Петров. С «исправленным» Марксом против коммунизма

Журнал «Большевик», 1924, №5—6, с. 89—101

(По поводу второго издания книги: А. Богданов и И. Степанов. «Курс политической экономии». Том II. Выпуск 4‑й. «Общая теория капитализма. Коллективистический строй». Издание 2‑ое, переработанное и дополненное. Госиздат. 1924. Стр. 360. Тираж 10 000 экз.).

До сих пор у нас как-то мало обращалось внимания на то, что экономическая теория А. Богданова резко отличается в целом ряде кардинальнейших пунктов от общепризнанных марксистских положений, что в лице А. Богданова мы имеем представителя совершенно иной системы взглядов, чем ортодоксальный марксизм. Отношение к работам А. Богданова скорее создалось как раз обратное: они печатаются за советский счет, распространяются в громадном количестве экземпляров, рекомендуются в партшколах и вузах, как учебники, и т. д.

Какова причина столь печального недоразумения, — трудно сказать. Вернее всего — много причин: и отсутствие на русском языке более разработанного руководства по политической экономии; и сотрудничество с А. Богдановым в его экономических работах коммунистов И. И. Степанова и Ш. М. Дволайцкого; и несомненный талант Богданова в изложении предмета, и мн. др. Во всяком случае учебники по политической экономии А. Богданова до настоящего времени у нас фактически «вне конкуренции» и являются наиболее ходовыми, наиболее распространенными. Кто не знает «Курса политической экономии», или «Краткого курса экономической науки», или «Начального курса политической экономии», или «Введения»? А между тем, целый ряд основных положений, на которых построены эти работы, абсолютно неприемлемы для ортодоксального марксиста; не менее неприемлемы, чем философские взгляды Богданова, — на которые так обрушился в свое время тов. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме».

Хотя в предисловии к первому изданию «Курса политической экономии», помеченном 1918 годом, заявлялось: «Выпуск этот написан А. Богдановым; редактирован, конечно, обоими авторами»; второе издание как переработано, так и редактировано, по-видимому, одним А. Богдановым. Об этом можно судить на основании предисловия к настоящему изданию, в котором А. Богданов всюду говорит только от своего лица. Об этом в еще большей степени, можно судить на основании целого ряда «поправок» и «дополнений», внесенных во второе издание: антикоммунистический и ревизионистский их характер слишком определенен, чтобы авторство работы могло быть приписано коммунисту. Надо думать, что находящаяся на обложке марка «А. Богданов и И. Степанов» на данное издание перешла с предыдущего просто в силу инерции, так же, как и сама книжка в переделанном виде продолжает носить прежнее заглавие, считаясь, как ранее, 4‑м выпуском II тома «Курса»¹.

Может быть, появление в свет «переработанного» и «дополненного» «Курса политической экономии», в котором Богданов-экономист встает перед нами, так сказать, в «сконцентрированном» виде, заставит отнестись к нему иначе, чем у нас обычно относились к распространенному и пользующемуся слишком благосклонным вниманием первому изданию. Сколь бы ни были «покладисты» коммунисты, но должен же быть, наконец, предел их «терпимости», должны же они когда-нибудь заявить протест против беспардонного опошления и упрощения экономического учения Маркса! Должны же они, наконец, увидеть, что богдановская «обработка» Маркса годится только для нападения на его дело — на коммунизм!

Если до сих пор богдановский ревизионизм как будто не выходил из рамок «теории», то ныне он призывается служить «практике». Система «поправок к Марксу» и «новых толкований» рано или поздно обнаруживает себя как враждебная пролетариату идеология. Но если она вначале, когда не выходит за рамки «теоретических» вопросов, не всем еще представляется в своем истинном виде, будучи замаскирована грудой, якобы, научных доводов, то при своем «развитии» вынуждена договорить все до конца, поставить все точки над «и». Извращение методов Маркса начинает приносить достойные плоды.

Если до сих пор не все еще марксисты давали себе отчет, что в лице А. Богданова мы имеем дело с кардинальным извращением Маркса; если до сих пор Богданов-экономист, вместо надлежащей критики встречал с нашей стороны отношение какого-то безразличия и безучастия, то теперь эти времена прошли. Появление второго, «переработанного» издания «Курса» обязывает нас так или иначе реагировать на него.

