Крицман Л. Товар и продукт

Журнал «Под знаменем марксизма», 1922, №3, с. 91—103

Всемирно-историческое значение великой российской революции не ограничивается тем, что она — прелюдия и первая глава великой всемирной революции пролетариата. Наша революция не только начальное звено, но и прообраз всей мировой революции в целом.

Ломка старого политического строя и создание советского строя, революционное разложение промышленности и советское народно-хозяйственное строительство, всё это — акты всемирно-исторического значения.

И всемирно-историческое значение имеет та борьба между товаром и продуктом, которая разыгралась на нашей почве и которая намечает контуры такой же борьбы в мировом масштабе.

Борьба товара и продукта шла до сих пор по двум линиям.

На одном фронте — крестьянском — капитал в течение веков разлагал натуральное самодовлеющее крестьянское хозяйство, вовлекая его в сложную сеть рыночных отношений. Одним из методов была дешевизна предлагавшихся в любом количестве продуктов капиталистической промышленности, заставлявшая крестьянина забрасывать многие из отраслей его многосложного хозяйства и специализироваться на земледелии, иногда на весьма специальной отрасли технического земледелия. Другим методом — и нередко более важным — было воздействие на крестьянина через помещика, государство и ростовщика (кулака, скупщика), вынуждавших крестьянина к продаже продуктов его хозяйства на рынке ради уплаты податей, аренды и процентов. На крестьянском фронте продукт шаг за шагом отступал перед товаром.

На другом сравнительно недавнем фронте — в крупной капиталистической промышленности — по мере успехов комбинирования предприятий шло затвердение рыночных связей между прежними предприятиями, превращавшимися в части комбинированных предприятий, и в результате этого затвердения — превращение товара в продукт.

Уголь шахт, ставших собственностью железной дороги или металлургического треста, поступал на паровоз или в домну уже не в качестве приобретенного на рынке товара, а в качестве продукта одной из частей комбинированного угольно-железнодорожного или угольно-металлургического предприятия. Здесь, следовательно, происходило отступление товара перед продуктом.

А финансовый капитал, развертывая свою многообразную деятельность, приводившую к фактическому, хотя и неоформленному образованию колоссальных комбинированных предприятий, внутренне перерождал рыночные связи, подготовляя дальнейшие решительные успехи продукта.

Однако, в общем и целом перед великой мировой войной, несмотря на ускорение темпа второго процесса (вытеснения товара продуктом в самой цитадели капитализма, которое происходило впрочем преимущественно в скрытых формах финансового капитализма), первый процесс количественно явно перевешивал, и товар расширял свои владения за счет побед на крестьянском фронте во всех странах, в том числе среди громадных массивов крестьянства России, Индии и отчасти Китая.

Военный кризис мирового капитализма мощно вмешался в оба описанные выше процесса.

Процесс отвердения рыночных отношений принял лихорадочный по сравнению с прежним темп: обязательные поставки и разверстки, принудительное синдицирование, твердые цены, карточки. Финансовый капитализм на глазах у всех с поразительной быстротой перерождался в государственный капитализм под давлением военной необходимости. До того скрытое внутреннее перерождение товара и рыночных отношений обнажалось в явных победах продукта над товаром.

Но и на крестьянском фронте произошел решительный перелом, и продукт, вынужденный несмотря на упрямое сопротивление крестьян отступать в течение веков перед товаром, перешел вдруг в решительное наступление. С одной стороны оскудение товарного рынка, последствие усиленного потребления армии, перераспределения производительных сил в результате мобилизации промышленности, вытеснения военными перевозками всяких иных и разрыва международных связей, — оставляло частично (и во все большей части) неудовлетворенными потребности крестьянства и вызывало к новой жизни былую многосторонность крестьянского хозяйства, дававшую возможность обойтись «своими средствиями»; в том же направлении влиял и рост цен на сельскохозяйственные продукты, превышавший рост цен на продукты промышленности, вследствие чего для получения известного количества приобретаемых крестьянином товаров достаточно было реализовать меньшее, чем требовалось прежде, количество сельскохозяйственных продуктов; с другой стороны — непрерывное падение курса бумажных денег приводило к фактическому смягчению тяжести налогов, аренды и процентов, так как требовало для их уплаты реализации меньшего количества сельскохозяйственных продуктов, чем прежде.

