Рудаш Л. Грациадеи, политико-эконом и коммунист божьей милостью

Журнал «Под знаменем марксизма», 1925, № 12, с. 89—118; 1926, № 1-2, с. 213—244

Ах, видимость... одна лишь видимость! Шекспир, Венецианский купец.

Есть болезни, вроде, например, туберкулеза, покрывающие щеки больных ярким румянцем. Страдающие этой болезнью обыкновенно не верят до последней минуты, что они умирают. Такой духовной болезнью является ревизионизм. Всякий, кто болен ею, уверен, что у него нет туберкулеза, что он не ревизионист; всякий называет себя истинным марксистом: больны, мол, другие, «ортодоксы», они не настоящие, а лишь «так называемые» марксисты.

Самый выразительный случай этого рода — наш товарищ Грациадеи. Еще когда много лет тому назад Бернштейн затеял «исправить» марксизм, пересмотреть его «на основании последних фактов науки», он в числе своих единомышленников нашел и Антонио Грациадеи, профессора Пармского университета. Грациадеи сам так рассказывает об этом факте в своей книге «Цена и прибавочная цена в капиталистическом хозяйстве» (стр. 5, примечание):

«Да будет нам позволено напомнить, что мы всегда высказывались за такого рода критику (марксизма). В 1899 г. автор настоящей книги опубликовал работу («Капиталистическое производство», Турин), главный тезис которой заключался в том, что теория прибавочной стоимости правильна и может быть рассматриваема и независимо от рикардо-марксовской и всякой другой теории стоимости, и что, следовательно, можно пожертвовать марксистской теорией стоимости, не навлекая на на себя никаких опасностей. Так как эта книга появилась в тот момент, когда бернштейновский ревизионизм был в полном расцвете, то слишком поспешные лица заключили, что она безоговорочно примыкает к этому движению. Однако (разрядка моя. Л. Р.), Бернштейн постоянно сознавал истинный характер развивавшегося мною тезиса. В своей брошюре «Как возможен научный социализм?» он писал буквально:

«Есть также авторы, считающие вообще ошибочным привлечь теорию стоимости для доказательства факта эксплуатации и выводящие эксплуатацию, помимо всякой теории стоимости, из учения о производстве, из прибавочного продукта. Примером может служить книга проф. Антонио Грациадеи «La produzione capitalistica».

Как мы видим, тов. Грациадеи — старый ревизионист, которого уже больше двадцати лет тому назад многие, и между прочим сам Бернштейн, причисляли к ревизионистам. Грациадеи против этого, разумеется, протестует... сегодня. В доказательство того, что он не ревизионист, он приводит, что им еще в 1899 г. была написана книга, на основании которой «слишком поспешные лица» причислили его к ревизионистам, но что однако... тут мы ждем доказательств того, насколько голословна была эта клевета «слишком поспешных лиц». Быть может, Грациадеи уже тогда выступил с открытым протестом против этой клеветы и выяснил различие между своими взглядами и взглядами Бернштейна? О, нет! Доказательство говорит совсем о другом: хотя «слишком поспешные лица» и причислили его к сторонникам Бернштейна, однако сам Бернштейн... «постоянно» признавал, что теория Грациадеи правильна! Какое блестящее опровержение взгляда, что Антонио Грациадеи был и остался ревизионистом! Ревизионист Бернштейн всегда признавал, что теория Грациадеи и его собственная теория тесно соприкасаются,— так неужели же, однако, Грациадеи мог быть ревизионистом!

Своеобразие всей этой несуразной ссылки на Бернштейна заключается в том, что тов. Грациадеи ни словом не упоминает, что уже тогда, когда Бернштейн «постоянно сознавал истинный характер» его «главного тезиса», этот тезис признавался исключительно одними ревизионистами, между тем как даже в буржуазном лагере он встретил основательную отповедь. Назову только Бенедетто Кроче, который показал, что все «открытие» нашего профессора в названной книге заключалось в том, что он «тщательно избегает слов труд и стоимость и говорит исключительно о продукте» (В. Сгосе, Metérialisme historique et économie marxiste, Paris, стр. 232). Тогда же был подмечен и своеобразный метод доказательства, применяемый нашим нынешним товарищем. По этому поводу тот же автор пишет (там же, стр. 233, прим.):

«С позволения г-на Грациадеи, я замечу, что он уже не в первый раз делает «открытия», которые суть по что иное, как эквивокации. Несколько лет тому назад... г-н Грациадеи писал: «Мы вполне можем представить себе общество, в котором прибыль существовала бы совместно не с прибавочным трудом, а с отсутствием труда. В самом деле, если бы всякий труд, выполняемый ныне людьми, был заменен работой машин, эти последние могли бы, при помощи сравнительно небольшого количества товаров, производить товары в огромных количествах. Если взять теперь общество, основанное на капиталистических началах, то в нем этот технический факт явился бы базисом для того социального факта, что господствующий класс, присваивающий себе всю разницу между производимым и потребляемым, располагал бы после вычета того, что потребляется рабочими, таким излишком продуктов, т. е. такой прибавочной продукцией, т. е. такой прибылью, которая значительно превосходила бы получаемую им теперь, когда в производстве участвует только слабая мускульная сила человека». Но г-н Грациадеи забывает объяснить, как возможны рабочие и прибыль за счет рабочих в гипотетическом обществе, которое основано на отсутствии труда и в котором вся работа, выполнявшаяся до сих пор людьми, производится машинами. Что будут делать рабочие? Работу Сизифа или Данаид? Согласно его гипотезе, рабочие должны будут кормиться от щедрот господствующего класса или умирать с голоду. Если же предполагать, что машины будут автоматически производить достаточное количество благ для всех членов этого общества, то это попросту — сказочная Аркадия».

Мы привели это место не потому, что оно очень метко дополняет нашу характеристику способа аргументации т. Грациадеи, а потому, что в дальнейшем нам придется познакомиться еще и о другими гипотезами нашего товарища. Как они ни чудовищны, мы не сможем избавить от них читателя. Заранее подготовить его к ним — это все, что мы можем для него сделать.

С тех пор тов. Грациадеи сделался коммунистом. Как это случилось, одному богу известно! Во всяком случае по своим научным убеждениям он не имел к тому ни малейших оснований.

Ни его теоретические взгляды не изменились, ни способ его аргументации не сделался лучше с тех пор, как он написал упомянутую выше книгу, в которой «пожертвовал марксистской теорией стоимости». Наоборот: за последнее время он стал выпускать брошюру за брошюрой, в которых преподносит читающей публике все ту же свою старую теорию и свой уже охарактеризованный нами блестящий способ доказательства.

Почему тов. Грациадеи стал так настойчив, почему он вдруг счел своевременным воспроизвести без всякого изменения свои старые, определенно ревизионистские взгляды в ряде брошюр,— этого мы не знаем. В течение 20 лет никто, кроме ревизионистов, не принимал всерьез и не удостаивал опровержения взгляды тов. Грациадеи на независимость теории прибавочной стоимости от марксистской теории стоимости. Тем более, что Антонио Грациадеи, не говоря уже обо всем прочем, действовал в Италии, где действовали также Антонио и Артуро Лабриолы, великий «Ахилл» Лориа, Бенедетто Кроче и tutti quanti, сделавшие поистине все возможное, чтобы скомпрометировать — конечно, не марксизм, но самих себя и всех будущих итальянских критиков Маркса. Может быть, тов. Грациадеи мстит теперь за молчание, жертвой которого он так долго был, и поэтому бомбардирует нас своими большими и малыми брошюрами? Или, что было бы гораздо серьезнее, он считает настоящий момент благоприятным для себя потому, что он сделался коммунистом? Не думает ли он, что его взгляды, не смогшие добиться признания, пока он был социал-демократом, будут теперь лучше оценены коммунистами? Не считает ли он почву III Интернационала более удобной для ревизии марксизма, чем была почва II Интернационала? Или он считает особенно благоприятным для этой цели настоящий фазис революции — фазис «стабилизации» капитализма? Решать эти вопросы мы предоставляем другим. Но тот факт, что проявления ревизионизма множатся в наших собственных рядах, заставляет нас рассчитаться и с Грациадеи, хотя он представляет собой самую плоскую, смешную и пустую разновидность того, что предлагалось доселе под видом критики марксизма. В этом отношении он не имеет конкурентов, тут он бесспорно обладает «полной монополией» (пользуясь его любимым выражением).

I. Значение «рикардо-марксовой» теории стоимости

«Главный тезис» тов. Грациадеи, как мы видели, гласит: «Теория прибавочной стоимости правильна и может быть рассматриваема и независимо от рикардо-марксовской и всякой другой теории стоимости, и, следовательно, можно пожертвовать марксистской теорией стоимости без всякой опасности для теории прибавочной стоимости».

Правда, до сих пор все «так называемые» марксисты были совсем другого мнения. И даже сам «так называемый» Маркс держался диаметрально противоположного взгляда. Доказывать, это, конечно, незачем, потому что это знает и признает даже Грациадеи, но все же для большей уверенности присмотримся ближе к какому-нибудь наудачу выбранному месту из Маркса. В «Теориях прибавочной стоимости» (II том, 1-я часть, стр. 3—4) мы читаем о ходе развития политической экономии до Рикардо следующее¹):

«Политическая экономия развилась в труде А. Смита в одно большое целое; территория, которую она занимает, некоторым образом получила определенные границы, так что Сэй мог в школьном учебнике изложить ее плоско-систематически. Между Смитом и Рикардо имели месть еще только детальные исследования... Сам Смит с большой наивностью вращается в постоянных противоречиях. С одной стороны, он исследует внутреннюю связь экономических категорий, или скрытое строение буржуазной экономической системы. С другой стороны, он ставит рядом связь, как она дана видимым образом в явлениях конкуренции, и как она, следовательно, представляется несведущему в науке наблюдателю, совершенно так же, как и человеку, практически участвующему и заинтересованному в процессе буржуазного производства... Преемники же (Смита), поскольку они не возвращаются к более старым отвергнутым им способам понимания, могут в своих детальных исследованиях и этюдах беспрепятственно идти вперед и в то же время постоянно опираться на А. Смита, как на свою основу... Наконец, выступил Рикардо и крикнул науке: стой! Основа, исходный пункт физиологии буржуазной системы — понимания ее внутренней органической связи и жизненного процесса — есть определение стоимости рабочим временем. Отсюда исходит Рикардо и требует от науки, чтобы она оставила свою прежнюю рутину и дала себе отчет в том, насколько остальные развитые, выясненные ею категории — отношения производства и обращения — соответствуют или противоречат этой основе, этому исходному пункту; насколько вообще наука, только отражающая, воспроизводящая формы проявления процесса, а значит и сами эти явления, соответствуют основе, на которой покоится внутренняя связь, действительная физиология буржуазного общества, или которая составляет его исходный пункт; как вообще обстоит дело с этим противоречием между кажущимся и действительным движением системы? В этом-то и заключается великое историческое значение Рикардо для науки... С этой исторической заслугой тесно связано то, что Рикардо вскрывает, формулирует экономическое противоречие классов, как его обнаруживает внутренняя связь,— и таким образом в экономии формулируется, открывается историческая борьба и процесс развития в его корнях. Поэтому Кэри и объявляет его отцом коммунизма».

Из этой цитаты мы узнаем много поучительного о взгляде Маркса на интересующий нас вопрос. Определение стоимости рабочим временем не только является, по Марксу, «основой, исходным пунктом физиологии буржуазной системы», но оно составляет вместе с тем основу для «понимания ее внутренней связи и жизненного процесса». Мы узнаем, что «историческое значение Рикардо для науки» в том именно и состоит, что он заставил ее сопоставить с этой основой все свои остальные категории и «отдать себе отчет» в том, насколько они «противоречат или соответствуют этой основе, этому исходному пункту». Мы узнаем также, что определение стоимости рабочим временем дает ключ к «противоречию между кажущимся и действительным движением системы». Более того: по Марксу, определение стоимости рабочим временем приводит к «вскрытию и формулировке экономического противоречия классов». Благодаря этому определению «в экономии постигается и открывается историческая борьба и процесс развития в его корнях». Таким образом оно прямо ведет к коммунизму.

В приведенном месте Маркс охарактеризовал не только заслугу Рикардо, но и свою собственную, не только историческое значение теории стоимости Рикардо, но и своей собственной теории. Виртуально (в возможности) в рикардовском законе стоимости уже заключался коммунизм, развить его было возможно только путем дальнейшего развития самой теории стоимости. Эту дальнейшую историческую задачу и выполнил Маркс, как это описывает другой «так называемый» марксист, Фридрих Энгельс.

Показав, подобно Марксу, что теория стоимости Рикардо ведет к коммунизму («весь овеновский коммунизм, поскольку он вступает в экономическую полемику, опирается на Рикардо»), Энгельс далее говорит («Капитал», II том, предисловие, стр. XV, русское издание «Пролетария», 1923):

«Но вот выступил Маркс. И притом в прямом противоречии со всеми своими предшественниками. Там, где они видели решение, он видел только проблему. Он видел..., что здесь дело шло не о простом констатирования экономического факта и не о противоречии этого факта с вечной действительностью и истинной моралью, но о таком факте, которому суждено было произвести переворот во всей экономии, и который давал ключ к пониманию всего капиталистического производства,— тому, кто сумел бы им воспользоваться. Руководясь этим фактом, он исследовал все найденные им категории, как Лавуазье, руководясь кислородом, исследовал прежние категории флогистической химии. Для того, чтобы знать, что такое прибавочная стоимость, он должен был знать, что такое стоимость. Прежде всего необходимо было подвергнуть критике самое теорию стоимости Рикардо. Итак, Маркс исследовал труд со стороны ею свойства создавать стоимость и в первый раз установил, какой труд, почему и как образует стоимость, установил, что вообще стоимость есть не что иное, как кристаллизованный труд этого рода... Маркс исследовал затем отношение товара и денег и показал, как и почему в силу присущего ему свойства стоимости — товар и товарный обмен должны порождать противоположность товара и денег. Его основанная на этом теория денег есть первая исчерпывающая теория их, получившая теперь всеобщее молчаливое признание. Он исследовал превращение денег в капитал и доказал, что оно основывается на купле и продаже рабочей силы. Поставив на место труда рабочую силу, свойство создавать стоимость, он разом разрешил одно из затруднений, о которые разбилась школа Рикардо: невозможность согласовать взаимный обмен капитала и труда с рикардовским законом определения стоимости трудом. Установив разделение капитала на постоянный и переменный, он первый достиг того, что до деталей изобразил действительный ход процесса образования прибавочной стоимости и таким образом объяснил его, чего не сделал ни один из его предшественников; следовательно, он установил различие в самом капитале... Далее, он исследовал самое прибавочную стоимость, вскрыл обе ее формы: абсолютную и относительную прибавочную стоимость, и показал, какую различную, но в обоих случаях решающую роль играла она в историческом развитии капиталистического производства. Основываясь на теории прибавочной стоимости, он развил первую рациональную теорию заработной платы, какую мы только имеем, и впервые дал основные черты истории капиталистического накопления и изменение его исторических тенденций».

Если поучительна приведенная выше цитата из Маркса, то еще поучительнее во многих отношениях эта цитата из Энгельса. Там была дана характеристика значения рикардовского закона стоимости. Здесь изложено — с тем мастерством, на какое был способен только Энгельс — все значение марксова закона стоимости. И тем поучительнее это изложение, что оно было сделано Энгельсом с полемическими целями — против тех экономистов, которые, подобно нашему Грациадеи, утверждали, что марксова теория стоимости «исходит не от Маркса». Против этого утверждения Энгельс прежде всего показывает, что теория стоимости, в ее нынешней форме, должна называться исключительно марксовой, а никак не рикардо-марксовой теорией, ибо Маркс «подвергнул критике рикардовскую теорию стоимости» и «впервые установил, какой труд, почему и как образует стоимость, установил, что вообще стоимость есть не что иное, как кристаллизованный труд этого рода». Прибавим тут же (это нам может понадобиться впоследствии), что абстрактный труд является фактором, создающим стоимость, в противоположность конкретному, полезному труду, создающему потребительные ценности. Но для нас, в связи с Грациадеи, еще важнее те слова Энгельса, в которых он объясняет, почему Маркс должен был подвергнуть критике рикардовскую теорию стоимости: потому именно, что «для того, чтобы знать, что такое прибавочная стоимость, оп должен был знать, что такое стоимость». Стало быть, Энгельс устанавливает здесь теснейшую связь, теснейшую зависимость между марксовой теорией стоимости и его же теорией прибавочной стоимости. Более того, Энгельс не только сравнивает открытие марксова закона стоимости с подвигом Лавуазье в химии, он не только вскрывает зависимость марксовой теории прибавочной стоимости от марксовой же теории стоимости, но он показывает также абсолютную зависимость его теории денег, его теории капитала, его теории заработной платы, наконец, его теории накопления все от той же его теории стоимости. Отнимите марксову теорию стоимости, и падает вся политическая экономия Маркса — вплоть до характеристики исторической тенденции капиталистического накопления.

Так оценивали Маркс и Энгельс значение марксовой теории стоимости. Стало быть, согласно этим небезызвестным марксистам, тов. Грациадеи жестоко заблуждается в своем первом утверждении, гласящем; что марксова теория прибавочной стоимости независима от «рикардо-марксовой теории стоимости» (как он ее постоянно называет). И если «сомнение», не падет ли «вместе с рикардо-марксовой концепцией стоимости также и концепция прибавочной стоимости», он называет «неосновательным опасением», которое «при внимательном разборе» «теряет всякое право на существование» («Цена и прибавочная цена», стр. 18),— то мы, со своей стороны, должны констатировать, что это «сомнение» (по крайней мере, по Марксу и Энгельсу) не такое уж «неосновательное опасение», что оно все-таки имеет некоторое «право на существование» (хотя и слабое, потому что оно покамест основывается всего только на мнении Маркса и Энгельса).

Чтобы придать этому слабому «праву на существование» немножко больше силы, мы рассмотрим ближе тот «внимательный разбор», на основании которого тов. Грациадеи объявляет наше опасение «неосновательным» и отрицает за ним «всякое право на. существование». Тут мы должны в первую очередь разрешить два вопроса:

1) Как обосновывает Грациадеи свое мнение, что марксова теория стоимости — все равно, правильна она или нет,— подобно всякой другой теории стоимости не имеет влияния на теорию прибавочной стоимости? Ибо ведь возможно, что Маркс и Энгельс (и по их примеру все «так называемые» «ортодоксальные» марксисты) неясно сознавали значение своей собственной теории стоимости и что по существу — как это ни маловероятно — все-таки прав Грациадеи.

2) Правильна или неправильна марксова теория стоимости? И если неправильна, то как это доказывает тов. Грациадеи?

Только разрешив эти вопросы, можно будет приступить к рассмотрению теории стоимости самого тов. Грациадеи.

Заметим еще, что свои взгляды тов. Грациадеи изложил в трех брошюрах, которые мы будем сокращенно цитировать следующим образом:

«Цена и приб. цена» означает «Цена и прибавочная цена в капиталистическом хозяйстве (критика марксовой теории стоимости)» на немецком языке. Берлин 1923.

«II Ргеzzо» » «II prezzo ed il sopraprezzo in rapporto ai consumatori ed ai lavoratori», Roma 1925.

«La Concezione» » «La concezione del sopra-lavoro e la teoria del valore. Il sopravaloro come fenomeno di classe», Roma 1925.

II. Мнимая независимость теории прибавочной стоимости от марксовой теории стоимости

Мы привели две интересные цитаты, которые со всей возможной отчетливостью выяснили значение марксовой теории стоимости и ее связь с теорией прибавочной стоимости. Оказывается, что от теории стоимости зависит не только теория прибавочной стоимости, но и вся политическая экономия Маркса. А так как от этой последней зависит остальная часть марксизма, марксизм же составляет основу как научного социализма вообще, так и революционной борьбы пролетариата и его партии, которая руководит этой борьбой, то от марксовой теории стоимости зависит почти что все — вплоть до ленинизма. Тов. Грациадеи и тут, разумеется, держится иного мнения. Он полагает, что экономическая и — как он ее называет — политико-историческая часть марксизма столь же независимы друг от друга, как теория прибавочной стоимости и теория стоимости. Он говорит:

«Мы всегда были уверены, и сейчас уверены больше чем когда-либо, что именно политико-историческая часть марксистского учения и при современном уровне наших знаний меньше всего нуждается в поправках... Нуждается, по нашему мнению, в подробном пересмотре та часть марксовых теорий, которая является экономической в тесном смысле слова».

Мы не надеемся, что наши цитаты убедят тов. Грациадеи в ошибочность его взгляда, будто «политико-историческая» и «экономическая в тесном смысле» часть марксова учения независимы друг от друга. Да и не такова была цель наших цитат: мы хотели только удостовериться в том, как думают об этом вопросе Маркс и Энгельс.

Удостоверившись в этом, мы должны теперь рассмотреть, почему же Грациадеи полагает, что марксова теория стоимости и теория прибавочной стоимости независимы друг от друга. При этом неизбежно придется цитировать самого тов. Грациадеи. Если эти цитаты окажутся значительно менее интересными, чем цитата из Маркса и Энгельса, то читатель простит нас: ответственность за это падает исключительно на самого тов. Грациадеи.

Итак, послушаем:

«Для Маркса труд есть причина не только производства, но и меновой стоимости» («Цена и приб. цена», стр. 13).

