Перейти к содержанию

Ильенков Э. Психологические этюды⚓︎

Ильенков Э. Идеальное и реальность.1960—1979, 2018, с. 262—293

Психология. Наука о порождении и функционировании субъективного образа реальности в деятельности индивидов — животных и человека.

Субъективный образ как мера осуществляющейся деятельности в предмете и с предметом.

(«Мера» тут — а не «мерка» — это логическая категория, в которой объединены понятия качественной и количественной определенности предмета, противостоящего субъекту как предмет его активных манипуляций.)

Психология и всестороннее развитие человека⚓︎

До сих пор очень живучими остаются представления о психологии как о науке, занимающейся «внутренней жизнью» (внутренней жизнедеятельностью) человеческого индивида — безразлично, под каким титулом она фигурирует — под титулом «души» или «мозга», «высшей нервной деятельности». Или же — «сознания» как такового.

Сюда же примыкает понятие «духовной деятельности» или «духовного труда» («производства») в его противоположности «материальной деятельности», «материальному (физическому) труду», в связи с чем старая декартовская иллюзия воспроизводится уже в терминах «марксистского» миропонимания и увековечивается уже от имени марксизма.

Между тем именно классики марксизма настаивали на том, что пресловутая противоположность «души и тела» (идеального и материального) имеет всецело историческое происхождение и практически снимается только с исчезновением разделения труда (которое Маркс вслед за утопистами-социалистами выразительно именует в «Капитале» — а вовсе не в ранних рукописях — «рассечением человека»1), — а теоретически снята в диалектико-материалистическом понимании человека, как организма, у коего есть не только «голова», но и «руки», и органы членораздельной речи.

«Психология», как наука о процессах, происходящих только «в голове», и игнорирующая работу «рук» (чтобы затем изобразить их работу как вторичное образование, как чисто «исполнительскую» функцию, как работу «опредмечивания духа»), имеет в своей основе это самое «рассечение человека», в результате которого «голова» (в любом ее толковании) оказывается «органом № 1», т. е. ведущим все остальное развитие органом, определяющим все направление прогресса. В начале (уже у древних греков) поэтому специфически-человеческой деятельностью и стал казаться только «духовный» труд — труд управления, труд планирования, — т. е. только деятельность людей, командующих чужими руками. Раб же рассматривался как «говорящее орудие», предполагающее чужую (командующую и планирующую работу рук) голову.

«Говорение» тут выступало как «средний член» между головой и руками. И оно действительно выступает как таковой средний член, замыкающий голову одного с руками другого, и разница между идеализмом и материализмом состоит в том, чтó считать первым и ведущим органом — голову или же руки…

Схема Энгельса, четко прописанная в «Роли труда», однозначна: ведущий орган — рука, затем связанная с нею речь, и уж затем «голова».

Тут прямая антитеза, по странности не замечаемая многими философами и психологами от марксизма, — и именно антитеза гегелевскому идеализму, суть коего в обратной схеме: сначала события, протекающие «в голове», непосредственно выражающиеся в речи, а уж затем — работа руки, которая трактуется уже тут как «орудие орудий», т. е. как чисто исполнительный орган.

А работа головы — как планирующе-командующий фактор, как «душа», определяемая тем же Аристотелем (и Гегель повторяет его формулу) как форма форм, — как «образ образов», как «гештальт всех гештальтов», как «чистая универсальность», — как бесконечное множество всех возможных форм, как парадоксальный «каталог всех каталогов», включающий в свой реестр «сам себя».

(Этот взгляд имеет и физиологический вариант. И. П. Павлов: «голова» в конце концов исследует сама себя; этот вариант повторяется ныне всеми кибернетиками и кажется «материализмом».)

Впрочем, понимание «головы» (мозга) как органа психической деятельности («души») принадлежит именно Декарту. Мозг именно у него стал рассматриваться как живое орудие (как «орган») души, т. е. принципиально отличного от него самого «начала», «субъекта», «Я», а остальное тело — как чистая машина, как исполнитель. Отсюда и неразрешимая «психофизи(ологи)ческая проблема»: как соединяются две изначально противопоставленные друг другу половинки — «сознание и мозг», «мозг и сознание». Между тем как уже у Спинозы вопрос поставлен наоборот: как «разъединяется» в самом себе «мыслящее тело», и в чем природа этого «раздваивания», этого процесса, в результате которого одно и то же предстает перед самим собою как два принципиально разных предмета — как «бестелесная душа» и «бездушное тело», — т. е. как две одинаково ложных абстракции.

Операция оказывается столь же неразрешимой, сколь и ее прямой физический аналог — попытка пришить обратно к телу голову гильотинированного человека. Оживить Луи XVI или Робеспьера не смог бы не только доктор Гильотен, но даже и сам …

Спиноза поэтому и сказал: не надо отрезать голову от тела, — тогда вам не придется решать неразрешимую задачу. Надо с самого начала рассматривать «голову» как часть, как орган живого целого, человека как частички природного целого, а не как «орган души».

Тем не менее и Гегель начинает рассматривать человека начиная с «головы» и с того, что в ней происходит. А «язык», как орган головы, оказывается у него ближайшим органом «опредмечивания».

Руки же, связанные с «внешней работой», появляются как третий орган, — в то время как именно он — первый, а мозг — «третий».

Правда, Гегель тут колеблется, и потому не решается отдать предпочтение ни «языку», ни «рукам». Но «голове» по отношению к рукам он явно придает значение того органа, через который в тело привходит «дух». То же у Фихте: «руки» освобождаются от всех «материальных функций» и «повисают вдоль тела без дела», «чтобы лишь дожидаться повелений разумной воли».

«Иенская реальфилософия» начинается (как и «Феноменология духа») явно с рассмотрения работы «головы». Гегель рассматривает ее работу, работу «головы», как бы (т. е. в абстракции) отсеченной от остального тела, — и просыпающийся «в голове» дух делает себя своим собственным предметом как слово, с помощью языка.

У Гегеля «рука» вступает, собственно, в дело (появляется в ходе его «дедукции») лишь там, где говорящая голова уже сделала свое дело, и руке остается «воплотить» продукт чистой деятельности говорящей головы — в таком естественно-природном материале, как камень или железо, дерево или бронза, — чисто исполнительская функция.

Именно тут Энгельс сию схему и переворачивает. Работа руки задает схемы, которые в «голове» реализуются как схемы работы мозга (и языка): «интериоризация». Тогда как в любом идеалистическом построении речь начинается с «экстериоризации», с опредмечивания идеальной схемы во внешнем материале, с «овеществления» чистой мысли.

* * *

Человек (= человеческая личность) при рождении, конечно, находится на нулевой отметке своего человеческого развития. Но это, однако, и не tabula rasa в смысле Локка или Гельвеция, ибо этот образ заключает в себе представление о чем-то всецело пассивном, рецептивном, и потому вызывает нарекания и даже раздражение. И если прибегать к образу, то человека правильнее всего уподобить реке, как то прекрасно сделал Р. Роллан в «Жан-Кристофе», — субстанции бесформенной, неоформленной, текучей, могущей принимать любую форму, но с самого начала движущейся, стремящейся, и собственным движением создающей свое собственное русло, вбирающей в себя сотни и тысячи притоков и «самовозрастающей»2 за их счет до тех пор, пока не раскроет свое устье в простор мирового океана.

