Перейти к содержанию

Леонтьев А. Эпигон хартальной теории денег⚓︎

Журнал «Вестник Коммунистической Академии», 1924, №8, с. 348—354

I⚓︎

Книга Эльстера по целому ряду обстоятельств представляет известный интерес для денежной теории.

Когда Кнапп выступил около 20 лет тому назад со своей «Государственной теорией денег»1, он привлек к себе внимание буржуазного ученого мира. Хотя огромное большинство представителей академической науки резко отвергало государственную теорию, все же они не смогли пройти мимо этого явления. И неудивительно: в науке эпохи упадка буржуазного общества, которая «боязливо избегает рассматривать общественные явления в их совокупности, справедливо чувствуя, что подобное рассмотрение несовместимо с ее существованием, как буржуазной экономической науки», в этой науке не так уж часто встречаются смелые попытки цельного рассмотрения какой-либо стороны общественных явлений. Между тем, теория Кнаппа является подобной смелой попыткой по отношению к наиболее загадочному, ослепляющему, по выражению Маркса, своим металлическим блеском, явлению денег.

Кнапп рассматривает деньги, как творение правопорядка. Вне правопорядка для него нет и денег. Именно с точки зрения правового устройства он дает подробную классификацию денежных систем и отдельных видов денег. Единица ценности, на которую гласят всегда деньги, является по Кнаппу лишь номинальным обозначением, которое дается государственной властью. Номинализм единицы ценности и приоритет правового момента в явлении денег — основа теории Кнаппа. Он далек от отрицания значения денег в хозяйственной жизни общества, но анализ этой роли он оставляет на долю своих последователей и продолжателей. К хозяйственной роли денег Кнапп относит и вопрос об их ценности; нарушая грубейшим образом традиции литературы по денежной теории, он в первых изданиях своей книги совершенно не останавливается на этой проблеме и лишь в последних изданиях вставляет, под натиском критиков, отдельный параграф на эту тему. А так как критиков Кнаппа интересовала исключительно хозяйственная сторона денежной проблемы, то неудивительно, что они часто говорили на различных с харталистами языках.

Кнапп нигде не формулирует определенно тех общих воззрений теоретико-экономического характера, которые послужили основой и предпосылкой его государственной теории денег. Кроме нескольких довольно туманных замечаний, разбросанных по книге, общая, так сказать, философия хозяйства нигде не выступает у Кнаппа наружу. Это обстоятельство могло ввести в заблуждение даже такого внимательного исследователя, как Гильфердинг, который считает, что у Кнаппа мы имеем дело вовсе не с теорией денег, а с юридической классификацией2. Между тем, совершенно очевидно, что хартальная теория денег пытается ориентироваться на совершенно иное понимание хозяйственных явлений, чем обычная денежная теория.

Фр. Бендиксен, который первый занялся «хозяйственным дополнением» государственной теории, уже не отказывается от формулировки своих взглядов по общей теории хозяйства; в его статьях там и сям разбросано довольно много рассуждений и замечаний на этот счет. Но только в лице Эльстера мы имеем попытку собрать в определенную систему, привести в порядок и придать стройный, вид тем теоретическим положениям, которые необходимы для действительного экономического обоснования хартальной теории денег; при этом Эльстер идет так далеко, что заметно расходится не только с Кнаппом, но и с Бендиксеном.

За время войны и связанных с ней явлений в области денежного обращения получил довольно значительное распространение номинализм, т. е. учение, рассматривающее деньги лишь как знак, символ, счетную единицу, но отрицающее за деньгами самостоятельную ценность. Из всех видов номинализма наибольшей наукообразностью обладает безусловно хартальный его вариант. Поэтому неудивительно, что та самая «Государственная теория денег», которая раньше объявлялась «неудачной попыткой» обобщения явлений чистого бумажно-денежного обращения и переноса его законов на обращение металлическое3, теперь превозносится, как «один из величайших шедевров германского творчества и остроты научной мысли»4.

