Розенберг С. Теория распределения Туган-Барановского и Струве

Сборник «Проблемы теоретической экономии», 1925, с. 201—255

Проблема распределения является одной из основных проблем политической экономии. «Определить законы, регулирующее это распределение, — говорит Рикардо, — составляет главную задачу политической экономии»¹. Для Рикардо было ясно, что распределение продуктов в капиталистическом обществе принимает форму ценности и вне закона ценности процессы распределения немыслимы. Некоторые русские экономисты (Туган-Барановский, С. Солнцев) пытаются доказать, что Рикардо рассматривает проблему распределения, как проблему самостоятельную, при чем они ссылаются на известное письмо к Мак-Куллоху, в котором Рикардо, между прочим, говорит: «В конце концов, все великие вопросы относительно земельной ренты, заработной платы и прибыли должны объясняться пропорциями, в которых продуты распределяется между землевладельцами, капиталистами и рабочими, и которые не могут быть объяснены никаким учением о ценности»². По нашему мнению, Рикардо здесь хочет лишь подчеркнуть роль социального момента при распределении общественного продукта.

Русские бывшие «легальные марксисты» ставят под сомнение возможность конструирования теории распределения, вообще. Булгаков спрашивает: «Можно ли признать такую же полезность разных теорий ценности, прибыли, капитала с их бесконечными пререканиями, наполняющими так называемую теоретическую политическую экономию?» И отвечает: «Я думаю, что нет, как бы ни были иные из них с логически эстетической точки зрения, стройны, остроумны и изящны»³. Струве определенно заявляет, что в политической экономии нет места для проблемы распределения. Взгляды Струве на проблему распределения интересны, поскольку они являются выражением боязни и отвращения буржуазии к законам, регулирующим борьбу рабочего класса за долю в общественном продукте.

Классовые противоречия между буржуазией и пролетариатом в начале XIX века не успели еще проявиться в резкой форме. Буржуазия была тогда молодым, полным творческой силы и энергии классом, не думавшим еще о конце своего господства. Поэтому, она могла устами Рикардо заявить, что распределение — основной вопрос политической экономии. В эпоху Струве капитализм достиг высшей ступени своего развития, классовые противоречия обострились и обнажились. На одном полюсе общества — колоссальные дивиденды, чрезмерное богатство, а на другом — нищета, безработица. Вопросы распределения становятся злободневными вопросами, из-за которых ведется ежедневно борьба при помощи локаутов, с одной стороны, забастовок — с другой. Противоречия капиталистического общества находят свое выражение именно в борьбе за участие в создаваемой ценности. И понятно, поэтому, что законы распределения являются своего рода memento mori для буржуазии. Она в лице Струве бежит - от теоретического анализа вопросов распределения.

Туган-Барановский пытается примирить классовый антагонизм, доказывая, что повышение нормы прибыли вовсе не предполагает уменьшения заработной платы. По мнению Туган-Барановского, возможно одновременное повышение как заработной платы, так и прибыли. Для этого требуется только одно: отмежеваться от закона ценности.

В современной политической экономии в понимании проблемы распределения борются три точки зрения. Одна утверждает, что самостоятельной теории распределения нет, что проблема распределения сводится к проблеме ценности. И к этой точке зрения примыкает Бем-Баверк, Кларк, Маршаль и др. Для Кларка «теория ценности и теория распределения этой ценности между производительными группами — одна и та же теория»⁴. Второе направление — так называемая социальная теория распределения — настаивает на самостоятельности проблемы распределения, как проблемы sui generis (Штольцман, Туган-Барановский, Солнцев). Третья группа экономистов доказывает, что проблема распределения — это фикция (Струве).

Но прежде чем приступить к критическому анализу взглядов Туган-Барановского и Струве на проблему распределения, необходимо установить правильный подход к этой проблеме с точки зрения марксистской методологии. Великая заслуга Маркса заключается в том, что он рассматривает явления экономической жизни в их социально-исторической обусловленности. Не существует производства, потребления или распределения, вообще. «Если речь идет о производстве, — говорит Маркс, — то всегда о производстве на определенной общественной ступени развития — о производстве индивидов, живущих в обществе»⁵. Политическая экономия изучает законы развития капиталистического производства, т. е. такой способ производства, при котором труд превращается в наемный труд, а средства производства — в капитал. Товарное производство превращается в капиталистическое, потому что средства производства отделились от производителя и противостоят ему, как орудие господства над ним в форме частной собственности. Характерным признаком капиталистического производства является производство прибавочной ценности. «Прибавочный труд, вообще, как труд сверх данного количества потребностей, всегда будет существовать. Но, при капиталистической, как и при рабской системе и т. д., он имеет антагонистическую форму и дополняется полной праздностью известной части общества»⁶.

Буржуазные экономисты, например, Дж. Ст. Милль, не способны рассматривать многообразие явлений экономической жизни, как единство. Поэтому они рядом с производством рассматривают, как самостоятельные области, потребление, обращение и распределение. Потребность есть, по Марксу, не что иное, как момент производства. «Самый акт производства во всех своих моментах есть также акт потребления». «Потребление есть непосредственно также и производство, подобно тому, как в природе потребление химических элементов есть производство растения... Производство, таким образом, является непосредственно потреблением, потребление — непосредственно производством»⁷. Следовательно, потребление немыслимо вне связи с производством, с определенным способом производства. Исторически обусловленный способ производства определяет и способ потребления. «Предмет не есть, предмет вообще, а определенный предмет, который потребляется определенным способом опять-таки предуказанным производством. Голод есть голод, однако, голод, который удовлетворяется вареным мясом, поедаемый с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, который заставляет проглатывать сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов. Не только предмет потребления, но также и способ потребления порождается, поэтому, производством»⁸.

Может ли распределение рассматриваться как самостоятельная область рядом с производством?

Дж. Ст. Милль считает, что законы распределения отличаются от законов, регулирующих процесс производства. «Законы и условия производства имеют характер истин, о каких говорят естественные науки... Не таковы принципы распределения богатства. Это распределение — чисто дело человеческого учреждения... Таким образом, распределение богатства зависит от законов и обычаев общества. Правила, которыми оно определяется, бывают те, какие созданы мнениями и желаниями правящей части общества; в разные времена и в разных обществах эти правила очень различны и могли бы стать еще различнее от прежних, если бы того захотели люди»⁹.

Благодаря этому разрыву между распределением и производством, категории политической экономии встречаются в двойном виде: в распределении фигурируют земельная рента, прибыль, процент и заработная плата, а в рубрике производства — капитал, земля и труд в качестве факторов производства. Таким образом, вещественным элементам производства, — земле и труду — противопоставляются земельная рента и заработная плата — формы распределения, обусловленные данной структурой общественного производства.

Маркс рассматривает распределительные отношения и их формы в неразрывной связи с определенным способом производства. Каждой исторической форме производства соответствует определенный способ распределения общественного продукта. Рассматривая все явления экономической жизни, как диалектическое единство, Маркс устанавливает, что распределение и производство суть формы одного и того же явления. На самом деле, капиталистическому способу производства предшествует определенное распределение средств производства и рабочей силы, такое распределение, при котором производители являются владельцами лишь рабочей силы, а средства производства — превращаются в орудие присвоения прибавочного труда. Капиталистический способ производства предполагает перераспределение, точнее, экспроприацию земли, принадлежавшей самостоятельным производителям. Таким образом, мы видим, что определенный способ производства предполагает определенный способ распределения элементов производства, Распределение в этом смысле является решающей предпосылкой данной организации производства. Все элементы производства приобретают при капиталистическом производстве специфический характер. Материальные условия труда превращаются в вещное выражение производственных отношений капиталистического общества: труд участвует в производстве как наемный труд, средства производства как капитал, а земля становится вещным выражением крупной земельной собственности. Капиталистическое производство есть производство прибавочной стоимости. Определенным формам участия в производстве соответствуют определенные формы участия в распределении общественного продукта. Собственники капитала и земли получают свою долю в общественном продукте в виде прибыли, процента и земельной ренты, которые являются конкретными формами проявления прибавочной ценности. «Процент и прибыль, как формы распределения, подразумевают капитал, как фактор производства. Они — способы распределения, предпосылкой которых является капитал, как агент производства. Они являются также способами воспроизводства капитала... Если бы труд не был определен, как наемный труд, то и тот способ, каким он участвовал в распределении, не принял бы вида заработной платы, как, например, при рабстве... Отношения и способы распределения являются поэтому лишь оборотной стороной производства. Система распределения вполне определяется системой производства. Распределение само есть продукт производства, но не только в отношении предмета, но и в отношении нормы, ибо определенный способ участия в производстве определяет особую форму распределения — форму, в которой каждый принимает участие в распределении»¹⁰. Здесь речь идет о способе распределения средств производства, который и предопределяет распределение средств потребления. «Любое распределение средств потребления, — говорит Маркс, — есть лишь производное следствие распределения самих средств производства... Раз дано это распределение факторов производства, современное распределение предметов потребления вытекает само собою»¹¹.

Итак, мы выяснили, что способ производства определяет способ распределения. Но, возникает вопрос, как и в какой форме, совершается процесс распределения. Всеобщей категорией товарно-капиталистического общества является ценность. Не потребительные ценности, не продукты, а ценность, прибавочная ценность, является движущим мотивом капиталистической деятельности. Капиталистическое производство характеризуется обменом труда на капитал, и этот обмен регулируется законом ценности. Заработная плата рабочего есть не что иное, как денежное выражение стоимости рабочей силы, являющейся товаром. Создаваемая в процессе производства прибавочная ценность реализуется в процессе обращения; процесс реализации прибавочной ценности является одновременно распределительным процессом, а, именно: прибыль, процент, земельная рента суть части прибавочной ценности. Итак, проблема распределения есть проблема ценности. Самостоятельного процесса распределения вне актов обмена не существует. Обменивая свою рабочую силу, как всякий другой товар, на определенную часть авансированного капитала, рабочий тем самым участвует в распределении общественной ценности.

В распределении Маркса интересует, главным образом, установление законов, регулирующих участие в общественном продукте основных классов общества, Величина реального дохода каждого индивида в отдельности зависит от конкуренции и других фактов, влияющих на высоту рыночных цен. Солнцев пытается доказать, что Маркс различает распределение в двояком смысле: как самостоятельную проблему отношений, с одной стороны, происхождения и образования цен — с другой. «Благодаря социалистическим утопистам и романтикам, мечтавшим о пересоздании всего общественно-хозяйственного порядка путем справедливого распределения, в роде, например, Евгения Дюринга, идея распределения была настолько дискредитирована в глазах Маркса и современных ему представителей научного социализма, что о попытках выделения этой проблемы в самостоятельную проблему с их стороны не могло быть и речи»¹².

Теория распределения по Туган-Барановскому

Социальная теория распределения Туган-Барановского уходит своими корнями в немецкую экономическую литературу. Эд. Бернштейн говорит: «Распределение общественного богатства во все времена было вопросом силы и организации. Чем устойчивее отношение сил, чем неподвижнее организация общества, тем суровее принципы распределения и, вместе с тем, того или иного закона заработной платы»¹³. Другим предшественником Тугана можно считать Штольцмана, который заявляет: «Unsere Theorie charakterisiert sich ihrem entschenden Wesen nach als Lehre der socialen Abfindungsantheile»¹⁴.