Где-то в лесу, под камнями, пробился к свету родник, источник, ключ, побежал, извиваясь, ручеек. Куда? Зачем? Вперед, вниз по склону, повинуясь одному-единственному закону — закону всемирного тяготения. Уткнулся в преграду, в препятствие — обогнул. Не хватило сил обежать — остановился, образуя лужицу, озерцо, болотце. Накопил силенок — прорвал плотину, побежал дальше, встретился с таким же ручейком, слился с ним, и понесся поток удвоенной силы. Вперед, всё вперед, до конца пути.

И какому бы тонкому химическому анализу вы ни подвергли воду источника, вам никогда не предсказать на основе его результатов траекторию начинающейся с него реки. В воде — в «субстанции» потока — эта биография, траектория не предначертана, не записана заранее, «априори», как выразился бы философ старой школы. И именно поэтому «записана» любая, предусмотрена «траектория вообще», и только.

Так и с человеческой определенностью родившейся человеческой индивидуальности, будущей личности. В ней, как таковой, в ее «субстанции», в ее теле, ее будущая жизненная траектория предустановлена так же мало, и ее рисунок, если он и «запрограммирован» где-нибудь, то отнюдь не внутри нее. Такова уж пресловутая «природа человека», «сущность человека», его «субстанция» — то самое «общее», что сохраняется во всех своих бесконечных видоизменениях, во всех своих «модусах», но никогда не может быть наблюдаемо, — и тут уж начинается отличие от воды: «как таковая», как наряду и рядом со своими собственными видоизменене… [Продолжение отсутствует]

* * *

«Интериоризация». Этот термин достаточно хорошо обозначает противоположность представлению о «внешней деятельности» как об «обнаружении», как о «внешнем проявлении» некоего отличного от него начала, т. е. «психического» вообще.

Поэтому-то гегелевская схема и начинает с акта обнаружения (опредмечивания, овеществления) изначально затаившегося в человеке «внутреннего», которое и «выражает себя» в таких-то и таких-то артикуляциях, в таких-то и таких-то действиях-операциях руки, а само по себе остается невидимым, хотя и «существующим» до этих движений, совершающихся в органах тела — в руке, языке и мозге.

Вот это-то духовное «начало», использующее органы человеческого тела как органы своего «воплощения», своего телесного пресуществления, и есть суть идеализма как такового. Оно-то именуется тут «Духом».

* * *

Голова: совокупность нейродинамических структур, ничего более она с точки зрения физиологии и не представляет. «Функции», которые она выполняет, двояки: процессы внутри тела, и процессы внутри той ниши, где тело живет и действует. Психика — сумма функций второго рода, и ничего более.

* * *

Парадоксы вообще неразрешимы, когда рефлектируют по поводу сложившегося цикла (а любой конкретный процесс — цикл). Яйцо или курица? Стоимость или капитал?

Парадокс исчезает сразу же, как только вопрос ставится как вопрос о возникновении такого цикла. Конечно, яйцо. Конечно, стоимость. Ибо яйца несли и рептилии, из коих произошли все птицы, в том числе и куры. Ибо стоимость была везде, где был обмен продуктами. То же и с деятельностью — психикой. Конечно, в начале — деятельность (жизне-). Конечно же, жизнедеятельность амебы лишена всякой психики. Конечно же, жизнедеятельность насекомого заключает в себе лишь едва уловимые намеки на «психику» (поведение в непредусмотренных условиях).

И конечно же, у собаки «психики» в составе ее жизнедеятельности больше, чем у крысы, а у обезьяны — чем у собаки.

Острее всего «парадокс» и выступает в человеке. Развитый человек, взятый как данное, конечно же — циклическая конкретность. А вот младенец — нет. Ни одной встроенной схемы психики тут нет, и все эти схемы образуются в ходе действия, вначале — вынужденного, затем — «произвольного». Хотя бы прямохождение, не говоря уж о более сложных видах «деятельности», требующей психики (в данном случае — воли), то бишь соответствующих нейродинамических органов. А умеющий ходить уже в усилии воли для этого не нуждается. Она передана автоматике и стала такой же естественной («рефлекторной»), как и акт заглатывания попавшей в рот пищи…

Отсюда — все так называемое «подсознание»; это — автоматизированное сознательно-волевое усилие. У человека в его составе ничего иного нет.

* * *

Вся человеческая психика — индивидуализированная культура, та часть ее, которая по случаю досталась данному индивиду. Отсюда и связь всей проблемы с проблемой разделения труда (рассечения человека). Тут, а не в батищевской болтовне3, «гуманитаризация» психологии, как науки о развитии личности, а не профессионала.

* * *

Дело не в том, чтобы болтать о «священности» индивида, а в том, что действительно сделать каждого индивида всесторонне развитой личностью и, тем самым, объективно (для всех, а не только для него самого) высшей ценностью. Чтобы каждый был для общества — для других, для всех — таким же «ценным», каким до сих пор являлись лишь немногие избранные — такие, как Моцарт и Эйнштейн, как Кант и Пушкин.

* * *

А «психика» есть процесс, существующий лишь в момент его протекания, его актуального — а не потенциального — движения.

Что упущено: не подчеркнуто, что «психика» есть процесс, осуществляемый особым образом организованным телом, — а не некоторая фиксированная организация, — и существует именно в момент протекания этого процесса.

Поэтому только — пока ее представляют себе (точнее, стараются представить и не могут) как «вещь», как застывшую структуру, — так и оказываются перед тупиком картезианского дуализма. Тогда выбирай: либо «душа» = мозгу, либо она = идеальной схеме того мира, с которым имеет дело человек, или особое, отличное от мозга «управляющее» им активное начало, вселяющееся в него «извне».

* * *

Может ли существовать деятельность без психики? — Это, де, одно из недиалектических решений парадокса, состоящего в том, что «деятельность предполагает психику, а психика предполагает деятельность». Поэтому — что от чего зависит, что первое, что второе?

Мой ответ был: деятельность возможна без психики, добавив, что ребенок совершает действия (т. е. уже включен в деятельность), но сам психикой еще не обладает, психическую деятельность осуществляет мать (педагог).

Мало — надо было больше про то, что любой парадокс разрешается разрывом такого «порочного» цикла (люди сначала должны есть, пить одеваться, а потом уж рефлектировать).

* * *

Весь парадокс-то и возникает от того, что наступил разрыв между работой «головы» и работой «рук», наступило перевертывание, благодаря которому не внешняя деятельность руки, а «внутренняя» деятельность головы (мозга) стала казаться ведущей и определяющей все остальное, и дело стало выглядеть так, будто руки только «экстериоризируют» продукты работы головы.

* * *

«Что сначала — „внешняя деятельность“ или „внутренняя деятельность“»? Категорически — внешняя. Ибо отсюда и новая альтернатива: то ли схемы внешней деятельности есть продукты «экстериоризации» деятельности «внутренней», то ли наоборот?

