Каменев Л. Об эволюции ругани

Журнал «Под знаменем марксизма», 1922, № 4, с. 108—111

Английская пословица разрешает осужденному в течение 24‑х часов после приговора ругать своих судей. История милостивее английской пословицы: она позволяет осужденной исторической группе ругаться длительнее. Русская, обслуживающая буржуазию, интеллигенция ругается вот уже скоро пять лет. И чем дальше, тем ругань становится замысловатее, утонченнее, шире по охвату и глубже по объекту.

Прошли времена, когда для выражения обуревавших их чувств к русскому народу почтенные профессора и утонченнейшие литературные дамы (в роде г‑жи Гиппиус) не брезговали пользоваться жаргоном юнкерских пирушек. Этот жаргон был особенно в ходу тогда, когда интеллигенция считала источником всех бед персональный состав большевистской партии. На личностях «большевистских главарей» сосредоточивалась тогда вся ненависть интеллигенции. Люди поумней скоро, однако, поняли, что на ругани одних большевиков далеко не уедешь. Монархист Шульгин открыл в большевиках «волевую концентрацию нации»; Б. Пильняк нашел для этого открытия красочную формулу «Большевики? Кожаные куртки… Могут энергично функционировать!»

Вторым этапом в эволюции ругани был момент, когда оскорбленная в лучших своих чувствах интеллигенция сообразила, что собственно во всех ее бедах повинны не столько большевики, сколько экипировавшие их германцы. Памятником этого момента останется первый выпуск Милюковской «Истории революции», в которой этот почтенный историк, сидя в Киеве, под охраной гетмана Скоропадского, продолжительно и смачно ругает «немца» за насланную последним на русскую интеллигенцию напасть. Но и это был только переходный момент.

Теперь даже «Русская Мысль» г. Струве сообразила, что афоризм — «большевики присланы немцами в запломбированном вагоне» — совершенно равноценен с афоризмами — «Луну делают в Гамбурге» и «жиды делают революцию» — и что все три афоризма могут быть достаточны лишь для весьма вульгарной «философии русской истории»¹.

Да и самому Милюкову не удалось удержаться на этой позиции. Второй выпуск той же своей «Истории» Милюков озаглавил «Корнилов или Ленин». Не «Керенский или Ленин», не «Демократия или Ленин», не «Учредительное собрание или Ленин», а именно «Корнилов или Ленин». Такая постановка вопроса свидетельствует, что г‑н Милюков понял, что реально вопрос стоял таким образом: буржуазия могла победить только под знаменем Корнилова, рабочие и крестьяне могли победить только под знаменем большевизма. А раз так, то объектом интеллигентской ругани должны были, естественно, стать и стали уже не немцы и даже не большевики сами по себе, а сами народные массы.

«Взбунтовавшиеся рабы» г‑на Керенского, «охлос», «чернь» г‑на Чернова, — это самые мягкие из всех выражений, которыми народолюбивая интеллигенция клеймила свой народ.

Упершись лбом в столь обширный объект своей ругани, интеллигенция неизбежно должна была задуматься. Часть ее действительно усомнилась и наконец-то решила поставить перед собой вопрос — кто же прав: ругающаяся ли на народ интеллигенция или выбившиеся наконец на свой собственный путь развития народный массы?

Другая и гораздо более значительная часть интеллигенции тоже задумалась. Если в действительности виноваты не немцы и не большевики, а сами народные массы, то не следует ли искать основных причин «грехопадения» сотен тысяч и миллионов русских Иванов и Петров в каких-либо недостатках самого мироздания? Могла ли действительно оскорбленная интеллигенция успокоиться на констатировании виновности народа? Не повинны ли тут некие «высшие» и не поддающиеся земному контролю силы? Не есть ли крушение русской буржуазной интеллигенции и ее надежд проявление некоего имманентного миру зла? Можно ли говорить о каком-либо прогрессе в мире после крушения барона Врангеля и проф. Струве? И стоит ли проклинать русский народ, если проклятия должны быть направлены против всего мироздания?