Распределение, как самостоятельная проблема вне теории ценности охватывает доходы трех общественных классов — капиталистов, землевладельцев и рабочих. Эти три вида общественного дохода находятся в тесной связи друг с другом в процессе своего возникновения и составляют, говоря языком логики, логические кореллаты. Заработная плата предполагает прибыль, а прибыль предполагает заработную плату; точно также земельная рента предполагается условиями капиталистического производства»¹⁵. Но из чего вытекает необходимость связи между доходами общественных классов? Из связи, устанавливающейся между этими классами в процессе капиталистического производства. «Эти доходы условиями капиталистического производства сплетены в один неразрывный узел, и понимание законов образования одного из этих доходов невозможно без понимания законов образования двух других. В объяснении этой связи и заключается специфическая проблема распределения политической экономии — проблема sui generis, не сводимая к другой»¹⁶. Доходы мелких производителей — крестьян и ремесленников — не связаны внутренне с процессом капиталистического производства и поэтому для них нет места в учении о распределении. Исходя из этих соображений, Туган-Барановский определяет проблему распределения, как «проблему об отношениях зависимости между доходами тех общественных классов, которые связаны между собою условиями капиталистического производства и обмена»¹⁷. Но можно ли методологически рассматривать явления распределения, как самостоятельные, не связанные со сферой капиталистического производства и обмена? «Явления распределения, — заявляет Туган, — не суть особые и самостоятельные экономические факты, а тот же процесс капиталистического производства и обмена, рассматриваемый с определенной точки зрения... Говоря о явлениях производства и обмена, мы имеем в виду самый процесс, говоря о явлениях распределения — окончательный результат процесса по отношению к интересам его участников¹⁸. Но спрашивается, если явления распределения те же явления производства и обмена, то какие же методологические основания имеются для выделения первых в самостоятельную проблему? Почему нельзя анализировать явления распределения на основе закона ценности? Но дело в том, что, несмотря на сходство явлений обмена с явлениями распределения, между ними имеется существенное различие. В явлениях обмена находят свое выражение индивидуально-психические оценки контрагентов, из которых выводится понятие ценности. Ценность его выражение отношения данного индивида к оцениваемому предмету, и только. Ценность индивидуалистична в то время, как распределение представляет собою социальное явление, предполагающее взаимозависимость общественных классов. «Если мы желаем понять связь многочисленных, действующих вместе факторов, мы, очевидно, не можем отвлекаться от этой связи». Ценность — логическая категория хозяйства и присуща, поэтому, любому хозяйству, так как хозяйствование немыслимо без оценок. «Уже из самого существа ценности, — заявляет Туган, — следует, что категория эта имеет непосредственное отношение к способности предметов удовлетворять нашим потребностям, иначе говоря, — к полезности предметов»¹⁹. Распределение же — историческая категория, возможная только в обществе с определенной социальной структурой. Таким образом, — заключает Туган, — методологически неправильно включать теорию распределения в теорию ценности. «Ведь связь различных видов дохода ни в коем случае не основана на индивидуальных оценках»²⁰. Тот или иной вид дохода не зависит от индивидуальной воли. Определенная форма участия для каждого индивида в распределении определяется принадлежностью его к определенному классу. А это социальное положение, опять-таки, не зависит от индивидуальной воли. Теория ценности — цены исходит из предпосылки социального равенства участников менового акта — покупателя и продавца. Другое дело — явления распределения. Участники в процессе распределения не только не равны в социальном отношении, но в самом этом неравенстве и заключается сущность распределения, как социального явления. Когда капиталист-продавец находит цену товара низкой, он может прекратить производство этого товара и превратиться в покупателя. Если же цена рабочей силы становится очень низкой, рабочий не может прекратить продажу ее. «Поэтому, несмотря на то, что заработная плата принимает форму цены, нельзя видеть в заработной плате феномен цены. Она есть явление цены, но, кроме того, еще что-то иное. Именно то, что стоит вне процесса образования цен, составляет сущность соответствующего явления». Индивидуалистические теории распределения игнорируют в процессе распределения именно то, что составляет его сущность — социальное неравенство его участников. Исходя из этих методологических соображений, Туган приходит к выводу, что «следует отвергать всякую индивидуалистическую теорию распределения, т. е. теорию, которая рассматривает феномен распределения, как основанный на индивидуальных оценках»²¹. С точки зрения Тугана, одинаково неправильны взгляды на проблему распределения, как школы предельной полезности, так и школы Маркса, поскольку обе рассматривают распределение, как специальный случай образования цен. Хотя Маркс признает значение социального фактора для проблемы распределения, но он не различает форму ценности явлений распределения от их социального содержания. И именно это непонимание обусловливает, по мнению Тугана, целый ряд ошибок, как в теории прибыли, так и в теории заработной платы Маркса.

Маркс не может, по мнению Тугана, конструировать теорию заработной платы на основе теории ценности. Маркс определяет уровень заработной платы уровнем средств существования рабочего. Уровень средств существования Маркс, по мнению Тугана, понимал то в смысле физиологическом, то в смысле социально-культурном. Но оба эти варианта объявляются Туганом лишенными научного значения. Физиологическое понимание уровня средств существования противоречит фактам. Согласно физиологического понимания уровень заработной платы во всех странах должен быть одинаковым, так как физиологический минимум во всех странах почти одинаков. А в действительности уровень заработной платы в различных странах неодинаков. Но и второе истолкование уровня средств существования не устанавливает факторов, влияющих на высоту заработной платы. Оно сводится к тавтологии, утверждая, что «условия существования рабочих, их реальная заработная плата определяется их уровнем жизни — другими словами — их условиями существования... В сущности, теория эта представляет собою совершенное извращение истинных причинных соотношений»²². Согласно этой версии, английский рабочий получает более высокую заработную плату, чем русский, потому что культурный уровень жизни английского рабочего выше, чем у русского рабочего. «Но не ясно ли, что истинное причинное соотношение — как раз обратное. Не потому английский рабочий получает высокую плату, что он ест бифштекс, а потому он ест бифштекс, что он получает высокую плату»²³. Низкий культурный уровень жизни русского рабочего определяется низкой заработной платой, а не наоборот. Таким образом, получается порочный круг: заработная плата определяется уровнем жизни, а уровень жизни, в свою очередь, заработной платой. «В конце концов, торжествует Туган, мы должны признать полную несостоятельность теории заработной платы Маркса»²⁴.

Несостоятельность Марксовой теории заработной платы обусловлена — по Тугану — негодной основой, на которой она зиждется. Теория ценности не может служить основанием проблемы распределения вообще и заработной платы в частности, потому что основной предпосылкой ценности является социальное равенство вступающих в меновой акт контрагентов, в то время, как для меновой сделки, возникающей между капиталистом и рабочим, определяющим моментом является их социальное неравенство. Капиталист — производитель холста — находится в одинаковом социальном положении с капиталистом производителем сюртука, но не таковы взаимоотношения капиталиста и рабочего. Следовательно, недостаток теории заработной платы Маркса заключается в том, что она рассматривается, как «специальный случай общей теории ценности». А как обстоит дело с теорией прибыли Маркса? «И его теория прибыли, — заявляет Туган, — пострадала от того же недостатка, хотя и в меньшей степени, чем теория заработной платы»²⁵. Исходным пунктом теории прибыли Маркса, является единичное капиталистическое предприятие. И поэтому, проблема прибыли является для Маркса проблемой ценности: ведь в пределах одного предприятия элементы издержек материально несравнимы с продуктом. Но прибыль представляет собою категорию ценности только потому, что исходный пункт исследования Маркса индивидуалистичен. «Если же мы станем на точку зрения общественного хозяйства, как одного целого, исчезнет необходимость рассматривать капиталистическую прибыль, как феномен ценности. Правда, в отдельной фабрике элемент расхода, как материальные вещи, по своей природе, совершенно отличны от продукта: уголь, машины, предметы потребления рабочего на бумагопрядильной фабрике, представляют собой материалы совершенно отличные от пряжи. Но если мы станем рассматривать все общество, это различие исчезнет. Общество, как целое, расходует и производит, в общем, одни и те же материальные вещи. Оно расходует железо, уголь, дерево, предметы потребления и производит то же самое железо, уголь, дерево, предметы потребления»²⁶.

Таким образом, Туган приходит к выводу, что постановка проблемы распределения, как у Маркса, так и у австрийской школы, несостоятельна, т. к. обе школы рассматривают феномен распределения, как феномен ценности.

Краеугольным камнем «истинно-научной социальной теории распределения» является, как мы уже видели выше, положение о социальном неравенстве общественных классов, делящих между собой общественный продукт, с одной стороны, методологическая предпосылка самостоятельности проблемы распределения и независимость от проблемы ценности, с другой.

Процесс распределения социального продукта между различными общественными классами, которые внутренне связаны в процессе капиталистического хозяйства, не представляет собой простого менового процесса, но сложный результат борьбы социальных классов за увеличение принадлежащей им доли общественного продукта, борьбы, в которой силы борющихся сторон в высшей степени неравны»²⁷.

Основная задача теории распределения сводится к выяснению соотношений между доходами капиталистов и рабочего класса — заработной платы и прибыли. Земельная рента, хотя и социального происхождения, но в совокупности общественных доходов играет своеобразную роль. «Не социальная борьба классов, но совершенно иного рода законы определяют высоту земельной ренты»²⁸. Высота, земельной ренты зависит от естественного различия плодородия различных участков земли и от расстояния их от рынка, а эти условия не зависят от соотношения социальных сил. Правда, социальная борьба, например, борьба за хлебные пошлины может влиять на высоту земельной ренты, но лишь косвенным путем, поскольку хлебные пошлины содействуют более интенсивной обработке земли в данной стране. Землевладельцы, поэтому, могут удержать свою долю в общественном продукте без социальной борьбы. «Итак, — говорит Туган-Барановский, — мы имеем полное право отвлекаться от земельной ренты при изучении процесса социального распределения»²⁹.

Проблема заработной платы отличается от проблемы прибыли по своему методологическому характеру. Происхождение заработной платы и основания, по которым определенная часть общественного продукта попадает в руки рабочего класса, ясны и очевидны: без участия труда невозможен производственный процесс. Центр тяжести проблемы заработной платы лежит в выяснении факторов, определяющих высоту заработной платы. В теории прибыли основной вопрос состоит в выяснении происхождения прибыли, как нетрудового дохода. Вопрос же о факторах, обусловливающих размеры прибыли, больших разногласий не вызывает. Заработная плата есть не что иное, как форма ценности рабочей силы. Но форма заработной платы не может объяснить ее высоты. С точки зрения социальной теории распределения рабочая сила является специфическим товаром, коренным образом отличающимся от циркулирующих на рынке товаров. Поэтому высота цены рабочей силы не может быть определена обычными приемами. Чем же отличается рабочая сила от прочих товаров? Все товары суть продукты хозяйственной деятельности, хозяйственные объекты. «Рабочая сила, — это сам человек, т. е. не объект, а субъект хозяйства»³⁰. Рабочая сила неотделима от личности рабочего. Все товары могут быть свободно воспроизводимы в любом количестве. Размеры производства того или иного товара могут расширяться или сокращаться в зависимости от рыночной конъюнктуры. Не так обстоит дело с рабочей силой. Она может производиться в соответствии с потребностями производственного процесса. Производство рабочей силы не поддается регулированию со стороны капиталиста. «Как бы ни был принижен рабочий, все же он — не рабочий скот капиталиста: он свободен за пределами рынка и у себя дома живет не для того, чтобы создавать рабочую силу капиталисту, а для себя, для удовлетворения своих потребностей»³¹. Капиталист вынужден ждать, когда нужные ему рабочие руки появятся в процессе размножения населения. Если темп производства требует большего количества рабочих рук, чем то, которое имеется на рынке, капиталисты не могут создать новые рабочие руки. «Итак, — заявляет Туган, — нелепо говорить о производстве рабочей силы. Рабочую силу никто не производит. Она сама появляется, как результат жизни рабочего в сложном процессе, слагающемся под действием различных общественных факторов»³². Второе отличие товара — «рабочая сила» от прочих товаров заключается в социальном неравенстве покупателя и продавца этого товара. Покупатели и продавцы других товаров могут принадлежать к одному и тому же общественному классу. При продаже рабочей силы принадлежность покупателя и продавца к различным классам является необходимой предпосылкой. Покупатель — капиталист, продавец — рабочий. Следовательно, рабочая сила — товар специфический, принципиально отличающийся от всех остальных. «Вот почему и ценность этого товара, заработная плата, принципиально отличается от всех остальных ценностей»³³. Высота ценности рабочей силы не может быть объяснена законом издержек воспроизводства, так как рабочая сила не производится. Закон спроса и предложения также не применимы (по Тугану) к рабочей силе, так как спрос на рабочую силу не зависит от цены ее. Изменение высоты заработной платы не изменяет спрос на рабочую силу потому, что «рабочая сила представляет средство производства не заменимое, вообще, другими средствами производства»³⁴.

Кроме того, «ежедневные факты подтверждают, что заработная плата может быть различной при одном и том же соотношении спроса и предложения, и наоборот»³⁵.

Какие же факторы обусловливают высоту заработной платы, по Тугану? Производительность общественного труда и социальная борьба. Величина общественного продукта, подлежащего распределению, очевидно, зависит от производительности труда, но размер доли каждого общественного класса в этом общественном продукте определяется силою и удельным весом того или иного класса. «Таким образом, с точки зрения социальной теории распределения, высота заработной платы в данном обществе определяется двумя факторами — производительностью общественного труда, определяющей, как велик общественный продукт, подлежащий разделу между общественными классами и социальной силой рабочего класса, от которой зависит доля общественного продукта, поступающего в распоряжение рабочего»³⁶. Следовательно, высота заработной платы определяется двумя независимыми друг от друга факторами. Чем выше производительность труда, тем выше, при прочих равных условиях, должна быть реальная заработная плата. Именно от этого фактора — по Тугану — зависит неодинаковый уровень заработной платы в различных странах. Заработная плата в Америке выше заработной платы Европы, потому что производительность труда в последней ниже, чем в Америке. Высота заработной платы в свою очередь влияет на производительность труда, но зависимость эта довольно ограничена. И действительно, если бы повышенная заработная плата компенсировалась полностью повышением производительности труда, то капиталистам незачем было бы бороться против повышения заработной платы. «Капиталисты были бы совершенными дураками, противясь повышению заработной платы, если бы от такого повышения нисколько не страдал их капитал. Производительность общественного труда определяет высший предел заработной платы. Но ясно, что заработная плата не может достигнуть этого предела, ибо достижение его было бы равносильно уничтожению прибыли»³⁷. Низший предел заработной платы определяется физиологически необходимым минимумом средств существования. Таким образом, уровень заработной платы может колебаться между этими двумя пределами». На каком же именно уровне обычно устанавливается заработная плата, это определяется борьбой рабочих с предпринимателями, социальной силой рабочего класса»³⁸. Чем лучше организован рабочий класс, чем больше развиты профессиональные союзы, тем большее давление может он оказать на капиталистов, и, следовательно, тем больше будет его доля в общественном доходе. И не только степень организованности рабочего класса, но и все условия, увеличивающие независимость его от капиталистов, увеличивают его силу в борьбе с последними за долю в общественном доходе. Фабричное законодательство, меры, принимаемые государством для обеспечения участия рабочего во время болезни и старости, возможность для рабочего добывать себе средства к существованию другими путями, кроме продажи своей рабочей силы — все это облегчает рабочему борьбу за повышение заработной платы. Одной из причин, позволявших рабочему классу Америки удержать заработную плату на высоком уровне, является, по мнению Туган-Барановского — наличность в Америке свободной государственной земли, сдаваемой в аренду за незначительную плату. Итак, чем сильнее рабочий класс, тем слабее класс капиталистов. «Наоборот, все то, что усиливает социальную мощь капиталистического класса, относительно ослабляет рабочего и имеет тенденцию понижать его долю в общественном доходе»³⁹. Картели и тресты увеличили степень экономической сопротивляемости класса капиталистов. Это экономическое превосходство, однако, уравновешивается до некоторой степени неэкономическими факторами, усиливающими позицию рабочего класса. К неэкономическим факторам должны быть отнесены общественное мнение, поддержка рабочих государственной властью из опасения политического движения рабочих и т. д.

