Перейти к содержанию

Загорский М. [Рецензия] Группа «Engels». «Что такое коммунизм?»⚓︎

Документ, идущий под рецензию сам по себе весьма необычен. Необычен поставленный вопрос, необычны умственные средства, употреблённые для его решения, необычно отсутствие публичного адреса, необычна серьёзность и критичность рассмотрения, необычно то, что подобный документ происходит из России и совсем не имеет переводов. Многоплановость разбираемого документа заставляет оценить его значение в нескольких аспектах, которые тесно связаны текстом. Как минимум это

  • политическая история

  • теоретическая история

  • диалектическая логика

1. Политическая история⚓︎

Разбираемый документ появился в файловых накопителях наших западных товарищей в мае 2018 года. Несколько позднее некоторые поисковые системы зафиксировали распространение этого документа на Востоке.

В самых общих чертах год назад на Украине имелся разложившийся и дезорганизованный политический коммунизм, в России политический коммунизм вступал в похожий этап, и наметилось опустошение молодёжных организаций вблизи политического коммунизма. В Польше ещё не действовала современная норма о сведении коммунизма к уголовщине, но уже намечался продолжающийся медленный затяжной спад самообразования1. В России, напротив, политическое самообразование начало расширение, которое не прекращается до сих пор. Впрочем, за каких-то 2 — 3 года до этого там ничего подобного не было. В России 2014 — 2016 годов политический коммунизм в любых формах катастрофически утратил авторитет, а заметных из Польши самообразовательных начинаний не было вовсе.

Сейчас тенденции совершенно другие. Российское политическое самообразование имеет ещё неизвестную стабильность и неизвестную дисциплинированность (прошло мало времени), но хорошо известную растущую численность, которая ставит его в один ряд с мощнейшими национальными отрядами политического самообразования в других странах Европы. При продолжении этих тенденций, при отсутствии политических преследований и при приобретении элементарной дисциплинированности Россия может довольно скоро стать страной с сильнейшим политическим самообразованием в Европе, о чём всё чаще говорят в Варшаве.

Может показаться удивительным, но вопрос о том, что такое коммунизм, совершенно не ставился в официальных отечественных полемиках в связи со сведением коммунизма к уголовщине. Для господствующей в Польше «теоретической культуры» (постмодернистского теоретического бескультурья) нет ничего удивительного в том, что к уголовщине сведено неизвестно что. В России вопрос ставился с другой, намного более трагической стороны. Если в Польше от понимания того, что такое коммунизм, официально дистанцировалась, в первую очередь, господствующая буржуазия, то в России, где не было и нет аналогов SMP2, не было даже вялых полемик по этому поводу. Следовательно, российский политический коммунизм даже на уровне узнавания и представления не интересовался тем, что такое коммунизм. А понимание этого вопроса считалось просто излишним, если вообще приличным. С подобной максимой, доходящей до незабвенного тезиса душившего польские университеты Ширинского-Шихматова («польза философии не доказана, а вред от неё возможен»), российский политический коммунизм уже прошёл немало «победных рубежей». Сначала он победно отделил себя от советского политического коммунизма и снизил численность примерно на два порядка. Ещё порядок был потерян в период медленного протухания, закончившегося 2014 годом, когда отличить политический коммунизм от политического антикоммунизма было очень трудно. Тогда политическая и теоретическая позиция Ленина и Чернышевского оказалась за пределами российской публицистики, что довольно быстро привело к тому, что весь российский политический коммунизм потерял ещё один-два порядка в численности и свёлся до нескольких чисто формальных сект. Вопрос о том, что такое коммунизм, был поставлен не в российском политическом коммунизме. Нет, этих людей подобные вопросы никогда не интересовали и едва ли заинтересуют. Впрочем, в этом выражено то, что любой «политический коммунизм» любой бывшей страны СЭВ3 не имеет к коммунизму никакого отношения, даже если преследуется по «коммунистическим» нормативам уголовного права. Вопрос о том, что такое коммунизм — это минимум серьёзного отношения к коммунизму. Не стоит удивляться тому, что и минимум мало где достигался. Так, некоторая весьма вялая и черновая полемика по этому вопросу имела место еще до 2014 года в варшавском SKFM — самообразовательном сообществе марксисткой философии.

С политическим коммунизмом (не только в Польше или в России) вопрос о том «что такое коммунизм» оказался вообще никак не связан. Это означает только полный провал политического коммунизма. Весьма дорогая цена за способность задать один довольно простой вопрос. Цена, которую России пришлось заплатить. Цена теории, как называл это Максим Загоруйко. Если кто-то в России или за её пределами посчитает вопрос «что такое коммунизм?» очередной умственной прихотью, тем нелишне будет указать на то, что за саму возможность просто и лаконично поставить этот вопрос Россия заплатила потерями от частнособственнического хозяйствования, которые соизмеримы с её демографическими и производственными потерями периода второй мировой войны. А вот, скажем, белорусов и литовцев (тоже сильно пострадавших) указанный вопрос ещё не интересует и воспринимается как экзотический польский или российский экспорт. Впрочем, политическая ситуация обозначена более чем чётко, перейдём к теоретическим обстоятельствам.

2. Теоретическая история⚓︎

Если говорить о теоретической ситуации, в которой возникает вопрос о том, что такое коммунизм, т. е. нельзя назвать благополучной. Понятно, что когда есть массовое понимание того, что такое коммунизм, никакого смысла в вопросе нет. Даже когда есть не массовое понимание, а хотя бы массовая известность того, что такое коммунизм, то тогда вопрос не столь вопиющ. Как же мы все дошли до такой жизни? Конечно, общими усилиями. Юридический запрет коммунизма (без юридического определения того, что это такое) стал возможен отнюдь не в 2019 году. Перед этим подобный логический ход должен же был откуда-то проникнуть в господствующую идеологию?

