Ильенков Э. К выступлению на психфаке о слепоглухонемых 28.02.75

Ильенков Э. Идеальное и реальность.1960—1979, 2018, с. 240—248

Я убежден, что многолетняя работа И. А. Соколянского и А. И. Мещерякова, о которой идет речь на сегодняшнем Ученом совете, рано или поздно займет свое — и очень значительное место — в истории советской науки. И вовсе не в истории дефектологии, по ведомству коей она формально числилась. Последнее обстоятельство скорее мешало, и мешает до сих пор, правильно и по достоинству оценить огромное общенаучное значение тех результатов, которые сегодня были Ученому совету продемонстрированы. С точки зрения дефектологии это значение как раз очень невелико, поскольку слепоглухонемота — это очень специфический и, по счастью, очень и очень редкий дефект. Всего один-два слепоглухонемых ребенка на миллион населения страны. С узковедомственной — дефектологической — точки зрения эта работа может представлять разве что тот интерес, что отдельные практически-педагогические находки могут быть так или иначе использованы в обучении слышащих слепых или видящих глухих. Специально-дефектологическое значение фактов, накопленных лабораторией Соколянского — Мещерякова, и в самом деле практически равно нулю. Дефектология — это совсем не то ведомство, не та система координат, где разбираемый сегодня вопрос мог бы получить верную научную оценку.

Этим обстоятельством, видимо, и объясняется глубокий драматизм научных биографий и Ивана Афанасьевича Соколянского, и Александра Ивановича Мещерякова, известный каждому, кто знаком с историей их жизни и работы. И тому и другому приходилось преодолевать тысячи препятствий, не имевших ни малейшего отношения к сложности их проблемы, к собственно научным трудностям, которые и сами по себе были невероятно велики. В узких рамках дефектологического ведомства Соколянский и Мещеряков попросту не умещались. Масштаб задач, которые они решали, был несколько покрупнее.

Я напоминаю об этом вовсе не для того, чтобы драматизировать ситуацию, и не для того, чтобы воздать должное людям, которых среди нас уже, к сожалению, нет. Я говорю это с одной целью: чтобы отчетливее сформулировать т. е.инственную точку зрения на рассматриваемые сегодня факты, которая только и позволяет рассматривать эти факты в их действительном значении для всех нас — и для людей науки, и для людей практики.

Эту точку зрения — а вместе с нею и существо дела, связанного с исследованием развития слепоглухонемых — острее и точнее всех выразил не кто иной, как один из величайших гуманистов нашего времени — А. М. Горький.

Ознакомившись с первыми успехами Оли Скороходовой, тогда еще совсем девочки, он сразу же увидел в них одно из величайших завоеваний человеческого разума XX столетия, серьезнейший шаг на пути к разрешению той задачи, которая для самого Горького была центральной задачей его собственной жизни. Задачи практического утверждения социалистического гуманизма на земле. Ни больше ни меньше. Позволю себе процитировать.

«Дорогой товарищ Скороходова!

Вы для меня не только объект изумительно удачного, научно важного эксперимента, не только яркое доказательство мощности разума, исследующего тайны природы, — нет! Вы для меня являетесь как бы „символом“ новой действительности, которую так быстро и мужественно создает наш талантливый трудовой народ — рабочие, крестьяне. Не так давно подавляющее большинство этого народа, обладая органами зрения, слуха и способностью речи, жило под каторжным гнетом самодержавия и капитализма тоже как слепое, глухое и немое.

Но чуть только социалистически научно организованный разум коснулся этой многомиллионной и разноязычной массы, — она выделила и непрерывно выделяет из плоти своей тысячи талантливых и смелых строителей новой жизни. Вы понимаете, что это значит?»¹.

Горький не раз повторял в письмах к Ольге Ивановне, что ее имя сделалось для него подлинным символом могущества научного разума, поставленного на службу многомиллионных масс трудящегося народа, делу раскрепощения их творческой энергии, их собственного мышления.