Относительная сила рабочего класса зависит также от того, в каком фазисе капиталистического цикла находится промышленность. В период подъема, когда прибыль высока, рабочие находятся в более выгодной позиции, так как капиталисты боятся стачки, несущей им огромные убытки, и идут, поэтому, легко на уступки. Напротив, при промышленном застое капиталисты не боятся стачки, так как рыночная конъюнктура требует сокращения производства; поэтому в этих условиях рабочему классу труднее бороться за повышение заработной платы.

Очень сложное влияние оказывает на заработную плату развитие техники. С одной стороны, технический прогресс увеличивает продукт, подлежащий распределению между капиталистами и рабочими, способствует организации рабочего класса. Кроме того, вследствие роста основного капитала забастовки приносят капиталистам большие убытки, и они поэтому стараются их избегать. Все эти обстоятельства способствуют повышению заработной платы. Но, с другой стороны, с техническим прогрессом машина начинает вытеснять рабочих, что ослабляет силу последних в борьбе с капиталистами. Отсюда можно было бы сделать вывод, что производительность труда не всегда ведет к увеличению заработной платы. Однако, Туган-Барановский заключает: «В общем итоге поднятие техники производства обычно повышает реальную заработную плату, но не в таком размере, в каком повысилась производительность труда»⁴⁰.

Итак, высота заработной платы с точки зрения социальной теории распределения определяется: 1) производительностью общественного труда и 2) соотношением сил рабочих и капиталистов. Перейдем теперь и к теории прибыли Туган-Барановского.

Для того, чтобы разрешить проблему прибыли, необходимо — по мнению Тугана — разрешить три более частных вопроса: 1) объяснить социально-экономическую природу прибыли, 2) дать оценку прибыли с точки зрения нормативно-этической и 3) выяснить факторы, определяющие высоту прибыли. Каково же происхождение прибыли? «Прибыль, — отвечает Туган-Барановский, — есть нетрудовой доход, вытекающий из обладания хозяйственными предметами, созданными трудом человека. Прибыль составляет нечто постороннее самому процессу производства, факт социального происхождения, связанный с определенным распределением в обществе имущества»⁴¹. «Прибыль, следовательно, есть явление социальное, в котором получают свое выражение отношения господства и зависимости в современном классовом обществе»⁴². Итак, на первый вопрос теории прибыли социальная теория отвечает: прибыль есть нетрудовой доход. Тем самым и дается оценка прибыли с точки зрения нормативной. Прибыль, как результат эксплуатации, «не может не осуждаться нашим нравственным сознанием. Поскольку современное правосознание протестует против эксплуатации человека человеком, постольку она должна протестовать и против нетрудовых доходов»⁴³.

Но какими объективными факторами регулируется высота прибыли? Мы уже видели, что, по Тугану, прибыль есть доход, соотносительный заработной плате. Следовательно, высота прибыли должна обусловливаться теми же факторами, как и высота заработной платы. «Но так как заработная плата и прибыль суть два слагаемых одной и той же суммы, то ясно, что, определивши одно из слагаемых, мы определили и другое. Установив реальные факторы, определяющие высоту заработной платы, мы установили и факторы прибыли»⁴⁴. Прибыль, как и заработная плата, определяется по своей абсолютной величине производительностью труда и соотношением сил рабочих и капиталистов. Туган, указывая на слабые стороны теории производительности, соглашается, однако, с ней в том, что введение новых улучшенных орудий труда повышает прибыль. Чем выше, следовательно, производительность труда, тем выше при прочих равных условиях будет прибыль. Отсюда видно, что увеличение прибыли вовсе не должно предполагать соответствующее уменьшение заработной платы, как думал Рикардо. По мнению Тугана, Рикардо неправ, утверждая, что высота прибыли определяется только высотой заработной платы и больше ничем, и что, следовательно, прибыль может увеличиться только тогда, когда понижается заработная плата⁴⁵. Повышение прибыли вовсе не связано с уменьшением заработной платы. При введении усовершенствованных машин повышение производительности труда увеличивает общественный продукт, подлежащий разделу между рабочими и капиталистами. А это дает возможность увеличить одновременно и прибыль и заработную плату. Прибыль увеличится не вследствие сокращения заработной платы, а вследствие повышения производительности общественного труда. Одновременное увеличение прибыли и заработной платы возможно не только по их абсолютным размерам, но и как относительные величины, как доли общественного продукта. «Доля капиталистов в общественном продукте может возрасти при повышении производительности общественного труда, и в то же время может возрасти и доля в общественном продукте рабочего класса, как ни кажется это странным»⁴⁶.

Кажущаяся невозможность одновременного повышения долей капиталистов и рабочих возникает — по мнению Тугана — потому, что современная политическая экономия считает, что весь общественный продукт состоит из предметов потребления. Для того, чтобы понять законы распределения общественного продукта, необходимо — по Тугану — усвоить следующую истину: «В общественном продукте нужно строго различать две части. Одна часть распределяется между общественными классами и составляет доход этих классов. Другая же часть идет на восстановление израсходованных в процессе производства средств производства и не составляет ничьего дохода, не переходит ни в чье потребление»⁴⁷. С ростом производительности труда уменьшается количество труда, затрачиваемого на воспроизводство средств производства, следовательно, увеличивается соответственно сумма общественного дохода. Благодаря этому возрастанию общественного дохода, возможно одновременное увеличение заработной платы и прибыли за счет сокращения расходов на восстановление средств производства. Этот процесс роста общественного дохода вследствие сокращения расходов на восстановление средств производства Туган-Барановский изображает графически следующим образом:

На основании приведенных выше соображений Туган-Барановский приходит к выводу, что «прибыль может изменяться как параллельно, так и в обратном отношении сравнительно с заработной платой.

Возможны следующие комбинации прибыли и заработной платы, как долей продукта: высокая заработная плата и низкая прибыль, высокая заработная плата и высокая прибыль, «низкая заработная плата и. высокая прибыль, низкая заработная плата и низкая прибыль»⁴⁸. Эти комбинации — по мнению Тугана, — наблюдаются в действительности: в Америке — высокая прибыль и высокая заработная плата; в России — высокая прибыль и низкая заработная плата. Таким образом, Туган создает своей теорией прибыли синтез двух противоположных теорий прибыли: теории производительности и теории Рикардо. В теории производительности зерном истины является утверждение, что прибыль может увеличиваться не только за счет сокращения заработной платы. А в теории Рикардо верно то, что при неизменной производительности труда повышение прибыли неизбежно должно вызвать сокращение заработной платы и наоборот. «Истинная же теория прибыли (т. е. социальная теория прибыли Туган-Барановского. С. Р.) должна признать влияние на прибыль обоих моментов — как чисто экономического (высоты производительности общественного труда), так и социального (распределения продукта между различными общественными классами)»⁴⁹. Но прибыль выражается не абсолютно, а относительно, в процентах к капиталу, затрачиваемому капиталистом. Размеры же затрачиваемого капитала зависят от скорости его оборотов. Чем быстрее оборачивается капитал, тем меньше капитал, вложенный в предприятие, тем, следовательно, выше процент прибыли. «Таким образом, скорость оборотов общественного капитала является третьим фактором, влияющим на общественный процент прибыли, который определяется, следовательно, тремя факторами: производительностью общественного труда, соотношением социальной силы капиталистов и рабочих и скоростью оборотов общественного капитала»⁵⁰. Капиталистическое развитие обнаруживает тенденцию роста основного капитала за счет оборотного, а это ведет к понижению процента прибыли. Но с другой стороны, рост основного капитала вызывает повышение производительности труда, что обусловливает повышение процента прибыли. Таким образом, процесс капиталистического развития заключает в себе две противоположные тенденции, как к повышению, так и к понижению процента прибыли. Но определить, какая из этих тенденций является решающей — по мнению Тугана — трудно. «Все зависит от конкретной обстановки капиталистического развития. Во всяком случае, не существует общего закона тенденции процента прибыли к падению, который предполагался Марксом»⁵¹.

Туган, однако, не может отрицать того, что в действительности наблюдается в понижении нормы прибыли, что должно противоречить вышеприведенному его тезису. Но Туган объясняет падение нормы прибыли следующим образом. В странах, где капитализм не получил еще всеобщего распространения, прибыль капиталиста может увеличиваться вследствие эксплуатации не только рабочих, но и той части населения, которая является покупателем продуктов капиталистического производства. Этим, по мнению Тугана, объясняется высокая норма прибыли в России. Но когда капиталистический способ производства становится господствующим, этот дополнительный источник прибыли исчезает. Вот почему в молодых капиталистических странах наблюдается понижение нормы прибыли. Но отсюда нельзя сделать вывод, что эта тенденция присуща вполне развитому капиталистическому обществу производства. «На самом же деле, падение процента прибыли намечается лишь при переходе страны к развитому капитализму и может совершенно прекратиться или даже заменяться противоположным движением процента при дальнейшем развитии капиталистической системы хозяйства»⁵².

Ознакомившись более или менее подробно с социальной теорией распределения Туган-Барановского, перейдем к критическому разбору основных ее положений.

Начнем с методологических предпосылок Тугана. Мы уже видели выше, что новый метод Тугана заключается в том, что он рассматривает явления вне всякой связи с теорией ценности. Проблема распределения является проблемой sui generis, не нуждавшейся для своего построения ни в какой теории ценности. Явления распределения рассматриваются исключительно с точки зрения соотношения сил общественных классов капиталистического общества. Для решения вопроса о том, как распределять общественный доход, надо исходить не из индивидуального хозяйства, а из понятия «общественного хозяйства», как единого целого. Но спрашивается, что связывает разрозненные индивидуальные хозяйства в единый хозяйственный орган, «в единое целое?» Туган-Барановский ответил бы, что цементом, связующим частные хозяйства в общественное хозяйство, является обмен. Но явления обмена должны чем-то регулироваться. Туган, конечно, отвергает теорию ценности Маркса, т. к. последняя является смешением в одно целое учения «об исключительной производительности труда с учением об исключительной способности труда создавать ценность. Вместо теории абсолютной трудовой стоимости Маркс дал теорию абсолютной трудовой ценности»⁵³. Но если Туган отвергает теорию ценности Маркса, то он выдвигает собственную «оригинальную» и истинно научную теорию ценности в качестве регулятора процесса обмена. Эта научная теория ценности Тугана родилась из незаконного сочетания Маркса с австрийской школой. Правда, трудно примирить противоречивые теории. Но Туган видит в этом, «примиренчестве» свою научную миссию. И после некоторых усилий он приходит к выводу, что теория австрийская и Марксова взаимно дополняют друг друга. Одна дала исчерпывающий анализ субъективных моментов оценки, а другая подчеркивает объективные факторы ценности, так что, «говоря математическим языком, предельная полезность должна быть функцией трудовой стоимости»⁵⁴. «Истинная теория ценности должна от субъективных элементов хозяйства возвыситься до объективных элементов — исходя из субъективной предельной полезности, перейти к труду, как объективному фактору ценности. Усвоивши все это, мы без труда разрешим спор между сторонниками теории предельной полезности и старой теории ценности»⁵⁵. Туган строго различает абсолютную трудовую стоимость от относительной. Абсолютная трудовая стоимость есть выражение труда, затраченного на производство предмета. Относительная же стоимость есть «всякая ценность, рассматриваемая не как цель, а как средство для приобретения другой ценности. Вот в кратких чертах сущность теории стоимости Тугана. Мы не можем рассматривать здесь эту теорию. Но путаница и эклектическое построение ее видно хотя бы из того, что ее «создатель» устанавливает прямую пропорциональность полезности продуктов их трудовым стоимостям. Ведь трудовую стоимость, поскольку речь идет о капиталистическом хозяйстве (Туган заявляет, что политическая экономия изучает экономические явления «свободного менового хозяйства») надо понимать как общественную категорию. А категория предельной полезности применима только к индивидуальному хозяйству. Туган устанавливает зависимость между двумя величинами, «которые принципиально не могут иметь между собою ничего общего, т. к. они лежат в совершенно различных плоскостях»⁵⁶. Итак, обмен регулируется относительной трудовой стоимостью. Но явления распределения — по Тугану — не являются особыми экономическими фактами; они суть те же явления ценности, рассматриваемые с определенной точки зрения. Следовательно, социальная теория распределения, методологическая оригинальность которой сводится к изгнанию понятия ценности в качестве фундамента ее, покоится, с молчаливого согласия ее творца, на своеобразной теории ценности. На это противоречие обратил внимание Струве. «Утверждение автора, что его теория распределения совершенно независима от какой-либо теории ценности, совершенно неверно. В основе его теории распределения лежит своеобразная теория прибавочной ценности»⁵⁷.