Гвоздем книги, безусловно, можно считать вновь введенную главу «Военно-Экономические формации», — главу, предназначенную А. Богдановым для экономического «объяснения» (вернее, «разоблачения») системы коммунизма, как она выявилась после Октябрьской революции у нас, в Советской России. Эта глава целиком политическая, хотя и преподнесена под экономическим соусом. Очень тонко, с чисто меньшевистской вкрадчивостью, А. Богданов проводит свой «анализ» нашей борьбы за социализм, не все договаривает до конца, но, во всяком случае, действует достаточно «толково», чтобы у неискушенного читателя — студента, губпартшкольца и т. д. создать чисто нэповское представление о коммунизме.

На первый взгляд может показаться неожиданным этот выпад против коммунизма, даже для тех товарищей, которые знают, какую антисоветскую позицию А. Богданов занял после Октября. Наша публика, в особенности учащаяся молодежь, слишком привыкла считать его экономические работы 100%‑ым марксизмом. Однако, в том-то и дело, что в экономической теории не менее, чем в философии, Богданов уже давно подверг Маркса «пересмотру» снизу доверху, в первую очередь «пересмотрев» его метод.

Занятые по горло разрешением животрепещущих практических задач, мы просмотрели разлагающее влияние богдановской «методологии», и уже теперь можем заметить кое — какие отрыжки «богдановщины» в новейших проектах программ политической экономии. Нам некогда было заняться критикой этого quasi-марксизма и выровнять по отноношению к нему свою собственную линию. Но теперь мы не только должны, но вынуждены этим заняться.

Работа критики облегчается тем, что в новом издании мы находим специальное «Методологическое введение», где расхождение Богданова с марксизмом представлено в наиболее отчетливой форме. Внешне глава посвящена вопросу о том, является ли теоретическая экономия наукой специально для капитализма, излишней для других общественных формаций, или она нужна и для них. По существу же она трактует вопрос о содержании Марксовой методологии.

Присмотримся в первую очередь к этой «методологической» главе.

* * *

В главе о «Месте теории капитализма в экономической науке» А. Богданов утверждает, что неправильно считать политическую экономию только теорией менового общества или теорией капитализма: этот этап (капитализм) должен быть изучаем лишь «с гораздо большей обстоятельностью, чем другие» (стр. 19), но и только. В общем же и целом, политическая экономия, по мнению Богданова, всецело растворяется в «экономической науке». «Для нас, — говорит он, — теория капитализма представляет лишь аналитический момент в одном из этапов единой экономической науки» (стр. 19).

Для вящей убедительности своего похода против политической экономии, А. Богданов пытается привлечь на свою сторону самого Маркса.

«Маркс первоначально, кажется, даже не хотел сохранять за новой наукой старое обозначение. Он назвал свою работу «Капитал» критикой политической экономии, без всякого пояснения; а при ниспровергающем характере его критики это всего скорее можно понять в смысле отрицания политической экономии вообще, как науки буржуазной, которая одна до Маркса носила это имя. Но старый термин удержался, его применяют и к новой науке, несмотря на его исторические, и даже собственно филологические недостатки: ведь, не о «политике» в теперешнем значении этого слова идет в ней дело. А вместе со старым термином удерживаются и некоторые старые недоразумения.

Одно из них для нас в данный момент особенно важно; оно относится к определению самого предмета политической экономии: многие марксисты (Гильфердинг, Бухарин и др.) понимают ее именно как теорию капитализма, или, общее, товарного хозяйства, но и только его» (стр. 9 — 10).

Прежде всего необходимо разобраться, какое «методологическое» значение имеет этот поход А. Богданова против политической экономии, как теории капитализма? Только ли здесь вопрос о названии, об его исторических и филологических недостатках, или что-то большее?

Из подчеркнутых мест в только что приведенной цитате видно, что вопрос идет об «определении самого предмета политической экономии». Должна ли теоретическая экономия иметь предметом своего исследования то своеобразие проблем, которые впервые возникают лишь в товарно-капиталистическом обществе, или нам нужна только «экономическая наука», изучающая общие законы экономического развития общества? Уже отсюда явствует, что А. Богданов клонит в сторону подмены предмета марксистской политической экономии.

Значит, не столь уж невинным должен нам представляться богдановский поход против теории капитализма: он означает, по существу, подстановку для теоретической экономии иных задач, чем какие поставил Маркс. А это не может не означать еще большего расхождения в вопросе о методе исследования.

Конечно, мы не собираемся сказать, что А. Богданов уделяет капитализму недостаточно внимания. — Если говорить о количественной стороне, то, скорее, надо признать обратное; ведь, рассматриваемая работа даже носит заглавие «Общая теория капитализма». Вопрос заключается в другом: не выбрасывается ли вместе с политической экономией, как теорией только менового общества, тот особенный метод, которым Маркс исследовал законы этого общества? Посмотрим, как у А. Богданова обстоит дело с Марксовым методом исследования.

