Дискуссия. Диалектическое развитие категорий в экономической системе Маркса

Журнал «Проблемы экономики», 1929, №4—5, с. 203—238

Диспут в Институте красной профессуры¹ на указанную в заглавии тему привлек к себе всеобщее внимание и собрал большое количество слушателей и участников. Несмотря на то, что далеко не всем записавшимся ораторам было предоставлено слово, обсуждение проблем, выдвинутых докладом И. И. Рубина и содокладом С. А. Бессонова, заняло целый ряд многочасовых заседаний (30 марта, 6, 13, 20 апреля, 4 и 11 мая). Ввиду большого интереса и значения этого диспута мы вкратце передаем основное содержание доклада, содоклада, прений и заключительного слова докладчиков².

Доклад И. И. Рубина

Свой доклад И. И. Рубин начинает с выяснения предмета политической экономии. Он считает, что эта наука изучает систему производственных отношений людей капиталистического общества. Производственные отношения изучаются не как раздельные виды и типы, а как система отношений, взаимно связанных и обусловленных, — система, преисполненная вместе с тем величайших противоречий. Так как эти отношения развиваются в зависимости от изменения производительных сил и в свою очередь оказывают обратное воздействие на развитие последних, то для объяснения развития производственных отношений мы должны постоянно апеллировать к развитию производительных сил. Приступая к изучению производственных отношений капиталистического хозяйства, исследователь должен выяснить прежде всего, какое именно развитие производительных сил вызвало к жизни данную систему производственных отношений. Причины изменения экономических форм и производственных отношений людей мы должны искать в сфере развития материальных производительных сил. Правда, не всегда возможно указать эти причины и не всегда Маркс указывал, какие именно изменения производительных сил вызвали то или, иное изменение производственных отношений. Но, несмотря на это, всегда следует стараться найти причины изменения производственных отношений в развитии производительных сил.

Необходимость исследовать воздействие производительных сил на производственные отношения и обратное воздействие производственных отношений на производительные силы очевидна. Но из этого ни в коем случае не следует, что сами производительные силы непосредственно делаются объектом политической экономии наравне с производственными отношениями. Мы — говорит докладчик — не ставим себе целью изучить все закономерности, имеющие место в развитии производительных сил. Они привлекаются лишь постольку, поскольку это необходимо для объяснения причин изменения производственных отношений. Непосредственным объектом изучения политической экономии являются только производственные отношения. Предпосылкой же исследования выступают производительные силы. В этом понимании слово «предпосылка» отнюдь не противопоставляется движущей причине. Движущей причиной всего общественно-экономического развития является именно развитие материальных производительных сил. Но теоретическая экономия непосредственно не изучает этой движущей причины, а прибегает к ней только для объяснения производственных отношений людей, а это и означает, что материальные производительные силы являются предпосылкой экономического исследования.

Производительные силы — продолжает докладчик — конечно, представляют собой явление историческое и социальное. Но это не значит, что мы должны включить их в предмет политической экономии. Эта наука в состоянии изучать все социальные явления. И если мы действительно захотели бы изучать как производительные силы, так и производственные отношения в пределах только одной науки, то нам пришлось бы специально, заново создавать какую-то совершенно новую науку, объектом изучения которой явилась бы какая-то ненаучная смесь из самых различных общественных явлений. Исторически политическая экономия сложилась и существует как наука именно о производственных отношениях. Так и понимали ее предмет как Маркс и Ленин, так и все классики марксизма.

Политическая экономия, которая развивалась в течение нескольких столетий и получила завершение в системе Маркса, есть наука о производственных отношениях людей. Уже у Рикардо, благодаря ясному отделению стоимости от потребительной стоимости, политическая экономия выступает как наука о производственных отношениях людей. Классики изучали производственные отношения людей, хотя сами не сознавали этого и потому нередко путали их с техническими функциями вещей. Но в учении Маркса политическая экономия, как наука о производственных отношениях людей, достигла своего полного самопознания, и в этом именно и заключается огромный методологический переворот, произведенный Марксом в политической экономии.

Указанные границы объекта политической экономии сложились не случайно, а в силу исторической необходимости. Почему должна была исторически возникнуть раньше наука о производственных отношениях людей, и только теперь мы присутствуем при зарождении новой науки о производительных силах капиталистического хозяйства? Всякая наука развивается в силу потребности в ней того или иного значительного общественного класса. С чего начались рассуждения меркантилистов XVII столетия? С вопросов об уровне заработной платы, о высоте процентов и земельной ренты и т. п., с вопросов, относящихся к распределению совокупной стоимости между различными общественными классами. Политическая экономия отражала борьбу различных классов за позиции в данной системе производственных отношений людей. Поэтому политическая экономия и сложилась как наука о заработной плате, прибыли, ренте, словом, как наука о системе стоимостей или как наука о системе производственных отношений людей. Различные буржуазные школы боролись за изменение производственных отношений людей в пределах данной буржуазной системы. В лице же Маркса проблемы политической экономии были подняты на недосягаемую высоту, и был поставлен вопрос об изменении самой системы производственных отношений в ее целом, о замене капитализма социализмом. И именно поэтому Маркс не уставал повторять, что все экономические категории суть выражение производственных отношений людей. Всякий, кто отказывается от старого марксистского представления о предмете, политической экономии, отбрасывает то острое оружие, с помощью которого марксистская политическая экономия достигла огромных успехов. Поэтому мы обязаны в этом вопросе остаться на старой позиции, обязаны сохранить определение политической экономии как науки о производственных отношениях людей.

Производственные отношения, изучаемые политической экономией, представляют собой диалектическое единство. Они составляют определенную, единую, связанную во всех своих частях систему, в которой под давлением развития производительных сил одна форма исторически возникает из другой и действует на основании предшествующей ей формы.

Если вы хотите понять происхождение и развитие каждого тина производственных отношений людей, — ищите корень этого развития в материальном процессе производства, в развитии производительных сил. Но это нисколько не значит, что каждый тип производственных отношений людей есть пассивный рефлекс данного состояния производительных сил. Как говорит Маркс в «Нищете философии»: «в каждом обществе производственные отношения образуют одно целое», единую систему, в пределах которой более простая форма производственных отношений людей является основой для развития и действия более сложной формы производственных отношений людей.

В пределах данной системы хозяйства каждая сложная форма производственных отношений людей возникает из более простой формы производственных отношений под давлением изменения производительных сил. Переводя эту формулировку с языка производственных отношений на язык экономических категорий или формы, мы получаем такой вывод: в пределах данной системы хозяйства каждая экономическая категория или форма возникает из развития предыдущей, более простой экономической категории или формы под давлением развития производительных сил.

Отсюда видна необоснованность упрека, брошенного мне некоторыми критиками. «Вывести форму из формы — вот замкнутый круг схоластической мысли Рубина. Вывести социальную форму из отличного от нее содержания — таков действительный ход мысли Маркса». (Рецензия С. Бессонова в «Изв. ЦИК», 30 ноября 1928 года). Это именно недиалектическая постановка вопроса. Сложная социальная форма возникает или из более простой социальной формы, или из отличного от нее содержания — так ставит вопрос критик. Сложная социальная форма возникает из более простой социальной формы под давлением определенного развития содержания, т. е. материальных производительных сил, — так отвечаем мы, в полном согласии с Марксом. Критик приписывает нам мысль о непорочном зачатии одной социальной формы из другой, без вмешательства греховной материи производительных сил. Но он забывает, что под каждой социальной формой скрываются производственные отношения многих миллионов людей, ежедневно повторяющиеся и представляющие собой огромное многообразие. Это постоянное море движения, в котором безостановочно происходит процесс изменения производственных отношений и под влиянием развития производительных сил появляются новые типы производственных отношений людей. Когда вы мыслите на языке категорий или социальных форм, вам кажется странным это рождение новой, более сложной, формы, из предыдущей, более простой, потому что социальная форма рассматривается вами как нечто статическое и застывшее. Но если вы вспомните, что под каждой социальной формой скрываются повседневно повторяющиеся отношения множества людей, то вы уже найдете здесь элемент динамический, наличие огромного многообразия, которое дает возможность постоянного развития, — разумеется, под влиянием развития производительных сил.

Мы должны остерегаться двух крайностей. Первая крайность могла бы заключаться в следующем. Мы берем определенную социальную форму (например, стоимость) и путем диалектического развития данного понятия пытаемся вывести из него целый ряд других социальных форм (деньги, капитал и т. д.), не прибегая для объяснения этого развития к процессу движения материальных производительных сил. Это значило бы заменить диалектику предмета или реальных явлений диалектикою понятий. Но именно против этого я всегда возражал. В «Очерках» я писал: «Одно понятие превращается у Маркса в другое не в силу имманентного логического развития, а при наличии целого ряда привходящих социально-экономических условий. Для превращения денег в капитал необходим был огромный исторический переворот, описанный Марксом в главе о первоначальном капиталистическом накоплении». Недаром некоторые критики, склонные к диалектике понятий, упрекали меня в замене «абстрактного» метода «конкретно-описательным».

Изложенное показывает всю неосновательность выдвинутого против меня С. Бессоновым обвинения в склонности к «саморазвитию понятий». Но из-за законной боязни саморазвития понятий мы не должны впадать в противоположную крайность и разрывать диалектическую связь между разными социальными формами. Если вы будете каждую экономическую форму рассматривать как непосредственный пассивный рефлекс изменения в материальном процессе производства, тогда вся схема общественного развития приобретает следующий неправильный вид. Существует данное состояние материального процесса производства и соответствующее ему производственное отношение людей, или социальная форма. После этого изменился материальный процесс производства, он приобрел новый вид, и мы, забыв о нашей старой социальной форме, которая уже существовала и действовала, рассматриваем новую социальную форму как пассивный рефлекс нового состояния производительных сил, который возникает на пустом месте, вне всякой связи с уже существовавшими социальными формами. Это значит разрывать диалектическую связь всех социальных форм. Ваша новая, более сложная, социальная форма возникла не непосредственно из производительных сил, а из предыдущей, более простой, социальной формы. Новое производственное отношение людей возникло из прежних производственных отношений под давлением развития материальных производительных сил. Только при таком понимании вы можете сохранить внутреннее единство и диалектическую стройность всей марксовой экономической теории, в которой все социальные формы (стоимости, деньги, капитал и т. д.) неразрывно связаны между собою как в своем историческом возникновении, так и в своем одновременном действии.

Переходя к вопросу о диалектическом развитии категорий в «Капитале», докладчик отмечает, что его в первую очередь будет интересовать применение Марксом закона единства противоположностей, в связи с законом отрицания. Маркс доказывает, что в каждой группе явлений, образующих известное единство, в силу внутренних противоречий необходимо происходит дифференциация, поляризация, разделение различных качеств, появление противоположных элементов. Это раздвоение единства вызывает переход от данной группы явлений к другой ее форме, противоположной первой, более развитой и усложненной. Каждая следующая категория является не только дальнейшим развитием предыдущей, но и ее отрицанием. Если мы говорим, что в каждой данной группе явлений, образующих известное единство, неизбежно появление противоположностей, то отсюда вытекает и обратное положение. Мы должны признать, что каждая группа явлений, обособившихся друг от друга, являющихся противоположностями друг другу, образует известное единство, в пределах которого и осуществляется их противоположность.

На внешний взгляд вся хозяйственная жизнь в капиталистическом обществе представляется в виде движения и изменения свойств вещей. Под этими вещными категориями Маркс вскрыл производственные отношения людей. Изучение внешней стороны явлений он заменил исследованием внутренних законов развития, скрытых за этой бросающейся в глаза внешностью. Диалектический метод требует от нас, чтобы исследование застывших вещей, изолированных друг от друга, было заменено изучением текучих, динамических, взаимно объединенных процессов. И это делает Маркс, когда он все застывшие, неподвижные формы вещей, расположенные рядом, обособленные друг от друга, как бы неподвижные, сводит к вечно изменчивым, текучим, полным динамики процессам, к изменению производственных отношений людей, к процессу, который вызывается изменением материальных производительных сил. Маркс показывает нам, каким образом определенные производственные отношения людей в силу присущих им внутренних противоречий усложняются и, усложняясь, порождают новые, качественно иные, формы отношения людей, — формы, противоположные первым, отличающиеся от них. Основное требование диалектического метода, осуществляемое Марксом, заключается таким образом в требовании познания присущих явлениям противоположностей и их единства.

Далее докладчик переходит к анализу некоторых основных групп экономических категорий. Сперва он рассматривает учение о двойственной природе товара. Двойственная природа товара является выражением двойственной природы труда, как труда абстрактного и труда конкретного. Двойственная природа труда представляет собой выявление противоречия, скрытого в самой структуре товарного хозяйства. Последнее, с одной стороны, является совокупностью трудовых деятельностей, друг друга дополняющих и составляющих известное материальное единство. С другой стороны — это единство покоится на частной собственности, на дроблении средств производства между отдельными лицами, которые производят продукты в качестве товаров и эти товары продают друг другу.

Если мы посмотрим на явления обмена с внешней стороны, то нам покажется, что тут имеется целый ряд действий, друг с другом совершенно не связанных. В пространстве общественной жизни товар и деньги замещают друг друга, передвигаются из одного места в другое. На этой поверхности исчезает всякая определенность форм, и мы не видим социального процесса, скрытого за передвижением товаров. Но если мы взглянем на этот процесс иначе, посмотрим на ту перемену социальных форм, которая происходит в результате движения присущей товару стоимости, то тогда мы увидим, что превращение товара в деньги есть не что иное, как движение товара через две противоположные фазы. Переход товара на место денег представляет собой движение самого товара, ибо он должен пройти через две последовательные фазы: через фазу товарную и фазу денежную. Этот переход товара, его движение происходит потому, что товар обладает внутренним противоречием, двумя противоположными свойствами, которые как раз и должны найти себе выражение, должны обнаружиться в прохождении товара через две противоположные фазы его движения. Двойственная природа товара основывается на двойственной природе труда, который создает как потребительную стоимость товара, так и прикрепленную к ней стоимость. Согласно этому труд товаропроизводителя также проходит через две противоположные фазы своего развития. Из натуральной формы конкретного труда он переходит в абстрактную форму, в которой осуществляется его общественный характер.

Товар противоречив. Он имеет двойственную природу — как стоимость и как потребительная стоимость. Именно поэтому товар и распадается на товар и деньги; стоимость же этого товара соответственно распадается на товарную и денежную форму стоимости. Противоречие товара в основном заключается в том же, в чем заключается и противоречие труда. Товар есть стоимость, т. е. он имеет общественное свойство полного уравнения со всеми другими товарами, — свойство, которое делает возможным его обмен. Но вместе с тем товар представляет собой потребительную стоимость, натуральный продукт. Будучи же таковым, он не может полностью обнаружить свое общественное качество, не может беспрепятственно обмениваться на все другие товары. Для того, чтобы товар мог обнаружить свою общественную природу, он должен из той формы, в которой благодаря ограниченности его потребительной стоимость его общественная природа еще скрыта, перейти в форму общественного продукта, т. е. такого продукта, который представляет собой непосредственное воплощение общественного труда, который может быть обменен на любой другой продукт. Это изменение формы, в которой находится товар, и происходит в акте его обмена на деньги, в переходе от товарного выражения стоимости к ее денежному воплощению. Отсюда также вытекает и необходимость образования двух противоположных форм стоимости: эквивалентной, сращенной с натуральной формой товаров, и относительной, т. е. отличной от натуральной формы.

От стоимости вообще Маркс переходит к учению о простой форме стоимости и меновой стоимости. Учение о простой форме стоимость есть учение о появлении первичной дифференциации, первичных противоположностей в ряде товаров, которые как будто бы обладают совершенно одинаковой общественной природой, хотя и внутренне противоречивой. В учении о распределении товара на две противоположные формы Маркс показывает, как в группе однородных, отличающихся одинаковой общественной природой товаров в силу внутренне присущего им противоречия возникают два противоположные друг другу товара: денежный товар и простые товары. Вместе с тем появляются и две противоположные формы стоимости: относительная форма стоимости и эквивалентная форма стоимости. Эти две противоположные формы стоимости существуют только в единстве, они взаимообусловлены. Их единство заключается в единстве их генезиса, а также в том, что каждый товар должен непременно пройти через две фазы, после чего он и обнаруживает свою общественную природу. Относительная форма стоимости немыслима без эквивалентной, ибо самое понятие относительной стоимости предполагает отношение к другому товару, находящемуся в эквивалентной форме. И обратно — эквивалентная форма невозможна без относительной. Каждая из этих форм является не только одной формой, но потенциально представляет собой и другую форму.

После того, как произошло окостенение противоположностей, заключенных в товаре, выделяется золото, как всеобщий товар. С этого момента каждый другой товар должен быть обменен на золото, он уже потенциально носит в себе денежный образ, уже заранее представляет собой единство своей натуральной формы и денежной формы, которая должна быть еще реализована. Теперь мы уже имеем товары и противостоящие им деньги, причем каждый из них, идеально или потенциально, имеет в себе свою дополнительную, вторую сторону. Поляризация функций и их взаимное проникновение завершилось. Теперь идет дальнейшие развитие противоположностей функций между товарами и деньгами. Маркс переходит к исследованию функций денег. Последние расположены им в порядке возрастающей, усиливающейся противоположности между товаром и деньгами.

В мере стоимости процесс противоположения денег и товара, процесс отчуждения денег от товара находится еще на первых ступенях своего развития. По своему происхождению мера стоимости неразрывно связанна с товаром и порождается действием всех товаров. Деньги выступают здесь как идеальная денежная форма, которая присуща самому товару и составляет его свойство. Если в мере стоимости денежное бытие товара еще не отделено на деле от его реального бытия, то в средстве обращения товар посредством обмена на деньги приобретает самостоятельное существование, освобожденное от всякой связи с его реальным существованием. Движение самих товаров приобретает в этой функции денег форму движения особой вещи, которая находится вне товаров, которая им противопоставлена, но вместе с этим деньги играют здесь лишь вспомогательную роль средства обращения товарной стоимости. Поэтому движение средства обращения еще целиком отражает движение самих товаров.

