Деборин Г. К спорным вопросам товарного фетишизма

Журнал «Под знаменем марксизма», 1929, № 10—11, с. 76—106

[# 76] Марксистской политической экономии, в лице лучших ее представителей, в течение десятилетий, приходилось вести беспрестанную борьбу не только с буржуазными экономическими теориями, но и с такими марксистами, которые, ошибаясь в тех или иных вопросах, пытались извратить основные положения нашей науки. Борьба с вульгаризацией марксистской экономической науки не может считаться законченной и по сегодняшний день. В настоящее время вновь наблюдается появление целого ряда всевозможных точек зрения и направлений, в известной степени вульгаризующих и в корне извращающих основные положения, главнейшие исходные моменты экономической теории Маркса.

На первый взгляд представляется, что между некоторыми современными направлениями в области политической экономии (представленными А. Коном, С. Бессоновым, Н. Кажановым, А. Финн-Енотаевским, А. Богдановым и др.) нет ничего общего, нет ничего схожего, в такой степени все они различны и разнородны. Однако всем перечисленным направлениям присуща некоторая общая черта, заключающаяся в их исключительной эклектичности, в осуществляемом ими, иногда намеренно, иногда не намеренно, всевозможном «соединении» экономических взглядов Маркса с точкой зрения того или иного враждебного марксизму философского или экономического направления. Для этой цели на арену политической экономии вызывается целая армия теоретических «мертвецов». В самом срочном порядке призывается механистический материализм, «реставрируется» классическая политическая экономия, из-под теоретического спуда извлекается экономическая теория Богданова, в «новом» виде внезапно появляется вся вульгарная политическая экономия.

Главнейшими представителями вульгарно-механистических направлений в нашей науке, идейными вождями и вдохновителями современных вульгаризаторов выступают А. Кон и С. Бессонов. Они фактически возглавляют весь «критический» поход. Названные экономисты в ряде вопросов эклектически пытаются соединить марксистскую политическую экономию с целым рядом всевозможных теорий. И в этом пункте как раз и обнаруживается их разительное сходство со многими другими нашими экономистами, занимающимися нападением на марксистскую экономическую теорию; в ряде проблем их точка зрения самым тесным образом соприкасается с положениями, выставляемыми открытыми «критиками» Маркса. Поэтому борьба с теоретическим положениями А. Кона и С. Бессонова есть, вместе с тем, борьба за чистоту марксистской экономической теории против всевозможных попыток ее вульгаризации.

[# 77] Точка зрения С. Бессонова не менее неправильна, не менее эклектична, чем концепция всех других его тайных и явных друзей и единомышленников. Выступая в качестве рьяного «защитника» марксистской политической экономии, он занимается отождествлением этой науки с классической экономической теорией для того, чтобы на этом теоретическом пути протащить свою собственную вульгарно-механистическую концепцию. Для начала тов. Бессонов категорически отрицает то громадное значение, которое присуще марксовой теории товарного фетишизма. Он умаляет значение Маркса в деле раскрытия сокровеннейших тайн экономического развития капиталистического общества, напрягает все свои способности для доказательства, что теория товарного фетишизма представляет собой нечто для нашей науки совершенно несущественное. По мнению С. Бессонова, один лишь «Рубин придает исключительное значение марксовой теории товарного фетишизма», ибо «Рубин неожиданно для марксистов заявляет, что теория товарного фетишизма есть величайшее из открытий Маркса». С. Бессонов только не сомневается в том, что «подобное подчеркивание теории товарного фетишизма представляет из себя бесспорную новость в марксистской литературе»¹.

Для «марксистской литературы», которая представлена работами главнейших классиков марксизма, точка зрения тов. Бессонова действительно представляет собой бесспорную новость. С. Бессонов оказывается попросту «забыл» указать, что эти его слова должны быть применены к разделяемой им точке зрения, а отнюдь не к кому-нибудь другому. Впрочем, мы еще не раз убедимся в его исключительном невнимании к самому себе. Действительно, и Маркс, и Энгельс, и Ленин, и все классические представители марксизма придавали большое значение марксовой теории товарного фетишизма. И это вполне понятно, ибо теория товарного фетишизма решительным образом отделяет нашу науку от всевозможных буржуазных экономических теорий. Теория товарного фетишизма представляет собой такую часть марксистской политической экономии, которая специально занимается исследованием вопроса о соотношении между формой проявления и действительной сущностью экономических явлений капиталистического общества. Она изучает, каким образом проявляются во вне производственные отношения товарно-капиталистического общества; чем форма их проявления отличается от самих этих отношений; почему производственные отношения, изучаемые политической экономией, необходимо принимают, и не могут не принимать, специфическую внешнюю форму, и, наконец, какое влияние оказывает эта внешняя, вещная форма на существование и развитие производственных отношений людей. Этот круг вопросов, охватываемых теорией товарного фетишизма, превращает ее в общее методологическое введение в политическую экономию Маркса, которое сразу же указывает на специфический объект нашей науки, долженствующий быть исследованным в связи и в различии от присущей ему формы проявления.

Сказанное представляет собой такую общеизвестную истину, что очень и очень немногие из числа буржуазных экономистов пытаются доказать, что теория товарного фетишизма играет незначительную роль в политической экономии Маркса. Что же касается марксистской экономической мысли, то она всегда отмечала значение теории товарного фетишизма для познания движущих сил, управляющих развитием капиталистического обще[# 78]ства. Если же ныне тов. Бессонов решается столь резко игнорировать значение товарного фетишизма, то это он делает с заранее намеченным и обдуманным намерением. Его целью является отождествление классиков и Маркса. Он прямо заявляет и неоднократно подчеркивает, что между марксистской политической экономией и классическим экономическим учением, в этом вопросе нет никакого различия. И, чтобы сколько-нибудь подкрепить свои слова, наш автор, по примеру всех «критиков» Маркса, пытается найти различие между Марксом и Энгельсом, надеясь, что ему удастся сыграть на этом различии в свою пользу. Тов. Бессонов противопоставляет Маркса — Энгельсу, в расчете на то, что излишне доверчивый читатель поверит, будто бы между ними существует какое-то противоречие. «Странно, однако, — пишет он, — что и на этот раз ни Маркс, ни кто-либо из его последователей до Рубина не открыли, что в теории товарного фетишизма содержится ключ ко всей марксистской теории. Мы уже видели, как сам Маркс смотрел на задачу и цель своей работы и на то новое, что он действительно внес в политическую экономию. В знаменитых письмах Маркса, где он оценивает свою работу, как мы помним, нет ни слова о товарном фетишизме. Мы знаем, наконец, что Маркс, несмотря на несколько отличное мнение Энгельса, считал и остался при этом мнении до конца своей жизни, что разоблачение товарного фетишизма было проделано до известей степени уже классиками»². В другом месте своей статьи, тов. Бессонов прямо заявляет, что по этой линии между классической, политической экономией и марксистской экономической теорией нет никаких различий, не существует никаких расхождений. Наш автор указывает, что «под шум марксистских фраз» Рубин навязывает читателю им самим выдуманное различие Маркса от классиков»³. То же самое утверждает и другой представитель вульгарно-механистического направления в политической экономии. А. Финн-Енотаевский пишет: «Различие между Смитом и Рикардо, с одной стороны, и Марксом, с другой, далеко не в том, что они фетишисты, а он вскрывает фетишизм товарного мира, как это обычно толкуют»⁴.

Согласно С. Бессонову, историческая роль Маркса представляется весьма простой и несложной. Классическая политическая экономия уже успела проделать всю теоретическую работу по анализу товарно-капиталистического хозяйства и даже «разоблачила» товарный фетишизм, когда в истории экономической мысли появился Маркс. Последнему оставалось только совершить плагиат у классиков и, присвоив созданную ими теорию, наклеить на нее свою марку. Поэтому, когда Маркс заявляет, что «экономические категории представляют собой лишь теоретические выражения, абстракции общественных отношений производства»⁵, то он лишь повторяет, без указания источника, мысли, уже развитые и доказанные классической, политической экономией. В самом деле. Раз классики уже «разоблачили» товарный фетишизм, то они, очевидно, сумели доказать, что в условиях товарно-капиталистического хозяйства производственные отношения скрыты под вещной формой их проявления и экономические категории являются выражением этих общественных отношений производства.

Так как все эти мысли явно противоречат всему контексту экономических работ как Маркса, так и классиков, то тов. Бессонову, действительно, [# 79] не остается ничего другого, как, отмахнувшись от «несколько отличного мнения Энгельса», заявить: «мы знаем», что между Марксом и классической политической экономией, в этом вопросе, нет никаких различий. К сожалению, тов. Бессонов не указывает, где находится тот источник, из которого он столь уверенно черпает свои знания. А между тем, его местонахождение нас очень интересовало бы, так как утверждения нашего автора явно не соответствуют действительности. Все работы Маркса, все его письма, в особенности то письмо, от 22 июля 1859 года, на основании которого Энгельс и указал, что Маркс впервые открыл все громадное значение товарного фетишизма для политической экономии, не оставляют никаких сомнений в том, что С. Бессонов и в этом вопросе пошел по пути полнейшего искажения действительных взглядов Маркса. С другой стороны, все главнейшие представители марксистской политической экономии неоднократно указывали в своих работах на выдающееся значение Марксовой теории товарного фетишизма, на то, что эта часть его экономической теории отделяет последнюю от всей буржуазной политической экономии. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно раскрыть любую экономическую работу Плеханова или Розы Люксембург, Гильфердинга или Каутского. Наконец, если мы обратимся непосредственно к самой классической политической экономии, то не замедлим обнаружить непонимание ею товарного фетишизма.

Даже лучший представитель классиков — Давид Рикардо, по причине неразработанности им теории товарного фетишизма, зачастую отождествляет общественные отношения производства с теми материально-техническими, естественными предметами, с которыми они связаны и в форме которых они проявляются на экономической поверхности товарно-капиталистического производства. В самом деле, смешно утверждать, что между Рикардо и Марксом не было никакого различия в вопросе о товарном фетишизме, когда в работах этого виднейшего из классиков встречаются чисто-фетишистские перлы. «Капитал есть та часть богатства страны, которая употребляется в производстве, и состоит из пищи, одежды, инструментов, сырых материалов, машин и проч., необходимых, чтобы труд мог произвести свое действие»⁶. Не правда ли, эти слова звучат совсем по-«марксистски»? Другой представитель классической политической экономии — Адам Смит, так же как и Рикардо, не мог полностью понять общественной сущности экономических категорий, считал, что их характер непосредственно вытекает из природных, вещественных свойств этих категорий. В этом Маркс как раз и обвиняет А. Смита, указывая, что «А. Смит говорит нам, из чего состоит оборотный и основной капитал. Он перечисляет те предметы, те вещественные элементы, которые образуют основной капитал, и те, которые образуют оборотный капитал, как будто такое предназначение присуще предметам вещественно от природы, как будто эти категории вытекают не из определенных функций этих предметов в капиталистическом процессе производства»⁷. Классическая политическая экономия ошибалась не только в понимании капитала. Во всех других экономических категориях и понятиях она столь же часто смешивала общественно-экономический характер, приобретаемый вещами, в условиях товарного производства, с их естественной, вещественной сущностью. И нет такого марксиста, который, обращаясь к классической политической экономии, не указывал бы на это крупнейшее ее заблуждение. Сам же Маркс высказывался по интересующему нас вопросу с исключительной отчетливостью. Он неоднократно указывал на этот ос[# 80]новной недостаток классиков политической экономии, ставил в вину главнейшим из них фетишистический характер их теории. В противоположность классической политической экономии, а не в соответствии с нею, Маркс бесчисленное количество раз указывал, что все экономические категории, как и каждая из них в отдельности, представляют собой не вещи, а абстракции общественных отношений производства. Он зло и жестоко издевался над этими экономистами, которые, отождествляя капитал с материально-техническими средствами производства, признавали капиталом ту палку, с помощью которой оперирует дикарь.

