Легезо С. Количественная теория денег

(Опыт методологической критики)

Журнал «Под знаменем марксизма», 1928, № 6, с. 99—132

I. Введение

Всякая теория есть отображенная и при посредстве определенного метода переработанная в человеческой голове реальная действительность. «Видеть в теории изображение, близкую копию объективной реальности — вот в чем состоит материализм», — говорит по этому поводу Ленин¹. Отсюда: научность той или иной теории определяется ее способностью давать относительно верное изображение объективной реальности, относительно точную ее копию.

Теорией, «изображающей» общественно-производственные процессы и отношения менового хозяйства, является политическая экономия². Деньги — социально-экономическая категория³. Поэтому теория денег есть часть политической экономии; только в ее пределах и на ее основе теория денег получает свою научную значимость.

Однако политическая экономия имеет дело не с меновым обществом «вообще», т. е. не с товарным хозяйством в его непосредственной конкретности, а с экономическими категориями этого общества. А так как «экономические категории суть не что иное, как теоретические выражения абстракции общественных отношений производства»⁴, то, следовательно, теоретическое «изображение» реальной действительности менового хозяйства выступает в форме абстракции общественно-производственных отношений. Экономические категории: товар, стоимость, деньги, прибавочная стоимость, капитал, кредит, рента и т. д. — представляют собой, таким образом, теоретические выражения абстракции определенных отношений производства, или, как выражается в другом месте Маркс: «формы бытия, условия существования отдельных сторон буржуазного общества»⁵.

Говоря, следовательно, о количественной теории денег, необходимо поставить решающий методологический вопрос, верно ли она изображает те реальные процессы и отношения социально-экономической действительности менового общества, которые скрываются за явлениями товарно-денежного обращения, точнее: правильно ли она вскрывает сущность этих явлений и, вместе с этим, устанавливает ли она действительные экономические законы, управляющие указанными выше процессами и отношениями. Нам кажется, что только при такой постановке вопроса может быть правильно разрешена задача методологической критики количественной теории денег.

II. Сущность количественной теории денег

Что является основным, качественно определяющим, конституирующим в системе количественной теории денег? Если отвлечься от всех частных — видовых признаков этой теории и взять наиболее общие — родовые ее признаки, то это «основное» можно свести к следующим четырем положениям:

Прежде всего, количественниками «товарное обращение (в данном случае капиталистический процесс обмена веществ. — С. Л.) понимается исключительно в форме \(Т—Д—Т\), а эта последняя, как последовательное единство продажи и покупки»⁶. Иначе говоря, капиталистическое хозяйство (\(Д—Т—Д\)) сводится к простому товарному хозяйству (\(Т—Д—Т\)), а последнее — к натуральной его форме. В самом деле, единство продажи-купли является характерной формой обмена для эпохи непосредственной меновой торговли, для эпохи натурального обмена, где еще нет ни товара, ни денег в собственном смысле слова. Единство продажи-купли: характерная форма менового процесса для эпохи предбуржуазного способа производства, — где только еще происходит процесс формирования этого способа производства в пределах натуральной формы хозяйства, а, вместе с тем, и процесс образования всеобщей категории менового хозяйства — категории товара. Это — эпоха становления товара и рождения денег. Простая, развернутая и всеобщая формы стоимости — только моменты генезиса товара, — моменты, отмечающие собою определенные этапы генезиса менового хозяйства. Здесь «уже» существует обмен, но «еще» нет обращения, ибо нет денег. Все отношения обмена пока еще выступают в натуральной форме. Всеобщий эквивалент, эта основа денежной формы стоимости, тоже еще натурализован, он еще не отделился достаточно от потребительских свойств продукта. Только сращение всеобщей эквивалентной формы стоимости с определенной вещью превращает ее в денежную форму, а данную реальную вещь (товар) в материального носителя этой формы — в монету. В этом «сращении», между прочим, заключается весь смысл скачка от непосредственного обмена к товарному обращению.

Ограничивая товарное обращение формулой \(Т—Д—Т\) и понимая последнее, как единство продажи-купли, количественники тем самым сводят сложный капиталистический процесс обмена веществ, выступающий в форме товаро-(капитало-)обращения, к простому, непосредственному (натуральному) обмену продуктами. Отсюда мы можем вывести первое положение количественной теории денег:

Товарное обращение есть натуральный, непосредственный обмен продуктами. Поэтому законы обращения развитых форм менового хозяйства сводятся к законам обмена простого неразвитого (натурального) менового хозяйства.

Сведение же товарообращения к натуральному обмену неизбежно натурализует и категорию денег. Поэтому деньги в обмене у количественников выступают в своей натуральной форме, в форме простого «блага», в форме обыкновенной «собственности», отличительная особенность которого состоит лишь в том, что оно «всеми принимается в обмен за другие товары» (Фишер). Количественники себе дело представляют таким образом, что товарное обращение есть такой процесс обмена веществ, который принципиально может совершаться и без денег, но который получает техническое облегчение введением в него того или иного средства обмена. Так, например, Юм считал, что «Деньги суть только орудие, которое люди по общему соглашению употребляют для того, чтобы облегчить обмен одного товара на другой»⁷. Или: «Деньги суть только представители труда и товаров и служат только средством для подсчета и оценки последних»⁸. Примерно в таком же духе определяет деньги и Фишер: «Деньги никогда не приносят других выгод кроме создания удобств для процесса обмена. Создание этих удобств является социальной функцией денег». В другом месте Фишер так характеризует категорию денег: «Всякая собственность, которая принимается при обмене, может быть названа деньгами. Документы, удостоверяющие права на эту собственность, тоже называются деньгами»⁹. Д. С. Милль о деньгах говорит следующее: «Деньги — машина для быстрого и удобного исполнения того, что делалось бы и без них, хотя не так быстро и удобно»¹⁰. Таким образом, исходя из своего понимания товарообращения, как единства продажи-купли, количественники эту натурализованную категорию — деньги — определяют, как техническое средство облегчения обмена, как орудие обмена. Маркс из всего этого сделал следующий вывод: «Если товарное обращение понимается исключительно в форме \(Т—Д—Т\), а эта последняя исключительно как последовательное единство продажи-покупки, то деньги определяются как орудие обращения, в противоположность их форме, как денег»¹¹. Соответственно вышесказанному формулируем второе положение количественной теории:

Деньги — техническое средство облегчения непосредственного обмена, т. е. деньги — орудие обмена.

Но деньги в качестве орудия обмена обособляются в своей функции, как монета. А так как «обращение приводит к тому, что золотая сущность монеты превращается в золотую видимость (износ), и монета становится лишь символом ее официального содержания»¹², то, на основании экономического закона, который гласит, что «орудие обращения, обособившееся в своей функции, как монета, превращается в знак ценности»¹³ — деньги у количественников неизбежно сводятся к знакам ценности и в силу этого принимают на себя законы обращении этих знаков¹⁴. Таким образом, мы можем вывести третье положение количественной теории:

Деньги — знаки ценности. Законы обращения знаков ценности суть законы обращения денег вообще.

Однако «соответственно закону обращения знаков ценности... цены товаров зависят от количества обращающихся денег, а не наоборот — количество обращающихся денег зависит от цен товаров»¹⁵. Отсюда следует четвертое положение количественной теории денег:

Цены товаров зависят от количества обращающихся денег, ибо они конструируются в непосредственном обмене на рынке, путем простого противопоставления двух друг от друга независимых величин: денежных знаков и товарных масс (два потока). Ценность же денег, в виду этого, с точки зрения количественников, есть не что иное, как номинальная величина подсчета и измерения, которая проявляет себя «реально» при фактическом обмене, в так называемой «покупательной способности» дензнаков¹⁶.

К собственно теории денег относятся только последние три положения. Первое положение является лишь методологической предпосылкой этой теории.

Из приведенной выше схемы основных положений количественной теории денег ясно видно, что все примитивное здание этой теории построено на весьма непрочном фундаменте. В самом деле, утверждать, что сущность денег состоит только в том, что они являются орудием обмена, это значит сущность подменить явлением, это значит утверждать, что явление совпадает с сущностью. Но это в то же время означает — целиком отказаться от теоретической экономии, ибо, как указывает Маркс, если бы форма появления совпадала с сущностью вещи, то не было бы места для науки. У количественников форма проявления — деньги, как орудие обращения — совпадает с сущностью. В этом отношении количественная теория денег исходит из теоретических основ вульгарной экономии. Вульгарное же понимание сущности денег предопределяется особыми методологическими предпосылками, которые, собственно, и дают содержание этой теории. Поэтому: 1) выявление методологических предпосылок количественной теории денег является первой задачей критики; 2) раскрытие ошибок в понимании количественниками сущности денег составляет вторую задачу критики и, наконец, 3) научное обоснование понятия «покупательной силы денег» на основе закона ценности и раскрытие ошибок количественной теории денег в этой области — представляют третью задачу критики.

III. Методологические предпосылки количественной теории денег

Поскольку верно положение диалектической теории познания, что метод есть душа всякого познания и что метод соотносителен предмету этого познания, постольку мы логическим путем, через раскрытие обратной связи основных положений количественной теории, можем определить предметно-методологическую установку, при помощи которой строится эта теория.

Определение «покупательной силы» денег у количественников вытекает из сведения ценности денег к коэффициенту обмена дензнаков на товарные массы.

Сведение же ценности денег к коэффициенту обмена (а вместе с тем и к знакам ценности) вытекает: у одних (Юм — Фишер) из отрицания, у других (Рикардо — Милль) из недопонимания субстанциональной стороны категории денег.

В свою очередь сведение ценности денег к коэффициенту обмена, а стало быть и к знакам ценности, является лишь следствием того, что основная характеристика сущности денег сводится к их определению, как орудия непосредственного обмена.

Но орудием простого, непосредственного обмена деньги могут быть только в таком меновом хозяйстве, где существует единство \(Т—Д—Т\), т. е. при условии сведения развитого товарообращения к простому натурализованному процессу, т. е. к процессу, где \(Д\) выступает в еще неразвитой натурально-эквивалентной форме.

А это последнее вытекает из понимания товарного хозяйства: во-первых, как вечной и принципиально-неизменной системы хозяйства, во-вторых, как системы, которая органически не связана никаким внутренним единством, как системы, в которой субъектом хозяйствования является индивидуальное хозяйство (робинзонады классиков).

Все же это вместе взятое является, в свою очередь, продуктом апологетики буржуазного мышления. Рикардо, например, считал, что «общество есть не более как фиктивное единство, механическая сумма составляющих его индивидов»¹⁷. Эта точка зрения на буржуазное общество, как на бессубъективное и механическое единство, в той или иной степени господствует в буржуазной экономической науке и по настоящее время¹⁸. Подобного рода взгляды на буржуазное общество, как на внеисторическую и бескачественную категорию, теснейшим образом связаны с метафизическим миропониманием, свойственным всякому теоретическому мышлению буржуазных идео-логов и теоретиков. «Единичный и обособленный охотник и рыболов, с которых начинают Смит и Рикардо, принадлежат к лишенным фантазии химерам XVIII века», — писал в свое время Маркс¹⁹. Однако, мы знаем, что XVIII век был веком расцвета метафизического мировоззрения… Обособленные индивидуальные хозяйства, эти робинзонады, с которых «начинают» и которыми «кончают» австрийцы, принадлежат к химерам второй половины XIX века. В этом смысле австрийцы являются продолжателями метафизической установки на меновое хозяйство, установки, из которой исходили Смит и Рикардо. Но с австрийцами в кровном родстве находятся математики, а современный количественник Фишер своей формулой «Уравнение обмена» иллюстрирует принципы математической теории, применительно к денежному обращению.

