Перейти к содержанию

Дукор Г., Ноткин А. Как нельзя бороться «против механистических тенденций в политической экономии».⚓︎

Журнал «Большевик», 1929, № 18, с. 111—130

Механистический материализм нашел себе убежище не только в естественных науках и философии. В своей «экспансии» он попытался овладеть также политической экономией, областью научного знания, наиболее разработанной марксистами. Правда, вылазки механистов против диалектического материализма в политической экономии неизменно терпели поражение, а теоретическая система покойного А. А. Богданова, включая ее экономическую часть, ныне отвергается всеми марксистами, как чуждая и враждебная марксизму. Тем не менее опасность механистической вульгаризации экономической теории Маркса сильна. Симптомы этой опасности наблюдаются в виде механистического уклона группы марксистов, выступающих в дискуссии (тт. Бессонов, Кон и др.), и механистической «критики (марксовой. Г. Д. и А. Н.) теоретической экономии», исходящей от А. Финн-Енотаевского1.

С точки зрения борьбы против механистических ошибок следовало бы приветствовать появление сборника «Против механистических тенденций в политической экономии»2, если бы не собственная позиция его авторов. Последние попытались разрешить двоякую задачу: во-первых, ударить по механистическим ошибкам т.т. Бессонова и Кона, во-вторых, прикрыть идеалистические ошибки И. И. Рубина.

Правда, тов. Леонтьев заявляет: «Мы не думаем, чтобы в настоящем своем виде работы Рубина были абсолютно безупречны» (17) Однако ни тов. Леонтьев ни другие участники сборника не обнаруживают никакого желания нарушить упорное молчание по вопросу о том, в чем же заключаются действительные ошибки Рубина. Они предпочитают отделываться лишь общими заявлениями в роде следующего:

«Вместо того, чтобы критиковать то неточное и неправильное, что действительно иногда встречается в работах Рубина, вместо того, чтобы помочь ему преодолеть эти неправильности, они (критики) пытаются искажать Маркса в трактовке основных экономических вопросов»... (стр. 113—114).

Конечно, искажение марксизма под прикрытием критики ошибок Рубина должно встретить решительный отпор. Однако, едва ли большую услугу марксизму оказывают те из защитников Рубина, которое» прикрывая ошибки последнего, мешают их преодолению. Беда также и в том, что участники сборника не видят действительных ошибок Рубина. Все содержание сборника доказывает, что заявление об ошибках Рубина является лишь прикрытием, за которым легче отстаивать взгляды Рубина по всем вопросам дискуссии. Лучшее доказательство тому — статья т.т. Греблиса, Коровая и Степанова. В этой статье в самой грубой и неприкрытой форме повторены ошибки Рубина, ошибки, которые в ходе своей «эволюции» декларативно признавал и сам Рубин. Однако, «эволюция» Рубина в основном свелась, по свидетельству тов. Леонтьева, к устранению неудачных формулировок. Но разве внимательное изучение всех трех изданий «Очерков» не убеждает нас в том, что дело не только и не столько в отдельных удачных или неудачных формулировках? Разве ошибки Рубина, обнаруживающиеся то в одной то в другой из его работ, не были всегда ошибками в определенном направлении, не были ошибочной линией? И разве эта линия, основанная на отрыве производственных отношений от процесса производства и на «натурализации» последнего» не продолжает жить и поныне в третьем издании «Очерков»?

Тов. Леонтьев ставит в большую заслугу Рубину его борьбу против богдановщины. Действительно, «Очерки» содействовали преодолению богдановщины. Однако, можно ли сказать, что сам Рубин стоит целиком на почве диалектического материализма? Тов. Леонтьев робко замечает по этому поводу:

«…Мы видим здесь искреннее желание применить к области теоретической экономии марксову диалектику, которая изгонялась из нашей науки Богдановым, считавшим диалектику ненужным пережитком средневековой схоластики» (стр. 10).

Тов. Леонтьев, очевидно, не верит в диалектику Рубина, если он подменяет объективный факт применения диалектико-материалистического метода «искренним желанием» его применения.

Рубин обязан своим успехом тому, что выступая с блеском против Богданова и богдановщины, он углубил постановку экономических проблем, удовлетворяя тем самым назревшей потребности. Однако, всякому марксисту ясно, что при оценке того или иного направления важен вопрос не только о том, против кого он выступает, но и как он выступает. Другими словами, дело в том, как решает Рубин поставленные им проблемы. Только в том случае, если борьба против механистических ошибок будет одновременно сопровождаться критикой ошибок Рубина, наличие которых ныне почти никто не решается отрицать, может быть обеспечена победа диалектического материализма в политической экономии.

I. О технологии, политической экономии и «классификации» общественных наук⚓︎

Что является предметом политической экономии, какое место занимает политическая экономия в системе наук об обществе — этот вопрос еще не так давно был центральным пунктом политико-экономической дискуссии с А. А. Богдановым и И. И. Стенановым-Скворцовым. Дискуссия о предмете политической экономии шла тогда в плоскости решения вопроса об исторической ограниченности объекта политической экономии. Подавляющее большинство марксистов стало тогда на ту точку зрения, что политическая экономия изучает законы движения исторически-преходяшей социально-экономической формации, а именно капиталистической.

В нынешней дискуссии это понимание объекта политической экономии, как исторически ограниченного рамками капитализма, не подвергается coмнению. Дискуссия переходит на следующую ступень. Речь идет о том, каким образом понимать этот исторически ограниченный объект и соотношение его решающих моментов. И в этом вопросе приходится бороться с механистическими взглядами, представляемыми на этот раз группой товарищей во главе с Бессоновым и Коном.

Тов Бессонов вступил в дискуссию с тезисом:

«Обе... стороны материального процесса производства (производительные, силы и производственные отношения. Г. Д. и А. Н.) равноправно входят в предмет политической экономии, потому что они равноправно входят в ее объект — материальное производство».

Здесь чрезвычайно ясно выступает основной грех всей концепции тов. Бессонова — механическое объединение в пределах одной науки производительных сил и производственных отношений как двух различных, обособленных объектов, двух разных форм движения. «Равноправие» производительных сил и производственных отношений означает ведь по существу, что в политической экономии исследуются рядом, равноправно закономерности двоякого рода. Сказать — «равноправное» изучение производительных сил и производственных отношений, значит отрицать единство объекта политической экономии, которое декларирует и тов. Бессонов. Поэтому неудивительно, что под всеобщим напором тов. Бессонов уже в ходе самой дискуссии был вынужден отказаться от своего первоначального тезиса. Но все существо его концепции ведет именно к этой формулировке. По логике мысли тов. Бессонова политическая экономия исследует на ряду с экономической закономерностью развития капитализма и техническую закономерность этого развития. Наряду с миром людских отношений в политической экономии, по его мнению, исследуется и мир вещей. Как будто машина исследуется в политической экономии как вещь, а не как капитал. Ведь, как вещь машина заменяет труд рабочего, а как капитал вытесняет самого рабочего, как вещь машина есть орудие труда, ведь, как капитал орудие эксплуатации, часть — «самовозрастающей стоимости». Спрашивается, как исследует политическая экономия машины: как орудия труда, как вещи, т. е. технически, или как орудия капиталистической эксплуатации, как средства создания прибавочной стоимости, т. е. экономически? Беда т. Бессонова в том, что он принимает по существу взгляд Рубина, будто развитие производительных сил и развитие производственных отношений представляют параллельные ряды с разными социальными закономерностями. Он не замечает, что в таком случае закономерность развития производительных сил превращается в техническую закономерность, а производительные силы — в технику3. Что техника имеет свою логику развития и закономерность, закономерность отношения людей к природе это не отрицается никем. Маркс недвусмысленно указывает, что эта закономерность изучается технологией. Маркс пишет в «Капитале»: «Технология раскрывает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства его жизни, а, следовательно, и общественных отношений и вытекающих из них духовных представлений».

Итак, обособленно от производственных отношений производительные силы превращаются в общесоциальную категорию, в «процесс труда, как таковой». Они превращаются в абстрактное и изолированное экономической закономерности отношение человека к природе, являющееся объектом технологического исследования. Поскольку же речь идет об экономической закономерности развития производительных сил, то при ее изучении, наоборот, процесс труда со всеми его элементами выступает, как производительная сила данного специфического общественного строя, т. е. в определенном качестве4. В этом качестве он может изучаться только под углом зрения развития производственных отношений, специфически свойственных данному обществу. Поэтому изучение социальной закономерности развития производительных сил и есть изучение производственных отношений. Но тов. Бессонов этого не понял.

