Перейти к содержанию

Каутский К. Теории кризисов⚓︎

Предисловие к настоящему изданию⚓︎

В политической экономии по вопросу о рынке и кризисах почти с самого начала XIX столетия установились две линии, две традиции.

Теория Джемса Милля, подхваченная Сэем, утверждала, что общее перепроизводство товаров представляет собой явление совершенно невозможное. Товар обменивается на товар, а если это так, то заминка в сбыте какого-нибудь товара может возникнуть единственно только от того, что других товаров произведено в ненадлежащей пропорции. Лучшим средством для продажи продуктов, произведенных в количестве превышающем ту массу, которую рынок может поглотить, Сэй считал расширение производства других продуктов. Эта линия, проникнутая буржуазным оптимизмом и глубокой верой в возможность безграничного развития капитализма, нашла свое завершение в известной книге Туган-Барановского.

Другая линия — линия скептицизма — идет от Сисмонди к русскому народничеству и с особенным блеском разрабатывается покойной Розой Люксембург. «Скептики» в их новейшей формации утверждают, что расширение рынка, а стало быть, и рост капитала невозможны в «чисто» капиталистическом обществе, т. е. в таком обществе, которое состоит исключительно только из капиталистов и рабочих. В подобном обществе часть произведенных товаров обязательно должна остаться непроданной. Отсюда делается тот вывод, что накопление капитала (или расширенное воспроизводство) возможно лишь постольку и до тех пор, пока существуют покупатели, не принадлежащие к капиталистам и рабочим (крестьянское и ремесленное хозяйство и т. д.).

Каутский, в отличие от «скептиков», не оспаривает возможности расширения производства в условиях чистого капитализма. Но он вместе с тем подчеркивает, что рынок, создаваемый капиталистами и рабочими, в своем росте неизбежно отстает от процесса накопления капитала и что это отставание неминуемо приводит к общему воспроизводству и к кризисам. Внешнему рынку и внекапиталистической среде, как факторам, умеряющим кризисы и депрессии, он придает, пожалуй, большее значение, чем русские марксисты 30-х годов минувшего столетия, но он в этом вопросе отнюдь не идет так далеко, как наши народники и безоговорочные сторонники теории Розы Люксембург.

* * *

За недостатком места Каутский в своих статьях, составляющих настоящую брошюру, не нашел возможным остановиться на причинах периодичности кризисов. Считая этот вопрос очень существенным, мы попытаемся хотя бы в кратких чертах заполнить этот пробел. Объяснение периодичности кризисов. данное Марксом, заключается в следующем.

Основной капитал промышленности (машины, оборудование и проч.) изнашивается постепенно, но восстанавливается сразу. Вследствие этого, возмещение и расширение основного капитала страны дает толчок к хозяйственному подъему. Спрос на вещественные элементы основного капитала (на машины строительные материалы и пр.), в виду цепной связи между всеми отраслями хозяйства, вызывает лавинообразное расширение производства. Легкое оживление по истечении известного времени превращается во всеобщий подъем, который продолжается до тех пор, пока не обнаружится достигнутое фактически уже несколько раньше несоответствие между расширившимся предложением и недостаточно возросшим спросом.

Эта точка зрения Маркса оспаривалась некоторыми авторами. Указывалось, главным образом, на то, что возобновление основного капитала происходит вовсе не одновременно, не то что во всем хозяйстве, но даже в отдельных отраслях и предприятиях. Маркс не упустил из виду возможности такого рода возражения и совершенно справедливо указал, что кризис во всяком случае, является исходным моментом для новых вложений капитала. В период депрессии цены крайне низки, промышленность работает с очень незначительной прибылью, а такие условия навязывают капиталистам улучшение технического оборудования, ибо только сокращение издержек производства позволяет им при низких ценах реализовать достаточную прибыль. В высшей степени характерно, что успехи техники, или точнее, их применение в промышленности следует после кризиса, а не наоборот. «Люди практики», фабриканты и фабричные инспектора, утверждают, что изобретения делаются или, во всяком случае, входят во всеобщее употребление, в годы застоя, когда прибыль низка и сбыт товаров затруднителен. Годы оживления, которые характеризуются высокими ценами и высокой прибылью отличаются замедлением технического прогресса, ибо у предпринимателя при этих условиях ослабевает или даже совершенно пропадает стимул для улучшения оборудования. А если это так, то достаточно одного начального кризиса для того, чтобы дальнейшая жизнь промышленности неизбежно развивалась циклами, сменами подъемов и падений.

Наиболее отчетливая формулировка этой теории дана Марксом в следующих словах: «В этом охватывающем целый ряд лет цикле, взаимно связанных между собой оборотов, в которым капитал прикреплен своей основной составной частью дана материальная основа периодических кризисов, причем предприятия последовательно переживают периоды ослабления, средней деятельности, стремительного размаха, кризиса. Хотя периоды, когда вкладывается капитал, весьма различны и далеко не совпадают друг с другом, тем не менее, кризис всегда является исходным пунктом для крупных новых вложений капитала; следовательно, рассматривая дело с точки зрения всего общества, он в большей или меньшей степени даст новую материальную основу для следующего цикла оборотов». («Капитал», Т. II, изд. 1919 г., стр. 163).

Издаваемая нами книжка Каутского была напечатана в виде серии статей в «Neue Zeit» за 1902 г. (20. Jahrgang, 2. Band, № 2—5). Русский перевод (изобилующий вопиющими искажениями текста и неточностями) появился в 1907 г. в издании журнала «Образование» и давно уже стал библиографической редкостью. Перевод этот пришлось сличить с подлинником и основательнейшим образом переработать. В виду этого, я и не счел себя вправе поставить на заглавном листе фамилию первоначального переводчика (М. Мотобера).

«Теория кризисов» расчитана на гораздо более широкий круг читателей, чем первый выпуск нашей серии (Р. Гильфердииг. «Бем-Баверк, как критик Маркса»). За эту книжку свободно может взяться всякий, кто успел ознакомиться с экономическим учением Маркса в изложении Каутского или с «Кратким курсом экономической науки» А. Богданова.

Ш. Д.

I. Предварительное замечание⚓︎

Ни один человек, обладающий пятью внешними чувствами, не сомневается больше в том, что мы переживаем всеобщий мировой кризис. Если Италия и С. Американские Соединенные Штаты до сих пор еще не втянуты в общее русло, то чем дальше, тем больше признаков свидетельствует о том, что и там период процветания приходит к концу. Хотя г. Гитце придерживается еще того мнения, «что г. Бернштейн с полным знанием дела и с успехом показал истинную цену теории кризисов, но смысл этих слов католического профессора слишком гуманен, и многие из его коллег уже дошли до такой ступени фатализма, что они утешают себя тем, что кризисы такое же неизбежное естественное явление, как и сама смерть. Для этих гг. природа, видно, начинается только с 1825 г., ибо с этого года начинается тот цикл кризисов, о котором здесь идет речь. Менее фаталистически настроенные становятся рыцарями нравственности, горят благородным негодованием и ищут причины кризисов в порочности отдельных личностей, которые спекулируют на глупости других, в том числе и благородно возмущающихся. По их мнению, стоит только путем целесообразного законодательства в области акционерного дела обезоружить этих плутов, и «публика», «сберегатели», т. е. мелкие капиталисты, и те, которые таковыми желают стать, смогут спокойно почивать на лаврах, ибо благосклонное начальство стоит на страже их дивидендов.

Такого рода нравственное негодование, конечно, удобнее, чем исследование причин кризисов, которое уж вовсе не такое легкое дело. Вот уж скоро столетие, как капиталистический мир находится в тисках чередующихся периодов процветания и застоя, а от единства мнений по вопросу о причинах этого явления мы в настоящее время, быть может, еще более далеки, чем в период его возникновения.

Вышедшая в прошлом году книга русского приват-доцента Туган-Барановского также не содействует установлению единства мнений в этой области, но представляет безусловно ценный вклад в области исследования этого вопроса1. Эта работа уже потому не дает материала для выработки этого единства, что она к уже существующим теориям кризисов прибавляет новую, которая отнюдь не может рассчитывать на всеобщее признание. Но содержа хорошо проверенный и, благодаря плодотворному методу, хорошо обработанный материал по истории английских промышленных кризисов и содействуя некоторыми своими теоретическими выводами освещению вопроса, этот труд представляет богатый источник для исследования природы кризисов. Никто из желающих изучить теорию кризисов не должен пройти без внимания мимо этой книги.

Автор рассматриваемого труда вышел из марксистской школы; он, конечно, не «ортодоксальный» марксист, а «ревизионист», но всяком случае один из тех, которые глубже копают, чтобы найти разрешение тем вопросам и сомнениям на которые они наталкиваются. Он принадлежит к числу тех ревизионистов, которые стараются производить положительную научную работу, а не заниматься одной только бесплодной критикой. «История русской фабрики»2, написанная тем же автором и знакомая уже, немецкой публике, есть великолепное произведение, стоящее, по нашему мнению, еще выше рассматриваемого нами труда. Сколько бы в этом последнем не проявлялись добросовестность, знание и остроумие автора, все же некоторые важные, основные положения этого труда кажутся нам достаточно спорными. Так как обстоятельная критика положений Туган-Барановского должна повести к более ясному освещению природы кризисов, то мы считаем ее теперь очень своевременной.

Мы будем придерживаться возможно более популярного наложения. Но для характеристики точки зрения автора, нам все же придется включить в круг нашего исследования его критику марксовой теории прибыли. Тем из наших читателей, которые не совсем расположены к подобного рода чисто теоретическим исследованиям, — боязнь перед теорией теперь так велика, что приходится, к сожалению, считаться с такими читателями, — мы можем тут же сделать то утешительное для них сообщение, что они могут пропустить главу о норме прибыли. Дальнейшее изложение будет построено таким образом, что оно будет понято и без чтения этой главы.

II. Падение нормы прибыли⚓︎

Туган-Барановский является сторонником марксовой теории стоимости, но противником его теории прибавочной стоимости. Эта последняя кажется ему неосновательной, потому что он считает вытекающий из нее закон тенденции нормы прибыли к понижению неправильным.

Как известно, норма прибавочной стоимости и норма прибыли друг от друга отличаются тем, что одна и та же сумма прибавочной стоимости для определения первой нормы сопоставляется с суммой заработной платы, потраченной на производство данного количества прибавочной стоимости, тогда как она при определении нормы прибыли сопоставляется с суммой всего капитала, авансированного капиталистом для получения означенной суммы прибавочной стоимости, т. е. с суммой, израсходованной не только на заработную плату, но и на постройки, машины, сырой материал и т. п. Чтобы определить норму прибыли, необходимо сопоставить всю сумму прибавочной стоимости, полученную в течение одного года, с суммой всего вложенного в предприятие капитала. Если мы предположим, что годовая сумма прибавочной стоимости равна 100.000 марок, сумма, истраченная на заработную плату, также 100.000 маркам, а сумма всего капитала — 500.000 мар., то норма прибавочной стоимости будет = 100%, а норма прибыли 20%. При одинаковой норме прибавочной стоимости норма прибыли будет тем меньше, чем больше сумма всего капитала по отношению к сумме, потраченной на заработную плату, т. е. чем больше приходящаяся в капиталистическом предприятии на каждого рабочего стоимость построек, машин и сырого материала. Выше мы предположили, что на сумму в 100.000 марок, израсходованную на заработную плату (Маркс называет это переменным капиталом), приходится капитал в 400.000 марок, вложенный в средства производства (по терминологии Маркса, постоянный капитал). Если бы постоянный капитал был меньше, напр., 300.000 мар., то весь капитал равнялся бы 400.000 мар., и норма прибыли при прочих равных условиях составляла бы не 20, а 25%, она, следовательно, повысилась бы. Если бы постоянный капитал поднялся до 500.000 м., а, след., весь капитал до 600.000 мар., то норма прибыли, при той же неизменившейся норме прибавочной стоимости, упала бы до 16,6%.

Но известно, что капиталистический способ производства имеет тенденцию постоянно увеличивать массу постоянного капитала по отношению к переменному; технический прогресс и конкуренция ведут к тому, что объем основного капитала становится все колоссальнее, и что количество перерабатываемого сырья достигает все больших размеров, тогда как количество запятых рабочих растет гораздо более медленно.

Отсюда Маркс делает тот вывод, что норма прибыли имеет тенденцию к понижению.

Этот вывод Туган-Барановский считает неверным, и несостоятельность его ему кажется ясной до «очевидности», ибо «при этом совершенно игнорируется влияние повышения производительности труда на стоимость продукта труда. Но замена рабочих машинами должна повышать производительность труда. Трудовая стоимость всякого определенного количества продуктов должна при таких условиях понижаться». Реальная заработная плата не будет повышаться, стоимость рабочей силы будет падать, и норма прибавочной стоимости, эксплоатация труда, будет таким образом возрастать. Но так как все продукты по стоимости падают, то и стоимость постоянного капитала должна понизиться. «Все эти влияния повышения производительности труда на стоимость капитала Маркс совершенно не принял во внимание… Правильное разрешение данной проблемы не так уж просто, как это предполагал Маркс» (стр. 210, 211 нем. изд.).

Туган-Барановский стремится к разрешению этой проблемы довольно своеобразным путем; наряду с суммой стоимостей, или, популярно выражаясь, наряду с денежными суммами, он принимает в расчет и массу потребительных стоимостей, массу продуктов, в которых они выражены. Этим самым вопрос сильно осложняется и запутывается. Ведь ясно, что сравнивать между собою можно различные суммы денег, различные цены, но никак не разнородные продукты. Можно сопоставлять 5 рублей с 10-ю рублями, но никак не 5 яблок с 10-ю, напр., парами перчаток. Мы, тем более, должны освободить себя и своих читателей от необходимости следовать по стопам Туган-Барановского, что, абстрагируясь от потребительных стоимостей и ограничившись стоимостями, мы можем изложить ход его мыслей в форме куда более простой. Туган-Барановский приводит нам прежде всего такое хозяйство, в котором весь капитал тратится на заработную плату, т. е. составляет переменный капитал, — следовательно, хозяйство, в котором рабочие работают без инструментов, без машин и при отсутствии каких бы то ни было запасов. Его формулу №1 можно популярно представить в следующем виде:

Заработная плата 100.000 мар.
Весь капитал 100.000
Прибавочная стоимость 100.000
Норма прибыли, как и норма прибавочной стоимости 100%

Потом дело меняется. Вводятся машины, которые вытесняют половину рабочих; половина переменного капитала превращается в постоянный. Упрощения ради мы можем принять, что продолжительность обращения этих машин будет такой же, как и у переменного капитала… При этой посылке полученный при новых технических условиях продукт не может сократиться, иначе не имело бы никакого практического смысла заменить ручной труд машинным. Мы должны поэтому принять, что прибавочный продукт с введением машин не уменьшился» (212 стр.).