Так начинает тов. Грациадеи свое изложение марксовой теории стоимости. К сожалению, мы вынуждены прервать его на первой же фразе, ибо эта фраза передает учение Маркса если и не прямо неверно, то во всяком случае весьма несовершенно. Мы не можем пройти молча мимо этой фразы в особенности потому, что то, что вначале может показаться только более или менее несовершенной формулировкой, есть на самом деле источник и корень целого ряда курьезных заблуждений и эквивокаций Грациадеи, и мы облегчим себе нашу задачу в дальнейшем, если вскроем его (выражаясь мягко!) недоразумения в самом их первоисточнике.

Только с очень большими оговорками можно признать, что для Маркса труд есть причина производства и меновой стоимости.

Что касается производства, то довольно бессмысленно говорить, что «труд есть причина производства». Причиной производства являются потребности людей, заставляющие их преобразовывать в своих интересах естественные богатства природы. Это преобразование осуществляется человеческим трудом, труд есть производство. В этом смысле труд и производство — синонимы, взаимно-заменимые выражения.

Но если бы мы и согласились, чтобы не ссориться, принять неудачное выражение «труд есть причина производства», то мы должны с величайшей энергией настаивать на том, что «для Маркса» труд, как причина производства, отнюдь не тождествен с трудом, как причиной меновой стоимости! Если слова Грациадеи как будто заключают в себе обратное утверждение, то мы должны тут же подчеркнуть, что это с его стороны не просто нескладная формулировка, но что таково его серьезное мнение, что между трудом, создающим потребительные стоимости, и трудом, создающим стоимости (меновые), нет никакого различия. Как мы еще увидим подробнее, тов. Грациадеи не только не различает между процессом труда и процессом увеличения стоимости, но он вообще не знает этого последнего процесса и не различает между двумя видами труда, функционирующими в этих двух процессах. С его стороны это вполне понятно, поскольку он вообще не признает стоимости, как таковой, а признает только меновую стоимость, как отношение между двумя товарами. Признание стоимость есть, на его взгляд, грехопадение, которое «для многих марксистов начинается с того, что они опускают в выражении „меновая стоимость“ прилагательное „меновая“». И это особенно зловредно потому, что «та стоимость, которая интересует политическую экономию, представляет собой не общую, а частную проблему: проблему меновой стоимости» (II Ргеzzо, стр. 9 и 10).

Так как Грациадеи профессор Пармского университета, то я не беру на себя смелость просвещать его. Это тем более превышает мою компетенцию, что ведь даже Маркс и Ленин не смогли его просветить. Поэтому ограничусь только установлением того факта, что «для Маркса» — а ведь пока все дело исключительно в том, что правильно и неправильно с точки зрения Маркса, т. е. в правильной передаче марксовой теории стоимости, — для Маркса различение между конкретным, полезным трудом, создающим потребительные стоимости, и абстрактным трудом, создающим стоимость, имело первостепенное значение. Я попрошу только тов. Грациадеи обратить внимание на то, как оценивал сам Маркс важность этого различия, им впервые установленного. Ведь столько-то Маркс может требовать от коммуниста, чтобы тот его изучил, прежде чем критиковать?! А Маркс говорит: «Эта двойственная природа содержащегося в товаре труда впервые критически указана мною» (критически — против Рикардо и его теории стоимости!). И он прибавляет: «Так этот пункт является центральным, так как от него зависит правильное понимание основных вопросов политической экономии, то мы осветим его здесь более основательно» («Капитал», том I, стр. 8). А в одном письме к Энгельсу он называет лучшим, что есть в «Капитале», это различение между абстрактным и конкретным трудом (см. «Briefwechsel», III, 395).

Если бы Грациадеи внимательно прочел приведенную выше цитату из Энгельса, он нашел бы в ней не только такое положение: «вообще стоимость есть не что иное, как кристаллизованный труд этого рода», но он мог бы также вычитать из нее, что в открытии «труда этого рода» и заключался как раз шаг вперед, сделанный Марксом сравнительно с Рикардо. Но «труд этого рода», о котором говорит Энгельс, есть, как известно, не что иное, как абстрактный труд в отличие от конкретного. Кроме того, мы должны обратить внимание нашего противника на то, что в приведенных словах Энгельса содержится еще нечто, что стоит принять к сведению: Энгельс не говорит — труд «этого рода», т. е. абстрактный труд, есть причина стоимости (как это формулирует Грациадеи), но говорит: «труд есть стоимость».

Мы постараемся теперь объяснить важность этого положения и показать на одном очень актуальном примере, именно на примере самого профессора Грациадеи, к каким роковым последствиям может порой привести не вполне точная передача марксова учения,— но сначала мы хотели бы предостеречь читателя от отношения к этому спору как к простой «казуистике» и «словопрению». Иной читатель был бы склонен сказать то же самое, что в эпоху разложения школы Рикардо, когда буржуазная политическая экономия окончательно зашла в тупик, сказал один «нейтральный»:

«Споры... (вращаются) исключительно вокруг того, что слова употребляются различными лицами в различном смысле, и сводятся к тому, что спорящие, как рыцари в сказке, рассматривают щит с различных сторон».

Но Маркс, который цитирует эти слова «нейтрального», прибавляет:

«Подобный скептицизм всегда является предвестником разложения какой-либо теории, предтечей безыдейного и бессовестного, доморощенного эклектицизма» («Тh.ü. d. М.», III, 126).

Да, но наша теория, марксизм, очень далека от разложения, и если кое-кто действительно уже впадает в «безыдейный и бессовестный» эклектицизм, то мы-то далеко не такие скептики, чтобы терпеть это молча и без протеста!

Итак, если указанное выше различение не есть пустая игра словами, то в чем же его значение? В том, в чем значение и корень всей марксовой теории стоимости, что отличает эту теорию от теории стоимости Смита-Рикардо — в том именно, что «для Маркса» стоимость есть специфическое явление товарного общества, та форма, которую приобретает труд в рамках товарного капиталистического производства.

Труд, как таковой, создает только потребительные стоимости. Какова бы ни была данная общественная форма, потребительные стоимости все равно создаются и должны создаваться. Но только в товарном обществе создаются, наряду с ними, еще и стоимости,— создаются, не трудом, как таковым, который и в этом обществе сохраняет свое вещественное содержание, способность создавать потребительные стоимости, и по-прежнему сообщает естественным предметам целесообразную форму, а формальной особенностью труда, тою формой, которую труд приобретает в буржуазном обществе.

Стоимость есть нечто идеальное, но труд, как таковой, разумеется, материален. И не труд сам по себе — по крайней мере, по Марксу, как это явствует из приведенных цитат — есть причина стоимости. Причиной ее является исключительно лишь та форма, в которую труд облекается в товарном обществе, т. е. в конечном счете — сама форма этого общества, само буржуазное общество. И, наконец, в капиталистическом обществе «производителем стоимости капитал является лишь как отношение, поскольку, принудительно властвуя над наемным трудом, он принуждает его выполнять прибавочную работу» (Маркс, «Theorien über den Mehrwert», I, 149).

Только труд, производящий товары, и стало быть в капиталистическом обществе только наемный труд создает стоимость. «Форма, в которой пропорциональное распределение труда осуществляется в таком обществе, где связь общественного труда проявляется в виде частного обмена продуктов индивидуального труда, и есть меновая стоимость этих продуктов» (Маркс, «Письма к Кугельману», нем. изд., стр. 49).

Вся наука политической экономии имеет смысл только в том случае, если есть нечто, что должно быть ею объяснено, если поверхностный, повседневный облик явлений не совпадает с их сущностью. Эту сущность и вскрыл Маркс в своей теории «товарного фетишизма». Она заключается в том, что товарное общество — в своем высшем выражении: капиталистическое,— будучи специфически-историческим продуктом, создает себе специфически-исторические формы для проявления междучеловеческих отношений. Общественные науки отличаются от естественных именно тем (и в открытии этого различия как раз и заключается бессмертная заслуга Маркса), что и сами социальные явления и их сущность, которая как в природе, так и в обществе «скрыта» за явлениями и должна быть еще только обнаружена наукой, не остаются тождественными из века в век, но меняются от одной исторической эпохи к другой. Товарное общество есть специфически историческое явление, и его сущность заключается в том, что труд становится абстрактным трудом, воплощенным в продуктах, как товарах, а абстрактный труд становится стоимостью, которая должна быть обнаружена за явлениями (напр., за ценой) и сама еще подлежит объяснению. Такое объяснение является, как сказано, единственным, что оправдывает существование политической экономии. Кто его не дает, тот, конечно, отказывается от самой этой науки. Маркс дал его — в своей теории овеществления.

Он показал, что в товарном обществе труд приобретает особую социальную форму, особенные формальные свойства благодаря тому, что он становится трудом независимых друг от друга частных производителей, из которых каждый производит какую-нибудь особую потребительную стоимость. Для удовлетворения своих разнообразных потребностей они должны обмениваться своими продуктами, должны вступать в отношения друг с другом. Но вместо того, чтобы видеть в этих отношениях отношения между людьми, как это есть на деле, они вынуждаются свойством своих продуктов, как товаров, изготовляемых не для собственного, а для чужого потребления, для рынка,— они вынуждаются этим свойством своей продукции рассматривать свои собственные отношения как отношения между товарами, овеществлять субъективные отношения в объективные.

Чем дальше развивается товарное хозяйство, чем больше распространяется и усиливается товарное производство, чем, следовательно, более отдаленные друг от друга люди вступают в отношения через посредство товаров, через рынок,— тем все больше товар, вещь, становится единственным посредником в отношениях между людьми, как производителями. Все производство регулируется отныне движением этих вещей, товаров, и их стоимостей. Движением этих вещей и изменением их стоимости (общественно-необходимый труд) регулируется распределение труда внутри общества: оно показывает, было ли затрачено на какую-нибудь категорию товаров больше или меньше труда, чем то нужно для общества,— если больше, стоимость товара падает, если меньше — возрастает. На самом рынке это выражается в движении цен. Об этом и говорит Маркс в приведенном выше письмо к Кугельману.

Вот это-то взаимное отношение товаров, маскирующее в товарном обществе отношение товаропроизводителей, людей, и становится особым свойством товаров — становится их стоимостью. Маркс не устает подчеркивать, что стоимость не естественное, а общественное, «воображаемое», «идеальное» свойство товаров — «вещественно выраженное взаимное отношение производительных деятельностей людей, их труда» («Теории прибавочной стоимости», III, 153). Или: «стоимость товаров есть всего лишь «выражение» общественно определенного труда» (там же).

Итак, стоимость есть специфическая проблема товарного, в особенности же капиталистического общества. В последнем сама эта проблема приобретает специфический характер благодаря появлению совсем особого товара: рабочей силы. И в простом товарном обществе, т. е. в таком, где товаропроизводители еще остаются собственниками орудий производства, уже торжествует овеществление: рынок и с ним стоимость, отношение товаров друг к другу и возрастание и падение их стоимостей уже вытесняют сознание отношений между производителями. В капиталистическом же обществе производители и владельцы орудий производства отделяются друг от друга; производитель становится наемным рабочим, продающим свою способность производить, т. е. свою рабочую силу, а владелец товаров делается капиталистом, покупающим этот товар, чтобы с его помощью пустить в ход производство других товаров. Отношения осложняются тем, что рабочая сила, как товар, обладает такою же стоимостью, как всякий другой товар, но в то же время именно она создает все другие стоимости. Как же это происходит, что стоимость труда, поскольку он производит, и его стоимость, поскольку он является предметом продажи, отличны друг от друга? Ведь «заработная плата должна была бы равняться продукту труда». И как это происходит, что труд, сам обладающий меновой стоимостью, так что меновая стоимость различных видов труда различна, является тем не менее мерилом всех меновых стоимостей? Не получается ли, что я измеряю меновую стоимость меновою стоимостью, килограмм — килограммом? На первый вопрос Маркс ответил в своей теории прибавочной стоимости и своем учении о наемном труде, на второй — в своей теории стоимости, в котором коренятся две первые (см. «Zur Kritik der politischen Ökonomie», стр. 45). На этих, неразрешимых для нее, вопросах потерпела крушение школа Рикардо. Маркс ответил на них, показав:

1) что труд не обладает стоимостью, а есть сама стоимость. Стоимость есть не что иное, как содержащийся в товарах, кристаллизованный общественно-необходимый труд. С большей или меньшей степенью ясности это знали уже Смит и Рикардо. Но они не знали, что в товары входит стоимостью совсем особый труд — именно абстрактный, в отличие от конкретного, полезного, создающего потребительные стоимости труда. Кроме того, классическая политическая экономия не знала,

2) что так как меновою стоимостью обладает не труд, а рабочая сила, то труд вполне может выполнять функцию мерила меновой стоимости.

И, наконец, Маркс показал,

3) что продается, становится товаром не труд, а рабочая сила. Стоимость этого товара определяется по известным законам, но это не значит, что рабочая сила должна производить столько же стоимости, сколько она сама стоит. Наоборот: она производит больше, и разница не уплачивается рабочему. Труд последнего распадается таким образом на две части: на необходимый труд, посредством которого рабочий воспроизводит свою, заработную плату, и на прибавочный, посредством которого он создает прибавочную стоимость. Теория, в которой это разъясняется, есть теория капитала.

Как мы видим, роль Маркса в развитии науки колоссальна. Он объяснил капитал, как отношение эксплуатации между капиталом и наемным трудом, скрытое за заработной платой, которая, будучи суммой денег, представляет собою, как деньги вообще и, более того, как всякая стоимость (что деньги являются лишь особой, получившей самостоятельность формой стоимости, впервые показано опять-таки Марксом),— представляет собою только объективированное, овеществленное, выраженное в вещах отношение между людьми (в данном случае — между капиталистами и наемными рабочими). Он свел все овеществленные категории политической экономии (товар, деньги, капитал и т. д.) к их социальному содержанию. Значение этого открытия еще усугубляется тем (и это будет для нас особенно важно при дальнейшем разборе взглядов Грациадеи), что в эксплуатации наемного рабочего Маркс обнаружил специфический вид эксплуатации, отличный от эксплуатации рабов в обществе, основанном на рабском труде, или от эксплуатации крепостных при феодальном строе. Решить эту загадку — в этом было все дело: не отделываться от вопроса общими фразами об эксплуатации (как это делали социалисты до Маркса, опиравшиеся на Рикардо), а объяснить специфические черты, отличающие капиталистическую эксплуатацию от всех других форм эксплуатации. Но, как мы видели, это открытие Маркса основано целиком на его постижении природы стоимости; теория прибавочной стоимости (теория капитала) и теория наемного труда являются только выводами из этого постижения. Кто отказывается от марксовой теории стоимости, тот должен будет снова утерять, стушевать специфические черты в эксплуатации наемного рабочего,— как это, вопреки всем его заверениям, действительно и случилось с Грациадеи.

Все, вкратце здесь изложенное, для «так называемого» марксиста — прописная истина. Но для Грациадеи, который собирается «критиковать» Маркса, «исправлять» его, не так уж обязательно знать Маркса. Настолько не обязательно, что, вслед за первым, приведенным выше положением, крайне нескладно формулированным, у него попадается такая, напр.,... неточность:

«Единственный товар, который может сообщить (товарам) новую стоимость, есть товар-труд...» (Там же).

Каждый начинающий ученик Маркса поймет, что это неверно. Одним из главнейших успехов Маркса по сравнению с Рикардо было, как мы видели, как раз то, что он вскрыл ошибочность этого положения. Только поставив на место труда рабочую силу, смог он решить загадку, о которую разбилась школа Рикардо: мы имеем в виду «невозможность согласовать взаимный обмен капитала и труда с рикардовским законом определения стоимости трудом» (см. выше цитату из Энгельса).

За этим, крайне неточным, изложением «рикардо-марксовой» теории стоимости следует, наконец, само «доказательство»:

«Так как стоимость представляет собою социальную характеристику товаров, то для того, чтобы эти последние могли стать предметом такой характеристики, они прежде всего должны существовать. Та же рикардо-марксова экономия, провозглашая свой закон стоимости, исходит из того, что в продуктах различного рода нельзя усмотреть никаких общих свойств, кроме того факта, что они своим происхождением обязаны определенному количеству труда».

«При такой предпосылке сущность необходимого и прибавочного труда коренится в элементах, независимых от меновой стоимости и даже предшествующих ей».

Когда противник прав, следует признать его правоту без оговорок. А в данном случае он прав. Рабочий, работающий на капиталиста, выполняет при этом две функции: он, во-первых, отрабатывает свою заработную плату, выполняя для этого в течение необходимого рабочего времени необходимый труд; а, кроме того, он выполняет безвозмездно прибавочный труд, за это прибавочное рабочее время он не получает платы. Различение необходимого и прибавочного труда может быть установлено и без обращения к меновой стоимости; процесс производства и, следовательно, выполнение обоих только что различенных видов труда предшествует процессу создания стоимости². Но, может быть, то пустяшное обстоятельство, что необходимый труд (вернее, необходимое рабочее время) выражается в форме заработной платы, а прибавочный труд—в форме прибавочной стоимости и, далее, прибыли (стало быть, тот и другой в форме денег), все-таки имеет некоторое отношение к меновой стоимости? Во всяком случае я попрошу это обстоятельство запомнить, ибо этот «пустяк» может еще оказаться довольно важным.

«Для определения необходимого труда мы должны знать качество и количество средств, потребных для поддержания жизни рабочего; мы должны далее знать, сколько требуется времени для изготовления этих средств. Когда количество необходимого рабочего времени таким образом установлено, мы получим прибавочный труд, вычтя это время из всего времени, фактически затрачиваемого рабочим».

И тут мы должны признать, что тов. Грациадеи прав. Поэтому и тут мы отметим только ту мелочь, что каждый капиталист «фактически» применяет этот метод сам, не обращаясь к помощи эксперта в лице университетского профессора политической экономии. Заработная плата, которую капиталист уплачивает рабочим, есть «фактически» не что иное, как «установление» необходимого рабочего времени. Возникает, разумеется, вопрос: почему капиталисты не прямо «устанавливают» необходимое рабочее время, а прибегают к «косвенному» способу денег, заработной платы? Может быть, и к этой мелочи имеет какое-нибудь отношение меновая стоимость? Просим запомнить и это обстоятельство, тем более, что как раз тут мы обнаружим одну из тех эквивокаций тов. Грациадеи, о которых писал уже Б. Кроче. Она содержится в следующей же фразе:

«Лишь после того, как путем этого независимого от стоимости процесса установлено существование и количество необходимого и прибавочного труда, позволительно утверждать, что товары приобретают — согласно рикардо-марксовой теории — известную стоимость».

Стой! Вот оно перед нами, великое открытие, во всем своем блеске! Оно достойно присоединяется к методу доказательства великого маэстро, уже знакомого нам из введения к этой статье! Мы можем еще раз процитировать слова Б. Кроче: «Не в первый раз г-н Грациадеи делает открытия, которые суть не что иное, как эквивокации».

Пусть Грациадеи укажет нам сначала, каким это способом устанавливается (кем?), независимо от стоимости, существование и в особенности количество необходимого и прибавочного труда!

После того, как Маркс установил (и именно посредством анализа понятия стоимости, прибыли и прибавочной стоимости), что стоимость есть труд, а прибавочная стоимость — прибавочный труд,— после этого, через семьдесят лет после Маркса, не требовалось со стороны Грациадеи героических усилий, чтобы сделать это открытие еще раз! Так на самом Марксе оправдалось его собственное слово:

«Продукт духовного труда, наука, действительно всегда ниже своей стоимости, потому что рабочее, время, необходимое для ее воспроизведения, совершенно несоразмерно с тем рабочим временем, которое потребовалось для ее первоначального производства: так, напр., теорему о биноме школьник может усвоить в течение часа» («Theorien über den Mehrwert», I. 289).

Той, теперь уже «элементарной», истины, что рабочий выполняет необходимый и прибавочный труд, не знали ни Смит, ни Рикардо, ни вся классическая экономия вообще; и ее не признает экономия эпигонов — вплоть до вульгарной экономии наших дней. Классики сознавали ее лишь смутно, инстинктивно; эпигоны инстинктивно же восстают против нее.

До Маркса никто но знал, что существуют, необходимый и прибавочный труд. Но как открыл это Маркс? Независимо от теории стоимости? Ни в коем случае! Ведь своим исходным пунктом он должен был взять то, что он видел на поверхности буржуазного общества. А на этой поверхности имеются только заработная плата и прибыль—две суммы денег. Если бы Маркс был профессором итальянского университета, он дальше этой поверхности и не пошел бы. Но он не был им и поставил вопрос: что такое «деньги»? И нашел такой ответ: «деньги» это стоимость в получившей самостоятельность, материально-осязаемой форме. Затем он поставил дальнейший вопрос: что такое стоимость?— и ответил: абстрактный труд (отличный от производящего потребительные стоимости, конкретного, полезного труда). Но если , стоимость=труд, то и деньги (=стоимость)=труд. Но в этом случае и заработная плата=деньги=стоимость=труд. И точно так же прибыль=деньги=стоимость=труд. А так как капиталист не работает (вопреки мнению тов. Грациадеи), то этот труд, выражающийся в прибыли, может происходить только оттуда, откуда происходит и заработная плата: из труда рабочего. И Маркс первый дал этим двум видам труда, производящему заработную плату и производящему прибыль, названия необходимого и прибавочного труда. И он же первый отличил от стоимости прибавочную стоимость, которую все экономисты до него знали только в специальных формах (прибыли, процента, земельной ренты), в каких она является на поверхности нынешнего буржуазного общества. Это различение стало впервые возможно после анализа стоимости, после открытия того, что рабочая сила обладает свойством создавать стоимость, после учения о заработной плате и о капитале,— как мы все это уже показали выше.

