Перейти к содержанию

Любимов Л. Плод недолгой науки1⚓︎

[# 83] Из статей, посвященных критике моей книги «Учение о ренте», самою большою по размерам является статья В. Познякова «Теория ренты в “новом” освещении», помещенная в № 4 «Под Знаменем Марксизма» за текущий год. Это в связи с недостаточной разработкой у нас вопросов ренты побуждает меня ответить на названную статью, отвлекшись, разумеется, от того вульгарного тона, которым она написана.

Уже самое название статьи Познякова порождает недоумение: о каком моем новом, хотя бы и в кавычках, освещении теории ренты, говорит В. Позняков? Теория ренты, защищаемая мною, наоборот, довольно почтенного возраста: она датируется годом выхода в свет III тома «Капитала». Ни на что новое в этой области я и не претендую. Наоборот, с самого начала я ясно указываю, что «Марксово ученье о ренте несомненно высшее достижение теории ренты»2. Высшее же, как известно, превзойти невозможно, иначе бы это не было высшим.

Подозревать меня в желании углубить Маркса тем более странно, что еще в предисловии к «Азбуке политической экономии» я писал: «Маркса можно не углубить, а только углупить».

Если в моей книге имеется что-либо новое, так это не в теории ренты, где нашел его Позняков, а в оценке роли Маркса в создании этой теории. Роль эта представляется мне более высокою, чем это принято думать: «заслуги Маркса в области теории ренты, — резюмирую я в конце своей книги, — гораздо больше, чем это признавалось до сих пор наиболее ортодоксальными марксистами»3. То же самое пишу я и в самом начале книги: «Заслуги Маркса в области теории ренты можно только недооценить, но никак нельзя переоценить»4.

И везде в книге я подчеркиваю эту громадную роль Маркса, отрицаемую чисто буржуазными учеными и «ревизионистами» и недостаточно выявленную его учениками. (Примеры того и другого читатель найдет в моей книге). Недооценивает ее, как мы увидим, и В. Позняков.

Но еще более, чем заглавие статьи, вызывает недоумение структура ее. Как видно из заглавия, она должна говорить об «Учении о ренте», а не вообще о моих произведениях, а между тем [# 84] 20 страниц ее посвящены моему «Курсу политической экономии» и лишь 14 — ренте. Конечно, теория ренты связана с теорией стоимости, которой посвящен первый том моего «Курса политэкономии», но ведь не с теорией редукции и не с учением о формах стоимости, т. е. не с теми частями теории стоимости, о которых преимущественно говорит наш критик. Этот «метод действия» В. Познякова невольно напоминает тех шустрых школьников, которые, не зная предмета, о котором их спрашивают, стараются побольше наговорить о постороннем. Разница лишь та, что школьников вызывают, а В. Позняков сам вызывается говорить по вопросу, который он, к сожалению, плохо знает. К сожалению, так как со знающим противником спорить гораздо и интереснее и плодотворнее.

Приступая к самой статье В. Познякова, надо сказать, что моя антикритика, естественно, распадается на две главных части. В первой — я доказываю, что В. Позняков валит с больной головы на здоровую, что он упрекает меня в ревизионизме, тогда как на самом деле ревизионистом являюсь не я, а он; во второй показываю, что по многим и многим вопросам я пишу совсем не то, что приписывает мне В. Позняков.

I⚓︎

Пункты, в которых В. Позняков выступает ревизионистом, начнем хотя бы со следующего.

Как известно, теория земельной ренты довольно тесно связана с законом, определяющим стоимость хлеба. Последний, как не менее известно, по мнению всех марксистов, гласит, что стоимость хлеба определяется тем количеством общественно-необходимого труда, который затрачивается на производство единицы хлеба (напр., килограмма его) на худшей из тех земель, обработка которых необходима, чтобы покрыть (платежеспособный) спрос общества на хлеб.

Но В. Позняков не признает этого закона.

«Совершенно неправильно, — пишет он, — навязывать Марксу определение ценности хлеба количеством труда, затрачиваемого на худших участках. Точка зрения Маркса была совершенно иной, и здесь, между прочим, лежит кардинальное принципиальное отличие теории ренты Маркса от таковой же Рикардо»5.

Приписывать Марксу такую точку зрения, пишет далее Позняков, значит, «превращать Маркса в рикардианца»6, в чем он обвиняет меня и И. И. Рубина. Но он должен был бы упрекнуть в этом и Ленина… если бы знал его. Ленин пишет совершенно то же самое. «Цену производства земледельческого продукта, — говорит он, — определяют условия производства не на средних, а на худших землях, так как продукт одних лучших земель недостаточен для покрытия спроса»7.

Правда, Ленин говорит здесь не о стоимости, а о цене производства хлеба, но это дела не меняет, так как всякий экономист должен знать, что стоимость хлеба и цена производства его регулируются одною и тою же землей. Свидетельство Ленина тем [# 85] более важно, что он, как признает В. Позняков, «лучший истолкователь и популяризатор теории ренты Маркса»8. Но из Ленина, к слову сказать, В. Позняков не приводит ни одной цитаты во всей своей длинной статье: как видно, курить фимиам Ленину легче, чем знать его.

Но в грехе превращения «Маркса в рикардианца» оказывается, впрочем, повинен не только Ленин, но и сами Маркс и Энгельс. Во всех многочисленных иллюстрационных таблицах, принадлежащих перу как одного, так и другого великого основоположника марксизма, цену хлеба постоянно регулирует или земля \(А\) (самая неплодородная)9, или земля \(В\) (следующая по неплодородию за \(A\)), если \(A\) выпадает из обработки10. Таких же указаний у Маркса немало и в тексте. Так, напр., Маркс говорит «цена (хлеба Л. Л.) равняется цене производства на самой плохой земле11. Там же мы читаем: «то обстоятельство, что класс \(A\), вновь вступающий под обработку, менее плодороден, приводит к тому, что цена не упадет вновь до такого низкого уровня, как в то время, когда рынок регулировала цена производства класса \(B\)»12.

Правда, Маркс говорит здесь о цене хлеба, а не о стоимости его, но это в данном случае нисколько не меняет дела, так как цена хлеба по Марксу определяется стоимостью его и является лишь денежным выражением последней.

Итак, мы видим, что сторонниками отрицаемого Позняковым закона являемся не только я с Рубиным, но и Маркс, и Энгельс, и Ленин.

К сведению В. Познякова, сообщим, что отрицает этот закон не Маркс, а… Богданов, так что позиция В. Познякова совпадает в этом случае не с Марксом, а с Богдановым. Совпадают позиции Познякова и Богданова еще и в том, что, по мнению как того, так и другого, принятие данного закона стоимости хлеба не совместимо с признанием закона трудовой стоимости13.

Прибавлю к этому, что доводов В. Познякова, направленных на опровержение закона хлебных цен Рикардо-Маркса, я не разбираю, так как Позняков не приводит ни одного довода в защиту этой своей позиции, а ограничивается очень решительным, но совершенно голословным утверждением.

Итак, В. Позняков не согласен с Марксом, это его право. Он повторяет положения Богданова, это опять-таки его право (плохо только, что он умолчал о своем предшественнике). Он хочет попытаться заменить закон Маркса-Рикардо другим. Попытка эта ему, разумеется, не удастся, но делать ее также его право. Но он не имеет права приписывать Марксу положений, которых тот не высказывал, а тем более таких, кото[# 86]рые противоречат сказанному Марксом, а также он не имеет права объявлять ревизионистом меня на том основании, что он, Позняков, но согласен с Марксом…

* * *

Перейдем теперь к рассмотрению случая еще более грубого ревизионизма.

Позняков пишет: «хлеб является относительно редким благом; этим и обусловливается наличие такой категории, как земельная рента; будь хлеб «свободно воспроизводимым благом, не было бы и ренты»14.

И прибавляет к этому: «Оговариваемся, что под свободно-воспроизводимым благом мы понимаем такой товар, производство которого может быть увеличено и дополнительное количество которого может быть произведено при той же затрате труда или капитала, что и раньше»15.

Начнем с того, что это, к слову сказать, довольно распространенное среди буржуазных экономистов понимание термина свободно-воспроизводимое благо, выражаясь мягко, очень курьезно. Стоя на такой точке зрения, к не «свободно воспроизводимым» «редким» благам надо бы отнести не только хлеб, как это и делает Позняков, но и уголь, и нефть, и железо, и медь, и остальные металлы, и хлопок, и лес, и мясо, и рыбу, и большинство искусственных удобрений и т. д., и т. д., словом, «редкие» товары стали бы встречаться гораздо более часто, чем нередкие, и было бы совершенно непонятным, почему они называются «редкими». Когда буржуазные ученые расширяют так понятие «невоспроизводимые блага», это понятно, потому что «невоспроизводимые», «редкие» блага, как (хотя и напрасно) принято думать еще со времен Рикардо, составляют наглядное исключение из закона трудовой стоимости. Но когда на эту же точку зрения становится марксист, то очевидно, что он, по крайней мере, в данном случае марксист только в собственном представлении. Но ревизионизм в разбираемых словах Познякова далее проступает в еще более рельефных формах. Он говорит, что дальнейшее количество хлеба не «может быть произведено при той же затрате труда и капитала, что и раньше». Это признание закона убывающей производительности труда (или, как его часто называют, убывающего плодородия), против которого так горячо боролся Маркс и который является основным фундаментом мальтузианства. Одного признания «закона» убывающей производительности достаточно, чтобы с полным правом исключить В. Познякова из числа последовательных и ортодоксальных марксистов.

Однако далее ревизионизм его вырисовывается еще сильнее. Позняков уверяет, что «будь хлеб свободно воспроизводимым благом», т. е. если бы дополнительное количество его можно было получать при той же затрате труда и капитала, что и раньше, «не было бы и ренты» (курсив наш). Значит, он ренту строит на законе убывающей производительности. Это уже не только ревизионизм, но и недостаточное знание и понимание вопроса.