При прежних стоимостях мы получим тогда следующую формулу №2:

Средства производства 50.000 мар.
Заработная плата 100.000
Весь капитал 100.000
Прибавочная стоимость 100.000
Норма прибыли 100%
Норма прибавочной стоимости 200%

Но ведение машин вызывает рост производительности труда, а след., и соответствующее понижение стоимости товаров. Таким образом, мы приходим к формуле №3:

Средства производства 33.333 мар.
Заработная плата 33.333
Весь капитал 66.666
Норма прибыли 100%
Норма прибавочной стоимости 200%

«Так что, — продолжает Туган, — относительное сокращение переменного капитала, которым сопровождается всякое техническое усовершенствование, приводит лишь к изменению суммы и нормы прибавочной стоимости, но не прибыли».

Но этот пример, из которого исходил Туган-Барановский, еще слишком благоприятен для теории Маркса; «мы предположили, что введение машин не увеличивает массы общественного продукта; на самом же деле общая масса продуктов при этих условиях сильно возрастает. Следовательно, рост производительности труда куда значительнее, чем мы это предполагали. Поэтому, наши заключения нуждаются в следующей модификации: мы пришли к тому выводу, что замена ручного труда машинным не сокращает нормы прибыли; это было бы верно, но только при том условии, если бы введение машин не увеличивало массы продуктов. Но так как в действительности машинный труд создает бо́льшую массу продуктов, нежели ручной труд, то норма прибыли, вследствие относительного увеличения постоянного капитала, должна возрастать. Итак, получается нечто обратное теории Маркса. На основании трудовой теории стоимости мы приходим к тому выводу, что замена рабочих машинами сама по себе создает тенденцию, не только не клонящуюся к сокращению нормы прибыли, но ведущую к ее повышению» (стр. 215 нем. изд.).

Итак, «верное решение данной, проблемы, как выражается Туган-Барановский, не так просто, как то думал Маркс». Как думал Маркс, или Туган-Барановский?

Прежде всего совершенно неверно утверждение Туган-Барановского, будто Маркс не принимал во внимание влияния роста производительности труда на стоимость капитала. 14-ая глава III тома «Капитала» начинается следующими словами: «Если принять в соображение чрезвычайное, сравнительно со всеми предыдущими периодами, развитие производительных сил общественного труда даже только за последние 30 лет, в особенности, если принять в соображение огромную массу основного капитала, который, кроме, собственно, машин, входит в совокупность всего общественного процесса производства, то вместо затруднения, которое до сих пор занимало экономистов, именно затруднения объяснить понижение нормы прибыли, возникает другое, противоположное затруднение, именно: как объяснить, почему такое падение не было более значительным или более быстрым? Это заставляет предполагать противодействующие влияния, которые ослабляют и парализуют влияние общего закона и придают ему характер лишь тенденции, почему мы и назвали понижение обшей нормы прибыли только тенденцией к понижению»3.

Главными причинами, ослабляющими и парализующими закон тенденции нормы прибыли к понижению, Маркс считает: 1) рост степени эксплоатации труда; 2) понижение заработной платы ниже ее стоимости; 3) удешевление элементов постоянного капитала; 4) относительное перенаселение; 5) внешнюю торговлю; 6) увеличение акционерного капитала.

На 201-й странице (немецк. текста) своей книги Туган-Барановский сам указывает, что Маркс признает эти факторы, противодействующие тенденции нормы прибыли к падению, а на стр. 211-й он бросает ему упрек в том, что влияние роста производительности труда на капитал им совершенно не учитывается и что он вообще стишком просто представлял себе решение проблемы. В действительности, Маркс 1-м и 3-м из приведенных пунктов совершенно устраняет возражения Туган-Барановского. Следует при этом иметь в виду, что Туган-Барановский неверно цитирует 1-й пункт, передавая его словами: «1. Рост степени эксплоатации труда посредством удлинения рабочего дня и увеличения интенсивности труда». Маркс принимает во внимание не только абсолютную, но и относительную прибавочную стоимость, т. е. рост эксплоатации, вытекающий из понижения стоимости рабочей силы; этим самым он учитывает как раз ту сторону, которую подчеркивает Туган.

Но Маркс, конечно, рассматривает эти факторы лишь как тормозы, противодействующие тенденции нормы прибыли к понижению; Туган же думает, что, основываясь на них, можно вывести закон тенденции нормы прибыли к повышению.

Действительно, из 2-ой и 3-ьей формул Туган-Барановского получается одинаковая норма прибыли. Но что же из этого следует? Прежде всего, не что иное, как то, что норма прибыли не падает при предпосылках, которые предположены Туган- Барановским.

Каковы же эти предпосылки?

Они заключаются, во-первых, в том, что эксплоатация рабочих не только растет, но растет с такой же скоростью, как и производительность труда, что класс капиталистов, следовательно, присваивает себе не только постоянно возрастающую долю плодов всякого прогресса производительности труда, но что этот прогресс всецело идет на пользу ему одному. Ни Марксу, ни кому-либо из «ортодоксов» никогда не пришло бы в голову сделать подобное предположение. Ревизионисты утверждают как раз обратное, а именно: что эксплоатация рабочих понижается, что участие рабочих в результатах повышения производительности труда растет быстрее, чем участие в них капиталистов. В этом пункте мы предоставляем критику Туган-Барановского его собратьям по ревизионистской критике.

Но даже наличности подобного роста эксплоатации рабочих было бы недостаточно для того, чтобы удержать норму прибыли на ее прежнем уровне. Для этого необходимо еще одно условие: стоимость постоянного капитала, средств производства, никогда не должна превышать суммы годичной заработной платы вытесненных ими рабочих. По предположению Туган-Барановского, новые машины увеличивают вдвое производительность труда, при чем цена их равна сумме годичной заработной платы занятых при них рабочих. Если бы цена машин превысила эту границу, то норма прибыли по второй формуле Туган-Барановского должна была бы падать даже в том случае, если бы эксплоатация рабочих росла так же быстро, как и производительность труда.

Сравним формулы Тугана при прежних предпосылках с той формой, которую они примут при предпосылках, более соответствующих действительности.

Формула №1:

Заработная плата 100.000 мар.
Весь капитал 100.000
Прибавочная стоимость 100.000
Норма прибавочной стоимости 100%
Норма прибыли 100%

Формула №2 (согласно предпосылкам Тугана):

Постоянный капитал 50.000 мар.
Переменный капитал 50.000
Весь капитал 100.000
Прибавочная стоимость 100.000
Норма прибавочной стоимости 200%
Норма прибыли 100%

Формула №2 (согласно предпосылке, что постоянный капитал превышает сумму годичной заработной платы вытесненных им рабочих):

Постоянный капитал 60.000 мар.
Переменный капитал 50.000
Прибавочная стоимость 100.000
Норма прибавочной стоимости 200%
Норма прибыли 90%

Формула №2 (согласно предпосылке, по которой рост эксплоатации рабочих отстает от роста производительности труда):

Постоянный капитал 60.000 мар.
Переменный капитал 50.000
Прибавочная стоимость 100.000
Норма прибавочной стоимости 166%
Норма прибыли 90%

В обоих случаях норма прибыли падает.

Мы видим, таким образом, что постоянство нормы прибыли имеет очень узкую сферу действия. Всякое отставание эксплоатации рабочих от роста производительности труда, всякое увеличение стоимости постоянного капитала в сравнении с общей суммой годовой заработной платы вытесненных рабочих должно вести к падению нормы прибыли. И чем больше преобладает основной капитал (строения, машины и т. п.), который отличается большей долговечностью и не оборачивается в течение одного года, тем больше стоимость постоянного капитала стремится выйти за пределы установленных для нее предположением Туган-Барановского границ, тем скорее должен обнаружиться закон тенденции нормы прибыли к падению.

Итак, пока вычисления Туган-Барановского показывают лишь то, что возможны случаи, при которых этот закон парализуется сильно противодействующими факторами, — что, конечно, было хорошо известно и Марксу, — но они отнюдь не доказывают. что такого закона не существует.

Однако мы должны рассмотреть еее один фактор, лежащий в основе вычислений Туган-Барановского, — фактор которому, он придает большое значение. В результате роста производительности труда падает стоимость капитала, как постоянного, так и переменного. Это также должно привести к росту нормы прибыли. Но, как показывает нам сопоставление формул №2 и №3, ничего подобного не замечается. Норма прибыли, как и норма прибавочной стоимости в обеих формулах остаются одинаковыми. И это вполне понятно, ибо когда цены всех продуктов падают в одинаковой степени, то в их взаимоотношении ничто не меняется. Если машины, уголь, сырой материал, заработная плата понижаются, скажем, на 10%, но цена полученного продукта в то же время также понижается на 10%, то сумма прибыли тоже понизится на 10%; ее отношение ко всему капиталу, следовательно, норма прибыли, останется прежней. Повышение нормы прибыли в результате падения стоимости примененных в процессе производства капиталов имеет место только тогда, когда цены готового продукта падают в такой же мере или когда они вовсе не падают.

Туган мог бы, таким образом, оставить этот фактор без внимания. Его вычисления сделались бы тогда и менее сложными и более ясными, но это дало бы возможность еще с большей легкостью свести к абсурду построенную на них аргументацию.

Но все это лишь вылазки, приготовления к решительному натиску, к смертельному удару, который Туган-Барановский собирается нанести марксовой теории прибавочной стоимости. Приведенные им до сих пор аргументы должны были показать, что в тех случаях, в которых имеют место его предпосылки, норма прибыли всегда остается на прежней высоте. Но его предпосылки, как он сам утверждает, еще слишком благоприятны для марксовой теории. В действительности, с этой теорией дело обстоит еще хуже.

Выше цитированные выводы Туган-Барановского не особенно удачно формулированы и содержат в себе много абсурдного. Но они скрывают в себе очень серьезную проблему, и мы хотели бы обнажить ее от тех туманностей, которыми окутал ее автор.

Само собою разумеется, что капиталист вводит технические улучшения не для того, чтобы понизить норму своей прибыли, а с целью повысить ее. Он лишь тогда станет увеличивать свой постоянный капитал, изменяя технику производства, когда это послужит к увеличению нормы его прибыли.

Обратимся еще раз к формулам №1 и №2. Согласно формуле №1 капиталист расходует 100.000 м., чтобы получить 100.000 мар. прибыли. Согласно формуле №2 капиталист вводит машины, чтобы притти к тому же самому результату. Ни затраты капитала, ни получаемая им прибыль не изменились. Со стороны капиталиста было бы прямо бессмыслицей брать на себя труд и риск по введению машин и не получать при этом никакой экономической выгоды.

Согласно той же формуле № 2 машины стоят ровно столько, сколько составляет сумма заработной платы вытесненных ими рабочих. Но из первого тома «Капитала» нам уже известно, что введение машин только тогда прибыльно, когда они сберегают больше труда, чем они стоят, или вернее, когда их стоимость меньше стоимости вытесненной ими рабочей силы. По предположению Туган-Барановского, весь вводимый постоянный капитал потребляется целиком в тот же год, что, однако, редко бывает в действительности. Цена машин, следовательно, должна быть ниже суммы заработной платы вытесненных ими рабочих. Если мы последнюю сумму примем в 50.000 м., то нам для стоимости машин придется взять меньшую сумму. Но сообразуясь с фактами из действительной жизни, мы предполагаем, что введение машины не уменьшает количества занятых рабочих, а расширяет производство при сохранении прежнего числа рабочих. Формула №2 принимает тогда примерно следующий вид:

Средства производства 40.000 мар.
Заработная плата 100.000
Весь продукт 400.000
Прибавочная стоимость 260.000
Норма прибавочной стоимости 260%
Норма прибыли 185%

Норма прибыли, таким образом, с введением машин все же возросла.

Это как будто говорит против Маркса. Но эта видимость остается в силе только в том случае, если не продолжать исследования проблемы и остановиться в начале анализа.

Следствием роста постоянного капитала оказалось повышение нормы прибыли; но это имеет место лишь до тех пор, пока соответствующие улучшенные орудия производства составляют привилегию отдельного капиталиста, т. е. пока рост производительности труда не оказывает никакого влияния на цену произведенного при их помощи продукта, след., до тех пор. пока цена продукта остается той же, что и при прежней меньшей производительности труда. В таких случаях капиталист получает сверх-прибыль, а потому и повышенную норму прибыли.

Но эта сверх-прибыль увлекает капиталистов на путь совершенствования своих предприятий. Их побуждает к этому конкуренция; цены соответствующих продуктов постепенно понижаются; это в свою очередь ведет к падению нормы прибыли до тех пор, пока, наконец, возросшему капиталу не будет соответствовать прежняя масса стоимости, прибавочной стоимости, а след., прибыли. В конечном итоге норма прибыли падает.

Мы видим, таким образом, что повышение нормы прибыли, благодаря росту постоянного капитала в отдельных предприятиях, представляет собой необходимый результат этого роста, но оно носит лишь временный характер и продолжается до тех пор, пока рост этот остается в виде исключения уделом отдельных предприятий, и прекращается, как только этот рост становится всеобщим. Было бы, конечно, нелепостью со стороны отдельного капиталиста увеличивать размер вложенного в предприятие капитала с тем, чтобы уменьшить норму своей прибили. Но такое явление является конечным, неизбежным результатом его нововведений, — результатом, который развивается помимо его содействия и против его воли.

Ошибка Туган-Барановского в том и заключается, что он не различает отдельных явлений от общественного процесса, что он смешивает сознательное поведение отдельного капиталиста с независимым от его воли общественным результатом его деятельности. Эта ошибка и вызвала следующее ироническое замечание автора по поводу теории прибыли Маркса: «Машины — это могучее орудие в руках капиталиста для борьбы с рабочим классом — являются, по мнению этой теории, опаснейшим врагом самих же капиталистов. И до тех пор, пока эта тайна не была разоблачена в рукописях Маркса, ни одному фабриканту не могло прийти в голову, что, заменяя рабочих машинами, он подготовляет гибель своего собственного класса» (стр. 217).

Как будто фабриканты были осведомлены о результатах своей деятельности! То явление, что фабриканты заинтересованы в повышении нормы прибыли и своей погоней за техническими улучшениями все же понижают ее, не более парадоксально чем то, что они, будучи заинтересованы в высоких ценах на товары, своими техническими усовершенствованиями больше всего содействуют падению этих цен, или что они, будучи в высшей степени заинтересованы в расширении потребления, тем не менее делают все возможное, чтобы понизить заработную плату, и т. и. Если бы достигаемые фабрикантами результаты совпадали с тем, к чему они стремятся, тогда не существовало бы никаких кризисов, и Тугану не было бы надобности писать свою книгу. Собственно говоря, зачем вообще экономическая наука, если одно сознательное стремление фабриканта может уже служить нам путеводной звездой в безбрежном море экономических явлений!