Его истоки можно хорошо проследить в конце 1970‑х годов, когда подобная логика распространялась с опорой где на симпатии, а где на административное принуждение теми людьми, которые хотели и требовали, чтобы их воспринимали как марксистов. Речь идёт об Адаме Шаффе и Михаиле Суслове. Это до сих пор очень влиятельные фигуры умственной жизни хотя бы потому, что политические попытки действовать в пользу коммунизма без критического понимания ситуации тут же приводят к тому, что в Польше появляются носители взглядов Шаффа, а за Бугом носители взглядов Суслова. У наших юго-западных соседей точно на таком же основании распространяются взгляды небезызвестного Отто Шика. Какова же основа силы этих взглядов? Может быть, это были люди, которые смогли критически взглянуть на обширные пласты умственного наследия прошлого? Увы, это были довольно просто устроенные рецепторы контрреволюционных тенденций своего времени, которые прикрывались марксизмом из соображения удобства или неспособности понять, что такое марксизм. Сила подобных взглядов, используя терминологию средневековой теологии, демоническая, а не благодатная, она происходит из недостаточной ясности и нежелания прояснять ситуацию. Это нежелание прояснять ситуацию с коммунизмом объединяет Михаила Суслова, Эриха Апэля, Отто Шика и Адама Шаффа независимо от того, кто из них больше занимался администрированием, а кто составлением недоумственных произведений. «Коммунизм это когда-то потом» — утверждали подобные люди. Так их контрреволюционная направленность и симпатии к концепции социализма как отдельной формации находили естественное продолжение в простой эмпирической методологии, сводимой к тому самому методу, который в наше время является единственным общим методом для всех наук — методу случайного выбора. Поэтому люди, не приложившие специальных усилий для прояснения ситуации через освоение теоретического метода понимания ситуации, неизбежно проявляют стихийные, но стойкие симпатии к элементарным по своей недалёкости формам эмпиризма, связанным в политике с именами Шаффа в Польше и Суслова в СССР.

Разумеется, самое время посмотреть на оппозицию подобным взглядам. Марек Семек в Польше и Анатолий Канарский в СССР утверждали, что коммунизм это не когда-то потом, а нечто, что формируется в данный момент, то есть то самое движение, ликвидирующее наличное состояние и решающее реальные стоящие перед обществом проблемы на основе соврешенно определённых умственных (теоретическое или критическое мышление) и вещественных (машинный фонд, воплощённый в промышленности) предпосылок. Семек специально указывает, что предпосылка обобществления формируется в каждом межсубъектном взаимодействии, а политическая проблема состоит в том, чтобы эти предпосылки не гасить. Точно также Канарский находит в механизме человеческого чувствования мощнейший прокоммунистический фактор небезразличия, также нуждающийся в выходе на поверхность общественной жизни. Это было заявлено в протухающе расслабленной обстановке 1970‑х годов, закончившейся Чрезвычайным положением и выдвижением Ярузельского. Именно в те годы Эвальд Ильенков, «советский Семек», специально указывает, что борьба за коммунизм и его производство — это дело сегодняшнего дня. Хотя методологически эти тезисы остаются верными и сейчас, принципиально то, что хотя порождение небезразличия и важнейших форм обобществления может осуществляться в каждом межсубъектном акте, но ускоряющееся расширение этой сферы человеческих отношений, а, тем более, закрепление результата этого расширения, возможно только через специфическую организацию промышленности. Теоретическое понимание этого на уровне исследования всех ближайших предпосылок промышленности как особой и важнейшей формы общения(Verkehrsform) не было распространено ни в годы народной демократии, ни сейчас. В СССР можно назвать пожалуй только Макаренко, Глушкова и Антонова. Важнейших практических результатов, не закреплённых однако верным теоретическим пониманием, достигли в похожих направлениях Хилари Минц, Михал Калецкий, Николай Ведута и Анатолий Китов. Марек Семек очень пессимистически оценивал пригодность польской промышленности к расширению сферы обобществления. Поэтому, с одной стороны, в его концепцию хорошо вписывается объяснение реальной деградации взглядов Анатолия Китова, а, с другой стороны, долгая работа Семека в Западной Германии также легко поясняется как способ выработать запас для борьбы с позитивизмом в Польше. Таким образом Макаренко, Калецкий и Минц, при том, что политические убеждения последних отличались и где-то даже конфликтовали, прямо соотносят не просто задачу формирования коммунистических форм общения с промышленностью, а включают промышленность в понятие коммунизма. Это принципиальный момент, поскольку для Марека Семека, Эвальда Ильенкова, Милана Соботки, Дьёрдя Лукача и Анатолия Канарского в понятие коммунизма включается исторически понятый труд, не доведённый по разным причинам до исследования организационных форм промышленности. Это некий дефект взгляда профессионального теоретика, который легко обнаруживается при правильном понимании и обычно ясно осознаётся самим теоретиком, но трудно выявляется в том случае, если читатель не имеет тесной практической связи со сферой промышленности. Читателей без такой связи сейчас большинство, что является результатом противопромышленной политики, уничтожившей значительную часть работавших в 1985 году мелких и средних промышленных объектов от Магдебурга в Восточной Германии до Сахалина в России и от Мурманска в России до Тираны в Албании. Это означает, что читатель без связи с промышленностью понятие труда у Соботки, Лукача и Семека соотнесёт с доступными его умственному взору формами организации труда, которые не будут иметь никаких существенных черт той самой промышленности, которая образует понятие коммунизма. То есть никакой органической внутренней связи между взглядами Семека и Ильенкова с одной стороны и Макаренко и Глушкова — с другой большинство читателей не увидит. В лучшем случае будет обнаружено, что все названные — это убеждённые коммунисты имеющие несомненное стремление полнее освоить метод познания материалистической диалектики. А это будет только формальной правдой. Понятая в организационно-вещественном единстве как форма общения (Verkehrsform) промышленность как порождение высшей прогрессивной эпохи экономической общественной формации является как в теоретическом, так и в общественном и политическом отношении основой понятия коммунизма как высшей формы человеческого общества. Более ранние эпохи экономической общественной формации также знали реальные коммунистические отношения. В средневековой Европе представителями средневековой диалектики было сформировано даже специфическое чувственное понятие о коммунизме. Однако понятие о коммунизме как теоретическое сейчас может существовать только потому, что действующие законы промышленной организации позволяют рационально осознать имеющуюся систему машин как способную к поддержанию всё более освобождающего себя труда. Это совершенно принципиальный момент, ибо Герек отличается от Минца и Суслов отличается от Глушкова принципиально тем, что одна фракция ставит вопрос организации промышленности как вопрос достижения и постижения коммунизма, а другая считает, что имеющиеся формы организации промышленности прочны и можно консервировать их на десятилетия вперёд без существенных изменений. Именно таковы были взгляды сконцентрировавшегося на надстроечных явлениях Адама Шаффа и плохо замаскированного сторонника богдановской4 теории равновесия Михаила Суслова.