Подобно тому как наивный номинализм Ивана Посошкова и его средневековых западно-европейских единомышленников являлся средством оправдания порчи монеты и других неприглядных способов обогащения тогдашних монархов, номинализм во время и после войны (в несравненно более искусной и тонкой форме) мог служить подобием теоретического оправдания той инфляционной политики, посредством которой господствующие классы не только перекладывают бесконечные финансовые тяготы на плечи трудящихся, но и производят известное перераспределение богатства среди различных групп имущих классов. С другой стороны, банкротство фетишистического, некритического металлизма, господствовавшего в университетской науке до войны, стало совершенно явным в нынешний период повсеместного господства бумажных валют, которым фетишистический металлизм не может дать сколько-нибудь, удовлетворительного объяснения. В этих условиях номинализм является наиболее удобной базой общетеоретического характера для всех тех исследователей денежной проблемы, которым не по вкусу полный отказ от всякой попытки теоретического осознания проблемы денег, нашедший свое выражение в количественной теории всякого вида и оттенка. Эти два обстоятельства — классовые интересы господствующих клик и полное отсутствие в буржуазной экономической науке сколько-нибудь удовлетворительного ответа на проклятую проблему денег — обеспечивают за номинализмом вообще, хартализмом в частности, известное «место под солнцем» в Олимпе буржуазной учености.

В настоящее время, после смерти О. Гейна5, Кнаппа и Бендиксена мы имеем в лице Эльстера единственного оригинального представителя хартализма. И вот, последний пункт, вызывающий особый интерес к этому автору, заключается в том, что в его лице мы, несомненно, имеем дело с эпигоном хартализма.

Эпигонство бывает двух родов. Часто эпигоны разменивают на мелочи смелые мысли основоположника, приходят к измельчанию, к опошлению великих идей, склонны к эклектизму, к соединению «всего, что угодно, со всем, что бог на душу положит». Но бывает и другой вид эпигонства; к последнему принадлежит Эльстер. Положения своих предшественников, намеченные лишь в робких контурах, он облекает в плоть и кровь: он пытается решительно додумывать до конца основные мысли хартализма; со смелостью отчаяния он формулирует тот абсурд, к которому он на сей стезе приходит. Эпигонство такого рода тем ценно, что показывает воочию банкротство и несостоятельность неверной теории, до того времени замаскированные осторожностью выражений, обходом опасных мест и попросту ловкостью рук ее представителей.

II⚓︎

Эльстер с места в карьер заявляет, что для обоснования хартальной теории денег нужна «совершенно новая теория хозяйства»6. Все свои дальнейшие построения он расценивает, как попытку восполнить пробел в этом отношении, развить обще-теоретическое воззрение на хозяйство, соответствующее гос. теории и способное служить ее базисом.

Исходный пункт гос. теории денег, по мнению Эльстера, заключается в понятии платежа. Это понятие в свою очередь в качестве необходимой своей предпосылки предполагает существование платежного сообщества (Zahlgemeinschaft). Но что такое платеж? — Это перенесение определенных требований, адресованных ко всему обществу, перенесение от одного лица к другому определенной возможности участия в социальном продукте (Beteiligungsmöglichkeit am Sozialprodukte). Но общественный продукт — это, с одной стороны, продукт общественного производства, а с другой — потребительный фонд общества. Поэтому платежное сообщество выступает одновременно и как производственно-потребительное сообщество (Productions-und Konsumsgemeinschaft). Это трех-ипостасное сообщество — производственное, платежное и потребительное — является логической предпосылкой платежа, платежного средства — денег. Поэтому теория денег может быть построена лишь на основе теории современного общественного хозяйства (Gemeinwirtschaft).

Общественное хозяйство — полная противоположность единичному хозяйству (Einzelwirtschaft). То и другое — различные формы явлений (Erscheinungsform). На данной ступени хозяйства (Wirtschaftsstufe) можно, разумеется, наблюдать одновременно и ту, и другую форму; но одна из них является преобладающей и накладывает отпечаток, дает наименование данной ступени. Общественное хозяйство, которое иначе можно назвать денежным хозяйством, служит не только историческим продолжением, но и полной противоположностью менового хозяйства, которое представляет не что иное, как особую фазу единичного хозяйства. Противоположность менового и денежного хозяйства — первый камень в постройке «совершенно новой теории хозяйства». Эльстер выводит эту противоположность из анализа индивидуально-психологического содержания акта мены, с одной стороны, и купли — с другой.

