Петри Ф. Социальное содержание теории ценности Маркса

Предисловие

[# 7] Предлагаемая вниманию читателя в русском переводе книга Франца Петри представляет чрезвычайно интересное явление. И недаром ее появление было отмечено как в иностранной (немецкой), так и в русской экономической литературе. Эта небольшая по объему докторская диссертация молодого ученого представляет собой попытку путем внимательного, глубокого и объективного изучения Маркса вскрыть у него то новое и замечательное, что, по мнению Петри, далеко не в полной мере было замечено всевозможными интерпретаторами и критиками Маркса. Мы сознательно употребили слово «объективное», ибо данная работа, во всяком случае, представляет попытку такого объективного изучения. Однако одного только желания для этого мало; и в данном случае «мертвый схватил живого». Общефилософская концепция Петри обусловила соответствующий результат, и вместо выявления и углубления хотя бы одной, притом чрезвычайно существенной стороны — именно «социальной стороны» — мы в конце концов получили новую интерпретацию Маркса, и притом такую, в которой теория ценности Маркса предстала перед нами в совершенно искаженном виде — в виде некоего отражения в кривом неокантианском зеркале. Однако серьезность и глубина изучения Маркса делают и при этих условиях книгу Петри весьма интересной. Она если и не решает, то, по крайней мере, ставит ряд проблем, которые требуют своего марксистского разрешения. В других отношениях она доводит до конца то, что у иных интерпретаторов Маркса — даже марксистов — лишь слабо намечено, проявляется в виде некоторого уклона. Этот уклон [# 8] в его наиболее развитом виде и находит себе место в книге Петри; но тем самым становится яснее и все внутреннее значение того или иного, порой даже мало оформившегося, оттенка мыслей. Наряду с этим, как отмечает и Гильфердинг, мы находим в ней и много совершенно верного и правильного; но это верное и правильное, так сказать, вкраплено в неверное и перекошенное — картина, которая представляла бы весьма мало интереса, если бы это не был автор с такими крупными дарованиями, как Петри. Работа Петри, как мы сказали, вызвала уже критическую оценку с марксистской стороны. Ее разбору посвящен один из очерков И. Рубина¹, ее разбору посвятил подробную рецензию Гильфердинг; мы ее даем в приложении, она к тому же представляет и самостоятельный интерес.

Мы лишены возможности в рамках данного предисловия дать полный и исчерпывающий разбор и критику всех построений Петри; эта задача может быть выполнена в виде особой самостоятельной работы; переводчики данной книги, т.т. Дукор и Ноткин, посвящают Петри такую специальную работу. Здесь мы можем лишь бегло остановиться на главных пунктах всей концепции Петри и вскрыть ее основные ошибки.

Основная ошибка Петри, из которой вытекают и все дальнейшие, уже вскрыта исчерпывающе. Как совершенно правильно указывает Конрад Шмидт², к теории ценности Маркса Петри подошел как философ, и притом как философ определенной школы. Его философским учителем и руководителем был Риккерт. Мысль вскрыть социальное содержание теории ценности Маркса прельстила Петри, по нашему мнению, именно потому, что перед ним рисовалась занимательная задача: Маркса — этого гегельянца, диалектика, революционера и материалиста — из столпа революционного коммунизма превратить в один из столбов, который, к вящей славе Риккерта, должен подпирать воздушные построения кантовского идеализма. Фактически, по словам Петри, Маркс был кантианцем и социальной стороной своего учения он был [# 9] обязан именно Канту. Но при этом Петри пришлось все поставить на голову (к слову сказать, он сделал это интересно), ибо он тотчас же наткнулся на затруднение фундаментального порядка. Мы разумеем те противоречия, которые заключены в экономической теории Маркса, укажем хотя бы на противоречия между I и III томами «Капитала». Что эти противоречия у Маркса имеются — это несомненный факт. Но таким же несомненным фактом является и то обстоятельство, что эти противоречия в теории Маркса есть лишь теоретическое выражение действительных противоречий капиталистического общества. Противоречие между I и III томами «Капитала» сводится к противоречию между видимостью и сущностью явлений. Маркс не только развенчал видимость и вскрыл скрывающуюся за ней сущность, но и вывел эту видимость из этой сущности; весь III том «Капитала» есть лишь дальнейшее выведение более конкретных категорий, лежащих на поверхности, из тех категорий, которые лежат в глубине капиталистического способа производства, и которые Маркс исследовал в I томе. Если при этом эти более конкретные категории не похожи на более общие, абстрактные категории, то это не вина Маркса; такова реальность самого капитализма.

Все это вещи очень простые и очень понятные для диалектика. Но для кантианца тут пропасть, которую можно перепрыгнуть, только совершив головокружительный скачок. Петри попытался прыгнуть, но тотчас же теория ценности Маркса у него распалась на две половинки. Единый, выведенный Марксом, «закон ценности» распался на «закон ценности», с одной стороны, и на «идею ценности» или «точку зрения ценности» с другой. Отсюда единую проблему ценности Петри пришлось разорвать на две самостоятельных проблемы — на качественную и количественную проблемы ценности. Внутренняя, заключенная в товаре, двойственность превратилась во внешнюю двойственность двух аспектов, двух углов зрения. С одной стороны, анализ социального содержания, «идеи ценности», «отнесение к ценности», с другой же — количественные пропорции обмена — меновая ценность. А так как эти количественные пропорции выступают в капиталистическом обществе уже опосредствованными [# 10] обращением и уже перестают адекватно выражать трудовые отношения людей, взятые в их социальном содержании, то перед Петри становится уже дилемма: или «закон ценности», или «идея ценности». И не случайно, что в первом отношении, в анализе «закона ценности», который им относится к количественной проблеме ценности, Петри переходит на критические позиции по отношению к Марксу. И, вообще, как правильно отмечает в своей рецензии Конрад Шмидт, «закон ценности» удержался у Петри только благодаря тому, что у него в работе далеко не все получило ясное и отчетливое выражение, четкую формулировку. Если бы он имел возможность провести нить своего исследования дальше, — продолжает Шмидт, — то у него неизбежно выпал бы «закон ценности».

И это, несомненно, верно; ибо Петри стал бы перед выбором пути: качественная и количественная проблемы ценности в рамках его общей методологии вместе ужиться не могли; но эта же методология предопределила и его выбор. Социальное содержание, «идея ценности» выдвигаются на первый план. Но вместе с тем данная, чрезвычайно существенная, сторона теории Маркса в такой трактовке у Петри буквально повисает в воздухе.

Здесь мы ограничимся лишь одним примером. Петри проводит знак равенства между производственным и правовым отношениями; при этом он говорит о Rechtssubjekt’e, т. е. правовом субъекте. В процессе обмена встречаются и сталкиваются эти правовые субъекты; правовые сделки и акты, возникающие в процессе такого столкновения и согласования их индивидуальных волеизъявлений, — такова, по крайней мере, та видимость, та внешняя форма, под которой и в которой выступают производственные отношения в товарном или капиталистическом обществе перед взорами агентов этого производства. Но эти всевозможные по типу правовые сделки и договоры Петри отличает от правовых норм, складывающихся в систему права. Последние — лишь общие, абстрактные определения, не заключающие в себе, по его словам, никакого принципа положительного регулирования. Лишь многообразная ткань единичных правовых сделок, складывающихся в рамках этих абстрактных норм, составляет действительную материю социальной жизни; но эти [# 11] единичные правовые сделки берутся Петри не со стороны их юридической формы, а со стороны их фактического, экономического или, скажем шире, их социального содержания. Петри при этом говорит о «фактических правовых отношениях». С внешней стороны концепция Петри чрезвычайно напоминает основные черты построений Штаммлера. И у Штаммлера мы встречаемся с той же, упорядочивающей бесформенный хаос хозяйственных процессов, ролью правовых норм, которые только и делают возможным социальное познание. И у него акцентируется эта правовая сторона. Однако между ними мы видим существеннейшее различие, и с точки зрения этого различия в данном отношении Петри стоит гораздо ближе к Марксу, чем к Штаммлеру. Водораздел между Марксом и Петри проходит в другом месте.

В самом деле, если для Петри центр тяжести лежит именно в фактическом содержании правового отношения, то для Штаммлера первичное — как раз правовая норма. Это различие со всей силой подчеркивается самим Штаммлером в его рецензии на книгу Петри³. По существу это «фактическое правовое отношение» у Петри на первый взгляд кажется идентичным с тем «экономическим содержанием» правовых категорий, с которым читатель неоднократно встречается у Маркса. Вообще, привлечение «правового субъекта» и «правовых актов и сделок» относится к положительным сторонам книжки Петри; плохо только то, что это привлечение не дало у него всех тех значительных и богатых выводов, которые оно могло бы дать; но виной этому — основной кантианский исходный пункт Петри; к нему, впрочем, мы подойдем немного ниже. Добавим еще, что это привлечение правовой стороны получает для русского читателя тем большее значение, что у нас установилась нехорошая привычка всячески элиминировать из экономической теории Маркса всякое не только привлечение, но и упоминание правовых институтов и категорий; как будто бы можно мыслить себе капиталистическое общество без правового института частной собственности, и как будто эти основы капиталистических отношений можно найти на отдельной фабрике, в техническом процессе производства. Между тем [# 12] стоит только перелистать хотя бы I том «Капитала», чтобы найти там постоянные указания Маркса на эту правовую сторону. Почти на первых же страницах Маркс говорит о воле товаровладельцев, воплощенной в вещи, об их волеизъявлениях, останавливается на юридической форме, возникающей в результате такого согласования волеизъявлений; в дальнейшем он дает поистине замечательный анализ диалектического развития права частной собственности, наконец, прямо говорит о четырех основных видах обязательств римского права. В другом месте, в известном предисловии к «Критике политической экономии», он прямо говорит о правовых отношениях, как юридическом выражении производственных отношений.

Повторяем, эта сторона работы Петри представляет несомненный плюс, ибо она указывает на настоятельную необходимость для марксистов исследовать эту чрезвычайно существенную и в то же время любопытную проблему.

Если в этом, так сказать, формальном отношении — в сближении правовых отношений с производственными отношениями Петри и приближается к Марксу и если, более того, он приближается к нему также и в том типе взаимосвязи, который он устанавливает между ними, утверждая примат за «фактическими правовыми отношениями», а не за юридической нормой права, то тут же, вместе с тем, начинается и принципиальное расхождение между концепцией Петри и Марксом. Действительно, эти «фактические правовые отношения» или, по терминологии Маркса, экономическое содержание правовых категорий выводится Петри, в конечном счете, из кантовского постулата о равенстве человеческих личностей как самоцелей. Затрата труда, по Петри, это есть затрата или растворение в вещи самой человеческой личности. Поэтому и проблема абстрактного труда — эта центральная проблема марксовой теории ценности, т. е. уравнение различных видов конкретного труда, превращение частного труда в общественный, для Петри сводится к простому абстрактному, чисто формальному равенству человеческих личностей. Правда, Петри говорит при этом о процессе труда — это растворение личности и происходит ведь в этом процессе труда, — но ясно, что та роль, которую он отводит процессу труда, является, во всяком случае, второ[# 13]степенной или даже третьестепенной. Больше того, процесс труда превращается им в какой-то случайный момент: случайный не в том смысле, что он может быть, но может и не быть, а в том смысле, что он по существу своему принципиально случаен для категории абстрактного труда, ибо решающим для этой категории является уравнение человеческих личностей как таковых. В этом, между прочим, и заключается «социальное» с точки зрения Петри. Но здесь же перед нами выступает принципиальное различие в понимании «социального» у Маркса и у Петри.

Если у последнего «фактические правовые отношения» — этот действительный объект теоретической экономии — сводятся к простому противопоставлению и в то же время и уравнению просто человеческих личностей, то для Маркса такая человеческая личность является пустой абстракцией или, самое большее, реальностью опа является лишь как особь определенного зоологического вида «homo».

Реальностью как личность, а не как особь вида «homo», она становится только выступая в качестве члена того или иного общества; само же общество есть при этом больший или меньший по своим размерам производящий коллектив. Лишь производство, лишь этот процесс труда создает общество, а тем самым производит и самое личность как часть этого целого; при этом он производит не личность вообще, а всегда личность — члена данного исторически-обусловленного общества, а в классовом обществе и личность — представителя того или иного класса.

Вне процесса труда или процесса материального производства жизни не может быть и социального. И в товарном обществе, по внешности распадающемся на изолированные, самостоятельные, формально друг от друга независимые атомы — «человеческие личности» (или независимые друг от друга «правовые субъекты»), мы встречаемся с тем же самым положением. Разделение труда увязывает эти личности в некое связное общественное целое — производящий коллектив; частная собственность, превращая их в формально самостоятельные субъекты, в отдельные атомы, в то же время выталкивает их на рынок, вынуждает их обмениваться продуктами своего труда, превращает их самих в товаропроизводителей, а их продукты — в товары.

[# 14] «Социальное» здесь и проявляется в категории абстрактного труда. Труд этих автономных производителей выступает в качестве безразличного общественного, абстрактного труда в вещной форме, не как труд абстрактно-равных личностей, а как труд частиц некоего общественного целого, которые и являются равными в качестве таковых. Но эта сторона дела целиком упускается Петри. В результате социальное у него совершенно отрывается от материального, и интерпретируемые им социальные категории Маркса, оторванные от своего материального базиса и содержания, превращаются в какие-то «социальные» тени и начинают свое движение в царстве теней. Но движение теней есть только тень движения.

Петри ограничивается только интерпретацией теории ценности; если бы он продолжил свою работу и привлек в круг своего исследования еще и другие выводимые Марксом экономические категории, то мы имели бы перед собой прелюбопытное зрелище: все эти категории смешались бы у него друг с другом до полного безразличия, все они превратились бы в одинаковое социальное отношение человеческих личностей, и исчезло бы всякое различие между ними — это с неизбежностью обусловливается основным исходным пунктом Петри. Впрочем сам он мимоходом затрагивает некоторые из этих категорий, например, цену производства и деньги. Правда, цену производства он относит к количественной проблеме ценности, но именно количественная сторона и является для него настоящим камнем преткновения. Посему у него в итоге и получается качественное отожествление цены производства и ценности, количественное же несовпадение ценности и цены производства объявляется им совершенно несущественным моментом. Больше того, он исключает его из круга социального анализа, а следовательно, и ставит вне теоретической экономии, как науки социальной.

Привлечение Марксом этого количественного момента кажется Петри какой-то незаконной отрыжкой натурально-каузального, генетического метода Рикардо, который вступает в противоречие с другой социальной стороной экономических построений Маркса, в которых Маркс выступает в качестве наследника кантовской философии, правда, воспринятой им из вторых рук — от Гегеля. Отсюда, по мнению Петри, тот [# 15] безысходный дуализм и та путаница, в которой безнадежно запутывается сам Петри, ибо руководящий им в основном кантовский принцип дает осечку в самом же начале.

А между тем в одном месте мы находим у него совершенно верную и прямо замечательную постановку вопроса: «Социальные отношения между людьми, — пишет Петри, — создаются самыми различными способами. Маркс рассматривает лишь те из них, которые создаются благодаря факту разделения труда… Так как своей исходной точкой Маркс берет не меновой акт и товар, но те трудовые отношения, в которые вступают люди в процессе хозяйственного воспроизводства, то он заранее исключает из своего анализа все то, что не является продуктом труда. Тем самым из мира благ выделяется тот комплекс благ, который, как «кристаллизация человеческой рабочей силы», как «совокупная ценность», вообще способен стать посредником и носителем общественных отношений. Задача теории и состоит в том, чтобы установить распределение этой «совокупной ценности», т. е. условия распределения и величину доли отдельных, характеризуемых именно этим распределением, общественных классов». И дальше Петри пишет: «Таким образом, от «совокупной ценности», которая есть не что иное как «овеществленный общественный труд», отщепляется часть, которая притекает к рабочему классу в виде заработной платы… Остаток, который в качестве прибавочного труда рабочего класса выступает в виде прибавочной ценности, распределяется в самых различных пропорциях между отдельными общественными классами и в качестве прибыли, процента, предпринимательского барыша и в различных видах ренты принимает самостоятельные формы». Здесь, если отбросить кавычки, все верно. Дальше мы снова встречаем у него ту же мысль: «Мы находим у Маркса последовательное проведение той точки зрения, согласно которой все, что ежегодно предназначается для распределения, без остатка должно быть вменено труду. Только человеческий труд создает ту субстанцию, которая распределяется в форме отдельных доходов между различными общественными классами».

Мысль вполне верная: больше того, Петри воспроизводит здесь одно из самых основных положений экономической [# 16] теории Маркса. Действительно, если категория ценности насквозь социальна, если она выражает определенные производственные отношения и определенную общественную связь, то, с другой стороны, эта связь и эти отношения возникают в общественном процессе труда или в процессе общественного труда. И тут не приходится говорить только о растворении каких-то абстрактных и бестелесных личностей в их продуктах — здесь дело сводится к затрате совокупной общественной рабочей силы. Отдельный же товар становится носителем лишь известной доли, некоторой частички этого совокупного общественного труда. С этой точки зрения он становится воплощением абстрактного труда, носителем меновой ценности. Но эта же затрата общественного труда не только может подлежать количественному измерению, наоборот, она требует такого измерения, здесь необходимо говорить о ее количественной определенности. Весь дальнейший процесс, как это отмечает и Петри, сводится лишь к тому или иному распределению этой созданной уже ценности, распределению, совершающемуся в процессе реализации товаров.

Однако эта верная мысль в работе Петри так и осталась только одной вскользь брошенной мыслью. Никаких дальнейших выводов Петри отсюда не делает; он и не может их сделать, ибо его связывает его же исходная точка зрения. Никакому количественному измерению не может подлежать отношение этих абстрактных личностей — самоцелей. Количественный масштаб может быть найден в том случае, если эти личности предстанут перед нами в качестве трудовых личностей, и тем самым в качестве членов производящего коллектива (существующего хотя бы в форме товарного общества). Но это для Петри означает возврат к каузально-натуралистическому методу Рикардо, от которого он стремится отгородиться всеми способами. Но тем самым он закрывает себе путь ко всякому дальнейшему движению в области экономической теории, ибо для этого требуется непременная увязка качественной и количественной стороны. У него же вторая подлежит радикальной ликвидации: и дело не в том, что его интересует выявление лишь одной стороны теории Маркса; дело в том, что другие стороны для него вообще не даны. Это неизбежный результат его «культурно-[# 17]научного» отрыва всех экономических категорий от процесса материального производства. Именно поэтому он и попадает в беспомощное положение в своем анализе количественной проблемы ценности. Вместе с тем — и мы это уже отмечали — оторванные от своей количественной стороны экономические категории смешиваются в какое-то качественное безразличие. Поэтому же в своей заключительной главе о деньгах Петри начинает недоумевать, почему Марксу вдруг понадобилось в теории денег говорить о такой материальной вещи, как золото: ведь если решающим является «социальное», то это социальное великолепно может быть привешено, например, и к бумажным деньгам. С его точки зрения, в данной работе, правда, только намеченной, должны исчезнуть всякие грани между различными видами денег. Но сваливание в одну кучу всех видов денег неизбежно должно было бы привести Петри к построениям в духе количественной теории, и оно его неизбежно привело бы, если бы он вздумал подробнее развить па основе своей интерпретации «марксову» теорию денег. Доказательством этому может послужить теория денег Рикардо.

В итоге, если и следует согласиться с Петри в том, что социальная сторона играет чрезвычайно существенную роль в экономической теории Маркса, то с его трактовкой «социального» ни в коем случае согласиться нельзя. Начав с решительного отхода от Штаммлера, Петри в конце концов фактически снова пришел к нему.

Нам осталось сказать еще несколько слов относительно выполнения самого перевода. Как и при всяком переводе, и в данном случае перед переводчиками встала дилемма: или стремиться к литературной форме русского перевода, но тогда пришлось бы в значительной степени пожертвовать точностью перевода; или же дать точный перевод, но тогда пострадает стиль. В виду того, что книга Петри, несомненно, привлечет к себе внимание и будет подвергнута строгой и даже, пожалуй, придирчивой критике со стороны наших экономистов-марксистов, переводчики решили пожертвовать литературностью перевода и дать, по возможности, точный перевод; получившиеся в результате тяжесть и, местами, неуклюжесть перевода усугублялись еще и тяжелым [# 18] языком самого оригинала. При чтении книги читатель не должен упускать из виду указанного обстоятельства.

Во-вторых, как увидит читатель, единый принцип ценности у Маркса Петри расчленяет на две проблемы: качественную и количественную. В связи с этим этот принцип распадается у него на «закон ценности» («Wertgesetz») и «Wertbetrachtung». Последнее означает буквально — рассмотрение с точки зрения ценности или с точки зрения идеи ценности или в своем ценностном значении. Чтобы избежать подобных длинных и неудобных выражений, переводчики переводили его выражением «идея ценности», вкладывая в него только что указанный смысл.

Наконец, встречающиеся у Петри цитаты из работ Маркса сверены с оригинальным текстом; поэтому соответствующие места из имеющихся русских переводов даны в исправленном виде. В связи с этим в тексте всюду сохранены ссылки на немецкие оригиналы.