Нам известен результат влиятельности убеждений этих вождей позитивизма, известен результат того, что их концепции завоёвывали административные симпатии. И пусть Адам Шафф не имел за собой столь тяжёлого (как у Суслова) административного аппарата, готового обрушиться на оппонента, но главное у них было было общим — запрет теоретической постановки вопроса о том, что такое коммунизм. Оба названных деятеля также считали, что политические режимы, сделавшие их полуофициальными вождями позитивизма, имеют колоссальный запас прочности. Эти иллюзии они разделяли с вождями «Солидарности». Шафф дожил до разгрома польской промышленности, которым командовал Бальцерович, дёргаемый за нитки из Вашингтона. Менее чем через десять лет после похорон Суслова в нескольких сотнях метров от его могилы занял кабинет Ельцин — российский гибрид Валенсы и Квасьневского, наделённый разрушительностью Муравьёва-вешателя. Политическая обстановка поменялась до противоположности, но вопрос о том, что такое коммунизм, по-прежнему не задавался. В политическом коммунизме действовали старые табу, местами прямо переходившие в карго-культ. Где же были найдены инструменты, чтобы понять что такое коммунизм? Хорошо ли получилось изобразить логическое тело коммунизма выбранным авторами рецензируемой работы резцом?

3. Диалектическая логика⚓︎

В исторически первом произведении т. н. «прикладной логики»5, которым стал «Капитал», его автор упоминал, что существуют области исследования, где бессилен инструментарий науки об измерениях, где в существо вопроса можно проникнуть не физической или химической силой, а умственной по природе силой абстракции. Вопрос о коммунизме это, несомненно, именно такой вопрос, где не помогут никакие вещественные инструменты постижения проблемы. Поэтому весь вопрос состоит в том, какова будет познавательная сила предложенных абстракций. В этой связи можно сразу заметить, что особенно плодотворной идеей является разворачивание определения такого явления как коммунизм от элементарной общественной формы. Ей «может быть только свободный труд «без нормы и вознаграждения», как «первейшая жизненная потребность» человека. Простейшая непосредственно-коллективная форма осуществления такого труда (а лучше сказать, такой деятельности, так как за словом «труд» в известной мере сохраняется негативное значение) является той самой «клеточкой» коммунизма, в которой заложено дальнейшее развитие коммунистического общества во всех своих необходимых определениях».

Среди наук, уже сформированных по типу «прикладной логики», то есть в основу систем знания которых была положена монистическая содержательная логика диалектического типа, пожалуй, все могут дать своё определение коммунизма. Так, политическая экономия определяет коммунизм как неэкономическую или нетоварную общественную формацию, находящуюся за пределами формационнного типа развития общества. То есть как общество, где нет подавляющего господства материальных факторов общественной жизни над людьми. Психология определяет коммунизм как ситуацию непрерывного здорового и согласованного (не однностороннего) развития всех психических способностей всех членов общества. Эстетика, наконец, определяет коммунизм как эпоху самоцельности человеческого чувствования и наивысшей небезразличности людей к результатам своей деятельности. Обозначенные подходы К. Маркса, Л. Выготского и А. Канарского, однако, предполагают в основе определения коммунизма свои собственные основные определения, составляющие начало соответствующих наук. В политической экономии это товар, в психологии это психика не приспособительного типа, в эстетике это безразличие. Определение науки о коммунизме или научного коммунизма должно исходить из своей собственной общественной потребности. Рискнём назвать эту наиболее всеобъемлющую революционную потребность потребностью в цельности жизни.

Попытка разворачивания понятия коммунизма из реального бытия такой потребности в наличном обществе имеет тот же самый риск, что и начало всякой науки. Иоганн Фихте, Георг Гегель, Карл Маркс и Владимир Ленин посвятили проблеме начала научной отрасли обстоятельные размышления. Специально эту проблему освещали в своих трудах Семек, Канарский, Босенко и Ильенков. Суть проблемы состоит в том, что первая начальная категория всякой науки должна в абстрактном виде содержать всё многообразие, всё богатство конкретных определений, разворачивающихся из неё6. Так, в «Науке Логики» все ситуации познания разворачиваются из того, что предпосылкой познания чего-либо обозначается чистое бытие (фактически — чистое бытие предмета познания). В «Капитале» всё многообразие капиталистических хозяйственных и идеологических форм объяснено через исторический процесс развития в человеческом хозяйстве определения товарности. Но эта товарность не есть эмпирическое бытие хорошо нам известных товаров нашего времени. Определение товарности включает не только доступный и известный нам результат, но и процесс его образования вместе с его условиями. Этот процесс в эмпирическом виде нам недоступен, его нам дают исторические источники художественного, правового, религиозного и прочих видов. То есть определение товара у Маркса не является простой абстракцией наблюдаемых форм. Точно так же у Канарского безразличие — это не абстракция безраличия как гипнотического или патологического состояния. Типичное польское управление словами требует поставить к безразличию7 точку отталкивания «безразличие к»8. У Канарского безразличие как основная категория эстетики трактована в смысле безразличия к иллюзорному (идеологическому) и небезразличия к самозначимой человеческой жизни, расширяющей своё материальное и духовное пространство (трактовка, наверняка заимствованная из «Государства и революции» Владимира Ленина). Продолжая этот же ряд размышлений, можно заметить, что в науке о коммунизме определение коммунизма не может быть простой абстракцией от наличного несвободного состояния большинства человечества. Коммунизм не может рассматриваться как простая или хитрая инверсия (переворачивание) имеющихся эмпирических определений, ещё менее он похож на апологию наличного состояния. Поэтому работа «Что такое коммунизм?» предлагает нам взгляд на ту целостность, которая способна расширяться до господствующего отношения в обществе. Это и есть начало науки коммунизма, доступное уже в наше время, но не являющееся простой абстракцией наблюдаемого:

«Свободная деятельность и её непосредственно-коллективная форма являются реальностью в наше время точно так же, как реальностью ещё до появления капитализма были товарное производство и товар. И переход к новому общественному строю произойдёт, когда свободная деятельность человека станет универсальным отношением, так же, как таковым некогда стал товар».