Гегель тут был хитрее, когда говорил, что в работе руки «внутреннее» не «проявляется, а существует», и ушел хитрым ходом от необходимости сделать вывод в пользу материализма; простым ходом — он рядом, а затем и над работой руки поставил все же деятельность головы с принадлежащим этой голове «языком».

Таким образом вербальная деятельность — ничем не отличаясь от работы руки, непосредственно оформляющей глину-камень, поскольку с помощью языка «голова» производит артикулированные колебания воздуха, через их посредство изменяя «состояния другой головы», — и становится ведущей, а «рука» — лишь исполнительным органом.

Процесс «изменения» другого субъекта оказывается первичным по отношению к процессу изменения субъектом внешней материи и потом подчиняется прежде всего схемам «внутрисубъектной» действительности — она-то и получает титул «объективного духа». Это лишь псевдоним коллективного духа двух субъектов, общающихся друг с другом и составляющих «как бы одно тело».

А «схемы объективного духа» — это лишь осознанные схемы организации коллективного тела человечества, задаваемые прежде всего экономической (материальной, внешней) организацией системы общественных отношений, кои, как таковые, независимы ни от какого духа и тем самым — ни от какой «психики».

«Objektive Gedankenformen4» — объективные мыслительные формы, формы мышления = формы внешней действительности, как ее прообраза.

* * *

Ни на секунду нельзя упускать из виду, что «психическая деятельность» по своей основной функции обеспечивает внешнюю (а не «внутреннюю») деятельность организма. Не пищеварение, а хотя бы акт поиска пищи.

* * *

Вопрос Брушлинского5 следует переформулировать так: возможна ли организованная внешняя деятельность без организованной «внутренней деятельности»? Тогда ответ материалиста однозначен — да. Вообще надо высмеять манеру некоторых психологов уходить в план таких категорий, как эти, — в план чисто логических определений.

«Внутреннее» и «внешнее»⚓︎

Если речь идет о проблеме психики, то что есть «внешнее», а что — «внутреннее»?

Для А. Б.6 «внутреннее» — это анатомо-физиологическая структура единичного человеческого тела, органического тела особи. Морфологически закрепленные (через гены переданные) безусловные рефлексы. Короче, все, что пространственно находится «внутри тела» индивида — под его кожей, под его черепной крышкой.

А «внешнее» — это «все остальное».

В том числе и такое же органическое тело другой особи, всех других особей.

Уже тут получается трагическая неувязка, полное перепутывание границ между «внешним» и «внутренним»…

Пусть А. В. скажет мне: я, Ильенков, с моим мозгом — что это, по его мудрой классификации, «внешнее» или «внутреннее»?

Со своей стороны я скажу категорически: А. В. и его мозг с его условными и безусловными рефлексами для меня есть чисто внешняя действительность.

Если же А. В. не хочет становиться на зыбкую почву солипсизма, то он будет должен сказать, что «внутренним» является морфология и физиология мозга всех людей, включая и его, и мой, и мозг Пиаже, и мозг Гегеля, и т. д. и т. д.

А раз так, то вы уже никакими фокусами не спасете автономию отдельного человеческого мозга. Или же впадете в самую вульгарную робинзонаду, типа кондильяковской. И со всеми ее наивностями.

Начиная с той наивности, что будете рассматривать «внутреннее» как некоторый пассивный член «взаимодействия», а «внешнюю среду», включая всех других людей (это хорошенько себе заметьте!), — как активно действующее существо. Декартовская схема.

А если мое «Я» рассматривается не как пассивный приемник «внешних воздействий», но как активно действующее существо, то от выдуманной вами схемы не остается и следа.

Поучительнейший разговор с А. Б. Коганом, 25.XII.75⚓︎

На институт А. Б.7 возложили (кто?) задачку — «роботы», «искусственный интеллект».

— А как я могу строить искусственный, не зная, что такое естественный?

И очень острая реакция на определение (на понимание) Спинозы, — понять «интеллект» как функцию передвижения организма во внешнем пространстве заполненном вещами, передвижения, сообразующегося с «формой и расположением других вещей (с геометрией внешнего мира), а не с заранее данной формой и особым расположением частей (органов) собственного тела».

А это сразу столкнуло с ЭВМщиками, которые в понимании «интеллекта» исходят из работы в знаках и со знаками, из коей никакого перехода к геометрической форме вещей (и к траектории движения по ней) нет и быть не может. Но сие прекрасно понимал Декарт.

А обратный переход — от «формы (траектории) передвижения в пространстве к действиям в плане знаков — есть. Если знаки расставляются, как это делает ГАИ, по трассе, предупреждая действия. Но это — Спиноза.

ЭВМщики же уподобляются, шутит тут А. Б., работникам ГАИ, решившим расставить знаки в Каракумах…

(Этот образ как-то коррелирует с его экспериментами в лабиринте: стоит поставить стрелку на роковом повороте, как задача решается сразу. Но это для человека, — для крысы знак не значит ничего, ее передвижение можно сориентировать только непосредственно-биохимическим сигналом, а никак не предметом, имеющим чисто символическое значение, не предметом, «не имеющим ничего общего с его собственным значением»).

У Когана идея — бесполезно отыскивать спец-код «зрительного» образа. Нужно исследование работы мозга, обеспечивающей зрительно-двигательный образ геометрии внешнего мира. То есть «субстратом» образа являются не специальные отделы мозга, «декодирующие» зрительные ощущения, а нечто иное — по меньшей мере работа нервной системы в целом, объединяющей в себе и рецептивные, и двигательно-моторные функции.

Отсюда — начинать надо с «моделирования» функции активного передвижения «мыслящего тела» вдоль геометрии вещей, преграждающих путь к предмету органической нужды…

Однако и тут наивность (от кибернетики): деятельность опознавания состоит, де, в особом акте сопоставления эталона и актуального восприятия.

Я: такого акта нет, ибо «мозг» хранит не образ (как «состояние»), а способ построения образа, — и потому акт сводится к действию, непосредственно промеряющему геометрию предмета.

— Совпадение формы действия с формой вещи (траектории движения по предмету — с геометрической формой вещи). «Совпадение» — не двух заранее и независимо от этой деятельности данных «состояний», а траектории — с внешними условиями ее осуществления. В акте «узнавания» происходит не сравнение двух состояний (нервной системы), а активное согласовывание действий тела (не «мозга»!) с условиями возможности этих действий.

То есть в плане сопоставления не двух «кодов» (это прекрасно сделала бы ЭВМ), а формы (контура, траектории) действия — разумеется, внешнего — с формой внешней вещи, предмета действия, с его геометрией.

(Одна и та же форма, только один раз данная актуально-симультанно в пространстве, а другой раз — через передвижение — развернутой во времени.)

Это — рецидив кибернетической наивности, ибо, конечно, образ внешней вещи и образ предмета потребности не сопоставляются так, как картинка — с оригиналом, ибо нет двух «образов», а есть лишь один, и именно — объективно дозволенный (формой вещей) способ активного действия в пространстве, согласующийся одновременно с актом удовлетворения потребности, в составе коей (потребности) никакого состава действий не записано…

(Сеченов! — по тексту Леонтьева8.)