В явлении мены мы имеем у каждого контрагента субъективную оценку обоих предметов мены (Эльстер подробно разбирает четыре рода оценочных заключений). Здесь уместно говорить о ценности в смысле субъективной оценки, опирающейся на сознание пользы (Nutzen) и издержек, связанных с добычей (Kosten). Мена состоится лишь тогда, когда каждый участник оценивает предмет своего контрагента выше, чем свой собственный, и чем все прочее, что он может за свой предмет получить. Говорить об эквивалентности, как о предпосылке для обмена, по мнению Эльстера — абсурд.

Но понятие субъективной ценности не имеет никакого отношения к процессу купли (Kauf). Здесь покупатель может оценивать лишь покупаемый предмет и сравнивать его ценность с субъективной пользой других предметов, которые он может получить за ту же сумму денег. Сами же деньги не поддаются оценке с точки зрения субъективной пользы; поэтому нелепо говорить о ценности денег. По этой же причине понятие субъективной ценности не представляет ни малейшего интереса для теории общественного хозяйства.

Эльстер дает следующее схематическое изображение своей классификации форм хозяйства:

III⚓︎

Переходим к проблемам, стоящим перед теорией общественного хозяйства. В единичном хозяйстве каждый хозяйствующий субъект потребляет продукт своей собственной работы. Это положение имеет полную силу для домашнего хозяйства, не знающего обмена; для менового же хозяйства оно действительно лишь в зависимости от развития сперва случайных, а затем входящих в норму меновых сделок. В современном общественном хозяйстве все общество (Gemeinschaft) потребляет продукт совместной работы (Gemeinschaftsarbeit); каждый в отдельности принимает участие в этом продукте.

Встает вопрос, чем измеряется участие каждого в отдельности в общественном продукте; и далее, каким образом он это участие принимает. Двойной вопрос: как внутри хозяйственного общения измеряется и как осуществляется каждым отдельным членом общества его участие в совокупном продукте, который является одновременно и потребительным фондом. «В этом двойном вопросе заключается корень денежной проблемы», — заявляет Эльстер.

Участие каждого в общественном продукте, как в фонде потребления, — продолжает Эльстер, — не измеряется и не осуществляется авторитарно, напр., решением государственного органа распределения, общественной властью. Распределение имеет место, но это не распределение при помощи государственной власти.

Как Эльстер указывает в другом месте, подобное авторитарное распределение имеет место в социалистическом обществе, где только что изложенная проблема не возникает вовсе. С виду может показаться, что в этом пункте своих рассуждений Эльстер довольно близко подходит к истине. Он как будто нащупывает конституирующее отличие «денежного общества» сравнительно с обществом организованного типа. Но это неверно: Эльстер здесь, как и раньше в рассуждении о различиях между меной и куплей, не покидает своего индивидуалистического подхода к анализу общественных явлений. Здесь его интересует лишь вопрос о том, как осуществляется индивидуальное участие в общественном фонде, чем измеряется это участие. У Эльстера даже не возникает вопроса о самой возможности создания и существования общественного фонда, перед ним не встает проблема равновесия общественного производства в системе, где экономическая жизнь не имеет авторитарного сознательного руководства. Основной вопрос: чем определяется распределение производительных сил между различными отраслями производства, как создается то или иное соответствие этих отраслей в анархическом хозяйстве, где господствует стихия рынка — этот вопрос находится вне поля зрения Эльстера. Он лишь ставит вопрос об участии каждого члена общества в готовом продукте, а не вопрос о самом возникновении этого продукта; очевидно, Эльстер считает, что в последнем вопросе нет ничего загадочного. Производственно-социальная постановка проблемы заменена у него потребительно-индивидуалистической; методологически неправильный подход должен привести неминуемо к краху всей попытки при первом же столкновении с действительностью.

Путь к разрешению основного вопроса, по мнению Эльстера, указан еще Бендиксеном, который считает деньги «правом на свободно продающиеся потребительные продукты, полученные посредством предварительных услуг» («Ein durch Vorleistungen erworbenes Anrecht auf der verkaufsfreien konsumteblen Production»). «Всякая возможность участия каждого в общественном продукте и в потребительном фонде покоится на услуге, вложенной в общественный продукт» (Einschussleistung in das Sozialproduct), — заявляет Эльстер.