Таким образом мы видим, что и исторически, и логически количественная теория денег своим корнями уходит и упираемся в метафизический метод познания. Капитализм, как вечная и раз навсегда установленная категория, и притом как гносеологическая абстракция, как псевдо-хозяйство и т. д., это — метафизическая категория. Но метафизическая установка на предмет исследования сама по себе уже предопределяет судьбу количественной теории. При такой установке совершенно устраняется основная предпосылка научного познания, предпосылка, состоящая в том, что, во-первых, «условие познания всех процессов мира в их «самодвижении», в их спонтанейном развитии, в их живой жизни есть познание их, как единства противоположностей»; во-вторых, что «раздвоение единого и познание противоречивых частей его» есть условие всякого познания²⁰. Без этого методологического условия нет научного познания. Тем не менее, с точки зрения буржуазных теорий, капитализм, как народно-хозяйственное целое, никакими внутренними, ему присущими противоположностями и противоречиями не обладает. Не обладают этими противоположностями и противоречиями, следовательно, и экономические категории: товар, стоимость, деньги, капитал и т. д., которые, в качестве абстракций определенных общественно-производственных процессов и отношений, должны были бы быть носителями противоречий, заложенных в товарном хозяйстве. Да и вообще может ли обладать единством противоположностей то, что само по себе не является живым целым, движущимся единством? Конечно, нет. Вот почему у количественников нигде не идет речь о противоречиях в вышеуказанном смысле. Вот почему у них движение товаров не противоречивый процесс, а механическое их перемещение из одних рук в другие. Вот почему у них деньги выступают только как подсобное средство этого перемещения. Но как раз в этом лежит корень методологической ошибки количественников. Этой основной ошибкой определяются все остальные.

IV. Проблема сущности денег и количественная теория

Неуменье понять сущности явлений экономической действительности является органическим пороком буржуазной политической экономии. Это объясняется отрицательным ее отношением к диалектической методологии познания. Отсюда, как правило, в теориях денег буржуазных экономистов почти всегда отсутствует анализ генезиса денег, а у тех, у которых он имеет место, как, например, у номиналистов, последний превращается в чисто формальный, декларативный постулат. Вместе с этим у буржуазных экономистов остается не вскрытой и не понятой сущность денег, благодаря чему вся теория денег обычно превращается в чисто логическую, и рационалистическую систему (Кнапп). Иначе говоря, неверное определение сущности денег ведет к неправильному построению денежных теорий. Поэтому дать теоретически-правильное определение сущности денег является исходным моментом как в построении марксистской теории денег, так и в критике буржуазных денежных систем.

Как мы видели выше, у количественников сущность денег сводится: с точки зрения формы — к орудию обмена (второе положение), с точки зрения содержания — к знакам ценности (третье положение). При каком условии эти положения были бы верны? Очевидно, при условии правильности первого положения²¹, т. е. если бы обращение товаров в развитом меновом хозяйстве сводилось к непосредственной меновой торговле, и если бы в таком меновом процессе деньги могли выступать не как имманентное движению товаров средство их обращения, не как «превращенная форма движения товаров», а как внешне постороннее средство «создания удобства для процесса обмена» (Фишер), как «средство облегчения обмена одного товара на другой» (Юм). Тогда действительно деньги являлись бы «орудием обращения» в том смысле, как его понимают количественники. Лучшими же деньгами, безусловно, были бы наиболее дешевые и наиболее приспособленные к этой технической функции дензнаки. И тогда, действительно, отношение товаров к стоимости денежного материала, а стало быть и к его количеству, было бы пассивно-безразличным, ибо, как утверждает Рикардо, «меньшее количество денег выполняло бы функцию орудия обращения столь же хорошо, как и более значительное»²². Ценность же денег (покупательная способность) в этом случае сводилась бы к коэффициенту обмена дензнаков на товарные массы. И тогда, конечно, можно было бы говорить о правильном «изображении» реальной действительности количественной теорией, говорить о научно-познавательной ее ценности.

Но в том-то и дело, что вопрос о товарном обращении в развитом меновом хозяйстве обстоит совершенно иначе, чем это представляется количественникам. Непосредственный обмен действительно когда-то являлся определенной формой менового процесса, и тогда он определял качественную характеристику менового хозяйства, находившегося в становлении. Однако теперь непосредственный обмен уже является исторически превзойденным моментом²³. Его сменила (последовательно одна за другой) новая всеобщая форма обмена: сначала простое товарное обращение, а потом товарно-капиталистическое. Между этими формами обмена (непосредственно меновой торговлей и товарообращением) существует принципиальная разница. «Товарное обращение не только формально, но и по существу, — говорит Маркс — отлично²⁴ от непосредственного обмена»²⁵. В чем состоит это отличие? Отличие это состоит в том, что при непосредственном обмене мы имеем непосредственную связь обмена одной потребительной ценности на другую, при товарном же обращении, наоборот, мы наблюдаем распадение этой связи. Если в первом случае каждая отдельная потребительная ценность противопоставляется непосредственно другой потребительской ценности в своей натуральной форме, то во втором случае каждая отдельная потребительная ценность противопоставляется многим другим потребительным ценностям в их стоимостной форме через посредство им всем общей и в этом смысле всеобщей формы ценности — через деньги²⁶.

Дело в том, что исторически развивающийся стихийный обмен веществ (\(Т—Т\)), с одной стороны, «разрывает индивидуальные и локальные границы непосредственного обмена продуктами и разъединяет сросшиеся друг с другом моменты этого обмена»²⁷ и с другой — «развивает обмен веществ человеческого труда вообще»²⁸. Объективно разъединение моментов продажи-купли выражается в том, что в развитом товарообмене товаропроизводитель единовременно продает на рынке один какой-либо товар, но разновременно покупает многие другие товары. Здесь «продажа приводит ко многим актам купли различных товаров» (Маркс), к актам, которые обыкновенно реализуются в другом месте и в другое время. Разорванные в пространстве и разъединенные во времени моменты обмена поэтому нуждаются в какой-то общей форме связи — в постоянно действующем всеобщем эквиваленте обмена. Из общего мира товарных стоимостей, в конце концов, выделяется такой эквивалент. К нему и приравниваются в своем движении все продукты труда, отныне не могущие обмениваться непосредственно.

Но тут необходимо подчеркнуть, что всеобщий эквивалент отделяется от товарного мира и срастается с определенной вещью, принимая форму денег, в той же самой исторической последовательности, в какой сросшиеся между собою моменты обмена теряют непосредственную связь, т. е. возникновение категории денег совершается в такой же мере, в какой мере из натурального хозяйства окончательно выделяются частные производители товаров, занимающиеся исключительно производством продуктов для обмена, т. е. в такой же мере, в какой создается общество свободных товаропроизводителей — товарное общество; А это, в свою очередь, означает, что на рынке начинают функционировать сгустки безразличного человеческого труда²⁹. Иначе говоря, труд, создающий продукты для обмена, принимает всеобщий характер, характер человеческого труда вообще, т. е. характер абстрактного труда. Всеобщность труда, создающего продукты для обмена, является, таким образом, выражением изменившегося способа производства, изменившейся социально-экономической структуры человеческого общества. Первоначально нерегулярный и, в значительной степени, случайный обмен избыточных продуктов в пределах натуральной форты хозяйства делается затем всеобщим явлением, становится общественной формой обмена веществ, а общественно-производственные отношения людей принимают форму меновых отношений. Обмен веществ начинает совершаться в форме движения стоимостей, а не движения продуктов. Отсюда всеобщий эквивалент, являясь выражением всеобщности труда, создающего продукты для обмена, представляет собою овеществление абстрактного общечеловеческого труда. При этом, если сам по себе абстрактный труд вообще существует во всех хозяйственных формациях, то формой обмена веществ он делается только в меновом хозяйстве с развитым товарообращением.

Мы пока оставляем в стороне вопрос о противоречивом характеpe происхождения денег. Здесь важно отметить лишь то, что товарообращение привносит собою в обмен такое новое качество, которого в непосредственном обмене еще не было. И этим новым качеством является всеобщность, как специфическая общественная форма труда, создающего продукты для обмена, всеобщность, которая овеществляется в деньгах³⁰. Итак, всеобщность труда выступает в качестве абстракции всеобщности товарного производства, в качестве абстракции буржуазного способа производства, ставшего всеобщим³¹.

В непосредственном обмене еще нет элемента всеобщности труда, ибо там нет еще всеобщности меновых отношений производств. Там, поэтому, еще нет товара, как такового. Там, стало быть, нет еще и стоимости, как определенной формы меновых отношений производства. «Непосредственный обмен продуктов, — говорит Маркс, — с одной стороны, имеет форму простого выражения стоимости, а, с другой стороны, еще не имеет ее»³².

Там, следовательно, нет еще и денег, как законченной экономической категории товарного общества. Только в товарном обращении стоимость принимает законченную форму меновых отношений производства — форму денег.

Вряд ли есть необходимость останавливаться на этом вопросе более подробно. Принципиальное отличие непосредственного обмена от товарного обращения совершенно очевидно. Это отличие обнаруживается при анализе развития категории товара, вернее: при анализе развития форм стоимости. Именно на основе анализа форм стоимости Маркс определил качественное отличие непосредственного обмена от товарного обращения и тем самым вскрыл сущность как самого товара, так и сущность денег. Количественники же этого отличия не видят, и не видят они его потому, что не понимают форм стоимости. Непонимание же форм стоимости вытекает из того, что они исходят из качественной неизменности менового хозяйства.

Итак, первое положение количественной теории денег: товарное обращение — простой непосредственный обмен продуктами — не верно, так как оно не находит себе подтверждения ни в анализе истории менового хозяйства, ни в анализе повседневной практики товарного обращения, иначе говоря, оно не отображает собою реальной действительности. И поэтому оно не научно. Отсюда логически следует неверность и второго положения: деньги — орудие простого непосредственного обмена продуктов, т. е. неправильность определения сущности денег. Не ограничиваясь, однако, этим формальным выводом, вопрос о неправильности определения сущности денег количественниками мы разберем по существу. Для этого нам придется, хотя бы вкратце, изложить марксово понимание сущности денег и противопоставить его пониманию количественников.

* * *

В чем же состоит сущность денег с точки зрения марксовой теоретической экономии? Поскольку деньги — экономическая категория и поскольку: «экономические категории суть не что иное, как теоретические выражения абстракции общественных отношений производства», постольку сущность денег надо искать в социально-экономическом содержании общественно-производственных отношений менового хозяйства.

Разберемся в этом вопросе.

Прежде всего надо подчеркнуть, что товарное хозяйство — исторически-преходящая форма хозяйства, которая возникает, развивается и исчезает. С точки зрения марксова метода это не гносеологическая абстракция, а качественно-определенная целостность, живое движущееся единство. Это прежде всего единство противоположностей, единство, которое движется путем развития внутренних противоречий³³.

В качестве абстракций определенных отношений производства означенными выше противоположностями и противоречиями обладают и экономические категории. Отсюда раскрыть противоположность экономической категории — значит определить противоположности того, социально-экономического процесса или отношения, которое выражает собою данная категория, т. е. определить действительный характер этого отношения, действительное его содержание, а вместе с тем и раскрыть сущность самой экономической категории. Поэтому раскрыть основные противоположности той или иной категории и таким путем добраться и до основных законов менового хозяйства доставляет главную задачу научного анализа. Именно так поступал Маркс в своем анализе товара.