Коммунизм, таким образом, не является ни логически, ни политически отрицанием всей наличной совокупности капиталистических определений общественной жизни. Он ликвидирует лишь господствующий и основной принцип построения всех общественных отношений, вызывая тем самым коренной переворот всего общественного здания. Но если мы определяем коммунизм как отрицание стихийно «себя разворачивающей» основы капитализма, то встаёт вопрос о положительном основании этого отрицания. Что такое эта основа по существу? Где найти ее прочные и утвердительные определения за пределами «нетованости», «неприспособительной психики», «небезразличия»? Если практика коммунизма возможна как полный и непрерывный синтез определений всех наук, то его теоретическое определение можно получить из всех тех научных знаний, которые приближают к истине и не являются апологией наличного положения. Так, античные мыслители и средневековые мистики были кем угодно, но не буржуазно-ограниченными людьми. За пределами апологии товарности находятся работавшие в сфере диалектической логики мыслители разных стран народной демократии. Именно синтез названных источников нетрудно увидеть в следующих положениях:

«В непосредственно-коллективной форме свободная деятельность осуществляется по меркам свободы, истины, добра и красоты, а значит и наивысшего человеческого интереса, то есть — это форма самоценной чувственной деятельности. Свободная деятельность обязательно предполагает единство всех трёх компонентов: чувственность, нравственность и мышление, и доведение их до уровня свободы. В процессе такой деятельности осуществляется утверждение человека во всей его полноте вне зависимости от того, что именно делается и что именно (истина, добро или красота) выходит на передний план».

За приведёнными тезисами проще простого обнаружить исследования Платона, Ленина и Канарского. Правда определение единства истины добра и красоты работа «Что такое коммунизм?» не приводит. Обозначено только, что подобно объективной истине, существует объективная красота (не сводимая к материальной форме) и объективное добро. Однако эта терминология действительно трудна не только для человека, пытающегося разобраться в том, что такое научный коммунизм. Так, чтение диалогов Платона отнюдь не делает понятие о единстве истины, красоты и добра простым. Почти не имеющие специальной терминологии работы Платона отнюдь не случайно считаются в отношении концентрации смысла сложнее трактатов немецких мистиков и многих произведений Гегеля. Но даже если ревизия платонизма авторами работы «Что такое коммунизм?» не будет выявлена читателем, то всё же должно быть понятно, что утвердительное определение коммунизма связывается с человеческой чувственностью, которую не определяют прямо ближайшие вещественные факторы либо непосредственно, либо через любые идеологии. Это определение тождества (самости, существа) коммунизма будет очень показательным, если вспомнить заявленное желание схватить коммунизм по существу, охватив все возможные эмпирические формы коммунизма. Но до какого предела вообще возможно это обобщение? Возможен ли полный синтез понятия из известных эмпирических форм? В отличие от Канта на этот вопрос нужно ответить утвердительно, но способ этого синтеза в рецензируемом произведении нужно признать весьма схематическим. Так, Фромм определяет понятие о коммунистическом обществе через общность людской физиологии (все рождаются, все умирают, всем нужна пища, питьё, сон) и общность законов порождения психических явлений. Понятно, что беда Фромма состоит в чрезмерном абстрагировании от исторической ситуации 1960‑х годов в США. Не понимая эту ситуацию в развитии, он основал свою концепцию на простом вытеснении её черт из теоретического исследования. В результате за «Здоровым обществом» читается частично полумедицинская абстракция, частично случайные черты американского общества времени создания названного произведения. Реальная абстракция коммунизма должна преодолеть (aufheben) обстановку своего появления, а не просто мысленно изолироваться от неё. Так, в «Принципах коммунизма» можно обнаружить, что во всех своих формах коммунизм порождается развитием крупной промышленности. Это может показаться невероятным, но в работе «Что такое коммунизм?» (поданной как короткий очерк наиболее важных положений науки о коммунизме) нет не только отдельного очерка о промышленности, но хоть трёх связанных абзацев о значении промышленности для технической и теоретической возможности коммунизма. Следовательно, брошюра не закладывает никаких предпосылок для того, чтобы заинтересовавшийся научным коммунизмом читатель, впоследствии соотнёс взгляды Семека и Минца или (используя восточный аналогии) Ильенкова и Глушкова, Канарского и Макаренко. А оно принципиально для выявления связи теоретического определения коммунизма и ближайших инструментов расширения и закрепления коммунизма.

Авторское содержание рецензируемого произведения таково:

  • Основание коммунизма
  • Коммунизм как реальность в общественном производстве
  • Общая (общественная) собственность
  • Необходимый труд и условия для коммунистической деятельности
  • Коммунизм и управление общественной жизнью
  • Коммунизм и личность
  • Коммунизм и семья
  • Коммунизм и общественное сознание

Порядок, как видим, вполне разумный. От логического определения до порождающего его общественного производства, потом через отношения собственности вплоть до различных идеологических форм. Но при этом общественное производство взято в абстракции от достигнутых форм организации промышленности! А ведь именно достигнутые организационные формы промышленности позволяют вести теоретическое обсуждение проблемы коммунизма, не говоря об указании Энгельса в «принципах коммунизма», что даже неразвитый политический коммунизм начала 1840‑х годов является исключительным продуктом существовавшей промышленности. В рецензируемом произведении связь организационных форм промышленности и понятия коммунизма в значительной степени трактуется исключительно как инструментальная:

«Таким образом, мы здесь указываем не просто на идеальную деятельность, а на промышленное материальное производство, и на тенденции и потенции, заключённые в нём уже при капитализме, которые при снятии барьеров в виде частной собственности на средства производства могут развиться в коммунизм, составив как чисто технологическую, так и коллективно-организационную, воспитывающую, создающую нового человека, базу для него»

Этой трактовке нужно противопоставить указание на то, что конкретным историческим способом организованная промышленность является важнейшим практическим фактором образования понятия о коммунизме. Для буржуазных теоретиков типично уходить от материальной основы своей деятельности, ибо она прямо паразитическая, для теоретиков подавляемого класса естественно желание оставить за скобками теоретического рассмотрения ту грязь, в которой приходится добывать крупицы времени для общеполезной работы. Оба фактора взятые по отношению к конкретным формам промышленности образуют типичную теоретическую иллюзию, которая не требует указывать, что самим фактом обсуждения проблемы коммунизма в данном контексте мы обязаны конкретным формам организации промышленности России, а вообще возможностью теоретического и критического обсуждения проблемы коммунизма мы обязаны конкретным формам организации мировой промышленности. Разумеется, исследование конкретных форм организации промышленности должно быть вынесено за рамки рецензируемого произведения, но не только хорошее теоретическое произведение, а даже политическая программа должна иметь некое «самосознание». Такое самосознание хорошо прочитывается в «Манифесте коммунистической партии», в котором авторы настойчиво и явно неоднократно указывают на материальные факторы появления этого теоретического и политического документа. В рецензируемом произведении подобных указаний.