Я не знаю другого человека, которого Горький посчитал бы достойным такого высокого титула. А ведь эти слова были сказаны в те годы, когда на поприще научного разума трудились такие корифеи, как И. П. Павлов, как Циолковский, Вавилов, Вернадский, Иоффе, Семенов — люди, значение которых Горький прекрасно понимал.

Тем не менее символом самой главной, самой глубокой и определяющей черты советской науки, науки социалистического общества, для него почему-то стал факт, казалось бы, очень скромный по своим непосредственным результатам, по своему непосредственному народно-хозяйственному значению. В чем тут дело? Может быть, это было просто эмоциональной реакцией большого художника на поразившую его своим драматизмом личную судьбу? Может быть, его слова содержали в себе поэтическое преувеличение?

Конечно же, нет. Горький вовсе не был так наивен в той области науки, которая называется марксистско-ленинской философией. Благодаря своему многолетнему общению с Лениным, Горький прекрасно понимал, что подлинное богатство общества измеряется не количеством вещей, которыми оно располагает, — не миллионами тонн стали, нефти или кукурузы, не тысячами штук холодильников или «Жигулей», а прежде всего уровнем развития способностей созидающего эти вещи Человека.

Поэтому-то и на сферу образования человека он и смотрел всегда зоркими глазами гуманиста-ленинца, как на ключевую сферу производства общественной жизни. Он прекрасно понимал, что это — та самая сфера производства, в рамках которой создается основная производительная сила общества — сам Человек.

Он прекрасно понимал, что именно тут проходит главная разграничительная линия между двумя полярными мировоззрениями — социалистическим и буржуазно-мещанским.

Тут либо одно, либо другое. Либо человек есть цель, а «вещи» — средство, либо наоборот, и третьего тут не дано. Поэтому он всегда так остро реагировал на малейшую попытку смазать остроту этой мировоззренческой антитезы между коммунистическим и буржуазно-мещанским взглядами на главную ценность культуры. Поэтому-то он всегда и возмущался, когда остроту этой антитезы пытались смазать рассуждениями такого рода: зачем, де, противопоставлять одно другому, надо, де, одинаково ценить «как то, так и другое», как вещи, так и человека…

Нет. Он понимал, что в таких рассуждениях как раз и рождается тот мировоззренческий оппортунизм, который чреват печальнейшими перекосами и в мышлении, и в жизни, и в теории, и в практике.

Поэтому именно — а вовсе не в силу «поэтического преувеличения» — научно-педагогическое завоевание Соколянского и Скороходовой (тогда еще очень и очень скромное, если сравнивато его с тем, что мы имеем сейчас) и обрело в его глазах значение, не только сопоставимое с значением Днепрогэса или Турксиба, но даже и более важное…

Тут проявилась вовсе не склонность к поэтическим преувеличениям, а как раз наоборот, удивительная теоретическая дальновидность и дальновидность философа-теоретика, прочно стоящего на марксистско-ленинских позициях.

Именно она и позволила ему с удивительной точностью разглядеть в феномене Оли Скороходовой ту же перспективу, которую тогда хорошенько не видел еще и сам Иван Афанасьевич Соколянский. Цитирую:

«Дорогая Ольга Ивановна! … Я несколько раз собирался ответить, и — чувствовал, что не умею встать на один уровень с фактами, не нахожу слов, достаточно сильных и в то же время осторожных. Это потому, что Ваше письмо — чудо, одно из тех великих чудес, которые являются достижениями нашего разума, свободно и бесстрашно исследующего явления природы, которые, глубоко волнуя, внушают уверенность в силе разума, в его способности разрешить все загадки жизни и вне и внутри нас…

Фантазировать — не всегда вредно; мой друг, великий учитель пролетариата Владимир Ленин, защищал право фантазии на жизнь и работу.