В. Н. Позняков

Введение. Методологический дуализм Маркса

(Маркс, классическая школа и вульгарная экономия)

[# 19] Подчеркивая свою противоположность как по отношению к классической школе, так и по отношению к тому направлению, которое названо им «вульгарной экономией», Маркс не устает отмечать, что при выработке своей экономической теории он пользовался своим собственным особым методом. Однако отчетливая характеристика этого метода представляет более трудную задачу, ибо позивистически настроенный ум Маркса не склонен был ко всякого рода предварительным объяснениям методологического и теоретико-познавательного характера; он вплетал их в самый материал исследования. Из него мы и должны их извлечь. Единственное произведение, в котором Маркс намеревался высказаться ex professo по вопросам методологии, а именно опубликованное Каутским в 1903 г.: «Введение в критику политической экономии» так и осталось фрагментом. Но что этот особый метод существует, хотя он открыто и не выходит на дневную поверхность, и что без ясного его понимания невозможна критика марксовой теории ценности, это следует из слов Энгельса. «Выработку метода, — писал он, — который лежит в основе марксовой критики политической экономии, мы считаем результатом, по своему значению едва ли уступающим выработке основ материалистического мировоззрения».

Однако попытка уяснить методологические основы экономической теории Маркса наталкивается на значительные [# 20] трудности. Ибо марксизм претендует дать не только научное понимание хозяйственной жизни, — он стремится дать всеохватывающую философию истории, универсальную науку об общественной жизни людей, которая не только проливает свет на мрак прошедших времен, но освещает нам также и будущее и тем самым становится путеводителем в нашем практическом действии. Политическая экономия, этот интегральный член этого всеохватывающего учения, разделяет вместе с ним все те свойственные ему неясности, неопределенности и противоречия, которые уже привели к такому ошеломляющему многообразию различных попыток его интерпретации. Основное противоречие, господствующее в системе Маркса и делающее вообще невозможным ее целостное понимание, заключается в неестественном сочетании тех мотивов мышления, которые унаследованы им от философии духа Гегеля, с материалистическими и естественно-научными устремлениями мысли, которые были навязаны Марксу скорее политическими и агитационными соображениями, нежели чистой волей к познанию. Plenge в своей книге «Marx und Hegel» показал, что весь поворот Маркса от Гегеля к коммунизму и материализму был весьма поверхностным; поэтому чуть ли не во всей теории Маркса — и в построении его философии истории и в монистическом характере его этики — влияние мыслей Гегеля продолжало оставаться настолько сильным, что подчеркивание основ материализма и якобы естественно-научных методов исследования следует рассматривать лишь как внешность, причем такую внешность, которая могла оказать влияние больше на терминологию и внешнюю форму, чем на действительное содержание его учения. Этот методологический дуализм пронизывает также и экономическую теорию Маркса. И здесь, в экономической теории, отсутствует единство метода: в теории ценности ведут борьбу, с одной стороны, естественно-научный метод, воспринятый от Рикардо как дальнейшее развитие его мыслей, метод, который сводится к причинному — в смысле естественных законов — объяснению явлений цены и ценности, а с другой — стоящая в противоречии к Рикардо культурно-научная тенденция, которая стремится анализировать явления цены и ценности в их социальном содержании и тем самым внести в исследование «общественную» точку зрения. Этот дуализм [# 21] и обусловливает возможность различных толкований, а также великую проблематику марксовой теории ценности, но вместе с тем и ту, своеобразную прелесть, которая заключается в широкой перспективе и кажущейся плодотворности теории, решающей одним ударом две разнородные задачи. Однако, в то время как в общей теории Маркса — в его философии истории — по субъективной воле самого Маркса господствует материалистически-натуралистическое содержание, а культурно-научному содержанию уделяется только роль бессознательно действующего фактора, — в экономической теории Маркса перед нами открывается прямо противоположное зрелище. Хотя, согласно предисловию к «Капиталу», его содержанием должно быть изложение «естественных законов капиталистического производства», законов движения современного общества, которые должны быть открыты по аналогии с наблюдающим естественные процессы физиком, — однако, именно в «Капитале» мы видим у Маркса постоянную полемику и критику естественно-научных методов его предшественников, которым он пытается противопоставить свою историческую и общественную точку зрения. Поэтому здесь, в теории ценности, привлечение культурно-научных мотивов много сознательней, а вместе с тем они выступают отчетливее, чем в других частях учения Маркса. Если мы ставим задачей дальнейшего исследования показать это культурно-научное содержание, как нечто своеобразное в марксовой теории ценности, то мы должны прибегнуть к искусственной, даже несколько насильственной абстракции, чтобы высвободить это содержание из сплетения с ходом мыслей, перешедших к Марксу, от Рикардо. Неясность, присущая марксовым понятиям, переливчатая двусмысленность (schillernde Vieldeutigkeit), которые покоятся на неосознанном методологическом дуализме, требуют такой идеально-типизирующей интерпретации, которая может показаться произвольной. Мы хотим попытаться ответить на вопрос, нельзя ли, идя по этому пути, открыть в марксовой теории новую сторону, которая имеет еще интерес и для современной постановки проблемы. Но в этом же лежит и первое ограничение нашей темы.

[# 22] Однако необходимо еще дальнейшее ограничение. Мы представим его лучше всего, если кратко проследим отношение Маркса к его предшественникам-экономистам.

Обычно, желая возможно ярче охарактеризовать метод Маркса, по большей части подчеркивают его противоположность по отношению к классической политической экономии. Как известно, под классической политической экономией сам Маркс разумеет всю ту политическую экономию, которая, начиная с Petty, исследует внутреннюю связь буржуазных отношений производства и которая нашла в Рикардо свое увенчивающее завершение. Если Маркс считает себя лишь последователем классической политической экономии в том отношении, что и он, подобно классикам, пытается при помощи теории трудовой ценности исследовать не «внешнюю видимость конкуренции», а «внутреннюю связь», то в другом отношении он резко противопоставляет себя классикам: последние рассматривали свои категории как вечные естественные формы человеческого хозяйства, в то время как в действительности они представляют лишь исторически обусловленные формы, присущие определенной ступени хозяйственного развития.

Эта точка зрения Маркса, подчеркивающая особый, зависящий от изменяющейся социальной организации, характер исторических хозяйственных образований, хотя и имеет весьма важное значение для метода конструирования понятий Маркса, однако она не исчерпывает вполне его метода и вообще не является для него типичной. Подобный взгляд должен быть присущ, как указывает Hammacher⁴, не только Марксу, но в той или иной степени всем: социалистическим писателям, ибо их критика существующих хозяйственных форм должна быть связана с представлением об относительном, изменчивом характере последних. Представителем этого взгляда был и Родбертус; скорее к Родбертусу, чем к Марксу, примыкали Вагнер и Дитцель в своем различии экономико-технических и историко-правовых категорий, ставшем ныне всеобщим достоянием науки.

Однако имеется гораздо более важный момент в методе Маркса, момент, который легко можно не заметить при [# 23] вышеуказанном противопоставлении Маркса классической школе, но который становится ясным из его отношения к «вульгарной экономии». Маркс под «вульгарной экономией» разумеет тех писателей, которые — начиная с Сэя, а затем в особенности писатели, выросшие на почве критики и разложения рикардовской школы, — отказываются от трудовой теории ценности и довольствуются лишь систематизацией явлений капиталистической конкуренции. Они рассматривают цену как сумму составных частей — прибыли, заработной платы и ренты; причем эти последние они снова пытались понять — в согласии со столь осмеянной Марксом «триединой» формулой — как результаты применения трех элементов производства — земли, труда и капитала в его материальной субстанции — машин, сырья и т. д. «В формуле: капитал — процент, земля — земельная рента, труд — заработная плата — капитал, земля, труд выступают соответственно в качестве источников процента, земельной ренты и заработной платы, как своих продуктов, плодов; первые основание, второе — следствие, первые причина, второе действие; и притом таким образом, что каждый источник стоит к своему продукту в таком отношении, как к чему-то выделенному и произведенному им»⁵. В этом понимании, следовательно, прибыль, заработная плата и рента представляются результатами естественного процесса, излишками в техническом смысле, которые столь же различны по своей природе, как и лежащие в их основе технические факторы производства. Поэтому последние воспринимаются не в их общественной определенности формы, а в их функции в естественном процессе труда. «Бытие в форме капитала представляется теперь природной формой средств труда, а потому представляется их чисто вещественным свойством, возникающим из их функции в процессе труда. Таким образом, капитал и произведенное средство производства становятся выражениями тождественными. Точно так же земля и монополизированная частной собственностью земля становятся тождественными выражениями. Таким-то способом средства труда, как таковые, являясь капиталом от природы, становятся источником прибыли, а земля, как таковая, источником ренты»⁶.

[# 24] В противоположность этой внешней связи, в силу которой доходы рассматривают — подобно физиократам — как вещественные излишки лежащего в их основе технического процесса производства, причем не выходят за пределы анализа причинных связей в мире вещей, Маркс выдвигает свою «общественную» точку зрения. Но еще более важное значение, чем указанная выше противоположность, а именно, что категории политической экономии должны быть историческими, получает та противоположность, которая сводится к требованию, чтобы они были социальными. В них должны найти свое выражение не отношения вещей, а отношения людей, т. е. общественные отношения. Маркс и пытается при помощи постулата о социальном характере категорий преодолеть овеществление общественных отношений, в силу которого процесс хозяйственной жизни людей превращается в некую естественную связь вещей.

Этот постулат «социальности» экономических категорий, хотя и связан, но ни в коем случае не идентичен с выдвинутым выше положением, утверждающим их, уже по своему понятию, историческое содержание. Это важно подчеркнуть, потому что современное представление считает «социальное» и «историко-правовое» синонимами; вместе с тем они противопоставляются «естественным» категориям. Вследствие этого при интерпретациях Маркса исторический элемент не отделяется от социального. Между тем этот последний, как это еще более отчетливо будет выяснено ниже, имеет для Маркса значение не объективного признака определенного класса предметов, но определенного методологического исходного пункта социальной науки вообще. Поскольку «естественные» категории выступают в качестве социально-научных понятий, они также должны удовлетворять этому условию — быть «социальными». Как Маркс понимал эту связь, показывает нам следующее место: «Таким образом, если речь идет о производстве, то всегда о производстве на определенной общественной ступени развития — о производстве индивидов, живущих в обществе. Может показаться, что для того, чтобы вообще говорить о производстве, мы должны либо заняться исследованием исторического процесса развития в его различных фазах, либо с самого начала [# 25] заявить, что мы имеем дело с определенной исторической эпохой. Однако всем эпохам общи некоторые признаки, общие определения. Производство — это абстракция, но абстракция, имеющая смысл, поскольку она действительно выдвигает общее…»⁷.

В лице этой «общественной» точки зрения, в которой Маркс считает себя завершителем классической теории и которую он в особенности развивает в полемике против «вульгарной экономии», проникает в экономическую теорию совершенно новая точка зрения, которая, по нашему убеждению, совершенно не была развита у классиков. Понятие ценности, поскольку оно становится орудием анализа общественных отношений, приобретает у Маркса совсем иное значение. Но здесь же мы находим и дальнейшее ограничение нашей темы: мы должны рассмотреть лишь вопрос о том, какое значение может иметь та основная точка зрения Маркса, согласно которой категории политической экономии должны быть выражениями общественных отношений, и какое влияние оказала эта тонка зрения на его теорию ценности. Предметом нашего изложения отнюдь не является теория ценности Маркса в целом. Мы берем из нее лишь отдельные элементы, обособленное изложение которых в виде известной последовательной логической связи вовсе не имеет целью дать точную копию теории ценности Маркса, а только выявить ту отдельную черту ее, которая в общем изложении легко может остаться мало замеченной или даже вовсе незамеченной.

Глава I. Качественная проблема ценности

1. Общественные отношения производства

[# 26] Положение Маркса о том, что категории экономической теории должны быть выражениями общественных отношений, имеет своей предпосылкой определенное понятие общества. Что же понимает под обществом в этой связи Маркс? «В процессе производства люди воздействуют не только на природу, но также и друг на друга; они только и могут производить, воздействуя друг на друга определенным образом и взаимно обмениваясь их работами. Чтобы производить, они вступают в определенные связи и взаимоотношение друг с другом, и только в рамках этих общественных связей и отношений имеет место производство… Производственные отношения в их совокупности образуют то, что называется общественными отношениями, обществом»⁸. Итак, мы сталкиваемся здесь с основным понятием общественных отношений производства. В свое исследование мы снова внесем здесь известное ограничение: так, мы оставим без внимания тот ход мыслей, в силу которого производственные отношения попадают на центральное место в материалистическом понимании истории, причем производственное отношения, с одной стороны, обусловливаются развитием производительной силы труда, а с другой — они же выступают в [# 27] качестве последней определяющей причины общественной жизни. Здесь мы должны только остановиться на том, что заложено в самом понятии производственных отношений и что связано с понятием ценности.

Прежде всего, в формальном смысле общественные отношения производства суть отношения между людьми, которые относятся друг к другу не как объекты, а как свободные целеполагающие субъекты. Тем самым в общественных отношениях производства находят свое выражение не реально-причинные отношения вещей или людей как объектов внешнего мира, а идеальные отношения людей как субъектов, т. е. известное взаимное ограничение и отношение их свободных сфер деятельности по отношению друг к другу. Общественное отношение производства с формальной стороны следует мыслить по типу правового отношения, а не реального отношения зависимости. В этом исходном пункте, согласно которому человек рассматривается как субъект (а это очень хорошо согласуется с предположением полного подчинения эмпирического человека закону причинной зависимости) и тем самым исключается из всего круга объектов внешнего мира, лежит корень того «антропоцентрического предрассудка»⁹, который состоит в том, что человек и человеческий труд противостоят всем другим средствам производства как нечто совершенно своеобразное. Эта мысль, будучи развита далее, приводит к тому положению Маркса, что для общественного анализа источником ценности должен являться только человеческий труд, в то время как с естественно-технической точки зрения оказывается верным положением Petty, «что труд — отец, а земля — мать богатства».

Что же понимает Маркс по существу (materiell) под «общественными отношениями производства»? Здесь важно уяснить отличие от чисто технического процесса производства, процесса труда. Процесс труда исчерпывается следующими моментами: он сводится, во-первых, к целесообразной деятельности, к труду, как таковому, во-вторых, к предмету труда и, в-третьих, к орудию труда. [# 28] Вещественные условия производства, сырье, вспомогательные материалы, орудия производства, короче, средства производства играют здесь чисто техническую роль. Но и рассмотрение совместного действия людей в процессе труда — будь то простая кооперация или разделение труда — находится также еще исключительно в царстве технического. Взаимные отношения частичных рабочих, представляющих составные части целостного сложного организма, еще не суть общественные отношения производства. Точка зрения, с которой мы воспринимаем процесс производства, как общественный процесс, основывается поэтому не на отношениях, в которые вступают отдельные, совместно действующие частичные рабочие ради создания целого, годного к употреблению продукта, как понимал разделение труда, например, Адам Смит. У него поэтому вполне последовательно разделение труда в обществе совпадало с разделением труда в мастерской; последняя была лишь микрокосмом первого. Процесс производства, основанный на разделении труда, в его общественном значении мы поймем лишь в том случае, если мы рассмотрим его реальное, правовое расчленение, идущее рука-об-руку с его технической дифференциацией, а именно распределение материальных условий производства (орудий производства, земли) между членами общества и вытекающие отсюда особые общественные функции отдельных агентов производства. Труд, орудия производства и земля выступают здесь, таким образом, не в той их роли, которую они играют в техническом процессе труда, а в их общественном значении, как условия производства, распределенные в исключительное владение между определенными общественными классами в виде наемного труда, капитала и земельной собственности; тем самым они выступают как основа определенного социального расчленения производства. Теперь мы имеем основу для определения понятия общественного отношения производства: это есть особое социальное отношение, которое возникает между людьми, участвующими в основанном на разделении трудя процессе производства, благодаря реальному правовому распределению технических условий процесса труда.

[# 29] Если мы рассматриваем общественные отношения производства в состоянии покоя, то они содержат в себе только определенное распределение собственности на материальные условия производства. Однако особенность метода Маркса заключается в том, что он выводит своеобразие экономических категорий из движения и хода процесса общественного воспроизводства¹⁰. Поэтому производственным отношениям соответствуют определенные отношения распределения; более того, эти последние представляют только обратную сторону производственных отношений. «Так называемые распределительные отношения создаются исторически определенными, специфически общественными формами процесса производства и теми отношениями, в которые вступают между собой люди в процессе воспроизводства своей человеческой жизни и соответствуют этим формам и отношениям. Исторический характер этих отношений распределения есть исторический характер производственных отношений, иную сторону которых они только и выражают собой»¹¹. Итак, распределительные отношения не только включаются в понятие производственных отношений, но они представляют даже их существеннейший и характеризующий их момент. Тот способ, посредством которого люди вступают во взаимные отношения в производстве, находит свое выражение в том способе, посредством которого распределяется продукт. «Рикардо, — говорит Маркс, — задачей которого было понять производство в его определенной социальной организации и который был экономистом производства par excellence, объявил именно поэтому не производство, а распределение подлинной темой современной политической экономии».

Резюмируем: Маркс считает, что категории политической экономии должны быть теоретическими выражениями общественных отношений производства. Общественные же отношения производства суть отношения между людьми как субъектами, они суть тот способ, посредством которого люди как субъекты права вступают в основанном на разделении труда процессе производства во взаимные отно[# 29]шения, а сферы их свободной деятельности взаимно ограничиваются и обусловливаются. Эти идеальные отношения включены в производство и получают свое наиболее определенное выражение в отношениях распределения, которые только представляют производственные отношения «sub alia specie»¹².

2. Общественные отношения производства и правовые отношения

Маркс и Штаммлер. Производственные и правовые отношения. Производственные и правовые отношения в теории исторического материализма.

Казалось бы, что анализ общественных производственных отношений в существенном сводится к анализу существующих, регулирующих хозяйственную жизнь, правовых отношений; для того, чтобы получить представление о виде социальной организации и о сущности производственной общности, нам было бы достаточно перечислить фактически действующие законы, нормы обычного права и другие правовые нормы, регулирующие хозяйственную жизнь в определенную эпоху. Если бы это было взглядом Маркса, то последний не на много отклонялся бы от постулата Штаммлера, согласно которому всякое социальное изучение может иметь место лишь при наличии формы внешнего регулирования. На долю социального исследования в таком случае фактически не осталось бы ничего иного, помимо классифицирующей и статистической обработки «экономических феноменов» в том виде, как ее наметил Штаммлер в своей систематике общественно-хозяйственных явлений¹³.

Но весьма далекий от того, чтобы стоять на этой точке зрения Штаммлера, или же, как упрекает Маркса Штаммлер, стоять здесь на полпути, Маркс в действительности идет гораздо дальше Штаммлера. Один из наиболее существенных взглядов Маркса, на котором покоится весь его социальный анализ капиталистического процесса производства, заключается в том, что правовые [# 31] отношения и производственные отношения не тождественны, и что поэтому социальный анализ должен извлечь из-под исключительно формальных правовых отношений более глубоко лежащий слой социальных отношений. В этом именно смысле Маркс писал против Прудона: «В действительности Прудон интересовался собственно лишь существующей современной буржуазной собственностью. На вопрос о том, что такое эта собственность, можно было ответить лишь после критического анализа политической экономии, которая обнимала бы всю совокупность этих отношений собственности и не в их юридическом выражении, как отношений волевых, а в их реальной форме, как отношений производства»¹⁴.

Однако это не всегда было так. Маркс иллюстрирует эту противоположность буржуазной формы хозяйства другим историческим формациям общества на примере примитивной коммунистической общины или отношений личной зависимости в средние века, или также на примере воображаемого «союза свободных людей, которые работают при помощи общих средств производства и сознательно затрачивают свои различные индивидуальные рабочие силы; как одну общественную рабочую силу». То, что отличает все эти общественные формации, несмотря на особенности каждой из них, от буржуазного, производящего товары общества, сводится к тому, что здесь взаимные отношения людей в процессе производства, разграничение сфер их деятельности, отношения господства и подчинения, как они выражаются в участии в результатах производства, т. е. в распределении, представляются сознательно урегулированными. Социальное положение каждого в производстве находит здесь непосредственное выражение в правовом положении; производственные и правовые отношения здесь непосредственно совпадают. Иначе в производящем товары «буржуазном» обществе. Французская революция и последовавшие за ней события уничтожили все те сложные правовые образования, которые при феодальном способе производства господствовали над хозяйственной жизнью, регулируя ее до мелочей. Основными правовыми институтами, [# 32] на которых было воздвигнуто новое буржуазное общество, стали частная собственность и дополняющая ее личная свобода. Тем самым было уничтожено всякое прямое регулирование социальной жизни людей, и на место порядка, зафиксированного в праве и охватывающего все вплоть до самой последней мелочи, выступило косвенное регулирование или, по удачному выражению Штаммлера, регулирование «на длинной веревочке» (am langen Seile). Общественная организация распалась на бесчисленное множество атомов, действующих в собственных интересах частных воль, вступающих во взаимные отношения не в силу наперед составленного плана, а путем меновых сделок и договоров, служащих их частным интересам. Исключительно формальный, отграничивающий лишь широкие рамки, правовой принцип свободы и частной собственности наполняется конкретным содержанием лишь в зависимости от того, как реагируют на него личные интересы отдельных индивидов. В этом анорганическом (стихийном) характере правового порядка и следует заполнить недостающие звенья; это заполнение, по мнению Маркса, и должно отграничить особый круг задач теоретической политической экономии как одной из общественных наук.