Увы! — он оказывается «видоизмененным» до неузнаваемости. Ведь, А. Богданов считает, что

«теория капитализма представляет лишь аналитический момент в одном из этапов единой экономической науки, исторической в своем целом, по своему основному характеру» (стр. 19).

Растворение «теории капитализма» в «экономической науке» неизбежно приводит к попятному движению — от более высоких методов Маркса к упрощенным, более элементарным. А. Богданов обязывает свою «экономическую науку» быть «исторической в своем целом, по своему основному характеру». А чтобы застраховать себя от упреков в пренебрежении «теорией», он переводит спор в ту плоскость, что «история народного хозяйства» не может быть научной без «теории», что «всякая экономическая формация подлежит теоретическому анализу» (стр. 17).

Что ж, мы согласны, что всякая «история» должна быть оплодотворена «теорией», именно — теорией исторического материализма. Но значит ли это, что «история» и «теория» — тождественные понятия, покрывают одно другое? Ни в каком случае: история, в отличие от собственно теории, является наукой «идеографического, т. е. чисто описательного типа». К числу наук собственно теоретических мы отнесем и «теоретическую экономию» или, как ее чаще называют, «политическую экономию», т. е. науку о законах товарно-капиталистического общества. Это не значит, что мы ее хотим совершенно лишить «историзма»: было бы большой ошибкой оторвать экономическую теорию капитализма от истории… Однако, вместе с Бухариным мы должны сказать, что «исторический» характер законов политической экономии не превращает последнюю в науку идеографического, т. е. чисто описательного типа. Напротив: «в силу теоретико-познавательного своеобразия системы конкуренции, которая приводит с собой как наибольшее число теоретических задач, так и наибольшую трудность их решения, анализ капиталистической действительности представляет особый интерес и придает особый логический вид экономической науке, которая исследует закономерность стихийной жизни современного общества, выводит законы, независимые от сознания людей, «регулирующие естественные законы, на манер закона тяжести, когда над вашей головой обрушивается дом». («Политическая экономия рантье», стр. 49).

Отожествив экономическую «теорию» с «историей народного хозяйства», А. Богданов выхолостил и самый метод экономического исследования, сведя его целиком к методу «исторического сопоставления». Вот несколько «образцов» богдановской трактовки методологии Маркса.

«В основе марксовского разоблачения фетишизмов товарного общества лежит метод исторического сравнения».

«За теоретическим анализом, как его предпосылка, скрывается историческое исследование» (стр. 14).

«Исходным пунктом всякого «абстрактно-теоретического» построения служит, лишь в обобщенном и упрощенном виде, исторически наблюдаемое соотношение» (стр. 16).

Из этих цитат видно, что А. Богданов преподносит нам в «упрощенном виде» самый метод марксизма — диалектику. Конечно, повторяю, историческая точка зрения является одним из главных требований диалектического метода. Но наша диалектика была бы очень плоска, если бы пользовалась только «методом исторического сравнения», как предлагает Богданов. И прежде всего она была бы лишена способности исследовать специфические общественные отношения капитализма, исходя из его собственной основы. Правда, упрощалась бы и самая задача исследователя, но в той же мере и решение задачи становилось бы все более неудовлетворительным.

Поэтому мы считаем правильным противопоставить богдановскому «методу исторического сравнения» диалектический метод марксизма, в следующей, например, формулировке Бухарина:

«Во‑первых, нужно каждую форму общества понять и исследовать в ее своеобразии.

Во‑вторых, нужно каждую форму изучать в процессе ее внутреннего изменения.

В‑третьих, необходимо каждую форму общества рассматривать в ее возникновении и в ее необходимом исчезновении, т. е. в ее связи с другими формами».

(«Теория исторического материализма», стр. 72).

Исследовать капиталистическую форму общества в ее своеобразии это и значит принять во внимание ее основные черты, отличающие капиталистический «производственный организм» от всякого иного. Ибо исследование капитализма и есть исследование того, что отличает капитализм от всякой другой общественной структуры. Если же мы отвлечемся от этих особенностей, которые типичны для капитализма, то будем иметь дело лишь со всеобщими категориями, пригодными для всяких общественных производственных отношений и потому не объясняющих исторически определенного, совершенно своеобразного процесса развития современного капитализма.