Теперь, после Маркса, Грациадеи заявляет с важной и торжествующей миной:

«Доказательство того, что необходимый, а следовательно, и прибавочный, труд можно анализировать и не прибегая к той или другой теории стоимости, дает, впрочем, сам Маркс. В III отделе X главы I тома «Капитала» он разбирает, между прочим, явление барщины и дает здесь описание и определение прибавочного труда, не связанного ни с какой теорией стоимости»!

Это — Монблан... учености! Еще сотни таких мест могли бы мы привести вам, тов. Грациадеи, из Маркса. После того, как именно Маркс нашел и обнаружил в факте прибавочного труда тайну капиталистического общества, его «внутреннюю связь», стало возможно обнаружить этот факт, представляющий собою почти всеобщее историческое явление, и в других общественных формациях. В последних он, разумеется, не находится ни в какой связи со стоимостью, ибо сама стоимость была в них неизвестным явлением. Зато там было известно нечто другое: «отношения угнетения и рабства», более или менее маскировавшие существование необходимого и прибавочного труда. Если бы в таком обществе жил какой-нибудь Грациадеи, он, вероятно, сказал бы (после открытия прибавочного труда другими):

«Превосходно! Но прошу обратить внимание: факт прибавочного труда это одно, а форма угнетения — совсем другое. Продукт, производимый рабами, предшествует той форме, в которую он облекается, форме рабства, при помощи которой у них отнимают продукты их труда». Допустим на минутку, что он действительно ей предшествует. Но в том-то, господин профессор, и заключается весь фокус, чтобы за этой формой (в нашем случае: за формой стоимости) открыть — независимо не от стоимости, а от других исследователей — прибавочный труд, который маскируется именно этой формой, маскируется стоимостью, заработной платой.

Но даже и Маркс не открыл способа, как «установить», независимо от стоимости, количество необходимого и прибавочного труда. Пусть-ка попробует это сделать тов. Грациадеи! Вот где он может развернуть свои таланты Колумба в полном блеске! Прибавочный труд вообще не устанавливается кем-то; существует очень сложный общественный процесс, определяющий — не прибавочный труд, а прямо прибыль, и процесс этот известен под названием конкуренции (всеобщая норма прибыли). Грациадеи оспаривает, конечно, и этот закон Маркса, усматривая в нем противоречие с марксовым законом стоимости (противоречие между I и III томом «Капитала»). Мы не выдадим ничьей тайны, если скажем, что вся «аргументация» Грациадеи сводится и здесь к ряду эквивокаций.

Как прибавочный труд определяется общественным процессом, так не в меньшей мере определяется им и необходимый труд: заработная плата, фактически уплачиваемая рабочему капиталистом, служит тому доказательством. Она есть не что иное, как капиталистический метод «установления» необходимого труда. Нет надобности, чтобы кто-то устанавливал количество необходимого труда, потому что это ежедневно делает сам капиталист. Законы этого общественного процесса открыты опять-таки Марксом, как и законы процесса образования прибыли, но ни тот, ни другой процессы не независимы от стоимости. Необычайно наивно выставлять требование об определении «качества и количества средств, необходимых для поддержания жизни рабочего» и, далее, об определении «количества рабочего времени, потребного для изготовления этих средств»,— не сказав предварительно ни слова о стоимости, тогда как рынок (включая и рынок труда) ежедневно совершает это определение через посредство обмена и, стало быть, через посредство меновой стоимости; и словно не зная, что Маркс давным-давно выполнил это требование в своей теории капитала, основанной (как показано выше) на законе стоимости,— Грациадеи поступает обратно тому, как поступал Маркс. Там, где буржуазная экономия видела решение, Маркс видел только проблему. Не так наш Грациадеи: там, где Маркс дал решение, он видит проблему и притом такую, которую он не в состоянии разрешить, да вовсе и не пытается разрешать!

Ни заработная плата, ни прибыль не воспринимаются непосредственно как то, что они есть: как необходимый и прибавочный труд. Так они воспринимаются только тем, кто подходит к ним с марксовой теорией стоимости и прибавочной стоимости. Если я уже знаю, что стоимость товара равняется воплощенному в нем абстрактному труду, и что, следовательно, стоимость рабочей силы равняется абстрактному труду, воплощенному в потребляемых рабочим благах; если я, кроме того, знаю, что всякая сумма денег есть воплощение стоимости, т. е. труда, а стало быть, и заработная плата с прибылью (то и другое — деньги) не представляют собой ничего иного,— а знать это я могу опять-таки только на основании марксовой теории стоимости; если я знаю все эти прекрасные вещи, тогда я могу сделаться — правда, не профессором экономии в Пармском университете, потому что там-то именно этого и не полагается знать, но зато учащимся в каком-либо московском коммунистическом университете. Почему, однако, капиталист уплачивает рабочему эти «блага» в форме денег, в форме заработной платы? Почему не применяет он метода Грациадеи, указанного в последней фразе приведенного выше места и состоящего в том, что сначала «устанавливается существование и количество необходимого и прибавочного труда», а потом уже «товары приобретают известную стоимость»? Или, как он это формулирует тотчас вслед за разобранной фразой:

«На основании какого критерия можно, в самом деле, утверждать, что данный товар представляет собою, напр., стоимость 6 часов какого угодно труда, «если использование этих часов не установлено предварительно путем предшествующей проверки? Только после того (значит: в временном смысле Л. Р.), как труд, сделавшись действующей силой производства, становится причиной и мерилом стоимости, только тогда превращается он в самое стоимость, необходимый и прибавочный труд — в необходимую (?) и прибавочную стоимость».

В самом деле, почему все-таки капиталисты употребляют противоположный метод? Почему они выплачивают рабочему заработную плату, не ломая себе голову над тем, как выразится в часах стоимость продуктов, которые рабочий может себе купить на нее? И даже в России, где во главе производства стоят марксисты-коммунисты, все еще применяется устарелый метод выплаты «необходимого труда» в виде заработной платы. Здесь «наемные рабочие» в сущности вовсе не наемные рабочие в том смысле, как в капиталистическом обществе, ибо здесь они связаны трудовым отношением не с капиталистами, а со своим собственным государством; они не выполняют «необходимого» труда в смысле капиталистической эксплуатации; их «заработная плата» есть нечто совсем иное, чем в капиталистическом обществе. И все-таки рабочему не говорят: «твой необходимый труд состоит из 6 часов, вот тебе за это товары, которые тоже стоили 6 часов». Несмотря на совершенно изменившиеся, совершенно другие условия труда, по-прежнему сохраняется специфически капиталистический метод оплаты труда. Почему? Да потому, тов. Грациадеи, что сейчас, в товарном обществе, никто не в состоянии «установить» стоимость товара в часах, эта стоимость в товарном обществе выражается — после открытия марксова закона стоимости так же, как и до него — в форме денег. Ответ на ваш вопрос вы найдете в «Капитале» (I, 40):

«Позднее научное открытие, что продукты труда, поскольку они суть стоимость, представляют лишь вещественное выражение человеческого труда, затраченного на их производство, составляет эпоху в истории развития человечества, но оно отнюдь не уничтожает вещественной видимости общественного характера труда. Лишь для данной особенной формы производства, для товарного производства, справедливо, что специфически общественный характер независимых друг от друга частных работ состоит в их равенстве, как человеческого труда вообще, и что он принимает форму стоимости продукта труда. Между тем для людей, захваченных отношениями товарного производства, специальные особенности последнего — как до, так и после указанного открытия — кажутся имеющими всеобщее значение подобно тому, как свойства воздуха — его физическая телесная форма — продолжают существовать, несмотря на то, что наука разложила воздух на составные элементы».

Покуда существует товарное производство, стоимость есть объективно необходимая форма проявления общественного труда; как необходимый, так и прибавочный труд неизбежно принимает форму стоимости, денег. И это так даже в социалистическом хозяйстве, покуда оно не эмансипировалось от товарной формы своих продуктов!

Так великое открытие тов. Грациадеи оказывается на проверку простой эквивокацией. Б. Кроче прав не постольку лишь, поскольку он первый сделал это открытие относительно открытий нашего профессора, но он дал также вполне правильную характеристику метода Грациадеи, состоящего, по его словам, в том, что тот «тщательно избегает слов стоимость и труд и говорит исключительно о продукте» (см. приведенную выше цитату). Сущность этого метода заключается, стало быть, в том, чтобы считать формальные особенности капиталистического общества попросту несуществующими. За явлениями тов. Грациадеи тотчас же открывает их сущность: за заработной платой он тотчас усматривает необходимый труд и продукты, в которых тот воплощается; за прибавочной стоимостью тотчас же — прибавочный труд и продукты, производимые рабочим «для потребления капиталиста» (любопытное общество, в котором капиталисты так много «потребляют»!). И вооруженный столь острым зрением, немедленно открывающим за явлениями их сущность, тов. Грациадеи свысока игнорирует явления.

К сожалению, однако, это не мешает ему... все время оставаться на поверхности явлений и ничего не знать об их сущности.

Но вот что еще гораздо хуже и уж отнюдь не является личным делом тов. Грациадеи: как раз то гигантское достижение Маркса, которое заключалось в открытии специфических черт в эксплуатации рабочего класса, Грациадеи снова растворяет в абстрактном выражении эксплуатация. «Римский раб был привязан цепями, наемный рабочий привязан невидимыми нитями к своему собственнику»,— говорит Маркс. Они невидимы до сих пор, эти нити,— правда, не для наемного рабочего, которому Маркс открыл глаза, но для многих профессоров буржуазных университетов. Но именно этим и доказывает наш Грациадеи (если это еще нуждается в дальнейших доказательствах), что теория прибавочной стоимости не независима от марксовой теории стоимости. Только потому, что он не принимает, не понимает этой последней, только поэтому не может он понять и того, к чему приводит растворение специфической эксплуатации наемного рабочего в знаменитой формуле: ночью все кошки серы. Что это все, что угодно, только не коммунизм,— об этом не стоит тратить и двух слов.

III. Мнимая неправильность марксовой теории стоимости. «Последний час» Грациадеи

Что за заработной платой скрывается необходимый труд, а за прибавочной стоимостью (прибылью, процентом, земельной рентой и т. д.) — прибавочный труд, это было открыто Марксом, а не Грациадеи; этот факт, надеюсь, можно считать общеизвестным. Поэтому немножко...— как бы это выразиться?— комично, когда Грациадеи выдвигает это, как свое открытие, против Маркса, стараясь доказать таким путем независимость теории прибавочной стоимости от марксовой теории стоимости. Если уже это более чем странно, то что сказать о следующей фразе.

«Ошибка, в которую впадают марксисты, но которой следовало бы избегать, даже приняв все учение Маркса о стоимости, заключается как раз в том, что они не разделяют те два различные момента, через которые, согласно этому учению, проходит труд; они смешивают в одну кучу труд, как причину производства, и труд, являющийся по теории Рикардо—Маркса причиной стоимости; хуже того, они объявляют оба эти факта тождественными. После этого понятно, что, по их мнению, вместе с теорией стоимости должна пасть и теория прибавочного труда».

Недурно, не правда ли? Не Грациадеи, а марксисты делают ту «ошибку», что смешивают конкретный труд, создающий потребительные стоимости, с абстрактным трудом, создающим стоимости меновые, т. е. не отличают процесс труда от процесса увеличения стоимости. Полцарства за такого... «марксиста»! Пусть Грациадеи укажет хоть одного, кроме самого себя. Он признает один лишь процесс труда и не видит, что внутри капиталистического общества, где всякий труд имеет форму наемного труда, этот процесс необходимо является вместе с тем и процессом увеличения стоимости для капитала. Сам процесс труда является в этом обществе исключительно как процесс увеличения стоимости для капитала, и только марксовой теории стоимости обязаны мы тем, что за этим явлением был открыт реальный трудовой процесс, освобожденный от обманчивой видимости, маскирующей его сущность. Буржуазные экономисты, и среди них в первую очередь Грациадеи, смешивают в одну кучу видимость и сущность; поэтому-то для него «цена есть единственная реальность» и «теория меновой стоимость есть либо теория цен, либо вообще никакая теория» (там же, стр. 38). И поэтому он не имеет никакого понятия о том, что марксова теория стоимость есть как раз (единственно правильная) теория цен и является таковой лишь потому, что указывает, какой труд и как воплощается в товарах. На стр. 16 своей брошюры «La Concezione» он говорит о «суеверии стоимости» и пишет, между прочим, следующее:

«Так как всякий товар бесспорно стоит труда; так как этот труд является наиболее всеобщим, присущим всем предприятиям и содержащимся во всех продуктах элементом,— то по отношению к данному предприятию и данному товару труд кажется (!) основным процессом коллективного производства... Все продукты уравниваются благодаря тому, что все они стоили некоторого количества труда, и само производство кажется (!) уже производством не экономических благ, а трудовых стоимостей (valori — lavoro), а то и вовсе сводится к одному труду.»

«Таким образом стоимость (меновая) как бы превращается в общую химическую субстанцию всех товаров, из которых она может быть извлечена. Достаточно взять из небольшого количества какого-угодно товара кусочек этой субстанции и проанализировать его отдельно, чтобы разоблачить тайну всего коллективного производства. Эти иллюзии и заблуждения очевидны».

В самом деле: эти иллюзии и заблуждения очевидны! Но только не там, где их ищет Грациадеи, не в марксизме, а у него самого. Он не знает (этот якобы коммунист!), что в капиталистическом производстве, как таковом, в самом деле производятся не «экономические блага», а стоимости! Мы сейчас процитируем одно место из Маркса, где он упрекает А. Смита за то, что тот слишком «по-шотландски» понимает материальность труда. Но послушаем сначала, как он разделывается с одним представителем не классической, а вульгарной экономии, с Мак-Кэллоком:

«Итак, ценность имеют только товары, вещи вообще, лишь как выражение человеческого труда; не поскольку они представляют нечто само по себе, а поскольку они являются воплощениями общественного труда. И у иных хватает смелости говорить, что жалкий Мак разбил наголову Рикардо,— он, который в своем бессмысленном стремлении эклектически «примирить» рикардовы теории с их противоположностями, отождествляет их принцип и принцип всякой экономии, самый труд, как человеческую деятельность и общественно-определенную человеческую деятельность, с физическим и т. п. действием, которое товары претерпевают как потребительные ценности!» («Теории прибавочной стоимости», III, 153, Ленинград 1924 г.).

Грациадеи, может быть, льстит себя мыслью, что как когда-то «жалкий Мак» разбил Рикардо, так он теперь разбивает Маркса. В таком случае пусть он поставит в приведенных строках Маркса вместо имени Мак-Кэллока свое собственное имя,— и цитата подойдет к нему слово в слово. Он тоже знает только «физическое действие» и не имеет понятия о том, что означает «абстрактный труд» в политической экономии Маркса.

Если бы он знал Маркса, он мог бы найти у него все нужные объяснения. Маркс говорит:

«Однако нельзя так по-шотландски понимать овеществление труда, как это понимал А. Смит. Если мы говорим о товаре, как об овеществлении труда, в смысле его меновой стоимости, то речь идет у нас только о воображаемой, т. е. только о социальной форме существования товара, не имеющей ничего общего с его вещественным существованием; мы представляем себе его в виде определенного количества общественного труда или денег. Возможно, что конкретный труд, результатом которого является товар, не оставляет на нем никакого следа... Здесь вводит в обман то обстоятельство, что общественное отношение представляется в форме вещи» («Теории прибавочной стоимости», I, 179).

В другом месте он так развивает эту мысль:

«Отдельный товар, отдельный продукт, выступает не только реально, как продукт, но и как товар; не только как реальная, но и как идеальная часть всего производства. Каждый отдельно товар является носителем определенной части капитала (именно всего общественного капитала. Л. Р.) и созданной им прибавочной стоимости... То, что устанавливает ценность отдельного продукта и определяет его как товар, это уже не употребленный на отдельный, особый товар, труд, который в большинстве случаев невозможно было бы вычислить и который в одном товаре может быть больше, чем в другом, а весь труд, вся стоимость, деленная на число продуктов» («Теории прибавочн. стоимости», III, 95—96).

Эти цитаты красноречиво свидетельствуют о том, как мало понял Грациадеи в марксизме, который он «исправляет»! Что самое главное в теории стоимости Маркса? Различение продукта и товара. Продукты имеются во всяком обществе, товары только при определенном, специфическом общественном строе. Кто находит возможным рассчитаться со своеобразием этого конкретного общественного строя ссылкой на нечто, имеющееся во всяком обществе (на продукт), тот утеривает социологический принцип марксизма и остается при плоской тавтологии: продукт есть продукт,— или: труд есть труд. И тогда, разумеется, придется отрицать и существование стоимости, процесса увеличения стоимости и т. д., пока не дойдешь, наконец (и мы еще увидим, что Грациадеи доходит и до этого) — до отрицания существования капитализма, как особого исторического способа производства, и до отрицания факта наемного труда.

Если при рассмотрении продуктов отвлечься от их «социальной формы существования», от того факта, что они — товар, если видеть в них только «телесную реальность», забывая о формальных особенностях, привходящих к последней при определенном общественном строе,— тогда, конечно, и в труде не увидишь ничего, кроме услуг, или, в лучшем случае, «физического действия», каковым труд является при всяком общественном строе, но не увидишь той особенной формы, которую он необходимо принимает в определенно конкретном, товарном и капиталистическом обществе вследствие того, что в нем продукты становятся товарами. Так можно стать «шотландцем», даже родившись в солнечной Италии!

Понятие абстрактного труда является центральным в политической экономии Маркса, и кто не знает, что означает у Маркса абстрактный труд, тот не имеет никакого права критиковать марксову теорию стоимости.

Буржуазные экономисты, и Грациадеи также, понимают абстрактный труд в смысле Смита — как физическую деятельность отдельного человека (индивидуально субъективная точка зрения), но не как специфическую деятельность, а как всякую затрату энергии рабочим. Но это есть как раз то, что Маркс называет конкретным, создающим потребительную стоимость, «полезным» трудом (см. приведенную выше цитату из «Теорий прибавочной стоимости», III, 153). Конечно, и здесь мы имеем затрату энергии, но, поскольку она создает потребительные стоимости, не абстрактную, а конкретно-целевую.

Поэтому Маркс говорит:

«Как целесообразная деятельность, направленная на присвоение элементов природы в той или иной форме, труд, составляет естественное условие человеческого существования, не зависящее ни от каких общественных форм, условие обмена веществ между человеком и природой. Напротив; труд, создающий меновую стоимость, является специфически общественной формой труда. Например, труд портного, в своей материальной определенности, как особая производительная деятельность, производит одежду, а не ее меновую стоимость. Последнюю он производит не как труд портного, но как отвлеченный всеобщий грудь, а этот труд зависит от общественного строя, которого портной не произвел» («К критике...», стр. 56). Конкретные виды труда создают потребительные стоимости, но «в качестве потребительных стоимостей они совершенно независимы друг от друга, они скорее не стоят ни в каком отношении друг к другу» («К критике...», стр. 66). Наоборот, абстрактный труд у Маркса никогда не означает «физического действия» индивидуума, отдельного рабочего, а равносилен общественному, обобществленному труду. Конкретный, полезный, целесообразный труд становится абстрактным трудом путем общественного процесса. «Труд,— говорит Маркс,— измеряемый, таким образом, временем, выступает в действительности не как труд различных индивидуумов, но скорее различные трудящиеся индивидуумы выступают, как простые органы этого труда» («К критике...», стр. 44). И дальше: «Получается то же самое, как если бы различные лица соединили свое рабочее время и представили различные количества, находящегося в их общем распоряжении рабочего времени в различных потребительных стоимостях. Таким образом рабочее время отдельного лица есть, в действительности, время, которое требуется обществом для производства некоторой определенной потребительной стоимости, т. е. для удовлетворения некоторой определенной потребности» («К критике...», стр. 46). Исходным пунктом Маркса в его политической экономии, его предпосылкой, служит товарное, более того — капиталистическое общество, как та наличная действительность, в которой мы живем. Из этого общества он извлекает простейший в экономическом отношении элемент. Этот простейший элемент есть товар. Маркс говорит:

«Мы исходим из товара, из этой специфической общественной формы продукта, как из основы и предпосылки капиталистического производства». И «Капитал» начинается следующими словами:

«Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, представляет «огромное скопление товаров», а отдельный товар его элементарную форму. Наше исследование начинается поэтому анализом товара».

Исходя таким образом из товара, как из «основы и предпосылки капиталистического производства», Маркс в то же время объясняет, что такое товар в капиталистическом производстве: товар — это «специфически общественная форма продукта».

