Перейти к содержанию

Ильенков Э. Проблема идеального⚓︎

Ильенков Э. Идеальное и реальность.1960—1979, 2018, с. 85—98

В чем же заключается проблема, заслуживающая быть заново рассматриваемой в наши дни — в дни века кибернетики и телемеханики, века ядерной энергии и полетов в космическое пространство? Есть ли тут вообще проблема, то бишь трудность, которую необходимо решать и решить? Есть ли тут давление некоторой общезначимой потребности, заставляющей ум тянуться к перу, а перо — к бумаге, — и не ради праздного любопытства, издавна влекущего смертных в эмпиреи высокоторжественных категорий, в парадиз «абсолютного», «вечного», «идеального» и «безусловного», а ради удовлетворения потребностей вполне реальных, земных и обусловленных всей совокупностью современных обстоятельств? Еще иначе: стоит ли тратить время — и вещественного представителя всемогущего времени, деньги, — на размышления об «идеальном», об этом как бы и вовсе не существующем предмете? Не лучше ли обратить энергию своего ума на рассмотрение вещей поактуальней, на разрешение проблем поочевиднее и побольнее? Разве мало таких вокруг? — Вопрос, например, о том, как избавить человечество от угрозы тотальной войны и обеспечить ему мирное и спокойное существование. Или о том, как повысить производительность труда в сельском хозяйстве; как погармоничнее сбалансировать статьи плана развития народного хозяйства; как для этой цели мобилизовать всемогущего духа математики; как поручить ему, вселив его в машину, тяжкий труд исчисления оптимальных вариантов народнохозяйственного баланса; как, наконец, найти разумную меру сочетания материальных и моральных стимулов труда? Проблемы острые, актуальные, ни у кого не вызывающие сомнений и всем понятные, — садись и решай, зная, что твой труд вольется в труд твоей республики, что важность темы в случае чего оправдает даже неудачу, а в случае удачи вознаградит признательностью и заслуженной славой…

Относительно проблемы «идеального» такой непосредственной уверенности в ее актуальности и важности для людей как будто бы нет. Ибо нет, как будто, той трудности, в которую вновь и вновь упирается живая жизнь в ее разнообразных непредвиденных поворотах и, тем самым, побуждает голову ломать, ночами не спать, думать и думать в поисках выхода, думать до тех пор, пока не забрезжит ясное и математически четкое решение. С идеальным как будто бы все ясно. Оно вторично по сравнению с материальным; оно и есть не что иное, как «материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней»1; оно существует как некоторое производное от реальной материальной жизни Вселенной и человека; оно, будучи «вторичным», все же исполняет в драме жизни некоторую активную — иногда положительную, а иногда и отрицательную — роль, то бишь оказывает обратное воздействие на породившую его реальную основу, иногда ускоряя, иногда замедляя течение прогресса — смотря по тому, насколько точно оно отражает реальные тенденции и закономерности развития истории, чем вполне объясняется то внимание, которое ему оказывают постоянно самые трезвые и чуждые поэзии политики. Это каждый знает со школьной скамьи, и все это абсолютно верно — настолько верно, что давно вошло в состав аксиоматических начал научно-материалистического мировоззрения и в состав сознания каждого претендующего на интеллигентность человека, и уж подавно — каждого человека с дипломом о высшем образовании. Адресуя книгу о проблеме «идеального» именно такому человеку, мы рискуем вызвать у него снисходительную улыбку, означающую подозрение на тот счет, что ему предлагают еще один вариант литературной обработки той самой суммы премудрости, которую он давно усвоил в школе или на занятиях вечернего университета марксизма-ленинизма, — то есть книгу, может быть, и полезную для новичков, но малоинтересную для зрелого мужа, поскольку речь в ней пойдет лишь об изложении уже давно решенной (и наукой, и на науке воспитанным читателем) проблемы. Проблемы, которая сто или двести лет назад, может быть, и была проблемой, то есть мучила своей таинственной парадоксальностью умы высокого ранга, но с некоторых пор получила ясное решение, перестала составлять «проблему», теоретическую трудность, и если и сохраняется, то исключительно как проблема литературного изложения уже известного и познанного. Убеждение, согласно которому теоретической проблемы тут давным-давно нет, что проблема эта когда-то существовала, но затем была решена без остатка и потому составляет нынче лишь предмет забот школьных наставников, повторяющих для молодежи необходимые, но для взрослых людей — уже набившие оскомину зады и аксиомы, распространено достаточно широко.

