Кажанов Н. Материальный показатель трудовой стоимости у Маркса¹

Журнал «Проблемы марксизма», 1928, книга III, с. 133—168

I. Меркантилистический уклон Гильфердинга и его школы в общих методологических установках

Маркс в известном письме к Кугельману пишет относительно общественного разделения труда и производства масс различных продуктов: «Точно также известно всем, что для соответствующих различным массам потребностей масс продуктов требуются различные и количественные определенные массы общественного совокупного труда. Очевидно, само собою, что эта необходимость разделения общественного труда в определенных пропорциях никоим образом не может быть уничтожена определенной формой общественного производства: изменяться может лишь форма ее проявления. Законы природы вообще не могут быть уничтожены. Изменяться, в зависимости от различных исторических условий, может лишь форма, в которой эти законы проявляются. А форма, в которой проявляется это пропорциональное распределение труда, при таком общественном устройстве, когда связь общественного труда существует в виде частного обмена индивидуальных продуктов труда, — эта форма и есть меновая стоимость этих продуктов». («Письма», 173 стр., 1923 г., подчеркнуто Марксом). Таким образом, то или другое общественное разделение труда и соответствующие ему производственные пропорции Маркс отождествляет с явлениями, определяемыми действием законов природы, т. е. имеющими место (в разной, конечно, выраженности) во всех общественных формациях, а не в товарном только обществе. Лишь социально-структурная выраженность определенного уже общественного разделения труда (т. е. причинно обусловленного более общими историческими основаниями), система установления количественного распределения труда для разных общественных формаций принципиально (качественно) различна. При этом труд, независимо от этих особенностей разных общественных формаций, рассматривается Марксом как общественный труд: в товарном обществе особым образом устанавливается только связь этого общественного труда («общественного» в более широком смысле слова, чем товаропроизводящий труд).

Особенно определенно примат производства над распределением и обменом Маркс подчеркивает в «Введении к критике политической экономии»: «В процессе производства, — говорит он, — члены общества приспособляют продукты природы к человеческим потребностям (производят, придают форму); распределение указывает пропорцию, в которой каждый принимает участие в произведенном: обмен доставляет ему те определенные продукты, на которые он хочет обменять доставшуюся ему при распределении долю... Производство создает предметы, соответствующие потребностям: распределение подразделяет их согласно общественным законам: обмен распределяет снова уже распределенное (подчеркнуто мной. Н. К.) согласно отдельным потребностям: наконец, в потреблении продукт выступает из общественной циркуляции и становится непосредственным предметом и слугой отдельной потребности ... распределение отправляется от общества, а обмен от индивида» (Сборник «Основные проблемы полит. экономии», 11 стр.). Здесь с особой отчетливостью выступает понимание Маркса, что производство само по себе (независимо от форм распределения) уже в своей технической сущности представляет собою общественный процесс — приспособление продуктов природы к историческим человеческим потребностям. Указывая, что Рикардо объявляет не (подчеркнуто Марксом) производство, а распределение собственной темой современной экономики», Маркс подчеркивает «нелепости экономистов, которые изображают производство с точки зрения вечных истин, ссылая историю в область распределения» (там же, 20 стр.). Основная Марксова социологическая установка рассмотрения экономических явлений, выражающаяся в том, что распределение (тем более, и обмен) является лишь отражением, оборотной стороной производства, высказана им и в следующих, не допускающих двойственного понимания суждениях: «Индивидуум, принимающий участие в производстве в форме наемного труда, в форме заработной платы, принимает участие в результатах производства, в продуктах. Система распределения вполне определяется системой производства. Распределение само есть продукт (т. е. следствие. Н. К.) производства не только в отношении предмета, — ибо распределяться могут только результаты производства, — но и в отношении формы (курсив мой, ибо определенный способ участия в производстве (что Маркс и понимает ближайшим образом под производственными отношениями. Н. К.) определяет особую форму распределения» (там же, 18 стр.). Даже при покорении одним народом другого в порядке войны, когда распределение «является предпосылкой для нового периода производства, само оно опять-таки продукт производства и не только исторического вообще, но и определенного исторического способа производства» (там же, 21 стр.).

Подводя итоги своим суждениям по вопросу об отношении производства к распределению, обмену и потреблению, в цитируемом нами «Введении», Маркс пишет: «Результат, к которому мы пришли, заключается не в том, что производство, распределение, обмен и потребление — одно и то же, но что все они образуют собою части целого, различия внутри единства. Производство в противоположности своих определений охватывает как само себя, так и остальные моменты... Что обмен и потребление не имеют господствующего значения, это ясно само собою. То же самое приложимо и к распределению, как к распределению продуктов. Но в качестве распределения агентов производства (производственные отношения в тесном смысле слова. Н. К.) оно само есть момент производства (непосредственная связь в производстве технических способов производства и производственных отношений в указанном нами смысле слова. Н. К.). Определенная форма производства обусловливает, таким образом, определенные формы потребления, распределения, обмена и определенные отношения этих различных моментов друг к другу» (стр. 23. подчеркнуто Марксом). Маркс, конечно, допускает определяющее действие на производство «в его односторонней форме» (т. е. в смысле технических способов производства) и обмена и распределения, но — в порядке исторически возможных случаев обратного их действия.

Каковую же трактовку этого вопроса мы находим у Р. Г. Гильфердинга? В различных своих работах Гильфердинг с большей или меньшей отчетливостью, но с несомненной тенденцией стремится убедить своих читателей, будто обмен является, по Марксу, первичным, не только основным, но и единственным моментом, определяющим общественную природу производства товарного общества, исходным началом всей его экономики (за пределами товарного общества, в частности, для социалистического общества он не видит вообще никакого экономического содержания). В своем «Финансовом капитале» он пишет: «общество, построенное на частной собственности и разделении труда, возможно только при взаимных меновых отношениях между индивидами (правильно, это доказывать, пожалуй, и не надо. Н. К.), оно становится обществом только посредством процесса обмена: единственного общественного процесса, который знает экономия этого общества» (а вот это уж относится к области «свободного» теоретического творчества Гильфердинга). Другими словами это можно сказать так: рабочий в капиталистическом обществе является представителем определенного общественного класса, продающего свою рабочую силу, не потому, что это обусловлено известным историческим характером производства (крупная машинная техника, при господстве частной собственности) и не потому, что у него нет своих орудий производства, (условия распределения), а потому, что он продает свою рабочую силу.

В другом месте («Постановка проблемы теоретической экономии у Маркса») Гильфердинг в несколько иных выражениях повторяет тот же скачок от бесспорного с марксистской точки зрения положения к своим произвольным заключениям. Ставя вопрос — «что превращает обмен в общественное явление?» — он отвечает: «конечно, то обстоятельство, что только в меновом акте находит свое выражение общественное отношение и что только таким образом оно может найти свое выражение». Это ясно до тавтологии: товарное (меновое) общество это — общество, основанное на обмене. Только через обмен могут найти выражение (вернее — отражение, проявление) его общественные отношения. Но дальше он заключает: «В хозяйственном отношении... индивидуумы вступают во взаимные отношения только в меновом обороте. Поэтому, закон, показывающий, как регулируется меновой оборот, есть вместе с тем закон движения общества». (Сборник «Основные пробл. полит. экономии», стр. 114). Вот здесь уже мы опять видим произвольное «творчество» Гильфердинга. Через меновой оборот здесь у Гильфердинга уже не выражаются (отражаются) только сложные хозяйственные (производственные) отношения, а таковой исключительно и составляет все существо хозяйственных отношений, к нему только и сводится все содержание производственных отношений. Значит, классовая организация капиталистического общества не является еще сама по себе содержанием производственных отношений, не форма участия рабочих в крупном капиталистическом производстве определяет их, не способ капиталистического производства предопределяет особенности менового оборота этого общества (обмен товаров по ценам производства), а, наоборот, законы менового оборота обусловливают законы движения всего общества; значит, продажа товаров по ценам производства является предпосылкой капиталистического производства, а не последнее — предпосылкой обращения товаров по ценам производства.

Гильфердинг и довольно многочисленные ею единомышленники считают себя призванными историей хранителями чистоты марксистской методологической установки теоретической экономии, повергающими в прах натуралистические извращения марксизма. «Маркс, — говорит Гильфердинг, — изучает не процесс (подчеркнуто Гильфердингом) производства (конечно, Маркс не собирался конкурировать в этом отношении с инженерами, Н. К.), а прежде всего ту общественную форму, которую принимают продукты производства («Осн. пробл. полит. экон.» 111 стр.). Обращаем внимание: по Гильфердингу Маркс изучает не процесс производства, не общественную форму производства, а общественную форму продукта. Как же тогда понимать подзаголовки Маркса к «Капиталу»: «Процесс производства капитала», «Процесс капиталистического производства, взятый в целом»? Гильфердинговцы, конечно, скажут, что в одном случае речь идет о производстве продуктов, а Маркс в данном подзаголовке имел в виду процесс производства капитала, т. е. определенных общественных отношений. Да, это так, но ведь Маркс изучает процесс производства капитала не метафизически, а на основе производства продуктов. Непосредственно дальше Гильфердинг продолжает: «Но продукт, в своей определенной общественной форме, является уже не результатом процесса производства, которому он обязан лишь изменением своих естественных свойств, сообразно с целями потребления, а выражением производственных отношений (курсив Гильфердинга), в которых его производители стоят друг к другу. Таким образом, общественная форма продукта не результат процесса производства. А как же быть с утверждением Маркса, что «распределение само есть продукт производства» не только в отношении предмета, но и в отношении формы участия каждого в распределении: или с утверждением, что «обмен... во всех своих моментах или непосредственно заключен в производстве, или определяется этим последним» («Введение», 23 стр.). Правда, «производство» Маркс понимает, в узком смысле, в его «односторонней форме», как исторический технический процесс, в котором участвуют в разной общественной роли живые люди, и как историческое единство такового производства, распределения, обращения и потребления. Гильфердингово понимание производства, видимо, ни то, ни другое понимание, потому что, вне всякого сомнения, и производство в первом смысле само по себе уже представляет у Маркса не только технический процесс, а реально неизбежно и ту или другую систему производственных отношений, определяющую и систему распределения и обращения, и, в конце концов, даже индивидуальное потребление. Значит Гильфердинг говорит о чем-то другом, чем Маркс, но тогда надо яснее отмежеваться от данной системы понятий Маркса или найти в ней место своей концепции или вообще не выступать от имени Маркса, Мало-мальски отчетливой ориентировки в этом отношении у Гильфердинга мы не находим.

