Кон А. Б. Борилин как критик

Сборник «Рубинщина или марксизм? (Против идеализма и метафизики в политической экономии)», стр. 48—87

Вы думаете, легко им наше белье
Ежедневно прополаскивать в газетной странице?
В. Маяковский, Гимн критику.

Настоящая статья формально является ответом на статью т. Б. Борилина «Механистическое течение в политической экономии», появившуюся в № 9—10 журнала «Революция и культура». Однако по существу я воспользовался статьей т. Б. Борилина лишь как предлогом для того, чтобы дать ответ не только ему, но и другим представителям идеалистического течения в политической экономии, известного у нас под названием рубинщины. Тов. Б. Борилин послужил для меня лишь типом, лишь моделью среднего рубинца, и поэтому читатель не должен удивляться тому, что я отвечаю т. Б. Борилину столь обстоятельно.

Ознакомившись с «информационной» статьей т. Б. Борилина, я принужден был, не без удивления, констатировать, что автор ее сам не понимает предмета дискуссии, не разбирается в существующих группировках, не знает точек зрения критикуемых им лиц. Я не хотел бы, конечно, предполагать, что т. Б. Борилин преднамеренно затушевывает сущность разногласий, скрывая от читателя действительный предмет спора и подменяя действительные разногласия мнимыми, а основные — частными, что он сознательно объединяет в «группы» и «течения» лиц, не имеющих между собой подчас действительно ничего общего, что он умышленно искажает взгляды своих противников, приписывая им мнения, с которыми они всегда боролись. Этого, повторяю, я предполагать бы не хотел. Тем не менее факт остается фактом: т.Б. Борилин дал неверную информацию о разворачивающейся экономической дискуссии, т. Б. Борилин оказался негодным информатором.

Однако статья уже появилась, и мне не остается ничего другого как заняться исправлением «неточностей» передачи наших взглядов, неудачливым информатором, а попутно — защитой этих взглядов и критикой «социально»-идеалистической интерпретации Маркса, защищаемой (правда, со «страхующими» оговорками) т. Б. Борилиным в его статье.

1. Об идеалистическом понимании производственных отношений

Тов. Б. Борилин обвиняет нас в том, что мы будто бы отвергаем традиционное марксистское определение политической экономии как теоретической науки о производственных отношениях капитализма и настаиваем на расширении предмета политической экономии путем привлечения материально-технического процесса производства. Это обвинение уже выставлялось однажды т. Б. Борилиным против меня на диспуте по докладу т. К. Бутаева в Институте красной профессуры. В качестве ответа на это обвинение ему был вручен исчерпывающий перечень определений политической экономии, дававшихся мною в разные периоды моей литературной деятельности, В этот перечень вошли все, без исключения, мои работы, так или иначе затрагивавшие вопрос о предмете политической экономии, Тов. Б. Борилину было предложено указать хоть одну из моих работ, вошедших в этот перечень, или найти хоть одну работу, не вошедшую в него, в которой отвергалось бы приведенное выше определение политической экономии или, даже больше того, где бы это определение не защищалось. Он этого сделать не смог. Так как, несмотря из это, «по забывчивости» или «по рассеянности» Б. Борилин вновь повторяет свое обвинение, я позволю себе воспроизвести указанный ряд цитат из моих работ в примечании к этой статье¹.

Воспроизводя этот список, я еще раз обращаюсь к т. Б. Борилину с горячей просьбой указать среди перечисленных цитат хотя бы одну, где предметом политической экономии объявлялись бы не производственные отношения товарно-капиталистического общества, или указать какую-нибудь мою работу сверх перечисленных, где бы приведенным выше определениям противопоставлялось какое-нибудь другое определение. Читатель легко убедится, что т. Б. Борилин этого не сделает.

Дело в том, что по своей «неосведомленности» и «рассеянности» он приписал мне взгляды, с которыми я всегда энергично боролся 1). Тов. Б. Борилин несомненно попытается выйти из своего неудобного положения «окольным путем». Кон, «искренне» признается он, действительно никогда не оспаривал определения политической экономии как науки о производственных отношениях капитализма и не предлагал включать в предмет политической экономии материально-технический процесс производства, но зато это сделал «ближайший друг и союзник» Кона — Бессонов. Прежде всего заметим, что если бы даже т. Бессонов действительно отстаивал подобные взгляды, то все же нет никакого резона приписывать эти взгляды мне, ибо Бессонов и Кон, как в этом легко может убедиться каждый, это два человека, а отнюдь не один. Однако предлагал ли действительно т. Бессонов включать в предмет политической экономии материально-технический процесс производства? Тов. Б. Борилин, к сожалению, имеет нехорошую манеру передавать мысли противника своими словами, забывая, очевидно, что «Москва словам не верит», — он не приводит ни одной цитаты из работ т. Бессонова, которая подтверждала бы его утверждения. Почему он это «забыл» сделать? Ответ ясен — потому, что т. Бессонов никогда ничего подобного не говорил. Тов. Бессоновым была выставлена однажды формула, что отношения людей, т. е. отношения человеческого коллектива к природе, принадлежат к сфере производительных сил, составляя в то же время основу и «другую» сторону отношений людей между собою. Представляя, таким образом, единство противоположностей, обе стороны материального процесса производства равноправно входят в предмет политической экономии, потому что они равноправно входят в ее объект — материальное производство. Нельзя поэтому столь легкомысленно забывать момент взаимодействия производственных отношений и производительных сил, как это позволяет себе Рубин, когда, упомянув для приличия о взаимодействии, немедленно превращает производительные силы в «предпосылку», к которой в последующем можно не возвращаться ни в одном из примеров того диалектического движения, о котором идет речь в тезисах»². Однако 1) производительные силы — это категория и социальная, а не только техническая, так что никакого внесения материально-технического процесса производства в предмет политической экономии т. Бессонов этой формулой не предлагал; 2) эта формула была признана нами всеми и самим т. Бессоновым в том числе — неверной, о чем он и объявил во всеуслышание в своем заключительном слове на последнем диспуте в Институте красной профессуры³; 3) эта формула еще до т. Бессонова выставлялась т. А. Леонтьевым, который, как известно, является не моим союзником, а соратником т. Б. Борилина⁴. Читатель видит, что у т. Б. Борилина не остается, таким образом, оснований для того чтобы обвинять т. Бессонова (а тем более «друзей и союзников») в стремлении расширить предмет политической экономии привлечением технического процесса производства.

Легенда о технике служит Б. Борилину лишь для того, чтобы скрыть от читателя сущность действительных разногласий по вопросу о предмете политической экономии, а попутно пугнуть читателя механистической букой⁵. Впрочем мы так же, как и читатель, конечно, нисколько не сомневаемся в том, что и в данном случае со стороны т. Б. Борилина не было «злого умысла».

Однако, если обе стороны согласны с определением политическое экономии как науки о производственных отношениях капитализма, о чем же спор? Почему ломаются копья? Спор ведется о том, как понимать производственные отношения: понимать ли производственные отношения метафизически и идеалистически — как пустые, бессодержательные формы, или же — диалектически и материалистически — как формы, исполненные реального и материального содержания?

Тов. Б. Борилин совершенно прав, утверждая, что рубинцам «следует дополнительно проработать, уточнить и исправить»⁶ их представления о соотношении содержания и формы. Казалось бы, однако, что из этого признания т. Б. Борилина вытекает только один вывод: если ты не проработал учения о содержании и форме, не имеешь точного представления о соотношении их, если взгляды твои по этому вопросу нуждаются в исправлении, то займись скорей заполнением пробелов своего мировоззрения. Трудно, однако, сделать из приведенного признания противоположный вывод: так как я не понимаю вопроса о соотношении формы и содержания, я должен выступить по этому вопросу в печати и показать «всему миру», что я в этом деле не разбираюсь. Между тем Б. Борилин делает для себя именно этот вывод. Он отважно бросается в бурные волны дискуссии о предмете политической экономии, очевидно, не подозревая, что гвоздем этой дискуссии, осью ее, как раз и является вопрос о соотношении содержания и формы производственных отношений.

Рубин и его ученики (от них же первый т. Б. Борилин) отожествляют материальный процесс производства с процессом производства, как техническим процессом. Материальный процесс производства не фигурирует в работах Рубина иначе, как под названием «материально-технического». С другой стороны, исключительно под этим же названием выступает у Рубина и производство, рассматриваемое в качестве технического процесса. Рубин употребляет свой «гибкий» термин «материально-технический» производства и в тех случаях, когда идет речь о производстве, как техническом процессе, и в тех случаях, когда вообще имеется в виду материальное производство. Из бесконечной массы примеров возьмем только пару: «Политическая экономия, — пишет Рубин, — изучает производственные отношения людей, т. е. социальные формы процесса производства, в отличие от его материально-технической стороны»⁷. Как ясно из всего текста, здесь под «материально-технической» стороной понимается техническая сторона процесса производства. Но вот другая цитата: «Маркс же ставил себе целью раскрыть законы возникновения и развития социальных форм, принимаемых материально-техническим процессом производства данной ступени развития производительных сил»⁸. Здесь «материально-технический» процесс производства выступает уже в качестве содержания определенных общественных форм. Следовательно, речь должна была бы идти здесь уже не о производстве, рассматриваемым только в качестве технического процесса, а о материальном производстве, как процессе общественном. Тем не менее Рубин продолжает называть и в этом случае материальное производство «материально-техническим» и, следовательно, относит и такое материальное производство к числу тех явлений, которые не подлежат изучению экономических наук, передаются в ведение технологии и исключаются из предмета политической экономии. Рубин отожествляет материальный процесс производства с производством, рассматриваемым в качестве только технического процесса. Материальное производство для него — только технический процесс, а не процесс, являющийся одновременно и техническим и общественным. Вместе с тем противопоставление общественной формы «материально-техническому» процессу производства перестает быть только противопоставлением социального техническому, но превращается в противопоставление социального материальному. Согласно Рубину то, что материально, то не социально, а то, что социально — не материально⁹. Такое голое противопоставление социального материальному вообще неизбежно ведет к нематериалистическому пониманию производственных отношений, которые и Маркс и Ленин называли материальными производственными отношениями¹⁰.

Нет ничего ошибочнее отожествления материального производства с производством, рассматриваемым в качестве только технического процесса. «Производство, — говорит Маркс, — есть присвоение индивидом благ природы внутри определенной общественной формы и посредством ее»¹¹. Процесс материального производства является одновременно и техническим и общественным процессом. Техническим — поскольку он связывает человека с природной средой; общественным — поскольку борьба человека с природой всегда предполагает и требует в качестве своего условия связи между людьми, обмена труда между ними. Он мог бы быть только техническим процессом лишь при том условии, если бы была мыслима борьба с природой индивидуального, взятого изолированно от общества человека. Производство такого «робинзона» было бы только процессом воздействия человека на природную среду, т. е. только техническим процессом. «Однако производство обособленных личностей вне общества ... такая же бессмыслица, как развитие языка вне совместно живущих и друг с другом говорящих индивидов»¹². «Если речь идет о производстве, то всегда о производстве на определенной общественной ступени развития — о производстве индивидов, живущих в обществе»¹³. «Действующим лицом в более или менее обширной совокупности отраслей производства всегда является некоторый социальный организм, общественный субъект»¹⁴. Поскольку же производство мыслимо лишь как производство, фактическим субъектом которого является не индивид, а общество, материальный процесс производства перестает быть только техническим процессом, только процессом воздействия человека на природу, но становится вместе с тем и процессом, реально связывающим (в определенной форме) людей друг с другом, — общественным процессом.

Именно потому, что процесс материального производства является не только техническим, но и общественным процессом, он на всякой ступени развития предполагает и несет в себе определенную общественную форму, которая порождается им, в рамках которой он протекает и вне которой он немыслим. Именно потому, что процесс материального производства является не только процессом воздействия человека на природу, но и процессом, реально связывающем людей, форма этой связи, качественная определенность ее предполагается самим процессом материального производства, включена в него, вырастает из него, ибо вне качественной определенности связи между людьми немыслима и сама эта связь. Если бы материальное производство было, как думают Рубин и рубинцы, только техническим процессом, общественная форма производства не только бы не предполагалась им, не вырастала бы из него, но прямо исключалась бы им. Если бы материальный процесс производства не являлся сам реальной связью между людьми и не включал в себя реальных связей между ними, неоткуда было бы взяться особой форме этих связей, качественной определенности их.

Рубинцы полагают, что содержанием общественной формы является производство как только технический («материально-технический») процесс. «Материально-технический процесс производства и облекающие его производственные отношения»¹⁵, «материально-технический процесс производства и его общественная форма»¹⁶ — таковы бесчисленные высказывания Рубина. Рубинцы не понимают, что сам по себе факт существования той или другой определенной общественной формы производства свидетельствует о том, что и сам процесс материального производства, рассматриваемый в качестве содержания этой формы, является общественным процессом; они не видят, что в качественной определенности данной общественной формы проявляется общественный характер самого производства В рубинской метафизической схеме содержание отрезано от формы китайской стеной. Здесь нет перехода содержания в форму и перехода от содержания к форме. Здесь нет также взаимопроникновения формы и содержания. Рубинцы не понимают, что форма должна быть не «прикреплена» к содержанию (выражаясь сугубо «диалектическим» термином Рубина¹⁷, а выведена из содержания. Они не понимают также, что вывести общественную форму из производства, рассматриваемого только в качестве технического процесса, невозможно.

Двойственный характер производства (как технического и общественного процесса) находит себе в капиталистическом обществе и двоякое объективное проявление. В самом факте создания определенных потребительных стоимостей находит себе объективное проявление то обстоятельство, что процесс производства является процессом воздействия человека на природу, находит себе объективное проявление технический характер производства — производство как технический процесс¹⁸. В наличии же определенной общественной формы объективно проявляется общественный характер материального производства: через посредство качественно определенной общественной формы материальное производство объективно проявляет себя как общественный процесс. (Это, конечно, ни в какой мере не значит, что значение общественной формы исчерпывается тем, что в ней и через нее проявляется общественный характер производства. Общественная форма придает процессу производства его качественную определенность, оформляет его и активно влияет на характер и темп развития производительных сил.) Одно и то же материальное производство может поэтому рассматриваться с двух совершенно различных точек зрения. Рассматривая материальное производство с точки зрения эффективности воздействия человека на природу, мы рассматриваем его как технический процесс. И применяемые в процессе производства средства и способы производства и сами люди, и, наконец, даже сотрудничество между людьми интересуют нас в этом случае лишь с точки зрения эффективности воздействия человека на природу. Рассматривая же производство с точки зрения определенной общественной формы, в рамках которой протекает процесс производства, которая порождается им и качественно определяет его, мы изучаем процесс материального производства как общественный процесс. И применяемые в процессе производства средства и способы производства, и продукты труда, и формы сотрудничества между людьми, и сами люди рассматриваются теперь с точки зрения определенных общественных связей как факторы этих связей и как носители их.

