Рубин И. История экономической мысли

Меркантилизм и его разложение

Глава 1. Эпоха торгового капитала

Эпоха торгового капитала, или раннего капитализма, охватывает XVI и XVII столетия. В это время произошли крупные перемены в хозяйственной жизни Западной Европы, широко развилась заокеанская торговля, и торговый капитал получил преобладающее значение.

Хозяйство позднего средневековья (XVI—XVII веков) может быть названо городским или районным. Каждый город вместе с прилегающей к нему сельской местностью составлял один хозяйственный район, в пределах которого совершался обмен между городом и деревней. Крестьяне бо́льшую часть продуктов производили для собственного потребления, другую часть отдавали в виде оброка своим помещикам-феодалам, и только небольшие излишки отвозили в базарные дни для продажи в ближайший город. На вырученные деньги они покупали у городских ремесленников промышленные изделия (ткани, металлические изделия и т. п.). Помещик получал от своих крепостных крестьян, живших на принадлежащей ему земле, установленный обычаями оброк и, сверх того, получал продукты со своей собственной барской запашки, обрабатывавшейся принудительным трудом тех же крестьян (барщина). Бо́льшую часть полученных продуктов помещик потреблял сам, вместе со своими многочисленными дворовыми слугами и дружинниками. Излишки он продавал в ближайшем городе, чтобы на вырученные деньги купить там же изделия местных ремесленников и предметы роскоши, привозившиеся купцами из отдаленных стран, главным образом с Востока. Сельское поместное хозяйство отличалось, таким образом, преобладающим натуральным характером и слабым развитием денежного обмена.

Если сельское хозяйство было организовано в виде феодального поместья, то городская промышленность была организована в виде цехового ремесла. Производство велось мелкими ремесленниками-мастерами. Каждый мастер имел необходимые для ремесла несложные орудия и инструменты и сам работал в своей мастерской при помощи нескольких подмастерьев и учеников. Он изготовлял продукты либо по специальному заказу отдельных потребителей, либо в запас для продажи местным жителям и съезжавшимся на базар окрестным крестьянам. При ограниченности местного рынка ремесленнику заранее были известны возможные размеры спроса на его продукт, а отсталый и застойный характер ремесленной техники давал ему возможность ограничить размеры производства в точном соответствии с потребностями рынка. Ремесленники каждой профессии были объединены в отдельный союз или цех, который при помощи строгих правил регулировал производство и принимал меры к устранению конкуренции как между отдельными мастерами данного цеха, так и со стороны лиц, не принадлежавших к цеху. Монопольное право производства и продажи продукта в данном районе принадлежало только членам цеха, которые подчинялись строгим цеховым правилам: ни один мастер не имел права произвольно расширять свое производство и держать больше положенного числа подмастерьев и учеников; он обязан был изготовлять продукты определенного качества и продавать их по заранее таксированным ценам. Устранение конкуренции давало ремесленникам возможность сбывать свои изделия по высоким ценам и обеспечивало им, несмотря на ограниченные размеры сбыта, безбедное существование.

Уже в позднее средневековье появились признаки разложения описанного районного (городского) хозяйства. Но более широкие размеры процесс ломки прежнего районного хозяйства и перехода к более широкому национальному хозяйству принял только в эпоху торгового капитала (XVI и XVII века). Районное хозяйство было основано на сочетании феодального поместья в деревне с цеховым ремеслом в городе. Поэтому процесс его разложения заключался в разложении, с одной стороны, сельского поместного хозяйства и, с другой стороны, городского цехового ремесла. Разложение того и другого происходило под влиянием одних и тех же основных причин: быстрого развития денежного хозяйства, расширения рынков сбыта и усиления торгового капитала.

Уже в позднее средневековье, после крестовых походов, расширилась торговля западноевропейских стран с Востоком (левантийская торговля). Оттуда европейские страны получали, во-первых, сырые произведения тропических стран (пряности, красильные вещества, благовония) и, во-вторых, промышленные изделия высокоразвитого восточного ремесла (шелковые и бумажные ткани, бархат, ковры и т. п.). Все эти предметы роскоши, привозившиеся в Европу из отдаленных стран, были очень дороги и покупались преимущественно феодальной аристократией. Торговля с Востоком велась главным образом через Средиземное море итальянскими торговыми городами (Венеция, Генуя), которые отправляли многочисленные суда в Константинополь, Малую Азию и Египет и там закупали восточные товары, большей частью поставлявшиеся туда из Индии. Из Италии эти товары развозились в другие европейские страны отчасти самими же итальянцами на их торговых флотилиях, отчасти сухопутным путем на север, через южно-германские города (Нюрнберг, Аугсбург и др.) и северо-германские города, объединенные в ганзейский союз и захватившие торговлю на Балтийском и Северном морях.

Завоевания турок в XV веке отрезали итальянцев от непосредственных сношений с восточными странами. Но интересы зарождавшегося торгового капитала требовали продолжения столь выгодной торговли с Востоком. Европейцы начали усиленно искать прямой путь в Индию через океан, и поиски их увенчались блестящими успехами. В 1498 году португалец Васко да Гама обогнул южный берег Африки и нашел прямой путь в Индию. В 1492 году Колумб во главе испанской экспедиции, в поисках прямого пути в Индию, случайно открыл Америку. Отныне прежняя левантийская торговля с Востоком через Средиземное море сменилась океанской торговлей, которая пошла по двум направлениям: на восток в Индию и на запад в Америку. Гегемония в международной торговле перешла от итальянских и ганзейских городов к странам, расположенным у Атлантического океана (сперва к Испании и Португалии, после этого к Голландии и, наконец, к Англии).

Колониальная торговля приносила европейским купцам огромные прибыли и содействовала накоплению в их руках больших денежных капиталов. Купцы закупали колониальные товары за бесценок, а в Европе продавали их с огромной надбавкой к цене. Колониальная торговля носила монопольный характер. Каждое государство старалось монополизировать торговлю с колониями в своих руках, запрещая приезжать туда иностранным судам и иностранным купцам. Так, например, все богатства американских колоний должны были вывозиться только в Испанию, и только испанские купцы имели право снабжать эти колонии европейскими товарами. Так же поступали в Индии португальцы, а в последствии голландцы, вытеснившие их оттуда. Для торговли с Индией голландцы основали в 1602 году Ост-Индскую компанию, т. е. особое акционерное общество, которое получило монопольное право торговли с Индией. Такие же «компании», т.е. акционерные общества, пользующиеся монопольным правом торговли с теми или иными колониями, были основаны во Франции и в Англии. Из них особенно широкую деятельность развила впоследствии английская Ост-Индская Компания, основанная в 1600 году.

Колониальная торговля доставляла в Европу огромное количество благородных металлов (сперва, главным образом, серебра) и увеличила таким образом количество денег, находящихся в обращении. В Америке (в Мексике и Перу) европейцы нашли обильные серебряные рудники, где серебро могло добываться с гораздо меньшим трудом, чем в небогатых и истощенных европейских рудниках. Кроме того, в середине XVI века было введено значительное улучшение в технику добывания серебра (амальгамирование серебра с ртутью). Дешевое американское серебро и золото полилось обильным потоком в Европу. Сперва оно доставлялось в Испанию, владевшую американскими колониями. Но там оно не оставалось. Отсталая феодальная Испания вынуждена была покупать промышленные изделия как для собственного потребления, так и для вывоза в колонии, у более развитых торгово-промышленных наций: голландцев, англичан и французов. В результате такого пассивного торгового баланса благородные металлы отливали из Испании и распределялись по всем европейским странам, скопляясь наибольшими массами в странах более развитого торгового и промышленного капитала,— в Голландии и в Англии.

Если колониальная торговля вызвала прилив благородных металлов в Европу, то, обратно, этот прилив металлов, в свою очередь, содействовал росту торгового обмена и денежного хозяйства. За один только XVI век запас благородных металлов в Европе возрос в 3 — 3½ раза. Такое огромное увеличение количества благородных металлов, стоимость которых упала вследствие большей легкости их добывания, неизбежно должно было вызвать рост цен на все продукты. И действительно, Европа в XVI веке пережила «революцию цен», сильное вздорожание всех продуктов, в среднем в два-три раза, иногда даже больше. Так, например, в Англии цена пшеницы, которая несколько столетий держалась на уровне 5 — 6 шиллингов за квартер, поднялась в 1574 г. до 22 шилл., а к концу того же века до 40 шилл. заработная плата рабочих также поднялась, но сильно отставала от роста цен на продукты: там, где продукты вздорожали в два раза, т. е. на 100%, заработная плата повышалась только на 30 — 40%. К концу XVII века реальная заработная плата по сравнению с началом XVI века упала приблизительно в два раза. Быстрое обогащение торговой буржуазии в XVI и XVII веках сопровождалось сильным понижением уровня жизни низших классов населения, крестьян, ремесленников и рабочих. Обеднение крестьян и ремесленников являлось неизбежным следствием разложения поместного строя в деревне и цехового ремесла в городе.

Рост денежного хозяйства усилил потребность помещиков в деньгах и, с другой стороны, открыл им возможность широкого сбыта на рынок сельскохозяйственных продуктов.

В наиболее развитых торговых странах (Англии, Италии) помещики начали переводить натуральные повинности своих крестьян на денежный оброк¹. Крепостные крестьяне, повинности которых были раньше точно определены старинными обычаями, постепенно превращались в свободных арендаторов, снимавших землю в аренду по соглашению с помещиком. Они получали личную свободу, но платежи в пользу помещика становились более тяжелыми. Нередко помещик предпочитал сдавать землю не мелким крестьянам, а более крупным состоятельным фермерам, которые имели средства для улучшения хозяйства. В Англии землевладельцы в конце XV и начале XVI века нередко сгоняли с своей земли мелких арендаторов-крестьян или «огораживали» общинные земли, на которых крестьяне раньше могли пасти свой скот, чтобы на освободившейся земле заняться более выгодным для них овцеводством. Цены на шерсть шли в гору под влиянием усиленного спроса со стороны суконной промышленности (фламандской и английской), и разведение овец было более выгодным занятием, чем обработка земли. «Овцы пожрали людей», сказал известный Томас Мор в начале XVI века. Другой современник писал: «Джентльмены не считают за преступление изгонять бедных людей из их владений. Напротив, утверждая, что земля принадлежит им, выбрасывают бедных из-под крова, как каких-нибудь гадин. В Англии в настоящее время тысячи людей, которые раньше были честными домохозяевами, просят милостыню, шатаясь от одной двери к другой».

Одновременно с разложением поместного строя в деревне, рост торгового капитала приводил к упадку цехового ремесла в городе. Мелкий ремесленник мог сохранять свою самостоятельность лишь до тех пор, пока он изготовлял продукты на местный рынок, пока обмен происходил между городом и его ближайшими окрестностями. Но одновременно с ростом международной торговли происходило также развитие междурайонной торговли, т. е. торговли между разными районами и городами страны. Некоторые города специализировались на выделке отдельных продуктов (например, тканей, оружия и т. п.) и, производя их в большом количестве, не могли уже ограничиваться сбытом в ближайшие окрестности, а должны были искать более далекие рынки сбыта. Особенно относится это к суконной промышленности, которая еще к концу средневековья достигла расцвета в итальянских и фламандских городах, а позже в Англии. Мастер-ткач уже не мог сбывать свое сукно на местном рынке непосредственно потребителю. Он продавал его купцу-посреднику, который отвозил большие партии сукна в те местности, где был на него спрос. Между ремесленником и потребителем занял место скупщик, который постепенно подчинил себе первого. Вначале скупщик от случая к случаю закупал у ремесленника отдельные партии товара, потом он скупал у него всю его продукцию; с течением времени он начинал давать ремесленнику денежные авансы и, в конце концов, закупал за свой собственный счет сырье (например, шерсть, пряжу и т. п.) и раздавал его для обработки отдельным ремесленникам (прядильщикам, ткачам и т. п.), уплачивая им вознаграждение за их труд. С этого момента самостоятельный ремесленник превращался в зависимого кустаря, а купец — в скупщика-раздатчика. Торговый капиталист из сферы торговли проникал, таким образом, в сферу производственного процесса, организуя его и распоряжаясь трудом многочисленных работающих на дому кустарей. Господство самостоятельного цехового ремесла, характерное для городского хозяйства позднего средневековья, менялось в XVI и XVII веках быстрым ростом кустарной промышленности (так называемой домашней системы капиталистической промышленности). Особенно быстро развивалась последняя в отраслях производства, работавших на отдаленные рынки и для экспорта в др. страны, например, в суконной промышленности.

Обезземеленные крестьяне и разорившиеся ремесленники пополняли собой ряды многочисленных в то время бродяг и нищих. Государственная власть принимала против бродяжничества жестокие меры: работоспособные бродяги наказывались плетьми, на груди их раскаленным железом выжигались клейма, упорные бродяги подлежали смертной казни. Одновременно издавались законы об ограничении заработной платы рабочих определенными максимальными ставками. Жестокими мерами против бродяжничества и законами о максимуме заработной платы правительства стремились превратить деклассированные социальные элементы в дисциплинированный, послушный наемный пролетариат, за нищенское вознаграждение отдающий свой труд подрастающему молодому капитализму.

Таким образом, в эпоху торгового капитала (XVI—XVII века), с одной стороны, происходило накопление больших капиталов в руках торговой буржуазии, а, с другой стороны, начался процесс отделения непосредственных производителей (ремесленников и отчасти крестьян) от средств производства, т. е. процесс образования класса наемных рабочих. Торговая буржуазия, господствуя в области внешней торговли, проникала отсюда и в отрасли промышленности, работающие на вывоз. В этих отраслях промышленности труд кустарей был подчинен купцу-экспортеру и скупщику-раздатчику. В области внешней торговли и подчиненной ей кустарной промышленности капитализм праздновал свои первые победы.

Описанный процесс перехода от феодального хозяйства к капиталистическому совершался при деятельном содействии государственной власти. Параллельно с усилением торгового капитала усиливалась и центральная государственная власть. Интересы торговой буржуазии страдали от устарелых феодальных порядков: во-первых, от раздробления страны на отдельные феодальные владения, торговые сношения между которыми были затруднены (нападениями феодалов и их дружинников, взиманием пошлин и т. п.), и, во-вторых, от привилегий отдельных городов, не допускавших к себе иногородних купцов. Только сильная королевская власть могла сломить привилегии феодальных владельцев и отдельных городов. Сильная государственная власть была нужна буржуазии также для охраны ее международной торговли, для завоевания колоний и для борьбы за торговую гегемонию на мировом рынке. Молодая буржуазия выступала поэтому защитницей сильной королевской власти в ее борьбе с феодалами. Переход от замкнутого городского (районного) хозяйства к национальному требовал также перехода от слабой феодальной монархии к централизованной государственной власти, опирающейся на собственную бюрократию, армию и флот. Эпоха торгового капитала была поэтому и эпохой абсолютной монархии.

Но если молодая буржуазия поддерживала королевскую власть, то, обратно, последняя принимала меры к насаждению и развитию молодого капиталистического хозяйства. Королевской власти союз с буржуазией был нужен из соображений финансово-экономических и политических. Во-первых, содержание бюрократии и армии требовало огромных расходов; только буржуазия могла доставлять государству нужные для этого средства в виде налогов, торговых (таможенных) пошлин, государственных займов (принудительных и добровольных), сдачи государственных доходов на откуп. Во-вторых, поддержка «третьего сословия» (буржуазии) была нужна королевской власти в ее борьбе с феодалами. Так сложился в эпоху торгового капитала тесный союз государственной власти с торговой буржуазией, нашедший свое выражение в меркантилистической политике.

Основной чертой меркантилистической политики является активное содействие силами государственной власти насаждению и развитию в данной стране молодой капиталистической торговли и промышленности и усиленная охрана ее от иностранной конкуренции мерами протекционизма. Меркантилистическая политика служила интересам обеих соединившихся социальных сил, государственной власти и торговой буржуазии, и, в зависимости от преобладания первой или последней, на первый план выступала то фискальная, то экономическая сторона меркантилизма. В первое время меркантилизм должен был служить прежде всего фискальным целям обогащения государственной казны и увеличения государственных доходов посредством повышения налогоспособности населения и привлечения в страну благородных металлов (ранний меркантилизм, или система денежного баланса). По мере усиления буржуазии, меркантилизм все более превращался в средство усиленного развития капиталистической торговли и промышленности и охраны ее мерами протекционизма (развитой меркантилизм, или система торгового баланса).

Глава 2. Торговый капитал и меркантилистическая политика в Англии XVI-XVII веков

В эпоху раннего капитализма меркантилистическая политика проводилась почти во всех европейских государствах. Наиболее ясно развитие ее можно проследить на примере Англии.

Англия выступила на путь колониальной политики и промышленного развития позже некоторых других европейских стран, например, Италии и Голландии. Еще к началу XVI столетия Англия была преимущественно земледельческой страной, с мало развитой торговлей. Предметом вывоза из Англии служило сырье, например, кожи, металлы, рыба и особенно шерсть, которая закупалась высоко развитой фламандской суконной промышленностью. Промышленные изделия Англия получала из-за границы, например, окрашенные фламандские материи, медные изделия. Ввозная и вывозная торговля находилась, главным образом, в руках иностранных купцов, ганзейцев и итальянцев. Ганзейские купцы имели большую факторию в Лондоне и на своих судах привозили и отвозили товары. При таких условиях английское судоходство не могло, конечно, развиться. Английские купцы редко выезжали на континент, главным образом, для продажи шерсти во фламандские города, сперва в Брюгге, а с XVI века в Антверпен, где они имели свою факторию.

При описанных условиях (зависимость внешней торговли от иностранного купечества и преобладание в вывозе сырья, отсутствие богатого туземного купеческого класса и бедность страны денежными капиталами) английское правительство до конца XVI века смотрело на внешнюю торговлю с более богатыми нациями прежде всего с фискальной точки зрения. Не только ввоз, но и вывоз, особенно шерсти, облагался пошлиной. Правительство строго контролировало каждую отдельную сделку между английским купцом и иностранным, во-первых, для взимания в казну соответствующей пошлины и, во-вторых, в целях недопущения вывоза денег из страны. Постоянно нуждавшееся в деньгах и вынужденное для пополнения государственной казны прибегать к порче монеты и к заграничным займам (в Голландии) правительство сильно опасалось отлива благородных металлов страны, и без того бедной денежными капиталами. Вывоз золота и серебра из страны был строго воспрещен. Иностранный купец, продавший в Англии привезенные им товары, обязан был, основании «законов об истрачении», истратить все вырученные им деньги тут же в Англии на покупку других товаров. Как только иностранный купец приезжал в Англию, он отдавался под контроль особого «хозяина» из местных почтенных жителей. «Хозяин» строго следил за всеми торговыми сделками приезжего «гостя» и записывал их в особую книгу. «Гость» обязывался в течение восьми месяцев продать все свои запасы и вырученные деньги затратить на покупку английских товаров. За попытку укрыться от контроля «хозяина» иностранного купца сажали в тюрьму. Со второй половины XV столетия контроль «хозяев» был заменен контролем со стороны особых государственных сыщиков и надсмотрщиков.

Но мало было запретить вывоз благородных металлов из Англии. Следовало еще позаботиться о привлечении их в страну из-за границы. С этой целью закон обязывал английских купцов, вывозивших свои товары за границу, привозить определенную часть своей выручки обратно в Англию в наличных деньгах. А для того, чтобы иметь контроль за сделками английских купцов за границей, правительство разрешало им вывоз товаров только в некоторые города на континенте (так называемые «складочные места»). Так, например, в начале XIV века вывоз шерсти из Англии разрешался только в города Брюгге, Антверпен, Сент-Омер и Лилль. В эти «складочные места» английским правительством назначались особые должностные лица, которые контролировали каждую сделку английских купцов с иностранными и следили, во-первых, за правильным взносом пошлин в казну и, во-вторых, за тем, чтобы часть выручки от продажи английских товаров состояла из металла или иностранной монеты, предназначенных для ввоза в Англию.

Ранняя меркантилистическая политика носила, таким образом, преимущественно фискальный характер. Она стремилась, в первую очередь, к обогащению казны, непосредственно путем взимания пошлин с ввоза и вывоза, косвенно — путем увеличения количества благородных металлов в стране, опять-таки в целях возможного повышения в будущем государственных доходов. Законы «об истрачении» запрещали иностранцам вывоз наличных денег из Англии, устройство «складочных мест» должно было содействовать ввозу денег в страну из-за границы. Для выполнения этих законов требовалась строгая, стеснительная регламентация деятельности иностранных и английских купцов и мелочный контроль государства за каждой отдельной сделкой между ними как в самой Англии, так и за ее пределами. Эта ранняя меркантилистическая политика, направленная на улучшение денежного баланса страны путем запрещения вывоза из страны золота и серебра и привлечения их в страну из-за границы, может быть названа «системой денежного баланса».

С дальнейшим развитием торговли и промышленности, эта политика становилась стеснительной для торгового оборота. Описанная система контроля могла сохраняться лишь до тех пор, пока сделки по внешней торговле — сравнительно немногочисленные и за наличный расчет — совершались большей частью в самой Англии приезжими иностранными купцами. Запрещение вывоза товаров в иные пункты, кроме «складочных мест», не наносило английским купцам большого ущерба лишь до тех пор, пока главную статью вывоза составляла английская шерсть, славившаяся своими превосходными качествами и занимавшая на рынке монопольное положение. Система денежного баланса соответствовала неразвитому состоянию внешней торговли, сосредоточенной в руках иностранных купцов и ограниченной преимущественно вывозом сырья. Дальнейшее развитие английской торговли и промышленности в XVI — XVII веках неизбежно должно было привести, как увидим дальше, к отказу от устарелой политики денежного баланса и к замене ее более развитой меркантилистической политикой (так называемой системой торгового баланса).

В течение XVI — XVII веков Англия из страны вывоза сырья (шерсти) постепенно превратилась в страну вывоза фабрикатов (сукон). Быстрое развитие английской суконной промышленности началось еще с XIV столетия. Фламандские сельские ткачи, которым на их родине городские цехи запрещали заниматься промыслом, переселялись в Англию. Здесь, в сельских местностях, не подчиненных цеховым правилам, ткачество приняло форму кустарной промышленности. Английская шерсть, вывозившаяся раньше для обработки во Фландрию, начала теперь перерабатываться частью в самой Англии. В XVI веке сократился вывоз из Англии шерсти и сильно возрос вывоз сукна (неотделанного)². Лишенная английской шерсти фламандская суконная промышленность начала приходить в упадок и с начала XVII века уступила первое место английской. Если раньше главную статью английского вывоза составляла шерсть, то теперь эта роль перешла к сукну.

Вывозом английского сукна за границу занималась особая торговая компания (Merchant Adventurers), развившая большую деятельность в XVI веке. Чтобы открыть английскому сукну новые рынки сбыта, компания эта получила право заключать самостоятельные торговые договоры и вывозить сукно на новые заграничные рынки. Тем самым была сломлена прежняя монополия «складочных мест». С конца XVI века английские купцы уже не сидели со своими товарами у себя дома или в «складочных» городах на континенте, в ожидании приезда иностранных покупателей. Им приходилось продавать уже не только монопольное сырье (шерсть), но и фабрикат (сукно), который на мировом рынке должен был выдержать сильную конкуренцию с иностранными сукнами, особенно фламандскими. Теперь начиналась борьба за преобладание на мировом рынке, за вытеснение иностранных конкурентов. Чтобы добиться успеха в этой борьбе, английские купцы перешли от пассивной торговли к активной, т. е. начали сами развозить свои товары на иностранные рынки и привозить оттуда продукты, в частности колониальные. Они посылали теперь собственные суда в Средиземное море за восточными продуктами, основывали свои фактории в Венеции и Гамбурге. Монопольное положение итальянских и ганзейских купцов в Англии было сломлено. В 1598 году английское правительство закрыло факторию ганзейских купцов в Лондоне и выселило их из Англии.

Выход английского купечества на иностранные рынки заставил Англию перейти к активной колониальной политике. Богатейшие колонии были к тому времени уже захвачены другими государствами — Испанией и Португалией; позже большие колониальные владения были приобретены Голландией и отчасти Францией. Борьбой с этими государствами за торговое и колониальное преобладание заполнена вся история Англии от XVI по ХVIII век. Средствами в этой борьбе служили: основание собственных колоний, торговые договоры и войны. Англичане снаряжали собственные экспедиции в Индию и учреждали там фактории, положившие начало их господству в Индии; с конца XVI века они основали ряд колоний в Северной Америке, из которых впоследствии выросли Североамериканские Соединенные Штаты. К колониям, уже захваченным другими государствами, Англия пробивала себе доступ отчасти путем незаконной контрабандной торговли, отчасти при помощи торговых договоров. На основании торговых договоров, англичане получили право посылать свои суда в португальские колонии в Индии и ввозить свое сукно в Португалию. С наиболее опасными своими соперниками Англия вела многочисленные и кровопролитные войны. В конце XVI века она вышла победительницей из войны с Испанией: испанский флот (Непобедимая Армада) был разгромлен в 1588 году. В XVII веке главнейшим соперником Англии являлась Голландия со своим сильнейшим торговым флотом в мире и цветущей торговлей и промышленностью. XVII век заполнен борьбой Англии с Голландией, а XVIII век — с Францией. В период с 1653 по 1797 год Англия провела 66 лет в морских войнах. Из этой борьбы Англия вышла сильнейшей торговой, морского и колониальной державой.

Таким образом, начиная с половины XVI века в народном хозяйстве Англии произошли глубокие перемены. От преобладающего вывоза сырья (шерсти) Англия начала переходить к вывозу фабрикатов (сукна). Внешняя торговля приобрела огромное значение в народном хозяйстве. Народилась в самой Англии богатая торговая буржуазия, отчасти проникавшая и в сферу промышленности (скупщики). Расцвет внешней торговли сопровождался ростом судоходства и промышленности, переходившей от цехового ремесла к кустарной форме производства. Промышленный капитал играл, однако, еще подчиненную роль по сравнению с торговым: он не перерос еще примитивной формы скупщического капитала и проникал преимущественно только в отрасли производства, работавшие на вывоз и тесно связанные с экспорт ней торговлей. Усиление буржуазии (monied interest) за счет землевладельцев (landed interest) неизбежно должно было отразиться и на политике государственной власти. Буржуазия все в большей мере стремилась воздействовать на государственную власть и использовать ее для ускорения перехода от феодального хозяйства к капиталистическому. Эти стремления буржуазии нашли себе яркое выражение в двух английских революциях XVII века С другой стороны, и сама государственная власть была заинтересована в быстром развитии торговли и промышленности в целях усиления мощи государства и обогащения казны. От прежней устарелой системы ограничительных мероприятий, преимущественно фискального характера (система денежного баланса), государственная власть постепенно перешла к широкой системе мероприятий, активно содействующих росту капиталистической торговли, судоходства и вывозной промышленности Англии, в целях упрочения ее позиции на мировом рынке и вытеснения иностранных конкурентов.

Политика развитого меркантилизма заключалась прежде всего в протекционизме, т. е. в усиленном поощрении туземной промышленности при помощи мер таможенной политики. Система протекционизма должна была ускорить превращение Англии из страны земледельческой в торгово-промышленную. Таможенному обложению начали ставиться не только фискальные, но и экономические задачи. Если раньше правительство в фискальных целях облагало безразлично все вывозимые продукты, то теперь оно начало проводить резкое различие между сырьем и фабрикатами. Чтобы удешевить сырье, необходимое английской промышленности, правительство повышало вывозные пошлины на него или даже запрещало его вывоз. В годы возрастания хлебных цен не допускался вывоз из страны хлеба и других продуктов земледелия. Но зато, с другой стороны, правительство всячески поощряло вывоз английских фабрикатов, освобождая их от пошлин или даже выдавая премии за вывоз. Такое же различие, только в противоположном направлении, делалось в области ввоза. Ввоз сырья, например, шерсти, хлопка, льна, красильных веществ, кож,— поощрялся или освобождением от пошлин, или даже премиями. Наоборот, ввоз иностранных фабрикатов запрещался или облагался высокими пошлинами. Такая таможенная политика означала усиленное покровительстве туземной промышленности, к ущербу для земледелия, добывающего сырье. В Англии, где капитализм рано начал проникать и в сельское хозяйство, и где часть землевладельцев шла в союзе с буржуазией, правительство старалось принимать меры и к поднятию земледелия. Во Франции же с ее феодальным землевладением меркантилистическая политика часто (особенно при Кольбере) служила в руках королевской власти средством привлечения торгово-промышленной буржуазии на свою сторону в борьбе против феодальных землевладельцев.

Огражденный от иностранной конкуренции, английский торговый и промышленный капитал получил в свое монопольное обладание не только внутренний рынок, но и колонии. Знаменитый «Навигационный акт», изданный Кромвелем в 1651 году, запрещал вывоз колониальных продуктов из британских колоний куда бы то ни было, кроме Англии; вместе с тем товары в эти колонии могли доставляться только английскими купцами и на английских или колониальных судах. Тем же актом было постановлено, что никакие товары по могут быть ввозимы в Англию иначе, как на английских судах или на судах той страны, где эти товары произведены. Последнее постановление было направлено против голландцев, которые своими судами обслуживали бо́льшую часть мирового транспорта того времени и добились положения «фрахтовщиков Европы». Навигационный акт нанес сильнейший удар голландскому судоходству и ускорил рост английского торгового флота.

Меркантилистическая политика позднейшей эпохи, направленная на рост внешней торговли связанного с ней судоходства и отраслей промышленности, работающих на вывоз, соответствовала более высокому развитию торгового капитала, чем политика раннего меркантилизма. Если ранний меркантилизм ограничивал вывоз немногими «складочными местами», то меркантилизм позднейший стремился к экспансии, к возможному расширению внешней торговли, к захвату колоний и господству на мировом рынке. Если первый вводил стеснительный контроль за каждой отдельной торговой сделкой, то последний ограничивался регламентацией сильно выросшей торговли и промышленности в более широком, национальном масштабе. Если первый заботился о непосредственном регулировании движения благородных металлов из страны за границу и обратно, то последний надеялся достигнуть той же цели посредством регулирования товарного обмена между данной страной и другими. Позднейшие меркантилисты также не отказывались от желания привлечь в страну возможно больше благородных металлов. К этому стремилось, прежде всего, правительство в целях улучшения государственных финансов. Торговый класс видел в увеличении количества благородных металлов необходимое условие оживления торгового оборота. Наконец, и землевладельцы надеялись, что следствием обилия денег в стране будет рост цен на земледельческие продукты и понижение ссудного процента. Так питалась и поддерживалась различными классовыми интересами вера меркантилистов в необходимость привлечения денег в страну. Но позднейшие меркантилисты понимали, что движение денег из данной страны в другие и обратно является результатом товарного обмена между этими странами, что наличные деньги притекают в данную страну при условии превышения ее товарного вывоза над ввозом. Поэтому лучшим средством для достижения благоприятного денежного баланса они признавали активный торговый баланс, обеспечиваемый форсированным вывозом товаров и сокращением их ввоза. Улучшению торгового баланса и должна была служить вся система протекционизма, ограничивавшая ввоз иностранных продуктов в страну и облегчавшая туземной промышленности конкуренцию на мировом рынке (посредством колониальной политики, доставки дешевого сырья и дешевых рабочих рук и т. и.). В отличие от «системы денежного баланса» раннего меркантилизма, позднейшая меркантилистическая политика может быть названа «системой торгового баланса».

Хотя переход от раннего меркантилизма к системе торгового баланса свидетельствовал о росте торгового и промышленного капитала, последний, однако, еще не окреп настолько, чтобы отказаться от опеки государственной власти и обходиться без ее помощи. Меркантилистическая политика сопровождалась всесторонней регламентацией правительством хозяйственной жизни страны. Правительство целым рядом мероприятий вмешивалось в торговлю и промышленность, чтобы придать им то или иное желательное направление (ввозные и вывозные пошлины, запрещения ввоза и вывоза, премии, торговые договоры, навигационные акты и т. и.). Оно вводило таксы на рабочие руки и предметы продовольствия, запрещало потребление предметов роскоши. Оно предоставляло отдельным лицам и торговым компаниям монопольное право торговли или промышленного производства. Оно давало промышленникам субсидии и льготы и выписывало для них опытных мастеров из-за границы. Эта политика всесторонней регламентации хозяйственной жизни, которая впоследствии, в конце XVIII века, вызвала против себя сильнейшую реакцию со стороны выросшей и окрепшей промышленной буржуазии, в эпоху раннего капитализма соответствовала интересам торговой буржуазии и находила полнейшую поддержку со стороны ее идеологов, меркантилистов.

Глава 3. Общая характеристика меркантилистической литературы

Эпоха раннего капитализма была и эпохой зарождения современной экономической науки.

Размышления о различных экономических вопросах встречаются, правда, уже у древних и средневековых мыслителей. Но экономические размышления древних философов (Платона, Аристотеля) являлись отражением античного рабского хозяйства, а средневековых схоластиков — отражением феодального хозяйства.

И те, и другие считали хозяйственным идеалом самодовлеющее потребительское хозяйство, с натуральным обменом излишков между отдельными хозяйствами. Профессиональная торговля с целью извлечения прибыли казалась им занятием «противоестественным» (Аристотель) или «греховным» (средневековые схоластики). Знаменитый церковный писатель XIII века Фома Аквинский цитировал слова Златоуста о греховности торговли: «Кто покупает вещь с целью перепродать ееради барыша, без всякой переработки, есть торговец, подобный тем, которые некогда были изгнаны Спасителем из храма». Тем с большей ненавистью относились древние и средневековые мыслители к ростовщическому капиталу, под влиянием которого разложение натурального хозяйства принимает еще более быстрый темп. Во вторую половину средневековья был издан целый ряд церковных постановлений о полном запрещении взимания процентов по ссудам, с угрозой отлучения ростовщиков от церкви.

С развитием раннего капитализма, средневековые воззрения на хозяйственную деятельность оказались устаревшими. Раньше идеалом считалось самодовлеющее натуральное хозяйство; теперь страстная жажда денег охватила и молодую буржуазию, и королевскую власть. Раньше профессиональная торговля считалась греховной; теперь во внешней торговле видели главный источник национального богатства и всеми мерами старались ее расширить. Раньше запрещалось взимание процентов; теперь в интересах развития торговли и денежного хозяйства эти запрещения обходились и отменялись.

Провозвестниками новых экономических воззрений, соответствующих интересам зарождающегося капитализма и торговой буржуазии, явились меркантилисты. Под этим названием объединяют целый ряд писателей XVI — XVIII столетий, которые жили в разных странах Европы и писали на экономические темы. Число изданных ими сочинений очень велико; многие из них имели только злободневный интерес и в настоящее время забыты. Нельзя сказать, чтобы все меркантилисты исповедовали «меркантилистическую теорию», во-первых, потому, что не во всех вопросах они были между собой согласны, и, во-вторых, потому, что никакой единой «теории», охватывающей все экономические явления, мы в их сочинениях не находим. Меркантилистическая литература носила более практический, чем теоретический характер. Она преимущественно посвящена была обсуждению отдельных злободневных вопросов, которые всплывали в ходе развития раннего капитализма и настойчиво требовали своего практического разрешения. Огораживания общинных земель и вывоз шерсти, привилегии иностранных купцов и монополии торговых компаний, запрещения вывоза благородных металлов и ограничения уровня процента, соотношение английской валюты с иностранными и колебания вексельных курсов,— все эти вопросы, представлявшие насущный практический интерес для английской торговой буржуазии того времени, служили преобладающей темой английской меркантилистической литературы, наиболее развитой в Европе.

Не только темы меркантилистических сочинений, но и выводы их носили преимущественно практический характер. Меркантилисты не были кабинетными учеными, далекими от жизни и обсуждавшими отвлеченные теоретические вопросы. Многие из них сами принимали деятельное участие в практической жизни в качество купцов, членов правлений торговых компаний (например, Ост-Индской) или чиновников по торговой и таможенной части. К интересующим их вопросам они подходили не как теоретики, имеющие целью открыть законы экономических явлений, а как практики, стремящиеся воздействовать на хозяйственную жизнь при помощи мероприятий государственной власти. Сочинения меркантилистов часто имели характер злободневных, боевых памфлетов, защищавших или отвергавших те или иные мероприятия государственной власти с точки зрения интересов торговой буржуазии. Но для того, чтобы обосновать то или иное практическое мероприятие, необходимо было доказать пользу его для народного хозяйства и, следовательно, проследить причинную связь между различными хозяйственными явлениями. Таким образом возникали, постепенно и робко, в качестве вспомогательного орудия для решения вопросов экономической политики, первые незрелые зачатки теоретического исследования явлений капиталистического хозяйства, зачатки современной науки политической экономии.

Выше мы отметили, что меркантилистическая политика являлась выражением союза между королевской властью и развивавшеюся торговой буржуазией. В зависимости от того, которой из этих двух социальных сил принадлежало преобладание в образованном ими временном союзе, меркантилизм приобретал более бюрократический или более буржуазно-капиталистический характер. В отсталых странах со слабой буржуазией (Германия) в меркантилизме сильнее выступала бюрократическая сторона; в передовых странах, особенно в Англии,— капиталистическая сторона. В соответствии с этим меркантилистическая литература в Германии носила преимущественно бюрократическо-чиновничий характер, а в Англии — коммерческо-купеческий. По меткому выражению одного экономиста, в Германии меркантилистические сочинения больше писались чиновниками для чиновников, в Англии — купцами для купцов. В отсталой Германии с ее живучими цеховыми порядками пышно расцвела «камералистика», литература, посвященная больше всего вопросам финансового управления и административного регулирования хозяйственной жизни. В Англии же из обсуждения вопросов экономической политики выросли зародыши теоретического мышления, впоследствии воспринятые и развитые дальше классической школой. Ниже мы всюду имеем в виду более передовой и характерный тип меркантилистической литературы, коммерческо-купеческий, с наибольшей яркостью представленный в Англии³ и оказавший наиболее сильное влияние на дальнейшую эволюцию экономической мысли.

«Купеческий» характер меркантилистической литературы проявлялся в последовательной защите интересов растущего торгового капитала, которые она отождествляла с интересами государства в целом. Меркантилисты усиленно подчеркивали, что рост торговли приносит пользу всем слоям населения. Когда торговля процветает, королевский доход увеличивается, земли и ренты улучшаются, судоходство увеличивается, и бедный люд находит работу. С упадком же торговли все это падает». В этой формуле Миссельден (первая треть XVII века) хотел сказать, что интересы торговой буржуазии совпадают с интересами других социальных сил того времени: королевской власти, землевладельцев и рабочего класса. Отношение меркантилистической литературы к этим различным социальным группам ярко обнаруживает тесную связь ее с классовыми интересами торговой буржуазии.

Меркантилисты выступали сторонниками тесного союза между торговой буржуазией и королевской властью. Предметом их забот являлось увеличение «богатства короля и государства», рост «торговли, судоходства, запаса благородных металлов и королевских налогов»; они утверждали, что благоприятный для страны торговый баланс дает и королевской казне возможность усиленного накопления денежных фондов. Но вместе с тем они настойчиво повторяли, что королевская власть сможет добиться увеличения своих доходов только при условии роста внешней торговли, т. е. роста доходов буржуазии. «Король, который хочет накопить большой фонд, должен прежде всего поддерживать всеми силами внешнюю торговлю, так как единственно таким путем он не только достигнет своей цели, но и обогатит, к собственной же выгоде, своих подданных» (Томас Ман, в первой трети XVII века). Государственная казна не должна накоплять денежные фонды в большем размере, чем это соответствует размеру внешней торговли и доходов страны. В противном случае «все наличные деньги в государстве потекут в королевскую казну, тогда как земледелие и промыслы погибнут ко вреду для общества в целом и отдельных его членов». Хозяйственный крах лишит короля возможности продолжать свое выгодное занятие «стрижки шерсти подданных». Королевская власть поэтому сама заинтересована в активном содействии росту торговли всеми мерами, хотя бы и за счет временного ущерба для интересов фиска, например, путем понижения пошлин. «Не следует облагать слишком высокими пошлинами товары туземного производства, дабы удорожание их не сократило их сбыта за границей» (Ман).

Если королевскую власть торговая буржуазия в лице меркантилистов хотела сделать своим активным союзником, то по отношению к землевладельческому классу она не могла питать таких надежд. Меркантилисты знали, что мероприятия их часто вызывают недовольство землевладельцев, но они старались смягчить это недовольство указанием на то, что рост торговли вызывает вздорожание земледельческих продуктов, а тем самым повышение ренты и цен на землю. «Если купец находит для своего сукна и прочих товаров хороший сбыт в заокеанских странах, он немедленно возвращается домой, чтобы закупить еще большие запасы товаров; благодаря этому повышается цена нашей шерсти и других товаров, и в результате увеличиваются арендные доходы землевладельцев. И так как большие суммы денег ввозятся в страну, то многие лица в состоянии купить себе землю, благодаря чему растет цена на землю» (Ман). Такими аргументами пытались представители молодой буржуазии заинтересовать в успехах торговли и класс землевладельцев, не закрывая, однако, глаз на противоречие интересов обоих этих классов. Меркантилисты заранее предупреждали землевладельцев, что интересы торговли и вывозной промышленности должны быть поставлены выше интересов земледелия. «Так как от промыслов живет большее число людей, чем от земледелия, то мы должны поддерживать преимущественно интересы широкой массы населения, составляющей основу могущества и богатства короля и государства: ибо где большая часть населения живет от цветущих промыслов, там и торговля обширна и народ богат» (Ман). В позднейшей меркантилистической литературе мы найдем резкую полемику между представителями денежной буржуазии и землевладельческого класса по вопросу об уровне ссудного процента⁴.

Зато в другом вопросе интересы обоих эти классов в то время еще совпадали и не обнаруживали расхождения, а именно в вопросе об эксплуатации рабочего класса. Толпы обезземеленных крестьян и разорившихся ремесленников, деклассированных бродяг и бездомных нищих — эти продукты разложения поместного хозяйства и цехового ремесла представляли желательный объект для эксплуатации как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Законодательное ограничение размера заработной платы встречало в общем и целом решительное одобрение и землевладельцев, и буржуазии. Меркантилисты не переставали жаловаться на «лень» рабочих, на их недисциплинированность и непривычку к регулярному промышленному труду. Если хлеб дешев, рабочий работает только два дня в неделю, чтобы обеспечить себе необходимое пропитание, а остальное время проводит в праздности и пьянстве. Чтобы побудить е го к постоянному, непрерывному труду, необходим, кроме мер государственного принуждения, жестокий бич нужды и голода в виде высоких цен на хлеб. Если с начала XIX века английская буржуазия вела борьбу с землевладельцами в целях удешевления хлеба (а тем самым и рабочей силы), то в XVII веке многие английские меркантилисты, в полном согласии с представителями землевладельцев, выступали сторонниками высоких хлебных цен как средства принуждения рабочих к труду. Они даже выставили парадоксальное положение, что при дорогом хлебе труд дешев (благодаря усиленному предложению его со стороны рабочих), и наоборот.

Петти во второй половине XVII века писал: «Замечено у суконщиков и других предпринимателей, нанимающих большое количество бедняков, что при большом изобилии хлеба труд пропорционально дорожает, и что вообще его еле-еле можно достать — так своевольны они, работающие лишь для того, чтобы есть или, вернее, чтобы пьянствовать». Отсюда следует, что «закон, устанавливающий заработную плату, должен предоставить рабочему ровно столько, сколько необходимо для жизни; ибо, если вы предоставите ему вдвое, то он будет вырабатывать половину того, что он мог бы выработать и выработал бы в противном случае, а это означало бы для общества потерю соответствующего количества труда». «Мы считаем справедливым ограничить заработную плату бедняков так, чтобы они не могли запасти что-нибудь на время их нетрудоспособности и нужды в работе». Нетрудоспособные должны, по мнению Петти, получать поддержку из общественных средств, а безработных следует употреблять для работ на рудниках, при постройке дорог и зданий и т. д. При этом рекомендуется «приучать тех, которым дают работу, к дисциплине, а их физические силы к терпеливому исполнению возможно более выгодных видов труда на тот случай когда они понадобятся для таких работ». Отстаивая интересы молодого капитализма и заботясь о завоевании иностранных рынков для английских купцов-экспортеров, меркантилисты, естественно заботились о подготовке достаточных кадров дисциплинированных и дешевых рабочих рук. У меркантилистов встречается в зародышевом виде «железный закон заработной платы», который, однако, в согласии с общим характером их учений,— выступает у них еще не в форме теоретического закона, а в форме практического предписания. Заработок рабочего не должен превышать необходимого минимума средств существования,—таково мнение меркантилистов.

Коммерческо-купеческий характер английской меркантилистической литературы, столь ярко обнаруживающийся в отношении ее к различным социальным классам, наложил свою печать и на круг тех проблем и решений, которые мы в ней находим. Часто высказывался взгляд, что учение меркантилистов сводилось к признанию благородных металлов единственным видом богатства. Адам Смит резко критиковал «абсурдное представление меркантилистов, что богатство состоит в деньгах». Однако, такая характеристика воззрений меркантилистов глубоко несправедлива. В увеличении количества благородных металлов меркантилисты усматривали не источник, а лишь один из признаков роста национального богатства. Только у ранних меркантилистов мы встречаем еще наивное ограничение кругозора сферой денежного обращения. Позднейшие же меркантилисты в учении о «торговом балансе» вскрыли связь между движением благородных металлов и общим ростом торговли и промышленности. Их анализ связи между различными хозяйственными явлениями был еще в достаточной мере поверхностным, но он был, во всяком случае, свободен от наивных представлений раннего меркантилизма и открывал путь для дальнейшего движения науки. К характеристике содержания и эволюции воззрений меркантилистов мы должны теперь перейти.

Глава 4. Ранние английские меркантилисты

Внимание ранних английских меркантилистов ХVI и начала XVII столетия привлекали явления денежного обращения. В сфере последнего в то время происходили крупные перемены, больно задевавшие интересы широких слоев населения и особенно торгового класса. Во-первых, в связи с приливом в Европу американского серебра и золота происходила «революция цен», неуклонное вздорожание товаров, вызывавшее всеобщее недовольство и жалобы на недостаток денег. Во-вторых, в торговле между сравнительно отсталой Англией и более развитой Голландией вексельный курс часто складывался неблагоприятно для Англии, т. е. голландская денежная единица приравнивалась к большему количеству английских денежных единиц (шиллингов). Становилось поэтому выгодным вывозить полновесные английские золотые и серебряные монеты в Голландию для перечеканки. Наблюдался вывоз наличных денег из Англии, и широко распространялось убеждение, что именно в этом вывозе денег из страны заключается главный источник всеобщих жалоб на недостаток денег.

Ранним меркантилистам еще не была известна связь между сферой денежного обращения и сферой товарного обращения: они еще не понимали, что ухудшение вексельного курса для Англии и порождаемый этим вывоз наличной монеты из страны могут являться неизбежным результатом неблагоприятного для Англии торгового баланса. Подходя к обсуждению злободневного явления как практики, не склонные к исследованию его отдаленных причин, они чаще всего искали причину отлива денег в сфере самого денежного обращения, а именно в порче монеты. В начале XVI века порча монеты королями, распространенная в то время в разных европейских государствах, приняла широкие размеры и в Англии. Королями выпускались новые монеты одинакового номинального достоинства с прежними, но содержавшие меньшее количество металла. Так как новые, более легковесные монеты по закону приравнивались к прежним полноценным, то выгодно было вывозить последние за границу для перечеканки или обмена на иностранную монету. Этот факт вытеснения из внутреннего обращения лучших монет худшими и отлива первых за границу был отмечен еще в середине XVI века одним из ранних меркантилистов, Томасом Грэшамом (так называемый теперь «закон Грэшама»). В порче английской монеты склонны были ранние меркантилисты видеть причину обесценения английской валюты по сравнению с голландской (т. е. причину ухудшения вексельного курса) и вывоза благородных металлов из страны.

Порча монеты, ухудшение вексельного курса и утечка денег за границу, эти печальные явления денежного обращения больше всего привлекали к себе внимание ранних меркантилистов. Чтобы избавиться от этих зол, меркантилисты рекомендовали ряд мер принудительно-государственного характера, относящихся непосредственно к сфере денежного обращения. Они требовали от правительства выпуска полновесной монеты, рекомендовали принудительное регулирование вексельного курса (т. е. запрещение частным лицам платить за иностранную монету больше положенного числа английских шиллингов). Но еще громче и настойчивее они требовали запрещения вывоза денег из Англии и принятия строжайших мер против утечки благородных металлов за границу. Эти советы меркантилистов не достигали цели. Выпускать полновесную монету правительство не имело ни возможности, ни охоты. Остальные же рекомендовавшиеся меркантилистами меры являлись лишь попыткой закрепить и оживить традиционную и уже устаревшую правительственную практику. Правительство и раньше строжайшим образом запрещало вывоз денег из Англии. Оно и раньше пыталось принудительно регулировать вексельный курс через посредство «королевских менял», которые производили размен иностранной валюты на английскую по официально фиксированному курсу. Но эти попытки были бессильны остановить действие стихийных законов товарного и денежного обращения, законов, остававшихся еще вне поля зрения ранних меркантилистов.