Итак, военный кризис мирового капитализма открыл эру решительных побед продукта над товаром на всех фронтах. Однако, значение побед продукта на обоих основных фронтах — капиталистическом и крестьянском — было глубоко различно. Победы продукта на капиталистическом фронте, на котором по существу дела произошло лишь ускорение (хотя и весьма резкое) победоносного продвижения продукта, означают выковывание более организованных и потому более совершенных форм общественного хозяйства. Это — процесс создания единой организации народного хозяйства в каждой стране, победа будущего.

Напротив того, победы продукта на крестьянском фронте, предоставляющие не изменение темпа прежнего хода вещей, а перелом в нем, означают развал, распадение рыночных связей, хотя и не прочных, но единственных, связывавших крестьянское хозяйство с другими, следовательно, выпадение крестьянских хозяйств из народного хозяйства. Это — победа прошлого над настоящим и… над будущим.

Победы продукта на обоих фронтах означают, однако, не только внутреннюю перестройку и перераспределение производительных сил крупного и мелкого хозяйства, но и разрыв связи между ними.

Разрыв связи между деревней и городом становится одной из самых тяжелых и чреватых последствиями проблем нашей эпохи.

Этот разрыв происходит не только внутри каждой капиталистической страны, но и между странами, поскольку существовало разделение труда между странами индустриальными и странами аграрными.

Но связь города и деревни это не только связь крупного хозяйства и мелкого, но и связь железа и хлеба, соли и кожи, хлопка и ниток. Разрыв этих связей, губительный для обеих сторон, оказывается на сложно-организованном и тонко-дифференцированном городе гораздо раньше, чем на примитивной деревне.

Победа продукта на крестьянском фронте подрывает, таким образом, его победу на фронте капиталистическом.

В капиталистической Европе противоречие между обоими процессами — успехами продукта в его борьбе с товаром на обоих фронтах борьба — не достигло большого напряжения. Изменилось (с окончанием войны) прежде всего течение самих процессов. В послевоенный период повсюду наблюдается обратное, более или менее быстрое, более или менее полное превращение государственного капитализма в капитализм финансовый: затвердевшие было рыночные связи приобретают снова свой довоенный вид.

Как известно, капиталистическое производство есть производство прибавочной ценности. Капиталисту в сущности безразлично, что он производит, порошок от клопов или тонкие духи или еще что-нибудь иное: какова бы ни была греховная оболочка товара, капиталист видит в нем лишь одну только безгрешную золотую его душу, ту, о которой еще в древнем Риме говорили, что она non olet (не пахнет). Только эта золотая сущность для него и существует, вещная же оболочка сама по себе — ничто. Материализацией золотой души вещей капиталисты занимаются о усердием, которому могли бы позавидовать спириты.

Но великая империалистическая война, поставившая каждую капиталистическую страну под угрозу военного, а, следовательно, и хозяйственного разгрома, сбросила национальные классы капиталистов с их золотых небес на грешную землю.

Если в мирное время трест или банковский консорциум столь же охотно сократит производство угля или железа, как и расширит его в зависимости от большей прибыльности первой или второй операции; если сокращение производства при условии соответственного возможного для монополиста повышения цен может означать победу в борьбе за прибыль, то в условиях военной борьбы за существование и за возможность будущего производства прибыли понижение производства угля или железа означает военный разгром и гибель надежд на будущую прибыль.

Капитал вынужден очнуться от золотого гипноза и из спирита превратиться в реалиста, рассматривать производство не как производство прибыли, а как производство продуктов, как производство потребительных ценностей. Этот реальный подход к вещам капитал в состоянии усвоить, правда, только в совершенно извращенной хозяйственной обстановке, когда основными потребительными ценностями являются пушки, пулеметы, взрывчатые вещества и т. п. и только на то время, пока длится эта извращенная хозяйственная обстановка.