Он слепо нападает на Рубина за правильную по существу фразу: «Политическая экономия изучает трудовую деятельность людей не со стороны ее технических приемов и орудий труда, но со стороны ее социальной формы». Он хочет эклектически изучать в политической экономии и то и другое. Он говорит:

«Материальный субстрат производительных сил (т. е. средства производства Г. Д. и А. Н.) является основой общественного развития лишь постольку, поскольку он охвачен живым пламенем труда, т. е. поскольку он находится в действии. Изучение самого субстрата, как такового не входит в политическую экономию. Взаимное же отношение отдельных элементов этого субстрата, т. е. производительные силы в действии, процесс труда «как таковой» — составляет такую же неотъемлемую составную часть политической экономии, как и обусловленная им общественная форма производственного процесса» («Пробл. Экономики», № 4—5, стр. 210. Курсив наш. Г. Д. и А. Н.).

Не спасается тов. Бессонов своими отговорками о «процессе» и о «пламени» от технологии. «Взаимное отношение отдельных элементов», это или отношение вещей к вещам, или отношение людей к вещам в процессе труда «как таковом», то есть технические отношения — это отношение людей к природе, или технология. Как будто нарочно, чтобы обнаружить свое отличие от Маркса, тов. Бессонов пишет: «Отношения человеческого коллектива к природе (это не энергетический ли баланс между обществом и природой? Г. Д. и А. Н.) входят в предмет политической экономии так же, как и отношения людей друг к другу в процессе капиталистического производства». Сравните, читатель, эту формулировку со взглядом Маркса, цитированным выше и вы увидите, что всуе тов. Бессонов заявляет: «Маркс не смешивал политическую экономию с технологией», — всуе, ибо сам тов. Бессонов в этом отношении на Маркса не похож.

Он включает производительные силы в область политической экономии В том же качестве, в каком Рубин их исключает, т. е. в качестве техники, процесса труда вообще, отношения людей к природе5. Смешивая политическую экономию с технологией, тов. Бессонов в борьбе с ошибочными взглядами И. И. Рубина наделал тем самым целый ряд грубых ошибок.

Точке зрения Бессонова было противопоставлено старое определение Ленина, который писал о предмете политической экономии: «Ее предмет вовсе не производство «материальных ценностей», как часто говорят (это — предмет технологии), а общественные отношения людей по производству».

Однако участники сборника «Против механистических тенденций в политической экономии», повторяя это ортодоксальное определение Ленина, совершенно упустили из виду, что не только точка зрения Бессонова, но и точка зрения Рубина, которую они защищают, не совпадает с тем смыслом, который вкладывал Ленин в приведенное выше положение.

Как известно, И. И. Рубин относит изучение специфических социальных закономерностей развития производительных сил в особую науку «об общественной технике» капитализма.

Он ссылается при этом на Маркса, цитируя по частям следующее место «Капитала»:

«Критическая история технологии вообще показала бы, как мало какое бы то ни было изобретение XVIII столетия принадлежит тому или иному лицу. Но до сих пор такой работы не существует. Дарвин направил интерес на историю естественной технологии, на образование растительных и животных органов, которые играют роль орудий производства в мире растений и животных. Не заслуживают ли такого же внимания история образования производительных органов общественного человека, история этого материального базиса каждой особой общественной организации? И не легче ли было написать ее, так как по выражению Вико, человеческая история тем отличается от естественной истории, что первая сделана нами, вторая же не сделана нами? Технология раскрывает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства его жизни, а, следовательно, и общественных отношений его жизни и вытекающих из них духовных представлений» (К. т. I, гл. 13, стр. 317, межд. издание).

Мы привели полностью мысль Маркса, ибо цитирование по частям, к которому прибегает И. И. Рубин, не передает ее адекватно. Маркс здесь ставит задачу создания истории технологии. Последняя должна показать, как конкретное развитие «производительных органов общественного человека» вело с необходимостью к смене общественных отношений и какие социальные потребности влияли на техническую логику развития средств производства, как, например, технически была разрешена историей общественная задача создания адекватной капиталу организации производственного процесса. Неправильно полагать, как это делает Рубин, будто Маркс здесь требует создания новой теоретической науки об «общественной технике», которая должна раскрыть социальные законы развития производительных сил капитализма.

Специфически-общественные законы развития производительных сил следует, вопреки Рубину, искать в развитии производственных отношений. Политическая экономия, изучая последние, как форму движения производительных сил капитализма, тем самым раскрывает социальные законы их развития. Это непонятно лишь тому, кто не относит форму к самой сущности содержания, не рассматривает ее «как «закон» предмета, или, лучше сказать, его строения» (Плеханов, Собр. соч., т. XVII, стр. 35). Именно потому, что у Рубина производственные отношения фактически выступают не как форма, не как закон развития производительных сил, он вынужден требовать особой науки для открытия «специфических законов развития производительных сил в капиталистическом хозяйстве» (Рубин). Эта методологическая установка заставляет И. И. Рубина рассматривать производственные отношения в особой сфере, изолированно от производительной деятельности людей в общественном производстве.

По мнению Рубина, «в товарно-капиталистическом обществе отдельные лица связываются непосредственно друг с другом определенными производственными отношениями не как члены общества, не как лица, занимающие определенное место в общественном процессе производства, а как владельцы определенных вещей, как «социальные представители» различных факторов производства». (Очерки, 3 изд., стр. 30. Курсив наш. Г. Д. и A. Н.).

Это противопоставление («не как»... «а как») людей, как владельцев вещей, людям, как участникам общественного процесса производства, основано на статическом подходе к производственным отношениям товарно-капиталистического общества. Если рассматривать общественный процесс производства в движении, то окажется, что люди вступают между собою в связь как владельцы вещей, именно, как участники общественного процесса производства. Вместе с тем исчезает та взаимно исключающая противоположность, о которой говорит Рубин.

Статическая точка зрения на производственные отношения имеет глубокие корни во всей концепции Рубина. Как известно, Рубин постоянно подчеркивал и подчеркивает, что производственные отношения «создаются», «устанавливаются» путем перехода вещей. Это верно и неверно. Верно, что производственные отношения товарно-капиталистического хозяйства носят вещный характер, и их движение осуществляется через движение вещей. Если мы станем на статическую точку зрения, если мы будем рассматривать этот переход вещей не как момент общественного процесса воспроизводства, а владельцев вещей не как участников последнего, то действительно может показаться, что переход вещей, купля-продажа, обмен, будучи изолирован от процесса производства, «создает», «устанавливает» производственные отношения между «владельцами вещей»6.

Но если подойти к движению вещей с точки зрения его связи с движением процесса воспроизводства, то мы увидим, что эта способность вещей «создавать» и «устанавливать» отношения между агентами обращения есть лишь форма реализации производственных отношений и в то же время условие их дальнейшего функционирования в общественном процессе производства.

Если же видеть только эту способность вещей «создавать» и «устанавливать» производственные отношения, то в результате производственные отношения перемещаются в область обмена, при чем оказывается, что каждой «экономической форме вещей», каждой «определенности формы» соответствует особое, «создаваемое» и «устанавливаемое» в обмене производственное отношение. Вполне логичной с этой точки зрения является та скрупулезная классификация меновых сделок, различных видов меновых договоров, которой занимается Рубин в «Очерках». Оказывается, что каждой разновидности меновых сделок соответствует особый тип производственных отношений:

«Каждая социальная функция или форма денег, — говорит Рубин, — выражает иной характер или тип производственных отношений между обменивающимися лицами». (Очерки, 43). «Различным производственным отношениям между продавцами и покупателями, — читаем мы в другом месте, — соответствуют различные функции денег». (Очерки, 46).

Таким образом, Рубин рассматривает, в противоположность Марксу, различные «определенности формы», которые мы наблюдаем в процессе обращения, не как моменты движения функционирующего в процессе производства производственного отношения, а как застывшие выражения различных отношений обмена.

Поэтому непосредственный процесс производства выступает сплошь и рядом у И. И. Рубина как «материально-технический процесс», непосредственно лишенный производственных отношений, как «известная комбинация, технических факторов производства».