Марксистская теоретическая экономия для менового хозяйства устанавливает следующие основные противоположности. В докапиталистическом товарном хозяйстве: а) с одной стороны, — общественный процесс производства, взятый в целом, то - есть общественный характер совокупного труда общества, и б) с другой стороны — частный характер отдельных трудовых затрат. В товарно-капиталистическом хозяйстве те же противоположности, но в модифицированном виде: здесь частные трудовые затраты обобществляются, хотя присвоение продуктов продолжает оставаться частным. Но как в том, так и в другом случае частный и общественный моменты противостоят друг другу, как противоположности целого. В категории товара эти противоположности выступают в качестве противоположностей между потребительной стоимостью и стоимостью, между конкретным и абстрактным трудом, и, наконец, между товаром, как воплощением одновременно индивидуального частного и общественного труда, и деньгами, как воплощением всеобщего общественного труда. Иначе говоря, основные противоположности менового хозяйства, взятого в целом, это: частное и общественное начало, т. е. частный и общественный труд.

Взаимодействие и борьба этих противоположностей развертывает общую эволюцию менового хозяйства³⁴. Это, так сказать, генеральная линия движения³⁵. Начавшись в отдаленную эпоху предбуржуазного способа производства, — в эпоху становления товарного хозяйства, — в виде незначительных различий эти противоположности в эпоху империализма достигают наивысшего своего развития и превращаются в неразрешимые противоречия системы менового хозяйства.

Но процесс развития противоположностей системы сам по себе — противоречивый процесс, процесс движения путем скачков. Нарастание и разрешение, разрешение и нарастание новых противоречий в движении основных противоположностей выступает, поэтому, как объективный закон развития менового хозяйства. Сущность этого закона сводится к тому, что противоположности между частным и общественным трудом на определенных ступенях количественного роста элементов менового хозяйства вступают между собою в такие противоречия, которые делают невозможным дальнейшее бытие этого хозяйства без создания новой формы движения противоположностей. Создание же новой формы движения противоположностей знаменует собою возникновение нового качества, в данном случае новых производственных отношений.

Иначе говоря, это — узловые пункты развития товара. Этим узловым пунктам возникновения новых форм движения товара соответствует возникновение определенных экономических категорий. Так, развитие противоположностей между частным и общественным трудом в период натурального обмена привело к противоречию между потребительной и меновой стоимостью, между конкретным и абстрактным трудом (иначе говоря, — к противоречию между индивидуальным производителем товаров на рынок и между неорганизованным буржуазным обществом, как целым). Противоречие разрешилось возникновением категории денег. В деньгах продукт, предназначенный для обмена, получил особую форму своего движения — форму товарного обращения, а людские отношения приняли форму меновых отношений. Развиваясь в этой новой форме движения товара, основные противоположности товарного хозяйства пришли к противоречию между общественным производством и частным присвоением. Это противоречие, в свою очередь, разрешилось возникновением категории капитала. В категории капитала товар вновь получил особую форму своего движения. Вместе с тем, простое товарное хозяйство превратилось в капиталистическое, а меновые отношения самостоятельных товаропроизводителей приняли форму капиталистических отношений. В свою очередь, движение капитала по исторической прямой породило новое противоречие, противоречие между производством и потреблением, противоречие, которое на основе капитализма уже не может разрешиться появлением новой формы движения товара, т. е. возникновением новой категории. Это противоречие перманентно разрешается и вновь восстанавливается в кризисах все на той же самой основе, которая его породила, т. е. на основе противоречия между общественным производством и частным присвоением.

Само собою разумеется, что вопрос о противоположностях менового хозяйства здесь интересует нас не сам по себе, а лишь постольку, поскольку он помогает нам выяснить, почему и каким образом из противоречивого движения этих противоположностей возникают экономические категории. В данном случае нас интересует категория денег. Категория денег, стало быть, есть продукт разрешения противоречий между частным и общественным трудом.

Но так как разрешение противоречий внутри данного качества есть, по существу, не устранение этих противоречий, а лишь нахождение формы движения противоположностей, то \(Д\) есть, с одной стороны, — одна из форм исторического движения \(Т\) и — с другой — всеобщая форма логического движения \(Т\), т. е. форма товарообращения как такового. В первом случае деньги возникают как средство обеспечения дальнейшего движения менового общества. Во втором случае возникшие деньги выступают в каждом данном акте движения товаров как средство их обращения. Иначе говоря, в первом случае мы имеем развитие товара и рождение категории денег, т. е. генезис денег, во втором случае — осуществление повседневного движения товара, т. е. функции денег.

Но логическое есть завершенное историческое. Логическое в своем движении воспроизводит все моменты исторического³⁶. Процесс обращения денег своим «основанием», своей предпосылкой имеет поэтому процесс генезиса денег. Только в генезисе денег вскрывается подлинная их сущность.

Отсюда, чтобы понять, как деньги обращаются, надо прежде всего понять, почему они обращаются. Тот, кто не понял вопроса, почему деньги обращаются, не поймет и вопроса, — как они обращаются, тот, следовало, не поймет и сущности денег. В таком положении оказались количественники. Не поняв вопроса, почему деньги обращаются, они не поняли и вопроса, как деньги обращаются. Между прочим, и ошибки марксистов, которые по некоторым вопросам денежного обращения скатываются к количественникам (Гильфердинг и др.), вытекают из недостаточно методологически выдержанного понимания сущности денег.

На вопрос о том, почему деньги обращаются, мы уже частично ответили при анализе понятий «непосредственный обмен» и «товарное обращение». Там было отмечено, что \(Д\) есть орудие связи разъединенных моментов обмена купли-продажи и что это \(Д\), как продукт разъединения и средство объединения моментов обмена, является выражением всеобщего характера труда, создающего продукты для обмена. Но там не было показано, почему частный и общественный труд вступили между собою в противоречия и каким образом эти противоречия разрешились возникновением денег. Это с одной стороны. С другой стороны, там не было показано, каким образом происходит непрерывный процесс противоречивого движения частного и общественного труда, — процесс, внешне выражающийся в обращении товаров.

Прежде всего о противоречии, разрешившемся возникновением денег. Это противоречие состояло в том, что продукт частного труда, выступающий на рынке в качестве товара, мог быть обменен только как часть совокупного общественного труда, т. е. как часть безразличного труда вообще. Продукт, предназначенный для обмена, должен был обладать двумя противоположно направленными моментами: частным и общественным. Как продукт, произведенный обособленным индивидом, он представлял собою результат частного труда. Как продукт, произведенный в обществе с неорганизованным разделением труда и предназначенный для общественного потребления через обмен, он должен был представлять собою результат общественного труда.

До тех пор, пока обмен представлял собою единство купли-продажи и носил чисто-местный, локальный характер, эти оба момента уживались в одном продукте, не вступая между собою в решительный конфликт.

До тех пор продукты могли обмениваться между собою не путем противоречивого движения (перемена формы \(Т\)), а путем простого, механического противопоставления. Но поскольку возникал разрыв между актом купли и продажи и поскольку простой обмен продуктов превращался в «обмен веществ человеческого труда вообще», постольку между этими моментами назревали противоречия. Частный и общественный труд, в конце концов, вступили между собою в жестокий конфликт. Дальнейший обмен уже не мог совершаться в форме простого противопоставления конкретных продуктов, продуктов частного труда. Развившийся обмен требовал обособления общественного момента. Конфликт разрешился обособлением меновой стоимости в форме денег. Товар распался на товар и деньги³⁷. В деньгах нашел свое внешнее обособление общественный момент. Внутренние противоречия, раздиравшие товар, как целое, нашли свое разрешение во внешних противоположностях \(Т\) и \(Д\), в форме которых отныне стало совершаться товарообращение.

По этому поводу Маркс говорит, что «противопоставление товара и денег служит абстрактной и всеобщей формой всех противоречий, заключенных в буржуазном труде³⁸. Таким образом, отношение \(Т\) и \(Д\) является формой основных противоположностей и всех противоречий между частным и общественным трудом. А так как отношение частного и общественного труда в форме \(Т\) и \(Д\) представляет собою лишь различные моменты вещественного выражения общественных отношений производства, то, следовательно, стоимостные отношения \(Т\) и \(Д\) являются всеобщей формой общественных отношений менового хозяйства, взятого в целом.

Из диалектической природы отношений \(Т\) и \(Д\) следует, что их движение совершается путем взаимного проникновения противоположностей путем постоянного перехода одного полюса в другой. В своем движении \(Т\) постоянно переходит в \(Д\), и обратно. Движение же \(Т\) и \(Д\), как было отмечено выше, есть форма движения частного и общественного труда. Поэтому переход частного труда в общественный совершается в форме движения \(Т\) и \(Д\), т. е. в форме диалектического проникновения противоположностей \(Т\) и \(Д\).

А отсюда следует то положение, что частный труд есть скрыто общественный труд, а общественный труд в свою очередь содержит в себе превращенные элементы частного труда. Суть дела, таким образом, сводится к тому, что двойственностью обладает не только буржуазный труд вообще, но и каждый из его полюсов. Ибо только благодаря двойственности самих полюсов можно осуществление единства противоположностей. Именно поэтому, частный труд в момент превращения его в общественный, обнаруживает одновременно и свой частный, и свой общественный характер. Эта двойственность полюсов частного и общественного труда в условиях натурального обмена продуктов не могла быть проявлена во внешних противоположностях. Она получила возможность проявления лишь в условиях товарного обращения, т. е. в условиях противопоставления отдельных продуктов своей всеобщей форме — форме денег. Деньги, таким образом, являются инструментом проявления заложенных в товаре противоречий и формой проявления его противоположностей.

Из всего сказанного выше логически вытекает, что в развитом меновом обществе бытие отдельного индивида целиком обусловлено бытием этого общества и обратно (взаимное проникновение противоположностей)³⁹.

И в этом отношении, в какой мере общество обусловливает проявление общественного бытия частного индивида, в такой же мере деньги обуславливают общественное проявление частного труда. Ибо только при помощи денег, как всеобщего эквивалента, как воплощения общечеловеческого труда, делается возможным включение непрерывного потока частного труда в общий — общественный. Но, включая частный труд в общественный, деньги тем самым включают обособленного индивида в общество, т. е. связывают его определенной общественной связью. Благодаря этому включению осуществляется единство полюсов товарного хозяйства и этим самым осуществляется реализация общественно-производственных отношений. Общественная роль денег, таким образом, сводится к функции проявителя отношений производства.

Таким образом, в товарном обществе деньги являются организаторами стихийного процесса обмена веществ, а вместе с тем и организаторами людских отношений. В этом заключается сущность денег с точки зрения социальной их характеристики.

* * *

Как это мы видели выше, в товарном обществе обмен веществ \(Т—Т\) не может осуществляться без перемены формы \(Т\). Перемена же формы \(Т\) есть его движение при помощи эквивалента \(Д\). Но движение \(Т\) есть движение товарного общества, как целого. В этом смысле \(Д\) есть форма движения товарного общества. «Деньги выступают для продавца товара, как превращенная форма \(Т\), и движение денег, как средства обращения, есть поэтому, в действительности, лишь движение формы его товара», говорит по этому поводу Маркс.