В форме денег как сокровища мы от текучей формы денег переходим к их твердой или застывшей форме. Процесс отчуждения денег от товара идет дальше; противоположность между товарами и деньгами укрепляется и усиливается. Стремление удержать товары в виде, постоянно пригодном для обращения, принимает форму изъятия денег из обращения в качестве сокровища. Наконец, в роли платежного средства деньги выступают уже не как представители товаров, не как мимолетное средство обмена одного продукта на другой, а как абсолютная форма меновой стоимости, как покоящееся бытие всеобщего эквивалента, как абсолютный товар.

В этом движении различных функций денег, равно как и в развитии других категорий неорганизованного хозяйства, у нас, конечно, не получается саморазвития понятий, не получается чисто логического, имманентного движения. Ибо мы берем те понятия и те стороны явлений, выраженные в этих понятиях, которые действительно существуют и которые действительно развиваются и играют роль двигателя экономических явлений. Ход развития экономических категорий представляет собой, в своих основных и общих чертах, отражение реального процесса. Это есть и отражение исторического генезиса и одновременно отражение взаимоотношений этих явлений в реальной действительности внутри системы капиталистического хозяйства.

Появление капитала — заявляет докладчик — знаменует собой грандиознейшую и решающую поляризацию общества, грандиозный процесс появления противоположностей в прежде однородной среде товаропроизводителей. Произошла поляризация мира товаропроизводителей, происходит грандиознейший исторический процесс отделения работников от средств производства. Появляются два типа товаропроизводителей: продавцов рабочей силы и обладателей средств производства. Это появление противоположностей и противоречий в среде товарного хозяйства имеет решающее значение. Здесь мы находим появление тех противоположностей, которые создают и подготовляют субъективные факторы классовой борьбы, борьбы между классами, те субъективные факторы, которые на фоне всех противоречий, порождаемых капиталистическим способом производства, создают возможность перехода в новую, высшую ступень. Противоречие, выражающееся в классовой борьбе, действует на фоне всех противоположностей и противоречий, присущих товарному хозяйству. Вместе с тем здесь завязывается тот центральный узел, который должен дать разрешение всех этих противоположностей.

Дальнейшие развитие противоположностей уже среди самого капитала — это распадение капитала на три вида капитала, учение о кругообороте капитала. Три обособленные формы капитала — промышленный, товарно-торговый и денежно-торговый — Маркс рассматривает как последующие фазы движения одного и того же капитала. В противоположных явлениях этого движения он открывает их единство, после этого он идет обратно синтетическим путем и показывает, что единство необходимо должно распасться на противоположные фазы, на противоположные формы. С этим учением о кругообороте капитала тесно связано учение о нетрудовых доходах. Раз капитал распадается на три самостоятельные обособленные формы, то в соответствии с этим изменением производственных классовых соотношений происходит изменение в распределении. Прибавочная стоимость распадается на предпринимательскую прибыль, процент и торговую прибыль. В этом распадении прибавочной стоимости различные ее составные части выступают в форме самостоятельных доходов. Здесь завершается та форма отчуждения и окостенения прибавочной стоимости, которая приводит к тому, что отдельные ее части привязываются к различным элементам данного процесса производства и считаются происходящими как будто бы из этих элементов производства.

Единый процесс движения общественного труда принимает целый ряд все более усложняющихся, все более отчужденных форм. Одновременно происходит все большее объединение процесса материального производства, которое охватывает все части земного шара и делает их частями единой системы разделения труда. Рост, общественных тенденций производства идет параллельно с умножением социальных форм вещей, застывших в отчуждениях, внешне противоположных друг другу и движущихся с относительной самостоятельностью. Кризисы кладут конец этой видимой самостоятельности различных элементов: они показывают, что все обособившиеся части движутся в пределах единой системы стоимостей, в пределах единой системы общественного труда.

Противоположность товара и денег является первым абстрактным и формальным условием возникновения кризиса. Тот факт, что акт обмена распался на два отдельные акта, обособившиеся по отношению друг к другу, уже дает возможность разрыва единого процесса. В функции денег как платежного средства мы видим, как обособившиеся функции денег приобретают самостоятельность по отношению к товарному миру, и это опять-таки служит условием для возникновения кризиса. Однако это лишь возможность кризиса. Его необходимость кроется в условиях капиталистического, а не простого товарного хозяйства. В капиталистическом обществе самый капитал распадается на обособившиеся части в виде промышленного, торгового и денежного капитала. Это распадение капитала на капитал в производстве и капитал в обращении служит одним из важнейших условий в деле объяснения кризиса. Наконец, обособившиеся нетрудовые доходы, двигаясь в разных направлениях по относительно самостоятельным законам, разрушают свое единство. Все это обособление различных производственных отношений людей является условием для возникновения кризисов, в которых обнаруживается противоречие между ростом производительных сил и узкими рамками производственных отношений капиталистического хозяйства. Нарушение единства всего общественного процесса производства неминуемо ведет к кризису всего капиталистического хозяйства. Последний обнаруживает взаимосвязанность, единство всех этих обособившихся частей.

Доклад С. А. Бессонова

В начале своего выступления содокладчик С. А. Бессонов считает необходимым сравнить диалектику в «Капитале» и диалектику у Рубина.

Неправильное понимание противоречия между производительными силами и производственными отношениями, говорит т. Бессонов, неизбежно ведет к ошибкам в области теории социальной революции, точно так же как ошибки в области теории социальной революции большею частью покоятся на неправильном понимании противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Поэтому исследование этого основного и так сказать, ведущего противоречия капиталистического общества должно представлять собою главное содержание всякой работы, посвященной выяснению диалектического метода Маркса. Между тем доклад Рубина сознательно уклоняется от освещения этого основного противоречия товарно-капиталистического общества.

В полном противоречии с Марксом, Рубин берет для иллюстрации диалектического метода не основное, а вторичное, производное движение, вызываемое противоречием между производственными отношениями и социальными формами вещей. Такая постановка дела совершенно аналогична штаммлеровской и струвианской трактовке проблемы и давно разоблачена Плехановым как антидиалектическая, идеалистическая и метафизическая.

Выбор иллюстраций диалектического метода в «Капитале» не может быть произвольным, исследователь обязан сосредоточить свое внимание на тех проблемах политической экономии, которые непосредственно связаны с вопросом социальной революции, и не должен забираться в сферу второстепенных, частных вопросов движения категорий, которые уводят нас от этой основной проблемы.

По мнению Ленина, «главное в учении Маркса, это — выяснение всемирно-исторической речи пролетариата как строителя социалистического общества» и «учение о прибавочной стоимости как краеугольном камне экономической теории Маркса». Но напрасно мы станем искать освещения этих вопросов в тезисах Рубина или в его сочинениях.

Наконец, если уж и говорить о диалектике категорий в экономической системе Маркса, то нельзя пройти мимо того, что и Маркс и Энгельс считали самыми важными в «Капитале» и подлинно своими вовсе не те категории, которые берет Рубин для своего изображения диалектики, а нечто другое.

Маркс считал самым важным в «Капитале», тем совершенно новым, что он внес в политическую экономию: 1) учение о двойственном характере труда, 2) учение о прибавочной стоимости как общей форме нетрудового дохода и 3) учение о заработной плате как иррациональной форме проявления скрывающегося за ней отношения. Ни той, ни другой, ни третьей сферы приложения диалектического метода нет в тезисах Рубина. Далее. Энгельс в качестве главного примера диалектического развития категорий в системе Маркса указывает на «развитие от товара к капиталу» как на прекрасную иллюстрацию диалектического движения категорий, соответствующих движению реальной жизни. Но напрасно мы стали бы искать у Рубина освещения и этой важнейшей сферы приложения диалектики в «Капитале». Выбрав произвольно (т. е. не диалектически, а метафизически) те противоположности, о которых ему удобно говорить, Рубин в противоположность Марксу, Энгельсу и Ленину старательно обходит все действительно живые, боевые примеры революционной диалектики, увлекая читателя во второстепенные производные детали формально диалектического движения. Тем самым выхолащивается суть диалектики, заключающаяся, как известно, в охвате всех многосторонних отношений живой экономической действительности, начиная от самых основных ведущих противоречий и отношений и кончая второстепенными и производными. Односторонне произвольно сузив диалектику, Рубин превращает ее тем самым в метафизику, в полном согласии с общей своей неисторической, недиалектической и идеалистической концепцией.

Необходимо — продолжает т. Бессонов — остановиться на отдельных извращениях Маркса Рубиным.

Политическая экономия изучает «производственные отношения данного исторически определенного общества в их возникновении, развитии и упадке» (Ленин). Но что такое производственные отношения? «Совокупность отношений, в которых носители производства стоят к природе и друг к другу, отношений, при которых они производят, — эта совокупность как раз и есть общество, рассматриваемое с точки зрения его экономической структуры» — говорит Маркс. Отношения людей, т. е. отношения человеческого коллектива к природе, принадлежат к сфере производительных сил, составляя в то же время, по мнению Маркса, основу и «другую» сторону отношений людей между собою. Представляя таким образом единство противоположности, обе эти стороны материального процесса производства входят в предмет политической экономии.

В качестве единственного образца взаимодействия производственных отношений и производительных сил Рубин указывает на связь повышения органического состава капитала с повышением его технического состава и наоборот. Ведущее основное противоречие капиталистического общества, кончающееся и разрешающееся в социальной революции, сведено таким образом Рубиным к профессорски-пустому формальному и нелепому примеру. Рубин во всех случаях под производственными силами разумеет вещи, а под производственными отношениями «социальную форму» этих вещей. Такое механистическое понимание единства противоположностей ничего общего, конечно, не имеет с диалектикой.

Рубин считает, что производственные отношения не могут возникать непосредственно из «данного состояния» производительных сил. По Рубину выходит, что производственные отношения только один раз получают непосредственный толчок от производственных сил, а затем начинают развиваться в силу присущей им имманентной тенденции сами из себя, через себя и посредством себя. Это есть концепция механического идеализма, которая с головой выдает Рубина, когда ему приходится держать экзамен на знание материалистической революционной диалектики. Это — мимикрия антимарксистской суть его воззрений.

Рубин, подобно Струве, подменяет основное противоречие между производительными силами и производственными отношениями производным противоречием между производственными отношениями и их вещным выражением. Тем самым все классовые противоречия выкидываются из политической экономики и переадресовываются к несуществующей науке об общественной технике. Об основном противоречии нет ни одного слова в докладе Рубина.

В системе Рубина «социальные формы вещей» не только выражают производственные отношения, но и создают их. Если производственные отношения суть «выражения социальных функций или социальных форм, принимаемых вещами», то чем, например, отличаются производственные отношения советского общества от производственных отношений капитализма, если и там и тут вещи обладают одной и той же «социальной формой» стоимости и денег?

Рубин совершено искажает общее учение Маркса о деньгах. Он отождествляет, например, процесс «образования» эквивалентной формы с процессом «образования» относительной формы. Однако Маркс считал относительную форму ведущим началом эквивалентной формы. Движение и развитие эквивалентной формы выступает перед нами как следствие развития относительной формы, отражающей в свою очередь развитие производительных сил. Но эта живая и подлинно диалектическая сторона учения о деньгах абсолютно обойдена схоластом Рубиным потому, что с точки зрения его концепции природа денег целиком связана с актом обмена как таковым и не имеет отношения к развитию материального производства.

Далее т. Бессонов переходит к вопросу о предмете политической экономии.

Отношения человеческого коллектива к природе — говорит он — входят в предмет политической экономии так же, как и отношения людей друг к другу в процессе капиталистического производства. Обе эти стороны общественного процесса производства при всех своих отличиях неразрывно связаны друг с другом и представляют собою самое единство противоположностей. Процесс общественно-экономического развития не может быть понят, если выкинуть одну из сторон этого единства. В этом случае исчезает принцип всякого развития — движение и «борьба» противоположностей.

В определении предмета политической экономии Рубин последовательно придерживается следующих неправильных формулировок: 1) «марксова система изучает ряд усложняющихся «экономических форм» вещей или «определенностей формы» соответствующих ряду усложняющихся производственных отношений людей»; 2) объект изучения политической экономии — народное хозяйство, как известное, хотя и относительное, единство». Первая формулировка списана у социальной школы, вторая — из буржуазных учебников.

Рубин предлагает передать производительные силы в особую науку об общественной технике, которой еще нет; он не учитывает того обстоятельства, что это предложение означает фактически признание бессодержательности всей до сих пор бывшей политической экономии. Например, марксова политическая экономия, созданная в тот период, когда, по мнению Рубина, науки об общественной технике еще не было и в помине, должна быть с этой точки зрения признана или ненаучной или бессодержательной и во всех случаях — недиалектической. На самом деле Маркс не выбрасывает содержания, а наоборот — взаимную связь и противоречие между содержанием и формой делает главным предметом своего изучения.

Материальный субстрат производительных сил является основой общественного развития лишь постольку, поскольку он охвачен живым пламенем труда, т. е. поскольку находится в действии. Изучение самого субстрата как такового не входит в политическую экономию. Взаимное же отношение отдельных элементов этого субстрата, т. е. производительные силы в действии, процесс труда «как таковой» — составляют такую же неотъемлемую составную часть политической экономии, как и обусловленная им общественная форма производственного процесса.

Ошибка Рубина покоится на том, что он представляет себе политическую экономию исключительно как науку о тех отношениях производства, которые связаны с передачей вещей и не могут быть выражены иначе, как через вещи. Подобное представление есть гипертрофированная абстракция простого товарного общества, тем более непонятная у Рубина, что он отрицает историческое существование такого общества. Кооперация и ее развитие, формы — мануфактура и фабрика — являются основными и господствующими формами капиталистического производства, а между тем в пределах этих форм отношения производителей вовсе не принимают вещного характера, не связаны с передачей вещей и тем менее «вызываются» или «создаются» подобной передачей. Поэтому они исчезают из поля зрения Рубина, а вместе с ними исчезает и основное противоречие капиталистического производства — между общественным характером труда и частным характером присвоения. Предметом политической экономии являются как производственные отношения, связанные с вещной формой, так и производственные отношения, не обусловленные вещным выражением, развивающиеся как прямое отрицание и противоположность первых. Движение и развитие этих противоположностей и есть процесс возникновения, развития и гибели капиталистического способа производства. Не понять этого значит не понять революционной сути диалектики Маркса.

Следующий вопрос, который ставит т. Бессонов, это вопрос о двойственном характере труда. Маркс в различении двойственного характера труда видел ключ к пониманию всей политической экономии. Рубин, говорит т. Бессонов, не разрешает противоречия между конкретным и абстрактным трудом тем, что устраняет одну из сторон этого противоречия, а именно выкидывает конкретный труд совершенно из политической экономии. Между тем движение этого противоречия есть основное, содержание и основной смысл не только I главы «Капитала», но и всей политической экономии.

Рубин совершенно просмотрел диалектическое развитие двойственного характера труда в системе Маркса. В простом товарном хозяйстве общественные определения труда проявляются, реализуются лишь в акте обмена. В капиталистическом хозяйстве, напротив, эти общественные определения труда, выступают непосредственно в процессе кооперированного обобществленного производства как определения «непосредственно общественного или общего труда» (Маркс). Процесс труда «как таковой» в недрах капиталистического предприятия с точки зрения своих определений представляется в некотором смысле отрицанием процесса труда в простом товарном обществе. Но это не полное отрицание. Наряду с коренным изменением внешнего обнаружения общественных определений конкретного труда сохраняется, продолжает существовать старая форма обмена вещей — на этот раз не между непосредственными производителями, а между капиталистами — т. е. не только сохраняется, но даже обостряются стихия и анархия общественного производства. Было бы нелепо не видеть глубокого принципиального отличия этого обмена вещей между капиталистами и прежнего обмена вещей между самостоятельными производителями. Обмен в капиталистическом обществе для Рубина по-прежнему продолжает быть только методом выявления общественных определений человеческого труда, в то время как он давно стал еще и методом реализации прибавочной стоимости, присвоенной капиталистом в непосредственно-общественном трудовом процессе.

Рубин становится совершенно беспомощным, когда ему приходится сталкиваться с проблемой конкретного труда в вопросах количества. Это имеет место в трактовке общественно-необходимого труда. У Рубина не только полное смешение докапиталистической и капиталистической постановки этой проблемы. У него смешаны одновременно два совершенно неправильных подхода к вопросу. С одной стороны, он в духе своей концепции пытается трактовать общественно-необходимый труд как результат обмена. С другой стороны, опасаясь близости к «экономической, или рыночной версии», Рубин совершенно механически включил в свою книгу чисто богдановское определение общественно-необходимого труда (например, «техника производства остается единственным определяющим фактором стоимости»). Рубин не сумел примирить качественную и количественную сторону явлений стоимости только потому, что он выкинул конкретный труд за пределы своего учения.

Тов. Бессонов переходит затем к вопросу о деньгах.

Игнорирование конкретного труда, т. е. игнорирование развития материальных производительных сил, привело Рубина к неправильному изложению марксистской теории денег.

Происхождение денег неразрывно связано с тем, недостаточно выявленным у Рубина, фактом, что в условиях товарного производства труд, потраченный на изготовление продукта, не может быть измерен в своей собственной имманентной мере, а должен быть обязательно выражен в вещной форме другого товара. Это противоречие, находящее себе выражение в распадении товара на товар и деньги, есть не что иное, как формальное отражение действительного противоречия между общественным характером производства (общественное разделение труда) и частноправовым характером присвоения (частный обмен). Это разграничение, лежащее в основе денежной реформы, представляет собою не просто саморазвитие формы стоимости и не самостоятельное движение «ее фаз», как полагает Рубин, а исторически развившийся результат развития производительных сил, каковое развитие в простом товарном обществе не может происходить иначе, как только в форме роста общественного разделения труда. Вся эта реально-историческая основа денежной формы совершенно опущена в изложении Рубина. Относительная и эквивалентная формы берутся им в своем развитом виде как выражение «двух фаз» движения одного и того же товара. «Движение денег рефлектирует движение товаров». На самом деле развитие денег «рефлектирует» не «две фазы движения одного и того же товара», а длительный исторический процесс развития обмена вширь и вглубь, каковое развитие есть единственный способ выражения растущей производительной силы труда на данном уровне материальных производительных сил. Маркс считал своей главной задачей в теории денег — показать возникновение этой денежной формы, т. е. проследить развитие того воплощения стоимости, каким является меновое отношение товаров от его простейшей и наиболее скромной формы вплоть до ослепительной денежной формы.