Исключительно абстрактные, не заключающие в себе никакого принципа положительного порядка, правовые принципы частной собственности и личной свободы наполняются тем положительным содержанием, которое дается им частными, руководящимися своими меняющимися интересами, единичными волями посредством всей полноты договорных отношений. Поскольку эти частные меновые сделки, совершающиеся в форме самых различных правовых договоров, рассматриваются как частные случаи применения общих норм частной собственности и личной свободы, постольку они выступают как юридические волеизъявления, как правовые отношения. Именно поэтому Штаммлер и требовал от всякого социального исследования, чтобы оно было исследованием явлений, как явлений внешне урегулированных. Но данный метод является исключительно формальным, он не исчерпывает явле[# 33]ния как правового в более широком смысле слова¹⁵.

Напротив, в рамках негативного, абстрактного правового порядка только фактическая игра частных интересов дает положительное регулирование человеческих отношений, которое хотя и не является сознательным, однако фактически аналогично публично-правовому упорядочению производственного процесса средневековья, охватывает определенные социальные отношения, ускользающие от абстрактных правовых категорий.

Это, по верному выражению¹⁶, «фактическое право», которое развивается в широких границах абстрактного, анорганического правового порядка, есть то, что Маркс называет общественными отношениями производства. Поэтому в буржуазном обществе, основанном на свободной конкуренции, правовые и общественные производственные отношения не совпадают; эти понятия выражают одно и то же общественное явление, но взятое в различных аспектах. В первом случае оно берется как частный случай применения абстрактных норм, во втором — как конкретное правовое отношение, как определенное, установленное игрой частных интересов социальное отношение.

Хотя здесь речь идет лишь о специальной области мира идей Маркса, а именно о методе, который Маркс фактически применял для понимания «экономического фундамента»; мы сознательно оставляем в стороне все проблемы, касающиеся основ материалистического понимания истории, — однако, это различие между правовыми и производственными отношениями дает нам повод вкратце затронуть одну контроверзу материалистического понимания [# 34] истории, а именно вопрос о том, в какой мере у Маркса в конструкции «экономического фундамента» уже содержится юридический момент. Не получится ли при нашем понимании противоречия с учением об «юридической надстройке»? Не совсем ясному толкованию Hammacher’a¹⁷, что в понятие производственного отношения уже включено выходящее из области чисто технического правовое содержание и что производственные отношения «содержат в себе одновременно также определенные отношения собственности», противостоит другое понимание, которое было высказано Дилем¹⁸ в критике произведения Hammacher’a: «Если бы Маркс действительно отождествлял производственные отношения с отношениями собственности, по тем самым, я сказал бы, было бы уничтожено все своеобразие его философии истории. Тогда вся общественная жизнь была бы сведена не к одному единственному принципу, а к двум — техническому и юридическому, — и тогда, следовательно, необходимо было бы поставить вопрос: как же возникла та собственность, которая, наряду с техникой, должна быть таким же последним решающим фактором». Наше понимание Маркса соприкасается с обоими взглядами, но оно занимает среднюю между ними позицию. Техника остается последним определяющим фактором, с развитием которой связано развитие общества и развитие общественных отношений производства, поскольку при этом речь идет о «необходимых, от воли людей независимых» производственных отношениях. Однако следует строго отличать самые производственные отношения, как определенные формы общественной жизни, от их технической основы; как социальные категории они включают определенные правовые отношения. Но и в этом разъясненном смысле они опять-таки резко отличаются от правовых отношений в узком смысле, от тех выступающих в сознании общества и регулирующих хозяйство норм права, которые увязываются в некоторую систему права. Маркс и разумел под «юридической надстройкой» именно эти последние. «Чтобы данные [# 35] вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых господствует в этих вещах; таким образом, один товаровладелец лишь по воле другого, следовательно, каждый из них лишь при посредстве одного общего им волевого акта может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный. Следовательно, они должны признавать друг в друге частных собственников. Это юридическое отношение, формой которого является договор, — все равно, выражен ли он законно или нет, — есть волевое отношение, в котором отражается экономическое отношение. Содержание этого юридического или волевого отнесения дано самим экономическим отношением»¹⁹. На этом несовпадении правовых и производственных отношений, таким образом, покоится учение Маркса об юридической надстройке; отвлекаясь от их формально одинаковой природы, как правовых отношений, мы имеем дело с двумя резко различающимися комплексами явлений.

3. Трудовые отношения как общественные отношения производства

Качественная и количественная проблемы ценности. Потребительной ценности несвойственно выражать общественные отношения производства. Труд как орудие анализа общественных отношений производства. Фетишизм.

Как мы видели, в категориях политической экономии Маркс видит выражение общественных отношений производства. Последние по своей формальной структуре представляются социальными отношениями людей, как субъектов права, но материально они отличаются от правовых отношений, как частных случаев применения регулирующих общество абстрактных правовых норм. Тем самым мы ухватываем тот элемент, который позволит нам проникнуть в структуру марксова понятия ценности, ибо [# 36] понятие ценности представляет лишь одно, — правда, важнейшее — применение этих общих основных методологических положений.

В своем учении о ценности Маркс примыкает к классической политической экономии, а также и к установленному ею противоречию между потребительной и меновой ценностью. Однако то, что у классиков было различием двух эмпирических явлений, требующих различного объяснения, у Маркса становится противоположностью методов рассмотрения явлений. В этом преобразовании противоречия, которое раньше вкладывалось в самую вещь, в противоречие методов изучения, Маркс выявляет себя подлинным наследником немецкой идеалистической философии, из оков которой он никогда полностью не мог освободиться. Поэтому считать учение Маркса о ценности лишь развитием и более детальной разработкой теории ценности Рикардо, это значит стать на неправильную точку зрения по отношению к теории ценности Маркса; правда, повод к этому был дан самим Марксом. Но если Маркс и считает себя последователем и завершителем Рикардо, то только марксистски интерпретированного Рикардо, понятия и категории которого Маркс наполнил свойственной ему .самому жизнью. Между Рикардо И Марксом залегает немецкая идеалистическая философия. Мышление Рикардо — чисто естественно-научное, генетическое, в то время как теория ценности Маркса, несмотря на свою натуралистическую внешность, свидетельствует о не вызывающей никаких сомнений смене самого метода понимания общественной жизни.

В свете этой перемены в самом методе понимания задач теории ценности вообще становится очевидным, что теория ценности Маркса содержит в себе некоторые априорные моменты, уяснение которых только и может обеспечить понимание всего ее своеобразия. Совокупность вопросов, относящихся к методологической структуре понятия ценности, можно в виде качественной проблемы ценности противопоставить количественной проблеме ценности, которая вращается в круге вопросов, касающихся величины меновой ценности. Хотя сам Маркс и указал путь такому расчленению качественной и количественной проблем ценности, однако нельзя сказать чтобы это расчленение [# 37] было отчетливо проведено им в «Капитале». Напротив, самую неясность первых глав «Капитала» о ценности, по-видимому, следует отнести на счет того обстоятельства, что здесь трактуются слитно эти две совершенно различные задачи, которые могут быть решены лишь совершенно различными способами. В этих главах априорная конструкция сплетается с эмпирическим методом доказательства. При этом первая — как будет показано дальше — имеет в виду качественную проблему ценности, а второй — количественную проблему ценности. Раздельное обсуждение этих двух проблем будет содействовать внесению ясности в некоторые темные, запутанные места; особенно же полезным оно будет для понимания отношения между I и III томами «Капитала».

Прежде всего, мы рассмотрим качественную проблему ценности в марксовом смысле, т. е. поставим вопрос об исходном методологическом пункте, иначе сказать, об этом a priori и теории ценности. Процесс обмена, в каких бы по форме юридических сделках он ни осуществлялся в обществе, основанном на разделении труда, частной собственности и личной свободе, — он есть нечто большее, чем спорадическое, случайное дополнение хозяйства отдельных индивидов. Обмен становится регулярным общественным процессом, необходимым моментом общественного процесса воспроизводства. Только обмен, как такой функционально определенный, связующий член распавшегося на атомы общества, а не «случайный обмен ручек и почтовых марок на школьной скамье»²⁰, может стать предметом теории ценности, ибо только в таком, связанном с условиями производства, обмене может иметь место объективная закономерность.

Вступающие в процесс обмена товары, рассматриваемые с чувственно-натуральной стороны, представляются прежде всего потребительными ценностями, полезными вещами, которые обмениваются друг на друга в определенных, соответствующих их естественным свойствам, количествах. Отношение меновых ценностей поэтому представляется прежде всего как «количественное отношение, в котором обмениваются друг на друга потребительные ценности». Если в этом отношении меновых ценностей усматривать только [# 38] обмен потребительных ценностей, как таковых, то в нем сбудут схвачены лишь чувственно-натуральные отношения между потребляющим человеком и продуктом, но не установленные обменом общественные отношения между людьми как субъектами права. Субъективная теория ценности, которая принимает во внимание лишь потребительную ценность обмениваемых благ, пребывает в области чисто вещных отношений причин и следствий. Она видит в обмене только некоторое изменение, например, увеличение состояния удовлетворения изолированного психологического субъекта. Таким образом, отношение меновых ценностей она понимает не как общественные отношения производства, а как естественную связь вещей. В противоположность этому Маркс ясно подчеркивает свою точку зрения: «Какова бы ни была общественная форма богатства, потребительные ценности образуют всегда его безразличное по отношению к этой форме содержание. По вкусу пшеницы нельзя узнать, кто ее произвел: русский крепостной, французский парцелльный крестьянин или английский капиталист. Хотя потребительные ценности составляют предмет общественных потребностей и поэтому находятся между собой в общественной связи, однако, они не выражают никаких общественных отношений производства… Потребительная ценность в этом своем безразличии к экономическим определениям форм, т. е. потребительная ценность, как таковая, лежит по ту сторону круга исследования политической экономии»²¹. Маркс отвергает потребительную ценность лишь в качестве цели экономического анализа обмена, но он не исключает ее из каузального экономического исследования вообще.

С точки зрения метода Маркса, отказ от субъективной теории ценности не является вследствие этого вопросом ее «опровержения» или вопросом о более правильном анализе данных фактов. Маркс с самого начала становится на совершенно иную точку зрения и требует принципиально иного метода: меновое отношение следует понимать не как вещное отношение между психологическими субъектами, но как общественное отношение между [# 39] субъектами права. «…Товарная форма и отношение ценностей продуктов труда, в котором она выражается, не имеет абсолютно ничего общего с их физической природой и вытекающими отсюда вещными отношениями».

Однако, каким образом меновое отношение, которое представляется количественным отношением вещей между собой, можно представить в качестве общественного производственного отношения, отношения между людьми? Здесь мы и наталкиваемся на тот решающий пункт, где явно выступает априорность принципа труда как меры ценности. Благо, потребительная ценность есть прежде всего только естественная вещь с определенными объективными свойствами, т. е. сладкая, твердая, тонкая и т. д., но как продукт труда она — «чувственно-сверхчувственная вещь», сверхчувственная в том смысле, в каком человек вообще, в качестве обладающего волей субъекта, противостоит объективному чувственному миру. Но это и есть та своеобразная постановка, то исключительное акцентирование ценности, которая в философских построениях немецкого идеализма признается за человеком как волевым субъектом в противоположность предметной природе, акцентирование, которое прорывается здесь у Маркса в весьма натуралистически-завуалированной форме. Такая постановка и позволяет ему наполнить теорию трудовой ценности Рикардо совершенно новой, своеобразной жизни. В потребительной ценности, как продукте труда, овеществляется частица человеческой личности. Если такая потребительная ценность достается кому-либо в собственность, — пусть это произойдет и очень сложным путем, — то тем самым ему дается косвенная возможность распоряжаться продуктом человеческой деятельности, а вместе с тем и самим человеком²².

[# 40] Мы видим, что изложенное выше положение Маркса, а именно, что в категориях политической экономии следует видеть социальные, общественные отношения производства в применении к исследованию меновой ценности, непосредственно приводит к труду как принципу ценности. Если вообще основной принцип исследования экономических отношений заключается в том, чтобы уяснить себе «фактические правовые отношения», проявляющиеся и осуществляющиеся в рамках правового сознания общества посредством игры частных интересов, т. е. уяснить себе эти возникшие в процессе обмена конкретные социальные отношения, то взор не должен останавливаться на пестром разнообразии, на чувственной внешности товарных тел. Товар, как потребительная ценность, есть только природная вещь; как бы его ни вертели и ни поворачивали, он, как потребительная ценность, не может быть постигнут в своем общественном значении. Только одно свойство товара делает возможным признать его носителем и выразителем общественных отношений, и это — то его свойство, что он продукт труда, ибо, как таковой, мы рассматриваем товар не с точки зрения потребления, а с точки зрения производства, как овеществленную человеческую деятельность, судьба которой в ходе сложного процесса обращения является поэтому и судьбой, стоящей за ним, поглощенной им в процессе производства, человеческой личности²³.

В этом и заключается содержание основного учения Маркса о фетишизме экономических отношений, наиболее простой и основной формой которого является фетишизм товара, т. е. фетишизм простого отношения меновых ценностей. Общественные отношения, в которые люди вступают в процессе материального производства, скрываются за вещными отношениями в обмене конкретных потребительных ценностей и могут быть вскрыты только путем анализа имманентных трудовых отношений. «Обще[# 41]ственное отношение лиц представляется, наоборот, как общественное отношение вещей»… «только благодаря привычке повседневной жизни кажется совершенно обычным и само собой понятным, что общественные отношения производства принимают форму вещей, и что отношение лиц в их труде представляется, напротив, как отношение, в которое вещи вступают друг к другу и к людям»²⁴. То, что в предыдущих периодах развития общества было сознательным общественным регулированием или прямой личной зависимостью, скрывается теперь за меновым движением вещественных благ, приводимых в движение лишь механической силой конкуренции, совершенно независимо от всяких человеческих отношений. Это обстоятельство находит себе выражение в самостоятельном бытии ценности, вытекающей, по-видимому, из их естественной природы. Своим учением о фетишизме товара Маркс стремится преодолеть именно эту натуралистическую трактовку конкуренции, которая руководствуясь механистической аналогией, в товарном обращении видит лишь движение вещных товарных тел в пространстве²⁵ и которая обрекает людей в их абстрактном социальном равенстве на роль пассивных зрителей. Он ведет нас из сферы обращения готовых товарных тел в сферу их производства; здесь, на фабриках и в мастерских, мы видим, как сами люди растворяют свою личность в продукте. И этот продукт, лишь только он вступил в обращение, не является более естественной вещью; он представляет собой уже насквозь и целиком творение людей, окаменевшее бытие живой силы труда; хотя сам он мертв и безмолвен, тем не менее в своих судьбах он отражает судьбу человека, стоящего за ним в качестве его непосредственного производителя. При таком понимании единства процесса производства и процесса обращения процесс обмена товаров превращается из безразличного естественного движения, из чисто вещного отношения продуктов, совершенно не затрагивающего социальной структуры общества, в общественное отношение трудовых личностей.

[# 42] Преодоление объективной теории ценности, особенно трудовой теории ценности, многократно приписывалось влиянию философии Канта; при этом прослеживалась линия исторического развития, ведущая от Канта через немецкую политическую экономию начала XIX века, через Soden’a, Hufeland’a, Lotz’a вплоть до австрийцев. Simmel указывал на то, что философия Канта должна была по своему общему построению дать точку опоры субъективной теории ценности, ибо ценность есть только форма вещей, которая не присуща вещам, как таковым, но которую придает вещам сам субъект. Эти обстоятельства привели Schulze-Gewernitz’a²⁶ к выводу, что и в вопросах экономической теории необходимо резко поставить альтернативу: Кант или Маркс? — как альтернативу между субъективным и объективным учением о ценности. Однако и учение Маркса о фетишизме экономических категорий и вытекающее из него возрождение теории трудовой ценности имеют в конечном счете своим крестным отцом Канта, ибо предпосылкой этого учения Маркса является учение Канта о примате практического разума, согласно которому человек и человеческие отношения противопоставляются всей остальной природе в силу особого, совершенно отличного акцента ценности (Wertakzent). В своем экономическом применении учение Канта, опосредственное долгим историческим процессом, в особенности же Гегелем, снова появляется на свет в том постулате Маркса, что за вещными отношениями товарного обращения должны быть вскрыты идеальные социальные отношения.

4. Понятие абстрактно-всеобщего труда

Абстрактно-всеобщий труд. Равный труд. Простой и сложный труд. Общественно-необходимый труд.

Мы уже видели, что Маркс, сочетав унаследованный от классической политической экономии дуализм потребительной и меновой ценности с развитыми немецкой идеалистической философией противоречиями генетического и критического методов миропонимания, тем самым поднял его до степени всеохватывающего дуализма методов исследования хозяйственной жизни: первый ориентируется на потребительную [# 43] ценность, прослеживая натурально-вещественные зависимости, второй — на меновую ценность, вскрывая общественные отношения, скрытые под этими вещными отношениями. Труд при этом становится средством этого общественного анализа, ибо сам он обладает двойственностью: по отношению к потребительной ценности он выступает как формирующая и придающая внешний образ естественная сила, по отношению к общественным определениям — как деятельность, и затрата человеческой личности. Этот двойственный характер труда, — с одной стороны, труд, как конкретный, полезный труд, как техническая естественная сила, а с другой — труд, как абстрактно-всеобщий труд, который, как таковой, является мерой общественных связей, — был разработан Марксом с особой силой. Несмотря на это, именно это учение об абстрактно-всеобщем труде, как субстанции ценности, вызвало наибольшие возражения, чему немало содействовало и само изложение Маркса. И это по двум причинам: прежде всего, наряду с недостаточным расчленением качественной и количественной проблемы ценности, этот вопрос сводится к различным формам редукции, которые Маркс неотчетливо различал в своем сжатом изложении; но сверх того возникает и действительная неясность, так как методологический дуализм (ср. сказанное во введении) исключает здесь возможность целостного представления. Поэтому наша трактовка данного понятия будет сознательно односторонней; это сделано с той целью, чтобы подчеркнуть эту, до сих пор упускаемую сторону из всего содержания теории ценности Маркса.

Мы различаем четыре основных момента:

а) абстрактно-всеобщий труд, б) равный, одинаковый труд (gleiche Arbeit), в) простой труд в противоположность сложному труду, г) общественно-необходимый труд.

а) Что же следует понимать под абстрактно-всеобщим трудом, в противоположность труду конкретному, полезному? При интерпретации этого темного, неясного понятия мы должны исходить из тех целей, которым должно было служить у Маркса это понятие; при этом мы и здесь поступаем опять-таки сознательно односторонне, так как мы [# 44] здесь принимаем во внимание лишь одну цель понятия ценности, а именно анализ социальной структуры капиталистического хозяйства. Противоположность по отношению к абстрактно-всеобщему труду составляет для Маркса техническое понятие труда — полезный труд. Он определяется «целью, методом работы, предметом, орудием и результатом» (I, 8). Различным полезным работам соответствует общественное разделение труда. Труд, поскольку он рассматривается только в его технической роли как создатель потребительных ценностей, выступает в качестве лишь одного из координированных факторов продукта наряду с капиталом, как орудием производства; как сила природы, он сам является только естественной силой человеческого организма. Но совсем под иным углом зрения мы рассматриваем труд и его продукт, поскольку мы рассматриваем его как субстрат общественных отношений производства, как абстрактно-всеобщий труд. Но имеем ли мы в этом последнем случае дело исключительно лишь с процессом абстракции отрицательного порядка, с некоторым лишь более бедным содержанием понятия конкретного полезного труда? При чтении различных мест у Маркса это кажется почти так, а именно: под абстрактно-всеобщим трудом как будто понимается только общий всем конкретным видам труда физиологический факт затраты человеческой рабочей силы: «Если отвлечься от определенного характера производительной деятельности и, следовательно, от полезного характера труда, то в нем останется лишь одно, а именно, что он является затратой человеческой рабочей силы. Как портняжество, так и ткачество, несмотря на качественное различие этих видов производительной деятельности, представляют производительную затрату человеческого мозга, мускулов, нервов, рук и т. д., и в этом смысле являются одним и тем же человеческим трудом. Это лишь две различные формы затраты человеческой рабочей силы». Понятие абстрактно-всеобщего труда и понимается различными писателями в. этом смысле некоего факта естественно-научного порядка.

Отсюда и возникла попытка свести различные виды труда к общему естественно-научному знаменателю, т. е. попытка свести умственный труд к физическому или же все виды [# 45] труда к количествам физической энергии. С другой стороны, именно благодаря этим мнимо-материалистическим выводам, к которым вело очерченное выше понимание абстрактно-всеобщего труда, возникло и возражение против самого понятия абстрактно-всеобщего труда. Типично суждение Gerlach’a: «Всякая попытка свести (сознание) к движению мускулов и нервов Должна быть… заранее отклонена как невозможная… Так как человеческий труд сопровождается во всякий момент деятельностью сознания и им обусловливается, то необходимо отказаться от желания разложить его на движение мускулов и нервов, ибо при этом остался бы некоторый излишек, к которому такой анализ был бы не приложим»²⁷.