Государственный капитализм — создание (следствие) войны, ибо война представляет единственную ситуацию, когда падение производства продуктов, хотя бы и сопровождающееся увеличением производства прибыли, грозит существованию (национального) класса капиталистов. Во всех других наблюдавшихся в истории случаях падение производства продуктов означает сокращение потребления и, следовательно, ухудшение условий существования пролетариата и мелких буржуа, но не угрожает существованию класса капиталистов, а в тех случаях, когда оно сопровождается увеличением производства прибыли, означает даже рост мощи капитала.

Государственный капитализм не является, следовательно, вне военной обстановки, необходимостью для крупного капитала. Вместе с тем он представляет собой грандиозную социальную опасность для капитала, так как обнажает общественный характер капиталистического производства и, срывая обманчивый покров фетишистических денежных и кредитных отношений, слишком резко противопоставляет кучке магнатов капитала грандиозный механизм общественного производства и входящий в этот механизм пролетариат. Поскольку же при государственном капитализме небольшая кучка магнатов капитала становится явным господином и всего класса капиталистов, постольку и главная масса капиталистов в погоне за призрачной самостоятельностью выступает против государственного капитализма. Сами же магнаты капитала отнюдь не выказывают охоты поддерживать фирму «государственного капитализма», куда пришлось бы принять пайщиками и капиталистическую мелочь.

При таких условиях государственный капитализм, — несомненно, более высокая форма организации народного хозяйства, так как она создаст возможность более полного использования, а значит, и лучшего развития производительных сил общества, чем капитализм финансовый (и превосходящая последний, примерно так же, как и трест превосходит синдикат), — оказывается более высокой формой лишь для общества в целом, для класса же капиталистов (объективно для его верхушки, субъективно для всего класса) только в условиях империалистической войны, а вне ее наоборот менее высокой, чем капитализм финансовый, и притом как с экономической, так и с социальной стороны.

Поэтому с окончанием войны во всех капиталистических странах государственный капитализм подвергается обратному превращению в капитализм финансовый, который, правда, не ограничивается своими довоенными достижениями и делает новые гигантские успехи в деле фактического овладения всем народным хозяйством путем создания скрытых капиталистических олигархий и монархий. Лучший иллюстрацией может служит Деятельность Штиннеса в Германии после войны.

На капиталистическом фронте после войны происходит, следовательно (в капиталистических странах), явное отступление продукта перед товаром, сопровождающееся, правда, в значительной мере скрытым перерождением рыночных связей, подготовляющих будущие победы продукта, как в случае новой империалистической войны, так и в случае пролетарской революции.

Гораздо неопределеннее положение дела на крестьянском фронте, главным образом, вследствие продолжающегося падения курса бумажных денег в значительной части капиталистических стран, недоверчивости и консерватизма крестьян и нерешительности буржуазных правительств, не чувствующих себя достаточно прочными для решительного усиления налогового бремени, которое могло бы толкнуть крестьян в объятия революции.

Военный кризис мирового капитализма нигде за пределами России, если не считать кратковременного эпизода в Венгрии, и совсем мимолетного в Баварии, не перешел еще в фазу диктатуры пролетариата.

А этот переход должен особенно сильно отразиться на борьбе товара и продукта, как это показал опыт Советской Венгрии и еще яснее опыт Советской России.

Пролетарская революция в России привела в своей первой фазе к невиданному за всю эпоху капитализма вытеснению товара продуктом. В сфере крупной промышленности (и транспорта) денежные и товарные отношения были вытеснены почти полностью и сменились натуральными, однако, без того, чтобы анархия хозяйственной жизни была в действительности устранена.

Вопрос о цене — отпал, так как цены были фиксированы (твердые цены), а по мере увеличения расстояния между твердыми и вольными (подпольными) рыночными ценами перестал и вовсе интересовать; место этого вопроса занял другой — о потребности, ради удовлетворения которой заявлялось требование на данный продукт. Таким образом, товары превратились в продукты, а товарное хозяйство — в натуральное. Однако, социалистическая организация государственного хозяйства, распространявшегося преимущественно на крупную промышленность и транспорт, только складывалась, и в переходный период хозяйство товарно-анархическое сменилось (в области государственного хозяйства) хозяйством натурально-анархическим, анархическим вследствие фактической независимости многочисленных государственных органов в их повседневной деятельности. Эта независимость, практически непреодоленная вопреки принципиальному признанию необходимости общей связи (планомерности), приводила к анархии, несмотря на то, что капиталистический принцип прибыли и даже товарный принцип эквивалентной оплаты были отброшены и на их место поставлена оценка потребности и возможности ее удовлетворения.