Существует и другое предубеждение, стоящее на пути серьезного разговора про «идеальное», — на первый взгляд обратное, но на деле глубоко родственное вышеописанному. Заключается оно в том, что проблема «идеального», как и все проблемы подобного рода, это — псевдопроблема, неверно поставленный вопрос, который именно по этой причине не только не был разрешен ни в одной философской системе, но и не может быть разрешенным до тех самых пор, пока в нем будут видеть вопрос, подлежащий теоретическому рассмотрению, и не поймут, что все споры и разногласия по поводу «идеального» (а потому и по поводу отношения «идеального» к «реальному» и «материальному»), вот уже столетия сотрясающие воздух философских аудиторий, — это всего-навсего наказание за грех неоднозначного словоупотребления, последствие того обстоятельства, что разные люди и партии в философии употребляют термин «идеальное» в разных смыслах и значениях, а потом наивно принимают пустой спор из-за слов за высокоученую дискуссию о вымышленных «реалиях», якобы кроющихся за этими словами… Само собой понятно, в этом случае спор и решаться должен как спор из-за слов, как спор из-за определений-дефиниций, то есть в чисто семантической плоскости, и единственно разумное его решение должно состоять в установлении совершенно однозначного, точно оговоренного и строго соблюдаемого — «экзактного и прецизного»2 — употребления соответствующих терминов, — в полюбовном соглашении (в «конвенции») относительно того смысла и значения, в которых надлежит впредь и навеки эти термины в составе научно-философского языка употреблять. Проблема, таким образом, благополучно сводится к вопросу о границах употребления слов, точнее, терминов в составе «языка науки». Когда такое полюбовное соглашение будет учреждено и зафиксировано-узаконено раз и навсегда специальным словарем, исчезнет, как дым, и самáя глубокая причина пререканий, исчезнет самая возможность выдавать спор из-за слов за спор о соответствующих этим словам категориях фактов.

А то ведь до сих пор философы только потому и не могли прийти к однозначно-научному выводу, что одни и те же факты (один и тот же круг, один и тот же род, одну и ту же категорию фактов, одинаково всеми нормальными людьми воспринимаемых) в одном случае называли термином «идеальное», а в другом случае, исходя из другого определения этого словечка, — прямо противоположным ему термином «реальное», «материальное», «действительное». Таким образом и происходила та роковая для философов аберрация, вследствие которой чисто схоластический спор о смысле терминов начинал им казаться глубоко содержательным спором о существе обозначаемых этими терминами фактов, принимая такую форму: можно или нельзя данный факт (факт данного рода, типа, вида или сорта) подводить под рубрику «идеальных» фактов и тем самым строго отграничивать его от фактов противоположного — «реального» или «материального» — ряда, чтобы затем расследовать отношение между тем и другим? В прямой словесно выраженной форме спор о значении исходных терминов и принимал в их глазах вид спора о существе «самих фактов», принимал такой извращенно-перевернутый вид: «идеален», или же, наоборот, «материален» («реален») данный, одинаково всеми чувственно-воспринимаемый, факт?

Решение любого такого спора, достигаемое средствами «семантического» его просветления, сводится, естественно, к выяснению того смысла, в котором каждый из спорящих употребляет словечки «идеальное» и «материальное». Если т. п.едпочитаешь одну дефиницию «идеального», то данный факт ты вправе называть «идеальным», а если тебе эта дефиниция не нравится и тебе кажется более резонной другая, то тот же самый факт ты обязан именовать (т. е. «определять» в системе языка науки) уже не как «идеальный», а как «материальный», как «реальный». Иначе говоря, вопрос о том, «подводится» или «не подводится» тот или иной единичный чувственно-воспринимаемый факт под категорию «идеального», решается единственно в зависимости от того, какой именно смысл ты вкладываешь заранее в термин «идеальное», какие «признаки» отнесения факта к этой категории ты указываешь в ее — категории — дефиниции… Поэтому все споры подобного рода всегда были, есть и будут всего-навсего спорами об определениях терминов, и ни в коем случае не могут пониматься как дискуссии о существе самих фактов, о том, как они существуют и взаимно соотносятся друг с другом «вне языка», «вне дефиниции», вне словесно оформленного сознания…