Здесь полезно еще напомнить слова Плеханова о диалектике (см. «Основные вопросы марксизма», стр. 21):

«Диалектику многие смешивают с учением о развитии и она, в самом деле, есть такое учение. Но диалектика существенно отличается от вульгарной «теории эволюций», которая целиком построена на том принципе, что ни природа, ни история не делают скачков, и что все изменения совершаются в мире лишь постепенно».

Другими словами: постепенно накопляющиеся количественные изменения в определенный момент делают неизбежным «скачок», переход количества в качество. История экономического развития именно через такой скачок и привела человечество к капитализму: достаточно вспомнить процесс первоначального накопления и ряд буржуазных революций. Возникают совершенно новые общественные отношения, качественно иные, правильно понять которые, подходя лишь с прежними методами, невозможно. Своеобразие проблем, которое впервые здесь встают для теоретического исследования, требуют дальнейшего диалектического развития познавательного метода. Абстрактно-аналитический метод Маркса тем и характеризуется, что он адекватен тому предмету, который исследуется при его помощи, — капитализму. Этот метод и составляет основу и сущность марксистской политической экономии. От него-то и предлагает нам отказаться А. Богданов, сводя все дело к «историческому сравнению».

А. Богданов объявляет особые методы политической экономии, как теории капитализма, не объективными с точки зрения марксиста. На стр. 13‑й он говорит:

«Формы мышления, «объективные в рамках буржуазных производственных отношений, следовательно, объективные для буржуазной науки. Но объективны ли они для марксистской политической экономии? Конечно, нет».

И далее очень оригинально «объясняет», как надо понимать известное марксистское положение, что политическая экономия создалась в рамках капиталистических отношений и вышла из них.

«Однако, и она (политическая экономия марксизма) создалась в «рамках» капитализма? Да, она вышла из «рамок» его специфических производственных отношений. Как это возможно?

Исторически это стало возможно потому, что на арену социальной жизни вышел класс, принципиально борющийся против этих специфических отношений; и исследователь, становящийся на точку зрения этого класса, принципиально освобождается от их идеологической власти».

Значит, по Богданову, политическая экономия марксизма вышла из «рамок» капиталистических производственных отношений не тем путем, что она восприняла, усвоила, продолжила, усовершенствовала и завершила методы объективного познания капиталистических производственных отношений, начало которым было положено буржуазными предшественниками Маркса, во главе с классиками… Нет, из «рамок» капитализма вышел класс, «принципиально борющийся против капитализма», т. е. пролетариат… И вместе с ним на землю впервые снизошла «пролетарская наука»!

Здесь, пожалуй, наиболее ярко у А. Богданова вместо марксистской диалектики выступает метафизика. Последняя, как известно, рассматривает все вещи неподвижными, существующими как «предметы». Диалектика же говорит: «все течет, все изменяется». Каждый «предмет» есть в сущности «явление». В каждую данную минуту он и есть и не есть. Возьмем «пролетариат»: мы обязаны рассматривать «пролетариат», как «явление», беспрерывно развивающееся, т. е., во‑1‑х, развивающееся из чего-то; во‑2‑х, в каждый данный момент еще не развившееся. Слишком смелым должен быть экономист, чтобы утверждать, что с определенного момента пролетариат уже «вышел», как «класс». И еще большая смелость нужна, чтобы провозгласить полный разрыв между «буржуазной» и «пролетарской» объективностью.

Мы напомним несколько исторических фактов: когда Маркс диалектически завершал дело, начатое классиками, «пролетариат», как класс, не только еще окончательно не сложился, но и идеологически был в плену у буржуазных и добуржуазных мировоззрений; политически и экономически он сплошь да рядом был реакционен (ср. борьбу против машин, против труда женщин и иностранных рабочих, создание общих полу-профессиональных, полу-цеховых союзов вместе с хозяевами и т. д.). Тут уже Богданов ничего не сможет поделать иначе как «упростить» понятие «пролетариат», представить его как нечто оформленное, определенное, не изменяющееся и ему, Богданову, хорошо известное, чтобы дать возможность своему «исследователю» прочной ногой встать «на точку зрения» этого класса. Тут уже без метафизики никак не обойтись.