Чувствуя несовместимость своей точки зрения с взглядами Маркса, Рубин в последнее время стал утверждать, что он противопоставляет не материальное социальному, а материально-техническую сторону социальным отношениям людей; что он считает материально-технический процесс производства социальным явлением, поскольку этот процесс исторически развивается (См. «Проблемы экономики», № 3).

И. И. Рубин доказывает таким образом лишь одно: что он употребляет термин социальный в разных смыслах. И земля имеет свою историю. Но от этого геология и палеонтология так же мало становится социальными науками, как землетрясение социальным явлением.

Суть концепции Рубина именно в том, что процесс материального производства лишен внутренней специфически-социальной закономерности, что социальная закономерность не относится к процессу материального производства.

Рубин рассматривает отношения рабочих между собой на капиталистической фабрике вне специфических отношений капиталистического производства, как организованные производственные отношения. Он забывает, что «как независимые личности рабочие являются индивидуумами, вступившими в определенное отношение к одному и тому же капиталисту, но не друг к другу. Их кооперация начинается лишь в процессе труда, не в процессе труда они уже перестают принадлежать самим себе. Вступив в эту область они сделались частью капитала» («Капитал», т. I, изд. 1909 г., стр. 248). Рассматривая процесс производства только как материально-технический процесс, Рубин поневоле подменяет производственное отношение капиталиста к рабочим техническими отношениями сотрудничества. Тем самым, несмотря на термин «производственные отношения» процесс производства рассматривается Рубиным вне производственных отношений капитализма. Он упускает из виду, что Маркс постоянно говорит о совокупной рабочей силе, о кооперации как о «производительной силе», используемой капиталом». Следовательно, привлечение этой совокупной рабочей силы и тех отношений, из которых она складывается, отнюдь не наделяет непосредственного процесса производства чертами специфической «общественности».

Между тем, по Марксу, непосредственный процесс производства есть не только «комбинация технических факторов производства», не только «технические отношения», выступающие как производительная сила кооперации, но он представляет собой также производственное отношение между капиталистом и наемными рабочими. Поэтому Маркс писал:

«Всякому капиталистическому производству, поскольку оно есть не только процесс труда, но и процесс увеличения стоимости капитала, обще то обстоятельство, что не рабочий применяет условия труда, а условия труда применяют рабочего, но только с развитием машины это превратное отношение получает технически осязательную реальность. Благодаря своему превращению в автомат средство труда во время самого процесса труда противостоит рабочему как капитал, как мертвый труд, который подчиняет себе живую рабочую силу и выматывает ее». (Капитал, I, стр. 386, курсив наш. Г. Д. и А. Н.).

Рубин, будучи вынужден связать каким-то образом производственные отношения (которые он часто отождествляет с «экономическими формами вещей»), с производительными силами, которые для него идентичны с техникой, заявляет:

«Маркс не только постарался развить грандиозную систему, связанных друг с другом экономических форм, но и постарался всю эту систему прикрепить (слушайте! Г. Д. и А. Н.) к лежащей в их основе материально-технической базе, к процессу производства» («Абстрактный труд и стоимость», стр. 87).

Это заявление Рубина прямо указывает, что процесс производства, по его мнению, тождественен с материально-технической базой и что, следовательно, производственные отношения (здесь выступающие под псевдонимом «экономических форм») пребывают вне непосредственного процесса производства.

В итоге «перенесения» в сферу обмена производственных отношений, понимаемых как отношения между «владельцами вещей», а «не как» отношения между участниками общественного процесса производства, роль обмена выступает в неверном, извращенном виде. Оказывается, что не способ производства определяет способ обмена, а, наоборот, обмен накладывает «определенную печать и на фазу непосредственного производства». (Очерки, 3 изд., стр. 18). Обмен, следовательно, рассматривается не как необходимый момент движения производственного отношения, хотя и придающий ему «implicite его специфический характер». Он просто накладывается на производство и, накладываясь, привносит извне в него черты социального, кладет на него «печать» и т. п.

Капиталистический способ производства, как и всякий иной, заключает в себе, как свой момент, также особый, своеобразный опосредствующий механизм своего движения. Капиталистический способ производства имеет, в силу своеобразного распределения элементов производства, в качестве такого опосредствующего механизма обмен товаров, продажу классом рабочих классу капиталистов своей рабочей силы. Функционирование рабочей силы и соединение ее со средствами производства, находящимися в собственности капиталистов, в непосредственном процессе производства в качестве производительной силы капитала имеет своим условием, своим моментом покупку-продажу рабочей силы на рынке, обмен товаров.

«В отношении между капиталистом и наемным рабочим денежное отношение покупателя и продавца становится отношением, имманентно присущим самому производству. Но это отношение в основе своей зиждется на общественном характере производства, а не способа обмена; последний, наоборот, вытекает из первого. Впрочем, узости буржуазного кругозора, где все внимание поглощается практическими операциями, как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего способа обмена, а наоборот». (К., В. II, S. 83, нем. изд. 1926 г., стр. 90, рус. пер. Курсив наш. Г. Д. и А. Н.). «Хотя присвоение прибавочной стоимости, — стоимости, представляющей излишек над эквивалентом, авансированной капиталистом стоимости — подготовляется куплей-продажей рабочей силы, однако, оно представляет акт, который совершается в самом процессе производства и образует существенный момент последнего.» (S. 328, р. п. 360; курсив наш. Г. Д. и А. Н.).

Итак, когда Рубин говорит, что обмен накладывает «определенную печать и на фазу непосредственного производства», то он расходится с Марксом, который заявляет, что именно «узости буржуазного кругозора... как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего способа обмена, а наоборот».

Но, быть может, Рубин и его ученики в праве опираться на Ленина? Быть может, его точка зрения совпадает с подлинной точкой зрения Ленина? И здесь мы должны разочаровать сторонников Рубина.

Всем известно, что Ленин сумел разглядеть в советском хозяйстве, несмотря на «обмен», «предприятия последовательно-социалистического типа», сумел из новых производственных отношений, из нового способа производства вывести изменения и необходимость дальнейших изменений в «способе обмена». Обмен в советском хозяйстве иной, ибо здесь иной способ производства.

Это прямо вытекает из учения Маркса о соотношении между производством и обменом. Нельзя, подобно Рубину, отождествлять обмен в простом товарном хозяйстве и хозяйстве капиталистическом («Очерки», 27). Это принципиальное различие обмена в различные экономические эпохи вытекает из различия способов производства, моментом которых является обмен. Разный характер распределения средств производства между участниками общественного производства и соединения этих средств производства с производителями в производственном процессе обуславливает так же разный характер как всего движения производственных отношений, так и опосредствующего механизма этого движения.

Когда Рубин, таким образом, многократно повторяет определение Ленина, то в его устах это определение перестает быть ленинским, ибо в него вкладывается, как мы показали, совсем не ленинский смысл7.

Разыгравшаяся в последнее время дискуссия с полной очевидностью показала, что нет никаких оснований отождествлять с учением Маркса и Ленина не только точку зрения Кона и Бессонова, но и точку зрения Рубина и его учеников. В этом направлении выступал т. Абезгауз в ИКП.

Теперь мы спрашиваем участников сборника: почему они выступают с односторонней критикой? Почему они справедливо (но недостаточно, ибо они сами делают механистические ошибки), критикуя Кона и Бессонова, считают ошибки Рубина «неточностями», «детской игрой» и т. д.? Мы думаем, что не из злого умысла. Про англичан когда-то говорили, что с тех пор, как они узнали про гениальность своего Шекспира, они перестали читать не только других писателей, но и самого Шекспира. Сторонники Рубина с некоторых пор начали подражать англичанам: они перестали «читать» не только Маркса и Ленина, но и самого Рубина.

Участники сборника оказывают поддержку И. И. Рубину и в вопросе о классификации общественных наук. И. И. Рубин выдвинул на дискуссии в ИКП, в подкрепление своей точки зрения на предмет политической экономии, следующее положение:

«При непрерывной связи и взаимодействии различных сторон жизни общества, — говорил он там весной этого года, — каждая наука, изучающая одну сторону жизни общества, должна постоянно включать в свое исследование для объяснения своего объекта явления соседней области, те явления, которые служат непосредственным предметом исследования других, соседних наук. Например, наука, изучающая право, не может понять развитие права, не апеллируя к развитию хозяйства и в частности к развитию материальных производительных сил. В противном случае такая наука о праве не была бы марксистской наукой. Но не менее наука о праве не делает предметом своего исследования хозяйство. Политическая экономия для объяснения производственных отношений людей и их изменений должна апеллировать к развитию материальных производительных сил. Мы привлекаем их в наше исследование лишь постольку, поскольку это нам необходимо для объяснения закономерностей изменения производственных отношений людей» («Под Знаменем Марксизма», № 4, за 1929 г., стр. 82—83).