Первая точка зрения есть точка зрения технических наук. Вторая точка зрения есть точка зрения наук экономических. Технология и экономические науки изучают одно и то же материальное производство; однако угол зрения, аспект этих двух наук на единый объект совершенно различны. Грань между техническими и экономическими науками, стирать которую было бы преступлением, заключается в том, что первые изучают материальный процесс производства как технический процесс, вторые же изучают материальное производство как общественный и общественно оформленный процесс¹⁹.

Различия между материальным производством, как техническим процессом, и тем же материальным производством, как процессом общественным, Рубин и его ученики никогда не понимали. Поэтому они никогда не понимали и не поймут также, что означают лова Маркса, которыми он открывает изложение своего «Введения»: Предмет исследования — это прежде всего материальное производство. Индивиды, производящие в обществе, а следовательно, общественно-обусловленное производство индивидов, — вот, очевидно, отправной пункт»²⁰. В этом вопросе хваленые «диалектики» орудуют методом простого отожествления (отожествления материального производства с производством, как техническим процессом). Зато, когда Рубин и рубинцы подходят к вопросу о взаимоотношении материального производства и его определенной общественной формы, они компенсируют себя методом голого различения.

«Капиталистический процесс производства есть исторически определенная форма общественного (а не «материально-технического». — А. К.) процесса производства», говорил Маркс²¹. Он считал содержанием качественно-определенной общественной формы производство как общественный, а не как технический процесс. Рубин же и его выученики считают, как мы уже видели, содержанием общественной формы «материально-технический» процесс производства. Эта их ошибка ставит их перед большим затруднением при определении границ предмета политической экономии. Диалектика, как известно, рассматривает всякую форму как содержательную форму, а всякое содержание как оформленное содержание. «Форма существенна. Сущность формирована так или иначе в зависимости и от сущности…» «материя должна быть оформлена, а форма должна материализоваться»²². Однако Рубин и рубинцы, считая содержанием общественной формы материальное производство не как общественный процесс, а как «материально-технический» процесс, не могут включать в предмет политической экономии содержание производственных отношений, ибо это означало бы протаскивание в политическую экономию процесса производства, как технического процесса, и стирание граней между политической экономией и технологией. В результате они вынуждены брать в качестве предмета политической экономии формы, лишенные какого бы то ни было материального содержания. Говоря о производственных отношениях, Рубин фактически понимает под этим термином бессодержательные формы, и в этом гвоздь вопроса, в этом гвоздь спора²³.

Мы никогда не обвиняли Рубина, а тем более всей послемарксовой политической экономией «в игнорировании материально-технического процесса производства», как то утверждает Б. Борилин. Политическая экономия не занимается и не должна заниматься производством как техническим процессом. Это предмет технологии. Мы обвиняли и обвиняем Рубина и рубинцев в выхолащивании материального содержания производственных отношений, в нематериалистическом понимании их. «Производственные отношения, — пишет т. Б. Борилин, — представляют собой величайшую реальность, хотя не содержат ни атома вещественной материи, и в этом смысле материальны» (стр. 17). Однако, заметим мы Б. Борилину, право, религия, искусство тоже представляют собой «величайшую реальность», значит и они материальны? Поистине чрезвычайно интересно было бы увидеть, как с подобными представлениями о материальности производственных отношений т. Б. Борилин отмежует производственные отношения от других (надстроечных или, по выражению Ленина, «идеологических») социальных отношений. Или, может быть, Б. Борилин считает, что в таком отмежевании нет надобности? Может быть, он согласен с одним из афоризмов т. А. Леонтьева, что «нет социальных отношений, есть социально-экономические»?²⁴ Конечно, если Б. Борилин понимает под производственным отношением только качественную определенность общественного производства на каждой ступени его развития, взятую самое по себе, то с ним нужно согласиться — эта качественная определенность сама по себе не содержит, конечно, ни атома материи, ни «вещественной», ни какой бы то ни было другой. Однако с каких это пор мы, марксисты, стали рассматривать качественные определенности форм вне того содержания, которое они оформляют? Или таковы новейшие достижения рубинской «диалектики»? Мы не поздравляем Б. Борилина с такими «достижениями» — настоящая диалектика не знает бессодержательных форм. Бессодержательные формы — не от Маркса и не от Гегеля, а от Канта²⁵. Если же рассматривать производственные отношения как содержательные формы, то нужно признать, что содержанием их является общественный процесс материального производства, производственные силы в действии и движении. И в качестве форм, имеющих материальное содержание, они и рассматриваются нами как материальные. Игнорируя материальное содержание производственных отношений, нельзя понять, в каком смысле и почему производственные отношения являются материальными²⁶.

«Материя должна быть оформлена. Форма должна материализоваться», говорил Ленин. Но где же у рубинцев «оформленная материя», если они рассматривают материальное производство даже в качестве содержания определенной общественной формы как технический процесс? Где у рубинцев «материализованная форма», если они рассматривают общественную форму вне оформляемой ею материи — материального производства? Здесь обнаруживается со всей очевидностью как неумение увязать форму общественных явлений с их содержанием, неумение пользоваться методом диалектики приводит Рубина к нематериалистической интерпретации Маркса. Непоследовательный диалектик не может быть и последовательным материалистом²⁷.

Тов. Б. Борилину необходимо осознать ту нелепую роль, которую он, против своей воли, играет. Искренне стремясь «огнем энергичной марксистской критики» защищать баррикады марксизма, но не разобравшись толком, где противник, Б. Борилин оказался прикрытием для доподлинного ревизионизма, протаскивающего и марксизм метафизический и идеалистический метод неокантианцев...

Наше понимание вопроса и прямо и косвенно подтверждается, и следующими соображениями. Известно, что Ленин считал предметом политической экономии производственные отношения. «Ее (политической экономии. — A. К.) предмет — это вовсе не производство материальных ценностей (т. е. не производство потребительных ценностей, не производство как технический процесс. — А. К.), как часто говорят (это предмет технологии), а общественные отношения людей по производству»²⁸. Маркс же считал предметом своего исследования материальное производство в его определенной общественной форме. «Предмет исследования — это прежде всего материальное производство». «Буржуазное производство является фактически нашей темой»²⁹. Если стать на точку зрения Рубина, отожествляющего материальное производство с «производством материальных ценностей», т. е. с производством как техническим процессом, то между Лениным и Марксом существует непримиримое противоречие, причем прав Ленин вопреки Марксу³⁰. Если же стать на нашу точку зрения, — никакого противоречия между Лениным и Марксом нет, ибо Ленин понимает производственные отношения как содержательные формы («будем смотреть на производство как на общественные отношения по производству», говорит он³¹, а Маркс понимает материальное производство как общественно-оформленное производство).

2. О меновой концепции

«Ее (политической экономии — A. К.) предмет вовсе не «производство материальных ценностей», как часто говорят (это предмет технологии), а общественные отношения людей по их производству», писал Ленин. «Только понимая „производство”, в первом смысле, можно выделять от него особо „распределение”, и тогда в „отделе” производства вместо категорий и исторически определенных форм общественного хозяйства фигурируют категории, относящиеся к процессу труда вообще: обыкновенно такие банальности служат лишь путем к затушевыванию исторических и социальных условий. Если же мы будем смотреть на производство как на общественные отношения по производству, то и „распределение” и „потребление” потеряют всякое самостоятельное значение»³².

Ту же мысль Маркс формулирует следующим образом: «Взгляд, согласно которому лишь отношения распределения рассматриваются как исторические данные... покоится на смешении и отожествлении общественного процесса производства с простым процессом труда, который должен был бы совершать и ненормально изолированный человек, очутившийся вне всякого содействия со стороны общества (т. е. техническим процессом труда. — А. К.)³³.

Мы уже видели, «в каком смысле» понимает производство Рубин. Он отожествляет производство с материально-техническим процессом. Неудивительно поэтому, что общественные отношения нашли себе «жилплощадь» в его концепции вне материального производства, сосредоточились в некоей отдельной от производства сфере³⁴. Этой сферой является сфера обмена, сфера обращения. «Никто из критиков, — иронически замечает т. Б. Борилин, — по крайней мере не предложил иного пути «общения» между производителями (вероятно имеются в виду товаро-производители? — A. К.), как через обмен» (стр. 12). В этой иронии откровенно сквозит, что т. Б. Борилин целиком и безоговорочно воспринял анти-марксистские положения своего учителя Рубина. «Чем же создается эта связь (между товаропроизводителями. — А. К.)?» вопрошает Рубин и тут же ответствует: «обменом, рынком, на котором товары каждого отдельного товаропроизводителя выступают в обезличенном виде, как отдельные экземпляры данного рода товаров, независимо от того, кто, где и при каких условиях их произвел»³⁵. «Движение вещей... не только выражает производственное отношение людей, но и создает его»³⁶. «Через обмен, через стоимость продуктов труда создается производственная связь между отдельными товаропроизводителями»³⁷. В то время как Маркс (как бы предвидя возможность вульгарных толкований в стиле Рубина) подчеркивал, что «1) не существует обмена без разделения труда, будь последнее результатом естественных или исторических условий; 2) частный обмен предполагает частное производство; 3) интенсивность обмена, его распространение, так же как и его форма, определяются развитием и расчленением производства»³⁸ — Рубин, а за ним и Б. Борилин полагают, что связь между производителями создается обменом. В то время как Маркс подчеркивал значение разделения труда, которое само по себе связывает людей в единое целое, причем связь эта должна лишь реализоваться в той или другой форме, Рубин и Борилин считают, что связь между людьми создается «движением вещей» и что, следовательно, до момента выноса товара на рынок до начала процесса обращения связи между людьми не существует. В предшествующих изданиях своих «Очерков» Рубин с похвальной откровенностью формулировал эту мысль. «Труд товаропроизводителей, — писал он, — приобретает общественный характер не с самого начала, в самом процессе производства, но лишь post factum, после его завершения, в акте рыночного обмена»³⁹. «Труд товаропроизводителя, который в непосредственном процессе производства является трудом частным, конкретным, сложным... индивидуальным, благодаря акту рыночного обмена приобретает социальные свойства, характеризующие его как труд общественный, абстрактный, простой и общественно-необходимый»⁴⁰. Лишь после весьма энергичных боев (в которых между прочим Б. Борилин не принимал никакого участия, так что напрасно он теперь, задним числом, хочет изобразить дело так, что когда надо было, он, мол, сочувствовал критике Рубина), нам удалось заставить Рубина снять эти формулировки. Однако, почувствовав поддержку со стороны некоторых «ортодоксальных» экономистов, Рубин за последнее время так, «приободрился», что берет ныне все свои уступки обратно. «В моих выступлениях, — пишет он теперь, — не было ни одного слова, под которым я не подписался бы и сейчас»⁴¹. Отсюда еще раз видно, какую нелепую роль выполняют во всей нашей дискуссии тт. Борилин, Леонтьев и иже с ними: благодаря их вмешательству начавший было отступать ревизионизм вновь подымает голову, благодаря их вмешательству смелеют представители меновой концепции, стремящиеся навязать нашей партии идеологию Реннера.

Однако и в третьем издании «Очерков», как видно из приведенных выше цитат, сфера обмена является той сферой, где создаются связи между товаропроизводителями. Само производство объявляется общественным лишь постольку, поскольку товаропроизводители апперципируют будущий обмен, психологически предвосхищают его. «Наш товаропроизводитель производит продукты для продажи на рынок, и потому уже в процессе производства вынужден считаться с предполагаемыми условиями рынка, т. е. вынужден принимать во внимание трудовую деятельность других членов общества, поскольку она оказывает влияние на движение товаров»⁴². Правда, Рубин для отвода глаз упоминает вскользь в третьем издании, что товаропроизводители «материально связаны друг с другом вследствие общественного разделения труда»; однако из этого упоминания он не делает никаких выводов в сторону пересмотра своих взглядов о том, что процесс производства является только техническим процессом и что общественные связи создаются в обмене. Отношения обмена объявляются Рубиным основными отношениями товарно-капиталистического общества. «Основное отношение товарного общества, — пишет он, — отношение товаровладельцев»⁴³. Более того предметом теории стоимости объявляется процесс обмена и его связи с производством. «Исследование процесса обмена, его общественной формы и его связи с производством товарного общества составляет по существу предмет марксовой теории стоимости»⁴⁴.

Отношения обмена оказываются вместе с тем основой, на которой вырастают классовые отношения. «Из числа производственных отношений людей, — пишет Рубин, — Маркс выделяет особую группу, характеризующую современное товарно-капиталистическое хозяйство, а именно производственные отношения обмена между товаро-владельцами (и вырастающие на этой почве «классовые» производственные отношения между капиталистами и рабочими, капиталистами и землевладельцами)»⁴⁵. В этой цитате все «очень хорошо»: 1) в качестве отношений, характеризующих товарно-капиталистическое общество, на первом плане — отношения обмена; 2) классовые отношения, о которых Рубин между прочим счел возможным говорить лишь в скобках, вырастают на почве отношений обмена; 3) слово «классовые» заключено в снисходительные кавычки⁴⁶. Любопытно сравнить эту цитату с высказыванием Маркса на аналогичную тему: «Та специфическая экономическая форма, в которой неоплаченный прибавочный труд высасывается из непосредственных производителей, определяет отношения господства и подчинения, каковым оно вырастает непосредственно из самого производства и в свою очередь оказывает на последнее определяющее обратное действие. А на этом базируется вся структура экономического общества, вырастающая из самих отношений производства, и вместе с тем его специфическая экономическая структура. Непосредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям — отношение, всякая данная форма которого каждый раз естественно соответствует определенной ступени развития способа труда, а потому и общественной производительной силе последнего — вот в чем мы всегда открываем самую глубокую тайну, сокровенную основу всего общественного строя...»⁴⁷. В то время как у Рубина товарно-капиталистическое общество характеризуется в первую очередь (вне скобок) отношениями обмена, Маркс открывает «сокровенную основу всего общественного строя» в классовых отношениях. В то время как у Рубина классовые отношения вырастают «на почве» отношений обмена, у Маркса они вырастают «непосредственно из самого производства». В то время как у Рубина вся экономическая структура «базируется» на отношениях обмена (которые объявляются основными), у Маркса «структура экономического общества, вырастающая непосредственно из отношений производства», базируется на экономической форме, «в которой неоплаченный прибавочный труд высасывается из непосредственных производителей». Что ни говорите, а в этих двух цитатах, «как солнце в малой капле вод», отражаются две различные и противоположные концепции. Сопоставление рубинских писаний с подлинным текстом Маркса со всей резкостью подчеркивает, что концепция Рубина есть меновая концепция⁴⁸. Прежде чем бросаться бой, Б. Борилину надо было ознакомиться с тем, что он защищает.