Ярким памятником меркантилистических воззрений ранней эпохи является сочинение, вышедшее в 1581 году под инициалами W. S., под названием «Краткое изложение некоторых жалоб наших соотечественников». Одно время автором этого сочинения считали знаменитого писателя Вильяма Шекспира, но более распространенное мнение приписывало авторство Вильяму Стаффорду новейшие ученые доказали, что упомянутое сочинение, напечатанное в 1581 г., было написано еще в 1549 г. Джоном Гельсом. В дальнейшем мы будем называть е го сочинением Гельса (Стаффорда).

Сочинение написано в виде диалога между представителями разных классов населения: рыцарем (землевладельцем), фермером (земледельцем), купцом, ремесленником и богословом. Последний, видимо, выражает взгляды самого автора и старается примирить интересы всех классов населения. Все спорящие жалуются на дороговизну, причем каждый из них взваливает вину за нее на представителей другого класса. По словам рыцаря, купцы настолько подняли цены всех товаров, что землевладельцам не остается ничего другого, как совершенно бросить свое хозяйство или перейти от земледелия к более выгодному овцеводству. Фермер-земледелец жалуется на огораживания земель под пастбища и повышение арендной платы землевладельцами. Купец и ремесленник жалуются на повышение заработной платы рабочих и на упадок торговли.

Богослов, желая примирить интересы всех спорящих, выдвигает на первый план общие причины обеднения всего государства. Эти причины заключаются в вывозе наличных денег из страны, который в свою очередь является следствием порчи и ухудшения английской монеты. Старая, полноценная английская монета быстро уходит за границу: «всякая вещь уходит туда, где она наиболее ценится; понятно поэтому, что и наши сокровища ушли от нас прочь». Кроме того, это же ухудшение монеты вызвало огромное вздорожание импортных (ввозимых из-за границы) товаров, цена которых поднялась на целую треть. Иностранные купцы утверждают, что они продают свои товары не с бо́льшим барышом, чем раньше, но вынуждены поднять их цены по причине ухудшения английской монеты. Ведь «монета ценится не по имени, а по содержанию и количеству» С другой стороны, цены товаров, покупаемых иностранцами в Англии, поднялись в меньшей степени. Мы дешево продаем свои собственные продукты, преимущественно сырье, а иностранцы, переработав его в промышленные изделия, продают нам последние по дорогой цене. Так, из английской шерсти иностранцы делают материи, шляпы, платки и т. д., из английских кож — перчатки и пояса, из английского олова ложки и блюда, и все эти изделия ввозят опять в Англию. «Долго ли мы будем оставаться такими глупцами, чтобы видеть и терпеть этот постоянный грабеж нашего добра и наших сокровищ?» «Иностранцы заставляют нас платить, в конце концов, за наш собственный материал; на нас же падают все иностранные таможенные пошлины, издержки обрабатывания товара и, наконец, пошлина при его обратном ввозе в Англию. Между тем, если бы те же предметы были сработаны в королевстве, наши соотечественники получили бы лишний заработок вместо иностранцев, пошлины были бы платимы иностранцами, и чистая прибыль осталась бы в королевстве».

Итак, внешняя торговля, заключающаяся в вывозе сырья и привозе дорогих иностранных изделий, становится насосом для выкачивания денег из страны. Это относится, главным образом, к импортной (ввозной) торговле. Следует различать три класса промышленников и торговцев: некоторые из них удаляют деньги из страны (а именно: торговцы ввозными товарами, например, колониальными, виноторговцы, модистки и т. д.); ко второму классу принадлежат промышленники, которые полученные в стране деньги в ней же и тратят (портные, мясники, булочники); наконец, к третьему классу принадлежат лица, перерабатывающие шерсть в материи и обрабатывающие кожи. Этот третий разряд промышленников, работающих на вывоз и привлекающих деньги в страну, заслуживает всяческого покровительства и поощрения государственной власти. Необходимо поощрять переработку английского сырья в самой же Англии. Для этого рекомендуется запретить или затруднить вывоз необработанного сырья из Англии и запретить ввоз иностранных промышленных изделий. Нам выгоднее покупать собственные изделия, хотя бы и по более дорогой цене, чем иностранные.

Необходимость таможенного покровительства для насаждения туземной промышленности иллюстрируется Гельсом (Стаффордом) на следующем примере: «Однажды я спросил книготорговца, по чему белая и серая писчая бумага не делается у нас так же как за морем? На это я получил следующий ответ: несколько времени назад один человек начал выделывать бумагу, но скоро закрыл фабрику, ибо увидел, что не может ее делать теперь так же дешево, как за границей. Но я уверен, прибавил книгопродавец,— что, если бы ввоз иностранной бумаги был запрещен или даже обложен более высокой пошлиной, то скоро у нас качали бы делать бумагу дешевле иностранной».

Гельс (Стаффорд) является типичным представителем раннего меркантилизма, соответствовавшего отсталым хозяйственным условиям Англии XVI века. Со страниц его книги на нас глядит сравнительно отсталая страна с преобладающим вывозом сырья и ввозом промышленных изделий, страдающая от засилья иностранного купечества. Внимание автора направлено прежде всего на явления денежного обращения. В порче монеты и вывозе денег он видит причину всех зол. Англия, по его мнению, беднеет прежде всего потому, что иностранцы увозят из нее деньги, другие страны от прилива денег богатеют. Чтобы прекратить вывоз денег, являющийся результатом невыгодного для Англии вексельного курса, необходимо, во-первых, сделать монету полноценной в целях придания устойчивости вексельному курсу и, во-вторых, сократить ввоз иностранных промышленных изделий. Гельс (Стаффорд), таким образом, рекомендует, наряду с улучшением монеты, добиваться также улучшения торгового баланса: «Мы должны всегда стараться покупать у иностранцев не больше, чем сколько мы им продаем; в противном случае, мы сделаем себя бедными, а их богатыми». Но, в отличие от позднейших меркантилистов, которые вскрыли закономерную зависимость изменений вексельного курса данной страны от активного или пассивного характера ее торгового баланса, Гельс (Стаффорд), в согласии с идеями «системы денежного баланса», склонен скорее понимать связь между обоими этими явлениями в обратном виде: по его мнению, порча монеты вызывает ухудшение вексельного курса для Англии, а последнее влечет за собой огромное вздорожание привозных и иностранных товаров, усугубляющее пассивный характер торгового баланса для Англии. Улучшения торгового баланса Гельс (Стаффорд), в отличие от позднейших меркантилистов, ожидает не столько от увеличения английского вывоза (он даже требует сокращения вывоза, поскольку в нем преобладало сырье), сколько от сокращения ввоза иностранных изделий. Такое представление соответствовало неразвитой форме английского капитализма, переходному периоду, когда английская буржуазия уже требовала сокращения вывоза сырья, но еще не могла надеяться на широкий вывоз своих промышленных изделий за границу. В этот период протекционизм носил еще оборонительный, а не наступательный характер: Гельс (Стаффорд) еще не мечтал о завоевании иностранных рынков для английских изделий, его главным идеалом является насаждение туземной промышленности для переработки английского сырья и вытеснения иностранных изделий с внутреннего рынка.

Идеи раннего меркантилизма встречаются и у некоторых писателей начала XVII века: Миссельдена, Малейнса и Милльса. Не понимая зависимости вексельного курса от торгового баланса, они надеются улучшить первый непосредственно мерами государственного принуждения. Миссельден советует государственной власти фиксировать вексельный курс при помощи договоров с другими государствами. Малейнс, в целях улучшения вексельного курса и прекращения вывоза денег, советует восстановить все строгие ограничительные правила эпохи раннего меркантилизма, например, восстановить должность «королевских менял», принудительно устанавливавших курс иностранных монет (т. е. вексельный курс), запретить купцам вносить иностранцам платежи золотом и т. д. Милльс идет еще дальше и даже возражает против отмены старинной монополии «складочных мест». Миссельден признает устарелость подобных ограничений, но и он безусловно возражает против всякого вывоза денег за границу. В этом пункте все ранние меркантилисты сходились между собой, и в этом же пункте проявилось с наибольшей силой различие между ними и позднейшими меркантилистами.

Глава 5. Меркантилистическое учение в пору его расцвета (Томас Ман)

С дальнейшим развитием английской торговли и промышленности, стеснительные ограничения ранней меркантилистической эпохи, как мы уже видели выше⁵, неизбежно оказались устаревшими и частью были отменены, частью, продолжая формально существовать, на практике теряли свое прежнее значение. С тех пор как английские купцы начали деятельно искать новые иностранные рынки для сбыта своих товаров, была отменена система «складочных мест». С другой стороны, после вытеснения ганзейцев и итальянцев английские купцы завязали непосредственные сношения с Востоком, где закупали колониальные продукты. Для закупки этих товаров необходим был вывоз из Англии наличных денег. Прежние законы об абсолютном запрещении вывоза денег, хотя формально оставались в силе до 1663 года, на практике уже допускали изъятия. Особенно относится это к английской Ост-Индской Компании, которая развила обширнейшую торговлю с Индией. Оттуда она привозила пряности, индиго, мануфактурные и шелковые товары, которые частью оставались в самой Англии, частью же перепродавались с большой прибылью в другие европейские страны. Эта в высшей степени выгодная транзитная торговля, в которой Англия играла роль перепродавца иностранных продуктов, требовала вывоза из Англии значительных сумм наличных денег. Общая сумма ввоза из Индии в Англию превышала сумму вывоза из последней в первую, и, следовательно, разницу приходилось покрывать вывозом из Англии в Индию наличных денег. Ост-Индская Компания не могла бы продолжать свою торговлю без вывоза из Англии денег. С другой стороны, вывоз Компанией денег вызывал ожесточенные нападки на нее со стороны ревнителей старых ограничительных правил. «Ост-индская торговля погубит бо́льшую часть промышленности, если этому не помешать»,— такое мнение высказывалось еще в конце XVII века, а в начале этого века составляло почти всеобщее убеждение. Сторонники ост-индской торговли, в поисках аргументов против абсолютного запрещения вывоза денег, должны были подвергнуть критике устарелые воззрения ранних меркантилистов. В противовес прежней системе «денежного баланса», они развили новую теорию «торгового баланса». Наиболее яркое выражение эти новые взгляды получили в сочинении члена правления Ост-Индской Компании Томаса Мана (родился в 1571 г., умер в 1641 г.). Это сочинение Мана «Богатство Англии через внешнюю торговлю» (написано в 1630‑х годах, но напечатано только после смерти автора, в 1664 г.), ставшее, по выражению Энгельса, «евангелием меркантилистов», является наиболее типичным произведением меркантилистической литературы.

Ман не решается оспаривать старые взгляды о пользе для страны привлечения благородных металлов или, как он выражается, умножения ее «сокровищ». Но он доказывает, что умножение «сокровищ» в стране не может быть достигнуто никакими принудительными государственными мерами, направленными на непосредственное регулирование денежного обращения (запрещение вывоза денег, фиксация вексельного курса, изменение металлического содержания монет и т. п.). Прилив или отлив благородных металлов зависит исключительно от активного или пассивного характера торгового баланса. «Средством для увеличения нашего богатства и нашего запаса благородных металлов является внешняя торговля, в которой мы должны всегда держаться такого правила, чтобы ежегодно продавать иностранцам своих товаров на бо́льшую сумму, чем мы потребляем их товаров. Предположим, что наша страна обильно снабжена сукном, оловом, свинцом, рыбой и другими туземным товарами, и что мы ежегодно вывозим излишек этих товаров в чужие страны на сумму 2 200 000 фунтов стерлингов. Благодаря этому мы получаем возможность покупать за морем и ввозить для нашего потребления иностранных товаров на сумму, скажем, в 2 000 000 фунтов стерлингов. Если мы будем придерживаться такого правила в нашей торговле, мы можем быть уверены, что наше королевство будет обогащаться ежегодно на 200 000 фунтов стерлингов, которые непременно вернутся в нашу страну в виде благородных металлов».

Итак, прилив денег в страну является результатом активного торгового баланса. Отсюда следует, что привлечение денег в страну может быть достигнуто не стеснительными правилами раннего меркантилизма, а широкой системой экономической политики, направленной на улучшение торгового баланса путем роста вывозной торговли, судоходства и промышленности, работающей на вывоз. Очевидно, что улучшение торгового баланса может быть достигнуто либо сокращением товарного ввоза, либо расширением вывоза. И здесь мы опять замечаем характерное различие между Маном и его предшественниками. Если ранние меркантилисты требовали запрещения вывоза денег и сокращения ввоза иностранных товаров, то Ман главные свои надежды возлагает на расширение вывоза товаров из Англии. Это различие точек зрения явилось отражением постепенного перехода Англии от ввоза иностранных изделий к вывозу собственных. Ман выступает представителем возмужавшего торгового капитала, ищущего новых рынков и стремящегося к расширению вывоза. Если Гельс (Стаффорд) хочет оградить внутренний английский рынок от наплыва иностранных изделий, то Ман думает уже о завоевании иностранных рынков для Англии. Правда, Ман не прочь также сократить и ввоз иностранных товаров, но он возражает против прежних запретительных мер, направленных к этой цели, а именно против прямого запрещения ввоза иностранных товаров. Такая мера вызовет подобные же запрещения со стороны других стран, что нанесет ущерб английскому вывозу. А между тем именно расширение вывоза является главной целью Мана.

Ман настойчиво требует поощрения и расширения вывозной торговли, судоходства и промышленности, работающей на вывоз. Англия должна извлекать пользу не только из своих «естественных» продуктов, т. е. излишков своего сырья, но и из «искусственных» продуктов, т. е. промышленных изделий собственного производства и товаров, ввезенных из других стран (например, из Индии). Для этого необходимо поощрять: 1) промышленную переработку сырья внутри страны, с целью вывоза готовых изделий, и 2) транзитную торговлю, т. е. ввоз иностранных продуктов из одних стран (например, из Индии) для перепродажи их по более дорогой цене в другие страны. «Переработка» сырья и «перепродажа» иностранных товаров,— таковы основные источники обогащения страны, восхваляемые Маном.

«Известно, что мы сами извлекаем меньшую выгоду из нашего собственного сырья, чем из его переработки», так как ценность изготовляемых нами пушек и ружей, гвоздей и плугов во много раз превосходит ценность железа, из которого они сделаны, как и цена сукна выше цены шерсти. Следовательно, «промыслы приносят бо́льшую выгоду, чем обладание сырьем», и потому требуют усиленного поощрения. Необходимо завоевать рынки для вывоза наших промышленных изделий, а это возможно только при удешевлении цены последних. «Мы можем продолжать продавать возможно более дорого до тех пор, пока высокая цена не приводит к сокращению сбыта. Но если дело идет о товарах, которые могут быть доставлены также и другими нациями или сбыт которых может быть сокращен вследствие потребления сходных товаров из других стран, то мы должны в этом случае продавать возможно дешевле, дабы не лишиться сбыта этих товаров». Опыт показывает, что, при удешевлении цены нашего сукна, мы расширили сбыт его в Турцию и вытеснили оттуда венецианцев. С другой стороны, когда несколько лет тому назад, вследствие чрезвычайно высоких цен на шерсть, наше сукно вздорожало, мы временно потеряли половину нашего сбыта за границу. Удешевление цены нашего сукна на 25% может вызвать расширение сбыта более чем на 50%, и, следовательно, ущерб отдельного купца от дешевых цен более чем уравновешивается пользой для всей страны. Эти рассуждения Мана о пользе дешевых цен показывают, какие значительные перемены произошли в экономических условиях Англии за время с середины XVI до середины XVII века. Ранние меркантилисты жаловались на продажу английского сырья по слишком дешевой цене, и некоторые из них рекомендовали принять меры к повышению цен на вывозимые товары. Ко времени Мана положение изменилось: теперь, когда вывоз сырья уступил место вывозу промышленных изделий, перед Англией стояла задача возможного расширения вывоза и вытеснения многочисленных конкурентов. Там, где монопольный захват рынка был невозможен, приходилось выбивать иностранных конкурентов при помощи дешевых цен⁶.

Страна должна извлекать выгоду не только от переработки сырья и вывоза собственных промышленных изделий, но и от перепродажи иностранных продуктов. Защите транзитной торговли, в частности ост-индской, от нападок противников Ман посвящает главное свое внимание. Ввоз иностранных товаров, с последующим вывозом их для перепродажи в другие страны, обогащает все государство и королевскую казну. Особенно выгодна транзитная торговля с более отдаленными странами, например, с Ост-Индией. Там мы можем закупать колониальные товары по очень низкой цене, например, перец по 3 пенса за фунт, в то время как цена его на европейских рынках равна 24 пенсам. Правда, купец не зарабатывает всей разницы в 21 пенс, так как далекое плавание требует огромных расходов на перевозку, наем и содержание матросов, страхование, таможенные пошлины, налоги и проч. Но все эти суммы, при перевозке на английских судах, остаются в пределах самой Англии и обогащают ее за счет других стран. «На индийских товарах мы зарабатываем больше, чем те страны, откуда эти товары происходят и естественное богатство которых они составляют». И в данном случае развитая торговля приносит стране бо́льшую выгоду, чем ее «естественные» богатства, не оплодотворенные торговлей и промышленностью.

Ост-индская торговля вызывала, как мы уже знаем, нарекания ввиду необходимости вывоза денег в Индию для оплаты ввозимых оттуда товаров. Ман поэтому подробно разбирает вопрос о пользе или вреде вывоза денег в Индию. Выше мы предполагали, что общая сумма английского вывоза превышает общую сумму ввоза на 200 000 фунт. стерл., которые притекают в Англию в виде наличных денег. Что делать с этими деньгами? Сторонники запрещения вывоза денег советуют оставить их в самой Англии. Но Ман решительно возражает против этого: «Если, приобретя некоторое количество денег через торговлю, мы решимся во что бы то ни стало сохранять их в государстве, то заставит ли это другие нации потреблять больше наших товаров, и расширится ли наша торговля? Конечно, такие благоприятные результаты не будут иметь места, и скорее можно ожидать даже противного». Деньги в этом случае будут лежать в стране в качестве мертвого сокровища. Для извлечения из этих денег пользы необходимо пустить их в дальнейший торговый оборот. Если, например, из указанной суммы мы вывезем 100 000 фунт, стерл. в Ост-Индию для закупки товаров и перепродажи в другие страны по более высокой цене (например, за 300 000 фунт, стерл.), то страна из этой операции извлечет большую прибыль. Правда, мы таким образом увеличиваем наш товарный ввоз, но лишь с тем, чтобы в еще большей степени увеличить в последующем наш вывоз. Противники ост-индской торговли говорят, что в обмен за вывозимые нами деньги мы получаем только товары, а не деньги. Но, если мы сами этих товаров не потребляем, а покупаем для дальнейшей перепродажи, то вся разница между их покупной и продажной ценами непременно должна вернуться к нам «в виде денег или опять в виде пригодных для вывоза товаров», а «кто имеет товары, тот может достать и деньги» путем их продажи с прибылью. Каждая сумма денег, вывозимая нами в Индию, возвращается к нам, увеличенная прибылью. «Волны торговли, уносящие из страны ее денежные запасы, превращаются в широкий поток, приносящий ей все новые денежные суммы». Вывоз денег для нужд транзитной торговли приносит стране огромную прибыль. «Если бы мы стали судить о земледельце только в минуту посева, когда он разбрасывает по земле множество хлебных зерен, то мы могли бы принять е го за безумца. Но если мы вспомним в то же время о жатве, составляющей цель его забот, то мы можем по достоинству оценить е го труды и вытекающее из них изобилие».

Сочинение Мана дает нам яркое представление о меркантилистической литературе в пору ее расцвета. Ман пишет, как практик, стоящий перед практическими вопросами и предлагающий практические решения. В поисках аргументов против старых ограничений, регулирующих непосредственно денежное обращение, Ман приходит к учению о зависимости движения денег и вексельного курса от характера торгового баланса. Не возражая против важности привлечения денег в страну, он единственным пригодным для этого средством считает улучшение торгового баланса путем роста внешней торговли, судоходства и промышленности, работающей на вывоз. Таким образом идея ранних меркантилистов, что деньги составляют важнейшую составную часть национального богатства, связывается с идеей позднейших меркантилистов, что внешняя торговля составляет важнейший источник национального обогащения. Меркантилистическая литература вращается, главным образом, вокруг обсуждения этих двух основных тем: 1) о важности денег и средствах привлечения их в страну и 2) о внешней торговле и торговом балансе.

Позднейшие фритредеры, начиная с физиократов и Адама Смита, упрекали меркантилистов в непонимании того, что: 1) не деньги, а продукты составляют истинное национальное богатство, и что: 2) не внешняя торговля, а производство составляет источник действительного обогащения нации. Но эти критики не понимали, что своими, с теоретической точки зрения наивными, формулами меркантилисты пытались разрешить основные проблемы той эпохи и того социального класса, к которому они принадлежали: проблемы превращения натурального хозяйства в денежное и первоначального накопления капиталов в руках торговой буржуазии. Как представители последней, меркантилисты были прежде всего заинтересованы в том, чтобы бо́льшая часть национального хозяйства была вовлечена в сферу денежного обмена. Рост национального богатства интересовал их не как прирост продуктов или потребительных стоимостей, а как прирост продуктов, могущих быть проданными или превращенными в деньги, т. е. как прирост меновых стоимостей. Меркантилисты, конечно, отлично понимали, что народ питается хлебом и мясом, а не золотом. Но, при слабом развитии денежного хозяйства, когда хлеб и мясо производились еще в значительной мере для собственного потребления и не могли быть в любой момент реализованы на рынке, меркантилисты усматривали меновую стоимость не в самих продуктах, а в деньгах. Так как не все продукты труда являлись меновыми стоимостями, т. е. товарами, способными к превращению в деньги, то естественно было смешение меновой стоимости с натуральной формой того продукта, который выполняет роль денег, т. е. золота и серебра. При всей теоретической наивности такого смешения, характерная для раннего меркантилизма усиленная погоня за благородными металлами являлась отражением болезненного процесса перехода от натурального хозяйства к товарно-денежному. Прилив благородных металлов в страну должен был служить орудием для ускорения этого процесса в интересах торговой буржуазии. Так как ареной наиболее широкого развития денежного обмена являлась в то время внешняя торговля (которая вместе с тем для стран, не имевших собственных золотых и серебряных рудников, служила единственным средством привлечения благородных металлов), то усиленная погоня за благородными металлами связывалась со стремлением к усиленному развитию внешней торговли и к форсированию вывоза (учение о торговом балансе).

Преувеличенная оценка меркантилистами роли внешней торговли объяснялась не только тем, что последняя открывала широкую возможность превращения продуктов в деньги и привлечения последних в страну: внешняя торговля давала также огромные прибыли и содействовала первоначальному накоплению капиталов в руках торгового класса. Торговая буржуазия стремилась не к росту денежного хозяйства вообще, а именно к росту денежно-капиталистического хозяйства. Одновременно с превращением продуктов в деньги должно было происходить накопление последних и превращение их в капитал, т. е. в деньги, приносящие прибыль. А прибыль в широких размерах доставлялась в то время прежде всего внешней, в частности колониальной торговлей. Дешевая покупка товаров на одних рынках, часто находившихся в монопольном обладании купечества или торговых компаний данного государства (например, колонии), и продажа их по высоким ценам на других рынках являлись источником быстрого обогащения и накопления капиталов. Не говоря уже о прямом грабеже колоний и насильственном отнятии продуктов у их жителей, даже «мирная» внешняя торговля той эпохи давала возможность купечеству, занимавшему почти монопольное положение между производителями (например, жителями колоний или кустарями) и потребителями (например, землевладельцами или крестьянами), эксплуатировать в свою пользу и тех и других. Купцы обогащались от покупки товара у производителя по цене ниже его стоимости и от продажи его потребителю по цене выше его стоимости. Основной источник торговой прибыли того времени составлял такой обмен не-эквивалентов. Естественно поэтому, что меркантилистам прибыль была известна только в виде чисто торговой прибыли, «прибыли от отчуждения» (profit upon alienation), имеющей своим источником торговую надбавку к цене товара.

Раз прибыль получается благодаря обмену не-эквивалентов, то понятно, что выгодности акта обмена для одного из участников соответствует убыточность е го для другого участника. Что́ один выигрывает, то другой проигрывает. Поэтому внутренняя торговля приводит только к перераспределению богатств между отдельными жителями данной страны, не обогащая страны в целом. Средством увеличения национального богатства в целом является только внешняя торговля, в которой одна нация обогащается за счет другой. «Когда продукты потребляются внутри страны, один выигрывает только то, что теряет другой, и нация вообще совсем не обогащается; но все, что потребляется за границей, представляет явную и верную прибыль», в этих словах Д’Эвенент в конце XVII века резюмировал общее убеждение меркантилистов о наибольшей выгодности внешней торговли и отраслей промышленности, работающих на вывоз. «Мануфактура выгоднее сельского хозяйства, а торговля выгоднее мануфактуры». «Один моряк сто́ит трех крестьян» (Петти). Не следует думать, что Петти обнаруживал в этих словах полное непонимание значения сельского хозяйства как источника предметов продовольствия для страны. Петти хотел сказать, что при отсутствии капитализма в сельском хозяйстве и слабом проникновении его в промышленность ареной широкого развития капиталистического хозяйства и усиленного накопления капиталов является торговля, особенно внешняя.

Как видим, преувеличенная оценка меркантилистами роли денег коренилась в условиях переходной эпохи от натурального хозяйства к товарно-денежному, а преувеличенная оценка ими внешней торговли вытекала из роли последней в качестве источника огромных прибылей и арены быстрого накопления капиталов. Обе идеи меркантилистов, подвергавшиеся впоследствии жестокому осмеянию как абсурдные, являлись отражением исторических условий эпохи торгового капитала и реальных интересов тех общественных классов, представителями которых меркантилисты выступали. Преобладающий интерес меркантилистов к вопросам экономической политики и младенческое состояние экономической теории побуждали их удовлетворяться теоретически слабыми и наивными формулами, если только последние в общем отвечали практическим запросам эпохи. Меркантилисты не оставили нам цельной экономической теории, охватывающей явления капиталистического хозяйства в целом. В их сочинениях мы находим только зародыши теоретических идей, впоследствии развитых и обоснованных другими экономистами. При этом теоретическая судьба обеих частей меркантилистического учения, а именно учения о меновой стоимости и деньгах, с одной стороны, и учения о внешней торговле и прибыли, с другой,— оказалась различной. С изменением условий торговли и развитием промышленного капитализма, ошибочность учения о внешней торговле, как единственном источнике прибыли, стала очевидной. Дальнейшее развитие экономической мысли, в лице физиократической и классической школ, заключалось в отрицании меркантилистического понимания внешней торговли и прибыли. Напротив, встречающиеся в меркантилистической литературе зародыши учения о меновой стоимости и деньгах обнаружили способность к дальнейшему теоретическому развитию: они были восприняты последующими школами, освобождены от наивного смешения меновой стоимости с деньгами и денег с золотом и серебром, и развиты далее. Глубокий интерес меркантилистов к проблеме торговли, к процессу обмена товара на деньги, дал им возможность высказать целый ряд верных мыслей о меновой стоимости и ее денежной форме. В частности в меркантилистической литературе мы находим в зародышевом виде теорию трудовой стоимости, сыгравшую огромную роль в дальнейшем развитии науки.

Глава 6. Реакция против меркантилизма (Норс)

Томас Ман, хотя и возражал против устарелых запрещений вывоза денег, признавал, однако, необходимость государственного регулирования внешней торговли в целях улучшения торгового баланса и привлечения в страну денег. Первую принципиальную критику меркантилистической политики мы находим в «Рассуждении о торговле» Дэдлея Норса, появившемся в 1691 г. Норс, крупный купец, а впоследствии генеральный таможенный комиссар, выступает защитником торгового и денежного капитала, который в процессе своего развития уже начал чувствовать стеснительность чрезмерной опеки государственной власти. Норс является первым и ранним провозвестником идей свободной торговли. Свое сочинение он посвящает обсуждению двух основных тем: во-первых, вопросу об ограничениях, которым правительство подвергало внешнюю торговлю в целях привлечения в страну денег, и, во-вторых, вопросу о законодательном ограничении уровня процента. В обоих этих вопросах Норс последовательно требует невмешательства государства в экономическую жизнь.

Меркантилисты, признавая целью внешней торговли привлечение в страну денег, видели в торговле прежде всего обмен продукта (потребительной стоимости) на деньги (меновую стоимость). У Норса намечается другое понимание торговли: последняя заключается в обмене одних продуктов на другие, внешняя же торговля заключается в обмене продуктов одной нации на продукты другой нации, ко взаимной выгоде обеих. Деньги являются только посредником в этом обмене. «Золото и серебро и сделанные из них деньги представляют собой только единицы меры и веса, благодаря которым обращение совершается лучше, чем без них». Не в приливе или отливе денег следует искать причину расцвета или упадка торговли, а, наоборот, с ростом торговли увеличивается и количество денег.

Широкая публика держится другого мнения и склонна приписывать застой в торговле недостатку денег. Купец, товар которого не находит себе сбыта, видит причину этого в недостатке денег в стране; но он глубоко заблуждается. «Исследуем этот вопрос ближе. Кто жалуется теперь на недостаток денег? Начнем с нищего: он жалуется, что теперь стало мало денег. Но зачем они ему нужны? —Чтобы купить хлеба. Итак, дело не в деньгах, а в хлебе и других предметах необходимости, в которых нищий нуждается. Далее, на недостаток денег жалуется фермер: он думает, что, если бы в стране было более денег, он получил бы лучшую цену за свои продукты. Но в таком случае, нужда опять-таки не в деньгах, а в хорошей цене за хлеб и скот, которые фермер желал бы продать, но не может». Такое отсутствие сбыта является следствием чрезмерного предложения хлеба и скота или недостаточного спроса на них (вследствие бедности потребителей или закрытия вывоза за границу).

Торговля, следовательно, страдает от приостановки непрерывного обмена товаров, а не от недостатка денег. Вообще нельзя ссылаться на недостаток денег, так как в стране всегда имеется ровно столько денег, сколько требуется для нужд торговли, т. е. товарного обмена. «Богатая торговая нация не может испытывать недостатка в монете для потребности своей торговли»: если даже она не чеканит собственной монеты, она будет снабжена в достаточном количестве иностранной монетой.

С другой стороны, «если количество денег будет превышать количество, необходимое для торговли, монеты будут иметь не бо́льшую стоимость, чем серебро в слитках, и при случае будут переплавляться». Норс приходит, следовательно, к идее саморегулирования денежного обращения в соответствии с потребностями товарного обращения. Нечего бояться недостатка денег в стране, как и бесполезно принимать принудительные государственные меры к увеличению их количества.

Меры, направленные к задержке денег в стране, только тормозят торговлю. «Положим, будет постановлен закон, что никакой человек не может вывозить денег из известного города или провинции, хотя и вправе везти туда всякие товары, так что все деньги, которые каждый принесет туда с собой, он должен там и оставить, не вывозя назад. Последствием такой меры было бы, что этот город или провинция оказались бы отрезанными от всей нации, и никто не посмел бы явиться на тамошний рынок с деньгами, по той причине, что он должен непременно покупать, желает ли этого или нет. С другой стороны, жители этого города, не имея позволения вывозить деньги, могут отправляться на другие рынки только в качестве продавцов, а не покупателей. Итак, не приведет ли это постановление данный город в жалкое состояние по сравнению с его соседями, которые имеют свободную торговлю?». Такая же печальная участь постигнет и целую нацию, которая введет подобные ограничения в торговле, ибо «что касается торговли, нация во всех отношениях занимает в мире точно такое же положение, какое город занимает в государстве или семья в городе». Возможно более свободная и нестесняемая международная торговля,— таков идеал Норса.

Меры к задержанию в стране денег, превращая последние в праздно лежащее сокровище, приносят стране прямой убыток. «Никто не становится богаче оттого, что держит все свое состояние при себе в виде денег, серебряной посуды и т. п., наоборот, он становится от этого беднее. Тот человек богаче всех, имущество которого возрастает,— заключается ли оно в земле, сдаваемой в аренду, или в капитале, отданном на проценты, или в товарах, вложенных в торговлю и промышленность. Если бы кому-нибудь пришла в голову мысль превратить все свое имущество в деньги и оставить без употребления, он скоро почувствовал бы приближение бедности». Не накоплять наличные деньги, а непрерывно пускать их в обращение в виде денежного капитала, приносящего прибыль,— таков единственный путь обогащения как для отдельного лица, так и для целой нации. Не в накоплении денежных сокровищ, а в росте торговли, прибыли и капиталов видит Норс залог преуспеяния для страны. В полемике против меркантилистической политики он преодолевает и теоретическое заблуждение меркантилизма, заключавшееся в смешении денег (благородных металлов) с меновой стоимостью вообще, с одной стороны, и с капиталом, с другой стороны. Признавая деньги посредником обмена и мерилом стоимости самих товаров, Норс приближается к пониманию различия между деньгами и меновой стоимостью. Еще яснее проводит он, развивая дальше мысли, намеченные уже у Мана, различие между деньгами и капиталом. Уже Ман видел в активном торговом балансе не столько средство привлечения и накопления благородных металлов, сколько признак роста вложенных в торговлю капиталов и притекающих в страну прибылей. Но он все же рекомендовал государственной власти следить за торговым балансом и принимать меры к его улучшению. Норс же сознательно стремится именно к увеличению торговых капиталов и прибылей и лучшее средство для этого видит в свободе торговли, не стесняемой государственным вмешательством.

Тот же принцип невмешательства государственной власти отстаивал Норс и в вопросе об уровне процента,— вызывавшем в XVII и XVIII веках самые горячие споры и породившем обширную литературу. В этом вопросе резко сталкивались интересы землевладельческого класса и денежных капиталистов. Средневековые правила о запрещении взимания процентов были в Англии отменены в 1545 году Генрихом VIII, разрешившим взимать процент по ссудам в размере не свыше 10% в год. В начале XVII века этот законный максимум был понижен до 8%, а в 1652 году — до 6%. Особенно настойчиво добивались дальнейшего понижения процентной нормы дворяне-землевладельцы, которые вели разгульный образ жизни и попадали в лапы ростовщиков, ссужавших им деньги. Понижение процентной нормы было выгодно землевладельцам в двух отношениях: во-первых, с понижением процента они платили ростовщикам меньше процентных денег по своим ссудам, и, во-вторых, повышалась, цена земли, что открывало возможность более выгодной ее продажи. В 1621 году Кольпепер, рьяный защитник землевладельцев, писал: «Всюду, где деньги дороги, земля дешева, а где деньги дешевы — земля дорога». «Высокий ссудный процент заставляет продавать землю по дешевой цене».

Требования землевладельцев о понижении процента поддерживались и некоторыми кругами промышленной и торговой буржуазии, в частности заинтересованными в делах Ост-Индской Компании: чем ниже был процент по ссудам, тем охотнее рантье помещали свои свободные денежные средства в акции этой Компании, и тем выше поднимался курс акций. Чайльд в 1668 году писал, что, при высокой норме ссудного процента (6%), никто не захочет вкладывать свои деньги в опасную заокеанскую торговлю, чтобы получать только 8 — 9 %. Ссылаясь на пример Голландии с ее низким процентом, Чайльд и другие писатели видели в низком проценте залог оживления и успехов торговли и требовали законодательного понижения нормы процента.

С другой стороны, защитники денежного капитала требовали полной отмены государственного регулирования уровня ссудного процента, доказывая, что оно идет на пользу, главным образом, праздным землевладельцам, а не торговому классу. Действительно, широким кругам купечества эти законы не приносили пользы: несмотря на законную норму в 6%, купцы вынуждены были, в обход закона, кредитоваться, уплачивая гораздо более высокий процент (иногда доходивший до 33%). Поэтому целый ряд писателей, защищавших интересы денежного и торгового капитала, требовал отмены законодательного ограничения процента, как противоречащего «естественным» законам капиталистического хозяйства. К числу этих писателей принадлежал, наряду с Петти и Локком, также Норс.

По мнению Норса, понижение процента полезно скорее для дворян, чем для торговцев: «отданные в ссуду за процент деньги едва в десятой доле помещены у торговцев; наибольшая часть их отдана взаймы для поддержки роскоши и покрытия расходов людей, которые хотя и располагают крупным земельным имуществом, но тратят больше, чем оно приносит». Законодательное ограничение процента создает только трудности и опасности для купцов, добивающихся кредита, и тормозит торговлю. «Не низкий уровень процента имеет своим следствием увеличение торговли, а рост торговли приводит к понижению процента», увеличивая количество накопленных и ищущих помещения капиталов. Только беспрепятственный рост торговли, а не принудительные меры могут понизить уровень процента. Поэтому «государство сделает лучше всего, если предоставит заимодавцам и заемщикам заключать собственные соглашения, соответствующие данным условиям».

Характерно, что для оправдания процента на капитал Норс старается приравнять эту форму дохода к земельной ренте. «Подобно тому как землевладелец сдает в аренду свою землю, точно так же владельцы капитала сдают в аренду свой капитал. То, что они за это получают, называется процентом, но это только денежная рента, как доход с земли — земельная рента». Поэтому государственная власть так же мало может принудительно понижать процент с 5 до 4, как она не может понижать арендную плату за акр земли с 10 шилл. до 8 шилл. Такое же приравнивание процента на капитал к земельной ренте встречается у Петти и Локка. Практическое оправдание и теоретическое объяснение новой формы дохода, процента на капитал, было в ту эпоху возможно лишь путем приравнивая его к традиционной форме дохода, земельной ренте.

Сочинение Норса представляло замечательное для своего времени явление. Мы находим в нем первую формулировку фритредерских идей, получивших полное развитие впоследствии у Юма и Смита. Норс опередил свою эпоху и явился одним из самых ранних провозвестников разложения меркантилизма. Если меркантилисты видели в международной торговле шахматную игру, в которой выигрышу одной стороны всегда соответствует проигрыш другой, то Норс считал ее выгодной для всех участвующих в ней наций. Если меркантилисты различали «выгодные» и «невыгодные» отрасли торговли в зависимости от их влияния на торговый баланс, то Норс учил, что «не может существовать, торговли, невыгодной для народа, ибо, если бы таковая оказалась, люди ее оставили бы». Если меркантилисты защищали усиленную опеку государственной власти над экономической жизнью,— то Норс требовал свободы торговли и невмешательства государства, так как «нельзя людей принуждать к деятельности по предписанному образцу». Норсу принадлежит также и более глубокий анализ теоретических вопросов: он различает капитал от денег и отмечает саморегулирование денежного обращения в соответствии с потребностями товарного обращения.

Теоретический анализ у Норса играет, однако, еще подчиненную роль средства для более острой критики меркантилистической политики. Вопросы экономической политики все еще преобладали в литературе, и теоретические рассуждения носили отрывочный и незаконченный характер. Чтобы познакомиться с теоретическим наследием меркантилизма, нам придется сейчас вернуться хронологически немного назад, к Вильяму Петти, чтобы затем перейти к середине XVIII века, переходной эпохе от меркантилистической литературы к классической.

Глава 7. Эволюция теория стоимости (Вильям Петти)

В большинстве своем, меркантилистические писатели, как уже было нами отмечено, интересовались преимущественно вопросами экономической политики и не проявляли склонности к теоретическому исследованию явлений. Но необходимость обоснования тех или иных практических мероприятий все же заставляла их прибегать и к рассуждениям теоретического характера. Так, например, борьба против ограничений денежного обращения (запрещений вывоза монеты и т. п.) дала толчок к выработке теории торгового баланса. Со второй половины XVII века в английской меркантилистической литературе наблюдалось усиление теоретического интереса как под влиянием широкого, обобщающего характера математики и эмпирической философии XVII века (Бэкон, Гоббс), так и в виду необходимости более широкого и коренного пересмотра меркантилистических учений в соответствии с новыми, усложнившимися потребностями экономического развития.

Наряду с основным, «купеческим» направлением меркантилистической литературы, в ней появилось и «философское» течение, более склонное к теоретическим обобщениям. Наряду с узкими практиками, обсуждавшими злободневные практические вопросы, в числе меркантилистических писателей появились люди с широким научным кругозором (Петти) и виднейшие философы эпохи (Локк, Беркли, Юм). Даже сочинения авторов-практиков обнаруживали более глубокий интерес к теоретическим вопросам (Норс, Барбон, Кантильон). Наиболее ценное наследие это движение теоретической мысли, хоть еще зачаточное и незрелое, оставило в учении о стоимости и в учении о деньгах.

Проблема стоимости в современном виде могла быть поставлена только тогда, когда цеховое ремесло начало уступать место капиталистическому хозяйству. В эпоху средневекового ремесла цены на продукты регулировались цеховыми и городскими властями. Цеховые таксы на ремесленные изделия имели целью обеспечить ремесленникам «приличное пропитание» или вознаграждение за их труд. Неудивительно поэтому, что виднейшие церковные писатели XIII века, Альберт Великий и Фома Аквинский, учили, что стоимость продуктов зависит от «количества труда и издержек», затраченных на их производство. Эта формула, при своем внешнем сходстве с позднейшей теорией трудовой стоимости, глубоко отлична от нее. Она выросла на почве ремесленного, а не капиталистического хозяйства. Авторы ее имели в виду издержки ремесленника (на сырье и орудия) и «приличное» вознаграждение за его труд. Их интересовала не цена, которая действительно устанавливается в процессе рыночной конкуренции, а та «справедливая цена» (justum pretium), которая должна быть установлена властями в соответствии с традиционными условиями средневекового ремесла. Постановка проблемы стоимости носила «нормативный» характер.

Положение дел изменилось с появлением капиталистического хозяйства. Цеховые таксы все более уступали место процессу конкуренции между продавцами и покупателями. Регулированное ценообразование сменялось стихийным, рыночным ценообразованием. Из принудительно устанавливаемой и заранее фиксируемой величины цена превращалась в заранее неизвестный результат сложного процесса конкуренции. Если писатели XIII века обсуждали вопрос о том, какую цену следует установить, исходя из соображений справедливости, то мысль экономистов XVII века направилась в другую сторону: они хотели вскрыть закономерность, господствующую в процессе действительного образования цен на рынке. Нормативная постановка проблемы стоимости уступила место научно-теоретической.

Однако в эпоху раннего капитализма открыть в явлениях ценообразования известную закономерность было делом нелегким. Свободная конкуренция еще не охватывала всей сферы народного хозяйства и не обнаруживала в полной мере присущей ей закономерности. Действие ее было еще в значительной степени ограничено пережитками цехового таксирования, меркантилистической регламентацией торговли и промышленности и монопольными правами торговых компаний. Сами меркантилисты разделяли еще веру в возможность регулирования хозяйственной жизни при помощи государственных мероприятий. Им была чужда идея стихийной закономерности рынка, получившая законченное развитие лишь впоследствии, у физиократов и особенно у Адама Смита⁷.

Экономисты, наблюдавшие пестрый хаос явлений ценообразования в эпоху раннего капитализма, очень часто отказывались от всякой попытки вскрыть закономерность, лежащую в их основе. Постоянные и резкие колебания рыночных цен внушали им мысль, что цены на товары устанавливаются исключительно в зависимости от случайного соотношения между спросом и предложением в данный момент. Так возникла в зачаточном виде теория спроса и предложения, получившая широкое распространение среди меркантилистов и формулированная знаменитым философом Джоном Локком⁸ в следующих словах: «Все покупаемые и продаваемые вещи поднимаются и падают в цене в зависимости от того, имеется ли больше покупателей или продавцов. Если большая масса продавцов противостоит немногим покупателям,— то продаваемый предмет безусловно подешевеет. Напротив, если большее число покупателей противостоит немногим продавцам, то тот же самый предмет делается тотчас дороже». О меновой стоимости товара можно говорить лишь «в данном месте и в данный момент времени». Ни о каком постоянном и закономерно обусловленном уровне меновой стоимости не может быть речи.

К такому же отрицанию закономерности явлений ценообразования приходили первые сторонники теории субъективной полезности. Современник Локка, англичанин Николай Барбон⁹ принимал деятельное участие в спекулятивной и грюндерской горячке, охватившей Англию в конце XVII века. Зрелище спекулятивной пляски цен могло навесть его на мысль, что «ни один товар не имеет точно определенной цены или стоимости», «стоимость всех товаров проистекает из их полезности» (т. е. способности «удовлетворять желания и потребности людей») и изменяется вместе с изменением «настроения и капризов лиц, их употребляющих».

Намеченная Барбоном теория субъективной полезности не имела успеха среди меркантилистов. Дальнейшее развитие она получила только в середине XVIII века, в трудах запоздалого меркантилиста Галиани¹⁰, знаменитого физиократа Тюрго¹¹ и особенно у Кондильяка¹², противника физиократов, находившегося, однако, под их сильным влиянием. Кондильяк справедливо считается предшественником новейших психологических теорий ценности. Он уже проводит различие между абстрактной полезностью данного вида благ, например, хлеба, и конкретной полезностью данной единицы хлеба. Именно эта конкретная полезность блага, зависящая прежде всего от его редкости (т. е. от величины наличного запаса благ), определяет его стоимость.

Сторонники теорий спроса и предложения и субъективной полезности в сущности отказывались от задачи вскрыть закономерность в явлениях ценообразования. Но дальнейшее развитие экономической жизни властно ставило перед мыслью экономистов эту задачу. По мере распространения и успехов начал свободной конкуренции, представление о случайном характере явлений ценообразования не могло удовлетворять мысль экономистов. Если раньше монопольные торговые компании диктовали потребителям произвольные цены и нередко, для удержания цен на высоком уровне, уничтожали часть своих товарных запасов (иллюстрируя таким образом силу закона спроса и предложения), то положение дел изменилось с появлением промышленного капитализма. Промышленник заранее твердо рассчитывал, что продажная цена товара должна, по меньшей мере, возместить е му издержки производства. В беспорядочной и, казалось бы, случайной пляске цен экономисты нашли твердый опорный пункт, с которым цены необходимо должны сообразоваться. Таким твердым опорным пунктом служили издержки производства, затраченные капиталистом на выделку товара. Так возникла теория издержек производства.

Один из последних меркантилистов, Джемс Стюарт¹³ (1712 — 1780 гг.), различал в цене товаров две различные части: «реальную стоимость товаров и полученную благодаря их отчуждению прибыль». «Реальная стоимость» товара представляет точно определенную величину, равную издержкам производства. Чтобы вычислить издержки производства товара, надо узнать: 1) число единиц товара, производимых работником в течение дня, недели или месяца; 2) стоимость средств существования работника (т. е. сумму заработной платы) и употребленных орудий труда, и 3) стоимость сырого материала. «Зная эти слагаемые, мы знаем и цену продукта. Она не может быть меньше суммы всех трех слагаемых, т. е. реальной стоимости. Что выше этой суммы, то образует прибыль промышленника». Чем же определяется величина этой прибыли? На последний вопрос Стюарт ответить не может. Здесь обнаруживается коренной порок теории издержек производства, от которого она не сумела освободиться до настоящего времени: неспособность объяснить происхождение и величину прибавочной стоимости или прибыли в широком смысле слова: как избытка цены, продукта над издержками его производства. Как истый меркантилист, Стюарт полагает, что продажная цена товара выше его «реальной стоимости», что капиталист обогащается за счет «прибыли от отчуждения», которая «всегда находится в зависимости от спроса и поэтому изменяется с обстоятельствами». Стюарт, следовательно, отказывается найти закономерность, определяющую величину прибавочной стоимости или прибыли. Эта закономерность могла быть вскрыта только на основе теории трудовой стоимости, которая, как и изложенные выше теории, также возникла в эпоху меркантилизма. Чтобы проследить зачатки этой теории, нам придется вернуться хронологически назад, к Вильяму Петти.

Вильям Петти (1623 — 1687 гг.), на редкость одаренная и разносторонняя натура, был по профессии врач, но одновременно занимался математикой, землемерным делом, музыкой, судостроением. Сын мелкого ремесленника, он умер пэром Англии и владельцем миллионного состояния, нажитого беззастенчивыми приемами авантюриста (участием в разделе земель ирландских повстанцев). Как истый сын XVII века с его блестящим расцветом математики и стремлением уложить в математические формулы всю картину мира, Петти интересовался прежде всего количественной стороной хозяйственных явлений. В соответствии с духом эмпирической философии XVII века, он стремился к наблюдению и точному количественному описанию реальных явлений. Назвав одно из своих сочинений «Политической Арифметикой»¹⁴, он в предисловии к нему следующими словами характеризовал свой метод: «Метод, применяемый мной здесь, отнюдь не обычный. Вместо слов в сравнительной и превосходной степенях и аргументов спекулятивного характера, я хочу выражаться при помощи чисел, мер и весов, буду пользоваться только аргументами, взятыми из чувственного опыта, и рассматривать только такие причины, которые имеют видимое основание в природе».