Но так как понятие абстрактно-всеобщего труда должно служить целям общественного анализа хозяйства, то оно выходит за пределы всех этих толкований, относящихся только к натуральной стороне труда. В главе о фетишизме Маркс ставит вопрос о действительном происхождении ценности, характеризующей товар. Эта характеристика товара как ценности: возникает не из потребительной ценности. Так же мало она возникает и из содержания определения ценности. Ибо «как бы различны ни были отдельные виды полезного труда, физиологически верно, что они являются функциями человеческого организма, и что каждая такая функция, каково бы ни было ее содержание, по существу является тратой человеческого мозга, нервов, мускулов, органов чувства и т. д.». Итак, когда речь идет об абстрактно-всеобщем труде, то при этом не имеется в виду чисто-физиологический факт затраты труда. Специфический характер труда проистекает из его общественной формы. «Наконец, поскольку люди каким-либо образом работают друг на друга, их труд получает также общественную форму». Общественные же формы труда суть выступающие в производственных отношениях «фактические правовые отношения». Труд, поскольку он принимает определенные общественные формы, не может быть понимаем как деятельность индивидуальной особи естественного вида «человека», как его физиологическая функция; в этом случае он может рассматриваться только как деятельность [# 46] человека в качестве члена общества и тем самым субъекта права. Всеобщность труда, это — не естественно-научное родовое понятие, заключающее в себе только общее физиологическое содержание. Наоборот, как абстрактно-всеобщий, а тем самым как общественный, труд частных индивидуумов представляется как выявление деятельности субъекта права. И подобно тому как понятие субъекта права в своей априорной всеобщности безразлично к эмпирическим индивидуальным определениям человека, так и все индивидуальные различия конкретно-полезного труда выпадают из выведенного отсюда понятия абстрактно-всеобщего труда²⁸.

б) Наряду с этим качеством как абстрактно-всеобщего Маркс придает труду в товарном производстве форму равенства. «Прежде всего²⁹, это есть однородность труда, лишенного различий, равенство труда различных индивидов, взаимное отношение их труда, как труда равного, которое, правда, достигается благодаря фактическому сведению всякого труда к труду однородному. Труд каждого индивидуума обладает этим общественным характером равенства постольку, поскольку он выражается в меновых ценностях, и выражается в меновых ценностях постольку, поскольку он как равный труд относится к труду всех других индивидуумов³⁰. Строго говоря, эта общественная формула равенства в той ее форме, в которой Маркс принимает ее для товаропроизводящего общества, относится к количественной проблеме ценности. Однако она должна быть объяснена уже здесь, так как только путем сопоставления обоих определений труда — как труда абстрактно-всеобщего и равного — устраняются неясности, вызываемые неточным словоупотреблением Маркса. Ибо, если отвлечься от некоторых колебаний в словоупотреблении, то равен[# 47]ство труда для Маркса означает не общий, естественный характер различных человеческих работ, который коренится в их одинаковой органической основе, но идеальное, правовое равенство, следовательно, конкретную социальную форму, которую получает овеществленный в продукте труд благодаря способу обмена в товаропроизводящем обществе, т. е. обмену по равным количествам труда. Равенству труда соответствует его равная значимость в обмене. «Но тот факт, что в форме товарных ценностей все виды труда выражаются как равный и, следовательно, равнозначный человеческий труд, — этот факт Аристотель не мог вычитать из самой формы ценности, так как греческое общество покоилось на рабском труде и, следовательно, имело садим естественным базисом неравенство людей и их рабочих сил. Равенство и равнозначность всех видов труда, потому что и поскольку они являются человеческим трудом вообще, эта тайна выражения ценности может быть разгадана лишь тогда, когда понятие человеческого равенства уже обладает прочностью народного предрассудка»³¹.

Определяя труд как равный и равнозначный, Маркс продолжает оставаться в рамках того воззрения, которое берет труд не с его натурально-технической стороны, а как действенную затрату человеческой личности, так как только в последнем смысле он может служить отправным пунктом общественных отношений. Абстрактная всеобщность труда есть всеобщность правового субъекта, безучастная к индивидуальным определениям и, следовательно, нейтральная по отношению к противоречию между физическим и умственным трудом.

в) Это противоречие между физическим и умственным трудом часто и совершенно неверно отождествляется с другой противоположностью, которую Маркс устанавливает [# 48] внутри абстрактно-всеобщего труда, с противоположностью между простым и сложным трудом. Мы не можем рассматривать здесь те контроверзы, которые завязались вокруг этого весьма проблематичного и лишь слегка затронутого Марксом пункта. Для нас важно только показать, как и здесь может быть проведено наше понимание теории ценности. Смысл этого противопоставления простого и сложного труда ясен. Простой труд³² «есть затрата простой рабочей силы, которой в среднем располагает телесный организм каждого обыкновенного человека, не обладающего никакой специальной подготовкой». Простой труд — по Марксу — составляет количественно совершенно подавляющую часть национального труда; вследствие этого не следует придавать чересчур большого значения этой противоположности между простым и сложным трудом. Сложный труд есть труд «большей специфической тяжести», труд, в который входят более высокие издержки образования, и в деятельности которого оседает не только личность непосредственного работника, но вместе с тем также и труд всего круга тех, кто принимал участие в его подготовке. Отсюда, чтобы получить в абстрактно-всеобщем труде меру общественных связей, мы должны этот в известном отношении различный удельный вес одинаковых количеств рабочего времени, — так как это и представляет простой и сложный труд, — свести к общему знаменателю одинаковой рабочей силы, данному, нам в простом труде. Поэтому, как бы ни различались качественно сложный и простой труд, с точки зрения поставленной нами цели, только это количественное различие в их «общественной плотности» может быть решающим для этого противоречия» и сложный труд может быть представлен как умноженный простой труд. Однако сложный труд принимается здесь во внимание лишь постольку, поскольку он в качестве массового общественного явления доступен такой редукции. Иными словами, здесь имеется в виду сложный труд такого рода, которому может быть обучен при известных издержках всякий средний человек. Оригинальный творческий труд гения находится вне круга затронутых здесь явлений, так как таковой труд никогда [# 49] не может войти в общий поток процесса воспроизводства. «Учесть удар резца Donatello» — задача не только невозможная, но и совершенно ненужная.

В вопросе о редукции сложного труда к простому интересна с методологической точки зрения та роль, которую Маркс отводит здесь конкуренции. «Различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду, как к единице их измерения, устанавливаются общественным процессом за спиною производителей и потому кажутся последним установленным обычаем». Так как эти пропорции суть не что иное, как частные случаи применения закона ценности, который и здесь должен дать объективный масштаб для меновых отношений, то оказывается, что — по взгляду Маркса — уже в этом простом случае, а не только при сложных отношениях капиталистической конкуренции, закон ценности существует не в сознании производителей, но представляется каждому отдельному товаропроизводителю как бессознательный результат конкуренции. Но так как движущие силы конкуренции следует искать в мотивациях отдельных участников, то отсюда и вытекает, что закон обмена по ценности рассматривается Марксом не как действующая причина (wirkende Ursache), но как необходимо обусловленный результат. И в этом можно видеть косвенное подтверждение нашего понимания методологической структуры понятия ценности у Маркса. При обсуждении количественной проблемы ценности мы будем еще иметь случай ближе обсудить этот пункт, на который здесь следует только указать.

г) «Что количество содержащегося в товаре труда есть общественно-необходимое для его производства количество рабочего времени — таким образом, рабочее время есть необходимое рабочее время — это определение касается только величины ценности»³³. Мы упоминаем здесь об этом пункте только с той целью, чтобы отчетливо выделить его как количественную проблему ценности от первых двух совершенно разнородных вопросов, вращающихся вокруг «субстанции ценности». Наша точка зрения по отношению к этому пункту может, быть установлена лишь позже.

5. Общий характер марксовой теории ценности

«Ценность» не имеет никакого отношения к меновым пропорциям. Труд как «субстанция» ценности. Теория ценности Маркса как социальная теория распределения.

[# 50] Мы уже видели, что исходный пункт в учении о ценности приводит к труду как к принципу идеи ценности (Wertbetrachtung), а также видели, какое значение имеет при этом социологическое понятие труда, отличное от натурально-технического понятия его. Потребительные блага, рассматриваемые как продукты такого абстрактно-всеобщего труда, Маркс называет ценностями («Werte»); с точки зрения идеи ценности, товары для него лишь «определенные количества застывшего рабочего времени». Отсюда и вытекают определенные выводы о природе марксова понятия ценности.

1. В то время как в теориях ценности ценность и меновая ценность большей частью не различаются и вместе обозначаются как «ценность» — при этом при более близком определении этого комплекса явлений утверждается ее непосредственное отношение (будет ли это причина, или мера и т. п.) к меновому отношению товаров, — для Маркса трактовка товара как «ценности» еще ничего не говорит ни о конкретных меновых пропорциях, ни о меновой ценности товара. Различию между «ценностью» и «меновой ценностью», проведенному в «Капитале», соответствует упомянутое нами выше различие между качественной и количественной проблемами ценности. Если Маркс обозначает товары, рассматриваемые исключительно в качестве продуктов абстрактно всеобщего труда, «ценностями», то в этом понятии «ценности» только резюмируются, так сказать, априорные условия, которые указывают направление для некоторой «общественной» трактовки проблемы меновой ценности, причем здесь еще ничего не говорится о том количественном отношении, в котором «ценности» обмениваются друг на друга в той или иной конкретной общественной организации³⁴.

[# 51] Это кажется парадоксальным и противоречащим обычной терминологии. К этому следует также добавить, что Маркс наполняет нередко понятие «ценности» и более сложным содержанием, отождествляя его с понятием «товар», т. е. он разумеет под ним уже и определенное посредством конкуренции меновое отношение продуктов труда. Эта двойственность смысла понятия ценности при общем характере теории ценности Маркса, как некоего двуликого Януса, не может нас удивить. Но в той связи идей, которую мы здесь извлекаем из теории ценности Маркса и хотим представить в обособленном виде, «ценность» только и может быть понята в разъясненном выше значении. Только в этом случае возможно единое понимание I и III томов «Капитала», ибо в III томе на первый план выдвигается это, прежде всего совершенно независимое от конкретных меновых отношений, значение понятия ценности. Коллизия с ценой производства отнюдь не представляет какой-либо проблемы для идеи ценности; эта последняя именно теперь и развивает свою полную силу для того, чтобы дать анализ цены производства в ее социальном содержании.

2. Тем самым становится ясным, в каком только весьма условном смысле можно говорить об абстрактно-всеобщем труде, как о «субстанции» ценности. Введением понятия субстанции ценности, наряду с категорией меновой ценности, Маркс не желает абсолютизировать ценность, превратить ее в «сущность» («Wesenheit»), в объективное свойство вещи. Как это следует уже из предыдущего исследования, стремление Маркса сводится к тому, чтобы в понятии ценности приобрести некую социологическую категорию, некое орудие анализа общественных отношений. «Как ценности товары суть общественные величины, следовательно, нечто абсолютно отличное от их свойств как вещей. Как ценности они выражают лишь отношения людей в их производительной деятельности»³⁵. Только в этом смысле труд является субстанцией ценности; он представляет посредствующее звено, посредством которого идеальные отношения трудовых личностей превращаются в вещные отношения товарного мира. Труд [# 52] есть мера общественных отношений зависимости. В выдвинутый здесь на первый план связи идей труд выступает не в качестве субстанциональной причины высоты цены, но как показатель социального содержания явлений цены.

3. Кроме того, становится ясным, в каком именно направлении Маркс стремится ограничить свой социологический анализ капиталистических феноменов цены. Он стремится извлечь скрытую под внешними формами конкуренции форму организации человеческого труда. Социальные отношения между людьми создаются самыми различными способами. Маркс рассматривает лишь те из них, которые создаются благодаря факту разделения труда. Вместе с тем, в области социальных явлений отграничивается та область, которую можно обозначить как социальное хозяйство в более узком, собственном смысле слова. Труд и разделение труда становятся для Маркса тем высшим понятием, которым определяются все экономические категории, ибо объектом науки о хозяйстве является анализ общественной организации труда. Так как своей исходной точкой Маркс берет не меновой акт и товар, а те трудовые отношения, в которые вступают люди в процессе хозяйственного воспроизводства, то он заранее исключает из своего анализа все то, что не является продуктом труда.

Тем самым из мира благ выделяется тот комплекс благ, который, как «кристаллизация человеческой рабочей силы», как «совокупная ценность», вообще способен стать посредником и носителем общественных отношений. Задача теории и состоит в том, чтобы установить распределение этой «совокупной ценности», т. е. условия распределения и величину доли отдельных, характеризуемых именно этим распределением, общественных классов. Именно поэтому Маркс понимает все доходы как зависящие от известных условий формы распоряжения человеческим трудом. Теоретическая задача далеко еще не выполнена, если какой-либо отдельный вид дохода объясняется субъективными условиями, заложенными в механизме мотивации отдельных индивидов; так, например, прибыль на капитал не может быть понята из различия в оценке наличных и будущих благ или как вознаграждение за воздержание. Чтобы понять прибыль на капитал как социальный феномен, мы должны рассматривать [# 53] ее как определенную по величине и характеру долю участия в «совокупной ценности», как форму распоряжения человеческим трудом и тем самым как общественное отношение.

Таким образом, от «совокупной ценности», которая есть не что иное, как «овеществленный общественный труд», отщепляется часть, которая притекает к рабочему классу в виде заработной платы; величина этой доли имеет эластичную границу, определяемую необходимостью поддержания и воспроизводства рабочей силы. Остаток, который в качестве прибавочного труда рабочего класса выступает в виде прибавочной ценности, распределяется в самых различных пропорциях между отдельными общественными классами и в качестве прибыли, процента, предпринимательского барыша и в различных видах ренты принимает самостоятельные формы. «Эта прибавочная ценность или этот прибавочный продукт распределяются в капиталистическом обществе между капиталистами как дивиденд пропорционально той доле, которая принадлежит каждому в общественном капитале. В этом виде прибавочная ценность выступает как средняя прибыль, достающаяся капиталу, средняя прибыль, которая в свою очередь распадается на предпринимательский доход и процент и которая в каждой из этих двух категорий может достаться различного рода капиталистам. Это присвоение и распределение прибавочной ценности капиталом находит, однако, свою границу в земельной собственности. Как функционирующий капитал выкачивает из рабочего прибавочный труд, а вместе с тем в форме прибыли прибавочную ценность, так земельный собственник в свою очередь выкачивает из капиталиста часть этой прибавочной ценности в различных формах… ренты»³⁶. Понимая все эти формы дохода как количественно определенные «ценностные составные части», Маркс стремится под внешним разнообразием форм их проявления и различием оснований, которые объясняют их возникновение и их высоту, установить их качественную однородность как общественных отношений, понять их скрытое под формой цены социальное содержание — определенную историческую [# 54] форму организации общественного труда. При этом он оставляет совершенно вне своего поля зрения каузальный механизм конкуренции, который осуществляет все это распределение путем процессов ценообразования; Маркс стремится понять этот результат действующих в конкуренции сил в его социальной сущности. «Действительное движение конкуренции лежит вне нашего плана, мы должны теперь представить лишь внутреннюю организацию капиталистического способа производства, его, так сказать, идеальную среднюю»³⁷.

Здесь мы снова возвращаемся к уже упомянутому вначале пункту — к марксовой критике вульгарной политической экономии, которая рассматривает только «внешнюю видимость конкуренции, как она обнаруживается на «поверхности», и не видит внутренней связи вещей». Она, как указывает эта критика в другой связи, овеществляет общественные отношения, видит естественные отношения вещей там, где дело идет об общественных отношениях производства. После сказанного становится ясным, что это отношение явления к действительности, внешности к внутренней связи на самом деле есть отношение двух различных методов анализа, одного — причинно-объясняющего и другого — идущего к смыслу и пониманию общественных отношений. То, что Маркс называет «внутренней связью капиталистического производства», которая должна быть открыта благодаря построению теории прибавочной ценности, в действительности есть не причинное познание глубже лежащих каузальных двигательных сил, которые только приводят в движение внешнее колесо капиталистической конкуренции, но это есть попытка post festum т. е. попытка анализировать конечные результаты капиталистической конкуренции в их социальном содержании.

Для анализа, имеющего своей целью только каузальное объяснение меновых зависимостей, все доходы суть явления цены; их особенности сводятся к материальному характеру условий производства, рассматриваемых в качестве источников доходов, к их роли в процессе труда. Рента выступает, с этой точки зрения, как цена услуг зе[# 55]мли, прибыль указывает на цену произведенных средств производства, заработная плата есть цена третьего технического фактора производства — труда. С этой точки зрения, стремящейся к объяснению явлений обращения и обмена, доходы принимаются во внимание лишь как явления цены, материально, т. е. соответственно их роли в техническом процессе производства различных товаров. Здесь — царство потребительной ценности. Но если такая точка зрения законна для чисто теоретического объяснения феноменов цены, то она ровно ничего не дает для социального понимания этих же явлений цены³⁸. Насмешка Маркса над «триединой формулой» в основном направлена против попыток применить этот технико-материальный характер источников доходов, который имеет значение в анализе цены, также в качестве средства, дающего возможность понять социальную структуру общества; против попыток отождествить техническую роль и соответственное участие, которое принимает земля как царство природных сил, «как готовый арсенал всех предметов труда», а также произведенные средства производства и труд, как целесообразная производительная деятельность в процессе, производства, — с соответственными долями, которые достаются их социальным представителям в форме прибыли, заработной платы и ренты, а вместе с тем против попыток рассматривать исторически-обусловленный социальный характер элементов производства как их естественный, так сказать, от вечности присущий им, как элементам процесса производства, вещный характер³⁹. В противоположность этому Маркс выдвигает ту точку зрения, что для социального понимания технические условия получения доходов совершенно безразличны, так как дело сводится лишь к заключенным в них общественным, специфически человеческим отношениям.

[# 56] Вследствие этого мы находим у Маркса последовательное проведение той точки зрения, согласно которой все, что ежегодно предназначается для распределения, без остатка должно быть вменено труду. Только человеческий труд создает ту субстанцию, которая распределяется в форме отдельных доходов между различными общественными классами. В этом не заключается никакого практического этического требования равенства, никакого требования «права на полный продукт труда»; здесь имеет место конструирование понятия, служащего чистым целям познания; его, по-видимому, политический характер указывает лишь на тот практический фундамент, который несет в себе всякая наука о культуре⁴⁰.

Если бы мы пожелали воспользоваться современной общеизвестной терминологией, то мы могли бы сказать, что понятие ценности не заключает в себе никакого положительного оценивания, но в нем получает свое выражение лишь теоретический принцип отнесения к ценности (Prinzip der Wertbeziehung), и постольку оно внутри узко ограниченных рамок науки о хозяйстве служит задаче: быть орудием понимания известной индивидуальной исторической хозяйственной формы, а именно капиталистической системы в ее социально-ценностном содержании.

6. Маркс и Рикардо

На этом понимании труда как меры общественных отношений зависимости и построена теория трудовой ценности Маркса; по своему внутреннему смыслу она представляет поэтому социальную теорию распределения. Тем самым Маркс вступает в решительную противоположность к Рикардо, теория трудовой ценности которого является лишь теорией цены, а его понятие распределения по своей природе насквозь индивидуалистично. Благодаря собственным словам Маркса, что он считает себя лишь последователем и завершителем Рикардо, отношение Маркса к Рикардо часто понималось совершенно неверно, [# 57] ибо при наличии чисто внешних аналогий решающую роль играют основные различия, обусловленные совершенно отличным философским складом (Habitus) обоих мыслителей⁴¹. Правда, с первого взгляда кажется, будто исходный пункт у Рикардо социален. Отграничивая от производства особое самостоятельное учение о распределении как основную проблему теории, Рикардо тем самым освобождается от физиократических элементов, содержащихся еще в учении о ренте Смита. Но учение о распределении ведет его к противопоставлению самостоятельных классов, интересы которых противоречат не только друг другу, но — как это имеет место у землевладельцев и получателей ренты — также и всеобщему благосостоянию. Однако это понятие распределения наполнено у Рикардо индивидуалистическим содержанием. У него идет речь о распределении совокупного натурального дохода, о доле каждого из классов в готовом для потребления совокупном продукте, а не о социальных отношениях между людьми и классами, устанавливаемых процессом распределения «ценностного» продукта, т. е. целиком сведенного к человеческому труду. Постановка проблемы у Рикардо означает большой шаг вперед по сравнению с физиократическим фетишизмом, который натуральный излишек технического процесса производства непосредственно отождествлял с доходом, ибо для Рикардо проблема распределения есть проблема цены. То же самое имеет место также и в учении Рикардо о земельной ренте, которое, однако, по видимости, базируется на различии в естественном плодородии почвы. Рента для Рикардо есть следствие производимого конкуренцией ценообразования, в результате которого хозяйствующие на лучшей земле получают излишек цены их продукта над его издержками производства. Таким образом, в противоположность физиократам, Рикардо и Маркс согласны в том, что «рента есть результат общественных отношений, при которых ведется земледелие… Рента возникает из общества, а не из земли»⁴². Рикардо говорит в том же смысле: «Рента это не новое творение, а лишь перенесение имущества»⁴³.

[# 58] Поскольку Рикардо, в противоположность взглядам физиократов, понимает проблему распределения как проблему цены и тем самым объясняет все формы дохода, исходя из общественного .процесса конкуренции, он идет в полном согласии с Марксом; вследствие этого Маркс мог взять также и теорию дифференциальной ренты Рикардо. Однако за этим единством не следует упускать большого различия между обоими мыслителями. Если Рикардо понимает распределение как общественно-обусловленный факт, то все же не как общественное отношение производства, ибо Рикардо весьма далек от того, чтобы дать теорию абсолютной трудовой ценности в смысле полного растворения ценности продукта в труде. Вследствие этого у него отсутствует как понятие абстрактно-всеобщего труда, так и теория прибавочной ценности.