3. Политическое значение меновой концепции

Тов. Б. Борилин совершенно прав, что наши разногласия не являются «расхождением только в узкой сфере чисто теоретических и сугубо-академических проблем политической экономии», что «в сферу предмета спора уже втянут ряд актуальнейших проблем современности и советского хозяйства». В самом деле, нетрудно убедиться, какое громадное значение имеет меновая интерпретация Маркса как для общей оценки нашей советской экономики, так и для решения основных вопросов социалистического строительства.

1) Выпячивание Рубиным отношений обмена в качестве основных отношений. характеризующих товарно-капиталистическое общество, заставляет усматривать отличия нашей экономики от капиталистической лишь в том, что в нашей экономике отношении обмена начинают оттесняться плановыми отношениями и полностью игнорировать иные (по сравнению с капиталистическим обществом) классовые отношения в нашей экономике. Между тем игнорирование классовых отношений не позволяет полностью отмежевать нашу экономику (как переходную от капитализма к социализму) от экономики монополистического капитализма⁴⁹. Вот почему мы говорили и будем говорить, что теория Рубина подводит базу под социал-демократическую оценку нашей экономики. С другой стороны, поскольку с критикуемой точки зрения и социализм характеризуется лишь отсутствием меновых отношений, та же переоценка роли обмена ведет к тому, чтобы процесс оттеснения отношений обмена плановым началом в нашей экономике непосредственно отожествлять с процессом отмирания капитализма, игнорируя классовые противоречия нашей экономики и усматривая таким образом «кругом социализм» Xрен редьки не слаще!⁵⁰.

2) Признание отношений обмена основными подводит базу под социал-демократические и правоуклонистские иллюзии, что путем «социализации» товарооборота самой по себе можно построить социализм⁵¹, что обобществление товарооборота делает возможным врастание в социализм и кулацких (и вообще капиталистических) элементов нашего хозяйства.

3) Признание отношений обмена основными отношениями ведет к игнорированию качественных различий между простым товарным и капиталистическим хозяйством. Оно не позволяет понять различий между капиталистическим и мелкотоварным сектором нашего хозяйства, а следовательно закрывает двери к пониманию различной политики нашей по отношению к кулаку и середняку. Никогда нельзя упускать из виду, что простое товарное хозяйство, будучи предоставлено имманентным ему законам развития, неизбежно перерастает в капитализм, однако только отъявленный метафизик может на этом основании отрицать качественные различия между первым и вторым. Нужно сказать, что даже самая необходимость понять законы перерастания простого товарного хозяйства в капиталистическое требует качественного отличения одного от другого.

4) Непонимание Рубиным, что капиталистические «отношения господства и подчинения» «вырастают непосредственно из производства» (конечно общественно-оформленного), и утверждение его, что классовые отношения вырастают на почве самих по себе отношений обмена, ведут к отрицанию необходимости индустриализации нашего хозяйства, к отрицанию необходимости производственной кооперации (коллективизации).

Из всего сказанного читатель может судить о последовательности Б. Борилина и некоторых других, которые, разделяя и защищая правильные политические установки партии, защищают вместе с тем теоретические позиции, ведущие к отрицанию этих правильных установок. Здесь мы имеем разительный пример того, как важно уметь не только отвлеченно бороться с правым уклоном «вообще», но и на деле, в жизни замечать конкретных носителей правой идеологии. Тов. Б. Борилин и иже с ним этого делать не умеют. Вот почему они против собственной воли и сознания объективно оказались защитниками густоправой идеологии. Тов. Б. Борилину не помогут крики о недопустимости «сведения» различий социально-экономических структур к различиям средств и способов производства⁵². «Сводить» различия в производственных отношениях к различию в степени развития производительных сил, конечно, нельзя, и проповедывать подобное «сведение» вряд ли кто-нибудь станет⁵³. Однако вместе с тем необходимо понимать, что различия в производственных отношениях сложившихся экономических структур в конечном счете базируются на различии ступеней развития производительных сил. Это не значит, конечно, что производственные отношения всегда развиваются параллельно развитию производительных сил, что производственные отношения не могут отставать в своем развитии от производительных сил (без этого немыслима революция) или забегать вперед по сравнению с производительными силами (что всегда бывает на заре социально-экономического строя) — никто из нас не станет, конечно, отрицать самостоятельного (в известных пределах) движения производственных отношений. Это значит только, что различия производственных отношений сложившихся экономических структур («экономических эпох») основываются на различиях средств и способов производства⁵⁴. Тот, кто этого не понимает, тот никогда не поймет, почему, «пока мы живем в мелкокрестьянской стране, для капитализма в России есть более прочная экономическая база, чем для коммунизма». Он не поймет также, почему, «чтобы подорвать его» (капитализм. — A. K.»), есть одно средство — перенести хозяйство страны, в том числе и земледелие, на новую техническую базу, на техническую базу современного крупного производства»⁵⁵; почему строительство социализма в нашей стране немыслимо без индустриализации, без перенесения к нам новейшей западно-европейской и американской техники. Но как может понять это тот, кто рассматривает производственные отношения как бессодержательные формы, кто считает основными отношениями капиталистического общества отношения обмена и полагает, что классовые отношения вырастают на почве обмена, а не на почве общественно-оформленного производства?

Если вы хотите, т. Б. Борилин, умно и последовательно защищать концепцию Рубина, то вопросов советской экономики им лучше не трогайте, ибо здесь вы всегда будете биты.

4. Вопросы теории стоимости⁵⁶

Вспомним, однако, что дискуссия с Рубиным имеет не только политическое значение, и вернемся к теоретическим вопросам. Займемся вопросами теории стоимости,

«В вопросе об абстрактном труде, — пишет Б. Борилин, — современные физиологисты стоят на позиции самого вульгарного представления об абстрактном труде как простой затрате физиологической энергии (Дашковский, Кон и др.). Так А. Кон пишет буквально, что абстрактный труд предстает перед нами «в качестве процесса целесообразной затраты физиологической энергии человека, и только» и далее следуют упреки в стремлении «свести» ту категорию абстрактного труда, с которой мы имеем дело в политической экономии, т. е. труда, создающего стоимости, «к элементарному факту физиологических трудовых затрат», упреки в неисторической трактовке абстрактного труда, в отрицании за абстрактным общественным трудом нового качества в отличие от физиологических трудовых затрат и т. д. и т. п. Что касается Дашковского, которого усиленно сватает мне Б. Борилин, то я категорически отказываюсь от брака с ним. За его писания я так же не могу отвечать, как и он не может отвечать за меня, ибо взгляды наши принципиально и глубоко расходятся, и только одна услужливая «рассеянность» Б. Борилина могла явиться причиной того, что мы с Дашковским попали в одни и те же скобки. За себя же я отвечу, я прошу читателя обратить внимание на то обстоятельство, что весь приведенный «обвинительный акт» Б. Борилина построен на одной выхваченной из контекста фразе. Насколько добросовестно выхвачена эта фраза, читатель убедится, если я приведу полностью цитированное место: «Всякий процесс труда может, однако, рассматриваться и с совершенно другой точки зрения — с точки зрения тех общих свойств, которые присущи всем видам труда. В этом случае отпадут специфические особенности всякого конкретного вида труда. Во всяком труде останется совокупность его общих с другими видами труда свойств. С этой точки зрения всякий труд предстанет перед нами в качестве процесса целесообразной затраты физиологической энергии человека, и только»⁵⁷. Как видит читатель, здесь нет еще речи о труде, создающем стоимости, а говорится лишь о «труде вообще». Тут же я привожу следующую цитату из Маркса: «Если отвлечься⁵⁸ от определенного характера производительной деятельности человека и, следовательно, от полезного характера труда, то в нем останется лишь одно, что он является затратой человеческой рабочей силы. Как портняжество, так и ткачество, несмотря на качественное различие этих видов производительной деятельности, представляют производительную затрату человеческого мозга, мускулов, нервов и т. д. и в этом смысле являются одним и тем же человеческим трудом»⁵⁹. Нетрудно видеть, что приведенные места из моего «Курса» и из «Капитала» совершенно тождественны по своему смыслу. Нетрудно видеть также, что при «умении» приведенную цитату Маркса можно передать так, что окажется, что Маркс тоже «сводит» труд, создающий стоимости, к голой физиологической затрате, что он тоже игнорирует особое качество абстрактного труда, как труда общественного, что он тоже считает труд, создающий стоимости, не исторической категорией. Что для этого требуется? Требуются только борилинские методы цитировать.

Например, можно было бы «построить» цитату так: «К. Маркс пишет буквально, что в абстрактном труде, т. е. труде, создающем стоимости, «остается лишь одно, что он является затратой человеческой рабочей силы». «Факт» «сведения» Марксом труда, создающего стоимости, к простой затрате физиологической энергии оказался бы «доказанным» по борилинскому методу на все 100%. Однако, что мы бы сказали о подобном «цитаторе»? Вряд ли мы ограничились бы констатированием у него «рассеянности», переходящей всякие пределы. Еще с большим успехом Б. Борилин мог бы «подогнать» Маркса под богдановца и механиста, взяв, например, такую цитату из Маркса: «Всякий труд есть, с одной стороны, затрата человеческой рабочей силы в физиологическом смысле слова (im psihologoschen Sinn) — и в качестве такового одинакового или абстрактно-человеческого труда образует стоимость товаров»⁶⁰. Ну право же эта цитата из Маркса дает больше поводов к обвинению в физиологизме, в игнорировании общественного качества труда, образующего стоимости, чем приведенное выше место из моего «Курса»! Не будем же поэтому слишком доверчивыми и не станем забывать о «рассеянности», столь свойственной Б. Борилину. Проверим, действительно ли я «отрицаю» общественную форму и историчностъ труда, создающего стоимость. Прежде всего укажем, что в моей книге имеется параграф, носящий заголовок «Общественный труд менового общества» и посвященный специально отнюдь не отрицанию, а характеристике специфической общественной формы абстрактного труда менового общества, или, что то же, труда, создающего стоимость. В этом параграфе (стр. 22—26) я более или менее детально останавливаюсь на разъяснении того, что в организованных обществах труд проявляет свою общественную природу непосредственно в форме полезного конкретного труда, что в меновых обществах, благодаря наличию частной собственности и раздробленности труда, труд, общественный по существу, своей конкретной форме полезного труда выступает непосредственно в качестве частного труда и лишь скрыто (латентно) является общественным трудом, что он может проявить свой общественный характер приобрести непосредственно общественную форму лишь в стоимости создаваемых им продуктов — товаров. «Наличие особой, свойственной только меновому обществу общественной формы труда приводит к тому, что труд, затраченный на производство продукта, запечатлевается в нем самом (т. е. продукте. — А. К.). Продукт превращается в товар, потребительная стоимость становится носительницей стоимости»⁶¹. «Эта специфическая общественная форма труда является причиной, которая порождает самый факт овеществления абстрактного труда в стоимости»⁶². «В стоимости одновременно отображается и тот факт, что на производство товара затрачен материальный труд, и тот факт, что этот труд совершался в определенной общественной форме. Вот почему стоимость, являясь овеществлением труда, тем самым становится и овеществлением производственных отношений менового общества»⁶³. Я заканчиваю указанный параграф следующими словами: «Абстрактный труд в его специфической меновой общественной форме или, говоря иначе, труд, создающий стоимости, есть историческая категория, свойственная только меновому обществу»⁶⁴.

Читатель разводит руками: Борилин утверждал, что Кон «сводит» труд, создающий стоимость, к простой затрате физиологической энергии, — оказывается, Кон густо подчеркивает общественный характер труда, создающего стоимости, и даже посвящает этому вопросу специальный параграф. Борилин утверждал, что отрицает качественные отличия труда, создающего стоимость, от простой физиологической затраты, — оказывается, Кон подробно останавливается на выяснении той общественной формы, которая присуща труду, создающему стоимости, и которая превращает его в таковой. Борилин утверждал, что Кон не признает за трудом, создающим стоимость, исторической специфичности, — оказывается, Кон всячески подчеркивает, что труд, создающий стоимости, есть историческая категория. Не будем, однако, слишком винить Б. Борилина: «погрешности» его информации объясняются, быть может, не злым умыслом, а просто тем, что рубинское «цитат-бюро» дало ему лишь те выписки, которые нужны были для «проработки» Кона, и не дало тех, которые этой «проработке» мешали.

После приведенных цитат из моей книги читатель убедится в том, что Б. Борилин не имел решительно никаких оснований в какой бы то ни было мере сближать меня с Н. Кажановым, не признающим исторической специфичности не только труда, создающего стоимости, но и самой стоимости, превращающим марксовы категории в вечные категории. Сближение меня с Кажановым и объединение нас в одно «течение», одну «плеяду» порождено не тем, что сблизить можно, а тем, что сблизить Борилину нужно. В самом деле, объявив меня и Кажанова принадлежащими к одной и той же «группе», Б. Борилин получает «счастливую» возможность цитировать богдановца и механиста Кажанова, выступающего не против меновой концепции, но против марксизма, а делает ответственным за эти взгляды меня и ряд других товарищей⁶⁵.

Однако как примирить приведенные выше цитаты из моего «Курса», подчеркивающие историческую специфичность труда, создающего стоимость, — абстрактного труда менового общества, с другими цитатами, вроде, например, следующих: «Не следует думать что понятие абстрактного труда применимо только к меновому обществу. Всюду, где возникает необходимость соизмерения различных видов труда, приходится прибегать к помощи понятия абстрактного труда» (стр. 20).

«Абстрактный труд вообще есть категория, свойственная не только меновому обществу, но и всякому обществу с расчлененной системой разделения труда» (стр. 26). Не вытекает ли из этих слов, что я считаю абстрактный труд менового общества, т. е. труд, созидающий стоимости, неисторической категорией? Ни в коей мере. Из всего контекста книга ясно (и Б. Борилин не мог бы этого не заметить, если бы он пользовался самой книгой, а не выписками, «услужливо» доставленными ему), что я различаю две различные вещи — «абстрактный труд вообще» и «абстрактный труд менового общества», т. е. труд, создающий стоимости.