Однако, в качестве самостоятельной «обособившейся» экономической категории, деньги имеют свое собственное, хотя и зависящее от \(Т\), движение, а потому и свою собственную форму и содержание. Исчерпывающее определение категории денег с этой стороны мы находим у Маркса. «Деньги, — говорит он, — выступают, как простое орудие обмена товаров, но не как орудие обмена вообще, а как орудие обмена, отмеченное процессом обращения, т. е. как орудие обращения»⁴⁰. С точки зрения формы деньги — «простое орудие обмена товаров». И в этом отношении, т. е. с формальной стороны, совершенно нельзя отличить, являются ли деньги только «орудием обмена вообще» или же они суть «орудие обращения». Отличие можно установить только при рассмотрении содержания. С точки зрения содержания деньги — «орудие обмена, отмеченное обращением». Что это означает? Это означает то, что золото обращается в качестве орудия обмена товаров только потому, что оно когда-то обращалось в качестве простого товара. В этом смысле золото, как и всякий иной товар, обладает трудовой стоимостью, а поэтому абстрактный труд является основой сущности денег, основой их содержания. Но исторически золото-товар делается деньгами только тогда, когда оно на своей эквивалентно-стоимостной основе начинает выступать в качестве всеобщего мерила товарных стоимостей. Ибо первая функция товара-денег, которую он проявляет в качестве «самостоятельной» категории, состоит в том, «чтобы доставлять товарному миру материал для выражения его стоимости... Товар-золото функционирует, таким образом, как всеобщая мера стоимостей. Сначала только в силу этой функции золото делается деньгами»⁴¹. Спрашивается, почему функция мерила стоимостей является первой и основной функцией денег? Потому, что «деньги как мера стоимостей лишь необходимая форма проявления имманентной товарам меры стоимости, рабочего времени»⁴².

Движение \(Т—Т\) без перемены формы движения \(Т\), а перемена формы без «проявления имманентной товарам меры стоимостей», осуществиться не может. Движение \(Т—Т\) осуществляется в форме \(Д\) лишь постольку, поскольку \(Д\) есть форма проявления «имманентной товарам меры стоимости». Отсюда общественное свойство золота-денег, отличающее его от всякого другого товара, состоит в том, что оно является мерилом стоимости. А из этого следует, что тот товар, который не может быть мерилом стоимости, не может быть и деньгами (правда, не всякий товар, который по тем или иным причинам может выступать в качестве мерила стоимости, является деньгами. См. выше — указание о сращении всеобщей формы стоимости с определенной вещью). В этом, отличном от других товаров, общественном свойстве товара-золота быть мерилом стоимостей и заключается содержание денег. Равно как в его монетном выражении выступает форма денег.

При этом, если форма денег выражает собой лишь внешнее отношение денежного знака к товару, то содержание денег выражает собою внутреннее отношение стоимостей, заключенных в товаре и деньгах. Внешнее отношение дензнаков к товарному миру находит свое выражение в функции орудия обмена. Внутреннее же отношение стоимостей, заключенных в деньгах и товарах, находит свое выражение в функции мерила стоимости. В первом случае выступает функциональная сторона категории денег, во втором случае — субстанциональная. Только в единстве функциональной и субстанциональной стороны (формы и содержания) деньги проявляют свою сущность.

Между тем количественники ограничивают сущность денег только функциональной стороной определения, т. е. формой. Субстанциональная же сторона, т. е., содержание денег, у них выпадает. Не понимая двойственности буржуазного труда и его диалектического единства, количественники механически противопоставляют момент производства моменту обращения денег. Такое противопоставление приводит к искусственному разрыву этих моментов. А поэтому орудие обмена у количественников выступает, как орудие обмена вообще, но не как орудие обмена, «отмеченное обращением», т. е. как техническое средство обмена продуктов, но не как превращенная форма движения товара.

При чем игнорирование функции мерила стоимости вовсе не вытекает, как у номиналистов, из отрицания субстанции стоимости в денежном материале. Наоборот, несмотря на признание стоимостной основы денег, количественники-классики пришли к игнорированию функции мерила стоимости. Игнорирование субстанциональной стороны категории денег явилось у количественников-классиков не предпосылкой, а следствием их анализа денег. Как могло это случиться ? Это случилось только потому, что они содержание денег подменили формой, сущность — явлением, качественный момент — количественным и деньги свели к орудию обмена вообще. Сведя же деньги к орудию обмена вообще, количественники тем самым разорвали форму и содержание, выхолостили у денег их душу, превратили их в символы товарных стоимостей (или товарных цен).

Любопытно в этом отношении отметить то обстоятельство, что и марксист Гильфердинг скатывается к количественникам именно в том пункте своей теории денег, где он начинает извращенно толковать основную функцию денег — функцию мерила стоимости, где он начинает ее истолковывать с точки зрения количества, но не качества, т. е. где он качественный момент начинает подменять количественным, а отсюда приходит к выводу о возможности в качестве мерила стоимости иметь и неполноценные деньги. Так, например, Гильфердинг считает, что 1) при золотом обращении, в условиях соблюдения законной пропорции бумажных денег относительно золотых, они являются представителями золота; 2) при чистом же бумажно-денежном обращении (равно как и при закрытой чеканке) они являются представителями товарной стоимости и в этом смысле выступают в. качестве орудия мерила стоимости. Но Гильфердинг здесь только повторяет то, что задолго до него было сказано Рикардо⁴³.

Однако бумажные деньги в условиях чистого бумажно-денежного обращения являются представителями ценности тех реальных денег, которые должны обращаться на рынке. Ибо «отсутствие золота — как справедливо замечает Лившиц — в качестве циркуляторных денег совсем не уничтожает объективно регулирующего значения его ценности. Оно продолжает объективно служить этим мерилом ценности, проявляя свою ценность через бумажные деньги, общую ценность которых оно регулирует»⁴⁴.

Деньги вступают в стоимостные отношения с товарами только потому, что они сами обладают стоимостью. Без собственной стоимости никакая вещь не может стать мерилом стоимости, а стало быть и деньгами. Вот почему, например, в эпоху военного коммунизма, когда в товарном обращении отсутствовало золото, мерилом ценности сделался просто товар (хлеб, соль и т. д.), и именно товар, как воплощение общественного труда, а не какая-нибудь «пустышка», не какой-нибудь «знак». И напрасно Гильфердинг упрекает Маркса за его «обходный путь» определения стоимости бумажных денег, доказывая в то же время «целесообразность» выведения этой стоимости «из общественной стоимости обращения». Этим самым Гильфердинг знаки стоимости — бумажные деньги — отрывает от золотого обращения, противопоставляя их непосредственно товарной массе, придает им функцию мерила стоимости. Но этим самым он целиком скатывается к количественникам. Недопустимую ошибку методологического порядка делают и те экономисты (из марксистов), как Трахтенберг, Варга и другие, которые считают количественную теорию денег правильной в отношении бумажных денег, но неверной в отношении полноценных денег. Этим самым они признают, что знаки стоимости — бумажки — суть тоже деньги. Но они забывают, что и золото, в качестве орудия обращения, тоже «символические деньги», тоже знаки стоимости. Сказав \(А\), они должны были бы сказать и \(Б\), если бы они были последовательны, т. е. признав правильность количественной теории в отношении символов — бумажек, они должны были бы признать ее правильность и в отношении символов — металлических знаков. Так поступил, между прочим, Лившиц в вопросе о покупательной силе денег. Признав правильным понятие покупательной силы денег в отношении знаков ценности, он вынужден был распространить это понятие и на полноценные деньги, т. е. на деньги вообще, но тем самым тов. Лившиц скатился к количественникам (см. об этом ниже).

Гильфердингу все же надо отдать справедливость. Построив свою теорию денег на опыте австрийского денежного обращения, он вынужден был признать, что «чисто-бумажные деньги, в конце концов, должны оказаться невозможными», потому что «обращение подвергалось бы постоянным пертурбациям», так как не могло бы быть гаранта, что государство не стало бы увеличивать произвольно количество бумажных денег, так как золото всегда необходимо, как средство сбережения богатства в такой форме, что его во всякий момент можно использовать, так как без золотых денег нельзя производить международные расчеты и т. д. Однако, отрицая возможность чисто-бумажно-денежного обращения практически, Гильфердинг допускает эту возможность теоретически. И в этом заключается его коренная методологическая ошибка. Несомненно, что эта ошибка у Гильфердинга вытекает из неправильного понимания товара-денег (сведение его к простому товару), а последнее — из неправильного понимания абстрактного труда. А все это вместе взятое вытекает из ревизионистской установки на предмет исследования — меновое хозяйство. Гильфердинг попытался подвергнуть ревизии основное методологическое положение Маркса, состоящее в том, что капитализм управляется стихийными законами, лежащими в основе простого товарного хозяйства. Гильфердинг попытался ограничить эти стихийные законы допущением (в известном минимуме для капитализма) элементов сознательного регулирования. Это он сделал в отношении чисто-бумажно-денежного обращения. «Общественный характер денег, — говорит Гильфердинг, — непосредственно обнаруживается здесь как таковой в общественном регулировании государством» («Финансовый капитал»). Однако Гильфердинг забывает, что, во-первых, «общественное регулирование государства» есть только внешнее выражение регулирования менового хозяйства стихийным движением стоимостей, во-вторых, что это стихийное движение стоимостей принципиально невозможно без перемены их формы, т. е. без функции мерила стоимости. А, забыв это, Гильфердинг в теории денег благополучно пришел к вульгарному пониманию сущности денег, какое проявляют в этом отношении количественники, с одной стороны, и номиналисты — с другой.

Подводя некоторый итог в отношении определения сущности денег количественниками, можно сделать следующее заключение.

Количественники понимают, что деньги — товар, но они не поникают, что это товар особого рода, товар с особым общественным свойством. Они видят в нем тождество с другими товарами, но не видят существующего различия.

Количественники понимают, что деньги — товар, но они не поникают, каким образом и почему определенный вид товара на известной исторической ступени менового хозяйства делается деньгами.

Количественники понимают, что деньги — орудие обмена, но они не понимают, что это не просто орудие обмена, а орудие обмена, «отмеченное обращением», т. е., что это — форма движения товарных стоимостей.

Количественники понимают, что деньги — средство облегчения обмена, но они не понимают, что обращение товаров без денег принципиально невозможно, т. е., что деньги — имманентное у товаров средство их обращения (как средство меры стоимостей).

И всего этого количественники не понимают только потому, что им чужда вообще точка зрения развития, точка зрения генезиса менового общества, а вместе с тем и точка зрения генезиса категории товара, точка зрения развития путем противоречий.

Из всего вышесказанного о сущности денег, с точки зрения марксова метода, вытекают следующие выводы: 1) Генезис буржуазного способа производства есть в то же время генезис товара, а генезис товара одновременно есть генезис денег. 2) Существование денег (сущность), как единства функции меры стоимостей и функции обращения, целиком обуславливается существованием (сущностью) буржуазного способа производства. 3) Сущность же буржуазного способа производства сводится к тому, что индивидуальные товаропроизводители (или капиталопроизводители) могут реализовать свои частные продукты труда только путем включения их в общий общественный продукт, т. е. реализовать их, как части совокупного общественного продукта — противоречие, которое может быть разрешено только при помощи денег. 4) Отсюда сущность денег состоит в том, что они а) осуществляют реализацию частного труда, включая его в общественный, а вместе с тем и реализацию общественных отношений производства, включая отдельных индивидуумов в общество; б) что они эту реализацию осуществляют в качестве орудия меры стоимостей, и в) что мерой стоимостей деньги являются только потом у, что сами они обладают стоимостью.

А отсюда с совершенной очевидностью следует, что до тех пор, пока существует буржуазный способ производства в его качественной определенности, как товарное обращение, в основе которого лежит противоречивое движение противоположностей между частным и общественным трудом, до тех пор будут существовать и деньги в их качественной определенности, как мера стоимостей и средство обращения. До тех пор все попытки свести сущность денег к их функции орудия обращения, а стало быть к знакам ценности, будут обречены на полную неудачу. Ибо, как бы ни была высоко развита монополизация капиталистического производства, в какой бы степени кредитная система ни выступала со своими «фикциями» обращения и прочими ограничениями золотого обращения, все равно, до тех пор, пока не будут абсолютно разрешены противоположности между общественным производством и частным присвоением, или, что то же самое, между частным и общественным трудом, до тех пор капиталистическое хозяйство не сможет выпрыгнуть из своей собственной скорлупы, не сможет выйти за свои собственные пределы — товарообращения А в пределах этого обращения не может быть движения товаров без «золотой искры», без основы этого движения — мерила стоимостей.