То есть сопоставление это возможно только в плане внешнего действия, иначе — в плане геометрии внешнего пространства, определяющего на все 100% — а не на 90! — рисунок внешнего действия (будь то реального передвижения или же только движения глаза, коррелированного с реальным передвижением).

Тут-то и должно выступить во всей его остроте противопоставление образа и схемы (Кант, Фихте, Шеллинг). Схема — это сукцессивно (во времени) развернутый способ построения траектории, в коем никак не указаны заранее подробности (особенности) его реализации. И схема превращается в образ именно в ходе ее реализации.

Поэтому-то «треугольник» в виде схемы и является одновременно и остроугольным, и тупоугольным, и прямоугольным, но в виде образа он никак не может быть и тем и другим одновременно. Эту «спецификацию», этот акт обособления всеобщего, осуществляет только внешнее действие, и сопоставление «внутреннего и внешнего» осуществляет поэтому именно и только сам акт превращения схемы в образ, движения — в продукт.

«Сопротивление» материала — фихтевский Anstoss, противотолчок, препятствие, заставляющее скорректировать ход (рисунок) внешнего действия по схеме, и образ — как результат коррекции схемы геометрией внешних условий ее осуществления. Ежели схема без сопротивления осуществлена в главном — это для организма «чувствуется» как удовлетворение, как согласие. Если внешние условия «корректируют» схему настолько, что от нее не остается ничего, то неудовлетворенность растет, витальная энергия действия увеличивается, расширяется диапазон метаний, «проб и ошибок», — пока не натолкнется на предмет, удовлетворяющий запросам схемы, пока не произойдет превращение схемы (способа действий) в образ, т. е. в актуально свершившееся действие, сообразное и ей, и форме предмета…

* * *

К. Маркс: «Если бы товары обладали даром слова, они сказали бы: наша потребительная стоимость, может быть, интересует людей. Нас, как вещей, она не касается. Но что касается нашей вещественной природы, так это стоимость. Наше собственное обращение в качестве вещей-товаров служит тому лучшим доказательством. Мы относимся друг к другу лишь как меновые стоимости» (Капитал, т. I, с. 89).

* * *

А если бы даром слова обладали собаки из павловской «Башни молчания»9…

— Скажи, что такое «условный рефлекс»? — спрашивает новенькая опытную. — Очень просто, — отвечает та, — видишь, сидят два болвана? Так вот, как только вспыхнет эта лампочка, они сразу же вскочат и принесут нам поесть.

Да, с точки зрения собаки дело выглядит именно так, и анекдот обнажает точно такое же «перевертывание» действительного отношения между психикой и физиологией, какое имеет место в мире товарных отношений между «стоимостью» и «потребительной стоимостью».

Поставим вопрос прямо: либо психика есть форма проявления физиологии, либо — наоборот — физиология есть форма проявления психики?

Что одно без другого не существует — это само собой очевидно, как и то, что одно может существовать только через другое — как другое.

(Либо психическая деятельность осуществляется в форме высшей нервной деятельности, либо высшая нервная деятельность «проявляется» в виде «психической деятельности».

Либо в виде «психических связей» обнаруживаются нервные связи, либо наоборот, в виде нервных связей — связи психического порядка.

Иначе, чтó тут «причина», а что — «следствие»? Что тут «сущность», а что — лишь «форма ее проявления»?)

А может быть, именно так и нельзя ставить вопрос? Может быть, и то и другое суть две формы обнаружения чего-то третьего?

Не тут ли спинозистский выход из картезианского тупика?

Т. е. внешняя предметная жизнедеятельность организма «внутри» организма осуществляется как высшая нервная деятельность, и никак иначе, а «психическая деятельность» становится просто лишним названием для нее. А еще точнее — для прижизненно обретаемых форм высшей нервной деятельности, для системы условных рефлексов.

Тогда это — «интериоризированная внешняя деятельность», совокупность схем внешней деятельности, спущенная на уровень автоматизма.

Ведь под черепом (под кожей) действительно ничего, кроме сложнейшей совокупности нервных связей, искать нечего, ибо там кроме нее ничего и нет — никакой особой непространственной структуры. То, что происходит внутри организма (человека), на 100% есть монополия физиологии, в частности, физиологии высшей нервной деятельности.

Потому-то и устанавливается совершенно неестественная (противоестественная) связь между мясом и… лампочкой. Связь, в природе нигде и никогда не устанавливающаяся, и тут установленная исключительно с той целью физиологом, чтобы получился желаемый им результат.

Собственно, эксперимент доказывает совсем другое, а именно: между «безусловным раздражителем» и тем «сигналом», который вызывает тот же самый эффект, что и сигнализируемый им «безусловный раздражитель» — предмет биохимически встроенной в организм потребности, — никакой связи нет. Ни внутри организма, ни в среде. Именно поэтому связь между тем и другим никак заранее — ни в среде, ни в теле — не запрограммирована. Именно поэтому связь может быть установлена абсолютно любая — чисто произвольно, без всякой физиологической или «средовой» логики; и потому связь мяса и лампочки — это дело произвола, «свободы воли», т. е. «психики» в ее субъективно-идеалистическом, интроспекционистском толковании…

Реально же эта связь всегда объективно обусловлена естественной связью между «мясом» и неразрывно с этим мясом связанными «признаками», — а «психика» и есть факт установления этой объективной связи между «мясом» и его собственными «признаками».

Иначе, между врожденным компонентом нервного механизма деятельности (активности) организма и прижизненно устанавливающейся связью этого механизма — с прижизненно формирующимся же механизмом никакой физиологически предзаданной связи нет.

Между биохимически встроенной схемой действия организма и той схемой его внешнего действия, которая устанавливается прижизненно (формируется прижизненно), никакой физиологической связи нет; и поэтому тут может спокойно возникнуть самая нелепая, произвольная связь, вроде связи «вкуса мяса» с «вспышкой лампочки».

Связь, которую только пожелает установить свободная воля экспериментатора…

Связь мяса — со вспышкой лампочки. С красным квадратом. С синим кругом. С длинным звонком. С коротким звонком. С дерганием за хвост. С «Боже царя храни». С чем угодно — с произвольно совмещенными в одном пространстве в одно время «объектами», с объектами, единственная связь между коими — акт свободной воли физиолога, т. е. «психика» в ее субъективно-идеалистической, в интроспекционистской версии…

«Психика», вынесенная вовне и выступающая как «свободная воля» экспериментатора, как активная причина того, что установились такие-то и такие-то физиологические связи, и тут определяющее начало…

Да, тут, по-видимому, и лежит разгадка так называемой «павловской психологии»…

Психика тут вообще не исследуется, она «исследует» физиологию, производную от нее самой, — те нейродинамические механизмы, которые она сама же и формирует.

Психика Павлова, а не психика собаки, ибо последняя отключена условиями эксперимента вместе с «самопроизвольным движением» тела собаки, неподвижно привязанной к станку.