Я позволю себе привести здесь в полном виде цитату из Маркса, которой в исковерканном виде воспользовался и Б. Борилин. При этом я выделяю те места, которые Б. Борилин счел нужным пропустить, так как, очевидно, не мог примирить их со своей узенькой концепцией. «Безразличие по отношению к какому-либо определенному виду труда предполагает весьма развитую совокупность действительных видов труда, из которых ни один не является более господствующим. Так, наиболее всеобъемлющие абстракции вообще возникают только в условиях богатого конкретного развития, где одно и то же является общим для многого или всего. Тогда они перестают представляться мышлению только в своей собственной форме. С другой стороны, эта абстракция труда вообще является впервые как результат конкретной совокупности трудовых процессов. Безразличное отношение к какому-нибудь определенному виду труда соответствует общественной форме, при которой индивиды с легкостью переходят от одного вида труда к другому и при которой какой-либо определенный труд является для них случайным, а потому безразличным. Здесь труд вообще не только в категории, но и в действительности стал средством создания богатства вообще и утратил слово связь с определенным индивидом. Такое состояние⁶⁶ достигло наибольшего развития в современнейшей из форм буржуазного общества - в Соединенных Штатах. Здесь, таким образом, абстрактная категория «труда», «труда вообще», труда sans phrase, этот исходный пункт современной экономической науки, становится впервые практической истиной. Следовательно, простейшая абстракция, которую современная экономия ставит во главу угла и которая выражает древнейшее, для всех общественных форм, значимое отношение становится в этой абстракции практически истинным только как категория современнейшего общества»⁶⁷.

Нетрудно видеть, что в этом отрывке Маркс говорит об абстрактном труде в несколько разных, но отнюдь не противоречащих друг другу смыслах. Прежде всего абстрактный труд выступает как общее в частном и единичном. Потому-то Маркс и ставит возникновение и развитие абстрактного труда в зависимость от возникновения и развития разделения труда, множественности различных конкретных видов труда, «развитой совокупности» действительных видов труда. (Это та самая мысль, обнаружив которую у меня, столь испугался т. Б. Борилин.). Однако в доменовых обществах такой «абстрактный труд» существует только как общее в частном, и единичном, только в различных конкретных видах труда и не может быть обнаружен иначе, как путем мысленной абстракции. Это только «простейшая абстракция... которая выражает древнейшее для всех общественных форм значимое отношение», но не самостоятельная экономическая категория. Эта «простейшая абстракция» «становится практически истинным только как категория современнейшего общества». В развитых меновых обществах, благодаря наличию частной собственности и раздробленности общественного труда, абстрактный труд хотя и продолжает существовать лишь как общее в частном и единичном, т. е. в конкретных видах труда, однако получает себе (в стоимости) самостоятельное проявление. Это самостоятельное (наряду с конкретным трудом) проявление абстрактного труда делает его «практической истиной». Будучи же обусловлено определенной исторически-специфической формой труда, оно превращает его в общественно-историческую категорию. Абстрактный труд выступает теперь уже не только в голове исследователя (в качестве мысленного идеального отражения того, что есть реально общего во всех конкретных видах труда), но и в реальной жизни в качестве исторически-специфической экономической категории. «Этот пример труда убедительно показывает, что даже самые простейшие категории, несмотря на то, что именно благодаря их отвлеченности они применимы ко всем эпохам, в самой определенности этой абстракции являются не в меньшей мере продуктом исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и внутри их»⁶⁸. Однако и при превращении абстрактного труда в экономическую категорию материальным субстратом его остается то, что всегда есть общего во конкретных видах труда — материальная (физиологическая) трата человеческой рабочей силы. Понятие «абстрактного труда вообще» как раз и нужно для того, чтобы подчеркнуть этот «материальный субстрат» абстрактного труда менового общества⁶⁹.

Б. Борилин откровенно признался в начале статьи, что для рубинцев не ясен вопрос о соотношении логического и исторического в системе Маркса. По тем «купюрам», которые произвел Б. Борилин в приведенной выше цитате из Маркса, мы видим, что примирить одно с другим он действительно не умеет. Его мучит вопрос: если абстрактный труд — историческая категория, почему Маркс говорит, что «эта абстракция выражает древнейшее для всех общественных форм значимое отношение»? Разрешить этот вопрос Б. Борилин не способен, а потому он «предпочитает» совсем опустить соответствующие высказывания Маркса⁷⁰.

Надеюсь, читатель убедился, что если я говорю, что понятие «абстрактного труда вообще» приложимо ко всем общественным формациям, то здесь я только повторяю мысль Маркса и что это никак не ведет к отрицанию историчности труда, создающего стоимости, — абстрактного труда менового общества, и тем более не ведет к признанию стоимости неисторической категорией⁷¹.

Здесь можно вести спор о том, целесообразна ли применяемая мною терминология, но положительно недобросовестно приписывать мне мысль, будто я отрицаю историчность труда, создающего стоимость, распространяю категорию стоимости на все времена и пр. и пр.

Для того, чтобы застраховать себя от подобных искажений, я в третьем издании своего «Курса» отказываюсь от этой терминологии и именую то, что называл «абстрактным трудом», — трудом вообще, а труд, создающий стоимости, «абстрактным трудом».

Займемся же теперь той «теорией» абстрактного общественного труда, которую развивает Б. Борилин в своей статье. В этой теории мы находим две ошибки, и притом формально противоположные друг другу.

Первой ошибкой мы считаем утверждение Б. Борилина, что «труд в его физиологической форме должен быть представлен как труд общественный, как часть совокупного общественного труда, должен приобрести, в отличие от своей естественной природы, чисто общественную природу — природу абстрактного человеческого труда»⁷². Б. Борилин не понимает, что физиологический характер труда никак не может и не должен рассматриваться нами, экономистами, в качестве формы труда. Труд «в физиологической форме» есть сугубо индивидуальный процесс. Под этим углом зрения могут рассматривать труд физиологи (без кавычек), а не экономисты. Б. Борилин не понимает, что взять труд «в его физиологической форме» это значит исключить возможность перехода к какой бы то ни было общественной форме, ибо взять труд «в физиологической форме» значит рассматривать материальный труд не как общественный, а как естественный процесс. В том-то и заключается «секрет», уважаемый т. Борилин, чтобы рассматривать материальный (физиологический) труд не «в физиологической форме», а как процесс, субъектом которого является не индивид, а общество, как общественный процесс, протекающий в определенной общественной форме, эту форму предполагающий и порождающий. Из труда «в физиологической форме» вы никакой общественной формы не выведете, а ведь не кто иной, как вы сами, правильно проповедуете мысль, что отправные абстракции не должны быть категориями, «в которых не заключено ничего такого, из чего можно было бы вывести более сложную и конкретную «категорию». Следуя методу Б. Борилина, мы могли бы приписывать все, что говорится лицами, выступающими против нас, — Рубину. Однако мы не последуем этому методу, ибо для нас ясно, что отмеченная ошибка Б. Борилина проистекает отнюдь не из рубинизма, а просто из его (скажем мягко)... недостаточной осведомленности в методологических вопросах. Подобная неосведомленность впрочем никогда не считалась ни достоинством, ни заслугой, и мы не понимаем поэтому, почему подобная, поистине энергетическая и физиологическая, ошибка дает Б. Борилину право становиться в позу ментора и поучать нас в области философских и методологических вопросов. В приведенной ошибке есть лишь одна общая с рубинизмом черта — неумение увязать социальное с материальным, неумение вывести социальную форму из материального содержания и рассматривать материальное содержание как социально оформленную материю.

Вторая ошибка Б. Борилина носит уже сугубо рубинистский характер, но зиждется на том же неумении увязать социальное с материальным. «Никаким преступлением перед марксовым учением не будет, — пишет Б. Борилин, —- если мы скажем, что труд становится абстрактным и общественным через уравнение продуктов труда отдельных производителей на рынке. И это только в воображении «критиков» противоречит пониманию Маркса о примате производства над обменом и распределением. Ибо у Маркса речь идет о примате совокупного общественного производства над обменом и распределением, а не о примате индивидуального производства отдельного частного производителя»⁷³ (стр. 13). Здесь т. Б. Борилин дает формулировки, положительно трогательные по своей наивности. Оказывается, что труд товаропроизводителей в производстве является индивидуальным и конкретным трудом, что труд этот становится абстрактным и общественным лишь на рынке. Однако позволительно задать Б. Борилину вопрос, который мы уже неоднократно задавали его учителю и ответа на который мы до сих пор не получили. Стоимость, как известно, создается в производстве, предназначенном для обмена. В производстве труд товаропроизводителей, по утверждению Б. Борилина, является только индивидуальным и конкретным. Не сделает ли отсюда т. Б. Борилин вывод, что стоимость создается индивидуальным и конкретным трудом и лишь реализуется в обмене? Можно задать этот вопрос и по-иному: т. Б. Борилин утверждает, что общественным труд становится в обмене, т. е. когда процесс живого труда уже закончен, когда мы имеем дело уже не с живым, а с овеществленным трудом. Известно, что стоимость создается общественным трудом товаропроизводителей. Не сделает ли т. Б. Борилин вывод, что стоимость создается: 1) не живым трудом, а трудом овеществленным (т. е. стоимостью же), 2) что стоимости создаются в обмене?

В чем же дело? Дело в том, что Б. Борилин заблудился в трех соснах. В товарном хозяйстве действительно не существует непосредственно-общественного труда, ибо здесь нет организованного распределения труда. Поэтому мы не можем при исследовании менового общества исходить от непосредственно-общественного труда. Это значило бы игнорировать специфическую форму общественного труда в меновом обществе. Мы отправляемся от труда отдельных товаропроизводителей, отдельных индивидов — от частного труда. Однако, с другой стороны, было бы грубой ошибкой рассматривать частный труд товаропроизводителей как только индивидуальный труд, «сводить» частный труд к индивидуальному. Было бы грубой ошибкой игнорировать, что такой «индивидуальный» труд обусловлен наличием отношений частной собственности, разделением и раздробленностью труда, определенными отношениями распределения и обмена. В этом случае мы взяли бы труд индивида не как процесс, протекающий в определенной общественной среде, но как индивидуальный (в подлинном смысле) процесс, как процесс естественный, мы взяли бы труд, выражаясь термином Б. Борилина, в его «физиологической форме». Частный труд товаропроизводителя, будучи трудом частным, вместе с тем является трудом скрыто общественным. Самим своим существованием в качестве частного труда он предполагает существование частного труда других производителей. Самой своей односторонностью, как труд не только частный, но и частичный, он предполагает существование других видов труда, которые его дополняют и завершают. Существование частного труда не только не исключает того, что частные производители работают друг на друга, но прямо, наоборот, предполагает это. Если бы люди не работали друг на друга, их труд не мог бы вообще иметь места, а тем более в качестве частного труда. Однако «раз люди так или иначе работают друг на друга, их труд получает тем самым общественную форму»⁷⁴. Труд товаропроизводителя является одновременно и частным и скрыто-общественным трудом. Это —- противоречивое единство, и грубую ошибку сделал бы каждый, кто захотел бы рассматривать труд индивидуального производителя либо в качестве только индивидуального труда, либо в качестве только труда общественного. Существование частного труда предполагает существование меновых связей между производителями, обмен труда при посредстве обмена продуктов. В продукте (товаре) запечатлевается (в виде стоимости) труд, затраченный на его производство. Потребительная стоимость становится носительницей стоимости, продукт превращается в товар. Труд товаропроизводителя в качестве живого процесса является лишь скрыто-общественным. Однако его общественная сущность находит себе проявление и утверждение в стоимости товара. В процессе реализации созданных стоимостей обнаруживается, проявляется, но отнюдь не возникает, не создается общественный характер труда. В свете сказанного становится совершенно ясным, что цитата, приведенная Б. Борилиным из Маркса, целиком подтверждает нашу точку зрения и нещадно бьет рубинскую меновую концепцию самого Б. Борилина.

«Общественное рабочее время, — говорит Марис, — заключается в этих товарах, так сказать, в скрытой форме и обнаруживается (а не создается. А. К.) только в процессе обмена». Мы узнаем таким образом, что «труд индивидов» был скрыто-общественным трудом уже до акта обмена и что в обмене он лишь обнаруживает свой общественный характер. «Мы не исходим из труда индивидов, как общественного труда (это значило бы игнорировать то обстоятельство, что частный труд является лишь скрыто-общественным. А. К.), но, наоборот, отправляемся от особенного индивидуального труда (в подлиннике — «от особенных трудов частных индивидов» — von besondern Arbeiten von Privatindividen А. К.), который только в меновом процессе через уничтожение его первоначального характера (частного, но в то же время скрыто-общественного труда. А. К.) обнаруживается (а не становится. А. К.) как всеобщий общественный труд. Следовательно, всеобщий общественный труд есть не заранее данное условие, но результат, который только получается» (т. е. выражение труда товаропроизводителя как труда общественного не дано непосредственно, но лишь получается)⁷⁵.

У Б. Борилина в сфере обмена индивидуальный труд таинственным образом превращается в общественный труд, с которым сам он не имеет решительно ничего общего. У Маркса же в обмене происходит лишь преодоление общественным трудом его собственной формы частного труда. В первом случае — механическая замена одной явления другим, во втором — диалектическое разрешение противоречия между частной формой труда товаропроизводителя и его общественной сущностью.

Тов. Б. Борилин тоном разоблачителя вопрошает: «Пусть критики, выступающие за «производственную» концепцию против «меновой» и «распределительской» концепции, скажут открыто: берут ли они производство, господствующее над распределением и обменом, как производство, в котором включены в качестве моментов распределение и обмен... или они берут производство как «пустую абстракцию», которую не уставал бичевать Маркс» (стр. 12). Вряд ли нам после всего сказанного выше, потребуется много труда, чтобы ответить на этот «каверзный» вопрос. Взять производство как «пустую абстракцию» это значит рассматривать производство как технический и только технический процесс, это значит стать как раз на ту точку зрения, против которой мы боремся. Мы рассматриваем материальное производство как общественный, а следовательно, и общественно-оформленный процесс и именно с этой точки зрения критикуем Рубина и Борилина. Мы не можем говорить о «примате индивидуального производства» хотя бы потому, что отрицаем существование «индивидуального производства» (в строгом смысле) вообще и в товарном обществе в частности. Мы не склонны, как «некоторые другие», смешивать частное производство с индивидуальным и считаем частное производство частью общественного, притом частью, определяемой целым и зависящей от целого. Насколько последовательно придерживается сам Б. Борилин этой точки зрения, мы только что видели⁷⁶.