Как бы то ни было, цитадель товара была взята и прочно на годы занята продуктом.

Но и товарные отношения вне крупной промышленности и транспорта являлись прибежищем капитала (торгового), а после национализации банков, промышленных предприятий, транспорта, земли и жилищ, даже единственным прибежищем капитала, в котором настигнуть его было труднее всего.

Невиданная по размаху и напряженности революционная борьба пролетариата с силами буржуазного общества, оказывавшего в течение трех лет бешеное и зверское сопротивление, (ведь, речь шла о защите священного права собственности, — не могла, разумеется, остановиться перед торговлей как явно капиталистической, так и всякой иной, — при которой внешне самостоятельные мелкие торговцы могут в действительности быть (и часто бывают) лишь агентами крупного капитала.

Инерция классовой борьбы, превратившейся в гражданскую войну, привела к тому, что всякая торговля была поставлена вне закона, и в значительной мере были натурализованы и отношения между городом и деревней.

Сначала была декретирована обязательная сдача всех излишков сельскохозяйственного производства (что с неизбежностью вело к запрещению торговли); сдавшие излишки приобретали право на получение от государства продуктов индустрии в размере, определяемом государством в зависимости от состояния ресурсов. Позже сдача излишков была заменена разверсткой, т. е. обязательством сдать определенное количество сельскохозяйственных продуктов; выполнившие разверстку приобретали упомянутое выше право на получение продуктов промышленности.

Несмотря на запрещение торговли, все же несколько больше половины продуктов из города в деревню и из деревни в город передвигала (нелегальная) торговля, не говоря уже о внутридеревенском обороте продуктов.

Наряду с вытеснением товара продуктом, явившемся следствием запрещения торговли, на крестьянском фронте происходило отступление товара перед продуктом и вследствие уже обрисованного выше возврата к былой многосторонности самодовлеющего крестьянского хозяйства.

С одной стороны, гражданская война, требовавшая от истрепанного империалистской войной народного хозяйства России относительно не меньших издержек, чем издержки империалистской войны, не позволявшая демобилизовать в необходимом размере промышленность, в конец расстроившая транспорт, так как фронт стал вездесущим, вследствие чего оказались разорванными помимо международных и внутренние связи, — создала положение, при котором удовлетворение потребностей крестьянства в продуктах промышленности возможно было в еще меньшей степени, чем во время войны империалистической.

С другой стороны, аграрная революция уничтожила арендную плату, а пролетарская революция — уплату процентов; что касается налогов, то первое время они исчезли совершенно, а по их введении остались много ниже дореволюционных.

В результате и на крестьянском фронте происходило исключительное по своей стремительности отступление товара перед продуктом.

Размер победы продукта над товаром можно оценить хотя бы по тому, что при сокращении продукции сельского хозяйства, примерно, вдвое, промышленности, примерно, в семь раз, а транспорта, примерно, в четыре раза — ценность средств обращения к концу упомянутого периода сократилась в пятьдесят и даже шестьдесят раз (с 2 370 млн. рублей в 1914 г. до 40 — 50 млн. рублей в течение первой половины 1921 года).

Много сходного с этой историей борьбы товара и продукта в течение первых трех-четырех лет российской революции представляет и история этой борьбы в Советской Венгрии, с тем, однако, различием, что, с одной стороны, капиталистический фронт простирался там в значительной мере и на область сельского хозяйства, так что при натурализации прежних товарных отношений крупного хозяйства этим процессом было захвачено и крупно-капиталистическое (национализованное) земледелие, а, с другой стороны, разрыв связей города и крестьянства был более быстрым и полным, вследствие непринятия деревней бумажных денег венгерской советской власти и вследствие контрабандных связей крестьянства с заграничным рынком, возможной благодаря незначительным размерам территории Советской Венгрии.