Крупнейшей ошибкой рубинского изложения развития денежной формы является полное игнорирование им различного значения относительной и эквивалентной формы. Для него это просто «две фазы» движения одного и того же товара. Развитие относительной формы, являющееся по Марксу ведущим в развитии денежной формы, не что иное как выражение развития конкретного труда и материальных производительных сил. Рубин упустил эту, по признанию самого Маркса, важнейшую сторону теории денег потому, что он выкинул конкретный труд из сферы своего рассмотрения. Именно в этом пункте, через развитие относительной формы, марксова теория денег целиком связывается и увязывается с его общей теорией двойственного характера труда и взаимодействия между материальными производительными силами и производственными отношениями, как ведущим началом общественного развития.

Крайне путанно и неясно излагает Рубин марксово учение о функциях денег. По его мнению, Маркс в учении о функциях денег прослеживает процесс постепенного углубления противоположности денег и товара. Сначала эта противоположность носит «газообразный» характер, затем «жидкий», и, наконец, затвердевает в кристаллической форме металла. Между тем в действительности деньги с самого начала выступают (правда, в различной степени) и как мера стоимости, и как средство обращения, и как сокровище. В частности эта особенность денег, как сокровища, бросает яркий свет на ту постановку, которую Маркс придал проблеме формы и содержания. Форма (деньги), дает возможность аккумуляции общественной силы в немногих частных руках, подготавливая на известной ступени превращение этой силы в капитал. Форма денег подготовляет таким образом форму капитала, т. е. возникновение в недрах простого товарного общества ячеек крупного концентрированного капиталистического производства. Просмотреть эту динамическую революционно общественную роль денежной формы, ограничившись пустой физической апологией о трех состояниях тел, — значит ничего не понять в марксовой диалектике.

Далее т. Бессонов останавливается на вопросе о «Капитале».

Теория стоимости рабочей силы — говорит т. Бессонов — важнейшее приложение общей теории стоимости и оборотная сторона теории капитала. В полном согласии со своей меновой концепцией Рубин определяет рабочую силу как «вещное выражение производственного отношения между рабочим и капиталистом, как между двумя автономными товаропроизводителями». На самом деле рабочая сила не есть выражение отношения между товаропроизводителями. Рабочая сила есть источник труда, совокупность физических и духовных способностей, которыми располагает конкретный организм, живая личность человека. Рабочая сила не есть товар по своей природе, как утверждает Рубин; она становится товаром лишь при определенных исторических условиях, о которых Рубин предпочитает большей частью молчать. Появление на рынке товара — рабочая сила — заключает в себе целый мир особого исторического развития. Труд выступает перед нами не только как созидатель стоимости, но и как созидатель прибавочной стоимости. Благодаря этому стоимость превращается в саморазвивающуюся, самодвижущуюся и самовозрастающую стоимость. Эту динамическую сторону учения Маркса о капитале Рубин совершенно извратил, изобразив капиталистическое отношение как отношение автономных «товаропроизводителей», выраженное в вещной форме. Тем самым специфическое отличие капиталистической меновой сделки было потоплено в особенностях меновой сделки вообще.

Превращение денег в капитал представляет собою наиболее яркий образчик диалектического движения. Товар — рабочая сила является стыком самым разнообразных противоречий товарно-капиталистического общества и основой их дальнейшего развития и роста. Неудивительно, что Маркс уделяет вопросу о стоимости и цене этого товара и условиях его потребления подавляющую часть I тома «Капитала». Однако этот вопрос тщательно обходится Рубиным. Уклонение Рубина от проблемы рабочей силы обменяется очень просто: его теория абстрактного труда абсолютно несовместима с марксовой теорией рабочей силы. Абстрактный труд, создающий стоимость, является по Рубину лишь выражением «производственных отношений товаровладельцев». Спрашивается — является ли потребление товара рабочей силы внутри капиталистического предприятия производством стоимости или нет? Рабочий здесь (т. е. внутри предприятия) перестает быть даже владельцем своей рабочей силы, он просто «придаток» фабрики. Между ним и другими рабочими нет никаких вещно-выраженных отношений. Следовательно, по Рубину, его труд может создавать здесь лишь потребительные стоимости, но не стоимости. Последние создаются лишь в акте обмена. Излишне доказывать, что подобный взгляд ничего общего не имеет с марксизмом. Вопреки Рубину, «потребительной стоимостью, которую рабочий доставляет капиталисту, является в действительности не рабочая сила, а ее функция, определенный полезный труд, труд портного, сапожника, прядильщика и т. д. Что этот же самый труд, рассматриваемый с иной стороны, есть всеобщий, создающий стоимость элемент — свойство, отличающее его от всех других товаров, — это обстоятельство ускользает от обыденного сознания» (Маркс).

Едва ли не самой своеобразной частью марксовой теории капитала является учение о постоянном и переменном капитале, дающее нам ключ к дознанию самых глубоких и самых сложных явлений капиталистического производства. Но что означает формула С + V + М? Не что иное, как приложение марксовой теории двойственного характера труда к учению о капитале. Рабочий сохраняет и переносит С и одновременно воспроизводит V и создает М именно потому, что его труд есть одновременно и труд конкретный и труд абстрактный. Следовательно в пределах капиталистической фабрики труд рабочего только потому и абстрактен, что он целесообразно конкретен, и наоборот. Но для Рубина проблема двойственности труда не существует, ибо он выкинул из политической экономии одну из сторон этой двойственности — конкретный труд, следовательно сам себе закрыл путь к пониманию важнейших проблем капиталистического хозяйства.

Последнюю часть своего доклада т. Бессонов посвящает проблеме кризисов. Рубин — говорит т. Бессонов — изображает кризис как дошедшее до крайних пределов обособление взаимно связанных друг с другом моментов и форм. В качестве моментов кризиса он называет поэтому: распадение товара на товар и деньги, развитие денег как платежного средства, обособление процесса обращения от процесса производства. Однако все эти бесспорные моменты представляют собой только возможности кризиса, но не самый кризис. Маркс характеризовал как «безграничную пошлость» попытку объяснить кризис изложением только этих абстрактных форм кризиса, потому что самое наступление кризиса оказывается при таких условиях случайностью.

Действительная теория кризисов должна включать в себя не только это описание абстрактно-внешних форм кризиса. Марксистская политическая экономия рассматривает последнюю причину кризисов в противоречии между производством и потреблением, между безграничной способностью производительных сил к расширению и ограниченными возможностями капиталистического рынка. Другими словами, марксистская теория кризисов своим исходным пунктом имеет вовсе не противоречие между обособившимися «социальными формами вещей», как думает вместе со всей буржуазной наукой Рубин, а противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Однако понять эту глубочайшую основу кризиса нельзя, если отказаться от одной из сторон противоречия, если отказаться от учения о двойственном характере труда. Кризис непонятен, если отвлечься от тенденции нормы прибыли к понижению. Последила непонятна, если отвлечься от органического состава капитала; органический состав капитала — пустышка, если выкинуть двойственный характер труда и конкретный труд отнести к производству, а абстрактный труд — к обмену.

Подводя итоги, т. Бессонов считает доказанным утверждения, что: а) Рубин дает не диалектику, а метафизику политической экономии, ибо для него, как для всякого метафизика, «вещи» и их умственные образы, т. е. понятия, суть отдельные, неизменные, застывшие, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один после другого и один независимо от другого. Где изучается связь и противоречия между производственными отношениями и производительными силами — неизвестно. Действительные противоречия вообще исчезают в системе Рубила.

б) Рубин дает идеалистическую политическую экономию. Идеализм не просто чепуха, говорил Ленин: «это одностороннее, преувеличенное, чрезмерное развитие (раздувание, распухание) одной из черточек граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный». Рубин оторвал производственные отношения от материальных производительных сил и возвел первые в абсолют. Нет ничего более далекого от материалистической диалектики, чем подобный прием.

Прения

Тов. Греблис, А.

До сих пор, — говорит оратор, — мы, марксисты, имели вполне определенное, правильное понимание предмета политической экономии. Она представляет собой науку, которая изучает систему производственных отношений в их взаимодействии с производительными силами общества. Политическая экономия последует общественный строй, экономическую систему, совокупность производственных отношений товарно-капиталистического хозяйства. Это представление о предмете политической экономии до сих пор было господствующим. Однако сейчас появилось совершенно иное понимание предмета нашей науки.

Определение политической экономии, выдвинутое т. Бессоновым в его тезисах и содокладе, отличается от той постановки вопроса, которую мы имеем у Маркса и у всех ортодоксальных его последователей. В отличие от Маркса, т. Бессонов считает, что обе стороны материального производства (производительные силы и производственные отношения) равноправно входят в предмет политической экономии, потому что они равноправно входят в ее объект — материальное производство. Точка зрения т. Бессонова в корне отличается от постановки вопроса у Ленина. Ленин в ряде мест подчеркивает, что политическая экономия изучает не производство материальных ценностей, а производственные отношения людей. Для Ленина важно было отметить, что политическая экономия изучает систему производственных отношений товарно-капиталистического общества. В этом он и видел колоссальное достижение, сделанное марксистской политической экономией по сравнению с буржуазной экономической наукой.

Сам Маркс также обращал свое внимание главным образом на производственные отношения товарно-капиталистического хозяйства. Категории политической экономии, согласно основным положениям марксизма, отражают не материальный процесс производства, не движение натуральных элементов в этом процессе производства, а производственные отношения, возникающие между людьми. Категории политической экономии отражают общественные отношения производства, классовые отношения буржуазного общества.

Обвиняя т. Рубина в том, что он якобы отрывает материально-технический процесс производства от его общественной формы, от производственных отношений, возникающих между людьми в процессе производства, т. Бессонов отождествляет производительные силы с производственными отношениями. Тов. Бессонов боится провести различие между ними, и хотя он и употребляет термин «единство противоположностей», тем не менее он приходит к выводу, что нельзя отличать производительные силы от производственных отношений.

Я думаю, — заканчивает т. Греблис, — что никто из марксистов не скажет, что именно политическая экономия должна изучать весь сложнейший процесс движения и развития производительных сил общества. Эта наука, конечно, должна обращаться к производительным силам. Но мы обращаемся к производительным силам постольку, поскольку эти производительные силы определяют нам движение производственных отношений, поскольку эти производительные силы определяют нам экономические формы.

Тов. Рапопорт, Я.

По свидетельству ряда товарищей, в том числе и самого Рубина, в буржуазной политической экономии — говорит т. Рапопорт — начинает играть все бо́льшую роль так называемое «социальное» направление, отличительной особенностью которого является идеализм, отрыв производственных отношений от производительных сил, от материального процесса производства. Ведь заявляет же один из главарей этого направления Штольцман, что он видит свою задачу в том, чтобы побороть «технико-материалистическое направление» в политической экономии. Ведь весь смысл столь прославленной Рубиным борьбы Штольцмана с товарным фетишизмом заключается в его борьбе с материализмом. Да, социальное направление выдвигает социальный момент в противовес индивидуализму австрийцев. Но в этом-то пункте оно как раз явно подделывается под марксизм и вместе с тем выхолащивает душу марксизма. Для социального направления вместе с тем характерно и следующее: противопоставляя себя австрийцам, это направление все-таки не преодолело потребительский натурализм австрийцев. Это совершенно естественно. Когда вы отрываете производственные отношения от производительных сил, то при первой попытке приблизиться к реальной действительности перед вами выпрыгнут производительные силы в натуральном виде. Это основные характерные черты социального направления. И разве в этом репертуаре нет известных черт сходства с Рубиным?

Известно, какую возню поднял Рубин вокруг положения Маркса, что в стоимости нет ни атома материи. Когда же т. Кон в полемике ему указал, что у Маркса в немецком тексте написано природное вещество, «природная материя», а не просто «материя», то Рубин на это отвечает, что во французском переводе «Капитала», редактированном Марксом, в этом месте сказано просто «материя» и «вообще никакой разницы между матерней и природным веществом, в данном случае, нет». Какой это имеет смысл? Разве это можно понимать иначе, как то, что ни природной, ни общественной материи стоимость как производственное отношения не представляет. А так как Рубин все-таки желает доказать, что он не отрывает стоимость от материального процесса производства, то поэтому он выводит количество стоимости из конкретного труда.

Рубин в «Очерках» пишет: «Количество абстрактного труда определяется количеством действительно затраченного в материальном процессе производства конкретного труда». С каких пор в марксистской политической экономии появилось понятие количества конкретного труда? Разве конкретный труд соизмерим? Разве сравнимы количественно два разные вида конкретного труда или даже один и тот же вид при разных условиях труда? Да, конечно, изменения величины стоимости определяются изменением производительности труда, т. е. изменениями в конкретном труде. Но это потому, что изменяется количество абстрактного труда в единице потребительной стоимости. Рубин же выводит количество абстрактного труда из количества (?) конкретного труда. Разве это не натуриализм? Разве это не следствие отрыва производственных отношений от производительных сил? Это является прямым следствием того, что у Рубина в абстрактном труде труда-то и нет.

Вот эти черты сходства с социальным направлением — изгнание общественной материи из производственных отношений, отрыв последних от производительных сил, в результате которого Рубин впадает в натурализм — и приводят Рубина к чудовищному в устах марксиста отождествлению Маркса и Штольцмана. Ведь, пишет же Рубин в начале своего очерка о Штольцмане, что «не будет преувеличением сказать, что исходная критическая позиция Штольцмана (это преодоление технико-материалистического направления! — Я. Р.) в точности совпадает с позицией, которую занял Маркс в своей блестящей и глубокой критике «триединой формулы» вульгарной экономии». Разве при этом Маркс боролся с материализмом в политической экономии?

Все сказанное приводит нас к убеждению, что Рубин нас не только не вооружает против основной опасности в современной политической экономии, но более того, он-то и является проводником идей социального направления в марксистскую политическую экономию. Нам поэтому представляется более чем смешной претензия Рубина на монопольное представительство ортодоксии в марксистской политической экономии.

Тов. Коровай, М.

Тов. Коровай начинает свое выступление с указания, что он говорит не только от своего имени, но и по поручению группы слушателей Института красной профессуры, составивших декларацию с изложением своих воззрений на спорные вопросы политической экономии.

Основанием для нашего выступления, — заявляет тов. Коровай, — послужило то обстоятельство, что дискуссия развертывается по всем основным проблемам экономической теории Маркса. Прикрывая свои извращения марксистской теоретической экономии защитным цветом критики работ т. Рубина, некоторые наши экономисты, доставившие целую группу, в своих теоретических взглядах совершают настолько существенное и серьезное отступление от марксова учения, что решительное преодоление этих взглядов становится безусловной и крайней необходимостью.

С особой очевидностью эти извращения выступают прежде всего в вопросе о предмете политической экономии. Полностью и целиком разделяя в этом вопросе точку зрения, развитую в докладе т. Рубина, как строго марксистскую, мы считаем необходимым отметить ту вульгаризацию, которая бросается в глаза в выступлениях т. Бессонова. Его точка зрения является далеко не случайной. Она точно так же не есть продукт полемики с т. Рубиным. Точка зрения т. Бессонова на предмет нашей пауки является результатом его старого недовольства всей послемарксовой политической экономней. Тов. Бессонов не согласен с послемарксовой политической экономией, выкинувшей якобы за борт потребительную стоимость и производительные силы, и выставляет иное понимание объекта и задач этой науки. Тем самым он предлагает явную ревизию марксизма.

Правильно отмечая факт наличия неовеществленных производственных отношений, т. Бессонов допустил грубейшую ошибку, которая не может не привести его к ряду ложных выводов. Он упустил из виду то кардинальное обстоятельство, что труд, будучи обобществленным в пределах фабрики, не выступает как непосредственно общественный, поскольку капиталистическая фабрика является в системе капиталистических предприятий частным предприятием. Настаивая на том, что в отличие от простого товарного хозяйства труд на капиталистической фабрике выступает непосредственно общественным, т. Бессонов приходит в решительное противоречие со взглядами Маркса.

Пытаясь защитить необходимость включения производительных сил в предмет политической экономии, т. Бессонов выставляет аргумент, согласно которому различие экономических эпох сводится к различию в степени развития материальных, орудий труда. Опираясь на Маркса, на его бесспорное утверждение, что экономические эпохи различаются не тем, что производится, а тем как производится, т. Бессонов решил «углубить» Маркса. Он свел различие экономических эпох только к различию материальных орудий труда.

Если различие экономических эпох заключается только в различии орудий труда (техники), то как сможет т. Бессонов говорить о принципиальном отличии современного советского хозяйства от капиталистического?

Всякий непредубежденный читатель, который сложит: сведе́ния труда, образующего стоимость — абстрактного труда, — к целесообразной затрате физиологической энергии (это делает т. Кон); прием Дашковского, который, идя путем сведе́ния, обнаруживает в марксовой системе внеисторические категории; и бессоновское сведе́ние — различий между эпохами к различию орудий труда и технических приемов, — легко — разглядит во всем этом знакомое марксисту-диалектику лицо механиста.

Тов. Кон, А.

Начинает с определения предмета политической экономии. Предметом политической экономии является процесс материального производства, протекающий в буржуазной форме и рассматриваемый с точки зрения этой формы. Задачей изучения буржуазного производства является познание закономерности возникновения, развития и гибели буржуазной формы производства.

Процесс материального производства в определенной общественной форме представляет собою развивающееся единство противоположностей. Он одновременно является и процессом борьбы человека с природой (процессом производства материальных ценностей) и процессом производства и воспроизводства производственных отношений людей. Необходимо строго различать в этом единстве два полюса противоположности: процесс производства материальных ценностей как таковой и тот же процесс, рассматриваемый в качестве процесса воспроизводства производственных отношений. Однако, различая их, нужно вместе с тем понимать, что это суть полюсы единой противоположности, не просто различия, по различия в единстве, не просто противоположности, но единство противоположностей. Связь между этими двумя сторонами единства отнюдь не исчерпывается тем, что: а) развитие производительных сил является движущей причиной развития производственных отношений, б) производственные отношения в известных пределах оказывают обратное воздействие на развитие производительных сил (Рубин). Подобное ограниченное представление о связи между двумя сторонами процесса является чисто механическим представлением.