Но почему же, спрашивается, тов. Бессонов не может уразуметь то различие между Марксом и классиками? Почему он столь упорно и настойчиво пытается отождествить точку зрения классической политической экономии с высказываниями Маркса? Ответ на этот вопрос может быть только один. Тов. Бессонов потому отождествляет классиков и Маркса, что он свою собственную точку зрения выдает за марксистскую. Ибо его положения представляют собой, по сути дела, возврат к классической политической экономии. Правда, это возвращение С. Бессонова в лоно классической обители происходит на несколько иной, немного более высокой основе, правда наш автор занимается установлением своих исходных положений, в то время как классики создавали политическую экономию, практически применяя разделяемые ими положения, а не выставляя их a priori, но от этого суть до нисколько не изменяется. Факт остается фактом. С. Бессонов, подобно всей буржуазной политической экономии, и классической в том числе, смешивает общественные отношения производства с материально-техническими предметами, технологическими процессами. Он прямо заявляет, что задачей политической экономии является исследование вещей и «вещного» мира, так как «производственные отношения должны быть сведены к технологическим процессам, полностью их объясняющим. В соответствии с этими своими взглядами, т. Бессонов считает, что Маркс, «в меру своих сил и способностей, неустанно пытался овладеть тайнами технологических процессов, тщательно отыскивая в них то, что могло помочь ему раскрыть тайну общественных отношений»⁸. Однако то, что было еще простительно классикам, недопустимо для С. Бессонова. Классическая политическая экономия, при всех недостатках и ошибках, ей присущих, значительно продвинула вперед дело научно-экономического анализа буржуазного производства. Но после Маркса возвращаться к ошибкам классиков вовсе не означает дальнейшего развития марксистской экономической мысли, которая со времен классической политической экономии далеко продвинула и завершила исследование товарно-капиталистического способа производства.

Все многочисленные ошибки, «совершаемые нашим автором в области марксистской политической экономии, в том числе и производимое им отождествление взглядов Маркса и Рикардо, восходят к одному и тому же побочному исходному пункту. Корень всех ошибочных утверждений С Бессонова кроется в его убеждении, что политическая экономия обязательно должна изучать, кроме производственных отношений, также и потребительные стоимости, вещи, материально-технический процесс производства и производительные силы. Он не понимает того, что этот круг вопросов не может исследоваться политической экономией, он не видит того, что его ошибочные положения неминуемо ведут к резкому разрыву с экономической теорией Маркса. Наш автор не замечает, что «Маркс изучает не процесс производства, а прежде всего ту общественную форму, которую принимает продукт [# 81] производства. Но продукт, в своей определенной общественной форме, является уже не результатом процесса производства (в смысле тех материально-технических и технологических процессов, которые во время него происходят. Г. Д.), которому он обязан лишь изменением своих естественных свойств сообразно с целями потребления, а выражением производственных отношений, в которых его производители стоят друг к другу. Здесь рассматривается уже не естественная сторона производства, не воздействие человека на природу, а взаимные отношения людей в производстве»⁹.

С подобными вполне обоснованными рассуждениями наш автор наверное не согласится, станет решительно против них возражать. Иначе он и не может поступить, ибо С. Бессонов только потому не приемлет теории товарного фетишизма, как учения об особой социальной форме, приобретаемой вещами, выражающими определенные производственные отношения людей, что согласно этой теории «естественная сторона производства», потребительные стоимости не изучаются политической экономией. Тов. Бессонов старается доказать, что отношения вещей друг к другу и отношения людей к этим вещам непременно должны изучаться политической экономией, так как все эти отношения входят в процесс непосредственного материального производства. Он заявляет, что «отношения человеческого коллектива к природе входят в предмет политической экономии так же, как и отношения людей друг к другу в процессе капиталистического производства»¹⁰. По мнению С. Бессонова, положение, что политическая экономия должна изучать только отношения между людьми, является совершенно неверным, чисто-буржуазным утверждением. «С точки зрения Маркса, — пишет он, — самое противопоставление материального процесса производства и социальной формы бессмысленно потому, что материальное производство есть в то же время и производство социальной формы. Оторвать одно от другого, как мы показали выше, можно, только изобразив материальное производство как производство единичного, изолированного индивидуума, в пределах хозяйства которого возможны лишь отношения вещей друг к другу и отношения индивидуумов к вещам, но, конечно, не отношения человека к человеку. Такое именно материальное производство мыслится Рубиным, когда он протестует против включения его в предмет политической экономии. В самом деле, разве не прав Рубин, когда он делает следующее торжественное заявление: «политическая экономия есть наука не об отношениях вещей к вещам, как думали вульгарные экономисты, и не об отношениях людей к вещам, как утверждает теория предельной полезности, но об отношениях людей к людям в процессе производства». Однако подобное заявление легко сделать любому буржуа, если только он не стоит на позиции экономических робинзонад. Не хуже Рубина это бессодержательное положение защищает и развивает духовный отец Рубина, Альфред Аммон»¹¹.

[# 82] Таким образом, согласно тов. Бессонову, заявление о том, что полиитическая экономия не должна заниматься изучением отношений вещей к вещам, является самой неприкрытой буржуазной апологетикой, представляет собой такого рода заявление, которое «легко сделать любому буржуа». Если же тов. Рубин, в дополнение к этому, решается еще заметить, что политическая экономия не изучает вещной стороны процесса материального производства, если он утверждает, что наша наука исследует не отношения между человеком и природой, а отношения «людей к людям в процессе производства», то тут он уже прямо солидаризируется с Аммоном. «Бессодержательное положение», что наша наука анализирует отношения людей к людям, возникающие между ними в процессе материального производства, свойственно, как это представляется С. Бессонову, социальному направлению, в современной буржуазной экономической науке. Мы все, разумеется, должны быть чувствительно благодарны нашему автору, за его столь бесценное открытие. Ибо С. Бессонов является тем человеком, который впервые сумел установить истинный смысл рассуждений Альфреда Аммона. Оказывается, что последний предлагает политической экономии изучать отношения людей к людям в процессе производства, заниматься исследованием производственных отношений людей, надеясь таким образом в корне уничтожить материалистический характер этой науки. Грешным делом, мы, в простоте душевной, полагаясь на текст работ Аммона предполагали, что он ни разу не заикается даже о производственных отношениях людей, что он не знает даже подобного понятия и занимается исключительно рассмотрением чистых «социальных отношений субъектов». Мы сознаемся, что утверждение о том, что политическая экономия исследует общественные отношения производства, а не чистые социальные отношения различных субъектов, казалось нам материалистическим заявлением. Мы вынуждены признать, что самая мысль о том, будто бы производственные отношения являются идеалистической категорией, совсем недавно казалась нам вопиющей нелепостью. Однако тут ничего нельзя поделать, так как, очевидно, тов. Бессонову удалось гораздо более детально выяснить этот вопрос, установить действительную зловредность производственных отношений. Но в таком случае, что следует сказать по адресу такого закоренелого представителя «идеализма» в политической экономии, как… Энгельс, который, по-видимому, в своих работах не только высказывает свое собственнее «несколько отличное» от рассуждений Маркса мнение, как полагает наш автор, но попросту занимается самым оголтелым ревизионизмом? Ведь он осмеливается заявить, что будто бы: «в политической экономии речь идет не о вещах, а об отношениях между лицами, в последней же инстанции — между классами, но эти отношения всегда связаны с вещами и проявляются как вещи. Эта связь, слабое сознание которой, конечно, мелькало уже в отдельных случаях у того или другого экономиста, была впервые раскрыта Марксом в ее значении для всей политической экономии, благодаря чему он мог труднейшие вопросы так упростить и так ясно изложить, что они теперь будут понятны даже буржуазным экономистам»¹². Единственное, что остается нам теперь сделать, это выразить свое искреннее сожаление по поводу того, что Энгельс, будучи в течение стольких лет ближайшим другом, товарищем и поверенным во всех делах [# 83] Маркса, занимался ревизией созданной им политической экономии. Впрочем, ревизионистом, как нам любезно разъясняет А. Финн-Енотаевский, оказывается не только Энгельс, но и Маркс. «Неверно представлять дело так, что общественные свойства вещей не стоят ни в какой связи с их натуральными свойствами, что они лишь отражают общественные отношения людей друг к другу без всякого отношения людей к вещам. А это-то Маркс в противоречие с самим собой здесь и делает»¹³.

Однако т. Бессонов настолько далеко зашел в своих рассуждениях, в такой степени довел до абсурда свои же собственные положения, что даже т. Кон уже не решается более открыто проповедывать необходимость включения в политическую экономию, изучения вещной стороны производственного процесса. Он не отстаивает более «равноправного» включения в предмет нашей науки производительных сил наравне и совместно с производственными отношениями. Больше того. Он теперь решил заняться, в самом срочном порядке, затушевыванием всего существа наших разногласий. Поэтому А. Кон в своей самоновейшей статье, старательно припрятывает и замазывает истинный смысл ранее выставленных положений, разделяемых, как им самим, так и т. Бессоновым. Не останавливаясь ни перед чем, А. Кон авторитетно вопрошает: — «предлагал ли действительно т. Бессонов включать в предмет политической экономии материально-технический процесс производства? Тов. Б. Борилин, к сожалению, имеет нехорошую манеру передавать мысли противника своими словами, забывая, очевидно, что «Москва словам не верит», — он не приводит ни одной цитаты из работ т. Бессонова, которая подтверждала бы его утверждения. Почему он это «забыл» сделать? Ответ ясен — потому, что т. Бессонов никогда ничего подобного не утверждал»¹⁴. Действительно, после всего сказанного, совершенно ясно, чьим словам «Москва не поверит». Для того ли т. Бессонов старался изо всех сил доказать, что отказ от исследования технических факторов производства, отказ от изучения взаимоотношения его вещественных элементов, представляет собой утверждение, свойственное теоретическим представителям буржуазии, чтобы А. Кон столь беспечно отверг ныне все его заслуги на этом поприще.

Тов. Бессонов, очевидно, не подозревал, что А. Кон станет от него отрекаться, когда он, с головой выдавая самого себя, говорил во всеуслышание, с трибуны ИКП: «Материальный субстрат производительных сил является основой общественного развития лишь постольку, .поскольку он охвачен живым пламенем труда, т. е. поскольку находится в действии. Изучение самого субстрата, как такового, не входит в политическую экономию. Взаимное же отношение отдельных элементов этого субстрата, т. е. производительные силы в действии, процесс труда «как таковой» — составляют такую же неотъемлемую составную часть политической экономии, как и обусловленная их общественная форма производственного процесса»¹⁵. Да, т. Кон, трудно поверить вашим заявлениям, когда они в такой степени не соответствуют фактической действительности. И так как невозможно допустить, чтобы А. Кон, пускаясь в плавание по волнам экономической теории, не потрудился прочесть «критические» замечания своего ближайшего друга и единомышленника, которого он «в тяжелую годину бедствий» берет под свою опеку и покровительство, то мы вынуждены, неминуемо, прийти к одному выводу пренеприятного свойства. Тов. А. Кон нарочито прикрывает осознанные им ошибки своего направления. Он скрывает все нелепости как свои, так и [# 84] С. Бессонова, под барабанный грохот трескучих фраз и трубный глас убийственных обвинений старается всячески отделаться от тех категорических заявлений, под которыми он только что целиком и полностью подписывался. Впрочем, не чересчур ли часто стали происходить с А. Коном подобные недоразумения? И если он свое непонимание диалектического метода в 1922 г. задним числом оправдывает тем, что «никто из рубинцев не предложил способа рожать детей, прочитавших уже “Науку Логики”»¹⁶, то чем он объяснит впоследствии свою теперешнюю точку зрения?

Немарксистский характер заявлений т. Бессонова настолько очевиден, что т. Кон вынужден утверждать, будто бы эти его слова никогда в нигде не были им произнесены. Однако он, очевидно, не успел согласовать этого своего выступления с Г. Дукором и А. Ноткиным, вследствие чего в их статьях получилось некоторое крайне досадное расхождение, заключающею в том, что последние авторы, в противоположность А. Кону, не стали скрывать фактических происшествий. Эти авторы, в своей последней статье, считают необходимым отмежеваться от приведенных нами слов С. Бессонова, и подвергают их вполне заслуженной критике. «Не спасается тов. Бессонов своими оговорками о «процессе» и о «пламени» от технологии. «Взаимное отношение отдельных элементов» — это или отношение вещей к вещам, или отношение людей к вещам в процессе труда «как таковом», то есть технические отношения — это отношения людей к природе, или технология. Как будто нарочно, чтобы обнаружить свое отличие от Маркса, тов. Бессонов пишет: «Отношения человеческого коллектива к природе (это не энергетический ли баланс между обществом и природой? Г. Д. и А. Н.) входят в предмет политической экономии так же, как и отношения людей друг к другу в процессе капиталистического производства». Сравните, читатель, эту формулировку со взглядами Маркса, цитированными выше, и вы увидите, что всуе тов. Бессонов заявляет: «Маркс не смешивал политическую экономию с технологией», — всуе, ибо сам тов. Бессонов в этом отношении на Маркса не похож»¹⁷. Г. Дукор и А. Ноткин справедливо и правильно критикуют совершенно ложные, немарксистские взгляды т. Бессонова. И тем более жаль, что сразу же после этой вводной части своей статьи они далее слово в слово повторяют все его остальные мысли об «идеалистических» и «материалистических» производственных отношениях, наравне со своим старыми ошибочными предложениями об «уточнении» определения предмета политической экономии, по сравнению с его прежним марксистско-ленинским пониманием. Г. Дукор и А. Ноткин не замечают того, что тов. Бессонов, на основании его исходных теоретических положений, делает, в критикуемом ими месте, всего лишь навсего определенные логические выводы. Поэтому Г. Дукор и А. Ноткин исключительно непоследовательны, когда, принимая первые, они, вместе с тем, занимаются критикой последних.