Его, однако, не удовлетворяет целиком подобное торжество божественной справедливости и небесной гармонии, и он продолжает: «Общее количество денег находится в равновесии с совокупным общественным продуктом. Этот факт нельзя отрицать, он совершенно очевиден, но он не дает нам ключа к гораздо более трудному (и практически более важному) вопросу об отношении денежной единицы к продающимся благам; к вопросу об определяющих моментах «покупательной силы денег», к проблеме цены. Это тоже относится к теории платежного сообщества». — Здесь, казалось бы, Эльстер подходит к существу вопроса, но лишь для того, чтобы увильнуть от его разрешения и отделаться пустым заявлением в конце этого параграфа. «Вывод из предыдущих рассуждений пока лишь таков: возможность участия в общественном продукте — это предоставляемая общественной организацией каждому отдельному члену контр-услуга за его участие в производстве общественного продукта. С утверждением, что возможность участия в общественном продукте есть общественное отражение сотрудничества в создании этого продукта, выяснено первое из оснований, на которых происходит наделение отдельного хозяйствующего индивида результатами общественной работы». Второе основание, господствующее в организации платежного сообщества заключается в следующем: «Все члены общества участвуют в общественном продукте в численно выраженном отношении» («In einem rein zahlenmässig ausgedrückten Verhältnisse»). Из этого положения, очевидность которого, по мнению Эльстера, бесспорна, он делает вывод, что «деньги — это число». «Деньги — не благо, не вещь хозяйственного оборота, а — как техническое средство последнего — абстрактная единица, сумма которых в качестве общего количества денег находится в равновесии относительно количества произведенных потребительных благ, не иначе, как, например, сумма акций предприятия находится в равновесии с реальным комплексом благ, который составляет имущество общества». Участие в продукте — такова сущность (Wesen) денег; число, количественное выражение этого участия — такова служба (Dienst) денег7.

«Ход дальнейшего исследования определяется теперь результатом предыдущих исследований. Мы знаем, что общественный продукт распределяется в количественном отношении между членами хозяйственного общения, и что денежная единица — это та счетная единица, которая лежит в основе этого способа распределения. Мы знаем далее, что возможности участия каждого определяются числом денежных единиц, которыми он располагает, и что он располагает лишь такими денежными единицами, как и поскольку он, как производитель, сотрудничал в производстве общественного продукта». Эти блестящие открытия, могущие сделать эпоху в истории экономических идей, не удовлетворяют, однако, Эльстера вполне, и он решительно возвращается к самому опасному пункту, угрожающему ему теоретической смертью: «Таким образом нам остается лишь обнаружить последнее: на каких дальнейших основаниях измеряется число тех возможностей участия, которые хозяйствующее лицо, с одной стороны, получает как «производитель» за каждое вложение в общественный продукт, и которые требуются от него, с другой стороны, как от «потребителя» за его потребительный спрос на отдельное благо. Иными словами: проблема цены — и проблема дохода, которая есть лишь часть проблемы цепы — должна быть исследована».

Наконец-то, Эльстер не уклоняется более в сторону и пытается «на проклятые вопросы дать ответы нам прямые». Правда, благодаря его последовательности ответ получается совершенно неожиданный и, пожалуй, небывалый в экономической литературе.

Эльстер неоднократно подчеркивает значение проблемы цен для денежной теории. Последняя не может, конечно, исчерпать проблему цен; но задачей денежной теории является не только открытие сущности цены, но и выяснение определяющих моментов цен. Эльстер отделяет абстрактную проблему цены от конкретной проблемы, заключающейся в том, чтобы определить высоту отдельных цен в отдельных возможных случаях. «Абстрактная проблема цен — это коренной вопрос общего учения о деньгах», — не устает повторять Эльстер.

Эльстер здесь высказывает отмеченное нами выше утверждение о совпадении цены и дохода, которое он формулирует следующим образом: «Цены и доходы — по своему существу, одно и то же, а именно деньги — образуют численный ключ распределения, которым определяется процесс распределения благ в современном хозяйстве».

Отсюда Эльстер делает три вывода.

Во-первых, вовсе не является новостью, что покупают не деньги, а доходы.

Во-вторых, доходы оказывают определяющее влияние на цены потребительных благ.

В‑третьих, связь между доходами и ценами — самоочевидна, ибо доходы — это и есть цены, а все цены находятся в связи между собой, что необходимо следует из самого понятия.