Всякая теория, тем более «истинно-научная» теория распределения должна анализировать и объяснять все явления распределения из одного принципа. Таково требование методологии. Посмотрим, выдерживает ли это методологическое требование теория распределения Тугана?

Проблема распределения сводится — по Тугану — к изучению отношений зависимости между доходами трех основных классов капиталистического общества — капиталистов, землевладельцев и рабочих, т. к. эти три вида дохода связаны между собою капиталистическим производством и обусловливают друг друга. Следовательно, социальная теория распределения должна объяснять высоту земельной ренты — дохода класса землевладельцев теми же факторами, которыми определяется высота прибыли и заработной платы. Однако, в процессе изложения своей теории Туган заявляет, что «не социальная борьба классов, но совершенно иного рода законы определяют высоту земельной ренты... итак, мы имеем полное право отвлекаться от земельной ренты при изучении процесса социального распределения»⁵⁸. Это изъятие земельной ренты из общей проблемы распределения нарушает единство всего построения Тугана. Но предъявлять Туган-Барановскому требования методологического характера не приходится. Он, как сказано выше, — миротворец. Основная его задача сводится к тому, чтобы доказать, что противоречия между трудом и капиталом вовсе не являются непримиримыми. И Туган, как бывший марксист, хорошо знает, что до тех пор, пока учение Маркса о ценности и прибавочной ценности останется не опровергнутым — непримиримая противоположность интересов капиталистов и рабочих будет также неопровержимым фактом. Поэтому Туган начинает свой поход против экономической теории Маркса с ее основы — теории ценности.

Социальная теория распределения является продолжением «примиренческой» деятельности Тугана. «Теория прибавочной стоимости, — говорит Туган, — может быть опровергнута только тогда, когда будет доказано, что распределение общественного дохода между различными общественными классами не вытекает из понятия прибавочной стоимости и что всеобщая норма прибыли, как в своем статическом состоянии, так и в своих изменениях, совершенно независима от состава общественного капитала»⁵⁹. Социальная роль социальной теории распределения заключается, на мой взгляд, в том, чтобы показать, что увеличение прибыли капиталиста не вызывает соответствующего уменьшения заработной платы, что, наоборот, возможно одновременное увеличение и прибыли и заработной платы. Но для того, чтобы это доказать, Туган-Барановский должен был создать новую эклектическую теорию распределения из сочетания теории производительности с некоторыми элементами теории Маркса. В социальной теории распределения господствующим элементом является учение о производительности общественного труда. «Именно этот фактор (производительность общественного труда. С. Р.), — заявляет Туган, — является наиболее могущественным при установлении среднего уровня заработной платы в разных странах»⁶⁰ (курсив мой. С. Р.).

Но повышенная заработная плата в свою очередь вызывает повышение производительности труда. Правда, Туган-Барановский признает, что зависимость производительности труда от заработной платы наблюдается лишь в известных пределах. Но это не мешает ему подчеркнуть, что благодаря этой хотя бы ограниченной взаимозависимости заработной платы и производительности труда создается общность интересов капиталистов и рабочих. «Повышение заработной платы, улучшая условия существования рабочего, увеличивает его трудоспособность и успешность его труда. На этой почве возникает известная солидарность интересов рабочих и капиталистов»⁶¹ (курсив мой. С. Р.). Туган отводит много места критике теории прибыли Рикардо, утверждавшего, что производительность труда не оказывает влияния на прибыль. И понятно: на остове такой теории прибыли примирение рабочих с капиталистами невозможно. «Благодаря этому, — говорит Туган, — учение Рикардо о прибыли (хотя сам он отнюдь не был сторонником идеи классовой борьбы) с особенной резкостью выдвигало неустранимую противоположность интересов рабочих и капиталистов. Для солидарности интересов тех и других в этой концепции места совершенно не оставалось»⁶².

Следовательно, Туган считает недостаточно научной такую теорию распределения, которая не оставляет места для гармонии интересов враждебных классов. Зато концепция Тугана отводит почетное место гармонии интересов. Из опасения, что он будет не совсем понятен, Туган решил доказать возможность одновременного увеличения дохода и капиталиста и рабочего наглядным способом. Надо полагать, что начерченные круги Тугана предназначались для рабочих. Итак, теория распределения Тугана, несмотря на подчеркивание момента социальной борьбы, заключают в себе в значительной степени идею оправдания капитализма.

Но перейдем к основным положениям Тугана. Мы уже знаем, что оригинальность социальной теории заключается в абстрагировании от теории ценности. Понятие ценности не может быть положено в основу теории распределения потому, что понятие ценности исходит из социального равенства товаропроизводителей, в то время как для проблемы распределения характерным является именно социальное неравенство. Туган не понимает социальной природы категорий Маркса. Туган не хочет понять, что экономические категории — товар, деньги, капитал, заработная плата и т. д. — выражают собою общественные отношения товарно-капиталистического общества. Развитие и изменение характера этих производственных отношений влечет за собою эволюцию категорий, их выражающих. На известной ступени развития общественного производства, а именно с развитием товарного хозяйства, труд приобретает свойство быть выразителем общественных отношений разрозненных товаропроизводителей. Труд вообще приобретает двойственную природу: конкретный труд — создающий продукт, потребительную стоимость, и абстрактный, создающий стоимость. Общественные отношения при товарном производстве находят свое выражение в обмене вещей — товаров, а этот обмен регулируется ценностью. Таким образом, ценность не есть категория индивидуального хозяйства, как думает Туган. Ценность — категория социальная, из которой развиваются все остальные категории при изменении социально-производственных отношений.

Так, стоимость превращается в деньги, деньги в капитал и т. д. Но для превращения денег в капитал требовался огромный социально-исторический переворот, названный Марксом первоначальным накоплением капитала. «Капитал возникает лишь там, где владелец средств производства и средств существования находит на рынке свободного рабочего в роли продавца своей рабочей силы, и уже одна эта историческая предпосылка заключает в себе целый мир особого исторического развития»⁶³. Но почему принимают отношения капиталиста и рабочего форму ценности? Ведь ценность выражает основное производственное отношение товарного хозяйства — равенство товаропроизводителей, а в основе капиталистических отношений лежит, ведь, социально-экономическое неравенство капиталиста и рабочего. Но дело в том, что отношения капиталиста и рабочего принимают форму отношений между равными товаропроизводителями. «Капиталист и рабочие, — говорит И. Рубин, — связаны между собой производственным отношением, вещным выражением которого служит капитал. Но они связываются и вступают в соглашение как равноправные товаропроизводители; и выражением этого производственного отношения, точнее, этой стороны связывающего их производственного отношения, служит категория стоимости»⁶⁴. Итак, категория ценности выражает не только социальные отношения простого товарного общества, но и социальные отношения капиталистического общества. Но Туган не понимает, что в акте обмена находят свое выражение эти социальные отношения. Он не понимает, что для общества, состоящего из автономных хозяйств — для товарно-капиталистического общества не существуют социальные отношения сами по себе. Общественные отношения товарно-капиталистического общества приобретают форму отношений вещей. И поэтому единственно возможной формой их проявления является движение цен товаров на рынке. Мы уже видели выше, что с превращением рабочей силы в товар, простое товарное производство превращается в капиталистическое. И если рабочий участвует в производстве, как продавец товара, то он должен получить свою долю в общественном доходе в форме цены за этот товар. «Характерной особенностью капиталистической эпохи является тот факт, что рабочая сила для самого рабочего принимает форму принадлежащего ему товара, а потому труд принимает форму наемного труда. С другой стороны, лишь начиная с этого момента, товарная форма становится всеобщей формой для всех продуктов труда»⁶⁵.

Туган не понимает, что самый факт продажи рабочей силы является выражением социально-экономического превосходства капиталиста над рабочим. Основная методологическая ошибка Тугана заключается в том, что он игнорирует специфические особенности товарно-капиталистического производства. Он не понимает, что отличительной чертой товарно-капиталистического производства является производство ценности. Не продукт, а ценность, не прибавочный продукт, а прибавочная ценность являются основными стимулами капиталистического производства. И поэтому в капиталистическом обществе речь идет не о распределении продуктов, а лишь о распределении ценностей. «Современная борьба за участие в общественном продукте обладает специфическим свойством: это борьба за экономические ценности. Абстрагирование от ценности было бы, поэтому, абстрагированием от подлинно типичной черты современной формы хозяйства»⁶⁶. И именно это смешение продукта с ценностью является основой всей теории распределения Тугана. Непонимание специфических особенностей капиталистического производства привело к тому, что социальная теория распределения не смогла объяснить явления распределения капиталистического общества. И на самом деле — от производительности труда зависят размеры общественного продукта при любой структуре общества. Поскольку речь идет об общественном доходе в натуральной форме, о доходе, выраженном в продуктах, производительность труда одинаково влияет на совокупный продукт в первобытно-коммунистической общине, феодальном и капиталистическом обществе. Следовательно, первый тезис Тугана бессилен объяснить явления распределения капиталистического общества. И второй тезис Тугана о соотношении общественных сил оказывается непригодным для объяснения специфических особенностей капиталистического процесса распределения. Во всяком классовом обществе идет борьба за участие в общественном продукте. И понятно, что результаты борьбы находятся в зависимости от силы каждого класса. Но, может быть, Туган и ставил себе цель объяснить явления распределения вообще, а не только в капиталистическом обществе? Но Туган заявляет нам, что учение о распределении охватывает «группу доходов тех трех основных классов капиталистического общества, которые предполагаются самым существом капиталистического процесса производства — доходов — наемных рабочих (заработная плата) капиталистов (прибыль) и землевладельцев (земельная рента)»⁶⁷. Совершенно прав Бухарин, заявляющий, что теория Тугана заключает в себе «ряд утверждений общесоциологического характера, которые пригодились бы для самых разнообразных экономических форм. Таким образом, теория Туган-Барановского оказывается в действительности в комическом положении, в положении социальной теории, которая не объясняет, однако, никаких определенных социальных отношений»⁶⁸.

Мы уже знаем, что Туган признает теорию заработной платы Маркса неудовлетворительной. С точки зрения трудовой теории ценности Маркса нельзя объяснить явления заработной платы. «Почему, если труд создает ценность, рабочий получает не весь создаваемый им продукт, а только его часть. Для объяснения этого необходимо выйти за пределы общей теории ценности и ввести и социальные элементы, которым трудовая теория ценности принципиально так же чужда, как и теория предельной полезности»⁶⁹. Но Маркс, как мы уже видели выше, отнюдь не исключает социальные моменты при изучении экономических явлений. Говоря о ценности рабочей силы, Маркс подчеркивает специфические особенности товара рабочей силы. «В противоположность другим товарам, определение стоимости рабочей силы включает в себя исторический и моральный моменты»⁷⁰. В самом меновом акте, при обмене рабочей силы на капитал, проявляются социальные отношения рабочих и капиталистов. «Что происходит в обмене между капиталом и наемным трудом? В обмен на свой труд рабочий получает средства существования, а капиталист в обмен на свои средства существования получает труд, производительную деятельность рабочего, творческую силу, благодаря которой рабочий не только возмещает то, что он потребил, но и придает накопленному труду большую стоимость, чем он имел раньше»⁷¹. В своей брошюре «Заработная плата, цена и прибыль» Маркс показывает нам, как классовая борьба пролетариата за повышение заработной платы находит свое выражение в форме купли и продажи. «Борьба за повышение заработной платы, — говорит Маркс, — является только вследствие предшествовавших перемен, она есть неизбежный плод предшествовавших изменений в массе производимых продуктов, в производительной силе труда, в ценности труда и денег, в напряженности труда рабочего, соответствующих колебаний рыночных цен, обусловленных колебаниями спроса и предложения и различными фазами промышленного круговорота — словом, она есть противодействие рабочих действиям капитала»⁷². По мнению Тугана теория заработной платы не может быть построена на основе теории ценности еще потому, что рабочая сила — не товар и поэтому закон ценности к рабочей силе не применим. Туган-Барановский предпринимает экскурсию в область этики и доказывает, что человек не объект, а субъект хозяйства. Но капиталистическое производство не руководствуется соображениями этического порядка. Достаточно ознакомиться с восьмой главой первого тома «Капитала», в которой Маркс приводит богатый отчетный материал фабричных инспекторов в Англии для того, чтобы убедиться, что в капиталистическом обществе рабочий не самоцель, а лишь средство производства, не субъект, а объект хозяйства. Рабочий в капиталистическом обществе является живой машиной и, следовательно, живет не для себя, а для процесса производства. «Итак, с общественной точки зрения класс рабочих — даже вне непосредственного процесса труда — является такой же принадлежностью капитала, как и мертвый рабочий инструмент»⁷³.