Интерес к статистическому описанию хозяйственных явлений Петти разделял вместе с некоторыми другими экономистами той же эпохи: Граунтом, составившим таблицы смертности населения; Д’Эвенентом, занимавшимся торговой статистикой; Кингом, автором известного «закона Кинга», согласно которому колебания в количестве имеющихся запасов хлеба вызывают гораздо более сильные колебания в цене хлеба (например, уменьшение количества хлеба вдвое при неурожае вызывает вздорожание цены хлеба в 4 — 5 раз). Но, в отличие от перечисленных писателей, Петти интересовался статистическими наблюдениями не ради их самих, а как материалом для теоретического анализа. Он не только констатировал факты роста населения, движения товарных цен, заработной платы, ренты и земельных цен и т. п., но и пытался проникнуть в связь всех наблюдаемых им явлений. Правда, Петти не сознавал всей трудности перехода от отдельных статистических данных к широким теоретическим обобщениям. Он смело пускался в путь поспешных обобщений и вспомогательных конструкций, часто оказывавшихся ошибочными. Но все же его догадки и гипотезы неизменно обнаруживали широкий размах гениальной мысли и обеспечили за их автором славу одного из основателей современной политической экономии и родоначальника теории трудовой стоимости.

В качестве меркантилиста, для которого важнейшее значение имеет обмен продуктов на деньги, Петти особенно интересовался проблемой цены, понимая под последней не случайную рыночную цену, определяемую «внешними» причинами, а «естественную цену» продукта, зависящую от «внутренних» причин. Проблема «естественной цены» или стоимости, в соответствии с меркантилистическим отождествлением денег и благородных металлов, имеет у Петти форму вопроса: почему за данный продукт дают такое-то количество серебра? В своем ответе Петти в гениально простых словах набрасывает основные идеи теории трудовой стоимости. «Если кто-нибудь может доставить одну унцию серебра из Перу в Лондон в то же самое время, какое ему необходимо, чтобы произвести один бушель ржи, то первая составляет естественную цену последнего. Если же благодаря новым, более богатым рудникам человек окажется в состоянии добывать две унции серебра с той же легкостью, как раньше одну унцию, то, при прочих равных условиях, рожь будет так же дешева при цене в 10 талеров за бушель, как ранее при цене в 5 талеров». «Если один человек производит зерно для десяти человек, то зерно дешевле, чем если бы он мог производить е го только для шести человек. Зерно будет вдвое дороже, если 200 работников исполняют ту самую работу, которую могли бы выполнить 100 человек». Зерно и серебро имеют одинаковую стоимость в том случае, если на производство их затрачены равные количества труда. Величина стоимости продукта зависит от количества труда, затраченного на его производство.

От величины стоимости всего продукта Петти переходит к анализу ее составных частей. Он различает в стоимости продукта (обычно он берет в качестве примера хлеб) две части: заработную плату и земельную ренту. Выше, при общей характеристике меркантилистической литературы¹⁵, мы уже отметили, что Петти считал необходимым законодательное ограничение заработной платы в размере, необходимом для прокормления рабочего. Предполагая и в своих теоретических рассуждениях такой же размер заработной платы, Петти получает возможность определить величину земельной ренты в натуре (т. е. в хлебе): «Допустим, что человек мог бы обработать под хлеб своими собственными руками некоторое пространство земли, т. е. вскопать, вспахать, взборонить, сжать, скосить, свезти хлеб, обмолотить и провеять, как это требуется в сельском хозяйстве, и в то же время имел бы семена для посева. Теперь я говорю, что если этот человек вычитывает из урожая свои семена, а также то, что он сам потребляет или отдает другим в обмен за платье и удовлетворение других естественных потребностей, то остаток хлеба представляет собой естественную и истинную земельную ренту». Размер ренты в натуре определяется путем вычета из всего продукта предметов потребления работника (заработной платы) и затраченных средств производства (семян). Следовательно, под видом земельной ренты Петти имеет в виду всю прибавочную стоимость, включая и прибыль.

Определив размер ренты в натуре, Петти ставит вопрос о ее денежной цене, т. е. о количестве серебра, которое можно получить за нее в обмен. «Дальнейший вопрос заключается в том, сколько английских денег сто́ит эта хлебная рента. Я отвечаю: столько денег, сколько может сберечь в то же самое время другой человек сверх своих непосредственных расходов, если он один исполняет всю работу по производству серебра. Допустим, например, что другой человек едет в страну, где имеется серебро, добывает его там, промывает, доставляет в то самое место, где другой возделывал свой хлеб, перечеканивает его в монету и т. д. Допустим, что этот человек приобретает также необходимые ему средства пропитания, одежду и проч. Тогда серебро одного должно быть равно по своей стоимости хлебу другого. Если серебро составляет 20 унций, а хлеб 20 бушелей, то унция серебра будет представлять собой цену одного бушеля хлеба». А раз известна цена бушеля хлеба, то тем самым определяется и цена всей хлебной ренты, т. е. сумма денежной ренты.

После этого Петти делает очень смелую попытку вывести из суммы денежной ренты цену земли. Ко времени Петти земля в Англии уже сделалась предметом купли-продажи и имела определенную цену, которая равнялась приблизительно сумме годичной ренты, умноженной на 20 (точнее на 21). Петти было известно из делового опыта, что участок земли, приносящий годичную ренту в 5 000 руб., продается приблизительно за 100 000 руб. Почему цена земли равняется именно 20‑кратной сумме годичной ренты? — спрашивает Петти. Беря за исходный пункт своего исследования ренту и не зная законов образования прибыли и процента, Петти не мог знать, что указанное соотношение между суммой годичной ренты и ценой земли зависит от уровня господствующего в стране среднего процента (в данном случае приблизительно 5%) и изменяется с изменением последнего (так, например, при падении уровня процента в стране с 5% до 4% цена того же участка земли поднялась бы до 125 000 руб., т. е. до 25‑кратной суммы годичной ренты). Петти прибегает поэтому к следующему искусственному рассуждению: покупатель рассчитывает при помощи покупки земли обеспечить определенный годичный доход для себя, своего сына и внука; о более отдаленном потомстве люди обычно не заботятся. Предположим, что возраст покупателя земли около 50 лет, его сына — 28 лет, а внука — 7 лет. По таблицам смертности статистика Граунта, эти три лица могут рассчитывать прожить в среднем еще 21 год. Рассчитывая, следовательно, на получение с земли годичных доходов в течение 21 года, покупатель согласен уплатить за землю сумму, превосходящую в 21 раз сумму годичной ренты.

При всей ошибочности изложенного рассуждения Петти, в нем заключена глубоко верная и плодотворная мысль: «стоимость земли» оказывается не чем иным, как суммой определенного числа годичных рент. А так как величина денежной ренты зависит от стоимости бушеля хлеба, стоимость же эта в свою очередь определяется количеством труда, затраченного на производство бушеля хлеба, то, следовательно, труд является источником не только стоимости хлеба, но — в конечном счете — и «стоимости земли». Рассуждения Петти представляют собой раннюю и смелую попытку подчинения закону трудовой стоимости явлений сельского хозяйства. Но, с другой стороны, тот факт, что Петти сосредоточил свое внимание на земельной ренте, показывает преобладающее еще господство сельского хозяйства. Экономическая теория для обобщения явлений нового капиталистического хозяйства прибегает к новым понятиям и идеям, но облекает их часто в костюм понятий и идей, унаследованных от эпохи господства сельского хозяйства и феодального землевладения. Основная категория капиталистического хозяйства — прибыль — в экономической теории еще не обособилась от земельной ренты и растворяется в ней: вся прибавочная стоимость, включая и прибыль, фигурирует под именем ренты. Это теоретическое пренебрежение к категории прибыли объясняется — помимо трудности выработки новых категорий, соответствующих новым реальным явлениям,— также тем, что промышленная прибыль играла в то время еще второстепенную роль, торговая же прибыль рассматривалась меркантилистами как надбавка к цене товара. Только один вид прибыли Петти выделил особо, а именно процент на ссудный капитал. Такое выделение было необходимо как в виду огромного значения в то время ссудного капитала, так и в виду резкого классового антагонизма между денежным капиталом и землевладением¹⁶. Но, выделив особо денежный процент, Петти все же смотрел на него как на производную форму дохода, являющуюся как бы заменой ренты. Не понимая, что колебания цен на землю послушно следуют за колебаниями высоты процента, Петти рисовал себе связь обоих этих явлений в обратном виде: он объяснял высоту процента из высоты цен на землю. Если за 100 000 руб. можно купить участок земли с годичной рентой в 5 000 руб., то, естественно, владелец капитала в 100 000 руб. не согласится отдать е го в ссуду иначе как при условии получения процентных денег в сумме не ниже указанной суммы годичной ренты, т. е. 5 000 руб. ежегодно: при данной цене земли уровень процента установится в 5%.

Как видим, Петти дал первый набросок теории трудовой стоимости и сделал попытку на основе ее дать объяснение количественной зависимости между разными явлениями (количеством продукта и количеством получаемого в обмен за него серебра, натуральной заработной платой и натуральной рентой, натуральной рентой и денежной рентой, денежной рентой и ценой земли, ценой земли и уровнем процента). Однако, наряду с зачатками правильного понимания зависимости стоимости от труда, у Петти часто встречается другое понимание стоимости: источником последней признается труд и природа. Петти дал яркое выражение этой мысли в своей известной фразе: «Труд — отец и активный принцип богатства, а земля — его мать». Ясно, что речь идет здесь о материальном богатстве или потребительных стоимостях, для производства которых, действительно, необходимо соединенное действие сил природы и человеческой деятельности. Но раз стоимость продукта (не отличаемая здесь от самого продукта) создается трудом и землей, то для определения величины стоимости необходимо предварительно найти общее мерило для сравнения действия сил природы и трудовой деятельности человека. Возникает проблема «мерила стоимости», упирающаяся в проблему «уравнения между землей и трудом». «Оценку всех предметов следовало бы привести к двум естественным знаменателям, к земле и труду; т. е. нам следовало бы сказать: корабль или платье сто́ит такого-то количества земли и такого-то количества труда, потому что ведь оба — и корабль и платье — произведены землей и приложенным к ней человеческим трудом. А раз это так, то нам очень желательно было бы найти естественное уравнение между землей и трудом, чтобы быть в состоянии так же хорошо или даже лучше выражать стоимость при помощи одного из этих двух факторов, как и при помощи обоих, и чтобы быть в состоянии так же легко сводить один к другому, как пенсы к фунту стерлингов».

Но как решить этот «важнейший вопрос политической экономии», как найти «равенство и уравнение между землей и трудом»? И земля, и труд участвуют в процессе создания потребительных стоимостей; рассмотрим же долю участия каждого из них. Предположим, что теленок, выпущенный на невозделанный участок земли в 2 акра, увеличивается в весе в течение года на такое количество мяса, которое достаточно для прокормления одного человека в течение 50 дней. Очевидно, что земля без содействия человеческого труда произвела 50 дневных «пищевых пайков»; эта сумма пайков и составляет годичную «ренту» с данного участка земли. Если теперь один человек путем возделывания того же участка в течение года произведет большее количество пищевых пайков, то излишек сверх 50-ти пайков будет составлять е го «заработную плату», при чем как доля земли (рента), так и доля труда (заработная плата) выражены в одной и той же единице, в «пищевых пайках». Следовательно, «обычным масштабом стоимости является среднее дневное пропитание взрослого человека, а не его дневной труд… Поэтому я определил стоимость ирландской хижины числом дневных пайков, потребленных строителями при ее возведении», иначе говоря, суммой заработной платы, выплаченной строителям.

Мы видим, таким образом, глубокое расхождение и противоречие между обоими построениями Петти. Раньше он говорил о меновой стоимости, теперь о потребительной. Раньше он считал источником стоимости труд, теперь — землю и труд. Раньше он стоимость самой земли (точнее, цену земли) выводил из труда, теперь он ищет «уравнения между землей и трудом». Раньше за мерило стоимости принималось количество труда, теперь — «стоимость труда», т. е. заработная плата. Раньше Петти определял величину земельной ренты, вычитывая из всего продукта средства потребления работника (т. е. заработную плату); теперь он находит заработную плату путем вычета из всего продукта земельной ренты. Если Петти по справедливости признается родоначальником теории трудовой стоимости, то он же может быть признан родоначальником основных ошибок и противоречий в ее формулировке, преодоление которых потребовало двухсотлетней работы экономической мысли. Эти основные ошибки (смешение меновой стоимости с потребительной, поиски уравнения между землей и трудом, смешение количества труда со «стоимостью труда») повторялись в разных вариантах в позднейшей литературе, в том числе у английских экономистов, заполнивших своими трудами почти столетний период, отделяющий деятельность Петти от появления труда Адама Смита. Остановимся вкратце на Локке, Кантильоне и Джемсе Стюарте.

Локк считает труд источником стоимости, но под последней понимает материальное богатство или потребительную стоимость. «Природа и земля сами по себе (т. е. без содействия человеческого труда) доставляют только самые малоценные материалы». Как велик контраст между этими естественными произведениями природы и теми же продуктами, видоизмененными человеческим трудом! Последний является источником мощного прироста богатства современных народов. «Будет очень умеренной оценкой сказать, что 9/10 полезных для человеческой жизни произведений земли являются результатом труда». «Если хлеб сто́ит больше, чем желуди, вино — больше, чем вода, сукно или шелковая материя — больше, чем листья, кора или мох, то причиной этого являются труд и индустрия». Труд является главным источником потребительной стоимости товара, меновая же его стоимость, как мы видели выше, определяется, по мнению Локка, законом спроса и предложения.

У Кантильона¹⁷ (умер в 1734 году) мы также находим смешение меновой стоимости с потребительной и попытку вывести стоимость из земли и труда. «Земля есть источник или вещество, из которого получается богатство; человеческий труд есть форма, которая создает его; а самое богатство состоит не в чем ином, как в предметах существования, комфорта и жизненных удовольствий». Раз вещь создана землей и трудом, то «цена или внутренняя стоимость вещи является показателем количества земли и труда, вложенных в ее производство». Не останавливаясь на таком определении стоимости землей и трудом, Кантильон, под явным влиянием Петти, ищет уравнение между обоими этими элементами. Он не удовлетворен решением Петти, который, как мы видели, в одном месте сводит «стоимость земли» к труду, а в другом месте признает дневное пропитание человека (пищевой паек) общим знаменателем между «стоимостью земли», (рентой) и «стоимостью труда» (заработной платой). Кантильон, как предшественник физиократов, отдает пальму первенства земле и пытается свести стоимость труда работника к стоимости участка земли, достаточного для прокормления его и его семьи. Таким образом, «внутренняя стоимость каждой вещи может измеряться количеством земли, использованной для ее производства, и количеством приложенного к ней труда, т. е. опять-таки количеством земли, продукт которой предоставляется лицам, затратившим свой труд». Исходя из ошибочных идей Петти, Кантильон еще дальше уходит от правильной постановки теории трудовой стоимости. Вместо того, чтобы свести «стоимость земли» к труду, он, наоборот, приравнивает человеческий труд к определенному участку земли.

Наконец, у Джемса Стюарта¹⁸ мы находим также смешение меновой стоимости с потребительной. В конкретном продукте труда (потребительной стоимости) он различает материальный субстрат, данный от природы, и видоизменение, произведенное человеческим трудом. Как это ни странно, но «внутренней стоимостью» продукта он называет именно природный материал, из которого продукт сделан. «Внутреннюю стоимость» серебряной вазы составляет сырой материал (серебро), из которого она сделана. Видоизменение же, произведенное трудом работника, сделавшего вазу, составляет ее «потребительную стоимость». «В этих вещах (т. е. товарах) необходимо обращать внимание на два обстоятельства: 1) на их простую субстанцию, или продукт природы (естественный материал); 2) на их модификацию (преобразование), т. е. на примененный к ним труд человека. Первую я называю внутренней стоимостью, последнюю — потребительной стоимостью… Стоимость модификации определяется в зависимости от потребного для нее труда». Стюарт, следовательно, имеет в виду тот конкретный полезный труд, который создает потребительную стоимость, «придает некоторой субстанции форму, делающую ее полезной, красивой,— словом, пригодной для людей, посредственно или непосредственно».

Таким образом, в эпоху меркантилизма появились в зародыше вой форме главнейшие теории стоимости, игравшие огромную роль в дальнейшей истории экономической мысли: теория спроса и предложения, теория субъективной полезности, теория издержек производства и теория трудовой стоимости. Из них теория субъективной полезности не пользовалась в науке успехом до самого конца XIX века, т. е. до появления австрийской школы. Из остальных теорий наибольшее влияние на дальнейшую эволюцию экономической мысли оказала теория трудовой стоимости. У самого Петти и его последователей теория трудовой стоимости страдала еще множеством вопиющих противоречий и оттеснялась на задний план то теорией спроса и предложения (у Локка), то теорией издержек производства (у Стюарта). Дальнейшим своим прогрессом теория трудовой стоимости была обязана классической школе и научному социализму. Преемниками Петти явились Смит, Рикардо, Родбертус и Маркс.

Глава 8. Эволюция теории денег (Юм)

В теоретическом наследии меркантилистической эпохи, наряду с зачатками учения о трудовой стоимости, находим и попытки разработки теории денег. Наряду с вопросами торгового баланса, проблема денег наиболее привлекала к себе внимание меркантилистов и породила обширнейшую литературу, особенно в итальянских городах с их развитой денежной буржуазией и постоянными неурядицами в сфере денежного обращения. Если в Англии издавалось множество меркантилистических сочинений под заглавием «Рассуждение о торговле», то в Италии традиционным заглавием было «Рассуждение о деньгах». Но все эти сочинения вращались вокруг вопросов экономической политики: запрещения вывоза денег, порчи монеты и т. п. Горячие споры вызывала непрекращающаяся порча монеты государями в фискальных целях. Защитники королевской и княжеской власти отстаивали право государей уменьшать металлическое содержание монеты на том основании, что стоимость монеты определяется не количеством содержащегося в ней металла, а велением государственной власти. «Монета представляет собой стоимость, созданную законом», писал Николай Барбон¹⁹, сторонник «легальной» или «государственной» теории денег. Сторонники торговой буржуазии, страдавшей от колебаний стоимости монеты, требовали чеканки полновесной монеты. Эти родоначальники «металлической» теории денег доказывали, что всякое уменьшение металлического содержания монеты неизбежно вызывает падение ее стоимости. Наконец, некоторыми писателями предлагалось компромиссное решение, получившее наиболее яркое выражение у известного Джона Ло (начало XVIII в.). По его учению, стоимость монеты складывается из двух частей: ее «внутренняя стоимость» определяется стоимостью содержащегося в ней металла; но к ней прибавляется еще «добавочная стоимость», источником которой является употребление данного металла в качестве монеты и возникающий отсюда добавочный спрос на металл для выделки монеты.

Преследуя практические цели, меркантилистическая литература о деньгах содержала только отдельные, не связанные воедино аргументы и рассуждения. Только в середине XVIII века, в последние дни заката меркантилистической литературы, мы находим более или менее законченные формулировки двух теорий, сыгравших огромную роль в позднейшей литературе о деньгах вплоть до настоящего дня. Давид Юм дал свою известную формулировку «количественной» теории денег, Джемс Стюарт выступил с теорией противоположного характера.

Давид Юм (1711 — 1776 гг.), знаменитый философ, был также выдающимся экономистом. В своих «Опытах», вышедших в 1758 году, он своей остроумной и блестящей критикой нанес последний удар меркантилистическим представлениям. Являясь в общем ярким защитником фритредерских идей, Юм, конечно, не может быть отнесен к числу меркантилистических писателей в точном смысле слова. Обычно в истории экономической мысли Юму отводится место между физиократами и Адамом Смитом, непосредственным предшественником и близким другом которого он был. Мы, однако, для большей ясности изложения считаем возможным рассмотреть сочинения Юма в настоящем отделе, который охватывает не только эпоху расцвета меркантилистических идей, но и время их разложения.

Мысль Юма вращалась вокруг тех же самых вопросов, которые составляли предмет постоянного обсуждения в меркантилистической литературе, вокруг вопросов о торговом балансе, уровне процента и деньгах. В обсуждении первых двух вопросов сила Юма не столько в оригинальности, сколько в блестящем развитии и окончательной формулировке идей, высказанных до него, в частности Норсом. Если в конце XVII века голос Норса был еще почти одинок, то в середине XVIII века Юм в своей критике меркантилизма являлся уже выразителем общего мнения своей эпохи.

Резко отрицательное отношение к идее торгового баланса вытекало у Юма из его общего представления о торговле. Если меркантилисты видели задачу внешней торговли в извлечении торговой нацией прибыли за счет других наций, то для Юма внешняя торговля заключается во взаимном обмене разных натуральных продуктов, производимых отдельными нациями в силу различия их «земель, климатов и характеров». Отсюда следует, что одна нация может сбыть излишек своих продуктов другой нации лишь при том условии, если и последняя обладает избыточным продуктом, который она могла бы отдать в обмен. «Если наши соседи не имеют ни искусств, ни культуры, то они ничего не могут покупать у нас, потому что ничего не могут дать нам взамен». Следовательно, «увеличение богатств и торговли какой-нибудь одной нации не только не вредит, но обыкновенно способствует развитию богатств и торговли всех ее соседей». Все нации заинтересованы в более широком развитии международной торговли и устранении тех «бесчисленных преград, затруднений и налогов, которые тормозят правильное развитие торговли, будучи вызваны или чрезмерной страстью к накоплению денег или неосновательным страхом потерять свое денежное богатство». В ходе торговли благородные, металлы распределяются между отдельными нациями пропорционально их «населению, трудолюбию и производительности». Если количество наличных денег в стране превышает этот нормальный уровень, деньги из страны отливают, в противном случай приливают. Принудительными мерами увеличить количество, денег в стране нельзя.

Меркантилисты утверждали, что увеличение количества, денег в стране приводит к понижению процента и, следовательно, к оживлению торговли. Опровержению этих мнений Юм посвящает свой «Опыт о проценте». Высота процента зависит не от обилия наличных денег в стране, а от следующих трех обстоятельств: размеров спроса на ссуды, количества свободных и ищущих приложения капиталов и высоты торговой прибыли. «Занимая деньги под проценты, мы в сущности занимаем только труд и товары», т. е. капитал. Процент понижается не от «избытка в драгоценных металлах», а от увеличения числа заимодавцев, имеющих «капитал или право распоряжаться им». Рост торговли, с одной стороны, приводит к накоплению свободных капиталов и увеличению числа заимодавцев, а, с другой стороны, к понижению торговой прибыли. Обе эти причины вызывают понижение процента. Так как тот же рост торговли, который «понижает таксу процентов, обыкновенно создает и большое обилие драгоценных металлов», то люди склонны ошибочно принимать обилие наличных денег за причину понижения процента. На самом же деле оба эти явления — обилие денег и низкая такса процентов — обусловливаются одной и той же причиной: ростом торговли и промышленности. Заслуга Юма, развивающего в вопросе о процентах идеи, намеченные Норсом, заключается в настойчивом различении капитала от денег и в правильной мысли о зависимости уровня процента от уровня прибыли. Юм имеет перед глазами уже более развитую форму кредитных отношений, чем меркантилисты: если последние часто говорили о потребительном кредите, к которому в особенности прибегали землевладельцы, то Юм имеет в виду производительный кредит, оказываемый купцам и промышленникам.

Наиболее оригинальная часть экономического учения Юма, его «количественная теория денег», также находится в тесной связи с его полемикой против меркантилистов. Последние видели в увеличении количества наличных денег мощный стимул к росту торговли и промышленности. Юм же поставил себе целью доказать, что увеличение общего количества денег в стране,— если бы даже таковое было возможно на долгое время,— никоим образом не означало бы увеличения богатства страны, а имело бы единственным своим результатом соответствующее номинальное повышение цен всех товаров. Так в полемике против меркантилистов Юм пришел к «количественной» теории денег, согласно которой стоимость (или покупательная сила) денег определяется общим количеством последних.

Предположим, рассуждает Юм, что количество денег в стране увеличилось вдвое. Означает ли это увеличение богатства страны? Никоим образом, так как богатство страны составляют только продукты и труд. «Деньги суть только представители труда и товаров и служат только средством для подсчета и оценки последних». Являясь условной счетной единицей, «средством, установленным по соглашению людей для облегчения обмена товаров друг на друга», деньги не имеют собственной стоимости. Утверждая, вслед за Локком, что «стоимость денег есть величина совершенно фиктивная», Юм становится на почву «номиналистической» теории денег, противопоставляемой меркантилистическому учению о том, что одни только деньги (золото и серебро) обладают истинной стоимостью.

Раз денежная единица является только представителем определенного количества товаров, то очевидно, что, с увеличением общего количества денег (или с уменьшением общего количества товаров) в стране, на каждую денежную единицу приходится меньше товаров. «Кажется почти само собой понятным, что цены всех вещей зависят от соотношения между товарами и деньгами, и что каждое значительное изменение количества товаров или денег имеет своим следствием повышение или понижение цен. Если увеличивается количество товаров, последние дешевеют, если увеличивается количество денег, товарные цены возрастают», и наоборот. Увеличение количества денег в стране, имея своим результатом номинальное повышение всех товарных цен, никакой пользы стране принести не может. С точки, зрения международной торговли оно окажется даже вредным, так как вздорожание товарных цен сделает данную нацию менее конкурентоспособной на мировом рынке. Если же отвлечься от внешней торговли, то увеличение количества денег не принесет стране ни пользы, ни вреда, как для купца безразлично — вести ли бухгалтерские записи в арабских цифрах или в римских, требующих большего количества знаков для того же числа. «Так как стоимость денег есть величина совершенно фиктивная, то для нации самой по себе большее или меньшее количество денег не имеет значения, и изобилие звонкой монеты, раз оно сделалось постоянным, нисколько не увеличивает удобств жизни; единственным результатом его будет то, что каждый должен будет платить за одежду, утварь и экипаж большее количество этих блестящих металлических кружков».

Предшественником Юма в разработке количественной теории денег был знаменитый французский писатель Монтескье (1689 — 1755 годы), автор «Духа законов»²⁰. Монтескье предлагал чисто механическую зависимость между количеством денег в стране и уровнем товарных цен: увеличение денег, например, вдвое имеет своим следствием удвоение товарных цен. Юм же поставил себе целью проследить тот хозяйственный процесс, через посредство которого изменение количества денег оказывает воздействие на товарные цены. Он рисует себе этот процесс в следующем виде: «Предположим что некоторые промышленники или торговцы получили золото или серебро за товары, которые они отправили в Кадикс²¹. Они получают, таким образом, возможность занять больше рабочих, чем раньше; последним при этом даже в голову не придет требовать более высокой заработной платы, они будут рады получить работу от столь платежеспособных работодателей. Но если рабочих станет мало, промышленник даст более высокую плату, первоначально потребовав и усиленного труда; работник охотно пойдет на это, так как он сможет теперь больше есть и пить, компенсируя свою усталость и большую затрату материалов. Он несет свои вещи на рынок, где находит всякую вещь по той же цене, что и раньше, но возвращается домой с большим количеством вещей и лучших сортов для потребления своей семьи. Земледелец и огородник, видя, что все их товары раскупаются, усиливают рвение и доставляют большее количество продуктов; в то же время они могут позволить себе закупать больше материи на платье (и лучшего качества) у своего лавочника, который продает еще по прежним ценам и деятельность которого стимулируется новыми барышами. Так можно легко проследить движение денег через все государство, и мы найдем, что они должны сначала оживить деятельность каждого индивидуума, прежде чем они повысят цены на труд».

Итак, увеличение количества денег у одной группы продавцов приводит к возрастанию спроса их на определенную группу товаров и к постепенному повышению цены последних. Продавцы этой группы товаров в свою очередь предъявляют усиленный спрос на другие товары, цена которых также постепенно повышается. Так увеличение спроса, вызванное возрастанием количества денег и толчками распространяющееся от одной группы товаров на другую, постепенно приводит к повышению общего уровня товарных цен или падению стоимости денежной единицы. «Вначале не заметно никакой перемены; затем постепенно начинают расти цены, сперва на один товар, потом на другой, пока, наконец, общий уровень цен не достигнет правильной пропорции с новым количеством монеты, имеющейся в государстве».

Своей попыткой описать влияние, которое возрастание количества денег и усиление спроса оказывают на мотивацию и поведение производителей (побуждая их, с одной стороны, расширять свое производство, а с другой,— предъявлять усиленный спрос на другие товары), Юм освободил количественную теорию денег от наивно-механической формулировки Монтескье и подготовил путь для новейших, психологических формулировок этой теории. Но тем самым Юм внес в эту теорию значительное ограничение: повышение товарных цен наступает не немедленно вслед за увеличением количества денег, а по прошествии иногда очень значительного промежутка времени, в различное время для разных товаров. Юм внес в свою теорию и другое важное ограничение: «Цены зависят не столько от абсолютного количества товаров и абсолютного количества денег, имеющихся в стране, сколько от количества товаров, поступающего или могущего поступить на рынок, и от количества денег, находящегося в обращении. Если монета запрятана в сундук, она имеет так же мало значения для цен, как если бы она была уничтожена. Если товары лежат в житницах и складах, это имеет такой же эффект. Так как деньги и товары в таких случаях никогда не встречаются, то они и не действуют друг на друга».

Теория денег Юма представляла собой, с одной стороны, реакцию против меркантилистического понимания денег, а с другой стороны, обобщение явлений вздорожания цен, которые Европа пережила в эпоху «революции цен», в XVI — XVII веках, в связи с приливом огромных масс серебра и золота из Америки. Но Юм упустил из виду одно важное обстоятельство: наряду с огромным увеличением количества благородных металлов в Европе, происходило резкое падение стоимости последних, вызванное открытием более обильных американских рудников и введением крупных технических усовершенствований в дело добывания и обработки благородных металлов (в середине XVI века был открыт процесс амальгамирования серебра с ртутью, значительно удешевивший производство). При падении стоимости благородных металлов и одновременном быстром росте денежного хозяйства и поступающей на рынок массы товаров, для товарного обращения требовалась гораздо большая масса денег, чем раньше, и эта потребность удовлетворялась приливом серебра и золота из Америки. Следовательно, «революция цен» XVI — XVII веков не могла быть объяснена просто как следствие увеличения количества денег: в повысившейся цене товаров отражалось падение стоимости самих благородных металлов. Номиналистическое понимание денег, как простого знака, не имеющего собственной стоимости и приобретающего изменчивую «фиктивную» стоимость в зависимости от колебаний количества денег, в применении к металлическим деньгам оказывалось глубоко ошибочным.

Не останавливаясь на других недостатках количественной теории (игнорирование скорости оборота денег, роли кредитных денег и проч.), следует отметить, что сам Юм своими поправками к этой теории открывает путь к ее преодолению. Ведь сам Юм признает, что, при удвоении количества денег в стране с одного до двух миллионов рублей, добавочный миллион рублей может быть накоплен в виде сокровищ в «сундуках»; в таком случае «количество денег в обращении» останется равным по-прежнему миллиону рублей, и никакого повышения товарных цен не последует. Удвоение денег в стране не вызовет подъема товарных цен, так как часть денежной массы останется вне обращения. Но в таком случае встает вопрос: чем же определяется количество денег, вступающих в обращение? Очевидно, потребностями товарного обращения, которые в свою очередь зависят от массы товаров и от их цены (последняя же зависит от стоимости товаров и стоимости благородных металлов, выполняющих роль денег). Следовательно, нельзя утверждать, что цены товаров определяются количеством находящихся в обращении денег; наоборот, количество денег, находящихся в обращении, определяется потребностями товарного обращения, в том числе и ценами товаров.

Такое именно положение и было выдвинуто в середине XVIII века Джемсом Стюартом, с которым мы уже встречались выше²². Стюарт, сочинение которого вышло в 1767 году, в вопросах экономической политики являлся запоздалым представителем меркантилистических воззрений и в этом отношении далеко уступал Юму в понимании запросов своей эпохи. Но приверженность к меркантилистическим воззрениям предохранила его от ошибочного номиналистического понимания денег как простого знака. Стюарт возражает против количественной теории денег и доказывает, что высота товарных цен зависит не от количества денег в стране, а от других причин. «Рыночная цена товаров определяется сложной операцией спроса и конкуренции, которая совершенно не зависит от количества находящегося в стране золота и серебра». «В какой бы степени ни увеличивалось и ни уменьшалось количество монеты в стране, товары будут подниматься и падать в цене на основании принципа спроса и конкуренции, а последние всегда зависят от склонностей тех лиц, которые имеют собственность или другие эквиваленты для обмена, но никогда не от количества имеющихся у них денег». Размеры товарного обращения и цены товаров определяют потребность обращения в деньгах. «Состояние торговли и мануфактур, образ жизни и обычные расходы жителей, вместе взятые, регулируют и определяют размеры спроса на наличные деньги». «Денежное обращение в каждой стране должно быть пропорционально промышленности жителей, производящих продукты, которые поступают на рынок. Поэтому, если количество монеты в стране упадет ниже уровня, соответствующего цене предлагаемых к продаже промышленных изделий, то будут введены изобретения, например, символические деньги, которые и заполнят этот пробел. Если же количество монеты будет слишком велико по сравнению с промышленностью, эта монета не вызовет повышения цен и даже не войдет в обращение: она будет накопляться в виде сокровищ. Каково бы ни было количество денег у данной нации по сравнению с другими, в обращении останется всегда лишь такое количество, которое приблизительно соответствует потреблению богатых жителей и труду и прилежанию бедных жителей» данной страны.

Стюарт, следовательно, отрицает зависимость товарных цен от количества находящихся в обращении денег; наоборот, количество обращающихся денег определяется потребностями товарного обращения, в том числе и уровнем товарных цен. Из всей массы находящихся в стране денег одна часть вступает в обращение, остаток же, превышающий потребность товарного обращения в деньгах, остается вне обращения и накопляется в виде сокровища (резерва) или предметов роскоши. При расширении потребности товарного обращения в деньгах, часть сокровища вступает в обращение, в противоположном случае монета отливает из обращения. Изложенные идеи Стюарта, противопоставленные им количественной теории, были в XIX веке развиты Туком²³ и впоследствии Марксом. Количественная теория Юма, с одной стороны, и учение Стюарта, с другой, дают нам яркое представление о двух основных течениях в теории денежного обращения, которые еще в настоящее время борются за преобладание в экономической науке.

Физиократы

Глава 9. Экономическое состояние Франции в середине XVIII века

Прежде чем приступить к истории физиократической школы, необходимо обрисовать в общих чертах экономическое состояние Франции в середине XVIII века. Физиократическая школа привлекала к себе внимание широких кругов общества прежде всего своей программой возрождения сельского хозяйства и своим протестом против меркантилистической политики. Чтобы понять появление физиократической школы, мы должны, поэтому, познакомиться с состоянием сельского хозяйства и судьбами меркантилистической политики во Франции XVIII века.

Меркантилистическая политика проводилась во Франции с наибольшей последовательностью начиная со времени правления Кольбера (1661 — 1682 годы), знаменитого министра Людовика XIV. Кольбер считается классическим представителем меркантилизма; иногда его ошибочно принимали даже за родоначальника меркантилистической политики, которой поэтому и давали название «кольбертизма». В действительности, однако, Кольбер лишь с большей последовательностью проводил характерную вообще для эпохи раннего капитализма политику насаждения мерами государственной власти торговли, судоходства и промышленности. Кольбер надеялся таким путем, во-первых, поднять благосостояние страны и открыть новые источники для пополнения государственной казны, страдавшей от постоянных дефицитов, и, во-вторых, политически ослабить феодальную аристократию. Чтобы развить внутреннюю торговлю, Кольбер хотел уничтожить таможни между отдельными провинциями и заставы на дорогах и мостах, принадлежавшие отдельным феодалам. Но эту попытку таможенного объединения страны Кольберу, вследствие противодействия отдельных провинций и феодалов, удалось осуществить лишь для одной части Франции; только Великая Французская Революция докончила эту работу таможенного объединения всей Франции. В целях развития внешней торговли, Кольбер заботился о росте судоходства, построил значительный флот, поощрял торговлю с Индией, завел колонии в Америке. Во внешней торговле он проводил систему так называемого «торгового баланса», запрещая или затрудняя ввоз иностранных промышленных изделий и поощряя премиями вывоз французских изделий. Кольбер не останавливался ни перед какими затратами, чтобы насадить во Франции новые отрасли промышленности, особенно работающие на вывоз. Он содействовал устройству суконных, полотняных, шелковых, кружевных, ковровых, чулочных, зеркальных и т. п. мануфактур, выдавал их устроителям субсидии, премии, беспроцентные ссуды, освобождал их от налогов и предоставлял им монопольное право фабрикации. Чтобы обеспечить промышленности дешевые рабочие руки и сырье, Кольбер запрещал вывоз из страны хлеба и сырья, к величайшему ущербу для сельского хозяйства.

Насаждая промышленность за счет государственной казны, Кольбер вместе с тем подчинял ее строжайшему государственному контролю. Чтобы обеспечить французским товарам победу над иностранными конкурентами, правительство заботилось об их высоком качестве. Многочисленные регламенты и инструкции точно определяли длину и ширину материй, число нитей основы, способ окраски и т. п., вплоть до мельчайших деталей выделки. В первые годы правления Кольбера было издано около 150 регламентов с правилами выделки и окрашивания тканей, а одна только инструкция 1671 года содержала в себе 817 статей относительно «окраски шерстяных материй всех цветов и изучения употребляемых при этом составов и снадобий». Для надзора за выполнением этих правил назначались особые инспектора мануфактур, которые производили осмотр товаров в мастерских и на рынках, вмешивались во все детали производства, делали обыски и т. п. Товар, изготовленный с нарушением правил, конфисковывался и выставлялся к позорному столбу, с указанием имени промышленника или купца. Штрафы и конфискации сыпались на нарушителей правил. Эта строгая регламентация промышленности, введенная Кольбером, приобрела при его преемниках еще более мелочный и стеснительный характер.

На первых порах казалось, что меркантилистическая политика Кольбера и его преемников увенчалась, блестящим успехом: Франция заняла одно из первых мест в ряду торговых и промышленных наций Европы. Но уже вскоре после смерти Кольбера, в начале и еще более в середине XVIII века, стала очевидна непрочность этих успехов. Правда, французская промышленность, производившая предметы роскоши для нужд двора и аристократии, не имела соперников, и многие из этих предметов роскоши получили даже название «французских товаров». Версальский двор затмил своим блеском все другие европейские дворы, и Париж стал признанным законодателем мод и вкусов для всей Европы. Но эти внешние успехи покоились на непрочном основании. В стране с преобладающим крестьянским населением, разоренным поборами помещиков и налогами, капиталистическая промышленность в широких размерах не могла развиться. Вместо того, чтобы стать источником доходов для государства, новые «мануфактуры» требовали по-прежнему льгот и субсидий и поглощали часть государственных средств. Число централизованных мануфактур оставалось незначительным, и в большинстве своем это были просто раздаточные конторы, раздававшие работу кустарям. Мечты о завоевании для французской промышленности обширных внешних рынков и колоний не оправдались. В середине XVIII века борьба между Францией и Англией за господство на мировом рынке кончилась победой Англии, которая отняла французские колонии в Америке и утвердилась в Индии. В важнейшей отрасли промышленности, суконной, Англия заняла первое место. Мелочная регламентация промышленности, на которую Кольбер возлагал большие надежды в смысле улучшения качества выделки товаров, на самом деле стала помехой для введения технических улучшений, вносила однообразие в производство и мешала промышленникам быстро приспособляться к требованиям рынка. Как отметил интендант мануфактур Бакелан, регламенты стесняли предприимчивость мануфактуристов, останавливали конкуренцию и препятствовали изобретательности. «Свобода предпочтительнее регламентации, — писал он в 1761 году, — она по крайней мере не может причинить вреда, регламенты же всегда опасны, а многие из них нелепы». В середине XVIII века из среды предпринимателей и даже правительственных чиновников все чаще раздавались голоса, настойчиво требовавшие отмены той стеснительной регламентации промышленности, которая составляла характерную черту меркантилистической политики.

Но, конечно, наибольшим тормозом для роста капиталистической промышленности во Франции являлась не стеснительность меркантилистической политики самой по себе, а тот факт, что политика эта проводилась в стране с обнищавшим крестьянством, при одновременном сохранении сеньориального строя и абсолютной монархии. При развитом сельском хозяйстве французская промышленность могла бы рассчитывать на обширный внутренний рынок, особенно принимая во внимание многочисленность населения в тогдашней Франции (в начале XVIII века около 18 миллионов, в то время как в Англии количество населения не превышало 5 — 6 миллионов). Но отсталое и разоренное сельское хозяйство Франции представляло собой слишком узкую базу для роста капиталистической промышленности. Покупательные силы полуголодающего крестьянства, вынужденного отдавать бо́льшую часть своего скудного урожая помещикам и государству, были ничтожны. Крестьяне не имели средств для покупки промышленных изделий и сокращали свои потребности до минимума. По словам Юнга, посетившего Францию перед революцией, крестьяне не носили ни чулок, ни башмаков, иногда ходили и без лаптей. Бретонские крестьяне с ног до головы одевались в дерюгу, из которой обыкновенно выделываются грубые мешки. Меркантилистическая попытка Кольбера построить блестящую мануфактурную промышленность на спине раздетого и разутого крестьянина неизбежно должна была кончиться крахом, и в середине XVIII века во Франции все более распространялось убеждение, что первым условием прочного роста капиталистического хозяйства являются подъем сельского хозяйства и отмена феодальных пережитков в деревне.

Действительно, сельское хозяйство во Франции находилось в XVIII веке в состоянии величайшего упадка и разорения. Правда, к этому времени крепостное право, за ничтожными исключениями, уже исчезло, и личность крестьянина была свободной. Но земля крестьянина была еще обременена целым рядом феодальных платежей и повинностей. Лишь небольшая часть крестьянства владела землей на праве полной частной собственности (аллодиальная собственность). Большинство же крестьян владело так называемой чиншевой землей. Крестьянин-чиншевик тоже являлся как бы собственником своей земли, которую он мог продавать и передавать по наследству. Но собственность эта была ограничена феодальными правами сеньора-дворянина. Каждый приход имел своего верховного господина, сеньора. Последний иногда владел в данном приходе небольшим куском земли или замком, иногда же не имел здесь даже замка и никогда в свой приход не заглядывал. Тем не менее все крестьяне данного прихода обязаны были уплачивать е му ежегодно денежный чинш, размер которого определялся обычаем и не менялся. На некоторых землях денежный чинш заменялся уплатой натурой: крестьянин отдавал сеньору 1/10, 1/8, иногда даже ¼ урожая (так называемый шампар). Кроме того, при продаже крестьянской земли или переходе ее после смерти крестьянина к его наследникам, новый владелец уплачивал сеньору известную сумму денег.

Еще хуже было положение малоземельных и безземельных крестьян. Частью они занимались кустарными и отхожими промыслами или нанимались в батраки, частью же брали в аренду кусок земли у сеньора или другого собственника земли, уплачивая им за это натурой половину урожая. Не имея средств на обзаведение, эти арендаторы — половники (называвшиеся так потому, что они отдавали собственнику земли половину урожая) нередко получали от землевладельца семена, скот или несложные сельскохозяйственные орудия. Если и крестьяне-чиншевики за неимением средств обрабатывали землю примитивным способом, то еще хуже велось хозяйство на землях, арендованных половниками. Лишь небольшая часть земель, принадлежавших дворянству, духовенству, королю и богатым буржуа, бралась крупными участками в аренду более богатыми крестьянами или арендаторами-фермерами, которые вкладывали в хозяйство значительный капитал и вели его на более рациональных началах. В отличие от Англии, где фермерская аренда получила в XVIII веке широкое распространение одновременно с улучшением и рационализацией сельского хозяйства, во Франции она встречалась гораздо реже. Во французской деревне XVIII века буржуазные формы земельной собственности и аренды играли еще незначительную роль по сравнению с чиншевой собственностью и половнической арендой, опутанными целым рядом пережитков феодального строя.

Не меньшим бременем, чем сеньориальные поборы, ложились на крестьянское хозяйство государственные налоги. Абсолютная королевская власть требовала огромных сумм на содержание централизованной бюрократии и армии. Меркантилистическая политика погони за колониями и внешними рынками приводила к бесконечным разорительным войнам. Немало средств поглощала также поддержка новых мануфактур. С другой стороны, отняв после длительной борьбы политические права у аристократического дворянства, королевская власть постаралась вознаградить последнее устройством блестящего двора, учреждением множества придворных и иных должностей для дворян, укреплением их сеньориальных прав на землю, изъятием от платежа налогов и т. п. От основного прямого налога (так называемой «тальи») дворянство совершенно освобождалось, духовенство откупалось от него ежегодным взносом определенной суммы денег. Горожане также частью уклонялись от платежа тальи и других прямых налогов, которые таким образом всей своей тяжестью ложились на низшее сельское население, т. е. на крестьянство. Последнее же страдало и от косвенных налогов, особенно от налога на соль. Размеры и способы взимания налогов часто менялись, и крестьянин заранее не знал, какую сумму с него будут требовать. Чаще всего правительство сдавало взимание налогов на откуп богатым финансистам-откупщикам, которые сильно на этом наживались; иногда казне доставалась только меньшая половина общей суммы взысканных налогов.

Государственные налоги, к которым прибавлялась также церковная десятина, истощали крестьянское хозяйство. Незадолго до революции герцог Лианкур указывал, что фискальная политика, основанная на «привычке постоянно требовать денег у земледельца и не давать е му взамен ничего», сильнейшим образом тормозила прогресс сельского хозяйства. Другим тормозом являлась политика хлебных цен. Со времени Кольбера французское правительство начало более решительно проводить меркантилистическую политику понижения хлебных цен, во-первых, с целью удешевления сырья и рабочих рук для промышленности и, во-вторых, чтобы обеспечить прокормление городского и в первую очередь парижского населения. Вывоз хлеба за границу был запрещен, ввоз же его из-за границы допускался. Внутри страны хлебная торговля подвергалась строжайшей регламентации: запрещалась продажа хлеба вне рынков и обратный вывоз его из города; из опасения спекуляции и поднятия цен деятельность хлебных торговцев была сильно стеснена, отсутствовало свободное передвижение хлеба между отдельными провинциями. В итоге дороговизна хлеба в одних местностях сопровождалась обесценением его в других, хлебные цены резко колебались по отдельным годам. Сельское хозяйство страдало одновременно и от низкого уровня цен на хлеб и от неуверенности, порождаемой постоянными их колебаниями.

Разоряемое сеньориальными и государственными платежами и страдая от политики хлебных цен, крестьянское хозяйство не могло накоплять средств для улучшения сельскохозяйственной техники. Преобладало трехпольное хозяйство, а во многих местах сохранялось еще двухполье. Травосеяние вводилось лишь в некоторых северных провинциях. Чересполосица и принудительный севооборот задерживали распространение технических культур, животноводство было в жалком состоянии, поля почти не удобрялись. Тощий скот, деревянная соха и борона, — таков был инвентарь французского крестьянина в то самое время, когда в английском фермерском хозяйстве уже господствовал плодосмен, процветало животноводство и употреблялись железные сельскохозяйственные орудия. Неудивительно, что урожаи во Франции далеко уступали английским, не превышая обычно сам-пять, и что за время с начала XVIII века до революции Франция пережила 30 голодных годов.

Низкая производительность сельского хозяйства, вместе с господствовавшими до середины XVIII века низкими ценами на хлеб, сокращала приходный бюджет крестьянина, в то время как сеньориальные и государственные платежи (вместе с церковной десятиной) напрягали до последней степени его расходный бюджет. Как метко выразился Тэн, французский крестьянин дореволюционной эпохи напоминал собой человека, погруженного по горло в воду и при малейшем волнении рискующего захлебнуться. За исключением небольших групп зажиточных крестьян и фермеров, подавляющая масса крестьянства жила в вечной жестокой нужде, не доедая и не сводя концов с концами. В 1740 году епископ Массильон писал: «Наш деревенский люд живет в ужасной нищете, без кроватей, без мебели, большая часть даже питается половину года ячменным и овсяным хлебом, который составляет их единственную пищу и который им приходится вырывать изо рта у себя и своих детей, чтобы уплатить налоги». Известный статистик Моро-де-Жонес следующим образом характеризовал положение бретонского крестьянина перед революцией: «Из четырех снопов, получаемых им с поля, один принадлежал сеньору, другой — приходскому священнику или приору соседнего монастыря, третий всецело уходил на платеж налогов, четвертый — на покрытие издержек производства». Если этот расчет и является преувеличенным, то, во всяком случае, нередко половина валового урожая уходила на государственные и сеньориальные платежи, а за вычетом семян (достигавших вследствие низких урожаев почти 1/5 части сбора) едва оставался хлеб для прокормления земледельца. Подчас сеньориальные и государственные платежи взимались с валового, а не с чистого сбора, не принимая даже в расчет вычета на семена: в таких случаях на прожиток крестьян, особенно половников, иногда ничего не оставалось.

Описанные условия не только делали невозможным расширение и улучшение земледелия, но глубочайшим образом нарушали даже процесс простого воспроизводства сельского хозяйства в прежних размерах. Во многих местностях сельское население вымирало, в других — земледельцы уходили в отхожие промыслы или пополняли многочисленные ряды нищих. Маркиз Тюрбильи заметил в 1760 году, что половина удобных к обработке земель пустует и на каждом шагу можно встретить поля, заброшенные возделывателями. Путевые заметки Артура Юнга дают яркую картину упадка сельского хозяйства в большинстве местностей Франции, за исключением немногих счастливых провинций. В одной провинции, по его словам, треть земли вовсе не возделывается, а остальные две трети носят явные признаки разорения; в другой он не встречает «ничего, кроме нищеты и плохих всходов»; в третьей «полунищие половники продолжают держаться самых нерациональных порядков земледелия, не допускающих никаких улучшений и делающих бедность наследственной».