Психика собаки, реально формирующая именно такие-то и такие-то «нервные связи», наличествует там, где собака в естественных условиях ищет-рыщет предмет биохимически встроенной в ее тело «потребности», и в этом поиске натыкается на естественно связанные с этим абстрактным предметом его конкретные характеристики, там, где впервые устанавливается морфофизиологически не встроенная связь.

В естественных условиях эта связь отнюдь не произвольна, как в «башне молчания», где «свободная воля» И. П. Павлова — высший закон. Там она объективно задана как связь между теми компонентами предмета потребности, которые запрограммированы, и теми, которые запрограммированы не нейрофизиологически, а только в составе внешнего предмета, в предмете, как в конкретности.

Биохимически запрограммирован не предмет потребности, а его крайне абстрактный «признак»: мясо — скажем, А.

С каким событием внешнего мира этот признак свяжется в нейродинамической схеме собаки? — Отнюдь не с любым, а только с теми, которые вне тела собаки естественно — нерасторжимыми узами — связаны с А. Поэтому «несвободная воля» собаки и выступает как активная причина, завязывающая такие-то и такие-то нервные механизмы, связи внутри ее собственного тела.

«Психика» и по Павлову начинается только там, где появляется первая условная связь. Там, где налицо лишь безусловная, никакой «психики» нет и по Павлову, есть лишь прямое срабатывание нейрофизиологии при непосредственном химическом контакте с пищей. Запах пищи — явление того же порядка, тут связь тоже безусловна, это та же самая химическая связь, заранее встроенная в тело собаки.

Другое дело — зрительный и слуховой «раздражители», — тут он, собственно, и фиксирует наличие «психики» в своем понимании, — там, где устанавливается связь, заранее не встроенная, а возникающая заново, прижизненно.

«Психической деятельностью» Павлов и называет «бесконечно сложные, как бы хаотические, постоянно вновь и вновь образующиеся за время индивидуального существования, а затем снова исчезающие, находящиеся в беспрестанных колебаниях, реакции высшего животного на бесчисленные и вечно движущееся влияния окружающего мира, короче — то, что обыкновенно называется психической деятельностью»10.

Позиция Л. С. Выготского в пересказе А. Р. Лурия⚓︎

Психология во всем мире фактически раскололась на две фракции — на «объяснительную» (физиологическую, «павловскую») и на «описательную», феноменологическую. Одна оказывается в силах показать механизмы простейших «реакций» или «поведенческих актов», но пасует перед высшими проявлениями психики человека, а другая лишь рассказывает о них, но считает невозможным их «научное объяснение».

Выход из кризиса Выготский увидел в том, чтобы отказаться от обеих концепций — по-иному сформулировать предмет исследования, увидеть то «одушевленное тело», изучение коего и даст возможность понять («объяснить») психику, выявить законы протекания всех самых сложных психических процессов.

Тезис Выготского был таков: чтобы понять «внутренние» психические процессы, протекающие в человеке, надо решительно выйти за пределы органического тела человека и искать разгадку тайны в системе исторически сложившихся общественных отношений этого тела «со средой».

Выготский любил повторять: тот, кто надеется найти источник высших психических функций внутри индивидуального организма, впадает в ту же ошибку, что и обезьяна, старающаяся обнаружить телесность своего изображения в зеркале позади этого зеркала.

Не «внутри» мозга или души отдельного индивида, не в пространстве, ограниченном кожным покровом его тела, а внутри другого тела протекают высшие психические процессы; в теле, построенном из знаков, слов, орудий труда и тел других индивидов, связанных между собою социальными взаимоотношениями, таится разгадка тайн, волнующих психологов, т. е. науку, исследующую «тайну души».

Телом «души» является не организм индивида (тем более — не «мозг»), а реальное тело человека, как социального существа. Организм индивида — лишь «кусочек», лишь орган (один из органов) этого реального тела человека, по отношению к которому орудия труда (включая орудия духовного труда — слова языка, символы, знаки и пр.) являются такими же неотъемлемыми от него органами, как «естественные» (руки, глаза, уши и прочее). И только исследуя тело человека со всеми его искусственными органами, мы исследуем реальное тело человека, а не тело особи вида homo sapiens, которое само по себе (an sich) является человеческим телом столь же мало, сколь и кусок кремня, используемый человеком в качестве скребка, отбойника или топора…

А вот рука, держащая кусок кремня, представляет собой сложный орган человеческого тела. Человеческий орган — это непременно удлиненный природный орган — удлиненный частями из камня, дерева, металла, пластмасс и прочего, — тело цивилизации, его неорганическое тело; а то, что называют издавна «душой», — это форма целого человеческого тела, а вовсе не той его частички, которую составляет его организм, биологически врожденная ему организация. Там не «душа», там лишь «кусочек».

«Мозг», в котором резонно видеть «орган управления» человеческим телом, управляет ведь не только движениями пальцев или гортани, но и через них — как через всего-навсего «опосредующие звенья» — всеми другими органами человеческого тела: движением машин, механизмов, включая социальные механизмы, образуемые из тел других индивидов, движением тела культуры — того огромного тела, «живым органом» коего является биологическое тело особи.

Не «индивид» как таковой является — вопреки Адаму Шаффу11 — «исходным пунктом марксистского понимания истории», а индивиды, объединенные в исторически-сложившуюся систему их взаимных отношений, и притом — отношений, опосредованных через созданные, создаваемые и воссоздаваемые ими вещи.

И в самой органике индивидуального тела человеческим является далеко не все, а лишь то, что «опосредовано» отношениями этой системы, — лишь то в ней, что является одновременно и условием и следствием функционирования действительного (оно же — «истинное») тела человека, реального человеческого тела.

Реальное тело особи не может существовать как человеческое тело, если у него ампутированы все органы его человеческого отношения к миру других людей и вещей; оно либо «отрастит» себе отрезанные органы, либо прекратит свое существование в качестве человеческого тела.

Поэтому Робинзон обрабатывает поле, делает топор, строит хижину, а затем и лодку, т. е. предмет, вновь устанавливающий его реальную связь с другими людьми той же культуры; он осуществляет как бы регенерацию ампутированных органов своего собственного человеческого тела.

Вспомнить тут и американский научно-фантастический фильм про Марс, где разрушено все неорганическое тело цивилизации, и среди его руин — жалкие человекоподобные существа, не понимающие ни книг, которые сохранились среди развалин, ни смысла тех кусочков этого тела, и живущие поэтому в мире «понятных» для них чисто биологических нужд и их предметов.

«Человеческим» в составе самого органического тела индивида оказывается лишь то, что «положено» в нем другим телом, — лишь тот «мимолетный узор», который выткан в ткани мозга «миллионами сверкающих челноков»12.

Книга Г. Г. Фурта о Пиаже («Интеллект и познание»).⚓︎

Франкфурт-на-Майне: Суркамп, 197213

Предисловие самого Пиаже. Он расхваливает Фурта за то, что его труд выходит за рамки психологии в строгом смысле, но в то же время не пренебрегает ее интересами. Фурт «очень точно раскрывает мои теоретические позиции, чтобы лучше объяснить психологические проблемы». На деле я никогда не излагал свои психологические исследования, не говоря уже о том, что они сами к тому вынуждают, не устанавливая постоянно тех междисциплинарных связей, которые естествознание (современное) все больше и больше (а ныне больше, чем ранее) устанавливает внутри себя и с другими науками. Особенно в случае психологии развития и познавательных функций выявляются связи с биологией, с одной стороны, и с дисциплинами, которые учат чему-либо в отношении природы и эволюции мыслительных способностей, с другой; в особенности выступают связи с теорией познания и ее имманентные отношения с историей наук и логики (и логикой?).