[# 87] Буржуазные ученые действительно часто говорят то, что выше написано у Познякова. Так, напр., Мак-Кэллох пишет: «Если бы продукт земли постоянно увеличивался пропорционально издержкам на него, не могло бы быть ничего подобного ренте»16.

Но они признают только одну дифференциальную ренту: из закона разности, каким является закон убывающей производительности, они выводят теорию разностной (дифференциальной) ренты. Это имеет свой смысл. Но ведь В. Позняков признает и абсолютную ренту. Эта же рента вытекает не из различий в производительности земледельческого труда при разных обстоятельствах, и, следовательно, не может быть выведена из закона этих различий, из закона убывающей производительности, если бы даже он и был верен (чего нет на самом деле).

Итак, буржуазные ученые (и стоящий в данном вопросе на этой же точке зрения Маслов) хоть и не правы, но по крайней мере увязывают концы с концами, чего никак нельзя сказать про Познякова.

* * *

Перейдем теперь к выяснению следующего вопроса, при обсуждении которого В. Позняков фактически опять занял антимарксистскую позицию и опять не по одному пункту (по двум сразу). В. Позняков приводит следующую цитату из «Учения о ренте».

«Логически, пожалуй, следовало бы начать изложение с теории абсолютной ренты, хотя бы ужо потому, что она носит более общий характер и касается всех общественно-необходимых земель, т. е. земель, обработка и т. д. которых необходима, чтобы покрыть спрос общества на хлеб и другие предметы питания, тогда как дифференциальная рента касается только части их, только тех из них, которые в каком-либо отношении обладают преимуществами над остальными землями. Но теория дифференциальной ренты сложилась много раньше теории абсолютной ренты и достигла уже значительной степени развития к тому времени, когда теория абсолютной ренты только впервые появилась на свет, и последняя поэтому в известной мере построена (внешне) на первой. Кроме того, и с точки зрения большей общедоступности изложения лучше начать с теории дифференциальной ренты, как менее сложной. Поэтому остановимся сперва на последней. Отметим кстати, что таков ход изложения и у Маркса, этого безусловно, наиболее крупного теоретика в области земельной ренты».

Приведя эту цитату, В. Позняков пишет:

«Это рассуждение наглядно показывает, что методология Маркса осталась для Любимова настоящей terra incognita. С методологической точки зрения проф. Любимова, конечно, логичнее начать с абсолютной ренты, как более «общей» категории… Однако у Маркса дело обстоит в этом отношении как раз наоборот. С точки зрения его метода именно дифференциальная рента является более общей категорией, а абсолютная, напротив, менее общей, «частной» категорией… с этой точки зрения дифферен[# 88]циальная рента является более общей категорией по сравнению с абсолютной, ибо она вытекает из существа капиталистического способа производства… абсолютная же рента представляет собой капитализированный обломок феодального общества»17.

Итак, рассмотрение сперва абсолютной ренты (него я, к слову сказать, не делаю), по мнению В. Познякова, смертный грех против «методологии Маркса». Однако сам Маркс неоднократно придерживался такого именно порядка в «Теориях прибавочной стоимости». Так, напр., при рассмотрении теории Родбертуса Маркс сначала почти сто страниц18 посвящает абсолютной ренте и лишь затем переходит к дифференциальной. И дело здесь, разумеется, вовсе не в том; что Родбертус занимается, главным образом, абсолютной рентой, потому что от этого не мог зависеть порядок Марксова рассмотрения вопроса, а самое большее это могло отозваться на числе страниц, посвященных в данном случае тому или иному виду ренты.

Итак, из слов В. Познякова выходит, что для самого Маркса «методология Маркса» «настоящая terra incognita».

Но еще хуже для В. Познякова то, что приписываемый им Марксу взгляд на абсолютную ренту, как на «капитализированный обломок феодального общества», принадлежит… не Марксу, а Богданову, и составляет именно ту часть системы последнего, где он опять решительно расходится с Марксом. «Абсолютная рента, — пишет Богданов, — может рассматриваться, как наследие феодальной системы и выражение сохранившейся в известной степени социальной силы старо-земледельческого класса»19. Основываясь, в конце концов, именно на этом, Богданов и приходит к выводу, что у Маркса (который держится иного взгляда на абсолютную ренту) «странным образом… можно еще найти остатки ложной теории Родбертуса»20.

* * *

Как мы видим. В. Позняков снова и снова фактически примыкает не к Марксу, а к Богданову.

Перейдем теперь к следующему пункту, где В. Позняков, прикрываясь именем Маркса, опять совершенно расходится с последним.

В. Позняков пишет: «Абсолютная рента — это, по Марку, есть разница между ценой производства хлеба и его ценностью. Ценность хлеба, таким образом, равная \(W\), разлагается на \(Р + r\) (цену производства плюс абсолютная рента)»21. До сих пор верно, но затем В. Позняков пишет: «И ценность, и цена производства могут относиться только к определенному количеству произведенного продукта, напр., к пуду хлеба. Поэтому, если [# 89] на участках различного плодородия собирается неодинаковое количество пудов хлеба, то и абсолютная рента с этих различных участков должна быть различна». «Напротив того, — продолжает он, — проф. Любимов категорически утверждает, что абсолютная рента получается абсолютно со всех земель, и, кроме того, если считать на гектар, то все земли данной местности, начиная от самых лучших и кончая самыми худшими, приносят абсолютно ту же самую абсолютную ренту»22.

Но на беду Познякова у Маркса ясно и определенно указано и доказано, что все земли независимо от своего плодородия приносят ту же самую абсолютную ренту. Так, напр., в «Теориях прибавочной стоимости»23 имеется таблица, где при той же затрате капитала и той же площади с земли I добывается 50 тонн угля, с земли II 65 тонн и с земли III — 75 тонн, т. е. земли очень отличаются своим «плодородием», а абсолютная рента со всех — не24 совершенно одинакова (10 ф. ст.). В этой же книге Маркс пишет, напр., следующее:

«Она (абсолютная рента. Л. Л.), очевидно, совершенно не зависит от… различия степени естественного богатства рудников, плодородия земли, короче: сил природы»25.

Таких мест у Маркса не мало.

Итак, мы видим, что при всей решительности своих суждений В. Познякова, он не знает и не понимает даже тех основных истин, которые, по свидетельству Маркса, являются очевидными. Не всегда «смелость» города берет.

Но дальше дело поворачивается для В. Познякова еще хуже. Он не ограничивается только что приведенной цитатой из моей книги, а начинает по этому поводу сыпать против меня «громами».

«Но тут, — пишет он, — перед проф. Любимовым должна встать следующая дилемма: если прав Маркс, и абсолютная рента есть разница между ценой производства и ценностью хлеба (пуда, центнера, квартера и т. д. хлеба), то абсолютная рента будет неодинакова на неодинаковых по урожаю участках земли. Или, если рента будет абсолютно одинакова со всех участков земли, то приходится отбросить первое определение Маркса, а следовало, и его теорию ценности. Проф. Любимов и идет по этому второму пути. Ибо у него здесь ценность хлеба выступает в качестве индивидуальной (физиологической) затраты труда, а цена производства хлеба в виде издержек его производства со стороны индивидуального капиталиста. Мы имеем здесь, таким образом, вульгарную экономию в самом чистом виде. Вот куда привела любимовская «ортодоксия»: к ревизии Маркса и к типичным положениям вульгарной политической экономии»26.

Но, как мы видели, по Марксу, вопреки уверениям В. Познякова, величина абсолютной ренты будет одинакова на единицу пощади в данное время и в данном месте. Абсолютная же рента, родящаяся на пуд угля, хлеба и т. п., вопреки уверению В. Познякова, величина не постоянная для данного продукта, и при прочих равных условиях тем меньшая, чем большее количество продукта получается на единицу площади. Таким обра[# 90]зом, по Познякову, — который уже раз, — выходит, что и Маркс скатился «к ревизии Маркса и к типичным положениям вульгарной политической экономии».

На этом пункте необходимо еще несколько задержаться. В. Позняков постоянно (и напрасно) обвиняет меня в рикардианстве. Рикардо, как известно, учил, что рента одинакова на пуд хлеба. В. Позняков говорит то же самое. Кто же из нас ближе к рикардианству? Но рикардианцем В. Познякова назвать все же нельзя, так как он отличается от них… в худшую сторону. Они говорили это про дифференциальную ренту и были правы, а Позняков переносит то же самое на абсолютную ренту, что — вздор. Далее, уверяя, что абсолютная рента должна быть больше на более плодородном участке, В. Позняков, в сущности, сводит ее к разновидности дифференциальной, т. е., на словах, признавая абсолютную ренту, он на деле отказывается от нее. Признавая же на деле одну дифференциальную ренту, он возвращается к рикардианцам… упрекая в этом меня.

* * *

До сих пор мы видели, в какое незавидное положение попадает В. Позняков вследствие своего плохого знания Маркса и Ленина. Приведем теперь хотя бы один образчик его плохого понимания Маркса. Покажем, как приводимая им цитата из Маркса опрокидывает то утверждение Познякова, которое он пытается доказать ею.

Дело в следующем. Источник всех моих ошибок В. Позняков видит в том, «что рента для проф. Любимова просто «добавочная прибавочная стоимость». И вся проблема заключается в том, чтобы найти ее источник»27.

На самом же деле, продолжает он, «проблема ренты заключается не в создании этой добавочной прибавочной ценности, a в превращении добавочной прибыли, т. е. части всей общественной прибавочной стоимости в форму земельной ренты, в ее отщеплении в самостоятельный вид дохода»28.

Для доказательства этого оп приводит следующую цитату из Маркса:

«Итак, при анализе ренты вся трудность (курсив мой. Л. Л.) заключалась в том, чтобы объяснить излишек земледельческой прибыли над средней прибылью, объяснить не прибавочную ценность, а свойственную этой сфере производства избыточную прибавочную ценность»29.

Так как «избыточная» и «добавочная» прибавочная стоимость то же самое (это знает и В. Позняков), то ясно, что, указывая на то, что «вся трудность» заключается в объяснении избыточной прибавочной стоимости, Маркс этим самым предписывает обратить на это обстоятельство очень большое внимание. Другими словами, приводимая Позняковым цитата доказывает как раз обратное тому, что он хотел.

