Реуэль А. «Социальное направление» политической экономии в наших современных спорах

Журнал «Под знаменем марксизма», 1929, № 7—8, с. 29—55

[# 29] «Очерки по теории стоимости» И. И. Рубина вызвали значительную критическую литературу. Однако, если с одной стороны этот поток книг, статей и рецензий содействовал разработке целого ряда вопросов, связанных с теорией стоимости, если эта критическая литература толкала автора «Очерков…» к исправлению и уточнению как отдельных формулировок, так и трактовок отдельных вопросов теории стоимости, — то с другой стороны выявилось наличие целого течения, знаменем которого является отнюдь не Маркс, а такой «ортодокс», как А. А. Богданов. В последние годы мы были свидетелями ожесточенной полемики между «диалектиками» и «механистами» в философии, которую можно считать в основном завершенной. Все факты говорят за то, что и в политической экономии наметились два основных течения, одно — экономистов-диалектиков, стоящих на позициях ортодоксального понимания Маркса, другое — экономистов-механистов, на словах рядящихся в тогу истинных носителей марксовой ортодоксии, на деле вульгаризирующих марксизм в духе механического материализма, в духе богдановщины. Непосредственным объектом полемики являются «Очерки…». Однако внутренняя логика дискуссии привела к тому, что наметились разногласия не только по отдельным частным вопросам, разногласия существуют по кардинальным вопросам методологического характера. Наличие двух принципиально отличных методологических установок для разработки и комментирования марксовой системы политической экономии, — вот окончательный результат полемики вокруг «Очерков…». Последним звеном в критической литературе, связанной с «Очерками…», наряду с материалами дискуссии в Институте Красной Профессуры, является статья С. А. Бессонова «Против выхолащивания марксизма» («Проблемы экономики» №№ 1 и 2). Концепция Рубина, по Бессонову, является не марксистской, а ревизионистской. «Удивительно и тяжело то, что антимарксистская концепция Рубина продолжает держаться в марксистских кругах, пользуясь кое-где прямой поддержкой. Ликвидировать эту пассивную поддержку Рубина примиренческим к нему отношением, конечно, нельзя. Только решительная и суровая борьба с новым видом ревизионизма может вскрыть до конца его буржуазную природу» («Проб. эк.» № 2. стр. 117). Однако для Бессонова, как истинного «диалектика», — абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. В результате «тщательного» исследования работ И. И. Рубина методом «научной диалектики» Бессонов не только «устанавливает» буржуазную природу ревизионизма «рубинщины», но и определяет ту школу буржуазной политической экономии, скрытым рупором которой является Рубин. «В лице Рубина, — пишет Бессонов, — мы имеем скрытого представителя буржуазного “социального” направления, выхолащивающего, под прикрытием марксистских фраз, революционно-диалектическую сторону марксистской теории» («Проб. эк.» [# 30] № 2, стр. 116—117). Бессонов считает, что в «Очерках…» мы действительно имеем перед собой не изложение Маркса, а расширенное воспроизведение прежней попытки (т. е. предыдущих изданий «Очерков…». А. Р.) изобразить Маркса под Аммона и Штольцмана, т. е. под «социальное направление» (рецензия Сер. Бессонова в «Известиях»).

Таков суровый приговор Бессонова. Естественно, что такой отзыв обязывает, тем более, что он направлен против работы, заслуженно пользующейся у нас большой популярностью и отдельные главы которой, стоят на уровне известных работ Гильфердинга о стоимости. Читатель вправе ожидать от Бессонова обстоятельного сравнительного анализа «Очерков…» с работами Амонна, Петри и др. Читатель вправе требовать от Бессонова действительного, не декларативного, не на словах, а на деле доказательства тождества или по крайней мере сходства идей автора «Очерков…» со взглядами представителей «социального» направления. Однако Бессонов избрал иной, более легкий способ «критики». Бессонов не стесняется заполнять целые страницы своих писаний фейерверком пустых, общих фраз, никакого отношения к существу дела не имеющих, — об экономистах же «социального направления» мы встречаем — в статье «Против…» и в содокладе, сделанном в Институте Красной Профессуры — несколько случайно брошенных замечаний. Вообще Бессонов чрезвычайно скуп на положительные высказывания. Бессонов, этот бесстрашный борец против «выхолащивания марксизма», подобно пифии дельфийского оракула, только «изрекает».

Как Бессонов относится к социальному направлению, знаком ли он с этой школой буржуазной политической экономии? Беспристрастная оценка «высказываний» Бессонова приводит к ответу, не поддающемуся никакому сомнению, — Бессонов не знает «социального направления», в лучшем случае, он дает «своеобразную», «оригинальную» его интерпретацию, почерпнув всю свою «премудрость» об одном из них (Амонне) далеко не из первоисточника (Хрестоматия, под ред. С. И. Солнцева). И с такими доспехами наш рыцарь марксовой «ортодоксии», наш бесстрашный борец за чистоту марксистской мысли, драпируясь в тогу истинного и исключительного ее носителя, выступает в поход против «выхолащивания» марксизма. В самом деле. Как представляет себе Бессонов «социальную школу»? Повторяем, что Бессонов этому важному вопросу посвятил случайные высказывания, которые нам придется собрать воедино. По Бессонову, у Рубина в целом ряде мест его «Очерков…» имеется «общее противопоставление социального содержания теории (теории стоимости Маркса. А. Р.) ее материально-производственному содержанию» («Пробл. эк.» № 1, стр. 123). Бессонов считает, что до Рубина марксисты не противопоставляли социального материальному, так как согласно марксистской концепции материальное производство общественно обусловлено. По Бессонову марксистская политическая экономия знает иное противопоставление, — социального индивидуальному. «Если же Рубин, — пишет Бессонов, — держится иной точки зрения, то только потому, что изложенные выше идеи (Рубина. А. Р.) на самом деле принадлежит не Марксу и даже не самому Рубину, а Струве, Штольцману и Амонну, которые являются подлинными учителями Рубина в этом вопросе, как и во многих других» («Проблемы экономики» № 1, стр. 135). «Противопоставление социального — материальному свойственно не Марксу, а так называемому «социальному направлению» в политической экономии» (Струве, Штольцман, Амонн и др.) («Проблемы экономики» № 1, стр. 124). Чтобы проверить правильность этих заявлений Бессонова, рассмотрим, как Рубин определяет предмет политической экономии. «Политическая экономия есть наука не об отношениях вещей к вещам, как думали вульгарные экономисты, и не об отношениях людей к вещам, как утверждает теория предельной полезности, но об отношениях людей к людям в процессе производ[# 31]ства» («Очерки», 3-е изд., стр. 11. Курсив наш. А. Р.). О чем здесь говорится? Ясно и отчетливо о том, что политическая экономия изучает производственные отношения, отнюдь не материально-технический процесс производства. Это весьма выпукло подчеркивает Рубин и в другой формулировке, которая предшествует приведенной. Рубин пишет: «Политическая экономия изучает не материально-техническую сторону капиталистического процесса производства, а его социальную форму, т. е. совокупность производственных отношений людей, образующую “экономическую структуру” капитализма» («Очерки…», стр. 11). Чем отличаются обе приведенные формулировки Рубина от определения Ленина, что предмет политической экономии вовсе не производство материальных ценностей…, а общественные отношения людей по производству (Ленин, т. II, 2-е изд., стр. 64), и от определения Маркса, данного им в 1865 г., что политическая экономия охватывает всю совокупность имущественных отношений, не в юридическом их выражении, не в качестве соотношений воли личностей, а в их реальной форме, т. е. в качестве производственных отношений (Маркс, Нищета философии, изд. 1928 г., стр. 20)? Ничем. Отметим также определение Энгельса, что политическая экономия говорит не о вещах, а об отношениях между людьми, в последней инстанции об отношениях между классами: эти же отношения всегда связаны с вещами и проявляются как вещи (Энгельс, К критике политической экономии, — «Под Знаменем Марксизма» № 2—3 за 1923 г., стр. 56). Бессонов, однако, считает, что приведенные формулировки Рубина не марксистские. Заявление, подобное приведенной нами первой формулировке Рубина, может, по Бессонову, сделать любой буржуа, «если только он не стоит на позиции экономических робинзонад». И в качестве такого «любого буржуа» Бессонов приводит цитату из Амонна, которого он считает духовным отцом Рубина. Амонн пишет: «Обычное словоупотребление объединяет в логическое единство многообразие единичных фактов с индивидуалистической точки зрения психологических, целевых (отношений людей к вещам! С. Б.) и естественно-технических отношений предметов (отношения вещей к вещам! С. Б.) политическая же экономия в качестве социальной науки рассматривает их с точки зрения социальных отношений субъектов, выдвигая, таким образом, в них как раз то, что представляется второстепенным и поверхностным для обыденного, вульгарного способа рассмотрения, т. е. их социальную обусловленность и вызванные этой обусловленностью специальные, своеобразные социальные формы и образования» («Проблемы экономики» № 1, стр. 138. Курсив Бессонова). К приведенной цитате примыкает примечание Бессонова: «Любопытно и поучительно было бы проследить, как Рубин в десятках мест буквально повторяет слова и мысли Амонна, Штольцмана и Петри, выдавая их нередко за мысли Маркса и всегда за собственные» («Проблемы экономики» № 1, стр. 138).

Итак, по Бессонову, нет разницы между Рубиным и Амонном. Так ли это? О чем говорит Рубин? Рубин говорит об «отношении людей к людям в процессе производства», о «совокупности производственных отношений»; Амонн же трактует о социальной обусловленности единичных фактов, о необходимости их рассматривать с точки зрения социальных отношений субъектов. Однако, по Амонну, эти факты могут быть и не хозяйственного порядка, они логически вовсе не связаны с производством. Что именно такова точка зрения Амонна, достаточно привести одно место из его «Objekt…». Амонн пишет: «Объект политической экономии представляет собой не явления, обозначаемые “хозяйственными”, но социальные отношения, возникающие при определенных условиях; хотя они и выступают часто в связи с известными хозяйственными явлениями, но они не находятся в необходимой с ними связи и могут существовать и независимо от [# 32] хозяйственных фактов» (Amonn, Objekt…, 93). Таким образом, Рубин говорит о производственных отношениях, Амонн же о социальных отношениях, не находящихся в необходимой связи с производством. Учение о социальном явлении и предмете политической экономии у Амонна будет объектом нашего дальнейшего подробного анализа, — пока лишь отметим, что, отождествляя приведенные формулировки Рубина и Амонна, Бессонов тем самым признает наличие у представителей «социального» направления (в частности у Амонна) категории производственных отношений. Что Бессонов дает именно такую интерпретацию «социального» направления, со всей очевидностью явствует из его анализа другого определения Рубина, определения предмета политической экономии.