Не понимая товарного фетишизма, С. Бессонов, бесчисленное количество раз, предлагает политической экономии исследовать те взаимоотношения вещей, которые имеют место в условиях всякого материально-технического процесса производства. Он утверждает, что наша наука должна изучать свойства вещей и «вещного мира», навязывает ей исследование технических и технологических свойств потребительных стоимостей. Тов. Бессонов заявляет нам, что Маркс занимался изучением материально-технической, естественной сущности различных вещей. «С первой же страницы «Капитала», — пишет он, — Маркс занимает принципиально иную позицию по [# 85] отношению к вещам и вещному миру, чем его комментатор Рубин. Рубин до смерти боится материальных вещей, Маркс спокойно продолжает дальнейшее их изучение»¹⁸. Таким образом, по мнению С. Бессонова, — в марксистскую политическую экономию, кроме всего прочего, должно входить также и изучение самих вещей и «вещного мира» в их материально-техническом, естественном бытии и значении. И как бы нарочно для того, чтобы не оставить никаких сомнений насчет того, о чем идет здесь речь, автор тут же указывает, что «вещи, по Марксу, различаются между собой прежде всего по своим естественным свойствам и качествам»¹⁹.

Тов. Бессонов твердо уверен в том, что Маркс, на протяжении всей созданной им экономической науки, «спокойно продолжал» заниматься изучением «естественных свойств и качеств» материальных вещей. Его нисколько не смущает то обстоятельство, что политическая экономия представляет собой общественную науку и, уже по одному этому, не должна заниматься изучением естественных свойств различных вещей и предметов. И если вся марксистская политическая экономия, с самого момента своего появления, не занималась исследованием этого круга вопросов, то… тем хуже для всех главнейших представителей марксизма. «Изучение потребительной ценности, как таковой, по мнению Маркса, относится к области товароведения, а не политической экономии. К сожалению, марксистская литература из этого указания Маркса сделала лишь тот вывод, что непосредственному политико- экономическому анализу подлежит лишь меновая стоимость и создающий ее абстрактный общественный труд. Безбрежная область конкретного полезного труда, создающего потребительные ценности, осталась вне поля марксистского исследования»²⁰.

Как мы уже видели, от этих положений С. Бессонова отказываются даже его ближайшие единомышленники. А между тем они органически связаны со всей его концепцией, непосредственно из нее вытекают. Отрицая значение товарного фетишизма, отождествляя классиков и Маркса, т. Бессонов, тем самым, последовательно развивает свою точку зрения. И ему остается проделать лишь совсем немногое, чтобы добраться до крайних положений своей же собственной концепции. Корни всех ошибок, совершенных нашим автором, неизменно ведут к его вульгарно-механистическому пониманию диалектического материализма. И недаром по данному вопросу существует столько общего между С. Бессоновым и Н. Бухариным, который тоже писал, что необходимо «самое общество рассматривать как организацию элементов в их натурально-вещественной характеристике»²¹, против чего самым решительным образом протестовал Ленин. В другой нашей статье мы уже однажды имели случай убедиться, что у С. Бессонова вместо диалектического метода фигурирует механистическая точка зрения. Все основные положения материалистической диалектики подвергаются, в его руках, вульгарно-механистическому извращению. Однако он не в меньшей степени вульгаризирует и материализм.

Тов. Бессонов утверждает, что если в политической экономии не изучать вещей, с которыми связаны общественные отношения производства, если не «сводить» общественных отношений к этим вещам, то наша наука лишится ее материалистической основы. «Многообразный, красочный и реальный мир материальных вещей по Марксу теснейшим образом связан к социальными отношениями людей, потому что, будучи охвачен живым пламенем труда, этот мир вещей собственно и составляет материальную базу обще[# 86]ственных отношений»²². Эти вещи являются, по мнению С. Бессонова, базой общественных отношений производства только потому, что «различие экономических эпох сводится к различию в степени развития материальных орудий труда»²³. Производственные отношения, как рьяно утверждает наш автор и многие другие вместе с ним, не представляют собой материалистического понятия. Они являются чем-то сугубо идеалистическим. Производственные отношения представляют собой реальный момент действительной общественной жизни только тогда и только постольку, когда и поскольку они являются пассивным отражением технических приемов производственного процесса. «Вместе с “техническими приемами” Рубин выкидывает, таким образом, за борт политической экономии не только значительную часть “Капитала”. Он выкидывает и нечто большее»²⁴, лишает производственные отношения их материального содержания. Помилуйте, ведь с отказом от изучения вещей, с нежеланием исследовать в пределах нашей наш «вещный мир» «вся эта реальная основа развития общества и общественных отношений производства безжалостно выброшена ныне Рубиным из мира социальных явлений. Тем самым сфера социальных явлений оказалась радикально и начисто освобожденной от неприятного материального соседства, очищена и возвышена над грубым материальным миром, поставленным в скромной позе за рубинским порогом. Однако вместе с этим очищением политической экономии от натуралистических плевел выхолощено и революционно действенное нутро марксистского учения. Лишенная материальной основы, сфера “социальных” явлений развивается теперь сама из себя, через себя и ради себя»²⁵. Иначе говоря, для т. Бессонова весь материализм, все «революционно-действенное нутро» заключается в материально-осязаемых предметах, чувственно-воспринимаемых вещах. До тех пор, пока политическая экономия изучает производственные отношения совместно с вещами, сводя их к этим последним, до тех пор она является материалистической наукой. Но как только мы говорим, что производственные отношения не являются простым придатком вещей, их пассивным отражением, мы немедленно превращаем нашу науку в идеалистическую болтовню. «Здесь мы подходим к «святая святых» Рубинской концепции — к его теории товарного фетишизма. Вульгаризация классиков и искажение Маркса нужны были Рубину для того, чтобы выставить за порог политической экономии историко-материалистическую сторону марксистского метода и оставить за нашей наукой одну лишь пустую оболочку формально-социологических признаков и характеристик»²⁶. С. Бессонову усердно вторит А. Кон, мысли которого вращаются вокруг тех же самых, в такой степени ими непонимаемых вопросов. «Спор ведется о том, как понимать производственные отношения; понимал ли производственные отношения метафизически и идеалистически — как пустые бессодержательные формы, или же — диалектически и материалистически — как формы, исполненные реального и материального содержания»²⁷.

А. Кон и С. Бессонов не высказывают здесь, по сути дела, ничего нового. Они только некритически повторяют те ошибочные мысли, которые составляют основное содержание «Теории исторического материализм» тов. Бухарина. В самом деле, «опасаясь, как бы не впасть в психологизацию общественного базиса, к которому относятся производственные отношения, и [# 87] считая самым дельным аргументом в руках антимарксистов то, что «понятие отношения между людьми предполагает их психическое взаимодействие», т. Бухарин предполагает оказать марксизму большую услугу, решительно и воочию материализовав недостаточно материальные в марксизме производственные отношения. Но вместо того, чтобы развивать положения марксизма дальше в духе того же марксизма, и, стало быть, в согласии с объективной действительностью, он бросается вспять в сторону вульгарного, механистического материализма… Тов. Бухарин, поставивший себе целью материализовать производственные отношения так, чтобы никакому психологисту неповадно было, решил «опредметить», овеществить их настолько, чтобы их можно было ощупать, понюхать и увидеть глазами. Уже по самому заданию видно, что мы имеем дело с механическим, метафизическим, а не диалектическим материалистом»²⁸. В том факте, что наши авторы взяли на себя, по сути дела, функцию выполнителей теоретических заданий Н. Бухарина, нет ничего удивительного. Всех их, в равной мере, роднит вульгарно-механистический метод анализа общественных явлений. И недаром тов. Кон печатно защищал все без исключения философские утверждения тов. Н. Бухарина.

А. Кону и С. Бессонову не дано уразуметь действительный смысл производственных отношений людей. Все их «глубоко-материалистические» положения основаны на сугубо вульгарном понимании как производственных отношений, так и материализма. Наши авторы, которые столь громко умеют кричать о социальном направлении в политической экономии, на самом деле, не могут отделить его от марксистской политической экономии, так как для них производственные отношения, рассматриваемые Марксом, Энгельсом и Лениным, и «социальные отношения субъектов», разбираемые Альфредом Аммоном, представляют собой совершенно одно и то же. Для нашего вульгарно-механистического направления все реально существующие отношения, все виды и типы социальных отношений людей исчерпываются одним общим понятием «сфера социальных явлений», которые не подлежат никакой дальнейшей дифференциации. Поэтому, даже в том случае, если наши авторы и решаются упомянуть о производственных отношениях, то они являются для них столь же неопределенным и идеальным понятием, сколь неопределенно и идеально самое понятие социальных отношений вообще. С другой стороны, для А. Кона и С. Бессонова является реальным и объективно существующим только все то, что представляет собой чувственно-осязаемую материю. Все же общественные явления представляются им не реальными, объективно не существующими. Но ведь производственные отношения существуют в объективной действительности, являются материальными отношениями. Однако, — умозаключают наши авторы, — для того, чтобы эти производственные отношения действительно были реальными и материальными, они должны выступать в виде чувственно-осязаемых вещей. В этих последних заключено все материальное содержание, весь материалистический характер, все «революционно-действенное нутро» марксистского учения.

Рассуждения А. Кона и С. Бессонова крайне занимательны и поучительны. Однако они понапрасну выдают их за ортодоксальный марксизм. Ибо, как для самого Маркса, так и для всех его последователей, производственные отношения представляют собой такое вполне материалистическое, объективно-сушествующее явление, которое не нуждается в какой бы то ни было дальнейшей «материализации», не подлежит дальнейшему «уточнению», осуществляемому нашими авторами, посредством придания вещественной плоти производственным отношениям, путем их сведения к [# 88] чувственно-осязаемым материально-техническим вещам и предметам. В самом деле. Производственные отношения представляют собой, согласно азбуке марксизма и ленинизма, те реальные отношения, которые возникают между людьми в действительном процессе материального производства, независимо от воли и сознания агентов этого производства. «Всякая данная ступень развития производительных сил необходимо ведет за собой определенную группировку людей в общественном производительном процессе, т. е. определенные отношения производства, т. е. определенную структуру всего общества»²⁹. Таким образом, производственные отношения соответствуют положению и роли производителей, их группировке в самом процессе общественного производства. Производственные отношения — это те взаимные связи, которые возникают между людьми в процессе их производительного воздействия на природу. «Производственные отношения есть такие отношения, в которые люди вступают в общественном отправлении своей жизни, которые далее не зависят от воли самих людей; которые соответствуют определенной ступени развития материальных производительных сил; которые в совокупности своей образуют экономическую структуру общества; которые, по выражению Маркса, в целом образуют то, что называют общественными отношениями, обществом; которые, далее, в классовом обществе не могут не быть классовыми по своей природе, ибо именно классы и являются субъектами общественных производственных отношений, которые, наконец, не воспринимаются непосредственно глазом, носом, ухом, руками, а могут быть вскрыты лишь теоретическим анализом, чем в отношении капиталистических производственных отношений лучшим свидетельством являются томы «Капитала»³⁰.

Производственные отношения людей столь же материальны, столь же реальны, столь же объективны, сколь материальны, реальны и объективны те взаимные связи, которые, возникая в процессе производства, между отдельными его участниками данной ступени развития производительных сил, представляют в своей совокупности реальное основание общества, определенную экономическую его структуру. «Совокупность этих производственных отношений образуют экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания»³¹. Таким образом, производственные отношения представляют собой «реальный базис» человеческого общества. Отсюда непосредственно следует вывод, что они не могут быть всего лишь на всего сочетанием каких-то идеальных моментов.