Приведенная В. Позняковым цитата до того явно говорит против него, что он сам смутно понимает это и пытается (неловко) [# 91] выйти из того затруднительного положения, в которое он сам себя поставил.

«Правда, — пишет он, — Маркс тоже говорит об избыточной прибавочной ценности, но она имеет у него другой смысл»30.

Затем следует цитата из Маркса, но нет никакой цитаты из моего «Учения о ренте», хотя логика настоятельно требует ее, так как для того, чтобы показать, что два автора (из которых один к тому же ученик другого) различно понимают тот же самый термин, требуются цитаты из них обоих, а не только из одного. Почему В. Позняков «благоразумно» уклонился от приведения цитаты из моей книги, вполне понятно. Если бы он привел ее, то было бы видно, что я просто повторяю слова Маркса, а так, без цитаты из моей книги, кто-нибудь, оглушенный цитатой из Маркса, может быть, и поверит Познякову, не заметив его довольно грубой проделки. К слову сказать, никакого другого понимания термина «избыточная (добавочная) прибавочная стоимость», когда речь идет о ренте, не только нет у меня, но и вообще не может быть, так как Маркс говорит о ренте, как об излишке «над средней прибылью, т. е. над пропорциональной долей всякого индивидуального капитала в прибавочной стоимости, произведенной всем общественным капиталом»31.

Заметим еще, к сведению В. Познякова, что у Маркса в отделе «Превращение добавочной прибыли в ренту» речь идет не только и не столько о самом этом превращении, но и о том, откуда и как образуется эта добавочная прибыль, более того — Маркс, как мы видели, «всю трудность» задачи видит в решении именно этого последнего вопроса. И, разумеется, Маркс как нельзя более прав, не ограничиваясь проблемой одного только превращения (в узком смысле этого слова) добавочной прибыли в ренту, потому что надо ведь знать, как образовалось то, что превращается в ренту, должно ли оно было образоваться, так как очевидно, что если эта добавочная прибыль не могла образоваться (или могла образоваться только редко и случайно), то нет никакой нужды исследовать законы ее превращения в ренту. Само собою, что и я поступил таким же образом: с одной стороны, выяснил условия образования добавочной прибыли (или, что в данном случае то же самое, добавочной прибавочной стоимости), а затем, с другой, проанализировал законы ее превращения в ренту, при чем в наиболее трудном случае посвятил этому даже особую главу, которую Позняков, к слову сказать, считает лучшею во всей книге.

Таким образом Позняков, не только привел опровергающую его цитату, но и 1) считает совершенно ненужным исследование того, чему Маркс придает громадное значение, 2) отрицая, что я говорю о превращении прибавочной прибыли в ренту, он признается, что этот вопрос не оставлен мною без освещения.

* * *

В предшествующих пяти подразделах настоящей главы мы привели не менее 10 случаев, когда В. Позняков сильно уклонился от теории Маркса, то ударившись в богдановщину, напр., [# 92] в отношении закона хлебных цен и, в особенности, представляя абсолютную ренту, как наследие феодализма, то, говоря вещи, от которых энергично станут открещиваться даже богдановцы, напр., уверяя, что абсолютная рента будет больше на лучших землях, то скатываясь прямо к чисто буржуазным экономистам, напр., в признании закона убывающей производительности земледельческого труда и в стремлении построить на нем теорию ренты. Количество случаев отказа В. Познякова от Маркса можно бы еще увеличить, но этому мешает размер статьи. Да и надобности в этом, в сущности, нет, так как и без того видно, в какое положение постоянно попадает В. Позняков, обвиняя меня в ревизионизме за то, что я действительно стою на точке зрения ортодоксального марксизма и повторяю сказанное Марксом. При том, так как во всех приведенных выше случаях В. Позняков упрекает меня за положения, принадлежащие перу Маркса, то всякому знающему человеку, если он даже не читал моей книги, видно, что ревизионистом являюсь не я, а Позняков, таким образом В. Позняков повторяет историю библейского пророка Валаама, который, желая проклясть своих врагов, вместо того благословил их.

II⚓︎

В. Позняков не может не понимать, что даже самого доверчивого читателя нельзя убедить в моем ревизионизме обвинениями вроде того, что я признаю, что стоимость хлеба регулируется худшей из общественно-необходимых земель, или вроде того, что по-моему участки приносят абсолютную ренту независимо от большего или меньшего плодородия их, а тем паче вроде того, что я не строю теории ренты, исходя из закона убывающей производительности земледельческого труда и т. д., и т. п. Поэтому, поскольку он хотел добиться этой цели, он, «став спиною к истине», начал уверять, что я вывожу ренту из земли, что я считаю ее вечной категорией, что я отказываюсь от диалектики и т. д., и т. д. Придется рассмотреть хотя бы основные из этих в данном случае совершенно диких обвинений.

* * *

Основным из них, из которого вытекают или на котором основаны остальные, является утверждение, что я вывожу ренту из земли. Поэтому остановимся на нем подробнее, чем оно того заслуживает. Что говорит В. Позняков по этому вопросу?

1) Что я вывожу ренту из земли32,

2) что я считаю ренту добавочной прибавочной стоимостью 33,

3) что я стою на позиции Рикардо34.

Но каждая из этих формулировок неминуемо опрокидывает обе остальные. Понятно ведь, что, поскольку я стою на точке зрения, что рента — это добавочная прибавочная стоимость (что действительно имеет место, но что, как мы видели, является в сущности только повторением слов Маркса), постольку я не могу [# 93] говорить, что рента вытекает из земли: ведь прибавочная стоимость вытекает не из земли, а из эксплуатации наемных рабочих, из прибавочного труда их, т. е. является явлением общественного, а не естественного порядка. Далее, поскольку я доказываю, что рента — это добавочная прибавочная стоимость, я не могу быть и рикардианцем, ведь Рикардо, не знал категории «прибавочная стоимость». И, наконец, если бы я выводил ренту из земли, я не мог бы быть рикардианцем, так как Рикардо выводит ренту не из земли, а из цены хлеба.

В виду общеизвестности последнего обстоятельства для доказательства его можно ограничиться хотя бы парой наудачу взятых цитат из Рикардо (конечно, можно и обойтись даже и без них, но Познякову, по-видимому, неизвестна эта позиция Рикардо): «Так как рента есть следствие высокой цены хлеба, то падение ренты есть следствие низкой цены»35 «высокая рента зависит от высокой цены продукта»36.

Но допустим лучшее для В. Познякова. Предположим (как ни обидно такое предположение даже для самого захудалого «экономиста»), что он искренне не знает и не понимает того, что мое утверждение, что источник ренты — это добавочная прибавочная стоимость, которое, к слову сказать, встречается в разбираемой им книге до сотни раз, исключает всякую возможность приписать мне выведение ренты из земли.

Имел ли он, даже в таком случае, право приписывать мне тот вздор, что я вывожу ренту из земли? Нет, ни в коем случае! Ведь я неоднократно указываю и книге, что вывожу ее из труда, точнее из эксплуатации рабочих.

Так, напр., на стр. 404 я пишу: «Рента… это часть стоимости… Мы же знаем, что стоимость, а значит и всякая часть ее может быть порождена только (курсив в книге) трудом». На стр. 142 имеется такое место: «Рента вырастает не из земли, а из общественных отношений, в частности из отношений эксплуатации».

Таких мест десятки. Каким же образом В. Позняков умудрился не заметить их?

Но ведь опирается на что-же-нибудь Позняков, спросит читатель. Да, на три места, произвольно вырванных из контекста моей книги более чем в 500 страниц, и которые к тому же, даже вырванные из текста, говорят совсем не то, что хочет увидеть в них Позняков.

Первым из них является мое безобидное указание на то, что земля имеет громадное значение для производства и для жизни и что поэтому «характер земельного дохода (земельной ренты) имеет чрезвычайно большое значение для экономики капиталистического общества, а значит, и для теоретического отражения и истолкования его политической экономией».

«Таким образом, — иронизирует он, — ренту изучать надо потому, что все люди ходят по земле и на земле растет пища»37.

«Мы, — продолжает он, — знаем (ой ли? Л. Л.), как подходит в ренте проф. Любимов: мы уже слышали, что ренту нужно [# 94] изучать потому, что люди ходят по земле, пища растет на земле и т. д., и т. п. Отсюда естественен вывод, что и сама рента своим наличием обязана той же земле; вывод — к которому volens-nolens приходит и сам проф. Любимов»38.

При чем В. Позняков с «храбростью», достойною лучшего применения, пишет: «это (т. е. то, что рента проистекает из земли. Л. Л.) и утверждает проф. Любимов па следующей (5-й. Л. Л.) же странице»39.

Последнее безусловно неправда: ни на 5-й, ни на какой-либо другой странице я не пишу не только этого, но даже ничего подобного, и недаром не скупящийся на цитаты Позняков и на этот раз «благоразумно» воздержался от них.

Но мало того, что я сам нигде не пишу ничего подобного, ни из каких моих слов ни один понимающий человек не может сделать подобного вывода. В частности, не дают оснований для сделанного Позняковым вывода и только что приведенные слова мои, на которые он ссылается. В самом деле, указание на важное значение земли нисколько не равносильно утверждению, что рента вытекает из земли, подобно тому, как, напр., указание на важное значение машин вовсе не соответствует утверждению, что прибыль вытекает из самих машин. Констатируемая мною связь указывает лишь на то совершенно очевидное обстоятельство, что фактор, не имеющий никакого значения для производства (а тем более вообще для человеческой жизни), не может послужить основанием ни для какой экономической надстройки или еще понятнее, если бы земля не имела никакого значения для производства, то применять к ней труд было бы совершенно нелепо и от такого применения не могло бы родиться никакого важного экономического явления. Если же земля имеет производственное значение, то применение труда к ней может породить явление, «имеющее чрезвычайно большое значение для экономики капиталистического общества». Кажется, просто.