Что знаки ценности не могут самостоятельно выполнять таких общественных функций, как, скажем, функции мерила стоимости, функции сокровища, функции платежа, что они вообще не могут флюктуировать, а стало быть и являться общественным орудием организации массового процесса, это обнаруживается не только во время кризисов и инфляционных периодов в хозяйстве, но и в нормальное время — в международном товарообороте⁴⁵.

В качестве иллюстрации к сказанному о знаках ценности возьмем деньги, ну, хотя бы, в функции сокровища, и посмотрим, насколько ну существенную функцию денег может выполнять знак стоимости. Что такое сокровище с точки зрения обращения \(Д\)? Сокровище — это прежде всего перерыв метаморфозы \(Т—Д\). Но перерыв метаморфозы \(Т—Д\) есть, по существу, не что иное, как превращение монеты в деньги, ибо, как говорит Маркс, «сама монета становится деньгами, если ее движение прерывается»⁴⁶. Деньги, которые в обращении обособляются, как монета, как знак стоимости, в сокровище вновь проявляют себя, как деньги: как всеобщий эквивалент, как абстрактное богатство, т. е. как овеществление абстрактного труда. Следовательно, в функции сокровища могут выступать только полноценные деньги, т. е. деньги в полном смысле этого слова.

И не случайно то, что у количественников функция сокровища или вовсе выпадает с поля зрения или принимает своеобразное выражение. Так, например, у Рикардо функция сокровища в его теории денег совершенно отсутствует. По Д. С. Миллю сокровище это совершенно бесполезная общественная функция денег. У Фишера же понятие сокровища сводится к замедлению движения денег в обмене. Вообще говоря, для количественников характерно то, что они отрицают регулирующую количество денег в обращении роль сокровища. И все это, конечно, объясняется тем, что у количественников деньги — знаки стоимости. Для знаков же стоимости характерно, что они, раз попав в обращение, обратно не возвращаются.

Общественная роль функции сокровища по Марксу сводится к стихийному регулированию циркулирующих денежных масс. Сокровище является резервуаром обращения, в котором оседают излишки денег и из которого черпается недостающее в обращении количество денежных масс⁴⁷. Роль стихийного регулятора количества обращающиеся денежных масс не полноценные деньги выполнять не могут, уже, хотя бы, по одному тому, что они по законам обращения знаков стоимостей, раз вступив в каналы обращения, обратно не возвращаются.

У количественников (Рикардо и Фишер) действительно все деньги заходятся в обращении, и поэтому функция сокровища в их теории денег отсутствует. Это обстоятельство вполне увязывается с пониманием денег как знаков стоимости, но это никак не увязывается с реальной действительностью. Знаки стоимости — не деньги, а деньги — не знаки стоимости.

В отношении сущности денег количественная теория также не соответствует действительному положению вещей, как и в отношении понимания ею менового хозяйства, которое она не правомерно сводит к натуральной форме обмена.

Основная методологическая ошибка количественников состоит в том, что они не признают принципиальной изменяемости менового хозяйства. А поэтому они не признают и исторических этапов этого хозяйства: 1) непосредственный безденежный обмен, 2) простое товарно-денежное хозяйство и 3) товарно-капиталистическое, как этапов, отличающихся друг от друга некоторыми качественными особенностями. Это с одной стороны. С другой же стороны, развитие менового хозяйства для них тождественно простому количественному росту натуральных элементов, во-первых, без какой бы то ни было принципиальной изменяемости, во-вторых, без какого бы то ни было внутреннего противоречия. Для них товарообращение отличается от простого натурального обмена не качеством, а лишь своим количеством, поэтому в основном оно с ним совпадает. Введение в товарообмен денег ничем существенно его не изменяет.

Отсюда количественники не понимают и генезиса буржуазного способа производства, а вместе с ним и генезиса товара, а также товарной сущности денег. Непонимание же сущности денег приводит (одних к искажению, других к отрицанию субстанциональной стороны денег, а вместе с тем и к сведению денег к знакам товарной стоимости со всеми отсюда вытекающими ошибками: зависимость ценности денег, а также и цен товаров от количества денежного материала, отрицание (или искажение) регулирующей количество денег в обращении роли сокровища и т. д.

V. Там называемая «покупательная сила денег» в свете теории ценности Маркса

Выдвинутое в свое время Юмом, а потом весьма детально разработанное Фишером понятие покупательной силы денег, основанное на том положении, что товары вступают в обращение без цены, а деньги без ценности, вряд ли представляет собою большой методологический интерес, так как оно своей предпосылкой имеет отрицание в товарах и деньгах трудовой стоимости. Гораздо больший интерес с этой стороны представляет понятие покупательной силы денег, развитое Рикардо — Миллем и поддерживаемое ныне некоторыми марксистами, так как оно своей предпосылкой имеет признание трудовой стоимости в товарах и деньгах, а поэтому имеющее близкое касательство к марксистской политической экономии. Мы поэтому считаем целесообразным сосредоточить свое внимание лишь на понимании покупательной силы денег Рикардо — Милля и некоторых нынешних его сторонников из марксистов.

Понятие «покупательной силы денег», с точки зрения количественников - классиков, непосредственно вытекает из понятия «ценности денег». «Ценность денег обозначает то, за что деньги будут обмениваться, т. е. покупательную силу денег», — говорит по этому поводу Дж. Ст. Милль⁴⁸. Отсюда понятие покупательной силы денег следует разбирать под углом зрения ценности денег вообще. И Рикардо и Милль в основном одинаково понимают ценность денег и в основном одинаково определяют покупательную их силу. Поэтому в дальнейшем мы будем говорить о ценности денег Рикардо — Милля, как об единой концепции.

И Рикардо, и Милль исходят из совершенно правильной предпосылки, определяя ценность денег, как и ценность всякого другого товара, количеством рабочего времени, в нем овеществленногo⁴⁹, или, как выражается Милль, «стоимостью производства». Исходя из этой предпосылки, Рикардо в начале своего анализа денег делает целый ряд совершенно правильных выводов. В согласии с развитой им теорией относительной стоимости он, например, считает, что при помощи денег, как товаров, имеющих определенную внутреннюю ценность, измеряется ценность других товаров. И далее, количество орудий обращения определяется, с одной стороны, ценностью единицы денежной меры, а, с другой, суммой меновых ценностей товаров⁵⁰. В силу этого положения простые знаки ценности, выпущенные в пропорции, определенной по ценности денег, могут заступить их в обращении и свою ценность измеряют ценностью золота, которое они представляют. Иначе говоря: ценность денег дана ценами товаров, знаки же ценности суть знаки определенного количества золота, а не лишенные субстанциональной стоимости представители товаров, как это имеет место у Юма — Фишера.

Казалось бы, что Рикардо, исходя из этих методологически выдержанных выводов, сделанных им на первых шагах своего анализа денег, должен был бы сделать дальнейшие выводы и построить правильную научную теорию денег. Рикардо должен был бы прежде всего вывести функцию мерила стоимости и — раздельно от нее — функцию обращения, а вместе с тем развить самостоятельно теорию бумажно-денежного обращения. На основе этих двух функций Рикардо должен был бы вывести далее функцию сокровища, функцию платежа и, наконец, функцию мировых денег. Однако этого он не сделал и с задачей построения теории денег не справился.

Неожиданный «поворот к противоположной точке зрения» Рикардо делает в вопросе о взаимоотношении \(Т\) и \(Д\) в обмене, в вопросе, который у него превращается в вопрос о том, в каких отношениях между собою находится ценность денег и постоянно изменяющееся их количество. Здесь Рикардо, подобно Дж. Ст. Миллю, приходит к выводу, что ценность денег определяется не только «стоимостью производства», но и спросом и предложением денег, а это, как мы увидя ниже, равносильно тому, что она определяется количеством денег, находящихся в обращении. Само же количество денег может быть произвольно изменено в ту или иную сторону как соответствующей отраслью промышленности (производство золота), так и государством (производство банкнот).

Ход мыслей Рикардо — Милля в отношении определения ими ценности денег, а вместе с этим и покупательной их силы, сводится, примерно, к следующему. Товарное обращение — натурализованный обмен. Движение \(Т\) в этом обмене совершается в форме относительной стоимости. \(Д\) — простой товар, употребление которого в обмене совершенно не изменяет существовавших в натуральном обмене отношений \(Т\). \(Д\), следовательно, подвержено тем же законом обмена, что и всякий иной товар.

(страницы 122—123 пропущены при сканировании — Оцифр.)

...и ценностью его как орудия обращения, вследствие известного рода неслаженности механизма товарообмена, устанавливается противоречие. Ценность денег в обращении постоянно отклоняется от своего трудового содержания. Однако это противоречие уничтожается противоположно направленными движениями повышения и понижения ценности товаров и ценности денег, движениями, в результате которых происходит процесс ценообразования. Конфликт находит свое разрешение в уровне цен, а свое выражение — в покупательной силе денег. Соответственно этому процессу ценообразования Рикардо устанавливает своеобразный механизм, регулирующий ценность денег⁵¹.

Формально, механизм этого регулирования выражается:

1. Для международного товарооборота — в постоянном приспособлении золота к своему курсу, т. е. в постоянном стремлении к сохранению одинаковой пропорции между товарными и денежными массами разных стран.

2. Для внутреннего товарооборота — в приспособлении золотопромышленности (или банкового производства банкнот) к спросу на денежный товар, что выражается в расширении и сокращении производства денежного материала.

По существу же механизм регулирования ценности денег (и для внутреннего и для международного обращения) сводится к тому, что постоянно возникающие отклонения ценности золота в обращении, как следствие стихии рынка, в конечном счете все же регулируются трудовым содержанием его производства⁵². Но у Рикардо получается так, что, регулируя свою собственную ценность, деньги тем самым регулируют цены товаров, являясь, таким образом, активным ценообразующим фактором.

Механизм ценообразования, а вместе с тем и механизм регулирования ценности денег, схематически можно представить в следующем виде. Берем исходное положение Рикардо, состоящее в том, что «при данной стоимости золота, количество обращающихся денег определяется простой меновой стоимостью обращающихся товаров» (Маркс). Исходя из этого методологически бесспорного положения, делаем в духе рассуждений Рикардо предположения:

1. Сумма меновых стоимостей товаров уменьшается — а) по причине производства меньшего количества товаров с прежней стоимостью, б) по причине увеличения производительности труда, когда та же масса товаров заключает меньшую меновую ценность.

2. Сумма меновых стоимостей увеличивается — а) когда: при неизменности издержек производства увеличивается масса товаров, б) когда: вследствие уменьшения производительности яда возрастает его количество.

Вопрос: что сделается с данным количеством обращающегося металла? Если исходить дальше из другой предпосылки Рикардо, а именно, что «золото — деньги только потому, что оно обращается, как орудие обращения, и если оно принуждено оставаться в обращении, как выпущенные государством бумажные деньги с принудительным курсом» (Маркс; разрядка наша — С. Л.).

Тогда: в первом случае — количество денег будет выше по отношению к меновой стоимости металла; во втором — ниже.

Отсюда: а) в первом случае золото стало бы знаком мерила с более низкой стоимостью, чем его собственная; б) во втором — знаком мерила с более высокой стоимостью.

А это значит: а) в первом случае золото, как знак стоимости, будет постоянно ниже; б) во втором — постоянно выше своей собственной стоимости.