Между процессом производства и его общественной формой существует и более сложная связь, — связь, характерная для противоположностей в единстве. Подменять субстанциональную связь голою причинной связью, как это делает Рубин, значит совершенно ничего не понимать в диалектике. Именно в этой специфической связи, объединяющей содержание и форму общественного процесса производства, заложена возможность и необходимость возникновения, развития и разрешения противоречий между ними. Представление о связи между формой и содержанием, как о механической связи причины и следствия, ведет к упрощенному представлению о противоречии между этими двумя сторонами процесса, как о количественном — и только количественном — их несоответствии.

Мы можем рассматривать единый процесс общественного производства с точки зрения движения общественной формы или с точки зрения развития его технической стороны. В различии точек зрения на единый объект и лежит грань между экономической наукой и той наукой «общественной технологии», которую хочет конструировать Рубин. Однако совершенно недопустимо размежевание этих наук путем рассечения самого объекта на две независимые друг от друга «стороны», на две самостоятельные части, как то делают Амонн, Рубин. При таком рассечении различия в единстве неизбежно превращаются в различия вне единства, и специфическая связь между двумя сторонами этого единства разрывается. Производственные отношения в этом случае выступают как нечто нематериальное, как пустые формы, лишенные материального содержания, а материальный процесс производства (соответственно и производительные силы) как нечто несоциальное. Совершенно не случайно Рубин противопоставляет социальное не техническому, а материально-техническому. Такое противопоставление равносильно противопоставлению социального материальному и утверждению, что социальное не материально, а материальное — не социально. Слово «технический» прибавляется лишь для того, чтобы придать этому противопоставлению законную и приемлемую форму: вместо того, чтобы представлять себе общественный процесс производства, как явление и материальное и социальное, Рубин ставит выдающую в нем механиста альтернативу, либо материальное либо социальное.

Наши расхождения с Рубиным заключаются не в том, что он определяет политическую экономию как науку о производственных отношениях, а мы будто бы предлагаем «на равных правах» привлечь и технику. Расхождения заключаются в том, что Рубин, рассекая объект политической экономии на две «стороны» и отрывая эти стороны одну от другой, фактически рассматривает производственные отношения как бессодержательные и неизвестно в какой сфере обитающие формы; мы же настаиваем на заполнении этих форм реальным материальным содержанием. Производственные отношения и социальны и материальны, но не: «социальны, а не материальны», как представляет себе Рубин.

Рассечение единого производственного процесса на две стороны и изолированное (подобно Амонну) рассмотрение каждой из этих сторон закрывают перед Рубиным возможность вообще говорить в политической экономии о потребительной стоимости. Потребительная стоимость, взятая сама по себе, конечно, не составляет части объекта политической экономии. Она — достояние технологии (и притом отнюдь не общественной технологии). Однако, рассматриваемая в качестве предмета общественного производства, общественного обмена, общественного распределения, она выступает в качестве носителя общественных форм и в этом своем свойстве должна, рассматриваться экономической наукой. Если бы мы изучали (как это полагает Рубин) только общественную форму производства, а не производство в данной общественной форме, то и продукт производства должен был бы рассматриваться не как материальный предмет в общественной форме, но как общественная форма, взятая без ее носителя.

Не трудно видеть, что подобная трактовка вопроса о предмете политической экономии наглухо закрывает перед нами двери к познанию простейших и основных категорий политической экономии: а) товары есть единство потребительной стоимости и стоимости; всякие товары рассматриваются одновременно и как тождественные (в качестве стоимостей) и как различные (в качестве потребительных стоимостей); б) деньги могут быть правильно поняты только как результат заложенного в товаре и имманентного ему противоречия между стоимостью и потребительной стоимостью; г) категории капитала мы никогда не поймем, если будем абстрагироваться от специфической потребительной стоимости товара рабочая сила, без овеществления в которой не может быть самовозрастания стоимости и т. д. Включая рассмотрение противоречий товара в свой доклад, Рубин тем самым опровергает выставленные им положения.

Характерной чертой марксовой диалектики является т. е. черта, что для Маркса не существует диалектики мысли, которая не отражала бы диалектики, жизни и не соответствовала бы ей. Задача Рубина должна была заключаться в том, чтобы показать, как диалектическое развитие производственных отношений отразилось в диалектическом разворачивании категорий в системе Маркса. Для того, чтобы Рубин смог выполнить эту задачу, необходимо было, чтобы он: 1) представлял себе капиталистическое общество не как застывшую систему, а как процесс; 2) понимал, что последовательность чередования категорий в системе Маркса не продиктована произволом абстрагирующего и изолирующего ума, но что «законы абстрактного мышления, восходящего от простого к сложному, соответствуют действительному историческому процессу» (Маркс); 3) что действительный исторический процесс движется реальными противоречиями между производственными отношениями и производительными силами и теми реальными противоречиями внутри системы производственных отношений, в развитии которых проявляется рост противоречий между производительными силами и производственными отношениями.

Этих трех условий, необходимых для надлежащей установки доклада, у Рубина не доставало, и поэтому он вынужден был говорить не о диалектике действительного исторического процесса, отразившейся в «диалектике категорий в экономической системе Маркса», а о «диалектике» категорий самой по себе. Вследствие этого и причинами движения оказались у него не противоречия между производственными отношениями и производительными силами и не противоречия внутри системы производственных отношений, но противоречия внутри форм проявления. Этими-то обстоятельствами и продиктован выбор Рубиным иллюстраций применения диалектического метода Маркса. Мы здесь ничего не слышали о таких категориях как капитал, как прибавочная стоимость, ничего не слышали и о кризисах. Все эти категории, которых невозможно понять без понимания реальных противоречий капитализма, выброшены Рубиным за борт доклада.

Исследование диалектики вещественных форм и категорий представляет собою, конечно, важную и почтенную задачу. Однако рассматривать диалектику вещественных форм и категории вне связи с диалектикой производственных отношений и притом выдавать диалектику вещественных категорий за все содержание марксовой диалектики — значит выхолащивать марксизм, подменять революционную и революционизирующую диалектику Маркса вульгарной подделкой.

Тов. Борилин, Б.

Тов. Кон, который только что выступал, — говорит т. Борилин, — неоднократно высказывался о предмете политической экономии. Однако все то его высказывания, которые он ранее делал в различных изданиях по вопросу о предмете политической экономии, не являются спорными ни для кого, в том числе и для т. Рубина, Настоящий же спор идет о том, — сохранять ли в политической экономии монополию изучения производственных отношений, т. е. отношений между людьми определенных типов производственных отношений, которые складываются на почве борьбы с природой, или же — смешивать эти категории, с категориями техническими, с категориями, выражающими отношения к природе.

Представляет ли собой политическая экономия некоторое невинное варево, которое изучает неизвестно что, процесс производства вообще, материально-технический процесс производства, или же она изучает общественный строй, типы отношений между людьми, которые возникают на почве материально-технического процесса производства? Наш ответ — политическая экономия изучает производственные отношения между людьми. В этом и заключается сила марксистской экономической науки, которая в противоположность и классической политической экономии и всей буржуазной политической экономии считает, что все категории политической экономии выражают общественные отношения между людьми, а не отношения людей к природе.

Тов. Бессонов в своем докладе пытался изобразить дело таким образом, что между Марксом и классиками в этом вопросе не существует никаких расхождений. Я считаю, что такое утверждение есть отход от марксистских позиций. Задача марксистов-материалистов заключается вовсе не в том, чтобы смешивать марксистскую теорию с теорией буржуазной, хотя бы и классической. Это смешение как две капли воды, похоже на то смешение, которое некоторые «философы» пробуют произвести, смешивая диалектический материализм с материализмом механическим.

Когда возникает спор относительно предмета политической экономии, то не может быть никакого сомнения в том, что мы должны со всей силой подчеркнуть марксистское определение предмета политической экономии, должны сказать, что политическая экономия, есть наука, изучающая производственные отношения людей на почве материальной? производства. Если т. Кон считает, что политическая экономия изучает производство не просто с точки зрения исследователя, искусственно выделяющего в нем ряд признаков, а изучает производство со стороны объективно существующей социальной формы, то между ними споров никаких нет. И этих разногласий нет также и со стороны т. Рубина.

До сих пор т. Кон всегда придерживался правильного определения предмета политической экономии. Он совершенно правильно отмечал, что производственные отношения и производительные силы смешивать неправильно и что подобное смешение производят только самые буржуазные из всех буржуазных экономистов. Если это так (а это именно так), то как же тогда понять и как квалифицировать теперешнее согласие т. Кона с мнением т. Бессонова, считающего, что политическая экономия изучает в равной мере и производительные силы и производственные отношения? Я думаю, что такого «равноправия», такого смешения мы ни в коем случае не должны производить. Мы изучаем экономические категории, которые мы не смешиваем с техническими категориями, как это хочет сделать т. Бессонов. Он здесь проводит свою старую точку зрения, которая была им первоначально развита в его книге «Развитие машин». В этой своей книге т. Бессонов заявляет, что буржуазная политическая экономия, в лице (как он выражается) «реально-исторического крыла» ее, продолжает углублять Маркса, а послемарксова политическая экономия этого не делает.

Отвлечься от производительных сил никогда и ни на одной стадии исследования нельзя. И т. Рубин этого не делает. Покажите — где и когда т. Рубиным сказано, что производственные отношения должны изучаться вне зависимости от развития производительных сил? Подобная точка зрения т. Рубину только приписывается, по этому вопросу у нас мнимое разногласие. Есть единство производительных сил и производственных отношений. Но в этом единстве есть различие, есть противоположность. Если т. Бессонов заявляет, что Маркс никогда и нигде не противопоставлял материальное производство производственным отношениям, то здесь имеется явное отступление от Маркса. С точки зрения такого утверждения нельзя объяснить социальной революции. Социальная революция вытекает именно на того, что производительные силы в определенный момент противопоставляются отжившей социальной форме. Этого и не понимает т. Бессонов.

Тов. Бессонов говорит, что капитал не есть просто стоимость, создающая прибавочную стоимость, посредством эксплуатации наемного рабочего. Он требует, чтобы в это определение были вставлены машины. Иначе говоря, т. Бессонов хочет сказать, что капитал есть машина плюс стоимость, создающая прибавочную стоимость. Я считаю, что такого рода смешение категорий недопустимо. До сих пор не понимающими того обстоятельства, что капитал выражает собой определенную социальную форму, а не вещь, были только буржуазные экономисты, в том числе и народники. И в споре с этими последними Ленин указывал, что капитал есть отношение между людьми, а отнюдь не нечто вещественное, не вещь.

Тов. Бессонов нигде не мог найти места, где у т. Рубина категория оторвалась бы от производственных отношений. Единственным доказательством для него является лишь его же собственное априорное утверждение, что у тов. Рубина мы будто бы имеем саморазвитие понятий. Если вы возьмете «Капитал», то вы и там не везде найдете ссылку на производительные силы. Но из того, что Маркс не на каждой странице ссылается на производительные силы, вовсе еще не следует, что движение категорий является оторванным от реального процесса. Это было бы только в том случае, если бы сами категории не выражали реальных отношений. Но ведь категории эти реальные отношения выражают. А если категории являются выражением реальных отношений производства, если мы прослеживаем движение этих производственных отношений в движении категорий, то у нас обеспечена связь с реальным процессом. Этого и не понимает т. Бессонов.

Обвинения в «самодвижении понятий», в идеализме, в гегельянстве выставляются не только тт. Бессоновым и Коном. Они впервые были выдвинуты в области философии механистами против диалектиков. Всем известно, что механисты отрицают так называемое имманентное движение, что они все противоречия сводят к внешним противоречиям и в частности (поскольку мы берем общественные науки) к противоречиям между обществом и природой. Мы в диалектике привыкли считать за основное не только эти отношения к природе, но и внутреннее, имманентное, противоречивое движение данной общественной формы. Этого, очевидно, не понимают те, которые в современной дискуссии выступают с обвинением своих оппонентов в гегельянстве и самодвижении.

Они выступают так далеко не случайно. Еще в 1922/23 г. т. Кон писал в одной статье, что кто стоит за имманентное движение (следовательно за внутреннее, присущее явлению движение), тот идет по пути к боженьке. Эти антидиалектические суждения тт. Кона и Бессонова, как небо от земли, далеки и от учения Маркса и от учения Ленина, который в своих философских тетрадках в ряде мест останавливается на противоречивом, имманентном движении категории. Мы считаем, что нельзя игнорировать внутренние имманентные противоречия, которые движут развитие данной общественной формы, которые составляют ее содержание. Это движение, эти противоречия составляют неотъемлемую часть марксистского и ленинского учения.

Тов. Шумский, И.

Нам представляется, говорит т. Шумский, что хотя отдельные частные положения, высказываемые Рубиным и верны, но зато в основном, в исходных позициях, а следовательно и в целом, его концепция ошибочна. Система взглядов, развиваемая Рубиным, вместе с тем не только ошибочна, она на наш взгляд чрезвычайно вредна; она вредна потому, что в ней проводится законченная ревизия теоретико-экономической системы Маркса.

Рубин, как известно, неоднократно во всех своих произведениях подчеркивает момент историчности. Но что мы понимаем под историчностью?

Следует отметить, что во-первых, объектом нашего изучения является лишь определенная данная, и именно товарно-капиталистическая, ступень в развитии общества; это сторона проблемы игнорировалась Богдановым и Степановым в их понимании историзма. Совершенно необходимо также видеть, во-вторых, что анализ данной формации должен быть критическим анализом ее движения, т. е. анализом закономерностей ее возникновения, существования и гибели. Как игнорирование первой стороны проблемы историзма, так и игнорирование ее второй стороны для марксиста в одинаковой мере не может быть приемлемо. Между тем Рубин хотя и подвергает анализу данную, исторически вполне определенную, эпоху, однако анализ этой исторически определений формации общества он производит, исследуя лишь средний член указанной формулы марксистского понимания историзма, т. е. хотя он и пытается анализировать лишь определенную ступень в развитии общества, лишь капиталистическую формацию общества, однако, это исследование он ограничивает исключительно анализом закономерностей его существования (но не возникновения и гибели). Это значит быть историчным, но не в духе Маркса. Это значит быть историчным в духе Тугана, Солнцева и др.

Рубин усматривает различие между Рикардо и Марксом в том, что Рикардо ограничился анализом материально-технической стороны капиталистических явлений, Маркс же сосредоточил свое внимание на их социальной стороне. Неужели принципиальное различие между Марксом и Рикардо сводится к тому, что Маркс рассматривал социальную сторону, а Рикардо — материально-техническую? Основное, принципиальное различие не в этом. Основное, принципиальное различие между Марксом и Рикардо заключается в том, что Маркс был материалистом, диалектиком, Рикардо же метафизиком. Маркс опирался на материалистически переработанную им диалектику Гегеля, Рикардо же целиком опирался на механический материализм французских просветителей. Поэтому Рикардо не мог критически исследовать капиталистический способ производства. Маркс же анализировал этот способ производства исторически, т. е. революционно-критически. В этом главное принципиальное различие между Марксом и Рикардо.

Рубин не только игнорирует анализ исторического возникновения капиталистического способа производства, но прямо указывает на ненужность такого анализа. Анализируя стоимость, эту основную категорию капиталистического хозяйства, Рубин умудряется обойти вопрос о предпосылках гибели капиталистической формации общества. Между тем нельзя понять капиталистическое хозяйство, если совершенно упустить из виду «конец» этого способа производства. Чтобы понять капиталистическое хозяйство с точки зрения его существования, нужно видеть тот путь, который ведет к его превращению в другое общество.

Итак, из системы, вскрывающей внутренние закономерности развития, движения капиталистического способа производства, его возникновения, существования и гибели, марксизма в интерпретации Рубина превращается в доктрину, которая занимается тем, что изучает ряд усложняющихся социальных форм в пределах капиталистического способа производства (Рубин сам это подчеркивает в своем предисловии к книжке Розенберга). Именно в этом и выражается ревизия Рубиным революционной сущности марксовой системы теоретической экономии.

Тов. Марецкий, Д.

В споре о предмете политической экономии нельзя оперировать против Рубина аргументом: раз у Маркса о том-то и том-то сказано, следовательно сказанное является непосредственным объектом политической экономии. В таком случае нам пришлось бы беспредельно расширять предмет политической экономии. Декретировать «равноправие» производительных сил и производственных отношений в качестве объекта изучения теоретической экономии — шаг в высшей степени опрометчивый. Технологию и машиноведение так же бессмысленно делать составными частями политической экономии, как и товароведение.

Сказанное, однако, не означает, что концепция Рубина безупречна, что в ней нет крупнейших принципиальных изъянов. Конечно, у Рубина нигде не сказано, что производственные отношения находятся вне связи с производительными силами. И если бы он этой связи не признавал, то все наши споры носили бы явно юмористический характер. Действительное различие точек зрения на предмет политической экономии может быть, по-моему, прежде всего формулировано следующим образом. Спрашивается, изучает ли наша дисциплина только производственные отношения, или же политическая экономия, изучая производственные отношения, тем самым обязана вскрывать и механизм связи между производительными силами и производственными отношениями? Этот механизм связи является генеральной составной частью политической экономии, без которой нельзя считать решенной задачу анализа производственных отношений. Рубин пытается провести точную границу, установить строгую, демаркационную линию между наукой об общественной технике (изучающей производительные силы) и политической экономией (изучающей производственные отношения). Но если мы продолжим анализ Рубина там, где он у него оборван, если мы передвинем анализ в более динамическую плоскость, то тогда станет очевидным, что рубинское намерение провести точную грань между социальной технологией и политической экономией является весьма сомнительным.

С точки зрения Рубина, согласно его классификации наук, категория производительности труда, которая относится и к политической экономии и к общественной- технологии, оказывается на беспризорном положении. А между тем категория производительности труда играет, поистине, выдающуюся роль в экономической системе Маркса. Категорию производительности труда отнюдь не зазорно вводить в состав предмета исследования политической экономии.