Не меньше метафизики и во взглядах Богданова на свою «пролетарскую науку». Последняя должна представлять не дальнейшее развитие объективных научных методов, оставленных в наследство буржуазией, а лишь «организовать» материал, собранный буржуазной наукой. (Ср. А. Богданов, «Наука об общественном сознании», стр. 228, 238 и др.). Предполагается, что «пролетарская» точка зрения, под углом которой будет «организовываться» этот материал, уже есть; т. е. что она или существует извечно, или, во всяком случае, в совершенно оформленном виде родилась, как только «вышел класс». Родилась от «непорочного зачатия», подобно Иисусу от девы Марии, без всякой преступной связи с «буржуазною» наукой…

Собственно говоря, более точной датой появления этой «пролетарской науки» надо считать тот момент, когда она в готовеньком виде, как deus ex machina, выскочила из головы А. Богданова. Ибо до Богданова ни «классовой» «пролетарской политической экономии», ни особой «пролетарской культуры» у нас никто еще сколько-нибудь серьезно не пытался культивировать.

Выше мы уже говорили, что Богданов старается привлечь на свою сторону Маркса, заявляя, что он «первоначально, кажется, даже не хотел сохранять за новой наукой старое обозначение».

Конечно, в высшей степени поучительно проникнуть, так сказать, в духовную лабораторию Маркса и проследить, как развивались и складывались его взгляды. Но при этом надо не забывать одного: весь проделанный наукой, в лице Маркса, тяжелый исследовательский путь может быть правильно понят лишь с точки зрения конечного его результата. Или как говорит сам Маркс:

«Размышление над формами человеческой жизни, а следовательно, и научный анализ этих форм, избирает вообще говоря, путь, противоположный их действительному развитию. Оно начинается post factum (потом, впоследствии), т. е. исходит из готовых результатов процесса развития».

(«Капитал», том I, стр. 144).

Так именно поступал сам Маркс, когда он писал, например, свои «Теории прибавочной стоимости», где учение всех предшествовавших ему экономистов он разобрал с точки зрения развития учения о прибавочной стоимости, которое окончательно сформулировано было лишь Марксом. Поэтому и в данном случае важно не то, что Маркс «первоначально» хотел сделать, — важно то, к чему он пришел. Пришел же он к тому, что завершил дело, которое начато было с несомненным успехом физиократами и классиками во главе со Смитом и Рикардо. Пришел он именно к созданию политической экономии, как теории капитализма, изучающий капитализм на основе им самим создаваемых отношений. Буржуазия должна была положить начало объективной науке политической экономии, но по объективным же причинам она не могла довести этого дела до конца.

С известного момента исторического развития политическая экономия начинает представлять уже новый класс — пролетариат. Чем более развивается последний, чем более оформленной становится классовая борьба, тем менее объективной становится буржуазная наука, превращаясь в чисто классовую. Но зато наука находит себе опору в новом классе, единственном, могущем быть объективным, — в пролетариате. По мере того, как последний развивается, становится все более неизбежным, что научная точка зрения совпадает с точкой зрения этого класса, как самого прогрессивного и незаинтересованного в сохранении капиталистического способа производства.

Маркс далеко не так безапелляционно третировал буржуазную политическую экономию, как это делает А. Богданов. Наоборот, он подчеркивает ее высокое научное достоинство, пока у буржуазных ученых была возможность беспристрастного изучения предмета.

«Поскольку политическая экономия является буржуазной, т. е. поскольку она рассматривает капиталистический строй не как исторически преходящую ступень развития, а, наоборот, как абсолютную, конечную форму общественного производства, она может оставаться научной лишь до тех пор, пока классовая борьба находится в скрытом состоянии или обнаруживается лишь в единичных проявлениях.

Возьмем Англию. Ее классическая политическая экономия относится к периоду неразвитой классовой борьбы. Последний великий представитель английской классической экономии, Рикардо, сознательно берет исходным пунктом своего исследования противоположность классовых интересов, заработной платы и прибыли, прибыль и земельной ренты, наивно рассматривая эти противоположности, как естественный закон общественной жизни».

Но вот —

«Буржуазия во Франции и Англии завоевала политическую власть. Начиная с этого момента, классовая борьба, практическая и теоретическая, принимает все более ярко выраженные и угрожающие формы. Вместе с тем пробил смертный час для научной буржуазной экономии».

(Послесловие ко 2‑му изданию I тома «Капитала»).

С точки зрения А. Богданова, не может быть каких-то особых методов в изучении капитализма в отличие от общих методов истории экономического развития в целом. Между тем, вся политическая экономия классиков и их предшественников именно и представляла собой разработку таких абстрактно-аналитических методов, которые должны были бы сделать возможным познание законов менового общества, исходя из его собственной основы. Маркс не только не отбросил этих попыток, но он довел их до конца, очистил от ошибок и обогатил привнесением методов историзма, материализма, диалектики. Как сам Маркс, так и его ученики всегда до сих пор подчеркивали генезис основных категорий марксистской теоретической экономии, их непосредственное примыкание к «предшественникам», главным образом, к классикам.