Тов. Бессонов предлагает искать материальную базу производственных отношений, их «нутро», в тех материально-технических вещах и предметах, к которым следует, по его мнению, сводить общественные отношена производства. Маркс, разумеется, никогда не разделял подобной точки зрения. Он указывал, что вещи представляют собой нечто иное, нежели те отношения, которые возникают посредством их и по поводу их. И в развитие своей точки зрения Маркс говорит нечто совершенно иное, нежели С. Бессонов: «способ эксплуатации машин есть нечто совершенно отличное от самих машин»³². И это должно быть очевидно для каждого мало-мальски мыслящего человека. Никто из классиков марксизма никогда не предполагал, чтобы материально-технические процессы или «вещный мир» исключали [# 89] все то самостоятельное значение, которое принадлежит отношениям людей, возникающим в процессе материального производства и им всецело обусловленными. И, конечно, Марксу никогда не представлялось, чтобы производственные отношения, рассматриваемые вне зависимости от вещественных предметов, являлись бы идеалистическими отношениями. Ссылки А. Кона и С. Бессонова на Маркса, поэтому, являются совершенно необоснованными. Однако, если подобное положение о роли материальных вещей и не свойственно марксизму, то оно зато разделялось и разделяется всеми теми вульгарными «марксистами», о которых сам Маркс нередко замечал: — «Я знаю только одно, что я не марксист». С другой стороны, всевозможные «критики» Маркса и марксизма также всегда старались доказать, что Маркс-де низводит все общественное развитие к динамике материальных вещей и чувственно-осязаемых предметов. Сперва приписав Марксу это свое неправильное и неверное утверждение, они затем, без особого труда, критиковали собственные измышления, делая вид, что их выступления заключаются в «критике» взглядов Маркса.

Последнее выступление одного из подобных «критиков» Маркса имело место совсем недавно. Согласно Гендрику де-Ману³³ все учение Маркса о производительных силах и производственных отношениях заключается в провозглашении главенствующего значения голой техники. Одна лишь техника, только развитие мертвой материи, механически определяет собой все общественно-историческое и идеологическое развитие. Способ производства мыслится Марксом, именно как мертвая материя. Все мировоззрение марксизма покоится, по мнению де-Мана, на логических, рациональных категориях, которые, будучи полностью применимы только в царстве мертвой материи, привлекаются все же Марксом для объяснения общественных процессов и исторических явлений. Исторический материализм замещает понятие функции понятием механической причинности только для того, чтобы установить главенствующее значение развития техники. По мнению де-Мана, Маркс, в такой степени, объясняет все социально-исторические и идеологические процессы мертвой материей, помимо которой ничто иное не может оказать свое действие, что эта мертвая материя будто бы превращается в его системе даже в какое-то божество. «Охарактеризовав» подобным образом исторический материализм и марксизм, Гендрик де-Ман в дальнейшем легко и быстро с ним «разделывается». Закончив «критику» Маркса, де-Ман затем выполняет истинную задачу всей своей литературной деятельности, водружает свою собственную фрейдистско-бергсоновскую, религиозную систему.

Стоит ли доказывать, что в действительности исторический материализм, как и все учение Маркса, не имеет решительно ничего общего с той нелепой вульгарной карикатурой, которую нам преподносят, исходя из определенных классовых целей, всяческие Гендрики де-Маны? Стоит ли доказывать ту очевидную истину, что Маркс не занимался сведением общественных процессов и производственных отношений к развитию голой техники, к «вещному миру» и материально-техническим процессам? Мы думаем, что в доказательстве подобных общеизвестных и вполне очевидных истин нет никакой необходимости. Заблуждения А. Кона и С. Бессонова, если они только от них вовремя не откажутся, обязательно должны привести их к теснейшему родству со всевозможными вульгарно-механистическими «критиками» марксизма. А между тем, субъективные желания наших авторов, несомненно, носят наилучший характер. Поэтому, чем скорее тт. А. Кон и С. Бессонов поймут, что все громаднейшее значение марксистского мировоззрения, все его соответствие объективной действительности заключается вов[# 90]се не в вульгарно-механистическом ее исследовании, а в диалектическом, гибком и всестороннем изучении этой многообразной действительности, тем лучше будет не только для них, но и для дальнейшего развития всей марксистской мысли. Процессы, имеющие место в реальной действительности человеческого общества, прекрасно изучаются и рассматриваются марксистскими общественными науками, но они никоим образом не могут быть втиснуты в прокрустово ложе какой-нибудь вульгарной, немарксистской схемы.

А. Кон и С. Бессонов в своем «критическом» походе не показывают и виду, что они нападают на те взгляды, которые принадлежат Марксу. Внешность их рассуждений, все время, носит марксистский характер. Однако наши авторы далеко не одиноки в разделяемой ими точке зрения. Аналогичные рассуждения о значении потребительной стоимости и вещей для «материализации» производственных отношений, которые без подобного «овеществления» будто бы не могут быть материальными, мы встречаем также и у многих других современных экономистов. К направлению, возглавляемому А. Коном и С. Бессоновым, принадлежит, между прочим, также и Н. Кажанов, который утверждает, что «для всякого исторического общества все общественные отношения людей реально не отделимы от тех или иных материально-физических моментов, от «вещей». Даже сложные интеллектуальные взаимоотношения не могут иметь места без того или иного материально-физического выражения их»³⁴. Однако Н. Кажанов, подобно С. Бессонову, также принимает вид рьяного «защитника» марксистской политической экономии от ее «противников». Другой сторонник этой же самой точки зрения — А. Финн-Енотаевский — поступает во сто раз более честно и откровенно. Он прямо заявляет, что Маркс не разделял подобных положений, но что как раз за это его и следует критиковать. А. Финн-Енотаевский, в противоположность всем и всяческим его единомышленникам, выступает не против того или иного марксиста. Он не старается придать своим рассуждениям такой вид, будто бы они не расходятся с Марксом, а направлены «только» против той или иной интерпретации его работ. Этот экономист, выступая, подобно многим другим его союзникам, против Маркса, не желает и не считает нужным скрывать это очевидное обстоятельство В полном согласии с А. Коном, С. Бессоновым, Н. Кажановым и др. А. Финн-Енотаевский заявляет, что «когда Маркс эту мысль формулирует так, что существование товаров, как меновых ценностей, «совершенно независимо» от их существования, как потребительных стоимостей, то это неправильно выражает его собственный взгляд на отношение меновой ценности к потребительной в товарном мире и приводит в восторг Книсов, могущих констатировать здесь дефект у него. И в самом деле, разве существование товара, как меновой ценности, находится вне связи с материальным, предметным существованием товара, сего натуральной формой, которую Маркс сам и, как мы увидим еще, неудачно отождествляет с потребительной ценностью? Оценка товара как потребительной ценности и его же как меновой отлична, но в том и в другом случае оценка связана с предметом, со свойствами его материальными и общественными»³⁵.

А. Финн-Енотаевский считает, как и С. Бессонов, что производственные отношения, выражаемые экономическими категориями, непременно должны быть связаны с вещами, с потребительными стоимостями, с теми ма[# 91]териально-естественными свойствами, которыми обладают натуральные формы вещественных носителей этих категорий. Для того, чтобы обосновать это положение, он, предварительно, лишает стоимости всякого реального смысла, превращает ее в чисто-идеалистическое понятие. Во всех его рассуждениях стоимость фигурирует не как объективная категория, которая реально существует в условиях товарно-капиталистического производства, а как «оценка товаров» по «сознанию». «Ценность — это сознание затраченного труда в обществе»³⁶. Понятно, что теперь эту идеализированную стоимость необходимо подвергнуть «материализации», дабы она окончательно не превратилась в одну лишь голую фикцию. И А. Финн-Енотаевский превращает стоимость из производственного отношения в «оценку» материально-телесных свойств предмета, присущих ему от природы наравне и наряду с другими его естественными свойствами. Товар, по мнению А. Финн-Енотаевского, может быть оценен с самых различных сторон, как с его материальной стороны, так и с общественной. В зависимости от того, какую применить оценку, мы и получаем потребительную или меновую стоимость, которые столь же нераздельно должны исследоваться в политической экономии, сколь нераздельны естественные свойства предмета, хотя мы их, весьма условно, и разграничиваем, как материально-технические и как общественные.

По мнению А. Финн-Енотаевского, Маркс ошибается, когда он утверждает, что производственные отношения людей, в которые они вступают между собой, отличны от отношений человека к природе от процесса труда «как такового». Он рассуждает аналогично А. Кону и С. Бессонову. Раз производственные отношения возникают в процессе взаимоотношения между человеком и природой, то они неотделимы от материально-технической, технологической стороны этого процесса. Производственные отношения должны рассматриваться политической экономией вместе с материальными вещами, с предметами, создаваемыми в производстве, ибо, рассматриваемые отдельно от них, отношения людей становятся чисто-социальными, идеальными отношениями субъектов. Именно поэтому и нельзя рассматривать материально-технических процессов производства, отдельно от возникающих в нем производственных отношений. «Человеческая природа и здесь отделяется им (Марксом. Г. Д.) от природы. Человек здесь у него продолжает представлять непосредственно лишь общество, а не и природу. И это в то время, как Маркс сам учит, что человек живет в двойной среде: физической и социальной, что природа действует на него и он на природу, как член общественного организма. Все эти старания Маркса вырыть пропасть между природой и обществом в вопросе о ценности вызывают тем больше удивления, что из самого его учения вытекает, что человек — мост между природой и обществом»³⁷.

Утверждая, что производственные отношения людей непосредственно содержат чувственно-воспринимаемое вещество и к нему сводятся, А. Кон и С. Бессонов, естественно, пытаются подобным образом «материализировать» все отдельные виды и типы производственных отношений участников товарно-капиталистического процесса производства. Они пытаются отыскать вещественную материю в самих этих производственных отношениях, так как в противном случае, согласно их точке зрения, лишенные этой чувственно-осязаемой материи, производственные отношения, неизбежно превратятся в какую-то мифическую «оценку», нечто туманное и сугубо неопределенное. Но так как столь же невозможно «материализировать» реально существующие и поэтому материальные общественные процессы, [# 92] сколь невозможно смочить воду, то ясно, что рассуждения всех наших противников носят более нежели «оригинальный» характер. Так, напр., А. Кон решительно возражает против утверждения И. Рубина, который указывает, что согласно Марксу в стоимости не содержится вещественной, грубо-чувственной материи. Он пишет, что «вместо слов «ни один атом естественного вещества» Рубин, как мы видим, подставляет слова «ни одного атома материи». Таким образом разъединяются общественные и материальные элементы марксовой теории, и материалистическое учение Маркса превращается в невинное идеалистическое варево: стоимость, которая являет производственным отношением, объявляется нематериальным, следовательно, объективно не существующим явлением»³⁸. Философские механисты всегда отрицали и отрицают реальность общественных отношений и процессов, в том числе отрицают и реальное существование классов, на том основании, что раз в них не содержится вещественной материи, то они, стало быть, объективно не существуют. Поэтому, и для тов. Кона, производственные отношения будут материальными только в том случае, если в них содержится вещественная, чувственно-осязаемая материя. И эту «материю» он обязательно желает включить в производственные отношения, дабы придать им ту необходимую реальность, которой они, по его мнению, не могут обладать вне вещей, вне телесного мира всевозможных чувственно-осязаемых предметов. С этой точки зрения, тов. Кон и нападает на тов. Б. Борилина, который, на основании слов Ленина, указывает, что стоимость представляет собой реальное, и в этом смысле вполне материальное общественно-производственное отношение, хотя она и лишена чувственной вещественности. В ответ на это тов. Кон, объясняет нам, что все пресловутое «выхолащивание» и начинается с того момента, когда Маркс, Ленин, а затем и все их последователи, указывают, что стоимость не представляет собой чего-то вещественного. «Мы обвиняли и обвиняем Рубина и рубинцев в выхолащивании материального содержания производственных отношений, в нематериалистическом понимании их. «Производственные отношения, — пишет Б. Борилин, — представляют собой величайшую реальность, хотя не содержат ни атома вещественной материи, и в этом смысле материальны». Однако, заметим мы Б. Борилину, право, религия, искусство тоже представляют собой «величайшую реальность», значит и они материальны?»³⁹. Тов. Кон милостиво соглашается еще признать производственные отношения за реальные, объективно-существующие отношения, включив в них, предварительно, вещественную материю. Но он решительно не согласен признать за религией, правом и искусством какое бы то ни было объективное существование, считает их нереальными, так как он не видит путей к их «материализации». Между тем, несомненно, что право (мы оставляем в стороне религию, искусство, как и другие идеологические формы, хотя, несомненно, что и их существование является реальным и объективным) представляет собой также «величайшую реальность», хотя реальность правовых отношений иная, так как связь между этими отношениями и общественным базисом отличается от связи между производственными отношениями и производительными силами. Во всяком случае нельзя представлять себе право чем-то нереальным, какой-то правовой психикой людей. А между тем, тов. Кон, по вашему представлению право имеет только лишь одно психическое, идеальное существование. Ибо из всей вашей концепции непосред[# 93]ственно вытекает, что мы должны признать право со всеми его атрибутами за продукт нашего мышления. Ваша точка зрения, А. Кон, прямехонько ведет к идеализму, точно так же, как вели к нему другие ваши ошибки, совершенные еще в 1922 г. Тогда, согласно собственным вашим извинениям, вы не успели прочитать Гегеля. Разрешите же нам поинтересоваться, какого автора вы не соблагоизволили прочесть и вплоть по сегодняшний день?