Иначе говоря: а) в первом случае происходит то же самое, как если бы товары оценивались мерилом более низким; б) во втором — более высокой стоимости.

Поэтому: а) в первом случае цены товаров возросли бы; б) во втором — упали бы.

Но: «В обоих случаях движение цен товаров (их возвышение или падение) было бы следствием увеличения или уменьшения массы обращающееся золота выше или ниже уровня, соответствующего его собственной стоимости; то есть нормального количества, которое определяется отношением между его собственной стоимостью и стоимостью находящихся в обращении товаров» (Маркс; разрядка наша. — С. Л.).

Другими словами: ценность денег в обращении колеблется вокруг внутренней их стоимости; при чем товары измеряются не этой внутренней ценностью денежного материала, а той ценностью, которую деньги получают в обращении, т. е. покупательной силой денег. А это как раз и означает, что товары вступают в обращение без цены, а деньги — без ценности. Ибо, какое бы «регулирующее действие» внутренняя ценность денег на их внешнюю ценность, т. е. ценность в обращении, ни оказывала, остается неопровержимым факт, что по Рикардо она непосредственного отношения к ценам товаров не имеет и мерилом ценности не является. Мерилом ценности оказывается стоимость денег, или так называемая «покупательная их сила», которую они якобы получают в обращении. Если далее считать, что деньги в качестве орудия обращения выступают в форме знаков ценности, то по Рикардо получается, что знаки ценности могут быть мерилом стоимости товаров. Как раз в этом пункте, как мы видели выше, Гильфердинг приходит к Рикардо, но... отходит от Маркса.

* * *

Роковым вопросом для Рикардо — Милля является, несомненно, вопрос о взаимоотношениях \(Т\) и \(Д\). Исходя из той методологической предпосылки, что товарное обращение тождественно непосредственному обмену, они считают, что \(Д\) есть простой товар, а его движение тождественно движению \(Т\). Но Рикардо — Милль, как это было уже показано выше, упускает из виду то, что товарное обращение принципиально отлично от непосредственного обмена, а поэтому и отношение \(Т—Д\), как товаров (в товарном обращении), только формально тождественны с отношениями простых товаров (в непосредственном обмене), но по существу же глубоко от них отличаются. Вместе с этим количественники «упускают из виду и то, что золото, рассматриваемое просто, как товар, «еще» не есть деньги»⁵³, равно как деньги, рассматриваемые в условиях товарообращения просто как золото, «уже» не только товар, а товар особого свойства. Деньги включают в себя оба эти момента: как то, что золото просто товар, так и то, что золото больше, чем простой товар. Двойственность товара-золота: как просто товара и как товара-денег, с одной стороны, является выражением двойственности буржуазного труда вообще, с другой же стороны, — сама выражается в двойственности меновых отношений \(Т\) и \(Д\). Иначе говоря, отношения \(Т\) и \(Д\), с одной стороны, суть простые товарные отношения (и в этом смысле их меновые ценности выражаются в форме относительной стоимости)⁵⁴, с другой стороны — это отношение поляризованных товаров, где \(Д\) выступает, как «отчужденный образ всех других товаров» (Маркс), как всеобщий эквивалент и всеобщая мера стоимостей, т. е. как превращенная форма движения \(Т\)⁵⁵ (и в этом смысле меновые ценности \(Т\) и \(Д\) выражаются во всеобщей форме стоимости, т. е. в форме абсолютной стоимости).

Для количественников-классиков существуют только простая относительная форма стоимости, а вместе с тем и простые меновые отношения \(Т\) и \(Д\). Для них непонятно то, что в деньгах мы имеем модификацию относительной стоимости в абсолютную.

Между тем, из того положения, что \(Д\) не есть простой товар, а в качестве всеобщего мерила ценности есть превращенная форма товара, вытекает другое положение, которое коренным образом меняет суть дела. Из этого положения логически вытекает, что движение \(Д\) производно от движения \(Т\) и что \(Д\) во взаимодействии его с \(Т\) играет пассивную, а не активную роль⁵⁶.

Если это положение логически развернуть, то мы получим совершенно иные выводы, чем это сделали классики.

Во-первых. Если взять \(Т\) и \(Д\) с той точки зрения, что они являются лишь простыми товарами, то между ними устанавливаются простые меновые отношения, отношения непосредственного обмена. Эти отношения существуют в обмене товара на золото у истоков его производства⁵⁷. Здесь в результате действия закона простого обмена (взаимодействия трудового содержания стоимости и спроса-предложения) устанавливается цена товара и ценность денег. «В этом меновом отношении может выразиться как величина стоимости товара, так и тот плюс или минус по сравнению с ней, которым сопровождается отчуждение товара при данных условиях»⁵⁸. Точно так же в этом меновом отношении устанавливается как величина стоимости денег, так и тот плюс или минус по сравнению с ней, который сопровождается отчуждением денег при данных условиях непосредственного обмена.

Но, «начиная с этого момента, оно (золото — С. Л.) занимается лишь, тем, что непрерывно выражает в себе реализованные цены товаров⁵⁹. Иначе говоря, цены товаров, равно как и ценность денег устанавливаются до обращения. В обращении же цены товаров лишь реализуются, а стоимость золота лишь «выражает эти реализованные цены». И если в процессе обращения, в силу целого ряда стихийных причин цены товаров значительно отклоняются как от своего трудового содержания, так и от того выражения, которое они получили в деньгах в процессе непосредственного обмена у истоков производства золота, то золото этих отклонений в обращении уже не претерпевает. И этих отклонений золото не претерпевает не только потому, что «в товарных ценах уже дана собственная ценность золота»⁶⁰ или что, когда золото «вступает в обращение в качестве денег, его стоимость уже дана»⁶¹, но и потому, что роль золота во взаимоотношениях \(Т\) и \(Д\) совершенно иная, чем роль товаров. «На что обменивается товар? На всеобщее воплощение своей собственной стоимости. А золото? На данное особенное воплощение своей потребительской стоимости»⁶².

При этом, если товары свою собственную стоимость выражают в идеальном золоте, как всеобщем эквиваленте, и их цены могут колебаться вокруг этой идеальной стоимости денег, как вокруг своей собственной, то деньги выражают чужую стоимость в своей собственной «идеальности». Именно в этой «идеальности», как абсолютном выражении товарной стоимости, заключается сущность денег, как всеобщего мерила стоимости. Назначение идеального (полноценного) золота — реализовать идеальные цены товаров. И не его (золота) «вина», если товары на рынке будут «реализованы» ниже или выше их идеальных цен, выраженных в стоимости денег. Сама стоимость денег от этого не претерпевает никакого собственного изменения, так как в обращении она уже не вступает в непосредственное отношение с товаром. Изменение стоимости денег может произойти лишь в результате соответствующего изменения в самом производстве золота.

Именно поэтому, если можно еще говорить о возможном отклонении меновой ценности золота от его трудового содержания в условиях непосредственного обмена у истоков производства, то об отклонении стоимости денег в обращении говорить ни в коем случае нельзя. Фактически это не имеет места. Наоборот, имеет место неизменность ценности денег в обращении. Меновая стоимость золота устанавливается в непосредственном обмене у истоков производства и входит в обращение, как данная и неизменная величина.

Во-вторых. Раз цены товаров даны до обращения и раз скорость метаморфоз определена обращением, то тем самым дано и количество \(Д\), которое должно собою выполнять функцию орудия обращения. Количество денег, таким образом, не есть произвольно данная величина, как это представляется чистым количественникам и как это, хотя и в иной постановке вопроса, представляется Рикардо, а обусловленно производная, ибо «деньги лишь представляют собою реально ту сумму золота, которая уже идеально выражена в сумме цен товаров»⁶³.

А если так, то само собою понятно, что количество денег не может влиять никоим образом на цены товаров. Оно также не может оказывать влияния и на свою собственную ценность, ибо при свободной чеканке, в условиях золотой валюты, это количество регулируется сокровищем. Ценность денег регулируется «стоимостью производства» не «в конечном счете», как это утверждает Д. С. Милль, а непосредственно, путем приспособления золотопромышленности к остальным отраслям производства. Другого регулятора для ценности денег нет и быть не может. А стало быть нет и какой-то особой покупательной силы денег, кроме внутренней ценности, выраженной в идеальном золоте. Поэтому нет никакой необходимости в применении этого понятия в теории обращения, как самостоятельной категории, ибо оно совпадает с понятием мерила ценности.

Может быть, правомерно было бы еще говорить о покупательной силе неполноценных денег — знаков стоимости. Но знаки стоимости — не деньги, равно как деньги — не знаки стоимости. Знаки стоимости управляются совершенно иными законами обращения, чем полноценные деньги, и само это обращение производно от обращения последних. Поэтому строить понятие покупательной силы денег на основе законов обращения знаков стоимости и применять это понятие к деньгам вообще это — по меньшей мере заблуждение.

Таким образом и проблема покупательной силы денег решается не в пользу количественников. Как в вопросе о сущности денег, так и в вопросе о покупательной их силе (ценности денег) ошибки количественной теории обусловливался одними и теми же методологическими предпосылками: сведением товарного обращения к непосредственному обмену, а денег — к простому товару и неверным пониманием абстрактного труда, в виду непонимания двойственности буржуазного труда.

Но если эти методологические пороки в значительной степени извинительны для классиков, то ни в коей мере они не могут быть извинительны для марксистов.

* * *

Между тем у нас среди марксистов складывается целое направление, которое полагает, что из марксовой сущности денег вытекает понятие покупательной силы денег, которое находит свое подтверждение в практике денежного обращения.

Насколько нам известно, первый об этом заговорил Трахтенберг. ОН развил своеобразную теорию ценности различных форм денег, из каковой логически вытекает, что деньги в качестве орудия обращения имеют свою особую ценность, а стало быть и особую покупательную силу. Его пример оказался заразительным. На ряду с Трахтенбергом, со свойственной ему методологической небрежностью о категории цены денег заговорил Любимов. В последнее время в своих работах Лившиц и Кон развили целую систему взглядов, обосновывающих понятие покупательной силы денег в условиях товарообращения.

Мы считаем необходимым остановиться лишь на взглядах Лившица и Кона, развитых ими: первым — в пс. «Под Знаменем Марксизма» № 8—9 за 1924 год, вторым — в «Курсе политэкономии» т. I и ответной статье на рецензию Абезгауза, Дукора и Ноткина — в журнале «Вестник Комакадемии» № 25 за 1928 год.

Лившиц исходит из той предпосылки, что в мериле ценности мы имеем «идеальное» выражение стоимости, тогда как в орудии обращения — «реальное», или, как он выражается, «вещественное проявление стоимости». Иначе: идеальная стоимость, существующая в мериле стоимости, находит свое вещественное проявление в реальной стоимости, существующей в деньгах, как орудии обращения⁶⁴.

Перенося аналогию цены товара на категорию денег, Лившиц приходит к тому выводу, что если в процессе обращения формой проявления ценности товара является цена, то в отношении денег — формой проявления ценности является знак ценности. Отсюда по Лившицу, если цена товара есть «денежное выражение» стоимости товара, то знак ценности есть «товарное выражение» стоимости денег. Причем и денежное выражение стоимости товара, и товарное выражение стоимости денег — оба эти «выражения» проявляются реально в процессе обращения. До обращения мы имеем лишь идеальные стоимости товаров и такие же стоимости денег.

У истоков производства	В обращении
1. Стоимость товара —	Цена — денежное выражение стоимости товара.
2. Стоимость денег —	Знак ценности — товарное выражение стоимости \(Д\).