Деградация сельского хозяйства во Франции, XVIII века являлась ярким признаком вопиющего противоречия между потребностями развития производительных сил и устарелыми социально-политическими порядками. Развитие капиталистического хозяйства во Франции было невозможно без подъема сельского хозяйства, а необходимым условием такого подъема сельского хозяйства являлась замена сеньориального строя буржуазными формами землевладения. В середине XVIII века было уже очевидно, что устарелые, феодальные формы земельной собственности, при которых права собственника на землю были ограничены правами других лиц (например, право собственности крестьянина-чиншевика было ограничено правом сеньора на платежи и повинности), должны быть заменены буржуазной формой частной собственности на землю. Но такая замена могла произойти в двух противоположных формах, в зависимости от того, перейдет ли земля, которая при феодальном строе находилась в совладении помещика с крестьянами, в частную собственность первого или последних. Первый путь означал, что крупный землевладелец постепенно сгонит с земли крестьян-чиншевиков и половников и начнет сдавать землю в аренду крупными участками богатым фермерам. Такой процесс насаждения крупной капиталистической аренды и обезземеления большинства крестьян произошел в Англии, которая стала страной крупного землевладения. Второй путь предполагал, что крестьянская земля будет освобождена от всех сеньориальных платежей и повинностей и перейдет в полную частную собственность крестьян. По этому пути пошла Великая Французская Революция, из которой Франция вышла страной мелкого крестьянского землевладения.

Но в середине XVIII века путь революционного разрешения аграрного вопроса казался еще исключенным. В это время могло еще казаться, что подъем и рационализация обнищавшего сельского хозяйства возможны только, по примеру Англии, в виде распространения крупной фермерской аренды, уже немало содействовавшей успехам английского сельского хозяйства. Такого рода капиталистическая аграрная реформа была бы прежде всего в интересах фермеров и богатых слоев крестьянства, т. е. сельской буржуазии или так называемого «сельского третьего сословия». В известной мере такая реформа пошла бы на пользу и землевладельцам, которые сохранили бы право собственности на землю и получали бы арендную плату. Проповедниками такого рода аграрной реформы и явились в середине XVIII века физиократы, которые предлагали разрешить историческую задачу подъема сельского хозяйства посредством замены сеньориального строя капиталистической фермерской арендой.

В своей программе физиократы заботились о создании благоприятных условий для развития капиталистического сельского хозяйства. Мы видели, что во Франции первой половины XVIII века сельское хозяйство страдало, во-первых, от малой производительности земледелия и низких урожаев, во-вторых, от низких цен на хлеб и, в‑третьих, от тяжелых сеньориальных повинностей и государственных налогов. Первые две причины уменьшали доход земледельца, третья напрягала до крайности его расходный бюджет. Физиократы в своей программе требовали устранения всех перечисленных неблагоприятных условий. Во-первых, они отстаивали необходимость рационализации земледелия по примеру английского фермерского хозяйства. Во-вторых, они горячо нападали на меркантилистическую политику снижения хлебных цен и требовали свободной торговли и свободного вывоза хлеба за границу. В‑третьих, они выдвинули программу полного освобождения фермерского класса от налогов и переложения всех налогов на ренту землевладельцев.

Но физиократы не ограничились проповедью реформ в интересах поднятия сельского хозяйства и обогащения сельской буржуазии. Под свою практическую программу они старались подвести теоретический фундамент. Они доказывали, что только при осуществлении указанных реформ будет обеспечен нормальный ход процесса общественного воспроизводства и будет получаться значительный чистый доход (или «чистый продукт», по их терминологии). В своей теории общественного воспроизводства и в теории чистого продукта (или прибавочной стоимости) глава физиократов Кенэ дал первую попытку анализа капиталистического хозяйства в целом. Практическая программа физиократов потерпела крушение, но их теоретические идеи, освобожденные от односторонностей и ошибок, были восприняты и развиты дальше последующими экономическими направлениями (классической школой и Марксом) и обеспечили за Кенэ бессмертную славу одного из основателей современной политической экономии.

Глава 10. История физиократической школы

Физиократическая теория была выработана во Франции в середине XVIII века. Но вся первая половина этого века может рассматриваться как эпоха предшественников физиократии.

Разорение крестьянства и упадок сельского хозяйства обратили на себя внимание еще в конце XVII века. Уже тогда Лабрюйер рисовал мрачную картину нужды крестьян, а Фенелон писал, что народ голодает, обработка земли заброшена и «Франция превратилась в разоренный и лишенный провианта госпиталь». Экономист Буагильбер (1646— 1714 г.г.), называвший себя адвокатом сельского хозяйства, выступил против кольбертовской политики снижения хлебных цен и требовал свободного вывоза хлеба за границу. Он утверждал, что «никогда не бывает народ столь несчастным, как при дешевой цене хлеба». Он выступал также против меркантилистической преувеличенной оценки роли денег, которым, по его мнению, следует отвести лишь скромную, служебную роль средства для облегчения обмена. Одновременно с Буагильбером известный маршал Вобан требовал облегчения налогового бремени, разоряющего крестьянство. Буагильбер за свои сочинения впал в немилость, а Вобан умер в тот самый день, когда книга его была торжественно сожжена рукой палача.

Дальнейшее развитие тех же идей дал позднее маркиз д’Аржансон (1694 — 1757 г.г.). Борьба против меркантилистического протекционизма привела его к принципиальной защите полной свободы торговли. «Не вмешивайтесь (laissez faire), — таков должен быть девиз каждой публичной власти». У Аржансона впервые часто встречается эта знаменитая формула фритредерства: «Laissez faire» (впоследствии дополненная — вероятно, Гурнэ, —словами: «et laissez passer»).

К середине XVIII века у некоторых мыслителей, таким образом, уже встречались отдельные идеи и практические требования, впоследствии вошедшие в систему физиократов. Но с середины XVIII века эти идеи и требования стали предметом оживленного обсуждения и для широких общественных кругов. Деградация земледелия и застой промышленности, обнищание крестьянства и постоянные дефициты казны делали и для широкой публики очевидною несостоятельность старого режима. Во Франции началась предреволюционная эпоха недовольства и брожения, проектов реформ и поисков новых социальных и философских формул. Экономические вопросы также стали с начала 1750‑х годов предметом обсуждения в книгах и журналах, в великосветских салонах и в правительственных комиссиях. Неудачи правительственной хлебной политики содействовали распространению в широких кругах общества убеждения в необходимости отмены прежних запрещений и ограничений хлебной торговли. Отчасти под влиянием общественного мнения, правительство в 1754 г. разрешило свободную перевозку хлеба между отдельными провинциями, хотя и оставило в силе запрещение вывоза хлеба за границу.

В эти годы повышенного общественного интереса к экономическим вопросам на сцену выступили две группы экономистов: одни из них группировались вокруг Гурнэ, другие вокруг Кенэ. Обе группы родились из оппозиции меркантилистической политике запрещений, монополий и регламентации. Но в то время как Кенэ отвергал эту политику во имя интересов сельского хозяйства и сельской буржуазии, Гурнэ требовал прежде всего отмены тех ограничений, которые тормозили свободное развитие городской промышленности и торговли (цехи, промышленная регламентация, внутренние таможни). Гурнэ и его последователи интересовались преимущественно практическими вопросами и не оставили теоретически ценных трудов, в отличие от школы Кенэ.

Франсуа Кенэ (1694 — 1774 г.г.), родившийся в семье мелкого землевладельца полукрестьянского типа, собственным упорным трудом пробился в люди. Медик по образованию, он заслужил репутацию выдающегося врача и издал ряд научных трудов по медицине и биологии. В 1749 году он был приглашен ко двору в качестве постоянного врача известной мадам Помпадур, фаворитки Людовика XV, а через три года был назначен также врачом при самом короле.

В это время Кенэ, достигший уже 55-летнего возраста, забросил свои научные занятия медициной и отдал свои силы разработке экономических вопросов, волновавших общественное мнение того времени. Уже в первых своих статьях, напечатанных в 1756 — 1757 г.г. в знаменитой «Энциклопедии», Кенэ объяснял упадок сельского хозяйства тяжестью налогов и искусственным понижением хлебных цен вследствие запрещения вывоза хлеба за границу. Уже в этих статьях Кенэ рисовал преимущества крупного фермерского хозяйства и рекомендовал привлекать в деревню зажиточных фермеров, которые могли бы вложить крупные капиталы в сельское хозяйство.

Теоретическое обоснование своих взглядов Кенэ дал в позднейших трудах. В 1758 г. он создал свою знаменитую «Экономическую Таблицу» и в дополнение к ней написал «Общие принципы экономической политики земледельческого государства». В этих двух работах изложены основные положения экономической теории и экономической политики Кенэ. Философскую основу своей теории Кенэ изложил в 1765 году в работе о «Естественном праве»²⁴.

Если разработка физиократической теории принадлежала всецело одному Кенэ, т. е. популяризаторами и пропагандистами выступали его талантливые последователи, группировавшиеся вокруг него и образовавшие тесно сплоченную физиократическую школу или «секту», как называли ее противники²⁵. Наиболее деятельными из них были маркиз Мирабо Старший и Дюпон-де-Немур (меньшую роль играли Мерсье де ла Ривьер, Летрон, Бодо). Оригинальным и самостоятельным мыслителем из последователей физиократии можно считать только Тюрго, никогда, впрочем, не принадлежавшего к числу членов «секты» в узком смысле слова.

Пропаганду своих идей физиократы вели в книгах и журналах, в салонах и в правительственных комиссиях. Одно время физиократы даже забрали в свои руки издававшийся правительством официозный журнал, но, будучи вскоре вытеснены оттуда, обзавелись собственным журналом «Эфемериды». С 1767 года начались регулярные еженедельные собрания физиократов в салоне Мирабо в Париже, служившие в течение десяти лет сплочению единомышленников и вербовке новых членов. Собрания эти немало содействовали распространению «агрономической моды» в широких кругах общества. Физиократические идеи привлекали к себе всеобщее внимание, ими интересовались, с одной стороны, Вольтер и Руссо, а с другой — коронованные особы вплоть до Екатерины II.

Но по мере распространения идей Кенэ, все более обнаруживалось, что физиократия, как общественное течение, добивающееся определенной общественной реформы, в условиях предреволюционной Франции обречена на неудачу. Франция неотвратимо шла навстречу революции, в которой широкие народные, в том числе и крестьянские массы, под руководством городской буржуазии, смели королевскую власть и дворянские привилегии. Попытка физиократов избежать аграрной революции посредством аграрной реформы, проводимой в интересах немногочисленной, сельской буржуазии при помощи королевской власти и некоторых кругов дворянства, не имела никаких шансов на осуществление. Своей приверженностью к абсолютной монархии физиократы отмежевали себя от господствующего общественного течения той эпохи, от «энциклопедистов» — идеологов прогрессивной городской буржуазии. Одновременно физиократы вызвали нападки против себя со стороны защитников непосредственных экономических интересов торгово-промышленной буржуазии (в том числе и последователей Гурнэ). С их стороны физиократы подвергались ожесточенным нападкам за свое учение о «непроизводительности» торгово-промышленного класса и за свое требование свободного вывоза хлеба за границу. Физиократическому идеалу земледельческого государства, вывозящего хлеб за границу и ввозящего оттуда дешевые промышленные изделия, известный экономист Галиани²⁶ в 1770 году противопоставил идеал развитого промышленного государства, которое потребляет весь производимый в стране хлеб и даже ввозит добавочное количество хлеба из-за границы. В вопросе о вывозе хлеба резко столкнулись интересы сельского хозяйства и промышленности, и либеральный закон 1764 г. о свободном вывозе хлеба за границу был в 1770 г. отменен.

Надежды на осуществление физиократической программы оживились опять во время министерства Тюрго (1774 — 1776 г.г.)²⁷. Назначенный министром финансов, Тюрго сделал попытку провести ряд важных реформ. Он восстановил свободу внутренней хлебной торговли, издал закон об упразднении цехов и свободе промыслов, заменил натуральную дорожную повинность, обременительную для крестьянства, денежными платежами, падавшими на всех землевладельцев, в том числе и на дворян. Реформы Тюрго вызвали сильнейшее недовольство реакционных общественных кругов (придворной аристократии, дворянства, финансовых откупщиков), приведшее к отставке министра-реформатора. Абсолютная монархия и землевладельческий класс, вопреки надеждам физиократов, оказались неспособными к проведению общественных реформ, и Франция быстро шла навстречу грозным событиям Великой Революции.

Падение Тюрго было последним ударом, довершившим крах физиократии как определенного общественного течения. Крах практической программы физиократов оказался вначале роковым и для судьбы их теоретических идей: последние на долгие годы и десятилетия были преданы забвению или служили предметом грубейших насмешек. В середине XIX века Маркс один из первых указал на огромные научные, заслуги физиократов, скрытые под причудливою формой и ошибками их теории. Конец XIX и начало XX столетий были временем реабилитации физиократов. Тщательное изучение их теоретических идей подтвердило полностью высокую оценку, данную им Марксом, и в настоящее время славу основателя политической экономии у Адама Смита оспаривает Франсуа Кенэ.

Глава 11. Социальная философия физиократов

Мы знаем, что физиократы считали необходимым заменить мелкое крестьянское хозяйство крупным фермерским и хотели гарантировать фермерам свободный вывоз хлеба за границу и свободу от налогов. Какими же средствами надеялись они осуществить свою программу? В ответе на этот вопрос физиократы резко расходились с просветителями — передовыми идеологами городской буржуазии. Резко критикуя режим абсолютной монархии, просветители противопоставляли ей в качестве политического идеала конституционную монархию с разделением властей (Монтескье) или же демократическое государство, основанное на идее народного суверенитета (Руссо). Тем самым просветители, хотя и не договаривая своей мысли до конца, ставили перед буржуазией задачу революционного завоевания политической власти. Иначе решали политический вопрос физиократы, которые являлись сторонниками просвещенного абсолютизма, абсолютной монархии, «единой власти, стоящей выше всех различных исключительных интересов, которые она должна подавлять» (Кенэ). От просвещенного монарха ожидали физиократы проведения рекомендуемых ими экономических реформ.

Многие авторы указывали на логическое противоречие между монархическими взглядами физиократов и их экономическими требованиями возможно большей свободы для индивидуума. Но эта приверженность физиократов к монархии может быть объяснена их общей социально-классовой позицией. Физиократы не столько опирались на уже существующую сельскую буржуазию, еще не многочисленную и не влиятельную, сколько стремились создать благоприятные условия для экономического роста этого класса. Мечтать в таких условиях о завоевании политической власти для сельской буржуазии было явно безнадежно. Свержение монархии обещало передать власть либо в руки еще цеплявшегося за свои политические привилегии дворянства, либо в руки молодой и богатой городской буржуазии. А обе эти перспективы грозили крахом физиократической программе. Находящееся у власти дворянство не допустило бы налоговой реформы в физиократическом духе и взвалило бы налоговое бремя на фермерский класс. Городская же буржуазия, завоевавшая власть, могла бы еще усилить, — как опасались физиократы, — ненавистную меркантилистическую политику поощрения торговли и промышленности за счет сельского хозяйства. Раз свержение или ослабление монархии с усилением политической роли дворянства или городской буржуазии грозило полным крахом программе физиократов, последним не оставалось ничего другого, как возложить все свои надежды на абсолютную монархию и объявить себя ее сторонниками.

Но, конечно, физиократы высказывались за сохранение абсолютной монархии никоим образом не для того, чтобы последняя продолжала свою разорительную политику поддержки феодальных и меркантилистических привилегий. По мнению физиократов, эти привилегии противоречат разуму, «естественному праву», вечным и неизменным законам, которые предначертаны навеки творцом мира и обязательны как для отдельных людей, так и для государственной власти. Король не должен издавать законы по своему произволу, так как в этом случае издаваемые им законы могут оказаться противоречащими естественному праву и принести только неисчислимый вред. Незнанием вечных законов естественного права и объясняется обилие вредных «положительных» законов, издававшихся государством. Чтобы избежать расстройств и беспорядка в общественной жизни, король должен строго сообразовать все свои законы с предписаниями естественного права. Политическим идеалом физиократов являлся «легальный деспотизм», т. е. монархия, выполняющая веления естественного права, или, как увидим ниже, поощряющая развитие буржуазного хозяйства.

Итак, физиократы ставили произвольному законодательству короля преграду в виде вечных и нерушимых естественных законов, стоящих выше «положительных» законов государства. В этом отношении физиократы придерживались учения о «естественном праве», развитого передовыми буржуазными мыслителями XVII века (Гроций, Гоббс, Локк). В борьбе против устарелых феодальных порядков буржуазия выдвигала требования нового общественного строя, в котором она усматривала разумный и справедливый «естественный порядок». В противовес привилегиям, освященным авторитетом короля и законов, она освящала свои требования авторитетом высших и вечных естественных законов, перед которыми должны почтительно преклониться короли и положительные законы государства. В чем же заключался этот идеальный «естественный порядок», осуществления которого требовали мыслители XVII — XVIII веков? В сущности, они понимали под ним буржуазный общественный строй, освобожденный от феодальных пережитков и предоставляющий отдельным индивидуумам возможность беспрепятственного преследования своих выгод на основе свободного соревнования (конкуренции) с другими членами общества. Право личности на удовлетворение своих естественных потребностей и на приобретение необходимых для этого вещей, право личной свободы (т. е. освобождение личности от крепостного права), свобода частной собственности (т. е. освобождение собственности от феодальных повинностей и ограничений), свободное соревнование индивидуумов (т. е. отмена феодальных и цеховых ограничений хозяйственной деятельности), — таковы были важнейшие «естественные права» личности, осуществления которых требовали идеологи буржуазии.

Учение о естественном праве сыграло огромную революционную роль тарана, разбивавшего твердыни феодального режима и абсолютной монархии. Наиболее радикальные мыслители XVIII века требовали обеспечения «естественных прав» личности не только в экономической, но и в политической области, т. е. демократизации государственного строя (учение Руссо об общественном договоре и народном суверенитете). Физиократы, в согласии со своими консервативными политическими тенденциями, старались смягчить революционное острие теории естественного права и отказывались делать из нее политические выводы. Но зато им принадлежит заслуга наиболее последовательного приложения идей естественного права к сфере экономической жизни. Они признали «естественным порядком» совокупность экономических условий, необходимых для беспрепятственного развития буржуазно-капиталистического хозяйства (прежде всего в сфере земледелия). Законы буржуазного хозяйства были объявлены ими естественными законами, нарушать которые законодатель не вправе. Этим физиократы, с одной стороны, содействовали освобождению хозяйственной жизни от вмешательства государственной власти; с другой стороны, они положили начало понятию внутренней, «естественной» закономерности хозяйственной жизни, независимой от произвола и вмешательства законодателя.

Естественное право с самого начала приобретает у физиократов экономический оттенок и определяется у Кенэ, как «право человека на вещи, пригодные для его пользования». Однако в эту формулу, которая более радикальным мыслителям давала повод критиковать неравное распределение вещей между богатыми и неимущими классами общества, Кенэ спешит внести ограничение: естественное право человека сводится к праву «лишь на те вещи, пользования которыми он может достигнуть». Но для того, чтобы обеспечить себе фактическое приобретение вещей, «требуются известные физические и интеллектуальные способности, а также инструменты и орудия». Неравенство в способностях и «ресурсах» (т. е. богатстве) людей создает огромное неравенство в пользовании ими своим естественным правом. В то время как для мыслителей коммунистов (Мабли) и даже для более радикальных идеологов мелкой буржуазии (Руссо) такое неравенство означало нарушение естественного права и давало повод к критике частной собственности, Кенэ легко мирится с этим неравенством, как неизбежно «вытекающим из известной комбинации законов природы». Имущественное неравенство есть неизбежное маленькое зло, с которым приходится мириться ввиду огромной пользы частной собственности, поощряющей трудолюбие людей. Естественное право сводится, таким образом, к праву человека на свободное приложение своего труда и к праву частной собственности. «Личная свобода и собственность гарантированы людям извне естественными законами, на которых покоится основной строй благоустроенных обществ».

Эту формулу можно еще упростить, так как и личная свобода представляет собой не что иное, как особый вид собственности: это — «личная собственность», или право индивидуума на свободное приложение своего труда. Из личной собственности вытекает «движимая собственность», или право человека на вещи, созданные его трудом. Наконец, человек, который при помощи своего труда и движимых вещей привел девственную землю в пригодное для земледелия состояние, навсегда приобретает «земельную собственность». Естественное право человека сводится в сущности к перечисленным трем видам собственности, тесно между собой связанным. Повторяя в учении о собственности мысли Локка, физиократы, однако, делают характерное отступление. В то время как Локк сомневается в праве человека на завладение площадью земли, которой он не в состоянии обработать собственными своими силами, физиократы оправдывают существование крупной земельной собственности по следующим двум мотивам: во-первых, землевладельцы или их предки произвели в свое время затраты (труда и движимых вещей) на приведение земли в пригодное для обработки состояние; во-вторых, только при прочно гарантированной собственности на землю в последнюю будут вложены большие капиталы, — условие, необходимое для процветания земледелия. Физиократы согласны оставить за крупными землевладельцами их землю, лишь бы они сдавали ее в аренду фермерам-капиталистам.

Как видим, учение физиократов о естественном праве носит на себе явные черты двойственности их социально-экономической программы, как умеренно-буржуазной. Поскольку с одной стороны, физиократы склонялись к политическому компромиссу с монархией и экономическому компромиссу с крупным землевладением, они объявляли себя сторонниками первой и оправдывали последнее. Поскольку с другой стороны, они ценой такого социально-политического компромисса надеялись добиться свободного развития капитализма в чисто экономической области, они объявляли «естественным порядком» буржуазный экономический строй, основанный на частной собственности и освобожденный от пережитков феодализма. Обеспечение «личной собственности» означало освобождение производителя от крепостного права, от феодальных и цеховых пут. Гарантия «движимой собственности» означала утверждение власти капитала и торжество свободной конкуренции в товарном обмене. Наконец, под «земельной собственностью» физиократы понимали буржуазную форму землевладения, освобожденного от сеньориальных порядков и предполагающего капиталистическую аренду.

Для того, чтобы в народном хозяйстве установился описанный «естественный порядок», необходимо устранить стеснительную опеку государства. Пусть последнее откроет широкое поле действию естественных законов или свободной игре индивидуальных интересов, а на себя возьмет только работу об устранении искусственных преград, тормозящих действие этих естественных законов. «Что требуется для благоденствия нации? Обрабатывать землю с возможно бо́льшим успехом и предохранять общество от воров и нищих. Осуществление первого требования предписывается собственным интересом каждого, осуществление же второго поручается правительству». Горе стране, если правительство, не ограничиваясь скромной задачей охраны общественной безопасности от злокозненных лиц, начнет вмешиваться в хозяйственную деятельность отдельных индивидуумов. В противовес меркантилистической политике строгой регламентации хозяйственной деятельности отдельных индивидуумов, физиократы видели в этой регламентации лишь источник постоянных беспорядков и нарушений мудрых и неизменных естественных законов. В свободной и нестесняемой деятельности индивидуумов физиократы усматривали лучшую гарантию осуществления «естественного порядка» в народном хозяйстве. Физиократы были горячими сторонниками экономического индивидуализма, характерного вообще для идеологии молодой буржуазии.

Глава 12. Крупное и мелкое земледелие²⁸

Экономическая теория физиократов, к разбору которой мы переходим, имела своей задачей исследование и открытие естественных законов хозяйства. Физиократы были уверены, что им удалось найти вечные и неизменные законы хозяйства, согласные с законами природы и наиболее выгодные для человеческого рода. Но при этом физиократы, сами того не сознавая, за естественные законы хозяйства принимали законы буржуазного хозяйства. Предметом своего теоретического исследования и идеалом своей экономической политики физиократы избрали крупное фермерское хозяйство капиталистического типа. В этом предпочтении сказались как социально-классовые симпатии физиократов, так и преобладающий интерес их в проблеме максимального роста производительных сил сельского хозяйства. Мы видели выше, до какой степени деградации и разорения дошло сельское хозяйство Франции к середине XVIII века. Оздоровление хозяйственной жизни и государственных финансов Франции было невозможно без подъема производительности сельского хозяйства, а такой подъем мыслился физиократами только в форме капиталистического фермерского хозяйства.

В современной им Англии физиократы видели пример быстрого распространения крупных ферм и одновременной рационализации сельского хозяйства. Контраст между отсталым трехпольным хозяйством французского мелкого крестьянина и усовершенствованным плодопеременным хозяйством английского фермера бросался в глаза. Физиократы стали рьяными защитниками новых приемов агрикультуры. Для поднятия производительности сельского хозяйства необходимо, по их мнению, ввести плодопеременную систему, поднять животноводство, перейти к стойловому кормлению скота, широко пользоваться удобрением, расширять посевы технических культур. Но такое рациональное хозяйство требует вложения крупных капиталов и может вестись только на крупных фермах. Физиократы поэтому становятся защитниками «крупной, богатой и научной культуры», которую они противопоставляют отсталой крестьянской «мелкой культуре».

Физиократы не уставали подчеркивать малую производительность хозяйства крестьян-чиншевиков и половников. Мелкие крестьяне работают при помощи самых примитивных орудий, не имеют достаточного количества скота и почти не удобряют полей. В результате этого количество получаемого ими с земли продукта ничтожно, его едва хватает на удовлетворение самых насущных их потребностей. «Половники, сами влачащие жалкое существование вследствие нерациональной культуры, доставляют средства существования, не достаточные даже для населения бедной страны». Никакого «чистого продукта» или чистого дохода, сверх необходимых для работника средств существования, мелкое земледелие почти не дает. Отсюда следует, что для поднятия производительности сельского хозяйства необходимо заменить мелкие крестьянские хозяйства крупными фермами. «Земли, предназначенные для культуры зерновых хлебов, следует соединять, по возможности, в большие участки, эксплуатируемые богатыми фермерами; так как в крупных земледельческих предприятиях, сравнительно с мелкими, издержки на содержание и ремонт менее значительны, расходы гораздо ниже, а чистый продукт несравненно значительней. Многочисленность мелких фермеров невыгодна для населения». В согласии с этими словами Кенэ, Тюрго также отдает решительное предпочтение фермерской аренде перед хозяйством крестьян-чиншевиков или половников: «Этот способ отдавать землю в аренду выгоднее всех других как для собственников, так и для земледельцев²⁹; он устанавливается повсеместно, где имеются богатые земледельцы, могущие делать предварительные затраты на обработку; а так как богатые земледельцы могут приложить к земле больше труда и лучше удобрять ее, то здесь получается громадное возрастание в продукте и увеличение дохода от земли».

Физиократы, следовательно, предлагали аграрную реформу, направленную к разрыву тех феодально-сеньориальных связей, которые соединяли дворянина-землевладельца с крестьянином-чиншевиком или арендатором-половником. Земля постепенно должна очищаться от мелких чиншевиков и половников и отдаваться землевладельцем, как неограниченным частным собственником, в аренду крупными участками фермерам, каковыми могут быть только более богатые крестьяне или состоятельные арендаторы, переселившиеся из города. Беднейшим же слоям крестьянства не остается, по-видимому, ничего другого, как работа по найму в качестве сельских рабочих (батраков) у новых фермеров. Сеньориальные повинности заменяются добровольным договором между землевладельцем и арендатором, мелкое крестьянское хозяйство полуфеодального типа — крупной капиталистической арендой. Такого рода аграрная реформа явилась бы своего рода компромиссом между сельской буржуазией, которая извлекла бы из нее большие выгоды, и крупными землевладельцами, которые сохранили бы право собственности на землю и получали бы арендную плату. Сеньориальный строй в деревне, тормозивший развитие производительных сил, был бы заменен более прогрессивным капиталистическим сельским хозяйством. Но реформа эта была бы проведена целиком за счет широких крестьянских масс, которые были бы, по примеру Англии, обезземелены и пролетаризованы.

Физиократов, однако, такая перспектива нисколько не страшила, а, наоборот, казалась им единственным выходом из кризиса сельского хозяйства и рисовалась в радужных красках: «Количество фермеров все увеличивалось бы… мелкое землевладение постепенно исчезало бы, а доходы собственников и налоги возрастали бы пропорционально умножению продуктов с земельных владений, обрабатываемых богатыми земледельцами». Физиократы требовали от государственной власти даже активных мер поощрения фермерского хозяйства за счет крестьянского (например, освобождения фермеров от службы в милиции, которой подлежали мелкие крестьяне, освобождения от дорожной повинности).

Но для насаждения в широких размерах фермерского хозяйства необходимо привлечение в деревню возможно большего числа арендаторов-капиталистов. Привлечение капиталов в сельское хозяйство, — такова основная задача, преследуемая физиократами. «Правительству следует привлекать в деревни скорее богатства, чем людей; в людях недостатка не будет, раз имеются богатства; но без последних все погибнет, земли утратят свою ценность, и королевство очутится без ресурсов и без сил». Вся система экономической политики, рекомендуемая физиократами, должна содействовать привлечению капиталов из города в деревню, из торговли и промышленности в сельское хозяйство. Для этой цели должны служить высокие хлебные цены, делающие сельское хозяйство особенно выгодным занятием. Для этой же цели необходимо гарантировать фермеру неприкосновенность вложенных им в землю капиталов, освободить е го от личных повинностей и от земельного налога, который целиком должен падать на землевладельца. «Необходимо, чтобы существовала полнейшая безопасность для свободного помещения богатств в земледелие и совершенная свобода в торговле продуктами». В противном случае «зажиточные обитатели, столь необходимые для своего дела, перевезли бы свои богатства, затрачивавшиеся на земледелие, в города, с целью воспользоваться там привилегиями, которые невежественное правительство из особенной склонности к горожанам, этим людям наживы, предоставляет городам». Величайший вред меркантилистических мероприятий и заключается в том, что они при помощи искусственного поощрения торговли и промышленности, при помощи системы государственных займов и налоговых откупов «отвлекают финансы от земледелия и лишают деревни богатств, необходимых для улучшения земельных имуществ, эксплуатации и культуры земель».

Легко убедиться, в какой мере неправильно было бы изображать физиократов протестантами против капиталистического хозяйства, проповедниками возвращения к патриархальным земледельческим занятиям на лоне природы. Не патриархальное земледелие натурального типа, а товарное земледелие, производящее на рынок и организуемое фермерами-капиталистами, — является идеалом физиократов. Неудивительно поэтому, что физиократы дали первый и лучший анализ капиталистического хозяйства вообще и роли капитала в производстве в частности. Они проникнуты сознанием, что только приложение капитала к земледелию повышает производительность последнего и дает возможность извлекать из него «чистый продукт» (чистый доход). Мелкое крестьянское хозяйство никакого чистого продукта на доставляет. Чем больше капитал, затрачиваемый на земледелие, тем больше количество доставляемых последним продуктов, тем меньше издержки на единицу продукта, тем выше чистый доход от земледелия. Капитальные затраты земледельцев, говорит Кенэ, должны быть достаточно велики, так как «при недостаточности затрат издержки на культуру соответственно повышаются и приносят менее чистого продукта». «Чем меньше затраты, тем менее пользы приносят государству люди и земли». Иначе говоря, чем меньше общая сумма вложенного капитала, тем бо́льшая сумма издержек приходится на единицу продукта и, следовательно, тем ниже производительность земледелия. Приложение обширных капиталов составляет необходимое условие повышения производительности земледелия.

Отсюда следует, что когда физиократы говорят о земледелии как единственном источнике богатств, они имеют в виду не земледелие вообще, а капиталистическое земледелие. Когда чистый продукт они выводят из земли, они имеют в виду только землю, оплодотворенную капиталом. Поэтому правильную формулировку физиократической теории следует видеть в словах Кенэ, когда он говорит, что «единственным источником доходов земледельческих стран являются земли и капиталы³⁰ предпринимателей», вложенные в земледелие, иначе говоря, земледелие, организованное на капиталистических началах. Земля сама по себе, без помощи приложенного капитала, не обладает чудесной способностью доставлять чистый продукт. Ввиду этого «наиболее плодородные земли ничего не стоили бы при отсутствии богатств (капиталов), необходимых для производства издержек на культуру земель». Итак, функция капитала в производстве заключается в огромном повышении производительности земледелия, источником чистого дохода является только земля плюс приложенные к ней капиталы, т. е. капиталистическое земледелие.

Что же представляет собой этот капитал, выполняющий столь важные функции в производстве? Так как физиократы интересуются прежде всего влиянием капитала на поднятие производительности земледелия, то естественно, что капитал они рассматривают с вещественно-технической стороны, как совокупность средств производства в широком смысле слова. В противовес меркантилистическому смешению капитала с деньгами, физиократы настойчиво подчеркивают, что не деньги сами по себе, а покупаемые на них средства производства, содействующие повышению производительности труда, составляют капитал. «Осмотрите фермы и мастерские»,— говорит Кенэ, — и вы увидите, в чем состоит фонд этих столь драгоценных затрат. Вы найдете там строения, скот, семена, сырой материал, «движимость и инструменты всякого рода. Все это, без сомнения, сто́ит денег, но ничто из этого не является деньгами». В таких же выражениях описывает капитал и Тюрго: «Чем более обработка усовершенствуется и расширяется, тем крупнее затраты. Необходим скот, пахотные орудия, строения для скота и хранения продуктов. Надо, кроме того, оплачивать и содержать до жатвы такое количество людей, которое соответствует размерам обработки». Физиократы, следовательно, были родоначальниками так называемого «народно-хозяйственного» понятия капитала (как совокупности произведенных средств производства), до сих пор фигурирующего в буржуазной экономической науке. Такое понимание капитала, хотя и страдающее полным игнорированием его социальной стороны, представляло, однако, по сравнению с меркантилистическим учением тот прогресс, что переносило центр исследования из сферы обмена в сферу производства.

Физиократы, как видно из приведенных цитат, дали анализ различных вещественных элементов, из которых состоит капитал. В состав последнего они включают скот и сельскохозяйственные орудия, семена, средства существования для рабочих, корм для скота и т. п. Помимо анализа вещественных частей капитала, физиократы дали также впервые деление капитала с точки зрения быстроты его обращения: они, как увидим в следующей главе, отличали основной капитал от оборотного.

Глава 13. Общественные классы

Физиократы, как мы видели, и в своей практической программе и в своих теоретических рассуждениях имели в виду крупное земледелие капиталистического типа, предполагающее обособление класса земельных собственников от класса фермеров-капиталистов, организаторов производства. Очевидно, что, кроме этих двух классов, существует также класс непосредственных производителей, а именно наемных сельскохозяйственных рабочих (батраков). Существование этого класса физиократам было известно, но обычно все их внимание сосредоточено на противопоставлении первых двух классов: землевладельцы фигурируют у Кенэ под названием «собственников», фермеры — под названием земледельцев или «производительного класса». Подобно тому как «третье сословие» (буржуазия) во Франции XVIII века включало в свой состав также наемных рабочих, еще не успевших выкристаллизоваться в отдельный общественный класс, точно так же в схемах Кенэ сельскохозяйственные рабочие составляют лишь задний фон земледельческого или производительного класса, не выделяясь в отдельный класс. Это и неудивительно, принимая во внимание слабое развитие в ту эпоху классовых противоречий между капиталом и трудом. Рабочий класс не играл еще самостоятельной роли в общественной жизни, и отношения между фермерами и их рабочими мало занимали мысль Кенэ. Его внимание привлекали к себе: противоречие интересов между городом (промышленностью и торговлей) и деревней (земледелием), во-первых, и внутри сферы земледелия — противоречие интересов между землевладельцами и фермерами. Отсюда понятно трехчленное классовое деление общества у Кенэ: в сфере сельского хозяйства он отличает класс землевладельцев от «производительного» класса (фермеров); им обоим он противопоставляет городское торгово-промышленное население под названием «непроизводительного» класса (куда входят и лица либеральных профессий, прислуга и т. д.).

Каждый из последних двух классов (т. е. производительный и непроизводительный классы) в действительности распадается на два различных класса: предпринимателей и наемных рабочих. Большая заслуга Тюрго и заключается в том, что он ясно подчеркнул это обособление классов: «Весь класс, занятый изготовлением бесконечного разнообразия произведений промышленности, распадается, так сказать, на две группы: с одной стороны, на предпринимателей-мануфактуристов и фабрикантов; все они являются обладателями больших капиталов, которые они употребляют для приобретения прибыли, давая работу за счет своих затрат; второй класс состоит из простых ремесленников, которые не имеют ничего, кроме своих рук, которые авансируют предпринимателям только свой ежедневный труд и вся прибыль которых сводится только к получению заработной платы». Такое же обособление классов происходит и в среде «производительного», земледельческого класса: «Класс земледельцев так же, как и фабрикантов, распадается на два рода людей: на предпринимателей или капиталистов, делающих затраты, и на простых рабочих, получающих заработную плату». Трехчленное классовое деление Кенэ превращается, таким образом, у Тюрго в пятичленное. Для ясности классовое деление у Кенэ и Тюрго может быть изображено в виде следующей схемы:

Классовое деление у Кенэ	Классовое деление у Тюрго
1. Класс землевладельцев	1. Класс землевладельцев
2. Производительный (земледельческий) класс	2. Фермеры-капиталисты
^^	3. Сельские рабочие
3. Непроизводительный (торгово-промышленный) класс	4. Промышленные капиталисты
^^	5. Промышленные рабочие

Хотя Кенэ дает только трехчленное деление, но, как уже было замечено, в своих рассуждениях он также предполагает существование наемных рабочих. Мы поэтому считаем возможным видеть в схеме Тюрго более ясную и последовательную формулировку взглядов самого Кенэ.

Остановим теперь наше внимание на сельском хозяйстве, в котором друг другу прежде всего противостоят класс землевладельцев и класс фермеров. Рассмотрим особенности каждого из этих классов.

Землевладельцы, по учению Кенэ, получили свою землю по наследству или путем покупки от тех лиц, которые первоначально ей завладели. Эти лица при помощи своего труда и движимых вещей впервые привели девственную почву в состояние, пригодное для земледельческой культуры: они произвели работы по корчеванию леса, обсушению или обводнению земли, огораживанию, провели дороги и т. п. Благодаря этим основным, так называемым «земельным затратам» землевладельцы навсегда закрепили за собой право собственности на землю. Как собственники земли, они получают от арендаторов-фермеров арендную плату (или ренту), равную всему чистому доходу или «чистому продукту», который остается за вычетом из валового дохода фермера сделанных им издержек производства.

Фермеры арендуют у названных землевладельцев землю на более или менее длительный срок и ведут на ней хозяйство при помощи собственного капитала. Фермер должен вложить в дело двоякого рода капиталы: во-первых, он должен сразу затратить большую сумму денег на покупку мертвого и живого сельскохозяйственного инвентаря (сельскохозяйственные орудия, скот), который медленно изнашивается и может служить в течение многих лет, например, в течение 10 лет; во-вторых, фермер ежегодно тратит на текущие расходы определенную сумму, которую он целиком получает обратно по истечении года из продажной цены своего урожая; сюда-относятся расходы на семена, на корм скоту, на заработную плату рабочим (или, что то же самое, на средства существования для рабочих). Итак, фермер вкладывает в дело, во-первых, основной капитал или, как выражается Кенэ, «первоначальные авансы»; и, во-вторых, оборотный капитал или «годичные авансы». Особенное значение Кенэ придает увеличению основного капитала: чем он больше, тем хозяйство производительнее. Кенэ предполагает, что размер основного капитала должен быть в 5 раз больше размера оборотного капитала; например, весь класс фермеров вкладывает в земледелие в виде основного капитала 10 миллиардов рублей, а в виде оборотного 2 миллиарда руб., итого 12 миллиардов руб.³¹

Что же выручают фермеры из своего хозяйства? Собравши жатву и продавши ее, они из вырученных сумм должны прежде всего покрыть все издержки производства, т. е. весь оборотный капитал и изношенную (в течение года) часть основного капитала. Весь класс фермеров в целом должен прежде всего выручить оборотный капитал в 2 миллиарда руб., израсходованный: 1) на сырой материал (семена и пр.) и 2) на средства существования для всех участников производства, т. е. для наемных рабочих и, кроме того, для самих фермеров и их семей. Как видим, Кенэ соединяет вместе средства существования для рабочих (т. е. заработную плату рабочих) с средствами существования, которые потребляются самими фермерами (и покупаются ими из их прибыли). Расходы фермеров на собственное потребление относятся им не к прибыли, а к необходимым издержкам производства: фермеры как бы выплачивают сами себе заработную плату (хотя бы и в повышенном размере), которая, как и заработная плата рабочих, представляет собой одну из частей авансированного оборотного капитала.

Кроме возмещения всего оборотного капитала (2 милл.), фермеры в конце года получают, по предположению Кенэ, также 10% на всю сумму вложенного в дело основного капитала, т. е. еще 1 милл. руб. Однако эта сумма в сущности не является прибылью на капитал. Кенэ предполагает, что она представляет собой только возмещение изношенной в течение года части основного капитала плюс возмещение потерь от возможных несчастных случаев (неурожаи, наводнения, град и т. п.), иначе говоря, амортизационный и страховой фонд. Если, например, основной капитал (орудия, скот и т. п.) стоимостью в 10 милл. руб. служит в течение 10 лет, то очевидно, что каждый год изнашивается 1/10 части его, и для сохранения основного капитала в постоянно исправном виде необходимо ежегодно расходовать на его ремонт и восстановление 1 милл. руб. (страховые суммы мы здесь оставляем в стороне).

Итак, фермеры, вложившие в хозяйство капитал в 12 милл. руб., получают по истечении каждого года 3 милл. руб., из которых 2 милл. руб. возмещают оборотный капитал, а 1 милл. руб. (или 10 % на основной капитал) возмещает изношенную часть основного капитала. Если весь урожай продан фермерами за 5 миллиардов руб., то излишек в 2 милл. руб. сверх издержек производства составляет чистый доход или «чистый продукт», уплачиваемый землевладельцам в виде арендной платы. Сами фермеры не получают никакого чистого дохода, а получают лишь возмещение израсходованного капитала. Единственная польза, извлекаемая ими из процесса производства лично для себя, заключается в получении для себя и своей семьи необходимых средств существования (хотя бы в большем количестве и лучшего качества, чем получаемые рабочими). Фермеры, следовательно, хотя и являются капиталистами, не получают никакой прибыли на свой капитал, а получают лишь необходимые средства существования или нечто вроде заработной платы (хотя бы в повышенном размере³²).

Такое непонимание социальной природы фермерского дохода и игнорирование категории прибыли является одной из главнейших ошибок физиократов. Фермер выступает в их изображении одновременно как капиталист, вкладывающий в дело значительный капитал, и как работник, получающий лишь заработную плату. На его основной капитал начисляется, правда, доход в размере 10%, но и этот доход представляет собой не прибыль, а лишь возмещение капитала. Кенэ чувствует, что фермер извлекает какой-то доход, пропорциональный величине вложенного им капитала, но он не хочет представить этот доход как чистый доход (прибыль), остающийся за покрытием издержек производства. Как защитник фермерского класса, Кенэ хочет, выражаясь современным языком, «забронировать» за ним минимальный доход (прибыль), огражденный от притязаний жадных землевладельцев и расточительного правительства. А для этого не остается другого средства, как объявить, что весь доход фермеров состоит только из возмещения капитала и необходимых для них средств существования, что он не содержит в себе никакого чистого дохода (прибыли), который у них можно было бы отнять для нужд землевладельцев или государства. Чтобы сделать доход фермера неприкосновенным, Кенэ перенес его из рубрики чистого дохода в рубрику возмещаемого капитала или издержек производства, оставив в рубрике чистого дохода одну только ренту землевладельцев. Чтобы сохранить прибыль за фермером, Кенэ одел последнего в костюм рабочего или крестьянина, получающего только необходимые средства существования.

Другая причина игнорирования фермерской прибыли заключается в отсталости хозяйственных условий Франции XVIII века, где фермеры были немногочисленны и тонули в море крестьян и половников. Арендатора-фермера во Франции того времени не всегда ясно отличали от арендатора-половника, а последний, действительно, извлекал из своего хозяйства только необходимые средства существования (как и крестьяне). Кроме того, фермер часто сам работал в хозяйстве наряду с своими рабочими и как бы сливаясь с ними. Социальная природа фермера как капиталиста еще не успела выкристаллизоваться с достаточною ясностью; фермер, крестьянин, половник и сельский рабочий были еще связаны друг с другом рядом мало заметных переходов.

Мимоходом нам пришлось уже упомянуть о третьем классе людей, занятых в земледелии, о наемных сельских рабочих, которых Кенэ не выделяет в особую группу.

Эти сельские рабочие продают фермерам свой «труд» или рабочую силу, получая от них заработную плату. Каков же размер последней? По учению физиократов, размер заработной платы не превышает минимума, необходимого для поддержания существования рабочих. Как говорит Кенэ, «высота заработной платы и, стало быть, удовлетворения, которое наемные рабочие могут получить, фиксирована и сведена к минимуму сильнейшей конкуренцией, которая не прекращается среди них». Заработная плата зависит от цены средств питания рабочих, прежде всего хлеба. «Поденная плата ремесленника устанавливается довольно естественным путем в соответствии с ценой хлеба». Еще более ясную формулировку этого, так называемого «железного закона заработной платы», имевшего много сторонников среди «меркантилистов XVII— XVIII веков, дает Тюрго, который поэтому часто и считается его автором: «Имея выбор между значительным количеством работников, наниматель предпочитает того, кто соглашается работать за самую низкую цену. Работники должны поэтому друг перед другом понижать цену за свой труд. При таком положении вещей во всех родах труда должен установиться, и в действительности устанавливается, такой порядок, что заработная плата работника ограничивается лишь минимумом».

До сих пор мы говорили о сельскохозяйственном населении, которое состоит из землевладельцев, фермеров и сельских рабочих. Что касается торгово-промышленного населения, то Кенэ объединяет его под названием «непроизводительного класса», а Тюрго различает в нем две различные социальные группы: предпринимателей и наемных рабочих. Если, как мы видели, физиократы смешивают фермера-капиталиста с крестьянином и сельским рабочим, то в еще более грубой форме они повторяют ту же ошибку в применении к промышленности. В изображении Кенэ фермер, хотя и не получает прибыли, является, однако, капиталистом в том смысле, что авансирует значительные средства, во-первых, на основной капитал и, во-вторых, на наем рабочих. Промышленники же в изображении Кенэ выступают в виде ремесленников, не делающих никаких затрат на основной капитал и на наем рабочих. Эти ремесленники (члены «непроизводительного класса») затрачивают только сырой материал и свой личный труд, а выручают из продажной цены изготовленных ими изделий только возмещение сырого материала и стоимость необходимых средств существования для себя и своей семьи. Прибыль промышленников, как и фермеров, физиократами игнорируется, принимая у них вид «пропитания» ремесленника или «заработной платы» рабочего. Промышленники, как и фермеры, получают только возмещение капитала или издержек производства, а именно издержек на сырой материал и издержек на пропитание себя и своей семьи во время работы. Такому теоретическому смешению промышленного капиталиста с ремесленником могла содействовать немногочисленность крупных капиталистических предприятий во Франции XVIII века и продолжавшееся еще преобладание ремесла.

Глава 14. Чистый продукт

Анализ классового деления общества приводит нас к центральному пункту физиократической доктрины, к учению об исключительной производительности земледелия. По учению физиократов, земледелие является «производительным» занятием, так как земледельческий продукт не только возмещает все сделанные фермером издержки производства, но и доставляет сверх того некоторый излишек, «чистый продукт» или «чистый доход», уплачиваемый в виде ренты землевладельцу. Промышленность³³ же является «непроизводительным» занятием, так как стоимость промышленных изделий не превышает величины издержек производства. Только в земледелии происходит возрастание богатств, и создаются в виде чистого продукта новые богатства сверх возмещения богатств, затраченных на земледельческий процесс.

Ниже мы увидим, что это учение об исключительной производительности отличается двойственным характером. Иногда физиократы говорят, что земледелие доставляет «чистый доход», т. е. излишек меновой стоимости сверх стоимости издержек производства; иногда же они говорят, что земледелие доставляет «чистый продукт», т. е. излишек предметов потребления сверх количества их, необходимого для прокормления самих земледельцев. Иначе говоря, под исключительной производительностью земледелия физиократы понимают то способность земледелия доставлять избыточную сумму стоимости, то способность его производить избыточное количество материальных продуктов. Ценностная производительность земледелия смешивается с физической производительностью земли, — двойственность, сообщающая учению физиократов путаный и противоречивый характер.

Что побудило мысль физиократов искать объяснения «чистого дохода»? Их побудил к этому тот факт, что стоимость промышленных изделий содержит в себе только издержки производства (плюс прибыль), тогда как стоимость земледельческих продуктов включает в себя, кроме этих элементов, также ренту, уплачиваемую землевладельцам. Перед физиократами стояла в сущности проблема ренты: как объяснить повышенную стоимость земледельческих продуктов, проявляющуюся в том, что она не только возмещает издержки производства и дает прибыль фермеру, но доставляет также избыточную сумму стоимости, земельную ренту?