Мы привели столь длинную цитату для того, чтобы «новейшее» откровение в области марксистской классификации наук выступило перед читателем во всей своей наглядности. Оказывается, что политическая экономия имеет в принципе такое же касательство к производительным силам, что и наука о праве. А именно — производительные силы суть инстанция, к которой, как к высшему судье, обращаются с «апелляцией» обе эти науки в качестве, так сказать, «равноправных клиентов». Разве не игнорируется в этой марксистской классификации общественных наук принципиальное различие между политической экономией — наукой, изучающей капиталистические производственные отношения, как форму движения производительных сил капитализма, и наукой о праве, изучающей специфический (правовой) способ выражения производственных отношений?

Что может быть более плоским, чем аналогия связи между производственными отношениями и производительными силами в политической экономии, с одной стороны, и правовыми отношениями и производительными силами науки о праве, с другой? Ведь должно быть известно И. И. Рубину, что в то время как в качестве содержания производственных отношений выступают производительные силы, содержанием правовых отношений являются производственные отношения.

Деление наук, с точки зрения диалектического материализма, основывается не на соображениях технического удобства, а на качественном различии форм движения. «Классификация наук, из которых каждая анализирует отдельную форму движения или ряд связанных между собой и переходящих друг в друга форм движения, является также классификацией и иерархией, — как писал Энгельс в «Диалектике природы», — согласно присущему им порядку самих этих форм движения». Однако отдельные науки изучают различные и связанные друг с другом формы не «формально», не как бессодержательные формы, а как формы специфического содержания. С точки зрения диалектического материализма, это специфическое содержание не привлекается эклектически наравне с производными и косвенно влияющими моментами для объяснения каждой данной качественно отличной формы движения. Напротив, через изучение специфической формы познается закономерность содержания, ибо форма, по выражению Гегеля, есть то, чем живет и посредством чего движется и развивается специфическое содержание.

Аналогии Рубина и его учеников, теория «апелляции», «привлечения» прекрасно разоблачают то понимание, которое вкладывается Рубиным в изучение политической экономии производственных отношений «в связи» с производительными силами. Эта связь мыслится им отнюдь не как диалектическая связь. Производительные силы у Рубина выступают как «предпосылки», они «привлекаются», к ним «апеллирует» и т. д. Но они у него не выступают (не на словах, а на деле!) в качестве содержания того процесса, закономерность которого познается через изучение специфической формы. Политическая экономия имеет, конечно, «предпосылки», она, конечно, не пренебрегает знаниями, завоеванными другими науками. Однако связь и соотношение между производственными отношениями и производительными силами не только в действительном процессе, но и в политической экономии, иные, чем между объектом политической экономии и этими «предпосылками».

Один из участников сборника утверждает, что вообще вопрос о связи между производственными отношениями и производительными силами «не имеет никакого отношения к предмету политической экономии».

«Исторический материализм, — читаем мы на стр. 118—119 сборника, — интересуется соотношением между производственными отношениями и производительными силами. Связь между последними и является объектом его исследования в данной области. В противоположность этому (!) политическая экономия изучает только производственные отношения... В отличие от исторического материализма предметом политической экономии являются производственные отношения и их связи с производительными силами, а не эта связь как специфический объект». (Г. Деборин).

Оставим в стороне «глубокомысленные» размышления о соотношении между историческим материализмом и политической экономией, которые сами по себе представляют «откровение». Обратимся к вопросу о предмете политической экономии. Здесь наивный автор в своем увлечении словесными вывертами и подражанием учителю, забывает, что для всякого марксиста связь между производственными отношениями и производительными силами означает вместе с тем противоречие между ними. Тот, кто выбросит за борт исследования политической экономии противоречие между производственными отношениями и производительными силами, во-первых, останется за бортом марксизма, во-вторых, не сможет, конечно, открыть закон существования и движения капиталистического способа производства, не сможет исследовать «производственных отношений данного, исторически определенного, общества в их возникновении, развитии и упадке». (Ленин).

Конечно, связь между производственными отношениями и производительными силами в политической экономии не следует мыслить так, как это делает Бессонов, протаскивающий в политическую экономию технологию, историю техники и т. п. Тов. Бессонов в своем увлечении техникой перестает замечать (по методу: «совсем наоборот») за единством материального производства различия внутри него. В отчаянной попытке противостоять Рубину, Бессонов забывает объективное различие натуральных и общественных элементов, различие отношения к вещам и отношений между людьми.

Однако связь между производственными отношениями и производительными силами в политической экономии не может мыслиться также по методу «привлечения» и «апелляции». Исследование капиталистического способа производства и вытекающего из него распределения и обмена есть вместе с тем исследование связи и противоречия между производственными отношениями и производительными силами капиталистического общества. Эта связь и противоречивость постоянно выступает перед нами как полюсы производственного отношения, как единство противоположностей внутри способа производства.

Резюмируем положительные выводы из всего сказанного по вопросу о предмете политической экономии: Политическая экономия изучает производственные отношения товарно-капиталистического общества, как форму (закон) движения производительных сил на определенной ступени исторического развития и обнажает внутренние противоречия этого движения. Исследуя противоречия между производственными отношениями и производительными силами капитализма, противоречия, выражающиеся в борьбе классов капиталистического общества, политическая экономия вскрывает закон возникновения, существования, развития и гибели капитализма, как исторически преходящей социально-экономической формации8.

Марксистская классификация наук построена не по формально-логическому признаку. Не мертвящий формализм лежит в ее основе, а живые реальные формы движения. Открытие общих и специфических законов движения — вот задача марксистских наук, и эта задача должна быть полностью отражена в понимании предмета политической экономии.

II. Об абстрактном труде⚓︎

Дискуссия о предмете политической экономии на ее нынешнем этапе является логическим продолжением дискуссии об абстрактном труде. И в этом вопросе позиция участников сборника вызывает большие сомнения.

Нельзя не согласиться с т. Леонтьевым, когда он критикует точку зрения т. Кона, утверждающего, что абстрактный труд есть только затрата физиологической энергии и присущ всем общественно-экономическим формациям.

Взгляды т. Кона по этому вопросу уже были подвергнуты резкой критике. Поскольку т. Кон продолжает оставаться на старых позициях, необходимо продолжать борьбу против его попыток прикрыть их именем Маркса.

Авторы сборника, повторяя приведенную уже в журнальных статьях против т. Кона аргументацию, еще раз показывают непримиримость позиции тов. Кона с системой Маркса. Бесспорно, что т. Кон здесь неправ. Бесспорно, что абстрактный труд есть категория историческая. Вся экономическая система Маркса не оставляет места для каких-либо сомнений по этому вопросу.

«Труд, создающий стоимости, — говорит Маркс, — является специфической общественной формой труда. Например, труд портного в своей материальной определенности, как особая производительная деятельность, производит одежду, а не ее меновую стоимость. Последнюю он производит не как труд портного, но как абстрактно-всеобщий труд, а этот труд зависит от общественного строя, которого портной не произвел» («Zur Kritik...», S. 13. Курсив наш. (Г. Д. и А. Н.).

Здесь Маркс недвусмысленно заявляет, что абстрактный труд «зависит от общественного строя». И т. Кон никак не сможет совместить с этим заявлением Маркса свое утверждение, что «... из того, что в товарном обществе происходит сведение конкретного труда к абстрактному, совершенно не следует, что абстрактный труд является исключительно категорией товарного хозяйства». Не нужно больших'усилий, чтобы убедиться в расхождении тов. Кона с Марксом в вопросе об абстрактном труде.

Эта ошибка т. Кона не случайна. Она целиком увязывается с его механистическим пониманием общественного развития, энергетической концепцией исторического процесса, которой проникнуты все его работы.