В самом деле, товары обращаются на рынке, они вступают во взаимные отношения, не заботясь о том, какому конкретному специфическому труду они обязаны своим существованием. Что это значит? Это значит, что различие форм конкретного труда уже потушено в товарах благодаря процессу их обращения. А так как в капиталистическом обществе всякий продукт становится товаром, то тем самым всякий труд становится товаропроизводящим, т. е. таким, который создает для капитала стоимости,— независимо от специфической формы данного труда. Возможно же это в рамках капиталистического, производства лишь потому, что капитал проник во все отрасли производства и поэтому для него стали безразличны все формы труда, ибо все они являются теперь только источниками прибыли, источниками обогащения для капитала. Это-то и уравнивает в глазах капитала все виды труда. Если равенство товаров выражает равенство видов труда, то отвлечение от вещественного содержания труда выражает в капиталистическом обществе нечто еще большее, а именно равенство всех отраслей производства в глазах капитала. Маркс говорит:

«Труд — совсем простая категория. Столь же древним является и представление о нем в этой всеобщности, как труда вообще. Однако экономический «труд», взятый в этой простейшей форме, есть столь же современная категория, как отношения, которые порождают эту простейшую абстракцию» (Маркс, «К критике политической экономии», Введение, стр. 22 русского издания).

И далее:

«Безразличие к определенному виду труда предполагает весьма развитую и цельную совокупность действительных видов труда, из которых уже ни один не является безусловно господствующим... С другой стороны, эта абстракция труда вообще является только результатом конкретной целостности трудовых процессов. Безразличное отношение к определенному труду соответствует общественной форме, при которой индивиды, с легкостью переходят от одного вида труда к другому и при которой определенный вид труда является для них случайным и потому безразличным. Труд здесь не только в категории, но и в действительности, стал средством создания богатства вообще и утратил свою связь с определенным индивидом».

Эти индивиды, которые с легкостью переходят от одного труда к другому и для которых безразличен определенный вид труда, это прежде всего капиталисты, и по мере того, как капиталистическое производство становилось преобладающим в Европе, политическая экономия, как наука, отражающая это производство, все больше выдвигала в центр своих исследований проблему абстрактного труда. Самые различные отрасли производства последовательно рассматривались, как воплощение абстрактного, производящего стоимости труда — сначала торговля, затем земледелие (явное отражение того пути, по которому шел капитализм в своем завоевании отдельных отраслей производства),— и лишь напоследок труд, как таковой, труд сам по себе, был провозглашен Адамом Смитом фактором, созидающим стоимость (см. Маркс, «К критике политической экономии», стр. 39 и сл. нем. изд.).

Абстрактный, общественный труд не есть, следовательно, абстрактная затрата энергии рабочего, как часто ошибочно себе представляют,— но он есть лишь выражение того факта, что скрытой основой буржуазного производства является общественный труд. Товарное обращение есть то средство, при помощи которого осуществляется и подтверждается общественный характер капиталистического производства.

Поэтому абстрактный труд есть такое же идеальное, лишь воображаемое свойство товаров, как и их стоимость, представляющая собой лишь форму, в какой этот абстрактный труд является в условиях товарного производства. Тот и другая выражают на языке капиталистической производства некое социальное свойство труда (или его продуктов), отличное от его материального содержания. Без марксовой теории стоимости, которая впервые ввела понятие абстрактного труда, этот общественный характер труда и его продуктов остался бы скрытым, и все до сих пор думали бы так же, как думает Грациадеи, который отрицает существование именно этого труда и, следовательно, не имеет ни малейшего понятия об общественной стороне всего трудового процесса, как он обнаруживается внутри капиталистического общества в обращении товаров.

Отметим одно очень интересное совпадение. Не так давно, почти одновременно с выступлением Грациадеи, была сделана попытка философской ревизии марксизма венгерским товарищем Лукачем. И оказалось, что корень большинства недоразумений тов. Лукача в основных вопросах марксизма заключался в том, что он принял процесс увеличения стоимости, в каковой форме процесс труда по необходимости является в капиталистическом обществе, за единственную действительность. За явлением он забыл сущность, за формой — содержание.

Любопытно, что у Грациадеи мы встречаем ту же ошибку, только в обратном виде: Грациадеи считают, что форма не существенна по сравнению с содержанием. Он признает только процесс труда и изо всех сил отрицает процесс увеличения стоимости.

Но различие между ним и Лукачем в том, что последний по крайней мере последовательно выдерживает свою точку зрения до конца, а Грациадеи цепляется за процесс труда лишь для того, чтобы иметь возможность полемизировать с Марксом; покончив же с этим душеполезным делом, он в дальнейшем преспокойно остается на поверхности явлений.

Отбросив это различие, мы имеем тут перед собой общий методологический корень ревизионизма «слева» и ревизионизма «права». Отметить это обстоятельство мы считаем во всяком случае не лишним.

На этом мы, казалось бы, можем почтительно расстаться с открытием нашего автора, что теория стоимости и теория прибавочной стоимости независимы друг от друга.

Но нет! Ведь он имеет наготове еще два «произведения», специально написанные в ответ его прежним критикам, которых он (подумать только!) третирует как так называемых марксистов; в этих произведениях он обещает «тщательнее разобрать» (esame piû minuto) все то, что он «не мог углубить» и должен был «обрисовать лишь общими чертами» в своей книге «Цена и прибавочная цена» (см. «La Concezione», стр. 1).

Но когда мы обращаемся к этому «углубленному» изложению, нас ожидает большой сюрприз. Везде, где требуется доказательство, автор либо отсылает нас к своей книге «Цена и прибавочная цена», в которой требуемое доказательство якобы уже было дано, либо из этой книги приводится цитата, которая к должна служить вместо доказательства. Везде, где мы ждем доказательств, нас отсылают от Понтия к Пилату. В книге «Цена и прибавочная цена» Грациадеи извиняет отсутствие доказательств тем, что он «вынужден» ограничиться лишь «общими чертами» а в «углубленных» брошюрах он считает доказательства излишними потому, что с этой стороной дела он покончил-де в книге «Цена и прибавочная цена»! Милый способ «вести доказательство». В чем же состоит углубление?

Но нет, мы ошибаемся. На стр. 24 его «La Concezione» мы читаем:

«Взаимная независимость обоих учений о меновой стоимости и о прибавочном труде... получает таким образом окончательное подтверждение в концепции прибавочного труда, как такого, который выполняется всем рабочим классом в целом. Если в нашей книге «Цена и прибавочная цена» мы не могли привести этот новый и решающий аргумент, ...» — то он спешит привести его теперь.

Значит, «новый и решающий аргумент» все-таки есть! Его с полным основанием можно назвать «последним часом» Грациадеи. В самом деле, в пяти параграфах названной брошюры Грациадеи старается показать, что заблуждение Маркса и так называемых марксистов заключается в том, что, по их мнению, прибавочная стоимость производится каждым рабочим и каждой фабрикой. Нет, нет! — восклицает Грациадеи,— это роковое заблуждение. Только рабочий класс в целом производит прибавочную стоимость, выполняет необходимый труд, а никак не отдельный рабочий.

Как это возможно, знает один бог! Потому что, как известно, он один умеет творить чудеса. Работа выполняется (это знают все) не рабочим классом в целом, а отдельным рабочим. Стало быть, и прибавочная стоимость может производиться — только таким путем. Здесь мы имеем дело не с «идеальным», не с «воображаемым» свойством товаров, а с продуктами, которые фактически производятся рабочими. Стало быть, здесь Грациадеи — марксист невпопад. Но даже и в этом дурном смысле он не настоящий марксист: ведь у него прибавочная стоимость, по крайней мере в форме прибыли, но производится, а — потребляется! Его точка зрения — точка зрения потребителя. Но об этом после.

Но хотите знать, в чем заключается решающий и новый аргумент, опровергающий названное ошибочное мнение марксистов? В том, что если бы на каждой фабрике рабочие производили прибавочную стоимость, «действительно и полностью» выполняя необходимый и прибавочный труд, то каждый из них в отдельности или, по крайней мере, все они вместе должны были бы изготовлять все продукты, потребляемые ими, да сверх того еще все продукты, потребляемые самим капиталистом. А ведь на деле-то каждый рабочий производит только вполне определенный товар, и каждый капиталист наживается на вполне определенном товаре.

«Если бы по отношению к каждому рабочему можно было говорить о действительном и полном труде, необходимом и прибавочном, то каждый отдельный рабочий должен был бы один производить все продукты, составляющие его заработную плату, и все те продукты, в которых реализуется доход капиталиста».

И к этому открытию, которое (смеем уверить тов. Грациадеи!) составит эпоху в истории критики марксизма, он насмешливо прибавляет:

«Но достаточно высказать подобную гипотезу, чтобы тотчас же усмотреть ее нелепость, не требующую дальнейших доказательств. Уж лучше вернуться к Робинзону Крузо, да еще заставить его при этом играть двойную роль: и роль капиталиста и роль рабочего» («La Concezione», стр. 24).

Если кто-нибудь снова протаскивает в политическую экономлю робинзонаду, называя ее правомерной научной абстракцией, так это в действительности, конечно, сам Грациадеи. Но, в самом деле, достаточно привести новый и решающий аргумент тов. Грациадеи, чтобы сразу показать всю цену его критики марксизма. Как прежде он всегда был в состоянии мгновенно узреть за видимостью самую сущность явлений и благодаря этому заново открыл, через семьдесят лет после Маркса, необходимый и прибавочный труд, так теперь он видит исключительно лишь те продукты, которые рабочий производит «для потребления капиталиста и своего собственного». Деньги, при помощи которых можно купить и такие товары, которых сам не производишь, т. е. весь процесс товарного обращения, сообщающий общественный характер односторонним частно-капиталистическим хозяйствам и, казалось бы, имеющий кое-какое отношение к марксову понятию стоимости,— всего этого более не существует! Поистине великолепное, вполне достойное коммуниста презрение к маммоне!

Обратимся теперь ко второму интересующему нас вопросу и посмотрим, почему же все-таки теория стоимости Маркса оказывается неправильной. Что может сообщить нам Грациадеи по этому поводу? После всего вышеизложенного наши надежды, разумеется, очень скромны.

Для разнообразия обратимся прямо к одной из его «углубленных» брошюр, где этот вопрос подвергается «специальному», «тщательному» разбору.

Эта брошюра («II Ргеzzо») начинается следующими словами: «Марксисты и отчасти сам Маркс рассматривают стоимость (меновую) — подробнее мы это покажем в дальнейшем — скорее как явление производства, чем обращения. Это — заблуждение...»

Мы не знаем, что еще покажет Грациадеи «подробнее» в дальнейшем. Что марксисты и сам Маркс рассматривают стоимость — не «скорее», а исключительно как «явление производства» (этим словом Грациадеи очевидно хочет сказать, что по Марксу источником стоимости является производство), этого он может и не доказывать, ибо это общеизвестно. Но вот что не общеизвестно и что ему следовало бы доказать, и доказать возможно подробнее: 1) что Маркс лишь отчасти понимал стоимость именно так; но этого он не может доказывать хотя бы потому, что, как мы увидим, он уже через несколько строк утверждает, что Маркс всегда, «с первых же страниц «Капитала», понимал стоимость иначе, именно как продукт обращения; и 2) что было бы заблуждением считать стоимость «явлением» производства. Второе он действительно пытается доказать, но как — это опять-таки составит эпоху в критике марксизма!

На этот раз, в виде исключения, аргументация начинается цитатой из Маркса («Капитал», III, I, 268):

«В процессе обращения не производится стоимость, значит не производится и прибавочная стоимость. Происходят только изменения формы одной и той же товарной массы... Если при продаже произведенного товара реализуется прибавочная стоимость, то лишь потому, что она уже в нем существует».

К этим словам Грациадеи делает следующую выноску:

«Заметим мимоходом (не задерживаясь на этом, чтобы не отдалиться от самой сути вопроса), что в приведенных выражениях, в которых говорится о том, что стоимость «существует» в товарах, с типической ясностью обнаруживается одно из вреднейших последствий того предрассудка, будто стоимость есть не явление обращения, а явление производства. Товары содержат в себе вещества, а не стоимости. Стоимость не физическое свойство товаров, стоимость — именно потому, что она возникает из отношения двух товаров — не может быть постигнута, если брать только один какой-нибудь товар сам по себе».

Дорогой читатель, признаюсь чистосердечно: когда я прочел эти строки и вспомнил, что они написаны не буржуазным университетским профессором, а коммунистом,— я не знал, что и подумать. Судьба учеников тов. Грациадеи, слушающих его лекции в Пармском университете, не очень меня волнует, так как они, вероятно, большей частью происходят из буржуазных кругов или, в лучшем случае, принадлежат к мелкобуржуазным элементам. В фашистской Италии рабочим, вероятно, редко случается попасть в число университетских слушателей. Но тов. Грациадеи ведет, в качестве члена итальянской коммунистической партии, просветительную работу и в партийных кругах; в парламенте он, как видно из газет, нередко выступал официальным оратором И. К. П. как раз по экономическим вопросам. Он видный экономист итальянской коммунистической партии. И он, коммунист, обнаруживает такую глубину невежества в вопросах марксизма!

Кто первый показал, вопреки всей буржуазной политической экономии, что стоимость есть общественное отношение, а не физическое свойство товаров? Кто создал теорию товарного фетишизма, единственную теорию, объясняющую сущность товаров и всего буржуазного общества? Кто — Грациадеи или Маркс?

И вот теперь, через семьдесят с лишним лет, человек, называющий себя — даже не марксистом, а коммунистом, украдывает это учение и преподносит его в искаженной, плоской, бессмысленной и бессовестной форме, как свое собственное открытие, и старается доказать, что именно Маркс и марксисты не знают, что стоимость не есть физическое свойство товаров!

Разумеется, и тут претензии Грациадеи неизмеримо превышают его дарования. Наш профессор знает только меновую стоимость, стоимости, как таковой, он не признает. Хоть бы он внимательно прочел... не первый том «Капитала», этого нельзя от него требовать,— но хотя бы брошюру «Наемный труд и капитал» или «Заработная плата, цена, прибыль»! Грациадеи — единственный человек, не знающий примечания на стр. первого тома «Капитала», каковое примечание мы позволим себе процитировать здесь для его назидания:

«Один из основных недостатков классической политической экономии состоит в том, что ее никогда не удавалось из анализа товара, и в частности товарной стоимости, вывести форму стоимости, которая именно и придает товару характер меновой стоимости. Как раз в лице своих лучших представителей, А. Смита и Рикардо, она рассматривает форму стоимости как нечто совершенно безразличное и даже не имеющее отношения к природе товара, как такового. Причина состоит не только в том, что анализ величины стоимости поглощает все ее внимание. Причина эта лежит глубже. Форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время самая всеобщая форма буржуазного способа производства, который именно ею характеризуется как исторически особенный вид общественного производства. Если же рассматривать буржуазный способ производства, как вечную естественную форму общественного производства, то неизбежно останутся незамеченными специфические особенности формы стоимости, следовательно, товарной формы, а при дальнейшем ходе исследования — денежной формы, формы капитала и т. д.».

Только тот, кто рассматривает товарное производство как вечную естественную форму производства вообще, только тот неизбежно должен впасть в указанное заблуждение,— заметьте себе эти слова Маркса, тов. Грациадеи! Это заблуждение Рикардо Маркс называет «исторически оправданным» и «научно необходимым в истории политической экономии» («Теории прибавочной стоимости», II том, 1 часть, стр. 2). Оно было исторически оправдано, потому что Рикардо был представителем буржуазного общества в такую эпоху, когда сам капитал еще имел историческую миссию³. И оно было необходимо в развитии науки, потому что только путем анализа величины стоимости можно было открыть форму стоимости. Но когда в наше время, после Маркса, то же самое повторяет не представитель буржуазной науки, а якобы коммунист,— тогда это уже не заблуждение и не имеет ни исторического, ни научного оправдания!

И вот с такой-то научной высоты Грациадеи не стесняется утверждать, что «менее образованным марксистам» марксизм представляется «каким-то колдовством», «проделкой фокусника, придуманной в интересах самого капитализма»! (там же, стр. б). Он не стесняется то и дело говорить о «так называемых марксистах», от которых и следовало ждать, что они возмутятся его «учением» (учением Грациадеи!). Человек, обнаруживающий такое невежество в марксизме, не стесняется писать: «Эти так называемые марксисты (а их большинство), либо вовсе не читавшие «Капитала», либо прочитавшие, да и то весьма поверхностно, только первый его том, пребывают в блаженном неведении относительно тех непреодолимых затруднений, в которых Маркс запутывается во II и III томах...» («La Concezione», стр. 40).

В чем же заключается доказательство, что стоимость — явление не производства, а «скорее» обращения? Читайте и изумляйтесь:

«Что стоимость (меновая) есть явление не производства, а обращения, это такая истина, которая, будучи очевидна сама по себе (essendo intuitiva), более того — заключаясь в самом определении предмета⁴, в сущности вовсе не нуждается в доказательстве. Ни один марксист... не решится оспаривать столь очевидный факт, признававшийся Марксом с первых страниц „Капитала”» (!!).

Сначала Грациадеи сообщил нам, что Маркс лишь «отчасти» разделял тот взгляд, что стоимость есть скорее явление обращения, чем производства. Теперь же оказывается, что Маркс признает это с первых страниц «Капитала», и поэтому ни один марксист не должен сомневаться в «столь очевидном факте»! А между тем этот факт не более очевиден, чем утверждение, будто Маркс признавал этот взгляд хотя бы отчасти,— как это известно каждому школьнику.

И, действительно, верный высказанному им принципу, Грациадеи не приводит никаких доказательств. И это все, что он может сказать в опровержение теории стоимости Маркса!

Нам остается еще проделать неприятную работу — разобрать теорию стоимости самого Грациадеи. Каковы будут его открытия, читатель, вероятно, уже догадывается.

IV. Реальность марксова закона стоимости. Учение Грациадеи о цене

Мы не собираемся защищать марксову теорию стоимости от нападок Грациадеи. Уже более полстолетия вся буржуазная политическая экономия направляет все усилия своей мысли на опровержение этой теории; по какой причине и с каким успехом, достаточно известно. Грациадеи, хотя он и коммунист, целиком находится под влиянием и, что гораздо хуже, целиком стоит на уровне этой буржуазной критики Маркса: к достопочтенным аргументам вульгарных экономистов он не прибавляет ни одного нового слова, он только пережевывает самые застарелые и плоские недоразумения,— правда, выдавая их при этом за самоновейшие открытия, за «последнее слово» науки.

Одним из таких освященных старостью «аргументов» буржуазной политической экономии является существующее якобы противоречие между I и III томами «Капитала». Вполне естественно, что это «противоречие» с восторгом открывается заново нашим Грациадеи. Маркс, видите ли, слишком поспешно перенял трудовую теорию стоимости Рикардо, построил на ней первый том «Капитала», и лишь по его написании и выходе в свет он к своему конфузу заметил, что развитая в нем теория стоимости и прибавочной стоимости противоречит действительности, в которой цены отклоняются от стоимостей (мнимых), а законы производства прибавочной стоимости от законов конкуренции (средней нормы прибыли). Но так как исправить роковую ошибку было уже поздно, то Маркс пустил в ход всякую «чертовщину», при чем, разумеется, впутался в величайшие противоречия и «непреодолимые затруднения».

Никто не примет всерьез это обвинение, повторявшееся тысячу раз и уже десять тысяч раз опровергнутое. И если мы все-таки потратим еще несколько слов на этот вопрос, то лишь потому, что это даст нам возможность рассчитаться с Грациадеи не только как с экономистом, но и как с «социологом» и «философом истории», т. е. рассчитаться с ним окончательно. Ибо Грациадеи не узкий специалист-ученый, только и знающий, что свою специальность, экономию: под свою собственную «теорию цены и прибавочной цены», противопоставляемую им Марксовой теории стоимости, он подводит философский и социологический фундамент. Этим он косвенно подтверждает то, что прежде отрицал,— а именно, что в марксизме «экономическая в тесном смысле» и «политико-экономическая» части находятся в теснейшей связи. Почему бы, в самом деле, быть им не связанными у Маркса, если даже Грациадеи, как только он пытается построить экономическую теорию цен, вынужден изложить свои взгляды на человеческую природу, человеческое сознание и его связь с человеческими поступками? Каковы эти взгляды, в данном случае безразлично; как они ни жалки, они все же доказывают, на практике самого Грациадеи, что каждой системе политической экономии должно соответствовать и служить основанием некоторое определенное воззрение на общество. Но почему то, что здорово для Грациадеи, должно быть смертью для Маркса? И у Маркса его «экономическое в тесном смысле слова» учение находится в теснейшей связи с его «политико-исторической» теорией,— более того: «экономического в тесном смысле» учения у него вовсе и нет, ибо политическая экономия Маркса является только частью его философского и социологического учения. Экономическую теорию Маркса можно опрокинуть не иначе, как опрокинув весь марксизм.

Это выяснится тотчас же, как только мы ближе присмотра» к мнимому противоречию между I и III томами «Капитала». Вопрос об этом противоречии имеет две стороны: это не только вопрос о единстве марксизма, но и чисто исторический вопрос. Правда ли, что Маркс так-таки и не имел никакого понятия о тех «противоречиях», к которым привело дальнейшее развитие его теории стоимости? Это было бы возможно только том случае, если бы Маркс выпустил I том «Капитала», не имея никакого представления о том, что последует дальше. Но это не только неправдоподобно — это фактически неверно. Не говоря о том, что в I томе имеются многочисленные указания на последующее решение (напр., в главе о деньгах, в главе о воспроизводстве); не говоря о том, что «Теории прибавочной стоимости» (представляющие собою не что иное, как записанные тетради Маркса, составленные задолго до появления I тома обсуждают почти на каждой странице интересующий нас вопрос и излагают в самых различных вариациях его решение, данное в III томе,— не говоря обо всем этом, Каутский уже 15 лет тому назад опубликовал программу всего «Капитала». План всего сочинения был у Маркса готов задолго до появления I тома. Каутский говорит об этом следующее:

«В то время (в 1862 г.), за пять лет до появления первого тома, весь «Капитал» был продумай до конца не только со стороны общего хода мысли, но уже и со стороны того планомерного построения, в каком он впоследствии предстал перед публикой» (Предисловие к III тому «Теорий прибавочной стоимости»).