* * *

Короче, биологические исследования приводят к следующим трем фундаментальным понятиям. (1) Организация внутренних структур, которыми ассимилируется среда, (2) (принадлежащие к развитию фенотипа) эпигенетические конструкции, которые возникают через неразложимые интеракции (взаимодействия?) со средой, и (3) постоянные саморегуляции, или эквилибрации, которые обеспечивают механизмы этих конструкций.

По-видимому, развитие интеллекта нельзя объяснить без обращения к этим трем основным понятиям. Поэтому для меня остается загадкой, почему же эти три понятия не вызывают интереса у типичных теорий обучения…

Изначальные (die am Anfang stehenden) структуры суть всеобщие поведенческие координации, которые образуют источник позднейших логических и операциональных структур. Все же (indes) в этих координациях не заложена никакая преформация или предетерминация логики, поскольку требуется длительный период конструирования, ведущий от этого ограниченного источника к полноте конечных структур. Непрерывность этого конструирования покоится на бесконечной серии «рефлективных абстракций». Впрочем, это конструирование следует правилам отчасти внутренней детерминации. «Операции» образуют конечное понятие этих саморегуляций. Следовательно, имеется центральный фактор эквилибрации, который безусловно требуется для объяснения развития.

Уже этого достаточно, чтобы установить, что (почему) развитие никак не может быть сведено к простому итогу, последствию эмпирических обретений.

(В глоссарии «Эквилибрация» расшифрована так: «Внутренний регулятивный фактор биологической организации; он обнаруживается во всех проявлениях жизни, особенно отчетливо в развитии интеллекта, интеллект развертывает вовне (macht explizit) организацию имманентных регуляций. Как процесс, эквилибрация есть регулятивный фактор, связующий друг с другом эволюцию и развитие; как состояние (как равновесие), это есть каждый раз новый баланс активных компенсаций» — стр. 363).

Эпистемология.

«Когда экспериментально-психологическим исследованиям подвергаются подопытные персоны известного интеллектуального уровня (взрослые или дети), то довольно легко разделить чисто психологические проблемы функций от эпистемологических проблем значимости или субъект-объектных отношений. Если же, как в нашем случае, исследование имеет целью понять и объяснить, каким образом из элементарных форм познания возникают высшие уровни (ступени) интеллекта и научного мышления, то сталкиваются с классической проблемой теории познания — как возможно научное познание?

Вместо того, чтобы заниматься этой проблемой в абстрактной форме или с помощью спекулятивных методов, мы попытались объяснить процесс познания через его своеобразное развитие. Философы порой говорят, что мы занимаемся тут двумя разными проблемами; но они забывают, что завершенной науки нет, и что всякое познание находится на стадии изменения и потому — развития. Психологи должны рассматривать теоретико-познавательные проблемы как законные проблемы своих устремлений (поисков), не предполагая заранее какое-либо из возможных решений. Роль экспериментального исследования познавательного развития именно в том и состоит, чтобы выяснить, является ли то или другое определенное решение соответствующим или нет.

Это всецело эмпирический вопрос, и, стало быть, проблема психологического исследования, выводятся ли логические операции прежде всего из языка или же из всеобщих поведенческих координаций. Это всецело эмпирический вопрос, возникают ли такие координации независимо от всякого чувственного опыта или же постепенно конструируются посредством интеракций между субъектом и объектом. Это всецело эмпирический вопрос, разграничены ли на всех ступенях аналитические и синтетические суждения, или же между ними имеются переходные формы.

Иными словами, Фурт выходит за пределы сугубо психологических проблем в план биологии и теории познания. И, как нам кажется, с задачей справляется блестяще. Он бесспорно разъяснил следующие темы: вопрос об оперативном познании, об ассимиляции и аккомодации, о символах и фигуративных репрезентациях и, в особенности, об отношении между развитием путем эквилибрации и развитием посредством обучения» (стр. 19 Предисловия Пиаже).

А дальше — Введение самого Фурта.

«Что такое интеллект?» — этот вопрос ставится с тех самых пор, как индивиды начали размышлять над своим собственным существованием. Он ставился в различных формах и с различных точек зрения. Одни философы рассматривали интеллект как одну из двух основных способностей рациональной души, второй из коих они считали волю; другие сосредоточивали свое внимание на природе познавательной способности.

Всмотримся в некоторые проблемы: «Откуда возникают всеобщие идеи или универсально-значимые понятия?»; «различны ли человеческие познавательные способности от познавательных способностей животных?»; «приобретаются ли связанные с интеллектом познавательные способности тем же самым путем, каким научаются каким-либо особым навыкам или фактам»; «не есть ли интеллект прежде всего дело памяти?». Уже тот факт, что мы своим интеллектом пользуемся, дает хотя бы частичный ответ на эти и подобные вопросы.

Может быть, эмпирическая наука не в состоянии дать ответы на эти вопросы. Не берется ли она за философские проблемы, которые посильны только философам? И не есть ли наши собственные, имплицитно даваемые ответы на эти вопросы просто рефлекс (отсвет) наших собственных философских позиций? На этот последний вопрос приходится ответить, не раздумывая, положительно в самом широком смысле. Кто-то из нас может запротестовать против подсовывания философских позиций. Мы хотим заверить, что наше толкование интеллекта не имеет ничего общего с философским, и что мы, кроме того, рассматриваем философские вопросы как бессмысленные. Как бы там ни было, если мы вглядимся еще раз в эти вопросы, то они покажутся сами по себе никакими не философскими. Эти теоретические проблемы, как и все другие, суть важнейшие проблемы эмпирической науки. Мы могли бы даже задаться вопросом, а почему вообще вопросы о человеческих познавательных способностях следует рассматривать как достояние философии?

Да, мол, когда-то ими занималась философия. Ну, так долго люди думали, что земля плоская. Мало ли что было.

А с некоторых пор старые философские спекуляции утратили свою власть над нашими представлениями и перекочевали в учебники по истории философии. Дарвин и Фрейд нас, де, окончательно освободили.

Фрейд, де, открыл непрерывность между по видимости разными формами поведения внутри одной и той же личности. Он понял, что поведение взрослого имеет глубокие корни в жизни раннего детства. Что ценности, мотивы и желания взрослого могут быть прослежены через непрерывную серию вплоть до ранних реакций малыша на среду. Понимание эмоциональной сферы, де, революционизировано. А вот воззрения на интеллект удивительным образом избегают модификаций.

(Детей, де, перестали рассматривать как необразованных взрослых, естественные реакции которых следует уничтожить средствами взрослой дисциплины, тюрьмы стали превращаться из мест простого наказания в места реабилитации, а эмоциональные страдания стали находить просвещенное понимание, если даже их не всегда удается исцелить или смягчить. Это, де, все влияния Фрейда).