Три года ожесточенной гражданской войны, навязанной советской России отечественным и иностранным капиталом, безуспешно пытавшимся вновь надеть на русский пролетариат и крестьянство ярмо эксплуатации, лишили российский пролетариат возможности восстановить в необходимом размере промышленность и транспорт Советской России, а, следовательно, сделали для него невозможным приступить к лучшему удовлетворению потребностей крестьянства в продуктах промышленности, опасность повторных нападений и необходимость содержать красную армию, достаточно сильную для охраны колоссальной границы Советской федерации, действовали и действуют в том же направлении.

При таких условиях разрыв связи между деревней и городом непрерывно прогрессировал, и деревня все более возвращалась к замкнутому самодовлеющему хозяйству.

Для крестьянства это означает прежде всего кризис оборудования, для города — кризис сырьевой и продовольственный (а отчасти и топливный — дровяной).

Разрыв связи города и деревни привел в последней к радикальному перераспределению производительных сил. Перераспределение производительных сил города было вызвано сначала мобилизацией промышленности, прерванной кратковременной демобилизацией конца 1917 — начала 1918 г., быстро сменившейся ремобилизацией, длившейся вплоть до 1921 года. Гражданская война и внутренний механизм зависимости отдельных отраслей промышленности друг от друга, а также от топливных ресурсов и транспортных условий, привели к гамме разнообразных уровней производства, начиная от нуля в меднорудной и кончая более высокой, чем до войны, в торфодобывающей. Длительная блокада сильно понизила продукцию экспортных отраслей хозяйства. Наоборот, изменение потребностей в результате исчезновения прежних господствующих классов и изменения потребностей трудящихся не имело еще возможности привести к соответственному перераспределению производительных сил города.

Перераспределение производительных сил деревни определяется почти исключительно разрывом связи между нею и городом. Сельское хозяйство стало терять товарный характер там, где оно его имело. Сильно пострадали (иные почти исчезли) различные отрасли технического земледелия: сахарная свекла, масличные растения, волокнистые растения, табак, цикорий и др., все испытали более или менее значительное сокращение. Значительно менее сократились зерновые хлеба и картофель. Резкому сокращению подверглось и промышленное животноводство, шерстяное (в особенности тонкорунное), мясное (особенно свиноводство), молочное. При этом по всем отраслям сельского хозяйства особенно значительно сокращение в тех районах, где соответственная отрасль носила товарный характер; напротив, там, где крестьяне вели чисто потребительское хозяйство и вынуждены были прикупать те или иные продукты сельского хозяйства, там сокращение продукции прекращается или даже сменилось повышением.

Разрыв связи между городом и деревней на почве неудовлетворения городом потребностей деревни вызывает стремление деревни заместить крупную городскую промышленность чем-либо иным. Такой местной заменой является кустарная и ремесленная, отчасти мелкофабричная промышленность, значение которой относительно по сравнению со значением крупной промышленности поднялось, хотя, разумеется, сравняться с последним не может.

Таким образом, поскольку крестьянин не впадает в старую самодовлеющую замкнутость, устанавливается связь между ним и кустарем или ремесленником, своего рода «короткое замыкание», оставляющее без живительного тока крупную городскую промышленность, хотя само по себе и недостаточное для удовлетворения потребностей крестьянства.

Разрыв связи между городом и деревней означает в то же время, подобно разрыву связи между двумя электродами, нарастание напряжения между ними, т. е. нарастание потребности в связи. Так как организованный подъем промышленности и транспорта оказался сорванным гражданской войной и блокадой, а вместе с тем острый период гражданской войны, когда капитал выбивали из всех позиций, в том числе и из торговли, остался позади, то ясно, что прежде всего напряжение должно было разрядиться в сфере связи города и деревни, частично натурализованной, а частично осуществлявшейся в форме нелегальной (вольной) торговли.

На крестьянском фронте товар отпраздновал в начале 1921 года свою первую победу над продуктом после многолетних непрерывных поражений: свобода торговли, провозглашенная сначала в рамках местного оборота, а затем и вне его, возвестила перелом на крестьянском фронте. Восстановление свободы торговли вне государственного хозяйства привело не только к перераспределению в пользу крестьянства продукции промышленности, но и к мобилизации недосягаемых для государственного учета запасов и к подъему недосягаемой для государственного регулирования мелкой промышленности и мелочной деятельности крупной промышленности. Словом, привело к оживлению связи города и деревни.