Переходим к следующему по счету обвинению. «Вследствие отрицания обмена, как формы капиталистического производства (!), многие из «критиков» вынуждены стать на самую грубую механистически-арифметическую точку зрения в вопросе об общественно-необходимом труде. Сложнейшая проблема рыночной стоимости разрешается почти чисто арифметическим способом. Так, т. Кон дает волшебный рецепт дли определения рыночной стоимости товара. Для определения рыночной стоимости штуки товара нужно взять, по Кону, общую сумму индивидуальных стоимостей товаров данной отрасли и разделить ее на общее число штук товаров. Трудовая стоимость, падающая на единицу продукта, и будет его «рыночной стоимостью» (цитата не приводится и в виде компенсации указывается «Курс», стр. 78 и др.!).

Прочтя это обвинение, я стал усиленно протирать глаза, настолько трудно было мне поверить, что то, что я читаю, действительно написано. Дело в том, что я в своей первой части «Курса» (а до сих пор имеется только первая часть) не только не предложил решения «сложнейшей проблемы рыночной стоимости», но и не ставил еще этой проблемы. Проблема рыночной стоимости по плану должна войти лишь в четвертую часть «Курса». Поэтому ни на 78-й странице «Курса», ни на какой-либо другой читатель, к своему разочарованию, не найдет «волшебного рецепта для определения рыночной стоимости товара»; мы имеем, очевидно, дело с очередным проявлением «рассеянности» Б. Борилина. На странице «78-й и др.» (!) рассматривается не проблема рыночной стоимости, а вопрос о том, какой техникой определяется общественно-необходимый труд. Но, может быть, проблема общественно-необходимого труда аналогична проблеме рыночной стоимости и совпадает с ней? Вряд ли даже сам В. Борилин решится утверждать что-либо подобное... Таким образом мы устанавливаем, что речь идет не об упрощенном разрешении мной проблемы рыночной стоимости, а об упрощенном, по мнению Б. Борилина, разрешении проблемы общественно-необходимого труда. Однако и тут любопытный «казус»: дело в том, что на указанных Б. Борилиным страницах я произвожу сопоставление различных «версий» теории общественно-необходимого труда с подлинными взглядами Маркса, причем взгляды Маркса передаются исключительно его собственными словами. Никаких собственных «рецептов» для нахождения общественно-необходимого времени, даже никаких формулировок сам я не даю. Поэтому мне может инкриминироваться не какая-либо моя формулировка, но только формулировка, данная Марксом. Единственной причиной «грома и молнии» могла послужить только следующая формулировка, действительно приведенная в моей книге: в условиях равновесия общественного производства «рыночная стоимость каждого отдельного товара или каждой соответственной части всей массы товаров определяется здесь (предполагается случай, когда основная масса товаров произведена в отсталых предприятиях. А. К.) всей стоимостью, получаемой в результате сложения отдельных стоимостей товаров, произведенных при самых разнообразных условиях; и той частью этой суммы, которая приходится на отдельные товары». Быть может, эта формулировка упрощена, быть может, здесь «проблема рыночной стоимости разрешается почти часто арифметическим способом»... все допускаю. Однако Б. Борилин должен иметь в виду, что эта цитата принадлежит не мне, а Марксу⁷⁷ и ответственность за нее должен также нести не я, а он. Читатель, таким образом, убеждается, кто в действительности выступает против Маркса⁷⁸.

5. Несколько методологических замечаний

Мне остается остановиться еще на двух обвинениях Б. Борилина, тесно связанных между собою: 1) на «отрицании» мной «принципа имманентного движения» и 2) на «отрицании» мною законности «выведения одних категорий политической экономии из других». «Критики, — пишет Б. Борилин, — выступают против «самодвижения» понятий», но под флагом борьбы с «самодвижением понятий» они в большинстве случаев спорят против признания принципа имманентного движения, свойственного всем явлениям общественного порядка, так же как и природным». В подтверждение приводится указание на мою статью против Сарабьянова и Гоникмана в № 5—6 «Под знаменем марксизма» за 1922 г.

Действительно, в этой моей статье мы находим подобное утверждение, так же как и ряд других неверных вещей. Однако я должен заметить к радости т. Б. Борилина, что в 1912 г. я писал еще более наивные вещи, а в 1902 г. совсем ничего не писал. Нужно же понять, что за истекший с 1922 г. период не только усложнилось и развилось понимание марксизма мною, но поднялся и общий уровень наших марксистских знаний. К тому же пока еще никто из рубинцев не предложил способа... рожать детей, прочитавших уже «Науку логики». Да и следует ли именно Б. Борилину вспоминать, что было в 1922 г.? Тов. Борилин не писал еще в этот период статей. Однако если Б. Борилин станет отрицать, что в том же 1922 г. он стоял целиком и полностью на позиции Богданова в теории стоимости и защищал богдановские взгляды как единственно марксистские, то мы сумеем доказать это во всех инстанциях, куда ему угодно будет перенести этот вопрос.

Но Б. Борилин утверждает, будто мы не понимаем, «что все отношения капиталистического общества связаны между собой, переходят друг в друга, выводятся друг из друга, постоянно превращаются в свою противоположность»⁷⁹.

Читатель требует доказательств, читатель обращает внимание на то, что хотя бы в том же моем «Курсе» все изложение построено именно на основе связанности производственных отношений капитализма и перерастания категорий в свою противоположность.

Но зачем же быть столь педантичным и щепетильным, товарищ читатель? — Не любо, не слушай⁸⁰…

«Исходные абстракции марксовой политической экономии, — пишет Борилин, — т. Кон представляет себе в виде таких «простейших категорий», в которых не заключено ничего такого, из чего можно было бы вывести более сложную и конкретную категорию. Но такое представление о «простейших категориях» не имеет ничего общего с марксовой диалектикой. Простейшая экономическая категория не может существовать иначе, как абстрактное одностороннее отношение уже данного конкретного и живого целого» (стр. 17). Очень хорошо. Но вот откуда следующая цитата; аналитическим путем «мы получим абстракцию» являющуюся упрощенным односторонним отображением конкретного явления. Познав интересующее нас явление в этом упрощенном, «зародышевом» виде, мы отправляемся в обратный путь — путь «мысленного воспроизведения конкретного». В упрощенную одностороннюю схему интересующего нас явления мы последовательно включаем одно за другим все дополнительные определения, вытекающие из нашей абстракции и осложняющие ее в реальной жизни»? Это выписка из… моего «Курса» (стр. 70).

Но все же что-нибудь я, по-видимому, «отрицал», ведь нет дыма без огня?

Действительно, я отрицал правомерность таких «простейших» отправных абстракций, которые содержат в себе подлежащее «мысленному воспроизведению» конкретное явление не в «зародьше», а в развернутом виде. Я отрицал правомерность таких «простейших абстракций», которые не перерастают в более сложную категорию, а наоборот, вырастают из нее. Пользование такими простейшими абстракциями в качестве отправных с неизбежностью приводит к метанию в логическом кругу. Пример: метод Рубина, который «выводит» абстрактный труд из стоимости и денег, а стоимость и деньги... из абстрактного труда.

6. Зачем понадобилась богдановщина

Все доказательства Б. Борилина одно за другим рушатся при малейшей попытке их проверить. А между тем только эти «доказательства» служат Б. Борилину основанием для обвинения нас в богдановщине. «Рубинец» Б. Борилин, выступающий в защиту марксизма от... богдановщины, —- это действительно зрелище для богов. Кто в советский период первым выступил против Богданова? Ваш покорный слуга⁸¹. Почему и сам Рубин и его сторонники не участвовали в дискуссии с Богдановым и Степановым в Коммунистической академии?⁸² Почему всю борьбу с богдановщиной на этой дискуссии пришлось вести «антирубинцам»? Почему отповедь на выступление Богданова по докладу Преображенского дал «антирубинец» Вайсберг? Почему на вылазку Богданова в Ранионе отвечали «антирубинцы» Дукор и Абезгауз, а сам докладчик — Рубин — на эту вылазку по существу не ответил? Когда нужно было защищать марксизм от богдановщины, тогда рубинцы молчали.

Когда же нужно защищать рубинщину от марксизма, рубинцы вспомнили про богдановщину и упрекают в богдановщине нас, энергично боровшихся с богдановщиной. Отсюда ясно, что не интересы борьбы с богдановщиной движут ими, не для того выступают они, чтобы ликвидировать богдановщину, а лишь для того, чтобы под флагом борьбы с богдановщиной протащить в марксизм рубинщину. Б. Борилин утверждает, что Богданов «одним из первых» выступил против Рубина. Это утверждение в корне не верно. Достаточно сказать, что я выступил против Рубина в 1923 г.⁸³, а Богданов в 192? г.⁸⁴, что я уже в 1923 г. выдвинул против Рубина основное обвинение — в выхолащивании марксизма, в идеалистической интерпретации Маркса. «Изображая «абстрактный труд» в виде некоей нематериальной субстанции, — писал я тогда, — проф. Рубин вырывает из-под теории стоимости ее основу, превращает революционную и революционизирующую теорию Маркса в невинное идеалистическое варево». В этой оценке концепции Рубина я и сейчас не могу ничего изменить.

Известно, что правые уклонисты обвиняют партию в троцкизме, а троцкисты — в правом уклоне. Точно так же Богданов обвинял нас в том, что теперь получило название «рубинщины», а рубинцы обвиняют нас в богдановщине. Рубинцы имеют ровно столько же оснований обвинять нас в том, что мы говорим «точь-в-точь» то же самое, что Богданов, сколько оснований правые имеют утверждать, что партия «точь-в-точь» повторяет Троцкого. Партия борется и против троцкизма и против правого оппортунизма. Однако главной опасностью в настоящее время является правая опасность. Мы боимся и против богдановщины и против рубинщины, ибо в наших условиях и та и другая концепции подгоняют теоретическую базу под правый уклон, подрывают «с теоретического конца» политику индустриализации и борьбу с кулаком.

За сим прощайте, т. Б. Борилин!

Примечания

---

1. 1922 г. «Тезисы и планы по политической экономии». «Экономические науки ставят своей задачей изучение производственных отношений». «Политическая экономия изучает только производственные отношения менового общества».

   1923 г. «Теория промышленного капитализма», изд, 1-е, «Производственные отношения каждой данной ступени общественного развития в их совокупности и в их изменении и составляют объект исследования экономических наук». «Теоретическая наука, изучающая производственные отношения менового общества в их взаимозависимости, носит название теоретической экономии».

   «Опыт программы по политической экономии». «Производственные отношения менового общества как предмет политической экономии».

   1924 г. «Программа по политической экономии». «Производственные отношения менового общества как предмет политической экономии».

   1924 г. «Дискуссия с т. Мотылевым о программе политической экономии в комвузе». «Предметом теоретической политический экономии может быть только такая общественная формация, где хозяйственная жизнь управляется стихийным путем, где существует анархия производства, где единственной связью между производителями является обмен».

   1925 г. «Теория промышленного капитализма», изд, 2-е. «Теоретическая наука изучающая производственные отношения менового общества в их взаимозависимости, носит название теоретической политический экономии».

   1927 г. «О «Новой экономике» Преображенского». «Я спрашиваю, с каких пор мы стали считать, что обмен веществ между человеком и природой, отношения между человечеством и природой управляются экономическими закономерностями?' Я утверждаю, что мы обычно понимали под экономикой не взаимоотношения между человечеством и природой — так толкуют предмет экономической науки самые буржуазные из всех буржуазных экономистов, — мы обычно понимали над экономикой нечто иное — производственные отношения между людьми, а не закономерности, которые связывают человечество с природой».

   «Лекции по методологии». «Политической экономией называется теоретическая наука, изучающая производственные отношения капиталистического общества».

   1928 г. «Курс политической экономии», изд. 1-е. «Ее (политической экономии) предметом является не хозяйство вообще, а производственные отношения людей». «Политической экономией называется теоретическая наука, изучающая производственные отношения капиталистического общества».

   «Курс», Изд. 2-е. «Теоретическая политическая экономия представляет собой науку, изучающую производство в его буржуазной форме или, что то же, систему производственных отношений капиталистического общества».

   1929 г. Выступление по докладу т. К. Бутаева в Институте красной профессуры. «Я должен категорически утверждать, что всюду я определял политическую экономию как науку о производственных отношениях капиталистического общества».

   «Выступление по докладу И. Рубина в Институте красной профессуры». «Я никогда не возражал против определения политической экономии как науки, изучающей производственные отношения капиталистического общества в их возникновении, развитии и гибели. Я никогда не возражал против такого определения. Расхождения наши заключаются не в том, что будто бы Рубин определяет политическую экономию как науку о производственных отношениях, а Кон и Бессонов предлагают сюда привести „на равных правах” и технику. Не в этом, товарищи, расхождение. И тот, кто захочет так изобразить дело, тот подменяет предмет принципиального спора. Расхождение заключается в том, как понимать производственные отношения». ↩

2. С. А. Бессонов, «Тезисы к диспуту в Институте красной профессуры». ↩

3. В качестве аргумента в пользу своего обвинения и сам Б. Борилин и его «друзья» часто указывали на то, что т. Бессонов в книге «Развитие машин» упрекал послемарксову литературу в невнимании к потребительной стоимости. Они почему-то «забывают», однако, указать, что этот упрек т. Бессонова был направлен не по адресу марксистской политической экономии, а по адресу послемарксовой литературы вообще. ↩

4. Анализ современного советского хозяйства, пишет А. Леонтьев, должен идти по двум основным линиям; следует анализировать: 1) производственный процесс в его исторической динамике, т. е. рост производительных сил, и 2) эволюцию производственных отношений элементов нашей переходной от капитализма к социализму структуры («Советская экономика», 1926, стр. 72). Для того чтобы у читателя не осталось сомнения в том, что это относится ко всякой, а не только к советской экономике, А. Леонтьев несколькими страницами ниже прибавляет: «Как мы уже указывали, точка зрения одного лишь голого материально-технического процесса имеет лишь весьма узкое и чисто условное значение, она явно недостаточна для объяснения динамики всего народного хозяйства в целом. Для успешного анализа этой динамики необходимо еще подвергнуть рассмотрению систему производственных отношений, экономическую структуру, которая служит формой материального производственного процесса в данный исторический период. Это условие необходимо, ибо производственный процесс един; его техническая и экономическая стороны в живой действительности слиты воедино» (там же, стр. 83. Курсив наш). Итак, экономическим наукам нужно изучать «не только» рост производительных сил и «не только» материально-технический процесс производства, «но и» производственные отношения. Чем это лучше формулы о «равноправии», против которой справедливо восстает т. Б. Борилин? При этом, если т. Бессонов от своей ошибки отказался, т. А. Леонтьев этого не сделал. С кем же в союзе Б. Борилин? С Рубиным или с Леонтьевым? Ведь точки зрения этих двух авторов хотя одинаково неверны, тем не менее диаметрально противоположны. Вот тут-то уже действительно нужно выбирать цвета, как любит (подражая немцам) говорить тот же А. Леонтьев. ↩