А. Богданова мало печалит, наконец, и то обстоятельство, что, отрицая теорию капитализма, как особую науку, он убегает с единственного поля сражения, где он может биться со своими противниками (буржуазными экономистами) оружием того же порядка, что у последних: объяснением специфических капиталистических отношений, пользуясь теми объективными научными достижениями, в которых и буржуазия сыграла в свое время не последнюю роль, которые ею принимаются и — плохо ли, хорошо ли — понимаются. Пролетариат не выполнил бы своей исторической миссии, если бы он, последовав совету Богданова, замкнулся в скорлупе своей собственной «пролетарской науки», вместо того, чтобы пойти и разгромить буржуазную, переставшую быть объективной, «науку» в ее собственном лагере.

Теперь еще несколько слов о методе трактовки в экономических работах А. Богданова. Одна из отличительных черт последнего заключается в том, что он всегда готов дать читателю законченное определение любого вводимого им понятия. В то время как Маркс с самого начала вводит читателя в сферу высочайших абстракций, которыми и оперирует с первой до последней страницы своих экономических работ, А. Богданов, можно сказать, ни на минуту не отходит от конкретного материала, слепо следуя за ним, лишь «упрощая» и «обобщая» его. Конечно, изложение, благодаря этому, делается легко и удобочитаемым: конкретное, хотя бы и по-богдановски «упрощенное», всегда легче дается, чем абстрактное…

Это очень удобно для читателя, это подкупает, но правильно ли это, как метод? Сопоставим его с методом Маркса: если вы находите у А. Богданова в готовом виде определение категорий «капитал», «стоимость» и т. д., то у Маркса вы их не найдете, или, вернее, найдете их в разных местах в виде частичных определений (напр.: «Капитал не есть вещь, а общественное отношение, опосредствованное вещами», стр. 790; «Деньги и товары отнюдь не являются капиталом сами по себе», стр. 736, и т. д.). Лучше сказать, все труды Маркса есть одно целое развертывание и определение его основных категорий, введенных им с самого начала в исследование. Именно в этом — секрет невероятной мощи, заключенной в работах Маркса, и именно этим качеством не отличаются работы А. Богданова.

Если уж оценивать Маркса со стороны изложения, то следует сказать, что более всего силен он там, где наименее конкретизирует, где он более абстрактен.

По поводу некоторых неудачных толкователей Маркса Энгельс заметил в предисловии к третьему тому «Капитала», что они впадают в недоразумение, когда думают, будто Маркс дает определение нам, где он в действительности развивает, и не понимают того, что «у Маркса вообще пришлось поискать точных, готовых, раз навсегда составленных определений».

Недостаток места заставляет нас опустить целый ряд ложных утверждений А. Богданова, коими переполнено его «Методологическое введение», да и вся книга. Лишь упомянем его «оригинальный» «закон населения», «теорию социального приспособления», определение понятия «производительный труд» и т. д., и т. п. Упомянем также его положение что политическая экономия должна охватывать не только все имевшие до сих пор место общественные формации, но обязана даже разработать «экономически-организационную теорию» для будущего общества; непризнание этой богдановской истины должно, будто бы, приводить к кризисам, подобно поразившему национализированную промышленность в Советской России после 1920 — 1921 гг. (см. стр. 18 — 19). Богданову постоянно приходится при этом то явно, то потихоньку «разъяснять» Маркса, ссылаясь на недоразумения в марксовом тексте и т. д. (стр. 28, 169 и др., ср. его «Философию живого опыта»). Однако, для критики богдановского ревизионизма по всему фронту нужна особая работа. Поэтому мы ограничимся изложенным и перейдем к другой интересующей нас главе, показывающей нам ревизию Маркса «в практическом применении».

* * *

Введенная во второе издание книжки новая глава «Военно-экономические формации» заслуживает особого внимания нашей партии, так как всей тяжестью она направлена против нее. В ней дается «теоретическое» объяснение системы «военного коммунизма», системы советов и т. д., — одним словом, всего того, что мы до сих пор считали марксизмом, претворенным Лениным в практику.

Какими же чертами характеризует А. Богданов систему коммунизма?