У физиократов, однако, проблема ренты приобретает другой вид благодаря тому, что они, как мы видели выше, игнорировали прибыль и включали доход фермера (и промышленника) в необходимые издержки производства. Если прибыль включается в издержки производства, то вся проблема получает следующий вид: почему стоимость промышленных изделий возмещает только издержки производства или капитал, стоимость же земледельческих продуктов доставляет, сверх возмещения издержек производства, еще избыточную стоимость, чистый доход? Из избытка над издержками производства плюс прибыль рента превращается в избыток над издержками производства, т. е. в прибавочную стоимость. Рента, которая на самом деле является, наравне с прибылью, частью прибавочной стоимости, принимается за единственный вид прибавочной стоимости, за единственный чистый доход. Проблема ренты превращается в проблему чистого дохода или прибавочной стоимости.

Но если физиократы поставили проблему прибавочной стоимости, то разрешить ее.они не сумели. Правильное разрешение этой проблемы возможно только на основе правильной теории стоимости. У физиократов же теория стоимости была мало разработана и, поскольку она имеется у них, она не может объяснить происхождение прибавочной стоимости. По учению физиократов, стоимость продукта равна издержкам его производства, и, следовательно, при продаже продукта по его стоимости никакого чистого дохода (или прибавочной стоимости) получиться не может. Физиократы отличали: 1) «основную цену» продукта, т. е. его себестоимость или издержки его производства, и 2) «цену продавца из первых рук», т. е. цену, по которой продукт продается непосредственным производителем. Поскольку речь идет о промышленных изделиях, физиократы утверждали, что, при полной свободе конкуренции между промышленниками (ремесленниками), продажная цена их изделий имеет тенденцию упасть до уровня издержек производства (включающих и необходимые средства существования для самого промышленника). «Цена продавца из первых рук» не превышает «основной цены» (себестоимости) продукта, и никакого «чистого дохода», сверх возмещения издержек производства, промышленность не дает.

В учении о стоимости физиократы, следовательно, придерживались теории «издержек производства» и, исходя из нее, вполне последовательно отрицали возможность получения в промышленности чистого дохода или прибавочной стоимости. Но как только физиократы переходили в сферу, сельского хозяйства, их теория стоимости наталкивалась на факт существования чистого дохода (ренты). Откуда же получается эта рента как избыток стоимости продукта над издержками производства? Очевидно, по отношению к земледельческим продуктам «цена продавца из первых рук» превышает «основную цену» на всю сумму ренты. А это значит, что закон издержек производства неприменим к земледельческим продуктам, которые подчиняются совершенно другому закону стоимости, чем промышленные изделия.

Какому же закону стоимости подчиняются земледельческие продукты? Кенэ пытался в одном месте доказать, что, вследствие быстрого роста населения, спрос на земледельческие продукты всегда превышает их предложение, и потому эти продукты продаются по повышенной цене, превышающей издержки их производства: избыток первой над последними и составляет чистый доход (ренту). Но в сущности такое утверждение, что цена земледельческих продуктов всегда превышает их стоимость, равносильно полному отказу от теории стоимости.

Попытка Кенэ объяснить происхождение чистого дохода из повышенной стоимости земледельческих продуктов потерпела крах. Путь объяснения прибавочной стоимости на основе теории стоимости, — методологически единственный правильный путь, — оказался закрытым для физиократов, которым не осталось иного выхода, как ступить на другой, принципиально ложный путь. Раз невозможно вывести чистый доход из повышенной стоимости земледельческих продуктов, нельзя ли объяснить е го происхождение совершенно независимо от меновой стоимости продуктов? Если невозможно доказать повышенную ценностную производительность земледелия, не попробовать ли вывести чистый доход непосредственно из повышенной физической производительности земли? Так пришел Кенэ к центральной идее физиократического учения, что источник чистого дохода следует искать в физической производительности земли.

Выше мы видели, что проблема ренты превратилась в проблему чистого дохода. Теперь проблема чистого дохода превращается в проблему «чистого продукта»: появление в земледелии избытка стоимости продукта над стоимостью издержек производства объясняется физической производительностью земли, которая доставляет избыток продуктов в натуре сверх количества продуктов, затраченных в качестве издержек производства. Вопрос о сравнительной стоимости продукта и издержек его производства устранен и заменен вопросом о сравнительных количествах продуктов в натуре, с одной стороны, затраченных на производство, с другой стороны, полученных в результате урожая. Для того чтобы можно было сравнивать урожай в натуре с издержками производства в натуре, физиократы прибегают к двум упрощениям: во-первых, они игнорируют издержки производства, составляющие основной капитал (плуги, орудия и т. п.), и принимают, что издержки производства в земледелии состоят только из земледельческих же продуктов или зерна (семена, корм скоту, средства существования для земледельцев); во-вторых, из перечисленных издержек производства они придают наибольшее значение средствам существования для земледельцев. Раз издержки производства отождествляются со средствами существования для земледельцев, то вопрос об избытке урожая в натуре над издержками производства превращается в следующий вопрос: откуда получается избыток средств существования, доставленных урожаем, над средствами существования, необходимыми для прокормления самих земледельцев во время работы?

Появление этого избытка физиократы объясняют физической производительностью земли, способностью ее создавать новую материю. Физиократы, вслед за английским экономистом Кантильоном, утверждают, что в земледельческом процессе природа создает новую материю сверх имевшейся раньше, промышленность же не в состоянии увеличить количество материи и ограничивается приданием ей разной формы. По словам Кенэ, работа сапожника «состоит лишь в придании сырому материалу известной формы»; это — «простое производство форм, а не реальное производство богатств». В земледелии происходит «порождение или создание богатств», «реальное приращение» материи. В промышленности же происходит только «присоединение» к сырому материалу издержек на средства существования ремесленников, и готовое изделие является лишь результатом такого соединения сырых материалов и средств существования, уже имевшихся в наличности до начала промышленного производства и доставленных земледелием. В земледелии происходит «умножение» богатств, в промышленности — лишь «сложение» богатств. Яркое выражение этой мысли дал итальянский физиократ Паолетти: «Дайте повару известное количество гороха, из которого он должен приготовить вам обед. Он подает вам его на стол хорошо сваренным и приготовленным, но в том же количестве, в каком он его получил. А дайте то же количество садовнику, чтобы он доверил его земле, и, когда придет время, он отдаст вам по крайней мере вчетверо более того, что получил. Вот истинное и единственное производство». Только земледелие рождает новую материю взамен потребляемой и уничтожаемой человечеством. Промышленность же, бессильная создавать новую материю, лишь преобразовывает, видоизменяет ее форму.

При помощи земледелия материя, вещество природы, извлекается из внешней природы и переходит в распоряжение человеческого общества. Для человеческого общества земледелие порождает новую материю. Так как большая часть этой материи состоит из средств существования для людей, то земледелие есть не только источник новой материи, но и единственный источник средств существования для людей. А это значит, что земледелие доставляет средства существования не только для самих земледельцев, но и для других классов общества. «Труд земледельца, и только один он, воспроизводит не только те средства существования, которые он сам уничтожил, но также и те, которые уничтожают все прочие потребители». Отсюда проистекает важнейшее социальное преимущество земледельческого класса, который «всегда может существовать на плоды трудов своих. Непроизводительный же класс, предоставленный самому себе, не мог бы обеспечить себе какое бы то ни было существование с помощью одного своего непроизводительного труда», если бы не получал средств существования от земледельцев.

Итак, земледелие доставляет необходимые средства существования не только для земледельцев, но и для других членов общества. Но ведь, как нам известно, именно из необходимых средств существования состоит заработная плата рабочих (сельских и промышленных). Отсюда следует, что земледелие является источником заработной платы не только для земледельческого, но и для промышленного населения. «То, что земледелец трудом производит на своей земле сверх удовлетворения собственных потребностей, составляет единственный источник заработных плат, которые получают другие члены общества за их труд» (Тюрго). Земледельцы, отдавая часть средств существования промышленному классу в обмен за его изделия, тем самым как бы выплачивают этому классу его содержание или заработную плату. Земледельцы составляют класс, оплачивающий труд промышленного населения; последнее «состоит на жалованья» у земледельческого класса.

Изложенный ход мысли физиократов может быть резюмирован в виде следующего ряда положений, из которых каждое дает характеристику земледелия:

1. земледелие есть источник ренты (как избытка стоимости продукта над издержками производства плюс прибыль фермера);
2. земледелие есть источник чистого дохода (как избытка стоимости продукта над издержками производства, в число которых скрытым образом включена и прибыль фермера);
3. земледелие есть источник новой материи, поступающей в распоряжение общества для удовлетворения потребностей его членов;
4. земледелие есть источник чистого продукта (как избытка земледельческого продукта над продуктами, затраченными в процессе производства);
5. земледелие есть источник избыточных средств существования сверх необходимых; средств существования самих земледельцев;
6. земледелие сеть источник средств существования не только для земледельческого, но и для промышленного населения;
7. земледелие есть источник заработных плат, оплачивающих труд промышленного населения.

Физиократы исходят из факта повышенной ценностной производительности земледелия, как источника ренты или чистого дохода. Объяснения этого явления они ищут в физической производительности земледелия как источника новой материй и в натуральной форме его продуктов как средств существования. От этого физического «первенства» земледелия физиократы переходят опять к социальному первенству его как единственного источника заработных плат, который кормит и «содержит» промышленное население.

Таким образом все учение физиократов о чистом доходе проникнуто коренным дуализмом ценностной и физической точек зрения. Физиократы допустили две основных ошибки. Во-первых, между земледелием и промышленностью не существует той коренной физической разницы, которую видели физиократы. Земледелие, вопреки мнению последних, не производит новой материи, а лишь превращает материю, рассеянную в почве, влаге и воздухе, в материю хлебных зерен, т. е. придает материй вид, пригодный для удовлетворения человеческих потребностей. Но ведь то же самое имеет место и в промышленности. Нельзя также видеть особое преимущество земледелия в содействии сил природы человеческому труду, ибо такое же содействие сил природы (пара, электричества, и т. п.) имеет место и в процессе промышленного труда.

Вторая и принципиально более важная ошибка физиократов заключалась в том, что из особой физической производительности земледелия, — если бы даже таковая существовала, — нельзя выводить повышенную стоимость его продуктов. «Ошибка физиократов происходила от того, что они смешивали увеличение материи, которое, благодаря естественному произрастанию и размножению, отличает земледелие и скотоводство от мануфактуры, с увеличением меновой стоимости» (слова Маркса). Физиократы не подозревали, что неспособность промышленного труда создавать новую материю не исключает способность его быть источником прибавочной стоимости. Если бы физиократы не игнорировали прибыли капиталиста и не включали ее искусственным образом в издержки производства, они убедились бы, что и промышленность доставляет, сверх возмещения издержек производства, прибыль или чистый доход. С другой стороны, физиократы не понимали, что увеличение количества земледельческих продуктов в натуре, приписываемое ими повышенной физической производительности земли, еще не означает возрастания суммы меновой стоимости этих продуктов. Физиократы смешивали производство продуктов в натуре (потребительных стоимостей) с производством меновой стоимости. В этом смешении отразились отсталые условия французского земледелия XVIII века, переживавшего переходную стадию от натурального хозяйства к меновому.

Несмотря на глубокие ошибки физиократического учения о чистом доходе, оно заключало в себе плодотворные идеи, впоследствии развитые экономической наукою. Проведя резкую грань между издержками производства (капиталом) и чистым доходом, физиократы правильно признали основною особенностью капиталистического хозяйства производство прибавочной стоимости и перенесли вопрос о происхождении прибавочной стоимости из сферы обмена в сферу производства.

Что касается первого пункта, то физиократы видели решающий признак процветания хозяйства в росте чистого дохода. Увеличение последнего (т. е. прибавочной стоимости) составляет, по их мнению, главную задачу производственного процесса. Ошибочно приписывая способность доставлять чистый доход только земледелию, физиократы вполне последовательно делали отсюда тот вывод, что только земледелие является «производительным» занятием. В основе их ошибочного учения об исключительной производительности земледелия лежала, таким образом, правильная мысль, что, с точки зрения капиталистического хозяйства, производительным может быть признан только труд, доставляющий прибавочную стоимость.

Вторая и еще бо́льшая заслуга физиократов заключается в том, что они перенесли вопрос о происхождении прибавочной стоимости из сферы обмена в сферу производства. Меркантилистам прибавочная стоимость была известна преимущественно в виде торговой прибыли, в которой они усматривали не что иное как надбавку, которую торговец делает к цене товара. Источником прибыли, по мнению, меркантилистов, является сфера обмена, и в частности внешняя торговля, которая поэтому и признавалась ими наиболее выгодным занятием. Физиократы резко отвергали это меркантилистическое учение о торговле как источнике чистого дохода (прибыли). Торговля, по их мнению, не приносит стране никаких новых богатств, так как, при полной свободе конкуренции и отмене всех исключительных монополий и ограничений, торговля сводится к обмену одного натурального продукта на другой равноценный продукт. «Я вижу в торговле только обмен ценности, на равноценность без производства, даже в том случае, когда обмен этот выгоден в силу каких-нибудь обстоятельств тому или другому из контрагентов или даже им обоим. В действительности всегда можно предположить, что он выгоден для обоих, так как оба контрагента обеспечивают себе наслаждение богатствами, которые они могут получить лишь с помощью обмена. Но разве в подобных случаях не происходит всегда только обмен богатств одной ценности на другие богатства равной ценности? Следовательно, тут совсем не может быть какого-либо действительного увеличения богатств». Торговля, при всей ее пользе и необходимости, не может быть признана «производительным» занятием. Источник новых богатств (чистого дохода) следует искать не в обмене, а в самом производстве (в земледелии).

Изложенное учение физиократов об эквивалентности обмениваемых вещей предполагает, что продукты имеют определенную стоимости еще до вступления их в процесс обмена. «Образование цены всегда предшествует покупкам и продажам». «Действительная цена продуктов устанавливается до их продажи». В этих словах Кенэ высказал в высшей степени важное теоретическое положение, — развитое впоследствии Марксом, — что стоимость продуктов устанавливается в процессе производства, еще до вступления их в процесс обращения.

Меркантилисты признавали внешнюю торговлю наиболее выгодным занятием на том основании, что она дает стране возможность, во-первых, получать бо́льшую стоимость в обмен за меньшую и, во-вторых, обменять продукт в натуре на деньги или благородный металл. В своем учении об эквивалентности обмениваемых продуктов физиократы опровергли первый из этих меркантилистических предрассудков; в своей теории денег они ополчились против второго. По их мнению, следует стремиться к тому, чтобы произвести возможно больше продуктов в натуре, а сбыт их или превращение в деньги не представляет особой трудности и не доставляет особой выгоды. «Разве чувствуется большая потребность в покупщиках, чем в продавцах? Разве более выгодно продавать, чем покупать? Разве деньги предпочтительнее жизненных благ? Не являются ли эти самые блага настоящим объектом всякой торговли, именно обычными богатствами, посредством которых приобретаются деньги, циркулирующие лишь для облегчения взаимного обмена этих самых богатств?».

Деньги представляют собой не настоящее богатство, а лишь средство для более удобного обмена друг на друга настоящих богатств, каковыми являются потребительные стоимости. «Деньги не представляют из себя настоящего национального богатства, которое беспрестанно потреблялось бы и воспроизводилось бы; деньги не порождают денег». Поэтому «не в денежных запасах, а в возрождающихся богатствах состоит благоденствие и сила государства». Деньги исполняют только роль «посредствующего знака между покупками и продажами». Монета «не имеет иного назначения, как облегчать обмен товаров, служа посредствующим знаком между продажами и покупками». «Следует, стало быть, думать не о деньгах, а об обмениваемых предметах, которые имеешь продать и купить; в одних только этих обменах и заключается выгода, которую хотят обеспечить себе контрагенты». Меркантилистическая политика привлечения в страну денег при помощи благоприятного торгового баланса ошибочна. Следует заботиться не об увеличении количества денег в стране, а об умножении земледельческих продуктов; при изобилии продуктов и выгодных ценах на них страна не будет испытывать недостатка и в наличных деньгах. Не увеличение количества денег при помощи торговли, а увеличение количества продуктов при помощи производства (земледелия) обеспечивает стране возможно больший чистый продукт или чистый доход.

Глава 15. «Экономическая таблица» Кенэ

Ознакомившись с учением физиократов о разных общественных классах и отраслях производства, мы можем перейти к разбору знаменитой «Экономической Таблицы» Кенэ, в которой краткими штрихами набросана картина воспроизводства и распределения всего общественного продукта между отдельными классами и отраслями производства.

«Экономическая Таблица» была впервые написана Кенэ в 1758 г. и отпечатана в небольшом числе экземпляров в придворной типографии. Этот первоначальный текст Таблицы пропал и лишь в 1894 году был найден одним ученым в бумагах Мирабо. Жалобы на неясность и непонятность Таблицы побудили Кенэ издать в 1766 г. «Анализ Экономической Таблицы», изложение которого мы ниже, даем. Физиократы превозносили Таблицу как величайшее научное открытие; Мирабо сравнивал открытие Таблицы с изобретением письма и денег. Противники же физиократов осыпали насмешками это «мало вразумительное произведение», остававшееся еще в середине XIX века «загадкой сфинкса» (выражение Энгельса), которую научная мысль не сумела разгадать и использовать. Маркс один из первых указал на огромное научное значение Таблицы, признанное теперь всеми исследователями.

Переходим к разбору Таблицы. Мы уже знаем, что общество делится Кенэ на три основных класса: 1) класс «собственников» (землевладельцы, включая короля и духовенство); 2) «производительный» класс (фермеры, являющиеся представителями всего земледельческого населения) и 3) «непроизводительный» класс (торгово-промышленное население, лица свободных профессий и т. п.). Как же распределяется между этими тремя классами весь произведенный в течение года общественный, продукт?

Возьмем момент окончания одного производственного года и начала следующего года, а именно осеннее время, когда производительным классом (который ниже будем называть фермерами) уже собран весь урожай, стоимость которого предполагается равной 5 миллиардам рублей. Для получения этого урожая фермеры затратили в течение истекшего года: 1) оборотный капитал в 2 милл. руб. (на прокормление всех земледельцев, корм скоту, семена и т. п.) и 2) на ремонт и возобновление основного капитала (орудий, скота) 1 милл. руб. (или 10% общей стоимости основного капитала, равной 10 милл. руб.). Итого затрачены фермерами 3 милл. руб., а получен урожай в 5 милл. руб. Избыток в 2 милл. руб., этот чистый продукт или чистый доход, доставляемый земледелием, уходит в виде ренты или арендной платы землевладельцам (которых ниже будем называть «собственниками»). Эта арендная плата в 2 милл. руб. была уже уплачена в начале истекшего года наличными деньгами фермерами землевладельцам, у которых эти наличные деньги и находятся в настоящий момент. Наконец, «непроизводительный» класс (который ниже будем называть «промышленниками» вступает в новый производственный год с запасом промышленных изделий в 2 милл. руб., изготовленных им в течение истекшего 1 года.

Итак, к началу нового производственного года наши три класса обладают следующими запасами продуктов и наличных денег:

• фермеры имеют запас земледельческих продуктов в 5 милл. руб. (из них пищевые продукты на 4 милл. руб. и сырье для промышленной переработки на 1 милл. руб.);
• собственники имеют запас наличных денег в 2 милл. руб.³⁴ полученных ими в начале истекшего года от фермеров в виде арендной платы;
• промышленники имеют запас промышленных изделий в 2 милл. руб.

Теперь начинается процесс обмена или обращения между названными тремя классами, заключающийся в ряде совершаемых между ними актов купли-продажи. Для ясности изложения мы даем здесь две схемы, из которых первая изображает передвижение продуктов, а вторая — передвижение наличных денег между отдельными классами³⁵.

1. Схема товарного обращения по Кенэ

2. Схема денежного обращения по Кенэ

Как видно из I схемы, первым актом обращения является покупка собственниками у фермеров пищевых продуктов на 1 миллиард руб. для собственного прокормления в течение наступающего года. Пищевые продукты на 1 милл. руб. переходят в первом акте обращения от Ф к С, а наличные деньги на ту же сумму, наоборот, от С к Ф (см. схему II). В итоге первого акта обращения получается следующее распределение продуктов и денег: фермеры имеют земледельческие продукты на 4 милл. руб. (из них пищевые продукты на 3 м. р. и сырье на 1 м. р.) и наличные деньги на 1 м. р.; собственники имеют пищевые продукты на 1 м. р. и наличные деньги на 1 м. р.; промышленники имеют промышленные изделия на 2 м. р.

Во втором акте обращения собственники на остающиеся у них наличные деньги в 1 милл. р. покупают у промышленников промышленные изделия для собственного потребления; эти изделия переходят от П к С, а деньги, наоборот, от С к П. В итоге второго акта обращения: Ф имеют земледельческие продукты на 4 м. р. и наличные деньги на 1 м. р.; С имеют пищевые продукты на 1 м. р. и промышленные изделия на 1 м. р.; П имеют промышленные изделия на 1 м. р. и наличные деньги на 1 м. р.

В третьем акте обращения промышленники на полученные от собственников наличные деньги в 1 м. р.³⁶ покупают у фермеров пищевые продукты, необходимые им для прокормления в течение года. В итоге третьего акта обращения: Ф имеют земледельческие продукты на 3 м. р. (из них пищевые продукты на 2 м. р. и сырье на 1 м. р.) и наличные деньги на 2 м. р.; С имеют пищевые продукты на 1 м. р. и промышленные изделия на 1 м. р.; П имеют промышленные изделия на 1 м. р. и пищевые продукты на 1 м. р.

В четвертом акте обращения фермеры на деньги, только что полученные от промышленников, покупают у них же на 1 м. р. промышленные изделия, которые, по нашему предположению, состоят из орудий и инструментов, необходимых им для ремонта и возобновления основного капитала. После четвертого акта: Ф имеют земледельческие продукты на 3 м. р. (из них пищевые продукты на 2 м. р. и сырье на 1 м. р.), промышленные изделия на 1 м. р. и наличные деньги на 1 м. р.; С имеют пищевые продукты на 1 м. р. и промышленные изделия на 1 м. р.; П имеют пищевые продукты на 1 м. р. и наличные деньги на 1 м. р.

Наконец, в пятом акте обращения промышленники на только что вырученные деньги покупают у фермеров сырье на 1 м. р., необходимое им для промышленной переработки. После пятого акта обращения: Ф имеют пищевые продукты на 2 м. р. (остающиеся у этого класса для его собственного прокормления), промышленные изделия на 1 м. р. и наличные деньги на 2 м. р.; С имеют пищевые продукты на 1 м. р. и промышленные изделия на 1 м. р.; П имеют пищевые продукты на 1 м. р. и сырье для переработки на 1 м. р.

Изложенная схема Кенэ, при всей своей простоте, являлась первой гениальной попыткой изобразить в виде единого целого весь общественный процесс воспроизводства, обращения, распределения и потребления продуктов. Кенэ хочет показать ход общественного процесса воспроизводства, т. е. вскрыть условия возможности непрерывного, периодического повторения производственного процесса. Кенэ начинает свою Таблицу с момента уборки урожая, когда произведен весь годичный общественный продукт, рассматриваемый им как одно целое. По окончании производства этот продукт входит в процесс обращения, состоящий из ряда актов купли-продажи. Таблица сводит весь процесс обращения к пяти актам купли-продажи между разными классами. На самом деле каждый из упомянутых в Таблице актов обращения состоит из множества единичных сделок купли-продажи между отдельными лицами. Например, акт № 1 на самом деле объединяет многие тысячи отдельных покупок, совершаемых землевладельцами у фермеров; но таблица объединяет все эти покупки как однохарактерные в один акт (№ 1). Каждый акт обращения интересует Кенэ с его социально-классовой стороны, поскольку он содействует переходу продуктов от одного общественного класса к другому. Поэтому сделки купли-продажи, совершаемые между членами одного класса (например, фермерами друг у друга), не включаются Кенэ в его схему обращения.

Процесс обращения охватывает у Кенэ не только движение продуктов в натуре, но и движение наличных денег в направлении, противоположном движению продуктов. Схема Кенэ ясно показывают, что движение денег носит вторичный подчиненный характер и лишь обслуживает движение продуктов. Обращение продуктов на общую сумму в 5 м. р. обслуживается суммой наличных денег в 2 м. р. При этом одна половина денег (1 м. р.) обслуживает только обращение продуктов на 1 м. р (акт № 1), другой же миллиард руб. наличных денег, переход: из рук в руки, обслуживает целых четыре акта обращения (акты №№ 2, 3, 4 и 5). В итоге все наличные деньги в 2 милл. руб., которые до начала процесса обращения находились в руках класса С, по окончании его очутились в руках класса Ф. Что же делает с ними последний? Он передает их по окончании процесса обращения классу С в качестве арендной платы за наступающий новый год. Эта односторонняя передача денег в сумме 2 милл. руб. от класса Ф классу С обозначена на нашей второй схеме двумя пунктирными линиями (№ 6), из которых каждая обозначает переходы 1 милл. руб.³⁷ В итоге вторая схема ясно показывает безостановочное круговое движение денег, переходящих из рук в руки и возвращающихся к исходному пункту: 1 милл. руб. переходит от С к Ф, а потом обратно к С; другой миллиард руб. передвигается от С к П, от П к Ф, от последнего к П, а от него обратно к Ф, после чего переходит в качестве арендной платы к С.

Благодаря описанному процессу обращения весь общественный продукт без остатка оказался распределенным между разными общественными классами, причем распределение продукта совершилось таким образом, что делает возможным возобновление процесса производства в прежнем размере. Фермеры имеют пищевые продукты на 2 милл. руб. для прокормления на целый год себя и работников (также на семена, корм скоту и т. п.), а также промышленные изделия на 1 милл. руб. (инструменты, орудия и т. п.) для возобновления изношенной части основного капитала. Они, следовательно, получили возмещение всего своего оборотного капитала и изношенной части основного и могут начать опять в прежних размерах процесс производства, который доставит им через год урожай стоимостью в 5 милл. руб. Промышленный класс имеет необходимые средства пропитания (на 1 милл. руб.) и сырые материалы (на 1 милл. руб.) и при помощи обработки последних изготовит в течение наступающего года промышленные изделия опять на сумму в 2 милл. руб. Так как стоимость промышленных изделий равна стоимости сырья плюс стоимость потребленных промышленниками средств существования, то очевидно, что промышленность не дает никакого чистого дохода. Фермеры и промышленники имеют, таким образом, достаточный запас продуктов как для личного потребления, так и для повторения процесса производства. Наконец, и землевладельцы имеют необходимые для годичного потребления пищевые продукты и промышленные изделия.

Кенэ в своей Таблице рассматривает случай «простого воспроизводства», т. е. воспроизводства в прежнем масштабе. Но ему отлично известны и два других типа воспроизводства: воспроизводство в расширенном масштабе и воспроизводство в сокращенном масштабе. Различие между ними заключается в различной величине производимого чистого продукта или, — так как величина последнего зависит от размера капитала, вложенного в земледелие, — в различной величине этого капитала. Если сумма издержек производства, затрачиваемых на земледелие, возрастает (за счет сумм, входящих в чистый доход землевладельцев, или за счет фонда издержек, затрачиваемых на промышленность и воспроизводящихся в неизменяющемся размере), то возрастает чистый продукт и, следовательно, весь воспроизводимый общественный продукт. Если фонд земледельческих издержек остается в прежнем размере, «безусловно необходимом для поддержания земледельческой культуры in status quo или для возмещения расходов земледельца», происходит воспроизводство в прежнем масштабе. Наконец, если «земледельцам не обеспечивают обратного получения всех произведенных расходов», что приводит к сокращению фонда земледельческих издержек, масштаб общественного воспроизводства сокращается; в этом случае «затраты, богатства, полезные предприятия, необходимые занятия, продукты, доходы, население, — все это уменьшается вследствие непреодолимой силы. В этом состоит физический закон, установленный природой и дающий возможность судить о прошлых, настоящих и будущих судьбах государств по тому поведению, которого они держались или держатся в настоящее время». Этот «физический закон, установленный природой», и есть основной закон общественного воспроизводства, который гласит: процветание, стационарное состояние или деградация народного хозяйства зависят от расширения, стационарного состояния или сокращения фонда земледельческих издержек или, иначе говоря, капитала, принадлежащего фермерскому классу. Нет других средств для процветания государства, кроме увеличения капитала, вложенного в земледелие, и нет никаких средств предотвратить деградацию государства, если нарушаются необходимые законы воспроизводства, т. е. если растрачивается и съедается (налогами или чрезмерно высокой арендной платой) капитал фермерского класса. Отсюда вытекают два основных принципа экономической политики физиократов: во-первых, необходимо путем введения свободной торговли и поднятия цен на хлеб усилить приток капитала в земледелие; во-вторых, необходимо оградить этот земледельческий капитал от чрезмерных притязаний землевладельцев и государства.

Глава 16. Экономическая политика

Физиократы горячо отстаивали свободу торговли и промышленности от вмешательства государства. Они требовали отмены меркантилистической политики строгого и мелочного регламентирования хозяйственной жизни. Физиократы были идеологами фритредерства (свободной торговли) и в этом отношении являлись предшественниками классической школы. Но существует коренное различие между фритредерством физиократов и фритредерством классиков, — различие, вытекающее из их различной социально-классовой позиции. И физиократы, и классики протестовали против меркантилистической политики, обогащавшей отдельные привилегированные круги торговой буржуазии; и те и другие требовали подчинения интересов торгового капитала интересам производительного капитала. Но, в то время как классики под последним понимали прежде всего промышленный капитал и хотели открыть дорогу мощному росту промышленности, физиократы ставили на первый план интересы производительного сельскохозяйственного капитала. Классики выступали защитниками промышленной буржуазии и от свободной торговли ожидали ввоза в Англию дешевого иностранного хлеба; физиократы же как защитники сельской буржуазии видели в свободной торговле и свободном вывозе хлеба средство поднятия цен на хлеб. Классики были представителями промышленного фритредерства, физиократы — представителями аграрного фритредерства.

Меркантилистическая политика вызывала ожесточенные нападки физиократов за то, что она, по их мнению, создавала резкое расхождение цен на промышленные и сельскохозяйственные продукты: первые непомерно дорожали от монополий цехов, промышленников и торговцев, цены же на хлеб искусственно понижались запрещением вывоза хлеба за границу. Это расхождение цен (называемое в настоящее время «ножницами») физиократы хотели устранить: они добивались повышения цен на хлеб и понижения цен на промышленные изделия.

Под свои практические требования физиократы старались подвести теоретический фундамент, они хотели теоретически доказать пользу высоких хлебных цен. Для этой цели они пользовались своей теорией воспроизводства, которая занимает центральное место в физиократической системе. Под воспроизводством физиократы понимают возобновление затраченного капитала (или издержек производства), сопровождающееся также производством чистого продукта (прибавочной стоимости). Воспроизводство в этом смысле имеет место только в сельском хозяйстве, в промышленности же (и в торговле) чистый продукт не создается. Очевидно, что всякий переход капиталов из сельского хозяйства в промышленность сопровождается сокращением общего процесса воспроизводства (ибо в промышленности капиталы возобновляются или циркулируют без всякого «приращения»); переливы же капиталов из промышленности в сельское хозяйство приводят к расширению процесса воспроизводства и к увеличению чистого дохода. Отсюда вытекает, что, в интересах нормального продолжения и возможного расширения процесса воспроизводства, нельзя допускать перелива капиталов из сельского хозяйства в промышленность (и торговлю) и, наоборот, следует поощрять перелив капиталов в обратном направлении. Для этой цели и должны служить высокие цены на хлеб. Они делают сельское хозяйство наиболее выгодным занятием и привлекают в него новые капиталы; благодаря этому возрастает «фонд земледельческих издержек» и с ним вместе чистый продукт (чистый доход), процесс воспроизводства происходит в расширенном масштабе, и все народное хозяйство получает мощный стимул к процветанию и расширению.

Из учения о пользе высоких цен на хлеб вытекает основное правило экономической политики: «Государство не должно стремиться к понижению цены на съестные припасы и товары». «Лишь высокие цены могут обеспечить и поддержать благосостояние народа и государства при помощи успехов земледелия. Вот альфа и омега экономической науки». Под высокими или «хорошими» ценами Кенэ имеет в виду не чрезмерное вздорожание хлеба в годы неурожая, — вздорожание, чередовавшееся во Франции с обесценением хлеба и вносившее величайшую неуверенность в народное хозяйство, — Кенэ хочет добиться высокого и вместе с тем устойчивого уровня хлебных цен, господствующего у «торговых наций», т. е. на мировом рынке, и превышающего уровень цен в земледельческой стране, каковой являлась Франция. Но, чтобы поднять уровень хлебных цен во Франции до уровня хлебных цен на мировом рынке, надо открыть французскому хлебу свободный и широкий доступ на мировой рынок. Отсюда настойчивая борьба физиократов против меркантилистических запрещений вывоза хлеба за границу. Первоначально под «свободой торговли» физиократы понимали прежде всего свободу вывоза хлеба за границу; свободный же ввоз хлеба из-за границы Кенэ считал возможным допускать лишь в годы неурожая. Свобода торговли, следовательно, проповедовалась Кенэ главным образом постольку, поскольку она требовалась в интересах сельского хозяйства. Только у учеников Кенэ лозунг «свободы торговли» получил более широкий и абсолютный характер, и чаще стала повторяться знаменитая фритредерская формула: «laissez faire, laissez passer».

Физиократы добивались свободы торговли не только как средства для поднятия цен на сельскохозяйственные продукты, но и как средства для понижения цен на промышленные изделия. Свободный ввоз дешевых изделий из промышленных стран (Англии и других) подорвет монополию местных мануфактур и цеховых мастеров, — вздувающих цены на свои изделия в ущерб для земледельцев, являющихся их потребителями. Пусть не говорят, что иностранцы наводняют Францию дешевыми изделиями и разорят местных промышленников. Страна только выиграет, если французские промышленники найдут для себя невыгодным продолжать производство и перенесут свои капиталы в сельское хозяйство как более прибыльное занятие: ведь каждый рубль, вложенный в сельское хозяйство, доставляет чистый доход, в то время как в промышленности он циркулирует без всякого «приращения». «Земледельческая нация должна покровительствовать внешней активной торговле сырьем посредством внешней пассивной торговли изделиями ручного труда, которые она может купить с выгодой для себя за границей». Продажа хлеба за границу по высоким ценам и покупка дешевых иностранных промышленных изделий, — таков идеал внешней торговой политики физиократов, продиктованный интересами сельского хозяйства и фермерского класса.

Итак, первая выгода свободной торговли заключается в обеспечении стране «выгодной цены в ее продажах и покупках» (т. е. высокой цены на земледельческие продукты и низкой цены на промышленные изделия). Вторая выгода ее заключается в том, что взаимная конкуренция торговцев заставляет их довольствоваться меньшим вознаграждением и низводит их торговую прибыль до уровня необходимых средств существования. Только при свободе конкуренции промышленники и торговцы вынуждены отказаться от своих чрезмерных монопольных прибылей, ложащихся всей своей тяжестью на земледельческий класс. Отсюда вытекает знаменитый VIII принцип Кенэ: «Экономическая политика должна поощрять лишь производительные издержки и торговлю сырьем (т. е. производство и обращение земледельческих продуктов. — И. Р.), непроизводительные же издержки (т. е. промышленность и торговлю. — И. Р.) предоставить самим себе». Именно для того, чтобы уменьшить для земледельческого класса бремя «содержания» промышленности и торговли, последние должны быть освобождены от вмешательства государства и должны стать ареной неограниченной взаимной конкуренции промышленников и торговцев (как туземных, так и иностранных), которая низведет уровень их промышленной и торговой прибыли к необходимым средствам существования.

Свободная торговля казалась физиократам средством повернуть «ножницы» в противоположную сторону, в сторону понижения цен на промышленные изделия до уровня необходимых издержек производства и повышения цен на сельскохозяйственные продукты до уровня цен мирового рынка. Но фермерский класс нуждался в защите не только против меркантилистической политики одностороннего поощрения торговли и промышленности за счет сельского хозяйства. Необходимо было также оградить е го интересы от чрезмерных притязаний землевладельцев и государства. В 9‑й главе мы видели, что нередко у земледельца после взноса арендной платы и налогов едва оставалось количество хлеба для скудного пропитания. Понятно, что при таких условиях лица, обладающие капиталом, не обнаруживали желания снимать земли в аренду. Для привлечения капиталов в земледелие необходимо было гарантировать фермерам, что арендная плата и налоги (вместе с церковной десятиной) в совокупности не будут превышать суммы «чистого дохода», остающейся за покрытием капитала и фермерской прибыли. Требованием такой гарантии и являлось физиократическое учение о налогах.

Физиократы требовали замены всех видов прямых и косвенных налогов единым прямым поземельным налогом, падающим на «чистый доход». Налог должен быть пропорциональным чистому доходу и может повышаться только при возрастании последнего. А так как чистый доход получается в виде арендной платы (или ренты) землевладельцами, то налог должен падать исключительно на землевладельцев и должен составлять определенную часть получаемой ими ренты³⁸. Физиократы, следовательно, проектировали единый налог на землевладельческую ренту, — проект, впоследствии выдвигавшийся многими буржуазно-радикальными реформаторами (в том числе Генри Джорджем). Во Франции XVIII века этот смелый проект, равносильный, по выражению Маркса, «частичной конфискации земельной собственности», означал также отмену налоговых изъятий для дворянства, так как единый налог должен был взиматься со всех землевладельцев, в том числе и дворян.

Под свое требование налоговой реформы, как и под свой лозунг свободной торговли, физиократы старались подвести теоретический фундамент. Таким теоретическим фундаментом служило их учение о чистом доходе и воспроизводстве. Стоимость всего годичного продукта делится, как мы знаем, на две части: одна возмещает затраченный капитал (издержки производства, в которые скрытым образом включалась и прибыль фермера); избыток сверх этого составляет чистый доход. Очевидно, что первая часть составляет «неприкосновенный» фонд, который имеет вполне определенное назначение, а именно должен быть опять вложен в производство. Только чистый доход представляет собой «свободный» фонд, которым можно «располагать по усмотрению» и который может быть израсходован на нужды землевладельцев, государства и церкви (а также на дальнейшее улучшение земли). Всякий налог, который падал бы не на чистый доход, а на фермерский капитал, уменьшил бы фонд земледельческих издержек, сделал бы невозможным воспроизводство в прежнем размере, привел бы к сокращению чистого дохода и к разорению самих землевладельцев и государства. «Ни в коем случае не следует взимать налога с богатств земельных фермеров: затраты государства на земледелие должны рассматриваться как неприкосновенный фонд, который необходимо тщательно сохранять для получения налога, дохода и средств существования для всех классов граждан; в противном случае налог вырождается в средство грабежа, истощая и быстро разрушая государство». Неприкосновенность фермерского капитала в интересах правильного хода процесса воспроизводства, — таково основное требование физиократов в области налогов.

Но, если фермерский капитал должен остаться неприкосновенным, нельзя ли возложить налоговое бремя на заработную плату рабочих или же на торгово-промышленный класс? Физиократы отвергают оба эти проекта. Так как рабочие получают лишь необходимые средства существования, то обложение их налогом необходимо приведет к возрастанию их заработной платы, которое должно быть оплачено «лицами, нанимающими рабочих», т. е. теми же фермерами-капиталистами. Что касается торговцев и промышленников, то в условиях свободной торговли они, как нам известно, выручают только свой капитал (издержки производства) и необходимые средства существования. Обложение налогом торгово-промышленного оборота неизбежно вызвало бы повышение промышленных и торговых издержек, оплачиваемых в последнем счете земледельческим населением. Так как промышленность и торговля не создают никаких новых богатств (чистого дохода) сверх циркулирующего в них капитала, то всякий налог на промышленность и торговлю, как и на рабочий класс, упадет в последнем счете на земледелие и будет взиматься либо из фермерского капитала, либо из чистого дохода. В первом случае он, как уже отмечено, повлечет за собой нарушение всего хода воспроизводства и разорение страны. Если же налог в последнем счете будет переложен на чистый доход, не лучше ли сразу взимать е го с чистого дохода, этого единственного резерва «свободных» средств? Такое прямое взимание налога с чистого дохода (т. е. с ренты землевладельцев) обходится дешевле и, кроме того, дает возможность точно соразмерять величину налога с размером чистого дохода.

Рассмотренные нами основные принципы экономической и налоговой политики физиократов находились в теснейшей связи как с их общей социально-классовой позицией, так и с их теоретическими воззрениями. Введение свободной торговли и единого поземельного налога должно было открыть путь росту капиталистического земледелия. Освобождение хлебной торговли от произвольной административной регламентации и подчинение ее стихии «вольного» мирового рынка с его выгодной повышательной конъюнктурой, с одной стороны, ограждение фермерского капитала от притязаний землевладельцев и казны и ограничение аппетита последних сферой чистого дохода (ренты), с другой стороны, — должны были содействовать приливу капиталов в земледелие, реорганизации его на капиталистических началах и обогащению фермерского класса. Вместе с тем эти принципы экономической политики являлись логическим выводом из теоретических законов воспроизводства, открытых Кенэ. Для нормального хода процесса воспроизводства необходимо оградить фермерский капитал: во-первых, от уменьшения его в процессе обращения или обмена между сельским хозяйством и промышленностью, — а для этого нужна свободная торговля с высокими ценами на хлеб и дешевыми промышленными изделиями; во-вторых, от уменьшения его путем вычетов из него на нужды землевладельцев и государства, — а для этого требуется ограничение арендной платы и налогов размерами чистого довода, т. е. введение единого налога на ренту. Подобно тому как экономическая теория физиократов направлена на открытие законов капиталистического воспроизводства, так их экономическая политика должна обеспечить нормальный ход этого процесса воспроизводства. Но, как мы видели в главе о естественном праве, физиократы принимают открытые ими законы капиталистического воспроизводства за вечные и неизменные «естественные» законы. Понятно поэтому, что и свои принципы экономической политики они выдают за веления естественного закона. Свобода торговли объявляется ими «священной свободой, которую можно рассматривать как резюме всех прав человека»; точно так же и «обложение налогами подчинено творцом природы определенному порядку», предписанному естественными законами и совпадающему с налоговой программой физиократов. Философская концепция естественных законов, теоретические законы воспроизводства и принципы экономической политики, — все эти части физиократической системы неразрывно связаны между собой единством социально-классовой позиции, выражением которой эта система являлась.

Глава 17. Теоретическое наследие физиократов

Теоретическая заслуга физиократов заключается прежде всего в их попытке вскрыть механизм капиталистического хозяйства в целом. Меркантилисты занимались исследованием отдельных экономических явлений, преимущественно злободневных и представляющих практический интерес. В лучшем случае они ограничивались изучением причинной связи между несколькими отдельными явлениями; теория торгового баланса, выясняющая связь между движением товарного ввоза и вывоза и колебаниями вексельных курсов, представляет собой наивысшее обобщение, до которого поднялась мысль меркантилистов. Физиократическая же теория носит широко обобщающий характер и хочет вскрыть связь всех основных явлений капиталистического хозяйства. Вот почему теория общественного воспроизводства как единого процесса, охватывающего все стороны экономической жизни, составляет центр физиократической системы.

Теория общественного воспроизводства, изложенная в «Экономической Таблице» Кенэ, представляет наиболее ценное теоретическое наследие физиократов. В ней экономическая мысль, недавно еще целиком погруженная в обсуждение отдельных практических вопросов, обнаружила такую силу обобщения, которая имеет мало подобных себе примеров. Отбросив в сторону все частности и детали, Кенэ в нескольких смелых и гениально простых штрихах рисует весь процесс капиталистического воспроизводства, включающий в себя производство, обращение, распределение и потребление продуктов. Мысль Кенэ поднимается здесь до величайших обобщений: все народное хозяйство мыслится им в виде обмена веществ между сельским хозяйством и промышленностью, все общество — в виде совокупности основных общественных классов; рассеянные по всей стране продукты производства сливаются им в единый общественный продукт, который посредством нескольких основных актов обращения (из которых каждый является обобщением бесчисленного множества однохарактерных актов купли-продажи) распределяется между главными общественными классами. Представление о хозяйстве как периодически повторяющемся процессе воспроизводства; представление о народном богатстве как продукте ежегодно возобновляющегося процесса производства; представление о распределении национального продукта между отдельными общественными классами, — все эти фундаментальные идеи классической политической экономии, развитые далее Смитом и Рикардо, принадлежат Кенэ.

Несмотря на отдельные ошибки и несуразности, встречающиеся в «Экономической Таблице», можно сказать, что в общем и целом теория общественного воспроизводства, созданная силами одного Кенэ, оказалась наиболее зрелым и продуманным его творением. Основные идеи ее вошли в неприкосновенный фонд экономической науки и до сих пор продолжают в ней жить. В какой мере эта теория общественного воспроизводства опередила свой век, видно из того, что классики не только не дали дальнейшего развития ее идей, но остались в этой области позади Кенэ. Тем более относится это к эпигонам классической школы, которые также не сумели извлечь пользу для науки из плодотворных идей, заложенных в «Экономической Таблице». В то время как работа Кенэ в других областях (в проблеме прибавочной стоимости, капитала, заработной платы, денег) развивалась дальше и исправлялась Смитом и Рикардо, в разработке теории общественного воспроизводства он не нашел продолжателей в течение более ста лет. Только Маркс поднял нить исследования, исходившую от Кенэ, и во втором томе «Капитала» дал исправление и завершение теории общественного воспроизводства, заложенной в «Экономической Таблице».

Теория общественного воспроизводства приводит нас непосредственно к проблеме капитала и прибавочной стоимости, разработка которой составляет вторую огромную научную заслугу физиократов. Под воспроизводством физиократы понимали производство продукта, возмещающего своей стоимостью затраченный капитал и доставляющего сверх того некоторый избыток, чистый доход (прибавочную стоимость). Процесс воспроизводства включает в себя, таким образом, возмещение капитала и производство прибавочной стоимости. Своим резким противопоставлением издержек производства (капитала) и чистого дохода (прибавочной стоимости) физиократы метко охарактеризовали капиталистическое хозяйство как хозяйство, имеющее своей задачей производство прибавочной стоимости. Этим противопоставлением они внесли бо́льшую ясность как в проблему капитала, так и в проблему прибавочной стоимости.

В отличие от меркантилистов, внимание которых было обращено на капитал в его денежной форме, физиократы выдвинули понятие производительного капитала как совокупности средств производства. Они дали первый и лучший для своего времени анализ капитала как со стороны его вещественных элементов, так и с точки зрения быстроты его обращения. Под именем «первоначальных» и «годичных авансов» они ввели плодотворное деление капитала на основной и оборотный, целиком воспринятое Смитом и господствующее в науке до сего дня. Недостаток физиократического учения о капитале (как и учения классиков) заключается в игнорировании его социальной формы, в сосредоточении внимания на технической функции средств производства, фигурирующих в роли капитала. Но этот недостаток, — смешение социальной формы хозяйства с его материально-техническими основами или превращение специфических законов капиталистического хозяйства в вечные и неизменные законы всякого хозяйства, — физиократы разделяют с классической школой. Этот недостаток присущ всякому научному течению, ограниченному буржуазным кругозором и принимающему буржуазную форму хозяйства, за вечную и «естественную» форму хозяйства вообще. А именно таким представлением были проникнуты прогрессивные идеологи буржуазии в тот период, когда последняя выполняла еще революционную роль в борьбе с остатками феодальных порядков.

С еще большей силой выступает тот же основной недостаток в учении о чистом доходе (прибавочной стоимости). Благодаря игнорированию прибыли, физиократы знали прибавочную стоимость только в одной форме, в форме земельной ренты. Поэтому источник прибавочной стоимости они искали в особенностях земледелия. Проблема взаимоотношений между разными общественными классами (проблема прибавочной стоимости) была спутана с проблемой взаимоотношений между разными отраслями производства. После неудачной попытки объяснения прибавочной стоимости (ренты) из повышенной стоимости земледельческих продуктов, физиократам не оставалось другого исхода, как искать ее источник в физической производительности природы. Избыточную сумму стоимости физиократы смешали с избыточным продуктом в натуре, производство стоимости — с производством материи, ценностную производительность земледелия — с физической производительностью земли. Так пришли физиократы к физически-натуралистическому решению проблемы прибавочной стоимости, к своему учению о природе как источнике стоимости, к теории исключительной производительности земледелия. Здесь сказалась ограниченность физиократической мысли не только кругозором буржуазного хозяйства, но еще более узким кругозором наиболее отсталой отрасли последнего, полунатурального сельского хозяйства. Эта ограниченность кругозора наложила печать на всю физиократическую теорию и привела к неправильному пониманию роли промышленности и к игнорированию промышленной прибыли³⁹: раз производство прибавочной стоимости смешивается с производством материи, то промышленность является «непроизводительным» занятием, не доставляющим никакого «чистого дохода»; раз промышленность не доставляет чистого дохода, то промышленная прибыль есть не более как возмещение необходимых средств существования для промышленного капиталиста. Физически-натуралистическое решение проблемы прибавочной стоимости, учение о непроизводительности промышленности и игнорирование прибыли, — этой основной категории капиталистического хозяйства, — эти тесно связанные между собой ошибки составляют главный порок физиократической теории и чаще всего давали противникам последней повод к нареканиям и насмешкам. В большей мере, чем прибыли, посчастливилось у физиократов другой форме дохода, присущей капиталистическому хозяйству, заработной плате. Кенэ и Тюрго дали одну из лучших для своего времени формулировок железного закона заработной платы, развитого впоследствии Рикардо и имеющего в науке сторонников до сего дня.