Исходя из такого — на первый взгляд очень здравого и трезвого — представления о вековечных философских баталиях, о «подлинном» предмете старинной войны между двумя лагерями в философии, сторонники весьма влиятельного в XX веке течения, «неопозитивизма», сделали для себя и для широкой читающей публики вывод: проблема «идеального» (и, тем самым, проблема отношения «идеального» к материальному, ибо если у понятия нет его строго очерченного противопонятия, то оно и само по себе лишается какого бы то ни были смысла, сливаясь с понятием «всё» — всё на свете, без каких бы то ни было различий) есть типичнейшая псевдопроблема, проблема «определения», проблема словоупотребления, т. е. чистой воды филологическая, и ни в коем случае не философско-теоретическая, задача. Задача, как таковая, и подлежащая разрешению не теоретическими, а практически-лингвистическими методами и путями — методом «анализа языка» и, после выявления с его помощью «разных значений», конвенционального учреждения раз и навсегда «одного и того же значения», исключающего отныне и навеки самую возможность философско-теоретических дискуссий по поводу «идеального» и его отношения к «материальному» (к «реальному», к «действительно существующему», к объективной реальности, как она живет и здравствует до ее выражения в «языке науки» и независимо от самого существования этого «языка» с его внутренними коллизиями и несогласованностями, с его ритуально узаконенными и противоборствующими «значениями»).

«Идеальное» и «материальное», согласно установкам неопозитивистского решения, сохраняются в качестве словечек-терминов, означающих два разных «модуса языка», два лишь лингвистически противоположных способа речевого выражения любого «внеязыкового факта», то есть любого единичного чувственно воспринимаемого явления на земле и на небе, — два совершенно равноправных литературных стиля языкового оформления «одного и того же», в каждом из которых любой факт может быть выражен так же хорошо, как и в другом… Соответственно этому, «раздвоение» философов и философских школ на два противоборствующих лагеря — на «материалистов» и «идеалистов» — представляет собою лишь поляризацию их на людей, предпочитающих высказывать «одно и то же» в «разных модусах языка». Содержание — состав теоретических концепций — остается в обоих случаях инвариантным и посему легко и без ущерба для сути дела подвергается «переводу» с языка одного модуса на язык другого модуса.

Философско-теоретическая «проблема» решается тут в итоге таким образом: любой единичный чувственно воспринимаемый людьми факт в природе, в истории и в составе духовной культуры одинаково правомерно рассматривать и выражать в языке науки и в ряду «идеальных», и в ряду «материальных» явлений, — одинаково законно и правильно подводить и под ту, и под прямо противоположную ей (лингвистически) категорию. Одинаково корректно любой факт объявить «идеальным», как и «материальным»; вне «языка науки» сами по себе факты на эти две категории не делятся и не распадаются, а обозначаются то как «идеальные», то как «материальные», в зависимости от того, в каком «модусе языка» их почему-либо предпочитают словесно оформить.

Две обрисованные точки зрения, несмотря на всю их кажущуюся несовместимость, выражают по сути дела одно и то же представление: проблемы «идеального» в наш просвещенный век нет, исследовать ее как научно-теоретическую проблему значит попусту тратить время, и единственное, о чем тут надлежит заботиться, так это о правильности словоупотребления.

Между тем люди — и в науке, и в жизни — упрямо продолжают пользоваться словами «идеальное» и «реальное» («материальное», «действительно существующее» и т.д.) в самых разнообразных, никак между собою не совпадающих смыслах и значениях, а все попытки учредить тут хотя бы временное и относительно устойчивое единообразие в терминологии не ведут ни к чему. «Смыслы и значения» множатся, расходятся, сходятся, переплетаются, размежевываются, сталкиваются, отталкиваются и отбрыкиваются друг от друга, не желая признавать родственных уз, общего предка, единства происхождения, а стало быть, и «языка», на котором они могли бы понять друг друга и самих себя в качестве вариаций исходного общего определения.