В наше время впервые почти половина земного населения относится к пролетариату, а почти четверть к пролетариату разных отраслей промышленности — это небывалая многочисленность. И при этом в работе «Что такое коммунизм?» можно найти описание какой-то тонкой московской реалии, но нет ничего конкретного о направлении преобразования промышленности. Проводится мысль, что коммунизм начинается за пределами материального производства, но коммунизм не может формироваться иначе, чем преобразование имеющегося в современной промышленной форме материального производства. И это не вопрос частных форм коммунизма, это вопрос единственного способа его порождения и, следовательно, важной черты монистического разворачивания понятия коммунизма из начального определения науки о коммунизме.

Обезлюживание промышленности, безусловно прогнозируемое и необходимое в разбираемой работе, взято крайне абстрактно и негативно:

«Однако, коммунизм невозможен в чисто материальном производстве. Там, где человек непосредственно производит только вещи, а производство общественных отношений происходит в этом процессе совершенно независимо от него, от его целей, воли и сознания, ни о каком коммунизме не может идти речи, даже если само по себе производство вещей доставляет трудящемуся известное удовольствие от труда. В таком производстве человек является лишь материальной силой наряду с другими материальными силами. Он, в конечном счёте, выступает как вещь, воздействующая на другие вещи. Такой труд с точки зрения марксизма для наступления коммунизма не только может, но и должен быть уничтожен как человеческий труд и целиком передан машинам».

Это общее методологическое положение бесполезно при анализе способов коммунистического преобразования современной промышленности. «Чисто материальное производство» в масштабах, которые примет социальная революция, невозможно. Каково эстетическое хотя бы определение движение от человека как материальной силы наряду с другими силами к человеку как самозначимой трудовой личности? Понятно, что многообразие переходных форм будет велико, но никакого перехода не обозначено даже схематически. Имея только «результат», но не обнаруживая указания на общий характер движения, мы теряем возможности критически уловить саму ситуацию движения к коммунизму. Чем там отличались с точки зрения рассмотрения проблем коммунизма Семек от Шаффа и Ильенков от Суслова? Для Шаффа и Суслова коммунизм был отдалённым результатом за пределами их практического и политического горизонта. Но даже в такой общей методологической работе как «Манифест коммунистической партии» непрерывно схематически, но весьма живо, обознаются многообразные и действующие тенденции движения к спрогнозированному результату.

В случае же работы «Что такое коммунизм?» дело ограничивается замечанием против идеализма и не более:

«Нельзя построить коммунизм, как способ материального производства, не выходя за пределы сферы идеального. И хотя коммунизм в сфере идеального на протяжении всей истории человечества играл важнейшую роль, так как в свободной деятельности рождались те идеи, которые не просто отражают, но и «творят» мир, всё же он не может играть решающего значения, так как не делает ещё общество коммунистическим. В‑третьих, тут речь пока не идёт о преодолении общественного разделения труда, что является важнейшим условием для коммунизма. Универсальность человека здесь может быть только на уровне сознания, но не на уровне целостности человека как предметно-практического существа».

Ранее процитированный тезис был направлен против шулятиковщины, а только что процитированный направлен против гегелянства. Но есть ли схематическое определение правильного направления? Настолько схематическое, несколько его определяют размеры рецензируемого произведения. Увы, оно отсутствует. На специальный запрос был получен такой ответ, приводимый с некоторыми правками:

«В брошюре действительно нет специального очерка о промышленности потому, что предполагалось очень важным разработать эту тему подробно и основательно, а потому отдельно. Следующие сразу за <рецензируемым произведением> работы были посвящены вопросам «Что такое пролетариат?» и «Что такое классовое сознание пролетариата?». Последняя находится в стадии завершения. Сейчас же коллектив, связанный с созданием <рецензируемого произведения> начал исследование современного капитализма, которое, само собой разумеется, будет посвящено развитию современной мировой промышленности, способов её организации, а также созданию ею технических и социальных предпосылок для перехода к коммунизму. Такое дальнейшее развёртывание теоретической работы предполагалось в общих чертах уже при написании брошюры.

В брошюре есть указание на то, что эта тема нуждается в серьёзной разработке, и что искать материальной и духовной основы кроме как в развитии промышленности больше негде <приводится известная читателю цитата со слов «Таким образом, мы здесь указываем не просто на идеальную деятельность…»9 .

То что сама тема промышленности по большому счёту вынесена за рамки брошюры, объясняется вовсе не тем, что игнорируется развитие промышленности или не понимается её значение, а тем что было принято решение отдельно и специально разобрать эту тему. К тому же, есть специальная оговорка в предисловии:

«В этой брошюре нас интересует то, что Марксом было названо высшей фазой коммунизма, то есть развитое на своей собственной основе коммунистическое общество, или коммунизм как таковой. Низшая фаза коммунизма, или переходный период от капитализма к коммунизму, за которым позднее исторически закрепилось название «социализм», будет рассмотрена нами позднее. Пока речь идёт о том, к чему именно должен быть этот переход, или о том, что хотят получить коммунисты в результате революционных преобразований общественной жизни.

Само собой разумеется, что разобрать вопрос перехода, то есть вопрос порождения коммунистического общества, невозможно без вопроса о промышленности, точно так же, как движение к коммунизму невозможно без соответствующей материальной и социальной базы».

В авторском ответе снова промышленность трактована как инструмент коммунистического преобразования общества, как важнейший для переходного общества фактор. И снова ничего о том, что именно организованная современным способом промышленность позволяет вести теоретическое обсуждение проблемы коммунизма как общества, разворачивающегося из определений форм общения, в корне отличных от ныне господствующих.

Этот момент, хотя и в очень абстрактном, но всё же явном виде осознавался в Народной Польше и Демократической Германии даже отдельными представителями пусть не широкой, но политической практики. Выдающийся героический путанник польского теоретического коммунизма — Ярослав Ладош в своей работе «Коммунизм» решающее влияние проблем промышленности на теоретическое мышление не упускал из вида. А может, ему помогла активность «Солидарности», которую нельзя было игнорировать?