Нередко капиталисты принимают на работу рабочих определенного возраста до 35—40 лет потому, что рабочий выше этого возраста является уже плохо работающей машиной⁷⁴. В Америке весьма распространенным явлением представляется то, что на работу не принимают рабочих с седыми волосами, и это заставляет рабочих красить волосы, а у кого не хватает средств на краску, заменяет последнюю сапожной ваксой. Многие рабочие в Америке вынуждены употреблять мышьяк для того, чтобы быть в состоянии работать с требуемой напряженностью⁷⁵. Думаю, что американские рабочие красят волосы сапожной ваксой и впрыскивают себе мышьяк не как субъекты, а как объекты хозяйства, как живые машины в системе капиталистического производства. По этим соображениям мы можем заключить, что рабочая сила является товаром в полном смысле этого слова. Неправ Туган, утверждая, что рабочая сила не производится и поэтому к ней неприменим закон издержек производства. Процесс капиталистического производства является своеобразным процессом производства и воспроизводства наемных рабочих. «Своеобразие этого процесса производства заключается в том, что здесь не затрачивается никакого нового живого труда, а переносится прошлый труд, овеществленный в продуктах потребления рабочих⁷⁶. Но Туган, как мы видели выше, объявляет недействительным по отношению к рабочей силе и закон спроса и предложения, потому что рабочая сила есть «средство производства, незаменимое вообще другими средствами производства⁷⁷. Только в некоторых случаях капиталисты, по мнению Тугана, могут заменить рабочих машинами, но, как общее правило, капиталисты не в силах бороться с повышением заработной платы. Туган здесь упускает из виду основную тенденцию капиталистического развития — заменять рабочих машинами. И это вытеснение рабочих с развитием техники происходит не в «некоторых случаях», как думает Туган, а является оборотной стороной прогресса капитализма. Ибо движение капиталистического способа производства вперед означает неудержимое революционизирование техники, что ведет к образованию так называемой промышленной резервной армии. Это неоспоримый факт капиталистической действительности. Но для «научной» теории распределения факты, как видно, не обязательны.

Стремление Тугана дискредитировать теорию заработной платы, построенную на теории ценности, так велико, что он готов ради этого вступить в противоречие с основами своей собственной теории. На самом деле, утверждая, что капиталисты почти бессильны в борьбе против повышения заработной платы, Туган абстрагируется от момента социального превосходства капиталистов над рабочими. А ведь этот момент составляет стержень всей концепции Тугана.

Туган находит в теории заработной платы Маркса порочный круг: заработная плата определяется уровнем средств существования, а последний в свою очередь зависит от уровня заработной платы. Но этот порочный круг очень легко исчезает, если повнимательнее читать Маркса. «Кроме этого чисто физического элемента, — говорит Маркс, — ценность труда определяется в каждой стране традиционными условиями жизни. Они заключаются не в одной лишь исключительно физической жизни, но также в удовлетворении известных потребностей, вытекающих из общественных условий, при которых люди живут и при которых они выросли»⁷⁸. (Курсив мой — С. Р.). Таким образом, Маркс рассматривает категорию ценности рабочей силы исторически. В конечном итоге ценность рабочей силы в каждой стране зависит от тех привычек и социальных условий, в которых вырос и сформировался класс наемных рабочих. Английский рабочий получает более высокую заработную плату не потому, что он ест бифштекс в 20 веке, а потому, что культурный уровень страны и «жизненные притязания» слоев населения, из которых рекрутировался рабочий класс в Англии в 18 веке, были значительно выше, чем в момент возникновения рабочего класса в России.

Но перейдем к теории заработной платы Тугана-Барановского. Высота заработной платы определяется, согласно социальной теории распределения, как установлено выше, двумя факторами: а) производительностью общественного труда и б) долей рабочего класса в общественном продукте. Бесспорно, что производительность труда влияет на размеры общественного продукта, — чем выше производительность труда, тем больше общественный продукт, подлежащий разделу, тем большую долю может получить трудящийся, например, раб в рабовладельческом хозяйстве. Но не так обстоит дело в капиталистическом обществе, где производятся не продукты, а ценности. Развитие производительности труда в капиталистическом обществе ведет не к повышению, а к понижению заработной платы. Рост техники делает излишним простой труд и уменьшает значение обученной рабочей силы, а это понижает ее ценность, следовательно, и заработную плату. Введение машин вовлекает в производство детей и женщин, вследствие чего усиливается конкуренция. «Чем больше возрастает производительный капитал, тем больше расширяется разделение труда и применение машин, тем больше усиливается конкуренция между рабочими, тем больше сокращается их заработная плата»⁷⁹. Но, спрашивается, каким образом можно установить долю рабочего класса в общественном продукте? Ведь общественный продукт состоит из качественно-различных продуктов, несравнимых между собою с точки зрения натуралистической, на которой стоит Туган. О доле рабочего класса в совокупном продукте может быть речь лишь тогда, когда мы вое это многообразие продуктов сведем к чему-то общему, а именно, стоимостям. Без понятия стоимости нельзя установить долю рабочего класса в общественном доходе, состоящем из различных продуктов (хлеб, железо, холст и т. д.). Таким образом, игнорирование понятия о ценности приводит и к банкротству второго основного фактора — доли рабочего класса — при определении высоты заработной платы.

В теории прибыли Тугана смешение продукта с ценностью выступает ярче, чем в его теории заработной платы. Исходным пунктом Тугана в построении теории прибыли является прибавочный продукт, а не прибавочная ценность. «Первичной основой прибыли и вообще нетрудовых доходов является именно прибавочный продукт, а отнюдь не прибавочная ценность, ибо самая возможность существования экономической ценности предполагает наличность продукта, который имеет эту ценность»⁸⁰. Отсюда лишний раз видно, что Туган не понимает специфического характера нетрудовых доходов капиталистического общества в отличие от нетрудовых доходов в других общественных формациях. Для капиталистического производства характерно не производство продукта, а производство ценности; основным двигателем капиталистического производства является накопление ценностей. А без понятия ценности невозможно понять эту основную пружину капиталистического производства. Но характерным для Тугана является его уверение, что именно его теория прибыли более выдержана с точки зрения марксизма, чем теория прибыли самого Маркса. «Вообще, — говорит Туган, — выдвигая в своей общей теории исторического процесса на первый план развитие производительных сил, Маркс стоял на почве же натуралистической точки зрения производительности, которая защищается в тексте и мною. Поэтому я считаю свою конструкцию более согласованной с духом исторической философии марксизма, чем теорию прибавочной ценности самого Маркса»⁸¹. Туган-Барановский заявляет: «Вообще, для меня совершенно непостижимо, каким образом можно не понимать, что в основе прибыли лежит производство прибавочного продукта. Ведь капиталист получает в конце концов продукт, а не только ценность. Бифштекс, который подается к столу капиталиста, есть не только ценность, но и вполне материальная вещь, как и машина... и борьба между общественными классами ведется именно за вещественные бифштексы, а вовсе не за невещественную ценность»⁸². Итак, Туган-Барановский изгоняет решительно понятие ценности из теории прибыли. И, несмотря на это, смелый новатор сам вводит это понятие контрабандой, беря его на прокат у жестоко критикуемых им школ. Свое изложение теории прибыли Туган заключает следующим заявлением: «Итак, вот какими факторами определяется прибыль, как определенная сумма ценностей, получаемых капиталистом»⁸³.

Но откуда, спрашивается, вдруг взялась эта сумма ценностей? Ведь оба фактора, определяющие высоту прибыли, не имеют никакого отношения к ценности. Это остается загадкой. Каким образом возникает прибыль, как прирост ценности? Туган показывает это при помощи математической формулы. До введения усовершенствованной машины количество пряжи равно \(А\). После введения машины количество пряжи увеличивается на \(а\). Вся пряжа равна \(А+а\); нововведенная машина, как средство производства и продукт производства, равна \(в\). Совокупный общественный продукт получает следующее выражение: \(А+а+в\). Общественный продукт увеличился на \(а+в\), а увеличение расходов равно \(в\). «Но сумма всегда более одного из слагаемых, следовательно, и ценность увеличения общественного продукта, вызванного введением новых средств производства, не может не превышать ценности этих средств производства»⁸⁴. И далее: «Очевидно, что прядильная машина плюс добавочное количество пряжи, производимое при помощи этой машины, представляет собою по своей ценности нечто большее, чем сама эта машина — ибо добавочное количество пряжи во всяком случае имеет некоторую ценность»⁸⁵. Здесь прямо бросается в глаза неправильность математической операции Тугана над материально различными продуктами. На самом деле, — говорит Дмитриев, — нельзя производить математических действий над «суммой, одно слагаемое которой количество машин, а другое — число аршин полотна (или другой пряжи)»⁸⁶. И именно поэтому Туган спешит призвать себе на помощь ненавистное ему понятие ценности, которое он вводит как deus ex machinae, по удачному выражению Бухарина. Но поскольку речь идет о ценностях, то надо еще доказать, что \(а+в\) больше \(в\). Ведь рассматриваются два различных момента производства с различными условиями производства, и поэтому количество пряжи, произведенное при усовершенствованной технике, может быть по ценности равно ценности пряжи, произведенной в первый раз, может быть меньше ее. Туган опровергает это возражение. «Конечно, — говорит он, — если бы сравнивать ценность машин и машин плюс пряжа за разные моменты времени и предположить при этом, что ценность машин за рассматриваемое время изменилась, то ценность машин могла бы оказаться и более высокой, чем ценность суммы машин и пряжи. Но такое предположение методологически недопустимо. В тексте исследуется нормальный случай воспроизводства общественного продукта при новых технических условиях, а отнюдь не случай колебания товарных цен»⁸⁷. Но это утверждение противоречит точке зрения самого Тугана-Барановского; ведь колебания цен вызываются именно новыми техническими условиями. Струве замечает совершенно правильно, что с точки зрения теории ценности самого Тугана-Барановского невозможно отвлечение от колебания цен и что такое словосочетание вообще бессмысленно. «И это словосочетание (т. е. случайные колебания цен. — С. Р.), говорит Струве, — прямо бессмысленно с точки зрения той самой теории ценности, которую в своих «Основах» развивает Туган-Барановский. Оно — если тут допустима сравнительная степень — вдвойне бессмысленно при предположении новых технических условий, которые увеличивают количество продукта, ибо количество продукта по основному смыслу учения о предельной полезности существенно для оценки, и вытекающие из него колебания цен не могут быть никоим образом случайными»⁸⁸. Но Туган-Барановский не сдается. Он находит ответ и на это возражение и заявляет, что умножение продуктов происходит только при переходе от старых технических условий к новым. «Но затем... никакого дальнейшего умножения продуктов при сравнении одного оборота с другим оборотом я предполагать не должен. Я и беру один из последующих оборотов общественного капитала при неизменном из года в год количестве общественного продукта и анализирую элементы общественного прихода и расхода. В статье прихода имеется \(а+в\), в статье расхода лишь \(в\). Из какой бы теории ценности ни исходить, из теории предельной полезности, точно так же, как и из трудовой теории, мы должны признать ценность единицы продукта в данном случае неизменной⁸⁹.

Но Туган забывает в пылу гнева, направленного против Струве, не понимающего «столь простых вещей», что ему приходится сравнивать различные обороты общественного капитала, из которых один до введения усовершенствованных машин, для того, чтобы получить в статье прихода \(а+в\). Откуда получается в статье прихода \(а+в\)? Посредством вычитания \(А\) из \(А+а+в\). Но такая арифметическая операция не может быть признана законной, так как \(А\) в уменьшенном меньше, чем \(А\) в вычитаемом. После введения усовершенствованных машин ценность пряжи уменьшается. А это неоспоримо и с точки зрения теории ценности самого Туган-Барановского: увеличение количества продукта обусловливает уменьшение ценности каждой единицы данного продукта. Следовательно, без понятия ценности объяснить явление прибыли не удается.

Во всей теории распределения и, в особенности, в теории прибыли Тугана выручает методологическая путаница: отожествление продукта с ценностью. Он принимает за аксиому, что приращение продукта всегда означает приращение ценности. Это смешение продукта с ценностью лишает Туган-Барановского возможности понять истинную природу прибыли, как специфически, исторически обусловленного вида нетрудового дохода капиталистического способа производства. Прибыль — по Тугану — не является категорией капиталистического хозяйства. Всякий нетрудовой доход, обусловливаемый неравномерным распределением средств производства, рассматривается Туганом как прибыль. Он так и говорит: «Прибыль есть нетрудовой доход, вытекающий из обладания хозяйственными предметами, созданными трудом человека. Прибыль составляет... факт социального происхождения, связанный с определенным распределением в обществе имущества»⁹⁰ — (курсив мой — С. Р.). Под это определение прибыли подходит и доход рабовладельца. На самом деле, разве доход рабовладельца не вытекает «из обладания хозяйственными предметами, созданными трудом человека?» Доход феодала тоже может быть занесен, согласно определения Тугана, в рубрику прибыли. Доход феодала вытекает из присвоения прибавочного продукта подневольного населения и связан с определенным распределением в обществе имущества, а именно с феодальной собственностью на землю.