5. Говоря о «механистической буке», мы, как понимает читатель, не хотим, конечно, тем самым преуменьшать опасность механистических тенденции во всех отраслях знания и в частности — в политической экономии. Механизм выступает в роли «буки» лишь тогда, когда обвинения в механизме выдвигаются против товарищей, не питающих никакой склонности к этому антимарксистскому течению, и имеют своим назначением 1) заменить недостающие аргументы и 2) терроризировать читателя. ↩

6. Журнал «Революция и культура», 1929, № 9—10, стр. 7. В дальнейшем цитируя эту статью т. Б. Борилина, мы будем указывать лишь страницы указанного номера журнала, не приводя повторно названия. ↩

7. Рубин, Очерки по теории стоимости Маркса, изд. 3-е, стр. 51. ↩

8. Там же, стр. 54. ↩

9. См., например, рассуждения Рубина о том, что если абстрактный труд — категория социальная, то она не содержит ни одного атома материи. Там же, стр. 149—150. ↩

10. См., например, Ленин, Собр. соч., изд. 2-е, т. I, стр. 61. ↩

11. Маркс, Введение к критике, сборник «Основные проблемы политической экономии», изд. 1925 г., стр. 9. ↩

12. Там же, стр. 6. ↩

13. Там же. ↩

14. Там же, стр. 8. Мы рекомендуем т. Е. Ланде, выступившему против нас в № 5 «Под знаменем марксизма» со статьею «Механистический метод и обоснование теории стоимости», в которой он приходит в ужас, обнаруживая, что я считаю фактическим субъектом товарного производства общество, а не индивида, обратить внимание на эту цитату и вообще ознакомиться со «Введением к критике». ↩

15. Рубин, Очерки, 3-е изд., стр. 23. ↩

16. Там же, стр. 10. ↩

17. См. «Абстрактный труд и стоимость», стр. 87. ↩

18. Это не исключает, конечно, того несомненного факта, что во всей совокупности произведенных в обществе потребительных стоимостей проявляется система общественного разделения труда, а следовательно и факт работы одних членов общества для других. ↩

19. Некий А. Манукян в своей статье «Некоторые ошибки механистов в политической экономии» (см. сборник «Против механистических тенденций в политической экономии») поучает нас, что «всякое различие точек зрения, не детерминированное различиями внутри объекта, разными сторонами самого объекта, есть либо чистейший субъективизм, либо путь к эклектике» (стр. 160—161). Этот «удар» пришелся не по коню, а по оглобле. Из всего сказанного выше ясно, что только потому, что материальное производство в действительности двойственно и противоречиво, только потому, что оно в действительности находит себе двойственное проявление, оно и может рассматриваться с двух точек зрения. Не можем попутно не указать, что сей «литератор» позволяет себе цитировать не только неопубликованную стенограмму моего выступления по докладу Рубина, но и невыправленную стенограмму моего выступления по докладу т. К. Бутаева. Таковы нравы!

    А. Леонтьев пробует использовать мое мнение о том, что нельзя попросту разрывать единый объект на две «стороны», как то делают Амонн, Рубин et tutti quanti для того, чтобы обвинить меня в нежелании отличать предмет политической экономии от предмета технологии. В то время как я говорю о необходимости за различиями не терять представления о единстве, А. Леонтьев приписывает мне отрицание самих различий. Впрочем, что требовать от А. Леонтьева, который с похвальной откровенностью заявляет, что целиком приемлет солнцевское разграничение объекта исследования и объекта познания. «По раскрытии этой тайны (двоякого характера труда. — А. К.), — пишет А. Леонтьев, — объект исследования Маркса — капиталистическое общество — предстал как объект познания» и в сноске к этой сентенции прибавляет: «употребляем здесь терминологию Солнцева (Введение в политическую экономию), принимая вкладываемый им смысл» («Проблемы марксовой теории капитализма», стр. 20). Сей «знаток иностранной литературы», очевидно, не подозревает, что и сама «терминология» и «вкладываемый в нее смысл» позаимствованы Солнцевым от Амонна — идеалиста-неокантианца. ↩

20. «Введение к критике», цит. изд., стр. 5. ↩

21. Капитал, т. III, ч. 2, изд. 1929, стр. 289. Курсив наш. ↩

22. IX Ленинский сборник, стр. 135. ↩

23. В своем недавнем ответе т. Бессонову Рубин, наконец, «спохватился» и решил исправить свою ошибку: «...Материально-технический процесс производства, пишет он, — признается нами за явление социальное и историческое». «Все утверждения Бессонова, что я рассматриваю материально-технический процесс производства (и производительные силы) как явление „натуралистическое” и „внеисторическое”, ни на чем не основаны» («Проблемы экономики» № 3). Итак, мы узнаем, что термином «материально-технический» Рубин обозначает социальное явление.

    Не останавливаясь на вопросе о том, почему нашему теоретику понадобилось именовать черное белым («социальное» — «материально-техническим») и ограничиваясь напоминанием, что «от счастливой жизни не полетишь», обратимся к более важному вопросу. Рубин утверждает, что «политическая экономия изучает не материально-техническую сторону капиталистического процесса производства, а его социальную форму» (Очерки, 3-е изд., стр. 11). «Политическая экономия изучает производственные отношения людей, т. е. социальные формы процесса производства, в отличие от его материально-технической стороны» (там же, стр. 51). До тех пор, пока Рубин понимал «материально-технический» процесс производства, «материально-техническую сторону» процесса производства «натуралистически» и «внеисторически», — все подобные его высказывания можно было еды толковать как вполне законное противопоставление социального техническому. Но как понимать все подобные «места», если мы узнаем теперь, что Рубин понимает «материально-технический» процесс производства как общественный процесс материального производства? Их нельзя понять иначе, как голое противопоставление социального материальному вообще, как выкидывание за борт политической экономии не только техники, рассматриваемой «натуралистически» (что совершенно необходимо), но и всего, что есть материального в производственных отношениях — их материального содержания. Вот это действительно называется «поправиться из кулька в рогожку».

    Если до сих пор (пока мы считали, что под «материально-техническим» процессом производства Рубин понимает производство, рассматриваемое как технический процесс) мы никак не могли согласиться с мнением т. Бессонова, что «нигде и ни при каких обстоятельствах Маркс не противоставлял и не мог противоставлять материально-технического процесса производства его общественной форме», то теперь, когда нам Рубиным компетентно разъяснено, что «материально-технический процесс производства признается за явление социальное», следует признать что т. Бессонов прав: Маркс действительно никогда не пользовался методом голого противопоставления социального материальному. ↩

24. «Проблемы маркс. теории капитализма», стр. 18. ↩

25. Иного мнения придерживается А. Леонтьев. «Материальное производство, трудовой процесс — это содержание, — пишет он, — а общественные отношения, трудовые отношения между людьми в обществе — это форма процесса. Отношение формы к содержанию в марксовой системе — это отношение временного преходящего типа явлений к явлениям относительно постоянного, относительно неизменного порядка в смысле качества. И действительно, трудовой процесс между обществом и природой есть процесс, с качественной стороны относительно неизменный, в то время как экономическая структура, общественная оболочка этого процесса есть величина переменная, испытывающая качественное перерождение по мере количественной эволюции материально-производственного процесса». («Советская экономика», 1926, стр. 12, тоже «Очерки переходной экономики», стр. 19. Курсив наш.) Итак, качественно меняющаяся форма при неизменном качественном содержании! Здесь форма не вырастает из содержания, а механически одевается на него (кем?). Содержание не определяется формой и не зависит от нее. И вот этот-то «философ» упрекает меня в том, что я по-кантовски, а не по-гегелевски понимаю соотношение формы и содержания (см. статью т. А. Леонтьева в«Большевике» № 9—10). ↩

26. Если Рубин и Борилин выхолащивают материальное содержание производственных отношений и идеалистически трактуют их как бессодержательные формы, то А. Леонтьев, наоборот, понимает производственные отношения в духе механического материализма. «Система производственных отношений людей, — пишет автор, — это прежде всего система функциональных связей элементов материального производственного процесса». («Советская экономика», 1926, стр. 83) Еще раз спрашивается, что объединяет этих людей, кроме чувства вполне понятной симпатии к автору этих строк? ↩

27. Из всего сказанного читатель поймет детскую наивность рассуждений т. Б. Борилина о том, будто наше положение о недопустимости голого противопоставления социального материальному исключает необходимость и возможность противопоставления производительных сил производственным отношениям. Все эти рассуждения построены: 1) на представлении, что производительные силы не социальны, а производственные отношения нематериальны; 2) на непонимании существенного различия между методом противопоставления двух сторон единства (внутри единства) и методом голого противопоставления (вне единства). Своими ламентациями о том, будто наша концепция исключает социалистическую революцию, кризисы и т. д., т. Б. Борилин лишний раз выдает свое нематериалистическое понимание производственных отношений и свою полную неспособность справиться с законом единства противоположностей, на котором спотыкается не только он, но и все метафизики. ↩

28. Ленин, Собр. соч., изд. 2-е, т. II, стр. 64. ↩

29. Маркс, Введение, цит. сборник, стр. 5 и 7. ↩

30. Недаром мы до сих пор не получили от Рубина ответа на неоднократные просьбы объяснить эти высказывания Маркса. ↩

31. Ленин, Собр. соч., т. II, стр. 64. ↩

32. Ленин, Собр. соч., изд. 2-е, т. II, стр. 64. ↩

33. Маркс, Капитал, III.2 изд. 1929, стр. 343. ↩

34. Уже упоминавшийся нами А. Манукян между прочим пишет «Недаром Кон в своих лекциях говорит: «Политическая экономия изучает производство, обмен и распределение». Здесь мы имеем дело с прямой клеветой, и именно поэтому Манукяном не указано, где Кон говорит что-либо подобное. В действительности Кон «в своих лекциях» защищает прямо противоположную точку зрения. «Некоторые экономические исследователи, — говорится там, — начиная от Джона Стюарта Милля, делят всю систему политической экономии на три основные части: производство, распределение, обмен. Такое деление указывает на полное непонимание этими авторами задач политической экономии». «Политическая экономия занимается вовсе не «производством», а общественными отношениями людей по производству, общественным строем производства», говорит Ленин. Этих же производственных отношений совершенно невозможно понять, разрезая их на подобные части. Производство есть основа общественных отношений, однако специфический объект политической экономии представляют собой производственные отношения, взятые в их совокупности. Производство, взятое вне производственных отношений, есть «производство вообще». В нем мы не найдем ни грамма социального и поэтому оно совсем не может изучаться политической экономией. Если мы возьмем изолированно отношения производства, в узком смысле слова, то они могут изучаться наукой об организации труда и производства, но никак не могут самостоятельно служить объектом экономической науки. Точно так же бессмысленно изучать отношения распределения и обмена изолированно друг от друга и от отношений производства, ибо основные причины этих отношений лежат в производстве, и выявить их можно лишь в том случае, если изучать их в связи с производством и друг с другом» (Лекции по методологии, стр. 59). ↩

35. Рубин, Очерки, 3-е изд., стр. 15. Курсив наш. ↩

36. Там же, стр. 19. Курсив наш. ↩

37. Там же, стр. 92. ↩

38. Маркс, Введение, цит. изд., стр. 21, 22. ↩

39. Рубин, Очерки, 2-е изд., стр. 96. Курсив наш. ↩

40. Там же, стр. 95. Курсив наш. ↩

41. «Проблемы экономики» № 3. ↩

42. Рубин, Очерки, 3-е изд., стр. 17. Курсив наш. ↩

43. Там же, стр. 25. ↩

44. Там же, стр. 95. Любопытно сравнить это мнение Рубина с мнением известного австро-марксиста Реннера, который также полагал, что «Маркс в своем «Капитале» начинает свое исследование не с производства (как физиократы) и не с потребления (как школа Менгера), но с обращения товаров», и который не понимал, что товар есть одновременно выражение отношений и производства, и распределения, и обмена. Здесь вполне уместно напомнить следующие слова А. Леонтьева: «Буржуазная наука для целей ниспровержения марксовой теории ценности предварительно отсылает ее —- в область чистого обмена, в царство случайных решений индивида» («Очерки переходной экономики», стр. 266). «Буржуазная экономическая наука обычно сводит задачу теории ценности к объяснению и истолкованию явлений, имеющих место в сфере обмена» (там же, стр. 124). «На первый поверхностный взгляд закон ценности выступает как основной закон именно этой области обмена, в наиболее узком смысле слова, где посредником (между производством и потреблением) выступает случайное решение индивида. Дальше такого максимально-поверхностного представления о феномене ценности не идет вульгарная экономическая теория, начиная от первых своих представителей и кончая наисовременнейшими направлениями — школой предельной полезности, психологическим направлением и т. д.» (там же, стр. 127). Вот на сей раз мы с Леонтьевым вполне согласны. ↩

45. И. Рубин, Современные экономисты на Западе, стр. 188—189. Курсив мой. ↩

46. Положительно остается только позавидовать юношеской доверчивости Гр. Деборина, который, приведя эту цитату из Рубина (см. статью «Предмет политической экономии в наших спорах» в «Под знаменем марксизма» № 4), эпически замечает: «Все это совершенно правильно». ↩