Реванш товара на крестьянском фронте привел через полгода к перелому и на фронте государственного хозяйства. Несложившаяся еще социалистическая организация государственного хозяйства, не вышедшая из переходного натурально-анархического периода, не обладала достаточной силой сопротивления, чтобы остановить происходившее со стихийной силой перерождение своих связей с крестьянством из натуральных — в товарные на своих границах, и инерция этого процесса привела к тому, что он распространился и внутрь государственного хозяйства: государственные предприятия и их объединения стали переходить на «коммерческие начала». В настоящее время товар торжествует победу над продуктом и на этом фронте, хотя здесь его победа отнюдь не полная.

Государственное хозяйство Советской России, удерживая многие формы, сходные с формами государственного капитализма, в то же время частично реорганизуется в формах, сходных с формами финансового капитализма. Частные же хозяйства переходят к обычным формам капиталистического и простого товарного хозяйства с той, конечно, разницей, что в России приходится иметь дело не с финансовым капиталом и капиталистическим государством, а с пролетарским государством и его хозяйственной организацией.

Победа товара на крестьянском фронте представляет, несомненно, длительный и положительный факт для Советской России, так как вызывается потребностями и деревни, и города и обещает восстановление связей между ними и вовлечение выпавших из народного хозяйства крестьянских хозяйств. Победа товара в крупном по самой своей технике обобществленном хозяйстве, конечно, не будет длительной, поскольку народное хозяйство Советской России начнет восстанавливать свои производительные силы. Но новое наступление продукта на этом фронте не будет таким всеобщим, как в героическую эпоху 1918 — 1920 гг. Противники поделят хозяйство Советской России на две сферы влияния: продукт утвердится в большей и важнейшей части государственного хозяйства, которая превратится в своего рода «государственно-социалистический» трест, контролирующий ряд других государственных, смешанных и частных предприятий путем «участия» в них или через организацию кредита, товаров остальной части государственного хозяйства и повсюду вне его и откроет новый поход на продукт в его затаенных убежищах среди разных уголков деревенской России. Таково вероятное ближайшее будущее.

Разыгравшаяся в Советской России трагическая борьба между товаром и продуктом полна значительности не только для России. Эта борьба будет воспроизведена в мировом масштабе и таит в себе в случае неудачного ее хода грозные опасности для человечества. Русская промышленность не нуждается в аграрном дополнении вне России. Западно-европейская промышленность (германская или английская) не может существовать без аграрного дополнения. «Короткое замыкание» по отношению к крупной промышленности Европы осуществляется (отчасти осуществлено) не столько путем развития в колониях, Китае и Южно-Американских Республиках мелкой и, следовательно, технически и экономически, вообще говоря, более слабой промышленности, сколько много более опасным для Европы путем развития туземной крупной промышленности и вытеснения европейского капитала японским и, в особенности, американским.

Западно-европейский пролетариат гораздо быстрее и прочнее осуществит переход к социалистической организации хозяйства, западно-европейское пролетарское государственное хозяйство будет много организованнее государственного хозяйства Советской России, но разрыв связи его с деревней, лежащей в значительной части за океаном и доступной (нередко более доступной) и для других, будет для него много опаснее, а восстановление этой связи много труднее.

Перспективы пролетарской революции в Европе были бы очень тяжелы и мрачны, если бы перед ней не лежала открытой возможность использовать не только уроки разыгравшейся в Советской России борьбы товара и продукта, но и самое Советскую Россию, аграрные возможности которой на многие десятилетия далеко превосходят ее индустриальные возможности. Пути спасения Европы от хозяйственного краха ведут все определеннее в Россию. Мы готовы предоставить европейскому капиталу часть наших естественных богатств разумеется, не даром. Но полной такая кооперация может быть только с другой, советской страной. Только пролетарская революция в одной из индустриальных стран окончательно закрепит победу пролетариата в России, точно также, как только пролетарская советская власть в России может обеспечить прочное торжество пролетарской революции, в индустриальных государствах Европы и окончательный выход из того тупика, в который завел Европу разлагающийся капитализм.