Перейду теперь к разбору второго места из моей книги, на которое старается (и напрасно) опереться Позняков: «На лучшей земле производится при той же затрате труда (и капитала) большее количество килограммов пшеницы. А так как стоимость килограмма хлеба определяется тем количеством труда, которое идет на выращивание килограмма его на худшей общественно необходимой земле, то, следовательно, на лучшей земле производится большая стоимость, чем на худшей».

Приведя эту цитату, В. Позняков со свойственным ему неособенно тонким остроумием продолжает:

«Итак, во-первых, величина стоимости хлеба определяется затратой «и капитала», а, во-вторых, «стоимость имеет своим источником не только труд, но и лучшее качество почвы, т. е. естественное плодородие. Рента, таким образом, у проф. Любимова благополучно произросла из земли; но это мы и называем вульгарщиной».

Первое опять-таки вздор. На какую сторону капитала в данном случае обращено мною внимание: на то, что капитал — это затрата труда мертвого. А стоимость, конечно, определяется за[# 95]тратою труда живого (или, короче, просто труда) и труда мертвого (вместо чего мы короче сказали — капитала). Чтобы В. Позняков (и ему подобные) не поняли нас «оригинально», поясним подробнее. Мы вовсе не ставим знака равенства между понятиями «мертвый труд» и «капитал», так как не всякий мертвый труд — капитал. Мы говорим лишь, что всякий капитал — мертвый труд, а так как рента возможна лишь при капиталистическом строе, когда мертвый труд принимает характер капитала, то поэтому в данном случае вместо того, чтобы говорить о мертвом труде можно было говорить и о капитале. Тем более можно, что употреблением слова капитал сильнее подчеркивается капиталистический, преходящий характер ренты, в непризнавании которого меня, к слову сказать, так часто и так напрасно упрекает тот же Позняков. Итак, получается такая картина. С одной стороны, В. Позняков обвиняет меня в непризнавании капиталистического характера ренты, а с другой — за терминологию, которая ясно подчеркивает именно этот капиталистический характер ренты. Логика и последовательность изумительные. Перейдем теперь ко второму пункту. Сказать, что что-либо производится на земле, хотя бы и лучшей, вовсе не значит утверждать, что это производится самою землею. Где же здесь основание для упрека «в вульгарщине». Если что и вульгарно, так это сыпать непродуманными и безответственными обвинениями.

Следующая цитата из «Учения о ренте», служащая Познякову доказательством, является непосредственным продолжением предыдущей, она гласит: «Далее, — так как цена производства пшеницы в обоих случаях одинакова, то выходит, что на лучшей земле выжимается еще добавочное количество прибавочной стоимости».

Приведя эту цитату, В. Позняков совсем теряет душевное равновесие: «Но откуда, грозно спрашивает он, — выжимается эта прибавочная стоимость? Очевидно, из более плодородной земли»40.

Однако, как мы только что доказали, это вовсе не так «очевидно», как представляется В. Познякову. Положение, что на лучшей земле выжимается больше прибавочной стоимости, вовсе не равносильно утверждению, что добавочное количество ее выдается из самой земли. Оно означает совершенно иное, а именно, что в капиталистическом обществе лучшая земля, подобно лучшей машине, при определенных условиях дает возможность повысить норму эксплуатации занятых на ней рабочих. Так что В. Позняков снова «слегка» ошибся.

* * *

Уверяя, что по моему рента вытекает из земли, В. Позняков, естественно, должен был приписать мне утверждение классиков, что рента никогда не исчезнет, тем более, что это находится в полной гармонии с его уверениями, что я стою на точке зрения классиков. И он, действительно, не останавливается и перед этой нелепостью. «Все отличие ренты, — формулирует он «мою»(?) точку зрения, — в капиталистическом обществе заключается разве лишь в том, что здесь она достигает большей величины… это [# 96] и утверждает проф. Любимов на следующей (5-й. Л. Л.) же странице»41.

Но на следующей странице, разумеется, нет ничего подобного, — там сказано лишь, что с развитием капитализма чрезвычайно быстро растет и земельная рента. Но из этого следует только то, что в стране развитого капитализма рента гораздо больше, чем в стране неразвитого. Вот и все. Всякому понимающему, что такое прибавочная стоимость, ясно, что, поскольку рента — добавочная прибавочная стоимость, она может иметь место только при капиталистическом строе.

В. Позняков тем более не имел никакого права приписывать мне взгляд о вечности ренты, что у меня во многих местах совершенно ясно сказано, что рента — это категория, свойственная исключительно капиталистическому строю. Так, напр., на стр. 142 «Учения о ренте» я пишу: «рента, это — известное общественное отношение, а они меняются… следовательно, рента, это — общественное отношение, свойственное только определенной, преходящей эпохе, — эпохе капитализма» — как будто совершенно недвусмысленно.

Мало того, у меня есть целая глава, где говорится, при каких условиях исчезают различные формы ренты, и где ясно сказано, что «с капиталистическим производством»42 отпадает всякая рента.

В. Позняков по обыкновению не только «умудрился» одного не заметить, другого не понять, но и, по обыкновению же, впал сам с собою в противоречие. Так в данном случае он меня упрекает в том, что по моему рента — это вечная категория, а несколькими страницами раньше не менее горячо осуждает меня за то, что я ограничиваюсь только тем, что касается «Марксовой теории капиталистической ренты»43.

* * *

Дальнейшим очередным поклепом В. Познякова является его уверение, что я далек от диалектического метода. Оно, очевидно, базируется на только что разобранном утверждении, будто я считаю ренту вечной категорией. Но так как последнее, как мы видели, стопроцентный вздор, то таким же вздором является и первое.

Место довода заступает другое голословное же утверждение Познякова, сделанное им по другому вопросу (о формах стоимости), но которому (замечанию) В. Позняков, по-видимому, придает общее значение. «В самом деле, в чем, по Любимову, отличие теории Маркса от классиков? Может быть, в методе. Отнюдь нет: о методе он не говорит ни полслова»44. Здесь у Познякова речь идет о «моем «Курсе политической экономии». В нем в самом деле я не касаюсь вопроса о методе Маркса. Но почему? Потому что пока что вышел только 1-й том этого «Курса», а вопрос о методе политической экономии должен быть разработан в последнем томе. Следовательно, трактовка этого же вопроса [# 97] и в 1-м томе означала бы только ненужные параллелизм и повторение. Прибавлю, что и в «Учении о ренте» нет специальной разработки вопроса о методе. И не только нет, но и не должно быть, поскольку это «Учение о ренте», а не о методе, который Маркс применял ведь не к одному учению о ренте.

Кроме того, в «Учении о ренте» речь идет и должна идти не об общей характеристике метода Маркса, который предполагается хотя бы в общих чертах известным читателю, а о том, чтобы показать, как этот метод прилагается к вопросам ренты. А это красной нитью проходит через всю книгу. Всюду в ней показывается, насколько теория Маркса несравненно выше систем его предшественников, а всякому знающему человеку понятно, что никакой новой системы создать нельзя, не пользуясь новым методом, и что превосходство системы неразлучно с превосходством метода. Объяснять читателям толстой книги подобные азбучные истины по крайней мере неуместно. Как неуместно доказывать им и то, что диалектика играет определяющую роль в методе Маркса.

Наоборот, доказывать, чем Марксова теория ренты экономически отличается от теории его предшественников чрезвычайно важно и для читателей самых толстых книг, — так как роль Маркса в создании теории ренты до сих пор не была достаточно оценена.

Всякому ясно также, что так как «моя» теория ренты только повторение сказанного Марксом, то упрек в отсутствии диалектики, направленный против нее, попадает в… Маркса.

* * *

Перейду теперь к разбору следующего замечания Познякова, связанного с диалектикой. Как известно, я оцениваю роль Маркса в создании теории дифференциальной ренты гораздо выше, чем все остальные экономисты до меня. Изложив, в чем заключается по моему новое, внесенное Марксом (при чем очень многое пропустив и очень многое исказив), Позняков продолжает: «но все эти вменения лишь количественного, но не качественного, принципиального порядка. Поэтому Маркс остается в изложении Любимова лишь тем же самым Рикардо в исправленном и дополненном издании»45. Конечно, В. Позняков, по обыкновению, не утруждает себя никакими доказательствами, он просто утверждает, что изменения эти только количественного характера, совершенно упустив из виду, что свои положения надо доказывать.

Но нас сейчас интересует не это. Сам В. Позняков не прибавляет к моему перечню ни одного пункта, имеющего отношение непосредственно к положениям теории ренты, следовательно, поскольку приведенные мною пункты он считает имеющими только количественный характер, выходит, что именно он, а никак не я, полагает, что положения марксовой теории — дифференциальной ренты качественно ничем не отличаются от рикардовских. Странная «ортодоксальность», которая выражается только в принижении роли Маркса!

[# 98] Прибавлю к этому, что, перечисляя то, что по моему Маркс внес нового, Позняков пропустил, напр., мои указания на то, что Маркс в рассмотрение явлений дифференциальной ренты внес диалектический метод и более сильно чем кто-либо подчеркнул, что рента «вырастает не из земли…, а из общественных отношений»46 и что все это очень удачно выявлено в следующих словах Ленина: «Что такое рента в капиталистическом обществе? Это вовсе не доход с земли вообще. — Это — та часть прибавочной стоимости, которая остается за вычетом средней прибыли на капитал. Значит, рента предполагает наемный труд в земледелии, превращение земледельца в фермера, в предпринимателя»47, т. е. пропустил именно то, что показывает неосновательность всех его упреков. «Комментарии излишни», как любит повторять Позняков.