То, к чему пришел Рикардо в своем учении о распределении, сводилось к установлению относительной доли совокупного натурального дохода, или «совместного применения труда, земли, машин и капитала», которая притекает к каждому отдельному общественному классу в силу действия конкуренции, а также к установлению изменения этих долей с общим прогрессом общества. Эти доли регулируются ценой, т. е. выраженной в деньгах меновой ценностью товаров. Однако не всякое изменение цены означает увеличение или уменьшение относительной доли в продукте производства. Совершенно отвлекаясь от изменений ценности самих денег, повышение заработной платы может быть, например, парализовано ростом цен на предметы первой необходимости; прибыль и рента, несмотря на остающееся неизменным их денежное выражение, вследствие пониженных товарных цен, также могут представлять большую долю в общественном продукте. Однако, если даже Рикардо и ищет, подобно Марксу, за внешними явлениями цены или явлениями конкуренции «действительную» связь, если он, — и это Маркс вменяет ему; в особую заслугу, — пытается проникнуть во «внутреннюю физиологию буржуазного общества»⁴⁴, то все же между Марксом и Рикардо существует принципиальное различие. Для [# 59] Рикардо эта скрытая внутренняя связь есть только распределение общего натурального дохода между отдельными классами, причем он не рассматривает отношения классов друг к другу. Напротив, Маркс идет глубже; под распределением, происходящим за этим движением цен, он понимает не распределение произведенного запаса потребительных ценностей между изолированными классами населения, но распределение продукта, сведенного без остатка к человеческому труду, т. е. совокупной ценности, и вследствие этого как общественное отношение производящих людей.

Так как у Рикардо труд как причина ценности выступает на службе указанной задачи, то и оказывается, что у Рикардо отсутствует теория прибавочной ценности. Для того, чтобы опровергнуть то толкование Рикардо, которое в особенности укреплено интерпретацией Маркса, нет никакой необходимости приводить многочисленные, не вызывающие сомнения, места, где Рикардо высказывается против полного сведения меновой ценности к труду; данное толкование может опираться только на немногие высказывания Рикардо. Между тем весь дух метода рассмотрения народно-хозяйственных явлений Рикардо говорит против этого. Кто привносит Рикардо теорию прибавочной ценности, тот стирает фундаментальное методологическое различие между Рикардо и Марксом и тем самым затемняет правильное понимание обоих мыслителей. Именно в столь различном построении видимо совершенно аналогичной теории трудовой ценности обнаруживается их в корне различная позиция по отношению к проблемам общественной жизни. Для Рикардо, стремившегося понять хозяйственную жизнь при помощи естественно-научных категорий, труд, который он понимал совершенно в духе Смита как трудность и усилия, был одной из причин, определявших высоту меновой ценности товаров. «Я думаю подчас, — пишет Рикардо Мак-Куллоку, — что если бы мне было позволено вновь написать в моем произведении главу о ценности, я указал бы на то, что относительная ценность продуктов регулируется не одной, а двумя причинами, а именно относительным количеством необходимого для производства продукта труда и массой прибыли, которая получается от вложенного капитала в тот период времени, пока [# 60] продукты будут проданы». Здесь труд выступает в координации с другим фактором как причина определенной высоты меновой ценности, но ни в коем случае не как субстанция ценности. Рикардо не сводит целиком продукта к труду, вследствие этого у него не имеет места сведение доли продукта, достающейся предпринимателю в форме прибыли к труду определенного общественного класса, как это понимает теория прибавочной ценности. Этому не противоречит также и та связь между движениями заработной платы и прибыли, которая часто приводится в доказательство наличия у Рикардо теории прибавочной ценности; то обстоятельство, что общий рост заработной платы вызывает падение прибыли, покоится на понятии распределения у Рикардо; а именно, происходящее под движением цен действительное распределение есть распределение совокупного натурального дохода. Если в народном хозяйстве силы действуют в том направлении, что все большая доля общего дохода падает на заработную плату или земельную ренту, то капиталисты должны довольствоваться все меньшей долей, ибо относительное ухудшение их положения затрагивает всех капиталистов равномерно, так что они не в состоянии сваливать это ухудшение друг на друга.

В эту теорию Рикардо, согласно которой затраченный на товары труд выступает как важнейшая причина ценообразования, а тем самым и как причина, определяющая количества достающихся отдельным индивидам товаров, Маркс вложил, как мы видели, совсем иной ход идей, который мы, в целях ясности, извлекали до сих пор с односторонностью. В соответствии с этим для Маркса в его теоретическом анализе народно-хозяйственных явлений дело шло не об относительных количествах потребительных ценностей, достающихся изолированным индивидам или отдельным классам; его взору, направленному на социальную структуру общества, эти потребительные ценности представлялись известным образом приведенными к общему социальному знаменателю, целиком сведенными к человеческому труду, к затрате человеческой личности в вышеуказанном значении этого слова. Распределение продуктов выступало как конкретная общественная организация трудовых личностей. Тем самым у Маркса труд из причины, объясняющей [# 60] высоту цены, какой он был у Рикардо, превращается в труд как меру общественных отношений зависимости; техническое понятие труда у Рикардо превращается в социологическое понятие абстрактно-всеобщего труда у Маркса. Однако это изменение в понятии и значении труда, как принципа ценности, происходит у Маркса не в виде радикального отхода от Рикардо, а привносится в теорию Рикардо при сохранении существенных мотивов этой теории. Благодаря этому и возникает та двойственность и противоречивость, которые делают столь трудной интерпретацию теории ценности Маркса и которые являются лишь некоторой параллелью к двойственности его общего мировоззрения.

Глава II. Количественная проблема ценности

7. «Реализация» ценности

[# 62] Наша интерпретация марксовой теории ценности основывалась до сих пор на искусственном двойственном расчленении. В соответствии с задачей нашей работы мы стремились выделить в учении о ценности только одну сторону, которая, в противоположность общераспространненному естественно-научному пониманию, позволяет воспринять это учение со стороны его культурно-научной мотивации и само понятие ценности развить в средства анализа общественных отношений производства. С другой стороны, в ограниченных таким образом пределах мы опять-таки провели дальнейшее расчленение между качественной и количественной проблемой ценности. До сих пор мы, исследуя лишь первую, качественную проблему, занимались заложенными в ней общими условиями общественной трактовки проблемы ценности. Переходя к исследованию количественной проблемы ценности, мы приближаемся к той форме, в какой теория ценности преподносится нам Марксом; одновременно мы должны будем выявить наше отношение к тому расчленению естественно-научных и культурно-научных элементов, которое выше было предположено просто возможным. Мы придем к тому выводу, что это расчленение возможно, и лучшим доказательством двойственности марксовой теории ценности является потерпевшая в III томе неудачу попытка решить одними и теми же средствами две в корне различные задачи.

[# 63] Выясним сначала, как может быть сформулирована на основе наших выше развитых взглядов количественная проблема ценности. В понимании товара как продукта человеческого труда, «как определенного количества застывшего рабочего времени», как «ценности», еще не содержится, как мы видели, никакого определенного указания на эмпирические меновые отношения товаров. В процессе производства, правда, продукты впитали в себя часть личности непосредственного производителя, которая количественно измеряется рабочим временем; тем самым продукты вступают в процесс обращения уже как определенные «ценности». Но только процесс обращения как царство обмена и конкуренции содержит в себе условия, которые «реализуют» ценность. От этих условий зависят те пропорции, в которых произойдет распределение «ценностей» между участвующими в процессе обмена классами. Так как ценность вступает в процесс обращения как определенная, твердо установленная и не подлежащая изменению величина, то реализация ценности может означать только распределение ценности, а именно, в какой мере — посредством конкретного процесса ценообразования — отдельные классы принимают участие в «совокупной ценности». Как бы ни складывались эти условия реализации, они не могут что-либо изменить в величине «совокупной ценности»; изменяется только распределение этой «совокупной ценности» между различными хозяйствующими субъектами и классами. Продажа товара, произведенного в условиях отсталой техники, «ниже его индивидуальной ценности», отнюдь не означает абсолютного уменьшения наличной массы ценности; она является лишь выгодным для покупателя обменом меньшего количества труда на большее, при котором продавец не получает эквивалента за отданное им количество труда, не «реализует» полностью свою ценность. Наоборот, в имеющейся благодаря земельной монополии возможности продавать продукты «выше их ценности» не заключено никакого увеличения суммы ценности. Здесь имеет место только определенный модус распределения, а именно тот факт, что покупатели продуктов земли вынуждены в результате процесса ценообразования уступить землевладельцу без эквивалента часть произведенной ими «ценности». «Здесь нет нужды в особом иссле[# 64]довании для того, чтобы показать, что если товар продается выше или ниже его ценности, то имеет место лишь иное распределение прибавочной ценности, и что это иное распределение, изменение отношения, в котором различные лица делят между собой прибавочную ценность, ничего не изменяет ни в величине, ни в природе прибавочной ценности. В действительном процессе обращения совершаются не только превращения⁴⁵, которые мы рассмотрели в книге II, но они совпадают с действительной конкуренцией, с покупкой или продажей товаров выше или ниже их ценности, так что для отдельного капиталиста реализуемая им самим прибавочная ценность в такой же мере зависит от взаимного обманывания, как и от непосредственной эксплуатации труда»⁴⁶.

Наше понимание марксова понятия ценности, как показателя социального содержания явлений цены, нигде не выступает так отчетливо, как в, этом постоянно снова и снова повторяемом ходе мыслей: ценность образуется в процессе производства, реализуется же она лишь в процессе обращения. Этот способ выражения наглядно показывает, что ценность не является более активно дей[# 65]ствующей причиной, но что ее распределение обусловливается условиями и движущими силами процесса обращения, т. е. конкуренции; но, с другой стороны, попытка рассматривать сферу обращения и явления цены просто как отношение распределения, вне связи с процессом производства, неизбежно приводит к забвению социального содержания ценности. Когда Маркс предостерегает от отождествления условий реализации ценности с условиями ее созидания, от признания того, что ценность возникает в процессе обращения, то в основном мы здесь имеем дело лишь с его старой полемикой против «фетишистическом» точки зрения, которая, благодаря изоляции процесса обмена товаров от условий их производства, упускает из виду их специфически человеческое и общественное содержание. Из этого требования синтеза процесса производства и процесса обращения вытекает та специфическая линия в исследовании экономических явлений, которой Маркс держится в анализе конкуренции и процесса ценообразования и которая составляет характерную особенность количественной проблемы ценности. Эта линия заключается в анализе того, как при посредстве ценообразующих сил конкуренции, присущей исторически определенному общественному порядку, [# 66] осуществляется распределение («реализация») «ценности» — общественного продукта; к каким социальным результатам, лежащим вне сознания отдельных индивидуумов, приводят частнохозяйственные стремления хозяйствующих субъектов; в каких пропорциях — при типичных меновых отношениях — обмениваются продукты труда и тем самым устанавливаются специфические общественные отношения.

Правда, при таком понимании количественной проблемы ценности, которое вытекает из нашего понимания качественной проблемы ценносги, может показаться, что в системе Маркса конкуренции отводится некая, ей не свойственная, роль. Может даже показаться, что все зависимости здесь поставлены на голову, ибо, по нашему пониманию, распределение ценности определяется движением конкуренции, в то время как у Маркса, наоборот, ценность, видимо, определяет движение конкуренции⁴⁷. Это обстоятельство вынуждает нас ближе исследовать вопрос о месте конкуренции в системе Маркса.

8. Роль конкуренции в системе Маркса

«Внутренняя» связь. «Видимость» конкуренции.

Роль, которую Маркс отводит в своей системе конкуренции, насквозь двойственна; именно здесь борются за преобладание различные мотивы, заложенные в его теории ценности. Мы уже видели, как Маркс мыслил свою противоположность по отношению к «вульгарной экономии»; он понимал ее прежде всего в том смысле, что он стремится вскрыть общественные отношения там, где она видит лишь доступный для поверхностного наблюдения мир вещей. Но когда Маркс стремится обнаружить при помощи идеи (принципа) трудовой ценности «внутреннюю организацию» капиталистического способа производства в противополож[# 67]ность «выступающим только на поверхности внешним явлениям конкуренции», то это еще не означает, как мы выше показали, противопоставления двух миров, реальная ценность которых неодинакова. Это есть лишь выражение того способа исследования явлений конкуренции, который исходит из анализа содержащихся в них социальных отношений между людьми как субъектами.

Наряду с той мыслью, что труд есть показатель (Indikator) социальных отношений, выступает также и другая мысль, воспринятая им из теории трудовой ценности Рикардо, а именно, что труд есть показатель (Index) менового отношения, причина уровня цены. Но вместе с тем Рикардо понимал это последнее положение, очевидно, не в том смысле, что будто бы имеется причина, стоящая вне и над действующими силами конкуренции; «конкуренция» — это лишь собирательное понятие, в котором охватываются лишь силы, выступающие в отношениях спроса и предложения, или результаты все время меняющихся волеизъявлений контрагентов рынка, реагирующих на наличные рыночные соотношения. Положение, что цена регулируется трудом, означает вследствие этого не ниспровержение закона спроса и предложения, а только более близкое определение и уточнение действующих на обеих сторонах сил.

Эти две совершенно различные идеи — с одной стороны, взгляд на трудовую ценность как на средство анализа «внутреннего», т. е. общественного содержания явлений цены, а с другой стороны — взгляд на нее, как на фактор, обусловливающий движение спроса и предложения, своеобразно смешаны у Маркса. При этом каждый из этих моментов искажается другим, в результате же ни тот, ни другой моменты не находят себе полного выражения: «внутренняя», «общественная» связь приобретает лишь несвойственный ей характер самостоятельного причинного ряда, который в качестве «внутреннего», «действительного» не зависит от внешнего движения конкуренции. Правда, поскольку дело касается анализа простого товарного производства, в котором — по Марксу — товары должны обмениваться соответственно количествам заключающегося в них труда, такое смешение пребывает в скрытой форме. Эмпирическое совпадение проблемы цены [# 68] и проблемы распределения скрывает здесь расхождение методов исследования этих двух проблем. Но при исследовании капиталистического способа производства товаров, в котором ценность и цена не совпадают, такое смешение должно превратиться в высшей степени проблематичную экономическую метафизику.

Здесь мы обнаруживаем источник своеобразного представления Маркса, что ценность содержит в себе самой принцип своего движения и распределения, что она, будучи своего рода «автоматическим субъектом»⁴⁸, обусловливает путем какого-то мистического сверхиндивидуального, причинного ряда, протекающего вне сознания отдельных агентов производства, такую форму общественных отношений, по отношению к которой явления конкуренции обладают лишь мнимой независимостью. Распределение совокупной ценности теперь уже становится не специфическим порождением отношений конкуренции: наоборот, a priori данная, как результат «самодвижения» ценности, схема распределения регулирует отношения конкуренции. Общественная причинная обусловленность конкуренции, от которой зависит воля отдельного индивидуума, превращается в надобществснную метафизическую необходимость, от которой зависит конкуренция.

То обстоятельство, что Маркс должен был считать ценообразующее влияние конкуренции лишь «внешней видимостью» и из «внутреннего» причинного ряда движения ценности исключить силы, выступающие в спросе и предложении, — все это было лишь выводом из подобного понимания. Маркс проделывает это устранение конкуренции в высшей степени своеобразным способом: вместо того, чтобы в «естественной цене» видеть результат равновесия сил спроса и предложения, Маркс, наоборот, из этого равновесия, из «покрытия спроса и предложения» заключает, что это их действие взаимно парализуется и что, следовательно, рыночная ценность продуктов не может быть объяснена ими. «Если спрос и предложение покрывают друг друга, то они перестают действовать, и именно потому товары продаются по их рыночной ценности. Если две силы, равные по величине, действуют в противоположных направлениях, то они вза[# 69]имно уничтожаются, вовсе не действуют во-вне, и явления, возникающие при этом условии, должны быть объяснены как-нибудь иначе, а не действием этих двух сил… Действительные внутренние законы капиталистического производства, очевидно, не могут быть объяснены из взаимодействия спроса и предложения… так как законы эти оказываются осуществленными в чистом виде лишь тогда, когда спрос и предложение перестают действовать, т. е. покрывают друг друга (!). Спрос и предложение в действительности никогда не покрывают друг друга или, если и покрывают, то только случайно, следовательно, с научной точки зрения этот случай должен быть приравнен к нулю, должен рассматриваться как несуществующий. Однако в политической экономии предполагается, что они покрывают друг друга. Почему? Это делается для того, чтобы рассматривать явления в их закономерном, отвечающем их понятию виде, т. е. рассматривать их независимо от того, чем они кажутся вследствие колебаний спроса и предложения»⁴⁹.

Очевидно, что это сведение конкуренции к простой «внешней видимости» само есть только видимость, ибо данная аргументация, построенная на совершенно шатких заключениях по аналогии, — аргументация, которую, впрочем, Маркс не устает повторять и в других местах, — позволяет прийти как раз к обратным выводам, которые при этом имеют гораздо больше правдоподобия. Ибо положение, что спрос покрывает предложение в смысле равенства эффективного спроса и эффективного предложения, есть, собственно говоря, тавтология; такое положение имеет место при всякой цене. Наоборот, если под спросом и предложением понимать совокупность всех ценообразующих условий, то спрос и предложение не покрывают друг друга даже при продаже по рыночной ценности. Наконец, положение, что состояние равновесия должно быть объяснено как-нибудь «иначе, чем действием этих двух сил», само по себе настолько же неправдоподобно, насколько, напротив, для механической аналогии имеет силу как раз противоположное. Бем-Баверк⁵⁰ высказал по этому вопросу все необходимое, и [# 70] Гильфердинг в своем ответе не мог противопоставить ничего существенного⁵¹.

Просто удивительно, как Маркс, материалистическая точка зрения которого в действительности лишь была позитивистической реакцией против спекулятивных построений Гегеля, мог отстаивать в теории ценности такую метафизику, выходящую за рамки всякого индуктивного знания. Однако и здесь, как и в других местах у Маркса, созданная им в полемических целях терминология искажает его действительные научные приемы и выводы. Его теория ценности, взятая «в себе», представляет нечто совершенно иное, чем это представлялось его собственному сознанию. Вся эта метафизика, находящая свое выражение в «самодвижении ценности», является лишь преувеличением и крайне странной формулировкой его новой «общественной» точки зрения в анализе конкуренции, точки зрения, которую он стремится противопоставить «фетишистическому пониманию» конкуренции. Весьма далекий от того, чтобы исключить из своего исследования конкуренцию на том основании, что она объясняет «только отклонения рыночных цен от рыночных ценностей», Маркс, напротив, призывает ее на помощь для объяснения каждого конкретного отношения распределения совокупной ценности; результатом конкуренции является не только первоначальное распределение совокупной ценности между капиталистами и наемными рабочими, но и распределение прибавочной ценности; образование средней нормы прибыли также следует объяснить, исходя исключительно из мотивов отдельных капиталистов. «Закон ценности» (Wertgesetz) в системе Маркса в конечном счете целиком уничтожается, ибо и в обмене между капиталом и трудом он господствует только благодаря искусственной конструкции, но зато «идея» (принцип) ценности (Wertbetrachtung) остается последовательно проведенной. Если с достигнутой в III томе точки зрения бросить взгляд на всю систему в целом, то рассеиваются все неясности дуализма «закона ценности» и «идеи ценности». По сути дела, гибель и крушение системы в III томе выступают, наоборот, в качестве ее высшего достижения: своеобразное содержание идей Маркса, — идея ценности и вместе с тем [# 71] «общественный» исходный пункт, — здесь раскрываются во всей их чистоте. Не третий том стоит в противоречии к первому, а первый том противоречит третьему.

Однако мы должны это исследовать ближе.

9. I и III томы «Капитала»

Действительная роль конкуренции, демонстрированная на теории относительной прибавочной ценности. В III томе не закон ценности (Wertgesetz), а «идея ценности» (Wertbetrachtung).

Теорию ценности Маркса можно назвать экономическим пародированием учения Гегеля о саморазвитии абсолютного духа, «Прибавочная ценность относится к предпринимательской прибыли, проценту и земельной ренте, как идея Гегеля к государству и истории»⁵². В самом деле, в своем спекулятивном развитии теория ценности является некоей аналогией тому воззрению Гегеля, которое сам Энгельс подверг критике в «Святом семействе», направленном им совместно с Марксом против Бауэра: «История нt делает ничего, она «не обладает никаким колоссальным богатством», она не ведет никаких битв. Не история, а именно человек, действительный, живой человек, вот кто производит все это, всем обладает и за все борется. Нет никакой «истории», которая — как будто бы она была особой личностью — пользовалась бы человеком, как средством для достижения своих целей; история — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека⁵³. Если здесь на место истории и человека поставить ценность и капиталиста, то мы получим отрицание спекулятивного учения о ценности устами самих его основоположников.