Огромную роль производительности труда признает, конечно, и сам Рубин. Его изложение учения об общественно-необходимом труде и о ценах производства целиком покоится на учете изложенного обстоятельства. Но сами эти главы органически не спаяны с его генеральными методологическими посылками. Создаются своего рода два «логических центра» в теоретической системе Рубина. В его общей методологии в учении о стоимости и абстрактном труде, в учении о форме и социальных функциях вещей действительно нет ни одного «атома» материальных процессов. Зато в учении о количественных изменениях «материально-технический» труд бесцеремонно врывается в анализ, греховный «техницизм» справляет здесь свою победу. Такое «двоецентрие» представляет для Рубина особые полемические удобства: он всегда может процитировать из своих работ и за и против материального производства, смотря по потребностям. Но такое «удобство» покупается ценой внутренней непоследовательности всего изложения.

Если мы возьмем ряд важнейших разделов экономической системы Маркса, если мы возьмем вообще все те экономические проблемы, в которых выдвигается на первый план диалектическая связь между производством и потреблением, опосредствованная ценностным механизмом капиталистического хозяйства, если мы возьмем проблему капиталистического воспроизводства, то окажется, что все эти проблемы предполагают изучение «общественного бытия» вещей, предполагают изучение, в этом смысле, «материальных» и «натуральных» моментов. Конечно, вещи, машины, продукты «сами по себе» политической экономией не изучаются. Но это совсем не значит, что они должны обретаться лишь за пределами нашей науки, стучаться в ее стены в качестве «предпосылок». Машины и вещи могут и должны изучаться политической экономией с их общественной стороны.

С Рубиным можно в известной степени согласиться в том, что он считает теорию товарного фетишизма пропедевтикой политической экономии. Эту особую специфическую социологию товарно-капиталистического общества Рубин по преимуществу и развивает в своих «Очерках». Но нельзя забывать и о другой стороне дела, нельзя в какой бы то ни было степени оставлять в тени так сказать общую социологию экономического учения Маркса, которая подчеркнута в его законе пропорциональности трудовых затрат (действующем в каждую эпоху общественного воспроизводства в особой «форме проявления» — как писал Маркс; см. его знаменитое письмо к Кугельману), и развита им во Введении к «К критике политической экономии».

Сильная сторона у Рубина стала слабостью, когда он «по аналогии» с товарным фетишизмом стал переносить прием противопоставления социального и материального в иную научную плоскость, когда он «продолжил» теорию товарного фетишизма за ее действительные границы. Правильно — в определенной связи — противопоставлять ценность и потребительную ценность. Но неправильно противопоставлять материальное производство «социальному». В ценности нет ни атома материн, но из этого отнюдь не следует, что в производстве (изучаемом политической экономией) тоже нет ни атома материи.

Сущность разногласий может быть сформулирована в следующих двух примерных определениях: 1) политическая экономия изучает капиталистическую форму общественного воспроизводства; — другое — 2) политическая экономия изучает общественное воспроизводство в его капиталистической форме. Я стоял бы за второе определение; рубинской же постановке вопроса более «созвучно» первое определение, которое гармонирует с его учением об абстрактном труде. В этом (первом) определении материальное производство выбрасывается за борт политической экономии; это определение может быть полностью увязано с универсально-двояким рубинским противопоставлением социального и материального. Второе же определение такое универсальное противопоставление ставит под сомнение; материальное производство продолжает быть «предметом исследования», хотя всякий раз в особой общественной форме. Общественное бытие вещей, машин, продуктов и т. д. входит обязательной составной частью анализа.

Политическая экономия не может быть политической экономией «без ценности», как у Туган-Барановского и в несколько ином виде у Богданова. Но политическая экономия, вместе с тем, не может быть наукой, не имеющей своим предметом исследования материальное производство. Вот почему, на мой взгляд, Рубину надлежит подвергнуть серьезнейшему капитальному ремонту свои теоретические построения.

Тов. Мендельсон, Л.

Основной предпосылкой благотворной дискуссии является четкая и ясная формулировка спорных вопросов. Однако в выступлении т. Марецкого этой необходимой четкости не было. Он ставит вопрос о том, изучает ли политическая экономия только производственные отношения или кроме того и самый механизм связи производственных отношений с производительными силами. Подобная постановка вопроса свидетельствует о непонимании связи между производительными силами и производственными отношениями. Тов. Марецкому дело представляется так, будто бы сначала изучаются производственные отношения; потом, кроме того, исследуется механизм их связи с производительными силами: а потом все это вместе соединяется, и получается политическая экономия. Подобное механическое представление о предмете политической экономии отнюдь не может способствовать пониманию существа спорных вопросов.

Не менее ошибочно выступление т. Марецкого и в той его части, где он разбирал вопрос о социальном и материальном, а также и там, где он останавливался на вопросе о социальном бытии вещей.

Дискуссия выросла за рамки спора о той или иной оценке работ т. Рубина. Полемика против т. Рубина служит прикрытием для пересмотра ряда основных пунктов методологии марксовой политической экономии. Частные ошибки т. Рубина, при общей правильной установке его работ, отходят потому на задний план.

Тов. Бессонов и его друзья полагают, что в политической экономии должны занять большее место, чем занимали до сих пор, и выступить в качестве самостоятельного объекта изучения, во-первых, материально-технический процесс производства, как таковой; во-вторых, неовеществленные, т. е. организованные, отношения внутри предприятия, треста и т. п.; в‑третьих, общеисторические законы, значимые для всех времен и народов, вроде «закона пропорциональности трудовых затрат». В этих требованиях сказывается в известной мере давление советского бытия на наше сознание, ибо особое внимание всем перечисленным моментам в советских условиях диктуется самой экономической системой. С другой же стороны и в основном, это — результат переоценки организованности монополистического капитализма, результат непонимания существа ленинской теории империализма.

По т. Бессонову, с ростом технического разделения труда в особенности с ростом монополий, идет процесс отмирания стихийных закономерностей и категорий политической экономии. Монополии, по т. Бессонову, это прежде всего суррогат планового начала. Тов. Бессонов полагает, что если ограничиться изучением производительных отношений, притом прежде всего стихийных, овеществленных, то объект политической экономии будет все время суживаться, особенно с процессами трестификации концентрирования и т. п. Боясь этого сужения, т. Бессонов стремится преодолеть его методами реально-исторической школы, выбросившей за борт теорию и углубившейся в конкретные проблемы материально-технического процесса производства. Что это так, видно из того, что, по т. Бессонову, эти устремления реально-исторической школы вытекают не из ее буржуазного классового существа, а из структурных изменений в самом капитализме. Если это верно, то не только возможно, но и должно следовать ее примеру.

Однако на самом деле мы не имеем никакого отмирания стихийности и категорий политической экономии в пределах капитализма. Наоборот, стихийность в целом растет, несмотря на рост монополий. Непонимание этого ведет к недооценке противоречий современного капитала. С другой стороны, это может явиться исходным пунктом ошибок в области оценки советской экономики. Именно поэтому поднятые в дискуссии проблемы имеют не только теоретическое значение.

Тов. Розенберг, Д.

Казалось бы, что можно вполне принять положение т. Рубина, гласящее, что политическая экономия изучает производственные отношения или систему производственных отношений капиталистического общества. Но т. Рубин этим не ограничивается. У него к этому определению есть очень существенное дополнение, а именно, что производительные силы являются предпосылкой. Это дополнение отнюдь не является традиционным для марксистской литературы, а представляет собой некоторую новеллу, вносимую самим т. Рубиным.

Политическая экономия должна быть отграничена от всяких иных наук, как технических, так и социальных, должна иметь свой собственный объект изучения. Пограничным столбом, отделяющим политическую экономию от технологии, является утверждение, что политическая экономия изучает производственные отношения. Тем самым она определяется как социальная наука. Однако это является недостаточным. Возникает необходимость в установке еще одного пограничного столба, отделяющего политическую экономию от других социальных наук. Все общественные науки имеют объектом своего изучения социальные отношения, поэтому те отношения, которые входят в предмет нашей науки, должны быть как-то особо определены. Момент связи производственных отношении с производительными силами представляет собой тот второй пограничный столб, который отделяет политическую экономию от других социальных наук.

Тот, кто хочет действительно понять предмет марксистской политической экономии, тот не должен подходить к вопросу с какими-то априорными суждениями. Для выяснения предмета пашей науки необходимо проанализировать «Капитал» Маркса, и не отдельные его главы, а весь этот труд. И если мы приступим к подобному анализу, то с несомненностью обнаружим, что рассуждения Маркса отнюдь не вяжутся с тем определением предмета политической экономии, которое дает т. Рубин.

Производительные силы являются своего рода двуликими. Одним своим лицом они обращены к обществу и постоянно на него влияют, другой же своей стороной они обращены к природе. Я согласен с тем, что эта вторая сторона нас не интересует, является предпосылкой. Но если стать на путь полного абстрагирования производственных отношений от производительных сил, то тогда получится, что из-за деревьев исчезает лес, из-за отрыва производственных отношений от производства исчезает последнее. Производственные же отношения, абстрагированные от производства, волей-неволей передвигаются в область обмена. Эти производственные отношения в самом производстве как будто бы уже незаметны, в обмене же их можно как бы прощупать.

Когда мы говорим об определении политической экономии, то мы обязаны помнить, что в этом определении должно быть дано все основное содержание нашей науки, должна быть раскрыть ее сущность. А разве противоречия между производительными силами и производственными отношениями не составляют этого содержания? Очевидно, они выходят в содержание нашей науки. Отсюда следует, что в самом определении политической экономии должно быть отмечено, что производительные силы развиваются, что между этими силами и производственными отношениями существуют определенные взаимоотношения, являющиеся тоже противоречивыми. В этом определении должно быть отмечено, что наступает такой момент, когда развитие производительных сил перерастает производственные отношения. Поэтому для нас и неприемлемо положение, которое выставляет т. Рубин, что в политической экономии производительные силы полностью отсутствуют.

Тов. Леонтьев, А.

Центральным пунктом спора является по-видимому вопрос об определении предмета политической экономии. Много десятков лет марксисты занимаются политической экономией и вдруг в современной сложной обстановке они не нашли лучшего применения своим научным силам, чем спор по вопросу о предмете своей науки. Как зло Р. Люксембург в свое время издевалась над буржуазными экономистами, не умеющими толком определить предмета своей учености!

Тов. Марецкий предложил нам на выбор два чрезвычайно сходных определения политической экономии, различающиеся между собой, по его словам, лишь различной акцентировкой. Первое определение: политическая экономия изучает капиталистическую форму общественного воспроизводства. Второе — политическая экономия изучает общественное воспроизводство в его капиталистической форме. В первом определении, по словам т. Марецкого, материальное производство выбрасывается за борт политической экономии; во втором — продолжает быть предметом исследования, хотя и в особой общественной форме. Но почему же собственно изучение капиталистической формы общественного воспроизводства неизбежно связано с такими неприятностями для материального производства, как внесудебное выселение из научного дворца политической экономии? Тов. Марецкий согласен с определениями, данными Марксом и Лениным. Но последние под капиталистической формой производства понимали совокупность общественных отношений людей. Энгельс прямо называл политическую экономию наукой об усилиях и формах производства и обмена. Бухарин неоднократно высказывался в том смысле, что предметом политической экономии является исследование отношений, которые возникают между людьми в их борьбе с природой.

Таким образом мы можем утверждать, что тов. Марецкий не справился с поставленной перед собой задачей. Две пары определений, которые он формулирует, не связаны между собой. В первой паре разница чересчур тонка и неуловима, во второй — чересчур груба и очевидна. Между обеими парами отсутствует необходимая логическая связь.

По словам т. Марецкого спорные проблемы начинаются, когда мы вступаем в область, где опосредствуется связь между производительными силами и производственными отношениями. Тов. Марецкий ставит вопрос: являются ли такие понятия как процесс труда, процесс производства, производительность труда, — понятиями общественно-техническими или политико-экономическими?

Мы полагаем, что эти понятия являются одновременно и техническими и экономическими категориями. При изучении этих понятий со стороны отношений человека к природе — мы будем иметь технические категории; те же явления могут изучаться со стороны общественно-производственных отношений людей, тогда мы будем иметь категории экономические. Тов. Марецкий сам указывал, что его отнюдь не прельщает в качестве составного элемента предмета политической экономии канализационная система в Индии, о которой говорится в «Капитале» Маркса.

Как же обстоит дело в отношении овеществленных и неовеществленных производственных отношений. Должна ли политэкономия изучать только первые, или она должна также уделять внимание и вторым, спрашивает тов. Марецкий и не колеблясь отвечает во втором смысле. В отличие от т. Марецкого мы, однако, полагаем, что нельзя овеществленные отношения изучать специально и отдельно от отношений овеществленных, вне их взаимной связи и переплетения. Политическая экономия изучает общественные отношения людей, проявляющиеся через посредство вещей. Это не исключает так называемых неовеществленных отношений, ибо эти последние рассматриваются нами лишь в тесной связи с отношениями овеществленными.

За различными, иной раз трудно уловимыми, нюансами в определении здесь скрывается серьезное расхождение по глубоко принципиальному вопросу. Недаром т. Марецкий свое требование прав гражданства для неовеществленного сектора производственных отношений подкрепил ссылкой на империализм, представляющий собой, по его словам, особенно разительный пример выступления неовеществленных отношений. Верно ли, что в империалистическую эпоху мы имеем лишь односторонний процесс перерастания овеществленных отношений в неовеществленные, причем анархия производства в целом, как милостиво соглашается т. Марецкий, сохраняется? Разве сущность ленинской теории монополистического капитала заключается в том, что с подобным шествием монополии где-то на задворках сохраняется «недорезанная» конкуренция, а не в том, что рост монополии неизбежно ведет к невиданному и небывалому обострению и усилению конкурентной борьбы? Вот вопросы, которые т. Марецкому не мешало бы, выражаясь в его стиле, еще основательно подработать.

Тов. Марецкий сообщил нам некоторые предлагаемые им нововведения в области экономической теории. Капиталистическое воспроизводство можно, по словам т. Марецкого, условно расчленить на три элемента: воспроизводство материально-технического аппарата, далее капиталистических отношений и, наконец, — капиталистических категорий. По т. Бессонову, три этажа располагаются еще проще: производительные силы, производственные отношения, экономические категории. Но необходимым условиям любого аналитического расчленения является хотя бы некоторая однотипность расчленяемых элементов. Нельзя паровоз расчленить на котел, колеса, трубу и скажем, способность к движению.

Смешно было бы говорить о противоречии между производственными отношениями и экономическими категориями, подобно тому, как мы говорим о противоречии между производственными отношениями и производительными силами. Если последнее противоречие есть основной закон движения общества, то первое противоречие свидетельствовало бы лишь о том, что наши экономические категории никуда не годятся.

Маркс в своем учении о товарном фетишизме дал блестящее социологическое введение в теоретическую экономию. Тов. Марецкий определенно заявил, что ему в настоящее время это введение представляется абсолютно недостаточным. По его словам, вещи имеют общественное бытие еще в другом смысле, в том, что они определенным образом располагаются между классами, между людьми, что они создают, фиксируют, оформляют разделение труда и его обобществление, входят в личное или производительное потребление и т. д. Вот эту роль вещей тов. Марецкий считает необходимым специально ввести в предмет теоретической экономии особо и независимо от тех социальных функций вещей, когда они выступают в качестве носителей экономических категорий.

Как это на первый взгляд ни покажется парадоксальным, т. Марецкий, который только что довольно прозрачно и совершенно незаслуженно упрекал Рубина в способности произвольно расчленить нерасчленимое (в вопросе о технической и социальной стороне производительности труда), здесь сам предпринимает операцию именно такого типа. В связи с этим невредно привести мнение одного закоренелого нематериалиста на сей счет. «Материальными общественными отношениями» этот автор называл такие, которые складываются, не проходя через сознание людей: обмениваясь продуктами, люди вступают в производственные отношения, даже и не сознавая, что тут имеется общественное производственное отношение» (Ленин).

Перейдем к центральному и решающему пункту всего выступления т. Марецкого, к пункту, который бросает неожиданно яркий свет на весь ход его аргументации. Он ставит вопрос: изучает ли политическая экономия только форму проявления закона трудовых затрат или же она изучает и самый закон трудовых затрат, конечно, в связи с формой его проявления. Так спрашивает т. Марецкий. Но ведь для каждого марксиста совершенно очевидно, что нельзя форму проявления оторвать, изолировать от проявляющейся через нее сущности. Оказывается, однако, что речь идет о железном законе пропорциональности трудовых затрат и об идее хозяйственного равновесия. Речь идет в общем о вечных законах общественного производства. Здесь становится совершенно очевидным, что злоба сегодняшнего советского дня довлеет над всем теоретическим построением т. Марецкого. Глубокая тоска по вечным экономическим законам служит одной из форм проявления известного отношения к переживаемым трудностям социалистического строительства в отсталой стране.

Погоня за синей птицей идеального равновесия в условиях переходной экономики, стремление решать основные социально-классовые, хозяйственно-строительные задачи нашей революции по аналогии с экономикой капиталистического типа, представление о плохом балансе, как основной причине наших трудностей, — все это вытекает бесспорно из той тенденции к расширению власти железных неизменных законов, глашатаем которой здесь выступил т. Марецкий. Кто не понял этого смысла его выступления, тот, мы полагаем, понял не очень много.

Тов. Лаптев, И.

Для характеристики метода Маркса совершенно недостаточно указать, что его заслугой является резко проведенное различие между производительными силами и производственными отношениями, между содержанием и формулой, как это утверждает Рубин. Провести резкое различие между двумя сторонами единого целого возможно путем чисто аналитическим. И отнюдь не аналитический метод сам по себе составляет особенность марксова метода. Столь же неправильным является утверждение Рубина, что главная особенность метода Маркса по сравнению с классиками состоит в том, что Маркс исследует проблему капиталистической формы производства, а классики исследовали проблему содержания. Такое противопоставление, хотя и не лишено известного значения, но не характеризует главной особенности метода Маркса. Материалистическая диалектика, применительно к политической экономии, есть отражение реальных процессов движения капиталистического общества. А реальные процессы не могут быть сведены ни к одному содержанию, ни к одной форме. Марксу удалось познать производственные отношения капитализма не только потому, что он отличал их от производительных сил, но — и это особенно важно — потому, что он взял их в единстве и противоречии с последними. Именно это неоспоримое положение мы и применяем к политической экономии, но мы отнюдь не предлагаем включить в политическую экономию изучение производительных сил, рассматриваемых с точки зрения технической. Мы подвергаем критике формально-логический разрыв производственных отношений и производительных сил, — разрыв, который ведет к невозможности познать движение капитализма и его гибель.