Теперь укажем некоторые из искажений, допущенных в этом месте Позняковым. Они в очень большом количестве имеются уже в пункте, который В. Позняков обозначает первым. Вот этот пункт целиком: 1) Рикардо «односторонне» (эти кавычки, как увидим, очень двусмысленны: в действительности они вовсе не означают, что слово это взято из текста моей книги. Л. Л.) утверждал, что всегда имеет место только переход ко все худшим и худшим землям… Маркс в этом отношении «расширил, улучшил, углубил и перенес в обстановку капиталистического строя, что было верного во взгляде Кэри». Другими словами, вся заслуга Маркса заключается в том, что он, Рикардо, разбавил Кэри. Но считать теорию дифференциальной ренты Маркса лишь (в обоих случаях курсив мой, а передержка Познякова. Л. Л.) амальгамой Рикардо и Кэри, это мы и называем искажением Маркса»48. «Другими словами» мне здесь подсовываются совершенно другие мысли.

Во-первых, если я вижу заслугу Маркса в том, что он оружие Кэри против теории ренты трудовой школы обратил на защиту, улучшение и расширение ее, это вовсе не значит, что я вижу в этом всю заслугу Маркса. Это, мягко говоря, опять передержка, и к тому неискусная, потому что на следующей же странице сам Позняков приводит мое мнение относительно того, какие еще заслуги имеются у Маркса в области дифференциальной ренты. А над «всем» излишка не бывает.

Во-вторых. Пункт о Рикардо и Кэри относится не ко всей теории ренты, а только самое большое к одному ее пункту, следовательно, уверять, что согласно моему мнению теория (не малая часть ее, а вся она) дифференциальной ренты Маркса «лишь амальгама Рикардо и Кэри» — значит опять пускать в ход передержку, и опять-таки неискусную, так как на следующей же странице он перечисляет (очень неполно), каковы по моему мнению заслуги Маркса по другим частям теории дифференциальной ренты, к которым, как видно даже из приводимого им (в изуродованном виде) текста, ни Рикардо, ни тем более Кэри никакого отношения не имеют.

В-третьих, передержка эта тем более груба, что Позняков сам же цитирует мои слова, что Маркс «расширил, улучшил, углубил и перенес в обстановку капиталистического строя, что было верного во взгляде Кери». Теорию Рикардо, как я пишу [# 99] там же (о чем Позняков не упоминает), Маркс также видоизменил очень значительно, следовательно, говорить о простой «амальгаме Рикардо и Кэри» (как формулирует Позняков «мой» взгляд) отнюдь не приходится даже в отношении этого отдельного пункта, а тем более в отношении всей марксовой теории дифференциальной ренты. Тем более не приходится, что я неоднократно указываю, что у Маркса прекрасное знание предшественников и уменье превосходно выявить, что было у них ценного и использовать это для построения своей теории, отнюдь не исключало величайшей оригинальности, так как он «творчески перерабатывает то, что было создано другими, прибавляет много своего совершенно нового и в результате создает совершенно новую более широко объемлющую систему, где сказанное его предшественниками является только частью и выступает в совершенно ином свете»49; следовательно, позняковская «амальгама» служит лишь для создания того зеркала, в котором ясно отражается обилие передержек у Познякова.

В-четвертых. Как мы видели, для вывода Познякова об амальгаме, который он делает якобы из моих слов, не было никакого основания, если бы даже сказанное мною о Кэри относилось к какой-либо важной части Марксовой теории дифференциальной ренты. Но Позняков и здесь допустил грубую передержку. На самом деле слова мои о Кэри относятся не к Марксовой теории дифференциальной ренты, как говорит В. Позняков во второй части цитированного отрывка, а к порядку перехода от одних земель к другим (как это видно даже из первой части цитированного отрывка). Вот что я пишу: «Поскольку дело касается порядка перехода от одних земель к другим, можно сказать, что Маркс расширил, улучшил, углубил и перенес в обстановку капиталистического строя, что было верного во взгляде Кэри»50. Надо ли прибавлять, что порядок перехода от одних земель к другим имел значение для теории ренты Рикардо, поскольку тот был сторонником «закона» убывающей производительности земледельческого труда, но не имеет никакого значения для теории ренты Маркса, так как она применима совершенно независимо от того, какой порядок перехода имел место. Маркс, — как известно всем, знакомым с теорией ренты, — освободил теорию дифференциальной ренты от всякой логической связи с порядком перехода от одних земель к другим. Таким образом свой вывод относительно моей оценки Марксовой теории ренты В. Позняков основывает на том, что в сущности даже не относится к Марксовой теории дифференциальной ренты.

Кстати, почему это в первом предложении В. Позняков взял слово «односторонне» в лукавые и двусмысленные кавычки. Если он хотел этим указать, что он не считает односторонним взгляд Рикардо о переходе ко все худшим землям, то это только последовательно со стороны сторонника закона убывающей производительности земледельческого труда, каким, как мы видели, и высказал себя выше (на стр. 104 своей статьи).

Перейдем теперь к пункту, означенному В. Позняковым как 2-й. Здесь целых три передержки: Во-первых, я считаю за[# 100]слугой Маркса не только то, что он поставил, но и то, что он решил вопрос о сумме ренты. Во-вторых, считая очень важным установление верного понятия «нормы ренты», я нигде не пишу, что это у Маркса главное. Но обе эти передержки, разумеется, совершенно бледнеют перед третьей, где он уверяет, что норма ренты, «по Любимову, это есть то, что нормирует ренту. Итак, величина ренты нормируется ее нормой. Доказывать нелепость этого представления — излишний труд»51. Последнее — совершенно верно. Но отнюдь не «излишний труд» доказать, что я говорю что-либо подобное относительно нормы ренты.

Правда, он ссылается на стр. из «Учения о ренте», но там нет ничего подобного. Там написано только, что «норма исчезает лишь с исчезновением самого нормируемого явления», но ведь это вовсе не значит, что явление нормируется ею; тогда было бы написано, что «норма исчезает лишь с исчезновением самого нормируемого ею явления». Подчеркнутого слова там нет, следовательно…

Переходя к следующему пункту, надо сказать, что одно из качественных отличий теории Маркса я вижу в том, что он связал ее с теорией прибавочной стоимости, чего Рикардо, конечно, не мог сделать. Позняков против этого возражает, при чем единственное его доказательство гласит: «Мы видели уже, как проф. Любимов увязал эти две категории»52. Довод более чем странный: ведь очевидно, что для отличия Маркса от Рикардо важно не то, как я связал ренту с прибавочной стоимостью, а то, как связал их Маркс. Если он связал их верно, а Позняков едва ли решится отрицать это, а у Рикардо нет и попытки подобной увязки, то ясно, что между обеими теориями не количественная разница, как говорит Позняков, а качественная. Кстати, как мы уже видели, я связал эти теории так, как предписывает Маркс, и нападение на мой способ увязки — это замаскированное нападение на марксов способ увязки этих категорий, который я только воспроизвожу.

Наконец, даже создание теории дифференциальной ренты II, по мнению Познякова, составляет изменение «лишь количественного, но не качественного принципиального порядка» по отношению к теории ренты Рикардо.

Это положение Познякова показывает, что он не видит «качественной, принципиальной» разницы между дифференциальной рентой I, которую только и знал Рикардо, и дифференциальной рентой II. Другими словами, что он не знает и не понимает ни той, ни другой формы дифференциальной ренты. О качественном различии между ними мы писали в «Учения о ренте» (см. 10-ю главу второго отдела второй части) и за недостатком места сейчас останавливаться на этом не будем, заметим лишь, что если бы между ними не было больших качественных различий, Маркс не выделил бы дифференциальную ренту II в особую категорию.

Во-вторых, Позняковское утверждение означает умаление роли Маркса в создании теории дифференциальной ренты, так как создание учения о второй форме дифференциальной ренты является [# 101] одной из крупнейших заслуг Маркса. Это умаление очень странно со стороны марксиста, каким декларирует себя Позняков, но очень естественно со стороны ревизиониста, каким он является на самом деле, по крайней мере в области ренты.

В заключение необходимо заметить следующее. Как мы уже видели, В. Позняков перечисляет далеко не все черты, которые, как указано в «Учении о ренте», отличают соответствующие теории Маркса и Рикардо, но даже и тех черт, которые он приводит, вполне достаточно, чтобы видеть, что между теорией дифференциальной ренты Маркса и теорией ренты Рикардо — качественное различие. Позняков же, как мы видели, утверждает, то они означают только количественное различие. Если бы было так, как говорит Позняков, то это, помимо всего прочего, дискредитировало бы в применении к теории дифференциальной ренты диалектический метод, который Позняков великодушно берет под свою защиту. В самом деле, если даже Маркс, пользуясь им, не смог создать ничего, что бы качественно отличала его теорию дифференциации ренты от соответствующей теории Рикардо, то значит применение этого метода не может создать ничего особенно крупного, ничего качественно отличающегося от теории Рикардо. Следовательно, мы видим у Познякова на словах гимн диалектике (хотя и плохо исполненный), а на деле безусловное принижение ее значения.

* * *

Подробность, с какой я остановился на некоторых из предыдущих пунктов, заставляет меня всех остальных коснуться более бегло, чем я бы того желал.

В «Учении о ренте», по мнению Познякова, я становлюсь на точку зрения потребительской версии «общественно необходимого труда», которую я отрицаю в своем «Курсе политической экономии». Что я отрицаю в своем «Курсе» потребительскую версию — это правда, но что я в своем «Учении о ренте» признаю ее — это, конечно, сугубый вздор, в подтверждение которого В. Позняков не приводит ни одного довода, ограничиваясь тем, что правильность, этого его указания «легко может заметить любой читатель»53. Это совершенно не верно. Укажем хотя бы на то, то одним из самых главных доводов против «потребительской версии», который я выставляю в своем «Курсе политической экономии», является как раз тот самый Марксо-Рикардовский закон стоимости хлеба, за признание которого упрекает меня Позняков. Стало быть, и в «Учении о ренте» я выступаю против потребительской версии.

* * *

Далее В. Позняков пишет:

«По Марксу непременным условием абсолютной ренты были: 1) низкий органический состав капитала и 2) частная собственность на землю; по Любимову, этими условиями являются или низкий органический состав, или земельная монополия»54.