Для доказательства, что у Рубина нет определенной устойчивой точки зрения на предмет политической экономии, Бессонов в своем содокладе в Институте красной профессуры приводит следующие две формулировки из «Очерков…». Первая — политическая экономия «изучает производственные отношения людей в капиталистическом обществе, процесс их изменения в зависимости от изменения производительных сил и нарастание противоречий между ними, выражающееся, между прочим, в кризисах» («Очерки…», 3-е изд., стр. 11). Это определение Бессонов считает марксистским. Вторая формулировка — «Марксова система изучает ряд усложняющихся экономических форм «вещей» или «определенностей формы» (Formbestimmheiten), соответствующих ряду усложняющихся производственных отношений людей» («Очерки…», стр. 48). По Бессонову эта формулировка, где исчезли производительные силы, взята у «социального направления». Из каких элементов построена эта формулировка? Этими элементами являются: 1) вещная форма производственных отношений, 2) усложнение производственных отношений, 3) усложнение экономических форм вещей. Но если категории политической экономии являются теоретическим выражением производственных отношений капиталистического общества, то ввиду вещного характера этих отношений, они выражают социальные функции, приобретаемые вещами. Под терминами «функция» и «форма» Маркс имеет в виду социальную форму производственного процесса, которую он противопоставляет его материально-технической стороне. «Лишь совершив функцию, — говорит Маркс, — соответствующую той форме, в которой он (промышленный капитал. А. Р.) находится в данное время, он приобретает форму, в которой он может вступить в новую фазу превращения» (К. Маркс, Капитал, т. II).

Таким образом, рассмотренное нами определение политической экономии тесно связано с теорией товарного фетишизма. Верно, что во второй формулировке Рубина не упомянуты производительные силы. Но следует ли отсюда, что Рубиным игнорируется взаимодействие производственных отношений с производительными силами? Конечно, нет. Если производственные отношения в целях научного познания и могут быть «выдернуты» из сложного социального целого, то это отнюдь не означает, что они, перестают быть во взаимодействии как с производительными силами, так и со всей совокупностью надстроек, возвышающихся на их основе. В своих «Что такое друзья народа». Ленин дает следующий «скелет» «Капитала»: Он (т. е. Маркс. А. Р.) берет одну из общественно-экономических формаций — систему товарного хозяйства — и на основании гигантской массы данных… дает подробнейший анализ законов функционирования этой формации и развития ее. Этот анализ ограничен одними производственными отношениями между членами общества: не прибегая ни разу для объяснения дела к каким-нибудь моментам, стоящим вне этих производственных отношений, Маркс дает возможность видеть, [# 33] как развивается товарная организация общественного хозяйства, как превращается она в капиталистическую, создавая антагонистические (в пределах уже производственных отношений) классы буржуазии и пролетариата, как развивает она производительность общественного труда, и тем самым вносит такой элемент, который становится в непримиримое противоречие с основами этой самой капиталистической организации». Таков скелет «Капитала» (Ленин, т. I, изд. 2-е, стр. 61—62). Эта цитата вдвойне интересна. С одной стороны, Ленин подтверждает, что анализ, данный Марксом в «Капитале», ограничен «одними производственными отношениями», Что этот анализ отнюдь не включает, как это полагает Бессонов, на «равноправных началах» и производительные силы; с другой стороны, Ленин говорит, что Маркс прибегает для «объяснения дела» исключительно к производственным отношениям, развитие которых приводит к непримиримым противоречиям капиталистической системы. Но ведь эти же противоречия и являются противоречиями между системой капиталистических производственных отношений и производительными силами. Это кажущееся противоречие у Ленина является действительным только для метафизика, для схоласта. У Ленина нет противоречия по той простой причине, что он в понятие производственные отношения включает их взаимодействие с производительными силами. Бессонов сначала выхолащивает из производственных отношений их «душу живу», производственную основу, превращает их в «чистые производственные отношения», а потом спрашивает, — где у вас взаимодействие производственных отношений с производительными силами? Основная методологическая ошибка Бессонова заключается в непонимании, что в понятие «производственные отношения» включено их взаимодействие с производительными силами.

Однако вернемся к «социальному направлению». Мы видели, что рассмотренное нами определение Рубина, что марксова система изучает ряд усложняющихся «экономических форм» вещей, по Бессонову, взято у Амонна. Тем самым он должен признать, что у представителей «социального направления» есть теория товарного фетишизма. Бессонов, однако, последователен. По Бессонову, у представителей «социального направления» имеется теория товарного фетишизма. Так, напр., Бессонов пишет: «Если теперь Рубин неожиданно для марксистов заявляет, что теория товарного фетишизма есть величайшее из открытий Маркса, то тайна этого утверждения кроется в том, что благодаря этому обороту мысли лучшими марксистами могут оказаться не только Энгельс, Ленин, Плеханов, но также и современные представители социального направления, действительные учителя Рубина — Амонн и Штольцман. Именно они, как Рубин, видят (в том, конечно, случае, когда они Маркса знают!) величайшую заслугу Маркса в раскрытии товарного фетишизма, но они, стараясь изобразить материальное производство, как мир вещных, натуралистических категорий, со всей энергией противопоставляют ему мир чистых социальных отношений, именно они, по мнению Рубина, превосходят марксистскую литературу и почти равны Марксу в умении различать за вещами социальные отношения» («Пробл. эк.» № 2, стр. 84). И далее: «Чтобы придать возможно больше авторитета, — пишет Бессонов, — представителям социального направления, Рубин, как мы видели (!!), не останавливается даже перед тем, чтобы превратить самого Маркса в представителя «социального направления», в родоначальника «социологического» метода, главная заслуга которого и переворот, произведённый в науке, заключается в том, что он, подобно Штольцману, Амонну и Петри, не останавливается на вещах, а за вещами видел скрытые за ними социальные отношения» {«Пробл. эк.» № 2, стр. 85). О том, как Рубин относится к «социальному направлению», ставит ли он знак равенства между его представителями и Марксом — об этом у нас будет речь идти особо. Нам важно сейчас отметить, что Бессонов утверждает как наличие [# 34] у представителей «социального направления» теории товарного фетишизма, так и сходство взглядов представителей этого направления с точкой зрения Рубина.

Таковы «доказательства» Бессонова, что Рубин скрытый представитель «социального направления». Всю проанализированную нами «аргументацию» Бессонова можно свести к следующим трем положениям. Для социального направления характерно: 1) противопоставление материального социальному, 2) определение политической экономии, как науки, изучающей капиталистические производственные отношения, 3) подчеркивание теории товарного фетишизма. Рубин же — по Бессонову — потому и является одним из представителей этой школы, что его концепция целиком построена на этих принципах. Правильно ли Бессонов интерпретирует «социальное направление»? Правильно ли Бессонов устанавливает водораздел между Марксом и этой буржуазной школой? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мы обратимся к анализу двух крупнейших представителей этого течения, Амонна и Петри. — Амонна, как одного из крупнейших методологов, разрабатывающего вопрос о социальных отношениях, Петри, как своеобразного интерпретатора теории стоимости Маркса.

* * *

Амонн, автор «Objekt und Grundbegriffe der theoretischen Nationalökonomie», является одним из крупнейших методологов Запада. Воспитанник австрийской школы, Амонн в своем «Objekt…» стоит, однако, в резкой оппозиции к индивидуалистически-психологическому методу этой школы. Впрочем, Амонн, этот наиболее яркий представитель «социального» направления, в целом ряде вопросов близок к австрийцам.

Свое учение об объекте политической экономии Амонн строит на разграничении «объекта опыта» и «объекта познания», взятом им у Риккерта, Виндельбанда и Менгера. Амонн сам указывает, что, в интересах правильной постановки проблемы объекта политической экономии, он провел, в духе новейших логических исследований об отношении между действительностью и наукой, коренное разграничение между объектом опыта и объектом познания. Теоретическая экономия, по Амонну, как наука эмпирическая, опирается на факты. «Объект опыта» (Erfahrungsobjekt), непосредственно данная действительность, охвачен потоком непрерывного изменения и выступает перед субъектом как нечто единичное и преходящее. Уже обыденное мышление занимается упорядочением бесконечного многообразия мира опыта. Оно строит «мыслительный объект», который представляет собой комплекс известного числа признаков, полученных в результате отбора из безграничного многообразия непосредственного опыта. Однако деятельности обыденного мышления носит произвольный, субъективный характер, диктуемый постоянно меняющимися практическими целями. Не то научное мышление. Научное мышление, подобно обыденному, является также односторонним и произвольным, так как оно в эмпирическом объекте в состоянии «логически овладеть» лишь его различными отдельными сторонами. Однако научное мышление, — отличающееся определенностью принципов, логической планомерностью и сознательностью ставящихся целей, — конструирует объект познания целесообразно и сознательно.

Далее Амонн делит науки на теоретические и исторические. Это деление исходит из двоякого рода целей, которые может ставить себе наука. Либо она может интересоваться описанием фактов, особенным и индивидуальным, либо ее может интересовать общее, повторяемое, законы явлений. Отсюда — различие в логической структуре объекта познания, в первом случае — познание общего, во втором — познание индивидуального. Это разграничение познавательных целей отражается и на логической форме изложения: теоретические науки стремятся к образованию понятий с общей зна[# 35]чимостью, большого объема и малого содержания (родовые понятия), исторические науки — понятий с индивидуальной значимостью, малого объема и большого содержания (индивидуальные понятия). Одному и тому же объекту опыта могут соответствовать и теоретический и исторический объекты познания. «Народное хозяйство» также может быть объектом как теоретического, так и исторического познания. Однако следует различать «народное хозяйство», как объект опыта, когда хозяйственные явления выступают во всей своей конкретности и непосредственной данности, от «народного хозяйства», как объекта познания. Таковы те методологические принципы, которые выдвигает Амонн как необходимые предпосылки для научного исследования проблемы объекта в политической экономии.

В своем учении об «объекте опыта» и «объекте познания» Амонн устанавливает принципиальное различие между ними, которое является другой формулировкой обычного для кантианства разрыва между сущностью и явлением, между объектом и субъектом. Амонн говорит: «Предмет обыденного мышления и предмет опыта остаются принципиально чем-то различным, так как интенсивное и экстенсивное многообразие всего опыта никогда не могут быть отображены в мышлении (Риккерт) (Amonn, «Objekt…», S. 22). Если снять неокантианский наряд, в который облачены рассуждения Амонна об объекте познания и объекте опыта, то они для марксистов вовсе не являются новыми. По Марксу, если бы сущность вещей и их проявление совпадали, то всякая наука была бы излишня. Проявление вещей, непосредственное конкретное — представляет собой «наполненный мир», совокупность существований. К непосредственно данным фактам применяется абстрактный метод, чтобы познать внутренние имманентные законы непосредственного конкретного. «Мыслить мир явлений — существенно изменять его непосредственную форму и извлекать то, что в нем есть всеобщего» (Гегель), аналитическая работа мысли заключается в том, что она разлагает сложный объект, который дан ей, подобно тому, как «снимают слои с луковицы», абстрактный анализ разобщает и упрощает определения конкретного и, таким образом, отвлекаясь от случайных, несущественных определений, возвышается к всеобщему, к закону. Обратным синтетическим путем Маркс переходит от абстрактного к конкретному, но уже к такому конкретному, которое является единством в многообразии, сведенным к единству множеством определений.