И далее, подобно тому, как цена товара устанавливается в результате спроса и предложения, точно так же и покупательная сила денег устанавливается в результате спроса и предложения. А поэтому количество денег влияет на их покупательную силу, и обратно — покупательная сила влияет соответствующим образом на их количество.

С теми марксистами, которые понятие «покупательной силы денег» сводят просто к их стоимости, Лившиц не согласен по той причине, что в практике денежного обращения имеет место «отклонение, хотя бы и временное, покупательной силы золотых монет (под влиянием изменения их количества в обращении) от их стоимости, как мерила, в результате чего происходит перелив золотых монет в слитки и обратно»⁶⁵ (Говоря о золотых монетах, Лившиц, таким образом, под знаками ценности подразумевает просто полноценные деньги, но не знаки стоимости в собственном смысле). Из подобного рода понимания покупательной силы денег у Лившица складывается своеобразное понимание сокровища, которое у него сводится к средству регулирования количества денег не через мерило стоимости, не через «полновесное золото» непосредственно, а через отклонение покупательной силы денег от идеальной стоимости, т. е. через покупательную силу денег. Отсюда знаменитый гипотетический пример Лившица о контрибуции.

Подобно Лившицу Кон для денег тоже устанавливает категорию покупательной силы или категорию цены. Но если Лившиц, по крайней мере формально, понятие покупательной силы денег «ограничивает» знаками стоимости, то Кон действует более прямым путем и вещи называет своими именами.

По Кону существует идеальная цена товара и идеальная цена золота — с одной стороны, реальная цена товара, а также реальная цена золота — с другой. Идеальные стоимости товара и денег устанавливаются до обращения, реальные же — в обращении. При чем до обращения товары «лишь» приравниваются к определенному количеству золота, в обращении же — «фактически» обмениваются. Этот фактический обмен и есть тот первый непосредственный обмен, в котором товары и деньги вступают между собою в реальные отношения.

При фактическом обмене происходит отклонение как реальной цены товара от идеальной, так и стоимости реального золота от идеального. Реальное золото это и есть покупательная сила денег, или стоимость денег, выраженная в реальном золоте. Но так как реальная цена товара выражает свою ценность в реальном, а не идеальном золоте, то покупательная сила денег выражается не в идеальной, а в реальной цене товаров. Так как на рынке, в процессе обращения, товары впервые вступили в реальное отношение с деньгами, то именно здесь и устанавливаются действительные отношения \(Т\) и \(Д\). Что же из этого получается? Товары реализуют свои стоимости при фактическом обмене на реальное золото. Золото реализует свою стоимость при фактическом обмене его на реальные цены товаров. Но ведь реальная цена товара и реальная цена золота, с точки зрения этого «реального» (считай непосредственного) обмена — это есть не что иное, как выражение относительной стоимости \(Т\) и \(Д\), которую волей-неволей Кон, вслед за Лившицем, извлекает из первого этажа менового процесса и переносит ее во второй этаж — в товарное обращение.

Для целей методологической критики нет надобности подвергать более подробному анализу взгляды на этот вопрос тов. Кона. И этих данных достаточно для того, чтобы сделать необходимые выводы.

Тов. Кон, подобно Лившицу, вводя понятие покупательной силы денег, как особую категорию для орудия обращения, тем самым придает деньгам категорию цены. Но этим же самым он эмансипирует \(Д\) перед всеми другими товарами. Проще говоря, подобно Рикардо — Миллю, тов. Кон деньги сводит к простому товару.

Разница между Коном — Лившицем, с одной стороны, и Рикардо — Миллером — с другой, состоит лишь в том, что если последние товарное обращение отождествляли с непосредственным обменом, то первые непосредственный обмен, существующий между \(Т\) и \(Д\) у истоков производства золота, пытаются отождествить с товарным обращением. В одном из семинаров по политической экономии (Институт экономики РАНИОН) Лившиц, в качестве руководителя семинара, развивал ту мысль, что специфические условия производства золота таковы, что уже у его истоков золото выступает как \(Д\), поэтому, дескать, нет надобности говорить о двухэтажном процессе обмена золота-денег. Существует-де, мол, только фактический обмен в обращении. Ту же мысль развивает и Кон в своем ответе на рецензию Абезгауса, Дукора и Ноткина, где он говорит, что до обращения существует лишь идеальное приравнивание \(Т\) и \(Д\), но не их обмен.

Отсюда у него своеобразное понимание «идеальных цен товаров» и «идеального золота». Эти «идеальности» у Кона превращаются в какие-то гносеологические понятия. Отсюда и тот вывод, что реальный обмен — это есть фактический обмен, т. е. непосредственный обмен.

Весь ход рассуждений на эту тему Кона — Лившица сводится к тому, что они просто-напросто смазывают то основное методологическое положение марксовой теории денег, которое гласит, что непосредственный обмен товаров и денег, в котором устанавливается и цена и стоимость, существует лишь в непосредственной меновой торговле у истоков производства и что, «начиная с этого момента — как говорит Маркс, — деньги лишь делают то, что выражают реализованные цены товаров». Лившиц и Кон забывают, что в товарном обращении элемент непосредственного обмена выступает уже в качестве превзойденного момента. Здесь уже закончено отношение \(Т\) и \(Д\), как товаров, здесь начинается отношение \(Т\) и \(Д\), как товаров и денег. Здесь \(Д\) выступает в качестве превращенной формы \(Т\), в качестве абсолютной и неизменной стоимости \(Т\). Здесь происходит не реализация отношений \(Т\) и \(Д\), как товар, а реализация отношений \(Т—Т\), через приравнивание к \(Д\), как всеобщему эквиваленту. Поэтому если здесь и происходит отклонение стоимости \(Т\) от своего абсолютного выражения в \(Д\), то само \(Д\) остается неизменным. Неизменным же оно остается, повторяем, потому, что оно не вступает в непосредственные отношения с \(Т\). Но, забыв все это, Лившиц и Кон неизбежно скатываются к количественникам в основном вопросе проблемы обращения, в вопросе о количестве денег, необходимых для оборота.

Словом, в критике точки зрения Кона — Лившица нам приходится повторять всю ту аргументацию, которую мы применяли в отношении точки зрения Рикардо — Милля. Не касаясь других проблем, связанных с понятием покупательной силы денег (проблемы сокровища и др.), мы отсылаем читателей к интересной дискуссии на эту тему, развернувшейся в «Вестнике Комакадемии», между Коном, с одной стороны, и Абезгаусом, Ноткином, Дукером — с другой.

Не подлежит сомнению, что в лице Лившица — Кона мы имеем сторонников давно опровергнутой теории обращения денег количественников-классиков, но ныне воскрешаемой некоторыми эклектиками в политэкономии (Каценеленбаум и др.).

То, о чем говорят Лившиц и Кон в своих работах в отношении покупательной силы денег, не имеет никакого отношения к деньгам, как таковым. Все это имеет отношение к знакам стоимости. И этот вопрос надо было бы им рассматривать под углом зрения теории обращения знаков стоимости, но не под углом зрения денег как таковых.

Примечания

---

1. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм. ↩

2. Вопреки утверждениям некоторых марксистов о том, что политическая экономия изучает «лишь» капиталистические производственные отношения, мы считаем, что последняя изучает отношения производства менового хозяйства, взятого в целом, как совокупность исторических моментов: натуральный обмен, простое товарное обращение и товарно-капиталистическое обращение. Поэтому в дальнейшем во всех случаях мы будем оперировать вместо понятия «капитализм» понятием «меновое хозяйство». ↩

3. Вопреки утверждению харталистов, которые считают деньги правовой категорией. ↩

4. Маркс, Нищета философии, изд. 1918 г., стр. 114. ↩

5. Маркс, К критике..., изд. 1923 г., стр. 21. ↩

6. Там же, стр. 148. Правда, сказанное здесь Марксом, относится к количественникам-классикам, но эти воззрения на товарное обращение характерны не только для количественников-классиков, но вообще для всех количественников. ↩

7. Юм, Опыты стр. 20. ↩

8. Там же. ↩

9. Фишер, Покупательная сила денег, стр. 6—9. ↩

10. Д. С. Милль, Политэкономия, стр. 438. ↩

11. К. Маркс, К критике..., изд. 1923 г., стр. 148. ↩

12. Маркс, Капитал, т. I, стр. 97. ↩

13. Маркс, К критике..., изд. 1923 г., стр. 148. ↩

14. Здесь нужна оговорка следующего характера. Правильно будет выражение, что «количественники сводят деньги к знакам ценности», только по отношению к классикам (Рикардо — Милль), которые признают субстанциональность стоимости товара и денег. Что же касается Юма и Фишера, которые субстанциональность стоимости денег отрицают, то по отношению к ним правильнее было бы сказать, что у них деньги сводятся не к знакам ценности, а к знакам цены. Однако, по существу, и знаки ценности Рикардо — Милля, и знаки цены Юма — Фишера, — это одно и то же, ибо и те и другие ценность денег в конечном счете выводят из механического сопоставления двух друг от друга независимых величин, — товарных масс и дензнаков. ↩

15. Маркс, К критике..., изд. 1923 г., стр. 148. ↩

16. В этом отношении количественная теория денег тесно примыкает к номинализму. Не даром ранние количественники Юм и Монтескье являлись одновременно номиналистами, в то время как современные номиналисты Бендиксен и Эльстер во многом солидаризируются с количественниками. ↩

17. Рубин, История эконом, мысли, стр. 226. ↩

18. Струве, например, тоже полагает, что «общественная связь в экономике есть связь мнимая, а общественное хозяйство есть псевдо-хозяйство» (цит. по Базарову — «План хоз.», № 6, 1927 г., стр. 164). Базаров по этому вопросу говорит, что «для буржуазного ученого народно-хозяйственное целое не реальность, а абстракция и притом гносеологическая абстракция» (там же). Ту же мысль выражает Зомбарт, когда он подвергает сомнению наличность единства мирового хозяйства: «частные народные хозяйства, — говорит он, — делаются все более и более совершенными микрокосмами, а роль внутреннего рынка, по сравнению с внешним, становится все большей и большей. В настоящее время отдельное народное хозяйство втянуто в мировой рынок слабее, чем сто лет тому назад» (В. Зомбарт, Истор. эконом, разв. Германии в XIX веке, стр. 340—341. Цит. по Р. Люксембург, Введение в пол. экон., стр. 63—64). ↩

19. Маркс, К критике..., стр. 1, изд. 1923 г. ↩

20. Ленин — «Большевик» № 5—6, 1924 г. ↩

21. А это последнее было бы верно при условии правильности методологической предпосылки количественной теории, предпосылки, которая нами выше была опровергнута. ↩

22. Рикардо, Сочинения, стр. 278, изд. 1882 г. ↩

23. См. об этом у Р. Люксембург, Введение в политэкономию, стр. 273—280. ↩

24. Иначе это дело представляет себе Д. С. Милль. Он считает, что простое введение особенного вида обмена (денег. — С. Л.), состоящего в том, что сначала вещь обменивается на деньги, а затем деньги обмениваются на какую-нибудь другую вещь, не производит никакого изменения в существенном характере сделок... Вещи, которые при системе натурального обмена обменивались одна за другую при продаже на деньги, по-прежнему будут обмениваться друг на друга, хотя процесс обмена их вместо одной лишь операции будет состоять из двух... Отношение товаров друг к другу останется неизменным, вследствие употребления денег» (Полит, эк., стр. 438—439). ↩