Как относительно последнего возражения Туган-Барановского, так и относительно рассмотренных нами выше его возражений, можно сказать, что они заключают в себе зерно истины, но что они совершенно ошибочны в том смысле, что они превращают условное и случайное в безусловное и общее. То, что по мнению Тугана служит фактором, превращающим закон тенденции нормы прибыли к падению в его противоположность, является лишь одним из моментов, которые при известных условиях могут лишь ослабить эту тенденцию: ибо повышение нормы прибыли, благодаря введению новых, более усовершенствованных орудии производства, есть явление не общее и не длительное, а явление преходящее и ограниченное несколькими предприятиями. И то, что относится к рассмотренным выше возражениям Тугана, верно и для этого возражения. Маркс устранил и это последнее, когда он несколькими десятилетиями раньше писал в третьем томе «Капитала» следующее:

«Можно было бы поставить вопрос: входят ли в число тех причин, которые препятствуют падению нормы прибыли, но в последнем счете постоянно ускоряют ею, временные, но постоянно повторяющиеся, обнаруживающиеся то в одной, то в другой отрасли производства повышения прибавочной стоимости над общим ее уровнем для капиталиста, который пользуется изобретениями и т. д., пока они еще не вошли во всеобщее употребление? На этот вопрос следует ответить утвердительно»4.

Мнимый шаг вперед, делаемый здесь ревизионизмом по сравнению с Марксом, как всегда заключается не в том, что он вскрывает связь явлений, оставшуюся скрытой для Маркса, а в том, что он переоценивает значение преходящих и случайных препятствий, мешающих проявлению открытых Марксом общих законов и раздувает значение этих препятствий для опровержения самого закона.

В виду всего изложенного мы не находим никаких оснований для того, чтобы последовать примеру Туган-Барановского и выбросить за борт теорию прибавочной стоимости. Нападать на теорию прибавочной стоимости, исходя из марксовой теории трудовой стоимости5, было весьма смелым, но вместе с тем и совершенно бесплодным шагом, ибо первая теория с железной необходимостью вытекает из последней. Неудавшаяся попытка Туган-Барановского косвенным образом служит лишним доказательством этой истины.

Но какова же теория прибыли самого Туган-Барановского?

Прежде всего, он еще раз пытается опровергнуть теорию прибыли Маркса, хотя и другим путем. Рамки статьи не позволяют нам подробнее остановиться на этом пункте; но достаточно отметить, что в данном случае Туган-Барановский приходит к своему доказательству попросту тем, что он принимает в качестве предпосылок то, что он собирается доказать. Дальше он делает тот вывод (для Маркса это не было тайной), что увеличения нормы прибыли можно достигнуть понижением не только цены рабочей силы, но и цены постоянного капитала — сырья, машин и т. д.; «Как видно, — продолжает Туган, — сам Маркс, высказывавший этот взгляд, недооценивал его значения. В примере с удешевлением сырья Маркс признавал, что в отношении влияния на норму прибыли постоянный капитал ничем не отличается от переменного. Но более глубокий анализ должен был бы показать Марксу, что и во всем остальном, касающемся нормы прибыли, нет разницы между постоянным и переменным капиталом. Средства производства играют в процессе производства и в процессе образования нормы прибыли ту же роль, что и рабочие. Машины при современных экономических условиях вполне тождественны рабочим: они, как и рабочие, создают потребительные стоимости и в одинаковой степени влияют на норму прибыли» (стр. 225). «Капитализм в хозяйственном обороте превращает человека в простое орудие производства и рассматривает его как животное или неодушевленный предмет. Это имеет место одинаково как при образовании прибыли, так и при реализации произведенного продукта… Теория прибавочной стоимости, установленная Марксом, утверждает, что в отношении образования прибыли существует коренное различие между человеком и средствами производства, что прибыль является продуктом одного лишь прилагаемого человеческого труда, и что орудия производства при этом не играют никакой активной роли. Но наш анализ показал всю несостоятельность марксовой теории прибавочной стоимости. В капиталистическом хозяйстве люди и орудия производства играют одинаковую роль в деле создания прибыли» (стр. 229).

Таков «более глубокий анализ», противопоставляемый нашим ревизионистом поверхностности Маркса, который, как оказывается, сам себя, как следует, не понял.

Этот неподражаемый анализ преподносит нам следующие кунштюки: он исходит из того положения, что норма прибыли выводится из отношения всей суммы годовой прибыли ко всему затраченному капиталу, как к постоянному, так и к переменному, что, след., всякое уменьшение постоянного, равно как и переменного капитала, повышает норму прибыли. Норма прибыли, благодаря «более глубокому анализу», с головокружительной быстротой отожествляется с массой прибыли и вычисление нормы прибыли отожествляется с образованием массы прибыли; таким образом, Туган-Барановский приходит к выводу, что при образовании прибыли постоянный капитал играет в процессе производства ту же роль, что и переменный, т. е. что и труд.

Но не противоречит ли это признанной самим Туганом теории трудовой стоимости, по которой все стоимости, в том числе и прибыль, создаются только трудом?

Это возражение он ловким образом обходит при помощи второго кунштюка: машины, говорит он, так же создают потребительные стоимости, как и рабочие, но капиталисты, лишенные всяких человеческих чувств, оценивают потребительные стоимости, создаваемые машинами, так же высоко, как и производимые людьми; рабочий для них только машина. Чем больше потребительных стоимостей производит какая-нибудь машина, тем больше стоимости она доставляет своему владельце, Таким образом, прибыль производят не только рабочие, но и машины, — и теория прибавочной стоимости вновь доведена ad absurdum.

Таков второй кунштюк Туган-Барановского. Он хочет доказать, что постоянный капитал, как и рабочий, создает прибыль. т. е. стоимость, и с этой целью вместо понятия «постоянный капитал» подсовывается повое понятно — «машина». Правда, машина относится к постоянному капиталу, но последний, как известно, включает в себе не только машины, но также сырье и вспомогательные материалы. Всякое изменение стоимости сырья и вспомогательных материалов также влияет на норму прибыли, более того, изменения стоимости сырья в общем оказывают на норму прибыли гораздо большее влияние, чем изменения стоимости машин. Если, след., верны выводы Тугана, согласно которым постоянный капитал, т. е. средства производства в целом, играет ту же роль, что и рабочие, то ему остается показать нам, каким образом сырье и вспомогательные материалы «производят потребительные стоимости», каким образом хлопчатая бумага прядет пряжу или как эту функцию выполняют, уголь и смазочное масло.

Исходным пунктом Туган-Барановского было влияние сырого материала на норму прибыли. По мере углубления его анализа сырой материал исчезает, и его место занимает машина. Но о последней можно сказать то же, что и о сыром материале, с той лишь разницей, что нелепость «создания потребительных стоимостей» постоянным капиталом в данном случае не так бросается в глаза. Если бы «более глубокий анализ» Тугана имел какой-нибудь смысл, то одна часть потребительных стоимостей, в которых овеществляется прибыль, должна была бы быть произведена машинами, другая — рабочими. Но, как известно, дело обстоит совсем не так. Не хочет ли Туган утверждать, что из 10.000 ф. пряжи 5.000 ф. произведены машинами, а другие 5.000 ф. рабочими? Но ведь все 10.000 ф. произведены рабочими при помощи машин. Каково участие в этом рабочих и каково участие машин, совершенно невозможно установить. Машина без участия человеческого труда не в состоянии произвести самой ничтожной потребительной стоимости, точно так же, как и человеческий труд, — если оставить в стороне самые незначительные исключения, — ничего не может сделать без средств производства. Потребительные стоимости создаются лишь взаимодействием труда и средств производства. Одним из самых странных заблуждений Тугана является утверждение, что средства производства создают потребительные стоимости так же, как и человек, что люди и средства производства рука об руку выполняют одну и ту же функцию, примерно так, как лошадь, запряженная в плуг, рядом с паровым плугом. Это заблуждение является краеугольным камнем теории прибыли, созданной Туган-Барановским, благодаря его «более глубокому анализу», и построенной, как он думает, на незыблемых основаниях.

В этой повой теории прибыли Тугана, как и в его мнимо-веском возражении против теории падения нормы прибыли, сказывается все то же в высшей степени странное непонимание: сверх-прибыль, которую отдельный капиталист может временно получать при введении новых изобретений в своем предприятии, смешивается с производством прибыли всего класса капиталистов.

Если какой-нибудь отдельный предприниматель, благодаря введению машины, получает возможность при том же количестве рабочих и материала производить вместо прежних 10.000 центнеров медной проволоки 15.000 ц., то от этого общественно-необходимое рабочее время, потребное для производства данного товара, еще не изменяется, в силу этого — при прочих равных условиях — не изменяется и цена его. Таким образом стоимость добавочных 5.000 цент., полученных им, благодаря введению машины, образует для него сверх-прибыль, и с его точки зрения и с точки зрения вульгарного экономиста дело будет обстоять так, как будто эти 5.000 цент. являются продуктом исключительно машины; машина, так же как и люди, производит для капиталиста потребительные стоимости: машина производит 5.000 ц., а рабочие 10.000 ц. Стоимость этих 5.000 ц. проволоки является чистой прибылью, созданной, как будто самой машиной.

Но ведь как только эта новая машина находит себе всеобщее применение, цена медной проволоки — при прочих равных условиях — падает в конце концов настолько, что стоимость 15.000 ц. превосходит стоимость производившихся при прежних условиях 10.000 центнеров лишь на стоимость машины, издержанной при их производстве. Если стоимость прежних 10.000 ц. проволоки составляла 600.000 мар. и если при производстве 15.000 ц. новыми методами потрачено 75.000 м. на машину, при чем сырой материал и человеческий труд применяются в том же количестве (скажем, 100.000 мар. на сырой материал и 200.000 мар. на заработную плату), то цена центнера медной приволоки понизится с 60 до 45 мар. 15.000 ц. проволоки дадут теперь не 900.000 м., как раньше, а лишь 675.000 м. Сумма прибыли после того, как она временно достигала 600.000 м., будет при новых условиях составлять, как и до введения нового технического способа, 300.000 м. Но масса прибыли в 300.000 м., которая раньше приходилась на капитал в 300.000 м. теперь приходится на капитал в 375.000 м., так как норма прибыли со 100% падет до 50%, — и это после того, как она в течение непродолжительного времени стояла на высоте 160% При помощи новой машины теперь, производят, правда, больше потребительных стоимостей, но не стоимостей, и видимость, что новая машина производит новые стоимости и прибыли, рассеивается как туман. Чтобы история с сверхприбылью и с воображаемым созданием машиной потребительных стоимостей и прибыли повторилась, необходимо, чтобы появилась новая, еще более усовершенствованная машина.

Но кто в самом деле может предъявить «глубокому анализу» ревизионизма требование проникнуть во внутреннюю связь этих явлений — связь, которую Маркс за целые полвека до этого учил нас понимать!

Свое исследование закона падения нормы прибыли Туган-Барановский начинает следующими словами:

«Каждый капиталист-предприниматель убежден, что его прибыль создается одинаково как постоянной (по терминологии Маркса) частью его капитала, так и переменной. Капиталист не замечает никакой разницы между этими двумя составными частями капитала в отношении создавания прибыли. “Вульгарный” экономист сходится в этом вопросе с капиталистом… По нашему мнению, практики и “вульгарные” экономисты в данном случае вполне правы» (стр. 208).

Таков финал «ревизионистского пересмотра» и «дальнейшего развития» теории прибавочной стоимости, предпринятого одним из способнейших и основательнейших ревизионистов! Назад, назад! Таков результат всего этого прогресса ревизионизма по отношению к «обанкротившемуся» марксизму. Назад, на достигнутую уже до него ступень! В данном случае. Назад к вульгарной экономии!

III. Объяснение кризисов недопотреблением⚓︎

Положение, что кризис является следствием перепроизводства, стало прямо-таки общим местом, которого никто уже не оспаривает. Но этим проблема кризисов далеко еще не разрешена; ибо возникают вопросы, откуда берется это перепроизводство, и как это возможно. что перепроизводство, т. е. избыток богатства, приводит к избытку нужды и нищеты.

Для ограниченного буржуазного ума, которому законы товарного производства кажутся законами природы, последнего вопроса, конечно, не существует. Во время дебатов о безработице почти все буржуазные ораторы высказывались в том смысле, что кризисы до известной степени явление неизбежное, ибо даже при социалистическом регулировании производства, урожаи, напр., не поддаются никакому регулированию. Как видно, эти добрые господа считают само собой разумеющимся то положение, что известное увеличение богатства при всяких условиях вызывает кризисы, нужду и нищету. Если бы эти господа дали себе немного труда вникнуть в условия хозяйства, производящего для собственного потребления, а не для продажи, в условия, скажем, старинного крестьянского домашнего хозяйства, то для них стало бы ясно, что в таком хозяйстве перепроизводство может вызвать все, что угодно, только не нужду и нищету. Если случается очень богатый урожай, то остаток собственного потребления сохраняется для покрытия недостатка в хлебе в годы плохого урожая. Если избыток настолько велик, что его не могут вместить чердаки и амбары, то его употребляют в виде корма для скота. Если и это не дает полного применения полученному в таком изобилии хлебу, то оставшаяся часть, конечно, обречена на гниение. Но считать за нечто само собой разумеющееся тот факт, что люди терпят голод, потому что на их долю выпал слишком богатый урожай, и делать отсюда тот вывод, что и социалистическое общество не в состоянии будет справиться с кризисами и что причина их, как учат нас гг. Pachniche и Hitze «коренится в природе людей и вещей», — для этого необходимо принадлежать к цвету буржуазной интеллигенции и быть депутатом или профессором какого-нибудь университета.

Во всяком случае в товарном хозяйстве связь между перепроизводством и кризисами ясна. В нем производство находится в руках отдельных производителей, которые независимо друг от друга производят предметы не для собственного потребления: продукты же, необходимые для собственного потребления каждый производитель должен приобретать за деньги от других производителей. При подобной хозяйственной организации я не могу потребить ни одного продукта, не купленного и не оплаченного мной. Но покупать и платить я не могу без наличности денег, а деньги — если исключить грабеж, вымогательство и т. п. способы приобретения — я могу получить лишь от продажи собственных продуктов или от продажи своей рабочей силы. След., пока я не нахожу покупателя для собственных товаров, я не могу потреблять. Перепроизводство же, с естественной необходимостью приводит к тому, что целый ряд товаров остается непроданным, и его владельцы, оставшись без денег, не могут ни покупать, ни потреблять; таким образом, если у них нет никаких других источников дохода, кроме продажи данных товаров, их постигает нужда и нищета.

