевик» № 18 за 1929 г., а также мою статью «Ленин об „Экономике переходного периода”», «Большевик», № 20 за 1929 г. ↩

22. А. Кон, Б. Борилин как критик, «Проблемы Экономики» № 6, стр. 96. ↩

23. Ленин, Соч., т. II, стр. 74. ↩

24. Н. Карев, К вопросу о предмете политической экономии, «Под Знаменем Марксизма», № 5 за 1929 г., стр. 47—48. ↩

25. Ленин, Соч., т. I, стр. 80. ↩

26. Гегель, Соч., т. I. изд. 2-е. Гиз, 1929 г., стр. 223, 224. ↩

27. А. Деборин. Гегель и диалектический материализм, вступительная статья — Гегель, т. I, стр. LXXXVI. ↩

28. Ленинский сборник IX, стр. 135. ↩

29. Рубин, Абстрактный труд. Выступление Абесгауза, стр. 66. ↩

30. Блестящее определение главных моментов диалектики дано у Ленина. См. Ленинский сборник IX, стр. 274—275. ↩

31. Ленин, Соч., т. II, стр. 73. ↩

32. См. «Проблемы Экономики» № 1, стр. 130. ↩

33. Рубин, Абстрактный труд и стоимость в системе Маркса, стр. 87. ↩

34. См. «Проблемы Марксизма» № 2. ↩

35. Франц Петри, Социальное содержание теории ценности Маркса, стр. 28. ↩

36. Там же, стр. 29, 30, 33 и др. ↩

37. Маркс и Энгельс, Письма, 1928 г., стр. 311. ↩

38. Ленин, Соч., т. XIII, изд. 3-е, стр. 267, 268. ↩

39. А. Кон, Курс…, изд. 2-е, стр. 19. ↩

40. Капитал, т. I, стр. 10. ↩

41. Энгельс. Диалектика природы, стр. 120, 283. ↩

42. Маркс, Нищета философии, Спб. 1905 г., стр. 29. ↩

43. Ленин, Соч., т. I, стр. 102—103. ↩

44. Капитал, т. I, стр. 29. ↩

45. Теории прибавочной ценности, т. I, стр. 95—96. ↩

46. Там же, т. II, ч. 1, стр. 9. ↩

47. Там же, т. II, ч. 2. стр. 175. ↩

48. Капитал, т. I, стр. 667. ↩

49. Энгельс, Введение ко II тому «Капитала», стр. XXV. ↩

50. Рубин, Очерки…, изд. 3-е, стр. 162—163. ↩

51. См. «Проблемы Марксизма» № 2. Следует признать, однако, такую энергетическую формулировку Рубина не вполне удачной. ↩

52. Вместе с тем нужно отметить неудачность сугубо «энергетической» формулировки Рубина в приведенной цитате. ↩

53. Петри, Социальное содержание теории ценности Маркса, стр. 44. ↩

54. Там же, стр. 45, 46, 47. ↩

55. Д. Розенберг, Комментарии к первому тому «Капитала» К. Маркса, 1929 г, стр. 43. ↩

56. Рубин, Абстрактный труд, стр. 48, 64. ↩

57. Там же. ↩

58. А. Кон, Б. Борилин как критик, стр. 100, 101. ↩

59. Там же, стр. 102. ↩

60. Там же, стр. 88. ↩

61. Georg Decker, Kapitalismus von Heute, «Gesellschaft» 1928. ↩

62. Рубин, Очерки, стр. 59. ↩

63. «Очерки», стр. 278, 279. ↩

64. К. Маркс, К критике.., 1929 г., статья Энгельса, стр. 9, 10. ↩

65. Там же, стр. 12. ↩

66. Там же, стр. XVII, XVIII. ↩

67. «Проблемы Экономики» № 1, стр. 142. ↩

68. Ленин, Соч., т. XVIII, ч. I, стр. 140, 332. ↩

69. В частности, в статье т. Кузнецова «Механистическая концепция политической экономии», «Под Знаменем Марксизма», № 10—11 за 1929 г. ↩

70. А. Кон, О теории «организованного капитализма», «Пробл. Экон.», № 9. ↩

71. Там же, стр. 55. ↩

72. Там же, стр. 56, 57. ↩

73. Там же, стр. 55, 56. ↩

74. Мы не можем отметить, что считаем чрезвычайно странным самый факт появления подобной статьи (без примечаний от редакции) по важнейшему политическому вопросу в «Проблемах Экономики». ↩

75. О теоретической связи концепции Бухарина с механистическими установками политической экономии с полной определенностью и, думается нам, вполне правильно указывает резолюция коллектива экономистов Института красной профессуры по вопросам теоретической экономии. См. «Под Знаменем Марксизма», №10—11 за 1929 г. ↩