Далее, выражение каких производственных отношений через продукт в его общественной форме имеет в виду Гильфердинг: «в которых его производители стоят друг к другу», «здесь рассматриваются уже ... взаимные отношения людей в производстве (подчеркнуто Гильфердингом, «Основн. пробл. полит. экономии». стр. 111). История хозяйства, по Гильфердингу, изучает «каким образом при определенных естественных условиях, при определенном состоянии производительных сил возникли определенные производственные отношения». Характерно, что Гильфердинг говорит не об изучении причинного воздействия развития производительных сил на изменение производственных отношений, а о таковой же связи между ними, какая может быть между природными условиями и производственными отношениями, т. е. выносит в этом случае за общие скобки и силы природы и производительные силы. Не впадает ли Гильфердинг в «нелепость экономистов, которые изображают производство с точки зрения вечных истин, ссылая историю в область распределения» (Маркс «Введение», тот же Сборник, стр. 20), а может быть и хуже — в область обращения? Теоретическая экономия, в представлении Гильфердинга, изучает «сущность» самого производственного отношения, которая сводится им к способу его «конструирования», а этот способ у Гильфердинга может быть двояким: сознательный (в коммунистическом обществе) и бессознательный стихийный (в товарном обществе). В последнем случае люди «трудятся друг для друга, не ведая друг о друге... доставляют друг другу продукты, не зная друг друга... они, отделенные друг от друга, противостоят один другому, как частные лица, действующие по собственному своему желанию, на свой собственный страх. Только нужда заставляет их вступать в отношения друг к другу, но эти отношения выражаются ... в том, что они, подобно вещам, вступают в обмен (подобно вещам? — значит люди особо вступают в обмен, вещи особо? Н. К.)... Их общественное отношение в своем проявлении сводится к частному отношению обмена». И, как заключение, уже цитированное нами раньше место: «В хозяйственном отношении... индивидуумы вступают во взаимные отношения только в меновом обороте». (См. там же стр. 111—114).

Вот к чему сводятся в конце концов у Гильфердинга «производственные отношения», «взаимное отношение людей в производстве» — к меновому отношению производителей разных продуктов. Если бы речь шла о простом товарном обществе, это еще можно было бы понять, но как же быть с капиталистическим обществом? Кто это субъекты данных «производственных отношений» — отношений обмена? Рабочие, обменивающие свою рабочую силу на заработную плату, или рабочие разных отраслей производства, продукты которых взаимно обмениваются, или владельцы разных капиталистических предприятий, обменивающиеся между собою продуктами этих предприятий?) Видимо, и те, и другие, и третьи. Таково существо производственных отношений у Гильфердинга. Значит, в классовом и неклассовом товарном обществе производственные отношения одни и те же? А где же Марксовы классовые производственные отношения, где Марксова теория революции? Вот к чему свел Гильфердинг марксистскую методологию политической экономии.

Не лучше обстоит дело и в тех случаях, когда Гильфердинг непосредственно говорит о методологии. Как и некоторые наши российские современники. Гильфердинг. солидаризируясь с К. Шмидтом², считает, что в сознательно регулируемом обществе нет места для теоретической экономии. Здесь производственные отношения прозрачны, известны всем, нет противоположения «внутренних закономерностей» общества и «внешнего регулирования их», т. к. во всех частях и в целом хозяйственная жизнь строится общественно рационально. Поэтому, по Гильфердингу, производственные отношения в этом случае не составляют предмет теоретической экономии, их познание сводится к описанию и объяснению исторического возникновения, это — область истории хозяйства. Другое дело товарное общество, действующие в нем законы общественной стихии необходимо открыть и познать с точки зрения причинности. Получается такое положение, будто отпадает необходимость изучения законов механики, поскольку управление машиной устанавливается на сознательно научных основаниях. Характерно также противопоставление наук исторических, описательных, наукам теоретическим, изучающим законы явлений. Уж это целиком из области Риккертовского и Виндельбандовского нео-идеализма и ни в коей мере не является выражением марксистского миросозерцания, системой понимания диалектического материализма.

Мы остановились только на некоторых местах теоретических работ Гильфердинга; при желании, можно найти бесконечное множество подтверждений правильности нашей характеристики его экономического миросозерцания, применяемой им методологии; можно привести для этого сколько угодно цитат из его работ, так как все эти работы проникнуты таковой системой понимания.

В отношении общей методологической установки основных моментов теоретической экономии остановимся в нескольких словах на И. Рубине, как на одном из более тонких у нас последователей Гильфердинга. В введении к своим «Очеркам по теории стоимости» объект изучения политической экономии он устанавливает следующим образом: «Политическая экономия есть наука не об отношении вещей к вещам, как думали вульгарные экономисты, и не об отношении людей к вещам, как утверждает теория предельной полезности, но об отношении людей к людям в процессе производства». Это настолько просто и ясно, что приходится удивляться, почему это Марке или Энгельс не догадались в таком противоположении этих разных отношений определить предмет изучения политической экономии, ее материальное содержание. Но при этом противопоставлении получается представление, будто в хозяйственной жизни существуют сами по себе, как самостоятельные материальные сферы, отношения: вещей к вещам, людей к вещам и людей к людям; как будто могут иметь место хозяйственные отношения людей к людям без отношения вещей к вещам. Конечно, если бы это было условное познавательное расчленение различных сторон определенного явления, это было бы понятно, но все дело в том, что И. Рубин рассматривает эти различные отношения, как материально самостоятельные (материально — в понимании диалектического материализма). В этой же своей работе, несколько дальше (стр. 55), приводя пример со столом, он говорит: «Человек опытный по этим свойствам стола (дубовый, круглый, крашеный, Н. К.) восстановит картину технической стороны производства, получит представление о сырье, вспомогательных веществах, технических приемах и даже технической умелости столяра. Но, сколько бы он ни разглядывал стол, он ничего не узнает о социальных, производственных отношениях между производителем стола и другими людьми. Он не узнает, является ли производителем самостоятельный ремесленник, кустарь, наемный рабочий или, может быть, член социалистической общины или столяр-любитель, изготовивший стол для личного употребления». Ну, а как же быть с утверждением Маркса, что «такую же важность, как строение останков костей имеет для изучения организации исчезнувших животных видов, остатки средств труда имеют для изучения исчезнувших общественно-экономических формаций» («Капитал», I том, стр. 145), или, что «технология раскрывает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства его жизни, а следовательно, и общественных отношений его жизни» ... (там же, стр. 336). Очевидно, в понимании Рубиным процесса производства и производственных отношений обнаруживается глубокое сродство с Гильфердингом и не менее глубокое расхождение их обоих с Марксом. .

Характерны для И. Рубина, как и для Гильфердинга, «свободные» прыжки от бесспорных марксистских положений к своим собственным навязчивым пониманиям, вытекающим из природы их (Рубина и Гильфердинга) миросозерцания. Обычно это сопровождается высказываемым Рубиным довольно часто недовольством терминологией Маркса. Так, он пишет: «Утверждение Маркса, что труд есть имманентное мерило стоимости, следует понимать только в том смысле, что количественные изменения труда, необходимого для производства продукта, обусловливают количественные изменения стоимости последнего». Недоставало еще отрицать влияние количества затраченного труда на величину стоимости, ведь это был бы возврат за времена «отцов церкви». Конечно, говорит далее Рубин, этот термин «имманентное мерило», перенесенный Марксом, как и множество других терминов, из философии в политическую экономию, не может быть признан удачным, так как при поверхностном чтении он заставляет читателя думать скорее о мериле сравнения, чем о причинном изучении количественных изменений явления. Эта неудачная терминология, в связи с неправильным истолкованием рассуждений Маркса, изложенных на первых страницах «Капитала», давала повод иногда даже марксистам вносить в теорию стоимости чуждую ей проблему нахождения практического мерила стоимости» («Очерки», стр. 94). Да, конечно, термины, слова в употреблении их людьми, последовательно мыслящими, обязуют к определенному пониманию их. Что же касается перенесения определенных терминов из философии в политическую экономию, то вряд ли философия существует сама для себя и сама для себя только создает термины.

Само собою разумеется, что приведенное замечание Рубина брошено им не вскользь, между прочим, а является органической частью развиваемого им понимания природы стоимости. Рубин, как и Гильфердинг, «упорно» борются с натурализмом в политической экономии (конечно, бороться с этим надо). Разъясняя Маркса, в одном из мест своих «Очерков» он, по поводу положений Маркса: «Обмен продуктов, как товаров, представляет определенный метод обмена труда, зависимости труда одного от труда другого», «Равенство различных человеческих работ приобретает вещественную форму в продуктах труда, как представляющих одну и ту же субстанцию стоимости» и «Общественный характер равенства разнородных работ отражается в форме присущего этим материально различным вещам — продуктам труда — общего свойства быть стоимостью» — предупреждает: «Нет ничего ошибочнее, как понимать эти слова в том смысле, что вещи приравниваются, как стоимости, потому, что в них заключается физиологически равный человеческий труд» (75 стр.). Так ли это или не так, но у Рубина вполне последовательно: признание неудачности, как «термина», что труд есть имманентное мерило стоимости, и утверждение, что физиологическое равенство труда не имеет отношения к приравниванию продуктов, как стоимостей в процессе обмена. К чему же это ведет Рубина или к чему он ведет дело?