Последнему пункту Эльстер придает огромное значение. Этот вывод, — говорит он, — еще не разрешает вопроса об основаниях, определяющих величины цен, но «тот взгляд, что доходы и есть цены, и признание всесторонней обусловленности всех цен», приводит к признанию того факта, что «уже существующие цены имеют соразмеряющее значение (massgebliche Bedeutung) для вновь возникающих цен». Но и это не выясняет, однако, вопроса, «как могли когда-то возникнуть первые цены и какие обстоятельства определили их высоту»8.

«Здесь мы стоим перед проблемой, — торжественно заявляет Эльстер, — которую я… определил как проблему хозяйства; как единственную проблему (das Problem), исходя из воззрения, что она единственная, в разрешимость которой я не могу верить».

Перед нами любопытный случай трансцедентализма в экономической теории. Проблема цен объявлена непознаваемой. Не трудно заметить, что оговорка насчет того, что эта непознаваемость относится лишь к первобытным ценам, не выдерживает критики. Всякая новая цена всякого нового товара таким образом становится совершенно непознаваемой, ибо в самом деле, в чем может выразиться соразмеряющее значение уже существующих цен при возникновении цены вновь открытого радия; почему этот радий будет стоить столько-то денежных единиц, а не вдвое больше или меньше. И в том, и в другом, и в третьем случае соразмеряющее влияние уже существующих цен одинаково хорошо проявится, или вернее, не будет иметь никакого значения, потому что это соразмеряющее влияние служит Эльстеру лишь средством хоть частично скрыть свое банкротство.

А между тем, банкротство полнейшее, в особенности, если вспомнить, с какой помпой было возвещено о «совершенно новой теории» хозяйства. Эльстер разрушает кумиров буржуазной экономической теории, оставляя пустое место. Он в общем недурно (хотя совершенно неоригинально) опровергает теорию субъективной ценности (которую он почему-то называет классической, ссылаясь на высший для него, очевидно, авторитет в области экономической науки — Филипповича). «Субъективная ценность благ, как субъективно-психологический факт, — заявляет он, — несовместима с объективно-количественным (численным) выражением». Таким образом он разрушает теорию ценности, пытающуюся быть в то же время теорией цен. «Отрицательное положение, что цена — как число — не может быть выведена из ценности благ, имеет высокое значение для теории денег. Оно заставляет признать, что денежная теория находится вне какой-либо связи с учением о ценности, и ведет таким образом к отрицанию всех попыток исходить из теории ценности к познанию цен и к открытию сущности денег» (стр. 54). Основания цен Эльстер смело объявляет лежащими по ту сторону человеческого познания. А затем он, подобно Бендиксену, строит понятие объективной ценности, играющее у него довольно занятную роль.

«Субъективные ощущения удовольствия, — говорит Бендиксен, — являются абсолютными ценностями, но они неизмеримы, в особенности, неизмеримы в деньгах (и не относятся вследствие этого к науке о хозяйстве). Объективные ценности, наоборот, относительны. Против всех правил субъективное здесь абсолютно, а объективное — относительно. Ибо объективные ценности рынка определяются лишь отношениями друг к другу, и их денежное выражение может удвоиться или уменьшиться вдвое, в то время, как их отношение между собой останется тем же самым»9.

Бендиксен, как видим, мало беспокоится по поводу того, что у него получилось «немножко наоборот» в отношении абсолютного и относительного. Эльстер талантливо развивает мысль учителя.

«Понятие ценности Кнаппа и Бендиксена, — заявляет он в одном месте, — появляется лишь в эпоху общественного хозяйства. Оно — дитя цены, с которой разделяет некоторые существенные свойства, но оно все же не что иное, чем цена».

Сущность этого понятия, которое окутано мистической дымкой, Эльстер хочет пояснить популярным примером. «Мы часто говорим — и этот оборот речи имеет ясный смысл — что кто-либо заплатил за благо выше его ценности. Это же означает, что кто-либо дал за благо более высокую цену, чем соответствует оценке, которую он дает данному благу. Когда мы говорим о ценности в этом смысле, мы разумеем под ценностью нечто совсем другое, чем индивидуально-психическую оценку случайным приобретателем; но точно так же нечто иное, чем цену». — Все дальнейшие рассуждения Эльстера насчет объективной ценности сводятся к перепеву всех тех же двух мыслей: 1) что это не субъективная ценность и 2) что — это не цена. «Эта ценность, — говорит он, — возникла только из цен… Та ценность, о которой я здесь говорю — та ценность, стало быть которая представляет численное отношение между благами, и единицу которой я — вместе с Кнаппом и Бендиксеном — называю единицей ценности, является ценой блага, представляемой не зависящей от случайностей единичного случая, является, если угодно — идеей цены».