Разрыв между объектом познания и объектом опыта у Амонна выступает в совершенно обнаженной форме в его применении этого разграничения к хозяйственным явлениям. Для определения объекта политической экономии Амонн обращается к анализу основной группы проблем, без которых немыслима теоретическая экономия и которые не сходят со сцены этой науки, несмотря на многообразие различных систем и направлений. Свою задачу Амонн видит в том, чтобы выделить те логические предпосылки, на основе которых эти проблемы возникают и только могут возникать в их характерном для науки своеобразии. Этими проблемами являются — цена, заработная плата, рента, деньги и т. д. И вот Амонн ставит следующий вопрос.

«Являются ли цены, заработная плата, процент, рента и т. д. предметом рассмотрения политической экономии только в той их особенной форме, в которой они выступают, когда речь идет о производстве материальных благ и об обмене ими; или, наоборот, — не интересует ли политическую экономию в первую голову их общий социальный вид, а форма материального производства и обмена значения не имеет?» (Amonn, «Objekt…», S. 175).

На поставленный вопрос Амонн дает четкий, определенный ответ. «…Проблемы в таком их виде, в каком они всегда фактически ставились политической экономией, и те научные положения, которые высказывались в качестве их решений, никогда не имели ограниченного, в первом случае, харак[# 36]тера, необходимо предполагая в данном случае вторую, более общую форму. Эти проблемы составляют теоретическое единство не вследствие своего хозяйственного характера, каким бы способом его ни определять, но в виду своей общей, существенной для них социальной природы. Последнюю нельзя устранить, не уничтожая самой проблемы, тогда как от первого свойства (внешней связи с производством и обменом материальных благ или с хозяйственным принципом), мы можем спокойно отвлечься, не боясь уничтожить тем самым самой проблемы. Вовсе не особенности их эмпирической формы явлений, возникающих при производстве и обмене материальных благ, интересуют политическую экономию в первую голову, но их социальные формы в совершенно общем и независящем от первых виде» (Amonn, «Objekt…», S. 176). Таким образом, по Амонну проблемы теоретической экономии не связаны с процессом производства. Эти проблемы составляют теоретическое единство не вследствие своего хозяйственного характера, каким бы способом его ни определять, но в виду своей общей для них формальной социальной природы. Основным признаком социального Амонн считает взаимообусловленность индивидуальных воль отдельных лиц. Амонн говорит, что его не интересует метафизическая сущность «общественного» или умозрительного «понятия общества» — «дело идет о взаимной обусловленности индивидуального поведения, о зависимости индивидуальной воли и поведения от воль и поведения других индивидуумов» (Amonn, «Objekt…», S. 177). И далее: «Поскольку воля и поведение индивидуумов представляются мотивированными и обусловленными исключительно их психологическим и естественно-техническим отношением к вещи, постольку мы уже не можем говорить о социальном отношении; в качестве социального мы можем признать лишь определение воли и поведение одного индивидуума волей и поведением других индивидуумов» (Amonn, «Objekt…», S. 178). Характерную задачу всех социальных наук, в том числе, конечно, и теоретической политической экономии, Амонн видит в формулировке в виде законов правильностей, свойственных социальным явлениям. «…Социальные отношения, или их социально-обусловленные закономерности и правильности, составляют предмет теоретических социальных наук (Amonn, «Objekt…», S. 178). Таково предварительное определение объекта политической экономии у Амонна.

Как Амонн уточняет это определение, какие промежуточные звенья Амонн вводит в свой анализ, — об этом будет речь идти впереди. Но уже сейчас со всей очевидностью вырисовываются перед нами характерные особенности системы Амонна, ничего общего с марксизмом не имеющей.

Мы видели, что для Амонна характерен резкий разрыв между объектом опыта и объектом познания, или, в терминах Маркса, между конкретным и абстрактным. Этот разрыв, намеченный в общеметодологических его рассуждениях выступает в совершенно обнаженной, незадрапированной форме, когда он разграничения между объектом опыта и объектом познания применяет к миру хозяйственных явлений. Объект опыта — мир хозяйственных явлений, объект познания — социальные отношения, не находящиеся в логической и необходимой связи с процессом производства. Далее, как мы видели, Амонн определяет социальные явления, как взаимные отношения несколько волеизъявляющих и действующих индивидуумов. Таким образом, Амонн дает формальное определение социального, отрывает его от производства. По Марксу же производственные отношения и производительные силы являются единством различий. «Производство жизни, — говорит К. Маркс, — как собственной путем труда, так и чужой путем рождения, является в качестве двоякого отношения, с одной стороны, в качестве естественного, а с другой в качестве общественного отношения, общественного в том смысле, что под этим понимается сотрудничество нескольких индивидов, безразлично при каких условиях, каким образом и для какой цели» («Архив…», кн. 1). В «Нищете фило[# 37]софии» Маркс говорит: «Общественные отношения тесно связаны с производительными силами. Приобретая новые производительные силы, люди изменяют свои способы производства, способы обеспечения своей жизни — они изменяют все свои общественные отношения» (К. Маркс, «Нищета философии»). Этот формальный характер определения социального явления и отсутствие у Амонна категории производственных отношений выступает и в его трактовке «индивидуалистических отношений обмена», которые являются дальнейшим звеном в его определении объекта теоретической экономии. Мы видели, что Амонн дал определение теоретической экономии, как науки социальной. Однако Амонн не хочет, подобно Шпанну, строить идеальную систему социальных отношений, он желает оставаться на почве того круга проблем теоретической экономии, который исторически сложился. В целях своего дальнейшего анализа Амонн выдвигает категорию — «индивидуалистические отношения обмена», которые по Амонну связаны с явлением цены. Предпосылкой этих меновых отношений является, по Амонну, определенный общественный строй. И на этой ступени своего анализа Амонн строит формальное меновое отношение, которое не находится в необходимой логической связи с процессом производства. Организацию социального общения, являющуюся предпосылкой социальных отношений, Амонн характеризует следующими четырьмя моментами: 1) признание исключительной власти индивида распоряжаться внешними объектами (предпосылка обмена); 2) признание свободного обмена этой власти (цель обмена); 3) свобода определять пропорции обмениваемых объектов (цены); 4) признание всеобщего мерила стоимости (как условия сравнения меновых актов) (стр. 194). Хотя организация социального общения характеризуется по Амонну указанными четырьмя признаками и не совпадает с конкретным правовым порядком, хотя Амонн неоднократно заявляет, что для его исследования не имеет существенного значения то обстоятельство, что определенный порядок социального общения выражается в конкретной правовой форме, — однако Амонн под своей индивидуалистической организацией общения понимает совокупность фактически существующих правовых норм.

В статье «Gegenwartsaufgaben der Nationalökonomie» Амонн пишет: «Полагаю, в «Objekt und Grundbegriffe» я достаточно ясно сказал, что я существенной чертой социального феномена считаю обусловленность взаимных отношений многих людей общей или равной нормой, а в применении к обществу обусловленность системой норм или «организацией», и я также ясно указал, какую форму организации я имею в виду, определяя объект политической экономии» (S. 505). В «Objekt…», напр., мы читаем: «Понятие индивидуалистической меновой организации в теоретической экономии является достаточно привычным, но оно никогда не было точно и отчетливо формулировано. При этом обычно думали о вполне определенном, конкретном, исторически данном осуществлении этой общей меновой организации, т. е. о ее наиболее бросающейся в глаза форме явления (ausgeprägste Erscheinungsform), которая покоится на частной собственности. Как мы показали, общая сущность этой организации может существовать и независимо от института частной собственности, и это действительно имеет место, а по отношению к так называемым нематериальным благам, мы всегда имеем такой случай» (Amonn, «Objekt…», S. 214). Это определение организации социального общения, как совокупности правовых норм, целиком вытекает из того понимания социального в Духе Штаммлера, которое свойственно Амонну. Мы уже приводили его формальное определение социальных отношений, которые складываются в результате взаимной зависимости и обусловленности индивидуальной воли отдельных лиц. В «Objekt…» и в цитированной выше статье Амонн неоднократно заявляет, что эта обусловленность состоит во внешнем порядке социального общения, который имеет либо правовой, либо, конвенциальный [# 38] характер. То обстоятельство, что социальное явление конституируется внешним регулированием, кроме вышеприведенной цитаты из его статьи, формулируется Амонном чрезвычайно четко следующим образом: «Социальные отношения, с которыми они (проблемы политической экономии. А. Р.) связаны, устанавливаются на основе некоторого вполне определенного (позитивного) социального менового порядка или меновой организации и специфические экономические проблемы возникают только при предпосылке этой определенной меновой социальной организации, без каковой они даже немыслимы» (Amonn, «Objekt…», S. 185).

Таким образом объектом политической экономии, по Амонну, отнюдь не являются производственные отношения, а определенные формы социальных отношений, которые имеют своей предпосылкой определенную организацию социального общения. Последняя же характеризуется Амонном, как совокупность фактически действующих норм.

Таковы основные контуры учения Амонна о предмете политической экономии. Мы видели, что Бессонов дал, в целях доказательства, что Рубин скрытый представитель «социального направления», несколько иную интерпретацию Амонна. По Бессонову, для «социального направления», в том числе, конечно, и для Амонна, характерно: 1) противопоставление материального социальному, 2) определение политической экономии, как науки, изучающей капиталистические производственные отношения, 3) подчеркивание теории товарного фетишизма. О третьем пункте — о теории товарного фетишизма — в данном случае вообще говорить не приходится, ибо у Амонна ни слова нет об этой теории. Что касается второго пункта, то из нашего предыдущего изложения вытекает четкий водораздел между Амонном и Марксом, и, конечно, интерпретатором Маркса, Рубиным. Амонн строит формальное определение социального явления, не находящегося в необходимой и логической связи с процессом производства. Конституирующим признаком социального явления Амонн, подобно Штаммлеру, объявляет внешнее регулирование, у Маркса же социальные отношения тесно связаны с производительными силами. Амонн говорит об организации социального общения, как системе норм, Маркс говорит о совокупности производственных отношений, об экономической структуре общества.

Со всей определенностью мы можем констатировать, что водораздел между Амонном и Марксом заключается вовсе не в том, как это представляет себе Бессонов, что Амонн говорит о производственных отношениях, а Маркс о взаимодействии производственных отношений с производительными силами. Линия разграничения между Марксом и Амонном идет в другой плоскости: Амонн не знает категории производственных отношений, для Амонна не существует экономической структуры общества, как совокупности производственных отношений. В этом гвоздь вопроса. В этом резкая демаркационная линия между Марксом и Амонном.