Еще в «Критике политич. экономии» Маркс вполне отчетливо очертил природу труда, образующего меновую стоимость; после статьи Энгельса о законе ценности и норме прибыли, опубликования Марксова «Введения» и «Теорий прибавочной ценности», совершенно бесспорным стало Марксово понимание абстрактного труда, как «источника меновой ценности» и исторической его объективации в связи с развитием менового хозяйства. В нескольких словах это понимание может быть выражено следующими положениями из «Критики политической экономии»: «Чтобы можно было измерять ценность товаров рабочим временем, которое в них заключено, нужно сначала свести различные виды труда к однородному, не представляющему никаких различий, простому труду, короче, к труду, который качественно одинаков и представляет только количественные различия (т. е. это качественное выравнивание, Н. К.). Это приведение является абстракцией; однако, это — абстракция, которая в общественном процессе производства совершается ежедневно (т. е. в производственном процессе в широком смысле слова, подчеркнуто мною, Н. К.)... Эта абстракция всеобщего человеческого труда существует в среднем труде, который в состоянии выполнять каждый средний индивидуум данного общества; это — определенная производительная трата человеческих мышц, нервов, мозга и т. д. Это простой труд, которому может быть научен каждый средний индивидуум» (стр. 5). Все это Маркс говорит о труде, как образующем стоимость вообще, относительно же труда, образующего меновую стоимость, он пишет: «Условия труда, образующего меновую ценность, как они обнаруживаются, при анализе последней, представляются общественными условиями труда, или условиями общественного труда, но не просто общественного, а в особом смысле. Это специфический род общественности. Безразличная однородность труда есть прежде всего равенство труда различных индивидуумов (конечно, равенство в качественном, но не количественном смысле, Н. К.)... в меновой ценности рабочее время отдельного индивидуума выступает непосредственно, как всеобщее рабочее время, и этот всеобщий характер отдельного труда, как его общественный характер. Рабочее время, выраженное в меновой ценности, представляет рабочее время отдельного лица, но отдельного лица без всякого отличия от других лиц... необходимое время, которое употребил бы для производства того же самого товара всякий другой... Общественной величиной оно является только как такая всеобщая величина. Труд отдельного индивидуума, чтобы превратиться в меновую ценность, должен превратиться во всеобщий эквивалент»… (6—7 стр., подчеркнуто везде Марксом).

«Непосредственная меновая торговля, — естественно выросшая форма менового процесса, — скорее представляет начало превращения потребительных ценностей в товары, чем товаров в деньги. Меновая ценность (в этом случае. Н. К.) не приобретает еще никакой самостоятельной формы, она является еще непосредственно сросшейся с потребительной ценностью... характер меновой ценности товара выражается тем полнее, чем длиннее ряд его эквивалентов, или чем обширнее сфера его обмена. Поэтому постепенное расширение меновой торговли, увеличение числа актов обмена и разнообразия входящих в меновую торговлю товаров все более развивают товар, как меновую ценность, приводят к созданию денег» (т. е. товара, функционирующего как всеобщий эквивалент, Н. К.).

Вряд ли можно после этого понимать выражение Маркса: «Труд каждого индивидуума обладает этим общественным характером равенства постольку, поскольку он выражается в меновых ценностях» (там же, стр. 6) иначе, чем в том смысле, что здесь идет речь о качественном равенстве труда и что последнее приобретает характер общественного равенства постольку, поскольку, с развитием меновой торговли, таковой труд выражается в меновой ценности товаров.

В главе о товарном фетишизме, где Маркс рассматривает «мозговые» процессы товаропроизводителя «прозаически-реальную мистификацию, характеризующую все общественные формы труда, создающего меновую ценность» (это из «Критики», стр. 24), он, между прочим, пишет: «люди сопоставляют друг с другом продукты своего труда, как стоимости не потому, что эти вещи являются для них лишь вещественными оболочками однородного человеческого труда. Наоборот. Приравнивая друг другу в процессе обмена разнообразные продукты как стоимости, они тем самым приравнивают друг другу свои различные работы как человеческий труд вообще. Они не сознают этого, но они это делают. Таким образом, у стоимости не написано на лбу, что она такое. Более того, стоимость превращает каждый продукт труда в таинственный общественный иероглиф» («Капитал». I т., 40 стр.). Здесь Маркс подчеркивает, что в общественно эмпирической практике товарного хозяйства люди приравнивают товары не потому, что они исходят из «принципа» равенства всеобщего человеческого труда и стремятся поддержать этот принцип. Но фактически на деле, приравнивая в обмене разнородные продукты, они подсознательно предпосылают ему приравнивание своих различных работ, как человеческий труд вообще.

И. Рубин приводит эту же цитату из «Капитала» для» того, чтобы подкрепить следующее свое заключение: «Акт приравнивания труда не существует в отдельности и происходит только в форме приравнивания товаров (правильно, как факт общественного сознания. Н. К.). Это значит, что равенство труда осуществляется только через равенство товаров» (подчеркнуто мною, «Очерки», стр. 75). А вот это уж умозаключение Рубина, представляющее из себя скачек от бесспорного положения Маркса к заключению, не имеющему ничего общего с марксистской системой понимания, скачек — на основании созвучия слов. Одно дела общественное осознание процесса, другое — фактическое его осуществление. Как мы указывали выше, это приравнивание труда — качественное приравнивание, качественная абстракция, «которая в общественном процессе производства совершается ежедневно» и «существует в среднем труде, который в состоянии выполнить каждый средний индивидуум данного общества; это определенная производительная трата человеческих мышц, нервов, мозга и т. д. (Маркс, «Критика», стр. 5). «Труд, который проявляется в меновой ценности, сразу выступает как труд частного обособленного лица. Общественным он становится только потому, что принимает форму непосредственной своей противоположности, форму абстрактной всеобщности» («Критика», стр. 8, подчеркнуто мною, Н. К.). «Общественное рабочее время заключается в этих товарах, так сказать, в скрытой форме и обнаруживается только в процессе обмена» (там же, стр. 20). Мы знаем, что это абстрагирование фактически осуществляется на основе исторического развития материальных способов производства (в техническом смысле слова) и в меру развития товарного производства (способ производства — в более широком общественном смысле слова).

Подстановка вместо понятия качественной выравненности труда, как определенной производительной траты человеческих мышц, нервов и т. д., количественного выравнивания идет у И. Рубина очень далеко; кроме уравнения, как следствия товарного обмена, разных видов конкретного труда, он говорит об уравнении разных видов труда, отличающихся различною квалификацией и уравнении различных индивидуальных трудовых затрат, израсходованных на производство экземпляра продукта данного рода и качества («Очерки», стр. 95). Разбирая специально проблему квалифицированного труда. Рубин пишет: нами была развита мысль, что обмен продуктов двух разнородных видов труда в соответствии с их стоимостью соответствует состоянию равновесия между двумя данными отраслями производства. Что же, если это вывод из действия закона стоимости, против этого не приходится возражать, но дальше мы читаем. «Стоимость продукта квалифицированного труда должна превышать стоимость продукта простого (или вообще менее квалифицированного) труда в такой степени, которая компенсировала бы различие условий производства и установила равновесие между указанными видами труда. Продукт часового ювелира приравнивается на рынке как раз продукту двухчасового труда сапожника потому, что именно при данной меновой пропорции устанавливается равновесие в распределении труда между обеими этими отраслями производства и прекращается перелив труда из одной в другую» («Очерки», стр. 119). Здесь мы уж видим причинное выведение стоимости в ее количественном выражении из равновесия, трактовку закона стоимости навыворот, подстановку вместо теории стоимости пресловутой теории равновесия, т. е. отчетливое соскальзывание в теорию спроса и предложения. Таким образом, И. Рубин является, мы видим, последовательным единомышленником Гильфердинга, принципиально стоящим на точке зрения причинно обусловленной зависимости производства от обращения и распределения. Между тем в одном месте (стр. 88) он сам цитирует Маркса: «Ганиль, как и меркантилисты, воображает, что величина стоимости сама является продуктом обмена, между тем, как обмен дает продуктам только форму стоимости или форму товара» («Теории приб. стоим.», I т., 1923 г., 202 стр.). Рубин скромно замечает, что Ганиль здесь просто «преувеличивает значение обмена за счет производственно-трудового процесса». Как будто дело идет лишь о количественных разногласиях, а не о принципиальном ином, чем у Маркса, понимании, ином мозговом качестве. Но таковая система «комментирования» Рубиным Маркса обычна для него.

В соответствии с разобранной установкой теоретического миросозерцания И. Рубина находится и его трактовка проблемы товарного фетишизма, громко названная им теорией товарного фетишизма. Уже из приведенной выше цитаты мы видим, что не стоимость различных товаров Рубин определяет количеством общественно-необходимого труда, затраченного на их производство, а количество труда определяет из стоимости, которая у него устанавливается как-то в результате стихийного стремления товарного хозяйства к «равновесию», через посредство приравнивания товаров в обмене. Поскольку это равновесие представляет из себя нечто неуловимое, постольку единственной материальной основой стоимости у него являются приравниваемые в обмене вещи-товары. Здесь уж фетишизм является не системой общественного сознания, а системой теории стоимости. Если для товарного общества Маркс считал, что превращение отношений людей в отношения вещей «представляет не воображаемую, но прозрачно-реальную мистификацию», то в теории стоимости Рубина получается идеальная мистификация, и его теория фетишизма превращается в фетишистскую теорию стоимости. Напрасно он ломится в открытую дверь, когда приводит из Маркса цитаты о том, что капитал это не вещь, а определенное общественное производственное отношение, что в товарном обществе «независимость лиц друг от друга дополняется системой всесторонней вещной зависимости», что в товарном хозяйстве общественные производственные отношения не могут проявляться иначе, как через посредство вещей: напрасно старается показать, что Маркс различал материальные и социальные функции вещей. Все это всем давно известно и вряд ли у кого вызывает сомнение. Элементарно грамотные в Марксовой политической экономии люди знают, что функции золота в червонце и в качестве материала для зубов различны, но и в последнем случае дело не сводится исключительно к механике жевания, — не всякий может вставить себе золотые зубы. Фетишизм товарного производства Маркс считает реальной мистификацией, обгоняемой привычкой повседневной жизни товарного общества, не потому, что общественные производственные отношения здесь могли бы осуществляться без отражения их в обмениваемых вещах, а потому, что существо дела не в обмене вещей, а в обмене конкретного труда разных видов одного на другой, на основе приравнивания его к труду вообще, среднему абстрактному труду.