А ведь новые «смыслы» и «значения» старых терминов никогда не возникают вне связи с их старыми, традиционными и для всех понятными «значениями» и «смыслами». Каждый раз можно проследить тот развилок дорог, ту исходную точку дивергенции, в которой обнаруживалась необходимость терминологически различать то, что ранее сливалось под титулом одного и того же обозначения и потому служило общей почвой, на которой могли сталкиваться разные (в пределе — противоположные) способы понимания «одного и того же», разные представления об этом «одном и том же».

Но каждая действительная мучающая людей проблема всегда выступает перед ними в образе двух противоположных, конкурирующих друг с другом способов понимания «одного и того же»; и эта действительная борьба мнений (концепций, теорий) никогда еще не кончалась мирным договором между ними, по которому одна из партий обязывалась впредь — во избежание «путаницы» — избегать традиционного наименования предмета спора, предоставив пользоваться им своей сопернице, а для своих надобностей изобрести новое словечко, новое имя для предмета старых дискуссий. Такое обещание означало бы для нее просто-напросто безоговорочную капитуляцию, признание своего поражения в плане понимания сути дела, того предмета, по поводу которого столкнулись разные, а в пределе — противоположные, мнения, а вовсе не нормальную лингвистическую уступку. Бывают, разумеется, и такие ситуации, когда анализ убеждает людей, что спор между ними возник по недоразумению, что они говорили «о разных вещах», употребляли термин «в разных смыслах». Тогда решение спорного вопроса и в самом деле сводится к «уточнению терминов». Но это бывает, увы, только в случае чистых недоразумений. Действительные же споры по существу дела никогда и нигде еще не решались таким легким способом, и т. д.вергенция («раздвоение») понятий, о которой часто пишут, происходит вовсе не за круглым столом, на котором подписывают конвенции, а в ходе упорной, иногда на столетия затягивающейся борьбы мнений, концепций, теорий, каждая из которых связана своими «определениями понятия». Установление того факта, что один и тот же термин употребляется «в разных значениях», отнюдь не решает проблемы. Напротив, оно ее только обостряет, обнаруживая ясно то обстоятельство, что разные и противоположные представления, зафиксированные в дефинитивных определениях, суть разные и противоположные представления об одном и том же предмете. А раз так, то и вопрос встает о том, какое из этих представлений верно, а какое нет. И уж во всяком случае, о том, какое из них ближе к истине, а какое дальше.

Спиноза употреблял термин «бог», как всем и всегда было ясно, в ином «смысле и значении», нежели христианская теология. И это не значило, что они трактовали «о разных вещах». Как раз наоборот, и именно поэтому мирное сосуществование между спинозизмом и религией не могло и не может быть обеспечено средствами «семантического анализа». Термин «бог» отнюдь не был в учении Спинозы терминологическим «привеском»3, а был совершенно точным обозначением того самого предмета, на монопольное разъяснение которого претендовала теология и которому Спиноза дал иное — рационально-материалистическое — толкование. Различные «значения» термина здесь прямо выражали — на общепринятом и общепонятном «языке науки» XVII века — принципиальное различие концепций. И если бы Спиноза обозначил предмет своего размышления как-нибудь иначе, оставив термин «бог» теологам, то теологов бы это, конечно, вполне устроило. И устроило бы по той простой причине, что Спинозу не понял бы ни один читатель, говоривший на языке эпохи, на «языке науки» его века.

Абсолютно такое же положение складывается и в «языке науки» века двадцатого: в «разных смыслах и значениях» одних и тех терминов и тут выражаются в многообразных формах разные, а в конце концов полярно противоположные концепции. Наивно было бы думать, что в один прекрасный день неопозитивисты сядут за круглый стол с марксистами и выработают согласованное решение о том, чтó впредь надлежит понимать под старинным названием «Логика», дабы избежать «ненужных» споров. Логика есть наука о мышлении, и свою науку именует «логикой» по праву тот, кто предлагает более глубокое, серьезное и рациональное понимание такого предмета, как «мышление», — тот, кто убедительнее, чем его оппонент, отвечает на вопрос «что такое мышление?», в каком оно отношении находится к «внешнему миру», к «языку», к реальной жизни человека и человечества, — тот, кто предлагает миру более конкретное решение этого старинного, но не стареющего вопроса…