Вот, скажем, в рецензируемом произведении отличная формулировка сущности коммунистической деятельности:

«Непосредственная коллективность в свободной деятельности выражается, в первую очередь, в нацеленности на других людей. В непосредственно-коллективных формах деятельности человек выступает всегда как цель и наивысшая ценность. Всё, что делается, делается непосредственно для развития других людей. Поэтому и продукт такого труда никогда не приобретает самостоятельно-вещную форму (форму товара). Продукт такого труда не может противостоять живым людям как чужая им вещь. Другими словами, эта деятельность направлена на развитие общества и улучшение жизни других людей, осуществляется для них, а потому и для себя, как представителя этого общества». В чём беда этого отличного определения? В том, что без связи с конкретными современными промышленными формами и вполне возможными тенденциями их развития к обобществлению это определение может отождествляться с гениальными тезисами Шарля Фурье или Вильегльма Вейтлинга. Это были выдающиеся общественные мыслители своего времени, но они не имели, однако, никогда никакого отношения к научному коммунизму. Возможно у нас имело место ошибочное предположение о предназначении работы «Что такое коммунизм?», но предполагалось, что она может дать и ясно подчеркнуть специфику научных воззрений о коммунизме, а не общие положения всех коммунистических течений прошлого и настоящего.

Следующая формулировка также принципиально не отличается от того, что могли бы предложить Фурье или Вейтлинг:

«Поэтому вопрос о свободной форме непосредственно-коллективной деятельности в материальном производстве нужно поставить так: какую связь с обществом, как целым в его развитии, такая деятельность воплощает и производит для того, кто трудится, и какое место и роль в развитии общественного целого она играет»?

Принципиальное признание подобных положений и даже повышенное внимание к расширенному воспроизводству нетоварных тенденций характерно для весьма обширного круга мыслителей и революционеров самых разных направлений от Экхарта, Мюнцера и Лессинга до Дембовского, Добролюбова и Варыньского. Принципиальным отличием Маркса было то, что, что он увидел реальные инструменты поддержки этих тенденций в промышленности, не сводя их только к автоматизации в дополнение к активной классовой борьбе пролетариев. Взгляд Маркса в «Капитале» принципиально обращён на исследование многообразных форм общения, порождённых промышленностью и занимающих разное место как в отношении экономической необходимости, так и в отношении значимости для классовой борьбы.

В какой мере вопрос о способах порождения коммунизма промышленностью является принципиальным? Он настолько принципиален, что первая, ещё довольно абстрактная, научная теория коммунизма, излагающаяся в «Немецкой идеологии», всюду исходит из этого факта. Когда же пришло время фундаментального конкретного исследования, то Маркс неслучайно называет свою основную работу «Критика политической экономии». То есть в лице критики концепций, абсолютизирующих товарные и денежные отношения, происходит попытка выявления точного закона взаимного превращения движения предметного тела промышленности и общественных отношений. Тем самым вопрос постижения принципов общественного развития рассматривается как вопрос предметного порождения коммунизма. Рассматривая присущие пределы капиталистического развития общества, Маркс тем самым обозначает, что он всюду рассматривает пределы экономической (или товарной) общественной формации. Мера неспособности общества выйти из-под ближайшего мелочного господства вещей, мера его неспособности доставлять себе с помощью вещей свободу — это важнейшая мера общественной несвободы. Развивая это положение, Маркс тщательно прослеживает то, в какой мере и как промышленность технологически готова к превращению господствующей функции вещей в освободительную. Для того, кто пытается даже в общих чертах развивать это положение, есть большая опасность впасть в известную ошибку Бебеля10. Ошибка состоит в том, что на основании того, что электрификация, сводимая к применению асинхронных двигателей, позволяет ликвидировать тяжёлые грузовые работы, она провозглашается неотъемлемой чертой коммунизма. Эта ошибка очень похожа на другую, чуть более позднюю ошибку некоторых физиков. Те, обнаружив некоторые ранее неизвестные факты, гордо заявили, что «материя исчезла». Точно так же Бебель в популярном очерке из 1890‑х годов, правильно описывая ближайшие последствия электрификации в Советском Союзе, Народной Польше и Народной Корее, слишком мало внимания уделяет принципиальным определениям того, что такое коммунизм.

Попытка дать теоретическое определение коммунизма неизбежно должна производить некоторую деинструментализацию, уходя от конкретных средств. Коммунизм невозможен без электрификации, без балансного земледелия, без хозяйственной информационной централизации, обеспечивающей возможность функционированию множеству свободных самообразовательных сообществ. И всё же сведение коммунизма к любому из этих инструментальных определений окажется недопустимым огрублением проблематики научного коммунизма, когда основной его дисциплиной становится электротехника, агрономия, кибернетика, педагогика или эстетика. Наиболее частым огрублением является попытка сведения коммунизма к прикладной политике, основанная на необходимом определении коммунизма не как общества за пределами политики, а как феномена, чьё практическое начало возможно только политическим способом. В работе «Что такое коммунизм?» можно найти некоторые важнейшие факты политической истории, которые, однако, едва ли сильно проясняют вопрос. Имеется в виду фрагмент, начинающийся с: «Для начала этого исторического движения в наиболее развитых странах Маркс и Энгельс предложили следующие меры: «1. Экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов». Далее следует перечисление различных мер по обобществлению, которые, сильно продвигая общество вперёд в ресурсном отношении, однако не являются непосредственными собственными чертами коммунизма. Это нетрудно понять, если просмотреть приведённый перечень и сопоставить его с тем, что многие названные меры частично, а то и полностью реализованы буржуазией некоторых стран Европы, которые могут жить за счёт жизненных сил прочего человечества.