Мистификация заключается в том, что люди, захваченные товарным производством, уверены, что они в обмене товаров приравнивают один товар к другому, одну вещь к другой, тогда как на самом деле такого приравнивания не может быть, это мистика, «чудеса и привидения, окутывающие продукты труда при господстве товарного производства» («Капитал», т. I, стр. 42). В этих обмениваемых вещах, как таковых, нет общих чувственных свойств, на основании которых их можно было бы сравнивать в товарном обмене. Сами того не сознавая, товаропроизводители приравнивают в обмене разные вещи лишь постольку, поскольку способны свести затраченный на производство их разный конкретный труд к труду «вообще»; иначе говоря, они по существу приравнивают вещи через приравнивание труда. А Рубин, несмотря на разные вносимые им осложняющие моменты из «теории равновесия», хочет все же просто-напросто доказать, что разные виды конкретного труда уравниваются на рынке через уравнивание продуктов труда через приравнивание, в конце концов, вещей. Он определенно пишет будто Маркс «изучает уравнение товаров, через посредство которого осуществляется уравнение труда в общественном хозяйстве» (стр. 76). Вот уж подлинно выворачивание Маркса наизнанку. Маркс действительно по Рубину оказывается фетишистом в теории стоимости. Большее издевательство над Марксом трудно себе представить. Вот почему Рубин не удовлетворяется Марксовым объяснением товарного фетишизма и ищет теории фетишизма, понимая на самом деле под ней фетишистскую теорию стоимости.

Для всякого исторического общества все общественные отношения людей реально не отделимы от тех или иных материально физических моментов, от «вещей». Даже сложные интеллектуальные взаимоотношения не могут иметь места без того или иного материально-физического выражения их. Но художественное произведение современного скульптора не становится, мы знаем, фетишем, а художественный музей — капищем только потому, что интеллектуальные переживания и соответствующая взаимная связь людей осуществляются и в этом случае через вещи. В социалистическом обществе, как и в буржуазном, люди не будут удовлетворяться «эманацией» вещей, вроде индийских факиров, а будут употреблять непосредственно вещи в их дополнительном материально-физическом существе, но поскольку здесь будет иметь место общественно сознательная организация пользования вещами, постольку, без умаления общественного их значения, вещи не будут заслонять в сознании людей связанные с их производством, распределением и потреблением, общественные отношения.

II. Трудовая стоимость и форма стоимости

В эпоху строящегося у нас социалистического хозяйства последовательная калькуляция всех его моментов, отчетливая установка стоимостной единицы измерения, точный материальный учет последней приобретают несравненно более важное значение, чем для капиталистических условий. В капиталистическом обществе стоимость действует как стихийно регулирующее начало, всех ценностных отношений и лишь в конечном счете, через ряд сдвигов и метаморфоз выступает на общественную поверхность в превращенной искошенной форме цены; самый точный учет стоимости в этих условиях не может изменить исторического характера ее действия, как не может исчерпывающее научное знание капиталистического общества само по себе еще превратить его в социалистическое общество. Но в такой же мере, в какой распространение паровых двигателей обеспечивает обществу производственное овладение стихией пара, — развитие социалистических отношений обеспечивает ему овладение стихией стоимости, разумное регулирование этой материальной основы общественного хозяйства: «По уничтожении капиталистического способа производства, но при сохранении общественного производства определение стоимости по-прежнему продолжает господствовать в том смысле, что регулирование рабочего времени и распределение общественного труда между различными отраслями производства, наконец охватывающая все это бухгалтерия становятся важнее, чем когда бы то ни было»³.

Между тем у нас до сих пор культивируется и довольно широко распространено чуждое марксизму (диалектическому материализму) упрощенное понимание общественно материальной природы стоимости хозяйственных благ, сводящееся в общем не к познавательному только расчленению ее материально-физической основы от общественной формы, а признающее за существо стоимости, либо ее материально-физическую основу, либо общественную форму и приводящее одних к бесформенному внеисторическому натурализму (Богдановский энергетизм), других - к бессодержательному идеалистическому формализму (И. Рубин).

Общепризнанным методологическим достижением теории стоимости Маркса, сравнительно с классиками, является учение об абстрактном труде и форме стоимости. Одно связано с другим. В общем и целом в определении стоимости товаров у Маркса входит и труд, как «затрата человеческой рабочей силы в физиологическом смысле» (труд вообще, общечеловеческий одинаковый или абстрактный труд) и труд, как общественно-исторический способ приложения в производстве человеческой рабочей силы, техническая форма ее применения («общественно-необходимый труд»). Стоимость у него определяется общественно-необходимым рабочим временем, затраченным на производство продуктов, т. е. не всякой затратой рабочей силы, а рабочей силой, примененной определенным общественно необходимым способом. В этом основной смысл и сложность экономических категорий Маркса (в частности, понятия «экономического труда»), материальная диалектичность их, которая принципиально не расщепляет физику от общественности, содержание от формы, а представляет их как синтетическое целое.

Конечно, в основании меновой стоимости, как начало соизмерения разнокачественных товаров, лежит исключительно труд абстрактный, т. е. всеобщий, одинаковый труд, «однако он идет в счет лишь постольку, поскольку время, затраченное на производство потребительной стоимости, общественно необходимо. Этим сказано многое. Рабочая сила должна функционировать при нормальных условиях. Если прядильная машина является общественно господствующим средством труда при прядении, то рабочему не приходится вручать старинную прялку. Он должен получить хлопок нормальной доброты... Дальнейшее условие есть нормальный характер самой рабочей силы. В той специальности, в которой она применяется, она должна обладать установившейся средней степенью искусства, подготовки и быстроты ... затрачиваться с обычной средней степенью напряжения, с общественно-обычной степенью интенсивности» («Капитал, т. I. 1909 г., стр. 160). И, независимо от этого, в другом месте того же тома Маркс говорит: «что же касается качественных изменений в процессе труда, то они. по-видимому, безразличны для производства всякой товарной стоимости вообще» (стр. 287). Действительно, один рабочий день, затраченный на производство пряжи при помощи ли старинной прялки или прядильной машины создает одинаковую стоимость... но не в одну и ту же историческую эпоху; для каждого орудия производства имеется свое время, когда его применение является общественно-необходимым способом производства.

Труд со стороны его исторически необходимого способа применения в каждой отрасли (само собою разумеется, что каждая отдельная отрасль производства в один и тот же период имеет свой особый штандарт общественной необходимости) является общественным в широком смысле слова, поскольку способ применения рабочей силы человека, к какой бы эпохе он ни относился, представляет собою не индивидуальное достижение, а отражает техническую культуру общества. «Капитал, как общественное отношение, возникает на экономической почве, представляющей продукт длинного процесса развития. Наличная производительность труда, из которой он исходит как из своей основы, есть не дар природы, а дар истории, охватывающий тысячи веков» (там же, стр. 473). Но, с историческим развитием техники, труд в отношении его способа применения может приобретать характер общественного и в более тесном, точном смысле слова, выступать в производстве как общественно организованный. «Рост размеров промышленных предприятий повсюду служит исходным пунктом для более широкой организации совместного труда многих, для более широкого развития его материальных движущих сил, т. е. для прогрессивного превращения разрозненных и рутинных процессов производства в общественно комбинированные и научно направляемые процессы производства» (там же, стр. 591).

Вот эта общественная природа труда, выражающаяся в системе его применения, техническом способе организации рабочей силы, и лежит в основании марксистской социологии (а тем самым и экономики), является в понимании Маркса и Энгельса революционным началом всех изменений общественной жизни. С особой яркостью и конкретностыо они подчеркивали это в письмах. Маркс в письме к Энгельсу (1863 г.) по поводу своих занятий механикой сопоставляет историческое значение усовершенствований движущей силы и рабочих частей машины и. между прочим, отмечает: «Для чистых математиков вопросы эти безразличны. Но они становятся чрезвычайно важными в том случае, когда надо установить связь общественных отношений людей с развитием этих материальных способов производства» («Письма». 1923 г., стр. 107). В другом своем письме к Энгельсу (1866 г.) Маркс говорит: «Наша теория, что трудовая организация обусловливается средствами производства, нигде, кажется, так блестяще не подтверждается, как в «человекоубойной промышленности» (там же, стр. 228. подчеркнуто Марксом). Энгельс уже незадолго до своей смерти пишет Г. Штаркенбургу (в 1894 году): «Под экономическими отношениями, которые мы считаем определяющей основой истории общества, мы понимаем тот способ, каким люди определенного общества производят все, что требуется для поддержки их жизни и как они это произведенное обменивают (поскольку существует разделение труда). Таким образом, сюда входит вся техника производства и транспорта. Эта техника, согласно нашему мнению, определяет также и способ обмена, затем распределение продуктов, а следовательно, после разложения родового строя, также и разделение на классы, а следовательно, отношения господства и подчинения, а следовательно, государство, политику, право и т. д.» (стр. 342, подчеркнуто Энгельсом).

Что касается труда со стороны его содержания⁴, как применяемой определенным образом затраты человеческой рабочей силы, и в этом смысле общечеловеческого одинакового труда, независимо от того, употребляется ли таковая сила на изготовление сапог или добычу золота, то с этим трудом происходят сложные исторические пертурбации. Оставаясь по своему существу для всех исторических эпох одним и тем же, он выступает в разные эпохи настолько в различных нарядах, что трудно бывает за этими нарядами узнавать одно и то же общее его лицо: то он выступает в костюме первобытного самоеда, то в рубище раба, то в средневековом костюме крепостного или ремесленника, то в рабочей блузе европейского пролетария, но ему предстоит еще найти свой костюм и как гражданину социалистического общества. В одних случаях материальная всеобщность, равенство этого труда остается в скрытом виде, когда нет исторической общественной необходимости количественно сопоставлять разные трудовые затраты, соизмерять их. Такое положение имеет место, например, в прежней хозяйственной общине, как историческом этапе жизни всех культурных народов. Здесь общественный характер труда, совершенно очевидно, является не от того, что труд отдельного .лица принимает абстрактную форму всеобщего эквивалента. Сама сущность общинного производства не позволяет труду отдельного лица являться частным трудом, или продукт его — быть частным продуктом: напротив, она скорее непосредственно делает каждое отдельное проявление труда функцией одного из членов общественного организма» («Критика», стр. 8). В другой форме это мы встречаем в средневековом крепостном хозяйстве, когда во взаимоотношениях между феодалом и крепостными, труд последних не сопоставлялся между собою, а обязательные отчуждения труда каждого крепостного персонально устанавливались в непосредственной натуральной форме или в доле продукта. Историческая необходимость количественного соизмерения затрат разного конкретного труда в форме меновой стоимости, как системы общественных отношений товарного хозяйства, определенно наступает, все более усиливается, расширяется и требует больших уточнений с развитием товарного обращения. Но это соизмерение разного конкретного труда совершенно неосуществимо без качественного сведения его к одному простому труду, как затрате одинаковой человеческой рабочей силы. «То, что меновая ценность товара в деньгах получает самостоятельное существование, является продуктом обмена, результатом развития содержащихся в товаре противоречий меновой и потребительной ценности и не менее содержащегося в нем противоречия, что определенный особый труд отдельного индивидуума должен быть представлен, как его противоположность, одинаковый, необходимый, общий и в этом виде общественный труд» («Теории», т. III, стр. 110, 1924 г., подчеркнуто Марксом). Этот процесс расщепления меновой стоимости и потребительной имеет, мы знаем, длительную историю, измеряемую тысячелетиями (см. Энгельс «Закон ценности и норма прибыли»).