Перепроизводство может породить кризис лишь там, где производится для продажи, но не там, где, производится для собственного потребления. Говорить о кризисах в социалистическом обществе, значит говорить нелепость.

Но товарное хозяйство не только впервые создает возможность того факта, что перепроизводство превращается в кризис: оно дает также новое содержание понятию перепроизводство.

При производстве для собственного потребления перепроизводство означает превышение размера производства над размером возможного потребления. На этой стадии производства нужда и нищета вытекают не из перепроизводства, а, наоборот, из недопроизводства. Поэтому всякое предусмотрительнее хозяйство, — в том числе, конечно, и социалистическое общество, — всегда стремится к известному превышению производства над нормальным потреблением, дабы покрыть недочеты, которые могут быть результатом случайных заминок в производстве или неожиданного увеличения потребностей.

В товарном же хозяйстве перепроизводство означает превышение производства над потребностями рынка, т. е. над спросом платежеспособных потребителей. Всех остальных потребителей причисляют к лишим, которые должны дать себя похоронить или, по крайней мере, вычеркнуть себя из списка живых на арене рынка. Рыночный же спрос есть величина, которая в куда большей степени поддается изменению, чем абсолютная потребительская способность людей. Благодаря различнейшим обстоятельствам, рынок сегодня быстро расширяется, а завтра столь же быстро суживается, и соответственно этому обнаружившееся сегодня недопроизводство принимает завтра характер перепроизводства: словом, перепроизводство становится весьма относительным понятием.

Как подобное относительное перепроизводство может наступить в результате застоя в денежном обращении, может показать хотя бы следующий пример.

Допустим, что промышленность представлена в лице одного портного, а продукт этой промышленности — в двух сюртуках. «Внутренний рынок» эта городская промышленность находит в сельском хозяйстве, представленном двумя крестьянами, из которых один приносит на рынок излишек своего продукта — мешок хлеба, а другой — бочонок вина и золотую монету в 20 марок. Пусть этот крестьянин является единственным обладателем денег, и пусть бочонок вина, мешок хлеба и 1 сюртук, будут равноценны.

Если крестьянин-винодел покупает на имеющиеся у него 20 марок сюртук, то портной получает деньги, на которые, он может купить мешок хлеба. Другой крестьянин — хлебопашец — употребляет полученные таким образом 20 марок на покупку оставшегося у портного второго сюртука, а портной, в свою очередь, получает возможность приобрести за эти деньги бочонок вина. В итоге этой сделки портной имеет хлеб и вино, каждый крестьянин по сюртуку, а винодел и свои прежние 20 мар. Все, значит, идет к лучшему в этом лучшем из миров.

Но совсем другой оборот приняло бы дело, если бы винодел предпочел свою золотую монету завязать в чулок или, если бы он по каким-либо другим причинам, отказался от покупки у портного сюртука и решил остаться при старом зипуне. В данном случае мы имеем перепроизводство в виде 1 сюртука. Но так как портной, не находя покупателя для своего сюртука, не имеет и денег для покупки хлеба у крестьянина, то последний, в виду отсутствия денег, также лишается возможности приобрести второй сюртук портного, хотя он и сильно нуждается в нем. В результате портной терпит голод, крестьянин — холод, несмотря на то, что и хлеб, и сюртук, необходимые для удовлетворения их потребностей, имеются на лицо. В конце концов и винодел получает должное наказание за свою скупость, ибо не находит сбыта для своего вина. Повсюду, таким образом, начинает царить нужда и нищета.

Само собой разумеется, что в действительности дело обстоит не так просто и рельефно, как это представлено нами здесь для большей наглядности. Но в этом примере даны основные черты кризиса, вытекающего не из абсолютного, а из относительного перепроизводства. В этом же примере обнаруживается к новый момент: кризис происходит от того, что один из крестьян не обратил весь свой доход на покупку предметов потребления, что он произвел и продал больше, чем потребил, другими словами — от недопотребления.

Это недопотребление все же представляет собой случайное явление. Но кризисы только на заре товарного хозяйства носят случайный характер. С 1825 же года мы имеем чередование кризисов, повторяющихся приблизительно каждые десять лет.

Первый крупный промышленный кризис разразился в Англии в 1815 г. после наполеоновских войн. Второй кризис наступил в 1825 г., третий — в 1836 г., четвертый — в 1847 г., дальнейшие кризисы падают на 1857 г., на 1866 г. и на 1874 г. Тут начинается период упадка, продолжающийся до 1879 г., затем идет легкий подъем до 1883 г., потом опять упадок, но без явных признаков кризиса, продолжающийся до 1886 г.; в 1890 г. мы имеем подъем, с 1895 до 1900 г. опять подъем, а с 1900 г. опять эпоху упадка.

Это периодическое чередование оживления и застоя, из которых последнее подготовляется торговым крахом, а не кризисы вообще — вот то явление, которое подлежит нашему исследованию. Всякий значительный застой в товарном обращении означает собой торговый кризис, но подобные застои могут вытекать из разнообразнейших причин, — число которых с все возрастающим усложнением хозяйственного механизма становится все больше и больше. О подобного рода причинах кризисов Маркс говорил в различных местах своего «Капитала». Но в глубокое заблуждение впадают те, которые истолковывают это в том смысле, что Маркс для одного и того же явления в различных местах своего труда давал различные объяснения. Для внимательного читателя ясно, что приводимые в «Капитале» различные объяснения относятся к различным же явлениям.

Мы уже видели, что периодические кризисы — детище последнего столетия, что они возникли лишь тогда, когда товарное хозяйство в сильной степени развило свою высшую форму — капиталистическую. Во время дебатов о безработице г. Gothein в своем возражении Бебелю указывал на то, что кризисы имели место уже в средние века, по крайней мере в тех местностях, где существовала промышленность. Это, конечно, верно, но те кризисы были совершенно не такого рода, как современные. Периодические кризисы, наступающие с естественной необходимостью каждое десятилетие, являются детищем XIX столетия.

По времени возникновение этих кризисов совпадает с периодом той острой нужды и нищеты, которыми повсюду сопровождались первые шаги крупного капиталистического производства. Это давало повод связывать кризисы с нищетой, т. е. объяснять их недопотреблением широких масс. Мы видели, как недопотребление может привести к кризису. Но в нашем примере, как нами уже было замечено, недопотребление было случайным явлением. В лице же пролетариата с развитием крупной промышленности был создан целый класс, недопотребление которого является необходимым следствием его социального положения. Имение в этом стали искать причины кризисов.

Но недопотребление надо понимать не в физиологическом смысле, не как недоедание, а в социальном смысле, как потребление класса, отстающее от его производства. Не только сокращение потребления при одинаковом или растущем производстве, но и рост производства при одинаковом или даже усиливающемся, но усиливающемся более медленным темпом, потреблении ведет к недопотреблению.

Экономисты, относившиеся критически к капиталистическому способу производства, начиная еще с Роберта Оуэна и Сисмонди, уже видели причину кризисов в недопотреблении пролетариата. Конечную причину кризисов Маркс и Энгельс тоже видели в недопотреблении. Конечную причину, но не непосредственные причины. Уже Энгельс указывал на то, что недопотребление рабочих само по себе не может еще объяснить нам такое явление, как периодические кризисы, ибо последние имеют за собой историю всего лишь в сто лет, тогда как недопотребление масс, наоборот, существует с тех пор, как существует противоположность между классами эксплоататоров и эксплоатируемых. Здесь, след., идет речь о такой форме недопотребления, которая существует при особых условиях.

Различие между прежней формой эксплоатации и эксплоатацией, созданной промышленным капиталом, заключается прежде всего в том, что первая в большинстве случаев покоилась на натуральном хозяйстве, которое, как мы уже видели, наперед исключает возможность возникновения кризиса в результате перепроизводства. Это одинаково относится как к античному и феодальному обществам, так и к восточным деспотиям. Но и при простом товарном хозяйстве недопотребление могло и не вызывать кризиса, если недопотреблению эксплоатируемых противостояло соответствующее потребление эксплоататоров. Возьмем наш предыдущий пример, изменив его лишь в том, что над крестьянином-виноделом стоит помещик, которому он должен отдать в виде оброка свои 20 мар. Крестьянин в таком случае уже, конечно, не будет в состоянии купить себе сюртук, но зато его купит помещик; тогда портной на полученные за первый сюртук 20 мар. купит у другого крестьянина хлеб; этот последний купит у портного другой сюртук, а портной, в свою очередь, на вновь полученные 20 мар. купить бочонок вина у винодела, который приобретет, таким образом, 20 марок для уплаты оброка помещику. Деньги обращаются таким образом без всякой задержки, и никакое перепроизводство не дает себя чувствовать, несмотря на недопотребление винодела.

До возникновения промышленного капитализма эксплоатация служит почти исключительно целям потребления. То, что удается выжать из рабочих масс, проматывается. О перепроизводстве, обусловливаемом социальными причинами, в данном случае не может быть и речи. Докапиталистические методы эксплоатации вызывают скорее зло противоположного характера. Эксплоатация увеличивает силу и мощь эксплоататоров — и тем самым дает им возможность выжимать из своих подчиненных еще больше продуктов и повышать степень эксплоатации. Способы же производства, напротив того, улучшаются медленно или даже совсем не улучшаются. Следствием такого положения вещей является все возрастающее хищничество в отношении земли и человеческой рабочей силы, все уменьшающаяся доходность производства пли, другими словами, все возрастающее недопроизводство, а стало быть прогрессирующее сокращение населения и обнищание страны.

Таков финал всякого докапиталистического общества, покоящегося на эксплоатации; так пала древняя Греция, цезарский Рим, так пал в XVIII стол. феодализм во Франции и в Испании; так умирают в наши дни медленной смертью Турция и Персия.

Не таково направление, в котором развивается капиталистическое общество. Последнее покоится на развитом, господствующем товарном производстве. Производят не для собственного потребления и не для непосредственного потребления семьи эксплоататора, а на рынок. Но на рынке при свободной конкуренции побеждает тот, кто дешевле продает, а дешевле продавать (при прочих равных условиях) может лишь тот, кто дешевле производит. Рядом с понижением заработной платы, повышением интенсивности труда и удлинением рабочего времени, — рядом со всеми этими факторами, уменьшающими издержки производства, выступает па сцену новый фактор — машина, которая представляет собой не продукт случая, а результат систематического научного исследования. Выше во второй главе, мы видели, как машина доставляет тому, кто ее впервые применяет, сверх-прибыль и как конкуренция заставляет и других производителей вводить в своих предприятиях эту же машину. Но введение машин или улучшение их ведет также к расширению мастерских, к увеличению перерабатываемого сырого материала; оно, след, предполагает наличность большей суммы денег, обладание большим капиталом.

С этого времени для новых эксплоататоров, промышленных капиталистов, становится совершенно невозможным укрепиться на рынке, если они будут тратить на собственное потребление всю получаемую ими прибыль. Чтобы быть в состоянии выдержать конкуренцию, они волей-неволей должны «сберегать» часть своей прибыли к затрачивать ее на увеличение своего капитала. Таким образом, капиталистический способ производства с естественной необходимостью ведет, с одной стороны, к ограничению личного потребления капиталистов и, в силу этого, с другой стороны, к постоянному увеличению средств производства, к постоянному повышению производительности труда, след., к постоянному расширению производства средств потребления. Недопотребление эксплоатируемых теперь уже не уравновешивается соответствующим личным потреблением эксплоататоров. И в этом коренится причина постоянного стремления к перепроизводству при существующем капиталистическом способе производства.

С ростом богатства капиталистов и с увеличением численности рабочих рынок все более расширяется, но так как это расширение рынка совершается медленнее, чем накопление капитала и рост производительности труда, то спрос со стороны капиталистов и эксплоатируемых ими рабочих оказывается недостаточным для поглощения средств потребления, создаваемых крупной капиталистической промышленностью. Последняя должна искать добавочного рынка за пределами капитализма — в отраслях и странах, не производящих еще капиталистически. Она находит этот рынок, и расширяет его все больше и больше, но все же не в достаточной мере, ибо этот добавочный рынок далеко не обладает той эластичностью и способностью к расширению, какою отличается капиталистический способ производства. Лишь только капиталистическое производство достигает стадии развитой крупной индустрии, — в Англии, напр., это имело место уже в первой четверти XIX столетия, — оно получает возможность делать такие крупные скачки по пути своего развития, что всякое расширение рынка через очень короткий промежуток времени оставляется им далеко позади себя. Таким образом, всякая эпоха процветания, которою сопровождается всякое значительное расширение рынка, уже заранее осуждена на недолговечность, и кризис является ее естественным завершением.

Такова в кратких чертах обоснованная Марксом и, насколько нам известно, признанная всеми «ортодоксальными» марксистами, теория кризисов. Эту же теорию защищает и Парвус в своей новой брошюре «Handelskrisis und Gewerkschaften» — брошюре, которая совмещает в себе ясность и смелость мысли — местами, быть может, даже слишком много смелости — с научной глубиной исследования и которая превосходно оправляется с задачей популярного изложения сущности кризисов. В дальнейшем нам придется еще вернуться к этой брошюре, так как она, несмотря на свою популярность, содержит в себе новые теоретические замечания.

Выпущенная партийным издательством книжка Г. Бернгарда «Krach-Krisis und Arbeiterklasse» также исходит из того положения, что причину кризисов надо искать в недопотреблении. Но Бернгард не охватывает глубже вопроса, и потому он в недопотреблении видит не конечную, а непосредственную причину кризисов. Он, напр. утверждает следующее: «именно исключительный закон против социалистов служит причиной того, что к концу 80-х гг. кризис стал перманентным, и лишь временами прерывался незначительными периодами оживления. Поэтому нет ничего случайного в том, что с уничтожением закона против социалистов хозяйственная жизнь приняла совершенно другой вид» (стр. 4). В агитационном смысле эти слова звучат очень хорошо, но нельзя агитацию обосновывать аргументами, которые с фактической точки зрения не выдерживают критики. Кризис 80-х гг. продолжался в Германии при наличности закона против социалистов ничуть не больше, чем, например, в Англии, где такого закона не существовало, и экономический подъем конца 80-х гг. случайным образом пришел к концу именно тогда, когда был уничтожен закон о социалистах. Кризисы в настоящее время определяются не национальным, а мировым рынком.

Бернгард не ставит себе задачей дать теорию кризисов; он дает лишь исторический обзор некоторых из последних грюндерских махинаций.