Это смешение прибыли с нетрудовым доходом вообще логически вытекает из непонимания того основного положения, что капиталистическое производство есть производство ценности и прибавочной ценности, а не продукта и прибавочного продукта. Туган-Барановский абстрагирует в теории прибыли от понятия ценности. Абстрагирование это «возможно и необходимо потому, что прибыль как характерная и нормальная категория капиталистического строя возникает не на рынке, не в сфере обмена, а за пределами рынка, в сфере отношений производства»⁹¹. Итак, прибыль есть «характерная и нормальная категория капиталистического строя». Но это не мешает Тугану забыть это определение через несколько строк в той же статье. И капиталистическая прибыль может проявляться в формах, совершенно не связанных с товарной ценой. «Возьмем, например, — говорит Туган, — натуральный заем. Крестьянин берет ссуду в 10 пудов ржи и сдает заимодавцу 11 пудов. Лишний пуд составляет прибыль заимодавца... Нужно ли для понимания ее (т. е. прибыли — С. Р.) исходить из определенной теории ценности?» И ответ гласит: «Очевидно, нет»⁹². Коротко, ясно и просто. Туган, вооруженный своим изумительным методом, базирующимся на путанице понятий продукта и ценности, заставляет капиталистическую прибыль появляться в условиях феодально-натурального хозяйства. И Туган понимает, что этот пример взят из области некапиталистического производства. Поэтому он спешит привести другой пример из сферы капиталистических производственных отношений. «Возьмем, например, случай натуральной оплаты труда... Ферма производит 1.000 пуд. пшеницы, из которых 500 фермер отдает рабочим, остальные 500 оставляет себе. На чем основана его прибыль? На том, что рабочий получает лишь часть вырабатываемого продукта. При чем же тут теория ценности?»⁹³. Таким образом, капиталистическая прибыль, по мнению Тугана, сводится к определенному количеству прибавочного продукта. Туган понимает, что такое понимание прибыли противоречит приведенному выше его определению прибыли, как «характерной, нормальной категории капиталистического строя». Он поэтому оправдывается и говорит: «Но мне могут оказать, что я предполагаю во всех этих случаях натуральное хозяйство, между тем как капиталистическое хозяйство есть хозяйство меновое. Это совершенно верно. Но верно и то, что в основе менового хозяйства лежит все же не обмен, а производство»⁹⁴. Вот здесь буржуазный экономист Туган-Барановский весь как на ладони. Он не понимает, что капиталистическое производство есть исторически данная формация, для которой характерно не производство вообще, а лишь производство, обусловленное обменом, следовательно, производство ценностей.

Итак, мы можем прийти к следующему выводу: хотя Туган говорит о прибыли, как о нормальной и характерной, категории капиталистического производства, тем не менее его «истинно научная» теория прибыли не дает никакого обвинения капиталистических отношений, вообще, и прибыли в особенности. Теория прибыли Туган-Барановского с одинаковым успехом может быть применена как к феодальному, рабовладельческому, так и капиталистическому хозяйству. Следовательно, она ничего не объясняет и должна быть признана неудачной и бессодержательной.

При определении прибыли Туган впадает в противоречие с самим собой. В «Основах» он заявляет, что «прибыль составляет нечто постороннее самому процессу производства». Прибыль, следовательно, создается вне сферы производства. А в своей статье в «Русской Мысли», желая доказать возможность и необходимость абстрагирования теории прибыли от теории ценности, он подчеркивает, что прибыль создается не в сфере обмена, а лишь в сфере отношений производства. Итак, прибыль создается то в сфере производства, то вне ее, в зависимости от того, что нужно доказать творцу истинно научной теории прибыли.

Желая доказать, что явления распределения не покрываются явлениями обмена, что они составляют самостоятельную проблему, Туган разъясняет, что прибыль, как все явления распределения, есть «конечный результат» явлений производства и обмена. Но когда нужно доказать, что теория прибыли может обойтись без теории ценности, Туган забывает то, что он говорил прежде, и горячо утверждает противоположное: прибыль возникает теперь не в конце, а в начале этого процесса. «Это жонглирование понятиями, — замечает язвительно Бухарин, — иногда весьма удобно, но оно отнюдь не свидетельствует о теоретической ценности нового «учения о прибыли»⁹⁵.

Желание Тугана построить теорию прибыли без закона ценности так сильно, что ради «бесценностной» теории прибыли он готов жертвовать многим, даже... своими собственными определениями и содержательностью самой теории.

Мы видели выше, что Туган графически изображает возможность одновременного повышения прибыли и заработной платы. При этом он исходит из предположения, что с развитием производительности труда уменьшается количество труда, затрачиваемого на производство средств производства. Но это неверно: процесс роста производительности труда, наоборот, характеризуется увеличением количества труда, затрагиваемого на производство средств производства. Рост капиталистического производства идет не столько за счет предметов потребления, сколько за счет средств производства. «Но процесс роста производительности труда, — говорит Бухарин, — проявляется как раз в относительном уменьшении величины живого труда благодаря тому, что на производство средств производства затрачивается относительно больше, а на непосредственное производство предметов потребления относительно меньше труда, становится возможным достигнуть огромного увеличения количества последних»⁹⁶. Такова тенденция капиталистического способа производства. Но если так (а это так), если общественный доход не может быть увеличен за счет сокращения средств производства, то рушится попытка Тугана примирить классовые противоречия капиталистического общества, и придется признать, что не существует возможности «одновременного возрастания и прибыли и заработной платы, как долей общественного продукта».

В заключение надо сказать, что «оригинальная» теория распределения Туган-Барановского отличается отсутствием всякой оригинальности. Все правильные и истинно научные элементы ее (неразрывная связь явлений обмена и производства с явлениями распределения, социальный момент) заимствованы у Маркса, а все остальное должно быть отвергнуто.

Туган-Барановский не свел концов с концами потому, что вздумал совершить переворот в политической экономии — построить истинно-научную теорию без научного фундамента — ценности.

В своей статье «Социальная теория распределения» («Русская Мысль») Туган-Барановский пророчествовал, что через 15 лет его теория победит и получит всеобщее признание. По его мнению, требуется, не меньше 15 лет для усвоения такой глубокой и научной теории. Но, увы! Прошло уже почти 15 лет, и пророчество автора не исполнилось. Социальная теория распределения должна быть отвергнута, ибо отправная ее точка неверна. Для капиталистического способа производства характерна борьба между общественными классами не «за вещественные бифштексы», а наоборот — борьба за распределение создаваемых ценностей.

Постановка проблемы распределения у Струве

Важнейшей задачей политической экономии Струве считает правильное установление и расчленение экономических категорий. Но прежде чем изложить свою «систематику» явлений экономической жизни, Струве считает своим долгом критиковать Маркса. Он сознает, что «экономическая теория Маркса, несомненно, стоит в центре всего научного движения современной политической экономии, но в ней уживаются оригинальнейшие мысли с совершенно первобытной методологической путаницей». У Маркса, по мнению Струве, наблюдается некритическое смешение двух точек зрения на явления хозяйственной жизни — механически-натуралистической и социологической, а это лишает Маркса возможности отграничивать хозяйственные категории от социальных.

Заслугой Маркса, — по Струве, — является его критика натурализма вульгарной экономии, а также понимание экономических категорий, как «общественных отношений производства», но он ошибается, рассматривая всю социально-экономическую жизнь сквозь призму социальных категорий. Забегая немного вперед, можно сказать, что грех Маркса заключается в том, что он упорно не хочет различать хозяйственных категорий от социальных (выражаясь в терминах Струве). По мнению Струве, неясно, какие категории Маркс называет «общественными отношениями». «Нельзя не сказать, — говорит он, — что если собрать все вещи, объединяемые им под этим наименованием, то получится странная компания, некоторое, как говорят немцы, Sammelsurium» («К критике некоторых основных проблем и положений политической экономии» — «Жизнь», 1900 г., 6-й том, стр. 267). В «Нищете философии» Маркс, — по мнению Струве, — называет всякий общественно-хозяйственный факт производственным отношением. «Но в таком случае, — негодует Струве, — понятие общественно-производственного отношения становится чрезвычайно неопределенным» (там же). В «Капитале» Маркс оперирует двумя категориями, которые он, — по мнению Струве, — незаконно смешивает: ценность и капитал. А эти категории смешивать нельзя. Ценность есть категория междухозяйственная, общественно производственное отношение людей в обмене —- отношение между покупателем и продавцом, как социально равными членами общества. Капитал, как «экономическая категория», выражает общественное отношение между социально неравными членами общества — капиталистом и рабочим. Кроме того, капитал выражает собою общественное отношение между всеми получателями нетрудового дохода. Итак, категории Маркса должны быть признаны, — по Струве, — неудовлетворительными.

* * *

Струве дает свою «оригинальную» систематику явлений социально-экономической жизни и категории политической экономии. Краеугольным камнем его «систематики» является обособление хозяйственных явлений от социальных. Струве различает «истинное хозяйство» и «псевдохозяйство». Понятие хозяйства включает в себя три момента: а) целесообразную деятельность, б) субъекта этой деятельности и в) хозяйственный принцип — наибольшей выгоды с наименьшей тратой сил. Соединяя эти три момента, Струве определяет хозяйство, как «субъективное телеологическое единство рациональной экономической деятельности или хозяйствования» («Хозяйство и цена», I ч., стр. 5 — 1913 г.). «Народное хозяйство», как лишенную теологического (Скорее всего, ошибка наборщика. По смыслу должно быть телеологического — Оцифр.) единства, стихийно сложившуюся систему хозяйств, Струве называет «псевдохозяйством». Категории, выражающие отношения, возникающие в истинном хозяйстве, называются хозяйственными категориями; категории, выражающие отношения в «системе взаимодействующих хозяйств» — междухозяйственными; категории, выражающие явления, вытекающие из социального неравенства находящихся во взаимодействии хозяйствующих субъектов, Струве называет социальными. Хозяйственный строй и социальный строй коренным образом отличаются друг от друга; общество, хозяйство которого представляет телеологическое единство, может иметь различную социальную организацию. В таком обществе может существовать, рабство, а также полное равенство; если хозяйство, организованное по типу телеологического единства, назвать коллективизмом, то ясно, по мнению Струве, что он может проявляться, в различных формах социальной организации. «Возможны на одном полюсе классовый коллективизм, основанный на самой грубой эксплуатации, хотя бы и на рабстве, на другом полюсе — абсолютное коммунистическое равенство. Отсюда ясно, как важно различать хозяйственный строй общества (Wirtschaftsverfassung) и его социальный строй (Socialverfassung). Типы социального строя могут быть чрезвычайно разнообразны и, рассуждая совершенно абстрактно, могут сочетаться одинаково удобно с обоими типами хозяйственного строя» («Жизнь», 1900 г., I том, стр. 256, цит. статья). Струве подтверждает это положение примерами: коммунистическое государство иезуитов в Парагвае и Перуанское государство инков.

Основные категории чистого хозяйствования суть потребность, ценность (субъективная) и труд, выражающие собою экономическое отношение хозяйствующего субъекта ко внешнему миру, а также отношение человека к самому себе; первое отношение выражает зависимость человека от объективных сил природы; второе представляют чисто субъективный момент. Хозяйственные категории представляют из себя своеобразное сплетение объективного и субъективного моментов.

Междухозяйственные отношения и категории, их выражающие, возникают из системы взаимодействующих самоопределяющихся хозяйств; основной предпосылкой этих междухозяйственных отношений является социальное неравенство; это хозяйственное общение, абстрагирующее от социального неравенства, Струве называет абстрактной экономической лимитацией, она есть чисто методологическое понятие, получающее, однако, реальное воплощение в «простом товарном производстве». Хотя категории хозяйственные и междухозяйственные составляют «одно методологическое целое» — лучшим доказательством чего является дедукция основной междухозяйственной категории — цены из хозяйственной категории — ценности, — однако, они отличаются глубоко одни от других. Хозяйственные категории выражают отношение человека к природе и к самому себе; междухозяйственные категории выражают отношения взаимодействующих людей; отношения эти обусловливаются субъективными моментами, но междухозяйственные категории выражают их объективирующиеся результаты. «Все междухозяйственные категории выражают, таким образом, всегда явления и отношения объективные, но в то же время человеческие — отношения между людьми» («Хозяйство и цена» — I ч., стр. 25).

Но каким образом объективируются субъективные моменты в человеческих отношениях? Струве отвечает: посредством экономической лимитации. Исходным пунктом всякого хозяйствующего субъекта является его воля, его стремление к более полному удовлетворению своих потребностей с наименьшей затратой сил. Эти стремления различных хозяйствующих субъектов, сталкиваясь и переплетаясь между собою, образуют хозяйственное явление, независимо от сознания его участников — независимое в том смысле, что им «хозяйствующий субъект не мотивируется, а лимитируется, т. е. они наперед определяют те рамки, в которых — при нормальном ходе вещей — может двигаться его хозяйственная деятельность, и те размеры, которых могут достигать ее результаты» («Жизнь», 1900 г., III т., стр. 365, цитир. статья). Цена, например, есть результат столкновения индивидуальных оценок хозяйствующих индивидов. Она входит в их сознание к концу процесса, как нечто постороннее, ограничивающее их свободу, как равнодействующая их единичных стремлений. К концу процесса выявляются такие лимитирующие моменты, как издержки производства, прибыль, процент, но они входят в их сознание, как объективные моменты. Струве различает внутреннюю или стихийную и внешнюю экономическую лимитацию. Лимитация, охарактеризованная нами выше, есть внутренняя; она имеет место только там, где существует свободная игра интересов хозяйствующих субъектов, то есть там, где действует конкуренция. «Экономическая лимитация в том (смысле, который мы имеем в виду выше (т. е. внутренняя — С. Р.) мыслима лишь при определенных социально-юридических условиях, а именно при господстве свободного менового хозяйства («Жизнь», 1900 г., III т., стр. 366). Когда хозяйствующие субъекты ограничиваются в своей деятельности обычаями, законами, вообще, какими-нибудь авторитетом, мы имеем внешнюю, намеренную лимитацию.