В чем, однако, заключается то «противоречие», та «подводная скала», «на которую он (Маркс) натолкнулся»? Оно заключается, по Грациадеи, в следующем:

«Ясно само собой, что если переменный капитал допускает прибавочную стоимость, а постоянный нет, то те предприятия, в которых — при равном общем капитале — доля постоянного капитала больше, будут выручать меньшую прибавочную стоимость, чем те, в которых эта доля меньше. Но такое неравенство прибавочных стоимостей и прибылей было бы несовместимо с законом конкуренции, согласно которым равновеликие капиталы должны приносить в один и тот же промежуток времени одинаковые прибыли.

«Чтобы обойти эту подводную скалу, Маркс принимает, что предприниматели, вложившие большую долю переменного капитала, продают свои товары по более низкой меновой стоимости (цене), чем какая вытекает из фактически содержащегося в них количества труда,— и что, наоборот, те предприниматели, которые находятся в противоположных условиях, продают свои товары по соответственно более высокой цене, чем какая действительно требуется количеством затраченного на них. труда» («La Concezione», стр. 42).

Как мы видим, данное Марксом решение этого «противоречия» Грациадеи излагает так же нескладно, более того — так же искаженно, как он прежде излагал теорию стоимости Маркса: он просто забывает о том, что прибавочная стоимость и прибыль (вместе с процентами и с рентой) в общественном масштабе совпадают, равно как и цены всех товаров совпадают с их стоимостью, и что норма прибыли определяется органическим составом общественного капитала, как это доказывается тем фактом, что норма прибыли имеет тенденцию к падению. Но как разрешается это «противоречие» по Грациадеи? Рассказать об этом он еще только обещает в своей следующей брошюре, которая будет посвящена проблеме «технического капитала» и где он ex professo покажет, сколь ошибочно допущение Маркса, что только переменный капитал «допускает» прибавочную стоимость.

Вероятно, нет такого коммуниста (кроме Грациадеи), которому нужно доказывать, что такая постановка вопроса разрушает самые основы научного социализма. Распространяться об этом нет никакого смысла. Но мы сочли не лишним сказать о том, куда ведет путь, на который вступил Грациадеи. Грациадеи уверял нас, что он хочет подвергнуть созидательной «критике» лишь «несущественные» части марксизма — те части, которые сделались «несостоятельными» в виду развития монополистического капитализма. Но фактически Грациадеи хочет отменить все существенные части марксизма — все равно, имеют ли они какое-нибудь отношение к монополизму, или нет. Подчеркну еще раз, что о выходе последней его брошюры только объявлено, сама брошюра пока еще не вышла. Все же мы не будем несправедливы к нему, если предостережем его заранее против тех следствий, к которым неизбежно приведет его «теория».

Обратимся теперь к другой, более важной стороне вопроса о «противоречии», в котором якобы запутался Маркс. Стоимость и цена не совпадают друг с другом; прибавочная стоимость, произведенная в отдельном капиталистическом предприятии, и она же, фактически реализованная капиталистом (с этой последней точки зрения она называется прибылью), точно также различны. Тут в самом деле имеется налицо противоречие — но не в марксистской системе, а в действительности. Как известно, это не единственное противоречие, присущее капиталистическому порядку. Великая заслуга Маркса в том именно и состоит, что он констатировал это противоречие, вскрыл то, что за ним таится, и показал те формы, в которых оно диалектически разрешается. Диалектически — ибо оно при этом не исчезает, а движется в таких формах, которые, приводя к временному разрешению, всякий раз воспроизводят сие противоречие на высшей ступени — до тех пор, пока не рухнет сама система.

Марксова, да и всякая вообще, теория стоимости имеет своей задачей объяснить как раз те два явления, которые для Грациадеи, как и для всей буржуазной вульгарной экономии составляют единственную реальность: цены и прибыль. Заметим: цены товаров и прибыль капиталиста. Это необходимо подчеркнуть. Ибо за этими явлениями капиталистического общества скрывается нечто, что имеется во всяком обществе; во всяком обществе существует нечто, что при капиталистическом строе принимает форму цены товаров, и нечто, что облекается при этом строе в форму прибыли капиталиста. А именно: за ценой скрывается стоимость, а за прибылью — прибавочная стоимость; и далее: за первой скрывается труд, а за последней — прибавочный труд. Во всяком обществе люди должны производить, и всякое общество должно как-нибудь отдавать себе отчет в том, каким количеством труда оно располагает и как распределить это количество для производства разных категорий необходимых благ, чтобы иметь их в достаточном множестве и чтобы было возможно воспроизводство. Не-капиталистическое общество точно так же стоит перед этой задачей, как и капиталистическое, ибо легко видеть, что без ее постоянного разрешения хозяйственная жизнь немедленно застопорилась бы. Первобытное общество, живущее охотой, не может уклониться от этой необходимости; простейшее крестьянское хозяйство должно целесообразно распределять свою рабочую силу и думать об обеспечении воспроизводства. Эта необходимость, эта неустранимая предпосылка всякого хозяйствования осознается, конечно, всеми докапиталистическими обществами лишь весьма несовершенно. Но не осознанной она остается и в капиталистическом обществе. И если в этом последнем все же достигнута гораздо более высокая ступень совершенства в выполнении описанной задачи, то лишь потому, что здесь под давлением необходимости возникли формы, допускающие хотя все еще весьма недостаточное, но по сравнению с прошлыми общественными формациями все-таки более совершенное ее наполнение. Этими формами и являются: товарная форма продуктов, стоимость (цена) товаров и прибавочная стоимость (прибыль капиталиста).

В чем заключается более высокое развитие товарного общества сравнительно с обществом, основанным на рабском труде или с обществом феодальным,— этот вопрос нас сейчас не интересует. Но поскольку это товарное общество, с его широко развитым разделением труда, с его «атомизированным» хозяйством существует, в нем неизбежно должна как-нибудь проявляться указанная необходимость,— хотя бы, по слову Маркса, так, как проявляется сила тяжести, когда на чью-нибудь голову обрушивается потолок. Капиталистическое общество есть товарное общество, т. е. такое, в котором блага производятся независимыми друг от друга частными производителями. Общественная увязка производства здесь как будто исчезает из производственного процесса. Но она должна быть восстановлена под страхом гибели общества. Это восстановление осуществляется путем обмена, на рынке,— другими словами, в процессе обращения продуктов, которые тем самым становятся товарами. Здесь товар обменивается на товар, один продукт труда на другой,— трудовые деятельности обмениваются друг на друга, приводятся во взаимную связь. Отдельные капиталисты распределяют свои капиталы, т. е. разные трудовые деятельности, как будто по собственному произволу; выбор той или другой отрасли производства зависит, казалось бы, от случая, от личного усмотрения. Но при таком положении неизбежно было бы утрачено пропорциональное распределение общественного труда, и сделалось бы невозможным воспроизводство, потому что не производились бы в надлежащем количестве и соотношении предпосылки последнего (предметы потребления, средства производства, рабочая сила и т. д.). Должно, следовательно, существовать средство, создающее эти неустранимые предпосылки общественного производства вопреки индивидуальному, частному характеру производственной деятельности, вопреки отсутствию производственного плана и т. д. Что эти предпосылки создаются, об этом свидетельствует ежедневный опыт; где они создаются, тоже не тайна: в процессе обращения; но как они создаются, это-то и составляет вопрос.

Должен существовать механизм, принуждающий отдельных капиталистов действовать не по собственному произволу, а так, чтобы при этом выполнялись задачи общественного производства. Вопрос сводится таким образом к вопросу об отношении индивида к обществу. Индивид поступает согласно мотивам, приводящим его в движение. Но мотивом капиталиста является прибыль. Эту прибыль он вычисляет на основании общей величины вложенного им капитала. За противоположностью нормы прибавочной стоимости и нормы прибыли скрывается, таким образом, противоположность между индивидом и обществом, между индивидуальным сознанием (мотивами, целями и т. д.) и общественной необходимостью.

Буржуазная политическая экономия эпигонов, за отсутствием у нее точной социологии, целиком стоит на точке зрения индивида, субъекта, тем более, что и та скудная социология, которая служит ей основой, насквозь проникнута идеализмом, субъективизмом, индивидуализмом. Это вполне соответствует точке зрения отдельного капиталиста, а также внешнему облику капиталистического хозяйства, производящему такое впечатление, будто исходным пунктом и определяющим элементом хозяйства является обращение. Эта точка зрения превосходно описывает мотивы «хозяйствующих субъектов», принимаемые ею за чистую монету и за последнюю причину экономических явлений, вследствие чего поверхностные категории, категории обращения, и оказываются для нее единственной реальностью. Упомянутые выше задачи хозяйственного организма на этой точке зрения и не ставятся; и если они, в виде исключения, и возникают, они не могут быть разрешены, потому что их постановка, не говоря уже о решении, требует совсем другой точки зрения — именно требует, чтобы производство было признано не только за исходный пункт, но и за всепроникающий элемент хозяйства, и чтобы общество было признано но только за отправной пункт, но и за методологическое и историческое prius по отношению к индивиду.

Буржуазная политическая экономия (каковы бы ни были ее социальные корни и апологетические тенденции) иногда очень хорошо и тонко описывает со своей точки зрения мотивы капиталистов, но она не в силах объяснить общественный результат — создание общественной увязки труда в пропорции, необходимой для беспрепятственного воспроизводства. Переходами капиталистов от одной отрасли промышленности к другой эта пропорция осуществляется фактически, хотя и не без трудностей, достигающих временами большой остроты (экономические кризисы). Но этот факт требует объяснения. Мотивы ли капиталистов производят, случайно и мимоходом, также и этот результат,— или, наоборот, сами эти «мотивы» суть только субъективные формы сознания, в которые облекается в капиталистическом обществе, всеобщая объективная необходимость общественного бытия?

Наш товарищ Грациадеи становится, разумеется, целиком на буржуазную точку зрения. Его «теория» цен представляет собою своеобразную мешанину, в которой главную роль играют предельная полезность и издержки (производства). (С этой «теорией», а также с его «теорией» капитала и прибыли, мы подробнее познакомимся ниже, а пока ограничимся лишь тем, что необходимо для нашей настоящей цели). Каждый производитель товара «будет требовать на рынке некоторого количества благ, полезность которых могла бы возместить ему как убыток, который он терпит, отдавая товар, так и те усилия, те издержки, с которыми было сопряжено для него производство этого товара» («Цена и прибав. цена», стр. 43). Непонятно только, что вообще гонит товаровладельцев на рынок. Ведь они терпят убытки, отдавая свои товары! Избежать этого убытка они могли бы только, если бы сидели дома. Правда, приведенную фразу Грациадеи спешит дополнить таким замечанием: «Поскольку разделение труда уже существует, величайшим несчастием для производителя была бы невозможность продать свой товар». Выходит как будто, что производитель все-таки «терпит убытки» именно тогда, когда он не может «отдать» свои товары! Но послушаем дальше:

«Раз дано употребление денег, то, разумеется, и производитель этого товара (какого? денег? Л. Р.) будет измерять возмещение своих производственных издержек определенным количеством денег (!), имеющихся у других (!!),— совершенно так же, как покупатель определенного товара измеряет усилия, затраченные на его изготовление, определенным количеством денег, которыми он располагает (!!!)».

Итак, «производитель денег» измеряет свой товар, т. е. деньги, теми деньгами, которые имеются — неизвестно откуда — у других, но остальные товаропроизводители измеряют свои товары отнюдь не деньгами, которыми располагает производитель денег,—это было бы «просто» неверно,— нет! производители денег измеряют свои товары деньгами других, но все остальные лица, желающие получить какой-нибудь товар, измеряет его стоимость своими собственными деньгами, деньгами, «которыми они сами располагают». Это ужо не просто неверно, это — глупо! Но послушаем заключение:

«Для того, чтобы какой-нибудь товар мог непрерывно производиться и продаваться, должны быть, следовательно, выполнены (путем обмена) два основных условия: с одной стороны, лицо, которому он предлагается, должно считать его достаточно полезным — сравнительно с требуемой для его приобретения суммой денег; а, с другой стороны, производители данного товара должны выручить от его продажи такую сумму денег, которая в достаточной мере компенсирует их за издержки производства» (там же).

Полезность (спрос) и издержки производства (предложение) и определяют цены — и вот каким образом:

«Так как у потребителей свои интересы и своя точка зрения, а у производителей — своя, то желания обеих сторон могут быть согласованы только в том случае, если, как это бывает при всяком соглашении между людьми, каждая сторона считается с аргументами и целями другой. Так, напр., потребители, при всем своем желании покупать по самым низким ценам, знают, что товар вскоре исчезнет с рынка, если производители товара не смогут покрыть из выручки от его продажи хотя бы свои производственные издержки. А, с другой стороны, производители, при всем своем стремлении продавать по возможно более высоким цепам, признают (!), что потребители поступают логично (!!), платя как можно меньше за товар худшего качества или за не вполне удовлетворительный суррогат» (там же, стр. 46).

Миленькая идиллия, не правда ли? Эта весьма комичная «теория», конечно, так же неспособна, как и вульгарная буржуазная экономия, которую она дословно копирует, ответить на кое-какие вопросы, составляющие ахиллесову пяту всякой субъективной теории. Таковы, напр., вопросы: как определяется высота цен, когда спрос и предложение покрывают друг друга? Как может быть выражена в числах полезность того или другого блага? Или: в каком размере и кем устанавливается прибыль капиталиста по покрытии всех его издержек? Тут мы опять лишены всякого объективного критерия. И наконец, last but not least,— какую роль играет во всем этом труд? Никакую? Он создает продукты,— но неужели никакой дальнейшей роли в экономике он не играет? Нашему товарищу, который на все эти вопросы отвечает весьма пышными, но и весьма пустыми увертками (вроде «непрерывной преемственности социальных явлений» или «невозможности измерять издержки производства ex novo»), мы зададим только последний из приведенных вопросов, сразу изобличающий всю пустоту его «теории издержек».

Рабочий такой же товаровладелец, как и всякий другой. Его товар — рабочая сила. Последняя должна быть полезной для других и связана с производственными издержками для рабочего.

Стало быть, по теории нашего товарища, цена этой рабочей силы должна определяться пользой, извлекаемой из нее капиталистом, и производственными издержками, необходимыми для сохранения жизни рабочего. Но польза, приносимая рабочим капиталисту, заключается в труде. Значит, этот труд и есть ценность. По крайней мере, в представлении капиталиста, который — заметьте это, тов. Грациадеи! — мыслит весьма «логично». «Заработная плата» и есть та, соответствующая этому «логичному» мышлению, категория, к которой приводит «теория издержек». Значение же и социальную функцию этой категории Маркс объясняет так:

«Классическая политическая экономия заимствовала повседневной жизни, без дальнейшей критики, категорию „цены труда”. А затем спросила себя, как эта цена определяется. Она вскоре убедилась, что изменения в отношении спроса и предложения ничего не объясняют в вопросе о цене труда, как и всякого другого товара, кроме изменений этой цены, т. е. колебаний рыночных цен выше или ниже определенной величины. Когда спрос и предложение покрывают друг друга, прекращается — при прочих равных условиях — и колебание цен. Но тогда прекращается и возможность объяснить что-нибудь при помощи спроса и предложения. Цена труда, при равенстве спроса и предложения есть его независимая от этого отношения, его естественная цена, в которой и был, таким образом, найден подлинный предмет исследования. Или же брали более продолжительный период колебаний рыночной цены, напр., год, и тогда оказывалось что эти колебания выравниваются до некоторой средней нормы, до постоянной величины. Определять эту величину приходилось, конечно, иначе, чем выравнивающиеся отклонения от нее самой. Этой возвышающейся над случайными рыночным ценами и регулирующей их ценой труда, „необходимой ценой” (физиократы) или „естественной ценой” труда (Адам Смит), может быть, как и в случае других товаров, только его выраженная в деньгах стоимость.»

«Таким путем политическая экономия проникла, как ей казалось, через случайные цены труда к его стоимости. Как и в случае других товаров, эта стоимость была затем определена издержками производства. Но что такое издержки производства рабочего, т. е. издержки, необходимые для производства и производства самого рабочего? Этот вопрос политическая экономия бессознательно подставила вместо первоначального, так как с производственными издержками труда, как такового, она вращалась в круге и не могла сдвинуться с места... Занимаясь различием между рыночными ценами труда и его так называемой стоимостью, отношением этой стоимости к норме прибыли, к произведенным трудом товарным стоимостям и т. д., так никогда и не нашли, что ход анализа привел не только от рыночных цен труда к его предполагаемой стоимости, но и к тому, что эта стоимость самого труда оказалась снова разрешенной в стоимость рабочей силы» (Маркс, «Капитал», I).

Сказанное здесь Марксом о стоимости рабочей силы относится, разумеется, не только к одному этому, но и ко всякому товару. Почему политической экономии не удается перейти от рыночных цен к действительным ценностям, это объясняется здесь, как и в случае остальных товаров, все той же причиной: нежеланием разоблачить тайну буржуазного общества, к чему прямо или косвенно приводит всякая трудовая теория стоимости.

«Форма заработной платы стирает всякий след разделения рабочего дня на необходимый и прибавочный труд, на труд оплаченный и неоплаченный. Весь труд кажется теперь оплаченным. При барщинном труде труд крепостного на самого себя, и его принудительный труд на помещика различаются пространственно и временно, осязательно чувственным образом. При рабском труде даже та часть рабочего дня, во время которой раб только возмещает стоимость своего собственного существования, в которую он, стало быть, действительно работает на самого себя, представляется трудом на его хозяина. Весь его труд кажется неоплаченным трудом. Наоборот, при наемном труде даже прибавочный или неоплаченный труд кажется оплаченным. Там отношение собственности маскирует труд раба на самого себя, здесь денежное отношение маскирует даровой труд наемного рабочего».

«Отсюда становится понятной огромная важность перехода стоимости и цены рабочей силы в форму заработной платы или в стоимость и цену самого труда. На этой форме явления, которая скрывает действительные отношения и выставляет напоказ их прямую противоположность, покоятся все правовые представления как рабочего, так и капиталиста, все мистификации капиталистического способа производства, все его иллюзии свободы, вея апологетическая болтовня вульгарной экономии».

«Если мировой истории нужно много времени, чтобы проникнуть в тайну заработной платы, то нет, наоборот, ничего проще, как понять необходимость, raison d’être, этой формы явления» (Маркс, там же).

Грациадеи, стоящий, как мы видели, на точке зрения буржуазной экономии, согласно которой рабочий продает свой труд, признает тем самым, да и всей своей теорией цен и издержек производства, raison d’être капитала, и свою работу он увенчает в следующей своей брошюре, где он покажет, что прибавочная стоимость создается не только рабочим (переменным капиталом).

В отличие от буржуазной — субъективной, индивидуалистической — позиции, марксизм стоит на общественной, объективной точке зрения: потребности и нужды производства суть первоначальное, и мотивы индивидов коренятся в этой объективной необходимости. Так как объективная суть всякого, а значит и капиталистического, общества заключается в выполнении задач общественного производства (т. е. в распределении количества труда, которым общество располагает для производства необходимых благ, в наблюдении за правильностью этого распределения, в обеспечении производства и воспроизводства и т. д.), то должен существовать объективный общественный механизм, обеспечивающий выполнение этих задач. Если я считаю общество первоначальным фактором, если необходимость материального общественного производства я считаю движущей силой, создающей, в зависимости от высоты производительных сил, определенные производственные отношения между: людьми, те социальные формы, в которых осуществляется это объективное содержание и которыми определяются действия людей,— тогда за мотивами, определяющими человеческие действия, т. е. в производстве, я буду искать и найду объективные материальные причины.

Я не собираюсь, конечно, повторять здесь давно известные истины и излагать учение Маркса о прибыли. Здесь для нас важна только социологическая сторона этой проблемы. Не только нет никакого противоречия между марксовой теорией стоимости (прибавочной) и его теорией прибыли (другими словами — между I и III томами «Капитала»), но, наоборот, вся политическая экономия Маркса есть только в высшей ступени последовательное приложение его социологической теории — исторического материализма — к капиталистическому обществу.

С точки зрения этой теории (правильность которой даже Грациадеи не вполне подвергает сомнению), проблема капиталистического общества заключается именно в том, чтобы формы сознания, на поверхности определяющие в этом обществе действия людей, привести к их реальной сути. Цена, прибыль и заработная плата — таковы эти формы сознания. Реальной сутью — для марксизма это ясно само собой — может быть только объективная необходимость производства и воспроизводства. На поверхности капиталистического общества ее, правда, нельзя увидеть: здесь царит частное производство, конкуренция, цена, прибыль. Но за этими явлениями должен скрываться общественный момент, общественное производство с его потребностями: все, что царит на поверхности, есть только субъективное представление объективных отношений. С этой общественной точки зрения за товаром должна скрываться потребительная стоимость, за ценой — стоимость, за последней — общественный труд, за прибылью — прибавочная стоимость (прибавочный продукт), за рынком и обращением должно скрываться производство. Совлекши формы явления, в которые облекается здесь общественное производство и воспроизводство, мы одновременно вскроем тот механизм, при помощи которого осуществляются потребности общественного процесса производства вопреки субъективным желаниям, целям и интересам хозяйствующих субъектов.