«С обычной оптимистической верой в прогресс этот ход вещей (ход русской революции) совершенно не вяжется. Но нужно, наконец, иметь мужество признать, что прогресс вовсе не обязателен для человечества, что зло есть в жизни космоса и человечества такое же самостоятельное реальное начало, как и добро, что из-за человека в человечестве и в его истории борются Бог и дьявол».

Вот как далеко ушла «философия русской истории» от вульгарных афоризмов о запломбированном вагоне!

Но послушаем дальше: «Вот почему такими фразами, как „крушение царизма“ и „торжество социализма“ нельзя исчерпывающим образом охарактеризовать те огромные события и столкновения, которые произошли в России. Произошло не только крушение одного строя и торжество другого. Внешним столкновением двух сил и двух порядков в сущности открывается лишь внутренняя борьба двух духовных строев, для которых отнюдь не самое существенное является их отношение к тому или другому внешнему политическому или социальному порядку жизни».

Эти формулы не только результат праздного языкоблудия много ученого и весьма религиозного врангелевского министра г‑на Струве. Это — последний окоп, куда укрылась русская буржуазная интеллигенция и откуда только и осталось ей обстреливать русскую революцию.

Как далеко ушла эта формула от тех времен, когда мироздание было прекрасным, прогресс неизбежно торжествовал и на этом фоне лишь маленькой, временной и случайной черной точкой были большевики! Торжествует не Ленин над Корниловым, а дьявол над богом и мировое зло над «благою волею Творца»!

Угол падения равен углу отражения. По глубине пессимизма и отчаяния в мировоззрении г‑на Струве и его соратников можно судить о широте размаха и о величии подъема русских народных масс.

Как видим, объект ругани российской интеллигенции расширился до пределов всего мира и всего хода его развития.

Немудрено, что, проклиная мир и зло в космосе, они должны были проклясть и в русской истории все, что служило духовному и материальному освобождению человечества.

Первым, кажется, г‑н Маклаков, бывший министр бывшего Временного правительства и бывшего адмирала Колчака открестился от Льва Толстого и проклял его за то, что Толстой, будто бы, был предшественником большевиков. Но это были только первые шаги. Спасители «русской культуры», хранители ее ценностей пошли дальше.

«Если поставить себе, — пишет ныне „Русская Мысль“, — в некотором роде литературно-бактериологическую задачу проследить в истории русской общественной мысли тот момент, когда зародился „вибрион“ большевизма, то с совершенной точностью можно указать на эпоху Белинского. Именно тогда, когда этот властитель дум современных ему людей, со свойственной ему фуриозной изменчивостью бросился от увлечения Гегелем к Фейербаху и завопил „кланяюсь вашему философскому колпаку Егор Федорович, какое мне дело до абсолютного духа, когда страдает мужик,“ — вот в тот самый момент зародился „вибрион“ большевизма. Тут оборвалась одна культурная нить романтического идеализма русской общественной мысли и началась другая — противокультурная нить материалистической и позитивно-рационалистической мысли через Герцена, Писарева, Чернышевского, Добролюбова, Лаврова, Михайловского, дошедшая до нас». Кого же оставляют себе «поборники русской культуры», отдающие со столь преувеличенной щедростью большевикам Белинского и Герцена, Добролюбова и Чернышевского? «Славянофилов, Достоевского, Леонтьева, Влад. Соловьева и Розанова» — отвечает г‑н Струве, да еще «духовное творчество более ранних эпох, выражавшееся главным образом в церковно-религиозной жизни».

Пожалуй достаточно! Что к этой схеме заграничных «вольных мыслителей» могут прибавить наши домашние Изгоевы, Бердяевы и Франки? Начали проклятием большевикам, кончили проклятием всему миру и человеческому прогрессу, начали противопоставлением демократии и большевизма, кончили противопоставлением Белинского и архимандрита Фотия. Приятно видеть врага уродом!

Примечания

---

1. «Русская Мысль», Март 1922 г., стр. 171. ↩