Мы уже выше указали на то, что — по Струве — социальная жизнь независима от хозяйственной жизни. Поэтому Струве различает особые социальные категории, выражающие отношения хозяйствующих людей, занимающих различное социальное положение.

«Основной предпосылкой этих категорий (т. е. социальных) являются определенные «производственные отношения», которые можно в наиболее общей форме представить, как классовое расчленение общества» («хозяйство и цена» — I ч. стр. 27). Социальные категории в отличие от междухозяйственных выражают «черты определенной исторической формации». Социальные категории имеют самостоятельное бытие и выполняют отличные от междухозяйственных категорий функции, но в обществах, построенных по типу хозяйственного общения, они облекаются в костюм междухозяйственных категорий, что дает повод к их отожествлению.

Итак, социальные категории принимают форму «экономических категорий» только там, где есть «хозяйственное общение», но в истинном хозяйстве социальные категории выступают в чистом виде. «Во всяком абсолютно чистом «хозяйстве» междухозяйственные категории должны отсутствовать, а наши социальные категории выступать в чистом виде, без экономического костюма» («Хозяйство и цена» — I ч., стр. 33).

Мы уже знаем, что — по Струве — современная хозяйственная жизнь есть система взаимодействующих хозяйств, но не общество-хозяйство.

Связь между самостоятельными хозяйствами осуществляется в процессе обмена, совпадающего с экономической лимитацией. Эта связь принимает форму цены.

Все доходы в развитом меновом хозяйстве составляются из цен. Следовательно, различные слои общества получают свою долю в общественном продукте в форме цены в процессе экономической лимитации. Но каково отношение явлений распределения к явлениям экономической лимитации? «Существует ли механизм общественного распределения независимо от механизма внутренней экономической лимитации, определяется ли первый вторым, или, наоборот, второй первым» («Жизнь, 1900 г., III т., стр. 369, цит. статья). Но прежде чем ответить на этот вопрос, мы должны выяснить взгляд Струве на производственные отношения.

Хозяйственная жизнь — по Струве — состоит из явлений экономической лимитации, в основе которых лежит определенно сложившаяся социальная организация, регулируемая юридическими принципами. Отношения собственности являются фундаментом всей экономической жизни, и. хотя они облекаются в юридическую форму, содержание их отличается от этой формы, например, собственность на землю и средства, производства вообще. «Таким образом, — говорит Струве, — социальная жизнь может быть рассматриваема с экономической точки зрения еще как совокупность отношения экономического могущества или господства» («Жизнь» — 1900 г., III т., стр. 369). По нашему мнению, Струве под «производственными отношениями» разумеет именно эти социальные отношения. Он заявляет: «Очевидно, что исходным пунктом распределения общественного продукта между отдельными хозяйствами в данный исторический момент являются исторически определенные отношения экономического могущества, отношения производства, т. е. социальные отношения классов». Струве склонен присоединить к понятию «производственных отношений» момент чисто юридический. «Эта конструкция, — говорит он, — оказывается при всей своей простоте и схематичности вовсе не согласованной с первенствующим значением «производственных отношений», которые, если противопоставить их «распределению», являются моментом правовым, а не хозяйственным» («Жизнь» — 1900 г., II т., стр. 379). Итак, Струве представляет себе хозяйственную жизнь таким образом: фундаментом ее являются производственные отношения, на основе и в пределах которых происходят явления экономической лимитации. Процесс распределения общественного продукта (поскольку можно об нем говорить с точки зрения Струве) совершается в процессе обмена, т. е. в форме экономической лимитации.

«Ясно, однако, что в основанном на свободном меновом хозяйстве обществе общественный продукт распределяется между социальными классами лишь в процессе экономической лимитации» («Жизнь» — 1900 г., III т., стр. 375). Само понятие «распределение общественного продукта» неизбежно приводит к противоречию: с одной стороны, распределение общественного продукта происходит в процессе экономической лимитации, а с другой стороны, поскольку оно определяется «производственными отношениями» — предшествует экономической лимитации. Струве разрешает это противоречие просто, утверждая, что вообще распределение «общественного продукта» не существует в современном хозяйственном строе; оно представляет собою методологическую фикцию. Распределение общественного продукта есть сложный результат основных моментов социально-экономического процесса: 1) производственных отношений и 2) экономической лимитации. Итак, говорить о самостоятельном процессе распределения не приходится. «Таким образом, процесс распределения совокупного общественного продукта между социальными классами, протекающий на основе данных производственных отношений, в форме экономической лимитации, мы можем назвать «псевдораспределением» (Цитир. статья стр. 376).

Почему считает Струве, что современный хозяйственный строй не знает распределения в истинном смысле слова? Ответ на этот вопрос мы должны искать в «систематике» и категориях Струве. Мы уже знаем, что с его точки зрения само понятие «народного хозяйства», как общественного целого, как единства, есть фикция. Капиталистическое хозяйство есть система единичных хозяйств, образующих одно целое только в процессе их взаимодействия.

Раз нет общественного хозяйства, то, следовательно, не может быть речи о совокупном общественном продукте, как о чем-то реальном, заранее данном. Совокупный общественный продукт не существует до процесса деления его; он складывается из цен отдельных доходов, не являющихся долями заранее данного целого. «Представление о делениях есть представление фантастическое, можно сказать, поистине, мифологическое» («Хозяйство и цена» — II ч., стр. 56). Вторая предпосылка схемы распределения — понятие социального класса — тоже не может быть положено в основу теории «распределения», так как не доход определяется классом, а, наоборот, класс определяется доходом; общественное деление не определяет заработную плату, а наоборот: социальная группа «рабочий класс» определяется данным видом дохода — заработной платой. «То же еще более применимо к классу капиталистов-предпринимателей и к отграничению его от класса (Капиталистов — рантье» («Хозяйство и цена», II ч., стр. 60). Итак, общественно-экономический процесс в капиталистическом обществе не знает вовсе явлений распределения, как таковых; он знает только конкретный процесс образования цен, и только цена есть реальная величина. Понятие «общественный продукт» является плодом усилий экономистов преодолеть «атомизм» современного хозяйственного строя. Исходя из этих положений, Струве приходит к следующему выводу: «Проблема распределения, как проблема образования доходов из цен, есть, выражаясь в терминах Виндельбанда, видоизмененных А. А. Чупровым, не номографическая, а идиографическая проблема» («Хозяйство и цена», II ч., стр. 63).

Струве солидаризируется с Дмитриевым, утверждающим, что явления распределения подлежат изучению индуктивной социологии. Следовательно, проблема распределения есть проблема социалистическая, а не экономическая. Явления распределения ничем не связаны с хозяйственными явлениями — явлениями производства и обмена, хотя цена, в форме которой выражаются все доходы, восходит к объективной ценности.

Чем же определяется размер долей различных слоев в общественном продукте? Струве на это отвечает: размер этот определяется соотношением тех реальных сил, которые участвуют с противоположными интересами в процессе экономической лимитации, а также моментом намеренной лимитации, т. е. общественным контролем.

Проблема распределения в постановке Струве отрывается окончательно от понятия ценности; это отмежевание неизбежно вытекает из всей его методологической конструкции, суть которой сводится к разграничению хозяйственных явлений от социальных. Струве утверждает, что понятия ценности при социологическом исследовании хозяйственной жизни «совершенно бесполезно и, даже (более того, вредно... так как экономическая проблема ценности есть совершенно другая проблема, чем проблема присвоения (распределение, эксплуатация)» («Жизнь», 1900 г., IV т., стр. 392, цит. статья).

А Маркс — по мнению Струве — в этом отношении грешит: он смешивает обе эти проблемы, устанавливая реально несуществующую между ними связь. Это смешение у Маркса обусловливается по Струве методологической путаницей, проходящей красной нитью через всю его экономическую систему — путаницей двух точек зрения: натуралистически-метафизической и социологической. В ценности, например, Маркс за явлениями цены ищет их основу, материальную субстанцию.

А Струве решает вопрос просто: никакой связи между ценностью и ценой искать не надо. Рядом с явлением цены никакого другого реального экономического явления не существует. Трудовая теория ценности Маркса объявляется Струве чисто метафизической. По мнению Струве, ценность может иметь только один смысл: это — построенная на эмпирическом базисе статистическая средняя, в соответствии с которой должны строиться меновые пропорции. «Но как они строятся — это questio facti» («Хозяйство и цена», I ч., стр. 96).

Таким образом освобождает Струве понятие ценности от натуралистически-метафизического балласта. В своей статье «Основная антиномия теории трудовой ценности» Струве поставил себе задачу изгнать механически натуралистический взгляд «из его последнего убежища, куда он укрылся от преследующих его противоречий: из проблемы распределения». Своим построением идиографичеокой теории распределения Струве стремится выполнить эту задачу.

Мы сказали выше, что Струве считает производственные отношения логическим и реальным a priori экономической лимитации. Струве соглашается с Марксом, что производственные отношения определяют отношения распределения, но он утверждает, что явления псевдораспределения в свою очередь влияют на производственные отношения.

«Исторически определенный конкретный процесс экономической лимитации не только воспроизводит, но и преобразует свое социальное a priori — производственные отношения» («Жизнь», 1900 г., т. III, стр. 377). Этому спорному пункту Струве придает большое теоретическое и практическое значение.

Точка зрения, с которой «псевдораспределение» менее существенно, чем производственные отношения, есть — по мнению Струве — точка зрения не экономического, а юридического понимания процесса общественного развития, и, поскольку Маркс придерживался этой точки зрения, он впадал в противоречие с основной идеей материалистического понимания истории.

Надо сказать, что Струве, как критик Маркса, подвигается вперед очень смело, разрывая энергично всякие связи с прошлым канто-марксизмом (Струве в одной из своих статей так и заявляет, что он в прошлом увлекался канто-марксизмом). Если Туган ставит своей задачей только «очищать марксизм от его ненаучных элементов», то Струве решительно кончает с ним навсегда. Если Туган изо всех сил старается доказать, что можно констатировать теорию распределения без ценности (мы уже видели, как ему это удалось), то Струве смело заявляет, что нельзя установить никаких законов распределения.

Остановимся прежде всего на «систематике» Струве. Она опирается на его философскую концепцию, согласно которой общественно-экономический процесс отличается имманентным ему дуализмом. Монистическому гармонизму Струве противопоставляет «единственно возможно научное убеждение в основном и имманентном дуализме этого процесса» («Хозяйство и цена», I ч., стр. 60). Струве расщепляет единый общественно-экономический процесс на два ряда явлений, существенно отличающихся один от другого; один ряд явлений может быть направляем человеческой волей, поддается рационализации, другой ряд протекает независимо от воли людей. Струве боится единства, он избегает вопроса о причинной зависимости явлений и их закономерности. Поэтому всякую попытку установления причинной взаимозависимости между частями общественного целого Струве квалифицирует, как метафизику.

Как уже известно, Струве дробит общественно-экономический процесс на три ряда явлений и конструирует в соответствии с ними три категории: хозяйственные, междухозяйственные и социальные. Такое дробление не выдерживает никакой критики. На самом деле: что является предметом изучения политической экономии, как науки? Не хозяйствование Робинзона и его отношения к самому себе. Робинзонадами политическая экономия не занимается. Объектом ее исследования является общественно-обусловленное производство, в котором хозяйствующие субъекты, поставленные в определенные условия по отношению к природе и средствам производства, находятся в определенных отношениях друг к другу. Изменение отношений людей к природе означает одновременно и изменение отношений людей друг к другу в производственном процессе. Возникающее вследствие развития производительных сил разделение труда изменяет отношения людей одновременно к природе и друг к другу. Появление машины, пара, электричества влекут за собою коренные изменения в общественных отношениях производства. Рабство, как социальное отношение — отношение господства и подчинения, предполагает определенную степень развития отношений человека к природе, определенную ступень подчинения природы человеку.

Отношения господства и подчинения между капиталистом и рабочим возникают в обстановке хозяйственной, а не чисто социальной. Итак, социальные явления никоим образом не могут быть отделены от хозяйственной деятельности людей, а также не могут быть рассматриваемы вне их связи. Явления чистого хозяйствования, чистые в том смысле, что они не содержат в себе ни одного «социального атома» — это чистейший абсурд.

Само понятие «хозяйство», «хозяйственный» включает в себя социальный момент. Хозяйственная жизнь и социальная жизнь — не два самостоятельных процесса, а лишь два органически связанных момента единого процесса, при чем определяющим моментом является «хозяйство», точнее, производство.