Именно эта социологическая точка зрения и заставляет Маркса начать свое изложение с производства товара. Товар (стоимость, прибавочная стоимость) производится, товары — это те блага, которые производит и распределяет среди своих членов всякое общество. При капитализме производство и распределение хозяйственных благ регулируются стоимостью и прибавочной стоимостью, и притом в двойном смысле. Во-первых, повышение и падение цен и осуществляемое конкуренцией распределение прибавочной стоимости обеспечивает правильное распределение общественного труда и постоянное воспроизводство; а, во-вторых, потребление капиталистов и рабочего класса регулируется теперь не голым насилием, как в прежних обществах, а простым экономическим отношением, причем произведенная рабочим классом прибавочная стоимость распределяется между отдельными слоями класса капиталистов через посредство конкуренции.

Грациадеи решительно ничего не понимает в том великом достижении, которое заключалось в открытии Маркса, что распределение прибавочной стоимости, произведенной в частных предприятиях, осуществляется посредством общественного процесса (конкуренция, норма прибыли). Он видит в этом только «уступку», сделанную Марксом для обхода той «подводной скалы», на которую он натолкнулся. Дорогой товарищ! Дело не так просто. Неужто вы взаправду думаете, что Маркс не знал ваших «возражений»? Он знал их все до одного, он слышал их слово в слово из уст Кэри, Сэев, Мак Кэллоков и tutti quanti. Марксу вовсе незачем было делать «уступки», потому что и по Марксу (как оно и есть в действительности) прибавочная стоимость (несмотря на то, что она производится в частных предприятиях) есть общественный продукт, продукт общественного труда. Только не в том смысле, как вы себе это представляете — будто не каждый рабочий производит «действительную и фактическую прибавочную стоимость»,— а в том, что всякое капиталистическое предприятие, несмотря на его частный характер, существует и может существовать только как часть всего общественного хозяйства, как звено всего общественного процесса производства. Дело не в том только, что блага, производимые в частных предприятиях, предназначены для обслуживания потребностей всего общества, что каждое капиталистическое предприятие и каждая категория продуктов должны явиться звеном всего общественного производства, каждый товар должен оправдать себя в качестве предмета потребления,— дело в том, что прибавочная стоимость и прибыль с общественной точки зрения совпадают. Я подчеркиваю это еще раз потому, что отсюда видно, как прибыль, во всех своих разновидностях, имеет своим источником производство. Решающая роль, которую играет в образовании средней нормы прибыли органический состав всего общественного капитала, что выражается в тенденции этой нормы к понижению, доказывает, что это производство есть общественное производство. Поэтому и распределение прибавочной стоимости, производимой в отдельных предприятиях, совершается общественным путем, в результате общественного процесса. Посредствующим механизмом служит конкуренция, законы которой коренятся в материальных потребностях производства и проявляются в сознании индивидуальных производителей, как их мотивы. Как стоимость данного товара зависит не от количества труда, фактически затраченного на его изготовление, а от того, какова приходящаяся на него доля всего общественно-необходимого труда (что в свою очередь определяется общественным процессом, процессом конкуренции),— так и отдельный капиталист выручает не столько прибавочной стоимости, сколько он производит, а сколько приходится на его капитал, как на определенную долю всего общественного капитала. И, стало быть, либо уже само понятие стоимости у Маркса заключает в себе противоречие (чего до сих пор еще никто не утверждал), либо образование прибыли совершается в полном согласии с образованием стоимости путем того же, независящего от индивидуального сознания, процесса. Образование той и другой подтверждает социологическую теорию Маркса, по которой общество господствует над индивидами, определяя все их поведение, а не наоборот.

Сказанное станет еще яснее, если мы сделаем небольшой экскурс в социологию Маркса. Впрочем, к этому, как уже замечено, нас вынуждает и сам наш противник, поскольку он пытается обосновать свою теорию цены и прибавочной цены всяким философским и социологическим хламом. Когда мы сравним его взгляды с системой Маркса, которую он тщится уничтожить, убожество «созидательной критики» тов. Грациадеи предстанет перед нами во всей своей наготе.

V. Учение Грациадеи о прибавочной цене

Политическая экономия Маркса может быть определена, и объективно-историко-общественная политическая экономия. Три основные признака характеризуют политическую экономию Маркса:

«1. Признание примата общества над индивидом.

1. Признание исторически-преходящего характера всякой экономической структуры.

2. Признание доминирующей роли производства».

(См. Бухарин, «Политическая экономия рантье», стр. 81).

Так как марксизм представляет собою стройное целое, то ясно, что эти три принципа политической экономии вытекают из философских и социологических принципов марксизма, являются лишь их приложением к экономии. Не только политическая экономия Маркса, но марксизм в целом есть «объективно-историко-общественная теория» мира (включая и общество).

Философия Маркса основана также на трех принципах:

1. Примат материального мира над человеком (примат природы над обществом, примат материи над духом или объекта над субъектом — материализм).

2. Признание, что мир, как материальный процесс, развивается (т. е. движется, изменяется, ибо развитие может браться и с обратным знаком — историзм).

3. Признание, что развитие общества происходит согласно законам, выражающим объективную закономерность природы (объективизм).

Приложение философии Маркса к общественным явлениям дает следующие три принципа марксовой социологии:

1. Воззрение на общество, как на материальный процесс человеческой жизни. Отсюда: примат этого материального процесса жизни над другими общественными процессами, в частности процессом духовной жизни. Отсюда: примат общества, как процесса, над индивидом (материализм).

2. Признание, что общество, как материальный процесс жизни, развивается (=движется, изменяется, см. выше), развитие получает здесь название исторического процесса (история), его отдельные фазы называются историческими эпохами (историзм).

3. Признание, что развитие общества происходит согласно законам, выражающим объективную закономерность общества (см. выше — природы). В эту общую закономерность входит ряд социальных законов, изменяющихся от одной исторической эпохи к другой (в рамках общей закономерности). Этим закономерность общества отличается от закономерности природы (объективизм).

Три приведенные выше принципа политической экономии Маркса представляют собою лишь приложение философского и исторического материализма к капиталистическому обществу, взятому как материальный процесс жизни.

Согласно социологии Маркса, всякое общество должно рассматриваться как материальный процесс жизни живущих в нем людей. Это всеобщий закон, одинаково относящийся ко всякой исторической эпохе. Но самый процесс в разные эпохи бывает разным, он в каждую данную эпоху протекает по особым законам, представляющим собой модификации общих законов. Поэтому связь материального процесса жизни общества с остальными общественными процессами (политическим и духовным), а также общественный процесс в целом, могут быть изложены в общем виде; это и составляет задачу социологии. Но так как, согласно сказанному, сам материальный процесс (как и его политическая и духовная надстройка) всегда конкретен, так как он в каждую эпоху принимает особую форму и протекает по особым законам,— то, по Марксу, нет всеобщей политической экономии, относящейся ко всем эпохам одинаково.

Правда, материальный процесс жизни, как таковой, процесс производства, тоже имеет свои общие признаки.

«Всем эпохам производства свойственны некоторые общие признаки, общие определения. Производство вообще есть абстракция, но абстракция разумная, поскольку она действительно выделяет общее, фиксирует его и тем самым избавляет нас от повторений» (Маркс, «К критике политической экономии», Введение, 9).

Но эти общие признаки производства не больше, чем абстракция, только «избавляющая нас от повторений». Так, в 5 главе «Капитала» Маркс описывает трудовой процесс вообще, но лишь для того, чтобы в следующей же главе перейти к той форме, которую он принимает в капиталистическом обществе,— к процессу капиталистического увеличения стоимости. Подлинную задачу политической экономии составляет рассмотрение не первого, а второго процесса. Ибо задача эта именно в том и состоит, чтобы изложить «процесс развития (определений), выделяющий их из общего и сходного. Определения, приложимые ко всякому производству вообще, как раз и должна быть отброшены, чтобы за единством не были забыты существенные различия: последнее может случиться уже потому, что как субъект, человечество, так и объект, природа, остаются теми же самыми. В этом забвении различий лежит, напр., вся мудрость современных экономистов» (Там же).

Если, таким образом, по Марксу материальный процесс жизни обществ, есть всегда конкретный материальный процесс, протекающий в каждую данную эпоху, в своеобразной форме, то значит и политическая экономия возможна и необходима лишь в товарном и особенно в капиталистическом обществе, ибо только здесь материальный процесс облекается в «мистифицированные» формы (стоимость, деньги, цена, капитал и т. д.), для объяснения которых требуется особая наука. Такою наукой и является политическая экономия, исследующая базис данного определенного общества, т. е. материальный процесс жизни и возникающие в нем и благодаря ему отношения этого общества, «действительную физиологию» и «анатомию». Как таковая, политическая экономия характеризуется двумя признаками: во-первых, она должна согласоваться с основными принципами общего философски-социологического мировоззрения, т. е. она должна быть материалистической, объективной. исторической и признавать примат общества над индивидом. Она ведь представляет собою только приложение этих общих начал к определеной области определенной эпохи; следовательно, ее принципы зависят от общего учения. Но, во-вторых, именно потому, что она есть приложение общей теории к определенной эпохе и притом в свою очередь⁵ вскрыть особенную структуру этой эпохи, после чего впервые становится возможным приложение социологии и к остальным областям (политической и духовной, а также ко всему социальному процессу в целом). Если по своему методу политическая экономия зависит от философско-социологической теории, то, с другой стороны, она является основой, на которой строится и только и может быть построена социология капиталистического общества, основой прикладной социологии. Чтобы узнать, напр., как протекает общественный процесс вообще, достаточно обратиться к введению Маркса к его «К критике политической экономии», не случайно предпосланному Марксом изложению политической экономии (ибо, как сказано, оно содержит в себе метод последней). Но чтобы узнать, как складывается материальный процесс в конкретных условиях капиталистического общества, какие формы он принимает, какие классы в нем коренятся и т. д., необходимо обратиться к политической экономии, и, лишь произведя с ее помощью анализ конкретного материального процесса капиталистического общества, можно перейти к дальнейшим задачам социологии.

Если, таким образом, политическая экономия получает от философии и социологии свой метод, то, с другой стороны, приложению социологии к современному капиталистическому обществу должны предшествовать политико-экономические исследования.

Но центр тяжести социологии лежит в учении об объективности общественных явлений. Материализм, раз будучи признан в философии, переносится сам собою и на социологию. И это тем более, что зависимость духовного процесса от материального процесса жизни в буржуазном обществе сделалась вполне очевидной. Историзм, второй принцип философии, разумеется в социологии сам собою. Раз этот принцип признан для природы, то как же не господствовать ему в области развития человеческих обществ? (Сделаю две оговорки: 1) я говорю, конечно, о социологии, опирающейся на материалистическую философию, а не о буржуазной социологии, исходящей из идеалистических при посылок; 2) хотя принцип историзма был открыт в области истории и лишь отсюда проник в философию, и в частности в учение о природе, однако нужно помнить, что происхождение теории и ее методологическая связь — не одно и то же. Методологическая связь тут обратная: принцип историзма в социологии зависит методологически от принципа историзма в философии. Отмечаю это потому, что многие — напр., Лукач — держался противоположного взгляда).

Однако принцип объективности именно общественных явлений, т. е. их «естественной необходимости», независимой от мышления, воли, создания вообще,— это принцип с особенным трудом завоевывает себе признание, и еще труднее дается его понимание. А, между тем, он является тем «центральным пунктом, от которого зависит понимание марксовой социологии».

Так (чтобы остаться при нашем примере) Грациадеи приводит следующую цитату из Маркса:

«Он (труд) есть затрата простой средней рабочей силы, которой располагает телесный организм каждого обыкновенного человека, не обладающего никакой специальной подготовкой. Простой средний труд хотя и носит различный характер в различных странах и в различные культурные эпохи, тем не менее для каждого определенного общества представляет величину данную. Сравнительно сложный труд есть только возведенный в степень, или, скорее, помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого. Опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда и, следовательно, сама представляет лишь определенное количество простого труда. Различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду, как к единице их измерения, устанавливаются общественным процессом за спиною производителей и потому кажутся последним установленным обычаем» («Капитал», I т., I гл., §2).

И он присоединяет к этой цитате следующее опровержение: «Даже гений Карла Маркса не в состоянии согласовать два столь несовместимых утверждения, как те, что содержатся в приведенном месте: утверждение, что возможность сведения сложного труда к простому доказана опытом, и другое утверждение, что это сведение совершается без ведома производителей. Человеческий опыт предполагает сознание, а там, где наличествует сознание, ничто не может происходить «без ведома». Одно условие исключает другое, и, следовательно, их одновременное существование невозможно. Но, с другой стороны, как признать возможность процессов, которые осуществляются людьми и все-таки происходят без их ведома?»

Итак, процессы, осуществляемые людьми, не. могут быть бессознательными, происходить без их ведома. Так как «теория» Грациадеи является, как мы видели, субъективистической в противоположность объективной теории марксизма, то мы должны здесь вкратце остановиться на этой стороне вопроса.

Объективность общественных явлений не означает, как думает Грациадеи, что осуществляемые людьми процессы не осознаются ими, протекают без их ведома. Но она означает: 1) что сознание, хотя оно индивидуально изолировано благодаря част- ному труду, все же осознает общественный процесс, но именно в силу своей индивидуальной изолированности (и классовой определенности) осознает его в таких формах, которые при всей своей обусловленности этим процессом отражают его далеко не в чистом виде; и 2) что это осознание процесса вносит в него объективные изменения лишь постольку, поскольку само сознание есть член процесса и определяется в своем значении другими членами того же процесса. В этом случае необходимо строго определить зависимость сознания от этих слагаемых и его взаимодействие с ними.

Рассмотрим, напр., ближе приведенную только что цитату из Маркса. Люди сознают, что «различные виды труда сводятся к простому труду, как к единице их измерения». В чем проявляется это сознание? В том, что изящнейшее украшение, продукт сложного труда ювелира, обменивается, как товар, на другой товар — на хлеб, произведенный простым трудом пекаря и покупаемый ювелиром на выручку от продажи им своего товара. (Так это в простом товарном обществе. В капиталистическом дело несколько меняется, поскольку там и ювелир и пекарь получают каждый соответственную плату). Описанный процесс осуществляется при посредстве денег, но конечный результат тот, что украшение обменивается на хлеб. Свидетельствует ли об этом опыт? Да, иначе как раз наиболее искусные ювелиры быстрее всего погибали бы от голода. «Сводится» ли этим труд ювелира к труду пекаря? Да. Как отражается это сведение различных видов труда друг к другу в сознании производителей? В форме цены, которую они требуют за свои продукты или свою рабочую силу. Получают ли они эту цену (плату?) и зависит ли это от них или от их сознания? Нет! Это зависит от объективно общественного процесса, который протекает за их спинами, и в котором другие, тоже одаренные сознанием люди, в свою очередь выполняют или заставляют выполнять работы ювелира, пекаря и т. д. и выбрасывают свои продукты на рынок в качестве товаров, требуя за них свою цену (конкуренция). В результате индивидуальных действий получая общественное явление, которое в индивидуальном сознании людей отражается, как движение товаров: человеческое сознание оказывается «овеществленным». Где тут противоречие?

Понять объективность марксовой социологии, понять признаваемую ею «естественную необходимость» явлений общественной жизни можно только в том случае, если рассматривать людей, составляющих общества, как общественных, обобществленных людей, связанных между собой материальным процессом жизни, который требует обобществления. Социология Маркса не знает «человека», она знает только «хозяйствующего (производящего) человека», который производит при вполне определенных естественных и исторических условиях. Маркс говорит об «олицетворенном капитале» (Kapitalindividuum, «Капитал», I, стр. 555⁶, русск. изд.). «Экономическая маска капиталиста связана с данным лицом лишь постольку, поскольку деньги его непрерывно функционируют как капитал» (Там же, стр. 528). «Все поведение» капиталиста «есть лишь функция капитала, одаренного в его лице волей и сознанием» (Там же, стр. 555). То же самое о рабочем: «Меновое отношение между капиталистом и рабочим становится, таким образом, простой видимостью процесса обращения, простой формой, которая чужда своему собственному содержанию и лишь затемняет его действительный смысл. Постоянная купля и продажа рабочей силы есть форма. Содержание же заключается в том, что капиталист часть уже овеществленного, чужого труда, постоянно присвояемого им без эквивалента, снова обменивает на большое количество чужого труда, но не овеществленного, а живого» (Там же, стр. 545—546). Итак, если капиталист это только экономическая маска капитала, только одаренный волей и сознанием капитал, то и рабочий тоже есть не что иное, как одаренная сознанием и волей рабочая сила. «Теперь уже не простой случай противопоставляет на товарном рынке капиталиста и рабочего, как покупателя и продавца. Железный ход самого процесса постоянно отбрасывает последнего, как продавца своей рабочей силы, обратно на товарный рынок и постоянно превращает его собственный продукт в средство купли в руках первого. В действительности рабочий принадлежит капиталу еще раньше, чем он продал себя капиталисту» (Там же, стр. 539—540). Младенец, дремлющий в колыбели рабочего, принадлежит капиталу раньше, чем он в состоянии продаться капиталисту: он только воплощение рабочей силы, и капитал решает, суждено ли ему умереть с голоду или вырасти, чтобы служить потребностям капитала в качестве преступника или в качестве рабочего.

Если в капиталистическом обществе люди выступают в особых масках капиталиста и пролетария, то в других общественных формациях они выступают в других масках. Так мы приходим в весьма важному понятию «экономической маски» вообще. Только как носители этих масок являются люди членами различных обществ, только как таковые принадлежат они к одному и тому же классу, этим их основным определением устанавливается, но и детерминируется, их взаимная связь.

Социология Маркса не отрицает, что общество состоит из людей, которые мыслят, чувствуют, хотят, ставят себе цели и т. д. Она не отрицает также, что у человека все им переживаемое обращается в мысли, чувства, волевые акты, цели. Но так как люди это только «экономические маски», за которыми скрываются объективные хозяйственные процессы, так как они укоренены в определенной структуре общества, обусловлены данной ступенью развития производительных сил, то их мысли, чувства, цели, их воля и т. д.,— все это только рефлекс этих объективных процессов. Их возможности, самый их характер зависят от хозяйственного процесса: на одной ступени последнего эти возможности меньше, на другой больше, и с изменениями процесса меняется и их характер.

Естественная необходимость общественного процесса не означает, таким образом, что индивид и его сознание не играют в истории никакой роли, а означает лишь, что эта роль определяется как форма, в которой объективные процессы осознаются человеком. Так как эти процессы меняются от одной эпохи к другой, то соответственно меняется и человеческое сознание. Разумеется, и это следует понимать не «по-шотландски». Меняются именно содержания сознания.

Индивид со своим сознанием есть всегда индивид, хозяйствующий на определенной ступени общественного процесса производства, в определенной хозяйственной связи, и его индивидуальность есть лишь «необходимое выражение индивидуальности на основе определенной ступени общественного процесса производства» (Маркс, «К критике политической экономии»).

Примат общества над индивидом — такова формула, наиболее прегнантно выражающая эту объективность общественных явлений. И поэтому неправильно представлять себе дело так, что классовое общество, до которого общество дорастает на определенной ступени развития производительных сил, составляется из классов. Нет, оно распадается на классы. Ибо даже классы подчинены примату общества. Единство общественного процесса осуществляет себя вопреки этому распадению на классы. Но в индивидуальном и в классовом сознании оно по необходимости осуществляет себя в ложной, «искаженной», «мистифицированной» форме, в смещении с элементами, отражающими расколотость общества. И что верно для классов, то тем более верно для индивида и для чисто индивидуального сознания.

Роль, которую человек играет в хозяйственном процессе, облекается в маску именно потому, что он обладает сознанием⁷. Всесторонне определенный для индивида, бесконечный ряд материального процесса жизни имеет свою естественную закономерность, которая хоть и меняется от одной эпохи к другой, но сохраняет свой характер неумолимости, более того — становится все неумолимее вплоть до образования капиталистического общества. Неумолимость этого процесса принуждает людей играть определенную роль. Эту роль они осознают,— те объективные отношения, которые им навязывает хозяйственный процесс, отражаются в их сознании как желаемое ими, как их цель, как мотив, который на-ряду с другими мотивами, вытекающими из их индивидуального положения, определяет их поступки. Римский pater familias склонен обращаться со своими рабами человечно, шахтовладелец позднейших веков готов заморить их работой. Средневековый ремесленник «хочет» быть отцом своих подмастерьев; современный капиталист обрекает отцов с матерями и детьми на медленное умирание у себя на фабрике. В зависимости от форм, которые создает себе хозяйственный процесс (а они все время меняются),— меняется и то, что может быть предметов воли, целью, меняются мотивы,— и лишь одно остается неизменным — та истина, что цели и мотивы суть материальные силы, переведенные в область идеального.