Поучительный пример того, что представляет собой это самодвижение ценности, дает теория относительной прибавочной ценности Маркса. Подобно тому как сама ценность представляет в своем превращении формы — то как товар, то как деньги — «движущуюся, самое себя движущую субстанцию», так еще в большей мере капитал выступает как сама по себе возрастающая ценность. Производство прибавочной ценности, собственное самовозрастание, — происходит ли оно путем удлинения рабочего дня [# 72] или путем сокращения необходимого рабочего времени, — является целью капитала, представляется его собственным жизненным призванием; капиталист же есть лишь его покорный слуга, лишь «персонифицированный, одаренный волей н сознанием капитал», в котором «автомат обладает волей и сознанием». Таким образом, производство относительной прибавочной ценности, приводящее, благодаря повышению производительной силы труда, к понижению ценности рабочей силы; и тем самым к уменьшению относительной доли труда, есть лишь результат этого имманентного стремления капитала, этим стремлением объясняется и им обусловливается. Однако Маркс сам указывает, что этот общий результат не является целью и результатом в каждом отдельном случае. То, что в действительности лежит в основе этого процесса, есть стремление отдельных капиталистов путем технических и организационных улучшений увеличить излишек рыночной цены продукта над собственными издержками производства. Он является непредвиденным, неосознаваемым единичным капиталистом, следствием его действия; его же понимание доступно лишь взору, ориентирующемуся на идею «ценности». «Когда отдельный капиталист путем повышения производительной силы труда удешевляет, например, рубашки, то он, быть может, вовсе и не задается целью pro tanto понизить ценность рабочей силы, а следовательно, необходимое рабочее время; однако лишь постольку, поскольку он в конце концов содействует этому результату, он содействует повышению общей нормы прибавочной ценности. Общие и необходимые тенденции капитала следует отличать от их форм проявления»⁵⁴. Мы видим, насколько терминология здесь не адекватна той противоположности, которая в действительности мыслится. Речь идет не о том, чтобы вообще исключить конкуренцию как определенную причину, а лишь о том, что при исследовании конкуренции и ее причинном анализе должно исходить из такой точки зрения, которая в ней самой не содержится. Как при анализе простого обмена выбор того, что существенно для социальной точки зрения, был сделан путем сведения поставленных в самые раз[# 73]нообразные взаимные отношения «товаров» к «абстрактной ценности», так и теперь отнесение к процессу создания прибавочной ценности, в котором выражается основное производственное отношение эпохи капиталистического производства, указывает путь для анализа конкуренции. Это лишь дальнейшее развитие той же самой точки зрения. Теперь вопрос сводится к тому, чтобы исследовать, каким образом целесообразные действия капиталистов, психологию которых Маркс, более чем кто-либо другой, выводил из тощего и абстрактного представления о homo oeconomicus, обратно воздействуют на процесс образования прибавочной ценности. В понятии прибавочной ценности уже содержится поэтому a priori данная точка зрения на нее, как на «внутреннюю природу» капитала, которая указывает путь конкретному причинному анализу «внешнего движения капитала». Именно так мы должны понимать следующее выражение Маркса, если отвлечься от его метафизической внешности и ложных аналогий: «Исследование способов, какими внутренние, имманентные законы капиталистического производства проявляются во внешнем движении капитала, дают знать о себе в качестве принудительных законов конкуренции и доходят поэтому до сознания отдельного капиталиста в виде движущих мотивов; исследование всего этого не составляет здесь нашей задачи. Само собой ясно, что научный анализ конкуренции возможен лишь тогда, когда понята внутренняя природа капитала…, точно так же как видимое движение небесных тел понятно только тому, кто знает действительное, непосредственно не усматриваемое их движение»⁵⁵.

Если уже в этих словах мы видим, что Маркс de facto отводит конкуренции совсем иное место, чем то, которое [# 74] она, казалось бы, занимает на основании цитированных ранее суждений, то это еще более резко выступает в III томе при конструировании средней нормы прибыли. Если до сих пор еще можно было сомневаться, имеем ли мы право проводить отграничение и одностороннее подчеркивание идеи ценности, как средства социологического анализа явлений цены, противополагая ее «закону ценности» Рикардо, то здесь, в III томе, при конструировании цены производства эта тенденция выступает наружу в столь чистой и освобожденной от всего прочего форме, что лишь при предположении нашей интерпретации она (цена производства) только и получает какой-либо смысл. В обширной полемике, возникшей по поводу знаменитого противоречия между I и III томами, дискуссия, по нашему мнению, не всегда направлялась по правильному руслу. В то время как противники Маркса не уставали доказывать, что выведенный в I томе закон ценности, согласно которому товары обмениваются в соответствии с содержащимся в них рабочим временем, уничтожается обменом по ценам производства, и что благодаря этому непримиримому противоречию, которое не может быть устранено мнимыми аргументами Маркса, терпит крушение вся его система, сторонники Маркса, наоборот, ограничивались противоположным утверждением, а именно, что закон ценности «с известными модификациями» остается определяющим и для цены производства. Однако возможна еще и средняя позиция. Пусть верно, что имеет место указанное противоречие, однако это еще не затрагивает системы Маркса, ибо следует поставить вопрос: что еще может означать сохранение в III томе идеи (принципа) ценности, если будет отброшен закон ценности?

Положение, что «закон ценности» в III томе полностью уничтожается и что даже при самом широком толковании понятия «модификации» его действие все же не может быть принято, это положение могло быть оспариваемо лишь в том случае, когда при нераздельном смешении «закона ценности» и «идеи ценности» (Wertbetrachtung) в отказе от «закона ценности» видели опасность также и для плодотворных социологических выводов, заложенных в «идее ценности». Если мы присмотримся к тем аргументам, при помощи которых Маркс и его последователи пытаются доказать, что закон ценности [# 75] продолжает действовать и в III томе, то мы увидим, что все они покоятся на удивительном смешении предпосылки и результата. Предпосылка содержится в данном «общественной точкой зрения» исходном положении о фиксированной величине совокупной ценности, распределение которой в процессе капиталистической конкуренции между отдельными классами и должно быть объяснено путем конструирования цены производства. Как и какими силами это распределение ни осуществлялось бы, то обстоятельство, что общая сумма цен производства, которые складываются согласно предпосылке из ценностных величин, должна совпадать с общей суммой ценности, брошенной в процесс распределения, является не результатом, подтверждающим господство закона ценности, а лишь повторением предпосылки. Из того же, что цена производства составляется из ценностных величин, столь же мало вытекает, что цена производства «косвенно» определяется законом ценности, так как совокупная ценность якобы указывает определенные границы составным частям цены. Ибо ведь проблема здесь и заключается в делении совокупной ценности, которое допускает бесконечно большое число комбинаций и которое выводится Марксом отнюдь не из закона ценности, а из определенных отношений конкуренции. Если мы присмотримся к отдельным фазам этого разложения, то первое же основное деление на заработную плату, определяемую прожиточным минимумом (Existenzminimum), и прибавочную ценность покоится на процессе образования цены труда, который Маркс смог подвести под действие «закона ценности» лишь при помощи насильственного построения⁵⁶. В действительности же для капиталистических отношений социологически характерным моментом является именно обмен не эквивалентных количеств труда, а в качестве силы, устанавливающей меновые отношения, [# 76] выступает не закон ценности, а конкуренция. Таким образом, после того как из совокупной ценности выделена одна часть, дело сводится к распределению остающейся прибавочной ценности между предпринимателями, капиталистами и земельными собственниками. То обстоятельство, что для прибыли и ренты даны определенные закономерные границы, поскольку сумма составных частей цены должна быть равна совокупной ценности, опять-таки является не подтверждением «закона ценности», а лишь формулировкой предпосылок проблемы. Ибо закон ценности выходит за пределы постулата, лежащего в основе рассмотрения явлений с точки зрения идеи ценности, — постулата, согласно которому все товары должны быть рассматриваемы только как продукты труда; он заявляет притязание высказаться также и относительно распределения продукта труда. Однако при распределении прибавочной ценности путем образования средней нормы прибыли опять-таки конкуренция, и именно конкуренция в ее специфически капиталистической форме как тенденция к уравнению норм прибыли, определяет «закономерный» результат. А это в еще более строгом смысле противоречит «закону ценности». Таким образом, то, что было обойдено путем натяжек в вопросе об образовании цены труда, здесь допускается открыто⁵⁷. Нет нужды продолжать это исследование дальше в отношении ренты или деления прибыли на предпринимательский доход и процент, ибо здесь Маркс отказывается от попытки удержать какую-либо связь с законом ценности. Мы можем уже теперь признать, насколько ошибочен взгляд Маркса и его последователей, что и в III томе продолжает действовать в модифицированном виде; «закон ценности». В основе этого доказательства лежит смешение «закона ценности» и «идеи ценности». Заложенная в последней методологическая предпосылка, являющаяся лишь следствием той «общественной точки зрения», которая стремится освободить установленные конкуренцией цены от их вещной [# 77] оболочки и выявить их социальное содержание путем сведения этих цен к трудовым отношениям, — эта предпосылка здесь снова превращается в реальный процесс, и тем самым создается новый фетишизм. То, что является лишь субъективным условием познания, выступает теперь как реальное явление, присущее объекту. Вместе с тем та критическая точка зрения, которая содержится в учении о товарном фетишизме и которая превращает идею трудовой ценности в такое субъективное условие познания, благодаря которому только и конституируется социальное исследование у Маркса, здесь снова затемняется и подменяется догматической точкой зрения. Однако, если мы отвлечемся от этого субъективного самообмана, то именно в III томе ясно выступает все своеобразие этого социального метода. И если в формальном отношении многое можно было бы добавить по вопросу об установлении зависимости между ценностью и ценой, тем не менее в самой постановке проблемы в III томе и заключается, собственно говоря, все это характерное и новое. Сочетание конкуренции с идеей трудовой ценности, которое большинство критиков Маркса признают — и с полным правом — с точки зрения «закона ценности» непоследовательностью, выступает здесь как последовательная формулировка «количественной проблемы ценности» в том самом виде, как мы представили ее выше. В III томе Маркс стремится дать ответ на вопрос, в каких пропорциях распределяется «совокупная ценность» между различными классами под определяющим влиянием капиталистической конкуренции и какие общественные отношения складываются в силу этого, помимо сознания отдельных индивидуумов, в качестве результанты частных стремлений капиталистов. Он исследует процесс ценообразования в условиях капиталистической конкуренции в его социальном содержании.

10. Общественно-необходимый труд

Амальгама идеи ценности с конкуренцией, имеющая место в количественной проблеме ценности, нашла более полное выражение в понятии «общественно-необходимого» труда. Как известно, общественно-необходимый труд дает меру для тех пропорций, в которых в условиях простого товарного хозяй[# 78]ства совершается обмен; он определяется Марксом, как «рабочее время», которое требуется для изготовления какой-либо потребительной ценности при наличных общественно-нормальных условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда». Однако в других местах⁵⁸ Маркс выходит за рамки этого чисто технического определения, присоединяя то условие, что этим общественно-необходимым трудом, регулирующим меновые отношения товаров, оказывается рабочее время, необходимое для удовлетворения количественно-определенной общественной потребности. Итак, здесь в качестве последнего определяющего фактора выступает потребность, конкуренция. Потребительная ценность уже не является здесь просто предпосылкой ценности; количественно-определенная общественная потребность дает меру затраченного в той или иной отрасли производства труда, вместе с тем она определяет ценность не только всей массы товаров, но и каждого товара в отдельности.

Это расширение понятия общественно-необходимого труда путем принятия в соображение «общественной потребности» как определяющего фактора, должно показаться непоследовательностью тем, кто рассматривает ценность в системе Маркса как объективно-действующую силу. Отсюда, в этом расширении понятия общественно-необходимого труда хотели видеть лишь более точную формулировку того положения, что общей предпосылкой всякой ценности является потребительная ценность вообще⁵⁹. Но эта точка зрения недооценивает роли конкуренции, в то время как другая точка зрения, впадающая в противоположною крайность, переоценивает эту роль, ибо она утверждает, что всякая установившаяся в процессе конкуренции цена тождественна с ценностью. Последняя зависит не от фактически затраченного труда, а, наоборот, от труда, необходимого для удовлетворения обычной общественной потребности; количественное же определение последнего регулируется именно конкуренцией. Рассуждая таким образом, Lande пришел к явно [# 79] ошибочному отрицанию всякой возможности расхождения между ценностью и ценой. Обе эти точки зрения могут быть опровергнуты при помощи одного и того же аргумента, а именно: без более точного определения того, что следует понимать под удовлетворением общественных потребностей, можно говорить о таком удовлетворении при любом уровне цен, поскольку товары вообще продаются. Вследствие этого и при перепроизводстве товар всегда удовлетворяет условию быть «общественной потребительной ценностью вообще». Но раз имеет место удовлетворение общественных потребностей, то, согласно и той и другой точек зрения, товары должны полностью реализовать свою ценность.

Если мы себя спросим, что означает положение, согласно которому количественно-определенная потребность определяет меру затраченного общественно-необходимого труда, а тем самым и ценность, то мы вынуждены будем обратиться к определению условий «удовлетворения общественной потребности». Особые общественные потребности в различных видах (сортах) товаров считаются Марксом «удовлетворенными» в том случае, если совокупная общественная рабочая сила распределена между отдельными отраслями производства в таких пропорциях, что вытекающие из соотношения спроса и предложения цены соответствуют содержащемуся в товарах общественно-необходимому труду в первом техническом смысле. Следовательно, в этом случае привлечение в эту формулу общественной потребности ни в малейшей степени не меняет величину меновой пропорции; но постольку же остается правильным, что и здесь, так же как и раньше, дело идет только о технически необходимом количестве труда. То же, что скрывается под этой неясностью — двойным смыслом общественно-необходимого труда, — сводится к более точному определению тех условий, в которых осуществляется это меновое отношение, а именно к тому, что общественно-необходимый труд ни в коем случае не является активно действующим фактором, но он есть результат, устанавливающийся в колебаниях конкуренции. Таким образом, и здесь мы находим подтверждение нашему пониманию количественной проблемы ценности.

11. Теория ценности Маркса и школа предельной полезности

«Общественная» точка зрения как решающее различие между ними. В чем эта общественная точка зрения не состоит. Формальная природа понятия общества у Маркса.

[# 80] На основании нашего предыдущего изложения могло бы показаться, будто мы примыкаем к взгляду, что возможно соединение марксовой теории ценности с теорией предельной полезности. Такой взгляд высказывался с различных сторон⁶⁰. Однако при этом никогда не выходили за пределы отдельных неопределенных указаний на то, что в своей постановке проблемы Маркс привлек также потребительную ценность и конкуренцию; но ясное понимание взаимного отношения Маркса и теоретиков предельной полезности отсутствовало; при этом в силу неясности, которая господствовала по вопросу о методологическом значении принципа трудовой ценности, эту точку соприкосновения искали на совершенно ложном пути, ибо эти подлежащие соединению противоположности сводили к различию между субъективной и объективной теориями ценности. Поэтому их примирения и искали в направлении, указанном Дитцелем и Маршаллом. В результате весь спор фиксировался на ложном пункте. Не объективность, а «общественность» является специфическим для Маркса исходным пунктом. Отсюда возникает вопрос, в каком отношении Маркс стоит к субъективной теории ценности.

Во всяком случае, то обстоятельство, что «общественная» точка зрения является отличительным признаком марксовой теории ценности, подчеркивалось уже неоднократно. Гильфердинг в своей критике Бема именно этим пытается обосновать непроходимую пропасть между Марксом и субъективистами: «…Представитель психологической школы политической экономии не видит этой общественной связи; он не понимает поэтому необходимости такой теории, которая исходила бы из этой связи и ставила бы себе задачей открытие именно общественной обусловленности на[# 81]родно-хозяйственных явлений, теории, которая имела бы вследствие этого своим исходным пунктом общество, а не индивидуума»⁶¹. Аналогично ставит вопрос и Зомбарт, для которого «общественная» и «объективная точка зрения» нераздельно сливаются. «Это можно резюмировать в одном слове: экономическая система Маркса характеризуется крайним объективизмом. Здесь в лице марксовой системы изливается поток, который берет свое начало от Кэнэ и течет через Рикардо к Родбертусу, а именно строго объективный метод анализа хозяйственной жизни, который имеет в качестве исходной точки зрения хозяйствующее общество и всегда возвращается к нему, — который стремится открыть общественные связи, являющиеся в конечном счете решающими для отдельного хозяйства и хозяйственных процессов». Здесь все время оперируют с понятием общества и общественной связи; оно и должно показать противоположность между Марксом и индивидуалистической точкой зрения субъективной школы. Но при том смысле, который здесь вкладывается в понятие общественного, указанного противоречия не существует; напротив, оно лежит в совершенно другом направлении; Гильфердинг хотя это и чувствовал, однако, он ясно этого не выразил. Поэтому для правильного понимания позиции Маркса и ее отношения к субъективной теории ценности мы должны прежде всего установить, чего нельзя считать существенным в общественной исходной точке зрения Маркса.

Понятие общественного играет у Маркса громадную роль, и оно обозначает у него самые различные вещи. Наиболее примитивным является обозначение в качестве общественных просто массовых действий, причем здесь встречаются также и социально-психологические замечания об образовании классов. Более сложным является понимание общественного как среднего, причем Маркс часто ссылается на теорию Кетле о среднем социальном человеке. При этом среднее выступает прежде всего только как представительная числовая величина, вне всякой связи с реальными отношениями, как, например, в понятии общественного, т. е. среднего строения капитала. Но, с другой стороны, представление о среднем, [# 82] как о собственно общественном, расширяется в том смысле, что под средним понимается результанта многообразнейших взаимодействий индивидов, так что возникает представление о надындивидуальной господствующей над отдельными явлениями связи; эта связь осуществляется в законах конкуренции в процессе ценообразования. Так, Маркс характеризует конкуренцию как сферу⁶², «над которой, если рассматривать каждый отдельный случай, господствует случайность, в которой, следовательно, внутренний закон, находящий это осуществление среди этих случайностей и регулирующий их, становится заметным лишь при том условии, если соединить эти случайности в крупные массы, и в которой он остается поэтому незаметным и непонятным для самих отдельных агентов производства». Еще более характерно Маркс высказывается в другом месте⁶³: «…распределение общественного труда и его взаимное довершение, обмен веществ между его продуктами, его подчинение ходу общественного механизма и включение в этот последний — все это предоставлено случайным взаимно уничтожающимся стремлениям единичных капиталистических производителей. Так как эти последние противостоят друг другу лишь как товаровладельцы, причем каждый старается продать свой товар возможно дороже (и даже при регулировании производства руководствуется как будто только произволом), то внутренний закон пробивает себе дорогу лишь при посредстве их конкуренции, их взаимного давления друг на друга, благодаря которому взаимно уничтожаются все отклонения. Лишь как внутренний закон, как слепой закон природы по отношению к отдельным агентам производства выступает закон ценности и осуществляет общественное равновесие производства среди случайных колебаний».

Однако та решающая особенность, которая характеризует Маркса и отличает его от субъективной теории ценности, заключается отнюдь не в искании «экономических условий, которые не зависят от воли отдельных людей», той общественной связи, которая обусловливает волевые акты от[# 83]дельных людей и делает их зависимыми от нее. Ибо, если, с одной стороны, и субъективной теории ценности не чужды такие надындивидуальные, определяющие волю отдельных индивидуумов закономерности, то, с другой стороны, Маркс целиком разделяет с субъективной теорией ценности «атомистическую» точку зрения, согласно которой анализ эмпирической общественной жизни всегда ведет к отдельному индивидууму как конечному элементу. Уже это сильное подчеркивание конкуренции у Маркса приводит к тому, что и у него исходным пунктом становится «методологический индивидуализм» (Schumpeter); отсюда вытекает, что отличающая его учение общественная точка зрения лежит совсем в другом направлении. Мы уже видели выше, что если Маркс и кокетничает с представлением о сверхэмпирическом, пребывающем вне головы отдельного индивидуума причинном ряде, однако, фактически конечными движущими силами для него является конкуренция, а тем самым отдельные индивидуумы. В этом смысле для Маркса общество есть сумма отдельных индивидуумов не более и не менее;, чем для субъективной теории ценности.

С другой стороны, субъективная теория ценности не отстает от Маркса и в стремлении открыть объективные, независимые от воли отдельных людей и в этом смысле «общественные» связи. В совершенно общей форме это нашло свое наиболее яркое выражение в формулированном Шумпетером принципе взаимной зависимости (Interdependenz) цен, т. е. в математически определенной зависимости всех цен, ценностей и количеств товаров в системе свободной конкуренции. Правда, при развитии своего основного учения о ценности теория предельной полезности исходит от изолированного, психологического субъекта, а так как ее первая и важнейшая посылка — закон убывающего наслаждения или благополучия при увеличении количества благ, — находит свое естественно-научное основание в эмпирической психологии, то и кажется, что это чисто естественно-научное асоциальное содержание переходит и на сделанные из него выводы. Не в меньшей мере этот исходный пункт, заимствованный у одной из естественно-научных дисциплин, обусловил также и натуралистическую установку теоретиков предельной полезности, обусловил и их представле[# 84]ние о вечном, лишенном всякого исторического развития, действии их законов ценности. Конечно, эти законы ценности сами суть «психология», но в совершенно ином смысле, чем лежащий в их основе психологический факт. Они суть рациональные целевые зависимости (rationale Zweck-Zusammenhänge)⁶⁴, которые на основе определенной волевой максимы — стремления к достижению максимума полезности, — развертываются в ряд закономерных, телеологических зависимостей, благодаря введению все новых и все более специфичных промежуточных констелляций. «Основной психологический факт» входит в эти телеологические волевые зависимости лишь как момент познавания. «Вся теория субъективной ценности, — как выражается Бем-Баверк, — есть не что иное, как большая казуистика о том, когда, от каких условий и от какого количества какого-либо блага зависит наше благополучие». Если из этой характеристики рациональной целевой структуры «законов ценности» и вытекает ее отличие от всякой естественно-научной эмпирической психологии, все же еще остается то различие между субъективной школой и Марксом, которое следующим образом формулируется Гильфердингом: «В качестве исходного пункта своей системы оно (субъективное понимание) избирает вместо экономического, общественного отношения индивидуальное отношение между людьми и вещами. Оно рассматривает это отношение с психологической точки зрения как естественное, подчиняющееся неизменным законам»⁶⁵. Это представление может, пожалуй, действительно найти опору в ходе рассуждений теоретиков предельной полезности, ибо их теория объективной меновой ценности или цены кажется только приложением и точной аналогией тех выводов, которые были получены в результате анализа изолированного хозяйства, в котором противостоят друг другу исключительно человек и мир благ⁶⁶. Здесь закон издержек (Kostengesetz) или образование ценности комплементарных благ могут быть выведены исключительно из [# 85] психики субъекта, совершенно независимо от правового и иного социального порядка, и индивидуум поэтому в известном смысле является суверенным и только подвержен действию случайностей (Faktizitäten) со стороны окружающей природы. Это положение индивидуализма представляется вполне применимым и при перенесении этих зависимостей в теорию цены, где тоже имеет место совершенно аналогичный закон издержек или проблема вменения. А тем самым отвергаются все надындивидуальные, вытекающие из взаимодействия индивидов специфические общественные связи. Это впечатление усиливается еще соответствующе избранной терминологией, которая повсюду стремится подчеркнуть этот параллелизм между явлениями ценности и цены и при этом иногда даже впадает в ошибочные аналогии, гипостазируя само общество в качестве обладающего потребностями индивидуума.