Однако дискуссия об абстрактном труде далеко не исчерпывается вопросом об историческом характере этой категории. Читатель, который следил за дискуссией, знает, что Рубин, вопреки Марксу, исключает из понятия абстрактного труда момент равенства труда как затраты однородной человеческой рабочей силы, рассматривая это равенство только как предпосылку абстрактного труда. И так как вопрос о соотношении между абстрактным трудом и равенством труда как затраты однородной человеческой рабочей силы был центральным пунктом дискуссии с Рубиным, то мы вправе спросить тт. Борилина и Леонтьева: согласны ли они с тем пониманием абстрактного труда, которое дается автором «Очерков»? В своих статьях, опубликованных в сборнике, тт. Борилин и Леонтьев не берут учение И. И. Рубина об абстрактном труда под свою прямую защиту. Но чем объяснить умолчание по основному вопросу политической экономии, особенно в статье, посвященной «урокам дискуссии»? Ведь, как вполне своевременно напоминает т. Леонтьев, «на теории о двойственном характере труда покоится все понимание фактов» (Маркс). Не думает ли т. Леонтьев, что на это положение Маркса можно опереться только при критике Кона, забывая его, когда речь идет о взглядах И. И. Рубина?

Остановимся на взглядах И. И. Рубина по вопросу об абстрактном труде.

Эти взгляды претерпели солидную «эволюцию». Во втором издании «Очерков» Рубин рассматривал, как известно, субстанцию стоимости и абстрактный труд как различные понятия, соотносящиеся друг к другу как содержание и форма. Под субстанцией стоимости Рубин разумел то «материально-технический процесс», то затрату труда в физиологическом смысле (см. Очерки, 2 изд., стр. 59, 88, 105 и др.).

Противопоставление тогда шло по линии: субстанция стоимости (затрата человеческой рабочей силы) — абстрактный труд (производственное отношение между товаропроизводителями). Субстанция стоимости — содержание, абстрактный труд — форма. .«Абстрактным трудом, — писал Рубин, — мы называем само производственное отношение между товаропроизводителями» (Очерки, 2 изд., стр. 112). Таким образом, абстрактный труд рассматривается Рубиным во втором издании «Очерков» только как форма организации труда и противопоставлялся субстанции стоимости.

Критика правильно отметила, что в этом противопоставлении Рубин разошелся с Марксом. Маркс неоднократно указывал, что абстрактный труд есть не что иное, как субстанция стоимости. Так, в «критике» он пишет:

«Как меновые стоимости, различной величины, они (товары Г. Д. и А. Н.) представляют большее или меньшее, больше или меньше количества простого, однообразного абстрактно-всеобщего труда, образующего субстанцию меновой стоимости» (стр. 62 русского перевода И. Рубина, 4 нем. изд. 1924 г., курсив наш. Г. Д. и А. Н.).

Общеизвестно, что у Маркса категория абстрактного труда связана с понятием равенства труда как затраты однородной человеческой рабочей силы, хотя характеристика абстрактного труда не исчерпывается этим равенством. Поэтому, исключая из понятия абстрактного труда момент равенства «затрат человеческой рабочей силы в физиологическом смысле», Рубин впадал в явное противоречие с прямыми и не оставляющими никаких сомнений высказываниями Маркса.

Вышеочерченное разграничение абстрактного труда и субстанции стоимости понадобилось Рубину специально для того, чтобы скрыть это противоречие. Этим противопоставлением абстрактного труда субстанции стоимости, Рубин пытался объяснить общеизвестные места, в которых Маркс включает в понятие абстрактного труда момент равенства труда как однородной рабочей силы в том смысле, что Маркс здесь, собственно, имеет-де в виду не абстрактный труд, а, отвлекаясь от общественной формы, только субстанцию стоимости («Очерки», 2 изд., стр. 105).

Но сам Рубин почувствовал всю искусственность своего построения. Вследствие этого в своем докладе в Ранионе он вступил на путь исправления своих ошибок в этом вопросе. Во-первых, он признал, что субстанцией стоимости является абстрактный труд; во-вторых, он включил в понятие абстрактного труда также равенство труда как затраты однородной человеческой рабочей силы. И. И. Рубин сформулировал свое новое понимание абстрактного труда следующим образом:

«Понятие абстрактно-всеобщего труда включает в себя, конечно, и физиологический труд и социально-уравненный труд, но кроме этих двух признаков он включает еще и социальное уравнение в той специфической форме, которую он имеет в товарном хозяйстве»9.

Однако Рубин не удержался на этой позиции, ибо она несовместима, как правильно указал в своем выступлении сторонник Рубина — Б. С. Лифшиц, со всей концепцией автора «Очерков». Вследствие этого уже в своем заключительном слове по тому же докладу Рубин сделал поворот в сторону прежних позиций. Равенство затрат человеческой рабочей силы в физиологическом смысле снова выключается из понятия абстрактного труда и рассматривается как предпосылка последнего.

Эта же позиция сохраняется и в третьем издании «Очерков». Проводя различие между физиологически-равным, социально-уравненным и абстрактным трудом. Рубин рассматривает здесь последний как «социально уравненный труд в той специфической форме, которую он приобретает в товарном хозяйстве». («Очерки», 3 изд., стр. 154). Каково же соотношение между физиологически равным и абстрактным трудом? Первый выступает только как предпосылка последнего (Очерки, 3 изд., стр. 151, 159 и др.).

В третьем издании Рубини все же признает, что абстрактный труд является субстанцией стоимости. Но ведь как раз противопоставление субстанции стоимости и абстрактного труда имело своей целью показать «согласованность» точки зрения Рубина с пониманием абстрактного труда Марксом, высказанным последним на первых же страницах «Капитала».

Поэтому, отказавшись сейчас от этого противопоставления, И. И. Рубин вынужден выдвинуть для согласования своего понимания абстрактного труда со взглядами Маркса новую версию.

«Поскольку из труда, — пишет Рубин, — должна быть диалектически выведена стоимость, мы должны понимать под трудом труд, организованный в определенной социальной форме, присущей товарному хозяйству. Пока мы говорим о физиологически равном или даже социально уравненном труде вообще, этот труд не образует стоимости. К иному, более бедному понятию труда можно прийти лишь в том случае, если ограничить свою задачу чисто-аналитическим сведением стоимости к труду. Если мы исходим из стоимости, как из готовой, данной социальной формы продуктов труда, не требующей особого объяснения, и ставим себе вопрос, к какому труду можно свести эту стоимость, мы отвечаем кратко: к равному труду. Иначе говоря, если стоимость можно диалектически вывести только из абстрактного труда, отличающегося определенной социальной формой, то аналитическое сведение стоимости к труду может ограничиться констатированием характера труда как социально-уравненного вообще или даже, пожалуй, как физиологически равного труда. Возможно, что именно этим объясняется тот факт, что во втором разделе первой главы I тома «Капитала», где Маркс при помощи аналитического метода сводит стоимость к труду, он подчеркивает характер труда, как физиологически равного, не останавливаясь ближе на социальной форме организации труда в товарном хозяйстве. Напротив, всюду там, где Маркс хочет диалектически вывести стоимость из абстрактного труда, он в характеристике последнего подчеркивает социальную форму труда в товарном хозяйстве» (Очерки, 3 изд., стр. 162—163).

Рубин противопоставляет здесь аналитический метод диалектическому. Это противопоставление с точки зрения диалектического материализма незаконно. Анализ может быть противопоставлен не диалектике, а синтезу, с которым он образует единство. Это единство анализа и синтеза есть основа абстрактного метода Маркса и является составной частью диалектического метода. «Мышление, — писал Энгельс — состоит столь же в разложении объектов сознания на их элементы, как и в объединении родственных элементов в единство. Без анализа нет синтеза» (Анти-Дюринг).

В результате анализа мы получаем «труд вообще», «затрату человеческой рабочей силы в физиологическом смысле». Единство анализа и синтеза предполагает, что результат анализа должен стать исходным пунктом синтеза. Однако результат анализа товарно-капиталистического хозяйства — «труд вообще» по Рубину лишен специфической исторической характеристики. Исходный же пункт синтеза в политической экономии, долженствующей воспроизвести посредством мышления конкретное капиталистическое хозяйство, конечно, должен обладать такой характеристикой.