Особый методологический интерес представляет анализ Маркса (конкретизированный Энгельсом в указанной статье) процесса общественно исторической объективации простейших, абстрактных категорий, имеющих свое бытие в аморфном виде уже в первобытные эпохи, но приобретающих вполне оформленное выражение, самостоятельное общественное бытие лишь в позднейших, более развитых общественных формациях. «Труд — это наиболее простая категория. Столь же древним является представление о нем в этой всеобщности — как труда вообще ... Следовательно, простейшая абстракция, которую современная экономия ставит во главу угла и которая выражает древнейшее, для всех общественных форм, действующее отношение, становится в этой абстракции практически истинным только как категория современного общества... Даже самые простейшие категории, несмотря на то, что именно благодаря их отвлеченности, они применимы ко всем эпохам, в самой определенности этой абстракции являются не в меньшей мере продуктом исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и внутри их» (Маркс. «Введение», сборник «Основн. проблемы полит. экономии», стр. 27—29).

Таким образом, как затрата человеческой рабочей энергии, как человеческий труд вообще (или абстрактный), он является необходимым началом хозяйственной жизни для всех эпох и народов. «Болтовня о необходимости доказать понятие стоимости покоится лишь на полнейшем невежестве... Всякий ребенок знает, что каждая нация погибла бы с голоду, если бы она приостановила работу, не говоря уже на год, а хотя бы на несколько недель» (письмо к Кугельману, «Письма», стр. 176). Но, как мы говорили, общественный костюм, в котором он выступает в разные эпохи, различен. В меновом товарном обществе «условия труда, образующего меновую ценность, как они обнаруживаются при анализе последней, представляются общественными условиями труда, или условиями общественного труда, но не просто общественного, а в особенном смысле. Это специфический род общественности... Общественной величиной он является только как такая всеобщая величина ... всеобщий эквивалент... Здесь идет речь только о специфической форме, в которой труд получает общественный характер» («Критика», стр. 6—7). В общем, следовательно. общественно-историческая природа труда, как затраты вообще человеческой рабочей энергии, или труда в материально физическом смысле слова, абстрактного труда, создающего стоимость, определяющего ее содержание, в первую очередь выражается исторически необходимым способом его применения, исторически необходимым характером производственной техники: этот труд является общественным в широком, основном смысле слова, как «общественно-необходимый труд». Как труд же, производящий товары, как исторически общественно объектированный в вещах, как труд определяющий меновую стоимость, иначе говоря, становящийся «в этой абстракции практически истинным», он является общественным «в особом смысле» слова, представляет собою «специфический род общественности», выступает в общественно «специфической форме».

Рубин в своих «Очерках» цитирует эти места «Критики» об общественном характере товаропроизводящего абстрактного труда (стр. 971), но везде не дописывает слов «специфический», «в особом смысле» и, конечно, не зря, а потому что он считает (вслед за Гильфердингом) абстрактный труд общественным только в смысле товаропроизводящего труда, эту форму его общественности — единственно общественной формой. «Частный труд отдельного товаропроизводителя . . . становится трудом общественным лишь постольку, поскольку продукт его труда приравнивается на рынке всем другим товарам» (стр. 56, подчеркнуто Рубиным). Ну, а где же учение о кооперации труда, Марксово определение крупного капиталистического промышленного предприятия, как общественно-организованной формы труда?

Далеко нельзя понимать исторический процесс общественно-материального абстрагирования человеческого труда «вообще» в том смысле, что он определяется исключительно в порядке менового приравнивания своих продуктов (товаров), что развитие товарного обращения, товарно-меновых процессов само по себе является первопричиной этого материального общественного его абстрагирования. Ведь в основании развития товарного обращения лежит развитие производительных сил труда, историческое развитие способов производства. Следовательно, последнее должно являться первоосновой и общественно-исторической реализации абстрактного труда, т. е. таковая должна осуществляться в порядке развития материальных способов производства. Действительно, Маркс так и ставит вопрос. В «Введении» (сборник «Основн. проблемы полит. экономии», стр. 29) он пишет: «Эта абстракция труда является впервые как результат конкретной совокупности трудовых процессов. Безразличное отношение к какому-нибудь определенному виду труда соответствует общественной форме, при которой индивиды с легкостью переходят от одного вида труда к другому и при которой какой-либо определенный труд является для них случайным и потому безразличным. Здесь труд вообще, не только в категории, но и в действительности, стал средством создания богатства вообще и утратил свою связь с определенным индивидуумом. Такое состояние достигло наибольшего развития в современнейшей из форм бытия буржуазного общества — в Соединенных Штатах». Ясно, конечно, что Маркс здесь противопоставляет труд средневекового ремесленника, носящий специфический характер «мастерства», со всеми индивидуальными его различиями, «конкретно-совокупному» труду пролетария на современном крупном капиталистическом заводе Соединенных Штатов. Рубин же и в этом случае «переделывает» Маркса по-своему. Не приводя первой фразы цитаты о «конкретной совокупности трудовых процессов», он разъясняет ее в том смысле (стр. 103—104), что благодаря обмену производители все больше интересуются не потребительной стоимостью, а меновой, «если с точки зрения меновой стоимости данное занятие оказывается для производителя менее выгодным, чем другое, он... переходит от одной конкретной трудовой деятельности к другой». Выгодность ли, или невыгодность производства пароходов или жаток с точки зрения меновой их стоимости имеет в виду Маркс, когда говорит о «легкости» перехода американского рабочего из судостроительного завода в завод, изготовляющий сельскохозяйственные машины, или чрезвычайно большую однородность, однохарактерность трудовых процессов в современном крупном производстве, независимо от того, какое конкретное назначение имеет это производство? С особой отчетливостью и бесспорностью такое понимание исторического процесса качественного выравнивания конкретного труда в разных отраслях производства высказал Маркс (в «Критике Готской программы» и др. местах) и Ленин (в его работе «Государство и революция») при рассмотрении объективных условий исторического перехода общества в развитую стадию коммунистического общества. Конечно, и развитие товарного обращения исторически являлось непосредственным условием общественно-практической реализации абстрактного труда: этого требовало оформление стоимости продуктов производства развивающегося товарного хозяйства в меновую стоимость, но эти условия, эти требования сказывались в порядке «обратного действия»; прямым же, непосредственно действующим фактором общественно-практического абстрагирования труда являлось развитие материальных способов производства.

Законченное уяснение этого вопроса приобретает для нас в настоящее время особо существенное значение с точки зрения разрешения вопроса, будет ли иметь для себя материально-общественные основания категория абстрактного труда в социалистическом обществе, когда товарное обращение, как система общественных отношений, исторически атрофируется. Гильфердинговская школа, выводящая эту категорию исключительно из системы товарных общественных отношений, ответит на этот вопрос, конечно, отрицательно; Маркс же и Ленин сказали бы иначе.

В первой главе первого тома «Капитала», почти целиком посвященной учению о форме стоимости, Маркс в начале таковой говорит о продуктах труда: «Следовательно они являются товарами или имеют товарную форму лишь постольку, поскольку они обладают этой двойной формой: натуральной формой (потребительной. Н. К.) и формой стоимости ... Мы исходим из меновой стоимости или из менового отношения товаров, чтобы напасть на след скрывающейся в них стоимости ... Нам предстоит здесь исследовать вопрос, который буржуазная политическая экономия даже и не пыталась поставить, — именно показать генезис этой денежной формы, т. е. проследить развитие того воплощения стоимости, каким является меновое отношение товаров, от его простейшей, наиболее скромной формы и вплоть до ослепительной денежной формы» (стр. 12, изд. 1909 гл. Одним словом. Маркс здесь противопоставляет «меновую» стоимость просто стоимости, как форму — содержанию. При этом под стоимостью, без прибавки «меновая», он всегда имеет в виду трудовую стоимость вообще, как вещественно реализированный труд вообще, «абстрактный труд». В отделе о заработной плате («Капитал», т. I, стр. 495) Маркс ставит вопрос: «Что такое стоимость товаров?», т. е. стоимость вообще, а не меновая стоимость, и отвечает: «Предметная форма затраченного на его производство общественного труда». Этот вопрос он ставит здесь для того, чтобы дальше подчеркнуть некритическое, ошибочное употребление классиками обывательского выражения «стоимость труда», «цена труда» и подчеркнуть, что труд сам по себе не имеет и не может иметь стоимости так же, как температура не может иметь тепла. Таким образом, стоимость это — не труд, а предметная форма затраченного труда, вещное воплощение абстрактного общественно-необходимого труда; та же общественная форма, в какой выступают вещи в системе общественных отношений, как воплощение труда, определяет форму стоимости. Если вещи, воплощающие труд, выступают в виде товара, стоимость получает форму меновой стоимости.