Что общего является в учении Амонна об «объекте познания» и «объекте опыта» с следующими рассуждениями Рубина: «Конечная цель науки заключается в том, чтобы понять капиталистическое хозяйство, как единство или известную систему производительных сил и производственных отношений людей. Но, чтобы прийти к этой конечной цели, наука должна предварительно при помощи абстракции выделить в едином капиталистическом хозяйстве две различных его стороны: техническую и социально-экономическую, материально-технический процесс производства и его общественную форму, материальные производительные силы и общественные производственные отношения людей. Каждая из этих двух сторон единого процесса хозяйства является предметом особой науки» (Очерки…, стр. 10). Казалось бы, ничего. Напомним, что Рубин пишет далее: «…Хотя политическая экономия изучает производственные отношения людей, но она всегда предполагает неразрывную [# 39] связь их с материально-техническим процессом производства и имеет предпосылкой своего исследования определенное состояние и процесс развития материальных производительных сил» («Очерки…», стр. 10).

Однако А. Кон думает иначе. Приведенные нами цитаты из Рубина он сопоставляет со следующей цитатой из Амонна. Амонн пишет: «Научное мышление, как и всякое мышление, логически овладевая эмпирическим объектом, — в состоянии усматривать в нем лишь различные отдельные “стороны”, закрывая глаза на все остальные, чтобы последние не служили помехой в предпринимаемом изолированном исследовании», «из многообразия непосредственно данного в опыте выделяется элемент или ряд элементов, одинаковых и связанных между собой для определенного мышления. Будучи выделены из связи, в которой они только и могут быть даны в опыте, эти элементы становятся сами по себе предметом. Начиная с этого момента, научное мышление имеет дело не с объектом опыта, не непосредственно с данной сложной действительностью, но с целесообразно созданным им объектом познания». Сопоставляя приведенные нами цитаты из Рубина и Амонна, А. Кон приходит к выводу, что между Рубиным и Амонном нет разницы, что Рубин целиком стоит на позициях методологии «социального направления».

В своем выступлении в ИКП А. Кон говорил: «Я обвиняю Рубина в том, что он, подобно Амонну и другим представителям социально-органической мысли, строит “объект исследования”, что предметом политической экономии является для него не реальная действительность, а “целесообразно созданный мышлением объект познания”. Я обвиняю Рубина в том, что он, как и другие представители социально-органического направления, разрывает данный в действительности объект на две стороны, отрывает одну сторону от другой и таким образом разрывает связи, объединяющие эти две стороны в единство, уничтожает ту область, ту сферу, в которой только и может возникнуть противоречие между двумя сторонами противоположности. Они разрывают эти две стороны и рассматривают каждую в отдельности, упраздняя таким образом самую возможность понять противоречия, которые неизбежно возникают в развитии между производительными силами и производственными отношениями». Еще более четко сформулировал эту мысль А. Кон в своей рецензии на «Очерки», напечатанной в «Правде». «Сознается в этом Рубин или нет, — пишет А. Кон, — но фактически он различает вслед за Амонном, Шпанном и др. представителями социально-психологической школы объект познания от объекта опыта, причем объектом опыта является для него производство как единство материальных и социальных элементов, объектом же познания — “социальная сторона” этого производства. Только такое предположение объясняет нам, почему у Рубина объект исследования меняет свои свойства в зависимости от точки зрения, с которой мы его рассматриваем».

Рубин говорит о том, что при помощи абстракции выделяются различные стороны единого капиталистического хозяйства, две стороны: техническая и социальная; Амонн говорит о том, что мышление, логически овладевая предметом, — усматривает в нем, в целях исследования, лишь различные стороны. На этом аналогия прекращается. Само по себе сопоставление приведенных цитат едва ли можно считать правомерным, так как Амонн, в согласии с неокантианцами, разрывает между «объектом опыта» и «объектом познания», в то время, как у Рубина в согласии с Марксом между «объектом опыта» и «объектом познания», точнее между абстрактным и конкретным, нет принципиального различия.

Далее. Кон, как мы видели, полагает, что у Рубина предметом политической экономии является не реальная действительность, а целесообразно-созданный мышлением объект познания. Рубин говорит — политическая экономия изучает производственные отношения людей, Рубин говорит — полити[# 40]ческая экономия предполагает всегда неразрывную связь производственных отношений с производительными силами. Но ведь все это не реальная действительность, — восклицает Кон, — все это целесообразно-созданный мышлением объект познания! Таким образом, по Кону, категория производственных отношений не представляет собой «реальной действительности». Здесь мы имеем подлинную механистическую сущность воззрений этого экономиста. Абстракции не реальны, абстракции не действительны. Но оставим в стороне эти методологические тонкости, которые А. Коном обычно третируются, как схоластика. Если мы даже примем терминологию Амонна, можно ли ставить знак равенства между объектом познания Амонна и Рубина? У Амонна объект познания — социальные отношения, имеющие формальный характер, конститутивным признаком которых является внешнее регулирование, социальные отношения, не связанные с процессом производства, — Рубин же, в согласии с Марксом, говорит о производственных отношениях товарно-капиталистического общества, в понятие которых включено их взаимодействие с производственными силами. Таким образом, и у А. Кона мы встречаемся с той же интерпретацией «социального направления», которую мы имели у Бессонова, правда, с интерпретацией в окружении явно-механистической методологии.

Из приведенных цитат вытекает следующее понимание «социального направления» у А. Кона: 1) наличие у его представителей категории производительных сил, 2) наличие также категории производственных отношений, 3) объект познания «социального направления» — социальная сторона производства. Стоит ли говорить о том, что вся эта своеобразная интерпретация «социального направления» высосана А. Коном буквально из пальца. Ничего общего, ни тени сходства. Отсюда вся безнадежность попытки отождествления взглядов Амонна и Рубина. Попытка превратить Рубина в представителя социального направления, ввиду своей нелепости и бессмысленности, представляет собой явно покушение с негодными средствами.

* * *

Перейдем к анализу воззрений другого представителя «социального направления» — Петри. Если Амонн почти не знаком с Марксом, если Амонн является автором самостоятельной системы, то Петри в своей небольшой работе «Социальное содержание марксовой теории стоимости» выступает перед нами как своеобразный и оригинальный интерпретатор и критик Маркса в духе неокантианства, той философской школы, которая является методологическим арсеналом всего «социального направления». Для наших целей Петри представляет тем более значительный интерес, что Петри, подобно Рубину, является комментатором Маркса. Бессонов, выдвинувший тезис о тождестве или, по крайней мере, сходстве взглядов Рубина и представителей социального направления, имел в своем распоряжении весьма благодарный материал, — две работы: «Очерки…» и «Социальное содержание…», посвященные разработке одной и той же проблемы. Бессонов должен был бы строить свои выводы на сравнительном анализе этих работ. Однако такой способ доказательства оказался для Бессонова неприемлемым, он избрал, как мы видели, иные пути, — мимоходом брошенные не аргументированные высказывания, бездоказательные, выхваченные из общего контекста цитаты из Амонна и др., к тому же приведенные не по первоисточникам. Обратимся, однако, к Петри. Действительно ли Рубин, как это пишет Бессонов, повторяет взгляды этого экономиста?

Методу Маркса, утверждает Петри, присущ неприкрытый дуализм объяснительно-каузального способа исследования и способа исследования, направленного на смысл и понимание общественных отношений. «Основное противоречие, господствующее в системе Маркса, — говорит Петри, и делающее вообще невозможным ее целостное понимание, заключается в неестествен[# 41]ном сочетании тех мотивов мышления, которые унаследованы им от философии духа Гегеля, с материалистическими и естественно-научными устремлениями мысли, которые были навязаны Марксу скорее политическими и агитационными соображениями, нежели чистой волей к познанию. Plenge в своей книге “Marx und Gegel” показал, что весь поворот Маркса от Гегеля к коммунизму и материализму был весьма поверхностным; поэтому чуть ли не во всей теории Маркса, — и в построении его философии истории, и в монистическом характере его этики — влияние мыслей Гегеля продолжало оставаться настолько сильным, что подчеркивание основ материализма и якобы естественно-научных методов исследования следует рассматривать лишь как внешность, причем такую внешность, которая могла оказать влияние больше на терминологию и внешнюю форму, чем на действительное содержание его учения» (Стр. 20). Этот методологический дуализм, пронизывающий всю систему Маркса, присущ также и его экономической теории, в частности теории стоимости. «…В теории стоимости, — говорит Петри, — ведут борьбу, с одной стороны, естественно-научный метод, воспринятый от Рикардо как дальнейшее развитие его мыслей, метод, который сводится к причинному — в смысле естественных законов — объяснению явлений цены и стоимости, а с другой — стоящая в противоречии к Рикардо культурно-научная тенденция, которая стремится анализировать явления цены и стоимости в их социальном содержании и тем самым внести в исследование «общественную» точку зрения» (Стр. 20).

Итак, Петри противопоставляет «каузальный способ исследования» «культурно-научной тенденции». Если суммировать все высказывания Петри, разбросанные в виде отдельных замечаний по всей его книге, то со всей очевидностью вырисовывается то обстоятельство, что Петри является сторонником риккертовского деления «наук о природе» и «наук о культуре». Риккерт говорит: «…Только благодаря принципу ценности становится возможным отличить культурные процессы от явлений природы с точки зрения их научного рассмотрения. Только благодаря ему, а не из особого вида действительности, становится понятным — отличающееся от содержания общих естественных понятий (Naturbegriff) содержание индивидуальных, как мы теперь можем сказать, «культурных понятий» (Kulturbegriff) и для того, чтобы яснее выявить все своеобразие этого различия, мы вполне определенно назовем теперь исторически-индивидуализирующий метод методом отнесения к ценности, — в противоположность естествознанию, устанавливающему закономерные связи и игнорирующему культурные ценности и отнесение к ним своих объектов» (Генрих Риккерт, Науки о природе и науки о культуре, перевод С. О. Гессена, 1911 г., стр. 127). Интересно приведенную цитату из Риккерта сопоставить со следующим местом из работы Петри, где сравнивается теория Маркса с теорией предельной полезности. «Теория предельной полезности, — пишет Петри, — сводит действительность явлений обмена только к их простому существованию — и ее задача исчерпывается поэтому простым объяснением этих явлений, которые во всяком отношении мыслятся как лишенные какого-либо значения с точки зрения стоимости (wertfrei), в этом смысле эти явления обмена понимаются как явления, связанные зависимостью естественного порядка. Что касается Маркса, то он стремится воспринять те же самые явления обмена в их культурном значении, поскольку он путем отнесения к конструированной им социальной ценности стремится выявить в явлениях обмена социальное значимое и тем самым понять их в этом смысле» (Стр. 88. Курсив наш. А. Р.).