«Бебелевскому» подходу подмены теоретической проблематики коммунизма любой необходимой, но частной инструментализацией мы должны противопоставить подход, который размещает в основе научного коммунизма практический синтез системы прикладных наук точно так же, как сам научный коммунизм является таким теоретическим синтезом. С теоретической стороны это означает необходимость не просто отбрасывания проблематики инструментализации, фрагментарный взгляд на которую характерен для утопических фракций. Также речь не идёт о том, чтобы углубляться в какую-либо конкретную форму этой вещественной инструментализации как фактора закрепления коммунизма, изначально не формируемого вещественным способом. Речь идёт о необходимости теоретического понимания того, что такое вещественная инструментализация коммунизма. Это должно быть не эмпирическое, а теоретическое понимание в смысле связности и схватывания острой противоречивости. Ибо, как известно, научный коммунизм был выработан в ходе абстрагирования от конкретной рецептуры утопических школ, но также никогда не сводился до рецептурного сборника, основанного на совмещении результатов наиболее развитых технических дисциплин. Эта роль инструментализации, как думается, должна быть теоретически понята в связи с такой категорией как «формы общения» или «формы циркуляции» — die Verkehrsformen11, которая совершенно неизвестна в большинстве славянских стран, но которая играла важную роль для обозначения сферы взаимного влияния базисных и надстроечных явления при основании материалистической теории коммунизма. Исходя из этого, нужно признать стихийным подход к конкретной рецептуре, демонстрируемый в работе «Что такое коммунизм?», где в одном из абзацев указана важность конкретной рецептуры с несколькими очевидными примерами. Вопрос рецептуры не выносится полностью за пределы теоретического определения коммунизма. Вопросы конкретной рецептуры, разумеется, должны преимущественно оставляться за рамками разбора. Но вопрос сущности какой-либо рецептуры (электротехнической, агрономической, педагогической, кибернетической, психологический …) для формирования теоретических определений коммунизма должен рассматриваться совершенно ясно с тех пор, как теоретически установлено, что перед осуществлением теоретического исследования нужно быть сытым и выспавшимся обитателем помещения. Первое и важнейшее теоретическое требование тех людей, которых мне приходится представлять, является одновременно требованием чисто практическим. Время для участия в теоретической работе можно только вырвать в противодействии большинству тенденций капиталистического быта. Вопрос коммунистической инструментализации, таким образом, для большинства представителей практического коммунизма сводится к явному теоретическому продолжению хорошо известной чувственной достоверности постоянной борьбы с мелкими и крупными препятствиями на пути постижения истины революционного преобразования общества. Эта чувственная достоверность нашей погруженности в вынужденные формы деятельности как довлеющий факт является основой теоретического понимания всякой интрументализации коммунизма. Эта погруженность столь велика и столь навязчива, что многие товарищи стремятся хотя бы в сфере теории не иметь ее своим предметом12. Это ошибочное представление. Если произведение «Что такое коммунизм?» привлечёт новых сторонников этого практического направления, то вопрос об инструментализации коммунизма будет первым, но таким, что способы его решения даже не намечены и не обозначены. Ведь принципы инструментализации хотя бы своей, но, в первую очередь общей деятельности неизбежно становятся важнейшей практической проблемой для всякого сторонника практического материализма. Увы, что такое инструментализация вообще (в отрыве от конкретных предложений Макаренко, Глушкова, Канарского, Крупской и многих других), в работе «Что такое коммунизм?» не пояснены.

Работа «Что такое коммунизм?» подаётся как популярная, как работа, которая впервые раскрывает некоторый умственный подход к сложнейшей проблематике общественного развития, исходящего из наличных условий экономической подавленности. Это порождает два связанных риска. Первый риск состоит в том, что рецензируемое произведение может действительно стать популярным, и тогда его недоговорённости рискуют стать чем-то более серьёзным. Так, Юлиан Бачинский13, начитавшийся избранных политических популяризаций за авторством Энгельса, приобрёл очень специфическое представление о материалистической диалектике и основах социалистической политики. Всякое произведение, рассчитанное на то, чтобы стать популярным, должно поэтому вызывать неудобство у подобных «бачинских». Это успешнее всего можно сделать двумя дополняющими способами. Во-первых, раскрытием острой диалектики предмета рассмотрения, то есть того, как он превращается в свою противоположность. И, во-вторых, раскрытием механизма написания самого произведения так, чтобы он был ясен читателю. Самыми удачными диалектическими находками Бачинский, увы, не был обязан своим сознательным тренировкам на материале истории мышления. Видно, что украинский политический мыслитель чаще всего не знал, что делать с обнаруженными остро-диалектическими ситуациями в политике. В какой-то мере здесь можно усмотреть недоработку Энгельса, который рассчитывал на чтение со стороны хорошо организованных с политической и самообразовательной стороны немецких рабочих. В этом случае, наученные критикой партийной литературы, рабочие Германии в большинстве своём были достаточно развиты, чтобы Энгельс «сообщал им их собственные выводы, развитые чуть дальше доступного им практического чутья». Но когда популярная работа пишется для слабо подготовленной публики, то ограничиваться заявлением адекватных сложившейся конъюнктуре положений нельзя. Это другой жанр, чем «Манифест коммунистической партии» или «брюссельская программа», которые считаются образцовыми политическими изложениями для того, чтобы начать углубляться в умственную историю формирования подобных документов. Но если в популярном жанре описываются лишь сами теоретические основания коммунизма с добавлением о применении их к некоторым отраслям, то это явное повторение недоработки Бебеля. За Энгельсом может прийти Бачинский, а за спиной Бебеля ожидал своего времени Эберт. Лекарство против популяризации, которая не раскрывает своей основы, существует, хотя оно и не очень известно. В российской социалистической литературе первых лет её существования был один автор популярных очерков, который считал своей обязанностью передавать читателям некоторые критические воззрения во всей полноте способов их формирования. Судя по приобретённому им международному умственному влиянию от Хорватии до Латвии и от Варшавы до Иркутска это был отличный пример передачи воззрений вместе со способом их формирования. Звали этого автора Николай Чернышевский.

Выводы⚓︎

Работа «Что такое коммунизм?» в российской политической литературе впервые за десятилетия обращается к титульному вопросу. Это обращение по умственной силе безусловно превосходит все аналогичные попытки последней четверти века в балтийских и славянских странах. Также, судя по всему, оно может превосходить аналогичные произведения немецкой политической литературы14 но, в любом случае, не стоит ниже их.

Две важнейших проблемы работы «Что такое коммунизм?» были предопределены беспрецедентной широтой и необычной глубиной разработки темы. Во-первых, были в основном обойдены специальные проблемы промышленности как материальной и духовной основы коммунистических общественных преобразований. В продолжение этого искажения, во-вторых, теоретического освещения не получила проблема формирования самого понятия коммунизма, тесно связанная с абстрагированием от конкретных общественных инструментов в пользу результата, содержащегося в новых формах общения.