Рубин пытается найти выход в противопоставлении диалектического метода аналитическому. Результат анализа — «затрата человеческой рабочей силы» отбрасывается, оставляется за бортом политической экономии, объявляется предпосылкой абстрактного труда, который, «не заключая в себе ни одного атома материи», выступает перед нами как исходный пункт «диалектического метода». Таким образом, конечный пункт анализа — «труд вообще», не развивается в исходный пункт синтеза «абстрактный труд», а помещается рядом, по соседству, как «предпосылка». Только ценою отрыва синтеза от анализа Рубину удается получить свое понятие абстрактного труда.

В знаменитом месте второго подразделения первой главы I тома «Капитала» речь идет не просто о труде, но и труде социально-определенном, о труде товаропроизводителя, образующем стоимость. Здесь дается характеристика двойственного характера труда в товарном хозяйстве. Маркс здесь не отвлекается от социальной формы труда, как уверяет И. И. Рубин, а, наоборот, предполагает здесь товарно-капиталистический характер производства. Именно поэтому труд выступает у Маркса не просто как затрата человеческой рабочей силы в физиологическом смысле, но как труд создающий стоимость, т. е. как абстрактный труд! Следовательно, аналитически «сводя» стоимость к труду, как «человеческому труду без всякого дальнейшего качества» и синтетически переходя от труда к стоимости, Маркс имеет в виду «труд вообще», в условиях товарного хозяйства, выступающий поэтому, как труд, образующий стоимость, как абстрактный труд. Таким образом, «труд вообще» или затрата человеческой рабочей силы не остается в качестве результата анализа за пределами синтеза, но в определенных социально-исторических условиях он становится исходным пунктом синтеза и включается в понятие абстрактного труда. Что это именно так, видно из той роли, которую абстрактный труд играет в товарном хозяйстве. Общество прежде всего выступает как сочетание человеческих деятельностей. Поэтому труд членов общества есть всегда часть общественного труда, который реализуется для общества в продукте труда, представляющем своими свойствами также и специфические особенности создавшего его труда.

В организованном обществе, где производство осуществляется по заранее установленному плану, труд как в самом процессе производства, так и после него в его продукте выступает как непосредственно общественный труд. Поэтому здесь нет общественной формы труда, отличной от его конкретной формы, как нет и формы продукта труда, отличной от его натуральной формы. Труд выступает в организованном обществе как непосредственно общественный труд во всей своей конкретности. Совершенно иную картину мы имеем в товарном хозяйстве. Здесь труд отдельного товаропроизводителя является непосредственно частным и лишь скрыто общественным. «Общественное рабочее время, — говорит Маркс, — заключается в товарах в скрытой форме и обнаруживается лишь в процессе обмена. Возникает вопрос, каким образом частный (и лишь скрыто общественный труд) входит в общественный «обмен веществ».

С одной стороны труд товаропроизводителя должен удовлетворить определенной общественной потребности, т. е. выступить как труд конкретный, а с другой — он должен притянуть другие специфические виды труда, которым он должен противостоять, как «равный», «однородный» труд. Он должен быть представлен как всеобщий, не теряя одновременно своей специфической формы.

Только обнаружив свое равенство с различными видами труда в процессе всестороннего отчуждения на рынке, труд отдельного товаропроизводителя реализуется как часть совокупного общественного труда. Поэтому однородность, всеобщность труда должна быть свойственна всем видам труда, несмотря на их специфические черты. Но эта однородность не может быть выдумана или искусственно установлена. Она может состоять лишь в том, что есть действительно общего в труде. Что же общего между различными видами труда? То, что они являются затратой однородной рабочей силы10. Только обнаружив свое равенство, как затраты однородной человеческой рабочей силы, частный труд принимает форму, в которой он может реализоваться как труд общественный. Именно поэтому в обществе товапроизводителей общечеловеческий характер труда, всеобщность труда является общественной формой труда.

«В пределах этого (товарного мира), — говорит Маркс, — всеобщий человеческий характер труда есть его специфически общественный характер». Общечеловеческий характер труда существует при всех общественно-экономических формациях, но только в товарном хозяйстве он выступает, как специфически общественная форма труда, т. е. как абстрактный труд. Под абстрактным трудом, таким образом, Маркс понимает не просто общечеловеческий характер труда, как затрату однородной человеческой рабочей силы, — как думает тов. Кон, — а ее затрату в определенных социально-исторических условиях, при которых «всеобщий характер обособленного труда» выступает, «как его общественный характер» («Zur Kritik», стр. 71).

Тем самым абстрактный труд, т. е. труд, создающий стоимость, приобретает социально-историческую определенность.

Маркс говорит, что «условия труда, определяющего меновую стоимость, как они вытекают из анализа меновой стоимости, суть общественные определения труда или определения общественного труда, но не просто общественного вообще, а общественного в особенной форме. Эта общественность имеет специфический характер». В чем же заключается специфически-общественный характер труда, определяющего стоимость? «Прежде всего, неразличимая простота труда есть равенство труда различных индивидов, взаимное отношение их труда, как равного, а именно путем фактического приведения всех видов труда к однородному труду». («К критике»..., 1929 г., стр. 65).

И. И. Рубин и его ученики, нас уверяют, что когда Маркс говорит о всеобщности и равенстве труда, он имеет в виду не физиологическую однородность труда. Но это же явное насилие над Марксом! Ведь не кто иной, как Маркс неустанно повторял, что в процессе всестороннего отчуждения труда на рынке, труд товаропроизводителей обнаруживает свое равенство как затрата однородной, человеческой рабочей силы.

«Труд, реализованный в товарной стоимости, — говорит Маркс, — получает не только отрицательное выражение, как труд, от которого отвлечены все конкретные формы и полезные свойства действительных работ, но, кроме того, отчетливо выступает вперед и его положительная природа. Последняя состоит в сведении всех действительных видов труда к общему характеру труда, к затрате человеческой рабочей силы». (Капитал, 1, 34).

Но у Рубина имеется одно возражение против включения физиологического равенства труда в понятие абстрактного труда.

«Маркс не уставал повторять, — пишет Рубин, — что стоимость есть явление общественное, что бытие стоимости (Werfgegenständlichkeit) имеет «чисто общественный характер» и не заключает в себе ни одного атома материи» (К., I, с. 14). Отсюда вытекает, что и абстрактный труд, отражающий стоимость, должен быть понимаем, как категория социальная, в которой мы не найдем ни одного атома материи. Одно из двух: если абстрактный труд представляет затрату человеческой энергии в физиологическом смысле, то и стоимость имеет вещественно-материальный характер. Или же стоимость есть явление общественное, — тогда и абстрактный труд тоже должен быть понимаем, как явление социальное, связанное с определенною общественною формою производства. Также невозможно примирить физиологическое понимание абстрактного труда с историческим характером образуемой им стоимости...» («Очерки», 3 изд., стр. 149—150)11.

Здесь верное удивительно переплетается с глубоко ошибочным. Верно, что «Маркс не уставал повторять, что стоимость есть явление общественное». Верно, что предметность стоимости (Wertgegenständlichkeit) не заключает в себе ни одного атома природного (натурального), вещества (Naturstoff) Однако, глубоко неверно делать отсюда вывод, что абстрактный труд не заключает ни одного «атома материи». Рубин не сможет найти во всех работах Маркса ни одного заявления о том, что труд, образующий стоимость, субстанция стоимости, не обладает свойствами действительной производительной деятельности, траты человеческой рабочей силы. Наоборот, и «К критике» и «Капитал» свидетельствуют, как известно, об обратном. В подтверждение точки зрения Рубина, можно было бы только привести неверный перевод Базарова и Степанова, которые перевели «Wertgegenständlichkeit» как субстанцию стоимости, — в результате чего получилось, что «субстанция стоимости», т. е. абстрактный труд не заключает в себе ни одного атома «природного вещества». Но сам Рубин признает, что перевод Базарова и Степанова неверно передает мысль Маркса.

Однако, если абстрактный труд по Марксу включает затрату человеческой рабочей силы, однородной в физиологическом смысле, то нельзя ли отсюда сделать вывод, что Маркс был сторонником вульгарного, грубого материализма, в чем его неоднократно упрекали буржуазные критики?

Этот вывод был бы уместен лишь в том случае, если бы Маркс понимал овеществление труда в стоимости, как конденсацию человеческой энергии, если бы Маркс стал на энергетическую точку зрения в теории стоимости. Но ведь этого нет. Ведь Рубин, вслед за Марксом, учил нас не понимать овеществление труда в стоимости «по-шотландски». («Очерки», стр. 360—361).