Однако, при всем ложном решении проблемы прибавочной стоимости, за физиократами остается величайшая заслуга четкой постановки этой проблемы и перенесения ее из сферы обмена в сферу производства. Меркантилисты знали чистый доход только в виде торговой прибыли, «прибыли от отчуждения», получаемой от обмена не-эквивалентных продуктов и означающей выигрыш одного из обменивающихся контрагентов за счет другого. Физиократы впервые поставили вопрос об абсолютном, а не относительном доходе, о возможности приращения богатств (стоимости) даже при условии обмена эквивалентных продуктов. Очевидно, что такое приращение стоимости происходит не в процессе обмена, а в предшествующем ему процессе производства. Мысль, что стоимость создается в процессе производства и определяется до вступления продукта в процесс обращения, принадлежит физиократам и составляет необходимую основу теории прибавочной стоимости. Если меркантилисты (особенно Петти) дали одну из первых формулировок теории трудовой стоимости, то физиократам принадлежит заслуга постановки проблемы прибавочной стоимости (хотя дать правильное решение ее они не могли в силу отсутствия у них правильной теории стоимости). Дальнейшее движение науки заключалось в попытке синтеза теории стоимости с теорией прибавочной стоимости (Смит, Рикардо), синтеза, осуществленного с успехом только Марксом.

Адам Смит

Глава 18. Промышленный капитализм в Англии в середине XVIII века

Меркантилизм, отражавший интересы торгового капитала, вызвал против себя во Франции оппозицию со стороны физиократов, защитников сельской буржуазии. Но оппозиция физиократов не привела к практическим результатам, их программа не была осуществлена. Меркантилизм мог быть сокрушен только силами городской промышленной буржуазии. Задача полного практического и теоретического преодоления меркантилизма выпала на долю классической школы, основанной Адамом Смитом. Если физиократы мечтали о быстрых успехах производительного сельскохозяйственного капитала, то классическая школа боролась против меркантилизма во имя свободного развития промышленного капитализма. Чтобы лучше понять учение Смита, необходимо познакомиться с состоянием промышленного капитализма в Англии приблизительно в середине XVIII века, накануне промышленного переворота.

В истории английской промышленности XVIII век представлял собой переходную эпоху, характеризуемую сосуществованием различных форм промышленной организации: во-первых, существовало еще самостоятельное ремесло, этот пережиток прошлого; во-вторых, широкое распространение получила кустарная или домашняя система крупной промышленности; в-третьих, появились крупные централизованные капиталистические предприятия, мануфактуры.

В начале XVIII века в Англии было еще много самостоятельных ремесленников. Дефо оставил интересную картину жизни самостоятельных мастеров-суконщиков, живших близ Галифакса: «Во всяком доме можно видеть раму для натягивания сукна, и почти на каждой раме — сукно или тонкую шерстяную материю. Каждый суконщик держит по меньшей мере одну лошадь, на которой ездит со сработанным товаром на рынок; каждый имеет одну-две коровы и даже более, для прокормления семьи. Дома полны дюжих молодцов: кто у красильных чанов, кто у ткацких станков, кто лощит сукно. Женщины и дети расчесывают шерсть или прядут. Все работают от мала до велика. Не видно ни нищих ни праздношатающихся». Ремесленники сохраняли свою самостоятельность благодаря тому, что сами отвозили свой товар на ближайший рынок для продажи.

Однако на этом ближайшем рынке ремесленникам чаще всего приходилось продавать свой товар посреднику-купцу, а не непосредственно потребителю. Суконщики, жившие близ Лидса, привозили два раза в неделю свое сукно в Лидс, где торг происходил сначала на мосту, а впоследствии в двух крытых рынках. Каждый суконщик имел свою палатку, куда приносил свое сукно. В 6 или 7 часов утра, по звону колокола, являлись купцы и посредники, вступали в торг с суконщиками и в течение какого-нибудь часа заканчивали все дела. Около 9 часов лавки очищались, и рынок пустел. В данном случае мастера сохраняли еще свою независимость, но уже продавали товар не потребителю, а купцу.

Необходимость продажи товара купцу вызывалась чаще всего специализацией ремесел, сосредоточением их в отдельных районах и расширением рынков сбыта. Если суконщики, жившие в районе Лидса, специализировались на выделке определенного сорта сукна, то, конечно, сукно это потреблялось не в одном только Лидском районе, а вывозилось в другие города Англии или даже за границу. В таком случае мастер не мог сам развозить сукно на отдаленные рынки сбыта, а продавал его купцам, которые с навьюченными караванами развозили товар по ярмаркам и городам Англии.

К тем же результатам приводила отдаленность рынков сырья, например, невозможность отправляться в крупные торговые центры для закупки хлопка. В таком случае сырье закупалось купцами, которые и раздавали его для обработки мастерам. Так в Ланкашире ткачи вначале сами запасались основой и утком, обрабатывали их и выносили на рынок готовый товар. Но постепенно им становилось труднее добывать пряжу; тогда манчестерские купцы начали выдавать им основу и хлопок, и ткачи стали зависимыми от них.

В других случаях зависимость ремесленников от купцов вызывалась необходимостью закупить новые средства производства. Успехи ткацкой техники требовали увеличения ткацких станков на каждого мастера. Ввиду отсутствия средств у мастеров, добавочные ткацкие станки заказывались скупщиками и раздавались ими мастерам.

Таким образом изменение условий производства и сбыта товаров (специализация ремесел, расширение рынков сбыта, отдаленность рынков сырья, необходимость расширения средств производства) вызвало постепенное подчинение ремесленника-мастера скупщику. В Лидсе мастер еще сам привозил товар в город. Но постепенно купец начал приезжать к мастеру за товаром. Лондонские купцы сами приезжали к мастерам, забирали у них товар и расплачивались наличными деньгами. В бирмингамском замочном производстве скупщики на вьючных лошадях объезжали мастеров и покупали у них товар. Отрезанный от рынка сбыта, ремесленник попадал в зависимость от торгового капитала.

Пока ремесленник мог продавать свой товар многим купцам, он сохранял еще известную самостоятельность. Но постепенно он попадал все в бо́льшую зависимость от одного определенного скупщика. Последний скупал у него всю его продукцию, заранее заказывал ему товар, выдавал ему авансы и, наконец, начинал снабжать его сырьем (реже орудиями производства). С этого момента продукт принадлежал уже не ремесленнику (который получал только вознаграждение за свой труд), а скупщику. Последний становился раздатчиком, на которого работало множество мелких мастерков, превратившихся в зависимых кустарей. Самостоятельное ремесло уступало место кустарной или домашней системе крупной промышленности. Распространение последней означало внедрение торгового капитала в сферу промышленности, подготовившее почву для полной перестройки промышленности на капиталистических началах.

Почти одновременно с распространением домашней или децентрализованной системы крупной промышленности, в XVII и XVIII веках появились и мануфактуры, более или менее крупные, централизованные капиталистические предприятия. От домашней системы мануфактуры отличались тем, что рабочие работали не у себя на дому, а в одном помещении, устроенном предпринимателем. От позднейших фабрик они отличались преобладанием ручного труда и отсутствием применения машин.

Мануфактуры возникали отчасти независимо от домашней системы, отчасти непосредственно из последней. Первое имело место чаще всего в тех случаях, когда в данной стране насаждалась новая отрасль производства, ранее здесь неизвестная: из-за границы выписывались либо предприниматели вместе с своим рабочим персоналом, либо отдельные мастера, которые впоследствии соединялись вместе, в одну «мануфактуру». Таким путем возникли, при деятельном участии правительства, многие мануфактуры во Франции. В других случаях мануфактуры вырастали непосредственно из домашней системы: скупщик, раздававший раньше сырье для обработки на дом отдельным кустарям, собирал последних в одно помещение, где они должны были работать под его непосредственным контролем. Зависимый кустарь превращался в наемного рабочего (пролетария), получающего заработную плату. Скупщик-раздатчик становился непосредственным организатором производства, промышленным капиталистом. Если распространение домашней системы было признаком внедрения торгового капитала в сферу промышленности, то устройство мануфактур означало завершение этого процесса и возникновение промышленного капитализма в точном смысле слова.

Соединением рабочих в одном помещении предприниматель освобождался от лишних расходов по раздаче материала отдельным кустарям и по передаче продуктов от одних кустарей другим для дальнейшей обработки; также достигался лучший контроль за целостью сырья, — при домашней системе раздатчики постоянно жаловались, что кустари утаивают часть сырья. Но, с другой стороны, домашняя система освобождала предпринимателя-скупщика от всяких затрат на основной капитал (здания, орудия производства), а кустарям давала возможность работать на дому и соединять свой промысел с подсобными занятиями (земледелием, огородничеством и т. п.). Благодаря этим преимуществам домашняя система оказалась в состоянии соперничать с мануфактурами, тем более, что последние продолжали применять ручной труд и не обладали особыми техническими преимуществами. Мануфактуры поэтому не могли вытеснить, и заменить в широких размерах домашнюю систему, — задача, которая оказалась под силу только фабрикам с применением машин, распространившимся после промышленного переворота конца XVIII века. Мануфактуры устраивались в небольшом числе и продолжали существовать наряду с самостоятельным ремеслом и домашней системой. Они не столько заменяли последнюю, сколько отнимали у нее лишь отдельные процессы производства, требовавшие особого надзора за рабочими ввиду сложности операций, высокого качества сырья и т. п. Нередко в мануфактуре производились только начальные и конечные процессы производства, а посредствующие процессы производились на дому у кустарей. Отсюда столь часто встречающаяся комбинация мануфактуры с домашней системой: на мануфактуре работают несколько десятков (в редких случаях несколько сотен) рабочих, а одновременно владелец мануфактуры раздает немало работы на дом кустарям.

Хотя мануфактура не получила в XVII—XVIII веках такого широкого распространения, какое получила в эту же эпоху домашняя система или в XIX веке фабрика, тем не менее она сыграла огромную роль в истории экономического развития. Она знаменовала собой появление промышленного капитализма, с характерными для него социальными и техническими особенностями: 1) разделением общества на классы промышленных капиталистов и наемных рабочих и 2) господством крупного производства, основанного на разделении труда (хотя и без применения машин).

Эпоха до появления мануфактур знала фигуры денежного капиталиста (ростовщика, финансиста), торгового капиталиста (купца) и скупщика-раздатчика. Последний представлял собой смешанный тип купца-предпринимателя. Главным занятием его оставалась торговля, организацией же кустарного производства он занимался постольку, поскольку это было необходимо для более успешной продажи товаров. Такой же смешанный характер носил и его доход, отчасти состоявший из торговой прибыли («прибыли от отчуждения») от продажи товара на более выгодном рынке, отчасти имевший своим источником эксплуатацию производителей-кустарей. С появлением мануфактур, постепенно выделился тип промышленного капиталиста в точном смысле слова, с характерной для него формой дохода, промышленной прибылью. Владелец мануфактуры главное свое дело видел в организации производственного процесса. От торговых функций он отказался и обычно продавал свой товар купцам, которые и получали торговую прибыль. Владельцу же мануфактуры доставался доход, который может быть подведен под категорию промышленной прибыли.

Одновременно в мануфактуре завершался процесс образования класса промышленного пролетариата. Конечно, социально-экономические процессы, создававшие предпосылки для появления пролетариата, происходили задолго до распространения мануфактур, с особенной интенсивностью в XVI—XVIII веках (обезземеление крестьян, обеднение ремесленников, замкнутость цехов и трудность доступа в мастера, обособление подмастерьев от мастеров). Промышленные пролетарии имели своих предшественников в лице подмастерьев и кустарей. Но подмастерья все же не теряли надежды обзавестись несложными инструментами и перейти в мастера; кустари же, вербовавшиеся из полупролетаризованных ремесленников и крестьян, сохраняли призрачную самостоятельность благодаря работе на дому, наличию собственных орудий труда, подсобным заработкам от земледелия. Подмастерья и кустари представляли собой промежуточный тип между мелким самостоятельным производителем (ремесленником и крестьянином) и наемным рабочим. Мануфактурные же рабочие были пролетариями в точном смысле слова: крупные размеры производства отнимали у большинства из них всякую надежду перейти в ряды предпринимателей. Лишенные всяких орудий производства, они получали только доход от продажи своей рабочей силы или заработную плату в точном смысле слова. Хотя мануфактурные рабочие были еще связаны многочисленными нитями с ремеслом и кустарничеством (так как они вербовались часто из ремесленников и кустарей, надеялись вернуться к прежней призрачной самостоятельности, иногда имели подсобный доход от участка земли или огорода, в редких случаях сохраняли даже свои несложные инструменты и приходили с ними на работу в предприятие), но работа на мануфактуре ставила их в социальное положение наемных пролетариев и сообщала их доходу социальные черты заработной платы.

Переходя от социальных особенностей промышленного капитализма к его техническим особенностям, можно сказать, что по характеру орудий труда мануфактура еще сохраняла преемственную связь с ремеслом, по характеру же организации труда она подготовляла путь фабрике. Мануфактура еще не знала широкого применения машин, обеспечившего фабричной промышленности такой бурный рост в XIX веке. Но в мануфактуре был уже дан основной тип капиталистической организации труда: крупное производство, основанное на разделении труда. Наряду с существовавшим ранее общественным разделением труда между отдельными предприятиями, появилось мануфактурное или техническое разделение труда внутри одного предприятия.

Разложение производственного процесса на отдельные стадии было известно и цеховому ремеслу. Но там оно совершалось только в форме общественного разделения труда между отдельными ремесленными предприятиями: чесальщики обрабатывали шерсть, которая после этого переходила в мастерскую прядильщика; последний изготовлял пряжу, ткач ткал материю, красильщик ее окрашивал и т. д.; внутри каждой мастерской разделения труда почти не было. Переход от ремесла к мануфактуре совершался двояким путем: во-первых, в одной мануфактуре соединялись вместе прежде самостоятельные ремесла или процессы производства (например, суконная мануфактура объединила чесальщиков, прядильщиков и др.); во-вторых, каждый отдельный процесс производства (например, чесанье или пряденье) разлагался на целый ряд дальнейших, более детальных операций. Такое разложение производственного процесса на частичные операции и комбинирование последних по одному плану сообщало мануфактуре характер сложного, расчлененного организма, в котором отдельные работы и работники являлись необходимым дополнением друг друга.

Одновременно с расчленением или разложением производственного процесса шла специализация работников. К каждой детальной операции приставлялся специальный рабочий, занимавшийся исключительно ей. На место ремесленного мастера, обладавшего более или менее универсальным техническим уменьем (конечно, в сфере данной профессии), появился детальный или частичный рабочий, который от постоянного повторения одной и той же простой, однообразной операции достигал в ней огромного совершенства, быстроты, ловкости и т. п. Большинство операций производилось еще ремесленно-обученными рабочими, но для выполнения наиболее простых работ начали уже привлекаться рабочие необученные, — группа, не известная ремеслу. С другой стороны, необходимость согласования совместной работы многих лиц в одном предприятии привела к выделению организаторского, руководящего персонала: кроме предпринимателя, как верховного организатора предприятия, появились мастера, надсмотрщики, браковщики и т. д. Мануфактура положила начало расчленению рабочих на горизонтальные группы: хотя основное ядро составляли еще ремесленно-обученные или квалифицированные рабочие, но наряду с ними появились уже необученные рабочие внизу и руководящий персонал наверху.

Наконец, параллельно со специализацией работников шла специализация, или дифференцирование орудий труда. Данное орудие труда видоизменялось, в зависимости от характера той детальной операции, для которой оно должно было служить. Появились разные типы молотков, резцов и т. п., из которых каждый был наилучшим образом приспособлен к данной детальной операции. Инструменты, однако, продолжали еще оставаться ручными, и действие их зависело от силы и ловкости той руки, которая их направляла. Они являлись не более как дополнением к живому работнику, игравшему еще главную роль в производственном процессе. Мануфактура покоилась на ручной технике, доведенной до высокой степени производительности благодаря разложению производственного процесса, специализации работников и дифференцированию орудий труда.

Таким образом в Англии XVIII века, наряду с прежним цеховым ремеслом, в промышленности развивались новые, капиталистические отношения: широко была распространена домашняя система и в меньших размерах мануфактура. Капиталистическая промышленность в своем росте наталкивалась на препятствия, созданные продолжавшим еще свое существование устарелым законодательством: цеховыми порядками, созданными в свое время для ограждения интересов ремесла, и меркантилистической политикой, поощрявшей интересы привилегированных кругов торгового капитала.

Цеховые правила предоставляли право самостоятельно заниматься промыслом только лицам, прошедшим семилетний курс учения и состоявшим членами цеха (закон Елизаветы об ученичестве, изданный в 1562 г. и сохранявший силу еще в XVIII веке). Тем самым запрещалась продажа товара скупщикам, не состоявшим в цехе. Запрещение держать больше определенного числа подмастерьев и учеников стесняло устройство мануфактур. Строгое соблюдение цеховых правил сделало бы невозможным распространение домашней системы и мануфактур. Но потребности экономического развития оказались сильнее устарелого законодательства, унаследованного от эпохи безраздельного господства мелкого ремесла. Постепенно сами цехи вынуждены были допустить работу на скупщика, без помощи которого ремесленник теперь, при производстве на далекий рынок, не мог уже обходиться. В Страсбурге, например, ткачи уже в XVI веке не находили сбыта для своих изделий и всячески упрашивали купцов купить произведенные ими изделия. Более упорно боролись цехи против мануфактур, но остановить их развитие не были в состоянии. Чтобы освободиться от цеховых ограничений раздатчики и предприниматели переносили свою деятельность в сельские местности или новые города, не подчиненные цеховым порядкам. Но и в городах с цеховым устройством цеховые правила в интересах капиталистов-предпринимателей всячески обходились, и от действия их освобождались новые отрасли производства, не существовавшие в момент издания цеховых законов, например, хлопчатобумажная. Закон о принудительном регулировании размера заработной платы мировыми судьями также постепенно вышел из употребления: еще в середине XVIII века парламент подтвердил действие этого закона в интересах мелких мастеров-суконщиков, но вскоре же, под давлением суконщиков-капиталистов, должен был отменить его.

Меркантилистическая политика, в свое время служившая насаждению капиталистического хозяйства, с течением времени также превратилась в тормоз, задерживавший дальнейшее его развитие. Усиленное покровительство излюбленным отраслям отечественной промышленности наносило ущерб росту промышленного капитализма в других отраслях. Например, английское правительство, в интересах суконной промышленности, в течение многих лет запрещало и всячески стесняло развитие хлопчатобумажной промышленности, которая впоследствии обеспечила Англии первое место на мировом рынке. Монополии привилегированных торговых компаний стесняли инициативу отдельных частных торговцев и промышленников. Система усиленного протекционизма, правда, поддерживалась еще промышленниками отдельных отраслей; но она становилась уже излишней и даже вредной для важнейших отраслей английской промышленности, текстильной и металлургической, которые не опасались никакой иностранной конкуренции и могли только выиграть от уничтожения рогаток, отделявших их от мирового рынка. Чтобы обеспечить мощный рост промышленного капитализма и превратить Англию в мировую фабрику, необходимо было освободить торговлю и промышленность от цеховых и меркантилистических ограничений. Фритредерские идеи, заложенные Норсом и развитые Юмом (а во Франции физиократами), получили во второй половине XVIII века широкое распространение. Шумным успехом своей книги Адам Смит был обязан прежде всего своей красноречивой проповеди свободы торговли и промышленности.

Адам Смит может быть назван экономистом мануфактурного периода капиталистического хозяйства. Только экономист, наблюдавший рост промышленного капитализма в виде крупных предприятий-мануфактур, мог дать общую картину капиталистического хозяйства и анализ отдельных его элементов, отсутствовавший у физиократов. Капиталистическое хозяйство Смит чаще всего представляет себе в виде мануфактуры с сложным разделением труда: отсюда его учение о разделении труда. В противоположность ложным представлениям физиократов о классовом делении общества, Смит последовательно проводит правильное деление общества на классы капиталистов, наемных рабочих и землевладельцев. Он ясно отличает друг от друга характерные для этих классов формы дохода и выделяет категорию промышленной прибыли, — огромный шаг вперед по сравнению с наивными представлениями физиократов о прибыли. Раз прибыль выделяется в особую категорию, то устраняются отождествление ренты с прибавочной стоимостью и учение о происхождении последней из физической производительности земли. Источник стоимости и прибавочной стоимости Смит ищет в труде не только земледельческом, но и промышленном. Смит первый делает теорию трудовой стоимости краеугольным камнем всей экономической теории, хотя в формулировке теории стоимости и в попытке вывести из нее явления распределения впадает в роковые ошибки. Смит делает большой шаг вперед и в учении о капитале. Технические особенности промышленного капитализма, характерные для мануфактурного периода, нашли свое теоретическое отражение в учении Смита о разделении труда; социальные особенности промышленного капитализма — в его учении об общественных классах и формах дохода (особенно о промышленной прибыли), в его теории трудовой стоимости и капитала.

Глава 19. Биография Смита

Жизнь Смита с внешней стороны очень проста. Смит родился в 1723 году в семье таможенного чиновника, в маленьком шотландском городке Киркальди. Рано обнаружив выдающиеся способности, Смит усердно занимался преимущественно философией. С 1751 года Смит в течение 13 лет состоял профессором в Глазговском университете, где читал с большим успехом курс «нравственной философии». В духе энциклопедического XVIII века, этот курс не ограничивался этикой, а охватывал теологию, этику, естественное право и, наконец, часть, которую в настоящее время правильнее всего было бы назвать экономической политикой. Из этой последней части и выросла экономическая теория Смита. Отдельной кафедры политической экономии в то время в Глазговском университете не было, да это и не удивительно, так как политическая экономия еще не успела сложиться в самостоятельную науку: меркантилистические сочинения носили больше практический характер, а у мыслителей с теоретическим складом ума политическая экономия оставалась еще подчиненной частью философии и естественного права. Вначале такое же подчиненное место экономические вопросы занимали и в мышлении Смита: Главные свои силы он посвящал разработке этики и в 1759 году выпустил книгу «Теория нравственных чувств», доставившую ему большую известность.

Возможно, что, включая в свой курс нравственной философии экономические вопросы, Смит руководился примером своего предшественника по кафедре, известного философа Гетчесона. Но в то время как Гетчесон только мимоходом останавливался на экономических вопросах, у Смита они постепенно стали центром его научных работ. От философии Смит перешел к политической экономии, как Кенэ проделал тот же путь от физиологии и медицины. И тот и другой переход нельзя рассматривать, как чисто случайный: если эволюция Кенэ могла объясняться усилением интереса к экономическим проблемам во Франции XVIII века, то Смит находился, во-первых, под впечатлением происходивших в его время больших перемен в хозяйственной жизни Англии и, во-вторых, под влиянием своих старших современников, Юма и Кенэ.

Перемены в хозяйственной жизни Англии, переживавшей переходный период от эпохи торгового капитала к промышленному капитализму, были настолько значительны, что не могли не привлекать к себе внимания и интереса современников. Не следует думать, что в далекой Шотландии эти перемены не чувствовались. Именно в Шотландии насаждение промышленного капитализма происходило особенно успешно и быстро. Число крупных мануфактур было в первой половине XVIII века в Шотландии даже больше, чем в Англии; в суконном и полотняном производствах там уже существовали акционерные общества. Большого развития достигла в горах Шотландии и металлургическая промышленность: там на известных заводах в Корроне знаменитый Уатт, изобретший позже паровую машину, построил в 1769 году свою первую усовершенствованную машину — насос. В частности для Глазго годы, когда там жил и преподавал Смит, были периодом необычайно быстрого развития торговли и промышленности: устраивались крупные мануфактуры, были учреждены банки, улучшены условия судоходства.

Быстрое экономическое развитие Шотландии в XVIII веке объясняет нам тот факт, что в торгово-промышленных и интеллигентских кругах Глазго, одного из крупнейших центров страны, наблюдался живой, — конечно, по масштабу того времени, — интерес к экономическим вопросам. Уже в 40‑х годах XVIII века в Глазго образовался клуб политической экономии, по времени своего основания, по-видимому, первый в мире. Смит был завсегдатаем этого клуба и еженедельно встречался там со своими друзьями. Не только беседы в клубе, но и местные события за его стенами давали пищу для размышлений экономиста. В Глазго упомянутый Уатт имел свою мастерскую, где производил опыты над моделью машины. Когда в 1757 г. местная цеховая корпорация запретила ему дальнейшее производство опытов, Смит принял в нем горячее участие; вскоре Уатту разрешено было продолжать опыты в мастерской университета.

Помимо наблюдений над окружающей действительностью, мысль Смита питалась и литературными влияниями. В начале 50‑х годов вышли экономические работы Юма, близкого друга Смита. Через несколько лет появились во Франции первые статьи и «Экономическая Таблица» Кенэ. И Юм и физиократы, с которыми Смит позже лично познакомился в Париже, оказали на него сильное влияние.

Профессорская деятельность Смита в Глазго продолжалась 13 лет; впоследствии он называл этот период наиболее полезным и счастливейшим в своей жизни. Смит закончил этот период со славой автора «Теория нравственных чувств» и с планом обширного экономического сочинения. В 1764 году Смит, по собственному желанию, отказался от профессуры, чтобы поехать во Францию вместе с одним молодым лордом, в качестве его домашнего наставника. Всего во Франции Смит провел свыше двух с половиной лет, из них девять месяцев в Париже, где встречался с выдающимися философами и учеными, в том числе с Кенэ и его учениками. В Париже Смита уже знали как философа, но в качестве экономиста он себя еще не показал и, по словам физиократа Дюпона, «еще не обнаруживал материала, из которого сделан».

Уже во время пребывания в Париже Смит говорил своим друзьям, что замышляет большое сочинение по экономическим вопросам. По возвращении в Англию в конце 1766 г., он решил все силы посвятить осуществлению этого плана. Он не вернулся к университетской деятельности, а поселился в своем родном маленьком Киркальди, где в течение семи лет вел уединенную и замкнутую жизнь, работая над своим сочинением. Все попытки друзей вывесть его из этого уединения оставались безуспешными. «Я хочу знать, — писал ему Юм, — что вы сделали за это время, и намерен потребовать серьезного и полного отчета в том, как вы распорядились временем в своем уединении. Я положительно уверен, что вы наделали много ошибок в своих рассуждениях, в особенности в тех случаях, когда имели несчастье не соглашаться со мной». Через несколько лет Юм опять пишет Смиту: «Я не принимаю в оправдание ваших заявлений о расстроенном здоровье и смотрю на них лишь как на отговорку, подсказанную леностью и страстью к уединению. В самом деле, мой любезный Смит, если вы будете поддаваться недомоганиям подобного рода, то кончите тем, что совсем порвете всякие связи с человеческим обществом, к великому вреду для обеих сторон».

Годы уединения не пропали даром. В 1776 году появился в свет великий труд Смита «Исследование о богатстве народов», доставивший ему мировую славу и открывший новую эру в истории экономической мысли. С этого момента политическая экономия перестала быть собранием отдельных рассуждений или придатком к философии и естественному праву: она выступила как самостоятельная, систематически и связно изложенная теоретическая наука. Потребность в таком научном синтезе постепенно накоплявшихся экономических знаний чувствовалась уже до Смита. Недаром обе предшествовавшие Смиту экономические школы накануне своего угасания как бы пожелали дать миру синтетическое изложение своих знаний и идей: приблизительно за десять лет до появления труда Смита вышел в свет обобщающий меркантилистический труд Джемма Стюарта «Принципы политической экономии» и был написан обобщающий физиократический труд Тюрго «Размышления об образовании и распределении богатств». Но обе эти книги не могли открыть новую эру в науке: первая — вследствие неразработанности и ложности положенных в ее основу теоретических идей, последняя — вследствие узости физиократического кругозора, ограниченного сферой сельского хозяйства. Дать теоретическую формулировку явлений нарождающегося промышленного капитализма выпало на долю Смита.

Книга Смита имела огромный успех благодаря ее обобщающему теоретическому характеру, с одной стороны, и красноречивой проповеди фритредерских идей, с другой. Борьба за и против меркантилистической политики носила еще слишком злободневный характер, чтобы позволить Смиту роскошь чисто теоретического исследования. Из пяти книг «Богатства народов» теоретическим вопросам посвящены первые две, в остальных же преобладают материалы описательного характера и проблемы экономической политики; особое внимание уделено полемике с меркантилизмом. Эти части труда Смита представляют в настоящее время только исторический интерес, в то время как первые две книги послужили исходным пунктом дальнейшего развития теоретической экономии.

После издания «Богатства народов» Смит прожил еще 14 лет. Усиленные служебные занятия (по таможенной части) и старческие болезни не оставляли ему времени и сил для научных работ. Правда, до самой своей смерти он не расставался с давнишней мечтой завершить свою научно-философскую систему и написать недостающие ее части. Он собирал материалы для сочинений по праву и истории литературы, но незадолго до своей смерти, последовавшей в 1790 году, сжег свои рукописи.

Глава 20. Социальная философия Смита

Экономическая система Смита, как и физиократов, выросла в тесной связи с учением о естественном праве. И в Англии XVIII века, как в тогдашней Франции, буржуазия еще не добилась полного раскрепощения капиталистического хозяйства от устарелого законодательства; понятно поэтому, что свои классовые требования, совпадавшие в ту эпоху с интересами развития народного хозяйства в целом, она старалась освятить авторитетом вечного, разумного, «естественного» права. Однако во взглядах Смита на естественное право мы можем заметить значительное отклонение от взглядов Кенэ. В построениях Кенэ идея естественного права занимала центральное место: осуществление требований естественного права он считал необходимым условием развития народного хозяйства; положительное законодательство, противоречащее естественному праву, являлось в его глазах причиной разорения страны и ее экономической деградации. Экономический прогресс или регресс ставился им в зависимость от осуществления или нарушения требований естественного права.

Более скромное влияние на хозяйственную жизнь приписывал законодательству Смит. «Кенэ, — писал он, — по-видимому, представлял себе, что политический организм может процветать и преуспевать только при одном определенном режиме — при режиме полнейшей свободы и полнейшей справедливости. Он упустил из виду, что в политическом организме естественные усилия, беспрестанно делаемые отдельными индивидами в целях улучшения их положения, являются тем принципом самосохранения, который способен во многом предупредить и исправить плохие последствия односторонней и даже, до известных пределов, притеснительной экономической политики». «Такая экономическая политика, конечно, замедляет более или менее естественный прогресс нации в направлении к богатству и процветанию, но она никогда не в состоянии совершенно приостановить его движение, а тем более повернуть его вспять». Экономический прогресс пробивает себе дорогу вопреки тормозящему влиянию плохого законодательства, нарушающего принципы естественного права.

Отмеченная разница во взглядах Кенэ и Смита объясняется различием экономических условий Франции и Англии в XVIII веке. Капиталистическое земледелие, проповедниками которого выступали физиократы, представляло собой во Франции не столько реальное явление, сколько лозунг, подлежащий еще осуществлению. Во Франции, с ее пережитками феодализма и абсолютной монархией, широкое развитие капитализма было действительно невозможно без коренного социально-политического переворота, без осуществления «естественного права» буржуазного общества. Отсюда огромная роль естественного права в системе Кенэ. В ином положении находилась Англия в XVIII в. Несмотря на продолжающееся политическое господство землевладельческой олигархии, основные социальные предпосылки для развития капитализма были уже налицо. Капиталистическое хозяйство быстро развивалось, ломая или обходя отдельные цеховые и меркантилистические ограничения, которые замедляли, но не могли приостановить его рост. Отсюда учение Смита, что экономический прогресс продолжается и при плохом законодательстве, противоречащем принципам естественного права.

Итак, по мнению Смита, экономические силы оказываются сильнее правовых и политических препятствий. Отсюда вытекает важный методологический принцип: можно изучать действие экономических сил независимо от той правовой и политической среды, в которой они действуют. Смит, таким образом, осторожно разрезает ту пуповину, которая у Кенэ связывала политическую экономию неразрывной нитью с теорией естественного права. Политическая экономия становится самостоятельной наукой, — и в этом одно из величайших достижений классической школы. Но, с другой стороны, создается почва для противопоставления вечных и неизменных экономических законов исторически преходящим и изменчивым социально-политическим условиям, — и в этом главный порок той же школы. По мнению классиков, экономические силы не меняют своей природы, хотя им приходится проявлять свое действие в различной социальной среде. Хозяйственная жизнь в глазах Смита представляет собой комбинацию неизменных по своей природе экономических сил с изменчивыми историческими условиями, ускоряющими или задерживающими движение первых, но не изменяющими их природы. Хотя Смиту не чужд интерес к изменчивым историческим условиям, но главную задачу экономиста он видит в изучении действия неизменных по своей природе экономических сил.

В чем же заключаются эти неизменно действующие экономические силы, прокладывающие себе путь, несмотря на созданные историческим развитием препоны? Как видно из приведенной цитаты, Смит имеет в виду «естественные усилия, беспрестанно делаемые отдельными индивидами в целях улучшения их положения». Эти «естественные усилия» отдельных индивидов и являются постоянно действующим стимулом экономического прогресса. Постоянство и неизменность их действия вытекают из постоянства человеческой природы. Человек по самой своей эгоистической природе стремится постоянно к улучшению собственного положения, он «гораздо более заинтересован в том, что касается непосредственно его самого, чем в том, что касается других людей». В сложном и изменчивом переплете хозяйственных явлений нами найдена постоянно действующая сила: «постоянное, единообразное, никогда не прерывающееся стремление каждого индивида к улучшению своего положения, принцип, являющийся первоначальным источником государственного и национального богатства, равно как и частного богатства». У Кенэ необходимым условием экономического прогресса является осуществление неизменной системы естественного права, у Смита — действие неизменной природы «экономического человека». Тип «экономического человека», — занимающий центральное место в построениях классической школы, — самостоятельно преследующего свои личные интересы в свободном соревновании с другими людьми, представляет собой на самом деле не что иное, как идеализированный тип независимого товаропроизводителя, связанного с другими членами общества отношениями обмена и конкуренции. Социально-обусловленная и исторически-изменчивая природа товаропроизводителя была возведена классиками в ранг естественно-обусловленной и неизменяющейся природы человека вообще.

Раз стремление индивида к улучшению своего положения вытекает из постоянной природы человека, то очевидно, что оно действует во все исторические эпохи и в любых социальных условиях. Смит оспаривает мнение, — приписываемое им Кенэ, — что указанное стремление индивида действует только в условиях полной свободы; по мнению Смита, оно действовало уже в течение многих столетий до осуществления полной свободы (т. е. буржуазного строя), одерживая победы над плохим управлением и законодательством. Но, конечно, неблагоприятные социальные условия могут тормозить действие указанной экономической силы. Например, при рабстве отсутствует личная заинтересованность работника в успехах производства, когда же «людям, напротив, обеспечено пользование плодами их прилежания, они прилагают усилия к улучшению своего положения». Постоянная природа человека проявляет свое действие с наибольшей силой при наличии определенных социальных условий, а именно буржуазного строя, основанного на частной собственности и неограниченной конкуренции. Но вместо того чтобы объяснять природу человека как товаропроизводителя из условий этого социального строя, Смит видит в последнем лишь добавочное условие для полного проявления индивидуальных сил, заложенных в постоянной природе человека. Победа одного социального строя над другим (буржуазного над феодальным) представляется Смиту, как и другим просветителям XVIII века, победой «естественной», неизменной природы человека над «искусственными» социальными институтами прошлого. Новые же, буржуазные социальные институты, являясь необходимым условием полного проявления неизменной природы индивидуума, тем самым приобретают характер вечных, неизменных, «естественных» форм хозяйства.

Итак, своего абстрактного экономического человека, — этот исходный пункт своего исследования, — Смит исследует, так сказать, в условиях буржуазного окружения или товарно-капиталистического хозяйства. Это привлечение социальных моментов, при всей ошибочной оценке их роли по сравнению с человеческой «природой», оказалось спасительным для классической теории. Оно дало ей возможность, несмотря на ошибочность индивидуалистического исходного пункта и представлений о постоянстве человеческой природы, стать теорией товарно-капиталистического хозяйства.

Каким же образом перебрасывает Смит мост от своего абстрактного индивидуума к товарно-капиталистическому обществу? Верный своим исходным индивидуалистическим принципам, Смит идет от индивида к обществу. Общество слагается из отдельных индивидов, общественное явление получается в результате взаимодействия отдельных индивидов, общественное единство (поскольку речь идет об экономической стороне общества) скрепляется и поддерживается интересами отдельных лиц. Каждый индивид вступает в общение (поскольку речь идет об экономическом общении) с другими постольку, поскольку это диктуется его собственными личными интересами и обещает ему выгоду. А формой такого общения является обмен. «Склонность к торгу, к обмену одного предмета на другой» составляет необходимое свойство человеческой природы. Раз индивиды в силу этого постоянного свойства своей природы вступают друг с другом в обмен, они объединяются в меновое общество.

Поскольку речь идет об экономической стороне явлений, общество может быть рассматриваемо, как меновое общение, в которое отдельные лица вступают в силу своих личных интересов. В высшей степени характерная фраза встречается уже в раннем сочинении Смита о теории нравственных чувств: «Общество может существовать между людьми, как оно существует между торговцами, благодаря сознанию его полезности и без всякой взаимной любви и привязанности: в этом случае, хотя один человек не связан с другими людьми узами долга или благодарности, но общество все же может поддерживаться при помощи основанного на интересе обмена взаимных услуг, которым приписывается определенная стоимость». Экономическое общение людей мыслится Смитом по типу обмена или экономического общения товаровладельцев. Дальнейшее развитие той же мысли Смит дает во 2-й главе первой книги о богатстве народов: «Человек почти всегда нуждается в помощи своих ближних, но напрасно он стал бы надеяться при этом только на их доброе к себе расположение. Гораздо вернее достигает он своей цели, если обращается к их эгоизму и умеет убедить их, что в их собственных интересах сделать для него то, что он просит у них. Так именно и поступает человек, предлагающий другому торговую сделку; весь смысл его предложения таков: дайте мне то, что мне нужно, а вы получите от меня то, что вам самим нужно. Таким именно способом и приобретается большая часть услуг, которые нам нужны. Не от доброго расположения к нам мясника, продавца пива и хлебника надеемся мы получить, что нам нужно для обеда, но от их забот об их собственных интересах». Личный интерес индивида побуждает его вступать в обмен с другими лицами, а стремление к обмену в свою очередь вызывает, как увидим ниже, разделение труда между людьми.

Изложенное рассуждение ярко характеризует индивидуалистически-рационалистический метод Смита. Происхождение важнейших социальных институтов (в данном случае обмена и разделения труда) он объясняет неизменной природой абстрактного индивидуума, его личным интересом и сознательным стремлением к наибольшей выгоде. При этом абстрактному человеку приписываются мотивы и стремления (в данном случае стремление к торгу или обмену), на самом деле являющиеся результатом длительного воздействия на индивидуума тех самых социальных институтов (в данном случае разделения труда и обмена), для объяснения которых эти личные мотивы и стремления Смитом привлекаются. Смит выводит основные социально-экономические институты, характерные для товарно-капиталистического хозяйства, из природы человека, но за последнюю он при этом принимает определенную природу человека, сложившуюся под воздействием товарно-капиталистического хозяйства.

Тот же метод перехода от индивида к обществу применяется Смитом и при объяснении других социально-экономических институтов. Возникновение денег объясняется просто тем, что, ввиду неудобств натурального обмена, «всякий предусмотрительный человек во всяком периоде общественного развития, следовавшем за первым возникновением разделения труда, естественно старался устроиться так, чтобы во всякое время иметь наготове, кроме произведений собственного ремесла, еще известное количество того или другого товара, на который по его соображению лишь немногие отказались бы променять произведения собственного ремесла». Нами подчеркнуты слова, характеризующие особенности метода Смита. Объяснения социальных институтов следует искать в природе «всякого человека» или в личных интересах отдельного индивидуума; отсюда метод Смита может быть назван индивидуалистическим. Речь идет о «предусмотрительном» человеке, сознательно рассчитывающем наперед свои выгоды; рациональная калькуляция выгод и невыгод отдельных хозяйственных действий, выросшая на почве высоко развитого товарного и капиталистического хозяйства, принимается Смитом за свойство человеческой природы вообще, что дает нам право признать метод Смита рационалистическим. Далее описанные действия индивида имеют место «во всяком периоде общественного развития» (если только уже произошло разделение труда); это утверждение Смита обнаруживает антиисторический характер его метода. Наконец, эти действия индивида, вытекающие из его природы и независимые от социально-исторических условий, принимаются за «естественные»; здесь Смит стоит на почве теории естественного права, внося, однако, в нее существенные улучшения, на чем нам придется остановиться подробнее.

Из основной социологической концепции Смита, согласно которой социально-экономические явления рассматриваются как результат продиктованных личным интересом действий отдельных индивидуумов, следует важнейший вывод, что экономические явления носят «естественный» характер, Здесь понятие «естественного» употребляется в двух разных смыслах: теоретическом и практическом. Основное положение теоретической системы Смита гласит: экономические явления обладают присущей им «естественной» закономерностью, независимой от произвола государственной власти и основанной на измененных «естественных» влечениях отдельного индивидуума. Основное положение экономической политики Смита гласит: только при «естественном», не стесняемом государственной властью течении экономических явлений, отдельные индивиды и общество в целом извлекают из них наибольшую пользу. Первое положение сделало Смита одним из родоначальников теоретической экономии, последнее положение сделало его глашатаем экономического либерализма.

Начнем с последнего. Раз стимулом экономического прогресса и источником всех экономических институтов является личный интерес индивидуума, последнему должна быть открыта возможность свободного и беспрепятственного проявления его хозяйственных сил. Свобода хозяйственной деятельности индивидуума и устранение вмешательства государства в хозяйственную жизнь, — главное правило экономической политики. Нечего опасаться, что индивидуум в борьбе за свой личный интерес нарушит интересы общества в целом. Между интересами индивидуума и общества существует полнейшая гармония. Из взаимодействия индивидуумов, преследующих каждый только свои правильно понятые личные интересы, возникают наиболее ценные социальные институты, содействующие огромному росту производительности труда: разделение труда, обмен, деньги, накопление капиталов и правильное распределение их между разными отраслями производства. «Преследуя свою собственную выгоду, человек часто работает на общую пользу действительным образом, чем если бы задался такой целью». Поэтому «всякому человеку, пока он не нарушает законов справедливости, предоставляется полная свобода следовать тому пути, который указывает ему его собственный интерес, и употреблять свой труд и капитал, как ему заблагорассудится, свободно соперничая со всяким другим человеком или классом людей. Правительство же совершенно освобождается от тяжелой обязанности, для правильного исполнения которой недостанет никакой человеческой мудрости и знания, — от обязанности руководить трудом каждого человека и направлять его в сторону, наиболее соответствующую благу общества». Правительство, не вмешиваясь в хозяйственную жизнь, сохраняет за собой только скромные функции защиты внешней безопасности страны, ограждения отдельных лиц от притеснений со стороны других членов общества и заботы о некоторых общественных предприятиях. Хозяйственная же жизнь всецело предоставляется свободной игре индивидуальных интересов. Такова «простая и незамысловатая система естественной свободы», от осуществления которой Смит, как и физиократы, ожидал самых благодетельных последствий для общества в целом и отдельных классов населения.

Оптимистические взгляды Смита, которые сделали его, — несмотря на отдельные его оговорки, — родоначальником экономического либерализма, могли появиться только в историческую эпоху, когда промышленная буржуазия играла еще прогрессивную роль и интересы ее совпадали с потребностями экономического развития общества в целом. Смит не ставил себе целью защищать узкие интересы торговцев и промышленников, к которым он не обнаруживал особой симпатии. Смит часто с горячим сочувствием отзывался о положении рабочих и хотел его улучшения. Но он был глубоко убежден, что улучшения положения низших классов населения можно ожидать только от полной свободы конкуренции и мощного развития капиталистического хозяйства. Он верил, что и рабочий класс получит все возрастающую долю в растущей массе богатств капиталистического общества. Дальнейшее развитие капитализма показало ошибочность оптимистических ожиданий Смита и вскрыло непримиримые противоречия между интересами буржуазии, с одной стороны, и интересами рабочего класса и экономического развития общества в целом, с другой стороны. Оптимистический либерализм, сыгравший в свое время положительную роль орудия для освобождения производительных сил капиталистического хозяйства от оков старого режима и меркантилизма, впоследствии, в руках Сэя и особенно Бастиа, превратился в орудие защиты капитализма от нападок социалистов.

Как видим, в своей экономической политике Смит признавал экономические явления буржуазного общества «естественными» в том смысле, что они устроены наилучшим образом и не требуют сознательного вмешательства государственных или общественных органов. В этом смысле признание явления «естественным» равносильно положительной его оценке. «Естественное» в данном случае означает соответствие принципам естественного права. Но, помимо пользования термином «естественный» в смысле оценки, тот же термин употребляется Смитом и в его чисто теоретических суждениях, там, где он ставит себе задачей исследовать явление, как оно есть, независимо от его положительной или отрицательной оценки. В таком случае признание «естественного» характера явления имеет чисто теоретический смысл и означает, как уже отмечено, что экономические явления обладают присущей им «естественной» закономерностью, независимой от вмешательства государственной власти. Когда Смит говорит, что «естественная цена» (стоимость) товара возмещает издержки производства и доставляет среднюю прибыль, это значит, что, при наличии свободной конкуренции и невмешательстве государственной власти, цены товаров имеют тенденцию устанавливаться на указанном уровне. Этот стихийно и закономерно устанавливающийся нормальный уровень цены данного товара и составляет его «естественную» цену. «Естественным» в данном случае признается закономерно появляющийся стихийный результат не стесняемой государством свободной конкуренции отдельных индивидов. Понятие «естественного» включает в себя, следовательно, два признака: 1) стихийность и 2) закономерность. Во-первых, «естественной» признается только цена, являющаяся стихийным результатом свободной конкуренции и столкновения личных интересов отдельных индивидов; в этом смысле «естественная» (вольная) цена противопоставляется «указной» или твердой цене, устанавливаемой государством или цехами, а также «монопольной» цене. Во-вторых, «естественной» признается не всякая рыночная цена, а лишь «центр, к которому постоянно тяготеют цены всех товаров», иначе говоря, уровень цен, закономерно устанавливающийся в условиях равновесия рынка или соответствия спроса предложению. В этом смысле «естественная» цена (стоимость), выражающая закономерность рыночных явлений, отличается Смитом от «рыночных» цен, постоянно колеблющихся в зависимости от колебаний спроса и предложения.

Понятие «естественного» в описанном смысле играет в теоретической системе Смита огромную роль: он говорит о естественной цене, естественном размере заработной платы, прибыли и ренты. Понятие «естественного» означает здесь не соответствие предписаниям естественного права, а признание стихийной закономерности рыночных явлений. Хотя изредка Смит употребляет этот термин в первом, оценочном смысле, но чаще пользуется им в последнем, чисто теоретическом смысле; во всяком случае, он не смешивает практического и теоретического смысла этого термина. Совершенный Смитом переход от оценочного понимания термина «естественный» к теоретическому означал огромный шаг вперед в сторону чисто теоретического, научно-причинного изучения экономических явлений. У меркантилистов экономическое исследование носило практический характер. Сочинения их представляли собой преимущественно собрание практических предписаний, рекомендовавшихся к исполнению государственной власти. Зачатки теоретического анализа у Петти не оказали влияния на общий ход меркантилистической мысли. Внимание физиократов также было поглощено не столько исследованием сущего (т. е. реальных явлений капиталистического хозяйства), сколько выяснением должного (т. е. условий, осуществление которых необходимо для процветания народного хозяйства). На свои экономические законы и положения они смотрели, как на предписания естественного права. Только благодаря тому, что за идеальный, естественный строй физиократы принимали капиталистический, исследование их содержит теоретически ценные элементы для понимания капиталистического хозяйства. Если система меркантилистов носит практический, а система физиократов — телеологический характер, то Смит сознательно ставит себе задачей теоретическое изучение капиталистического хозяйства. Правда, и у Смита вопросы экономической политики играют огромную роль и в изложении нередко переплетаются с теоретическим исследованием; но по существу последнее методологически выделено и обособлено от обсуждения практических вопросов. Правда, некоторые крупнейшие ошибки Смита объясняются смешением теоретических и практических проблем (см. ниже главу о теории стоимости), но удивляться этому не приходится: экономическая теория, родившаяся из практических потребностей и первоначально растворявшаяся в экономической политике, на первых порах не могла еще ясно осознать методологические особенности чисто теоретического исследования. Во всяком случае, за Смитом остается великая и методологически решающая заслуга: он поставил политическую экономию на путь теоретического изучения реальных явлений капиталистического хозяйства. На этой заслуге основана слава Смита, как основателя политической экономии.