Объективно-материальный процесс выражается в целях, мотивах и т. д. индивидуально а стало быть ложно, классово-определенно и стало быть уж совсем извращенно: они отображают, но вместе с тем и искажают этот процесс, вплоть до отрицания его общественного характера. Материальный процесс жизни и сознание суть сопринадлежные, взаимно-обусловленные, нераздельные моменты, но вместе с тем — исключающие друг друга или противоположные крайности, т. е. полюсы одного и того же общественного процесса. Как сопринадлежные моменты, они поддерживают друг друга (таково, напр., сознание экономически восходящего класса, буржуазии в XVII и XVIII веках, пролетариата в наше время); как исключающие друг друга полюсы, они противоборствуют друг другу (сознание феодальной аристократии, современной буржуазии),— но победа остается за объективно-материальным процессом.

Именно в виду этой диалектической роли сознания политическая экономия Маркса может быть понята только с точки зрения социологии Маркса. Ключ к пониманию «Капитала» дает социологическая глава — «тому, кто сумеет им воспользоваться». Эта глава называется: «Фетишистский характер товара и его тайна». «Тайна» буржуазного общества есть тайна всех обществ; все они не что иное, как материальный процесс производства, отражающийся, однако, в сознании людей не как таковой, а под покрывалом отношений угнетения и рабства. Труд, этот Прометей обществ, заковывается в цепи (не метафорически, а в лице рабочего фактически заковывается на протяжении долгих, долгих столетий); он раскалывается на необходимый и прибавочный труд, но, будучи замаскирован всевозможными идеологиями, становится «тайной», которую надлежит расшифровать. Марксу удалось, впервые и окончательно, разоблачить эту тайну, открыть за явлениями их сущность. Труд, производство — вот разгадка тайны; и расшифровать ее мог только пролетарий, ибо образ Саиса, освобожденный от своего покрывала, показывает рабочему его самого. Узреть самого себя в разоблаченном виде было дано только ясному взору пролетариата!

Так на первое место выдвигается последний из трех указанных выше принципов политической экономии: признание доминирующей роли производства. Неподвижным полюсом в потоке сменяющихся форм человеческих обществ, гранитным столпом, на котором они покоятся, служит вечный обмен веществ человеком и природой, осуществляемый посредством непрерывного трудового процесса, посредством производства. Лишь когда изменяется последнее, изменяются соответственно и все те формы, на которые дифференцируется общественная жизнь людей в ходе истории.

Но этот трудовой процесс есть не что иное, как совокупность отношений людей к природе и друг к другу. Чтобы иметь возможность производить, люди вступают в отношения к природе и друг к другу. Изменение трудового процесса есть, таким образом, не что иное, как изменение этих отношений — отношений к природе и производственных отношений. «Совокупность этих отношений, в которых находятся к природе, и друг к другу носители производства, в которых они производят,— эта совокупность и есть общество, рассматриваемое со стороны своей экономической структуры» (Маркс, «Капитал», III, 2, 335). «Материальные элементы богатства служат при производстве носителями этих отношений» (Маркс, там же).

Но эти отношения имеют двойной характер: общественный процесс производства «есть и процесс производства материальных условий человеческого существования, и в то же время процесс, протекающий в специфических историко-экономических производственных отношениях и производящий и воспроизводящий эти отношения, а через то и носителей самого процесса, материальные условия их существования и их взаимные отношения, т. е. определенную экономическую форму их общественного бытия» (Маркс, «Капитал», III, 2, 318). Если бы эти отношения не подвергались постоянному изменению и если бы, далее, этим изменениям не соответствовало тоже меняющееся общественное сознание, отражающее действительность в искаженном виде, то к чему была бы нужна социология или политическая экономия?

Итак, ошибаются те многие и среди них, конечно, Грациадеи, которые думают, что по Марксу труд является мерилом стоимости только потому, что в товарах, за вычетом всех их различных свойств, остается лишь один общий признак: тот, что все они суть продукты труда. Только в изложении предмета идет Маркс этим логически-абстрактным путем, путь же его исследования был исторически-конкретным. Маркс расшифровывает общее свойство не товаров, а людей, человеческих обществ, и за формами и отношениями, которые создаются людьми он находит нечто общее: труд. Только потому, что труд наличествует во всех обществах, наличествует он и во всех товарах как продуктах труда. Если все общества определяются материальным процессом жизни, общественным производством, то им же определяется и товарное общество, в котором это общественное производство принимает форму частного труда, а стало быть его продукт — форму товара.

Но общество, ведущее свое общественное производство в форме частного труда, выражает и труд в исторически-определенной форме абстрактного труда — в форме стоимости. Стоимость есть признание общественного производства, скрытого за частными трудовыми деятельностями, она есть социальное свойство товаров, лишь выраженное на языке, соответствующем товарному обществу,— на «товарном языке», который «так же имеет свои диалекты, как еврейский».

Значит, кто отрицает реальность стоимости; кто утверждает, что единственной реальностью является цена; кто держится взгляда, что «стоимость, интересующая политическую экономию, представляет собой не общую, а частную проблему — проблему меновой стоимости»; кто выводит стоимость из обращения, а не из производства,— тот, согласно всему изложенному, находится целиком в плену у буржуазии, у капитализма, тот не разумеет даже товарного языка, уже не говоря о его диалектах — и тем более не говоря о марксизме.

В том-то ведь и состоит реальность стоимости, что последняя есть «идеальное», «воображаемое» выражение материального трудового процесса человеческих обществ на языке товарного общества. То обстоятельство, что стоимость только «идеальна», только «воображаема», нисколько не колеблет ее реальности, ибо за нею скрывается нечто отнюдь не идеальное и не воображаемое, именно человеческий, общественный труд. И поскольку она выражает — пусть в идеальной, воображаемой форме — некоторый факт, лежащий в основе всякого общества, постольку ее реальность сильнее всех тех призраков, которые витают над процессами обращения и т. д. Неправда, что стоимость не имеет реальности; наоборот, она — основная реальность, соответствующая товарному обществу, тайный сокровенный закон, которому подчиняется мир этого общества.

Если поэтому наш Грациадеи полагает, что, оспаривая «рикардо-марксовский» закон стоимости, он касается «только» некоторой детали марксизма, то он заблуждается. Опрокинув этот закон, он опрокинул бы весь марксизм. Он, конечно, полагает, что экономию Маркса можно отделить от его социологии и опровергнуть первую, не затронув второй. Но в действительности, как мы видели, все части марксова учения теснейшим образом связаны друг с другом. Но чтобы его опрокинуть, нужны совсем другие способы доказательства, нужна другая философия и другая социология, чем те, которыми располагает Грациадеи и к рассмотрению которых мы сейчас перейдем. Мы просим читателя сравнить эту более чем своеобразную философию и социологию с кратко очерченным выше учением Маркса. И мы не сомневаемся, что он воскликнет: как плоско, затхло, банально и противоречиво это опровержение марксизма со стороны «коммуниста»! Если где-либо применима известная поговорка: «гора родила мышь»,— то именно здесь. Достопочтеннейшие по возрасту буржуазные банальности преподносятся автором под видом самоновейших открытий.

Прежде всего торжественно возвещается, что нашему товарищу Грациадеи мы обязаны не больше не меньше, как «созидательной критикой» — разумеется, созидающей на развалинах марксизма, который уничтожен не кем иным, как нашим профессором Пармского университета. Как именно уничтожен, это мы уже видели и еще увидим дальше.

Затем заново открывается «почему и как экономических законов». Это «почему и как» (кто бы подумал?) заключается, во-первых, в том, что люди «логически судят и логически действуют». «Как таковые (т. е. как логические суждения и логические действия) они (т. е. цены и т. д.) живут в сознании тех, кто их образует и совершает». «Почему научных явлений должно, следовательно, совпадать (!) и составлять одну вещь (!!) с как человеческого хозяйственного действования и суждения. Если почему не идет рука об руку с как, то исправлению подлежит почему». А, во-вторых, открытие Грациадеи заключается в том, что социальные явления обладают преемственностью. Нельзя в самом деле всякий раз начинать с начала, сызнова!

Грациадеи называет это «реальным» методом в политической экономии, в противоположность ирреальному методу Маркса. В качестве строгого реалиста он принимает почему и как социальных явлений за единую вещь. Что человек, мыслящий вполне буржуазно, овеществляет все на свете, даже почему и как вещей,— это нисколько не удивительно. Удивительно только, что он ограничивает свое открытие областью социологии. Почему бы и естествоиспытателям не воспользоваться столь великим открытием? От скольких трудов они были бы избавлены! Долгое время ученые знали, как электричество проявляется, не имея удовольствия знать его сущность. Знали как, но не знали почему. И они работали, не покладая рук, пока не открыли и последнее. Теперь мы знаем, что в атомах электроны вращаются вокруг ионов по различным орбитам. Открыт «электрический атом». Вычислены орбиты этих атомов, их заряды (кванты) К чему все это? Почему и как должны «совпадать и составлять единую вещь» — и на этом баста!

Вооруженный своим реальным методом, Грациадеи выступает в поход — и в мгновение ока повергает в прах все фетиши марксизма.

Хотите ли знать, в чем коренится реальное мышление и действование людей? Не верьте марксизму, который, как мы показали выше, открыл их корень в реальном процессе труда. О нет! Что такое техника? Только внешний аппарат! Они коренятся... в вечной человеческой природе!

«То обстоятельство, что один или несколько человек не в силах сами изменить социальные предпосылки того или другого хозяйственного закона, не мешает нам признать, что все экономические законы являются продуктом суждения и действования людей, рассматриваемых как целое и живущих в определенных отношениях (такова социология Грациадеи! Л. Р.). Если некоторые из этих законов, приведенные к своей простейшей форме, остаются в известных пределах постоянными (несмотря на движение истории), то это объясняется тем, что они не зависят от развития техники и вообще от внешнего аппарата общества (Маркса с его учением приходится бросить в мусорную яму, после этого открытия Грациадеи они ни на что другое не годятся! Л. Р.) и находятся в прямой связи с человеческой природой, т. е. с теми формами логики и с теми элементами сознания, изменением которых можно пренебречь, как ничтожной величиной — по крайней мере, для доступных нашему наблюдению исторических периодов (т. е. они вечны — такова его философия! Л. Р.)».

А если вы не поверите самому Грациадеи, то он может опереться на авторитет, который вы уж несомненно признаете. Этот авторитет (удивительная вещь!) не кто иной, как Маркс!

«Впрочем, это признал и сам Маркс, который был слишком умен, чтобы оставаться рабом тех чрезмерно метафизических форм, в которые он облек большую часть своего трактата о стоимости. В четвертой части первой главы I тома «Капитала» он говорит буквально: «Определение предметов потребления как стоимостей есть общественный продукт людей». А в начале второй главы того же тома он столь же выразительно добавляет: «Товары не могут сами отправляться на рынок и обмениваться между собой. Следовательно, мы должны обратиться к их хранителям, к товаровладельцам».

Обратившись к этим «хранителям товаров», Маркс действительно увидел перед собой их суждения и действия. Он увидел их на рынке, где они предлагают свои товары — по цене, которую они себе представляют, но которой не получают. «Спрос и предложение» — вот что определяет эти цены в конечном счете.» Маркс нашел еще нечто. Он нашел экономистов, считающих эти цены единственной реальностью и поэтому провозгласивших закон спроса и предложения верховным законом политической экономии. Что же Маркс сделал? «Он был слишком умен, чтобы оставаться рабом чрезмерно метафизических форм», и так как он был любитель шуток, то он объявил свой закон стоимости неудавшейся шуткой и — признал правоту вульгарных экономистов? Не так ли?

Но шутки в сторону! Мыши, которых после долгих мук родила гора нашего Грациадеи, даже не мыши, а осы, и его «теория» — настоящее осиное гнездо заблуждений и банальностей. Больше в ней ничего не содержится.

Установив «чисто человеческий и социальный характер «явления стоимости» (сравните его формулировку с охарактеризованным выше учением Маркса о чисто человеческой и социальной природе этого явления!), Грациадеи затем «пытается подробнее разобрать его формы». Итак, что такое стоимость? Стоимость, это — потребительная стоимость. Это открытие Грациадеи вполне достойно других его открытий.

«Польза, которую можно извлечь, препятствия, издержки, которые приходится одолеть — вот что входит составной частью во всякое оценочное суждение».

Но слушайте дальше:

«Если рассматривать оценочное суждение как всеобщее и простое понятие и только как таковое, то можно сказать, что все экономические явления, будучи разложены на свои простейшие элементы, приводят к стоимости. В самом деле, все экономические суждения, от элементарнейших до сложнейших, могут быть разложены на суждения (положительные или отрицательные) от отношений между желаемым предметом и теми усилиями и издержками, которых требует обладание им; и все хозяйственные действия, от элементарнейших до сложнейших, определяются этими суждениями».

«С этой точки зрения — и повторяем: только с этой — дозволительно сказать, что стоимость может быть понята... не только вне обмена в собственном смысле, но даже и вне действительного общества» (не угодно ли? Л. Р.).

«Так как политическая экономия (и в особенности официальная) имеет слабость, может быть не вполне бескорыстную — к робинзонадам, то представим себе Робинзона Крузо на его необитаемом острове. По определению, он совершенно одинок. Он хочет есть и видит на дереве плод, который, он в этом уверен, способен утолить его голод. Тогда он взвешивает, с одной стороны, пользу, которую могло бы ему принести поедание плода, а с другой — те усилия, которые необходимы, чтобы взобраться на дерево, овладеть предметом и спуститься вниз. В результате он высказывает оценочное суждение, суждение о стоимости. Если оно положительно, т. е. если он решает, что затратить усилия стоит, то он предпримет некоторое хозяйственное действие, которое и явится результатом его суждения (а не его голода! Л. Р.): он влезет на дерево и достанет плод (если не свалится раньше! Л. Р.)».

«Таким образом, то обстоятельство, что в нашем примере логические элементы суждения и материальные элементы действия рудиментарны (?), и что, согласно гипотезе, в данном случае отсутствует социальная среда, не помешало нам признать, что даже при этих простейших условиях, даже «в естественном состоянии», человек может составлять оценочные суждения и совершать соответствующие действия» («Цена и прибав. цена», стр. 25—26).

Прошу извинения за эту очень длинную и очень скучную цитату. Я должен был привести эту робинзонаду, которую наш Грациадеи бессмысленно повторяет за «может быть (!) не вполне бескорыстной» официальной политической экономией, чтобы уж зараз покончить и с теорией Грациадеи. Это все та же теория предельной полезности, в ее наиболее плоском и вульгарном виде. Только пустыня Бэм-Баверка, в которой изныващий от жажды путник готов отдать за стакан воды все золото, которое он влачит с собой через пустыню, превращается здесь в идиллический необитаемый остров. Для этого не стоило написать целых три книги. Было бы достаточно заявить: прав не Маркс, а — «жалкий Мак».

Я выдам тов. Грациадеи один секрет, который, наверное, заинтересует его, как экономиста, пытающегося опровергнуть Маркса: Маркс, кроме трех томов «Капитала», написал еще четыре тома о «Теориях прибавочной стоимости». Ведь вы этого не знали, тов. Грациадеи? Интересно, не правда ли?

В этих четырех томах бедный Маркс возится с целой кучей «экономистов», подобных Вам и утверждавших то самое, что утверждаете Вы. Одному из них Маркс отвечает так: «На самом деле это (т. е. то, что утверждал Ваш коллега, тов. Грациадеи) означает только вот что: причиной стоимости товара или равноценности двух товаров являются обстоятельства, заставляющие продавца или покупателя и продавца считать что-нибудь за стоимость или за эквивалент товара. Объяснение обстоятельств, определяющих стоимость товара, не подвинулось ни на шаг от того, что они обозначены, как обстоятельства, действующие как „дух” обменивающихся лиц».

«Те же, от духа независимые, хотя на него и действующие обстоятельства, которые вынуждают производителей продать свои продукты, как товары, — обстоятельства, отличающие одну форму общественного производства от другой,— сообщают их продуктам и независимую от потребительной стоимости меновую стоимость для их духа. Их «дух», их сознание, может вовсе и не знать, для него может и не существовать то, чем в действительности определяется стоимость их товаров или их продуктов, как стоимостей. Они поставлены в такие условия, которые определяют их дух, при чем они могут и не знать об этом. Каждый может пользоваться деньгами, не зная, что такое деньги. Экономические категории отражаются в сознании в очень искаженном виде» («Theorien über den Mehrwert», III, 195).

Вот как Маркс понимал, что «логические суждения и логическое действование» составляют сущность экономических законов! Приведенной цитаты, вместе с изложенным в начале этой главы, вполне достаточно, чтобы сдать в архив всю философскую, социологическую и экономическую «теорию» нашего противника.

И единственно лишь с целью осветить последовательность коммунистической линии нашего товарища, мы разберем здесь еще его теорию прибыли, которая приводит его к своеобразному учению о политике коммунизма.

Но сначала скажем несколько слов о его теории капитала.

По Грациадеи, «хоть и не все производительные богатства являются капиталом, но зато всякий капитал есть тем самым производительное богатство... Всякий капитал есть производительное богатство, потому что при каком угодно точном определении капитала остается в силе то обстоятельство, что он служит своему владельцу не сам по себе (!),... а лишь как средство для обеспечения постоянного дохода».

Своеобразно и в устах коммуниста довольно странно даже не столько то, что, спустя 70 лет после Маркса, капитал снова определяется, как производительное богатство, и таким образом тупоумие буржуазной экономии водворяется в наших собственных рядах. Странно то, что капитал определяется «как средство для обеспечения постоянного дохода». Ведь и рабочий использует свою рабочую силу для обеспечения себе по возможности постоянного дохода. А, с другой стороны, и капиталист не обеспечен от того, что его доход перестанет быть постоянным. Слово «доход» употребляется здесь во избежание слова прибыль, как прежде товар фигурировал исключительно под видом продукта и как вскоре труд окажется «услугой», а животное — рабочим. Это ли не прямое, хотя быть может и несознательное, услужение капиталу?

После приведенного определения капитала никого не удивит учение Грациадеи о прибыли. Послушаем:

«Если верны предпосылки Маркса, особенно те, согласно которым стоимость (меновая) возникает из труда, то прибыль (прибавочная стоимость, прибавочная цена) отдельного предпринимателя может быть выведена не иначе, как из труда рабочих, и притом только рабочих, работающих на него. Наоборот если верны наши предпосылки, и особенно те, согласно которым стоимость (меновая) хотя связана и с производством, но все же является прежде всего фактом товарного обращения,— то прибавочная цена оказывается разностью двух членов: первый член — высота продажных цен, т. е. величина уменьшаемого,— конкретизируется за счет издержек покупателя товара, к какому бы классу покупатель ни принадлежал. Второй же член, т. е. величина вычитаемого,— конкретизируется за счет рабочих (и служащих), ибо последние, именно потому, что они рабочие и служащие, получают плату меньшую, чем цена, которую данный покупатель реализует посредством продажи своего товара, так что возникающую из этой разницы прибавочную цену они по могут использовать для себя» («II Ргеzzо», стр. 25).

Итак, высота (реализованная) цен, а тем самым и прибыль капиталиста, зависит от борьбы покупателей и продавцов, она возникает стало быть за счет потребителей, «к какому бы классу покупатель ни принадлежал»! Ясно без лишних слов, что коммунизм, как классовое движение пролетариата, лишается таким образом всей своей хозяйственной основы, т. е. одного из наших сильнейших и надежнейших орудий. Но тут тов. Грациадеи вспоминает, что он — коммунист. Его упрекали,— жалуется он,— что по его теории прибыль капиталиста получается исключительно за счет потребителей (Там же, стр. 26). Клевета! Злонамеренность! Прибыль получается также и за счет рабочих и служащих.

Превосходно!. Мы не желаем клеветать на тов. Гравиадеи. И мы не питаем никаких дурных чувств против него. Поэтому мы позволим себе задать ему несколько других вопросов.

Допустим, что он прав. Продавец продает, покупатель покупает; первый запрашивает столько, сколько составляют издержки производства плюс «честный барыш»,— второй находит этот барыш «нечестным», и в результате пререканий получает разница, идущая в карман продавцу. Мы уже не спрашиваем о том, по какому критерию определяет продавец свой «честный барыш», и почему покупатель считает его нечестным (слишком высоким). Грациадеи, конечно, ответил бы, что предприниматель «устанавливает свой барыш из обычного расчета в 10% с издержек производства».

Как устанавливаются сами эти издержки производства, в которые, кроме цены рабочей силы, входят еще цены материальных средств, тоже ведь требующие определения по какому-нибудь правилу и содержащиеся в прибыли других предпринимателей,— об этом мы также не будем спрашивать, ибо все равно получили бы все тот же ничего не значащий ответ. Вопросы, которые и хотим задать, другого рода.