Работа «Что такое коммунизм?» безусловно заслуживает усилий на разбор относительно качественных автоматических переводов. Каждый прочитавший её может получить достоверное представление о коммунизме в той мере, в какой вообще какое-либо представление может претендовать на достоверность. В рецензируемой работе безусловно верно задано направление на поиск феноменов, действительно связанных с коммунизмом. Близка к исчерпывающей трактовка таких важнейших вопросов как вопрос собственности и вопрос основания общественных отношений (на свободной деятельности людей).

Глубокое понимание часто проникает даже в трактовку довольно простых эмпирических обобщений:

«Заметим, что там, где есть реальная, а не только формальная общественная собственность, исчезает почва для того, чтобы пытаться присвоить себе часть общественных ресурсов, или наоборот разбазаривать их, небрежно к ним относиться как к «ничьим». При формальном обобществлении требуется внешнее регулирование хотя бы в форме моральной сознательности (на самом деле в виде закона и системы принуждения, обеспечивающей его исполнение) в отношении к средствам, предмету и продуктам труда, исключающее подобные вещи. При реальном обобществлении потребность в таком регулировании отпадает постольку, поскольку культура в отношении к средствам производства становится простым условием их использования».

Работу «Что такое коммунизм?» можно рекомендовать для прочтения всякому, что желает стать рациональным сторонником или рациональным противником коммунистических концепций. Как теоретическое произведение, происходящее из России, работа «Что такое коммунизм?» служит исключительно обнадёживающим признаком, показывающим, что в теоретической области уже есть желающие продолжать дело Чернышевского и Ленина, чего не было в России уже долгие годы. Даже больше, появление рецензируемой работы показывает, что уже есть люди, в которых можно узнать серьёзных и критических, то есть добросовестных продолжателей той самой теоретической линии. Линии, важнейшей для последующих практических успехов реального переустройства всего общества.

Примечания⚓︎

Метафизик

«В какую высь меня взнесло!

Людишек на земле я вижу еле-еле.

Вот-вот коснусь небес! Всех выше в самом деле

Моё на свете ремесло!» -

Так кровельщик, на башне стоя,

Провозгласил. Так крошка-исполин,

Ганс-метафизик, мнит в своём покое

За книгой. Крошка-исполин,

Та башня, с высоты, которой ты взираешь,

На чем и из чего воздвигнута, ты знаешь?

Как ты туда попал? И эта крутизна

На что, как не затем, чтоб вниз глядеть, нужна?

Der Metaphysiker

«Wie tief liegt unter mir die Welt,

Kaum seh ich noch die Menschlein unten wallen!

Wie trägt mich meine Kunst, die Höchste unter allen,

So nahe an des Himmels Zelt!»

So ruft von seines Thurmes Dache

Der Schieferdecker, so der kleine große Mann

Hans Metaphysikus in seinem Schreibgemache.

Sag an, du kleiner großer Mann,

Der Thurm, von dem dein Blick so vornehm niederschauet,

Wovon ist er — worauf ist er erbauet?

Wie kamst du selbst hinauf, — und seine kahlen Höhn,

Wozu sind sie dir nütz, als in das Thal zu sehn?

  1. Приход товарищей, поступивших в университеты в 2019 году, нейтрализовал сокращение численности нашего социалистического самообразования. Но тенденция прошлых лет к устойчивому росту, видимо, уже не действует. ↩

  2. Stowarzyszenie marksistów polskich — польская организация в сфере теоретического коммунизма, восстановлена в 2016 г. после длительного застоя. ↩

  3. Совет экономической взаимопомощи — хозяйственное объединение периода народной демократии, существовало с конца 1940‑х годов до 1990 года — Ред. ↩

  4. Имеется ввиду тот самый героический медик Богданов, который безуспешно старался придерживаться большевистской линии в политике, а в теоретической области был одним из оппонентов Ленина в полемике, отражённой в книге «Материализм и эмпириокритицизм» (1909) ↩

  5. Прикладная логика противопоставляется общей логике под которой подразумевают логику мышления вообще, взятого в его связи с действительностью. Прикладная логика в таком случае это раскрытие внутренних механизмов отдельной научной отрасли с применением инструментария материалистической диалектики. В явной форме как «прикладные логики» сейчас сформированы политическая экономия, психология и эстетика, см. ниже — Ред. ↩

  6. Поэтому такая первая категория есть сама по себе весьма содержательным итогом развития научной отрасли — Авт. ↩

  7. Приводившийся здесь термин «резиґнація» (аналогичный созвучному польскому) в украинском языке является исключительно книжным, он не встречается в живой речи. Поскольку в языке заимствования смысл лексемы всегда уже, чем в языке источника, нужно заметить, что названный термин в украинском языке полностью лишён административного и бытового значения, типичного для польского оригинала и встречающегося в речи лемков. ↩

  8. Ближайший бытовой аналог термина «резиґнація» — «байдужість» (у Канарского эти значения разделены) требует точно такого же управления словами — Пер. В польском языке форма управления rezygnacja z czego — Пер. ↩

  9. «Таким образом, мы здесь указываем не просто на идеальную деятельность, а на промышленное материальное производство, и на тенденции и потенции, заключённые в нём уже при капитализме, которые при снятии барьеров в виде частной собственности на средства производства могут развиться в коммунизм, составив как чисто технологическую, так и коллективно-организационную, воспитывающую, создающую нового человека, базу для него» ↩

  10. A. Bebel, Kobieta i socjalizm, Kraków, 1907 ↩

  11. По этому поводу см. статью Категория «die Verkehrsformen» и практический материализм ↩

  12. Крайний случай, к счастью, не применимый к рецензируемой работе, можно найти у Фридриха Шиллера в стихотворении «Метафизик», которое любил Марек Семек, написавший специальную книгу о Шиллере. ↩

  13. Юлиану Бачинскому и разбору взглядов этого украинского политического мыслителя была посвящена специальная серия статей, имеющаяся в российском переводе и в косвенном переводе на украинский язык, поскольку серия была рассчитана на читателя из России. Полное оглавление см. в начале http://propaganda-journal.net/10309.html ↩

  14. Библиографический поиск в немецкоязычной литературе был неполным — Ред. ↩