Выставив эти свои положения в качестве тяжелых орудий своей аргументации, тов. Кон начинает затем вести систематический обстрел… «рубинцев». Впрочем, его единомышленник настолько любезен, что он не отказывается, и на сей раз, сообщить нам, против кого направлены, в действительности, стрелы язвительной «критики» тов. Кона. «Спрашивается: что же, ценность есть нечто абстрактное, отвлеченное, идеальное, лишь объективирующееся в вещах, и потому только не символ, или она нечто вещественное; что же, ценность — это невещественное, нематериальное отношение людей, получившее лишь вещественное выражение, что же, она лишь воображаемое «свойство вещей», и в своей денежной форме ценность «представлена» лишь как вещь, как особый товар? — Да, — отвечает во многих местах Маркс. Но такой ответ не может удовлетворить и не может не вызывать целого ряда сомнений и вопросов и у учеников Маркса»⁴⁰. Рассуждения А. Финн-Енотаевского продолжают, по-прежнему, развиваться параллельно мыслями А. Кона. Оба они стараются найти вещественную сущность стоимости, доказать, что она не только выражается в вещах, но сама представляет собой нечто вещественное, чувственно-осязаемое. Поэтому вся эта группа, все вульгарно-механистическое направление в политической экономии отрицает и не может не отрицать значение теории товарного фетишизма, так как эта теория в корне разрушает всю их собственную теорию, всякую легенду об естественно-вещественном существовании стоимости. Ибо в своей теории товарного фетишизма, Маркс как раз и доказывает, что производственные отношения людей, при товарном способе производства, хотя и принимают вещную форму своего проявления, но тем не менее от нее отличны, не могут быть объясняемы естественными свойствами тех вещей, в материальном теле которых они овеществляются.

Всячески пытаясь «материализовать» стоимость, наши противники, в спешном порядке, включают вещественную материю в понятие абстрактного труда. Они превращают его в чисто-физиологический труд, лишенный всяких социальных и исторических качеств. Тем самым абстрактный труд из исторической категории превращается во внеисторическое понятие, пригодное для всех времен и народов. «Не следует думать, — замечает А. Кон, — что понятие абстрактного труда применимо только к меновому обществу. Всюду, где возникает необходимость соизмерения различных видов труда, приходится прибегать к помощи понятия абстрактного труда, к выделению совокупности общих свойств всякого труда»⁴¹. Н. Кажанов спешит подтвердить правильность взглядов тов. Кона. Он также придерживается физиологической трактовки абстрактного труда, считает его затратой физиологической энергии человека, а, следовательно, внеисторической категорией. Н. Кажанов утверждает, что абстрактный труд, «как затрата человеческой рабочей энергии, как человеческий труд вообще (или абстрактный), он является необходимым началом хозяйственной жизни для всех эпох и народов»⁴². Наконец, А. Финн-Енотаевский также не отказался принять [# 94] участие в этом дружном установлении внеисторического характера абстрактного труда. Он спешит вложить свою лепту в коллективно-возводимое здание новой экономической теории. «Абстрактный труд, в смысле затраты труда вообще, существует и в натуральном мире, поэтому и там есть ценность, но проявляется она не через обмен, а прямо. Когда Маркс говорит, что люди во всех состояниях интересовались рабочим временем, которое они тратили на добывание средств жизни, то что другое это означает, как не то, что они интересовались затратой труда вообще, абстрактным трудом?»⁴³. Н. Кажанов настроен весьма практически. Ко всем экономическим категориям он подходит с точки зрения того, как бы наладить их практическое использование, какую непосредственную утилитарную ценность они собой могут представить. В то же время он крайне озабочен вопросом о формах планового учета и регулирования в социалистическом обществе. Понятно, что он стремится поэтому наладить социалистическое использование абстрактного труда, как ни абсурдна подобная мысль. «Законченное уяснение этого вопроса приобретает для нас в настоящее время особо существенное значение с точки зрения разрешения вопроса, будет ли иметь для себя материально-общественные основания категория абстрактного труда в социалистическом обществе, когда товарное обращение, как система общественных отношений, исторически атрофируется. Гильфердинговская школа, выводящая эту категорию исключительно из системы товарных общественных отношений, ответит на этот вопрос, конечно, отрицательно. Маркс же и Ленин сказали бы иначе»⁴⁴. Новейшая премудрость, изрекаемая вульгарно-механистическим направлением в политической экономии, заключается, таким образом, в превращении экономических категорий из абстракций общественных отношений производства, в «материально- общественные», энергетические и потому внеисторические понятия. Вначале производственные отношения товарно-капиталистического хозяйства были «материализированы», т. е. превращены в вещественно-материальные, чувственно-осязаемые категории. Для этого абстрактный труд был сведен к внеисторической затрате физиологической энергии человека. Таким путем, экономические категории были полностью лишены всей присущей им историчности, превратились в абстракции материально-технических и технологических процессов. Наконец, этот процесс постепенной механистической вульгаризации марксистской политической экономии ныне завершается превращением экономических категорий, из законов, которые стихийно управляют существованием и развитием товарно-капиталистического производства, в категории планового сознательного регулирования социалистического хозяйства. Политическая экономия Маркса окончательно оказывается перевернутой кверху ногами.

Раз абстрактный труд представляет собой внеисторическую, чисто-физиологическую категорию, то понятно, что и создаваемая им стоимость, как и все другие экономические категории, также превращается во внеисторическое, вещественно-материальное понятие. Н. Кажанов, кроме всего, дает еще нам объяснение по вопросу, как будет осуществляться действие закона стоимости в условиях организованного, социалистического производства. «В такой же мере, в какой распространение паровых двигателей обеспечивает обществу производственно овладение стихией пара, — развитие социалистических отношений обеспечивает ему овладение стихией стоимости, разумное регулирование этой материальной основы обществен[# 95]ного хозяйства»⁴⁵. Стоимость, подобно абстрактному труду, из производственного отношения целиком и полностью превращается во внеисторическую «материальную основу» всякого общественного производства. «Поскольку производственные отношения в результате социалистической революции перестраиваются из классово-антагонистических, стихийных товарно-капиталистических в бесклассовые планово-регулированные, поскольку форма стоимости из меновой превращается в планово-регулируемую форму стоимости, постольку закон стоимости из общественно-стихийной действующей силы превращается в научно-регулируемую силу»⁴⁶. Н. Кажанов понимает, что производственные отношения социалистического общества в корне отличны от неорганизованных производственных отношений товарно-капиталистического хозяйства. Однако он никак не может уразуметь, что стоимость представляет собой производственное отношение, возникающее между отдельными, изолированными, индивидуальными и автономными товаропроизводителями, а поэтому может иметь место только в таком обществе, где существует раздробленное, частно-собственническое производство. В представлении Н. Кажанова стоимость ни в коем случае не представляет собой абстракции определенных, исторически-преходящих общественных отношений производства. Так как стоимость представляет собой для него нечто материально-вещественное, то она сохраняется, хотя бы производственные отношения, ей соответствующие, и перестали бы существовать. Нечего и говорить, что подобная точка зрения не представляет собой положение марксистской политической экономии. Маркс, Энгельс и Ленин, в противоположность Н. Кажанову и другим представителям вульгарно-механистического направления в политической экономии, прекрасно учитывали, что экономические категории полностью соответствуют товарно-капиталистическому способу производства, носят вполне определенный исторический характер.

А. Финн-Енотаевский тоже, разумеется, считает стоимость внеисторической категорией. Он находит, что она существует от сотворения мира, с самого момента появления человека. Прибегая к выражениям библейского характера, он замечает, что «трудовая ценность ведет свое летоисчисление, можно сказать, со времен грехопадения: «в поте лица своего будешь добывать хлеб свой»⁴⁷. Всюду, где только затрачивается человеческий труд, какова бы ни была общественная форма этой затраты, существует стоимость продуктов труда. К этому более нежели оригинальному выводу А. Финн-Енотаевский приходит только потому, что он свято выполняет теоретические требования А. Кона и С. Бессонова, последовательно их придерживается. Стараясь найти в стоимости хотя бы один атом вещественной материи, он, естественно, превращает эту стоимость в материальное выражение затраты физиологического труда человека. А. Финн-Енотаевский в такой степени овеществляет стоимость, что его начинает смущать вопрос, каким образом эта вещественная стоимость вновь приобретает вещную форму своего выражения в акте товарного метаморфоза. «Перед нами, таким образом, вопрос: как связать у Маркса, что «создание ценности» есть превращение рабочей силы в труд, — что является молчаливым признанием общности ценности всем общественным формациям, — что ценность — материализованный труд, с тем у него, что ценность сама материализуется в вещах? В первом случае ценность, общественная категория, имеет материальное содержание, есть проявление природной человеческой силы, во втором она является лишь объек[# 96]тивированной, представленной в вещи, и в виде вещи воображаемой»⁴⁸. В самом деле, стоимость уже представляет собой нечто вещественно-материальное. Зачем же ей, в таком случае, вновь объективироваться в вещи? Впрочем, А. Финн-Енотаевский быстро разделывается с охватившим его минутным недоумением. Его вывод относительно стоимости может быть сформулирован следующим образом: «По Марксу выходит, что только труд, создающий товар, приобретает характер ценности, и таким путем выражает свою общественную связь. Это-то и неверно. Труд, создающий товар, приобретает лишь особую форму ценности, меновую ценность; ценность же и «общего характера» имеет всякая индивидуальная затрата труда, целесообразная для общества и в натуральном хозяйстве»⁴⁹.

Вульгарно-механистическая точка зрения превращает политическую экономию во внеисторическую науку. Все ее категории, в равной мере, применимы теперь ко всем без исключения общественно-экономическим формациям, начиная от натурального хозяйства и кончая социалистическим обществом. Однако, вместе с тем, эти экономические категории лишаются всего присущего им значения, происходит полное уничтожение их действительного содержания. Если ранее категории политической экономии, выражая собой определенные виды и типы производственных отношений членов товарно-капиталистического общества, служили делу выяснения тех стихийных законов, которые управляют существованием и развитием данного способа производства, то с их превращением в вещные категории, лишенные какого-либо общественно-исторического характера и значения, они теряют всякий, как реальный, так и познавательный, смысл. Превращая политическую экономию в подобную ни на что не пригодную экономическую науку, занимающуюся схоластическим словопрением и установлением бессодержательных, ничего не объясняющих банальностей, наши исследователи, тем самым, лишают себя всякой возможности научно исследовать товарно-капиталистическое общественное производство. Ибо последнее обладает цели рядом своеобразных, качественных особенностей, которые, делая его отличным от всякого иного способа производства, затрудняют и усложняют научно-теоретическое исследование.

Вещественная форма производственных отношений, рассматриваемая товарным фетишизмом, и представляет собой их особое, специфическое качество, особую социальную определенность. Эта качественная определенность общественных отношений производства ярко характеризует их, как исторически ограниченные отношения, присущие только одной определенной общественной формации. Овеществление людей и персонификация вещей является именно результатом особенностей того товарно-капиталистического типа общественной организации производства, который в этом присущем ему своеобразии становится предметом теоретической политической экономии. «В теории товарного фетишизма… все товарное хозяйство получает свою законченную характеристику, как особый тип исторической определенной общественной формации, резко отличающейся от других общественных формаций»⁵⁰.