47. К. Маркс, Капитал, т. III., ч.2, изд. 1929 г., стр. 287. ↩

48. Справедливости ради следует отметить, что один из «апостолов рубинизма» — новокрещеный Савл, — А. Леонтьев не разделяет мнения Рубина, что основными отношениями товарно-капиталистического общества являются отношения обмена. Хотя в одном месте он и заявляет, что «для товаропроизводящего общества основной тип отношений —- это отношения между хозяйственными ячейками» («Очерки переходной экономики», стр. 19), однако, по-видимому, он представляет себе дело иначе: «Капиталистическая система хозяйственных отношений характеризуется двумя основными признаками, — пишет он, — это, во-первых, товарная форма производства или, что означает то же самое, меновая форма общественно-производственной связи, обусловливающая господство в обществе стихийных законов рынка. Этот признак является для капитализма общим с предшествующим капитализму строем общественных отношений, с так называемым простым товарным хозяйством. Второй признак, напротив, отличает капитализм от предшествовавшей, ему экономической формации. Этот признак заключается в наличии классовой эксплуатации. Притом речь идет здесь не о классовой эксплуатации вообще; как известно, в определенных формах классовая эксплуатация может существовать и в натурально-хозяйственных организмах. Характерная для капитализма форма классовой эксплуатации — это ценностная, валеристическая форма, находящая свое выражение в акте купли-продажи товара «рабочая сила». Тов. Леонтьев отмежевался от Рубина и хорошо сделал. Нельзя однако признать собственное его представление вполне удовлетворительным. Леонтьев не понимает, что классовая эксплуатация в капиталистическом обществе, носящая, по собственному признанию Леонтьева, валеристическую форму, включает в себя отношения обмена и что поэтому не нужно искать двух признаков капиталистического строя, а достаточно указать один — эксплуатацию наемного труда. Оторвав отношения обмена от отношений эксплуатации, Леонтьев далее пытается отгородить одни от других китайской стеной. «Нетрудно заметить, — продолжает он, — что эти два основных признака лежат в двух важнейших плоскостях организации современного капиталистического хозяйства, фигурально выражаясь, в горизонтальной и вертикальной плоскостях. В самом деле, рыночное регулирование хозяйства, рыночная связь существует в горизонтальном разрезе общества, это связь между отдельными хозяйствами, расположенными рядышком в обществе. Совершенно иной характер имеют отношения классовой эксплуатации; здесь дело идет о вертикальном разрезе общественного хозяйства, здесь мы имеем дело с различными этажами, из которых высшие расположены над низшими, командуют ими, эксплуатируют их, высасывают из них питательные соки» («Советская экономика», 1926, стр. 52, «Очерки переходной экономики», стр. 44. Курсив наш). Мы привели этот отрывок целиком для того, чтобы показать, что Леонтьев действительно призван бороться с механистическими тенденциями в марксизме. Что же касается «геометрического» понимания общества, то ему не следует придавать значения. В противном случае, что бы нам пришлось сказать о «диалектике» Леонтьева, прочитав в его книге, например, такую фразу: «Развиваясь из центра марксова анализа (а этим центром, по мнению Леонтьева, является «центральный пункт теоретической экономии — определение ценности труда (!?) рабочим временем». — А. К.; см. «Проблемы маркс. теории капитализма», стр. 20). к периферии окружности, на которой расположены эмпирические данные явления капитализма, это противоречие идет по радиусам, каждый из которых можно скорее представить в виде двух перекрещивающихся спиралей (!!!) к участку распределения, участку накопления и т. п. («Проблемы маркс. теории капитализма», стр. 37. Курсив наш). Вот у кого надо учиться диалектике, вот кто посрамит злокозненных «механистов»!.. ↩

49. Мы должны разъяснить Б. Борилину, что «современные социал-демократы, воспевающие наступление эпохи организованного капитализма, без обмена, конкуренции, кризисов, не признают за советским хозяйством отличия от капитализма» в значительной мере и потому, что они так же, как и Рубин, ищут отличительных признаков экономической формации в самих по себе отношениях обмена, а не в классовых отношениях. ↩

50. Для иллюстрации той путаницы, которая существует в некоторых головах по вопросу о социализме, достаточно указать, что тот же Б. Борилин определяет «социализм с экономической точки зрения» как «общественную собственность в руках рабочего класса» (сборник «Против механистических тенденций в политической экономии», стр. 95, статья «К вопросу о теоретическом изучении советской экономики»). Позволительно, однако, спросить, каким образом продолжает свое существование рабочий класс, если все средства производства обобществлены? Интересно было бы узнать также, какие еще классы существуют при социализме, по мнению Б. Борилина.

    Авторы «Коммунистического манифеста» придерживались по этому вопросе отличных от Б. Борилина мнений. «Если пролетариат в борьбе с буржуазией неизбежно объединяется в класс, при посредстве революции становится классом господствующим и как господствующий класс насильственно уничтожает старые производственные отношения, то вместе с этими производственными отношениями он уничтожает условия существования классовой противоположности, уничтожает классы вообще и вместе с тем свое собственное господство как класса» («Манифест коммунистической партии», 1919, стр. 35).

    Кстати, все правильные положения этой статьи Б. Борилина целиком позаимствованы им из моей статьи в № 5 «Коммунистической революции» за 1928 г. Тем досаднее, что он испортил эту статью ошибками, подобными приведенной.

    Почему это (правда, неудачное и искаженное) изложение моей статьи нашло себе место в сборнике, направленном против меня же, догадаться не трудно: целью было привести две цитаты из моей работы, доказывающие «отожествление» мною советской экономики с капиталистической. Полюбопытствуем же, как переданы эти цитаты: 1) «В нашем плановом хозяйстве, — цитирует меня Борилин. — тоже существует цена. Эта цена так же, как и в обществе меновом, по существу, является формой проявления регулирования общественных отношений. (У меня сказано — общественного производства. — А. К.) Так же как и там, она остается орудием этого процесса». Здесь Борилин обрывает цитату и ставит точку. Между тем далее говорится: «однако содержание цены радикально меняется. Теперь она является проявлением не стихийного, а полустихийного, полупланового регулятора. Она является орудием не только стихийного процесса регулирования, но в значительной мере и организованной воли государства» («О „Новой экономике”» Преображенского, стр. 29). 2) «Обмен и у нас (а не только в капитализме. — Б. Б.), — цитирует меня Б. Борилин, — является единственной формой связи... и... поэтому овеществление общественных отношений не устраняется (там же, стр. 32)». Откроем 32 страницу указанной книги и мы узнаем, о чем здесь речь: «Обмен является единственной формой связи между отдельными частями нашей экономики», говорится здесь. Положительно лавры Манукяна не дают спать Б. Борилину! В упоминавшейся уже моей статье «Заметки по методологии советской экономики» в «Коммунистической революции» № 5 за 1928 г., которая, как уж сказано, очень хорошо известна Б. Борилину, говорится: «Наша экономика принципиально, существенно и глубоко отличается от экономики капиталистической и вообще меновой по характеру производственных отношений, образующих ее систему. Однако по своей форме наше хозяйство уподобляется меновому в том отношении, что здесь, как и там, основным методом связи между людьми являемся обмен. Правда, здесь в стихию обмена все в большей мере вклиниваются плановые начала. Плановые связи частично проявляются здесь не только через посредство обмена, но также и параллельно с меновыми связями (внутри государственного сектора), однако преобладающей формой проявления общественных отношений является и здесь вещественная форма их, и здесь имеет преобладающее мест овеществление производственных отношений» (стр. 21). Можно ли сделать отсюда вывод об отожествлении мною хотя бы только «внешней формы производственных отношений при капитализме и у нас», предоставляю судить читателю. ↩

51. Сравним все это с писаниями Реннера, который тоже отправляется от представления о «капиталистическом хозяйстве как процессе обращения товаров и капиталов» и который последовательно приходит к выводу, что единственной «точкой приложения социализирования является сфера обращения». ↩

52. Курьезно, что в то время как Б. Борилин утверждает, что наша концепция не позволяет провести различий между нашей экономикой и капиталистической, ближайший «друг и соратник» Б. Борилина, А. Леонтьев, в одновременно появившейся статье (см. «Большевик» № 9—10) пытается доказать, что нам свойственно отожествление нашей экономики с социализмом. Это тем более курьезно, что в остальном обе статьи написаны по одним и тем же тезисам. Впрочем последовательность А. Леонтьева простирается так далеко, что он одновременно обвиняет меня и в отожествлении нашей экономики с социализмом и в отожествлении ее с товарно-капиталистическим хозяйством. Последнее обвинение базируется на небольшом «сокращении» цитаты из моей рецензии. В то время как у меня сказано: «Вещная, т. е. товарная, форма проявления производственных отношений объемлет собою, как известно, целых три эпохи — простое товарное хозяйство, капиталистическое хозяйство, советское хозяйство», А. Леонтьев, приводя вначале эту цитату полностью, начинает затем ею манипулировать. В результате уже на следующей странице моя мысль передается следующими словами (в кавычках!): «...Товарная форма... объемлет собою, как известно, целых три эпохи — простое товарное хозяйство, капиталистическое хозяйство, советское хозяйство». Еще несколькими строками ниже приводится та же фраза тоже в кавычках, но уже даже без многоточий. Таким образом вместо мысли, что наши производственные отношения, глубоко отличные от капиталистических и вообще товарных, находят себе вещественное проявление, сих дел мастер приписывает мне мысль, что наши производственные отношения являются товарными по существу. Сколь же больше успел бы А. Леонтьев, если бы он употребил столько же изобретательности и талантов не на переделывание чужих цитат, а на теоретическую работу. Быть может в этом случае в его работах оказалось бы не только «кое-что из области теории», но и подлинная теория.

    Для довершения курьеза следует привести следующие цитаты из работ самого А. Леонтьева:

    1) «В современном советском хозяйстве народнохозяйственный интерес является принципом, который должен прокладывать себе дорогу через полную противоречий стихию товарно-рыночной формы хозяйства» («Советская экономика», 1926, стр. 77).

    2) «Постоянное подчеркивание того, что решительно никем не оспаривается (!), а именно, что современное советское хозяйство СССР является товарным хозяйством, напротив, имеет весьма скромную познавательную ценность» («Очерки переходной экономики», стр. 265).

    3) «Специфической особенностью переходного хозяйства является ценностная форма прибавочного продукта, вытекающая из рыночного типа связей в хозяйстве» («Советская экономика», 1928, стр. 45. Курсив всюду наш).

    Количество подобных цитат, при желании, можно значительно умножить. Итак, если у меня (совершенно правильно) говорится о сохранении в нашем хозяйстве «вещной, т. е. товарной формы проявления производственных отношении», то Леонтьев (совершенно неправильно) утверждает, что наше хозяйство является товарным, говорит о сохранении в наших условиях «товарно-рыночной формы хозяйства», о «рыночном типе связей» в нашем хозяйстве и т. д.

    Все это — с одной стороны, а с другой — утверждение, что формой нашего хозяйственного развития является социализм: «Социализм из абстрактного лозунга превратился в форму хозяйственного развития огромной страны» («Социалистическое строительство и его критики», стр. 6).

    Это — отнюдь не уклон, это — просто теоретическая путаница, или, переходя на леонтьевский язык, «кое-что из области теории». ↩

53. Конечно кроме А. Леонтьева. Этот сводит. «Принцип ценности, пишет сей теоретик, — не может заключаться не в чем ином, кроме того момента, к изменению которого в конечном счете могут быть сведены все изменения общественного строя, т. е. в труде» («Проблемы маркс. теории капитализма», стр. 17. Курсив наш.) ↩

54. Рубинцы отрицают даже это. Некий С. Дейч в своей статье «Как не следует защищать Маркса» (в сборнике «Против механистических тенденций в политической экономии») отрицает это положение. Для того чтобы доказать, что даже сложившиеся развернутые экономические структуры не отличаются друг от друга по своему производственному базису, он истолковывает выражение: «экономическая эпоха», как «эпоха материального производства» (стр. 181—182). ↩

55. Ленин, Собр. соч., изд. 1-е, т. XVII, стр. 247—248. ↩

56. Кстати о термине «стоимость», А. Леонтьев, со свойственной этому автору манерой разделываться с большими вопросами, пишет: «Русский термин „стоимость”», чрезвычайно распространенный в нашей экономической литературе благодаря тому, что Богданов и Степанов им пользуются как в своих работах, так и в особенности в своем переводе Марксова «Капитала», представляет известное удобство замены марксова понимания этой категории богдановским ее истолкованием. В самом деле, в каждом, мол, обществе продукт стоит труда, отсюда — надисторический характер категории стоимости. Это обстоятельство может послужить лишним аргументом в пользу перевода немецкого «Wert» русским словом «ценность» («Очерки переходной экономики», стр. 135—136. Курсив наш). Этот автор, очевидно, не подозревает, что термином «стоимость» пользовались не только Богданов и Степанов, но и... Ленин. Он, очевидно, не догадывается, что Ленин специально высказался по этому вопросу и притом отнюдь не в желательном для Леонтьева смысле. «Г. Струве, — писал Ленин, — упорно употреблял неправильную терминологию, говоря «ценность» вместо «стоимость», хотя неправильность эта давно была ему доказана». «Г. Струве сразу выдает неправильность своего субъективного настаивания на слове «ценность» в противоположность «объективной» «стоимости» (Собр. соч., изд. I-е, т. XII, ч. 2, «Еще одно ниспровержение социализма». Курсив наш). Что же касается неисторического понимания категории стоимости, то оно проистекает, конечно, не из употребления того или другого термина, а из недооценки качественной стороны категории стоимости, в чем, как мы увидим ниже, повинен сам же Леонтьев. ↩

57. Кон, Курс, изд. 2-е, стр. 19. ↩

58. Кстати, может быть немногочисленные, но крикливые Ланде и Манукяны, обрушивающиеся на меня с обвинениями в субъективизме за слова «стоит лишь отвлечься», обратят хоть часть своего гнева против Маркса, употребляющего выражение «если отвлечься»? Рекомендуем этим товарищам ознакомиться с первой главой первого тома «Капитала», ибо время, когда было можно писать «марксистские» статьи, не прочитавши основных марксовых работ, безвозвратно прошло.

    Что же касается субъективизма, то его следует искать не у меня, а все у того же Леонтьева. Впрочем у него и искать не нужно. «Так как тот же капиталист ждет равной прибыли на равный капитал, происходит по всем законам капиталистического коммунизма процесс раздела массы произведенной в обществе прибавочной ценности между индивидуальными капиталистами» («Проблемы маркс. теории капитализма», стр. 21). Бедный закон уравнения прибыли! Что сталось бы с ним, если бы «тот же капиталист», будучи исполнен жадности и наглости, стал бы ожидать не равной прибыли на равный капитал, а большей прибыли!? ↩

59. Капитал, т. I, 1928 г., стр. 8. Курсив наш. ↩

60. Капитал, т. I, 1928, стр. 10. ↩

61. Кон, Курс, изд. 2-е. стр. 25. ↩

62. Там же, стр. 26. ↩

63. Там же. ↩

64. Там же. ↩

65. Попутно не могу не обратить внимания на такой изящный прием Б. Борилина: цитируя Н. Кажанова, Б. Борилин дважды ссылается на журнал Экономической секции Коммунистической Академии — «Проблемы экономики», в то время как этот журнал никакого отношения к Н. Кажанову не имеет и статей Кажанова никогда не помещал на своих страницах. Конечно, мы не сомневаемся, что это не более как опечатка, однако «опечатка» эта сослужила Б. Борилину хорошую службу. Она, во-первых, создает видимость некоторой «близости» Н. Кажанова к Кону и Бессонову, так как Кон и Бессонов оба входят в редакцию «Проблем экономики», и, во-вторых, она позволяет Б. Борилину сделать выпад против журнала, за который мы оба в некоторой мере ответственны. ↩

66. В немецком тексте сказано: «Ein solcher Zustand», в русском переводе Е. Пашуканиса — «такое состояние»; почему Б. Борилин «предпочитает» передавать это место по неправильному переводу — словами: «такая общественная форма» — не знаю. Вероятно, для «большей убедительности». ↩

67. Маркс, Введение, «Основные проблемы политической экономии», под редакцией и с предисловием тт. Ш. Дволайцкого и И. Рубина, 2-е изд., стр. 27. Подчеркнуто мною А. К. ↩

68. Маркс, Введение, цит. изд., стр. 27—28. ↩

69. Между прочим нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что в качестве «современнейшей из форм бытия буржуазного общества» Маркс берет не Англию, которая была во времена Маркса основным центром, куда сходились все нити мирового рынка, а Соединенные штаты. Несомненно, что этим Маркс хотел подчеркнуть тот процесс фактической нивелировки различных конкретных видов труда, который особенно далеко продвинулся в технически передовой стране — Соединенных штатах. ↩

70. Эта манера выбрасывать из приводимых цитат Маркса все, что «не подходит», свойственна не только Б. Борилину. Уже цитированный нами А. Манукян поступает точно так же: «Маркс говорил когда-то, — пишет он, — что труд… в этой абстракции становится практически истинным только как категория современнейшего общества». Мы видим, что и Манукяну, как и Борилину, не понравились слова Маркса: «простейшая абстракция, которая выражает древнейшее, для всех общественных форм значимое отношение», ибо именно эти слова у Манукяна, как и у Борилина, заменены многоточием.