Глава 21. Разделение труда

Первые же строки труда Смита ярко показывают то новое, что внес он в экономическую науку. Интересно сравнить начало труда Смита с началом книги Мана, этого «евангелия меркантилистов». «Средством для увеличения нашего богатства и нашего запаса благородных металлов является внешняя торговля», так начинает свою книгу Ман, который видит источник богатства в торговле или в сфере обращения. Великая заслуга Кенэ и состояла в том, что он перенес центр экономического исследования в сферу производства, но при этом под производством понимал только отрасль, доставляющую новую материю, а именно земледелие: «Земледелие — источник всех богатств государства и граждан». Если меркантилисты восхваляли, как наиболее производительный, труд торговцев и моряков, то физиократы столь же односторонним образом признавали производительным только труд земледельцев. Смит, подобно физиократам, переносит центр, исследования в сферу производства, но при этом избегает их односторонности: источником богатства он провозглашает труд вообще, а именно весь труд нации, распределенный между разными отраслями производства и разделенный между отдельными членами общества: «Годовой труд народа есть первоначальный запас, доставляющий ему для годового потребления все, предметы, необходимые для существования и удобства жизни». Труд есть источник богатств, причем под трудом понимается весь совокупный труд нации в его общественно-разделенной форме, а под богатством — совокупность материальных продуктов или предметов потребления.

Раз богатство создается трудом, то возрастание богатства происходит при наличии одного из следующих двух условий: 1) при росте производительности труда отдельного работника или 2) при увеличении числа производительных работников по сравнению с числом остальных членов общества. Но рост производительности труда вызывается разделением труда, а для увеличения числа производительных работников необходимо возрастание и накопление капитала, затрачиваемого на содержание работников. Отсюда вытекает деление первых двух книг «Богатства народов», излагающих теоретические взгляды Смита. Первая книга начинается с описания разделения труда, от которого Смит переходит к тесно связанным с ним явлениям обмена (деньги, стоимость и распределение продуктов, т. е. заработная плата, прибыль и рента). Вторая книга содержит теорию капитала, учение о накоплении капитала и производительном труде.

Первые главы «Богатства народов», посвященные разделению труда, всегда считались одними из самых блестящих в книге и производили сильнейшее впечатление широким размахом и красноречием описаний. По существу, Смит высказал здесь мало нового по сравнению с своими предшественниками (Петти, Фергюсон), но нельзя не признать в высшей степени счастливой мысль поместить описание разделения труда в самом начале книги. Благодаря этому товарное общество выступает с самого начала, как общество, основанное, с одной стороны, на разделении труда, а с другой — на обмене между отдельными хозяйствами, иначе говоря, как трудовой и вместе с тем меновой союз («торговый союз», по выражению Смита).

Как известно, Смит начинает первую главу с описания булавочной мануфактуры с детальным разделением труда между десятью рабочими: один тянет проволоку, другой выравнивает ее, третий обрезает и т. д. Это разложение трудового процесса на простейшие операции, порученные отдельным рабочим, повышает в сотни раз производительность труда: указанные 10 рабочих изготовляли 48 000 булавок в день, в то время как каждый из них, если бы изготовлял булавки собственными силами с начала до конца, не сработал бы и 20 булавок в день. Смит перечисляет три причины повышения производительности труда под влиянием разделения труда: 1) ловкость каждого рабочего возрастает от постоянного повторения тех же операций; 2) не тратится время на переход от одной работы к другой и 3) разложение труда на простейшие операции облегчает изобретение инструментов, сокращающих труд. Эти рассуждения Смита характерны для мануфактурного периода, с присущей ему специализацией частичных работников и дифференциацией инструментов. Не менее показательно утверждение Смита, что главной причиной роста производительности труда является разделение труда. Эта недооценка роли орудий труда, и в частности машин, вполне понятна в эпоху Смита, когда промышленный переворот еще не начинался и техническое превосходство мануфактур покоилось на детально проведенном разделении труда. Хотя в начале своей книги Смит описывает только выгодные стороны мануфактурного разделения труда, но в других местах он указывает, что монотонный характер работы принижает личность частичного рабочего, делая его «тупым и невежественным».

От булавочной мануфактуры Смит быстро переходит к другим примерам разделения труда, причем в качестве таковых берет уже, в отличие от примера с булавочной мануфактурой, не разделение труда внутри одного предприятия, а разделение труда между разными предприятиями, относящимися к различным отраслям: производства. Смит ярко рисует переход сукна через целый ряд хозяйств, начиная с земледельца, который трудится над выращиванием шерсти, и кончая рабочим, который занят крашением и аппретурой сукна. Именно здесь, при описании этого рода разделения труда, красноречие Смита достигает наибольшей силы. «Присмотритесь, из чего в цивилизованной и развивающейся стране состоит движимое имущество самого простого мастерового или поденщика чернорабочего, и вы увидите, что невозможно даже пересчитать людей, которые своим трудом содействовали снабжению его какой-нибудь даже самой мелкой частью этого имущества. Шерстяная куртка, например, которую носит поденщик, как бы она ни была груба, есть продукт совокупного труда несчетного множества рабочих. Пастух, сортировщик, чесальщик шерсти, красильщик, прядильщик, ткач, ворсировщик, гладильщик и многие другие, — все они участвовали в производстве и отделке этого грубого предмета». А сверх того были заняты торговцы и возчики, строители судов, рабочие, изготовляющие инструменты, и т. п. Здесь всюду речь идет о разделении между различными товаропроизводителями или отдельными предприятиями.

Как видим, Смит смешивает общественное разделение труда с мануфактурным или техническим разделением труда. Он упускает из виду глубокое социальное отличие между обоими видами разделения труда. Общественное разделение труда между отдельными предприятиями, основанное на обмене их продуктов, составляет основную особенность всякого товарного хозяйства и достигло значительного развития уже при ремесле; техническое разделение труда внутри одного предприятия появилось только вместе с возникновением крупных капиталистических предприятий, а именно мануфактур. Первое из них предполагает раздробление средств производства между независимыми товаропроизводителями, последнее — концентрацию значительных средств производства в руках одного капиталиста. Отдельные независимые товаропроизводители (ремесленники) связаны между собой только через обмен их продуктов на рынке, отдельные рабочие мануфактуры связаны между собой общим руководством капиталиста. В первом случае связь между людьми носит стихийно-рыночный, неорганизованный характер, в последнем случае — организованный, планомерный характер.

Смит упустил из виду эти различия, потому что внимание его, — и в этом заключается вообще одна из особенностей классической школы, — обращено не на социальные формы, а на материально-технические выгоды разделения труда, заключающиеся в повышении производительности труда. С этой точки зрения можно объединить оба вида разделения труда, так как оба они повышают производительность труда. Различие же социальной природы взаимоотношений между независимыми товаропроизводителями, с одной стороны, и рабочими одной мануфактуры, с другой, отступает на задний план и ускользает от внимания автора.

Главной задачей Смита в первых главах его труда является описание именно общественного разделения труда, основанного на обмене и характерного для всякого товарного хозяйства. Но, находясь под сильным впечатлением прогрессировавшего в его время мануфактурного разделения труда, Смит привлекает также примеры из сферы последнего и вообще склонен рисовать себе общественное разделение труда по образцу разделения труда внутри предприятия. Все общество представляется ему в виде гигантской мануфактуры, где труд разделен между тысячами отдельных предприятий, взаимно дополняющих друг друга. На первый план выдвигается материальная связанность и взаимозависимость между товаропроизводителями. Каждый член общества полезен всем другим и нуждается в свою очередь в их помощи. «Без помощи и содействия многих тысяч рабочих ни один, самый последний, бедняк не мог бы одеться и обзавестись самыми незатейливыми предметами хозяйства». Все люди, хотя каждый из них одушевлен лишь стремлением к собственной выгоде, фактически работают друг на друга, «самые несходные дарования полезны друг другу», и между отдельными членами общества существует полная гармония интересов.

Здесь мы сталкиваемся со второй особенностью классической школы, находящейся в тесной связи с первой. Так как внимание Смита устремлено на материально-техническую взаимозависимость отдельных членов общества, между последними предполагается полная гармония интересов. Прядильщик и ткач взаимно дополняют своим трудом друг друга, и один без другого существовать не может. Но при этом Смит забывает, что оба они являются товаропроизводителями, продающими свои продукты на рынке. Борьба за цену продукта (например, пряжи) создает между ними глубокие антагонизмы, приспособление обеих отраслей производства друг к другу происходит лишь стихийным путем, под давлением колебаний рыночных цен и ценой разорения многих производителей. Но так как Смита интересуют материально-технические выгоды разделения труда, а не социальная форма, которую оно принимает в товарном хозяйстве, то он переоценивает элементы гармонии в последнем и не замечает заложенных в нем противоречий и антагонизмов.

Сказанное не означает, что Смит не понимал тесной связи между разделением труда и обменом. Напротив, связь эту он усиленно подчеркивает. Особенность классической школы заключается не в полном отвлечении материально-технической стороны производства от его социальной формы, а в смешении обеих. Классики не мыслят себе общественного процесса производства в иной социальной форме, как в товарно-капиталистической, которая в их глазах является разумной и естественной формой хозяйства. Раз процесс производства предполагается всегда происходящим в определенной социальной форме, излишним становится специальный анализ последней, а достаточно изучить процесс производства вообще. Но выводы, добытые изучением процесса производства вообще, в силу неразрывной связи последнего с данной социальной формой вполне применимы и к последней. Отсюда возникает у классиков постоянное смешение материально-технической и социальной точек зрения, пример которого дает нам и учение Смита о разделении труда.

Смит не представляет себе разделения труда иначе, как на основе обмена. В склонности к обмену он видит необходимое свойство человеческой природы, отличающее человека от животных. Эта склонность к обмену и вызвала разделение труда. В данном пункте Смит ошибается, так как общественное разделение труда существовало, хотя и в скромных размерах, при отсутствии товарного хозяйства, например, в индийской общине. В другом пункте Смит правильно отмечает, что развитие обмена дает толчок дальнейшему разделению труда: «степень разделения труда всегда ограничивается пределами возможности обмена или, другими словами, обширностью рынка». Но, усиленно подчеркивая влияние обмена на возникновение и развитие разделения труда, Смит игнорирует роль обмена, как той специфической социальной формы, которую общественное разделение труда принимает в товарном хозяйстве. Он ограничивается, как мы видели, анализом разделения труда вообще или его материально-технических выгод.

Учение о разделении труда, при всех отмеченных его недостатках, оказало Смиту ценную услугу: исходя из представления об обществе, как гигантской мастерской с разделенным трудом, Смит пришел к очень ценной концепции общества, как трудового и одновременно менового союза лиц. Разделение труда делает всех членов общества участниками единого производственного процесса. Продукты труда всех членов общества «складываются в одну общую массу, из которой каждый человек может купить себе, смотря по своим потребностям, любую часть произведений других людей». Каждый человек становится зависимым от труда других людей. «С тех пор как во всех отраслях деятельности установилось разделение труда, человек одним только личным трудом своим может добыть лишь весьма небольшую часть этих предметов, а наибольшую часть их он может получить только от труда других». Каждый человек получает продукты труда других людей, с которыми он таким образом объединен в единый трудовой союз. Но он получает продукты труда других людей только в обмен на собственные продукты: трудовой союз не мыслится Смитом иначе, как в форме союза менового. «С окончательным установлением разделения труда только самая незначительная часть потребности человека может быть удовлетворена произведениями его собственного труда. Наибольшая же часть этих потребностей может быть удовлетворена лишь посредством обмена излишка его произведений, превышающего собственное потребление, на такой же излишек продуктов труда других людей, нужный ему. Таким образом каждый человек живет обменом и становится до некоторой степени купцом, а само общество — превращается, собственно говоря, в торговый союз». Общественное разделение труда не мыслится Смитом иначе, как в форме обмена, а, с другой стороны, обмен продуктов труда сводится, по его мнению, к обмену трудовых деятельностей отдельных производителей. В товарах «содержится ценность известного количества труда, которое меняется на то, в чем предполагается ценность такого же количества труда». Приобретая продукт чужого труда, я тем самым приобретаю труд его производителя.

Таким образом, смитовская концепция общества, как трудового и одновременно менового союза, может быть выражена в виде следующих двух положений: 1) видимый рыночный обмен товаров на деньги представляет собой на самом деле взаимный обмен продуктов труда различных лиц, между которыми разделен весь общественный труд; 2) взаимный обмен продуктов труда разных лиц сводится к взаимному обмену самого труда производителей. Первым положением Смит отмежевал себя от меркантилистов, второе положение отделяет его от физиократов.

Меркантилисты уделяли усиленное внимание обмену, но они были ослеплены его рыночной, денежной формой: они видели только обмен натурального продукта на деньги, как общественное богатство, они хотели бы ограничить весь процесс обмена продажей Т—Д и превращением денег в сокровище. Смит же, по примеру физиократов, видел в обмене единство актов продажи (Т—Д) и покупки (Д—Т1), иначе говоря, обмен одного натурального продукта (Т) на другой натуральный продукт (Т1) через посредство денег, которые появляются только в мимолетной роли средства обращения. Отсюда у Смита оценка роли денег, противоположная меркантилистической. Деньги не составляют богатства общества. «Доход общества состоит единственно в товарах, а не в деньгах, которые приводят их в движение». Деньги нужны только в качестве вспомогательного орудия для лучшего обращения продуктов. «Золото и серебро, обращающиеся в стране, можно сравнить с большой дорогой, по которой развозится и провозится на рынок зерно и сено, но которая сама не производит ни одной горсти ни того, ни другого». Деньги представляют собой только «мертвый» капитал: увеличение количества денег в стране соответственно уменьшает затраты на материальное производство продуктов и, следовательно, сокращает действительный доход общества, состоящий в продуктах. Поэтому обществу в высшей степени выгодно всякое сбережение в расходах, необходимых для поддержания денежной системы, например, путем замены золота банкнотами.

Итак, обмен товара на деньги представляет собой в сущности не что иное, как обмен одного продукта на другой продукт. В этом Смит сходился с Кенэ, который в «Экономической Таблице» впервые дал широкую картину обращения продуктов⁴⁰. Но далее между ними начинается разница. В глазах Кенэ обращение продуктов есть не что иное, как передвижение вещества природы или материи, вступившей из лона природы в человеческое общество. Раз материя создана природой, то и продвигаться она может только в строго определенном направлении: от земледельческого класса, непосредственно добывающего ее из природы, к классам, не занятым добыванием материи (землевладельческому и промышленному). Земледельческий класс «кормит» и «содержит» одинаково и землевладельческий класс, и промышленное население. Взаимные отношения между разными отраслями производства (земледелием и промышленностью) мыслятся Кенэ по образцу взаимных отношений между разными общественными классами (землевладельческим и земледельческим): промышленность как будто «подчинена» земледелию.

Смит, хотя во многих частных вопросах и повторял взгляды физиократов⁴¹, в основном преодолел их односторонность в своей теории разделения труда и стоимости. Труд создает богатство, — такова исходная точка зрения Смита. Обращение продуктов есть в его глазах не передвижение вещества природы, а циркуляция продуктов труда. А благодаря своей концепции общества, как трудового союза, он увидел под обменом продуктов труда обмен трудовых деятельностей отдельных членов общества. Раз товарное хозяйство основано на разделении и взаимном обмене труда, то очевидно, что разные отрасли производства связаны между собой отношениями взаимозависимости, а не одностороннего подчинения. Промышленность не подчинена земледелию, а координирована с ним. На место одностороннего потока вещества природы в направлении от земледелия к промышленности⁴², Смит ставит двустороннее передвижение продуктов труда, которое берет свое начало всюду, где прилагается человеческий труд: один поток продуктов идет от земледелия к промышленности, встречный поток — от промышленности к земледелию. Оба потока встречаются и уравновешиваются на началах эквивалентного обмена, изучаемого в теории стоимости.

Теория стоимости, почти отсутствовавшая у физиократов, заняла у Смита центральное место именно потому, что ему удалось выделить проблему экономической координации разных отраслей производства и отделить ее от проблемы экономической субординации разных общественных классов. Последнюю проблему он рассматривает в теории распределения, первую — в теории стоимости. Хотя между обеими проблемами существует тесная теоретическая связь, и теория распределения строится на основе теории стоимости, но отдельное изучение их было необходимо и помогло Смиту устранить ту путаницу понятий, которая мешала физиократам правильно понять и классовую структуру общества, и взаимозависимость между отраслями производства (земледелием и промышленностью). Хотя и Смит путал еще, как увидим ниже, обе проблемы и тем внес в свою теорию стоимости противоречия, но все же за ним остаются огромные заслуги: он выделил проблему координации равноправных отраслей производства, взаимоотношения между ними изобразил в виде взаимного обмена продуктов труда, под обменом продуктов труда усмотрел обмен труда. Тем самым он отвел теории трудовой стоимости то центральное место, которое она продолжает занимать в экономической науке.

Глава 22. Теория стоимости

Приступая к анализу понятия стоимости, Смит прежде всего проводит различие между потребительной стоимостью и меновой стоимостью, устраняя первую из круга своего исследования и посвящая все свое внимание последней. Тем самым Смит твердо становится на почву изучения товарного хозяйства, в котором каждый продукт предназначен для обмена, а не для непосредственного удовлетворения потребностей самого производителя. Этою принципиально-ясной постановкой вопроса Смит обязан своему учению о разделении труда: в обществе, основанном на разделении труда, каждый производитель изготовляет продукты, необходимые другим членам общества.

Смит, таким образом, вполне правильно и точно определяет объект или предмет своего исследования: меновую стоимость. Но если мы поставим вопрос, с какой именно точки зрения Смит изучает этот объект, то обнаружим двойственность в методологической постановке проблемы. Смит, с одной стороны, хочет открыть причины, определяющие величину стоимости товаров и ее изменения; с другой стороны, он хочет найти точное, неизменное мерило, с помощью которого можно было бы измерять величину стоимости товаров. С одной стороны, он стремится к открытию причин изменений стоимости, с другой — к нахождению неизменного мерила стоимости. Очевидно, что обе постановки вопроса методологически глубоко различны и вносят в теорию Смита коренной дуализм. Теоретическое изучение реальных изменений стоимости смешивается с практической задачей наилучшего измерения стоимости.

В результате такого смешения исследование Смита, относящееся к меновой стоимости, разбивается и протекает по двум методологически различным руслам: в сторону открытия причин изменений стоимости и в сторону поисков неизменного мерила стоимости. Каждый из этих путей приводит Смита к особой концепции трудовой стоимости или труда как основы стоимости. Первый путь приводит его к понятию количества труда, затраченного на производство данного продукта, второй путь — к понятию количества труда, которое может быть приобретено или куплено в обмен за данный товар.

В начале своего исследования Смит ставит вопрос, «в чем состоит верное мерило меновой стоимости», и поискам такого неизменного мерила посвящает главное свое внимание (в 5-й главе первой книги). Чтобы понять, почему исследование Смита направляется на этот методологически неправильный путь, следует вспомнить, что от своих предшественников меркантилистов Смит получил в наследство проблему нахождения мерила стоимости. Склонные вообще к постановке практических проблем, меркантилисты и в теории стоимости ставили себе практическую задачу нахождения мерила стоимости; вспомним поиски мерила стоимости и «уравнения между трудом и землей» у Петти и Кантильона⁴³. Только медленно и постепенно в течение XVIII века, в значительной мере благодаря усилиям самого Смита, политическая экономия превращалась из собрания практических правил в систему теоретических положений, и понятие теоретического закона явлений освобождалось от примесей, сближавших его с практическими предписаниями (у меркантилистов) и разумным «естественным законом» (у физиократов). В теории стоимости Смита задача теоретического, причинного изучения реальных экономических явлений еще не освобождена от чуждых ей элементов практического характера.

В сторону поисков мерила стоимости Смита толкала также его общая индивидуалистически-рационалистическая точка зрения. Мы видели выше⁴⁴, что происхождение социально-экономических явлений Смит объясняет их полезностью с точки зрения отдельного хозяйствующего индивида. С той же точки зрения он подходит к разделению труда и обмену. Разделение труда, основанное на обмене, дает каждому индивидууму возможность получать нужные ему предметы в обмен за свой продукт. Последний тем самым приобретает для индивидуума особое значение в силу возможности обмена его на другие предметы. Как же велико это значение предмета для индивидуума, или в чем заключается точное мерило меновой стоимости, — таков первый практический вопрос, который ставится с точки зрения индивидуума.

Итак, что является мерилом или показателем стоимости данного продукта? На первый взгляд казалось бы, что за такое мерило можно принять количество других товаров, получаемое в обмен за данный: чем их больше, тем, по-видимому, стоимость данного товара выше. Смит справедливо отвергает такой ответ на том основании, что стоимость товара, получаемого мной в обмен за мой продукт, сама подвержена постоянным изменениям. Также нельзя принять за мерило стоимости товара количество денег (золота), получаемого за него в обмен, ибо и золото меняется в своей стоимости.

Что же, в таком случае, служит мерилом стоимости моего продукта? Чтобы ответить на этот вопрос, Смит прибегает к своему учению о разделении труда: там он установил, что общество, основанное на разделении труда, представляет собой трудовой союз лиц, которые взаимно обмениваются продуктами своего труда, а косвенно — через обмен продуктов — своим трудом. Этой в высшей степени ценной объективно-социологической концепции менового общества (впоследствии положенной Марксом в основу его теории стоимости) Смит, однако, придает субъективно-индивидуалистическое освещение. Меновое «общество основано на взаимном обмене труда его членов. К чему же, в таком случае, сводится обмен для отдельного индивидуума? — спрашивает Смит и отвечает: к приобретению труда других людей в обмен за собственный продукт. Приобретая сахар или деньги в обмен за изготовленное мной сукно, я, в сущности, тем самым приобретаю определенное количество труда других людей. Меновая стоимость моего сукна тем больше, чем большим количеством труда других людей я могу распоряжаться или — по выражению Смита — командовать в обмен за мое сукно. Общественное разделение труда дает мне возможность вместо того, чтобы собственным трудом производить необходимые мне продукты, получать их в обмен за произведенные мной продукты. Следовательно, стоимость последних для меня измеряется количеством труда других людей, которое я получаю в обмен за них. Мерилом стоимости товара служит количество труда, которое может быть приобретено или куплено в обмен за данный товар⁴⁵.

Учение Смита о мериле стоимости, вытекающее как будто из концепции менового общества как трудового союза, страдает следующим пороком. Когда мы говорим, что в обществе простых товаропроизводителей происходит обмен продуктов труда и обмен самого труда всех членов общества, мы употребляем слово «обмен» в двух различных смыслах. Продукты труда действительно обмениваются или приравниваются на рынке друг другу; здесь происходит обмен в точном смысле слова. Что же касается «обмена» самого труда, то под таковым понимается в сущности процесс связывания и распределения трудовых деятельностей отдельных лиц, происходящий в тесной связи с процессом рыночного обмена продуктов труда. Обмен труда в точном смысле слова здесь не имеет места, так как на рынке покупаются и продаются продукты труда, а не самый труд. Трудовая деятельность людей выступает в виде определенной общественной функции, но не в виде объекта купли-продажи. Под «обменом» труда здесь понимается процесс социального уравнения, а не рыночного приравнивания.

Итак, когда мы говорим, что в меновом обществе (где люди относятся друг к другу как простые товаропроизводители) я при помощи своего сукна приобретаю господство над чужим трудом или покупаю чужой труд, — речь идет лишь о том, что я оказываю косвенное влияние на труд другого товаропроизводителя благодаря тому, что приобретаю продукт его труда. Мой продукт обменивается непосредственно не на чужой труд, а на продукт труда. В обмен за свое сукно я получаю сахар, а тем самым косвенно труд производителя сахара. Иначе говоря, я приобретаю чужой труд в уже овеществленной форме, в виде произведенного им продукта. Этот случай глубоко отличен от случая непосредственного обмена моего сукна на чужой труд, т. е. на рабочую силу наемного рабочего. Оба эти случая резко отличаются друг от друга не только материальной формой покупаемого труда (овеществленного или живого), но и типом социальных отношений, связывающих участников обмена. В первом случае они вступают в связь между собой как простые товаропроизводители, во втором случае — как капиталист и рабочий. Первый случай, т. е. обмен продукта на продукт (или овеществленный труд), составляет основную черту товарного хозяйства, второй случай, т. е. обмен продукта на живой труд (или капитала на рабочую силу), имеет место только в капиталистическом хозяйстве. Только во втором случае труд выступает как непосредственный предмет купли-продажи или товар (т. е. рабочая сила).

Ошибка Смита и заключается в том, что социальный «обмен» (вернее, уравнение) труда, происходящий в товарном хозяйстве, он спутал с рыночным «обменом» труда как объекта купли-продажи, происходящим в капиталистическом хозяйстве. За свое сукно я приобретаю или покупаю труд других людей, — говорит Смит. Но на вопрос: покупаю ли я в обмен за свое сукно чужой овеществленный труд (т. е. продукты чужого труда) или живой труд наемного рабочего, — Смит ясного ответа не дает. Под трудом, покупаемым в обмен за мой товар, он понимает безразлично и овеществленный и живой труд. Он говорит о «количестве труда других людей, которым он (владелец данного товара) может распоряжаться, или, что то же самое, продуктов труда других людей». Это смешение труда с продуктами труда проходит через все исследование Смита. В начале 5-й главы Смит чаще имеет в виду косвенное распоряжение трудом других самостоятельных товаропроизводителей посредством приобретения продуктов их труда. Но к концу той же главы он уже больше подчеркивает обмен товара на живой труд или рабочую силу: владелец товара выступает уже как «наниматель», а товар, отдаваемый им в обмен за труд, составляет «цену труда» или заработную плату рабочего. В анализ стоимости товаров или простого товарного хозяйства привносятся черты, присущие капиталистическому хозяйству, что вносит в исследование величайшую путаницу. Понятие труда, покупаемого в обмен за данный товар и являющегося мерилом его стоимости, у Смита раздваивается и выступает то как «покупаемый овеществленный труд», то как «покупаемый живой труд».

Это смешение понятий явилось следствием того, что Смит с самого начала не понял социального характера процесса «обмена» труда в товарном хозяйстве и принял его за рыночный «обмен» (куплю-продажу) труда. Труд как общественную функцию он принял за труд, выступающий в роли товара.

Но если труд выступает как предмет купли-продажи, может ли он служить неизменным мерилом стоимости? Не изменяется ли стоимость самого труда благодаря тому, что за данное количество труда можно купить то большее, то меньшее количество товаров (в зависимости от колебаний заработной платы за «труд»)? Смит, чтобы выйти из затруднения, выдвигает свое известное положение, что «во все времена и во всех местах одинаковые количества труда всегда имеют для рабочего одинаковую ценность». Независимо от того, на какое количество товаров работник может обменять день своего труда, этот день труда всегда означает для него необходимость пожертвовать одинаковой суммой «своего досуга, свободы и спокойствия». Если за день труда в настоящий момент можно получить в два раза больше сукна, чем в прошлом году, это показывает только, что упала стоимость сукна. Стоимость же самого труда не изменилась и не может меняться, так как субъективная оценка трудовых усилий неизменна. А раз так, то объективное количество труда, покупаемого в обмен за данный товар, может быть принято за точное мерило стоимости этого товара. Достаточно констатировать тот факт, что раньше за данный товар можно было купить 1 день труда, а теперь 2 дня труда, чтобы быть уверенным в повышении стоимости этого товара ровно вдвое. Двухдневный труд всегда представляет двойную сумму субъективных усилий и напряжения по сравнению с однодневным трудом, если даже за двухдневный труд дают в настоящее время не больше других товаров (или заработной платы), чем раньше давали за труд однодневный. Смит апеллирует, — и в этом заключается своеобразное смешение в его теории объективных и субъективных моментов, из которых первые преобладают, — к неизменности субъективной оценки трудовых усилий для того, чтобы сохранить роль неизменного мерила за объективным количеством покупаемого труда.

Итак, раньше Смит ошибочно превратил труд как общественную функцию в труд как товар и за неизменное мерило стоимости принял «покупаемый труд». Теперь, чтобы избавиться от постоянных колебаний стоимости, присущих самому труду как товару, он вместо объективного количества покупаемого труда подставляет сумму вызываемых им субъективных усилий и напряжения. Смешение трудовой деятельности как общественной функции с трудом как товаром (или «покупаемым трудом»); смешение «покупаемого овеществленного труда» с «покупаемым живым трудом»; наконец, смешение объективного количества труда с суммой субъективных усилий и напряжений, — такова та путаница понятий, которой Смит заплатил за то, что направил свое исследование на методологически ложный путь поисков мерила стоимости.

До сих пор мы разбирали учение Смита о мериле стоимости. Но, параллельно с этим запутанным и чреватым ошибками ходом мысли, в сочинении Смита все время протекает другой, более ценный и многообещающий поток мысли, направленный на исследование причин количественных изменений стоимости товаров. Оба хода мысли все время перекрещиваются. Хотя в начале своего исследования, в 5-й главе, мысль Смита больше занята поисками мерила стоимости, но всюду, где он встречается с реальным фактом изменения стоимости, он вынужден поставить также вопрос о причинах изменения стоимости товара и, не колеблясь, считает таковой причиной изменение количества труда, затраченного на производство товара. Особенно интересно рассуждение Смита о невозможности принять деньги за неизменное мерило стоимости. «Стоимость золота и серебра, как и всякого другого товара, меняется»; это видно из того, что меняется «количество труда, которое может быть куплено, или которым можно располагать за известное количество этих металлов». Но когда спрашивается: почему же изменилась стоимость золота и серебра (т. е. количество покупаемого за них труда), на это следует ясный ответ: потому что изменилось количество труда, затрачиваемого на их производство. «Так как добыча этих металлов из рудников и доставка их на рынок уже не требовала такого труда, как прежде, то на них стало возможно купить меньшее количество труда, чем прежде». Здесь ясно видно, как сочетаются у Смита понятия «труда покупаемого» и «труда затраченного». Первый является мерилом или показателем величины стоимости товара, второй — причиной ее количественных изменений.

В более общей форме выражает Смит те же мысли в начале 8-й главы, где он в изменениях стоимости товаров видит прямое последствие «увеличения производительной силы труда, которое вызывается разделением труда». «Все предметы становились бы постепенно все дешевле и дешевле. Они производились бы все с меньшими затратами труда и, следовательно, покупались бы за продукт меньшего количества труда». Раз на производство данного товара начинает затрачиваться меньшее количество труда, то в результате этого уменьшается и то количество труда, которое может быть куплено в обмен на данный товар. Изменение количеств «затраченного труда» является, следовательно, причиной изменений количеств «покупаемого труда», а тем самым и стоимости, мерилом или показателем которой последний служит. Стоимость товара определяется затраченным на его производство трудом и измеряется покупаемым в обмен за него трудом.

Таким образом стоимость товара определяется теперь у Смита двояким образом: 1) количеством труда, затраченного на его производство, и 2) количеством труда, которое может быть куплено в обмен за данный товар. Противоречат ли друг другу оба эти определения? С количественной стороны оба эти определения совпадают при наличии определенных социальных условий. Представим себе общество простых товаропроизводителей или ремесленников, владеющих средствами производства. Каждый из них в обмен за продукт собственного 10‑часового труда (например, за сукно) приобретает продукт чужого 10‑часового труда (например, стол). Он как бы покупает чужой труд (овеществленный в столе) в размере как раз равном количеству труда, затраченного им самим на производство сукна. В таком случае мы можем безразлично сказать, что стоимость сукна определяется: 1) количеством затраченного на его производство труда или 2) количеством труда, покупаемого в обмен за него. Количество «затраченного труда» вполне совпадает с количеством «покупаемого (овеществленного) труда». В простом товарном хозяйстве труд выполняет двойную функцию: «покупаемый труд» служит мерилом стоимости продуктов, «затраченный труд» является регулятором меновых пропорций товаров. «При первобытном, некультурном состоянии общества, предшествовавшем накоплению капиталов и обращению земли в частную собственность, соотношение между количествами труда, необходимого для приобретения различных предметов, было, кажется, единственным основанием, которое могло служить руководством при обмене этих товаров на другие». В «первобытном» обществе, под которым в сущности понимается простое товарное хозяйство, обмен продуктов подчинялся закону трудовой стоимости.

До сих пор оба пути исследования Смита, из которых один вел от мерила стоимости к покупаемому труду, а другой от причин изменений стоимости к затраченному труду, шли параллельно и могли быть согласованы, так как в условиях простого товарного хозяйства покупаемый (овеществленный) труд равнялся затраченному. Но Смит не ограничивался изучением простого товарного хозяйства, его прежде и больше всего интересовали явления окружавшего его капиталистического хозяйства. Наряду с «ремесленным» мотивом, в его теории стоимости звучит и мотив «капиталистический». Если для ремесленника товар есть средство для приобретения чужого продукта (или чужого овеществленного труда), то для капиталиста он служит средством для приобретения чужого живого труда. Смит твердо помнит, что при капитализме наемный рабочий получает только часть продукта собственного труда, следовательно, меньшее количество овеществленного труда (товара) обменивается на большее количество живого труда (рабочей силы). За продукт 10‑часового труда капиталист покупает 12 часов живого труда рабочих. Отсюда следует, что количество труда, затраченное на производство товара, уже не равняется количеству живого труда, покупаемого в обмен за данный товар. Оба определения стоимости, совпадавшие в условиях простого товарного хозяйства, далеко расходятся в хозяйстве капиталистическом. Смит поэтому очутился перед необходимостью решительного выбора: стоимость товара должна определяться либо затраченным на его производство трудом, либо покупаемым в обмен за него (живым) трудом. Вместо того, чтобы принять первую, правильную точку зрения и сказать, что в капиталистическом обществе стоимость продуктов также определяется трудом, затраченным на их производство (хотя, в отличие от простого товарного общества, количество этого труда не совпадает с количеством докупаемого живого труда), Смит делает противоположный вывод. Он по-прежнему твердо держится мнения, что стоимость продукта определяется (измеряется) количеством покупаемого в обмен за него (живого) труда. А так как это количество труда больше количества труда, затраченного на производство данного продукта, то «затраченный труд» уже не служит регулятором стоимости продуктов, каковым он служил в простом товарном хозяйстве. В капиталистическом обществе закон трудовой стоимости перестал действовать.

Но если так, то чем же определяется стоимость продукта в капиталистическом хозяйстве? Предположим, что капиталист затратил капитал в 100 руб. (Смит предполагает, что весь капитал затрачивается на наем рабочей силы, и игнорирует затраты на постоянный капитал⁴⁶) на наем рабочих, которые производят для него товар стоимостью в 120 руб. Чем определяется (измеряется) стоимость этого товара? Она, как известно, определяется (измеряется) количеством (живого) труда, которое капиталист может купить в обмен за этот товар. На сумму в 120 р. капиталист может купить, во-первых, такое же количество труда наемных рабочих, сколько затрачено на изготовление данного товара (т. е. на 100 руб. или на сумму заработной платы), и, во-вторых, еще добавочное количество труда на остающуюся сумму в 20 руб., составляющую прибыль капиталиста. Следовательно, стоимость товара определяется (измеряется) уже не количеством труда, затраченного на его производство (на самом деле вместо затраченного труда Смит подставляет здесь «оплаченный труд», т. е. заработную плату или «стоимость труда»). Стоимость товара теперь достаточно велика для того, чтобы, во-первых, оплатить полностью затраченный на его производство труд, и, во-вторых, доставить сверх этого известную сумму прибыли. Иначе говоря, стоимость товара в капиталистическом хозяйстве определяется как сумма заработной платы и прибыли (а в некоторых случаях и ренты), т. е. как сумма «издержек производства» в широком смысле слова. Здесь Смит покидает почву теории трудовой стоимости, заменяя ее теорией издержек производства. Если раньше Смит определял стоимость товара количеством затраченного на его производство труда, то теперь она определяется как сумма заработной платы, прибыли и ренты. Если раньше Смит говорил, что стоимость товара разлагается на доходы (заработную плату, прибыль и ренту), то теперь он говорит, что она составляется из доходов, которые таким образом выступают в роли «источников» меновой стоимости товара. Доходы предполагаются как нечто первичное, данное, а стоимость товара — как нечто вторичное, производное, составленное в результате сложения отдельных доходов. Величина стоимости товара зависит от «естественного размера» заработной платы, прибыли и ренты⁴⁷.

Резюмируя ход мысли Смита, можно сказать, что его теория стоимости страдает основным пороком двойственности общего методологического подхода. Исследование причин изменений стоимости приводит Смита к понятию «затраченного труда», а поиски мерила стоимости, исходящие из индивидуалистического понимания разделения труда, приводят его к понятию «покупаемого труда». Оба эти понятия труда рассматриваются опять-таки с двойственной стороны, объективной и субъективной, но преимущественно, с первой. Далее, понятие «покупаемого труда» также раздваивается и выступает то преимущественно в виде «покупаемого овеществленного труда» (обмен между простыми товаропроизводителями или обмен товара на товар), то в виде «покупаемого живого труда» (обмен между капиталистом и рабочим, или обмен товара как капитала на труд как рабочую силу). Поскольку преобладает первый, «ремесленный» мотив, «труд покупаемый признается равным труду затраченному, и стоимость товара может быть определена безразлично первым или последним. Здесь Смит выступает как теоретик трудовой стоимости, и методологический дуализм его теории затушевывается благодаря тому, что оба путь его исследования текут параллельно и согласно. Но там, где вперед выступает «капиталистический» мотив, оба пути исследования и оба понятия труда (затраченного и покупаемого) далеко расходятся. В капиталистическом хозяйстве речь идет об обмене овеществленного в товаре труда на большее количество живого труда, — обмене не-эквивалентов, которого Смит не может объяснить с точки зрения трудовой стоимости. Здесь Смит, по-прежнему сохраняя роль мерила стоимости за «покупаемым трудом», вынужден отказаться от признания «затраченного труда» в качестве регулятора меновых пропорций. Здесь стоимость товара зависит уже не от «затраченного труда», а от величины доходов отдельных участников производства (т. е. от заработной платы, прибыли и ренты). Идея трудовой стоимости, являющаяся одним из основных мотивов в мышлении Смита, не была им выдержана до конца, и в применении к капиталистическому хозяйству была заменена теорией издержек производства. Теория трудовой стоимости Смита разбилась о подводный камень: о невозможность согласовать с ней обмен овеществленного труда на живой (или капитала на труд).

Пока Смит не выходил за пределы простого товарного хозяйства, скрытые в его теории противоположные элементы (регулятор изменений стоимости и мерило стоимости, затраченный труд и покупаемый труд, покупаемый овеществленный труд и покупаемый живой труд) могли еще кое-как сохранять свое неустойчивое равновесие. Но как только исследование Смита вступало в область капиталистического хозяйства, неустойчивое равновесие нарушалось, и с яркостью проявлялся дуалистический характер построений Смита. Каждая из сторон смитовского учения была воспринята последующими экономическими школами и получила дальнейшее развитие. Рикардо развил одну сторону смитовской теории и с величайшей последовательностью определял стоимость товаров трудом, затраченным на их производство. Мальтус развил другую сторону смитовской теории и определял стоимость товаров трудом, покупаемым в обмен за них. Та же судьба постигла проникнутое дуализмом учение Смита о соотношении между стоимостью продукта и доходами участников производства. Учение Смита, что стоимость товара разлагается на заработную плату, прибыль и ренту, легло в основу теории Рикардо, освободившего его от внутренних противоречий. Ошибка же Смита в данном вопросе, заключавшаяся в попытке вывести стоимость товара из доходов (заработной платы, прибыли и ренты), была воспринята Сэем и развита им в виде теории «производительных услуг». И в данном вопросе, как и в других, основное ценное ядро мысли Смита получило дальнейшее развитие у Рикардо, Родбертуса и Маркса, побочные же ответвления его мысли были использованы так называемыми «вульгарными» экономистами.

Глава 23. Теория распределения

При всех недостатках и противоречиях смитовской теории распределения, — устранить которые выпало на долю Рикардо и Маркса, — за Смитом остается следующая огромная заслуга: он дал правильную схему классового деления и форм дохода, присущих капиталистическому хозяйству. Основными классами современного общества Смит считает предпринимателей-капиталистов, наемных рабочих и землевладельцев, — деление, принятое наукой и в настоящее время. Основными формами дохода он считает прибыль, заработную плату и земельную ренту. Чтобы понять всю плодотворность этого деления классов и доходов, которое в настоящее время кажется общеизвестным, сравним учение Смита с физиократическим.

Кенэ делил общество на три класса: землевладельческий, земледельческий (производительный) и торгово-промышленный (непроизводительный). В этой схеме деление классов смешано с различием отраслей производства (сельского хозяйства и промышленности). Тюрго значительно улучшил эту схему разделением каждого из последних двух классов на два класса: капиталистов-предпринимателей и наемных рабочих. Получилось пятичленное деление: землевладельцы, сельскохозяйственные предприниматели (фермеры), сельскохозяйственные рабочие, промышленные предприниматели и промышленные рабочие⁴⁸. В схеме Тюрго классовое деление прекращается с делением отраслей производства. У Смита второй класс соединен вместе с четвертым в один класс капиталистов-предпринимателей. Точно так же третий и пятый классы слились в одни класс наемных рабочих. Получилось опять трехчленное деление, из которого, однако, вытравлено физиократическое противопоставление земледелия промышленности и с полной ясностью проведено (намеченное уже у Тюрго) классовое противопоставление капиталистов-предпринимателей и наемных рабочих.

Еще более важное значение имеет систематически проведенная Смитом классификация доходов. Физиократы в сущности знали только два основных вида доходов: земельную ренту (чистый доход) и заработную плату. Предпринимательская прибыль в их построениях отсутствует: она разлагается на возмещение капитала, с одной стороны, и необходимые средства существования (т. е. заработную плату) промышленников, фермеров и торговцев, с другой стороны. Капиталистическая прибыль приравнена к заработной плате, или, вернее, обе эти формы дохода мыслятся по образцу дохода или «пропитания» самостоятельного ремесленника.

Игнорирование прибыли, отражавшее отсталость капиталистического развития Франции XVIII века, было уже невозможно в более развитой Англии. Уже английские меркантилисты обращали усиленное внимание на прибыль, которая, однако, была им известна преимущественно в форме торговой прибыли. Успехи промышленного капитализма нашли свое отражение в схеме Смита, который признает основной формой дохода именно промышленную прибыль в широком смысле слова (включая и прибыль фермеров). Другую форму дохода, занимавшую умы меркантилистов, ссудный процент, Смит считает производной: процент представляет собой часть прибыли, уплачиваемую промышленником заимодавцу за пользование его капиталом.

Выделив в качестве особого дохода прибыль, Смит тщательно отграничивает ее от заработной платы. Он возражает против мнения, что «прибыль есть только другое название заработной платы за особый вид труда — за труд по надзору и управлению делом». Размер прибыли зависит от величины вложенного в дело капитала, а не от количества труда, который капиталистом затрачивается на надзор. Следовательно, «прибыль совсем не похожа на заработную плату и устанавливается совсем на других началах».

С другой стороны, заработную плату рабочего Смит отграничивает не только от прибыли капиталиста, но и от дохода ремесленника. В Англии XVIII века ремесло играло еще крупную роль, и естественно, что в рассуждениях Смита часто появляется фигура ремесленника. Но, находясь под сильным влиянием успехов промышленного капитализма и даже преувеличивая эти успехи, Смит утверждает, что «такие случаи (когда продукт изготовляется за свой счет «независимым рабочим», т. е. ремесленником. — И. Р.) повторяются не очень часто, и во всех странах Европы на одного независимого рабочего приходится двадцать таких, которые работают на хозяина». Поэтому «под заработной платой везде разумеется то, чем она является обыкновенно, когда рабочий и владелец капитала, употребляющий его в дело, два разные лица». Под заработной платой в точном смысле слова разумеется доход рабочего, лишенного средств производства, а не работника (ремесленника), обладающего таковыми. При этом к числу рабочих Смит относит, по-видимому, не только немногочисленных еще в его время рабочих крупных мануфактур, но и кустарей, занятых исполнением заказов для скупщиков-раздатчиков: промышленники часто изображаются им в виде лиц, снабжающих рабочих «материалами для работы».

Но если Смит, в отличие от Кенэ, не отождествляет прибыли и заработной платы с доходом (пропитанием) ремесленника, то он склонен к ошибке противоположного характера. Он объявляет, что доход ремесленника (и крестьянина) включает в себя и заработную плату и прибыль, в то время как на самом деле этот недифференцированный доход мелкого самостоятельного производителя имеет особый характер, отличный от обоих упомянутых форм дохода.

Отмеченная ошибка Смита, заключающаяся в перенесении категорий капиталистического хозяйства на предшествовавшие ему формы хозяйства, не умаляет заслуг Смита, поскольку речь идет о теории капиталистического общества. Смит правильно понял классовую структуру последнего и характеризующие его формы дохода. Выделением прибыли как особого вида дохода Смит сделал большой шаг вперед в постановке проблемы прибавочной стоимости. Меркантилисты знали прибавочную стоимость в виде торговой прибыли, извлекаемой из процесса обращения при помощи обмена не-эквивалентных товаров. Физиократы искали происхождение прибавочной стоимости в сфере производства, но при этом под прибавочной стоимостью понимали только земельную ренту, так как прибыль они свели к необходимым средствам существования капиталистов и тем включили ее в издержки производства. Смит же благодаря тому, что он выделил прибыль и понял, что она составляет чистый доход капиталиста, сверх возмещения его издержек производства, связал проблему промышленной прибыли с проблемой прибавочной стоимости.

Если физиократы интересовались только происхождением земельной ренты, — этого, с их точки зрения, единственного чистого дохода, — то Смит включением прибыли в чистый доход расширил проблему прибавочной стоимости. Из проблемы ренты, каковой она была у физиократов, она превращается в проблему происхождения всех видов чистого или нетрудового дохода: земельной ренты, прибыли и процента. При этом на первое место выдвигается именно вопрос о происхождении прибыли. Процент правильно рассматривается Смитом как часть прибыли. Что касается земельной ренты, то объяснение ее у Смита очень слабо, страдает вопиющими противоречиями и обнаруживает сильное влияние физиократической доктрины. Источник ренты Смит ищет: 1) то в монопольной цене земледельческих продуктов, объясняемой наличием постоянного повышенного спроса на них; 2) то в физической производительности земли, которая «производит гораздо большее количество пищи, чем сколько необходимо для содержания труда» и оплаты прибыли; 3) то, наконец, в труде земледельческих рабочих. Рента, следовательно, выступает у Смита то как «монопольная плата» или надбавка к стоимости земледельческого продукта, то как «продукт природы, который остается по вычете всего, что может считаться делом человеческих рук», то как «часть того, что он (земледельческий рабочий) собрал или произвел своим трудом», — часть, которая отдается землевладельцу как монопольному собственнику земли. Последнее объяснение, находящееся в согласии с идеей трудовой стоимости, появляется лишь мимоходом в смитовской теории ренты, обнаруживающей сильнейшее влияние физиократов.

С большей силой проявляется идея трудовой стоимости в смитовской теории прибыли. Вопрос о происхождении прибыли как самостоятельного вида дохода неизбежно должен был вывести Смита за пределы физиократической теории прибавочного продукта. Если физической производительностью природы можно было еще объяснять происхождение ренты как появляющегося в земледелии избытка прибавочной стоимости над суммой прибыли, то такое объяснение уже явно не годилось для прибыли, этого обычного и наиболее часто встречающегося вида прибавочной стоимости. Ведь прибыль получается не только в земледелии, но и в промышленности, где, по мнению Смита, «природа не делает ничего, а все делается руками человека»⁴⁹. Очевидно, что именно в человеческом труде приходится искать источник прибыли. Проблема прибавочной стоимости (чистого дохода), поставленная физиократами, была теперь тесно связана с теорией трудовой стоимости, намеченной у меркантилистов. В этом синтезе заключается одна из величайших заслуг Смита.

Действительно, при всех противоречиях и недоговоренностях смитовской теории прибыли, Смит все же явно склоняется к мнению, что прибыль есть присваиваемая себе капиталистом часть стоимости продукта, созданного трудом рабочего. «В первобытном состоянии общества, предшествовавшем захвату земель в собственность и накоплению капиталов, весь продукт целиком принадлежит рабочему». Но с тех пор, как земля была захвачена в частную собственность и появилось «накопление капиталов», часть продукта труда рабочего уходит в виде ренты землевладельцу, а другая часть в виде прибыли капиталисту. Откуда же появилось «накопление капиталов»? Смит, в духе всех идеологов молодой буржуазии, дает такое объяснение: более трудолюбивые и благоразумные люди не расходовали всего продукта своего труда, а части его «сберегали», постепенно накопляя капитал. Капитал есть «сбереженный» продукт труда его владельца или предков последнего. «Капиталы умножаются сбережением и уменьшаются вследствие расточительности и дурного ведения дел». «Непосредственной причиной умножения капиталов является бережливость, а не труд». Эта наивная легенда о происхождении капиталов из «сбережения» долгое время господствовала в буржуазной науке и была опровергнута Марксом, который нарисовал картину первоначального накопления капиталов при помощи торговых монополий, грабежа колоний, обезземеления крестьян, эксплуатации кустарей и рабочих и т. п.