Научно-систематически подходя к изучению капитала, как системы стоимостных отношений буржуазного общества, применяя абстрактно-материалистический метод изучения, Маркс естественно должен был в самом же начале своего исследования вскрыть элементарное простейшее материальное (в понимании диалектического материализма, т. е. не только физическое, а объективно общественное) выражение стоимостных отношений этого общества, т. е. установить понятие меновой формы стоимости. «... при изучении экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции. Но товарная форма продукта труда или форма стоимости товара есть форма экономической клеточки буржуазного общества. Для непосвященного анализ ее покажется просто рядом хитросплетений и мелочей. И это действительно мелочи, по мелочи такого рода, с какими имеет дело, например, микроскопическая анатомия» («Капитал», т. I. стр. XVI, подчеркнуто мною). В этой установке исследования экономики буржуазного общества сказывается вся глубина и своеобразие метода материалистической диалектики, принципиально отличающей исследование Маркса от исследований классиков. Маркс изучает экономическую (стоимостную) сущность капиталистического общества не вне времени и пространства (что присуще лишь идеалистическому миросозерцанию), а в той форме, которую экономическое содержание приобретает в данном обществе, не расщепляет при рассмотрении явлений их форму от содержания, рассматривает процессы в их морфологической выраженности. Противопоставляя себя классикам, он определенно говорит: «один из основных недостатков классической политической экономии состоит в том, что ей никогда не удавалось из анализа товара и, в частности, товарной стоимости вывести форму стоимости, которая именно и придает товару характер меновой стоимости. . . Форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время самая всеобщая форма буржуазного способа производства, который именно ею характеризуется, как исторически особенный вид общественного производства (естественно, что здесь идет речь о меновой форме стоимости. Н. К.). Если же рассматривать буржуазный способ производства как вечную естественную форму общественного производства, то неизбежно останутся незамеченными специфические особенности формы стоимости, следовательно, товарной формы, а при дальнейшем ходе исследования — денежной формы, формы капитала и т. д. («Капитал», т. I. стр. 47). Выражение «специфические особенности формы стоимости» относится, конечно, к перечисленным формам стоимости буржуазного общества, как разновидностям меновой формы стоимости. Но если достаточно вдумчиво разобраться в том значении, которое Маркс придает этим специфическим формам меновой стоимости, в тех общественно-исторических условиях, которые их определяют, то станет ясною определенно ограниченная узость, упрощенство меркантилистического уклона Гильфердинга и его школы в понимании меновой стоимости под углом зрения «теории равновесия», сводящего, в конце концов, всю теоретическую экономию к изучению формы стоимости (меновой) и отождествляющего поэтому теоретическую политическую экономию с историческим материализмом (если бы, конечно, они были последовательными в историческом материализме, как марксистской социологии). Уже при Марксе имел место такой уклон в лице французского экономиста Ганиля. Маркс отмечает положительное значение критики классиков со стороны Ганиля, именно указание последним игнорирования классиками, при рассмотрении трудовой стоимости, обмена — хотя их система, как и вся вообще буржуазная система⁵, основана на меновой ценности». Но одновременно с этим Маркс и иронизирует над меркантилистическим уклоном Ганиля. «Обмен представляется господину Ганилю каким-то мистическим лицом... Господин обмен фиксирует и определяет нечто такое, что уже существовало, или нечто такое, что не существовало. Если ценность порождается только обменом, то она, как его продукт, исчезает, как скоро он прекращается... Или, может быть, обмен фиксирует и определяет в собственном смысле этих слов (уже до него существовавшую ценность), подобно тому, как силомер фиксирует и определяет, но не создает силу моих мышц? Но в таком случае ценность не производится обменом» («Теории приб. стоим.», т. I. стр. 203—204. изд. 1923 г.). Не смущаясь этим, Гильфердинг все же находит, что «задача теоретической экономии заключается в том, чтобы найти закон обмена ... Из этого закона должно вытекать регулирование производства в обществе товаропроизводителей точно так же, как из законов, распоряжений и предписаний социалистического управления вытекает ненарушимый ход социалистического хозяйства» («Финансовый капитал», стр. 5. изд. 1923 г.). А Рубин подтверждает: «Закон стоимости есть закон равновесия товарного общества» («Очерки», стр. 53). При этом сначала равновесие, а потом стоимость. «Политическая экономия изучает ... социальные формы организации труда в капиталистическом обществе» («Вступительный очерк» к И. Розенбергу «Теория стоимости у Рикардо и у Маркса», стр. 11). «Таким образом, основные понятия или категории политической экономии выражают основные социально-экономические формы» (там же, стр. 20). «Предметом же изучения политической экономии являются эти «экономические формы», типы производственных отношений людей, принявших вид социальных функций и социальных форм вещей» (там же, стр. 26). «Теория стоимости изучает социальную форму стоимости, принимаемую процессом распределения труда в товарно-капиталистическом обществе» (там же, стр. 39). Если добавить к этому, что для Гильфердинга (то же и для Рубина) процесс обмена — единственный общественный процесс, который знает экономика, этого (товарного. Н. К.) общества» («Фин. кап.», стр. 6), то слова Маркса: «В противовес этому (классикам. Н. К.) появилась реставрированная меркантилистическая система (Ганиль и др.), которая в стоимости видит лишь общественную форму или, скорее, лишь ее отблеск, лишенный всякой самостоятельной субстанции»') («Капитал», т. I. стр. 47) — оказываются справедливыми не только для его времени, но пророческими и для нашего.

Таким образом, Маркс меновую форму стоимости рассматривает как общественную форму «продукта труда», свойственную буржуазному обществу, как экономическую «клеточку» этого общества, т. е. простейшую морфологическую отдельность данного общественного «организма». Поэтому нельзя уловить своеобразие этой клеточки. морфологические ее особенности без уяснения исторических изменений структуры всего общества в целом, с которой связаны эти особенности. Рассматривая историческую природу денег, Маркс проводит для этого, как пишет В. И. Ленин: «изучение исторического процесса развертывания обмена, начиная с отдельных случайных актов его (простая отдельная или случайная форма стоимости: данное количество одного товара обменивается на данное количество другого товара), вплоть до всеобщей формы стоимости, когда ряд различных товаров обменивается на один и тот же определенный товар, и до денежной формы стоимости, когда этим определенным товаром, всеобщим эквивалентом, является золото». (Энциклоп. словарь т-ва «Гранат», т. 28, стр. 237, подчеркнуто Лениным). Это изучение является логическим выражением того исторического процесса общественной реализации простейших абстрактных категорий, о котором Маркс говорит в «Введении к критике полит. эконом.» и который показывает, как они «в самой определенности этой абстракции являются не в меньшей мере продуктом исторических условий». Хотя методологически Маркс проводит это исследование в строго абстрактной форме, но он «на самом деле воспроизводит гигантский фактический материал по истории развития обмена и товарного производства» (Ленин, там же). Фактически исследованию формы стоимости Маркс отводит почти весь первый и второй отделы I тома «Капитала», заканчивая таковое рассмотрение историческим процессом превращения денег в капитал, каковой и является той формой меновой стоимости, которую он учитывает в дальнейшем при изучении капитала на протяжении всех трех томов. Окончательную формулировку определения капитала, как одной из форм меновой стоимости. Маркс мог дать, конечно, лишь после установления понятия цены производства, т. е. в результате рассмотрения исторического значения разного органического сложения капитала в разных сферах производства и процесса капиталистического уравнения прибыли. Лишь в третьем томе (глава 10, стр. 150) он говорит: «Вся трудность получается благодаря тому, что товары обмениваются не просто как товары, но как продукты капиталов, и претендуют поэтому на пропорциональное их величине или — при равенстве их — на равное участие во всей массе прибавочной стоимости».

Форма стоимости, как элементарное выражение социальной структуры того или другого исторического общества в целом, не может быть выведена из самого процесса обращения. Простои тавтологией будет утверждение, что товарная форма стоимости является результатом простого товарного обращения или что капитал, как форма стоимости, является результатом капиталистического обращения. Сказать: единичная или случайная товарная форма стоимости — это все равно, что сказать — единичный, случайный обмен одного товара на другой: исторической формой стоимости эта форма является в силу того, что вся структура первобытного общества, состоявшего из разобщенных, чуждых племен, располагавших случайными избытками тех или других продуктов, допускала лишь случайный обмен. Что касается капитала, то «исторические условия его существования отнюдь не исчерпываются наличностью товарного и денежного обращения. Капитал возникает лишь там, где владелец средств производства и средств существования находит на рынке свободного рабочего в роли продавца своей рабочей силы». («Капитал», т. I. стр. 134). Таким образом, предпосылкой капитала, как формы стоимости является наличие классово-буржуазного расслоения общества, возникшего на почве развития соответствующих технических способов производства. В общем для первобытного общества форма стоимости имела свой характер, для рабовладельческого и крепостного периода история имела другой характер, для развитого капиталистического общества — свой особый характер.

Подводя итог всему предыдущему рассмотрению проблемы трудовой стоимости, как стоимости в отношении ее содержания, и меновой стоимости, как формы стоимости, отражающей ту или другую историческую структуру общества, мы естественно должны прийти к выводу, что стоимость со стороны ее содержания Маркс относит к области материальных производительных сил, форму же стоимости рассматривает, как элементарное выражение обусловленных развитием производительных сил производственных отношений, или экономической структуры общества. Историческое развитие материальных производительных сил, иначе говоря, количественная динамика стоимости приводит к перестройке производственных отношений и, следовательно, к метаморфозу формы стоимости, как отражения последних⁶. Конечно, вся система понимания диалектического материализма предполагает уже, что не может быть стоимости вне определенной формы стоимости, так как материалистическая диалектика последовательно отрицает, как бесформенное содержание, так и бессодержательную форму. В связи с этим стоит разрешение вопроса, сохранит ли категория стоимости объективное свое бытие при социализме, как первой фазе коммунистического общества, когда еще удержатся остатки исторической «несправедливости» распределения предметов потребления «по работе», а не «по потребностям», когда будет действовать еще «строжайший контроль со стороны общества и государства над мерой труда и мерой потребления» (см. Ленин «Государство и революция») в порядке планового регулирования всей хозяйственной жизни общества. Как будто цитированное нами в начале главы место из III т. «Капитала.», что «по уничтожении капиталистического способа производства, но при сохранении общественного производства определение стоимости по-прежнему продолжает господствовать» и т. д., позволяет считать, что Маркс решил этот вопрос в положительном смысле. Поскольку производственные отношения в результате социалистической революции перестраиваются из классово-антагонистических. стихийных товарно-капиталистических в бесклассовые планово-регулированные. поскольку форма стоимости из меновой превращается в планово-регулируемую форму стоимости, постольку закон стоимости из общественно-стихийной действующей силы превращается в научно-регулируемую силу.