Нам кажется, что Струве, поскольку он говорит об отношении хозяйствующего субъекта к природе и к самому себе, исходит из абстрактного хозяйственного индивида, т. е. хозяйствующего субъекта вне социальной обстановки. Критика Марксом вульгарных экономистов может быть применима и к современному экономисту Струве. «Таким образом, — говорит Маркс, — если речь идет о производстве, то всегда о производстве на определенной общественной ступени развития — о производстве индивидов, живущих в обществе» (Маркс — «Введение к критике политич. экономии», стр. 7 в «Основн. пробл. полит. экономии»). Струве разрывает органически связанные части единого процесса и рассматривает их, как самостоятельные величины. Итак, систематика Струве должна быть признана неудовлетворительной.

Исходя из этих же соображений, должны быть отвергнуты и сконструированные Струве категории. На самом деле, категории политической экономии должны дать нам ключ к изучению конкретных общественных отношений производства, общественных отношений буржуазного общества. Понятно, что в политической экономии нет места для категорий, выражающих отношение человека к самому себе. Такие категории должны искать себе место в психологии.

Струве критикует категории Маркса. Струве негодует на Маркса за то, что он «не сознавал глубокого принципиального различия между различными «экономическими» категориями, между категориями хозяйственными, междухозяйственными и социальными» («Хозяйство и цена», I ч., стр. 28). Но категории Маркса выражают общественные отношения производства буржуазного общества, поэтому Маркс не мог оперировать такими категориями, как Струве.

Социальные отношения, по Струве, суть отношения господства и подчинения и выражаются социальными категориями, которые не надо смешивать с междухозяйственными категориями. Струве сам же их смешивает: экономическая лимитация или междухозяйственные отношения имеют, по Струве, своим логическим и реальным a priori определенные производственные отношения, которые, как мы видели выше, Струве отождествляет с социальными отношениями. Следовательно, сам Струве путает междухозяйственные категории с социальными категориями.

Струве упрекает Маркса за то, что он смешивает междухозяйственную категорию — ценность — с социальной категорией — капиталом и незаконно выводит последнюю из первой. Ценность — по Струве — есть категория, в которой не выражается никакое классовое отношение. Бухарин спрашивает резонно: «Но как же быть, премудрый Струве, с ценностью рабочей силы. Неужели и здесь «не выражается никакого классового отношения?» Вывод здесь напрашивается один: Струве — хотя и серьезный ученый — запутался в собственном лабиринте строго разграниченных понятий. Надо сказать, что Струве, который очень любит щеголять своими «систематическими и критическими рассуждениями», по существу чужд всякой теории, которая устанавливает законы, управляющие явлениями социально-экономической жизни. Закон ценности Маркса, объявляется им натуралистически-метафизическим, потому что он претендует на закономерное объяснение запутанных и сложных явлений цены, лежащих на поверхности хозяйственной жизни. Зачем нам знать, что лежит под данным явлением, — негодует Струве. Ценность есть цена, за явлением цены ничего искать не надо и найти нельзя. «Ценность, как нечто отличное от цены, от нее независимое, ее определяющее, есть фантом» («Хозяйство и цена», I ч., стр. 96). Струве договаривается до того, что отрицает возможность «объективной» средней и провозглашает господство права и бухгалтерии в политической экономии. Он так и заявляет: «Нет и не может быть понятия ценности, которое имело бы значение в политической экономии и не имело бы его в праве и бухгалтерии» («Хозяйство и цена», I ч., стр. 99). Научно-теоретическому исследованию Струве противопоставляет эмпирическое, точнее, бухгалтерское. Струве восхваляет римских юристов за их неразличение цены от ценности. «В этой наивности римских юристов обнаруживалась... не слабость, а сила их теоретической мысли, которая в этом вопросе держалась строгого эмпиризма и не пускалась в поиски за метафизической сущностью цен» («Хозяйство и цена», стр. 98, подчеркнуто нами. — С. Р.). Итак, «строгий эмпиризм» прокламируется высшей силой теоретической мысли. Лозунг Струве гласит: от теоретической экономии — к идиографическому изучению хозяйственной жизни, т. е. от исследования закономерности хозяйственных явлений к их регистрации; другими словами, от теоретической экономии к бухгалтерии. Не случайно Струве обозначил подзаголовок к IV главе «Хозяйство и цена», II ч., как взаимоотношение политической экономии и бухгалтерии.

Струве утверждает, что проблема распределения — это фикция. Он прав, если он разумеет под этим невозможность конструирования самостоятельной проблемы распределения, как проблемы.

Но Струве подчеркивает, что само понятие «общественный продукт» есть метафизическое понятие, ибо нет целого хозяйственного организма; ведь не надо забывать, что наш «систематик» исходит из «данности», из конкретных величин, каковыми являются «подлинные отдельные хозяйства». А это неверно с нашей точки зрения. Несмотря на то, что капиталистическое хозяйство состоит из множества отдельных разрозненных хозяйств, однако, можно и должно говорить об «общественном хозяйстве», как о сложном целом, получающемся из этих отдельных хозяйственных атомов, связанных между собою распределением труда и обменом. И постольку вполне правомерно понятие «общественный продукт».

Но рассуждения об «общественном продукте» неверны, потому что в капиталистическом обществе распределяется не общественный продукт, а общественная ценность, и именно этого Струве не понимает. Он путает продукт с ценностью или потребительную ценность с меновой. На этой путанице основывается вся так называемая «антиномия трудовой теории стоимости». Общественная ценность, как целое, может существовать и существует до превращения ее в конкретные цены. Но Струве этого понять не может, ибо он не представляет себе капиталистическое общество, как производство ценности в особенности. Эта методологическая путаница сближает Струве с автором «социальной теории распределения».

Примечания

---

1. Рикардо, перев. М. Зибера, 1882 г., предисл., стр. 1. ↩

2. Letters of David Rikardo to John R. Macgulloch. Ed. Hollander, стр. 72 цит. по Солнцеву «Зарплата как проблема распределения». ↩

3. Булгаков «Философия хозяйства», 1912 г., стр. 289. ↩

4. В. Clark. The Distribution of Wealth, 1918, стр. 24. ↩

5. Маркс. «Введение к критике политической экономии». Сб. «Осн. проблемы полит. экон.», 1922 г., стр. 7. ↩

6. Маркс. «Капитал». Том III. Госиздат. 1923 г., стр. 356. ↩

7. Маркс. «Введение к критике»; стр. 13. ↩

8. Маркс. «Введение к критике», стр. 15. ↩

9. Дж. Ст. Милль. «Основы политической эк.», изд. Пыпина, 1865 г. стр. 245—47. ↩

10. Маркс. «Введение к критике», стр. 18. ↩

11. Маркс. «Критика Готской программы», 1919 г., стр. 19. ↩

12. Солнцев. «Заработная плата, как проблема распределения», 1911 г., стр. 22. ↩

13. Е. Bernstein. «Zur Geshichte und Theorie des Socialismus». 1901. S. 107. ↩

14. R. Stоlzmann. «Die Sociale Kategorie in der Volkswirschaftlehre». 1896, S. 400. ↩

15. Туган-Барановский. «Социальная теория распр.». 1913 г., стр. 11. ↩

16. Там же, стр. 12. ↩

17. Туган, там же, стр. 12. ↩

18. Там же, стр. 12—13. ↩

19. Туган-Барановский. «Основы полит. экономии», 1915 г., стр. 45. ↩

20. Туган-Барановский. «Социальная теория распр.» стр. 13. ↩

21. Там же, стр. 18. ↩

22. Там же, стр. 23. ↩

23. Там же, стр. 23. ↩

24. Там же, стр. 26. ↩

25. Там же, стр. 26. ↩

26. Там же, стр. 26—27. ↩

27. «Соц. теория», стр. 46. ↩

28. Там же, стр. 29. ↩

29. Там же, стр. 31. ↩

30. Там же, стр. 34. ↩

31. Там же, стр. 35. ↩

32. Там же, стр. 37. ↩

33. Там же, стр. 38—39. ↩

34. Там же, стр. 44. ↩

35. Там же, стр. 46. ↩

36. Там же. ↩

37. Туган-Барановский. «Основы полит. экономии», 1918 г., стр. 394. ↩

38. Там же. ↩

39. Там же, стр. 395. ↩

40. Там же, стр. 396. ↩

41. «Основы полит. эконом.», изд. 1918 г., стр. 447. ↩

42. Там же, стр. 464. ↩

43. Там же, стр. 465. ↩

44. Туган-Барановский. Ст. «Социальн. теория распределения», «Русская Мысль», 1910 г., т. I—II, стр. 106. ↩

45. «Уровень прибыли, — говорит Рикардо, — возрастает единственно вследствие понижения заработной платы». Соч. Рикардо, стр. 64. «Уровень прибыли никогда не возрастает вследствие лучшего разделения труда, механических изобретений, устройства дорог и каналов или вследствие каких бы то ни было способов сокращения труда, как в производстве, так и в перевозке товаров». Там же, стр. 75. ↩

46. Туган-Барановский. «Основы полит. экономии», 1918 г., стр. 467. ↩

47. Там же, стр. 467. ↩

48. Там же, стр. 468—469. ↩

49. Там же, стр. 469. ↩

50. Там же, стр. 470. ↩

51. Там же, стр. 471. ↩

52. Там же, стр. 472. ↩

53. Туган-Барановский. «Основы полит. экономии», 1918 г., стр. 63. ↩

54. Там же, стр. 50. ↩

55. Там же, стр. 57. ↩

56. Бухарин, статья «Теоретическое примиренчество полит. экономии рантье», стр. 195. ↩

57. Струве, ст. «Экономическая система. Туган-Барановского» в журн. «Русская мысль», 1910 г., стр. 123. ↩

58. Туган-Барановский. «Соц. теория распред.», стр. 29—31. ↩

59. Туган-Барановский. «Теорет. основы марксизма», 1918 г., стр. 143. ↩

60. Он же. «Основы», 1918 г., стр. 393. ↩

61. Там же, стр. 394. ↩

62. Туган-Барановский. «Основы», стр. 467. ↩

63. Маркс. «Капитал», том I, стр. 145. ↩

64. Рубин И. «Очерки по теории стоимости Маркса», 1923 г., стр. 47. ↩

65. Маркс. «Капитал», т. I, 1920 г., стр. 145. ↩

66. Бухарин. «Политическая экономия без ценности» — в сборн. «Основн. пробл. полит. экономии», 1922 г., стр. 405—406. ↩

67. Туган-Барановский. «Основы», 1918 г., стр. 370. ↩

68. Бухарин, цитиров. ст., стр. 407. ↩

69. Туган-Барановский. «Основы», стр. 376. ↩

70. Маркс. «Капитал», т. I, стр. 146. ↩

71. Маркс. «Наемный труд и капитал», изд. «Красная Новь», 1924 г., стр. 45. ↩

72. Маркс. «Заработная плата, цена и прибыль», 1918 г., стр. 41. ↩

73. Маркс. «Капитал», т. I, стр. 465. ↩

74. В Америке отказ в приеме на работу рабочих свыше 40 л. делается открыто; нередко у фабричных ворот висит объявление: «We dont employ people over 40» (мы не принимаем людей старше 40 л.), — Ерманский. «Научная организация труда и система Тейлора», изд. 1923 г., стр. 63. ↩

75. Там же. ↩

76. Бухарин. ст. «Соц. теория распределения», стр. 411. ↩

77. Туган-Барановский. «Соц. теория распред.», стр. 44. ↩

78. Маркс. «Заработная плата, цена и прибыль», 1918 г., стр. 42. ↩

79. Маркс. «Наемный труд и капитал», стр. 66. ↩

80. Туган-Барановский. «Основы», стр. 454. ↩

81. Там же, стр. 455. Одно из двух: или Туган-Барановский действительно ничего не понял в марксизме, или придется согласиться с Дмитриевым (см. «Русская Мысль», 1909 г., 11 кн., стр. 123), что Туган голословно зачисляет своих единомышленников или последователей. ↩

82. Туган-Барановский. «Соц. теория распределения», «Русская Мысль», 1910 г., т. I—II, стр. 109. ↩

83. Туган-Барановский. «Основы», стр. 469. ↩

84. Там же, стр. 451. ↩

85. Там же, стр. 452. ↩

86. Дмитриев, ст. «Новый русский трактат по теории политической экономии». «Русская Мысль», 1909 г., кн. II, стр. 123. ↩

87. Туган-Барановский, ст. «Соц. теор. распред.», «Русская Мысль», 1910 г., т. I—II, стр. 112, примечание. ↩

88. Струве, ст. в «Русской Мысли», 1910 г., т. I и II, стр. 124. ↩

89. Туган-Барановский. «Основы», 1918 г. стр. 751, примечание. ↩

90. Там же, стр. 447. ↩

91. Туган, ст. «Соц. теор. распр.», «Русская Мысль», 1910 г., стр. 107. ↩

92. Там же. ↩

93. Там же, стр. 108. ↩

94. Там же. ↩

95. Бухарин, ст. «Полит. эконом. без ценности» в сб. «Основн. пробл. полит. эконом.», стр. 418. ↩

96. Там же, стр. 425. ↩