Несмотря на это наивное учение о происхождении капиталов, Смит отлично понимает, что в обществе с уже совершившимся «накоплением капиталов» масса населения, лишенная средств производства (в широком смысле, включая и средства существования для своего прокормления во время работы), попадает в сильнейшую зависимость от лиц, имевших счастье «сберечь» и накопить капитал. «Большая часть рабочих нуждается в хозяине, который снабжал бы их материалами для работы, платил бы им вперед заработную плату и содержал бы их до полного окончания работы. Хозяин берет себе часть продукта их труда или той стоимости, которую последний прибавляет к обрабатываемому материалу; эта-то часть и составляет прибыль хозяина». Прибыль есть «вычет из продукта труда» рабочих, присваиваемый себе капиталистом. Рабочие вынуждены согласиться на такой «вычет», так как без хозяина, вкладывающего в дело капитал, не имеют средств для ведения дела и прокормления себя во время работы.

Таким образом Смит признает труд источником стоимости всего продукта, а следовательно, и той части стоимости, которая в виде прибыли получается капиталистом. Но, как мы видели в предыдущей главе, Смит оказался не в состоянии провести идею трудовой стоимости до конца. Понятно поэтому, что и его теория распределения не продумана до конца и проникнута глубокими противоречиями. Мы видели, что в капиталистическом обществе труд, затраченный на производство продуктов, по мнению Смита, уже не является регулятором стоимости последних: стоимость или «естественная цена» продуктов определяется как сумма естественной заработной платы, естественной прибыли и естественной ренты. Размер заработной платы, прибыли и ренты принимается за нечто первичное, данное, а стоимость продукта получается как результат сложения всех этих трех сумм дохода. Теория трудовой стоимости подменяется теорией издержек производства.

Тем самым меняется и характер теории распределения. Если раньше она строилась вполне правильно на основе теории стоимости, то теперь, наоборот, последняя строится на основе теории распределения. Нельзя теперь объяснять заработную плату и прибыль, как части стоимости продукта, ибо последняя может быть объяснена нами лишь после того, как мы определили размер ее «составных частей», заработной платы и прибыли. Когда Смит говорил, что прибыль есть «вычет» из стоимости продукта, он должен был бы, если бы был последовательным до конца, прийти к выводу, — сделанному впоследствии Рикардо, — что доля прибыли может увеличиться лишь за счет уменьшения доли заработной платы. Теперь же он утверждает, что повышение прибыли вызывает лишь повышение стоимости продукта, не отражаясь на заработной плате. При такой постановке теории распределения исследователь должен прежде всего найти естественный размер заработной платы и прибыли, чтобы потом при их помощи определить и стоимость продукта. Смит и делает такую попытку объяснения заработной платы и прибыли независимо от теории стоимости, — попытку, которая не могла не кончиться неудачей.

Чем же определяется абсолютный размер прибыли? Ответа на этот вопрос Смит даже не пытается дать, а ограничивается попыткой объяснить относительные изменения прибыли, ее повышение и понижение. Смит различает прогрессирующее, стационарное и регрессирующее состояния народного хозяйства. Первое из них характеризуется накоплением и умножением общей суммы капитала в стране, при втором сумма капитала поддерживается на прежней высоте, при третьем капитал сокращается, и страна идет к разорению. В первом состоянии обилие капиталов приводит к понижению прибыли (и процента), в то время как заработная плата, благодаря конкуренции капиталистов из-за рабочих рук, повышается. Именно этим Смит и объясняет наблюдавшееся в Европе за время с XVI по XVIII век понижение средней нормы процента. Только в молодых, быстро прогрессирующих колониях с свободной девственной почвой, испытывающих недостаток и в рабочих руках и в капиталах, заработная плата и прибыль могут одновременно стоять на высоком уровне. При стационарном состоянии общества рынок полностью насыщен капиталами и рабочими руками; поэтому и прибыль и заработная плата устанавливаются на очень низком уровне. Наконец, при регрессирующем или деградирующем состоянии общества недостаток капиталов вызовет повышение нормы прибыли и понижение заработной платы. Смит, как видим, ограничивается поверхностным объяснением изменений уровня прибыли обилием или недостатком капиталов.

Более удачной является смитовская теория заработной платы, в которой можно встретить много метких наблюдений и правильных замечаний. Особую привлекательность придает ей высказываемое Смитом на каждой странице горячее сочувствие рабочим. Но, с теоретической точки зрения, его учение о заработной плате также страдает непоследовательностью я противоречиями.

Среди экономистов XVII и XVIII веков почти всеобщим признанием пользовался так называемый железный закон заработной платы, получивший наиболее отчетливую формулировку у физиократов⁵⁰. Последние доказывали, что размер заработной платы, в виде общего правила, не превышает максимума средств существования, необходимых для прокормления рабочего и его семьи. Смит не хочет полностью присоединиться к этому утверждению, которое, по его мнению, не соответствует реальным фактам. За время с XVII до середины XVIII века заработная плата английских рабочих повышалась и в эпоху Смита достигла высокого уровня, явно превышая, по его мнению, минимум средств существования. Чем же объясняется этот подъем заработной платы? Тем же, чем Смит объяснял падение нормы прибыли в период XVI—XVIII веков: процветанием хозяйства и накоплением капиталов, которые предъявляют усиленный спрос на рабочие руки. Быстрое накопление капитала (а не абсолютный размер его) требует увеличения числа рабочих рук: высокая заработная плата и дает рабочим возможность вырастить большее число детей, при чем размер заработной платы должен установиться как раз на таком уровне, чтобы темп размножения населения приблизительно соответствовал темпу возрастания спроса на труд. Иначе происходит дело в стационарном обществе. При стационарном состоянии капиталов, затрачиваемых на наем рабочих, наличного числа рабочих хватает для удовлетворения спроса на труд, и «хозяевам не приходится наддавать цену, чтобы отбивать рабочих друг от друга». Заработная плата понижается до уровня минимума средств существования, темп размножения рабочих замедляется, и численность рабочего класса остается на одном и том же уровне. Наконец, в деградирующей стране, где «заметно уменьшались бы средства, назначенные для содержания труда», спрос на рабочих становился бы все меньше, и заработная плата упала бы ниже указанного минимума, «до уровня, при котором рабочие влачили бы самое несчастное, жалкое существование». Нищета, голод и смертность уменьшили бы количество населения до уровня, требуемого уменьшившимися размерами капитала.

Итак, размер заработной платы зависит от соотношения между предложением труда и спросом на труд, иначе говоря, от темпа возрастания капиталов или фондов, затрачиваемых на наем рабочих. Смит, следовательно, дает в зачаточном виде теорию фонда заработной платы, впоследствии приобретшую широкое распространение в кругах буржуазных ученых⁵¹. Но у него идея фонда заработной платы еще смешивается с идеей минимума средств существования как центра тяготения заработной платы. «Дело безусловной необходимости, чтобы человек мог жить своим трудом, и чтобы заработная плата его была достаточна по крайней мере для его пропитания; в большинстве же случаев требуется несколько больше этого, ибо иначе рабочий не будет в состоянии содержать семью, и раса таких рабочих прекратилась бы с первым поколением». Но, как мы уже видели, по мнению Смита, заработная плата действительно тяготеет к минимуму средств существования лишь при стационарном состоянии капиталов или спроса на труд. При возрастании капиталов заработная плата превышает этот уровень, при сокращении капиталов опускается ниже его. По-видимому, понижение заработной платы ниже указанного уровня сам Смит считал временным и преходящим, так как нищета и смертность скоро сократили бы число рабочих в соответствии с сократившимся спросом капитала на труд. Но зато, с другой стороны, Смит считал возможным длительное превышение заработной платы над минимумом средств существования, если только поощряемое высокой заработной платой размножение рабочих не обгоняет темпа накопления капитала и возрастания спроса на труд. Эта вера в возможность длительного повышения благосостояния рабочих, — навеянная отчасти фактом повышения заработной платы английских рабочих за время с XVII до середины XVIII века, — отличала оптимистическое мировоззрение Смита от пессимистических взглядов его последователей, например Рикардо.

При всем своем оптимизме Смит признавал, что и в прогрессирующем обществе заработная плата не будет превышать минимума, необходимого для того, чтобы темп размножения рабочих соответствовал потребности капитала в рабочих руках. Об этом позаботятся уже сами капиталисты: пользуясь социальным превосходством сил в борьбе с рабочими, — благодаря своей немногочисленности, облегчающей соглашения между ними, покровительству закона и невозможности для рабочего просуществовать без работы хотя бы короткое время, — они всегда имеют возможность низвести заработную плату до того уровня, ниже которого она не может опуститься при данном состоянии (прогрессирующем, стационарном или регрессирующем) капиталов и богатства. Из этого признания социального превосходства сил на стороне капиталистов Смит, однако, не делает вывода о необходимости для рабочих усиления своей социальной позиции в борьбе с капиталистами путем стачек и объединения в профессиональные союзы. При всем своем сочувствии к нуждам рабочих, Смит не верит, чтобы коалиции рабочих могли улучшить их положение: при прогрессирующем состоянии общества они излишни, так как заработная плата будет подниматься и без них, в силу чисто экономических причин; при стационарном или регрессирующем состоянии общества они бессильны предотвратить падение заработной платы. Эта недооценка роли рабочих коалиций отражала детское состояние рабочего движения в эпоху Смита и вполне гармонировала с его общими взглядами, в силу которых хозяйственная жизнь должна быть предоставлена свободной игре индивидуальных интересов отдельных лиц.

Глава 24. Учение о капитале и производительном труде

Мы видели, что, в отличие от физиократов, кругозор которых был ограничен сферой сельскохозяйственного производства, Смит считал главной формой чистого дохода (прибавочной стоимости) не ренту, а прибыль. Но прибылью Смит считал «доход, получаемый с капитала». Вполне понятно поэтому, что и учение о капитале получило у Смита гораздо более широкую и правильную разработку чем у физиократов. Меркантилисты понимали под капиталом чаще всего денежную сумму, отдаваемую в ссуду под проценты. Физиократы сорвали с капитала денежный покров и объявили капиталом (Кенэ употребляет термин «авансы», Тюрго — «капиталы») средства производства, употребляемые в земледелии и содействующие извлечению из земли «чистого продукта». Не имея ясного понятия о прибыли, физиократы ошибочно выдвинули на первый план роль капитала как фактора, содействующего умножению земельной ренты. Смиту принадлежит та заслуга, что он: 1) распространил понятие капитала, ограниченное у физиократов только сферой земледелия, также на промышленность и 2) тесно связал понятие капитала с понятием прибыли.

Под влиянием Родбертуса и Адольфа Вагнера, буржуазные экономисты нередко проводят различие между двумя понятиями капитала: «народно-хозяйственным» и «частно-хозяйственным». Под первым понимается совокупность имеющихся во всем обществе продуктов труда, служащих для дальнейшего производства. Под вторым понимается всякая сумма стоимости, доставляющая ее владельцу постоянный нетрудовой доход. Первое понимание капитала исходит из односторонней, материально-технической точки зрения: под капиталом понимаются произведенные средства производства, независимо от их социальной формы, и первобытный охотник объявляется «капиталистом» на том основании, что он имеет лук и стрелы, — нелепый вывод, часто фигурировавший в рассуждениях классиков и их эпигонов. Второе понимание капитала, напротив, отрывает понятие капитала от материального процесса производства и оставляет без всякого ответа вопрос, откуда берется нетрудовой доход, доставляемый капиталом.

И в данном случае, как во многих других, родоначальником обоих понятий капитала следует считать Смита. По мнению Смита, имущество отдельного лица, если оно достаточно велико, делится на две части. «Одна часть, с которой владелец рассчитывает получить доход, называется его капиталом, а другая часть идет непосредственно на его собственное потребление». Капитал есть имущество, приносящее владельцу постоянный нетрудовой доход в виде прибыли. Понятие капитала тесно связано с понятием прибыли, — и в этом главное достоинство приведенного определения.

Но Смит понимает, что приведенным, «частно-хозяйственным» определением капитала ограничиться нельзя. Ведь с точки зрения указанного определения, жилой дом, сдаваемый в аренду его владельцем, представляет для последнего капитал; а между тем очевидно, что такой дом, используемый непосредственно для целей потребления, «не может ни давать прибыли целому обществу ни исполнять по отношению к последнему роль капитала». Ввиду этого Смит, наряду с приведенным определением капитала, говорит часто о капитале в «народно-хозяйственном» или материально-техническом смысле, понимая под ним «накопленный запас произведений», служащих для дальнейшего производства, а именно: 1) необходимые для работы сырые материалы, 2) орудия производства и 3) средства существования для рабочих.

Оба определения капитала остаются у Смита не согласованными, так как, благодаря спутанности своего учения о прибавочной стоимости, он не может проследить, каким образом капитал, вложенный в земледелие, промышленность и торговлю (Смит ошибочно ставит знак равенства между производительным капиталом, вложенным в земледелие и промышленность, и товарно-торговым капиталом), обладает способностью приносить постоянный доход в виде прибыли. Двойственность учения Смита о капитале ярко проявляется также в том, что под капиталом он то правильно понимает сумму стоимости, расходуемую предпринимателем на покупку машин, сырья и т. п., то ошибочно принимает за капитал самые машины, сырье и т. п. в натуре. Смешение материально-технических элементов производства (средств производства как таковых) с их данной социальной формой (т. е. с их ролью в качестве капитала), характерное вообще для классической школы, отличает и смитовское учение о капитале.

Неясность учения Смита о капитале отразилась и на учении его о делении капитала на два вида: основной и оборотный. Зародыши этого учения мы встречали уже у Кенэ, в виде деления авансов на первоначальные и годичные⁵². Смит обобщил эти категории, прилагавшиеся физиократами только к земледельческому капиталу, и распространил их также на капитал промышленный (что вполне правильно) и торговый (что неправильно, так как деление на основной и оборотный относится только к производительному, а не торговому капиталу). Но, наряду с ценными мыслями, это учение Смита содержит и немало ошибок. Различие между оборотным и основным капиталами основано на различной продолжительности их обращения: стоимость первого (например, сырья) целиком возмещается фабриканту из цены его продукта по истечении одного периода производства; стоимость последнего (например, машины) возмещается частично и погашается полностью лишь по истечении многих периодов производства. Для Смита это различие осталось неясным. Внимание его было обращено на материально-вещную сторону явления, на самую машину в натуре, а не на ее стоимость. Если стоимость машины, хотя медленно и по частям, все же входит в обращение, то сама машина в натуре остается навсегда, до полного своего изнашивания, у фабриканта. Смит поэтому приходит к странному выводу, будто основной капитал вовсе не входит в обращение: он доставляет прибыль «без перехода из рук в руки и без дальнейшего обращения», в отличие от оборотного капитала (например, сырья), который «постоянно выходит из рук своего владельца в одной форме и возвращается к нему в другой форме». К каким нелепостям Смита приводит такое определение, видно из того, что стоимость семян, сохраняемых фермером для будущего засева, он вынужден отнести к основному капиталу на том основании, что эти семена остаются в руках самого фермера. На основании того же определения Смит считает оборотным капиталом товары, находящиеся в руках купца-продавца, хотя в данном случае эти товары вообще представляют собой не производительный, а товарно-торговый капитал.

Своим учением о капитале Смит близко подошел к проблеме воспроизводства, которая включает в себя и проблему о соотношении между капиталом и доходом. По сравнению с физиократами, Смит и этой проблеме дал более широкую постановку. Физиократы думали, что процесс воспроизводства (включающий в себя не только воспроизводство капитала, но и производство чистого дохода) имеет место только в земледелии. Смит понимал, что и в промышленности происходит образование чистого дохода в виде прибыли. Но в дальнейшем анализе проблемы воспроизводства Смит сделал грубейшие ошибки.

Мы видели, что часть капитала расходуется, по учению Смита, на покупку орудий производства (основной капитал) и сырья (оборотный капитал). Отсюда, казалось, следует, что стоимость произведенного годичного продукта всего общества должна прежде всего возместить сумму указанного израсходованного капитала; только остаток сверх этой суммы образует доход общества, разделяющийся между тремя общественными классами в виде заработной платы, прибыли и ренты (при чем заработная плата, составляющая доход рабочих, одновременно является частью оборотного капитала, прибыль же и рента составляют прибавочную стоимость или чистый доход). Смит в некоторых местах и подходит к такому правильному пониманию вопроса: «Валовой доход всех обитателей обширной страны обнимает весь годовой продукт их земли и труда; чистый доход — то, что остается свободным в их распоряжении за покрытием расходов по восстановлению, во-первых, их постоянного, и, во-вторых, их оборотного капитала; иначе сказать, то, что они могут, не затрачивая своего капитала, обратить в запас, предназначенный для непосредственного потребления, т. е. израсходовать на свое содержание, на свои удобства и развлечения». Итак, стоимость годичного продукта общества содержит в себе не только доходы для всех классов общества (т. е. заработную плату, прибыль и ренту), но и воспроизведенный капитал общества (основной и оборотный).

Подойдя так близко к правильной постановке проблемы воспроизводства, Смит начинает, однако, сомневаться. Его смущает то обстоятельство, что стоимость, которая для одного лица представляет капитал, для другого является доходом. Текстильная машина, купленная фабрикантом сукон, представляет для него основной капитал. Но сумма, уплаченная им за нее машиностроителю и выданная последним в качестве заработной платы рабочим, составляет для рабочих доход (а для машиностроителя возмещение его оборотного капитала). Анализ этих сложных и переплетающихся взаимоотношений между капиталом и доходом был дан Марксом во II томе «Капитала», где он рассматривает процесс воспроизводства общественного продукта с двух сторон: со стороны его материально-вещных элементов (средства производства и средства потребления) и со стороны составных частей его стоимости (воспроизведенный постоянный капитал, заработная плата и прибавочная стоимость). Но Смит, как мы знаем, смешивал материально-вещную и социальную стороны процесса производства, в теории прибавочной стоимости он колебался между различными точками зрения, деление капитала на постоянный и переменный (введенное в науку Марксом) было ему неизвестно. Смит поэтому не мог дать правильное решение проблемы воспроизводства и вышел из смущавших его сомнений при помощи весьма упрощенного приема. Он просто предположил, что стоимость постоянного капитала, например, текстильной машины, может быть разложена без остатка на доходы, т. е. заработную плату плюс прибыль (и рента). Правда, в стоимость этой машины в свою очередь должна войти стоимость постоянного капитала, необходимого для ее изготовления, например, железа. Но стоимость железа опять-таки состоит из заработной платы рабочих, добывавших его, плюс прибыль предпринимателей и т. д. На самом деле приведенное рассуждение доказывает, что на каждой стадии производства стоимость продукта содержит в себе не только доходы участников производства (т. е. заработную плату, прибыль и ренту), но и возмещение постоянного капитала (машин, сырья и т. п.). Смит, однако, делает вывод противоположного характера. Он считает, что стоимость постоянного капитала в последнем счете разлагается без остатка на доходы: заработную плату, прибыль и ренту. Следовательно, «цена всех товаров, составляющих общую сумму ежегодного производства страны, непременно распадается на те же составные три части и должна распределяться между жителями страны в виде вознаграждения за их труд, прибыли с их капитала или ренты с их земли». Если раньше Смит понимал, что из годичного продукта общества одна часть предназначена для возмещения постоянного капитала, то теперь Смит приходит к нелепому выводу, будто вся стоимость общественного продукта разлагается без остатка на доходы, т. е. поступает в личное потребление членов общества. Это ошибочное учение стало господствующим у экономистов классической школы: оно в основном разделялось Рикардо, было возведено в догму Сэем и повторялось еще в середине XIX века Дж. Ст. Миллем⁵³.

Итак, стоимость продукта состоит из заработной платы, прибыли и ренты. А так как заработная плата составляет, по терминологии Маркса, переменный капитал, то приведенная формула может быть выражена следующим образом: стоимость продукта состоит из переменного капитала плюс чистый доход (прибыль и рента). Весь капитал предполагается состоящим только из переменного капитала. Часть стоимости продукта, представляющая собой воспроизведенный постоянный капитал, совершенно игнорируется. Но можно ли понять процесс воспроизводства общественного продукта, если игнорируется воспроизводство постоянного капитала, значение которого в капиталистическом хозяйстве столь огромно и все более возрастает? Понятно, что ошибочное представление о разложении стоимости продукта на доходы испортило все учение Смита о воспроизводстве. Смит в данном вопросе остался даже позади Кенэ, который ни на минуту не забывал, что часть годичного продукта предназначена для возмещения изнашивающейся части основного капитала.

Ошибки, допущенные Смитом в анализе процесса воспроизводства вообще, не могли не отразиться и на его понимании расширенного воспроизводства, т. е. накопления капитала. Если весь капитал состоит из переменного капитала, т. е. расходуется на наем рабочих, то процесс накопления капитала происходит, по-видимому, следующим образом: часть своего дохода (т. е. прибыли) капиталист не тратит на личное потребление, а присоединяет к своему капиталу, т. е. затрачивает на наем рабочих. Весь накопляемый капитал расходуется на наем рабочих. Это ложное положение опять-таки игнорирует необходимость для капиталиста часть своего добавочного капитала затратить на покупку машин, сырья и т. п.

Из изложенного ошибочного учения о накоплении можно было сделать два важных вывода. Во-первых, «всякое увеличение или сокращение капитала естественно стремится увеличить или сократить действительное количество труда», так как весь капитал расходуется на наем рабочих. Следовательно, всякое возрастание капитала идет в полной мере на пользу рабочему классу, вызывая пропорциональное повышение спроса на труд. Сторонники такого утверждения забывали, что на самом деле спрос на труд возрастает не пропорционально росту всего капитала, а лишь пропорционально возрастанию его переменной части. Второй вывод гласит, что накопление капитала не означает сокращения личного потребления членов общества. Если капиталист из своей прибыли в 100 000 р. половину накопляет, то это значит, что на 50 000 руб. он нанимает рабочих. На эту сумму личное потребление капиталиста заменяется личным потреблением рабочих. «Что ежегодно сберегается, то также регулярно и потребляется, как и то, что ежегодно расходуется, — и почти в такое же время; но только потребляется оно другим классом общества», т. е. рабочими. «Потребление остается то же, но потребители будут другие». Поскольку Смит в приведенных словах боролся против примитивного представления мелкого буржуа или крестьянина, которые под накоплением капитала понимают запрятывание золотых монет в чулок или кубышку, он был вполне прав. Накопление капитала сопровождается, конечно, его расходованием. Но он расходуется не только на наем рабочих, но и на покупку машин, сырья и пр. Сумма личного потребления сокращается за счет производительного потребления, производство средств производства растет за счет производства средств потребления. Игнорирование этого обстоятельства лежало в основе классической теории рынков Сэя- Рикардо, и даже противник этой теории Сисмонди разделял ошибочное учение Смита, что весь годичный продукт общества уходит на личное потребление членов последнего⁵⁴.

В тесной связи с учением Смита о капитале и доходе находится его в высшей степени интересное и ценное учение о производительном и непроизводительном труде. Мы видели, что весь капитал, по мнению Смита, расходуется на наем рабочих и состоит из заработной платы. Значит ли это, что заработная плата всякого рабочего выплачивается из капитала? Нет, — отвечает Смит, — заработная плата рабочих может выплачиваться либо из капитала, либо из чистого дохода (прибыли и ренты). На свой капитал капиталист нанимает рабочих, которые своим трудом не только возмещают свою заработную плату, но и доставляют, сверх того, прибыль (прибавочную стоимость). На свой чистый доход (т. е. прибыль) капиталист может купить либо различные товары, либо труд различных работников, служащий для его непосредственного потребления (прислуга, повар, домашний учитель и т. п.). Труд этих лиц доставляет капиталисту определенную потребительную стоимость, но не доставляет ему никакой меновой стоимости и прибавочной стоимости. На этом основано различие между производительными и непроизводительными рабочими. Производительными называются рабочие, труд которых обменивается непосредственно на капитал; непроизводительными — рабочие, труд которых обменивается непосредственно на доход. Правда, часть своего дохода капиталист может затратить на наем добавочных производительных рабочих. Но ведь это и значит, что часть дохода превращается в капитал, накопляется или капитализируется. А так как капитал должен доставлять прибавочную стоимость, то приведенная формула может быть выражена и другим образом: производительными называются рабочие, труд которых доставляет прибавочную стоимость, непроизводительными — рабочие, труд которых этим свойством не обладает. «Труд фабричного рабочего прибавляет к стоимости перерабатываемого им материала стоимость его содержания и прибыли хозяина. Наоборот, труд прислуги не прибавляет ни к чему никакой стоимости».

Мы видим, таким образом, как с эволюцией понятия прибавочной стоимости (или чистого дохода) изменялось и понятие производительного труда. Меркантилистам прибавочная стоимость была известна только как торговая прибыль, доставляемая внешней торговлей и притекающая в страну в виде золота и серебра. Поэтому наиболее производительным они считали труд купцов и моряков, обслуживающих внешнюю торговлю. Физиократы поняли, что прибавочная стоимость создается в процессе производства. Игнорируя прибыль и отождествляя прибавочную стоимость с рентой, они приходили к ошибочному выводу, что производительным является только труд земледельческого населения. Смит, расширив понятие прибавочной стоимости включением в нее прибыли, тем самым преодолел ограниченность физиократического представления о производительном труде. По учению Смита, производительным является всякий наемный труд (безразлично земледельческий пли промышленный), обмениваемый непосредственно на капитал и доставляющий капиталисту прибыль.

Различие между трудом производительным и непроизводительным Смит выводит не из материальных особенностей обоих этих видов труда, а из различия их социальной формы. Исходя из приведенного выше определения, следовало бы признать непроизводительным труд прислуги, нанятой капиталистом для его личного услужения, и производительным труд прислуги, нанятой капиталистом — содержателем большого ресторана. В первом случае наниматель относится к прислуге как покупатель потребитель, в последнем случае как покупатель-капиталист. Хотя труд прислуги с материально-вещественной стороны в обоих случаях одинаков, но различие социально-производственных отношений людей в обоих этих случаях делает труд прислуги т. п.оизводительным, то непроизводительным. Смит, однако, к этому правильному выводу не приходит. Он не может отделить социальную форму труда от его материально-вещественного содержания. Наблюдая окружающие его реальные явления, Смит видит, что на свой капитал предприниматель чаще всего нанимает рабочих, труд которых воплощается в материальных вещах или товарах, а на свой доход чаще всего покупает личные услуги, не обладающие таким свойством. Отсюда он приходит к выводу, что производительным является труд, который «воплощается или овеществляется в каком-нибудь материальном предмете, в подлежащей продаже вещи, которая продолжает существовать хоть некоторое время после того, как закончен обращенный на нее труд». «Наоборот, труд прислуги не воплощается ни в каком определенном предмете ни в какой такой вещи, которую потом можно было бы продать. Услуги этого рода исчезают в тот самый момент, как они оказаны, и почти никогда не оставляют после себя никакого следа в виде стоимости, на которую потом можно было бы приобрести такое же количество услуг».

Здесь, как видим, Смит дает уже второе определение производительного труда и главным признаком его считает способность создавать материальные вещи. Смит, по-видимому, не сознает, что оба предлагаемых им определения друг с другом не вполне совпадают. С точки зрения первого определения, труд прислуги в ресторане, содержимом на капиталистических началах, является производительным; с точки зрения второго определения, этот труд, не воплощающийся в материальных вещах, всегда признается непроизводительным. Наоборот, труд садовника, которого капиталист содержит на своей даче для ухода за растениями, является, с точки зрения первого определения, непроизводительным, так как он покупается на доход капиталиста, а не на его капитал, иначе говоря, служит для его личного потребления, а не для производства прибавочной стоимости. С точки же зрения второго определения, труд садовника, оставляющий по себе «материальные» результаты в виде цветов и растений, должен быть всегда признан трудом производительным.

В своем первом, правильном, определении Смит берет за критерий различия между трудом производительным и непроизводительным социальную форму труда, т. е. характер социально-производственных отношений между работником и его нанимателем. Во втором, ошибочном, определении он исходит из материально-вещественного характера труда, из его способности воплощаться в материальных предметах. И в данном вопросе, как и во многих других, мы видим у Смита характерное для классической школы смешение материально-технической стороны производственного процесса с его социальной формой. Поскольку Смит изучает социальную форму хозяйства, он открывает новые перспективы и является основателем современной политической экономии. Поскольку он смешивает социальную форму хозяйства с его материально-техническим содержанием, он впадает в многочисленные ошибки и противоречия, одним из примеров которых могут служить и его два противоречащих друг другу определения производительного труда.

Эпигоны классической школы, внимание которых было направлено на материально-техническую сторону производства, совершенно не обратили внимания на первое определение производительного труда, данное Смитом, и усвоили только второе, ошибочное. Некоторые из них разделяли мнение Смита о непроизводительности труда, не воплощающегося в материальных вещах. Другие же оспаривали этот взгляд на том основании, что и труд чиновников, солдат, священников и т. п. должен быть признан производительным. Но и сторонники и противники взгляда Смита совершенно не поняли его наиболее ценного, социального определения производительного труда, которое нашло свое дальнейшее развитие у Маркса.

Давид Рикардо

Глава 25. Промышленный переворот в Англии

В эпоху Адама Смита промышленный капитализм в Англии еще только делал свои первые шаги. Сельское хозяйство занимало первенствующее место, в промышленности преобладало еще ремесленное и кустарное производство. Промышленный капитализм мог начать свое победное шествие только после того, как мануфактура, основанная на ручном труде, уступила место фабрике с широким применением машин и паровых двигателей. Этот переход от мануфактуры к фабрике совершился в Англии в эпоху «промышленного переворота», охватывающего последнюю четверть XVIII века и первую четверть XIX века. Это как раз то время, которое отделяет деятельность Рикардо от деятельности Смита. Если Смит может быть назван экономистом мануфактурного периода, то учение Рикардо выросло на фоне быстрого роста фабричного, машинного производства.

Начало промышленного переворота обычно относят к 1769 году, так как с этого времени целый ряд изобретений, быстро следовавших друг за другом, совершенно преобразовал технику производства. Но было бы большой ошибкой видеть в промышленном перевороте результат случайно появившихся счастливых изобретений. Изобретения машин, заменяющих человеческий труд, делались и раньше. Но в период цехового ремесла, работавшего на узкий местный рынок, такие машины не были нужны и могли только разорить ремесленников. Понятно поэтому, что цехи всеми мерами противились их введению, добивались их запрещения, разбивали модели, сделанные смелыми изобретателями, а их самих изгоняли из города или казнили. Так, в XVI веке было запрещено употребление ленточной ткацкой машины, в начале XVII века употребление машины для изготовления иголок и т. п.

Положение дел изменилось в XVII—XVIII веках, в эпоху ослабления цехов и усиления торгового капитала, роста массового (кустарного) производства на вывоз и зарождения крупных мануфактур. Понижение издержек производства стало теперь прямой целью предпринимателя. Стремление к усовершенствованию техники и экономизации издержек производства вызвало в XVII столетии лихорадочную погоню за изобретениями. Широкое распространение водяных мельниц всякого рода, технические нововведения в горном деле и металлургии (искусственное выкачивание воды из шахт машинами, устройство доменных печей), улучшение приемов переноса сил (зубчатые и маховые колеса, трансмиссии), — все эти нововведения уже в XVII столетии подготовляли победу машинного принципа в промышленности. Но до середины XVIII века эти отдельные изобретения не могли революционизировать промышленность, которая по-прежнему оставалась в зависимости от слабой или встречающейся только в отдельных местностях двигательной силы (человека, животных, воды).

Толчок промышленному перевороту конца XVIII века был дан, как известно, изобретениями: 1) в хлопчатобумажной промышленности, 2) в металлургии и 3) изобретением паровой машины. Каждое из этих изобретений представляло собой лишь завершение длинного ряда предшествовавших изобретений и результат поисков, измерявшихся многими десятилетиями.

Не случайно ареной быстро следовавших друг за другом изобретений стала наиболее молодая отрасль английской текстильной промышленности, хлопчатобумажная, которая благодаря своему позднему появлению в Англии (в XVII веке) не была подчинена цеховым правилам. В тяжелой борьбе с более старой шерстяной промышленностью хлопчатобумажная промышленность могла победить только при помощи новых технических усовершенствований. В середине XVIII века были улучшены и увеличены ткацкие станки. Так как прядильные веретена сохраняли еще свою средневековую конструкцию, то прядильщики не успевали изготовлять нужное для ткачей количество пряжи. Прядильный «голод» заставил мысль изобретателей искать новые способы пряденья. В 1769 году Аркрайт, усовершенствовавший изобретенную еще в 30‑х годах того же столетия прядильную машину, взял патент на свою «ватерную» (водяную) машину, а Харгривс через год взял патент на прядильную машину «Дженни». Наконец, в 1779 году Кромптон соединил достоинства обоих этих изобретений в своей «мюль-машине», которая быстро начала вытеснять ручное пряденье. При помощи машины прядильщик мог приготовить в 200 раз больше пряжи, чем без нее. Теперь уже ткачи не поспевали переработать всю доставляемую прядильщиками пряжу, и возникла острая необходимость в улучшении приемов ткачества. В 1785 году Картрайт изобрел механический ткацкий станок, который, однако, получил широкое распространение лишь после новых сделанных в нем усовершенствований и с 1813 года начал вытеснять ручное ткачество. Постепенно прядильные и ткацкие машины распространились и в шерстяной промышленности.

Второй ареной технических изобретений являлась металлургия. До середины XVIII века чугун и железо производились на древесном топливе. Доменные печи устраивались вблизи лесов и, по мере истощения последних, передвигались в другие местности. Уже в XVII веке в Англии начал чувствоваться недостаток лесов. К началу XVIII века металлургия, ввиду недостатка и дороговизны древесного топлива, переживала тяжелый кризис и приходила в упадок. Необходимо было найти новый вид топлива. Такое топливо имелось в виде каменного угля, но до середины XVIII века многочисленные попытки коксования угля и использования его для обработки железа не дали результатов. Только с середины XVIII века распространилось производство чугуна на минеральном топливе (по методу Дерби, изобретенному в 1735 году), а с 80‑х годов того же века и прокатка железа начала производиться на каменном угле, при помощи нового способа «пудлингования» (изобретение Корта в 1780 г.). Произошло знаменательное для капитализма соединение железа с углем.

Наконец, к этому же времени относится еще более важное и всеобъемлющее изобретение: в 1769 году Джемс Уатт построил свою знаменитую паровую машину — насос для выкачивания воды из рудников. Искусственное выкачивание воды из рудников началось еще с XVI века. В 1698 году Сэвери изобрел для этой цели первую паровую машину, усовершенствованную в начале XVIII века Ньюкоменом и в таком виде получившую широкое распространение в рудниках. Но при большой глубине шахт и сильном напоре воды машина Ньюкомена отказывалась действовать. Новое изобретение Уатта устраняло это неудобство. Первоначально машина Уатта предназначалась только для выкачивания воды из рудников. Но в 1781 году Уатт при помощи нового усовершенствования превратил свою машину из насоса в универсальный паровой двигатель, пригодный для работы во всех отраслях промышленности. Паровая машина начала вводиться в текстильном и металлургическом производствах и захватывала одну за другой разные отрасли промышленности. В начале XIX века паровая машина получила применение и в сфере транспорта (пароходы, железные дороги). Англия вступила в век пара.

Описанные изобретения не могли бы оказать такого стремительного революционизирующего действия, если бы отсутствовали социально-экономические условия, необходимые для широкого развития фабричной промышленности. Но в Англии конца ХVIII века эти условия были уже налицо. С одной стороны, в эпоху торгового капитала произошло уже значительное накопление капиталов в руках коммерсантов, финансистов, промышленников и т. п.; новая фабричная промышленность представляла для этих свободных капиталов широкое поле приложения. С другой стороны, обезземеленные крестьяне, разорившиеся ремесленники и кустари и всякого рода пауперы (нищие) поставляли обильный человеческий материал, могущий быть использованным для нужд капитала. Старинные цеховые ограничения, мешавшие развитию капитализма, к концу XVIII в. уже пришли в упадок. В 80‑х годах этого века Туккер мог уже сказать, что «привилегии цехов и торговых корпораций в городах обладают в настоящее время лишь незначительной силой, не дающей им возможности приносить много вреда, как это было раньше».

При таких условиях рост фабричной промышленности происходил необычайно быстрым темпом. По словам одного современника, «новая раса фабрикантов бросилась устраивать фабрики везде, где только представлялась возможность: начали чинить старые риги и сараи, пробивали окна в глухих стенах и приспособляли эти помещения для устройства ткацких мастерских». «Всякий, кто имел капитал, хотя бы весьма небольшой, бросался на это дело — лавочники, трактирщики, перевозчики товаров, все они становились фабрикантами. Многие из них терпели неудачу, но другие достигали своей цели и наживали состояния». Период времени с 1788 до 1803 года был назван «золотым веком» хлопчатобумажного производства, которое за это время увеличилось в три раза. Такой быстрый рост производства был возможен только благодаря введению машин, сокративших издержки производства и вызвавших огромное удешевление хлопчатобумажных материй. Введение прядильной машины сократило издержки производства пряжи с 12 шилл. до 3 шилл. в 1800 году и даже до 1 шилл. в 1830 году. Уменьшение издержек производства вызвало удешевление товара: цена фунта пряжи упала с 35 шилл. до 9 шилл. в 1800 году и до 3 шилл. в 1830 году. Издержки производства и цены многих промышленных товаров упали в 10—12 раз. Дешевые хлопчатобумажные материи начали вытеснять более дорогие шерстяные; благодаря своей дешевизне они успешно пробивали себе доступ и в глухую деревню и на заграничные рынки. Если в XVII—XVIII веках судьбы английского народного хозяйства зависели прежде всего от ее шерстяной промышленности, то с начала XIX века такую же роль играла ее хлопчатобумажная промышленность.

Лихорадочно быстрый рост фабричного производства внес глубочайшие перемены в народное хозяйство Англии. Только теперь центр тяжести был перенесен из сельского хозяйства в промышленность. Накануне промышленного переворота (в 1770 г.) население Англии делилось приблизительно поровну между городом и деревней, через полвека (в 1821 году) сельским хозяйством были заняты только 33% населения. Началось бегство населения из деревни, со сказочной быстротой росло население фабричных городов. За время с 1760 по 1816 год население Манчестера увеличилось с 40 тыс. до 140 тыс., Бирмингама — с 30 тыс. до 90 тыс., Ливерпуля — с 35 тыс. до 120 тыс. Англия начинала становиться «мастерской мира», изготовляющей фабрикаты для всех остальных стран. Внешняя торговля ее быстро росла. За время с 1760 до 1815 года ввоз в Англию возрос с 10 до 30 млн. фунт. ст., а вывоз с 15 до 59 млн. фунт. ст. Если до XVI столетия Англия вывозила сырье и прежде всего шерсть, а в XVII—XVIII столетиях шерстяные материи, то теперь центр тяжесть ее вывоза передвинулся в сторону хлопчатобумажных материй, в которым присоединились также железо и уголь. Экспортная торговля, которой раньше была подчинена промышленность, работающая на вывоз, теперь стала дополнением к мощно развитой промышленности. Руководящая роль постепенно переходила от торгового капитала к промышленному.

Промышленный переворот открыл перед Англией обширные перспективы мощного роста производительности труда и национального богатства. Но уже на первых шагах своего развития промышленный капитализм с величайшей яркостью обнаружил не только свои положительные, но и отрицательные стороны. Колоссальный рост национального производства ни в малейшей мере не уменьшил нищеты народных масс. Введение машин, предназначенных сберегать человеческий труд, сплошь и рядом давало новый толчок к ухудшению условий труда рабочих. Машины вытесняли ручных прядильщиков и ткачей; при лихорадочно быстром темпе введения машин, вытесненным рабочим часто грозила голодная смерть или существование пауперов. Рабочие поэтому смотрели на машину, как на злейшего своего врага. «Машина, — писал один рабочий, — оставила нас в лохмотьях и без всякого заработка, машина загнала нас в подземелье, заточила в тюрьмы хуже Бастилии. Я смотрю на всякое улучшение, стремящееся уменьшить спрос на человеческий труд, как на самое страшное проклятие, которое может пасть на голову рабочего класса, и я считаю своей обязанностью сопротивляться введению машин, этого бича, в какую бы то ни было отрасль промышленности». Этот страстный протест выражал чувства, широко распространенные среди рабочей массы. Введение машин часто вызывало рабочие бунты, рабочие поджигали фабричные здания, разбивали машины и добивались их запрещения. Эти стихийные движения, однако, были бессильны остановить процесс введения машин.

Машина пускала по миру ручных прядильщиков и ткачей, убивала кустарные промыслы, дававшие подсобный заработок крестьянской семье, создавала конкуренцию труду взрослых рабочих привлечением на фабрику женщин и детей. Правда, женский труд широко применялся и в кустарных промыслах, но раньше женщина работала у себя дома, теперь же, с уходом ее на фабрику, дети оставались без всякого призора, если только сами не уходили на фабрику. В своей известной книге «Положение рабочего класса в Англии» Энгельс нарисовал потрясающую картину условий труда рабочих в конце эпохи промышленного переворота (1830‑е и 1840‑е годы). На фабриках работали 5‑летние дети, в шахтах женщины и дети делали тяжелые работы, 7‑летние дети проводили под землей больше двенадцати часов в день. Целые партии детей оптом передавались приходскими приютами фабрикантам якобы для «учебы», а на деле для подневольного труда. Фабриканты перепродавали их друг другу как рабов.

Тяжело было и положение взрослых рабочих. Фабричное законодательство еще отсутствовало, закон не ставил никаких ограничений эксплуатации рабочих, профессиональные союзы рабочих (тред-юнионы), были запрещены и преследовались правительством. Рабочий день в среднем продолжался 13—14 часов, нередко превышая даже эти цифры. Работа на фабрике происходила в ужасающе антигигиенических условиях. Что касается заработной платы, то в общем денежная заработная плата в течение второй половины ХVIII века повышалась⁵⁵, но реальная заработная плата упала в результате сильнейшего вздорожания хлеба и других средств существования (мясо, масло и пр.). По словам Бартона, квалифицированный рабочий мог на свою недельную заработную плату купить в 1790 году 169 пинт хлеба, а в 1800 году только 83.

Резкое падение реальной заработной платы объяснялось стремительным подъемом цен на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты, начиная с последних десятилетий XVIII века и кончая 1815 годом, когда окончилась война с Наполеоном. В 1770‑х годах, к моменту начала промышленного переворота, средняя цена хлеба составляла около 45 шилл. за квартер. В 1790‑х годах эта цена составляла 56 шилл., в течение первого десятилетия XIX века она поднялась до 82 шилл., а в период 1810—1813 годов даже до 106 шилл. Столь быстрое повышение цен на хлеб объяснялось, во-первых, ростом промышленно-городского населения Англии, предъявлявшего усиленный спрос на хлеб, и, во-вторых, сокращенным подвозом хлеба из аграрных стран (Пруссии, Польши и др.) во время войны с Наполеоном. Привоз дешевого хлеба в Англию тормозился не только войной и объявленной Наполеоном континентальной блокадой: английское правительство в интересах лордов-землевладельцев всячески стесняло привоз иностранного хлеба при помощи высоких таможенных пошлин. По закону 1791 года ввоз иностранного хлеба в Англию становился возможным лишь в том случае, если цена хлеба на внутреннем рынке поднималась до 55 шилл. за квартер. В 1804 году эта предельная цена была повышена в интересах землевладельцев до 64 шилл., а в 1815 году до 82 шилл. Соединенное действие целого ряда факторов (быстрая индустриализация страны, война с Францией, неурожаи, аграрный протекционизм) вызвало колоссальное повышение цен на хлеб в период 1790—1815 годов.

При виде столь стремительного повышения хлебных цен, фермеры и землевладельцы бросились утилизировать каждый лишний клочок земли. «Огораживания» общинных земель приняли широкие размеры. Крупные фермы капиталистического типа начали еще быстрее вытеснять мелкие крестьянские хозяйства. Начали обрабатываться плохие земли, пустыри, болота, которые ранее, при более низких ценах на хлеб, считались бездоходными. Вовлечение в обработку плохих земель, связанное с этим повышение издержек производства хлеба, рост хлебных цен, — все эти явления английского сельского хозяйства начала XIX века нашли свое точное отражение в теории ренты Рикардо.

Вторым последствием подъема цен на хлеб явилось быстрое возрастание земельной ренты, уплачиваемой фермерами землевладельцами в виде арендной платы. По сравнению с 70‑ми годами XVIII века арендная плата к моменту окончания войны с Францией поднялась, часто в 4—5 раз, в среднем на 100—200%. В Шотландии общая сумма земельной ренты составляла В 1795 году 2 млн. фунт. ст., а в 1825 году — 514 млн. фунт. ст. Ферма в Эссексе, сдававшаяся в аренду в 1793 году по 10 шилл. за акр, в 1812 году сдавалась по 50 шилл. Война, дороговизна и неурожаи вели к колоссальному обогащению лендлордов. «Когда стонал в час брани весь народ, они считали в житницах доход!» —бросил им в лицо негодующие строки знаменитый поэт Байрон, выражавший в данном случае настроение самых разнообразных слоев населения.

Действительно, недовольство высокими хлебными ценами и покровительственными законами в пользу помещиков было широко разлито по всей стране. Застрельщиком движения против хлебных пошлин выступала промышленная буржуазия. Промышленники с неудовольствием видели, что львиная доля выгод от процесса индустриализации Англии уплывает из их рук в руки земельных магнатов. Промышленники мечтали забросать весь мир своими дешевыми фабрикатами, а для этого необходимо было иметь дешевые рабочие руки; высокие же цены на хлеб не давали возможности понизить денежную заработную плату. Далее, высокие хлебные цены ослабляли покупательную способность рабочих и городской мелкой буржуазии, сокращая емкость внутреннего рынка для продуктов промышленности. Периоды неурожаев и высоких хлебных цен часто совпадали с острыми кризисами торговли и промышленности.

Широкие круги рабочих и мелкой буржуазии имели другие причины быть недовольными высокими ценами на хлеб и на другие предметы питания. Правда, рабочие страдали не только от дороговизны хлеба, но и от введения машин, безработицы, низкой заработной платы. Уже в то время ранние идеологи пролетариата понимали, что корень зла не в хлебных законах, а в капиталистическом строе. Но проповедь первых утопических социалистов (например, Оуэна) имела успех только в узком кругу. Широкие массы рабочих еще сочувственно прислушивались к агитации против хлебных законов. Первые десятилетия XIX века прошли в Англии под знаком острой борьбы между землевладельческим классом и торгово-промышленной буржуазией, поддерживаемой широкими массами рабочих и мелкой буржуазии. В 1815 году аграрии еще одержали верх, и покровительственные пошлины на хлеб были усилены. В 1820 году лондонские купцы представили в парламент знаменитую петицию с требованием введения свободной торговли, как единственного средства открыть английским фабрикатам широкий доступ на иностранные рынки. В 1822 году с теми же требованиями выступили в своем меморандуме манчестерские купцы. Манчестер, центр хлопчатобумажного производства, стал цитаделью сторонников свободной торговли, которые поэтому и получили название «манчестерской» школы. Более широкие размеры борьба за свободную торговлю приняла с конца 30‑х годов, под влиянием промышленного кризиса. Манчестерская торговая палата представила в парламент петицию, в которой указывалось, что «без немедленного уничтожения пошлин на хлеб неизбежна гибель фабричной промышленности, и что только применение в широких размерах принципа свободной торговли может обеспечить дальнейшее процветание индустрии и спокойствие страны». Основанная Кобденом и Брайтом «Лига против хлебных законов» завербовала сотни тысяч сторонников и развернула мощную агитацию по всей стране. В 1846 году длившаяся десятилетиями борьба закончилась победой буржуазии: хлебные законы были отменены, и Англия перешла окончательно к системе свободной торговли.

Буржуазия добилась своей победы только в эпоху, следовавшую за смертью Рикардо. При жизни Рикардо исторический спор между торгово-промышленной буржуазией и землевладельческим классом разгорался, но еще далек был от своего разрешения. Под знаком этой борьбы общественных классов прошла вся литературная деятельность Рикардо. Быстрый рост промышленности и успехи машинного производства, угрожающий подъем хлебных цен и земельной ренты, недовольство буржуазии хлебными законами, — эти основные социально-экономические явления современной Рикардо эпохи наложили глубокую печать на всю его систему. В области экономической политики Рикардо выступал застрельщиком промышленной буржуазии: он требовал отмены хлебных пошлин и введения свободной торговли. Но и теоретическая система Рикардо, при всем ее абстрактном характере и кажущейся оторванности от реальных хозяйственных условий современной эпохи, теснейшим образом с ними связана. Обе центральные части рикардовской системы, его теория стоимости и теория распределения, отражают на себе экономические условия Англии начала XIX столетия. В теории трудовой стоимости Рикардо обобщил многочисленные факты удешевления фабрикатов в результате технических усовершенствований и роста производительности труда. Широкое применение машин заставило Рикардо задуматься над вопросом, в какой мере употребление машин (основного капитала) видоизменяет действие закона трудовой стоимости. Разгоревшаяся борьба между буржуазией и землевладельцами и намечавшаяся в более отдаленной перспективе борьба между буржуазией и рабочим классом приковали мысль Рикардо к теории распределения. Факт стремительног