Теория товарного фетишизма, разбирающая иррациональный характер производственных отношений, анализирующая специфическое качество капитализма, естественно, представляет собой исходный пункт политической экономии, совокупность некоторых исходных методо[# 97]логических положений. Качественная сторона производственных отношений, получающая свое выражение в их вещественной форме, отнюдь не умаляет, разумеется, громаднейшего значения присущего их количественной характеристике, даже необходимо обусловливает существование этой количественной стороны. Но все попытки механистического подхода к анализу производственных отношений, все попытки опереться, при исследовании капитализма, только на его количественную сторону, при игнорировании качественного подхода, неоднократно имевшие место в истории политической экономии, неизбежно должны окончиться полнейшей неудачей. И недаром все главнейшие представители буржуазной политической экономии игнорируют проблему экономического качества, стремятся к одному лишь чисто-количественному исследованию. Так, напр., Густав Кассель пишет, — «политическая экономия изучает, главным образом, количественные отношения. Мы должны поэтому пытаться все явления хозяйственной жизни, привлекающие к себе наше внимание, выражать в точных количественных определениях»⁵¹. Что же касается Маркса, то он только потому смог дать гениальное завершение всей истории экономической мысли, что он придавал исключительное значение диалектическому единству качества и количества, только потому, что он умело использовал эти категории, наравне со всеми другими категориями и законами материалистической диалектики.

А. Кон и С. Бессонов злоупотребляют словом «диалектика», хотя они ее и не понимают, предпочитая, в своих рассуждениях, придерживаться механистического материализма. В полном согласии со всей их общефилософской концепцией, игнорирующей специфическое качество явлений, они отрицают значение товарного фетишизма. Но тем самым, не замечая специфического качества производственных отношений товарно-капиталистического хозяйства, исследуемых политической экономией, они неминуемо должны прийти, подобно всем другим механистам, как философским, так и экономическим, к внеисторическому пониманию как всей нашей науки, так и ее отдельных категорий. И действительно, они вплотную подходят к подобной точке зрения, доходят до отрицания исторического характера абстрактного труда. Но тут уже становится очевидным весь немарксистский характер выдвигаемой ими своеобразной экономической теории.

Поэтому, для того чтобы сласти положение, для того чтобы по-прежнему сохранить за своими взглядами видимость марксистских положений, А. Кон и С. Бессонов производят насилие над своей же собственной теоретической концепцией. Ценой величайшей непоследовательности, их мысль, в своем дальнейшем развитии, внезапно резко поворачивается в противоположную сторону от того теоретического и логического пути, по которому она все время продвигалась. Наши авторы вступают в резкое противоречие с исходными пунктами своей же собственной теории, вероломно отрекаются от всех своих более последовательных, более выдержанных единомышленников. Все бесчисленные рассуждения А. Кона и С. Бессонова о значении товарного фетишизма, о «материальных» и «идеальных» производственных отношениях, о значении вещей для политической экономии, о неисторичности абстрактного труда не могут быть ими теперь как следует использованы. Наши авторы, по сути дела, начинают отрицать те их положения, которые им, с таким большим трудом, удалось утвердить. Потратив столько сил, труда и физиологической энергии для того, чтобы отвергнуть значение товарного фетишизма, они ныне начинают признавать исторический характер политической экономии, который может быть полностью понят, именно исходя из громадного значения, присущего товарному фетишизму. А. Кон и С. Бессо[# 98]нов, которые столь старательно отождествляли классиков и Маркса, внезапно начинают находить различие между ними. Больше того. Наши авторы теперь признают даже и товарный фетишизм, хотя по-прежнему все еще его не понимают и признают лишь частично.

Что же касается теоретической мысли С. Бессонова, то с ней происходит еще более резкий, совершенно непонятный переворот. Наш автор, который столь рьяно и усердно требовал все время изучения в политической экономии вещей, «вещного мира» и потребительных стоимостей, который столь усиленно обвинял «марксистскую литературу», в лице всех ее главнейших представителей, в том, что она не изучает многокрасочного мира реальных вещей и чувственно-осязаемых предметов, внезапно меняет свою точку зрения. Наш. автор чувствует неправильность всей своей концепции. Он предвидит, что даже его единомышленники начнут отказываться от выставленных им теоретических положений. Поэтому теперь он вдруг начинает вновь нападать на И. Рубина, обвиняя его в том, что тот будто бы занимается изучением вещей и тем самым лишает политическую экономию присущего ей объекта, замещает исследование производственных отношений анализом материальных вещей.

В результате такого переворота от всей точки зрения С. Бессонова буквально ничего не остается. Дело обстоит таким образом, что в одной части своей статьи т. Бессонов усиленно критикует те взгляды, которые он сам же развивает во второй ее части, а в последней он стремительно нападает на ту точку зрения, которую он развивал в начале своей статьи. В результате вся его статья начинает напоминать собой борьбу с ветряный мельницами или же с привидениями, порожденными фантазией автора. Впрочем, подобные, отнюдь не диалектические, противоречия неизбежны у автора, эклектически пытающегося соединить механистический материализм и богдановщину с марксистской политической экономией.

Тов. Бессонов, как мы уже видели, категорически отрицает основное различие, существующее между классиками и Марксом. Однако он все же опасается отождествить их точки зрения, которые столь явственно отличаются одна от другой, пытается конституировать хоть какую-нибудь разницу между ними. И это различие между классической политической экономией и марксистской экономической теорией он теперь находит, противореча самому себе… в историческом характере последней. «Основная ошибка классиков и основная заслуга Маркса заключались в том, что первые «рассматривали буржуазный способ производства как вечную естественную форму общественного производства», в то время как Маркс считал, что формой стоимости (или товарной формой, что по Марксу — одно и то же, ср. предисловие к I изданию «Капитала»): «буржуазный способ производства характеризуется как особенный вид общественного производства, и вместе с тем характеризуется исторически». В этом и ни в чем ином Маркс видел свое основное отличие от классиков»⁵². Тов. Бессонов считает, что совершенно напрасно искать различие между классиками и Марксом по линия товарного фетишизма. Здесь между ними нет никакой разницы, имеется полное совпадение теоретических взглядов обеих сторон. «Главный недостаток классиков заключался, по мнению Маркса, отнюдь не в том, что классики были, как утверждает Рубин, «несоциальны», а в том, что они были неисторичны. Но в том-то и дело, что признак историчности или неисторичности кажется Рубину недостаточным»⁵³.

[# 99] Бесспорно, конечно, что классическая политическая экономия не понимала исторически преходящего характера капиталистического производства. Против этого никто и не собирается возражать. Но совершенно неверно, что эта ошибка классиков исключает, в какой бы то ни было мере, их другую ошибку, представляющую собой иную сторону первой и заключающуюся в игнорировании специфического общественного характера товарно-капиталистических производственных отношений. Вся суть дела заключается в том, что классическая политическая экономия была неисторична именно потому, что все ее главнейшие представители не могли разработать теорию товарного фетишизма, каковая задача была выполнена только самим Марксом. Из отсутствия у классиков правильного представления о товарном хозяйстве, как о таком способе производства, в котором все действительные отношения его членов овеществлены и проявляются как вещи, как раз и вытекает их внеисторическая точка зрения, рассматривающая данный способ общественного производства, как вечную, естественную необходимость.

Товарный фетишизм представляет собой особую качественную сторону капиталистической действительности. Посредством этого, присущего ему, специфического качества товарно-капиталистический способ производства и может быть отделен от всех других общественных формаций. Игнорирование «этого социального качества неминуемо ведет к исчезновению промежуточных граней, к аннулированию тех отличительных черт, посредством которых различаются между собой экономические структуры различных общественных организаций. Классическая политическая экономия ошибочно признала капиталистический способ производства за вечную естественную форму всякого производства потому, что она не могла провести последовательно различия между производством вообще, между материально-техническим процессом производства и той его специфической общественной формой, которую он приобретает только в условиях товарно-капиталистического хозяйства. И это обстоятельство, нераздельность обеих ошибок, совершаемых политической экономией классиков, их взаимную обусловленность неоднократно подчеркивает и сугубо тщательно отмечает Маркс. «Здесь, — говорит он, — свершается присущий буржуазной политической экономии фетишизм, который общественный экономический характер, накладываемый на вещи общественным процессом производства, превращает в естественный, из самой природы вещей вытекающий характер»⁵⁴. С. Бессонов только потому так горячо отстаивает свою, совершенно ошибочную точку зрения, что он недостаточно хорошо знаком с подлинными воззрениями Маркса, не понимает самых простых и ясных его высказываний. Зачастую с ним поэтому происходят весьма курьезные вещи, которые выражаются в том, что наш автор приводит какое-нибудь место из «Капитала» буквально что называется «ни селу ни к городу». За соответствующими фактическими примерами далеко обращаться не приходится.

С. Бессонов, как мы это только что видели, приводит, в подтверждение своих взглядов, отрывок из того места, где Маркс указывает на значение формы стоимости. В его полном виде это место «Капитала» гласит следующее: «Один из основных недостатков классической политической экономии состоит в том, что ей никогда не удавалось из анализа товара и, в частности, товарной стоимости вывести форму стоимости, которая именно и придает ей характер меновой стоимости. Как раз в лице своих лучших представителей, А. Смита и Д. Рикардо, она рассматривает форму стоимости, ок нечто совершенно безразличное и даже внешнее по отношению к при[# 100]роде товара. Причина состоит не только в том, что анализ величины стоимости поглощает все ее внимание. Причина эта лежит глубже. Форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время самая всеобщая форма буржуазного способа производства, который именно ею характеризуется как особенный вид общественного производства, а вместе с тем характеризуется исторически. Если же рассматривать буржуазный способ производства как вечную естественную форму общественного производства, то неизбежно останутся незамеченными и специфические особенности формы стоимости, следовательно, товарной формы, а при дальнейшем ходе исследования денежной формы, формы капитала и т. д. Поэтому у экономистов, единогласно признающих измерение величины стоимости рабочим временем, мы находим самые пестрые и противоречивые представления о деньгах, т. е. о всеобщем эквиваленте в его законченной форме»⁵⁵. Опрашивается, о чем здесь говорит Маркс? Если мы обратимся с этим вопросом к т. Бессонову, то он не замедлит дать нам соответствующее «разъяснение». Он, с исключительной самоуверенностью, объяснит нам, что в этой цитате Маркс указывает, что различие между ним и классиками заключается-де вовсе не в том, что автору «Капитала» была понятна специфическая общественная сущность экономических категорий, как теоретических абстракций определенных, вещно выраженных производственных отношений, присущих товарно-капиталистическому способу производства, а классической политической экономии эта особенная их сущность осталась неизвестной. Нет, единственное, что считает необходимым отметить здесь Маркс, так это только то обстоятельство, что он, в отличие от классиков, понимал исторический характер буржуазного производства. Только «в этом и ни в чем ином Маркс видел свое основное отличие от классиков».

Но так ли это обстоит в действительности? Правильно ли тов. Бессонов интерпретирует слова Маркса? Несмотря на красноречивые уверения нашего автора, его комментарии, которыми он обильно снабжает слова Маркса, явно противоречат действительному смыслу рассуждений Маркса. Тот вид, который принимают мысли этого последнего в руках С. Бессонов, не становится более правильным от того, что он весьма сильно нравится самому «критику». Любой непредубежденный читатель, обладающий хотя бы самыми минимальными знаниями, не замедлит обнаружить, что тов. Бессонов вовсе не стремится к тому, чтобы сколько-нибудь точно передать мысли Маркса.

Действительно, в вышеприведенном месте «Капитала» утверждается как раз то, что изо всех сил отвергает тов. Бессонов. Маркс здесь еще и еще раз подтверждает и повторяет те его рассуждения, которые, впоследствии, неоднократно встречаются на страницах «Теорий». Он утверждает, что исторический характер политической экономии не отделим от общественной сущности изучаемого ею объекта. Классики не понимали исторического характера нашей науки только потому, что они не могли из анализа товара вывести форму стоимости. Между тем, форма стоимости, приобретаемая продуктами труда в условиях товарного производства, выражает специфический качественно-своеобразный характер, присущий определенному трудовому содержанию, принявшему вещную форму своего проявления. Только поэтому форма стоимости и становится особым выражением исторической ограниченности буржуазной организации общественного труда. Только качественная характеристика стоимости, ее общественная форма объясняет нам преходящее бытие капиталистического способа производства. Классики политической экономии не смогли проанализировать до конца этой качественной стороны стоимости. Они оставили в стороне [# 101] ее форму и занялись исключительно исследованием содержания стоимости, преимущественно со стороны количества заключенного в ней труда, не интересуясь особым качеством последнего.