Проблема связи города и деревни в России перестает быть русской проблемой не только с формальной стороны, т. е. со стороны вырабатываемых ею методов и установленных ею типов связи между государственным хозяйством пролетариата (государственно-социалистическим трестом), и крестьянством непосредственно или через частные и «смешанные» торгово-промышленные предприятия, но и с материальной, т. е. количественной, стороны. От успешного разрешения этой проблемы, от того объема, в каком удастся вовлечь русское крестьянство в народное хозяйство России, зависит судьба не только России, но и Европы.

Успешное же разрешение требует: во‑первых, целесообразной организации связи города и деревни — в виду преобладания мелкого хозяйства в деревне, эта организация должна быть в основе своей организацией торговли, ибо основная связь с развивающимся мелким хозяйством возможна лишь, как связь рыночная; во‑вторых, целесообразной организации государственного (крупного) хозяйства, т. е. организации его, как «государственно-социалистического» треста с натурализованными отношениями внутри него и рыночными на периферии, целью которого является производство максимума потребительных ценностей, поскольку они потребляются внутри его, и максимума ценностей меновых, поскольку речь идет о его товарном фонде; в‑третьих, достаточной массы товаров, которая могла бы пустить в ход останавливающийся механизм товарообмена между городом и деревней в России.

Первые две задачи всей тяжестью ложатся на плечи русского пролетариата, который один держит в своих руках средства производства наемными рабами, при которых все еще остаются пролетарии всего остального мира. Эти задачи неимоверно тяжелы, потому что российский пролетариат живет и борется в очень отсталой стране, хотя, правда, с весьма концентрированной, а теперь и необычайно централизованной промышленностью. Они невероятно отягчаются непрерывным напряжением, в котором держит пролетарскую Россию мировой капитал своими осуществляемыми или замышляемыми блокадами, интервенциями и поддержкой гражданской войны, которую русские помещики, капиталисты и кулаки вели при поддержке и частью на службе наемников мирового капитала.

Третья задача не может быть разрешена с достаточной быстротой без помощи извне. От европейского пролетариата зависит, сумеет ли он посредством давления на капитал и капиталистические правительства добиться восстановления торговых связей России и Европы и кредита для России и тем самым ослабить, с одной стороны, напряжение, в котором европейский капитал держит пролетарскую Россию, а с другой — путем притока в Россию материальных средств создать возможность восстановления производительных сил русского сельского хозяйства в таком объеме, чтобы оно смогло стать аграрной базой не только русской, но и европейской промышленности. Ибо европейскую промышленность может спасти сейчас только такой рынок сбыта, который был бы одновременно и рынком сырья. Единственный доступный для европейской промышленности рынок, удовлетворяющий таким условиям, это — Россия.

От европейского пролетариата зависит, сумеет ли он к моменту своей неизбежной революции, которая обнажит и временно обострит разрыв связи европейского города с европейской и особенно внеевропейской деревней заблаговременно обеспечить достаточный подъем сельского хозяйства в Советской России, которое тогда — на некоторое время — одно только будет для него доступным, и тем облегчить в противном случае очень мучительные муки рождения Советской Европы. Этого требуют не только будущие (ближайшего будущего) интересы европейского пролетариата, но и интересы его настоящего: восстановление торговых связей с Россией и кредит ей (который, разумеется, будет реализован в кредитующей стране) означают ослабление кризиса и безработицы. А так как и капитал судорожно ищет средств ослабить кризис и, по возможности, выйти из него то его сопротивление подобному натиску пролетариата не будет слишком упорным.

Российский пролетариат, который после пятилетней трагической борьбы крепко держит в своих руках и политическую власть и основные средства производства, творя новые политические и хозяйственные формы и работал среди тягчайших условий первого этапа мировой пролетарской революции при непрерывных открытых наскоках и тайных кознях всемирного капитала, над восстановлением и подъемом производительных сил Советской России, на ⅘ крестьянской, борется тем самым не только за укрепление плодов своей собственной победы, но и за подготовку победы европейской и мировой революции пролетариата, которая, покончив с разлагающимся капитализмом, одна только может спасти человечество от грозящего ему хозяйственного краха и культурного одичания.