Нам могут возразить, что противоречия между производительными силами и производственными отношениями изучает не политическая экономия, а «социология». Такое возражение выдвинул, например, представитель буржуазной «социальной» школы Петри. Вслед за Петри это же утверждает и Рубин. Рубин считает, что Маркс изучает только «экономические», «социальные» формы, «прикрепляя» их к «материально-техническому» базису. Отказ от изучения в политической экономии противоречий между производительными силами и производственными отношениями ничего общего не имеет с экономической теорией Маркса. Марксистская политическая экономия заимствует из исторического материализма учение о производительных силах и производственных отношения и изучает противоречия между ними в капиталистическом обществе. Вез этого нельзя понять и капиталистические производственные отношения.

Всем известно, что политическая экономия изучает закон движения капитализма. Но что такое экономический закон? С точки зрения марксизма, экономический закон движения капитализма выражает противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Те, кто утверждает, что в политической экономии производительные силы являются «только как предпосылка», что политическая экономия имеет дело только, с производственными отношениями, — те должны все исторические законы капитализма выводить из одних производственных отношений. Последнее, конечно, не исключает того, что и производительные силы и производственные отношения имеют известную относительную самостоятельность в своем развитии.

Буржуазная «социальная» школа западных экономистов выдвинула обвинение, что метод Маркса дуалистичен. Дуализм марксистского метода по ее мнению состоит в том, что в марксистской политической экономии находятся в недопустимом сожительстве материальное производство и социальные отношения. Против такого обвинения марксизма выступил Рубин. Монистичность метода Маркса Рубин усматривает в том, что в политической экономии Маркса нет места материальному производству, политическая экономия изучает только «социальные формы», их «усложнение» и т. д. прикрепляя их к производству, как «предпосылке». Марксистский метод действительно монистичен, но не в том смысле, как это изображает Рубин. Общественное материальное производство и производственные отношения Маркс берет не только в различии, но и в единстве и раскрывает в последнем основные законы развития капитализма.

Необходимое вести борьбу на два фронта: с одной стороны, необходимо продолжать борьбу против механического метода в политической экономии, представленного в работах Богданова и Степанова. С другой стороны, в настоящее время необходимо сосредоточить особенное внимание на борьбе против так называемого «социального» направления в политической экономии, представленного у нас в СССР в работах Рубина. Решающие победы диалектического материализма над механическим и философии дают нам крупную основу для борьбы против уклона от марксизма в политической экономии.

Тов. Манукян, А.

В своем сегодняшнем выступлении т. Кон полностью повторил взгляды Богданова. По утверждению т. Кона, логический порядок экономических категорий обязательно должен целиком и полностью совладать с историческим развитием явлений. Такое положение, конечно, не имеет ничего общего с марксизмом. Согласно точке зрения т. Кона торговый капитал должен был бы разбираться раньше промышленного капитализма, рента — раньше прибыли и т. д. Маркс такого порядка в размещении категорий, как известно, не придерживался. Их рассматривал подобным образом только Богданов, которого и повторяет т. Кон. Если бы последний действительно хотел дать адекватное представление Маркса на соотношение исторического и логического, то он не должен был бы упустить чрезвычайно важные, прямые указания Энгельса на порядок размещения экономических категорий у Маркса. Но эти указания говорят не за, а против т. Кона.

В своем утверждении, что «клеточкой», «ячейкой» всей системы должен быть товар, а не (простая) форма стоимости, т. Бессонов находится в прямом противореча с Марксом и Лениным. Ошибка в «ячейке», «клеточке» есть «клеточка» всех его дальнейших ошибок.

Было бы смешно т. Бессонову предлагать марксистской политической экономии начать заниматься меновой стоимостью. Он желает ввести в предмет ее анализа именно потребительную стоимость. И в этой связи далеко не случайными являются указания т. Бессонова на то, что производительные силы и производственные отношения равноправны в политической экономии. Его утверждение является повторением ошибок, некогда им совершенных. Я знаю, что тенденция, выраженная еще в книге «Развитие машин», представляет в своем развитии отход от марксизма. В этой книге мы имеем дело с сожалением, что послемарксистская политическая экономия не занимается потребительной стоимостью. Но, очевидно, что если т. Бессонов недоволен послемарксистской политической экономией, он должен где-то искать спасения. И действительно — он весьма сочувственно обращается к буржуазным экономистам.

То недовольство, которое выражает т. Бессонов, представляет собой вовсе не недовольство ортодоксального марксиста по отношению к уклоняющимся от Маркса людям, а есть недовольство человека, который изрядно подвергся влиянию так называемого (по его же собственной формулировке) реально-исторического крыла буржуазной политической экономии. Тов. Бессонов выступает как человек, который целиком является апологетом этой «реально-исторической школы». И с точки зрения этой школы он и высказывает неудовольствие всей послемарксовой политической экономией. Мы видим, что речь идет вовсе не только о т. Рубине, а о всей послемарксовой политической экономии, куда входят и Гильфердинг, и Бухарин и Ленин и Роза Люксембург, к все те марксисты, у которых мы привыкли учиться.

Тов. Мотылев, В.

По вопросу о необходимости создания особой науки — «общественной техники», т. Бессонов занял позицию, противоречащую его собственной концепции. Он считает необходимым всестороннее изучение производительных сил. Но это требует ведь создания особой науки, так как оно не может быть осуществлено в пределах политической экономии. Однако т. Рубин неправильно определяет предмет этой науки. Наука об общественной технике должна изучать историю техники, должна носить в большей степени историко-описательный, нежели теоретический характер. Вместе с тем она должна изучать развитие производительных сил в их взаимодействии с производственными отношениями.

Хотя я и не являюсь рубинцем, тем не менее не вижу никакой нужды отказываться от общепринятого определения политической экономии. Определение политической экономии как науки, изучающей производственные отношения капиталистического общества в их возникновении, развитии и упадке, является наиболее правильным, так как оно подчеркивает и момент производственный и момент общественных отношений. В учебный курс политической экономии могут на началах комплекса включаться элементы других наук — теории советского хозяйства, истории техники и т. д. Однако, они не входят в предмет политической экономии, как таковой.

Нуждающаяся в критике особенность концепции т. Рубина заключается в том, что у него выступает примат обращения над производством. Говоря об абстрактном и общественном труде, он отмечает (даже в третьем издании «Очерков»), что труд в производстве не является реально абстрактным и общественным, что в производстве он имеет эти черты лишь предварительно или идеально. На самом же деле, согласно Марксу, труд является общественным и абстрактным уже в самом процессе производства, в обмене же происходит лишь раскрытие, проявление реально существующего в производстве общественного и абстрактного характера труда.

Только при правильном понимании сферы возникновения общественного и абстрактного труда можно понять диалектический процесс развития противоречий между общественным и частным трудом и между абстрактным и конкретным трудом, между потребительной стоимостью и стоимостью. Так как т. Рубин считает, что труд реально приобретает сбои общественные черты только в обмене, то он не может облепить возникновения противоречия между общественным и частным характером труда, его абстрактным и конкретным характером, потребительной стоимостью и стоимостью. И это вполне понятно, так как обмен есть та сфера, где эти противоречия разрешаются.

Вместе с тем, отрицая реальное (хотя и скрытое) существование абстрактного и общественного труда в производстве, т. Рубин уничтожает основу марксовой теории прибавочной стоимости. Маркс утверждает, что рабочий в процессе производства конкретным характером своего труда переносит на предмет труда стоимость потребленных средств производства, абстрактным характером — создает новую стоимость, а, значит, — и прибавочную стоимость. Как можно это примирить с концепцией т. Рубина? Если абстрактный труд реально в производстве не существует, то как он может создавать в производстве прибавочную стоимость?

Корень ошибок т. Рубина — в непонимании роли исторического и специфического типа разделения труда в образовании абстрактного и общественного труда. Тип разделения труда, т. е. тип отношений в сфере производства, — историчен и специфичен. Поэтому абстрактный характер труда возникает в производстве.

Став на неправильный путь в вопросе об абстрактном труде, т. Рубин искажает самую диалектическую часть из первой главы «Капитала» — учение о формах стоимости. Он не смог развернуть эту сторону диалектики, ибо у него в производстве нет противоречий. Поэтому я утверждаю, что подобная концепция глубоко ошибочна и недиалектична. Точка зрения т. Рубина марксистов удовлетворить не может.

Докладу было дано очень многообещающее, чересчур широкое заглавие. То, что мы слышали от т. Рубина, представляет собой несколько иллюстраций диалектического метода, но отнюдь конечно не выяснение диалектики категорий в экономической системе Маркса. Если бы т. Рубин пытался выяснить эту диалектику, то ему пришлось бы говорить не только о структурных категориях, но и о таких, где проявляется динамика процесса: норма прибыли, органическое строение капитала и т. д. Ему тогда пришлось бы перенести центр тяжести на диалектику процессов. Однако я думаю, что и те вопросы, которые разработал т. Рубин, являются весьма важными. В общем и целом я с выдвинутыми им здесь иллюстрациями диалектики в «Капитале» согласен, за исключением некоторых отдельных вопросов.

Тов. Ланде, Е.

Нам необходимо здесь отметить, прежде всего, как понимают так называемые критики вопрос о взаимоотношении между производительными силами и производственными отношениями. В этом вопросе т. Кон следует по пути, намеченному еще Богдановым. Он считает, что решающим в деле развития общества является энергетический баланс между обществом и природой. В «Лекциях по методологии» т. Кон, начиная с рассмотрения энергического баланса человека (процесс существования человека требует постоянных затрат его животной энергии, определяется количество этих затрат), обобщает на все общество и приходят к выводу, что энергетический баланс между обществом и природой является решающим в деле развития общества. Таким образом, согласно т. Кону, вся суть развития производственных отношений заключается в том, что происходит своеобразный естественный отбор на основе известного энергетического базиса. Это теория и привела т. Кона к его физиологической трактовке абстрактного труда.

Богдановская теория общественно-энергетического баланса была в свое время резко раскритикована Лениным. Она неправильна и по существу. Подобно тому, как механисты сводили все сложные явления к явлениям простым, сложное качество — к простым закономерностям, — подобно этому т. Кон сводит все общественное развитие и противоречия между производительными силами и производственными отношениями к энергетическому балансу. Это неверно потому, что решающими в деле развития общественной формации являются те внутренние закономерности, которые присущи только данной общественной формации, которые определяют тип развития данного общества.

Если т. Кон сводит все сложные общественные явления к энергетическому балансу, то т. Бессонов в свою очередь сводит общественную форму к орудиям труда, к технике. Маркс говорит, что экономические эпохи различаются не тем, что́ производится, а тем как производится. Из этого отнюдь не следует, что различие общественных формаций можно свести только к различию орудий труда. Очевидно, что для т. Бессонова экономические категории выражают не только производственные отношения; эти экономические категории выражают для него и определенные орудия труда.

Тов. Инал Бутаев.

В основной части доклада Рубина мы не получили не только материалистической диалектики, но и диалектики идеалистической.

Система капиталистических производственных отношений вызывается определенным развитием производительных сил, и на известной ступени развития тех же производительных сил эти капиталистические производственные отношения делаются излишними. Если же теперь, как это делает т. Рубил, откинуть производительные силы и оставить изучение одних только производственных отношений, то неизвестно, когда окончится усложнение капиталистических производственных отношений. Тут нет противоречия, тут нет конца развития этого усложнения, тут поэтому не только нет диалектической исторической установки, но имеется увековечение капиталистических производственных отношений.

В качестве примеров Рубин берет поляризацию в товарном мире функции денег, фазы кругооборота, капитала и движение доходов. Если мы возьмем «Капитал», то ясно, что основное в «Капитале» заключается не только в изолированном рассмотрении этих отдельных моментов. Все остальные моменты и категории «Капитала» располагаются на определенной основной стержневой проблеме. А этой стержневой проблемы у Рубина нет.

Рубин начинает с процесса дифференциации в товарном мире вообще, с поляризации товара на товар и деньги. Этой рыночной поляризацией Рубин объясняет «классовую» дифференциацию. Именно по этой линии возникают у него «классовые» группировки. Но о том, что в капиталистическом обществе с неизбежной необходимостью возникает класс рабочих и что это не есть результат рыночной дифференциации, об этом нигде на протяжении всего анализа у Рубина не сказано. А ведь основным вопросом в «Капитале» Маркса, является вопрос о том, каким образом, — а это тоже диалектика, — каким образом оторванный от средств производства рабочий снова должен воссоединиться со средствами производства, но уже через продажу своей рабочей силы «капиталу», и каким образом это противоречие развивается до предела, до конца — как выражается Ленин.

Рубин прослеживает диалектическое развитие категорий, «основных» категорий в «Капитале» Маркса, но на такой основной категории, как заработная плата и рабочая сила, он не считает нужным остановиться. Маркс же считает заработную плату, как форму движения внутренних противоречий капитала, самой основной категорией в «Капитале». «Деньги скрывают, — пишет Маркс, — даровую работу наемного рабочего… На этой внешней форме проявления… покоятся… все мистификации капиталистического способа производства, все порожденные им иллюзии свободы, все апологетические увертки вульгарной экономии». У Рубина «классовая» дифференциация идет по линии обособления функций денег, по линии кругооборота капитала, по линии дифференциации доходов, но в системе Рубина, который трактует о диалектике в «Капитале» Маркса, нет дифференциации по линии возникновения рабочего класса, по линии борьбы рабочего класса.

Ничего из основных противоречий, основных диалектических превращений, которые мы имеем в «Капитале» Маркса, у Рубина нет. Вместо этого Рубин берет отдельные, замкнутые, друг от друга отделенные китайской стеной, диалектически не переходящие друг в друга кругленькие фазы, возникающие каждый раз из движения обособленной основы. Противоположные обособляемые функции и фазы сводятся к той же основе, из которой возникают. Нет диалектического перехода от одной основы к другой основе. У Рубина мы имеем такое положение, о котором Энгельс говорит в «Анти-Дюринге», что «гегелевское учение о сущности низведено до плоской мысли о силах, движущихся в противоположном направлении, но не противоречиво».

Рубин говорит о законе единства противоположностей в связи с отрицанием, но у Рубина нет переходов, где бы противоположности с неизбежной силой развития показывали возникновения новых иррациональных форм движения, в которых осуществлялся бы противоречивый процесс. Противоположное движение их не есть еще противоречивое движение, раз нет борьбы между противоположными движениями и неизбежного слияния противоположных сторон в одну новую категорию.

Ясно, что здесь далеко до понимания диалектики.

Тов. Карев, Н.

Дискуссия пошла по пути обсуждения некоторых предварительных проблем, как бы подготовительных к тем проблемам, которые должны возникнуть при конкретном рассмотрении диалектики «Капитала». Ряд важнейших вопросов, затронутых в докладе, остался в прениях неразобранным. Следуя ходу прений, я ограничусь рассмотрением двух подобных предварительных вопросов.

Прежде всего необходимо отметить, что предмет политической экономии является исторически развивающимся предметом. Каждый общественный организм, каждый исторический данный способ общественного производства характеризуется особыми, только ему присущими законами движения и развития. Соответственно этому не может существовать системы законов и категорий, годной для всех исторических эпох. Может быть лишь система законов, характеризующих возникновение, функционирование, развитие и гибель данной экономической структуры, совокупности производственных отношений определенной общественно-экономической формации.

Историзм политической экономии заключается таким образом в том, что предмет ее есть исторически развивающийся предмет. Марксистская политическая экономия исторична и потому, что метод, которым она пользуется, является диалектическим методом. Этот метод представляет собой не что иное, как исторический метод в его рациональной форме. Что же такое диалектический метод? Еще Гегель указывал, что диалектический метод познания представляет не что иное, как единство аналитического и синтетического познания предметов. Дело политической экономии, согласно Марксу, заключается не только в том, чтобы аналитически свести данную сложную форму, являющуюся продуктом долгого исторического развития, к ее простейшим элементам и предпосылкам, а и в том, чтобы генетически развить различные формы, различные фазы действительного процесса развития. Движение категорий в системе политической экономии не есть их формальная дедукция одной из другой, а представляет собой их синтетическое развитие, синтетическое движение, отображающее реальное усложнение общественных отношений и углубление процесса его познания.

Развитие категорий в «Капитале» представляет собой, с одной стороны, отражение исторического развития производственных отношений товарно-капиталистического общества, а с другой стороны — оно представляет собой синтетическое движение мышления, воспроизводящего конкретное многообразие явлений развитого капитализма. Благодаря тому, что логическое, и историческое не исключают друг друга, развитие категорий «Капитала» есть не только логическая дедукция. В этой работе дается не саморазвитие пустых и абстрактных форм, а воспроизводится и осознается диалектика реальных процессов.

Предметом политической экономии в том виде, в каком ее дал Маркс в «Капитале», является изучение развития и смены производственных отношений капиталистического общества. Предмет политической экономии тем самым включает в себя и классовые отношения, непосредственно вырастающие из общественных производственных отношений. Политическая экономия ни в малейшей степени не может абстрагироваться от классового деления общества, а непосредственно включает рассмотрение его в свой предмет.

Можно сказать в известном смысле, что производительные силы и производственные отношения представляют собой содержание и общественную форму определенного способа производства. Диалектический материализм рассматривает соотношение между формой и содержанием таким образом, что содержание полагает и предполагает форму. Движение содержания есть то, что полагает смену различных форм, но с другой стороны, сама форма не есть что-то внешнее и пассивное по отношению к содержанию. Сама форма есть содержательная форма. Диалектика взаимоотношений между производительными силами и производственными отношениями такова, что движение содержания, обусловив появление определенной формы, совершается затем и пределах этой формы и под ее влиянием. Раз возникнув, определенная форма производственных отношений не представляет собою пассивного отражения производительных сил, а есть форма, дает закон их дальнейшего развития.