Указанное культурно-научное содержание и является, по Петри, тем новым и своеобразным, что характеризует теорию стоимости Маркса. Петри не ставит себе целью представить всю теорию стоимости Маркса, — свою задачу он сводит к анализу метода Маркса, как критического или социального. [# 42] Предпосылкой теории стоимости Петри считает определенное понятие общества у Маркса. Петри различает между «общественными отношениями производства» и «чисто-техническим процессом труда». Под «общественным отношением производства» Петри понимает «особое социальное отношение, которое возникает между людьми, участвующими в основанном на разделении труда процессе производства, благодаря реально правовому распределению технических условий процесса труда» (Стр. 28¹). Петри различает также между «общественными отношениями производства» и «правовыми отношениями». То, что Маркс называет общественными отношениями производства, — утверждает Петри, — представляет собой «фактическое право», которое развивается в границах абстрактного правового порядка. «…В буржуазном обществе, основанном на свободной конкуренции, правовые и общественные производственные отношения не совпадают; эти понятия выражают одно и то же общественное явление, но взятое в различных аспектах. В первом случае оно берется, как частный случай применения абстрактных норм, во втором как конкретное правовое отношение, как определенное установленное игрой частных интересов социальное отношение» (Стр. 33. Курсив Петри).

Однако это «особое социальное отношение» Петри понимает как идеальное отношение, а не как «реальное отношение зависимости». «…В формальном смысле, — пишет Петри, — общественные отношения производства суть отношения между людьми, которые относятся друг к другу не как объекты, а как свободные целеполагающие субъекты. Тем самым в общественных отношениях производства находят свое выражение не реально-причинные отношения вещей или людей, как объектов внешнего мира, а идеальные отношения людей, как субъектов, т. е. известное взаимное ограничение и отношение их свободных сфер деятельности по отношению друг к другу. Общественное отношение производства с формальной стороны следует мыслить по типу правового отношения, а не реального отношения зависимости» (Стр. 27). В отличие от Амонна Петри отнюдь не утверждает, что общественные отношения производства не находятся в необходимой и логической связи с процессом производства. «Техника остается последним определяющим фактором, — говорит Петри, — с развитием которой связано развитие общества и развитие общественных отношений производства, поскольку при этом речь идет о «необходимых, от воли людей не зависимых» производственных отношениях. Однако следует строго отличать самые производственные отношения, как определенные формы общественной жизни от их технической основы; как социальные категории они включают определенные правовые отношения. Но и в этом разъясненном смысле они опять-таки резко отличаются от правовых отношений в узком смысле, от тех выступающих в сознании общества и регулирующих хозяйство норм права, которые увязываются в некоторую систему права» (Стр. 34).

Петри отмежевывается таким образом от Штаммлера, выдвигая фактическое содержание правового отношения, отрицая роль права, как фактора, формирующего общества, — в то время, как для Штаммлера первичным является правовая норма. Итак, в отличие от Амонна Петри не отрицает необходимой и логической связи общественных отношений производства с хозяйственной деятельностью, в отличие от Штаммлера Петри под общественным отношением производства понимает не правовую норму, а фактическое правовое отношение. Этими двумя особенностями своего понимания «общественных отношений производства» Петри приближается к Марксу. Приведенные выше цитаты из Петри указывают, однако, на водораздел, кото[# 43]рый отделяет Петри от Маркса. Петри говорит об идеальных отношениях свободных целеполагающих субъектов, т. е. о противопоставлении человеческих личностей вообще в духе кантовского постулата о равенстве человеческих личностей как самоцелей. Взгляд Петри на производственные отношения, как на идеальные отношения, является другой стороной его понимания социального вообще. Социальный элемент, — говорит Петри, — «имеет для Маркса значение не объективного признака определенного класса предметов, но определенного методологического исходного пункта — социальной науки вообще» (Стр. 24). У Маркса же речь идет не об идеальных отношениях целеполагающих субъектов, а о производственных отношениях, как реальной форме имущественных отношений. И для Маркса действенными силами в обществе являются отдельные люди, однако это не человек вообще, а общественный человек, неотделимый элемент некоторого производящего коллектива. Как говорит Маркс, человек есть не просто животное общительное (geselliges Tier), но животное общественное (gesellschaftliches Tier), которое только в обществе и может обособляться как самостоятельная личность.

Если Амонн строит формальное определение социального не находящегося в логической и необходимой связи с процессом производства, — то с точки зрения Петри дело обстоит иначе: общественные отношения производства, являющиеся идеальными отношениями, связаны с техникой.

Ни с точкой зрения Амонна, ни с точкой зрения Петри — взгляд Рубина, в согласии с взглядом Маркса, ничего общего не имеет. По Рубину, «политическая экономия изучает производственные отношения людей, но она всегда предполагает неразрывную связь их с материально-техническим процессом производства и имеет предпосылкой своего исследования определенное состояние и процесс развития материальных производительных сил» («Очерки…», стр. 10). Амонн говорит о социальных отношениях, не находящихся в необходимой связи с процессом производства, Рубин говорит о производственных отношениях, находящихся в неразрывной связи с материально-техническим процессом производства. Петри говорит об идеальных отношениях целеполагающих субъектов, находящихся в связи с техникой, Рубин говорит об объективно-существующих, реальных производственных отношениях, находящихся во взаимодействии с производительными силами общества. Вот правильная демаркационная линия между Марксом и его комментатором Рубиным и «социальным направлением» в лице Амонна и Петри. Точка же зрения Бессонова, что как у Амонна, так и у Петри мы имеем категорию производственных отношений и что, следовательно, как вывод из этого тезиса, Рубин, — «скрытый» представитель «социального направления», — является, как явствует из всего изложенного, плодом досужей фантазии этого экономиста.

Черты резкого различия между Рубиным и Петри выступают еще с большей очевидностью, когда мы переходим к анализу их трактовок теории товарного фетишизма и теории стоимости. «…В категориях политической экономии, — говорит Петри, — Маркс видит выражение общественных отношений производства. Последние по своей формальной структуре представляются социальными отношениями людей, как субъектов права, но материально они отличаются от правовых отношений, как частных случаев применения регулирующих общество абстрактных правовых норм. Тем самым мы ухватываем тот элемент, который позволяет нам проникнуть в структуру марксова понятия стоимости, ибо понятие стоимости представляет лишь одно, — правда, важнейшее, — применение этих общих основных методологических положений» (Стр. 35—36²). Маркс стремится «извлечь скрытую под [# 44] внешними формами конкуренции форму организации человеческого труда» (стр. 52), «…основной принцип исследования экономических отношений заключается в том, чтобы уяснить себе “фактические правовые отношения”, проявляющиеся и осуществляющиеся в рамках правового сознания общества посредством игры частных интересов, т. е. уяснить себе эти возникшие в процессе обмена конкретные социальные отношения…» (Стр. 40). Понятие стоимости и является орудием анализа этих социальных отношений. «…Стремление Маркса, — говорит Петри, — сводится к тому, чтобы в понятии стоимости приобрести некую социологическую категорию, некое орудие анализа общественных отношений» (Стр. 51). Цель понятия стоимости — «анализ социальной структуры капиталистического хозяйства» (стр. 44), ибо — «общественные отношения, в которые люди вступают в процессе материального производства, скрываются за вещными отношениями в обмене конкретных потребительных стоимостей и могут быть вскрыты только путем анализа имманентных трудовых отношений» (Стр. 40). Таким образом, по Петри, меновое отношение потребительных стоимостей имеет вещный характер. Маркс, полагает Петри, в отличие от классиков, ориентируется «на меновую стоимость, вскрывая общественные отношения, скрытые под этими вещными отношениями» (Стр. 43).

Меновая стоимость, по Петри, вещная категория, конкретная меновая пропорция. Стоимость же в отличие от меновой стоимости является чисто-познавательной категорией, «в… понятии стоимости только резюмируются, — утверждает Петри, — так сказать, априорные условия, которые указывают направление для некоторой «общественной» трактовки проблемы меновой стоимости…» (стр. 50). Итак меновая стоимость имеет вещный характер. И вот Петри ставит следующий вопрос: «…Каким образом меновое отношение, которое представляется количественным отношением вещей между собой, можно представить в качестве общественного производственного отношения, отношения между людьми?» (Стр. 39). Только априорность принципа труда как меры стоимости позволяет под вещным меновым отношением вскрыть общественное производственное отношение.

Человеческий труд — источник стоимости (Стр. 27), принцип труда как меры стоимости (стр. 39), труд как принцип стоимости (стр. 40), только одно свойство товара делает возможным признать его носителем и выразителем общественных отношений, и это то его свойство, что он продукт труда, ибо как таковой мы рассматриваем товар не с точки зрения потребления, а с точки зрения производства, как овеществленную человеческую деятельность, судьба которой в ходе сложного процесса обращения является поэтому и судьбой, стоящей за ним, поглощенной им в процессе производства человеческой личности (стр. 40), труд средство общественного анализа меновой стоимости (стр. 43), труд как посредствующее звено, посредством которого идеальные отношения трудовых личностей превращаются в вещные отношения товарного мира (стр. 51) — вот гамма высказываний Петри о труде. Об идеалистической интерпретации категории стоимости, о том, как Петри понимает категорию абстрактного труда, как результат своеобразного понимания труда вообще, — об этом у нас будет речь впереди. Отметим лишь, что приведенные формулировки яснее ясного демонстрируют идеалистическую точку зрения Петри на категорию труда. Об этом говорит, однако, и сам Петри. Априорность принципа труда, как меры стоимости, по Петри, «и есть та своеобразная постановка, которая в философских построениях немецкого идеализма признается за человеком как волевым субъектом в противоположность предметной природе…» (Стр. 39). «…Учение Маркса о фетишизме экономических категорий и вытекающее из него возрождение теории трудовой стоимости имеет в конечном счете своим крёстным отцом Канта, ибо предпосылкой этого учения Маркса является учение [# 45] Канта о примате практического разума, согласно которому человек и человеческие отношения противопоставляются всей остальной природе в силу особого, совершенно отличного акцента ценности (Wertakzent). В своем экономическом применении учение Канта, опосредствованное долгим историческим процессом, в особенности же Гегелем, снова появляется на свет в том постулате Маркса, что за вещными отношениями товарного обращения должны быть вскрыты идеальные социальные отношения» (Стр. 42).

Можно ли ставить знак равенства между учением товарного фетишизма у Петри и у Рубина? Непредубежденный читатель ответит: — ничего общего, ни тени сходства. Мы уже отмечали, что Петри говорит об общественных отношениях производства, имеющих идеальный характер. Рубин — об объективно существующих производственных отношениях, находящихся во взаимодействии с производительными силами. Принципиальное отличие между теорией товарного фетишизма у Рубина и Петри заключается в том, что если у первого эта теория тесно связана с диалектикой производственных отношений и производительных сил, то у второго она построена на кантовском примате практического разума.