Во‑1‑х, «военный коммунизм трудовых классов», т. е. наш период «военного коммунизма» 1918 — 21 гг., ставится им на одну доску с системой «военно-государственного капитализма» Германии, как вещи совершенно одного и того же порядка. И в том, и другом случае мы имеем, по Богданову, «внедрение в капитализм элементов военного коммунизма» (стр. 256). И тот, и другой находят у него совершенно одинаковое объяснение — в катастрофе и в строении современной армии. И тот, и другой определяются как «коммунизм крайности», как «осадный коммунизм», как «социализм дележа» и т. д.

«В осажденных городах создается» «осадный коммунизм»: если угрожает неопределенно долгое прекращение всякой доставки продуктов, то власти, хотя бы политически и самые консервативные, вынуждаются организовать равномерное распределение, конфискуя частные запасы» (стр. 257).

Итак, «военный коммунизм» разъяснен: это не ступень к социализму, для него не диктатура пролетариата характерна, — характерно только «осадное положение». Точно такой же «осадный коммунизм», по А. Богданову, случается, когда корабль попадает на рифы у пустынного острова, «как бы ни было велико уважение капитана, экипажа и пассажиров к принципу частной собственности». Такой же «осадный коммунизм», не более, наблюдался, будто бы, в Парижской Коммуне (хотя известно, что последняя совершенно не знала сколько-нибудь значительных продовольственных затруднений и, тем не менее, декретировала выборность всех органов управления, снижение высоких окладов чиновников до уровня заработка рабочего, заменила парламент единой законодательно-исполнительной корпорации и т. д.).

Таким образом, величайшее всемирно-историческое значение периода военного коммунизма, как первого этапа нашей социалистической революции, замолчано, смазано. Богдановская характеристика, наоборот, внушает мысль о случайном и преходящем характере начатого социалистического строительства вообще. Не может же «социализм», выросший из «осадного положения», быть долговечным!

Во‑2‑х, А. Богданов старается объяснить «военный коммунизм» исключительно как «коммунизм потребительский», производя его от «потребительско-коммунистической организации армии». Последняя-де во время войны достигала 10% — 15% ко всему населению.

«И вот с армии элементы потребительского коммунизма стали постепенно распространяться на все общество» (стр. 259).

И лишь в силу того, что «коммунистическое» распределение оказывается бессильным без соответствующего регулирования производства, «коммунистический принцип простирает свое влияние и на сферу производства» (стр. 260).

Итак, согласно Богданову, произведенная нами национализация производства может быть понята лишь в рамках «осадного коммунизма». Очевидно, что теперь она является анахронизмом, плодом недоразумения и лишь ждет своей отмены… Иного вывода у неискушенного читателя не может закрасться в голову от тонко и тщательно сформулированных положений А. Богданова.

В‑3‑х, мы находим в книжке совершенно недвусмысленный выпад А. Богданова против методов внешней политики советов, которую он характеризует как «антисоциалистическую».

«Антисоциалистическим моментом постановки задачи следует признать и тенденцию к национально-государственной «автаркии», к тому, чтобы обходиться по возможности без продуктов других стран, устранить международную экономическую взаимозависимость. Социализм же, в современном его понимании, невозможен вне связи мирового хозяйства, или, по крайней мере, большей его части, — масштаб, который должен гарантировать не только действительную и нормальную автаркию, но и безопасность от милитаристической борьбы со стороны отсталых организаций» (стр. 262).

Следовательно, во‑первых, социализм, даже в переходной форме диктатуры пролетариата, «невозможен вне связи мирового хозяйства», и у нас, очевидно, не диктатура пролетариата, а одно недоразумение, в котором социализмом даже и не пахнет. Во‑вторых, практикуемый нами «социалистический протекционизм», который мы считаем единственно возможной формой внешней экономической политики в период всеобщего протекционистского увлечения, в эпоху экономического наступления финансового капитала, надо упразднить, как «антисоциалистический» и заменить, очевидно, миролюбивой «свободой» торговли.

Что такая концепция марксизмом и не пахнет, — понятно само собой. Но приведенная цитата содержит в себе еще одну неправильную мысль, именно, что социализм невозможен иначе, как в мировом масштабе. Как полное осуществление идеала, это верно, однако, спор заключается в другом: должен ли социализм сразу начать свое существование «в мировом масштабе», или, по крайней мере, в масштабе «большей его части»? Возможен ли переход на сторону социализма сначала всего лишь одной страны, которая будет противостоять, таким образом, всему капиталистическому миру? Судя по Богданову, об этом и говорить нельзя, и, следовательно, наш Союз ССР называется «социалистическим» опять- таки неправильно…

Поучительно противопоставить «теории» А. Богданова мысль, высказанную Лениным по данному вопросу еще в 1915 году, за два года до Октябрьской революции:

«Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, стал бы против остального капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов, выступая, в случае необходимости, даже с военной силой против эксплоататорских классов и их государств».