Но причины, по которым Бернгард считает возможным не касаться теории кризисов, не совсем уважительны: «В виду общего понимания сущности капиталистического строя, социалистическому учению нет надобности создавать теорию кризисов. Она сама собой вытекает из общего социалистического мировоззрения».

Наша участь — участь устарелых, ортодоксальных марксистов-догматиков — не так уж хороша. Из нашего социалистического мировоззрения никакая теория кризисов сама собой не вытекает. Она, с нашей точки зрения, вытекает из совокупности всех наших теорий и уж, разумеется, не сама собой, а после тщательного изучения фактов. И как раз теория кризисов потребовала от нас не мало умственного напряжения.

Так было и с Туган-Барановским. Его исследования привели его к созданию собственной теории кризисов. Таким образом из «социалистического мировоззрения» возникло — и уж, конечно, не «сами собой» — по меньшей мере две различных теории кризисов.

IV. Теория кризисов г. Туган-Барановского⚓︎

Г. Туган-Барановский оспаривает, что конечная причина периодических кризисов коренится в капиталистической эксплоатации. Он ищет ее исключительно в отсутствии планомерности, в анархии капиталистического способа производства, которая временами нарушает пропорциональность производства.

Для того, чтобы ход производства и циркуляция товаров совершались без всяких задержек, необходимо, чтобы различные отрасли производства находились в известном отношении друг к другу. Каждое значительное нарушение этого взаимоотношения приводит к застою, вызывает кризис. Для этого вовсе не необходимо общее перепроизводство. Перепроизводство товаров в одной только отрасли производства в состоянии понизить цены других товаров и вызвать общий кризис. Это верно для простого товарного производства, но еще в большей мере для капиталистического, потому что при последнем рынок все больше увеличивается и все меньше поддается учету, а производительные силы становятся все более мощными и эластичными, все более способными к скачкообразному расширению. Что при простом товарном производстве только возможно, то теперь становится от времени до времени неизбежным.

В этих взглядах Тугана есть много верного. Нет сомнения, что для наступления кризиса нет надобности в общем перепроизводстве; перепроизводство в одной, доминирующей на мировом рынке, отрасли промышленности — прежде в текстильной промышленности, теперь в отраслях, добывающих и обрабатывающих железо — достаточно для того, чтобы вызвать заминку, которая влечет за собой перепроизводство и в других отраслях промышленности. Мы только не согласны с теми аргументами, которыми он подкрепляет это положение, но мы можем не рассматривать их здесь, так как это отвлекло бы нас в сторону. Идя различными путями, мы все же приходим с ним к одинаковому выводу.

Не подлежит сомнению также и то, что отсутствие пропорциональности в производстве может послужить причиной кризиса. Маркс указал на это уже во втором томе своего «Капитала». Но он указал там и на то, что подобного рода недостаток пропорциональности вызывается не только перепроизводством, но и недопроизводством. Когда,напр., на рынке появляется недостаточное количество сырья, процесс производства должен остановиться, и наступает кризис. Таким кризисом, вызванным не перепроизводством, был хлопчато-бумажный голод в начале шестидесятых годов в Ланкашире, который явился следствием американской освободительной войны. Подобный же кризис — преддверье общего кризиса — мы видели в зените недавнего периода расцвета в Германии, когда временами недоставало железа, угля и хлопчатой бумаги, так что некоторые фабрики принуждены были прекратить, а другие сократить свое производство.

Заметим, что уж одно это показывает всю несостоятельность болтовни об уничтожении или даже ослаблении кризисов посредством картелей, болтовни, которая, несмотря на все исследования, все еще не совсем заглохла. Мы видели, что пропорциональное распределение производства является необходимым условием беспрепятственного продолжения капиталистического процесса производства и воспроизводства. Но товарное производство есть производство многих независимых друг от друга производителей. О том, чтобы это нерегулируемое производство в течение короткого времени не закончилось полным хаосом, заботятся законы конкуренции: они действуют таким образом, что цены товаров в тех отраслях, в которых сосредоточено слишком много общественного труда, падают, что ведет к ограничению производства, тогда как цены товаров в тех отраслях, в которых производится меньше, чем это требуется с точки зрения пропорционального распределения производства, поднимаются, что стимулирует расширение производства. Какое же влияние оказывают картели? Они устраняют конкуренцию в отдельных отраслях производства будто бы для того, чтобы достигнуть постоянства в ценах на товары, на самом же деле для того, чтобы постоянно держать цены, а тем самым и прибыль на высоком уровне. Но это означает только то, что в отраслях производства, поддающихся картелированию, создается тенденция к постоянному недопроизводству и, стало быть, к постоянному нарушению пропорциональности производства. А это, как известно, им достаточно часто удается. Они не стараются уничтожить ни независимости отдельных отраслей промышленности друг от друга, ни отсутствия планомерности производства в целом; они стремятся только устранить тот регулятор свободной конкуренции, который один в состоянии внести хоть некоторый порядок в анархическое капиталистическое производство. Они создали бы полную неразбериху в хозяйственной жизни, если бы им удалось осуществить это стремление. Но конкуренция коренится слишком глубоко в системе существующего хозяйства, чтобы снова и снова не давать себя чувствовать. Но чем сильнее союзы предпринимателей, тем сильнее те препятствия, которые приходится преодолевать конкуренции. Картели, таким образом, образуют новый элемент кризисов.

Но, с другой стороны, недостаточно пропорциональное распределение производства, a тем самым и кризис, могут быть вызваны и перепроизводством в какой-нибудь из важнейших отраслей производства. Этого не отрицал никто и со стороны марксистов. Если мы в недопотреблении видим конечную причину периодических кризисов, то мы в неорганизованности капиталистического процесса производства усматриваем одну из предпосылок кризисов и фактор, который временами и сам по себе может вызвать кризис или еще более обострить общие кризисы.

Но Туган-Барановский этим не довольствуется. Он утверждает, что единственной причиной кризисов является неорганизованность капиталистического способа производства. Недопотребления, как основной причины кризисов, для него не существует, так как рынок для капиталистического производства, по его мнению, растет в том же отношении, в каком растет это последнее: оно своим ростом само создает себе рынок. Если бы все отрасли промышленности развивались в должном отношении друг к другу, то перепроизводство и кризисы были бы, по мнению Тугана, невозможны — даже в том случае, если бы эксплоатация трудящихся масс и недопотребление возросли еще в большей мере.

«Если только можно расширить производство, если хватит для этого производительных сил, то можно расширить и спрос, ибо при пропорциональном распределении национального производства каждый вновь произведенный товар есть вновь появившаяся покупательная сила для приобретения других товаров» (стр. 23 русск. 2-го изд.).

Это положение Туган пытается доказать тем, что он, по образцу Маркса, дает схематическое представление процесса воспроизводства капитала. Маркс исследовал те условия, при которых производство и обращение товаров могут все снова и снова совершать свой круговорот, — след., условия, при которых возможен капиталистический процесс воспроизводства. Для возможно большего упрощения схемы он исходил из того предположения, что общество состоит только из капиталистов и рабочих. Простым воспроизводством капитала он называет тот случай, когда капиталисты потребляют всю полученную прибыль, так что капиталистическое производство не расширяется, а из года в год совершается в том же размере. На самом же деле класс капиталистов ежегодно сберегает прибыль; он накопляет ее для расширения производства. В этом случае мы имеем дело с расширенным воспроизводством.

Для того, чтобы процесс воспроизводства капитала мог беспрепятственно продолжаться, производство средств производства, средств потребления для рабочих и средств потребления для капиталистов всякий раз должно совершаться в определенных размерах. Соответственно этому схема воспроизводства капитала распадается на три подразделения: на производство средств производства, на производство средств потребления для рабочих и на производство средств потребления для капиталистов. При простом воспроизводстве в первом подразделении должно быть изготовлено столько средств производства, сколько их изнашивается в течение года. Во втором и третьем подразделениях должно быть произведено столько средств потребления, сколько потребляется рабочими и капиталистами. Это понятно само собой. Но при данных технических условиях и условиях эксплоатации дано и разделение стоимостей продуктов каждого подразделения на постоянный капитал, переметный капитал и прибыль; сумма переменного капитала, потраченного во всех трех подразделениях, должна соответствовать стоимости произведенных во втором подразделена средств потребления для рабочих; сумма прибавочных стоимостей всех трех подразделений должна равняться стоимости всех средств потребления класса капиталистов, т. е. стоимости продукта третьего подразделения; наконец, сумма потраченного во всех трех подразделениях постоянного капитала (для простоты мы принимаем, что он за год целиком потребляется) должна соответствовать сумме стоимостей средств производства, произведенных в первом подразделении. Соблюдение этих условий необходимо для того, чтобы процесс воспроизводства мог совершаться беспрепятственно и чтобы не возникло кризиса.

Следующая таблица, числа которой взяты произвольно, служит наглядной иллюстрацией сказанного:

СХЕМА I

Простое воспроизводство общественного напитала

I подразделение. Производство средств производства.

720 милл. (мар.) постоянного капитала (средств производства) + 360 милл. переменного капитала (заработная плата) + 360 милл. прибавочной стоимости (прибыль) = 1.440 милл. стоимости средств производства.

II подразделение. Производство средств потребления рабочих.

360 милл. постоянного капитала + 180 милл. переменного капитала + 180 милл. прибавочной стоимости = 720 милл. стоимости средств потребления рабочих.

III подразделение. Производство средств потребления капиталистов.

360 милл. постоянного капитала + 180 миля, переменного капитала + 180 милл. прибавочной стоимости = 720 милл. стоимости средств потребления для капиталистов.

Все имеете составляет: 1.440 милл. постоянного капитала + 720 милл. переменного капитала + 720 милл. прибавочной стоимости = 2.880 милл. стоимости совокупного продукта.

Таким образом на рынке появляются товары на сумму в 2.880 миллионов. Вся эта стоимость попадает в руки капиталистам. Но из этой стоимости они должны 1) отдать 720 милл. рабочим всех трех подразделений в виде заработной платы и 2) на 1.440 милл. купить средств производства, которые возмещают средства производства, потребленные во всех трех подразделениях. 720 милл. заработной платы поглощают средства потребления, произведенные вторым подразделением. 1.440 милл., заплаченные за средства производства, освобождают рынок от продуктов первого подразделения. Таким образом у капиталистов остается 720 милл. прибыли, которые они употребляют на то, чтобы очистить рынок от товаров третьего подразделения. Несмотря на эксплоатацию, кризис, таким образом, может и не наступить.

Но фактически дело капиталистов обстоит вовсе не так хорошо, как в этом примере. Они не могут прокутить всю прибавочную стоимость, они должны «экономить», и «ограничивать» себя для того, чтобы расширять производство. Но для этого недостаточно, чтобы они добродетельно воздерживались от тех удовольствий, которые они могли бы себе доставить на свои прибыли; для этого необходимо совершенно иначе конструировать все общественное производство. Если не кушать икры, не пить шампанского и не любить балерин, то этого еще недостаточно для открытия прядильной фабрики; для этого необходимо еще, чтобы вместо икры и шампанского производилась хлопчатая бумага, уголь и прядильные машины, а вместо эфирной пищи балерин несколько более грубая пища пролетариев. Какой вид будет тогда иметь процесс воспроизводства капитала? При прежней же сумме общей стоимости производства и при прежних технических условиях и условиях эксплоатации мы получим примерно следующую картину:

СХЕМА II

Расширенное воспроизводство общественного капитала

Первый год

I подразделение. Средства производства.

840 мллл. постоянного капитала + 420 милл. переменного капитала + 420 милл. прибавочной стоимости = 1.680 милл.

II подразделение. Средства потребления рабочих.

420 милл. постоянного капитала + 210 милл. переменного капитала + 210 милл. прибавочной стоимости = 840 милл.

III подразделение. Средства потребления капиталистов.

180 милл. постоянного капитала + 90 милл. переменного капитала + 90 милл. прибавочной стоимости = 360 милл.

Итого 1.440 мил. постоянного капитала + 720 милл. переменного капитала + 720 милл. прибавочной стоимости = 2.889 милл.

2-й год

I подразделение. Средства производства.

980 милл. постоянного капитала + 490 милл. переменного капитала + 490 милл. прибавочной стоимости = 1.960 милл.

II подразделение. Средства потребления рабочих.

490 милл. постоянного капитала + 245 милл. переменного капитала + 245 милл. прибавочной стоимости = 980 милл.

III подразделение. Средства потребления капиталистов.

210 милл. постоянного капитала + 105 милл. переменного капитала + 105 милл. прибавочной стоимости = 420 милл.

Итого 1.680 милл. постоянного капитала + 840 милл. переменного капитала + 840 милл. прибавочной стоимости = 3.360 милл.

Туган-Барановский развивает эту схему еще дальше, на третий год, но так как это не дает ничего нового, то мы за ним не последуем, но уже эти два года показывают нам, что даже при накоплении капитала вовсе не обязательно наступление перепроизводства. Капиталисты употребляют в 1-й год на свое личное содержание уж не 720 милл., а 360 милл. И тем не менее вся стоимость в 2.880 милл. сбывается на рынке. Они покупают себе машин не на 1.440 милл., а на 1.680 милл., и у них остается излишек не в 720 милл., а в 840 милл.; они получают возможность потратить этот излишек на заработную плату, на которую, как это показывает схема 2-го года, покупаются произведенные в большем размере средства потребления рабочего класса. Количество потребленных рабочими в капиталистами средств потребления в первом году понизилось с 1.440 милл. до 1.200 милл., в следующем году оно составляло 1.400 милл. вместо 1.440 милл., и тем не менее общая стоимость производства возросла с 2.880 милл. до 3.360 милл. «без всякого нарушения равновесия между спросом и предложением». Таким образом Туган-Барановский приходит к следующему выводу: «Приведенные схемы должны были с очевидностью доказать мысль, которая сама по себе очень проста, но легко вызывает возражения при недостаточном понимании процесса воспроизведения общественного капитала, а именно, что капиталистическое производство само для себя создает рынок… Сравнение простого воспроизведения капитала с воспроизведением его в расширяющихся размерах доказывает важное положение, заслуживающее особого внимания. Необходимо понять, что спрос на товары в капиталистическом производстве в известном смысле независим от потребления: национальное потребление может падать, а национальный спрос на товары расти, как это ни кажется нелепым с точки зрения простого здравого смысла; накопление капитала может вести к сокращению спроса на предметы потребления и к повышению общего спроса на товары» (23 стр. 2-го русск. издания).