Как Рубин обосновывает «привилегированное» положение, которое отводится марксовой теорией стоимости труду? «Противники марксовой теории стоимости, — пишет Рубин, — особенно возражают против «привилегированного» положения, которое отводится этой теорией труду. Они приводят длинный ряд факторов и условий, изменение которых сопровождается изменением в движении цен товаров на рынке и спрашивают, на каком основании труд выделяется из этого ряда и ставится на особое место. На это приходится ответить, что в теории стоимости речь идет не о труде, как техническом факторе производства, а о трудовой деятельности людей, как основе жизни общества, и о тех социальных формах, в которых этот труд организован. Без анализа производственно-трудовых отношений общества нет политической экономии; а анализ этот показывает, что в товарном хозяйстве производственно-трудовая связь между товаропроизводителями не может выражаться иначе, как в вещной форме стоимости продуктов труда» («Очерки…», стр. 93—94³). Петри говорит о кантовском примате практического разума, Рубин говорит о трудовой деятельности людей, как основе жизни общества и о социальных формах организации труда; Петри говорит об исключительно ценностном акценте, который философский идеализм придает волящему субъекту, в противоположность материальной природе, — Рубин говорит о воздействии трудовой деятельности одних товаропроизводителей на трудовую деятельность других… Путь Петри — путь аналитический. Он исходит из меновых отношений и приходит посредством труда, как меры социальных отношений к целеполагающему субъекту, к человеческой личности. Рубин, в согласии с Марксом, берёт за исходный пункт трудовую деятельность товаропроизводителей и показывает, почему в товарном обществе она принимает форму стоимости. В этом и заключается своеобразие марксовой теории товарного фетишизма. Большой заслугой автора «Очерков…» является блестящее обоснование положения, для многих комментаторов неясное, что — «Маркс показал не только то, что под отношениями вещей скрываются производственные отношения людей, но что, обратно, в товарном хозяйстве общественные производственные отношения людей неизбежно принимают вещную форму и не могут проявляться иначе, как через посредство вещей» («Очерки…», стр. 14). Теория товарного фетишизма Петри имеет только внешнее сходство с отдельными формулировками Маркса и его комментатора Рубина, однако она у него насквозь идеалистична, ибо ее предпосылкой является идеалистическая интер[# 46]претация учения Маркса об обществе, — ибо ее предпосылкой является попытка представить материалистическую диалектику Маркса как разновидность неокантианства в духе Риккерта. Петри — метафизик-идеалист, Рубин — материалист-диалектик, — вот истинный водораздел между этими экономистами. Попытка Бессонова поставить знак равенства между концепциями Петри и Рубина, — говорит только о «своеобразном» преломлении в его сознании экономической системы Маркса, преломлении однако далеко не в духе марксизма.

В тесной связи с идеалистической интерпретацией труда вообще находится и взгляд Петри на абстрактный или на абстрактно-всеобщий труд. При интерпретации понятия всеобщего абстрактного труда нужно, — утверждает Петри, — исходить из тех целей, которым должно было служить у Марка это понятие, — а именно анализ социальной структуры капиталистического хозяйства. «Труд, поскольку он рассматривается только в его технической: роли, как создатель потребительных стоимостей, — говорит Петри, — выступает лишь в качестве одного из координированных факторов продукта труда наряду с капиталом, как орудием производства; как сила природы, он сам является только естественной силой человеческого организма. Но совсем под иным углом зрения мы рассматриваем труд и его продукт, поскольку мы его рассматриваем как субстрат общественных отношений производства, как абстрактно-всеобщий труд» (Стр. 44). Таким образом Петри различает конкретный труд и абстрактно-всеобщий труд. Петри полагает, что так как понятие абстрактно-всеобщего труда должно служить целям общественного анализа хозяйства, то оно ничего общего не имеет с теми толкованиями этого понятия, которые относятся только к натуральной стороне труда. «Труд, поскольку он принимает определенные общественные формы, не может быть понимаем как деятельность индивидуальной особи естественного вида «человека», как его физиологическая функция; в этом случае он может рассматриваться только как деятельность человека в качестве члена общества и тем самым субъекта права. Всеобщность труда — это не естественно-научное родовое понятие, заключающее в себе только общее физиологическое содержание. Наоборот, как абстрактно-всеобщий, а тем самым как общественный, труд частных индивидуумов представляется как выявление деятельности субъекта права. И подобно тому, как понятие субъекта права в своей априорной всеобщности безразлично к эмпирическим индивидуальным определениям человека, так и все индивидуальные различия конкретно-полезного труда выпадают из выведенного отсюда понятия абстрактно-всеобщего труда» (Стр. 46). О чем говорят приведенные нами цитаты? Категория абстрактного труда — отнюдь не является теоретическим выражением объективных процессов, происходящих в исторически определенной социальной среде. Абстрактный труд, по Петри, чисто-мыслительное образование, чисто-мыслительная категория, которой в реальной жизни ничто не соответствует. Петри различает конкретный труд и абстрактный труд, он правильно подчеркивает некоторые черты, отличающие этот вид труда; конкретный труд связан с материально-техническим процессом производства, абстрактный труд с социальной формой хозяйства. Но в то время, как у Маркса речь идет о едином труде, причем конкретный труд и абстрактный труд являются различными определениями этого единого труда, если у Маркса абстрактный труд выступает, как результат уравнения различных видов конкретного труда и без конкретного, как и физиологического, труда он не мыслим, — у Петри абстрактный труд живет самостоятельной жизнью, оторванный от конкретного и физиологического труда, вне всякой с ним связи. У Маркса абстрактный труд результат уравнения различных видов конкретного труда, — у Петри абстрактный труд — формальное, абстрактное равенство человеческих личностей. У Маркса категория абстракт[# 47]ного труда, как и все категории, объективна, — теоретическое выражение процессов, разыгрывающихся на определенной ступени развития материальных производительных сил, — у Петри абстрактный труд является только мыслительной категорией, конструкцией мыслящего субъекта, желающего осознать социальный смысл хозяйственных явлений.

У Рубина, в согласии с Марксом, абстрактный труд является одной из сторон единого труда, который представляет собой единство различных определений, как общественный или абстрактный труд и как материально-технический или конкретный труд. «Маркс, — пишет Рубин, — начинает свое исследование с товара, в котором отличает две стороны: материально-техническую и социальную (т. е. потребительную стоимость и стоимость). Эти же две стороны различает он в труде, содержащемся в товаре. Конкретный и абстрактный труд представляют собой лишь две стороны (материально-техническую и общественную) одного и того же труда, содержащегося в товаре. Общественная сторона этого труда, образующая стоимость и находящая свое выражение в стоимости, и есть абстрактный труд» («Очерки…», стр. 158).

Для Рубина, в согласии с Марксом и в отличие от Петри, — абстрактный труд есть объективная категория. «В марксовой теории стоимости, — говорит Рубин, — превращение конкретного труда в абстрактный не есть мыслительный акт абстрагирования, в целях нахождения общей единицы измерения: это превращение есть жизненное общественное явление. Теоретическим выражением этого общественного явления, — а именно социального уравнения разных видов труда, а не физиологического равенства, — служит категория абстрактного труда» («Очерки…», стр. 160). Рубин, в отличие от Петри, не отрывает абстрактный труд от конкретного труда, абстрактный труд представляет собой уравнение различных видов конкретного труда, затраченных в недрах народного хозяйства. «Абстрактный труд выражает не физиологическое равенство разных видов труда, но социальное уравнение разных видов труда, происходящее в специфической форме уравнения продуктов труда» (Стр. 83⁴). Количество абстрактного труда определяется, по Рубину, количеством действительно затраченного в процессе материального производства конкретного труда. «…Движущий толчок к изменению всей системы стоимостей, — говорит Рубин, — исходит из материально-технического процесса производства. Развитие производительности труда, изменяя количество абстрактного труда, необходимого для производства, вызывает изменения стоимости продуктов труда, а изменения стоимости последних в свою очередь воздействуют на распределение общественного труда между различными отраслями производства» («Очерки…», стр. 78). Таковы действительные взгляды Рубина на проблему абстрактного труда. Что общего у Рубина с Петри? И Рубин и Петри говорят об абстрактном труде, как о социологической категории, — в этом сходство, и только исключительно в этом. Дальше начинаются резкие, кардинальные расхождения. Для Рубина абстрактный труд объективная категория, для Петри — абстрактный труд чисто-мыслительное образование; у Рубина — абстрактный труд общественная связь между отдельными товаропроизводителями, у Петри абстрактный труд формальное абстрактное равенство целеполагающих субъектов; у Рубина абстрактный труд с одной стороны находится в зависимости от производительности труда, от материально-технического процесса производства, с другой стороны через стоимость воздействует на распределение труда, — у Петри абстрактный труд ни в какой связи с материально-техническим процессом производства не находится. И в этом решающем пункте, — [# 48] по вопросу об абстрактном труде, — непредубежденный читатель откажется от какой бы то аналогии Рубина с Петри. А между тем по вопросу об абстрактном труде «критики» Рубина особенно изощрялись в нападках на «отрыв от материального производства», в разговорах о «пустой форме» и т. д.

Венцом концепции Петри является его разграничение между «идеей» стоимости и «законом» стоимости, к анализу которого мы и переходим. С точки зрения Петри стоимость есть исключительно качественная категория. В понятии стоимости, как мы уже видели, Петри видит лишь теоретический принцип отнесения к ценности. «Если Маркс, — говорит Петри, — обозначает товары, рассматриваемые исключительно в качестве продуктов абстрактно-всеобщего труда «стоимостями», то в этом понятии «стоимости» только резюмируются, так сказать, априорные условия, которые указывают направление для некоторой «общественной» трактовки проблемы меновой стоимости, причем здесь еще не говорится о том количественном отношении, в котором «стоимости» обмениваются друг на друга в той или иной конкретной общественной организации» (Стр. 50).

Реальное распределение доходов, — утверждает Петри, — может объяснить только конкуренция. Причину изменения цен, распределение стоимости, — по Петри, — следует искать в мотивах хозяйствующих субъектов, — отнюдь не в стоимости. «Понимая все… формы дохода как количественно определенные «стоимостные составные части», Маркс стремится под внешним разнообразием форм их проявления и различием оснований, которые объясняют их возникновение и их высоту, установить их качественную однородность, как общественных отношений, понять их скрытое под формой цены социальное содержание — определенную историческую форму организации общественного труда. При этом он оставляет совершенно вне поля своего зрения каузальный механизм конкуренции, который осуществляет все это распределение путем процессов ценообразования; Маркс стремится понять этот результат действующих в конкуренции сил в его социальной сущности» (Стр. 53—54).