Классическая политическая экономия в ее погоне за количественной стороной стоимости исследовала труд, создающий эту стоимость только с одной лишь его количественной стороны. Но абстрактный труд, представляя собой субстанцию стоимости, обладает не только количественной характеристикой, но и качественной определенностью. Этот своеобразный качественный характер абстрактного труда, его общественно-историческое существо, остался неисследованным политической экономией классической школы, даже и ее лучшими представителями. Приступая к разбору теории стоимости Рикардо, Маркс на первой же странице, ему посвященной, отмечает, что «вида же — особого назначения труда, как создающего меновую ценность или выражающегося в меновых ценностях — характера этого труда Рикардо не исследует. Он поэтому не понимает связи этого труда с деньгами, т. е. того, что он должен проявляться в виде денег. Он поэтому совершенно не понимает связи между определением меновой ценности товара рабочим временем и необходимостью для товаров в своем развитии дойти до образования «денег. У него a priori идет дело только о величине ценности»⁵⁶. Особый качественный характер абстрактного труда Марксом подчеркивается также и в ряде других мест. Говоря о Бэйли, он вновь и вновь отмечает эту существеннейшую сторону в определении труда, создающего стоимость. «Однако, — замечает он, — это превращение в простой средний труд не является единственным определением качества этого труда, в чем выражаются ценности товаров, как единство. Что количество заключенного в товаре труда есть общественно необходимое для его производства количество — рабочее время, есть, следовательно, необходимое рабочее время — это определение, которое касается только величины ценности. Но труд, который создает единство ценностей, не есть только одинаковый, простой средний труд. Труд есть труд отдельного индивидуума, представленный в определенном продукте. Как ценность, однако, продукт должен быть воплощением общественного труда, и, как таковой, он может непосредственно превращаться из одной потребительской ценности в другую»⁵⁷.

Абстрактный труд представляет собой особый специфический вид труда, является общественным трудом. Одно лишь его количественное исследование, равно как и количественный анализ стоимости, изучение одной лишь ее величины неминуемо должно привести и приводит всех представителей классической политической экономии к существеннейшим ошибкам, в частности, к непониманию денег. Все эти совершенно ясные и отчетливо выраженные мысли Маркса не в состоянии понять ни А. Кон, ни С. Бессонов. И поэтому они, при всем своем желании, не могут проткнуть в ход идей марксистской политической экономии. Они не могут этого сделать прежде всего потому, что они совершенно не понимают специфических особенностей предмета нашей науки и игнорируют Марксову теорию товарного фетишизма. Не исследуя товарного фетишизма, совершенно отрицая его значение, наши авторы, в полном противоречии с Марксом, приходят к чисто-количественному, физиологическому пониманию абстрактного труда.

Тов. Бессонов усиленно настаивал все время на включении в политическую экономию исследования «многообразного, красочного и реального [# 102] мира материальных вещей». Он заявлял, что только один лишь «Рубин вслед за Штольцманом выбросил мир материальных вещей за порог политической экономии в качестве технической предпосылки социальных явлений, забыв о том, что по учению Маркса мир материальных вещей теснейшим образом связан с миром общественных отношений, определяет последний и сам в свою очередь развивается под влиянием общественных форм»⁵⁸. Теперь же наш автор проповедует нечто совершенно иное. Он утверждает, что, «политическая экономия, по Рубину, есть наука о социальных формах вещей, т. е. о такого рода вещах, которые самим фактом своей передачи рождают и создают определенные отношения между людьми»⁵⁹. Оказывается, что именно И. Рубин настоятельно предписывает политической экономии заниматься изучением вещей и «вещного мира» потребительных стоимостей. «В то время, как для всех марксистов предметом экономического изучения являются производственные отношения реальной капиталистической действительности, Рубина интересует лишь вещное выражение этих отношений, а не сами отношения, как таковые… Действительная задача политической экономии заключается (по Рубину. Г. Д.) даже не в изучении вещного выражения социальных отношений, а в социальном изучении вещей, как таковых»⁶⁰.

Стремительно разрушая свою же собственную экономическую теорию, тов. Бессонов приходит к тому выводу, против которого он так долго боролся. Он ныне готов даже признать, что политическая экономия изучает производственные отношения. Теперь суть дела представляется им в таком свете, что будто бы именно И. Рубин, а отнюдь не наш автор, настаивает на исследовании вещей и изучении потребительных стоимостей. С. Бессонов совершенно позабывает о тех десятках страниц, которые как раз им самим, а не кем-либо другим, были посвящены доказательству того «бесспорного» положения, что наша наука должна исследовать вещи и Маркс преспокойнейшим образом занимался «дальнейшим изучением» их «естественных свойств и качеств». Мы, конечно, могли бы доказать, что тов. Рубин отнюдь не предлагает политической экономии заниматься данной сферой вопросов. Однако стать на путь подобного доказательства, это значит играть на руку тов. Бессонову, входить в заботливо расставляемую им ловушку. Ибо основной задачей нашего автора является отвлечь внимание читателя громкими криками, направленными по адресу тов. И. Рубина, специально для того, чтобы, одновременно с этим, незаметно протащить, контрабандным порядком, свою собственную экономическую теорию.

С. Бессонов потому теперь начинает обвинять И. Рубина в изучения вещей, что он сам уже успел изменить свою точку зрения. Вначале, как мы помним, тов. Бессонов игнорирует товарный фетишизм, отрицает его значение. Но как «из слов песни не выкинешь», так нельзя сокрыть того несомненного факта, что в «Капитале» Маркс уделил товарному фетишизму довольно большое место. Тов. Бессонов согласен идти на что угодно, лишь бы не стало очевидным, что его теория противоречит марксистской политической экономии. Поэтому он даже согласен опровергнуть свои же собственные положения признать товарный фетишизм «de jure». Но признание «de jure» не всегда означает признание «de facto». Тов. Бессонов [# 103] и теперь не может уразуметь товарный фетишизм. Явления, составляющие сущность последнего, остаются ему непонятными и теперь, как и ранее. Соглашаясь сперва «на момент», а затем и постоянно, с тем, что товарный фетишизм действительно существует, он дает в корне неправильное объяснение как самому товарному фетишизму, так и тем задачам, .которые преследует политическая экономия, его изучая. Тов. Бессонов пишет: «Согласимся на момент с Рубиным, что суть Марксова учения заключается именно в том, чтобы за вещами видеть производственные отношения. Казалось бы, естественный вывод отсюда заключается в том, чтобы, откинув вещи, немедленно и всерьез приняться за изучение скрытых за ними производственных отношений. Однако не тут-то было!»⁶¹. Несколько далее, тов. Бессонов принимается уже не «на момент», а всерьез за выяснение товарного фетишизма. «Вещный характер выражения производственных отношений кажется Рубину главным предметом экономического исследования. Для Маркса, Ленина, Бухарина и других марксистов задача заключалась в том, чтобы, вскрыв овеществление производственных отношений, немедленно приняться за изучение причин этого овеществления, заключающихся в стихийности и раздробленности общественного хозяйства. Не так представляется дело Рубину»⁶².

Даже теперь, когда тов. Бессонов признает товарный фетишизм и пытается выяснить его характер и значение, он по-прежнему не может разобраться в явлениях товарного фетишизма, совершенно не видит той объективной основы, которая эти явления порождает. Ему представляется, что вся задача теории товарного фетишизма заключается лишь в том, чтобы сорвать обманчивую внешнюю вуаль, скинуть вещественную оболочку, закрывающую собой, в условиях товарно-капиталистического процесса производства, действительные отношения производителей. Тов. Бессонов считает, что на этом оканчивается теория товарного фетишизма, исчерпывается все присущее ему значение. В выставляемой нашим автором экономической теории товарный фетишизм лишен всякого объективного значения. Но, оставшись без своей объективной основы, товарный фетишизм из реального, вполне обусловленного явления превращается в какую-то всего лишь иллюзорную «систему общественного сознания». Очень яркое выражение этой плоской мысли мы находим у Н. Кажанова. Он утверждает, что в книге И. Рубина: «Фетишизм является не системой общественного сознания, а системой теории стоимости»⁶³, и категорически протестует против превращения товарного фетишизма в нечто большее, нежели какое-то сознание. А между тем, и в этом как раз и заключается все громадное значение товарного фетишизма, та выдающаяся роль, которая ему принадлежит в условиях товарно-капиталистического хозяйства, товарный фетишизм отнюдь не является чем-то таким, от чего можно легко и быстро отделаться. Маркс подчеркивает, что товарный фетишизм нельзя представлять себе только лишь как нечто воображаемое. По его мнению, товарный фетишизм представляет собой такую, вполне реальную мистификацию, которая характеризует особенные общественные формы того труда, который воплощается в стоимости товара. «То обстоятельство, что общественное производственное отношение представляется в виде предмета, находящегося вне индивидов, а определенные отношения, в которые эти индивиды вступают в процессе производства своей общественной жизни, представляются, [# 104] как специфические свойства вещи, — это превращение, эта прозаически реальная, а не воображаемая мистификация, характеризует все общественные формы труда, определяющего меновую стоимость»⁶⁴.

Тов. Бессонов, не понимая реального характера этой мистификации, отрицает ее объективное существование, считает вполне достаточным однократное «разоблачение» товарного фетишизма. Подобное идеалистически понимание товарного фетишизма, отрицание его объективной основы свойственно отнюдь не марксистской политической экономии, а экономической теории А. Богданова и И. Степанова. С. Бессонов выявляет не только свое собственное непонимание данной части нашей науки, но и непосредственно присоединяется к названным нами вульгарным экономистам. Последние, аналогично С. Бессонову, считают, что марксистская политическая экономия, единожды скинув вещественную вуаль товарного фетишизма, в дальнейшем имеет дело уже с прозрачными отношениями участников товарно-капиталистического процесса производства. При чем самый момент пресловутого «разоблачения» А. Богданов и И. Степанов относят почему-то к «учению об идеологиях», считают, что наша наука совершенно не должна иметь дело с товарным фетишизмом: «Историческая связь капитализма с иными формациями есть именно то основное орудие, посредством которого познание, не подчиняющееся «рамкам» буржуазного мира, преодолевает его фетишизмы. И, раз это сделано, «непрозрачности» нет: меновые отношения так и рассматриваются, как отношения людей: «стоимость» товаров есть именно то, чего они «стоят» обществу, т. е. необходимый для их производства труд, и т. д. Но как раз с этого пункта и начинается марксистская теория экономики капитализма. Самый момент раскрытия, затемнявших познание форм мышления, еще не относится к ней: он принадлежит учению об идеологиях. Таким образом, наша экономическая теория имеет дело уже с прозрачными производственными отношениями; старая же брала их в непрозрачном виде, а потому многого не могла рассмотреть и путалась в самом важном»⁶⁵. Превращая производственные отношения капиталистического общества в «прозрачные» непосредственные отношения людей, схожие с кристально-ясными отношениями социалистических производителей, механистическая политическая экономия не только лишает нашу науку присущей ей историчности, но и стирает всякое качественное различие, существующее между производственными отношениями социализма и производственными отношениями капиталистического общества. Логически развивая эту мысль А. Богданова, тов. Бессонов приходит к выводу, отрицающему стихийный характер капитализма. Он пишет, что «рассматриваемое с этой точки зрения общественное развитие представляет из себя постепенное отмирание слепой игры общественных сил, представленных рынком, и, наоборот, постепенный рост планомерного технического разделения труда внутри общества, рассматриваемого как единый хозяйственный организм»⁶⁶. В другом месте, наш автор считает, что при переходе от простого товарного хозяйства к капиталистическому способу производства уменьшается общественная анархия производства, исчезают овеществленные производственные отношения, техническое разделение труда вытесняет общественное. «В капиталистическом обществе, чем дальше, тем больше, начинают играть роль именно производственные отношения, не имею[# 105]щие вещного характера и не выражающиеся в переходе вещей. Чем большее значение приобретают эти отношения, чем большее количество людей начинает связываться между собой не через вещи, а непосредственно, тем шире становятся предпосылки нового общественного строя, зреющие в недрах капитализма»⁶⁷. И далее тов. Бессонов продолжает развивать эту свою отнюдь не марксистскую и не ленинскую мысль о мирном «вызревании» нового организованного способа производства в недрах капиталистического общества. Оказывается, что «превращение рабочей силы в товар означает в действительности сокращение сферы действия вещно-выраженных производственных отношений и, наоборот, расширение тех производственных отношений, которые не имеют вещного выражения и не «вызываются» передачей вещей»⁶⁸. При переходе от простого товарного хозяйства к капиталистическому «сфера технического разделения труда возрастает до громадных размеров, охватывая в некоторых трестах почти все количество рабочих вообще, занятых в данной специальности. Соответственно суживается сфера общественного разделения труда⁶⁹. Комментарии к этой изумительной теории совершенно излишни. Теоретические положения нашего автора прекрасно выявляют существо его теории.