Разумеется, что у Познякова нет при этом ни одной ссылки и какое бы то ни было место из моей книги. Надо ли гово[# 102]рить, что на самом деле и в данном случае, как и везде, я утверждаю то же самое, что и Маркс. Вот, напр., хотя бы следующая цитата из моей книги: «Абсолютная земельная рента обязана своим существованием двум (подчеркнуто в книге. Л. Л.) обстоятельствам: во-первых, низкому строению земледельческого капитала, во-вторых, земельной монополии»55. Всякий знакомый с моей книгой, знает, что я доказываю в ней это положение о необходимости для образования абсолютной ренты двух факторов и очень подробно и неоднократно (и по разным поводам).

* * *

Остановимся теперь (очень бегло) на вопросе о национализации и ренте. Сперва Позняков уверяет, что, согласно моему взгляду, «и после национализации земли абсолютная рента останется»56, при чем ссылается на стр. 366 моей книги, а затем всего через несколько строк он, не замечая этого, сам себя опровергает, говоря, что, согласно моему мнению, «абсолютная рента после национализации может (курсив мой. Л. Л.) исчезнуть»57. На самом же деле я говорю ни то, ни другое, а доказываю, что «с национализацией земли… абсолютная рента отпадает»58. Ссылка на стр. 366 сделана Позняковым совершенно напрасно, там сказано только, что, если исходить из недостаточной аргументации, тогда выйдет, что в течение известного срока «абсолютная рента будет иметь место и после национализации земли». Как видим, эго очень далеко от признания существования абсолютной ренты после национализации, как хочет представить дело В. Позняков.

Далее, приведя мое мнение, что монопольная рента может остаться и после национализации, В. Позняков спрашивает: «Каким образом вообще может существовать монопольная рента — это остается совершенной загадкой. Целые страницы своего труда проф. Любимов посвятил доказательству того положения, что хлеб ни в коем случае не может продаваться выше ценности»59.

Отгадка очень проста: монопольная рента не может существовать для земель, занятых под хлеб, но возможна, напр., с виноградников, на которых выращиваются редкие сорта винограда. Отгадка, эта, к слову сказать, дана в моей книге (на стр. 364), так что не совсем понятно, как это В. Позняков мажет задавать подобные «загадки».

* * *

Перейдем к следующему вопросу: «Можно сказать, — пишет Позняков, — что для него (т. е. для меня. Л. Л.) земледелец лишь случайная фигура для теории ренты60. Сказать, конечно, все можно, когда нет чувства ответственности за свои слова. Но доказать это Познякову было бы тем более невозможно, что красной нитью через всю мою книгу проходит противопоставление «собственников средств производства, обла[# 103]дающих стоимостью» — т. е. капиталистов — собственникам средств производства, не обладающих стоимостью. Ведь всякий экономист должен знать, что под последними подразумеваются именно землевладельцы, водовладельцы и т. д. Мало того, целую и довольно обширную главу (стр. 125 – 137) я посвятил доказательству того, что всюду в реальном капиталистическом обществе неизбежно существование класса получателей земельной ренты, т. е. опять тех же землевладельцев. Кроме того, у меня в книге не менее нескольких десятков мест, где я пишу, что рента достается землевладельцу. Вот два взятых наудачу: «рента — это добавочная прибавочная стоимость, которая уплачивается владельцу средств производства, не имеющих стоимости, за разрешение пользования ими»61. «Учение о ренте… врывает природу дохода землевладельцев62 (подчеркиваю для В. Познякова). Последнее в значительной мере повторяет и В. Позняков; так, например, он пишет: «земельная рента есть специальная форма, характеризующая отношения между классом землевладельцев и классом капиталистов. Именно, как таковую, изучает земельную ренту политическая экономия»63.

Интересно, почему это неверное у меня становится верным, когда его повторяет В. Позняков? Или только потому, что он упускает то подчеркиваемое мною обстоятельство, что эта «социальная форма имеет большое значение и для класса рабочих, хотя бы оттого, что получается из неоплаченной части их труда»?

* * *

От землевладельцев перейдем к арендаторам. Приведя мое возражение Сею, что землевладелец не трудится, В. Позняков продолжает: «Итак, заметьте себе, читатель, капиталист тоже трудится и его доход, очевидно, носит такой же трудовой характер, как и доход сельского рабочего»64.

Это, однако, вовсе не так «очевидно», как представляется моему критику. Ясно, ведь, что, если я, напр., скажу, что вор долго трудился, пока ему удалось взломать кассу, то этим вовсе не утверждается трудовой характер доходов вора.

* * *

От Сея перейду к экономисту еще более старинному, к Андерсону, В. Позняков упрекает65 меня в «нелепой полемике» против Андерсона. Упрек более чем нелепый. Всякая полемика есть, конечно, указание ошибок, но не всякое указание ошибки есть полемика. О полемике говорить в данном случае тем более странно, что, как известно всякому, читавшему мою книгу, я Андерсона ценю чрезвычайно высоко. Именно этим и объясняется, почему я отвел ему значительно больше места, чем любому из экономистов, писавших по-русски. Понятно, что при такой подробной трактовке мне пришлось указывать и на некоторые неправильные его положения. Но указать на те или иные ошибки давно почившего автора, которые к тому же при этом объясняются временем, в которое он жил, вовсе не значит полемизировать [# 104] с этим автором. Исходя из странной «терминологии» В. Познякова, пришлось бы указание на то, что «и на солнце есть темные пятна» назвать… «нелепой полемикой» с солнцем.

* * *

Далее В. Позняков порицает меня, что я не экономлю места. «Изложение, — пишет он, — известных иллюстрационных таблиц Маркса занимает у Любимова 3 ⅕ печатных листа, т. е. 52 стр. (от 200 до 252 стр.), тогда как в оригинале они занимают лишь 37 стр.»66. Других примеров В. Позняков не приводит. Остановимся на этом. Во-первых, Позняков «ошибается», уверяя, что таблицы Маркса и Энгельса занимают «в оригинале» 37 стр.; они (и текст к ним) занимает там не 37, а 47 страниц (220—267 стр.)67. Во-вторых, В. Позняков странным образом не заметил, что печатных знаков на страницу у Маркса приходится гораздо больше, чем у меня (почти на 25%). Сопоставляя эти два обстоятельства, мы видим, что иллюстрационные таблицы Маркса и Энгельса (и текст к ним) больше, чем у меня. Иначе говоря, действительность опять нелюбезно расходится со словами В. Познякова. В-третьих, я популяризирую и комментирую таблицы (и текст) Маркса-Энгельса, а и популяризирование и комментирование требуют места.

В-четвертых, неужели В. Позняков не знает, что нередко одна глава «Капитала» может дать достаточно материала для целого ряда книг (а ведь таблицам посвящено целых три главы). Таким образом мы видим, что если бы иллюстрационные таблицы были у меня больше, чем у Маркса и Энгельса, в этом тоже не было бы никакой беды, а на самом деле они у меня меньше.

* * *

Что касается изложения таблиц, это, как наиболее яркий пример излишнего «многоречия», В. Позняков приводит то обстоятельство, что я останавливаюсь и на таком отличии таблиц Энгельса от таблиц Маркса: «Энгельс вычисляет цену производства в шиллингах, а Маркс в фунтах стерлингов», далее «Маркс вычисляет продукт в квартерах, а Энгельс в бушелях (в одном квартере 8 бушелей)»68.

Плохое знание предмета опять сыграло злую шутку над моим не в меру придирчивым критиком: в данном случае я только повторяю то, что сказано… Энгельсом, при чем последний еще «многоречивее», так как указывает, что шиллинг равен марке.

* * *

«Мы, — пишет Позняков, — совершенно лишены возможности подробно остановиться на всех положениях и отдельных местах [# 105] “Учения о ренте“ проф. Любимова. Для этого пришлось бы написать, пожалуй, втрое более объемистую работу, чем само “Учение о ренте“»69.

Когда Кривенко хотел написать книгу против марксизма, Г. В. Плеханов, показав, что Кривенко мало понимает в этом вопросе, закончил: «Надо полагать, прелюбопытная выйдет книга! Спой, светик, не стыдись».

Нам остается только повторить это Крыловско-Плехановское приглашение.

* * *

Мы разобрали все возражения В. Познякова по сколько-нибудь важным пунктам, а также большую половину по пунктам незначительным, напр., «полемика» с Андерсоном, помещение трех «лишних» строк, о фунтах стерлингов и квартерах и т. д., и т. п. Отвечать на остальные еще менее важные пункты, значит только увеличивать размер статьи. Все сколько-нибудь существенное в его статье я разобрал. И разбор этот приводит к следующим выводам:

1) У Познякова совершенно отсутствует чувство ответственности за свои слова. Это проявляется между прочим и в его, мягко сражаясь, некрасивой слабости к передержкам, «имя же им легион».

2) Он на каждом шагу сам себе противоречит; один из наиболее ярких примеров последнего, это когда он одновременно уверяет, что, во-первых, я вывожу ренту из земли, а во-вторых, что я рикардианец, а, в-третьих, что определяю ренту, как добавочную прибавочную стоимость.

3) Позняков, хотя любит «с ученым видом знатока» говорить о марксовом методе, о диалектике, совершенно не умеет пользоваться им. Конечно, наиболее ярко это проявляется при рассуждениях по вопросу, который он плохо знает. Этим в значительной степени и объясняется, почему он наделал такую массу таких грубых промахов, когда писал о земельной ренте.

4) Позняков, что часто бывает с людьми, не овладевшими марксовым методом, является безусловным ревизионистом (в вопросе о ренте: других мы здесь не касаемся). Этот ревизионизм ярко проявляется в признании закона убывающей производительности; желании обосновать на нем ренту; в незнании Марксо-Рикардовского закона стоимости хлеба; в том, что он видит в абсолютной ренте капиталистически видоизмененное наследие феодализма и т. д., и т. д.

5) Позняков, что часто бывает с ревизионистами, очень плохо знаком с вопросом, о котором берется писать. Примеров его слабой осведомленности мы так много видели выше.

6) В связи с его малой осведомленностью стоит его голословность: как мы видели, многие и многие свои положения В. Позняков не подкрепляет даже и тенью доказательств.