Во-первых. Предприниматель не может вечно продавать. Он должен и покупать. То, что он выигрывает как продавец, он теряет, как покупатель. Если же Вы скажете, что он покупает реже, чем другие потребители, не являющиеся предпринимателями, ибо тех очень много и все они покупают его товар, а он один и удовлетворяет лишь свои личные потребности,— то это будет неправда. Предприниматель, именно как таковой, удовлетворяет не только свои личные потребности, но и производственные потребности капитала, представителем которого он является. В этом своем качестве он покупает больше, чем обыкновенные потребители. Ведь он накопляет, на вырученные деньги он закупает орудия производства, машины, сырье и т. д.,— не говоря пока о рабочей силе, к которой мы вернемся ниже. Весь свой барыш он должен был бы уступить другим «предпринимателям», прежде чем очередь дойдет до них и они станут покупать товары у него. Знаком Вам этот аргумент, тов. Грациадеи? Старый аргумент, встречающийся во многих местах «Капитала» и «Теорий прибавочной стоимости». Старый — но не опровергнутый до сих пор. Не опровергнутый и Вами, тов. Грациадеи! И знаете ли Вы, какой, по Марксу, принцип открыт вами, в качестве тайны капиталистического общества? Надувательство, обман. Так мы благополучно вернулись к социологии XVIII века. Расстояние, на которое Вы ушли от Маркса, больше, нежели то, в которое Маркс ушел от Смита и Рикардо. К сожалению, только вы прошли его в противоположном направлении — Вы пошли назад! Маркс показал, как возникает прибыль при соблюдении всех правил товарообмена, при условии, что все товары продаются по своей стоимости. Обман, надувательство исключаются им в качестве принципа объяснения капиталистического общества. Вы же, тов. Грациадеи, снова вводите этот принцип и думаете, что совершили великое дело. Но в действительности Вы достигли только одного: Вы вскрыли бессилие вашего «учения» во всей его обнаженности!

Во-вторых. Рабочие (и служащие) предпринимателя тоже ведь «продавцы»: они продают свою рабочую силу. Почему же: они не могут провести «покупателя», не могут продать свой товар дороже, как это делает капиталист? Но об этом после. Кроме того, они и покупатели. И, как таковые, они совершенно такие же потребители, как и все прочие. Почему же они не могут «использовать для себя» разницу между своей заработной платой и ценами на продукты? Если Вы на это ответите: потому, что они получают «всего лишь» такую плату, которая ниже продажных цен товаров (а Вы именно так и отвечаете), то я должен обратить Ваше внимание на следующее: рабочий класс ест тот самый хлеб и носит ту самую обувь, которые он сам же производит. Но хотя рабочие производят эти необходимые вещи, они все-таки должны покупать их на рынке совершенно так же, как все другие потребители. И вдобавок они еще платят за эти скверные вещи (ибо они получают товар самого скверного качества) очень дорого. Но дешево ли, дорого ли, они покупают все эти товары у некоторого предпринимателя. Иногда у своего собственного, который тогда получает соответствующий барыш. Откуда происходит этот барыш? Рабочие покупают эти товары за свою заработную плату, указанный барыш происходит из их заработной платы. Вы, стало быть, сводите прибыль к вычету из заработной платы. Но «данная прибыль может, правда, иногда заключать его в себе, но он (этот вычет) никогда не может лежать в основе категории прибыли» (Маркс, Теории прибавочной стоимости, III, 434). Кроме того, рабочий такой же потребитель, как всякий другой, и то обстоятельство, что его покупательные средства имеют своим источником заработную плату, не может помешать ему «использовать для себя» все те преимущества, которые с Вашей точки зрения могли бы иметь потребители в борьбе против продавца. Если же все «потребители» всегда остаются в накладе, то то же должно случиться и с рабочими не поскольку они рабочие, а поскольку потребители. Итак, если предприниматель — согласно Вашей собственной теории, тов. Грациадеи,— получает барыш за счет рабочих, то этот барыш либо имеет своим источником производство (это Вы отрицаете), либо же, выражая собою только разницу между издержками производства и продажной ценой, он получается за счет рабочего, поскольку он потребитель, а не поскольку он рабочий. Но тогда падает вторая часть Вашего тезиса, в которой Вы отличаете рабочих (и служащих) от других потребителей, и остается в силе только первая часть, согласно которой прибыль предпринимателя возникает за счет потребителей. «к какому бы классу ни принадлежал покупатель». И не пытайтесь спасти свое положение ссылкой на то, что предпринимательская прибыль получается не за счет рабочих, а «только» за счет других потребителей: ведь этой ссылкой Вы подтвердите то, против чего так энергично протестуете, как против клеветы — именно, что по Вашему мнению прибыль получается исключительно за счет потребителей. Впрочем, если вы этого и не скажете, то, как мы только что показали, дело все равно сведется к этому.

Но если прибыль капиталистов, продающих свои товары рабочим, происходит из того же источника, как и прибыль остальных предпринимателей, то чем же отличается тогда рабочий, как потребитель (ибо в этом случае он только потребитель), от остальных потребителей? Что рабочие (виноват! я чуть было не позабыл о служащих!) получают «только» заработную плату,— это не имеет здесь никакого значения, потому что рабочий заработок есть такая же сумма денег, как и всякая другая. Правда, она пожалуй меньше той, что имеется у «потребителей-нерабочих». Но откуда в таком случае этот «избыток» денег у остальных потребителей? Они не рабочие, так кто же они такие? Может быть рантье, покупающие себе автомобили, скаковых лошадей, картины и т. д. (все то, что Вы всегда приводите в качестве примеров в Ваших книгах)? Но откуда у них «избыток» денег, на который они покупают все эти превосходные вещи? Или, может быть, они чиновники? Тогда, откуда берет деньги государство, выплачивающее им содержание? Из налогов! Но налоги выкачиваются из карманов рабочих, предпринимателей, рантье; мы, таким образом, опять вернулись к ним. Стало быть, чиновников приходится исключить из рассмотрения. Может быть, наконец, они — мелкие производители? Тогда, если они работают в одиночку, их деньги (большей частью совсем не «большие») имеют своим источником их производство, чего по Вашей гипотезе не должно быть,— если же они нанимают рабочих, то они предприниматели, хотя и более мелкие, чем другие.

Подчеркну еще раз, что вопрос заключается в следующем: откуда происходят деньги, которые в виде прибыли переселяются в карман капиталиста и которые до этого переселения должны же были находиться в кармане кого-нибудь другого?

Должен признаться, что Ваше объяснение этого вопроса нас не удовлетворяет. Вы говорите:

«Раз дано употребление денег...» («Цена и приб. цена», сгр.43).

Но я именно о том и спрашиваю — как оно «дано»? А на это Вы в другом месте отвечаете так:

«Чтобы сделать обмен всеобщим и достигнуть постоянного товарного обращения, нужно было заключить соглашение, в силу которого — так как все согласились (!) обменивать свои собственные товары или услуги (!) на один какой-нибудь товар — каждый в отдельности приобретал уверенность, что сможет удовлетворить свои потребности, получив от других определенное количество этого товара. Экономическое благо, служащее для этой цели, называется деньгами» (Там же, стр. 26).

Нет, товарищ, это объяснение нас никак не удовлетворяет. Сначала Вы удивили нас сообщением, что люди мыслят и действуют логически, затем еще более — другим сообщением, что логика, о которой Вы говорите, есть «прикладная и историческая логика», но все-таки — эту «прикладную и историческую» логику мы себе не так представляли. Люди хотят сделать обмен всеобщим и достигнуть постоянного обращения товаров и поэтому они заключают «соглашение», причем необходимые предпосылки для «всеобщего» обмена и «постоянного» обращения они высасывают у себя из пальцев. Изобретательность этих счастливых людей почти так же велика, как и Ваша, тов. Грациадеи. Они изобретают деньги, еще не имея о них никакого представления, ни малейшего понятия. Вероятно, эту идею им внушает, как древним евреям Иегова, их национальный бог, одновременно с заповедью: не укради! Почему только их бог не внушает им заодно идею еще и другого «соглашения» — о том, чтобы каждый обладал благом, которое будет именоваться деньгами, в возможно большем количестве или, по крайней мере, в таком же, как и все остальные? В силу какого соглашения у одного денег очень много, а у другого нет их вовсе? Не кажется ли Вам, тов. Грациадеи, что своей остроумной теорией денег Вы уж заодно объяснили и то, что угнетенные классы, в особенности пролетариат, обязаны своим экономическим положением, своей эксплуатацией, соглашению и, следовательно, самим себе? Но, может быть, дело все-таки происходит так, что деньги появляются лишь после того, как обмен уже стал всеобщим, а обращение (товаров!) постоянным? А как появляются товары и их обращение, об этом я попросил бы Вас прочесть у Маркса.

Но чтобы стать средством обращения, деньги уже должны существовать! Да, но знаете ли, в какой роли? В роли товара, в роли стоимости — стоимости, получившей самостоятельность, ставшей всеобщим эквивалентом. Дорогой товарищ, мы уж выдадим Вам и эту тайну! Но как эта стоимость попадает в виде прибыли в карман «предпринимателя», этого отнюдь не объясняет Ваше «соглашение» (вот уже поистине «реальный», «исторический» метод!), успевшее устареть еще в XVIII веке. Зато это объясняет Маркс: «В обмене продукты отдельных лиц, приобретая форму «денег», тем самым показывают себя продуктами всеобщего труда. Но обмен еще не определяет величины их стоимости. В нем они показывают себя всеобщим общественным трудом, но в какой мере могут они показывать себя всеобщим трудом, это зависит от того, в какой мере могут они показывать себя общественным трудом,— значит от количества товаров, на которые они могут обмениваться,— значит от размеров обмена, торговли, от того ряда товаров, в котором они выражают себя, как меновую стоимость. Если бы, наприм., существовало только четыре различных отрасли производства, то каждый производитель значительную часть своих продуктов производил бы для самого себя. А если существует целая тысяча отраслей производства, то каждый отдельный производитель может производить весь свой продукт, как товар. Его продукт может целиком идти в обмен» («Теории прибавочной стоимости», I, 202).

Но перейдем теперь к третьему и важнейшему вопросу, уже затронутому выше.

Все, к чему Вы пришли с помощью Вашей блестящей «прикладной и исторической» логики, мы принимаем. Прибыль проводит не из производства, а из разницы между издержками продавца и покупателя, деньги не стоимость, а средство обращения, созданное путем соглашения и т. д. Мы отдаем даже должное той коммунистической последовательности, с какой Вы объясняете происхождение и сущность капитала и наемного труда. Но все-таки Вы не будете отрицать, что, каково бы ни было происхождение наемного труда, наемные рабочие существуют. Вы, правда, называете, как уже было замечено, труд этих наемных рабочих «услугами», так же, как и труд животных! Чем же отличается наемный рабочий от животного? Разве и животное выполняет необходимый и прибавочный труд? Знаете ли вы, кто «открыл» эту теорию? Мак-Кэллок. Прочтите отповедь, полученную им от Маркса («Теории прибавочной стоимости», III том). Маркс называет это «сикофантством» на службе капитала, как раз и заинтересованного в том, чтобы затушевать особенности наемного труда, как исторически преходящей формы, и поставить на их место бесформенные «услуги». Но услуги так услуги: наемные рабочие во всяком случае существуют.

А если они существуют, то существует и особый товар — рабочая сила, которую они продают. Она совершенно такой же товар, как и всякий другой. Почему же — таков наш вопрос почему рабочие, при продаже этого своего товара, не поступают так же, как предприниматели, почему они не продают его дороже, чем стоит его производство, и не кладут разницу к себе в карман? Почему они не становятся капиталистами? Как или что мешает им на этом пути? Рабочий очень часто выступает как продавец и все же он один действительно является жертвой обмана! Как это происходит?

Исходя из Вашей теории, дорогой товарищ, на этот вопрос не может быть ответа. Но у Маркса, которого Вы — правда, со всевозможными оговорками — постарались уничтожить, Вы можете найти ответ и на это, и ответ чрезвычайно уместный как раз в данном случае.

Один очень известный вульгарный экономист и сикофант капитала вообще и крупного землевладения в частности, по имени Томас Роберт Мальтус, мимоходом объяснил однажды прибыль так же, как Вы ее объясняете теперь. Маркс ответил ему следующим образом:

«Ситец заключает в себе рабочее время, равное 12 ш. Из них (капиталист) заплатил только 8 ш. Он продает товар за 12 ш, если продает его по его стоимости, и, следовательно, наживет 4 ш. Что касается покупателя, то он, согласно предположению, платит во всяком случае только за стоимость ситца (видите, его никто не надувает! Л. Р.),— т. е. он отдает сумму денег, в которой заключается столько же рабочего времени, сколько в ситце. Тут возможны три случая. Покупатель — капиталист. Деньги, которыми он платит, также заключают в себе часть неоплаченного труда. Так что если один продает неоплаченный труд, то другой покупает на неоплаченный труд. Каждый реализует неоплаченный труд: один как продавец, другой как покупатель. Или же покупатель является самостоятельным производителем. Тогда он получает эквивалент за эквивалент. Оплачен или неоплачен труд, продаваемый ему в товаре, это в нисколько не касается. Он получает столько же овеществленного труда, сколько дает. Или, наконец, он — наемный рабочий. И в этом случае — предположив, что товар продается по своей стоимости — он получает за свои деньги, как и всякий другой покупатель, эквивалент в форме товара. (Значит, поскольку он потребитель, и его тоже никто не надувает! Л. Р.). Он получает столько же овеществленного труда в форме товара, сколько дает его в форме денег. Но за те деньги, которые составляют его заработную плату, он отдал больше труда, чем его заключается в деньгах. Стало быть, он заплатил за эти деньги дороже их стоимости, а значит и за эквивалент денег, за ситец, он тоже заплатил дороже его стоимости. Следовательно, его издержки, как покупателя, больше, чем издержки продавца любого товара, хотя он и получил в товаре эквивалент за свои деньги: но ведь в деньгах-то он не получил эквивалента за свой труд — в форме труда он дал больше, чем эквивалент. Рабочий оказывается, таким образом, единственным, кто за все товары, даже когда он покупает их по их стоимости, платит дороже их стоимости, потому что он купил всеобщий эквивалент труда, деньги, дороже их стоимости. Отсюда не получается никакого особого барыша для того, кто продает свой товар рабочему: рабочий платит ему не больше, чем всякий другой покупатель,— он оплачивает стоимость труда. Капиталист, продающий произведенный рабочим товар рабочему же, реализует, конечно, на этой продаже прибыль, но не большую, чем на продаже всякому другому покупателю. Его прибыль происходит не от того, (в случае продажи рабочему), что он продает товар дороже его стоимости, а от того, что он раньше, в процессе производства, купил этот товар у рабочего ниже его стоимости».

Теперь Вы можете торжествовать, тов. Грациадеи! Да ведь это моя теория,— воскликнете Вы,— ведь я утверждаю то же самое, что здесь утверждает Маркс,— именно, что прибыль происходит из разницы между издержками производства и продажными ценами! Но минутку терпения! Дело в том, что Маркс продолжает:

«Господин Мальтус, превративший капитализирование товара в его стоимость, вполне последовательно превращает затем всех покупателей в наемных рабочих, т. е. у него все они дают капиталисту в обмен за товар непосредственный труд (как у Вас, тов. Грациадеи, решительно все превращаются, наоборот, в потребителей! Л. Р.), и притом все отдают ему больше труда, чем его заключено в товаре,— тогда как на самом деле прибыль капиталиста происходит от того, что он продает заключенный в товаре труд целиком, оплачена же им только часть этого труда. Значит, если у Рикардо затруднение в том, что закон товарообмена непосредственно не объясняет обмена между капиталом и наемным трудом и даже как будто ему противоречит, то Мальтус разрешает это затруднение тем, что превращает куплю (обмен) товаров в обмен между капиталом и наемным трудом. Мальтус не понимает разницы между всей суммой труда, заключающейся в данном товаре, и суммой оплаченного труда, заключающейся в нем. А именно эта разница и является источником прибыли. И в дальнейшем Мальтус вынужден выводить прибыль из того, что продавец продает товар не только выше той цены, которую он ему стоит (так капиталист действительно и поступает), но и выше той, которую она сама стоит; он приходит, следовательно, к вульгарному воззрению, выводящему прибыль из того, что продавец продает товар дороже его стоимости (т. е. получает за большее количество рабочего времени, чем в нем заключается). То, что он таким образом выигрывает как продавец одного товара, он теряет как покупатель другого, и решительно нельзя понять, какая может получиться реальная «прибыль» от такого всеобщего номинального повышения цен. Непонятно, как может таким путем обогатиться все общество в целом, как может образоваться действительная прибавочная стоимость или прибавочный продукт. Это — нелепо тупоумное представление».

Хотя Вы, тов. Грациадеи, строите свою теорию несколько иначе, чем пресловутый Мальтус, все же Вы на своем пути приходите как раз к тому же, к чему пришел и Мальтус: к выведению прибыли из отчуждения товаров, из процесса их обращения. И только что Вы прослушали отверг Маркса не только на эту частную теорию, но и на всю Вашу «логическую и историческую» теорию вообще.

На этом мы бы и покончили, если бы не вывод, который Грациадеи делает из своей теории и который мы должны еще привести — скорее, впрочем, для развлечения, чем для серьезного опровержения. Оказывается, видите ли, что наша доселешняя политика, опиравшаяся на марксизм и ленинизм, была неправильна! Мы должны немедленно ее изменить и в основу нашей политики положить фашизм. Ибо если вы хотите знать, в чем заключается истинный коммунизм, то слушайте.

По Марксу, прибыль происходит из неоплаченного труда, т. е. образуется за счет рабочих. Это только один факт. По Грациадеи, она, образуется отчасти за счет рабочих, отчасти же за счет потребителей. Это — два факта. Итак:

«Критика капиталистического строя не ослабляется, а усиливается тем, что ее опорой становятся, вместо одного, два важнейших факта... Если два эти явления... будут приведены во взаимную связь, можно будет оба их использовать в одинаковом смысле».

«Первое явление, т. е. тот факт, что они (рабочие) не в состоянии воспрепятствовать присвоению прибавочной цены исключительно капиталистами, может быть использовано по отношению к тем, кто, будучи вынуждены продавать свою рабочую силу, чувствительнее к этой стороне вопроса (рабочие, крестьяне, частные служащие)...»

«На второе же явление, т. е. на тот факт, что потребители оказываются жертвой несправедливости, можно обращать внимание средних классов и слоев... А ведь одна из характерных черт коммунизма, как политической школы, в том и состоит, что он признает значение и средних трудовых слоев и старается удовлетворить и их интересы и стремления» («II Ргеzzо», стр. 38—39).

Что это такое, как не идеология фашизма? От Муссолини до Гитлера весь фашизм стоит под знаком борьбы не против производительного, а против торгового капитала, взвинчивавшего цены за счет потребителей. Этой идеологией фашизм хочет приманить к себе промежуточные слои. По Грациадеи наша ленинская политика привлечения трудовых слоев на сторону пролетариата в его революционной борьбе совпадает с фашистской идеологией потребителя, с попыткой фашизма приманить к себе промежуточные слои!

Мы, стало быть, нисколько не ошиблись, когда в введении к настоящей статье высказали мысль, что быть может характер нынешней стадии революции побудил Грациадеи выступить со своими писаниями и со своей попыткой ревизии марксизма. Это наше заявление мы должны теперь изменить только в том смысле, что это не быть может так, а без всякого сомнения так. И вот доказательство: Долой идеологию пролетариата, революционный марксизм! Вместо него да здравствует идеология мелкой буржуазии, в ее реакционнейшей форме, идеология фашизма!

Примечания

---

1. Цитируется по русскому изданию Коммунистического Университета Зиновьева, Ленинград 1923—24 г. ↩

2. Я отлично знаю, что эта и следующая мои формулировки не безупречны. Но я хочу предоставить тов. Грациадеи наибольшую возможность — оказаться правым! ↩

3. См. у Маркса «Theorien über den Mehrwert», II, 1, 310: «Если воззрение Рикардо, в целом, соответствует интересам промышленной буржуазии, то лишь потому и постольку, поскольку ее интересы совпадают с интересами производства или производительного развития человеческого труда. Там, где эти интересы вступают в противоречие друг с другом, он так же беспощаден по отношению к буржуазии, как обыкновенно он бывает беспощаден по отношению к пролетариату и аристократии». ↩

4. Меновая стоимость, которую только и знает Грациадеи, действительно проявляется только в обращении товаров; поэтому в названии «меновая стоимость» уже выражен тот факт, что она есть явление обращения. Но быть таковым и осуществляться в обращении она может только потому, что скрытая за ней стоимость была создана в процессе производства. Грациадеи берет название «меновая стоимость» и пользуется этим названием, как аргументом против Маркса! Это напоминает буржуазных философов, которые, состряпав себе «идеал» всесовершенного, всеведущего и т. д. существа, выводят отсюда существование бога, так как-де «идея» совершенного существа не могла бы находиться в их голове, если такого существа не было в действительности. Так можно посредством надлежащего «определения» доказать решительно все, даже существование бога. ↩

5. Пропущено слово. ↩

6. Номер страницы неразборчив. В ПСС МиЭ это стр.163-164: «Как сознательный носитель этого движения, владелец денег становится капиталистом. Его личность или, точнее, его карман — вот тот пункт, откуда исходят и куда возвращаются деньги. Объективное содержание этого обращения — возрастание стоимости — есть его субъективная цель, и поскольку растущее присвоение абстрактного богатства является единственным движущим мотивом его операций, постольку — и лишь постольку — он функционирует как капиталист, т. е. как олицетворённый, одарённый волей и сознанием капитал». ↩

7. Все, что я здесь говорю, приложимо, конечно, к пролетариату лишь отчасти и вовсе не приложимо к послеклассовому обществу. Почему — это объяснил в другом месте. ↩