Маркс полагает, что движущий стимул развития производительных сил капитализма не может рассматриваться вне системы его производственных отношений, а именно в них находит себе основание, реализуясь в борьбе классов. Развитие содержания в пределах определенной формы создает противоречие между ними. Поэтому политическая экономия имеет предметом своего изучения именно те социальные формы, которые способствуют развитию производственных сил при капитализме и в то же время вступают в противоречия с ними. Она изучает, каким образом совершается смена тех производственных отношений, которые мы имеем при капитализме, и как подготовляется переход к новой общественной формации.

Тов. Абезгауз, Г.

Тов. Рубин ставит знак равенства между техникой производства и производительными силами. На основании такого знака равенства производительные силы определяются как совокупность несоциальных факторов хозяйства. Но точь-в-точь такое определенно дают почти все тонкие буржуазные критики Маркса, всячески стараясь изобразить материализм Маркса как материализм механический. Они заявляют, что марксизм занимается сведением явлений одного качества к явлениям другого качества, что он будто бы сводит социальное — к натуральному, производственные отношения — к технике (поскольку техника для таких критиков, как и для т. Рубина, равна производительным силам).

На самом же деле техника, если ее понимать как совокупность натуральных факторов хозяйство, не тождественна с производственными силами. С точки зрения диалектического материализма деятельность людей в материальном процессе производства определяет их общественную жизнь, все другие роды их общественной деятельности. Это означает, что производительные силы должны нами рассматриваться в движении — как действия человека в определенной материальной среде. Этот процесс движения, в котором участвуют люди, совокупный человек, и участвуют не пассивно, а активно, мы и называем производительными силами. Поэтому нельзя ставить знак равенства между техникой и производительными силами.

Поставив этот знак, т. Рубин неизбежно приходит к следующей постановке вопроса: мы должны, исследуя социальные формы, связать их с материально-техническим процессом производства и даже вывести из этого материально-технического процесса социальные формы. Каким образом это делается? На этот вопрос он не дает ответа, потому что в такой постановке, когда социальная форма противопоставляется натуральному, будто бы не социальному, процессу производства, задача неразрешима. Тов. Рубину, чтобы не отказаться прямо от марксизма, приходится всячески обходить и замазывать им же поставленный вопрос. Конечной целью науки, по его мнению, является познание капиталистического общества как единства его производительных сил и производственных отношений. Но для этого надо разделить это единство на две стороны, одна из которых изучается политической экономией, другая же изучается в науке об общественной технике. При этом т. Рубин не дает никакого ответа на вопрос, как этими двумя науками с разными объектами будет достигнута единая цель. Как же решается эта задача на самом деле?

Связь производительных сил с производственными отношениями представляет проблему не только политической экономии, но и теории исторического материализма. Но исторический материализм в отличие от политической экономии рассматривает производительные силы таким образом, что они могут быть в той или иной форме, т. е. рассматривает их независимо от данной определенной их формы. Политическая же экономия подходит к ним как к производительным силам определенного общества, капиталистического общества. А раз это так, то необходимо признать, что в области политической экономии производительные силы выступают не как таковые, не в качестве процесса труда, как такового, да еще на «равноправных» началах, а что они выступают в совершенно определенной специфически-исторической форме, в форме капиталистического способа производства.

Способ производства есть общественный способ соединения производителей со средствами производства в самом процессе производства. Капиталистический способ производства характеризуется тем, что средства производства противостоят производителю как капитал. Способ производства характеризует производственные отношения данного общества, являясь формой развития производительных сил этого общества, — формой, определяющей все направление и характер их развития. Способ производства заключает в себе, как момент, производственные отношения данного общества, развивающиеся и реализующиеся в распределении и обмене продуктов. Производство (форма производства) в этом смысле является пунктом, исходя из которого следует развить соответствующие данному способу производства формы распределения и обмена. Способ производства определяет общественную форму его продукта и способ его присвоения. В процесс реализации (в капиталистическом обществе — в процесс обращения) продукт вступает как объективный носитель определенных общественных отношений. Общественная форма продукта, являясь отпечатком производственных отношений, определяет способ реализации последних, формы распределения и обмена. Производственные отношения с этой точки зрения являются отношениями воспроизводства, охватывающими производство, распределение, обмен и потребление и в сумме своей составляющими экономическую структуру общества. Изучение этой структуры в рамках капитализма, изучение ее динамики или общественных законов движения производительных сил и составляет задачу политической экономии. Политическая экономия изучает производственные отношения капитализма и их развитие как форму (закон) движения производительных сил данного общества. Она изучает капиталистический способ производства с соответствующими ему отношениями распределения и обмена в их развитии, неотделимом от развития производительных сил капитализма. Нельзя отделить развитие капиталистической эксплуатации и классовых противоречий капитализма от развития машин и концентрации производства. Но это последнее рассматривается в политической экономии лишь в связи с развитием капиталистического способа производства, лишь через призму этого последнего, а не как технический прогресс.

Маркс, открыв капиталистический способ производства, сделал форму производства исходным пунктом своего метода исследования общественных формаций. Рубин отходит от Маркса, т. к. он характеризует капитализм, исходя из обмена, как социальной формы воспроизводства, тогда как «социальная форма воспроизводства» есть лишь развитие социальной формы производства.

Тов. Рубин не случайно поставил обмен во главу угла. Это вытекает из всей его концепции. Тов. Рубин видит социальное в сознательном, волевом отношении субъектов друг к другу. Социальное для него там, где происходит увязание воль независимых субъектов хозяйства, т. е. идеальный процесс осознания взаимной зависимости людей. Производственный процесс в товарном хозяйстве не имеет заранее и сознательно организованного устройства в виде идеального плана, связывающего нормативно волю субъектов хозяйства. Поэтому т. Рубин и не считает процесс товарного производства сам по себе социальным процессом, а относит его в область натурального, материально-технического. Социальный процесс товарного хозяйства — это для т. Рубина рынок, место, где происходит увязывание «свободных» воль автономных товаропроизводителей, где создаются «производственные отношения обмена» (!). Лишь потому, что этот процесс «кладет свой отпечаток на фазу непосредственного производства», последняя приобретает социальный характер.

По Марксу дело обстоит как раз наоборот: лишь потому, что процесс производства кладет сбой отпечаток на фазы распределения и обмена, последние получают определенный социальный характер.

Из ложной установки т. Рубина в понимании связи производительных сил и производственных отношений капитализма вытекает и его извращение ленинского определения политической экономии, которым Рубин прикрывается.

Рубин как классификатор «социальных форм» ставит своей задачей исследовать ряд усложняющихся типов волевых отношений людей или договоров, которым соответствуют различные социальные формы вещей, а не материальные производственные отношения людей в их возникновении, развитии и гибели как форму (закон) движения производительных сил капитализма.

Против т. Рубина, как и против т. Кона, отходящего от своих ошибок, но не ликвидировавшего их полным и открытым отказом от своей прежней позиции, действительно положение, выдвинутое нами на страницах «Вестника Коммунистической Академии»: политическая экономия ставит своей задачей посредством анализа противоречия между производительными силами и производственными отношениями товарного хозяйства вскрыть закон движения (возникновения, развития и гибели) капитализма как исторически обусловленной и ограниченной экономической формации общества.

Тов. Островитянов, К.

Блок т. Бессонова с т. Коном является единством противоречий: каждый из них прежде всего противоречит самому себе, во-вторых, они противоречат друг другу; единство же их заключается в том, что оба они, хотя и не всегда, одними и теми же путями идут к Богданову. Начнем с предмета политической экономии.

Тов. Бессонов в непосредственный объект политической экономии включает производственные отношения, производительные силы, потребительную стоимость, неовеществленные организованные производственные отношения и т. д. В данном случае. т. Бессонов идет за Богдановым, который включает в предмет политической экономии наряду с производственными отношениями также производительные силы и идеологию. При этом расширение объекта политической экономии оба они мотивируют одними и теми же доводами, — тем, что в жизни наблюдается единство производительных сил и производственных отношений, а потому они должны, как говорит т. Бессонов, равноправно входить в предмет политической экономии. Только т. Бессонов, в противоположность Богданову, не доводит до логического конца своей концепции. Он не включает в предмет политической экономии идеологии и не считает политическую экономию внеисторической наукой, как это делает Богданов. Однако, если бы т. Бессонов хотел быть последовательным, то он должен был бы прийти к выводу, что политическая экономия есть наука внеисторическая, изучающая все способы производства, и что она будет существовать при коммунизме. Только при коммунизме несколько сузится ее объект: отпадут стихийные овеществленные производственные отношения и останутся производительные силы и организованные производственные отношения.

Тов. Кон в вопросе о включении в предмет политической экономии производительных сил, потребительной стоимости и организованных производственных отношений до последнего времени держался правильной точки зрения, т. е. не включал их непосредственно в объект политической экономии; теперь же он переходит на точку зрения т. Бессонова, хотя переходит далеко не полностью, давая вследствие этого соглашательские формулировки, замазывающие существенные разногласия. Но, кроме того, т. Кон идет к Богданову и самостоятельным путем — от абстрактного труда. Прежде всего т. Кон так же, как и Богданов, подходит к абстрактному труду только с точки зрения соизмерения трудовых законов; затем оба они дают ему чисто физиологическое определение, и, наконец, оба считают его внеисторической категорией. Только Богданов опять-таки вполне последовательно делает отсюда вывод, что и стоимость есть внеисторическая категория. Тов. же Кон не доводит до логического конца своей концепции абстрактного труда и в вопиющем противоречии с ней усиленно подчеркивает исторически ограниченный характер стоимости. Но зато за тт. Кона и Бессонова их позицию доводит до логического конца проф. Кожанов, который, разделяя точку зрения т. Кона на абстрактный труд и точку зрения т. Бессонова на предмет политической экономии, приходит к выводу, что категория стоимости будет существовать и при коммунизме. Если связать таким образом точку зрения т. Бессонова на предмет политической экономии и точку зрения т. Кона на абстрактный труд с теми выводами, к которым приходит проф. Кожанов, то мы получим звенья единой богдановской системы.

Тов. Шибанов, М.

Рубин в своем толковании предмета политической экономии отрывает производственные отношения от производительных сил, отрывает общественную форму материального процесса производства от самого этого процесса, механически рассекает единство, которым является производство в его общественной форме, на две части: нематериальную общественную форму и материальный процесс производства. Производственные отношения, взятые вне процесса материального производства и вне производительных сил, превращаются таким образом в мертвые бессодержательные формы. Ошибка Рубина заключается не в том, что он считает предметом политической экономии производственные отношения капиталистического общества, а в том, что он нематериалистически понимает сами эти производственные отношения.

Рубин, рассматривающий производственные отношения вне материального процесса производства, лишен возможности не только решить, но даже поставить вопрос о «способах связи между рабочей силой и средствами производства», чем по свидетельству Маркса различаются отдельные экономические структуры. Тем самым он оказывается вынужденным усматривать отличительную черту капитализма, как формации, не в отношениях эксплуатации, а в отношениях обмена самих по себе. Подобная трактовка вопроса ведет к обязательному отождествлению простого товарного хозяйства с капиталистическим, а капиталистического с нашим советским хозяйством.

Вместо того чтобы опровергнуть это обвинение, рубинцы предпочли обвинять в социал-демократической оценке нашей экономики своих противников. Последний путь гораздо легче, особенно если не стесняться в средствах. Тт. Борилин, Коровай, Леонтьев и Мендельсон, Л. не постеснялись прибегнуть к такому именно приему. Рубинцы «истолковали» точку зрения т. Бессонова так, как будто он понимает под, экономической структурой технику. Приписав т. Бессонову то, чего у него нет, рубинцы начинают его поучать, доказывая, что если пользоваться критерием техники, то неизбежен вывод о господстве капиталистических отношений в социалистическом секторе советского хозяйства.

Чтобы судить о характере той или другой структуры, надо рассматривать не технику, взятую отдельно, и не «рубинские производственные отношения» сами по себе, а — как это повторил за Марксом т. Бессонов — способ соединения рабочей силы со средствами производства. Поэтому действительная концепция т. Бессонова не дает никаких оснований для обвинения его в отождествлении нашей экономики с капиталистической.

Концепция т. Бессонова гарантирует от тех политических выводов, которые вытекают из высказываний рубинцев, например, т. Борилина. Из рубинской позиции т. Борилина вытекает, что уровень развития производительных сил является вообще фактором, безразличным для оценки характера экономической структуры. Такая теория ведет к отрицанию взятого партией курса на индустриализацию страны. Такая теория ведет к поискам путей построений социализма в сфере регулирования основных, по мнению рубинцев, отношений обмена. Она смыкается с теориями Реннера и его друзей, предлагающих строить социализм путем социализации сферы обращения. С другой стороны, такая теория подводит теоретический базис под отвергнутое партией мнение, что основным методом построения социализма является кооперация обращения, а не индустриализация страны и не производственная кооперация.

Самого по себе факта, что мы представляем себе объект политической экономии не только как социальный, но в то же время и как материальный объект, — оказалось достаточным, чтобы рубинцы обвинили нас в «богдановщине». Позиция Богданова отличается от нашей в том отношении, что Богданов внутри единства, которым является общественный процесс производства, не видит различий между технической и социальной стороной этого процесса. Если Рубин за различиями процесса производства и его общественной формы не видит их единства, то Богданов за единством не видит различий. Но при всем различии взглядов Рубина и Богданова корень ошибок их одинаков: и тот и другой в конце концов не понимают, что собой представляет общественно-обусловленный и общественно-оформленный процесс производства. Оба теоретика ревизуют Маркса. Поэтому наша задача бороться на два фронта: и против богдановщины и против рубинщины.

Тов. Реуэль, А.

В вопросе о предмете политической экономии мы упираемся в так называемое «социальное» направление, ныне появившееся в буржуазной политической экономии. Тов. Бессонов изображает дело примерно таким образом: если вы скажете, что политическая экономия изучает производственные отношения или социальные формы вещей, то это точка зрения Амонна. Если же вы скажете, что политическая экономия изучает производственные отношения в их взаимодействии с производительными силами, то это — марксистское положение. Я утверждаю, что водораздел между Марксом и Амонном заключается в том, что Амонн вообще не знает категории производственных отношений. Он говорит только о социальных отношениях, которые у него не связаны с производительными силами, являются чисто формальными отношениями. У Маркса же социальные отношения тесно связаны с производительными силами. Амонн говорит, что социальными являются все те явления, которые эмпирически и непосредственно проявляются в виде взаимных отношений нескольких волеизявляющих и действующих индивидуумов, отношений, являющихся в результате взаимной зависимости и обусловленности индивидуальной воли каждого. Если, бы т. Бессонову действительно удалось доказать, что у Амонна есть категория производственных отношений, что у него имеется теория товарного фетишизма, тогда он доказал бы, что Амонн — марксист. Но это как раз и невозможно.

Тов. Бессонов утверждает, что абстрактный труд не является реальной категорией. Это утверждение механического материализма, а отнюдь не марксистское. Если мы признаем, что абстрактный труд не реален, то спрашивается: как тогда может существовать противоречие между конкретным и абстрактным трудом, раз одна из сторон этого противоречия объявляется нереальностью. Мы наблюдаем очень интересную картину. С одной стороны, т. Рубина обвиняют в том, что он отвел конкретному труду скромную роль предпосылки и тем самым дал неправильный анализ двойственной природы труда: а с другой стороны, т. Бессонов одну из сторон противоположности превратил в абстракцию, лишенную всякого содержания, в нечто нереальное.

В устном докладе т. Бессонов бросил эффектную демагогическую фразу: одному-де нравится функция денег, другому — классовая борьба. За этой кажущейся революционной фразеологией скрывается нереволюционное, оппортунистическое содержание. Принципиальное различие между Лениным и т. Бессоновым заключается в том, что Ленин утверждает, что во всех категориях политической экономии, в том числе и в функциях денег, заключена классовая борьба. Больше того, противопоставлять категорию политической экономии классовой борьбе значит скатываться к Туган-Барановскому. Н. И. Бухарин в свое время указал на порок туган-барановщины, который заключается в том что, недостаточно только ссылаться на классовую борьбу. Необходимо указать, как эта борьба находит свое выражение в товаре. Теория трудовой стоимости отнюдь не вступает в конфликт с социальными моментами, напротив она их предполагает и учитывает. А этого т. Бессонову не дано понять. Отсюда совершаемое им противопоставление функций денег классовой борьбе.

Заключительное слово С. А. Бессонова

Почти все рубинцы заявляли, что у Рубина есть ряд спорных вопросов. Однако ни один из них не указал, какие именно вопросы являются среди них спорными, а таковых очень много, и вопросы эти совсем не второстепенные. Величайшая путаница господствует у них, например по вопросу о взаимоотношениях между производительными силами и производственными отношениями. Точно так же у рубинцев существует разногласие по вопросу о том, какие именно производственные отношения изучает политэкономия: только ли овеществленные или также и неовеществленные. Сам Рубин признает правильным первое положение; короваевцы же, напротив, согласны со вторым, — они признают мое указание на то, что политэкономия не должна игнорировать отношений, которые не приобретают вещной формы, по существу правильным.

По вопросу о предмете политической экономии у рубинцев встречаются три разные определения, причем два из них — немарксистские (наука о «социальных формах вещей», или наука об «обмене», или о «народном хозяйстве как единстве»). Что касается третьего определения — как науки о «процессе изменения производственных отношений у людей в зависимости от изменения производительных сил и нарастания противоречий между ними», данного на 11 стр. «Очерков», нужно сказать, что Рубин нигде и никогда не рассматривает экономических проблем согласно этому определению.

Рубин пытается присвоить себе монополию на пользование ленинским определением политэкономии, как науки, изучающей производственные отношения товарно-капиталистического общества в их возникновении, развитии и упадке. Однако, он берет при изучении только социальные формы без материального содержания. Мы же считаем, что политэкономия изучает материальное производство в его социально й форме, т. е. единство содержания и формы. Политэкономия изучает, по Ленину, производственные отношения в их возникновении, между тем Рубин не только не реализует определения Ленина, но наоборот — он, как известно, отрицает исторический примус стоимости и простого товарного хозяйства, рассматривая их только как логическую абстракцию капиталистического общества.

Точно так же он не реализует определения Ленина, что политэкономия изучает производственные отношения в их развитии. В лучшем случае Рубин дает не развитие, а расчленение производственных отношений, т. е. не диалектику их движения, а структуру их статического состояния.