В заключение замечу, что я не за то упрекаю В. Познякова, что он не знает ренты (это, к сожалению, нередкое явление), а за то, что он пишет по предмету, которого не знает.

III⚓︎

[# 106] Теперь несколько остановимся на запоздалых замечаниях, которые В. Позняков делает в отношении моего «Курса политической экономии», вышедшего еще в 1923 году. В них нет ничего нового: он, — обычно без указания источника, — просто повторяет (иной раз буквально) те возражения, которые уже приводились другими.

Начнем, понятно, с тех двух цитат из Маркса, которые он приводит «против» меня.

Доказывая беспочвенность моих попыток выяснить стоимость так называемых «невоспроизводимых товаров», В. Позняков приводит следующее место из Маркса («Капитал», т. III, ч.2, стр. 170, изд. 1907 г.) (курсив мой. Л. Л.). «Необходимо помнить, что цена70 вещей, которые сами по себе не имеют стоимости, т. е. не суть продукты труда, как, напр., земля, или по крайней мере не могут быть воспроизведены трудом, как, напр., древности, художественные произведения определенных мастеров и т. д., может определяться очень случайными обстоятельствами. Чтобы продать вещь, для этого не требуется ничего иного, как только, чтобы она способна была сделаться объектом монополии и отчуждения».

Но ведь я говорю о стоимости невоспроизводимых благ, а Маркс в данном случае о цене их. Стоимость же и цена — вещи разные, — это известно и приводящему эту цитату В. Познякову. Поскольку же речь идет о разных вещах, никакого противоречия быть не может, так как противоречие означает, что говорят разное об одном и том же предмете.

Мало того. То, что цены таких товаров определяются «очень случайными обстоятельствами», нисколько не исключает не только возможности, но даже необходимости попытки выяснить, какой общий закон пробивается сквозь гущу этих «очень случайных обстоятельств». Характерно, что, приведенные выше слова Маркса находятся в отделе о земельной ренте, где Маркс не ограничивается указанием на «очень случайные обстоятельства», влияющие на цену земли, но и показывает, что сквозь всю эту массу случайных обстоятельств пробивается тот закон, что цена земли равняется капитализированной ренте. Ясно, следовательно, что, поступая таким же образом в отношении редких товаров, я только следую указаниям Маркса, а не отхожу в сторону от него. Правда, я не согласен с выводом, который Позняков делает из этих слов Маркса. Но ведь не соглашаться с Позняковым как будто совсем не то, что не соглашаться с Марксом, в чем меня упрекает мой критик.

Впрочем, В. Позняков опроверг сам себя и в данном случае. Как мы только что видели, он приводит из Маркса цитату для доказательства того, что не следует тревожить теорию трудовой стоимости при анализе вопроса о ценах «невоспроизводимых» товаров. «Причину высокой цены их, — уверяет он, — следует искать вовсе не в высокой ценности»71, а несколькими страницами раньше он пишет: «В одном прав проф. Любимов: теория ценности Маркса должна дать ответ и на вопрос о ценообразовании так наз. редких или невоспроизводимых благ», словом, по пословице «всякого жита по лопате».

[# 107] Перейдем теперь к другой цитате. Приведя на стр. 111 мои слова, что многие, конечно, неопытные марксисты объясняют большую стоимость старого вина его лучшим вкусовым качеством и т. п., В. Позняков «противопоставляет» им следующее место из Маркса («Капитал», т. III, ч. 2, стр. 304) «виноградник, производящий вино, которое вообще может производиться лишь в сравнительно небольшом количестве, дает монопольную цену… Вследствие этой монопольной цены, избыток которой над стоимостью продукта определяется единственно богатством и вкусами знатных потребителей вина, винодел мог бы реализовать значительную добавочную прибыль».

В. Позняков совершенно напрасно пытается уличить меня в противоречии с Марксом. Начнем с мелочей. Во-первых, у Маркса речь вдет о «вкусах знатных потребителей вина», у меня — о вкусе самого вина, что, конечно, далеко не то же самое, тем более, что последний является гораздо более неизменным, чем первые и следовательно, может иметь гораздо меньшее влияние на колебание цен. Во-вторых, Маркс пишет про вино, обладающее совершенно исключительными природными качествами, я — про старое вино; старым же можно сделать вино и не обладающее исключительными природными качествами, другими дивами, Маркс говорит про вино, количество которого нельзя увеличить, по крайней мере при данном состоянии техники, я — про вино, количество которого после известного промежутка можно увеличить: ведь можно поставить «зреть» большее количество вина, если только это будет выгодно соответствующему капиталисту.

Но главное не в этом, а в том, что Маркс говорит про влияние вкусов на цену, а я — про влияние вкуса на стоимость. Цена же и стоимость — вещи разные, и многое, что влияет на первую, не оказывает никакого влияния на стоимость (обратного быть не может).

В-четвертых, и это также имеет решающее значение в данном случае, Маркс пишет, что эти вкусы влияют на избыток цены над стоимостью. Другими словами, на самое стоимость они не влияют, т. е. эта цитата не опровергает, а вполне подтверждает сказанное мною и. наоборот, бьет в лицо, приведшего ее Познякова. Невольно приходит мысль, что если гоголевская унтер-офицерская вдова не могла сама себя высечь, то только потому, что не брала уроков этого «искусства» у Познякова.

Для предупреждения возможных недоразумений прибавлю еще следующее. Выше я приводил цитаты из Маркса относительно цены хлеба и непосредственно применял их к стоимости его, а теперь указываю Познякову на недопустимость сказанное Марксом про цены «невоспроизводимых благ», старого вина и т. д. относить к стоимости их. Здесь, как это понятно всякому экономисту, нет и тени какого-либо противоречия. Дело в том, что относительно цены хлеба Маркс, как известно, исходит из положения, что она равняется стоимости хлеба и является просто денежным выражением последней, относительно же «невоспроизводимых» товаров, старых вин и т. д. Маркс, наоборот, исходит в положения, что цены их не равняются их стоимости, отличаются от нее. Поэтому в отношении хлеба сказанное про цену можно отнести к стоимости его, а в отношении «невоспроизводимых» товаров, старого вина и т. д. это является грубой ошибкой.

[# 108] Перейдем теперь непосредственно к вопросу, по поводу которого Позняковым так неудачно для него приведены цитаты, т. е. к вопросу о стоимости «невоспроизводимых» товаров. В. Позняков уверяет, что я говорю «об определении цены» редких «товаров непосредственно их стоимостью»72. Он не приводит ни одной цитаты из моей книги в доказательство такой моей трактовки вопроса и не сможет их привести, потому что здесь у него, в лучшем случае, добросовестное заблуждение, причиной которого является то, что я, следуя примеру Маркса, вначале не подчеркиваю несовпадения стоимостей товаров и цен их, оставляя это до теории цен производства (т. е. изложения идей III тома «Капитала»). Методологически это целесообразно, так как не надо с самого начала осложнять и без того очень сложного вопроса, а следует начать изучение его при наиболее простых условиях. В таком же случае цена равняется стоимости, и Маркс недаром говорит для таких случаев, что «цена — это денежное выражение стоимости». Как нелепо было бы обвинять на этом основании Маркса, что для него цена «непосредственно» равняется стоимости, так нелепо на таком же основании говорить это самое про любого из учеников Маркса.

Это место из статьи Познякова интересно сопоставить с другим местом оттуда же, где В. Позняков пишет: «правда, дальше проф. Любимов говорит более сообразные вещи, утверждая, что старое вино обладает высокой ценой, более высокой, чем даже его стоимость»73. Итак, В. Позняков в данном случае как будто понимает, что я отнюдь не отождествляю цену и стоимость, но тогда зачем же в других мостах своей статьи он говорит иное? Но еще хуже то, что следует непосредственно за только что приведенной цитатой. «Следовательно, — пишет В. Позняков, — эта высокая цена теперь уже не определяется стоимостью? Тогда для чего же было и огород городить? 74. Просто не верится, что можно написать что-либо подобное. Ну, а в не редких, в «свободно воспроизводимых» благах, — спросим мы, — цена совпадает со стоимостью, определяется ею непосредственно? Выходит значит, что и в этом случае нет необходимости заниматься вопросом о стоимости. Выходит, следовательно, что категорией стоимости нет смысла заниматься ни при исследовании как воспроизводимых, так и невоспроизводимых товаров, т. е., что ею никогда не следует интересоваться. Вот куда может завести полемический задор, связанный с непродуманностью (или плохой продуманностью).

Далее. В. Позняков, «сокрушая» меня, пишет: «нужно поставить следующий решающий методологический вопрос: действует ли этот механизм конкуренции вполне (курсив мой. Л. Л.) в отношении к «редким», невоспроизводимым вещам? Только в случае утвердительного ответа мы получаем право говорить об определении цены «редких» товаров непосредственно их ценностью»75.

Но, во-первых, ни о каком непосредственном определении цены стоимостью я и не говорю. Это, как мы видели, понимает, по крайней мере, в иные минуты, и сам В. Позняков.

[# 109] Во-вторых, он же, как мы видели, признает, что «теория ценности Маркса должна дать ответ и на вопрос о ценообразовании, так наз. «редких» или «невоспроизводимых благ»76. Стало быть выходит, что, по его же мнению, на этот вопрос можно дать утвердительный ответ и при отсутствии полного действия механизма конкуренции. Тогда к чему же он ставит этот вопрос, и притом как решающий?

Чтобы не увеличивать размеров статьи, я не стану дальше задерживаться на интересном вопросе о стоимости «редких» благ, тем более, что, надеюсь, еще вернуться к нему в специальной статье.