Однако, если присмотреться к делу поближе, то можно заметить, что эта, по-видимому, крайне индивидуалистическая точка зрения является только видимостью и что с переходом от теории ценности к теории цены теория предельной полезности включает в себя все те элементы, которые и в ней самой представляются ни в малейшей степени не менее «общественными», чем в марксистской теории. Ибо взаимнодействие индивидов в процессе ценообразования может иметь место лишь при предположении определенного правового порядка, который тем самым придает законам цены в субъективной теории ценности также относительный, исторически обусловленный характер. Если Бем-Баверк пытается доказать, что прибыль будет иметь место и в социалистическом государстве, то это ему удается лишь благодаря некоторому petitio principii, поскольку он переносит цены, объяснимые на основе предпосылки свободной конкуренции (различие ценности наличных и будущих благ), без всякого изменения в совершенно иначе организованный правовой строй социалистического общества. Но к этому исторически обусловленному характеру полученных даже и на субъективной основе законов цены присоединяется еще более важный момент социальной связи, стоящей над отдельными индивидуумами. Уже процесс простого ценообразования указывает на всякую цену равновесия как на предельную цену, [# 86] которая является продуктом общественной связи и в которую включается отдельный индивид в равной мере как обусловленный, так и обусловливающий член. Еще нагляднее общественная связь проявляется в законе издержек (Kostengesetz), для обоснования которого Бем-Баверк точно так же, как это делает Маркс и классическая школа, должен был обратиться к гипотезе средней нормы прибыли. Ибо такое распределение первоначальных производительных сил между отдельными отраслями производства, при котором образующаяся в результате спроса и предложения цена приносит всем предпринимателям равную норму прибыли, отнюдь не является, как желал бы нас заставить думать Бем-Баверк, опираясь на ловко подобранную им терминологию, частным случаем применения «великого закона предельной полезности», случаем, когда общественное хозяйство по аналогии с изолированным отдельным хозяйством всецело распоряжается своими запасами благ. Но едва ли допустимо, когда у Бем-Баверка вдруг как deus ex machina появляется «деловой дух предпринимателей», который обусловливает это распределение и который по своему существу выражает ту же предпосылку, что и у Маркса, а именно, «что товары обмениваются не просто как товары, но как продукты капитала, которые — в соответствии со своей величиной… притязают на равную долю в совокупной массе прибавочной ценности»⁶⁷. Если мы, наконец, рассмотрим такую специальную теорию, как теория прибыли Бема, то и здесь мы обнаружим, что высота прибыли регулируется не менее объективными, совершенно независящими от «прихотей» владельцев условиями, как это имеет место и у Маркса. Подобно тому как у Маркса в качестве решающего факта движения прибыли выступает в конечном счете техника производства, — хотя, правда, эта связь устанавливается им и иным путем, — точно так же и в теории прибыли Бема мы видим, что в устанавливаемых посредством конкуренции общественных отношениях на высоту прибыли оказывает решающее влияние на ряду с общей величиной фонда средств существования и числом рабочих также и технические условия производства.

[# 87] После всего сказанного нам представляется неправильным отождествление того, что отличает «общественную точку зрения» Маркса, с противоположностью между субъективной и объективной теориями ценности, притом интерпретируемой в том направлении, будто Маркс вскрыл объективные общественные связи там, где субъективная теория ценности видит только произвол и случайность субъективных оценок. Если принять подобный критерий для «общественной обусловленности», то, напротив, между этими двумя пониманиями не существует никакой противоположности: вытекающая из особого типа социального взаимодействия индивидов закономерность в области явлений цены оказывается действительной и для субъективной теории ценности не в меньшей мере, чем для Маркса.

Однако где же тогда лежит тот водораздел, который отделяет теорию ценности Маркса как «общественную» теорию от субъективной теории ценности? Вообще проблема общества принципиально может быть поставлена двояким образом⁶⁸; в зависимости от этого можно прийти к совершенно различным постановкам проблемы и в теории ценности, даже при соблюдении социальной точки зрения: своеобразие социального можно видеть или в особом характере причинных зависимостей, в особом критерии, относящемся к содержанию, например, в особом виде взаимодействия между индивидуумами, в силу чего специфические социальные явления отграничиваются от других социальных явлений, но иного типа; или же социальное лежит в своеобразно поставленной цели познания, следовательно, не в свойстве объекта, а в формальном, характеризуемом субъективным подходом, особом методологическом исходном пункте. Мы уже видели, что в первом отношении Маркс не отличается от теоретиков предельной полезности особым, новым по содержанию критерием. Наоборот, мы должны искать это различие во втором направлении. Ибо принципиально иная цель познания позволила Марксу извлечь из одного и того же «объекта опыта» («Erfahrungsobjekt») принципиально иной «объект познания» («Erkennungsobjekt») и позволила ему выдвинуть в качестве существенных со[# 88]вершенно иные отличительные черты явлений обмена, чем это сделано субъективной теорией ценности.

В ходе нашей работы было уже выявлено, в каком именно направлении лежит иная познавательная цель марксовой теории ценности. Теория предельной полезности сводит действительность явлений обмена только к их простому существованию, и ее задача исчерпывается поэтому простым объяснением этих явлений, которые во всяком отношении мыслятся как лишенные какого-либо значения с точки зрения ценности (wertfrei); в этом смысле эти явления обмена понимаются как явления, связанные зависимостью естественного порядка. Что касается Маркса, то он стремится воспринять те же самые явления обмена в их культурном значении, поскольку он путем отнесения к сконструированной им социальной ценности стремится выявить в явлениях обмена социально значимое и тем самым понять их в этом их смысле. Мы видели, что выбор этой существенной стороны и определяется у Маркса особой, родственной праву, но все же в известном направлении и отличающейся от него, областью ценности: при этом на первый план выступает то свойство благ, что они продукты человеческого труда, ибо хозяйственные блага, собственно говоря, только тогда становятся «товарами», т. е. культурно-значимыми объектами, если мы рассматриваем их в качестве продуктов труда. Поэтому, поскольку речь идет об объяснении явлений обмена, между Марксом и субъективной теорией ценности при всех различиях в частностях нет принципиального различия. Это видели все те, кто подчеркивал субъективные элементы в теории ценности Маркса и считал возможным примирение этой теории с теорией предельной полезности. Однако — и это есть решающее отличие — причинный анализ у Маркса с самого начала принимает другое направление; извлеченный на основе отношений ценности комплекс фактов, подлежащих объяснению является у него иным, нежели тот, который рассматривает субъективная теория ценности. Противоположность между обеими школами ценности основывается не на том, «как» объясняется, а на том, «что» объясняется.

Заключение

12. Теория денег Маркса

[# 89] С самого начала мы строго ограничили рамки нашей работы изложением лишь определенной, до сих пор недостаточно ясно выявленной стороны в теории ценности Маркса, именно той, в которой своеобразная методическая установка получает свое выражение в требовании «общественности» категорий. Этот главным образом методологический подход привел к тому, что наша интерпретация неизбежно оказалась односторонней и неполной, поскольку мы пытались извлечь из экономической теории Маркса, методологическая структура которой, как мы видели, ни в коем случае не отличается единством, — только то, что обосновывает наше понимание социальной точки зрения Маркса или же по-новому ее освещает. Эта попытка мотивируется и тем, что именно в стремлении — в противовес теории предельной полезности — больше подчеркнуть значение социальной стороны в явлениях ценности пытаются найти опору у Маркса, в то время как все еще отсутствует надлежащая ясность относительно своеобразного характера его социальной точки зрения. При таком преимущественно методологическом интересе исследование применения идеи трудовой ценности по существу у Маркса выходит за пределы данной работы. Все же возникает вопрос, верен ли его анализ явлений обмена и по существу в отношении содержащихся в них социальных трудовых отношений, если даже и согласиться с его методологическим исходным пунктом. Тут достаточно [# 90] указать лишь на то, что Лексис противопоставляет марксову пониманию распределения иное понимание, согласно которому прибыль на капитал возникает не из обмена между капиталистами и наемными рабочими, а из обмена между капиталистами и потребителями. Тогда переход без эквивалента части продукта труда рабочего класса к капиталистам имел бы место не при покупке рабочей силы, а при продаже потребительных благ рабочему классу. Может быть, Маркс был также слишком односторонним и при своем анализе производственных отношений, рассматривая только противоречие между капиталистами и рабочим классом. Ибо с новейшим развитием монополий производителей, финансового капитала и, особенно, с растущим значением земельной ренты здесь могли бы возникнуть и совершенно новые производственные отношения. Но все это могло бы касаться лишь осмотрительного проведения самого по себе правильного принципа. Но здесь встает дальнейший вопрос: даже при признании формального принципа общественной точки зрения представляет ли его существенная составная часть, т. е. труд и трудовая ценность, единственно правильное средство анализа явлений обмена. Но этот вопрос ведет за пределы отдельной науки. Только постигнув на базе философии своеобразную, родственную праву область социальных ценностей, т. е. область «общественных отношений производства», которую Маркс скорее только наметил, нежели вполне точно отграничил, можно решить, возможно ли заменить трудовую ценность каким-либо другим, a priori. И если даже все эти вопросы и не нашли бы у Маркса удовлетворительного решения, все же эти поправки были бы второстепенного значения по сравнению с тем полным переворотом, который Маркс произвел в форме понимания социальных явлений.

Разработка этой формальной стороны и интересовала нас в первую голову. Здесь мы можем лишь ограничиться исследованием того, каким образом Маркс развивает эту свою общую методологическую точку зрения в трактовке отдельных проблем. В заключение это и может быть показано на примере теории денег Маркса, при этом, конечно, здесь не может быть дан ее основательный анализ.

[# 91] Подобно тому как это имеет место и при других экономических явлениях, как то: меновой ценности, товаре, капитале и т. д., Маркс стремится понять также и деньги как общественное отношение производства и выявить получающее в них свое выражение общественное трудовое отношение людей. Также и здесь его теорией владеет противопоставление тому еще очень часто господствующему именно в теории денег «фетишизму», который рассматривает деньги как полезную, в силу ее материальных свойств, вещь, а их функции пытается понять чисто механически по аналогии с прочими техническими действиями. Нигде не выступает больше, — чем в теории денег и в связанных с нею понятиях, каковы: обращение, товарное обращение и т. д. — эта естественно-научная трактовка политико-экономических понятий, легко объяснимая из условий возникновения самой науки. И неоценимой заслугой Маркса, до сих пор не получившей никакого признания, является го, что он и здесь проложил пути для совершенно иного понимания.

Своим отрицательным отношением к вещественному пониманию денег, которое в деньгах видит лишь вещь, получающую свою ценность в силу определенных полезных действий, подобных действию средств транспорта, и которая в дальнейшем поддерживается потребительною ценностью самих денег — марксова трактовка понятия денег обнаруживает видимость родства с Кнаппом, который подчеркиванием правового implicite выдвигает на центральное место общественную структуру денег. Но это лишь поверхностное сходство. Ибо и здесь так же, как и при анализе товара, вставала задача обнаружить социальные отношения, скрытые под известной организацией общества или правовой организацией. Маркс видит и в деньгах, с юридической стороны, только внешне воспринимаемый феномен; их скрытая социологическая структура еще только должна быть открыта. Если рассматривать деньги просто как «создание правового порядка», то их специфически-экономическое содержание продолжает оставаться скрытым.

Мы видели, что Маркс стремится вскрыть эти самопроизвольно развивающиеся под абстрактными правовыми отно[# 92]шениями производственные отношения, как отношения людей в их труде, ибо только такое понимание обмена товаров как обмена человеческого труда позволяет признать его в качестве общественного отношения. Когда Маркс стремится также и деньги истолковать как трудовое отношение и видит в них не отличную по своей материальной природе потребительную ценность, но определенную общественную форму заключенного в этой материи труда, а следовательно, и самой трудовой личности, — то это только дальнейшее развитие и дополнение того же самого понимания. Если отвлечься от того диалектического способа, посредством которого Маркс из «противоречий», заключающихся в процессе обмена товаров, пытается вывести деньги, как развитие и разрешение этих противоречий, то для понимания теории денег Маркса существенно важны два момента: 1) характер самой денежной формы и 2) тот образ и способ, посредством которого форма находит свое выражение в «товарном производстве».

1. Деньги не вещь, но специфическая форма, которую частный труд принимает в отношении к продуктам труда остальных товаропроизводителей, т. е. общественное отношение, в которое вступают при известных условиях хозяйствующие личности посредством отношений обмена своих продуктов. Денежная форма продукта труда есть его равнозначимость со всяким любым иным продуктом труда. В этом свойстве непосредственной обмениваемости на все другие товары (в отношении содержащегося в них труда), в этом его характере, как «всеобщего эквивалента» частный труд отдельного индивидуума только и получает общественную форму, которая характеризует его как товаропроизводителя. Таким образом, денежная форма есть только необходимый коррелят и пополнение товарной формы продукта, в которой содержащийся в продукте труд еще не обладает всеобщей значимостью.

2. Однако, каким же образом может быть придана денежная форма продукту частного труда отдельного индивидуума? Это может быть достигнуто принципиально двумя различными путями: или посредством сознательной воли власти, но это ведет к утопизму трудовых денег, имеющих в каче[# 93]стве своей предпосылки обобществленное производство и, вместе с тем, уничтожение основ товарного производства. В рамках же товарного производства, где господствует не организация, но анархия, возможен только второй путь придания независимым частным работам денежной формы. Этот путь идет через фактическое совпадение воль членов общества, их «соглашение» о том, чтобы придать труду, содержащемуся в каком-либо особом определенном товаре, характер непосредственной обмениваемости и тем самым общественной значимости или, как выражает это Маркс, придать ему характер «всеобщего эквивалента». «Только общественное действие может превратить какой-либо определенный товар во всеобщий эквивалент»⁶⁹. Поэтому только через превращение особого, ограниченно годного товара в легитимированный таким образом «всеобщий товар» — этот товар получает денежную форму.

То обстоятельство, что перемена форм товара выступает в явлении как перемена вещества, как обмен двух различных потребительных ценностей, имеет своим основанием автоматические отношения товаропроизводителей друг к другу. При этом кажется, что в исходном пункте выступает денежный товар, который обращает сами по себе неподвижные товары. «Если владельцы товаров, превращая один предмет, именно золото, в непосредственную форму всеобщего рабочего времени, а потому в деньги, представляют продукты своей частной работы как продукты общественного труда, то и собственное их движение, посредством которого они совершают материальный обмен своих работ, кажется им движением этого самого предмета, оборотом денег⁷⁰. Это фетишистическое понятие обращения вытекает из недостаточного проникновения в общественную структуру денег. Подобно тому как Маркс представляет вещественные отношения явлений обращения как общественные отношения стоящих за ними хозяйствующих субъектов, и что мы уже видели выше, так и здесь, в специальном применении [# 94] к денежному обращению, мы видим то же подчеркивание их общественного характера⁷¹.

Обмен товара и денег следует рассматривать не с его вещественной стороны, не как обмен двух потребительных ценностей (товара против денег), но со стороны его общественного содержания, а Именно как перемену форм одной и той же идентичной ценности, как ее метаморфозу. «Товар и деньги, как таковые, суть только противоположные формы самого товара, т. е. различные формы бытия одного и того же товара»⁷². Метаморфоза товара есть изменение общественного положения его производителя; его частный труд получает форму общественно-значимого труда. Поэтому ошибочно рассматривать денежное обращение, оборот денег, как cвоеобразное движение вещи; наоборот, оно является рефлексом перемены форм самого товара, и в своих различных моментах, в величине и скорости оборота оно зависит от этой перемены. «Оборот денег есть только проявление метаморфозы товаров или того изменения форм, в котором происходит общественный обмен веществ… В действительности различные определения форм, которые деньги получают в процессе обращения, являются только кристаллизованной переменой форм самих товаров, которая со своей стороны есть [# 95] только выражение изменяющихся общественных отношений, в которых владельцы товаров совершают обмен веществ»⁷³.

В рамках данной работы, в которой речь идет только о формальной структуре теории денег Маркса, в нашу задачу не может входить развитие этого понятия обращения во всем его значении для теории денег и капитала, в особенности же для теории кризисов. Здесь могут быть намечены только два важнейших вывода. Прежде всего, понимание денежной формы товара в качестве особого момента товарного метаморфоза исключает то представление о товарном обращении, которое в деньгах видит лишь вуалирующий момент, от которого следует отвлечься при анализе условий равновесия и воспроизводства менового обращения, чтобы рассматривать происходящий за ним единственно реальный процесс обмена потребительных ценностей. На этом покоится, например, выдвинутый Сэем и Джемсом Миллем аргумент о невозможности всеобщего перепроизводства; поскольку, денежная форма товара как несущественный момент исключается, то и кажется, будто каждый продавец одновременно приводит на рынок и своего собственного покупателя. Маркс совершенно правильно оспаривает эту точку зрения, ошибка которой состоит в том, что она превращает процесс обращения в непосредственную меновую торговлю, но при этом снова вводит контрабандой в эту непосредственную меновую торговлю заимствованные из процесса обращения фигуры покупателя и продавца⁷⁴. «Так как первая метаморфоза товара есть одновременно продажа и покупка, то этот частичный процесс есть вместе с тем самостоятельный процесс. Покупатель имеет товар, продавец — деньги, т. е. товар, обладающий формой, делающей его способным к обращению независимо от того, когда именно, раньше или позже, он снова явится на рынок. Никто не может продать без того, чтобы кто-нибудь другой не купил: но никому не нужно непосредственно тут же покупать потому только, что он сам продал. Товарное обращение тем именно разрывает временные, местные и индивидуальные рамки обмена продуктов, что присущее последнему непосредственное тождество между отдачей своего продукта и получением [# 96] в обмен за него чужого продукта оно раскалывает на две противоположные операции — продажу и покупку»⁷⁵. Это представление продолжает жить еще и поныне в той часто делаемой при анализе денежного и капитального рынка предпосылке, что будто бы предлагаемая масса капиталов, выраженная в денежных единицах, обязательно должна соответствовать натуральным запасам благ. А эта предпосылка ведет к тому ошибочному положению, что за «бумажным миром» рынка капиталов якобы стоят обращающиеся массы только натуральных благ; это может быть так, но это вовсе не обязательно. Напротив, если в денежной форме товаров — представлена ли она в металлических деньгах, в банковых вкладах или в других денежных суррогатах — видеть самостоятельное независимое от вещественной природы товарного тела (который, быть может, уже давно был потреблен), общественное отношение, то вовсе не нужна эта поддержка (Stützung) денежного и капитального рынка стоящим за ним товарным рынком реальных капитальных благ.

Другой важный вывод из того же выше охарактеризованного понятия обращения у Маркса, который мы можем также только наметить, касаемся количественной теории. Действительно, она исходит — по крайней мере в своей грубой, механической форме — из того представления, что деньги заставляют обращаться сами по себе неподвижные товары; отсюда количество денег должно явиться первичным моментом, определяющим товарные цены. Маркс, напротив, утверждает, что не деньги заставляют обращаться товары, но, наоборот, — товары приводят в движение деньги.

Ибо дело обстоит не так, что в процессе обращения противопоставляются товары без цены, и деньги без ценности, так что обменивается масса взаимно несоизмеримых потребительных ценностей на массу находящихся в стране денег. Напротив, товары всегда вступают в обращение с определенной ценой, ценой, которая базируется на столь же самостоятельном, и прежде всего от обращения независимом процессе образования меновой ценности денежного товара «Золото у источника его производства — такой же товар, как [# 97] и всякий другой. Его относительная ценность и ценность железа или каждого другого товара выражается в количествах, в которых они взаимно вымениваются. Но в процессе обращения эта операция составляет уже предположенное условие, в товарных ценах уже дана собственная ценность золота. Следовательно, нет ничего более ошибочного, как представление, будто деньги и товар вступают в области процесса обращения в такое же отношение между собой как в непосредственной меновой торговле, и будто благодаря этому их относительная ценность вытекает из их обмена, как простых товаров»⁷⁶. В столь же малой степени как средства обращения вступают в обращение в виде простого количества без определенной ценности, вступают в процесс обращения товары без цены. Прежде чем деньги действуют в качестве средства обращения, они выступают в виде счетных денег. В выражении цены товары находят лишь идеальное выражение в золоте как во всеобщем эквиваленте; вместе с тем золото превращается в деньги, которые сначала выступают только как мысленно представляемые деньги. Процесс обращения товаров, рассматриваемый с точки зрения средств обращения, является только реализацией данных цен; высота цен определяет массу обращающихся денег, но не эта масса высоту цен. Такой вывод Маркс делает из своего более общего положения, что обращение товаров является не обменом товаров на товар — золото, оно есть перемена форм самих товаров; отсюда следует, что обращение денег является лишь пассивным рефлексом перемены форм самого товара и что количество средств обращения не может оказывать никакого самостоятельного влияния на товарные цены. Этому не противоречит и его грубо количественное понимание движения ценности государственных бумажных денег, ибо «свойственное бумажным деньгам движение вместо того, чтобы вытекать непосредственно из метаморфозы товаров, происходит вследствие нарушения их нормального отношения к золоту»⁷⁷.