И вот, фантазируя, я разрешаю себе думать, что, может быть, гносеология — теория познания мира — со временем будет такой же наукой, как все другие науки, основанные на эксперименте»².

Позволю и я себе капельку фантазии. Позволю себе представить те слова, которые мы услышали бы сегодня, если бы А. М. Горький оказался сегодня здесь, в этом зале, и услышал все то, что мы с вами слышали.

Пытаясь представить себе эту ситуацию, я лично вынужден свою фантазию придерживать. Думаю, что всем нам надо думат. е.е очень и очень много, прежде чем мы сможем «встать на один уровень с фактами», прежде чем мы сможем «найти слова», адекватно выражающие эти факты.

Правда, я представляю себе и другое. А именно — как удивил и огорчил бы Алексея Максимыча тот факт, что и до сих пор, 30 лет спустя, находятся люди, не видящие в этих фактах ничего, кроме более или менее любопытного психологического казуса, кроме сугубо специфического случая, а не уникальнейший материал для научного понимания фундаментальных секретов формирования человеческой психики вообще.

Конечно же, — и это кажется мне аксиоматически-бесспорным, — работа Соколянского-Мещерякова чрезвычайно расширяет не только, и даже не столько рамки представлений о возможностях развития слепоглухонемых, сколько о тех возможностях, которые таятся в каждом так называемом «нормальном» человеке.

Я не буду сейчас конкретизировать этот тезис. Хочу обратить внимание только на одну единственную деталь. По общему признанию преподавателей, Юра, Саша, Сережа и Наташа овладевают вузовскими знаниями вполне на уровне зрячеслышащих. Прежде всего в этом нужно видеть, разумеется, позитивным аспект дела, т. е. уникальнейший педагогический успех, достигнутый нашей советской наукой, нашими чудесными ребятками — слепоглухими студентами — и их воспитателями из Загорска, которые смогли их вырастить и подготовить к обучению в университете.

По всем привычным критериям этот факт находится на грани чуда, хотя никакого чуда тут и нет, а есть действительно серьезная наука и действительно самоотверженный труд и ребят, и их воспитателей.

Но давайте взглянем на дело с другой стороны. Факт есть факт: слепоглухонемые люди, люди, лишенные и зрения и слуха, выполняют учебную норму хорошего студента университета. Но ведь это можно выразить и наоборот: это не слепоглухонемые выполняют норму зрячеслышащих, а наоборот, здоровые зрячеслышащие парни и девки поспешают в учебе со скоростью слепоглухонемых…

И тогда наше восхищение успехами слепоглухонемых студентов оборачивается горьким упреком так называемой «нормальной» педагогике и нормальной школе, воочию показывая, насколько занижены наши представления о действительных возможностях человеческого мозга, человеческого интеллекта, которому не мешают столь тяжелые препятствия, как в данном случае.

Тут есть над чем задуматься всей нашей так называемой «нормальной» педагогике, и студентам-сверстникам Наташи, Сергея, Юры и Наташи.

Тот, кто хоть раз общался с нашими замечательными ребятами, хорошо знает, что они вызывают к себе не чувство слезливой жалости, которое тут совершенно неуместно, а чувство глубокого уважения.

То же самое чувство, которое всегда вызывали у всех нас Николай Островский, Алексей Маресьев. Это подлинные настоящее человеки. Общаясь с ними, всегда испытываешь, кроме того, чувство стыда за самого себя, за всех нас — зрячеслышащих.

В этом и заключается, по-моему, огромное, к сожалению до сих пор не использованное нами — ни нашей комсомольской организацией, ни нашей прессой, — колоссальное нравственно-педагогическое значение того огромного завоевания нашей Советской Науки, которое мы сегодня обсуждаем. Надо надеяться, что мы его, наконец, поймем, и отнесемся к нему так же, как отнесся когда-то к нему Горький.