Перейдем к другому вопросу. В. Позняков уверяет, что для меня Робинзон Крузо (и Петр Великий) «характерная фигура для капиталистического хозяйства»77. Это, разумеется, не соответствует действительности, и недаром В. Позняков не подкрепляет этого своего уверения ни одной цитатой из моей книги; он и не в состоянии этого сделать, так как таких мест в ней нет. Если в ней выступает Робинзон Крузо (и Петр Великий), то не как фигуры, характерные для капиталистического общества, а для того, чтобы по противоположности сильнее подчеркнуть те или иные черты капиталистического общества. Перейдем теперь к следующему пункту. «Любимов без всяких околичностей становится на точку зрения чисто-физиологического толкования (и при том в самом грубом смысле) категории абстрактного труда»78.

Тоже повторяет он и на стр. 100. И это уверение Познякова, выражаясь мягко, расходится с действительностью.

Когда я пишу, что абстрактный труд представляет затрату человеческого мозга, мускулов, нервов и т. д., то я, как известно всякому марксистски грамотному человеку, только «не мудрствуя лукаво», повторяю неоднократные заявления Маркса. Так, напр., он определяет абстрактный труд, как производительную затрату человеческого мозга, мускулов, нервов, рук и т. д.» (как productive Verausgabung von menschlichen Hirn, Muskel, Nerv, Hand u. s. w.). Позняков, — и на этот раз справедливо, — не хочет видеть в Марксе представителя чисто физиологического толкования (и притом в самом грубом смысле) категории абстрактного труда». Но тогда совершенно очевидно, что простое повторение слов Маркса не дает никакого разумного основания видеть в ком-либо представителя «чисто физиологического направления (и при том в самом грубом смысле) категории абстрактного труда». Ясно?!..

Ввиду важности и интереса вопроса прибавим еще следующее: Маркс не является сторонником физиологического истолкования абстрактного труда, отнюдь не по тем причинам, о которых пишет В. Позняков. Дело же в следующем. Маркс в «Капитале» исследует только меновое общество. Поэтому почти все его определения, если даже в них самих нет категорического указания на это, относятся только к меновому обществу. Следовательно, приведенное выше определение Маркса только более краткое выражение такого определения: абстрактный труд с точки зрения экономиста «производительная затрата человеческого мозга, мускулов, нервов, рук и т. д. со стороны членов менового обще[# 110]ства». Последнее же ярко подчеркивает общественный характер абстрактного труда, его историчность и т. д, Надо ли прибавлять, что на этой же точке зрения стою и я?!

Пойдем дальше. Приведя мое мнение, что всякая экономическая школа есть в конце концов не что иное, как известная комбинация фактов, В. Позняков продолжает: «раз каждая школа берет только некоторую «комбинацию» из всего сложного комплекса элементов, то, очевидно, полное объяснение всей сложности мы получим, если произведем комбинацию комбинаций. И выше всего будет та “школа”, которая отвлечется от классовой односторонности, от этого классового дальтонизма и, поднявшись над классовой односторонностью, сольет вместе все школы Бэма с Марксом и т. д., или же, по крайней мере, попросту начнет собирать “зерна истины” у всех школ»79.

Этот вывод, выражаясь мягко, не логичен. Если я, напр., скажу, что всякая фамилия это — комбинация букв, то неужели из этого следует, что всего правильнее какая-либо фамилия будет написана тогда, если произвести «комбинацию комбинаций» и вставить в данную фамилию буквы из другой?

В примечании В. Позняков прибавляет: «подчеркиваем, что с точки зрения проф. Любимова марксистская школа тоже есть не что иное, как односторонняя (курсив мой. Л. Л.) комбинация»80.

Это безусловная передержка. Я нигде не пишу ничего подобного, и недаром В. Позняков опять «осторожно» воздерживается от приведения соответствующей цитаты из моей книги.

И не только я сам не говорю этого, такого вывода нельзя сделать из моих слов. Я говорю, правда, что всякая школа это комбинация фактов, но вовсе не пишу, что эта комбинация должна быть обязательно «односторонней». В. Позняков и здесь (и почти всюду) чересчур «субъективно» излагает мои взгляды.

Ясно, что эта комбинация должна быть односторонней только тогда, если она защищает тот класс, интересы которого не соответствуют развитию производительных сил. Но ведь к пролетариату последнее не относится, следовательно, нет никаких причин заключать, что марксизм — однородная комбинация фактов. Наоборот, везде и всюду я доказываю, что марксизм соответствует объективной действительности.

Мы не коснулись еще многих вопросов, затронутых В. Позняковым. Да это и невозможно в пределах журнальной статьи. Но и сказанного нами, надеемся, достаточно, чтобы убедиться, какого качества критика В. Познякова, и невольно встают в памяти слова Рабиндраната Тагора: «Как кислый вкус свойственен незрелым плодам, так оскорбительная резкость — незрелой критике».

Примечания⚓︎

  1. В порядке обсуждения. Ред. ↩

  2. «Учение о ренте», стр. III. ↩

  3. Там же, стр. 501. ↩

  4. «Учение о ренте», предисловие, стр IV. Курсив в самой книге. ↩

  5. Назв. ст., стр. 124. Курсив мой. ↩

  6. Там же, та же стр. ↩

  7. Ленин, Собр. соч. т. IX, стр. 508. ↩

  8. Назв. ст., стр. 97. ↩

  9. Таких таблиц 24 (20 основных, 4 дополн.) только в главах 41—43 тома III Капитала. ↩

  10. Таких таблиц только в этих же главах 9 (4 основных, 5 дополнительных). ↩

  11. Капитал, т. III, ч. 2, стр. 189 (пер. 1907 г., и дальше я цитирую всегда по этому изданию). ↩

  12. Там же, стр. 279. ↩

  13. См. у Богданова, напр., стр. 86 выпуска IV тома II «Курса политической экономии», а у Познякова — стр. 124 и 125 разбираемой статьи. ↩

  14. Разбираемая статья Познякова, стр. 104. Курсив мой. ↩

  15. Там же, та же стр., примечание. ↩

  16. Примечание в его издании смитовского «Богатства народов», 1839 г., стр. 444. ↩

  17. «П. З. М.», разбираемая статья, стр. 120. ↩

  18. Стр. 167—261 немецкого (стереотипного) издания. К слову сказать, у нашего новоявленного специалиста в области ренты, В. Познякова, столь охочего до цитат, нет ни одной цитаты из II тома «Теории прибавочной стоимости», хотя там, как известно, Маркс уделял очень много внимании теории ренты. ↩

  19. А. Богданов и И. Степанов, Курс политической экономии, т. II, вып. IV, стр. 75. ↩

  20. Там же, стр. 91, приложение. ↩

  21. «П. З. М.», разб. ст., стр. 129. ↩

  22. Там же, та же стр. ↩

  23. Маркс, Теории приб. ст., т. II, ч. 2, русский п., стр. 22. ↩

  24. Отрицательная частица «не» оставлена как содержащаяся в тексте журнала. — Оцифр. ↩

  25. Там же, стр. 30. Курсив мой. ↩

  26. Цит. ст., стр. 130. ↩

  27. Цит. статья, стр. 125. ↩

  28. Там же, стр. 126. ↩

  29. Капитал, т. III, ч. 2, стр. 311. ↩

  30. В. Позняков, назв. статья, стр. 126. ↩

  31. Капитал, т. III ч. 2, стр. 312. ↩

  32. См. назв. статью, стр. 123 и др. ↩

  33. Там же, та же стр. и др. Итак, на одной странице два разных утверждения. Недурно! ↩

  34. Там же, стр. 117 и др. ↩

  35. Рикардо, Начала, стр. 294 (пер. Рязанова). ↩

  36. Там же, стр. 279. ↩

  37. Назв. ст., стр. 121. ↩

  38. Там же, стр. 123. ↩

  39. Там же, стр. 122. ↩

  40. Назв. статья, стр. 125. ↩

  41. Назв. ст., стр. 122. ↩

  42. «Учение о ренте», стр. 365. ↩

  43. Там же, стр. 117. ↩

  44. Там же, стр. 99. ↩

  45. Назв. ст., стр. 127. ↩

  46. Учение о ренте, стр. 142. ↩

  47. Там же, та же стр. ↩

  48. Позняков, назв. ст., стр. 126. ↩

  49. Учение о ренте, стр. IV. ↩

  50. Там же, стр. 104. ↩

  51. Назв. ст., стр. 127. ↩

  52. Назв. ст., та же стр. ↩

  53. Назв. ст., стр. 100. ↩

  54. Назв. ст., стр. 129. ↩

  55. Учение о ренте, стр. 344. ↩

  56. Позняков, назв. статья, стр. 129. ↩

  57. Назв. ст., стр. 129. ↩

  58. Учение о ренте, стр. 317. ↩

  59. Позняков, назв. ст., стр. 124, прим. ↩

  60. Назв. ст., стр. 123. ↩

  61. Учение о ренте, стр. 142. ↩

  62. Там же, стр. 111. ↩

  63. Цит. ст. Познякова, стр. 123. ↩

  64. Там же, стр. 119. ↩

  65. Там же, стр. 118. ↩

  66. Там же, стр. 127. ↩

  67. Это отнюдь не единственный случай, когда доводы Познякова основаны просто на арифметической ошибке. Так на странице 98 он уверяет, что у меня фетишизму товаров уделено только две странички, тогда как на самом деле соответствующая глава («Фетишизм товаров») занимает не две, а 6 страниц, т. е. втрое больше, чем говорит Позняков. Если же принять во внимание, что весь отдел «Теория трудовой стоимости» занимает в моем «Курсе политической экономии» всего 91 страницу, то станет ясно, что у меня в «Курсе» фетишизму товаров уделено соответственно вполне достаточно места. ↩

  68. Позняков, цит. ст., стр. 127. ↩

  69. Там же, стр. 122. ↩

  70. Курсив мой. (Л. Л.). ↩

  71. Цит. ст., стр. 112. ↩

  72. Назв. статья, стр. 116, 110. ↩

  73. Там же, стр. 110. ↩

  74. Там же, та же стр. ↩

  75. Там же, стр. 116. ↩

  76. Там же, стр. 112. ↩

  77. Там же, стр. 101. ↩

  78. Там же, стр. 98. ↩

  79. Назв. ст., стр. 107. ↩

  80. Там же, та же стр., прим. ↩