Этот разбор теории денег Маркса дает нам возможность выявить свою точку зрения по вопросу о том, был ли Маркс, номиналистом или металлистом. Ответ зависит от того, как [# 98] понимать самое эту противоположность. Если мы под металлизмом разумеем те воззрения, которые считают, что ценность денег в конечном счете покоится на потребительной ценности металла, т. е. является «субстанциональной ценностью», тогда Маркс не был металлистом. Правда, Маркс требует, чтобы основой денег был «товар», для него деньги лишь всеобщий товар. Но товарный характер денег не служит у Маркса обоснованием их ценности⁷⁸; напротив, то, что только и превращает товар в деньги, придает им как всеобщему эквиваленту универсальную значимость. Таким образом, специфическая ценность денег покоится не на вещественных свойствах, а на протекающем совершенно независимо от них общественном действии товаровладельцев. Но ясно, что универсальная значимость какого-нибудь товара, которая должна преодолеть ограниченность особенного характера потребительной ценности, не может сама покоиться на потребительной ценности. Отношения здесь, наоборот, как раз противоположного порядка: золото не потому деньги, что в силу своих материальных свойств оно является всеми желаемой потребительной ценностью, напротив, именно потому, что деньги суть естественно выросший из условий товарного производства всеобщий эквивалент, золото является всеми желаемым товаром, ибо золото есть сам по себе случайный, но, благодаря известным природным свойствам, предопределенный носитель денег. Только то свойство золота, что оно деньги, делает его способным служить средством накопления и тем самым неимоверно расширяет сферу потребительной ценности золота. «Так как золото и серебро составляют материал абстрактного богатства, то наибольшее проявление богатства выражается в употреблении их как конкретных потребительных ценностей, и если владелец товаров на известной ступени развития производства закапывает свои сокровища, то [# 99] это, однако, не отнимает у него желания выступить перед другими владельцами товаров, как rico hombre (богач) всюду, где только он может сделать с безопасностью. Он позолочивает себя и свой дом»⁷⁹.

Если Маркс, таким образом, отличается от металлистов, поскольку для него обоснование ценности денег зиждется не на их вещественно-причинной, а на их общественной функции, то он, однако, настолько же далек и от радикального номинализма, для которого деньги суть только идеальная, вполне произвольная единица ценности, вся задача которого ограничивается установлением пропорциональности. Для того, чтобы деньги в функции «меры ценности» и по своему смыслу были таковы, т. е. чтобы они могли выразить заключенный в товаре особенный труд как всеобщий, в качестве такого средства выражения требуется продукт труда, товар. Так как внутри товарного производства труд, затраченный на какую-либо вещь, остается неизвестным, но может найти выражение только через общественный процесс конкуренции, то выражение ценности товара должно принять форму, «относительной ценности»; оно не может быть выражено прямо. Мнение номиналистов, что деньги являются чисто идеальной единицей, относительной мерой общественного значения товара, игнорирует это при товарном производстве лишь косвенным образом возможное выражение ценности товара; номинализм, следовательно, понимает деньги как их утопическое уничтожение в обществе непосредственно ассоциированных индивидуумов. Смысл утверждения Маркса, что деньги должны быть товаром, заключается, следовательно, не в том, что универсальная значимость денег покоится на их материальном характере, на их потребительной ценности, но в том, что денежное выражение, как выражение ценности, не может быть ее непосредственным выражением, а только опосредствованным конкуренцией⁸⁰.

[# 100] Это основное положение теории денег Маркса, а именно что выражение ценности товаров может быть лишь косвенным и что меновая ценность должна превратиться в цену, объясняет также и позицию Маркса по отношению к бумажным деньгам. Деньги, как средство обращения, поскольку они в потоке товарных метаморфоз представляют только их исчезающее денежное бытие, могут быть заменены символическими деньгами, будь это разменная монета или бумажные деньги (государственные бумажные деньги с принудительным курсом; кредитные деньги подлежат, по Марксу, особым законам). Но сколь мало при товарном производстве возможно прямое выражение ценности товаров, столь же мало и бумажные деньги могут быть непосредственными знаками ценности товаров; бумажные деньги всегда знаки денег; золото может быть заменено только в своей функции средства обращения, но не в функции меры ценности. «Относительно товаров знак ценности представляет реальность их цены, есть signum pretii и знак их ценности только потому, что их ценность выражена в ценах. В процессе \(Т — Д — Т\), поскольку он является только как движущееся единство или непосредственное и взаимное превращение друг в друга обеих метаморфоз… меновая ценность товаров получает в цене существование только в идее, в деньгах она получает только представляемое, символическое существование. Меновая ценность является, таким образом, только как воображаемая или вещественно представляемая, реальное же существование она имеет только в самих товарах, поскольку в них овеществлено определенное количество рабочего времени. Поэтому кажется, будто знак ценности непосредственно представляет ценность товаров, выступая не как знак золота, но как знак меновой ценности, выраженной только в ценах, но находящейся только в самом товаре. Но эта видимость совершенно ложна. Знак ценности есть непосредственно только знак цены, т. е. знак золота и только посредственно знак ценности товара»⁸¹. Так как знак ценности не может быть, таким образом, непосредственным представителем товарной цен[# 101]ности, но всегда есть только знак золота, то законы движения его ценности всецело зависят от его отношения к золоту; общая сумма бумажных денег всегда приводится к ценности представляемого ими необходимого количества золота.

Мы видели, что в своей теории денег Маркс занял среднюю позицию между номинализмом и металлизмом, которую он, как нам кажется, в своей теории бумажных денег не совсем последовательно сдвигает в сторону металлизма. Ибо такую замену золота знаками ценности он считал возможным лишь для мимолетного их бытия в качестве средства обращения, но не в функциях средства накопления сокровища, платежного средства и мировых денег. Но так как для Маркса специфическая форма ценности денег, их всеобщая значимость основывается не на их вещественных свойствах, но только на «общественном соглашении», то остается непонятным, почему также и бумага не может представлять деньги в их «покоящемся бытии», по меньшей мере в качестве средства платежа и сокровища в смысле банковских резервов⁸². Невозможность для бумаги выступить также в виде мировых денег зависит от причин практического и организационного порядка, но она не вытекает из понятия денег у Маркса. Но даже и при такой, далеко проведённой замене золота, бумажные деньги оставались бы всегда знаками золота, изменение их ценности зависело бы, с одной стороны, от изменения ценности золота, а с другой — от количества обращающихся бумажных денег по сравнению с представляемой ими денежной суммой.

Примечания

---

1. «Современные экономисты на Западе». Гиз. 1927. ↩

2. См. рецензию К. Шмидта в Sozialistische Monatshefte. 1916. S. 401. ↩

3. Jahrbücher für Nationalökonomie, 108. 1917. S. 237. ↩

4. Das philosophisch-oekonomische System des Marxismus, S. 421. ↩

5. Marx, Kapital, III ч. 2, S. 351. ↩

6. Marx, Kapital, III ч. 2, S. 360. ↩

7. Einleitung zur Kritik der politischen Oekonomie, IV. — Ср. также Kapital, I, S. 131–132. ↩

8. Marx, Lohnarbeit und Kapital, S. 25. ↩

9. Marianne Weber, Fichtes Sozialismus und die marxische Doktrin, S. 80. ↩

10. Kautsky, Neue Zeit, IV, 1886, S. 55. ↩

11. Marx, Kapital, III ч. 2. S. 420. ↩

12. Marx, Kapital, III ч.2, S. 55. ↩

13. Stammler, Wirtschaft u. Recht, S. 252 ff. ↩

14. Marx, Elend der Philosophie, S. 26. ↩

15. Ср. критику Spann’a (Wirtschaft und Gesellschaft, 153 ff), направленную против Штаммлера: «…Явления постоянно лежат внутри обширного пространства, которое правовыми и другими регламентирующими отношениями открывается всему своеобразию их заполнения; познание этих явлений принципиально не может быть познанием самих правовых отношений, ибо оно является познанием их заполнения в его своеобразии»; но отсюда во всяком случае, не вытекает тот вывод Spann’a, что единственно возможным для познания этих фактов методом остается метод каузальный. ↩

16. См. Karner, Die soziale Funktion der Rechtsinstitute, S. 36. ↩

17. Hammacher, Das philosophisch-oekonomische System des Marxismus, S. 161, bis 166. ↩

18. Conrads Jahrbücher, Bd. XL, S. 110/11. ↩

19. Marx, Kapital, I. S. 50–51. Ср. также Kapital, III. S. 328: «Юридические формы, в которых проявляются эти экономические сделки как волевые действия участников, как выявления их общей воли и как обязательства, к выполнению которых принуждает государство, — будучи просто формами, не могут определять самого содержания сделок. Они только выражают его». ↩

20. Нilfеrding, Neue Zeit, 23, I. ↩

21. Marx, Kritik der politischen Oekonomie, S. 2. ↩

22. Что Маркс понимал труд в материальном производстве как поглощение моральной личности, вытекает из следующего места: «При данной интенсивности и производительной силе труда часть общественного рабочего дня, необходимого для материального производства, тем короче, часть же времени, остающегося для свободной, умственной и общественной деятельности индивидов, тем больше, чем равномернее распределен труд между всеми способными к труду членами общества… В капиталистическом обществе свободное время для одного класса создается путем превращения всей жизни масс в сплошное рабочее время» (Kapital, I, S.493). Подобное см. Theorien über den Mehrwert, III, S. 305. ↩

23. Simmel (Philosophie des Geldes, S. 457) говорит: «…Телесное и духовное человека, его интеллект и его воля приобретают в труде особенность, которая отрицает эти потенции, поскольку все они рассматриваются одинаково в покоющемся сосуществовании; труд есть единый поток, смешивающий эти силы, как ручьи, и стирающий различие своего бытия в безразличии продукта». ↩

24. Marx, Kritik der politischen Oekonomie, S. 10, 11. ↩

25. Эта механистическая точка зрения в последнее время нашла свое последовательное проведение у Шумпертера. ↩

26. Archiv für Sozialpolitik, 1910 изд. XXX, S. 828; однако см. S. 830. ↩

27. Gerlach. Über die Bedingungen wirtschaftlicher Tätigkeit, S. 48–49. ↩

28. Этот «общественный» момент в понятии абстрактно-всеобщего труда у Маркса упускает Stolzmann (Zweck in der VolkswirtSchaft) в своей полемике против Маркса. См. стр. 544. ↩

29. Перед этим Маркс характеризует создающий меновую ценность труд, как труд общественный. Но эта общественность — не общественность вообще, а в особом смысле. Специфичность этой общественности он и вскрывает в приводимой цитате (прим. ред.). ↩

30. Marx, Kritik der politischen Oekonomie, S. 7. ↩

31. Ср. также в особенности Engels, Anti-Dühring, S. 102 об историческом развитии этической идеи равенства: «И, наконец, равенство и равнозначность всех видов человеческого труда, потому что они и поскольку они суть человеческий труд вообще, нашло свое бессознательное, но сильнейшее выражение в законе ценности современной буржуазной экономии, согласно которому ценность какого-либо товара измеряется содержащимся в нем общественно-необходимым трудом». ↩

32. Kapital, I, S. 11. ↩

33. Marx, Theorien über den Mehrwert, III, S. 160. ↩

34. Bortkiewicz (Archiv für Sozialpolitik. Bd. XXV) обращает внимание на это противоречие между «абсолютной ценностью» и ценностью, как показателем менового отношения. Он цитирует места, где Маркс особо обозначает эту абсолютною ценность как «действительную ценность» («wirklicher Wert»). (Th. M. II, I, S. 150) «имманентную ценность» («immanenter Wert») (Kapital, III, W., S. 147); нечто аналогичное говорит Маркс об индивидуальной ценности товаров в противоположность к рыночной ценности (Kapital), III, S. 157). ↩

35. Marx, Theorien über den Mehrwert, III, S. 153. ↩

36. Marx, Kapital, III, p.2, S. 355–356. ↩

37. Marx, Kapital, III, p.2, S. 367. ↩

38. Ясно, что пониманье (разумение) мыслится здесь не в смысле переживания индивидуального психического бытия, но здесь имеется в виду восприятие сверхиндивидуальной «недейственной» чувственности, совершенно независимой от психического прошлого, существующей в единичном. Ср. Rickert, Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung. S. 522. ↩

39. Marx, Kapital, III, p.2, S. 361. ↩

40. Этого не замечают все интерпретаторы Маркса, которые придают его теории трудовой ценности этический характер; например, Stammler, Marianne Weber. ↩

41. О различии учения о ценности Маркса и Рикардо см. особенно Diehl, Ricardo, II, S. 94 ff. ↩

42. Marx, Eend der Philosophie, S. 153. ↩

43. Ricardo, Principles, S. 194. ↩

44. Marx, Theorien über den Mehrwert II, S. 3. ↩

45. В русском переводе немецкое слово «Verwandlungen» переведено словом «метаморфозы»; мы перевели его словом «превращения», ибо Маркс, как видно из контекста, разумеет здесь «превращения форм», вызываемых наличностью процесса обращения (прим. ред.). ↩

46. Ср. Kapital, III, S. 17–18. Ср. аналогичные места: III, p.2, S. 381–382 «…также мало изменяется закон ценности тем обстоятельством, что уравнение прибыли, т. е. распределение совокупной прибавочной ценности между различными капиталами и препятствия, которые отчасти (в абсолютной ренте) ставятся землевладением на пути к этому уравнению, производят отклонения регулирующих средних цен товаров от их индивидуальных ценностей. Это оказывает влияние опять-таки только на надбавку прибавочной ценности к ценам различных товаров, но не уничтожает самой прибавочной ценности и всей ценности товаров как источника (!) этих различных составных частей цены». III, p.2, S. 397: «Монопольная цена известных товаров лишь перенесла бы часть прибыли производителей других товаров на товары с монопольной ценой. Косвенным образом возникло бы местное нарушение в распределении между различными сферами производства прибавочной ценности, но граница самой этой прибавочной ценности осталась бы неизменной». Так как это, по-видимому, противоречит другим местам у Маркса, то мы должны сделать оговорку: в различных местах (III, p.2, S. 175–176; Th. М. I, S. 233) Маркс именно признает, что ценность реализуется только при условии пропорционального распределения совокупного общественного труда между различными сферами производства; что с нарушением этой пропорциональности ценность товара, а следовательно, и содержащаяся в нем прибавочная ценность не могут быть реализованы. Это противоречие с изложенным выше пониманием объясняется тем, что Маркс анализирует только состояние равновесия в его социальном содержании, но не колебания вокруг него. Поэтому отклонения от обмена по ценностям, поскольку они имеют место при установившемся в сфере конкуренции состоянии равновесия, означают у него лишь иное распределение ценности; поскольку же эти отклонения зависят от колебаний конкуренции, они означают изменения в величине ценности (прим. автора).

    Петри пытается сконструировать у Маркса противоречие; но приведенные места у Маркса отнюдь не противоречат друг другу; наоборот, они только дополняют друг друга. Лишь с точки зрения самого Петри или с точки зрения подсовываемого им Марксу Wertbetrachtung получаются противоречия. Но это указывает на коренной изъян в трактовке самого Петри (прим. ред.). ↩

47. Здесь у Петри, действительно, все «поставлено да голову». Сточки зрения метода Маркса оба положения являются лишь выражениями двух сторон одного и того же процесса: «распределение ценности» ни в коем случае не может быть противопоставлено «ценности», оно само вытекает из «ценности» и ею определяется. Петри с его неокантианской точкой зрения не в силах одолеть этого диалектического i процесса (прим. ред.). ↩

48. Marx, Kapital, I, S. 117. ↩

49. Marx, Kapital, III, S. 169. ↩

50. Böhm-Bawerk, Zum Abschluss desMarx-Systems, S. 118. ↩

51. Hilferding, Böhm-Bawerks Marx-Kritik, S. 58–59. ↩

52. Рlenge, Marx und Hegel, S. 158. ↩

53. Nachlass, Bd. II, S. 195. ↩

54. Marx, Kapital, I, S. 280. ↩

55. Очень близок к нашему пониманию Hilferding (Finanzkapital, S. 201), хотя и у него это понимание получает в конце концов метафизический уклон: «Буржуазная экономия постоянно смешивает общественные функции экономических действий с мотивами действующих и приписывает исполнение этих функций действующим в качестве их мотива, о чем они, конечно, и не догадываются (как будто это не делается часто марксистами! Ф. П.). Поэтому она не замечает специфической проблемы политической экономии; раскрыть эту функциональную связь хозяйственных действий, посредством которой должна осуществляться общественная жизнь как результат мотивов совершенно иного порядка, и из самой этой необходимой функции понять мотивацию агентов капиталистического производства». ↩

56. Ср. с этим критику Оппенгеймера (Die soziale Frage und der Sozialismus. 1912. S. 114 ff), где показывается, что марксова конструкция прибавочной ценности терпит крушение в силу того, что при договоре найма имеет место не покупка рабочей силы (= способности затрачивать труд), а простой наем; покупка распространяется только на трудовые услуги, измеряемые временем. Эта, пожалуй, формальная критика вполне на своем месте по отношению к логическим мудрствованиям Маркса относительно ценности. ↩

57. Закон ценности имеет также своим исходным пунктом только нечто, подлежащее количественному измерению. Он выступает при этом как определенное нормальное состояние, фактические же состояния представляются его вариациями. ↩

58. Например, Kapital, I, S. 71–72; III ч.2, S. 175–176; Th. M., I, S. 233. ↩

59. Т. Gregorovici, Die Wertlehren von Marx und Lassalle. ↩

60. Например, Бернштейном, Гаммахером, Струве. ↩

61. HiIferding, Böhm-Bawerks Marx-Kritik, S. 51–52. ↩

62. Kapital, III ч.2, S. 365. ↩

63. Kapital, III ч.2, S. 417. ↩

64. Max Weber, Über einige Kategorien der verstehenden Soziologie (Logos. Bd. IV, 3). ↩

65. Böhm-Bawerks Marx-Kritik, S. 61. ↩

66. С этим ср. поучительное противопоставление у Stolzmann’a. Zweck in der Volkswirtschaft, S. 686 ff. ↩

67. Marx, Kapital, III, S. 155. ↩

68. Ср. Spann, Wirtschaft u. Gesellschaft, S. 141. ↩

69. Kapital, I, S. 55. ↩

70. Marx, Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. 91. ↩

71. Насколько еще и теперь широко распространен этот «фетишизм» даже у руководящих теоретиков, можно видеть на примере Dietzel’a, который отождествляет обращение товаров с передвижением во времени и пространстве. «Потребление без предшествующего обращения немыслимо. Никто не удовлетворяется одним только производством, но всегда продукт должен найти путь в сферу пользования и потребления потребителей и явиться в момент необходимости. Это движение на языке социальной экономии называется по традиции обращением. Это слово указывает на такое состояние хозяйственной жизни, в котором имеет место рыночное обращение (Tauschverkehr) — свободное или подверженное регулированию, и вместе с тем постоянное передвижение, циркуляция вещей между множеством субъектов. Но даже изолированно хозяйствующий субъект беспрерывно выполняет действия, которые, должны быть обозначены как акты обращения… Движение вещей в пространстве и времени, которое при системе конкуренции выпадает на долю перевозчиков и купцов и протекает при посредстве меновых актов, по своему существу происходит также и в рамках изолированного хозяйства, точно так же, как при коллективистической системе, — здесь оно выполняется чиновниками» (Theoretische Sozialoekonomik, S. 157–158). ↩

72. Marx, Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. 119. ↩

73. Marx, Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. 135, 138. ↩

74. Marx, Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. 86–87. ↩

75. Marx, Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. 79. ↩

76. Marx, Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. 79. ↩

77. Ibid., S. 118. ↩

78. Это не находится в противоречии с тем взглядом Маркса, что величина ценности денег обусловливается их свойством как товара. Когда Маркс говорит, что процесс обмена придает товару, который он превращает в деньги, не его ценность, а только его специфическую форму «ценности», то отличие от металлистов лежит здесь в том, что у последних «денежная форма», т. е. всеобщая значимость денег, базируется на потребительной ценности, у Маркса же — на некотором общественном акте взаимного соглашения. Это различие скрадывается здесь особенностями терминологии. ↩

79. Marx, Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. 133. ↩

80. Это не следует смешивать со взглядом некоторых металлистов, будто деньги для того, чтобы быть в состоянии измерять ценности, сами должны обладать ценностью. Для них то требование, что деньги должны быть товаром, является лишь техническим требованием меры, для Маркса же оно является необходимостью, вырастающей из самой организации общества. Отсюда — центр тяжести у Маркса заключается в том, что выражение ценности всегда должно быть опосредствовано конкуренцией. ↩

81. Marx, Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. 110. ↩

82. Этот вывод делает Гильфердинг, Finanzkapital, S. 44. ↩