В другом месте Петри говорит, что Маркс, строя категорию прибавочной стоимости для познания внутренней связи капиталистического производства, — вовсе не стремится к причинному познанию глубинных двигательных сил, приводящих в движение внешнее колесо капиталистической конкуренции, Маркс пытался анализировать конечные результаты капиталистической конкуренции в их социальном содержании. Так интерпретирует Петри рациональную сторону учения Маркса. Однако, как мы уже видели, Петри полагает, что система Маркса дуалистична, что она сочетает в себе две принципиально противоречивых методологических установки, — причинный каузальный метод Рикардо и критический культурно-научный метод немецкого идеализма. Это смешение проявляется в том обстоятельстве, что у Маркса, наряду с положением, что труд есть показатель меновых отношений, выступает также и другая мысль, что труд есть причина уровня цен. Здесь уже выступает нерациональная схема распределения общественной стоимости. Налицо, полагает Петри, в высшей степени проблематичная экономическая метафизика. В этом понимании схемы распределения «стоимость содержит в себе самой принцип своего движения и распределения…, она, будучи своего рода «автоматическим субъектом», обуславливает путем какого-то мистического сверхиндивидуального причинного ряда, протекающего вне сознания отдельных агентов производства, такую форму общественных отношений, по отношению к которой явления конкуренции обладают лишь мнимой независимостью… Общественная причинная обусловленность конкуренции, от которой зависит воля отдельного индивидуума, превращается в надобщественную метафизическую необходимость, от которой зависит конкуренция» (Стр. 68). И с этой точки зрения, полагает Петри [# 49] в отличие от других критиков Маркса, I том «Капитала» противоречит III тому.

«В III томе, — говорит Петри, — Маркс стремится дать ответ на вопрос, в каких пропорциях распределяется «совокупная стоимость» между различными классами под определяющим влиянием капиталистической конкуренции и какие общественные отношения складываются в силу этого, помимо сознания отдельных индивидуумов, в качестве результата частных стремлений капиталистов. Он исследует процесс ценообразования в условиях капиталистической конкуренции в их социальном содержании» (Стр. 77⁵). Таким образом, по Петри, в I томе «Капитала» Маркс приближает, конечно, ошибочно «идею стоимости» к «закону стоимости»… в III же томе «Капитала» «закон стоимости» уничтожается, «идея стоимости» же выступает во всей своей всепобеждающей силе.

«Закон стоимости» (Wertgesetz) в системе Маркса, — говорит Петри, — в конечном счете целиком уничтожается, ибо в обмене между капиталом и трудом он господствует только благодаря искусственной конструкции, но зато «идея» (принцип) стоимости (Wertbetrachtung) остается последовательно проведенной» (Стр. 70). Крушение «закона стоимости» есть в то же время высший триумф «идеи стоимости», которая только в III томе и раскрывается во всей своей чистоте.

Таков взгляд Петри на категорию стоимости. Не нужно быть особенно искушенным в тонкостях марксистской теории стоимости, чтобы понять, что попытка Бессонова интерпретировать Рубина «под Петри», мягко говоря, не основательна. Для Петри стоимость категория чисто — познавательная. Петри останавливается только на качественной стороне стоимости, отрывая ее от количественной. Мы видели, как Петри устанавливает необходимую пропасть между стоимостью и меновой стоимостью, мы видели, как Петри уничтожает действие закона стоимости, как закона, регулирующего распределение труда в товарно-капиталистическом обществе. Для Петри существует только «идея стоимости», фикция, пустая форма мышления целеполагающего субъекта, желающего осмыслить мир хозяйственных явлений. В своей работе «Очерки…» Рубин дал синтез тех взглядов на категорию стоимости, которая была обычна в марксистской литературе. Обычно, и это была наиболее популярная форма трактовки этой категории, подчеркивалась количественная сторона проблемы стоимости, изменение величины стоимости определялось в зависимости от увеличения или уменьшения производительной силы труда, — таким образом стоимость определялась как выражение производительной силы труда. Более совершенной формой трактовки категории стоимости является взгляд на стоимость, как на регулятор распределения труда. Здесь мы уже имеем идею совокупного общественного труда, распределенного между различными отраслями производства. Третье определение стоимости примыкало к теории товарного фетишизма, стоимость определялась как вещное выражение производственных отношений людей. Рубин в своих «Очерках…» дал синтез качественного изучения стоимости с количественным, социальной формы стоимости с техническим материальным процессом развития производительности труда. Этот синтез нашел свое выражение в формуле: производительность труда — абстрактный труд — стоимость — распределение труда. Движущей силой этой системы механизмов является материально-технический процесс производства, который через посредство социальной формы стоимости приводит к определенному распределению труда между различными сферами производства.

Теория стоимости, — говорит Рубин, — «ставит себе целью открыть под закономерностью приравнивания вещей законы равновесия труда» (Стр. 79). [# 50] «Марксова теория стоимости, — читаем мы в другом месте, — изучает явление стоимости с качественной и количественной стороны. Теория стоимости построена на двух основных устоях: 1) на учении о форме стоимости, как вещном выражении абстрактного труда, который в свою очередь предполагает наличие общественных производственных отношений между автономными товаропроизводителями и 2) на учении о распределении общественного труда и о зависимости величины стоимости от количества абстрактного труда, которое в свою очередь зависит от развития производительности труда. Это две стороны одного и того же процесса: теория стоимости изучает социальную форму стоимости, в которой проявляется процесс распределения труда в товарно-капиталистическом хозяйстве» («Очерки…», стр. 85). Таким образом по Рубину стоимость есть: 1) общественное отношение людей, 2) принявшее вещную форму и 3) связанное с процессом производства. Разница между Рубиным и Петри очевидна. Для Рубина стоимость категория объективная, для Петри стоимость категория чисто-мыслительная. Для Рубина стоимость представляет собой единство качественной и количественной стороны, качественной, связанной с теорией товарного фетишизма, количественной, связанной с процессом материального производства; для Петри существует только качественная сторона стоимости, непроходимый разрыв между качественной и количественной ее стороной, причем эту качественную сторону он трактует идеалистически, ибо теория товарного фетишизма у Петри построена на кантовском примате практического разума. Таков действительный водораздел между Петри и Рубиным. Вопреки точке зрения Бессонова, утверждающего, как мы видели, у представителей социального направления наличие категории производственных отношений, наличие теории товарного фетишизма, вопреки мнению Бессонова, утверждающего, что Рубин трактует эти категории в духе «социального направления» — беспристрастный, сравнительный анализ крупнейших представителей «социального направления» — и концепции Рубина, однако, обнаруживает с полной очевидностью, что «социальная школа» играла у Бессонова роль «дымовой завесы» для более успешной борьбы против «выхолащивания марксизма». Бессонов «социального направления» не знает, приговор Бессонова, что Рубин «скрытый» представитель «социального направления», — бессодержательная, пустая демагогическая фраза — вот к какому совершенно ясному и очевидному выводу приводит как анализ высказываний Бессонова, так и сравнительный анализ взглядов Амонна и Петри с концепцией Рубина.

* * *

Утверждение Бессонова, что Рубин является «скрытым» представителем «социального направления» является тем более нелепым, что в книге «Современные экономисты на Западе» Рубиным была дана развернутая методологическая критика этой школы в лице ее крупнейших представителе Штольцмана, Амонна и Петри, — критика, впервые исходившая из марксистского лагеря. Иначе оценивает указанную книгу Рубина Бессонов. В «Современных экономистах…» Рубин, утверждает Бессонов, в целях придания возможно больше авторитета представителям «социального направления» не останавливается даже перед тем, чтобы превратить Маркса в представителя «социального» направления, в родоначальника «социологического метода». И на этой ступени своего «анализа» Бессонов применяет свой излюбленный прием, — недоцитирование, сопоставление случайно выхваченных из общего контекста цитат. Мы позволим себе привести несколько выдержек из стати Бессонова, где в концентрированной форме даны высказывания Бессонова в интересующему нас вопросу. «В своей книге об экономистах Запада, Рубин [# 51] видит “крупнейшую” (93⁶) “огромную и бесспорную заслугу Штольцмана” (109) в том, что он “резко критикует как натуралистический объективизм классиков и вульгарных экономистов (для Рубина, как видно, нет различий между классиками и вульгарными экономистами. С. Б.), так и натуралистический субъективизм австрийцев… В особую заслугу Штольцмана следует поставить его настойчивые напоминания о том, что ни одно экономическое явление не может быть изучаемо вне определенного социального регулирования” (109). Совершенно очевидно, — продолжает Бессонов, — что при такой оценке Штольцмана Маркс, по Рубину оказывается одним из главных идейных источников, питавших мысль Штольцмана» (94), Штольцман оказывается “близко подходит к Марксу” (109), его формулировки, определения “подчас особенно с внешней стороны (значит также и с внутренней?! С. Б.) совершенно совпадают с точкой зрения Маркса” (109). “Штольцман в своих исходных методологических принципах действительно близко подходит преимущественно с формальной стороны (значит, также и по существу?! С. Б.) к той постановке теоретических проблем, которая дана Марксом“» (110) («Проблемы экономики» № 2, стр. 84).

Маркс — идейный источник Штольцмана, исходные методологические принципы Штольцмана близки к марксистским, формулировки Штольцмана напоминают соответствующие формулировки Маркса, — к этому сводится, по Бессонову, точка зрения Рубина на Штольцмана. Однако чтение соответствующих глав «Современных экономистов на Западе» со всей очевидностью обнажает вздорность утверждений Бессонова. Рубин указывает на три идейных источника, питавшие мысль Штольцмана. «В лице Маркса и Родбертуса, — пишет Рубин, — мы нашли один из главных идейных источников, питавших мысль Штольцмана. Вторым идейным источником, оказавшим на него не менее сильное влияние, мы должны признать идеалистическую кантовскую философию. Наконец, не лишено вероятия, что третий ряд влияний, наложивших свою печать на систему Штольцмана, исходил от этического направления экономической мысли, господствовавшего в Германии во второй половине XIX столетия» (Стр. 94⁷). По Бессонову, Рубин считает Маркса важнейшим идейным источником концепции Штольцмана, — на самом же деле Рубин указывает на три рода влияния: 1) Маркс и Родбертус, 2) кантовская философия, 3) этическое направление экономической мысли, — причем первые два Рубин считает одинаковыми по силе. Рубин действительно ставит в заслугу Штольцману то обстоятельство, что последний указывает на невозможность изучения экономического явления вне определенного социального регулирования. Исходя из общего методологического принципа, — различения между «материей» хозяйства, подчиненной действию натуральных категорий и «социальным регулированием», сферой социальных категорий, — Штольцман, указывает Рубин, в исследовании целого ряда хозяйственных явлений становится на формально правильную точку зрения. Однако Рубин с большой силой подчеркивает различие между Марксом и Штольцманом. Штольцман привносит в понятие «социального регулирования» этико-юридический и теологический моменты. Социальное регулирование, по Штольцману, представляет собой практическую реализацию этических сил. «И Маркс и Штольцман, — пишет Рубин, — призывают нас к изучению «социальной формы» хозяйства, но для первого эта форма хозяйства является результатом внутреннего развития общественного материального процесса производства, [# 52] для последнего — силою, привнесенною извне, из мира телеологии для целесообразного регулирования слепой материи технического процесса. У Маркса понятие «производственных отношений» является связующим звеном между развитием производительных сил, с одной стороны, и правовыми и идеологическими явлениями — с другой. У Штольцмана понятие «социального регулирования» находится на стыке двух миров: сферы телеологии и сферы каузальности (Рубин, «Современные…», стр. 115—116. Курсив наш). Подводя итоги своего анализа социально-органического метода Штольцмана, Рубин говорит: «Отождествлением натурального с каузальным и социального с телеологическим Штольцман стал на путь, который уводит далеко не только от марксизма, но и от всякого строго-научного, причинного исследования явлений общественной жизни» (Рубин, «Современные…», стр. 116. Курсив наш. А. Р.).