Это открытие приводится затем в связь с другим упомянутым уже во второй главе нашего обзора открытием, трактующим о том, что прибыль создастся не только рабочими, но и средствами производства. При капиталистическом способе производства рабочий, по словам Тугана, сам низводится на степень простого средства производства и приравнивается к нему; таким образом потребление средств производства сводится к потреблению людей. Для рынка безразлично, растет ли потребление людей или потребление средств производства (стр. 2296). «Средства производства завоевывают все большее и большее значение и в процессе производства, и на товарной рынке. Рабочий отступает на задний план перед машиной, и вместе с тем отступает на задний план рынок, создаваемый потреблением рабочего, сравнительно с рынком, создаваемым производительным потреблением средств производства. Весь колоссальный организм капиталистического хозяйства принимает характер как бы самодовлеющего целого, в котором человеческое потребление является простым моментом процесса производства и обращения капитала» (стр. 24).

Как может тут возникнуть кризис от недопотребления? Ясно, что он может произойти только от того, что различные отрасли производства развиваются не в должном отношении друг к другу и оттого вступают друг с другом в конфликт.

Такова теория кризисов Туган-Барановского.

Нет сомнения, что «здравый смысл» не мирится с ней. Но это еще ничего не доказывает. Ничто так не обманчиво, как здравый смысл, который принимает видимость вещей за самые вещи.

Не будем поэтому полагаться на ненадежного спутника и присмотримся ближе к схемам Тугана.

Они, правда, показывают, что потребление средств потребления может падать, а производство в то же время расти, причем процесс воспроизводства нисколько не нарушится. Это мы должны признать. Но отсюда еще далеко до признания тех выводов, которые делает Туган. Потребление может падать, а производство может в то же самое время расти, по всегда ли, при всех ли обстоятельствах возможно при этом избежать кризиса? Нет, не всегда, а только при известных предпосылках. Схемы Тугана-Барановского показывают нам только один единственный случай, при котором может происходить падение потребления, не вызывающее кризиса: это случай перехода от простого воспроизводства к расширенному. Этот единственный случай становится у Тугана типичным для капиталистической действительности; но этот случай не только не типичен, но почти не имеет места в действительности.

Маркс дал схему простого воспроизводства не потому, что она отражает истинную картину процесса капиталистического воспроизводства, а потому, что оно проще, чем процесс расширенного воспроизводства, и потому дает возможность с меньшими затруднениями вскрыть целый ряд важных явлений. Но с тех пор, как производство ведется капиталистически, накопляется капитал и действуют законы процесса расширенного воспроизводства. Начиная с момента появления кризисов, это становится совершенно очевидным и не вызывает никаких сомнений. И даже в то время, когда происходят кризисы и когда производство на время затихает, мы имеем дело не с простым процессом воспроизводства, ибо даже в период депрессии происходит накопление капитала.

Явление перехода от простого воспроизводства к расширенному вряд ли имеет когда-нибудь место при развитом капиталистическом хозяйстве; следовательно, те условия, при которых возможно сокращение потребления, не сопровождающееся кризисом, едва ли когда-нибудь наступают. Схемы Туган-Барановского, таким образом, ничего не говорят в его пользу, и тем не менее он строит свои смелые парадоксы только на них.

Но если мы, несмотря на все наши сомнения, признаем простое воспроизводство исходным пунктом капиталистического процесса воспроизводства, то что от этого выигрывает Тугаy-Барановский? Ничего, кроме маленькой отсрочки смертного приговора над его теорией.

Верно, что если исходить из простого воспроизводства, как из начальной стадии, то потребление средств потребления определяется при этом суммой в 1.440 милл. марок. Если в следующем году происходит расширение производства, то стоимость средств потребления уже в этом году должна понизиться с 1.440 м. до 1.200 милл. марок. Но продолжим нашу схему на основах, данных Туганом. Мы найдем тогда, что во втором году потребление снова составит 1.400 милл., в третьем году уже — 1.633 милл., в четвертом году — 1.911 милл., в пятом году — 2.224 м. м., в шестом — 2.594 милл. и т. д. Чтобы не произошла заминка, и не наступило перепроизводство, общественное потребление через шесть лет должно увеличиться больше, чем вдвое; в такой же почти степени должно возрасти и потребление рабочего масса, которое должно подлиться с 840 милл. мар. до 1816 милл. И этот рост потребления должен продолжаться беспрерывно, ибо поскольку процесс расширенного воспроизводства раз начался, он не терпит уже никаких остановок на своем пути.

Если Туган-Барановский все же выводит отсюда, что «общественное потребление в целом может падать, а общественный спрос на товары одновременно расти», то это удается ему не только потому, что он берет исходным пунктом процесса воспроизводства тип, чуждый капитализму, но и потому, что он не решается выйти за пределы этого исходного пункта. Если б он продолжил свои выкладки, и не остановился на третьем году, он натолкнулся бы на выше приведенные числа, и ему самому бросилась бы в глаза несостоятельность его позиции.

Но дальнейшие вычисления над цифрами его схемы показали бы ему также, что масса стоимости, заключающаяся в произведенных за год предметах потребления, растет точно в таком же отношении, как и масса стоимости, заключающаяся в средствах производства. Общее количество предметов потребления (как потребительных стоимостей) возрастает еще быстрее, чем общая сумма их стоимости, если одновременно — а обыкновенно так и бывает — растет производительность труда. Следовательно, для того, чтобы не произошел кризис, потребление средств потребления должно расти не только беспрерывно, но расти если не быстрее, то, по крайней мере, в таком же отношении, как производство средств производства.

Свое открытие, что потребление может падать, а производство одновременно расти, не вызывая при этом перепроизводства, Туган-Барановский приводит в связь со своей теорией прибыли. На самом же деле он и тут и там делает одну и ту же ошибку, вытекающую из теоретической близорукости. Он наталкивается на единичный случай, который, как ему кажется, противоречит теории или здравому смыслу, и открывши этот случай, тут же принимается строить на нем новую теорию. Если бы он только несколько дальше проследил этот случай, ему стало бы ясно, какой мимолетный, исключительный случай он принял за постоянное, нормальное явление капиталистической действительности.

Конечно, это звучит очень красиво, когда Туган-Барановский в основу своей теории прибили и теории кризисов кладет тот факт, что капиталисты рассматривают рабочих, как средство производства, как простые машины, и потому отождествляют первых с последними, что машина также создает им прибыль, как и рабочий, и что потребление машины для них равноценно потреблению человека, ибо цель их производства — прибыль, а не удовлетворение потребностей человека. Капиталист, действительно, так думает, но кризисы оттого и происходят, что эта точка зрения капиталиста все снова и снова вступает в противоречие с основными законами общественной жизни. Капиталист сколько угодно может приравнивать человека машине, но общество все же остается обществом людей и никогда не становится обществом машин; общественные отношения остаются отношениями человека к человеку и никогда не становятся отношениями человека к машине. Поэтому, человеческий труд в конечном счете всегда остается фактором, образующим стоимости; поэтому для расширения производства решающим моментом в конечном счете всегда является расширение человеческого потребления.

Производство есть и остается производством для человеческого потребления. Верно, что число промышленных заведений, в которых приготовляются продукты непосредственного личного потребления, вместе с прогрессирующим разделением труда, падает по сравнению с теми промышленными заведениями, которые доставляют друг другу или предприятиям, производящим средства потребления, инструменты, машины, сырой материал, средства перевозки и т. д. В то время, как в первобытном крестьянском хозяйстве добытый лен обрабатывался собственными орудиями и приготовлялся в окончательной форме, годной для человеческого потребления, теперь в приготовлении рубахи принимает участие, быть может, сотня предприятий; одни приготовляют хлопок-сырец, другие заняты производством рельсов, локомотивов, вагонов, которые привозят его в гавань, производством корабля, который увозит его в Европу, производством транспортных средств для тех районов, где выращивается хлопок, производством машин, устройством помещений, добычей угля для тканья и пряденья, производством иголок, пуговиц и других принадлежностей швеи. Но все эти отрасли производства служат одной цели — приготовлению средств человеческого потребления, и все они в своей деятельности приходят в состояние застоя, лишь только потребление расширяется не в достаточной мере.

Некоторые из многочисленных отраслей хозяйства, которые являются как бы посредствующими звеньями для производства средств потребления, например, железные дороги, — принимают колоссальные размеры и на первый взгляд кажутся независимыми от потребления, и тем не менее ошибочное представление насчет того, что они не служат для человеческого потребления, едва ли было бы возможно, если бы капиталистическое производство было национальным, а не интернациональным, мировым производством. При международном разделении труда положение складывается так, что отдельные страны — старые промышленные страны — могут лишь медленно расширять производство продуктов личного потребления, тогда как производство средств производства у них делает еще быстрые успехи и в гораздо большей мере определяет пульсацию их экономической жизни, чем производство средств потребления. Тот, кто рассматривает предмет с точки зрения такой страны, легко приходит к тому убеждению, что производство средств производства может продолжительное время расти быстрее, чем производство средств потребления и что первое не связано со вторым. В Англии это особенно бросается в глаза.

Но если в Англии фабрикация прядильных машин растет быстрее, чем производство пряжи, то это возможно только потому, что вне Англии открываются новые прядильные фабрики, которые получают свои машины из Англии. Но без расширения потребления пряжи сбыт прядильных машин скоро прекратился бы.

Этого-то Туган-Барановский и не учитывает. Он указывает на то, что из Англии было вывезено:

  1868–70 гг. 1896–1898 гг.
Тканей на 82,5 м. ф. ст. 77,1 м. ф. стр.
Железа (включ. маш.) на 26,3 м. ф. ст. 39,9 м. ф. ст.
Камен. угля 5,4 м. ф. ст. 16,7 м. ф. ст.

Отсюда он заключает (стр. 53):

«В этом относительном падении вывоза тех британских фабрикатов, которые идут на непосредственное потребление, отражается основной закон капиталистического развития: по мере прогресса техники предметы потребления все более отступают перед средствами производства. Потребление людей играет все меньшую роль по сравнению с производительным потреблением средств производства».

Как будто потребление средств производства есть нечто иное, чем потребление средств потребления!

Производить значит приготовлять предметы человеческого потребления. Этот факт может быть затушеван прогрессирующим разделением труда, но его нельзя ни уничтожить, ни даже ограничить.

V. Изменения в характере кризисов⚓︎

Мы должны занять резко отрицательную позицию по отношению к новым теориям Туган-Барановского о факторах, лежащих в основе капиталистического способа производства и вызывающих кризисы; мы не можем признать никакой ценности за его теорией прибыли, и признаем лишь условную ценность за его теорией кризисов, поскольку она подчеркивает то значение, которое II том «Капитала» и его анализ процесса производства капитала имеет для исследования причин кризисов. Иначе обстоит дело, когда мы из глубин подымаемся к поверхности явлений и когда мы от абстракций переходим к конкретным вещам: здесь мы находим массу пунктов, в которых мы не только согласны с Туганом, но которые открывают нам даже новые точки зрения.

К сожалению, наша работа так затянулась, что мы должны отказаться от подробного рассмотрения взглядов Туган-Барановского на причины периодичности кризисов и на формы их проявления. Тех, кто желает познакомиться с этим предметом, мы отсылаем к работе самого Тугана.

Мы рассмотрим здесь еще только один вопрос, — вопрос о том, изменяется ли, и если изменяется, то насколько, характер кризисов, и обнаруживается ли тенденция к их исчезновению или смягчению, как это два-три года тому назад в унисон с либеральными оптимистами утверждали некоторые ревизионисты. В этом вопросе Туган-Барановский пришел к весьма замечательным выводам.

Теория кризисов Тугана значительно отличается от нашей, но обе они сходятся на том, что выводят кризисы из капиталистического способа производства и считают их неразрывно связанными друг с другом, ибо отсутствие планомерности производства так же кроется в существе капиталистического способа производства, как и недопотребление масс и накопление капитала.

В своей заключительной главе он говорит:

«Если изложенные в этой книге соображения о причинах кризисов в капиталистическом хозяйстве справедливы, то ничего не может быть ошибочнее мнения, выражаемого некоторыми новейшими писателями (напр., Бернштейном), что новейшее развитие капитализма устранило опасность периодического наступления кризисов…

«Многие думают, что кризисы могут быть прекращены дальнейшим ростом разного рода предпринимательских союзов, картелей, синдикатов, трестов, стремящихся прямо или косвенно регулирован, национальное производство. Я отнюдь не склонен умалять значение такого рода союзов; распространение их является в моих глазах самым характерным показателем банкротства в современной хозяйственной жизни принципа свободной конкуренции и необходимости планомерной организации национального производства. Картели представляют собою огромный шаг вперед капиталистического хозяйства по пути концентрации производства. Но все же я считаю совершенно невозможным, что картели устранили периодические приливы и отливы капиталистической промышленности. Картель может ввести планомерную организацию в отдельную отрасль промышленности; но взаимные отношения таких организованных производств остаются такими же неорганизованными и непланомерными, как и раньше… Единственное, на что могут влиять картели — это на резкость переходов от оживления к застою. Картели могут бороться с падением товарных цен путем планомерного сокращения производства, — но ведь сокращение производства равносильно потере заработка рабочими. Сокращение производства и есть то зло, с которым нужно бороться; против этого зла картели бессильны. Значение картелей в том и состоит, что они перекладывают тяжесть промышленного застоя с предпринимателей на рабочую массу» (стр. 323—324).

Этим Туган-Барановский отнюдь не хочет сказать, что характер кризисов всегда остается одним и тем же.

«Кризисы прежнего типа в Англии прекратились. Прежние кризисы уподоблялись урагану, быстро проносившемуся по стране, уничтожавшему все на своем пути, но также быстро и исчезавшему. Теперь кризис есть не острый припадок болезни, а болезнь упорная, продолжительная, затяжная; так, напр., мировой кризис 1857 г. был настоящей экономической катастрофой, в короткое время расстроившей и почти приостановившей торговую деятельность всего капиталистического мира. Все, казалось, рухнуло и превратилось в развалины. Но уже через год следы кризиса почти совершенно изгладились, и промышленность была оживленнее, чем прежде. Поэтому неудивительно, что старые теоретики кризисов сравнивали кризисы со спасительной грозой, которая ломает деревья, но очищает атмосферу и оживляет поля. Но к современным кризисам далее самый закоренелый оптимист, всегда готовый ликовать и слагать гимны существующему, конечно, не применит подобной характеристики. В Англии не было никакой катастрофы в начале 80-х годов, и однако в течение, по крайней мере, 4-х лет промышленность была в самом тяжелом застое. Точно также в 1890 г. крах Бэринга не вызвал всеобщего потрясения английского кредита, и тем по менее промышленный застой растянулся также на 3—4 года. Биржевая паника и банкротства обрушиваются на предпринимателей и имущие классы; от промышленного застоя тяжелее всего страдают рабочие. Поэтому, можно сказать, что различие между современными и кризисами 50-х и 60-х годов не в пользу кризисов нового типа» (стр. 323—324).