    Точно так же не умеет «примирить» логическое с историческим т. А.Леонтьев. В своем «Начальном курсе политической экономии» он дает классической образчик теоретического творчества, несомненно заслуживающий того, чтобы быть приведенный здесь целиком: «Труд, который создает товары, можно рассматривать с двух различных сторон. С одной стороны, мы имеем перед собой определенный (или, как говорят, конкретный) труд, создающий ту или иную потребительную стоимость. В этом смысле труд бесконечно разнообразен. Труд сапожника отличается от работы портного, труд булочника не похож на труд художника. При всяком устройстве человеческого хозяйства сохраняется труд в этом смысле, — труд, создающий вполне определенные вещи, служащий для удовлетворения наших разнообразных потребностей. Когда мы говорим о людях, мы можем иметь в виду прежде всего определенных людей: Иванова, Петрова, Сидорова и т. д. Один человек умен, другой ограничен (вот это верно, т. Леонтьев! — А. К.), одни высокого, другой маленького роста. Здесь мы говорим об определенном, о конкретном человеке. Но можно говорить о человеке, не имея в виду какое-либо определенное лицо. Можно говорить об отвлеченном (об абстрактном) человеке, о котором нельзя уже будет сообщить, какого он роста и каков цвет его волос или глаз. Точно так же, когда мы говорим об абстрактном труде, мы отвлекаемся от всех его определенных особенностей, мы говорим вообще о труде человека в товарном хозяйстве. Верзила и карлик в одном отношении одинаковы: в том, что они оба люди. Точно так же труд часовщика и пирожника в товарном хозяйстве одинаков в том смысле, что и тот и другой являются трудом, создающим товар, создающим меновую ценность. Мы можем сравнивать карлика с великаном, поскольку оба они — люди. Точно так же мы можем сравнивать труд самых различных людей, поскольку мы имеем в виду именно эту отвлеченную, всеобщую сторону труда» (изд. 4-е, стр. 35), Мы видим, что т. Леонтьев «добывает» свое понятие абстрактного труда чисто логическим путем, Однако он знает, что абстрактный труд должен быть исторической категорией, И вот для того чтобы придать ему «исторический характер», он берет не просто труд людей, но труд товаропроизводителей. Он не понимает, что все его рассуждения целиком применимы к труду во всяком хозяйстве, ибо он не включает в свое понятие абстрактного труда ничего специфического, свойственного только меновому обществу. Он не понимает, что абстрактный труд как историческую категорию можно познать, рассматривая его не как продукт мысленного отвлечения, а как явление реальной действительности менового общества. Насколько чуждо Леонтьеву именно такое представление об абстрактном труде, видно из следующих его слов: «С точки зрения теоретической системы марксизма единственным регулятором общественного хозяйства на всех его ступенях при всех его экономических структурах является одна и та же субстанция, а именно человеческий общественный труд» («Очерки политической экономии», стр. 187). Однако, если Леонтьев полагает что «человеческий общественный труд» в меновом и в организованном обществе есть одна и та же субстанция, и игнорирует качественные отличия общественного труда менового общества от общественного труда общества организованного, то чем его точка зрении качественно отличается от точки зрения Дашковского? Зачем он разводит разговоры об историчности абстрактного труда? Теперь мы понимаем, почему в своем «Начальном курсе» Леонтьев, излагая теорию стоимости, обходится совсем без помощи абстрактного труда, а «теорию» абстрактного труда (в изложенном выше виде) дает после изложения теории стоимости, в качестве «маленького добавления». Мы понимаем также, почему Леонтьев в этом произведении совершенно игнорирует вопрос о форме стоимости и вместо теории денег даст механическое описание их функций. Без понимания качественной стороны стоимости, нельзя понять важности всех перечисленных проблем. Однако мы не понимаем, на каком основании тот же Леонтьев поучает нас на страницах «Большевика» (№ 9—10), что под трудом, создающим стоимости, надо понимать историческую категорию. Кому, кому, а Леонтьеву поистине следовало бы воздержаться от участия в дискуссии об абстрактном труде. ↩

71. Мнение, что стоимость представляет собой неисторическую категорию, так же как и представление, что закон стоимости сохраняет свою силу в советском хозяйстве, напрасно приписывается нам Б. Борилиным. Первую часть этого обвинения мы уже опровергли, что же касается второй его части, то по этому поводу я весьма подробно высказался еще в 1924 г. в диспуте с Мотылевым (Записки Свердловского коммунистического университета, т. II), в 1926 г. в выступлении по докладу Преображенского («Вестник Коммунистической академии» № 15), в 1927 г. в брошюре «О „Новой экономике” Преображенского». Напомню, что во всех этих работах я выдвигал мысль, что закон стоимости не только не регулирует производства в нашей экономике, но и не может его регулировать. Поэтому, когда теперь мне же противоставляются те аргументы, которые мною выдвигались более пяти лет назад, это ничего кроме улыбки вызвать, конечно, не может. Точно так же зря Б. Борилин пытается «пришить» нам понимание закона трудовых затрат как «железного», «вечного» закона, диктующего «ненарушимые пропорции между разными отраслями производства в одинаковой степени для всех времен и народов». Все мои работы по советской экономике исходили из изменения производственных пропорций при переходе от капитализма к переходной экономике. Я это решительно подчеркиваю. Далее именно я, а отнюдь не Б. Борилин, подверг решительной критике такое понимание закона (см. «Проблемы экономики» № 1, А. Кон, О содержании понятия «равновесие производства»). ↩

72. Стр. 10, курсив наш. ↩

73. Ту же отброшенную уже самим Рубиным формулировку выдвигает и Л. Леонтьев. «Товар,-— пишет он, — это прежде всего продукт частного труда, который превращается в овеществление труда общественного лишь в момент своей реализации» («Очерки переходной экономики», стр. 347). «Для каждого отдельного товаропроизводителя момент превращения его товара в деньги является моментом превращения его индивидуального частного труда в общественный труд» («Советская экономика», 1928, стр. 32). ↩

74. Маркс, Капитал, т. I, 1928, стр. 31. ↩

75. Между прочим эта цитата взята Б. Борилиным не из «Введении к критике», как это указывает Б. Борилин, а из «К критике политической экономии», не со стр. 49, а со стр. 27. Эта «рассеянность» Б. Борилина, однако, не помешала мне найти соответствующее место, ибо место это общеизвестно. Рубинцам следует обратить самое серьезное внимание на постановку дела в их «цитат-бюро». ↩

76. Здесь будет уместно ознакомить читателя с теми представлениями об «оформленности» производства, которых придерживается «друг и соратник» Б. Борилина, его, так сказать, теоретический Санчо-Панса. «Определенная форма производства обусловливает определенные формы потребления, распределения, обмена, — пишет А. Леонтьев. — В частности капиталистическая форма производства обусловливает соответствующие формы всех остальных моментов. Более того, капиталистическая форма производства обусловливает также определенные отношения этих моментов друг к другу. Эти определенные отношения между отдельными моментами заключаются в том, что капиталистические формы распределения и обмена выступают в качестве средних звеньев между двумя полюсами — товарно-капиталистическим производством и свойственной этому производству формой потребления. Совершенно ясно, что с изменением общественной формы производства как исходного пункта цепи, неизбежно меняется не только форма этих моментов, но и их взаимоотношение друг к другу» (Очерки переходной экономики, стр. 126. Курсив наш). Уже из приведенных строк читатель убедится, что у Леонтьева форма производства существует отдельно от распределения и обмена, рядышком с ними, в качестве соседнего, исходного звена, но не в них самих. Дальше еще яснее: «Антагонистический характер товарно-капиталистической системы... вызывает необходимость существования особого простенка между производством и потреблением. Этим простенком служит рынок, в котором протекают процессы распределения и обмена» (там же, стр. 128. Курсив наш. Впрочем слово «простенок» подчеркнул и А. Леонтьев, придавая ему, по-видимому, особое значение). «Середина между производством и потреблением выступает в форме менового процесса» (там же, стр. 127. Курсив Леонтьева). «Вторая половина моста между производством и потреблением в товарно-капиталистическом хозяйстве — его распределительная половина» (там же, стр. 128. Курсив наш). Не правда ли, т. Б. Борилин, первосортная диалектика? ↩

77. Капитал, т. III, ч.1, 1929, стр. 162—163. ↩

78. По вопросу о теории общественно-необходимого труда рубинцы, надо сказать, придерживаются чрезвычайно «своеобразной» тактики: и в своем «Ответе А. Кону», приложенном к третьему изданию «Очерков», и в своих позднейших статьях Рубин кричит об «арифметической» теории Кона и как бы защищает свою прежнюю механистическую теорию «преобладающих» предприятий. В этом ему вторят его наивные последователи типа т. Б. Борилина. Между тем под шум трескучих выкриков о «механистах» Рубин уже в третьем издании «Очерков» переработал текст XVI главы, трактующей об общественно-необходимом труде, в направлении полного отказа от своей точки зрения и перехода на мою. Прежде всего он делает здесь заявление, которого не было и не могло быть во втором издании, что «если мы сделаем упрощающее предположение, что для всей совокупности товаров данной отрасли производства рыночная стоимость совпадает с индивидуальной (хотя и расходится с индивидуальной стоимостью отдельных экземпляров), то рыночная стоимость товара будет равна сумме всех индивидуальных стоимостей товаров данной отрасли, деленной на число этих товаров» (стр. 195). Какой арифметический подход! Не правда ли, т. Борилин?

    Применительно же к случаям, рассматриваемым вне «упрощающего предположения», Рубин делает следующие «исправления формулировок»:

    Текст второго издания (стр. 127).

    «По мнению Маркса, в нормальных условиях рыночная стоимость определяется индивидуальной стоимостью наибольшего количества товаров из числа всех, фигурирующих на рынке. Если большая часть всех товаров произведена в предприятиях с средней производительностью труда и лишь незначительная часть произведена в наилучших и наихудших условиях, то рыночная стоимость регулируется предприятиями средней производительности. Это наиболее часто встречающийся случай. Если «часть общего количества, произведенная при худших условиях, составляет относительно крупную величину как по сравнению со средней массой товаров, так и по сравнению с другой крайностью», т. е. произведенными в наилучших условиях, «то рыночная стоимость или общественная стоимость регулируется товарной массой, произведенной при худших условиях» (Капитал, т. III, стр. 158). Наконец, если на рынке преобладают товары, произведенные в наилучших условиях, то они будут определять рыночную стоимость. Иначе говоря, общественно-необходимым трудом может являться как труд средней производительности (это имеет место в большинстве случаев), так и труд высшей или низшей производительности».

    Текст третьего издания (стр. 195).

    «По мнению Маркса, в нормальных условиях рыночная стоимость приближается к индивидуальной стоимости преобладающей массы продуктов данной отрасли производства. Если большая часть товаров произведена в предприятиях с средней производительностью труда и лишь незначительная часть произведена в наилучших и наихудших условиях, то рыночная стоимость регулируется предприятиями средней производительности, т. е. приближается в той или иной мере к индивидуальной стоимости произведенных ими продуктов. Это наиболее часто встречающийся случай. Если «часть общего количества, произведенная при худших условиях, составляет относительно крупную величину как по сравнению со средней массой товаров, так и по сравнению с другой крайностью», т. е. произведенными в наилучших условиях, «то рыночная стоимость или общественная стоимость регулируется товарной массой, произведенной при худших условиях» (Капитал, т. III, стр. 158), т. е. приближается к индивидуальной стоимости этих товаров, полностью совпадая с нею только в некоторых условиях, например в земледелии. Наконец, если на рынке преобладают товары, произведенные в наилучших условиях, то они будут оказывать решающее влияние на рыночную стоимость. Иначе говоря, общественно-необходимый труд может приближаться как к труду средней производительности (это имеет место в большинстве случаев), так и к труду высшей или низшей производительности».

    Итак, в результате спора оказалось, что общественно-необходимый труд не определяется затратами преобладающих предприятий, а приближается к ним «в той или другой мере», «полностью совпадая с ними лишь в некоторых условиях», что определяется он не затратами какой-либо одной группы предприятий, но затратами всех производителей. Но ведь это и есть моя точка зрения, противопоставляемая мною Рубину и называемая им грубо-арифметической. Рубин под шумок капитулировал, а Борилин все еще воюет! ↩

79. Вот с тем, что отношения капиталистического общества «выводятся» (кем?) друг из друга, а не вырастают одно из другого, мы действительно не согласны. «Выводятся» одна из другой не отношения, объективно существующие, а теоретические категории, отражающие процесс реальной действительности. Здесь мы вновь имеем пример проявления со стороны представителя рубинизма неприкрытого идеализма. ↩

80. Попутно не можем не обратить внимания на метод построения рубинских «Очерков», где категория цены производства «выводится» непосредственно из стоимости, минуя прибавочную стоимость, капитал и обращение капитала. О методе леонтьевского «Начального курса», автор которого «выводит» стоимость из собственной головы, минуя теорию труда, создающего стоимости; категории советской экономики (каждую в отдельности) — из «соответствующих» категорий капитализма, минуя теорию капитализма в целом и особенности нашей экономики в целом, — мы уже и не говорим. ↩

81. См. «Опыт программы политэкономии», М. 1923, Предисловие. ↩

82. См. «Вестник Коммунистической академии» №11. ↩

83. См. «Печать и революция» № 6, стр. 143. ↩

84. См. И. Рубин, Абстрактный труд и стоимость. ↩