Я думаю, что это — случай по крайней мере равноценный подвигу таких людей, как Николай Островский или Алексей Маресьев.

Правда, нередко приходится слышать и другие голоса: чего это, мол, поднимают шум вокруг слепоглухонемых, зачем создает им рекламу? Зачем, мол, оповещать мир о «бедненьких и несчастненьких» — лучше, дескать, обойти молчком эту трагедию, лучше, мол, помочь им потихонечку, не поднимая шума и никому об этом громко не рассказывая…

Согласен. Это — трагедия, а не веселенькая нравоучительная комедия.

Но это — оптимистическая трагедия, которая воспитывает людей всегда основательнее, потрясая их до глубины души, заставляя их думать всерьез над собой, над своей жизнью, над своим собственным отношением к этой жизни.

И вот что, наблюдая уже много лет над реакцией различных людей на подвиг Соколянского — Мещерякова и их сотрудников и воспитанников, я вижу совершенно ясно. Вижу, что именно те люди, которые чувствуют себя в традиционной педагогической рутине как рыбы в воде, — вот эти-то люди и склонны смотреть на слепоглухонемых как на «несчастненьких», склонны их жалеть, а в работе Соколянского-Мещерякова видеть только сугубо специфический, дефектологический казус, не имеющий никакого всеобщего педагогического и нравственного значения.

Вот эта-то позиция всегда и служила основанием для тех, кто всегда активнейшим образом мешал Соколянскому и Мещерякову. И это не просто плод недомыслия.

Это — позиция активнейшего мещанина, этой страшной косной силы противодействия всему действительно новому, прогрессивному и в жизни, и в науке, и в школе — везде. Вот он-то и склонен смотреть на факты, подобные этим, как на что-то мешающее ему спокойно жить, как на что-то нарушающее его душевный комфорт.

И работа Соколянского — Мещерякова с самого начала и до сегодняшнего дня сталкивалась с таким противодействием. Еще двадцатилетняя Оля Скороходова столкнулась с таким отношением к себе — с отношением по внешности жалостливым, ласковым, а по сути — глубоко оскорбительным.

И когда она пожаловалась Горькому, тот ответил ей:

«Милая Ольга!

Умница Вы. Правильно говорите: дьявольски трудно изменить психологию мещанина, человечка, в маленькой, но емкой душе коего слежалась и окрепла в камень вековая пошлость. Трудно убедить такого человека в том, что глухо-слепо-немота изучается — в конечном смысле — для того, чтобы он стал менее идиотом. Трудно заставито его понять, что он тоже глух, слеп и нем, но не по вине злой „игры природы“, а вследствие личной его бездарности, его глупости.

Мы живем в условиях, которые требуют, чтоб каждый из нас обладал сознанием и чувством ответственности за свои недостатки, за свое невежество, за малограмотность свою. Меня взволновал тот факт, что Вам тоже приходится познавать пошлость и глупость. Мне думается, что для Вас — это лишнее, пусть бы это осталось для людей „нормального“ зрения и слуха»³.

Надеюсь, что данный ученый совет поможет, наконец, оценить по достоинству великое гуманистическое, нравственное и научное значение фактов, связанных с работой Соколянского — Мещерякова, с работой подвижников-педагогов Загорского интерната, с работой наших чудесных ребяток, студентов: Сергея Сироткина, Наташи Корнеевой, Юры Лернера и Саши Суворова. Надеюсь, что отныне застарелые мещанские предрассудки перестанут, наконец, мешать этому великому педагогическому и научному подвигу.

Примечания

---

1. Горький А. М. Собрание сочинений, в 30‑ти томах. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955, т. 30, с. 334—335. (Письмо № 1110, февраль 1934). ↩

2. Там же, с. 271—272. (Письмо №1069, 3 января 1933. Курсив. — Э. И.) ↩

3. Там же, с. 433—434 (Письмо от 20 марта 1936 года. Курсив. — Э. И.). ↩