Проблема «идеального» имеет прямое отношение именно к этому вопросу. Установить, что разные писатели употребляют соответствующий термин в разных смыслах и значениях, в разных аспектах и оттенках — задача довольно несложная. Чуть сложнее — точно установить, какое именно «значение» имплицитно предполагается тем или иным случаем словоупотребления, ибо тут всегда, осознанно или неосознанно, просто по традиции или по привычке, в строго дефинированной или расплывчато-интуитивной форме, обязательно предполагается и маячит на заднем плане та или другая традиционная философская система идей и их определений — та самая, с которой писатель сжился со школьной или университетской скамьи настолько, что она кажется ему естественной и самоочевидной. Исходя из нее, он и употребляет термины — в данном случае «идеальное», — не заботясь об их четкой экспликации. Термин «идеальное» используется в языке современной науки весьма часто и широко, и именно в качестве философско-логического «предиката» других понятий и представлений. Встретить его можно и в психологии, и в квантовой механике, в политической экономии и в кибернетике, в физиологии высшей нервной деятельности и в теории информации — буквально везде. Само собой разумеется, что в выражении «идеальный (он же абстрактный) объект» это понятие используется в существенно ином смысле и значении, нежели в рассуждениях об «идеальности понятия».

И надо сказать, что употребляется это понятие часто довольно беззаботно. А ведь с ним — и не только терминологически, но и по принципиальному существу дела, — связано наименование такого серьезного явления, как идеализм; и назвать, например, атом или электрон «идеальным объектом» значит приписать этому атому вполне определенный философский предикат, значит определить место этого атома в системе философско-гносеологических представлений, указать его место в составе того или другого философски определенного мировоззрения… Если, разумеется, исходить из того, что «идеальное» — это понятие со своим строго очерченным значением, а не просто «термин», который можно навешивать без особых последствий на явление, почему-либо показавшееся к тому пригодным. Ничего, кроме путаницы в философском плане, такое беззаботное использование понятия «идеальное» дать, по-видимому, не может.

Чисто семантический анализ в этой ситуации полезен. Но все, что он может дать, — это констатация тех разнообразных «смыслов и значений», которые имплицитно заключаются в гуляющих по свету выражениях.

А вот сказать, в каких выражениях этот «термин» (а вместе с ним и понятие) употреблен к месту, а в каких нет, на основе критериев чисто семантического анализа выражений просто нельзя. Здесь прекращается семантический анализ и начинается философский, а последний возможен только если он исходит из определения понятия, совершенно независимого от того случая, который должен подвергнуться проверке на правильность словоупотребления. Ибо «правильность» тут оценивается всегда с точки зрения определенной философской системы. Ведь с точки зрения одной философской системы определений категорий «правильным» сплошь и рядом окажется то, что с точки зрения другой представляется абсолютно недопустимым. Здесь под вопрос ставится не согласие с общепринятым значением слова, а согласие с пониманием, исторически откристаллизовавшимся внутри определенной философской системы определений. А оно далеко не всегда является «общепринятым», и «общепринятое» подчас оказывается неправильным.

Об этом мы не всегда вспоминаем, и довольно часто, ослепленные сиянием авторитета того или иного крупного естествоиспытателя, употребляющего то или другое философское понятие там, где его употреблять не стоило бы, спешим «исправить» определения философско-логической категории с таким расчетом, чтобы его терминологические характеристики оправдывали бы и это (на самом деле неправильное) словоупотребление. Иногда такое поспешное «исправление» философских понятий называют даже «развитием философских категорий на основе успехов современного естествознания». От такого способа «развития» философии может очень не поздоровиться.

И если я слышу, как некий авторитетный естествоиспытатель пускает в обиход выражение «идеальный объект», применяя его к «атомам», к «электронам», к «кваркам» или «квазарам», я, выступая не от своего личного имени, а от имени определенной — и именно диалектико-материалистической — философии обязан (а не только имею право) спросить его: а что ты понимаешь под словами «идеальное» и «объект»? Я, во всяком случае, обязан сначала установить, правильно ли, грамотно ли (с точки зрения разработанной в философии диалектического материализма терминологии) употреблены и применены к делу, к конкретному естественнонаучному представлению, эти содержательные понятия, эти философские «предикаты», и ни в коем случае не имею права спешить «развивать» сами предикаты (т. е. определения философско-логических категорий), подгоняя их под любой каприз.