В части упадка производственных отношений Рубин также нигде не показывает реальной основы классовой борьбы в капиталистическом обществе, нигде не упоминает о таких важнейших категориях капитализма, как буржуазия и пролетариат.

Рубинцы пытались воспользоваться определением Ленина, что политэкономия не должна выходить за пределы производственных отношений. Однако, в отличие от Ленина, у Рубина политэкономия выступает как чисто логическая наука, отрицающая порой связь с реальным историческим процессом: развитие товарной организации общества не изучается, развитие производительности труда Рубин отсылает в несуществующую еще науку об общественной технике; противоречие между растущей производительностью труда и основами капиталистической системы также не изучается, а отсылается к историческому материализму.

Попутно два слова о технике. Техника и технология не входят в предмет политэкономии. Однако ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин не отрывались от материально-технической основы производственных отношений, рассматривая технику как материальный субстрат производительных сил, под углом воздействия ее на производственные отношения и с точки зрения этих последних.

Рубинцы отрицают обобществление труда в капиталистическом производстве. Подчеркивая анархию производства, они упускают из виду, что капитализм одновременно обобществляет труд и подготовляет предпосылки нового общественного строя. Надо всегда помнить, что движение капитализма определяется противоречием между общественным характером труда и частным характером присвоения.

Что касается нападок на мою формулировку причин кризисов, должен сказать, что я давал буквально формулировки Маркса и Энгельса. Рубинцы же докатились до утверждения, что противоречие между производством и потреблением не имеет отношения к имени Ленина; это указывает на их полное незнакомство с работами Ленина.

Рубинцы бросили своим противникам кличку механистов для того, чтобы прикрыть метафизичность и антидиалектичность своей собственной концепции, обнаруживающейся в следующем: Богданов изучал материальное производство, игнорируя его общественную форму. Это был механический материализм. Рубин же изучает общественную форму, игнорируя материальное производство. Это не механический материализм, а просто — идеализм, и притом метафизический. Богданов изучал количественную сторону стоимости, игнорируя ее качественное своеобразие, он отрывал количество от качества. Это был механический материализм. Рубин же отрывает качество от количества, сводя все учение о стоимости к обмену. Это просто — идеализм, и притом метафизический. Богданов изучал производительные силы, не различая их от производственных отношений. Это — механический материализм. Рубин тоже уничтожает противоречия между производительными силами и производственными отношениями, но не так, что видит единство, не видя различий, а так, что видит только различия, не видя единства. Он разделяет эти две стороны, причем каждую из них передает в особую науку. Однако любая из этих сторон без другой стороны перестает быть противоречием. Это — идеализм, и притом метафизический.

По вопросу о производительных силах и производственных отношениях т. Карев защищал здесь два тезиса: 1. Производительные силы есть содержание, производственные отношения — форма. 2. Производственные отношения товарно-капиталистического общества составляют предмет изучения политэкономии, как форма существования и развития производительных сил. Эта точка зрения совпадает с нашей. По Рубину же производительные, силы — не содержание общественной формы, а ее предпосылка*.

Содержанием у Рубина служит общественная форма организации труда. Формой этого содержания является вещное его выражение, т. е. «социальная форма вещей».

Тов. Карев прав, подчеркивая значение общественной формы для развития производительных сил, но он не выясняет, каким образом примат в развитии принадлежит все же производительным силам. Совершенно верно, что производственные отношения, раз возникнув, приобретают способность некоторого самостоятельного движения, до известной степени независимого от развития производительных сил. Но Карев недостаточно подчеркивает, что это относится и к производительным силам, которые, конечно, не могут существовать вне своей общественной формы, но тем не менее имеют также способность самостоятельного, конечно, до известной степени, движения. Благодаря этому соотношение между формой и содержанием не может быть рассматриваемо как одинаковое на всех этапах развития данной экономической формации.

Известная общественная форма порождается развитием материальных производительных сил в борьбе со старыми общественными формами. Укрепившись, общественная форма начинает оказывать воздействие на производительные силы; так капиталистические производственные отношения создали возможность развития могучих потенций крупного производства; социалистические отношения обобществленного сектора советского хозяйства создают неслыханную прежде возможность развития потенций планового производства. Новая общественная форма ускоряет развитие материальных производительных сил, являясь ведущим началом по отношению к ним, что видно особенно нам, участникам социалистического строительства. Но одной формы недостаточно для развития экономической структуры: она должна создать себе соответствующий материальный базис. Таким базисом для построения у нас социализма является электрификация, чего не понимают тт. Борилин и Коровай. Следовательно, даже в социалистическом обществе ведущую роль производственных отношений мы должны понимать с оговорками, тем более оговорки необходимы по отношению к товарно-капиталистическому обществу. Это недостаточно оттеняется т. Каревым. Его точка зрения правильна по отношению к советскому хозяйству, но политэкономия изучает товарно-капиталистическое общество, в котором производственные отношения сначала развивают производительные силы, а потом тормозят их развитие.

Мне кажется, далее, не совсем правильной формулировка т. Карева о том, что противоречие между производительными силами и производственными отношениями следует понимать как противоречие между совокупностью производственных отношений и совокупностью производительных сил. Мы знаем, что в составе производственных отношений капитализма имеются и революционные и консервативные производственные отношения. Противоречие существует между производительными силами и той частью производственных отношений, которые задерживают развитие производительных сил, т. е. консервативными производственными отношениями.

Другое замечание по поводу выступления т. Карева относится к философской стороне дискуссии. Мы ожидали ответа на следующие четыре вопроса: 1. Допустимо ли выхватывать из диалектики один только «закон единства противоположностей в связи с законом отрицания», как это сделал Рубин? Но в диалектике, насколько мне известно, закона отрицания нет, а есть лишь закон отрицания отрицания. 2. Допустимо ли излагать диалектику категорий в экономической системе Маркса, не сказав ни слова о законе перехода количества в качество и обратно? 3. Допустимо ли рассматривать скачок как простое усложнение формы, а новую форму — только как отрицание старой? 4. Допустимо ли, говоря о законе единства противоположностей, констатировать только самый факт противоположения, не показывая превращения противоположностей в противоречие? И допустимо ли в связи с этим для марксиста говорить о диалектике в «Капитале», забывая о классовой борьбе, являющейся выражением основного противоречия между производительными силами и производственными отношениями?

Тов. Карев отметил возможность двух уклонов: с одной стороны — формально-кантианского, и с другой стороны — механико-материалистического. Наиболее опасным он считает второй, так как он связывает его с правым уклоном в нашей партии. Но правый уклон может нарядить, как известно, в любой теоретический костюм.

Тов. Леонтьев в «Социалистическом строительстве и его критиках» правильно начинает свой обзор критиков с проф. Юровского, подчеркивая, что последний изучает только форму и игнорирует содержание, делает форму единственным предметом своего изучения и единственным признаком социально-экономической структуры, отожествляя на этом пути советскую форму хозяйства с товарной. Но т. Леонтьев почему-то не видит, что этот же отрыв формы от содержания развит во всех книгах Рубина.

Для правого уклона вообще характерна гипертрофия значения товарной формы, вещевой формы. Правый уклон смешивает пропорциональность и равновесие общественного производства, как таковые, с определенной исторической формой их установления, а именно с товарно-рыночной формой. Из того, что советское, хозяйство есть хозяйство с наличием товарно-рыночных явлений, правый уклон делает вывод, что пропорциональность в нашем хозяйстве может быть достигаема теми же методами, что и в товарном обществе, т. е. через рынок, через вещи.

Рубин точно так же не знает никаких производственных отношений кроме отношений обмена, отсюда его презрение к неовеществленным производственным отношениям и сфере производства вообще и величайшее внимание к сфере обращения.

Нам кажется поэтому, что концепция Рубина есть теоретическая база для критики нашего социалистического строительства справа.

Разумеется, мы ни на одну минуту не можем забыть об опасности, грозящей нам до сих пор со стороны богдановщины. Но в данный момент главную опасность представляют такие взгляды, согласно которым обмен и обращение выступают как единственный предмет изучения политэкономии, такие взгляды, согласно которым материальное производство превращается в предпосылку, а противоречие между производительными силами и производственными отношениями вместе с классовой борьбой отсылается к историческому материализму, который в свою очередь объявляется не имеющим отношения к политэкономии. С такой установкой нет и не может быть никакого примирения. Она должна быть разбита и будет разбита.

Заключительное слово И. И. Рубина

Тов. Бессонов жалуется на то, что его оппоненты снизили «теоретический уровень дискуссии. Между тем этот «высокий теоретический уровень» со стороны Бессонова и Кона свелся к тому, что они объявили мою работу антимарксистской и ревизионистской. Однако несмотря на обвинение нас в ревизионизме наши критики сами вынуждены были во многом отказаться от своей точки зрения.

По вопросу о предмете политической экономии Бессонов заявил, что в предмет политической экономии должны входить «равноправно» производственные отношения и производительные силы. Теперь он вынужден признать ошибочность такого положения, заявляя при этом, что его неправильно поняли, так как он имел в виду овеществленные и неовеществленные производственные отношения. Бессонов писал, что «нигде и никогда Маркс не противопоставлял материально-технического процесса производства его общественной форме»; это означает, что между производительными силами и производственными отношениями не может существовать противоположности и противоречия.

Бессонов говорит, что мы, изучая производственные отношения людей, игнорируем производственные силы и устраняем этим противоречия между производственными отношениями и производительными силами. Он обвиняет нас в том, что мы не изучаем связи и противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Но ведь мы предлагаем изучать производственные отмщения в их связи и противоречии с производительными силами. С точки зрения марксизма, методологически правильнее определить науку не как науку о связях, а как науку о предмете, изучаемом в его связях со всем окружающим миром.

По вопросу о науке об общественной технике один из наших критиков заявил, что такая наука не нужна вовсе. Другой, — что эта наука Марксом включена в «Капитал». Бессонов же заявил, что эта наука пока еще не существует, хотя в своей книге «Развитие машин» он же говорит, что по истории техники уже накоплен материал.

Что же хочет Бессонов внести в предмет политической экономии? Он заявляет теперь, что мы изучаем в политической экономии не элементы производства, а способы их совместного действия в техническом процессе. Между тем в своей работе «Развитие машин» Бессонов говорит, что область производительных сил — это область конкретного труда и потребительной ценности. Таким образом он вносит потребительную ценность в сферу изучения политической экономии. Все попытки ревизии марксовой теории стоимости начинались с жалоб на невнимание марксистской политической экономии к проблемам потребительской ценности.

В какой же мере мы вводим изучение производительных сил в политическую экономию? Марецкий спрашивает: «Неужели мы не будем изучать производительности труда?» — Я полагаю, что в пределах теоретической политэкономии — нет. Действительную картину развития производительности труда должна дать критическая история технологии.

Далее, по вопросу об овеществленных и неовеществленных отношениях Марецкий говорит: «Вы выбрасываете все неовеществленные отношения людей». Но мы знаем, что существуют общественные производственные отношения людей и технические. Если вы стоите на организационно-трудовой точке зрения Богданова, то предметом изучения будут технические производственные отношения. Если же вы стоите на точке зрения Маркса, то предметом нашего изучения будут общественные производственные отношения. Технические же отношения входят в предмет нашего изучения лишь постольку, поскольку они связаны с классовыми отношениями капиталистической системы.

Из требования Бессонова изучать наряду с овеществленными производственными отношениями также неовеществленные вытекает опасное последствие. Он утверждает, что превращение рабочей силы в товар означает начало конца товарного способа производства, по Марксу же — превращение рабочей силы в товар означает, что товарное производство становится типичной формой производства. Бессонов приходит к выводу, что с развитием капитализма общественные отношения людей дефетшизируются, вследствие чего требуется иной подход для изучения, подход «скорее натурально-технического порядка, чем абстрактно-экономического». Такого рода представление, что овеществленные отношения вытесняются неовеществленными, должно привести к мысли о постепенном ослаблении и уничтожении противоречия между производительными силами и производственными отношениями капитализма, т. е. к отрицанию социальной революции. Бессонов считает, что стихийные неорганизованные формы производства все больше и больше в самом капитализме сокращаются, уступая место организованной форме общественного производства; этот взгляд должен привести к выводу о постепенной гармонизации всего процесса производства в капитализме, к идее безболезненного врастания капитализма в социализм.

Такое представление Бессонова о развитии капитализма вытекает из его другой ошибки —он не понимает диалектики перехода от простого товарного хозяйства к капиталистическому. Он знает диалектику только в форме историзма, в форме смены одной формации другой. Он не понимает, что стоимость является не только историческим «приусом» цены производства, но и основным законом всех явлений капиталистического хозяйства. Только потому он может так резко противопоставлять капиталистическое хозяйство простому товарному.

Мои критики считают меня сторонником меновой концепции, считают, что я преувеличиваю роль обмена, роль вещной формы отношений людей. Мы признаем примат производства над обменом, но речь идет о производстве товарном, т. е. включающем в себя обмен как особую общественную форму. Бессонов, правда, говорит, что различие между обменом как формой производства и обменом как фазой производства есть «новая увертка Рубина». Между тем и у Маркса есть это различие: «Только через отчуждение индивидуальный труд действительно представляется как его противоположность. Но еще до отчуждения товар должен иметь это всеобщее выражение». Объяснение этого марксова положения может быть только одно: обмен есть социальная форма самого производства, и с этой точке зрения труд не может быть общественным вне этой социальной формы. Но при данной социальной форме производства труда становится общественным уже в процессе производства, т. е. до фазы обмена. В обмене не создаются пропорции приравнивания товаров, эти пропорции соответствуют условиям, имеющим место в производственном процессе. Но мы знаем, что в стихийном, неорганизованном хозяйстве каждый товаропроизводитель нуждается в признании обществом его труда как общественного.

Мы признаем, что труд и продукты труда уже в процессе производства носят общественный характер. Но этот общественный характер не есть еще тот общественный характер, который они приобретают после того, как процесс обмена и действие всех товаропроизводителей по отношению к данному товару признали этот общественный характер труда. Поэтому, кто не понимает, что через акт обмена общество производит как бы отбор труда отдельных индивидов, тот не понимает стихийного характера товарного хозяйства. Мысль о стихийности товарного хозяйства неоднократно высказывал Маркс. Это же резко подчеркивала Роза Люксембург.

Мне приписывают признание обмена единственной формой производственных отношений и понимание производственных отношений как волевых, а не материальных. Но всякие попытки приписать нам подобные взгляды лишены малейшей тени доказательства.

В рецензии на мою книгу Кон говорит, что я являюсь продолжателем Штольцмана и других представителей социально-психологического направления. Как известно, Штольцман принадлежит к социальному, а не психологическому направлению, а о существовании «социально-психологического» направления мы узнаем впервые от Кона. Бессонов в своей новой статье упрекает меня в том, что я преувеличиваю близость Штольцмана к Марксу. Я действительно подчеркивал факт влияния Маркса на некоторых буржуазных экономистов, например, Штольцмана, но я указывал при этом, что несмотря на это влияние они не сумели подняться до уровня перспектив, открываемых марксистским методом. Насколько мне известно, именно я впервые подверг это социальное направление критическому разбору с марксистской точки зрения.

Не менее ходким является обвинение меня в том, что я повторяю мысль Струве. Оказывается, например, что я заимствовал у него представление о том, что у классиков встречается натуралистическая точка зрения. Бессонов заявляет, что классики уже разоблачили тайну товарного фетишизма, и что не в этом разница между классиками и Марксом, но критики не дают себе труда узнать, как авторитетные представители маркиза расценивали отношение классиков к Марксу. Энгельс, например, писал, что слабое сознание связи общественных отношений с вещами уже мелькало в отдельных случаях у того или другого экономиста, но эта связь была впервые раскрыта Марксом. Бессонов в своей новой статье пишет, что в данном вопросе мнение Энгельса «несколько отлично» от мнения Маркса.

Я уже указывал, что не я, а Кон повторяет слова Струве о физиологическом характере абстрактного труда. В доказательство можно привести работу одного немецкого сторонника Струве, Серафима, о теории стоимости у русских экономистов. Серафим противопоставляет мое понимание абстрактного труда физиологическому пониманию Буха. Понимание Буха он считает более близким к идеям Маркса и в подтверждение ссылается на Струве, назвавшего марксову теорию стоимости «механическо-натуралистической». Эти слова сторонника Струве ничем не отличаются от представления Кона об абстрактном труде.

Критики говорят, что, исходя из своей меновой концепции, Рубин должен представлять себе советское хозяйство по образцу товарно-капиталистического или товарно-менового, благодаря тому что Рубин игнорирует распределение средств производства между разными классами, отрицает скачкообразную форму перехода одной формы хозяйства к другой. Между тем мы признаем, что основой производственных отношений является распределение средств производства между разными классами. Та или иная структура производственных отношений людей зависит от того или иного распределения средств производства.

Я обусловливаю действия закона стоимости целым рядом условий, имеющих место только в развитом товарном производстве, когда это товарное производство принимает характер капиталистического; наоборот, именно с точки зрения Кона, который не понимает, что действие закона стоимости обусловлено рядом исторических условий, может возникнуть представление, что основным регулятором советского хозяйства является рынок,

В социалистическом секторе мы имеем производственные отношения непосредственно обобществленного социалистического типа, хотя они имеют внешнюю форму проявления в виде денежных меновых отношений. Более сложно выступает этот процесс в отношении крестьянства. Но и здесь весь механизм ценообразования при внешнем сходстве с ценообразованием стихийного товарного хозяйства носит совершенно другой социальный характер, чем при капитализме.

Из всего сказанного ни в коем случае нельзя сделать вывода, что мы не хотим изучать производительные силы. Но необходимо, чтобы та теоретическая система Маркса, которая нам оставлена, была нашей крепостью, нужно, чтобы мы были в ней укреплены. Вооруженные методом Маркса, мы можем и должны изучить технологию, потребление, развитие производительных сил и т. д. Но мы должны позаботиться о том, чтобы в нашу теоретическую систему с тыла, не протащили потребительную стоимость и изучение технологии, которую буржуазные экономисты смешивают с экономикой.

Примечания

---

1. Стенограмма диспута издается Институтом красной профессуры. ↩

2. Изложение выступлений было разослано всем ораторам и их поправки включены в текст. Не получены замечания только от тт. Греблиса, Коровая, Борилина и Шумского. ↩