III. Производительная сила труда и трудовая стоимость

Наряду с указанным выше историческим метаморфозом формы стоимости, в пределах каждого отдельного исторического периода жизни общества, каждой отдельной хозяйственной формации, характерной своей специфической формой стоимости, происходят динамические процессы в отношении содержания стоимости продуктов труда данного общества, количественная динамика трудовой стоимости. Эта количественная динамика стоимости в пределах отдельной общественной формации сопровождается частичными молекулярными изменениями формы стоимости, не переходящими еще в новое качество. Основная беда классиков и заключалась в том, что они учитывали только количественную динамику стоимости и не предполагали даже формы стоимости. Школа Гильфердинга говорит о форме стоимости, но видит только ее единственное выражение, т. е. она совершенно чужда пониманию метаморфозы формы стоимости, что характерно для всей системы ее миросозерцания.

Исходя в установке основных категорий капиталистического общества из предпосылки развитых форм последнего, Маркс в «Капитале» дает научно последовательный, законченный во всех основных частях анализ процесса экономического развития этого общества, выводит имманентные законы развития капиталистической экономики (с частичными лишь экскурсами в экономику других исторических формаций). Свое исследование развития экономики капиталистического общества он основывает на изучении количественной динамики трудовой стоимости товаров, определяемой историческими изменениями производительной силы труда. Принимая в общем форму стоимости капиталистического общества, как данное, он рассматривает лишь частичные молекулярные изменения производственных отношений в пределах исторического развития капитала, не переходящие в новое качество, не выражающие еще принципиальной перестройки общих установок экономической структуры капиталистического общества. Только при изучении капиталистических кризисов он подходит к грани, отделяющей капиталистическую экономику от экономики исторически более совершенной общественной формации. Капиталистические кризисы он рассматривает, как предвозвестники перехода капиталистического общества и всех его экономических категорий в новое качество, как бурное проявление исторических противоречий этого общества, расхождения в развитии производительных сил и производственных отношений, расхождения количественной динамики трудовой стоимости (закона стоимости) и формы ее проявления.

И для более конкретного понимания Марксовой методологии изучения капиталистической экономики, и для получения предпосылок к научному познанию экономики социалистического общества необходимо более тщательно уяснить способ определения Марксом количественной динамики трудовой стоимости, применяемый им метод учета стоимостного содержания продуктов общественного труда. К уяснению этого метода и сводится наше определение материального показателя трудовой стоимости у Маркса.

В первых двух томах «Капитала», являющихся по существу предпосылочными для рассмотрения экономики капиталистического общества в ее конкретном историческом выражении, систематический анализ отдельных моментов капиталистической экономики проводится Марксом в абстрактно методологической установке. Изучение стоимости и ее динамики ставится в рамки условного допущения, что товары обмениваются по трудовой стоимости, что между производством стоимости и ее обращением нет органического расхождения, а могут быть лишь отклонения в пределах индивидуальных колебаний, т. е. здесь процесс капиталистического производства не рассматривается еще в его целом, почему и анализ динамики стоимости не доводится еще до ее конкретно капиталистического выражения.

Установив методолически (сохранена орфография автора - Оцифр.) в первых отделах I тома «Капитала» материально-историческую природу стоимости. Маркс переходит в третьем отделе («Производство абсолютной прибавочной стоимости») к уяснению зависимости стоимости от социального положения рабочих в капиталистическом обществе, связи ее с капиталистическими производственными отношениями, с изменениями классового соотношения сил между трудом и капиталом. Изучая историю борьбы за нормальный рабочий день (как капиталистической категории), устанавливая понятие этого нормального рабочего дня, он выводит закон «что производимые различными капиталами массы стоимости и прибавочной стоимости, при данной стоимости и одинаковой степени эксплуатации рабочей силы, прямо пропорциональны величинам переменных составных частей этих капиталов» (стр. 271, изд. 1909 г.). Этот вывод является этапом развития исследования Маркса о производстве абсолютной и относительной прибавочной стоимости в сложном ее сочетании (отдел пятый) и позволяет ему в 15 главе установить положение, что рост интенсивности труда, сопровождающийся увеличением выработки количества продуктов за один рабочий день, не уменьшает стоимости единицы продукта и не приводит к падению его цены; так же по существу отражается на стоимости единицы продукта и увеличение выработки количества продуктов, вызываемое удлинением рабочего дня (в известных. конечно, пределах, без изменения производительности труда). Таким образом, в общем абстрактно-теоретическом разрезе (как общая тенденция) Маркс устанавливает положение, что стоимость товаров не зависит от динамики производственных отношений в пределах капиталистического общества, от изменения в этих пределах классового соотношения сил, почему состояние таковых и не учитывается им, как показатель трудовой стоимости товаров, при анализе экономики этого общества.

Совершенно иное значение придает Маркс изменению роли труда в производстве, как изменению общественно-необходимого способа приложения рабочей силы. В порядке предварительной общей установки таких изменений и влияния их на экономику капиталистического общества он рассматривает проблему производства относительной прибавочной стоимости (отдел четвертый I тома «Капитала»). Эти изменения непосредственно выражаются в изменениях производительной силы труда, «сокращении рабочего времени, общественно необходимого для производства данного товара». Здесь же (стр. 284) Маркс устанавливает, что «стоимость товаров обратно пропорциональна производительной силе труда» и что «относительная прибавочная стоимость растет прямо пропорционально развитию производительной силы труда», поскольку в последнем случае сокращается та часть рабочего дня, которую рабочий употребляет на самого себя, и как раз для того, чтобы удлинить другую часть рабочего дня, в течение которой рабочий трудится даром на капиталиста». Этим, как известно, Маркс разъясняет и «загадочный смысл того факта, что капиталист, заботящийся только о производстве меновой стоимости, все время старается понизить меновую стоимость своих товаров» (285—286 стр.). Очерчивая историческое развитие материальных способов производства, как способов повышения производительной силы труда, Маркс относит к таковым не только усовершенствование орудий производства, расширение применения в производстве сложных машин, но и простое соединение труда и соединение труда, связанное со специализацией отдельных производственных процессов. Очень пристально прощупывая на этой основе процесс концентрации производства, повышение доходов капиталиста из такого безвозмездного развития производительной силы труда, постепенное превращение индивидуального рабочего процесса в общественный процесс труда, Маркс вскрывает происходящие при этом молекулярные сдвиги положения трудящихся в производстве, рост классовой организованности последних и усиление классовых противоречий, как отражение диспропорции развития производительных сил и производственных отношений. Таким образом, в этой уже стадии своего исследования Маркс отчетливо выявляет связанные с развитием производительной силы труда первичные молекулярные изменения трудовой стоимости товаров, как основание сложных изменений капиталистического общества.

В отделе пятом I тома, сопоставляя влияние на размеры прибавочной стоимости величины рабочего дня, интенсивности и производительности труда. Маркс с несомненностью устанавливает, что единственным переменным фактором трудовой стоимости товаров является производительность труда в ее целом и что ни изменение интенсивности труда, ни удлинение рабочего дня не изменяют непосредственно таковой⁷. Еще с большей определенностью о производительной силе труда, как показателе трудовой стоимости товаров, Маркс говорит в 22 и 23 главе I тома, при рассмотрении процесса накопления капитала. «С ростом производительной силы труда растет и та масса продуктов, в которой выражается определенная стоимость» (567 стр., изд. 1909 г.). Само собою разумеется, что производительность труда является показателем трудовой стоимости товаров не в непосредственном только ее выражении, как количество затраченного живого человеческого труда на изготовление единицы какого-либо продукта, а также и в том уменьшении стоимости этого продукта, которое получается из-за понижения стоимости переходящих в него средств производства вследствие развития производительности труда и в отраслях, изготовляющих эти средства производства.

В то же время, с ростом производительной силы труда, «стоимость и масса средств производства, приводимых в движение данным количеством труда, растет пропорционально увеличению производительности труда» (стр. 568), но это увеличение стоимости постоянного капитала, переносимого в продукт, как правило, сводится к относительному (по отношению к затратам живого труда, на единицу продукта), а не абсолютному увеличению стоимости, т. к. «разность между постоянным и переменным капиталом возрастает много медленнее, чем разность между той массой средств производства, в которые превращается постоянный капитал, и массой рабочей силы, в которую превращается переменный капитал» (586 стр.). Соответственно этому, с историческим ростом производительности труда Маркс связывает «закон устойчивого возрастания постоянной части капитала по сравнению с переменной частью»⁸. Рост производительности же труда он кладет в основание объяснения процесса концентрации капиталов, поскольку таковой процесс является выражением победы в конкурентной борьбе предприятий, дающих более дешевую продукцию, т. к. «дешевизна товаров зависит, caeteris paribus, от производительности труда, а последняя от масштаба производства» (589).

Уже отмеченные нами случаи обращения Маркса к производительности труда, как к первоисточнику объяснения сложных явлений капиталистической экономики, показывает, что понятие производительности труда Маркс рассматривает не как техническое только понятие, не в плоскости увеличения количества потребительных ценностей при росте производительности труда, а как основание уменьшения стоимостного содержания товаров, как материальный показатель динамики их трудовой стоимости и всех вытекающих отсюда последствий.