В противном случае философия утратит и достоинство, и статус науки, научной теории, то есть право и обязанность судить на основе анализа, исходящего из строго определенных критериев, верно или неверно, законно или незаконно «применяются» там и тут разработанные ею понятия…

Ситуация с понятием «идеальное» непроста даже в нашей, марксистской литературе. Факт есть факт (он отчасти зафиксирован И. С. Нарским в книге «Диалектическое противоречие и логика познания»4): это понятие то и дело выступает в качестве философского основания не только для различных, но и для прямо противоположных, логически исключающих друг друга суждений в области психологии. И. С. Нарский, тщательно и подробно проанализировав споры, особенно оживленно, как он справедливо говорит, ведущиеся на страницах журнала «Философские науки», приходит к выводу — столь же, на наш взгляд, справедливому — о наличии противоречия-антиномии в среде философов-марксистов. Как верно отмечает И. С. Нарский, одни утверждают, что психика «идеальна и только идеальна», а другие, напротив, отстаивают взгляд на психику и сознание как на явления, которые материалист обязан исследовать в ряду материальных объектов, как категорию феноменов «движущейся материи». Выраженная кратко, суммарно, эта ситуация и формулируется И. С. Нарским как противоречие-антиномия: «сознание материально и не материально, т. е. идеально»5. С точки зрения формальной логики И. С. Нарский абсолютно прав. Такая антиномия в нашей литературе наличествует, и чрезвычайно важно было бы найти ее строгое и точное разрешение. Ибо неразрешенное противоречие — одни говорят так, а другие прямо наоборот, — этл естественная (и потому «правильная») логическая форма постановки проблемы, но не логическая форма ее решения.

И. С. Нарский видит выход в том, чтобы четко развести стороны антиномии в два разных плана «сопоставлений» («отношений») и тем самым логически узаконить обе полярные точки зрения. Каждая из этих точек зрения правомерна. Надо только всегда «иметь в виду» тот аспект, под которым предмет с нее просматривается.

«Сознание идеально и по форме и по содержанию, если иметь в виду, во-первых, его психическую форму, соотнесенную с познаваемым (отражаемым) материальным содержанием (содержанием материального мира как объекта отражения), и, во-вторых, сознаваемое содержание сознания…

Сознание материально и по форме и по содержанию, если иметь в виду другую пару из только что намеченных сопоставлений. Но, кроме того, сознание материально по форме и идеально по содержанию, в особенность еели иметь в виду…»6, и т. д. Далее оказывается, что имеется и еще один «аспект», в котором правильным является высказывание, согласно которому то же самое сознание идеально уже «по форме», но зато уж «по источнику своего содержания» — материально.

Получается такая картина. Имеется множество «аспектов», точек зрения на один и тот же предмет. Высказывание, сделанное с одной точки зрения, правильно с этой точки зрения, но зато совершенно неправильно с другой точки зрения. С другой точки зрения все выглядит как раз наоборот.

Как в том анекдоте про мудрого попа, к которому сначала приходит Иван жаловаться на Петра, а потом Петр на Ивана: «да, ты прав», «да, да и т. п.ав». Правда, поп был достаточно самокритичен, и на упрек жены («батюшка, нельзя же так — и тому говорить ты прав, и этому говорить ты прав») со вздохом умозаключил — «да, права ты, жена, ох, пра- <продолжение отсутствует>.

Примечания⚓︎

  1. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 21. ↩

  2. Заимствования близких по своему значению английских слов «exact» и «precise» (точный, строгий). Ильенков повстречал это выражение в книге Адама Шаффа «Марксизм и человеческий индивид». ↩

  3. Так трактовал Бога Спинозы Г. В. Плеханов, а вслед за ним — А. М. Деборин и его школа «диалектиков». Спиноза — атеист в костюме теолога. Фейербах освободил спинозизм от «теологической привески», писал Плеханов. «Но освободить спинозизм от его теологической привески значило обнаружито его истинное, материалистическое содержание. Стало быть, спинозизм Маркса-Энгельса и был новейшим материализмом» (Плеханов Г. В. Избранные философские произведения, в 5‑ти томах. М.: Госполитиздат, 1957, т. 3, с. 135). ↩

  4. Нарский И. С. Диалектическое противоречие и логика познания. М.: Наука, 1969. ↩

  5. Там же, с. 77. ↩

  6. Нарский И. С. Диалектическое противоречие и логика познания…, с. 77. ↩