Конечно, можно согласиться с тем, что мотивационный аспект наиболее важен, поскольку мотивация связана непосредственно с динамическим источником поведения, и к тому же это наиболее темная сфера, в которой важнее прежде всего разобраться. Фрейдизм, конечно, показал, что интеллект управляется подсознанием, и стало быть есть ограниченный аспект человеческой жизни, — но это не дает оснований думать, что он вообще не важен и не нуждается в новом критическом исследовании, что им можно пренебречь. Конечно, остается опасность принять традиционные воззрения и поверхностный интроспективный опыт за очевидное. Но все же интеллект является фактом, и его плод — ясное познание и понимание, и все мы имеем известный критерий этого. Отсюда и возникает представление, будто мы легко можем понять, что такое интеллект и как он функционирует. Наверное, поэтому мы и не задаемся всерьез вопросом о природе интеллекта — ответы представляются готовыми без особых размышлений.

А вот Пиаже уже полвека занимается этим вопросом и считает его законным. Его взгляд на интеллект не менее революционен, чем взгляд Фрейда на мотивацию, поскольку он решительно отбросил вековые дистинкции и дефиниции, сковывавшие наши представления об интеллекте и препятствовавшие критическому рассмотрению его биологической природы.

Фрейд, де, бесповоротно упразднил представление о том, что сознание — привилегированная движущая сила поведения. Сделало это нас менее гуманными? Напротив, мы поняли, что в силах что-то сделать.

Революционность Пиаже заключается в том, что он изъял познание и интеллект из сферы философских гипотез и спекуляций и поставил их в связь с естественной, биологической жизнью. Такие попытки предпринимались и раньше, но некоторые решающие проблемы там предполагались самоочевидными и тем самым разрешенными.

Так, например, Пиаже, исследуя развитие пространственных понятий (представлений), отбросил обе альтернативных гипотезы, согласно одной из коих пространственные отношения молчаливо признаются детерминированными всецело объективно, а согласно второй, что пространственные категории врождены. Пиаже открыл, что индивидуум конструирует пространственные понятия в соответствии с мерой развития своего интеллекта.

«Объективные» конструкции, которые мы привыкли помещать (вкладывать) в окружающий нас мир, для него идентичны со структурами интеллекта. Он рассматривает все, что мы обычно связываем с объективной, стабильной реальностью, — как восприятие, тождество, пространственные координаты, объективное время или причинность, — в качестве конструкций и активных живых операций…

Поэтому, де, надо ожидать революции в школьном образовании, если учитель примет теорему Пиаже, согласно коей познание есть операция, которая сама конструирует свой предмет.

Противоположная же гипотеза, согласно которой объективно дан неизменный предмет, а наше познание просто воспринимает в себя то, что ему дано извне, покоится на иллюзии интроспективной очевидности, хотя основана вовсе не на ней. И требуется напряжение мысли, чтобы узреть очевидность такого необычного воззрения. Но ведь думали же люди раньше — основываясь именно на очевидности, — что земля покоится…

Теоретические позиции Пиаже часто понимаются плохо, его ценят больше как экспериментатора, а чисто теоретические аспекты его сочинений, лежащие в основе всех его наблюдений и экспериментов, многим кажутся лишними нагромождениями трудных словечек.

«У читателя может легко возникнуть впечатление, будто Пиаже использует мудреные слова и ненужный философский жаргон только для того чтобы сказать то же самое, что и все другие специалисты» (стр. 27).

(Это, конечно, верное впечатление: все эти «эквилибрации», «аккомодации», «интернализации» и пр. такое впечатление создают…)

Фурт заявляет претензию «противопоставить ключевые понятия теории Пиаже традиционным гипотезам относительно природы интеллекта», чтобы показать, что эта теория есть «революция, направленная против философских воззрений — как против тех, которые излагаются в форме философического мудрствования, так и против тех, которые скорее имплицитно содержатся в образе механистически понимаемой научности. В то время как известные исследователи поведения (бихевиористы) вообще отпихивают вопрос о природе интеллекта ради научной строгости («чистоты») и удовлетворяются поверхностными замерами, Пиаже попытался поставить этот вопрос как эмпирическую проблему, которая подлежит исследованию тем же самым способом, что и биологические явления.

Что такое интеллект? Где находится источник познания?

Это поистине фундаментальные проблемы, и если они имеют также явно теоретический характер, то ни в коем случае не становятся от этого проблемами философскими. Наоборот если наше понимание интеллектуальных процессов претендует на научность, то мы обязаны их ставить и обстоятельно на них отвечать.

(Что верно, то верно. Не может претендовать на научность такая «психология», которая избегает определения своих фундаментальных понятий — таких как интеллект, сознание, воля, психика вообще, самосознание, познание и пр. и т. п. Ведь это не значит, что она вообще их не касается, что она исследует какой-то иной предмет, в разговорах о котором эти термины вообще не нужны и могут рассматриваться как мешающий словесный хлам. Нет, такая «психология» просто старается подсунуть — но жульнически, незаметно для читателя — свое, специфически ей присущее понимание как раз этих категорий, но разворачивает его «имплицитно», и этот «имплицитный» смысл всегда можно анализом выявить. И в ста случаях из ста оказывается, что под видом отсечения «философских» понятий вообще в этой «психологии» совершенно некритически используются как раз те скверные, модные философские понятия, которых — когда их выявишь — устыдятся сами оперирующие ими «психологи». Отсекаются не философские понятия, а продуманные философские понятия, чтобы вместо них использовать рыхлые и расплывчатые представления, позволяющие оперировать с собой как бог на душу положит — на одной странице так, на другой — эдак, либо настолько устаревшие, что их стыдно «эксплицировать»…)

Так, бихевиористы вовсю используют понятие «интеллект» — и, разумеется, в своем, специально-бихевиористском, смысле, — когда производят замеры «IQ», «тесты на интеллектуальность», и даже выражают степень развития этого «интеллекта» цифирями, но нигде не хотят ясно объяснить, что же именно они под этим словом разумеют.

Замеряют они «нечто» на первый взгляд неопределенное, но на самом-то деле предполагают вполне определенное толкование этого словечка. «Что такое интеллект? — То, количество чего замеряется IQ…»

Это — то же самое, что в политэкономии, где тоже «отсекли» понятие стоимости, «замеряют» и «исчисляют», не объясняя, что́ они замеряют…

«Это вполне обычно — конструировать модели, в которых фигурируют количества „капитала“ без того, чтобы давать хоть малейшие указания на то, количествами чего они должны быть. И как обыкновенно обходят проблему определения практического содержания понятия „полезности“ тем, что рисуют диаграмму, так же точно уклоняются от изложения смысла (выражения) „количество капитала“ путем перевода на язык алгебры. К есть капитал. Дельта К есть инвестиция. А что такое К? Капитал, само собой понятно. Это должно иметь смысл, и таким путем мы хотим продвигать анализ вперед, а не терзаться вместе с каверзными педантами, жаждущими знать то, что имеется в виду» (Робинсон, «Экономические доктрины». Мюнхен, 1965, стр. 85)14.