Таким образом, ответ на вопрос, смягчаются ли кризисы, будет различен в зависимости от того, какой точки зрения придерживается дающий этот ответ. Кто смотрит на вещи глазами буржуазных идеологов, тот присоединит свой голос к хору оптимистов, которые уповают на то, что кризисы, благодаря прогрессу экономического развития, в особенности, благодаря картелям, потеряют свою остроту. Крупные предприниматели меньше страдают теперь от кризисов, чем прежде.

Но кто рассуждает с пролетарской точки зрения, должен будет притти как раз к противоположному выводу, ибо рабочих кризисы угнетают теперь сильнее, чем прежде. Картели увеличивают зло еще в другом отношении, не отмеченном Туган-Барановским: они мешают рабочим использовать время расцвета. Если они во время кризиса удлиняют и усиливают безработицу, то они во время подъема мешают рабочим поднять заработную плату настолько, насколько предприниматели из картелей и прочие монополисты поднимают цены на товары. Это подтверждалось в последнюю эпоху расцвета с различных сторон.

Туган-Барановский спрашивает далее: «Уменьшилась ли безработица в новейшем фазисе развития английского хозяйства? Статистическим путем на это ответить нельзя, но многое заставляет предполагать противное».

Характер безработицы изменяется в двух направлениях.

«Чарльз Бутс заявил, что, по его мнению, улучшенная организация промышленности бесспорно стремится к большей регулярности заработка… Но этим путем она будет действовать непосредственно против безработных. Она создает большее число безработных, она благоприятствует лучшим рабочим… Чем бо́льшая часть работы исполняется регулярно, тем меньшая остается на долю тех, кто работает нерегулярно». Туган приводит еще другие цитаты, которые показывают, «что тенденция новейшего времени заключается в том, что вся тяжесть безработицы в возрастающей степени ложится на менее искусных рабочих» (стр. 326).

Туган-Барановский указывает затем на статистические данные, которыми Чарльз Бутс доказывает, что от 40 до 60% рабочих Англии, в возрасте свыше 65 лет, живут в рабочих домах, т. е. в тех домах, которых рабочие боятся и презирают не менее, чем тюрьмы.

Итак, почти половина рабочих, имеющих несчастье дожить до старости, осуждена кончать жизнь на содержании у прихода! И это в богатейшей стране мира — в Англии… По мере роста конкуренции жизнь становится все труднее и трудное: все раньше и раньше человеческая рабочая сила снашивается и перестает приниматься рабочим рынком… И эта безработица не только не сокращается, но усиливается в новейшее время. Бот что говорит по этому вопросу, без сомнения, наиболее компетентный человек, Чарльз Бутс: «В крупных промышленных центрах старые люди теперь, несомненно, находятся в худшем положении, чем 20 лет тому назад… Старые люди страдают от возрастающей трудности найти работу. Те же условия, которые улучшили положение молодых, действуют против старых» (стр. 330).

Туган-Барановский приходит к выводу, «что безработица отнюдь не сокращается по мере развития капитализма и даже принимает в некоторых отношениях более тягостные формы».

Безработица становится все тягостнее не только потому, что она обрушивается на более пассивные элементы пролетариата, на необученных, неорганизованных, старых рабочих, но и потому, что продолжительность кризисов все возрастает. В первый год кризиса безработица переносится еще сравнительно легко, у рабочего сохраняются кой-какие сбережения, которые он сделал в лучшие годы, и его организации также обладают еще средствами, чтобы поддержать его. Но эти источники быстро иссякают: поддержка безработных со стороны профессиональных союзов становится все более недостаточной: сбережения тают, словно снег под лучами солнца; мебель и одежда перекочевывают к старьевщику, и в конце-концов у рабочего для борьбы с нуждой не остается ничего другого, как милостыня или преступление.

Если безработица по мере увеличения длительности кризиса становится все тягостнее и если она сравнительно с численностью промышленных рабочих возрастает от одного индустриального цикла к другому, от периода процветания к периоду процветания и от кризиса к кризису, то она от десятилетия к десятилетию должна возрастать в такой же степени, в какой промышленное население страны увеличивается сравнительно с сельско-хозяйственным. Ибо периодический кризис и соответствующая ему периодическая безработица является отличительной особенностью капиталистической промышленности. Капиталистическое сельское хозяйство также страдает от кризисов, но это кризисы другого рода, чем индустриальные; они не периодичны и не зависят от чередования последних. Проблема безработицы в сельском хозяйстве тоже не та, что в промышленности.

Но продолжительность кризисов, равно как и распространение и тяжесть безработицы, растут не только в пределах отдельной нации: прогрессивно расширяется и круг наций, подверженных чередующимся кризисам.

Первые кризисы ограничивали место своих действий почти исключительно Англией; вслед за этим в их власти очутилась и Америка. 1867-й год уже приносит глубокий кризис Франции и Германии. В 1873 г. для перворазрядного кризиса созрела уже не только Германия, но и Австрия; в прошлом десятилетии мы видим уже Южную Америку, Японию, Россию в числе стран, разделяющих благодеяние сильнейших периодических капиталистических кризисов. Теперешний кризис носит более всеобщий характер, чем все предшествовавшие ему кризисы. В этот кризис не вовлечена только Америка, но ее кризисы не всегда совпадали с европейскими. Предпоследний период упадка начался в Европе в 1890 г., в Америке же только в 1893 г. В соответствии с этим следующий кризис в Америке по закону десятилетнего цикла падает на 1903 г. Само собой понятно, что эту дату нельзя считать безошибочной. Цикл колеблется между 8-ю и 11-ю годами; к тому же он может быть нарушен большими войнами.

Американский кризис неизбежно окажет свое влияние на Европу и еще более усилит последствия экономической депрессии. Нельзя ожидать более или менее продолжительного оживления торговли прежде, чем рассеются грозовые тучи на американском горизонте. Эти последние могут сделать теперешний кризис самым всеобъемлющим и самым глубоким из всех кризисов, какие мы когда-либо переживали.

Итак, постоянное расширение кризисов можно констатировать не только в отношении продолжительности и размеров безработицы, но и в отношении их географического распределения. Таким образом, можно сказать, что кризисы в общем все больше обостряются и расширяются.

Этот закон несколько видоизменяется, однако, другим законом, который Парвус развил в упомянутой нами брошюре и даже еще раньше.

В этой брошюре он пишет следующее:

«Бывают моменты, когда развитие во всех областях капиталистического народного хозяйства — в технике, на денежном рынке, в торговле, в колониальной политике — достигает такой зрелости, что становится необходимым значительное расширение мирового рынка и поднятие обще-мирового производства на новый, гораздо более широкий базис. В такие моменты для капитала наступает период бури и натиска. Периодическая смена подъема кризисом этим не устраняется, но подъем развивается в более сильной прогрессии, а кризис действует острее, хотя продолжительность его короче. Подъем продолжается до тех пор, пока накопившиеся тенденции развития не развернутся во всей своей полноте. Потом разражается острый взрыв торгового кризиса, который затем переходит в хозяйственную депрессию. Хозяйственная депрессия характеризуется замедлением процесса развития производства. Она сокращает размах подъема и суживает арену его распространения, но она зато раздвигает границы распространения торгового кризиса, который теряет вследствие этого свою остроту. Получается такое впечатление, как будто бы производство вообще не может дальше развиваться до тех пор, пока потенциальные силы развития не приведут к новому периоду бури и натиска» (стр. 20).

Если взгляд этот оправдается действительностью, то он явится ценным дополнением к марксовой теории кризисов. Туган-Барановскому он не был еще известен, и поэтому он не воспользовался им в своей работе. Но его история кризисов вполне согласуется с теорией Парвуса.

Первая эпоха кризисов в крупной капиталистической промышленности Англии охватывает собою время от 1815 до 1819 г.г. Период от 1815 г. до 1836 г. охватывает эпоху, которую можно было бы, по терминологии Парвуса, назвать эпохой бури и натиска капитала. С этого времени до 1849 г. тянется преимущественно период затишья, прерываемый короткими промежутками оживления. Французская революция создает почву для подъема. В политическом отношении весь этот период характеризуется всеобщим миром и торжеством реакции, которая наступила вслед за опустошительными наполеоновскими войнами; в области техники он характеризуется введением паровых машин и быстрым расширением железнодорожного дела в Англии. Время депрессии, продолжавшееся от 1836 до 1849 г., было временем чартистского движения.

Вторая эпоха простирается от 1849 г. до 1887 г., при этом годы от 1849 до 1873 являются годами бури и натиска, а период от 1874 г. до 1887 г. периодом господства всеобщей и почти непрерывной депрессии. Революция 1848 г. с ее отголосками, войнами против абсолютизма в России и в Австрии, войной против рабства в Соединенных Штатах и объединением Германии и Италии — создала почву для этого периода. В те годы, на которые приходится период бури и натиска, процветает свободная торговля, и европейские цивилизованные страны, а также Соединенные Штаты быстро покрываются сетью железных дорог и присоединяются таким образом к мировому рынку. Вместе с Туган-Барановским мы видим в волнообразном распространении международной железнодорожной сети главную причину чередования периодов расцвета и кризиса. Расширение мирового рынка и расширение железнодорожной сети в течение девятнадцатого века идут рука об руку. Сюда присоединяется еще влияние открытия богатых золотых залежей в Калифорнии в 1848 г. и в Австралии в 1851 г. С технической стороны этот период характеризуется революцией в области химического производства (в самом широком смысле этого слова, включая, напр., и сахарное производство). На годы депрессии падает расцвет германской социал-демократии и ее победоносная борьба против Бисмарка, замешательство абсолютизма при первом более или менее значительном революционном движении в России, пробуждение и быстрое усиление социализма в Англии.

С 1887 г. начинается новый период развития капитализма, вначале робкого, а с 1895 г. такого мощного, какого едва можно было ожидать от дряхлеющего, казалось, капитализма. Этот период обусловливается колониальной политикой, т. е. разделом земной поверхности между полдюжиной великих держав, и постройкой железных дорог в Мексике, в Центральной и Южной Америке, в Австралии, в Африке, в Восточной Индии, в Сибири и в Японии. В области техники это время ознаменовалось появлением электротехники; много способствовала этому периоду расцвета растущая добыча золота в Южной Африке.

Оба первых периода бури и натиска продолжались около 20—25 лет. Так как новейший период имеет лишь 15-летнюю давность, то можно ожидать, что он не пришел еще к концу и что между теперешним кризисом и, несомненно, предстоящим периодом продолжительного хронического застоя будет иметь место период бешеного подъема. Другие соображения и, в частности, то обстоятельство, что предстоит еще время большого железнодорожного строительства в Китае, также говорят за вероятность такого предположения. Конечно, новая воина за Китай, как за объект эксплоатации, может задушить в зародыше начинающийся подъем. Но как бы то ни было — приближаемся ли мы после двух лет кризиса к новому расцвету, еще более могучему, чем предшествовавший подъем, или нет — во всяком случае, мы имеем все основания ожидать, что после новейшего периода бури и натиска так же, как и после двух прежних, последует период хронической депрессии, который обещает быть и периодом плодотворной социально-революционной деятельности.

Новейший период бури и натиска обладает, однако, двумя особенностями, которые отличают его от его предшественников. Среди стран и отраслей производства, намечавших движение экономического цикла и наиболее явственно отразивших его, раньше стояли Англия и текстильная промышленность. Теперь Англия должна была уступить свою роль Германии и Америке, а роль текстильной промышленности перешла к производству железа и стали.

Опыт учит, что промышленный цикл в капиталистически развитых странах явственно выражается в статистике экспорта.

Стоимость вывезенных из Англии продуктов составляла:

1823 г. 710 мил. мар период бури и натиска
1836 г. 1068 мил. мар
1848 г. 1058 мил. мар застой
1849 г. 1272 мил. мар период бури и натиска
1873 г. 5100 мил. мар
1886 г. 4260 мил. мар  застой
1887 г. 4440 мил. мар период бури и натиска
1899 г. 5100 мил. мар

В периоде от 1836 г. до 1848 г. вывоз сократился незначительно. В первом году второго периода подъема — в 1849 г. — он поднялся уже значительно выше прежнего и в течение 23-х лет почти учетверился. Напротив того, с 1873 г. до 1886 г. вывоз значительно понизился и с этого времени в течение 13 лет стоял на уровне, которого он достиг в 1873 году.

Особенно плохо обстоит дело с развитием вывоза в английском хлопчато-бумажном производстве. Вывоз составлял:

  Пряжа Ткани
  Количество, милл. фунт. Стоимость, милл. мар. Колич., милл. ярд. Стоимость, милл. мар.
1820 23,0 56,6 250 273,8
1846–1850 139,8 131,4 1157 375,2
1870–1874 205,5 307,4 3446 1097,2
1890–1894 235,9 206,2 4975 1011,4
1898 246,7 178,4 5219 1111,8

Таким образом, с 1820 до 1874 гг. произошло повышение стоимости вывоза с 330 милл. до 1404 м.; с этого времени до 1898 г. он понизился до 1298 милл. В начале вывоз в течение 54-х лет учетверился, а затем он в течение 24-х лет не только не повысился, но даже сократился.

Впрочем, текстильная промышленность находилась в состоянии застоя и в других странах, напр., в Германии, где развитие ее вот уже в продолжение 20 лет значительно отстает от общего развития промышленности. Некоторые данные по этому вопросу уже приведены мною в моей брошюре о торговой политике7. Здесь я приведу еще некоторые числа, которые освещают это явление с другой стороны. Число лиц, занятых в промышленности во всей Германской империи возросло с 1882 г. до 1895 года на 39%; напротив того, в текстильной промышленности оно в течение того же промежутка возросло только на 9%. Если число лиц, занятых в хозяйстве страны, разбить по профессиям, то окажется, что % лиц, связанных с любой из прочих отраслей, значительнее, чем в текстильной промышленности. Исключение представляет лишь животноводство и рыболовство (8,8% которые играют сравнительно ничтожную роль; эти отрасли объединяют лишь 3-х человек из каждой тысячи, занятой промышленной деятельностью; напротив того, текстильная промышленность охватывала в 1882 г. 124 чел., в 1895 г. все еще 95 человек из тысячи. Прямое сокращение соответствующих цифр мы замечаем в льно-прядильном производстве, где оно составляет 11,4%, в шелко-ткацком деле, где оно выражается 26,5%, и в льно-ткацком деле, где оно достигает 34,7%.