Во втором томе рассматривается процесс обращения капитала, не связанный с изменением стоимости товаров, поэтому вопросу производительности труда Маркс здесь не отводит вообще места. К исследованию экономии капиталистического общества в ее конкретной исторической цельности, как системы капиталистически ориентированных конкретных ценностных отношений, Маркс переходит в третьем томе. Основной проблемой этого тома является проблема цены в том ее реальном выражении, которое отражает в себе процесс распределения прибавочной стоимости на основе господства капитала. Соответственно этому исходной теоретической установкой здесь является теория органического сложения капитала как материальной производственной базы капиталистического распределения прибавочной стоимости, превращения прибавочной стоимости в среднюю норму прибыли. Исторической предпосылкой этой теории служит неравномерность развития «общественной производительной силы труда» (III т., 139 стр.) в разных сферах производства, а следовательно, опять-таки динамика стоимости товаров при разном темпе изменения соотношения постоянной и переменной части авансированного капитала. Второй теоретически ориентирующей частью исследования третьего тома является учение об исторической динамике нормы прибыли, уяснение «закона тенденции нормы прибыли к понижению» (отдел третий). Все исследование этого закона пронизано и покоится на учете динамики трудовой стоимости товаров. «Если мы далее предположим, говорит Маркс (187 стр.), что это постепенное изменение состава капитала происходит не только в отдельных отраслях производства, но более или менее во всех или по крайней мере в важнейших сферах производства, так что оно равносильно изменению органического среднего состава всего капитала, принадлежащего определенному обществу, то такое постепенное возрастание постоянного капитала, по сравнению с переменным, необходимо должно иметь своим результатом постепенное понижение общей нормы прибыли»... (подчеркнуто Марксом); тут же он дополняет, что «это является также только иным выражением прогрессирующего развития общественной производительной силы труда». В разных странах, при различии их по уровню общественной производительности силы труда, все же норма прибыли может выравниваться: «в менее развитой стране труд был бы менее производителен, поэтому большее количество труда выражалось бы в меньшем количестве одного и того же товара, большая меновая стоимость выражалась бы в меньшей потребительной стоимости; следовательно, рабочий употреблял бы большую часть своего времени на воспроизводство средств своего собственного существования или их стоимости и меньшую часть на создание прибавочной стоимости» (189 стр.). Еще с большей определенностью связь между законом понижения нормы прибыли и динамикой трудовой стоимости выражена Марксом в том месте, где он говорит о возможном при этом увеличении массы прибыли, если норма прибавочной стоимости возрастает: «Так как развитие производительной силы и соответствующий этому более высокий состав капитала приводит в действие постоянно увеличивающееся количество средств производства при помощи постоянно уменьшающегося количества труда, то каждая кратная часть всего продукта, каждая единица товара или каждое определенное отдельное количество товара, служащее единицей меры для всей массы произведенных товаров, поглощает менее живого труда и. кроме того, содержит менее овеществленного труда, как в возмещение сношенной части примененного основного капитала, так и потребленных сырых и вспомогательных материалов. Следовательно, каждая единица товара содержит меньшую сумму труда, как овеществленного в средствах производства, так и вновь присоединенного во время производства. Поэтому цена единицы товара понижается» (201 стр., отд. III). Но поскольку идет удешевление, в частности, средств существования рабочих, постольку сокращается необходимое рабочее время и обратно — возрастает прибавочное, иначе говоря: «тенденция нормы прибыли к понижению связана с тенденцией к повышению нормы прибавочной стоимости» (215 стр.).

Однако, в конкретных капиталистических условиях вопрос о переходе к новым способам производства, обеспечивающим повышение производительности труда, обстоит гораздо сложнее. «Здесь вмешивается сложный общественный процесс, процесс уравнения капиталов (в отношении прибыли, Н. К.), который отрывает относительные средние цены товаров от их стоимостей, и средние прибыли в различных производствах... от действительной эксплуатации труда отдельными капиталистами... здесь... средняя цена товаров отлична от их стоимости, следовательно, от реализованного в них труда, и средняя прибыль отдельного капитала отлична от прибавочной стоимости, которую этот капитал извлекает из нанятых им рабочих. Стоимость товаров проявляется непосредственно лишь в том влиянии, которое изменение производительной силы труда оказывает на понижение и повышение цен производства, на их движение, а не на их конечные пределы» (2-я часть III тома, стр. 358, подчеркнуто мною). Отдельного капиталиста «определение стоимости интересует... лишь постольку, поскольку повышает или понижает для него самого издержки производства товаров, поскольку, следовательно, ставит его в исключительное положение» (там же, 403 стр.). Несмотря на то, что «все обстоятельства, влияющие таким образом, что применение машин удешевляет цену производимых ими товаров, неизменно сводятся к уменьшению количества труда» поглощаемого единицей товара ... ни один капиталист не применит добровольно нового способа производства, насколько бы он ни был производительнее и как бы не увеличивал норму прибавочной стоимости, если только он уменьшает норму прибыли» (III т., 1-я часть, 241 стр.). Таким образом, «для капиталиста закон повышающейся производительной силы труда, имеет не безусловное значение... В этом случае капиталистический способ производства впадает в новое противоречие» (там же, 238 стр.).

В общем и целом через все исследование экономики капиталистического общества у Маркса красной нитью проходит анализ этой экономики с точки зрения динамики трудовой стоимости товаров, материальным показателем которой он считает уровень производительности труда, с учетом, конечно, роли постоянного и переменного капитала. Точной формулы показателя трудовой стоимости Марксе не дал. В добавление к 15-й главе третьего тома, обработанном Ф. Энгельсом, мы встречаем только частичные указания для выведения этой формулы. Так как «стоимость товара определяется всем рабочим временем, прошлым и живым, которое вошло в этот товар», то «для того, чтобы новый метод производства отразился действительным повышением производительности, он должен переносить на отдельный товар меньшую дополнительную часть стоимости, соответствующую снашиванию основного капитала, чем та часть стоимости, которая списывается со счета, сберегается вследствие уменьшения живого труда; одним словом, этот метод должен уменьшить стоимость товара… Все надбавки к стоимости должны более чем уравновеситься уменьшением стоимости, вытекающим из уменьшения живого труда.

Поэтому такое уменьшение общего количества труда, входящего в товар, казалось бы, должно служить существенным признаком повышения производительной силы труда, при каких бы общественных условиях ни совершалось производство. В обществе, в котором производители регулируют свое производство согласно заранее составленному плану, и даже при простом товарном производстве, производительность труда безусловно измерялась бы этим масштабом (237 стр.).

Текстуально с Марксом мы подошли к одной из актуальнейших проблем нашего времени, приобретающей основоопределяющее практическое значение при плановом социалистическом хозяйстве, это — учет производительности труда через трудовую стоимость производимых в обществе продуктов и, обратно, измерение трудовой стоимости последних через определение общественно необходимого уровня производительности труда. Поскольку речь может идти о таком производстве, которое не требует никаких затрат постоянного капитала, а заключается лишь в приложении живого человеческого труда к природным благам, постольку исчисления и производительности труда и трудовой стоимости элементарно просты и сводятся к установлению соотношения между количеством произведенных продуктов и рабочим временем, затраченным на их производство: при чем за подлежащее можно взять, либо один рабочий день (в первом случае), либо единицу продукта (во втором случае). Но поскольку в производстве участвуют и предметы прошлой трудовой деятельности (материалы и орудия производства), переходящие своею стоимостью во вновь созданный продукт, постольку при исчислении трудовой стоимости последнего мы наталкиваемся на уравнение с двумя неизвестными или на систему уравнений, в которой число неизвестных больше числа уравнений (если мы составим ряд уравнений для группы связанных между собою последовательностью производства продуктов), и вряд ли при этом нам удастся дойти до такого продукта, который изготовляется без затраты постоянного капитала. Предварительный вычет из продукта доли переходящего в него постоянного капитала, для исчисления по остатку производительности данного конкретного труда, предполагает заранее установленную единицу соизмерения для постоянного капитала и продукта. Если бы в качестве таковой можно было бы подставить трудовую стоимость, вопрос разрешался бы просто, но в конкретной эмпирической выраженности ее нельзя уловить в капиталистическом обществе никакой статистикой, никаким самым точным хронометражем. Выражение переходящей в продукт доли постоянного капитала в цене заведомо приводит к искошению всех реальных соотношений. Таким образом, мы оказываемся в заколдованном кругу иррациональных величин. Но это приходится отнести не к недостаткам исчисления, а к материальной природе явлений капиталистического общества. В меру того, как плановое начало охватывает все моменты и сферы хозяйственной жизни, поскольку вся ориентировка ценностных отношений по капиталу утрачивает свой исторический смысл, изживается отклонение меновых пропорций товаров от их стоимостного содержания и вступает в силу общественная соизмеримость продуктов по их трудовой основе, — постольку материально эмпирически на поверхность общественной жизни выступает не цена производства продуктов, а их трудовая стоимость; в то же время и формула производительности труда, исчисление трудовой стоимости продукта выходит из тупика иррациональных величин, превращается в систему точных исчислений хозяйственной практики.

Примечания

---

1. Примечание. Настоящая работа весною 1927 года в предварительном виде была доложена в заседании Экономического отд. Ленинградского Научно-Исследовательского Института Марксизма. К печати она дополнительно проработана, главным образом в своей критической части и в отношении некоторых методологических моментов. Н. К. ↩

2. Напомним, что К. Шмидт рассматривает закон стоимости Маркса, как теоретически необходимую фикцию. ↩

3. «Капитал», т. III, гл. 49 (конец). ↩

4. Само собою разумеется, что противопоставление здесь труда со стороны его содержания и формы ничего не имеет общего с противопоставлением абстрактного труда конкретному. Под последним Маркс, как известно, понимает специальное, профессиональное выражение трудовой деятельности, создающей те или другие потребительские блага. В данном же случае речь идет исключительно о труде, создающем стоимость… ↩

5. Цитируя это место, Рубин видимо полагает, что Маркс, говоря «вся вообще буржуазная система», имеет в виду буржуазную систему отношений, а не буржуазную систему политической экономики, так как в противном случае ему самому пришлось бы зачислить себя в состав представителей таковой экономии, но вряд ли Маркс не сумел это сказать иначе, более точно, а то получается, как будто есть система отношений классиков и вообще буржуазная система отношений. Конечно, не буржуазная система отношений основана на меновой стоимости, а меновая стоимость на буржуазной системе отношений. ↩

6. Не можем не отметить здесь определенно выраженного недовольства со стороны Рубина разделением у Маркса стоимости в отношении ее содержания и формы, «невыдержанностью терминологии» (бедный Маркс, с терминологией не мог справиться), приведшей (видимо, школу Гильфердинга) к недоразумениям (см. «Очерки», стр. 85, 91 и др.). ↩

7. Конечно, нельзя в этом вопросе смешивать Маркса с Рикардо; последний считал производительность труда единственным переменным фактом не трудовой стоимости товаров, а цены рабочей силы и нормы прибыли. ↩

8. См. немецкий текст. 1922 г., стр. 587. ↩