Джоан Робинсон разоблачает парадоксальную ситуацию в современной политэкономии, которая, с одной стороны, развивает сложнейшие математические методы, чтобы высчитывать изменения цен и денежных сумм, а с другой стороны, совершенно разучилась размышлять о том, что собственно может составлять предмет этих вычислений. Но если оставаться в рамках способа мышления Джоан Робинсон, то вопрос, обращенный ею к современной политэкономии — «количество чего?» — с ее же собственной точки зрения должен быть охарактеризован как «метафизический»; ведь это как раз та постановка проблемы, которая ставит перед вопросом о генезисе «сверхприродного свойства» стоимости или, другими словами, о «субстанции» стоимости, составлявшим предмет размышлений Маркса. Позитивистская манера элиминировать качественные аспекты проблемы — «Деньги и процентные ставки оказываются, как и товар, и покупательная сила, едва только мы попытаемся их зафиксировать, неуловимыми понятиями» (там же, стр. 109), — соответствует тому пресловутому формализму, в адрес которого Д. Робинсон говорит следующее: «Современные представители неоклассической экономии спасаются в сферу непрерывно усложняющихся математических манипуляций и всегда сердятся, когда сталкиваются с вопросом о предполагаемом содержании этих манипуляций» (там же, стр. 156).

Тут то же самое — измеряют «количество интеллекта», но на вопрос — количество чего именно вы пытаетесь замерять? — ответа предпочитают не давать. Это, мол, каждому «интуитивно ясно», хотя строго и точно определить, видимо, невозможно…

Это откровенно жульнический прием, позволяющий совершенно произвольно подсовывать в термин «интеллект» тот смысл, который такому «психологу» в данном случае заблагорассудилось «иметь в виду». А «иметь в виду» тут можно все, что угодно, — весь спектр фантазий относительно «интеллекта»: от представления о количестве бессмертного и бестелесного духа до грубо-физиологического его толкования.

Пиаже, разумеется, на две головы выше этих психологов-жуликов, поскольку он все же не считает этот вопрос «бессмысленным», хотя тоже всячески уклоняется от попыток сколько-нибудь ясно разъяснить, а что же все-таки — хотя бы для начала — надо иметь в виду под этим словом, — хотя бы для того, чтобы начерно и предварительно очертить круг фактов, о которых должна идти речь, — чтобы читатель мог «иметь в виду» тот же самый круг фактов, что и он, а не относил бы рассуждения Пиаже к фактам совсем другого рода и тем самым не впадал бы в превратное представление о смысле сказанных им слов…

Тут тоже встает каверзный вопрос о «субстанции» интеллекта, и на этот вопрос Пиаже все же считает возможным ответить определенно: это — биологическая организация живого тела человека, а интеллект — «определенная функциональная характеристика» этой организации. Это — организм человека, рассматриваемый в аспекте тех «операций» (или действий, актов), которые сей организм осуществляет.

А если попросить поближе определить эту «определенность» подлежащей рассмотрению «функции»?

— Деятельность конструирования тех образов, которые в интроспекции выступают как образы «внешней среды», как образы «объектов», хотя таковыми и не являются, а только представляются, будучи «на самом деле» лишь внутренними состояниями организма, схемами операций, им осуществляемыми…

Примечания⚓︎

  1. Маркс цитирует Д. Уркарта: «Рассечение человека называется казнью… Рассечение труда есть убийство народа» (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 376). Дэвид Уркарт — британский дипломат, затем консервативный политик и публицист. Маркс называл его «совершенейшим маньяком», однако печатал в его газетах свои статьи. ↩

  2. «Душе присуща самовозрастающая мера (logos)» (Гераклит, DK 115, пер. А. В. Лебедева) ↩

  3. Батищев Генрих Степанович (1932 — 1990), советский философ, начинал как ученик и последователь Ильенкова; во второй половине 60‑х перешел на позиции «гуманистически» ориентированной философской антропологии. ↩

  4. Выражение из первой главы «Капитала» Маркса (см. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 86). ↩

  5. Брушлинский Андрей Владимирович (1933 — 2002), психолог, ученик С. Л. Рубинштейна, впоследствии — директор Института психологии РАН, член нескольких Академий наук. ↩

  6. Так Ильенков называл А. Б. Когана, с которым вел полемику. См. ниже: «Поучительнейший разговор с А. Б. Коганом, 25.12.75». В дальнейшем, однако, Ильенков трижды пишет «А. В.». Возможно, причиной тому послужило одинаковое произношение латинской буквы «B» и русской «Б». ↩

  7. Коган Александр Борисович (1912 — 1989), нейрофизиолог с мировым именем, лауреат премий имени Павлова и Сеченова, с 1971 года возглавлял НИИ нейрокибернетики в Ростове-на-Дону. Полемизируя с Ильенковым, Коган доказывал возможность построения кибернетической модели человека, со всеми присущими ему «психическими явлениями» (О «тайнах черного ящика» //За советскую науку, 13 июня 1964, с. 4). ↩

  8. «„Голод способен поднять животное на ноги, способен придать поискам более или менее страстный характер, но в нем нет никаких элементов, чтобы направить движение в ту или другую сторону и видоизменять его сообразно требованиям местности и случайностям встреч“, — писал И. М. Сеченов» (Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политическая литература, 1977, с. 87). ↩

  9. Каменная лаборатория, с толстыми стенами и рвом по периметру, построенная по заказу И. П. Павлова для экспериментов с условными рефлексами у собак. Герметичные камеры должны были обеспечить чистоту экспериментов, исключив главную помеху для выработки условных рефлексов — безусловный «исследовательский рефлекс», или рефлекс «что такое?», в терминологии Павлова. ↩

  10. Павлов И. П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. М.: Наука, 1973, с. 166. Цитата уточнена, курсив принадлежит Ильенкову ↩

  11. Шафф Адам (1913 — 2006), польский марксист, официальный идеолог Польской объединенной рабочей партии, впоследствии был исключен из нее за ревизионизм. Шафф скрещивал марксизм с логической семантикой А. Тарского и экзистенциализмом в духе Ж. П. Сартра. Ильенков полемизировал с его трактовкой сущности человека и концепцией элитарного социализма. См.: О «сущности человека» и «гуманизме» в понимании Адама Шаффа (О книге А. Шаффа «Марксизм и человеческий индивид»)» //Ильенков Э. В. Философия и культура. М.: Политиздат, 1991, с. 170 — 199. Кроме того, в архиве Ильенкова имеется отдельная папка с конспектами (на немецком) и набросками статьи о Шаффе. ↩

  12. «Мозг — это чудесный ткацкий станок, на котором миллионы сверкающих челноков ткут мимолетный узор, непрестанно меняющийся, но всегда полный значения» (Ч. Шеррингтон). ↩

  13. Furth, Hans G. Intelligenz und Erkennen: die Grundlagen der genetischen Erkenntnistheorie Piagets. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1972. ↩

  14. Robinson, Joan. Doktrinen der Wirtschaftswissenschaft: eine Auseinandersetzung mit ihren Grundgedanken und Ideologien. München: C. H. Beck, 1965, s. 85. ↩