В Великобритании с текстильной промышленностью дело обстоит еще хуже. В самой Англии (без Шотландии и Ирландии) число занятых в промышленности людей возросло с 1871 до 1891 гг. с 5.137.725 до 7.336.344, в текстильной же промышленности оно возросло лишь с 1.035.544 до 1.128.589; таким образом, весь персонал, занятый в промышленности, вырос на 43%, а в текстильной промышленности всего на 9%. Это обозначает весьма значительное относительное сокращение, ибо все население за это время увеличилось на 27%. В Германии относительное сокращение числа лиц, живущих за счет текстильной промышленности, не так значительно; число их с 1882 г. до 1895 г. увеличилось на 9%, а все население — на 14,5. И все же текстильная промышленность и здесь не в состоянии угнаться за общим ростом населения.

Ослабление подъема в захваченных им странах и отраслях промышленности сопровождается ослаблением кризисов; на это явление мы указывали,уже раньше. подъемы становятся менее бурными, а депрессии, которые за ними следуют, менее сокрушительными. Туган иллюстрирует это различными способами.

Но это смягчение волнообразного движения хозяйственной жизни вовсе не означает улучшения; отсутствие кризисов обозначает и отсутствие предшествующих им периодов расцвета. При капиталистическом способе производства всегда остается законом то положение, что кризис и расцвет неразрывно связаны друг с другом, что расцвет покупается ценою оглушительного краха, что этот последним тем сильнее, чем полнее расцвет, что эра подъема промышленности не может быть ничем иным, как подготовкой к краху.

При известных обстоятельствах отдельные слои рабочих, находящиеся в особенно благоприятных условиях, как напр.. известные элементы среди английских текстильных рабочих, могут некоторое время оставаться незатронутыми последствиями паралича промышленного подъема. Но это может происходить только за счет остальных рабочих. Если количество текстильных рабочих в Англии увеличивается только на 9%, тогда как все население возрастает на 25%, а все промышленное население на 43%. то они могут сохранить свое привилегированное положение только тем, что они отталкивают от себя прирост населения в другие, менее благоприятные профессии, которые не в состоянии оградить себя от наплыва рабочей силы. Но и этому благополучию должен притти конец, когда развитие останавливается и в других профессиях, и когда число фактически работающих увеличивается медленнее, чем число живущих продажей своей рабочей силы.

Англия и приближается к такому состоянию. Сам Туган-Барановский констатирует следующее:

«Последние 30 лет характеризуются относительным замедлением роста английской промышленности, падением, промышленного первенства Англии и изменением характера торговых кризисов. Продолжительные застои заняли место острых кризисов» (стр. 288 нем. т.). А на стр. 216 он замечает: «Если мы на английском товарном рынке не видим теперь ничего подобного прежней спекулятивной игре, то это объясняется просто тем, что золотое время английской промышленности уже прошло».

Очень хорошо! Но как объяснить то обстоятельство, что эти золотые времена прошли, как ушло золотое дно из-под ремесла? Это вовсе не так «просто», ибо Туган-Барановский не дает ответа на этот вопрос. Он и не может дать ответа на него, если он будет исходить из точки зрения своей теории кризисов, которая гласит, что капитал сам для себя создает рынок.

На стр. 230—231 он полемизирует против моего анализа причин кризисов, данных мной в моей книге: «Бернштейн и социал-демократическая программа», и заявляет: «Если, как полагает Каутский, расширение производства практически безгранично, то мы должны также признать безграничным и расширение рынка, ибо при пропорциональном распределении общественного производства для расширения рынка нет других границ, кроме состояния производительных сил, которыми располагает общество».

Если бы это было действительно так, то английская промышленность должна была бы развиваться тем быстрее, чем больше становилось ее богатство капиталами. Вместо этого, она попала в тупик; весь растущий капитал эмигрирует в Россию, в Южную Африку, в Китай, в Японию и т. д.

Это явление совершенно свободно объясняется нашей теорией, которая видит конечную причину кризисов в недопотреблении, и представляет собой одну из опорных точек этой теории; но это явление никак нельзя объяснить с точки зрения Туган-Барановского. Мы не можем узнать также, признает ли он существование какого-либо экономического закона, соответственно которому и другие промышленные государства рано или поздно должны перейти из золотого века в железный, из периода быстрых переходов от подъема к кризису, к периоду хронического затишья с его тусклыми и случайными вспышками оживления.

По нашей теории этот ход развития представляет собой необходимое явление, и этим самым уже доказано, что капиталистическое хозяйство имеет границы, через которые оно не может перешагнуть. Должно настать время, и оно, вероятно, уже близко, когда станет невозможным, чтобы мировой рынок хотя бы временами расширялся более быстро, чем общественное производство, и когда перепроизводство станет для всех индустриальных наций хроническим явлением. Но и в такое время приливы и отливы в экономической жизни возможны и вероятны; ряд технических усовершенствований, которые обесценивают массу существующих средств производства и вызывают массовое производство новых средств производства, открытие новых богатых золотых россыпей, и тому подобное может еще и тогда вносить временами оживление в промышленную жизнь. Чтобы безработица, нищета среди рабочих и необеспеченность мелких капиталистов не достигла грандиознейших размеров, капиталистический способ производства требует беспрерывного и быстрого расширения. Продолжение капиталистического производства возможно, конечно, и на этой стадии хронической депрессии, но производство это становится невыносимой тяжестью для народных масс; они видят себя вынужденными искать исхода из общей нищеты, а найти его они могут только в социализме.

Я, однако, вполне присоединяюсь к мнению Туган-Барановского, что до такого критического положения, которое навяжет массам социализм, дело не дойдет. Я уже говорил об этом в своей книге8. Но моя аргументация расходится с аргументацией Тугана. Я считаю такой критический момент неизбежным, если экономическое развитие будет итти в том же направлении, как оно шло до сих пор; но я рассчитываю, что победа пролетариата наступит достаточно своевременно для того, чтобы можно было дать этому развитию другое направление, прежде чем этот критический момент наступит, так что до него дело, быть может, и не дойдет.

Но если я согласен с Туган-Барановским в этом пункте, и если я схожусь с ним и в том, что кризисы при капиталистическом производстве непреодолимы, то какое практическое значение имеют наши теоретические разногласия? Происходят ли кризисы в конечном счете от недопотребления или от недостаточной пропорциональности общественного производства? Не есть ли это чисто академический вопрос?

Так, вероятно, склонны будут думать многие из «практиков». На самом же деле этот вопрос имеет большое практическое значение и именно для понимания тех тактических разногласий, которые дебатируются теперь у нас в партии. Это не случайность, что ревизионисты особенно жестоко нападают на марксову теорию кризисов.

Как новое направление в нашей практической деятельности, ревизионизм в своем конечном итоге — который, правда, не всеми ревизионистами ясно сознается — есть не что иное, как стремление превратить социал-демократию из партии пролетарской классовой борьбы в демократическую партию или левое крыло демократической партии социалистических реформ, которая охватывали бы все демократические классы и слои. Возрождение старой, мелко-буржуазной демократии, какую проповедуют теперь Мильеран и Жорес во Франции, может считать возможным только тот, кто признает, что классовые противоречия между пролетариатом и имущим классом постоянно сглаживаются, или же тот, кто желает превращения пролетарской социал-демократии в модернизированную народную партию и поэтому склонен переоценивать моменты, влияющие на смягчение классовых противоречий, и недооценивать моменты, действующие в обратном направлении.

Теория и практика находятся в самом тесном взаимодействии друг с другом; нельзя изменять одной без того, чтобы не быть вынужденным соответствующим образом изменить и другую. Но нашу теорию кризисов нельзя совместить с мыслью о смягчении классовых противоречий. Если наша теория оправдается, если капиталистическое хозяйство приближается к периоду постоянного застоя, тогда экономическое развитие — в случае, если пролетариат не завоюет до того времени политического господства — должно будет обострить классовые противоречия еще раньше, чем наступит это состояние хронической депрессии.

На самом деле мы видим, что промышленным народам мировой рынок кажется уже не безграничным, а узко ограниченным, и что лозунгом дня стала не свободная конкуренция, а монополизация возможно больших районов мирового рынка; в качестве главного средства для достижения этой цели выступают колониальные войны, таможенные тарифы и картели, которые вызывают постоянное обострение противоречий между великими промышленными государствами.

Некоторые ревизионисты — в том числе ревизионисты-«националисты» — признают этот факт, но они именно из этого делают тот вывод, что пролетариат должен итти рука об руку с буржуазией, по крайней мере в вопросах иностранной политики; им кажется, что наш интернационализм есть традиционная сентиментальность, не имеющая под собой реальной основы. Однако, эти добрые люди помимо многого другого забывают, что свободная конкуренция, несмотря на все попытки монополизации, неразрывно связана с капиталистическим способом производства, что ее законы снова и снова обнаруживают свое действие, что в конечном счете решающим фактором на мировом рынке все же является дешевизна товаров. А это значит, что класс капиталистов с тем большей силой будет стремиться к понижению заработной платы, к повышению эксплоатации рабочих, к нарушению или запрещению рабочих организаций. Чем сильнее конкуренция на мировом рынке и чем ограниченнее этот рынок по отношению к беспредельно растущим производительным силам капитализма.

До тех пор, пока английская промышленность господствовала на мироном рынке, английские рабочие могли внушать своим капиталистам ту точку зрения, что политика: «живи сам и давай другим жить» — есть лучшая политика. Но это стало невозможно, как только на мировом рынке появились такие конкуренты, как Германия и Америка, которые обладали такой же экономической мощью, как Англия или даже превосходили ее. С этого момента и в Англии начинается борьба против профессиональных союзов, борьба, которая будет становиться том интенсивнее, чем острее будет конкуренция со стороны каждой из этих великих промышленных держав. Туган-Барановский видит в росте профессиональных союзов момент, умеряющий относительное сокращение производства и острую безработицу; профессиональные союзы, думает он, до известной степени могут парализовать действие этих двух только что упомянутых факторов. Но он не исследует, каково будет влияние растущей конкуренции других стран на отношение английских капиталистов к профессиональным союзам и как это в свою очередь должно отразиться на поведении этих последних. Несмотря на кризисы, картели и судебные преследования, мы не считаем, что профессиональные союзы погибли. Антагонизм между ними и капиталистами должен расти и в Англии; они должны будут отрешиться от политического влияния капиталистов и искать поддержки у организованного пролетариата других стран. Несмотря на националистическую травлю, и вопреки буржуазным мечтаниям о гармонии интересов, исходящим от руководителем нашей внутренней и внешней политики, следствием сужения мирового рынка будет не более тесное сближение рабочих с капиталистами собственной страны и не ослабление связей с пролетариями других стран, а нечто совершенно противоположное.

В такой же мере, в какой растут противоречия между трудом и капиталом внутри каждой нации, в такой же мере при сужении мирового рынка растут и противоречия между эксплоататорами различных наций (под сужением мирового рынка мы понимаем, конечно, относительное сужение, по сравнению с производительными силами общества, — ибо абсолютно он всегда расширяется). Сегодня проповедуется таможенная война, вчера проповедовались морские вооружения против Англии. Отсюда недалеко до действительного столкновения, до таможенной войны или войны с оружием в руках! Если теория Парвуса о периодах бури и натиска, переживаемых капиталом, подтвердится, и если третий из этих периодов, в который мы вступили, еще не окончился, то подъем, которого должно ждать прежде, чем наступит период продолжительной депрессии, не уменьшит, а увеличит опасность войны. Ибо время расцвета, по-видимому, способно будить не только дух коммерческой предприимчивости, но и дух военной отваги.

Последний период бури и натиска для капитала был также периодом больших европейских воин, в которых сказались тогдашние исторически необходимые стремления буржуазии к национальному объедииению (Германия и Италия), к низвержению абсолютизма (Австрия и Россия) и к открытым дверям на восток (Турция). Этот период продолжался с 1849 г. до 1874 г. Войны начались в 1853 г. и окончились в 1878 г.

Время депрессии было временем мира; с подъемом хозяйства снова начались войны. Если мы оставили в стороне японско-китайскую войну, которая вспыхнула вне пределов европейского капитализма, то сюда придется отнести американско-испанскую войну, южно-африканскую войну и крестовый поход в Китай. Только кризис в России помешал двум последним авантюрам превратиться в мировой пожар. Не будь кризиса, мы, пожалуй, уже имели бы мировую войну из-за восточно-азиатского наследства. Но то, что она отсрочена, еще не значит, что ее не будет. Борьба между господствующими кликами капиталистов из-за мирового рынка продолжается. Какие, формы она ни принимала бы, она все равно будет чревата катастрофами.

Войны, кризисы и катастрофы всякого рода — вот та милая перспектива9. которую сулит нам развитие ближайших десяти лет. Мечта об исчезновении кризисов благодаря картелям, мечта о мирном, незаметном и постепенном завоевании политической власти экспериментами á la Мильеран и красивая мечта о проникновении господствующих классов Англии социалистическим духом в течение нескольких лет рассеялись, как дым: где теперь либеральные социальные политики Англии, где теперь фабианцы и где сопротивление против уничтожения профессиональных союзов судебными процессами? События ближайших лет приведут к тому, что мечта, рисующая кризисы и катастрофы, как дела давно минувших дней, и сулящая нам ровный путь мирного и спокойного прогресса, также рассеется.

Мечтами мы можем, конечно, уноситься в это прекрасное будущее; но капиталистическое общество покоится на борьбе противоречий, которые могут временами ослабевать, но которые в конце концов снова обостряются и должны прийти в столкновение, прежде чем наступит то состояние общественной гармонии, к которому мы все стремимся.

Но в основе всех этих противоположностей и противоречий, присущих не только кризисам, но и всему капиталистическому строю, лежит все возрастающая эксплоатация масс и вытекающее отсюда накопление капитала.

Примечания⚓︎

  1. Первое издание «Периодических промышленных кризисов» вышло в 1891 г. Немецкое издание (дополненное, между прочим, главой о тенденции нормы прибыли к падению) появилось в 1902 г. Ш. Д. ↩

  2. Книга эта переиздана «Московским Рабочим». ↩

  3. «Капитал», т. III, ч. 1 русск. пер., Москва 1923 г., стр. 221. ↩

  4. «Капитал», т. III, ч. 1, русск. пер. Москва, 1923 г., стр. 214. ↩

  5. Когда появилось немецкое издание «Промышленных кризисов», Туган-Барановский успел не только «напасть» на теорию прибавочной стоимости Маркса, но и «примирить» его теорию трудовой стоимости с теорией предельной полезности. Каутскому это, по-видимому, было неизвестно. Ш. Д. ↩

  6. Немецкого перевода книги Туган-Барановского. ↩

  7. Речь идет о брошюре Каутского «Социал-демократия и торговая политика», перев. Г. Радомысльского, СПБ. 1906. Ш. Д. ↩

  8. Речь идет о книге Каутского «Аграрный вопрос». Ш. Д. ↩

  9. В подлиннике: «аллитерация», так как пo-немецки война (Krieg) также начинается с буквы «K». Ш. Д. ↩