«Однако, нельзя, — писал Маркс, — так «по-шотландски» понимать овеществление труда, как понимал его Смит. Если мы говорим о товаре, как об овеществлении труда, — а в смысле его меновой стоимости, — то речь идет у нас только о воображаемой, т. е. только о социальной форме существования товара, не имеющей ничего общего с его вещественным существованием; мы представляем его себе в виде определенного количества общественного труда или денег. (Теории, I, стр. 179).

Маркс, таким образом, рассматривал стоимость не как конденсацию мускулов, нервов, а как своеобразный, исторически определенный способ выражения общественного труда.

«В действительности, — пишет Маркс, — стоимость представляет собой только вещно выраженное отношение производительных деятельностей». (Теории, т. III). Если бы Маркс отождествлял стоимость с трудом, то И. И. Рубин был бы прав в его выводах. Но как раз у Маркса, как доказывает и сам И. И. Рубин, этого отождествления нет. Поэтому приведенное выше противопоставление Рубина (или абстрактный труд «материален», тогда и стоимость «материальна», или стоимость «нематериальна», — тогда и абстрактный труд лишен «материальности») покоится на ничем не обоснованной подмене правильного понимания «овеществления», которое по существу развивает И. И. Рубин неправильно, против которого он сам полемизирует.

Но перейдем к авторам нашего сборника. Тов. Леонтьев, разъясняя И. И. Рубина, утверждает «материальность абстрактного труда». Поэтому очень странно звучат следующие слова тт. Греблис, Коровая и Степанова:

«Маркс связывал двойственную «природу» товара (потребительная стоимость и стоимость) с двойственной «природой» труда, создающего товар. Он связывал конкретный, особенный полезный материальный труд с процессом создания потребительной стоимости, абстрактный труд — с процессом образования «создания стоимости. Труд образующий стоимость, носит чисто общественный характер». (Стр. 49).

Всякий непредубежденный читатель может здесь сделать лишь один вывод, а именно, что наши авторы, подобно И. И. Рубину, противопоставляют материальный характер конкретного труда общественному характеру абстрактного труда, рассматривая последний как нечто нематериальное. Однако, как примирить противопоставление общественного характера абстрактного труда его материальности с правильным рассуждением тов. Леонтьева, «что для марксиста не может быть и речи о противопоставлении социального явления (если под этим понимать не общественное сознание, а реальные общественные отношения между людьми) материальному. Социальное явление может и должно противопоставляться натуральному явлению. Социальное и натуральное представляют собою в свою очередь две части, две стороны материального мира, между этими областями налицо диалектическая взаимосвязь»? (стр. 14). Вы слышите, тт. Коровай, Греблис и Степанов: для марксиста и речи быть не может о противопоставлении социального материальному! А вы упорно продолжаете противопоставлять. Действительно, «гони природу в дверь, она войдет в окно». Понятно, гораздо легче и проще повторять общеизвестные положения диалектического материализма, чем применять их при анализе действительных реальных отношений. Мы не сомневаемся, что тт. Греблис, Коровай и Степанов полностью согласятся с вышеприведенным заявлением А. Леонтьева (еще бы — попробовали не согласиться!). Но когда они приступают к анализу капиталистической действительности, они почему-то их «забывают». Но и здесь верным остается положение, что критерием истины является практика. Истина для них по правильному выражению А. Леонтьева «становится острее лезвия ножа» (стр. 14).

Но откровение тт. Греблиса, Коровая и Степанова в вопросе об абстрактном труде этим не исчерпывается:

«Тот факт, — говорят они, — что «ряд количественных признаков, отличающих труд с материально-технической и физиологической стороны», оказывает причинное влияние на количественную определенность абстрактного труда, не дает нам основания для отождествления социального равенства трудовых затрат с их физиологическим равенством. Они не совпадают ни качественно, так как одно есть выражение общественного труда, а другое характеризует труд с его естественной стороны, ни количественно, так как количество абстрактного (общественного) труда вовсе не обязательно совпадает с количеством конкретного труда или физиологической затраты (курсив наш. Г. Д. и А. Н.), хотя само собою понятно, что изменения количества абстрактного труда обуславливаются количественным изменением в затратах конкретного труда» (стр. 54).

До появления статьи тов. Греблиса, Коровая и Степанова, все думали, что физиологическая затрата противоположна конкретному труду. Все исходили из противопоставления конкретного труда — физиологически-равному труду в товарном хозяйстве. Об этом также недвусмысленно многократно говорил и Маркс. Так, например, в I томе «Капитала», на стр. 3 мы читаем

«Когда продукты труда перестают быть полезностями, то вместе с тем воплощенный в них разнообразный труд утрачивает свой полезный характер, и, стало быть, различие конкретных форм этого труда исчезает, они уже больше не отличаются друг от друга, и все сводятся к равному человеческому труду, выражают абстрактный человеческий труд».

Но что Маркс? Приходят Греблис, Коровай и Степанов и уверяют нас, что конкретный труд тождественен с понятием физиологического равенства труда. Никакого другого вывода из их положения, что количество абстрактного (общественного) труда вовсе не обязательно совпадает с количеством «конкретного труда или (!) физиологической затраты», сделать нельзя. «Конкретного труда или физиологической затраты» — вот до чего договорились наши авторы. Как не вспомнить при этом французскую поговорку о словах, которые вопиют при их соединении. Если бы они сказали, что всякий конкретный труд есть физиологическая затрата в определенной полезной форме, и наоборот: всякая физиологическая затрата может осуществиться только в той или иной полезной форме, то они были бы правы. Но они утверждают нечто большее. Они отказываются от различия между полезной формой, в которой физиологическая затрата осуществляется, с самой этой затратой. Однако, отказаться от этого различия — значит закрыть себе путь к пониманию двойственного характера труда в товарном хозяйстве.

Все злоключения наших авторов происходят оттого, что их понимание абстрактного труда, как формы труда, лишенной всякого материального содержания, лишает их возможности придать количественную определенность абстрактному труду. Поэтому количественную характеристику абстрактный труд получает у них от конкретного труда12 (см. стр. 54—55). Но если рассматривать различные конкретные виды труда только с количественной стороны, то они выступят перед нами как определенные количества затрат однородной человеческой рабочей силы в физиологическом смысле. Поскольку наши авторы вслед за Рубиным исключают затрату человеческой рабочей силы из понятия абстрактного труда, а количественную характеристику труда они выводят из конкретного труда, то им остается только поставить знак равенства между конкретным трудом и физиологически равным трудом. Вместо того, чтобы рассматривать физиологически равный труд и конкретный труд как различия внутри единства, они отождествляют одно с другим. И это называется диалектикой!

* * *

Сопоставление ошибок И. И. Рубина в вопросе о предмете политической экономии с его точкой зрения на абстрактный труд показывает, что мы имеем здесь дело не с отдельными извращениями теоретической системы Маркса, а с определенной системой извращений, системой ошибок. Правда, наряду с неправильными положениями, И. И. Рубин выдвинул положения, которые способствовали и способствуют усвоению экономической системы Маркса. Однако, неправильная линия И. И. Рубина, подчас теряясь в грудах компромиссных формулировок и правильных самих по себе цитат, снова и снова прорывается наружу в трактовке отдельных проблем политической экономии.

Вся «эволюция» И. И. Рубина по существу имела своей целью прикрыть путем изменения некоторых формулировок, путем компромиссных решений свой конфликт с Марксом. И как не вспомнить в этих условиях характеристику, данную Марксом Шеллингу, что все искусство последнего состояло не в том, чтобы открыть скрытое, а в том, чтобы скрыть открытое.

Позиции диалектического материализма в политической экономии можно отстоять лишь в борьбе как против механистических тенденций Кона и др., так и против идеалистических и механистических ошибок И. И. Рубина, прикрываемых и защищаемых не только им самим, но и участниками сборника «Против механистических тенденций в политической экономии».