Вульгарно-механистический подход к исследованию экономических явлений настолько упрощает и извращает явления реальной действительности, что посредством него оказывается невозможным ее научное познание. Товарный фетишизм превращается, разбираемым нами экономическим направлением, из реально существующего явления в голую фикцию, в идеологическую иллюзию человеческого сознания, лишенную всякого реально-объективного смысла и существования. На самом же деле, товарный фетишизм представляет собой не только простую иллюзию человеческого ума, с преодолением которой исчерпывается все его значение. Он имеет вполне определенную, сугубо объективную основу, которая заключается в том, что производственные отношения товарно-капиталистического хозяйства, изучаемые нашей наукой, обязательно должны овеществляться, необходимо должны принимать вещную форму своего проявления. В противном случае эти отношения не могли бы осуществиться, не было бы возможно существование неорганизованного производства. Маркс не только вскрыл под отношениями вещей отношения людей, но он доказал также, что производственные отношения людей, в изучаемом нами хозяйстве, необходимо и неизбежно принимают вещную форму своего проявления.

Все отдельные члены товарно-капиталистического хозяйства связываются между собой в единую общественно-производственную совокупность только через посредство вещей, которые тем самым выполняют присущую ни общественную функцию. «Так как производители общественно соприкасаются между собой лишь в обмене продуктами своего труда, то и специфический общественный характер их частных работ проявляется только в рамках этого обмена. Другими словами, отдельные частные работы фактически реализуются лишь как звенья совокупного общественного труда, — реализуются в тех отношениях, которые обмен устанавливает между продуктами труда, а при их посредстве и между самими производителями. Поэтому последним общественные отношения их частных работ кажутся именно тем, что они представляют на самом деле, т. е. не непосредственно [# 106] общественными отношениями самих лиц и их работ, а, напротив, вещественными отношениями лиц и общественными отношениями вещей»⁷⁰.

Политическая экономия не может изучать производственные отношения данного общества, игнорируя вещную форму их проявления, в рамках которой они только и осуществляются. Вскрывая под вещными отношениями отношения товаропроизводителей, обнаруживая под вещными категориями производственные отношения, наша наука вынуждена исследовать и те общественные функции, которые выполняются вещами. Она рассматривает ту социальную форму, которую приобретают продукты труда в общественном процессе неорганизованного стихийного производства Иначе говоря, мы должны изучать не только, какое содержание скрывается под данной вещной формой, но, вместе с тем, должны заниматься и вопросом, почему это содержание неизбежно принимает такую форму, что собой эта последняя представляет и какое влияние данная определенность социальной формы оказывает на осуществление и развитие заключенного в ней содержания.

* * *

Ослепленный механистическими воззрениями, тов. Бессонов не может понять марксовой теории товарного фетишизма. Он не разбирается в качественной стороне капиталистической действительности, не видит специфических особенностей предмета политической экономии. Поэтому он беспомощно путается в теории товарного фетишизма, то ее отрицая, то ее принимая, но при всех вариантах своей точки зрения, в равной мере, не может разобраться в тех явлениях, которые составляют сущность товарного фетишизма. С. Бессонов не может овладеть данным участком марксистской политической экономии, не может теоретически «преодолеть» товарного фетишизма. Все это приводит к тому, что сам наш автор оказываете в плену у тех явлений, которые он собирался проанализировать, дает нам насквозь фетишистическую концепцию товарного фетишизма. Его точка зрения отнюдь не углубляет наших представлений о сущности товарно-капиталистического способа производства и ведет, по сути дела, к отказу от его теоретического изучения и познания.

А. Кон и С. Бессонов открещиваются от Н. Кажанова, А. Финн-Енотаевского, А. Богданова, равно как и от философских механистов. Однако декларация отказа не есть еще самый отказ. Логика их собственных теоретических положений необходимо ведет к полному совпадению обоих этих, казалось бы, самостоятельных направлений. А. Кон и С. Бессонов пытаются понять диалектический метод, однако их субъективное желание не дает объективных результатов. Поэтому, как мы видели, по всем вопросам имеется полное совпадение между точкой зрения всех наших противников. Н. Кажанов и А. Финн-Енотаевский только гораздо более последовательны, нежели наши авторы. А. Кон и С. Бессонов спасаются от прямого и открытого союза с ними только посредством исключительной непоследовательности, путем отказа от своих же собственных положений. Однако суть дела от этого мало меняется. Вульгарно-механистическое направление в политической экономии представляет собою известное, вполне определенное единство, хотя в нем и существуют некоторые несогласованности и кажущиеся противоречия.

Примечания

---

1. С. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, «Проблемы Экономики» № 2, 1929 г., стр. 83—84. Разрядка наша. В дальнейшем обозначаем эту часть статьи тов. Бессонова № 2, в отличие от первой ее части, помещенной в № 1 означенного журнала. ↩

2. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, № 2, стр. 94. Разрядка наша. ↩

3. Там же, стр. 82. ↩

4. А. Финн-Енотаевский. К критике теоретической экономии, «Социалистическое Хозяйство», № 4, 1929 г., стр. 58. ↩

5. Маркс, Нищета философии, 1928 г., стр. 105. ↩

6. Давид Рикардо, Начала политической экономии и податного обложения, перевод Рязанова, «Зерно», 1908 г., стр. 53. ↩

7. Маркс, Капитал, т. II, 1918 г., стр. 180. ↩

8. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, № 1, стр. 140. ↩

9. Гильфердинг, Постановка проблемы теоретической экономии у Маркса. См. «Основные проблемы политической экономии», стр. 111. ↩

10. Бессонов, Содоклад на диспуте в Институте Красной Профессуры. См. «Проблемы Экономики» № 4—5» 1929 г., стр. 210. ↩

11. Бессонов. Против выхолащивания марксизма, № 1, стр. 138. Разрядка наша. Вновь и вновь появляется на нашей дискуссионной арене знаменитое пугало в виде, на сей раз, Альфреда Аммона, которым тов. Бессонов стращает своих противников, принимая их, очевидно, за людей, которых легко одурачить, так как они-де не смогут самостоятельно разобраться в применяемых им «критических» приемах. Крайне знаменательно, что А. Кон и С. Бессонов, которые столь громко умеют кричать о буржуазных экономистах, никогда еще не сделали ни малейшей попытки действительно раскритиковать их утверждения. Эту черную и неблагодарную работу они по сей день предоставляют… своим противникам. ↩

12. Энгельс, К. Маркс. К критике политической экономии. См. Маркс. К критике политической экономии, Гиз, 1929 г., стр II. ↩

13. А. Финн-Енотаевский. К критике теоретической экономии, стр. 55. ↩

14. А. Кон, Б. Борилин как критик, «Проблемы Экономики» № 6, 1929 г., стр. 89. Разрядка наша. ↩

15. Бессонов, содоклад на диспуте в ИКП, стр. 210. ↩

16. Кон, Борилин как критик, стр. 119. ↩

17. Дукор и Ноткин, Как нельзя бороться «Против механистических тенденций в политической экономии», «Большевик» № 18, 1929 г., стр. 114. ↩

18. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, № 1, стр. 141. ↩

19. Там же, стр. 141. ↩

20. Бессонов, Развитие машин, стр. 40. ↩

21. Бухарин, Экономика переходного периода, стр. 44. ↩

22. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, № 1, стр. 141. ↩

23. Там же, стр. 142. Разрядка наша. ↩

24. Там же, стр. 143. ↩

25. Там же, стр. 144. ↩

26. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, № 2, стр. 82. ↩

27. Кон, Б. Борилин как критик, стр. 90. ↩

28. Луппол, К вопросу о теоретических корнях правого уклона, «Большевик» № 18, 1929 г., стр. 17–18. ↩

29. Плеханов, К вопросу о развитии монистического взгляда на историю, изд. ВЦИК, 1919 г., стр. 140. ↩

30. Луппол, К вопросу о теоретических корнях правого уклона, стр. 18. ↩

31. Маркс, К критике политической экономии, 1929 г., стр 55. Разрядка наша. ↩

32. Маркс, письмо Анненкову. См. Нищета философии, 1928 г., стр. 174. ↩

33. См. Hendrik de Man, Zur Psychologie des Sozialismus, 1926. ↩

34. Кажанов, Материальный показатель трудовой стоимости у Марка. «Проблемы Марксизма» 1928 г., стр. 147. ↩

35. А. Финн-Енотаевский, К критике теоретической экономии, «Социалистическое Хозяйство», № 3, 1929 г., стр. 51. Считая себя вторым Марксом политической экономии, Финн-Енотаевский называет свою вступительную работу к пересмотру всей современной марксистской экономической теории, аналогично соответствующей работе автора «К критике политической экономии». ↩

36. Финн-Енотаевский, К критике теоретической экономии; стр. 40. ↩

37. Там же, стр. 53. ↩

38. Кон, Выступление на диспуте об абстрактном труде. См. Рубин, Абстрактный труд и стоимость его в системе Маркса, стр. 53. См. также, Кон, Курс политической экономии. ↩

39. Кон, Б. Борилин как критик, стр. 96. ↩

40. Финн-Енотаевский, К критике теоретической экономии, стр. 52. ↩

41. Кон, Курс политической экономии, изд. 2-е, стр. 20. ↩

42. Кажанов, Материальный показатель трудовой стоимости у Маркса, стр. 152. ↩

43. Финн-Енотаевский, К критике теоретической экономии, стр. 70. ↩

44. Кажанов, Материальный показатель трудовой стоимости у Марка, стр. 152. ↩

45. Там же, стр. 148. Разрядка наша. ↩

46. Там же, стр. 160. ↩

47. Финн-Енотаевский, К критике теоретической экономии, стр. 61. ↩

48. Там же, стр. 53–54. ↩

49. Там же, стр. 71. Разрядка наша. ↩

50. Д. Розенберг, Комментарии к первому тому «Капитала» Карла Марка, стр. 61. ↩

51. Густав Кассель, Основные идеи теоретической экономии, стр. 33. ↩

52. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, № 1, стр. 137. ↩

53. Там же, № 2, стр. 82. ↩

54. Маркс, Капитал, т. II, 1918 г., стр. 204. ↩

55. Маркс, Капитал, т. I, прим, на стр. 38–39. ↩

56. Маркс, Теории прибавочной ценности, т. II, ч. 1, 1924 г., стр. 9. ↩

57. Маркс, Теории прибавочной ценности, т. Ill, стр. 115. Фраза в середине цитаты подчеркнута нами. ↩

58. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, № 1, стр. 142. Кстати, не объяснит ли нам тов. Бессонов, где он в учении Маркса нашел подобный «мир материальных вещей», который определяет общественные отношения производства. Сколько нам известно, Маркс, в этом смысле, говорит не о каком-то бескачественном и неопределенном «мире», а о строго-определенных, в их содержании, производительных силах. ↩

59. Бессонов, Против выхолащивания марксизма № 2, стр. 93. ↩

60. Там же, стр. 86. ↩

61. Бессонов, Против выхолащивания марксизма. № 2, стр. 85. ↩

62. Там же, стр. 86. ↩

63. Н. Кажанов, Материальный показатель трудовой стоимости у Маркса, стр. 146. ↩

64. Маркс, К критике политической экономии, 1929 г., стр. 86. ↩

65. А. Богданов и И. Степанов, Курс политической экономии, т. II, вып. 4, 1924 г., стр. 14–15. ↩

66. Бессонов. Развитие машин, стр. 418. ↩

67. Бессонов, Против выхолащивания марксизма, № 2, стр. 96. ↩

68. Бессонов, там же, стр. 97. ↩

69. Бессонов, Развитие машин, стр. 417. Разрядка наша. ↩

70. Маркс, Капитал, т. I. стр. 41. ↩