Если из всех этих тирад не выясняется смысл и логическое содержание Эльстерского понятия ценности, то цель создания этого понятия перед нами как на ладони. Надо было как-нибудь объяснить термин — единица ценности, играющий такую значительную роль в хартальной теории; для этого и пришлось создавать специальное понятие ценности после того, как общепринятое понятие, связанное с этим словом, было разгромлено. Нам остается лишь согласиться с Эльстером, который милостиво признает, что критика ненамного ошибается, когда она предлагает харталистам называть денежную единицу «единицей цен», а не «единицей ценности», ибо последний термин заставляет критиков говорить о смешении цены и ценности. Нам остается лишь пожалеть о том, что Эльстер не сделал практических выводов из этого совета врагов хартализма и не избавил нас от разбора сконструированного им понятия ценности, которое ни один сторонник хартализма не сможет признать украшением сего теоретического здания.

Мы можем оставить в стороне все остальное в книге Эльстера. Там содержатся перлы экономической теории вроде того положения, что иначе, как посредством сбережения, не возникает ни один капитал. Большого интереса, однако, все это не имеет.

Подводя итоги «совершенно новой теории хозяйства», нельзя не признать, что Эльстер подвел итоги номинализму, в особенности в его хартальной теории. Обладая вообще похвальной, но в данном случае губительной способностью додумывать свои теоретические положения до конца, Эльстер показал несостоятельность номиналистской теории лучше, чем это сделал кто-либо из противников номинализма. Если номинализм может быть спасен лишь апелляцией к непознаваемости основ ценообразования, апелляцией к своего рода экономической «вещи-в-себе», то это является не чем иным, как свидетельством о бедности, выданным номинализмом самому себе. «Совершенно новая теория» на проверку оказывается полным отказом от какой бы то ни было теории, полной капитуляцией в основной (не только по нашему мнению, но и по признанию самого Эльстера) проблеме неорганизованного хозяйства, в проблеме, нашедшей свое внешнее выражение в вопросе цены.

Примечания⚓︎

  1. В русской литературе государственная теория денег освещена крайне скудно. Из произведений самих харталистов переведено два небольших очерка Кнаппа, изданных в 1913 г. в Одессе, небольшая брошюра Бендиксена «Деньги» и его же статья «Теоретический металлизм» в сборнике «Основные проблемы теории денег». Критическая литература представлена двумя книжками: «Новые идеи в экономике», сборник № 6, где под редакцией Туган-Барановского собрано несколько статей из немецких журналов, причем подбор довольно случайный: наконец, недавно появившаяся в московском издании книга Д. А. Лоевецкого «Гос. теория денег», представляющая в своей большей части лишь изложение Кнаппа (чаще всего, его же словами); вторая, критическая часть, по мнению самого автора, не свободна от дефектов: условия работы «лишили автора возможности некоторые поставленные им во второй части работы проблемы надлежащим образом разработать». Отдельные замечания и полемика с хартализмом встречаются во многих работах по денежной теории. ↩

  2. Финансовый капитал, изд. 1922 г., стр. XVI ↩

  3. Ad. Wagner. Theoretische Sozialoekonomik, 1909, II Bd. II Abt., S. 112. ↩

  4. Max Weber. Grundriss der Sozialoekonomik, 1921, I Theil, S.105. ↩

  5. Собственно говоря, Гейн не может считаться харталистом; он скорее является предшественником гос. теории, служа своеобразным мостом от металлизма к хартализму. ↩

  6. «Государственная теория денег покоится на таком понимании хозяйства, которое в основе отличается от общепринятых» — заявляет Эльстер уже на 3‑й странице. ↩

  7. Die Seele des Geldes, S. 46 — 47. ↩

  8. Die Seele des Geldes, S. 52. ↩

  9. Geld u. Kapital, S. 30.т ↩