Примечания⚓︎

  1. Возрождение механистических тенденций в политической экономии, разработка проблем которой тесно связана с теоретическим изучением советского хозяйства, естественно, должно было вызвать резкое противодействие. Вот почему авторы настоящей статьи (вместе с т. Абезгаузом) выступили с детальной критикой взглядов А. Кона немедленно же после появления первого издания его «Курса» в конце 1927 и начале 1928 г. См. Г. Абезгауз, Г. Дукор, А. Ноткин «Некоторые вопросы политической экономии в освещении А. Ф. Кона», «Свет марксовой теории в кривом зеркале» — «Вестник Ком. академии» кн.кн. 25/1 и 27/III за 1928 г.). ↩

  2. «Против механистических тенденций в политической экономии» сборник статей под редакцией Б. Борилина и А. Леонтьева. 1929 г. ↩

  3. В дискуссии занимал большое место вопрос о том, каким образом «сообщаются» между собою производительные силы и производственные отношения. Приемы этого спора были весьма наивны, сравнивали производительные силы и производственные отношения, с этажами коттеджей и спорили, каким образом эти этажи и коттеджи сообщаются друг с другом. Самая форма спора наглядно показывает, насколько ошибочно изолированное рассмотрение производительных сил и производственных отношений как обособленных сфер с самостоятельными социальными законами. ↩

  4. По вопросу о качестве в политической экономии см. интересные замечания тов. Келлера «Англо-американская школа», гл. 6. ↩

  5. Одинаковый принципиально подход Бессонова и Рубина к вопросу о связи производительных сил и производственных отношений наглядно показывает, как идеалистические ошибки ведут к механистической точке зрения. Рубин, как мы увидим ниже, сплошь и рядом скатывается на механистические позиции. Поэтому борьба против механистических ошибок в политической экономии означает борьбу не только против Кона и Бессонова, но и против Рубина и его сторонников, которые являются механистами наизнанку. ↩

  6. Во 2-м изд. «Очерков» И. И. Рубин всюду просто говорил, что вещи создают производственные отношения. В 3-м изд. (см. стр. 15, 16, 20 и т. д.), он в одних случаях заменил термин «создают» термином «реализуют» (будто это одно и то же!). Там же, где он остался при старом термине «создают», «устанавливают», то он большей частью говорит теперь о производственных отношениях между определенными лицами. (См. «Очерки» 3 изд. (стр. 25, 26, 27, 28 и т. д.). Всякому ясно, что здесь дело не только в формулировках. Но в 3-м изд., с одной стороны, на ряду с новыми «формулировками», остались старые, а с другой, весь подход к проблемам полит. экономии свидетельствует, что И. И. Рубин остался по существу на старых позициях. ↩

  7. В своих статьях против т. Кона мы (вместе с т. Абезгаузом) требовали от т. Кона уточнения понимания предмета политической экономии вовсе не из желания «уточнить» Маркса и Ленина, в чем нас обвиняет Г. Деборин. Для нас было ясно, что за одинаковыми внешне формулами скрывается разное понимание. Поэтому, опираясь на Маркса, Ленина и Розу Люксембург, мы требовали от Кона (и косвенно от Рубина) уточнения формулировок путем разъяснения в духе марксизма-ленинизма общепризнанного положения. Только таким образом было бы возможным противостоять тем влияниям со стороны, которые, благодаря «новой» трактовке основных категорий исторического материализма и теории стоимости Рубиным, с одной стороны, и Коном с другой, стали проникать в марксистскую политическую экономию. И лишь известная доза наивности могла толкнуть некоторых товарищей на отождествление разъяснения Рубина и Кона с «уточнением» Маркса и Ленина. ↩

  8. Мы даем более пространное определение политической экономии, чем обычно, ибо, как указывал Ленин, «слишком короткие определения, хотя и удобны, ибо подытоживают главное, — все же недостаточны». Тем более недостаточны, что методология Маркса стала предметом оживленной дискуссии. ↩

  9. И. И. Рубин — «Абстрактный труд и стоимость в системе Маркса», это место из первоначальной стенограммы цитировалось в двух выступлениях: Г. И. Дукора, стр. 44—45, и Б. С. Лифшица, стр. 61. ↩

  10. «Сюртук представляет стоимость, — писал Маркс в I изд. I тома «Капитала», — лишь потому, что он вещественное выражение человеческой рабочей силы, израсходованной на его производство, следовательно, отвердевший или застывший абстрактный человеческий труд; абстрактный потому, что здесь не обращаете внимания на определенный, полезный характер его; человеческий — потому что труд считается здесь только, как трата человеческой рабочей силы вообще» (Изд. 1872 г., стр. 663). ↩

  11. Как мы видели из приведенной выше цитаты из Рубина, последний рассматривает абстрактный труд, как нечто нематериальное, где мы не найдем ни одного «атома материи». А. Леонтьев упрекает И. И. Рубина в том, что такое утверждение может дать повод к недоразумениям и покоится у автора «Очерков» на неточном переводе следующей фразы из Маркса: «lm geraden gegenteil zur sinnlich groben gegenständlichkeit der Warenkörper gent kein Atom Naturstoff in ihre Wertgegenständlichkeit ein». (Das Kapital, B. I, S. 14).

    «Рубин переводит: «Kein Atom Naturstoff» — ни одного атома материи. «Нам представляется, — говорит Леонтьев, — что во избежание всяческих недоучетов следовало бы в данном случае придерживаться более точного буквального перевода: ни одного атома природного (или естественного) вещества, именно так переведено это место в наиболее распространенном базаровско-степановском переводе (см. ГИЗ, 1920 г. и ГИЗ 1928 г.). При этаком способе перевода каждому, даже не очень догадливому критику, сразу станет ясно, что об отрыве социального и материального нет речи, что речь идет лишь о противоположности между социальным и натуральным, о различии между общественным и природным, естественным» (стр. 24).

    Мы здесь привели эти длинные рассуждения тов. Леонтьева, чтобы показать, что, во-первых, он признает «материальность» абстрактного труда, рассматривая его, как социальную материю, и, во-вторых, что он сам неверно понимает смысл приводимой фразы из Маркса. На самом деле, разве в приводимой им цитате из Маркса у последнего речь идет об абстрактном труде или субстанции стоимости? Маркс здесь говорит о Wertgegenständlichkeit, но только Базаров и Степанов переводят Wertgegenständlichkeit, как субстанцию стоимости. Перевод же Базарова и Степанова не точен. С этим согласен и И. И. Рубин. Под «Wertgegenständlichkeit» Маркс понимает вещную форму выражения субстанции стоимости в продукте труда, а не самую субстанцию стоимости. «Овеществление» абстрактного труда (субстанции стоимости) придает продукту труда особую стоимостную форму Wertgegenständlichkeit , которая означает лишь предметное выражение труда в товаре. С точки зрения тех, кто отождествляет труд со стоимостью, вполне «логично» переводить «Wertgegenständlichkeit», как субстанцию стоимости, но мы не думаем, чтобы тов. Леонтьев стал в этом вопросе на позиции тов. Кона, который, как известно, стоимостью называл труд, затраченный на производство товара. Раз тов. Леонтьев взялся исправить неточности перевода И. И. Рубина, то нужно быть последовательным до конца и не пользоваться при этом ошибками, допущенными при переводе Базаровым и Степановым. Правильное понимание понятия Wertgegenständlichkeit, которое Маркс употребляет очень часто и в которое он вкладывает определенное содержание, имеет огромное значение для правильного понимания марксовой теории стоимости. ↩

  12. В этом они следуют за И. И. Рубиным, который пишет: «количество абстрактного труда определяется количеством действительно затраченного в материальном процессе производства конкретного труда» («Очерки», 3-е издание, стр. 361). При рубинском понимании абстрактного труда нельзя правильно поставить вопрос о количественной характеристике абстрактного труда. Здесь возможно или отождествление конкретного труда с физиологически равным трудом, что делают т.т. Греблис, Коровай и Степанов и которое имеет место у И. И. Рубина, или вращение в порочном кругу, как это особенно ярко обнаружил И. И. Рубин в главе «Равенство товаров и равенство труда», стр 113. Здесь Рубин, с одной стороны, заверяет, что понятие равенства труда соответствует моменту равновесия. Равновесие же между различными видами труда, — говорит он, — предполагает равенство выгод для товаропроизводителей. Равенство же выгод в простом товарном хозяйстве выражается в равенстве труда. Но что такое равенство труда? Равенство труда, — говорит Рубин, — соответствует состоянию равновесия труда между различными отраслями. Таким образом, тут явный порочный круг: равенство труда выводится из равновесия труда, а равновесие труда из равенства труда. ↩