(Н. Ленин. «О лозунге Соединенных Штатов Европы», напечатано в «Соц.-Дем.», № 44, от 23 августа 1915 года; цитировано по сборнику «Избранные речи и статьи», т. II).

Гениальный вождь коммунизма еще задолго до революции предвидел то положение, в котором находится наша борьба за социализм сейчас. А ослепленные ненавистью к коммунизму меньшевиствующие «экономисты» даже) теперь не в состоянии разобраться в обстановке. Вот куда скатываются герои «поправок» к марксизму!

B‑4‑x, апогея своего А. Богданов достигает, когда начинает давать классовую характеристику системе пролетарской диктатуры в России и других советских странах. Она, оказывается, менее всего пролетарская, на самом же деле — крестьянская!

А. Богданов буквально утверждает следующее:

«От трудового блока Парижской Коммуны новейший коммунистический блок резко отличается участием крестьянских низов. Во Франции буржуазия повела за собой крестьянство и его силой подавила Коммуну. В России, напротив, крестьянская в большинстве своем армия разгромила господствующие классы, и вообще главные массы крестьянства поддерживали Советскую власть…

Венгрия, где советская власть держалась больше четырех месяцев и без внешнего вмешательства имела бы все шансы вообще удержаться, есть страна, подобно России, экономически отсталая и потому особенно пострадавшая от войны, притом тоже с преобладанием крестьянского населения и с сильным еще до войны аграрным движением.

Бавария — наиболее крестьянская из стран Германии» (стр. 265, 266).

Ни слова о рабочем движении как определяющем моменте нашей революции. Указание на то, что пролетариат стал руководящей силой, отсутствует даже в той глухой форме, как это сделано Богдановым в последнем издании «Науки об общественном сознании». Полное замалчивание факта пролетарской диктатуры, полное умолчание факта крушения собственно крестьянских движений и мелкобуржуазных партий: эсеров, меньшевиков, «зеленых», «учредилки» и т. д.

Зато подчеркнуто «участие крестьянских низов». Подчеркнуто столь энергично, что опять-таки у неискушенного читателя создается концепция нашей революции, как революции буржуазной, крестьянской, но не пролетарской.

* * *

Итак, устами известнейшего экономиста-писателя, «марксиста», дана исчерпывающая экономическая, историческая и классовая характеристика системы советов, системы коммунизма. Характеристика определенная, недвусмысленная, хотя и очень хитро проведенная под маской «марксизма», объективности, исторического беспристрастия.

Теперь становится до очевидности ясным, с какой идеологией в лице А. Богданова мы имеем дело, какая значительная пропасть отделяет последнего от марксизма.

В области философских вопросов это, собственно, давно стало бесспорным местом. Своим «Эмпирионизмом», «Тектологией» и «Философией живого опыта» А. Богданов много лет назад уже отмежевался от школы Маркса. Надгробное напутствие над ним давно уже прочтено — взять работы Ленина, Деборина, Плеханова. И только наше пренебрежение «теорией» позволяло до сих считать Богданова-экономиста марксистом.

Исследователь, отказавшийся от диалектики Маркса, становится метафизиком. Лишая свою «науку» единственно научного метода, он не может более служить пролетариату. Наоборот, он должен объективно теперь оформлять сознание каких-то других общественных групп, враждебных рабочему классу. Он должен «критиковать» и «разъяснять» пролетарскую революцию, объективно работая тем самым против нее.

Развивается классовая борьба, начинается полоса революций… Передовая часть рабочего класса мобилизует все силы для закрепления одержанной победы… Марксизм полностью оправдывает себя, как программа революционного действия… Какое отношение может вызывать к себе революция со стороны тех, кто опошлил, «упростил» Маркса, отошел от него? Ничего, кроме бешеной ненависти. Последняя начинает руководить пером «ученого» и превращать «науку» в средство борьбы с революцией.

Мы должны признаться, что недостаточно оценивали до сих пор всю опасность меленьких теоретических расхождений и уклонов. Теперь лишний раз мы можем увидеть, как далеко эти расхождения ведут на практике.

Примечания

---

1. От редакции. Мы уполномочены заявить, что тов. Степанов в составлении и редактировании второго издания 4‑го выпуска не принимал решительно никакого участия. ↩