Целую главу очерка о Штольцмане Рубин посвящает антикритике Штольцмана, как критика Маркса, где по целому ряду основных вопросов политической экономии им проводится четкий водораздел между этими экономистами. Интересно одно из следующих итоговых замечаний Рубина по разбору критических возражений Штольцмана: «Даже наиболее прогрессивные течения буржуазной экономической мысли не сумели подняться до уровня научных перспектив, открываемых учением Маркса. Не являются в этом отношении исключением и те новые ростки социологического направления в политической экономии, которые появились недавно отчасти под непосредственным влиянием Маркса (Штольцман, Петри), отчасти независимо от него (Амонн)» (Рубин, «Современные…», стр. 168).

Как видит читатель, Рубин далеко не отождествляет Штольцмана с Марксом. На языке же Бессонова это означает, — придать авторитет «социальному направлению», превратить Маркса в представителя социального направления». Изумительная аберрация мысли!

«…Лестно Рубин, — говорит Бессонов, — отзывается о другом своем учителе — Амонне. В своей книге об экономистах Запада Рубин пишет: “Амонн справедливо ополчается против господствующей у буржуазных экономистов (как будто бы сам Амонн пролетарский экономист! С. Б.) склонности превращать политическую экономию в науку об отношениях человека к вещам… Следует воздать должное Амонну, который приходит к правильному (?!) положению, что политическая экономия есть наука о социальных отношениях людей” (175—176). “Именно поэтому Рубин относит Амонна в ряды наиболее ярких и лучших представителей социального метода в новейшей экономической литературе” (172 и 188). Именно поэтому книга Амонна кажется Рубину “образцовым методологическим исследованием” (172), а рассуждения Амонна представляются “образцовыми по своей ясности и методологической правильности” (175). Если Рубин не объявляет Амонна лучшим в этом отношении учеником Маркса (как он это сделал со Штольцманом), то только потому, что, к сожалению, Амонн совсем не читал Маркса, чем, кажется, немало гордился» («Проб. эк.» № 2, стр. 84—85).

Полемические приемы Бессонова утомительно однообразны и скучны. Вы хотите доказательства, что Рубин превращает Маркса в представителя «социального направления», вы хотите доказательства, что Рубин стремится придать возможно больше авторитета представителям «социального направления», что Рубин, драпирующийся в тогу ортодоксального марксизма, по существу является скрытым представителем социального направления, — да ведь это же очевидно, для этого достаточно две случайно выхваченные фразы из работ Рубина соединить запятой. Рассуждения Амонна образцовы [# 53] по своей методологической правильности, Амонн лучший представитель социального метода, родоначальником которого является Маркс, — вот как интерпретирует Бессонов точку зрения Рубина на Амонна. Обратимся однако к самому тексту книги. Политическая экономия наука социальная, она имеет своим «объектом познания» социальные отношения, а не хозяйство вообще, политическая экономия изучает не то, что обще всякому хозяйствованию, а определенную особую социальную форму и структуру хозяйственного, — вот в каких предварительных чертах рисует Рубин общий ход рассуждений Амонна. «Изложенные до сих пор рассуждения Амонна, — говорит Рубин, — должны быть признаны образцовыми по своей ясности и методологической правильности. Амонн справедливо ополчается против господствующей у буржуазных экономистов склонности превращать политическую экономию в науку об отношениях человека к вещам, — отношениях, рассматриваемых либо со стороны субъекта (индивида), либо со стороны объекта (вещи)» (Рубин, «Современные… », стр. 175. Курсив наш. А. Р.). «Следует воздать должное, — продолжает Рубин, — Амонну, который приходит к правильному положению, что политическая экономия есть наука о социальных отношениях людей. Но если мы продолжим анализ дальше и поставим вопрос: какие именно социальные отношения людей изучаются политической экономией. — то найдем у Амонна ряд серьезнейших ошибок и пробелов. Все эти ошибки и пробелы имеют своим источником коренную ошибку, которую делает автор, разрывая всякую связь между социальными отношениями людей и материальным процессом производства» (Рубин, «Современные…», стр. 176).

Рубин далее конкретизирует это свое положение о наличии у Амонна резкого отзыва социальных отношений людей от общественного процесса материального производства. Амонн, как мы видели, утверждает, что политическая экономия изучает характеризуемые определенными формальными признаками социальные отношения, не находящиеся в необходимой и логической связи с процессом материального производства. Рубин критикует эту точку зрения, считает ее неправильной. «Политическая экономия, — говорит Рубин, — изучает определенную социальную форму хозяйства, но не следует забывать, что речь идет именно о социальной форме хозяйства, тесно связанной с материальным содержанием общественного процесса производства и изменяющейся в зависимости от изменения условий и потребностей последнего. Избрать предметом своего изучения социальные отношения людей независимо от связи их с процессом производства (как это делает Амонн. А. Р.) — значит, во-первых, превратить политическую экономию из науки об экономических явлениях в науку о чисто-формальных особенностях общественной связи людей и, во-вторых, отрезать себе путь далее к правильному пониманию возникновения и развития этих чисто-формальных признаков человеческого общения. Иначе говоря, это значит не дать никакой экономии и дать чисто-формальную и даже в этой области неудовлетворительную социологию» (Рубин, «Современные экономисты…», стр. 187. Курсив наш. А. Р.). Рубин говорит о методологической правильности рассуждений Амонна на известной ступени его анализа, — Бессонов интерпретирует точку зрения Рубина в смысле методологической правильности всех вообще рассуждений этого экономиста; Рубин указывает на коренные ошибки Амонна, Бессонов это скрывает от читателя, об этом «скромно» умалчивает. Таковы те приемы «научной диалектики», которыми Бессонов «доказывает» приверженность Рубина к «социальному направлению».

[# 54] Абсурдность утверждений Бессонова, что Рубин сближает Маркса с «социальным направлением», выступает также с большой наглядностью в тех страницах очерка Рубина о Петри, которые посвящены общей характеристике метода «социального направления». Рубин отмечает плодотворность той жестокой критики, которой представители «социального направления» подвергли австрийскую школу, с которой связывался ренессанс буржуазной науки, перестройка всего здания экономической теории на новом, обновленном фундаменте и которая, однако, оказалась беспомощной перед лицом фактов реальных экономических явлений современности. Однако, утверждает Рубин, у современных буржуазных экономистов социологический метод принимает бесплодную для научного исследования форму, так как он выступает в тесном союзе с важнейшим направлением современной идеалистической философии, с неокантианством.

В результате своего анализа концепции Петри, Рубин пишет: «Основные ошибки Петри являются не только индивидуальными его ошибками, но в известной мере общи ему с другими экономистами, соединяющими “социальный” метод исследования с философским идеализмом. При всем отличии в построениях Штольцмана и Петри, в них можно отметить некоторые черты сходства. Оба признают плодотворность «социального» метода Маркса, который увидел в экономических категориях выражение социальных, производственных отношений людей. Но эти отношения понимаются Штольцманом и Петри в идеалистическом смысле. Оба они разрывают тесную связь, существующую между производственными отношениями людей и развитием материальных производительных сил; отсюда вытекает разрыв между движением стоимостей вещей и ростом производительности труда… Поскольку производственные отношения мыслятся как “идеальные” отношения, конструированные субъектом познания в соответствии с его гносеологическими заданиями (у Петри) или конституированные обществом в соответствии с его этическими заданиями (у Штольцмана) социальный метод исследования превращается в телеологический и противопоставляется каузальному методу» (Рубин, «Современные..», стр. 230—231. Курсив наш. А. Р.). Рубин говорит об идеалистическом понимании представителями «социального направления» категории производственных отношений, точнее: об отсутствии у них этой социологической категории, Бессонов утверждает наличие у этой буржуазной школы политической экономии категории производственных отношений; Рубин говорит, что представителями «социального направления» противопоставляется телеологический метод каузальному, — Бессонов утверждает, что Рубин отождествляет метод Маркса с «социологическим» методом Амонна, Штольцмана и Петри. В качестве последнего, исключительного по силе своего логического обоснования аргумента, что Рубин — представитель «социального направления», является следующее изумительное в своем роде утверждение Бессонова: «Кстати сказать, абсолютно непонятно, что означает излюбленное Рубиным словечко: «социологическое». Социологи бывают разные. Социологическое, например, учение Амонна как небо от земли отличается от социологического учения Маркса. Употребляя общий термин, Рубин искусственно (и нарочито) затушевывает принципиальное различие между марксистской и буржуазной социологией» («Проб. эк.» № 1). Бессонов анализ по существу подменяет чисто-терминологическим спором. Можно, конечно, спорить о правильности того или иного термина, но ведь это не затрагивает существа обсуждаемой проблемы. Отметим, однако, что, например, Ленин говорил о социологическом методе Маркса. В своей работе [# 55] «Экономическое содержание народничества» Ленин следующее писал о народниках : «Бесспорно и то, что игнорирование социологического метода Маркса и его постановки вопроса, касающихся непосредственных производителей, равносильно для тех русских людей, кто хочет представлять интересы этих непосредственных производителей, с полным отчуждением от западной “цивилизации”» (Ленин, Собр. соч., т. 1, стр. 278, изд. 2-е). И на этой ступени своего «анализа» наш бесстрашный борец против «выхолащивания марксизма» полез в воду, не спросясь броду…

Детальный анализ высказываний Бессонова приводит нас к выводу, что все обвинения его, направленные против Рубина, в приверженности к «социальной» школе являются не только необоснованными, но в них нет даже тени доказательства. Более того, та интерпретация взглядов социального направления, которую дал Бессонов, ничего общего не имеет с действительным содержанием этой школы.

Примечания

---

1. Курсив Петри. ↩

2. Курсив наш. А. Р. ↩

3. Курсив наш. А. Р. ↩

4. Курсив Рубина. ↩

5. Курсив Петри. ↩

6. Цифры указывают страницы книги Рубина «Современные экономисты на Западе». ↩

7. Курсив наш. А. Р. ↩