25. Маркс, Капитал, т. 1, стр. 82. ↩

26. При чем всеобщая форма ценности здесь обязательно срастается с какой-либо вещью. До тех пор, пока нет этого сращения, по существу, нет еще и денег, нет стало быть и товарного обращения. Даже в тех случаях, когда формально в истории уже имело место посредственное противопоставление продуктов друг к другу, но если этим посредником был обыкновенный предмет потребления (будь то предмет украшения, скот или даже золото), не обособившийся в монету, не отделившийся еще от своих потребительских свойств, то обмен фактически носил характер непосредственной меновой торговли. Здесь товары хотя и измеряли свои стоимости в том или ином эквиваленте, но фактически обменивались еще непосредственно. ↩

27. Маркс, К критике.... стр. 93. ↩

28. Маркс, Капитал, т. I, стр. 82. ↩

29. «Всеобщая форма стоимости, которая представляет продукты труда в виде сгустков безразличного человеческого труда, самым своим построением показывает, что она есть общественное выражение товарного мира. Она раскрывает таким образом, что в пределах этого мира общечеловеческий характер труда есть его специфический общественный характер» (Капитал, т. I, стр. 35; разрядка автора. — С. Л.). ↩

30. «В то время как в непосредственной меновой торговле обмен одной потребительной стоимости непосредственно связан с обменом другой потребительной ценности, в распределении и отделении друг от друга актов покупки и продажи выступает всеобщий характер труда, составляющего источник меновой ценности» (Маркс, К критике…, стp. 89, изд. 1923 г.; разрядка автора. — С. Л.). ↩

31. Разумеется, что, когда мы говорим о всеобщности товарного производства, то это надо понимать в относительном смысле. Это надо понимать так, что здесь речь идет о такой степени всеобщности, которая была достаточна, как объективная предпосылка для рождения денег. Надо иметь в виду, что само товарное производство развивается на основе разрушения натурального хозяйства, которое долго существует рядом и вместе с товарным производством, при чем только капиталистический способ производства придает товарному хозяйству характер всеобщности. «Сначала оно (т. е. капиталистическое производство. — С. Л.) придает товарному производству характер всеобщности и потом постепенно превращает все товарное производство в капиталистическое» (Маркс, Капитал, т. II, стр. 10). ↩

32. Маркс, Капитал, т. I, стр. 56. ↩

33. Методологические предпосылки марксовой теоретической экономии сводятся к следующим положениям. Возникая вначале в качестве особого момента предшествующей (натуральной) формы хозяйства, меновое хозяйство потом развивается в самостоятельное целое, которое имеет свою особую форму и содержание, свою особую сущность. В своем движении меновое хозяйство проходит ряд этапов, рад качественно-различных, но в своей основной сущности тождественных моментов (единство тождества и различий). Отсюда натуральный обмен, простое товарное обращение и товарно-капиталистическое обращение суть лишь особые моменты менового хозяйства, взятого в целом. Движение целого, равно как и движение его моментов, совершается путем выделения различий в пределах неразвитой конкретности, путем перехода развитых различий в противоположности и развитых противоположностей в противоречия. Весь этот процесс есть процесс скачкообразный. Всякое развитое целое обладает развитыми противоположностями. ↩

34. Частное и общественное, это — вообще основные противоположности, обуславливающие собою эволюцию человеческого общества на протяжении всей истории его существования. Эпоха натурального хозяйства (первобытный коммунизм, родовой строй и феодализм), это — длительная эпоха непрерывного (сначала безгранично-медленного, но потом все ускоряющегося) процесса выделения частного момента, т. е. эпоха распадения коллективных форм хозяйства и формирования раздробленных индивидуальных хозяйств. И чем дальше и глубже заходил этот процесс, тем все больше и явственнее обнаруживались противоречия общественного и частного моментов. Великий исторический процесс закончился, в конце концов, образованием менового хозяйства. Противоречия коллективного натурального хозяйства были разрешены образованием обособленных индивидуальных хозяйств. Однако эта обособленность имманентно породила свою противоположность — буржуазное общество с его непреодолимой тенденцией к обобществлению. Те же самые противоположности — частное и общественное — продолжают существовать и здесь, но они проявляются в новой форме и на новой основе. Линия движения пошла в обратном направлении: от частного к общественному... Противоречия менового хозяйства получат свое окончательное разрешение только в коммунизме. ↩

35. «Те противоречия, которые двигают и развивают всю систему общественных отношений и отдельные ее звенья, возникают не в каждой общественной категории, взятой в отдельности, но внутри всей системы, взятой в целом» (Кон — «Вестн. Комм. Академии» № 11, 1925 г.: Дискуссия о предмете и методе полит. экономии). ↩

36. Человек в утробе матери повторяет весь пройденный путь исторического развития животного мира. Чтобы понять то место, которое человек занимает других животных, надо к нему подойти генетически. Точно также надо подойти генетически и к деньгам, чтобы понять их места в ряде других товаров. ↩

37. «Исторический процесс расширения и углубления обмена развивают дремлющие в товарной природе противоречия между потребительной стоимостью и стоимостью. Потребность дать для оборота внешнее выражение этим противоречиям заставляет искать самостоятельные формы для воплощения товарной стоимости и не дает покоя до тех пор, пока задача эта не решается окончательно путем раздвоения товара на товар и деньги. Следовательно, в той же самой мере, в какой осуществляется превращение продуктов труда в товары, осуществляется превращение товара в деньги» (Капитал, т. I, стр. 56. Разрядка наша. — С. Л.). ↩

38. Маркс, К критике..., стр. 93, изд. 1923 г. ↩

39. Индивид противопоставляется обществу, не как часть целому, а как его противоположность, как его полярность. Индивид — не только частное лицо, но одновременно и общественное. Поэтому его частный труд в скрытом состоянии является одновременно и общественным трудом. Будучи разъединен и оторван от общества частной стороной своего труда, индивид объединяется с ним общественной его стороной. И момент этого объединения есть момент проявления общественого труда, момент связи индивида с обществом, связи, которая устанавливается при помощи \(Д\). ↩

40. Маркс, К критике..., стр. 93, изд. 1923 г. ↩

41. Маркс, Капитал, т. I, стр. 63. ↩

42. Маркс, Капитал, т. I, стр. 63. ↩

43. Рикардо, Сочинения, стр. 402. ↩

44. Лившиц, «Под Знаменем Марксизма» № 8—9, стр. 231—243, 1924 г. ↩

45. И не даром Д. С. Милль полагает, что знаки стоимости могут быть орудиями обращения только внутри данной страны. Что же касается международного товарооборота, то он должен быть обеспечен полноценными деньгами. Здесь Д. С. Милль проявил ту «гениальную догадку» в отношении сущности денег, которой все же разгадать не смог благодаря пониманию денег, как простого товара. ↩

46. Маркс, К критике полит. экономии, стр. 128, изд. 1923 г. ↩

47. «Чтобы действительно циркулирующая денежная масса наполняла всегда сферу обращения до надлежащей степени насыщенности, количество золота и серебра, находящегося в каждой стране, должно быть больше того, что требуется для фактического выполнения монетной функции. Это условие выполняется благодаря превращению денег в сокровище. Резервуары, в которых деньга накапливаются как сокровище, служат в то же время отводными и приводными каналами для находящихся в обращении денег» (Капитал, т. I, стр. 102—103). ↩

48. Дж. Ст. Милль, Политическая экономия, стр. 343. ↩

49. «Золото и серебро, подобно другим товарам, имеет внутреннюю ценность» Рикардо, Сочинения, стр. 227). ↩

50. Смотри об этом у Маркса, К критике... ↩

51. Изложение механизма ценообразования и ценности денег делаем по Марксу. См. «К критике»... ↩

52. Рикардо — «Если богатство одной нации возрастает быстрее, чем богатство других, то первое будет нуждаться в более значительном количестве мировых денег и действительно приобретет его. Торговля, товары, платежи этой нации увеличатся, и все мировое денежное обращение распределится соответственно новым пропорциям». «Равновесие между данной страной и другими восстановилось бы единственно благодаря вывозу известной части монеты». Но «никто не ввозит и не вывозит слитков без того, чтобы заранее не установить высоту вексельного курса. Только при помощи вексельного курса обнаруживается относительная ценность слитков в двух различных странах, относительно которых она определяется». И дальше: «Деньги отдельной страны распределяются между ее различными провинциями по тем же самым правилам, по каким деньги всего мира распределяются между различными нациями». При чем в основе этого перераспределения денежных масс лежит закон спроса и предложения, который регулирует производство денежного материала, а стало быть и его ценность: «Если бы в какой-либо из этих стран был открыт золотой рудник, то ценность средств обращения этой страны понизилась бы, вследствие увеличения количества поступивших в обращение драгоценных металлов... Подчиняясь закону, регулирующему все отдельные товары (закону спроса и предложения. — С. Л.), золото и серебро в монете или слитках сделались бы немедленно предметом вывоза». Но — «Если бы вместо открытия рудника в какой-либо стране был организован банк, подобно английскому банку с правом выпуска своих банкнот в качестве средств обращения, то после большого выпуска их... наступили бы те же последствия, как и в случае открытия рудника. Средства обращения понизились бы в ценности, а ценность товаров пропорционально повысилась бы. Равновесие между данной страной и другими восстановилась бы единственно благодаря вывозу известной части монеты». Точно также и равновесие между отдельными районами данной страны восстановилось бы путем сокращения производства денежного товара. (Цитир. по хрестоматии — ст. Эвентова, Высокая цена слитков, стр. 89—118). ↩

53. Маркс, Капитал, т. I, стр. 74. ↩

54. «Как и всякий иной товар, золото может выразить величину своей собственной стоимости и лишь относительно, в других товарах... Такое установление относительно величины стоимости золота фактически совершается на месте его производства, в непосредственной меновой торговле» (Капитал, т. I, стр. 61). ↩

55. Двойственность отношений \(Т\) и \(Д\) показывает собою, что товарное обращение не упраздняет простых меновых отношений, но их включает в свою систему движения, при чем оно сохраняет эти отношения для \(Т\) и \(Д\), а не для \(Т—Т\). В силу денежной формы стоимости отношение \(Т—Т\) выступает только в форме абсолютной стоимости, но отношение \(Т\) и \(Д\) выступает и в форме относительной, и в форме абсолютной стоимости. ↩

56. У Рикардо-Милля и \(Т\) и \(Д\) играют одинаково активную роль: они одинаково обусловливают друг друга и взаимно определяют. Между ними существует лишь антагонизм, но не единство противоположностей, где привус должен оставаться за \(Т\). ↩

57. «Чтобы функционировать в качестве денег, — говорит Маркс, — золото должно, конечно, вступить в каком-нибудь пункте на товарный рынок. Этот пункт находится у источников его производства, — там, где оно, как непосредственный продукт труда, обменивается на другой продукт труда той же стоимости» (Капитал, т. I, стр. 79). ↩

58. Маркс, Капитал, т. I, стр. 72. ↩

59. Там же, т. I, стр. 79. ↩

60. Маркс, К критике..., стр. 88. ↩

61. Маркс, Капитал, т. I, стр. 61. ↩

62. Маркс, Капитал, т. I, стр. 78. ↩

63. Маркс, Капитал, т. I, стр. 87. ↩

64. «Поскольку в качестве орудия обращения проявляется «товарная цена» денег, постольку само собою ясно, что покупательная способность денежного знака, служащего этим орудием обращения, определяется не только стоимостью денежного материала, служащего мерилом стоимости, но и «конъюнктурой» товарного рынка (механизмом спроса и предложения в отношении денег) (Лившиц — «Под Знаменем Марксизма» 1924 г., стр. 232). И несмотря на то, что Лившиц критикует Трахтенберга за его трактовку ценности денег, по которой выходит, что ценность имеют все формы денег, Лившиц сам скатывается к признанию особой ценности в орудии обращения. ↩

65. Лившиц — «Под Знаменем Марксизма», стр. 233. ↩