Перейти к содержанию

Гурвич Э. Кантианские прорехи в методологии Рубина⚓︎

Сборник «Рубинщина или марксизм? (Против идеализма и метафизики в политической экономии)», стр. 111—127

Дискуссия, которая в последние два года велась вокруг рубинской теоретической позиции, отчетливо обнаружила в ней целый ряд серьезнейших ошибок по вопросам методологии, теории стоимости, трактовки обмена и т. д.

Рубин уже вынужден был после боя отступить от некоторых утверждений, признать ряд ошибок и в третьем издании «Очерков» внести кое-какие исправления. Но основной концепции он, к сожалению, не исправил.

1. О чем спор?⚓︎

По какой «генеральной линии» развивается спор с Рубиным?

Большинство экономистов-марксистов, занимающихся вопросами теоретической экономии, обвиняет Рубина в отходе от Маркса по основному методологическому вопросу — о соотношении между социальной формой капиталистического производства и его материальным содержанием, в выхолащивании марксизма — в устранении из марксизма его революционного ядра, в близости Рубина — поскольку речь идет об основных методологических вопросах — к П. Струве, в скатывании к современному буржуазному «социально-органическому» неокантианскому направлению в политической экономии (Штольцман, Амонн, Петри). Доказывается, далее, что эти исходные методологические ошибки приводят Рубина к искажению марксовой теории стоимости, и притом в центральном ее пункте — в учении об абстрактном труде. В ответ это Рубин и его последователи в свою очередь обвиняют Рубина в «смешении» формы и содержания экономических категорий, в «вульгаризации» и «ревизии» Маркса, в механистическом понимании общественных явлений и т. д. и т. п.

Взаимные обвинения — что и говорить! — весьма серьезны. Чтобы основательнее разобраться в этой сильно затянувшейся «тяжбе», необходимо обратиться к «проверке документов». Рубин и его сторонники хотят представить дело так, будто спорным является вопрос о предмете политической экономии. На все лады повторяют они давным-давно установленную в марксистской литературе истину о том, что этим предметом являются производственные отношения товарно-капиталистического общества. Всячески защищая и выпячивая это положение, они хотят произвести такое впечатление, будто их критики это положение отрицают. Эта «дымовая завеса» нужна Рубину для того, чтобы скрыть за общепринятыми формулировками свою особую, отличную от марксовой, позицию в одном из центральных вопросов — в вопросе о типе связи между производственными отношениями, с одной стороны, и производительными силами — с другой. Производственные отношения выступают в трактовке Рубина как социальная форма, существующая отдельно от материального содержания. Защищаясь от упреков критики в подобном отрыве социального от материального, Рубин вынужден был в третьем издании своих «Очерков» точно формулировать свое понимание взаимозависимости этих двух моментов, всячески выдвигая на этот раз наличие связи между ними. Но тут-то полностью Рубин и оголил недиалектичность своей концепции, рассказав, как он эту связь понимает. Тем самым он помог делу своего собственного разоблачения.

В знаменитом «Предисловии» «К критике политической экономии» Маркс, как известно, дал блестящую и исчерпывающую в своей ясности формулировку этой связи, указав в то же время, что обнаружение ее составляло «общий результат» его изучения политической экономии, «который, — писал Маркс, — раз он был найден, служил мне руководящей нитью в дальнейших занятиях»1.

«В общественном отправлении своей жизни, — пишет Маркс, люди вступают в определенные... производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил... На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества впадают в противоречие с существующими производственными отношениями... Из форм развития производительных сил эти отношения становятся их оковами. Тогда наступает эпоха социальной революции»2.

Итак, отметим: 1) что Маркс считал важнейшим результатом своего изучения политической экономии и руководством в своей дальнейшей работе выясненное им соотношение между производственными отношениями и производительными силами и движение этого соотношения («противоречие»); 2) что Маркс рассматривал производственные отношения как форму развития производительных сил, и 3) что last but not least — перед ним маячила эпоха социальной революции.

Теперь посмотрим, что дает рубинское «углубление» Маркса. «Политическая экономия, — пишет Рубин, — изучает не материально-техническую сторону капиталистического процесса производства, а его социальную форму3, т. е. совокупность производственных отношений, образующую «экономическую структуру» капитализма. Техника производства или производительные силы входят в область исследования экономической теории Маркса только как предпосылка, как исходный пункт, который привлекается постольку, поскольку он необходим для объяснения подлинного предмета нашего изучения, а именно производственных отношений людей. Последовательно проведенное Марксом различие между материально-техническим процессом производства и его общественною формою дает нам в руки ключ для понимания всей его экономической системы»4.

Авторы статья в «Большевике» (Греблис, Коровай и др.), признавая это положение Рубина «основным» и «строго марксистским», со своей стороны заявляют, что «политической экономии, выступающей в качестве специальной общественной науки, необходимо ограничить себя изучением лишь одной стороны капиталистического хозяйства, а именно его социальной формы, совокупности производственных отношений людей, образующей «экономическую структуру» капитализма»5.

Совершенно ту же мысль повторяет и другой последователь Рубина — Гр. Деборин в «Под знаменем марксизма». «Исторический материализм, — пишет он, — интересуется только соотношениями между производственными отношениями и производительными силами. Связь между последними и является объектом его исследования. В противоположность этому политическая экономия изучает только «производственные отношения»6.

Итак, отметим, что 1) интересовавшую Маркса проблему соотношения между производственными отношениями, с одной стороны, и производительными силами (соответственно общественным процессам материального производства) — с другой, Рубин попросту искажает, отожествляя категорию производительных сил с техникой и объявляя процесс производства только техническим процессом. Это именно обстоятельство и позволяет Рубину так легко разделаться с производительными силами, выкидывая их за борт политической экономии; 2) там, где для Маркса стоит вопрос о соотношении между производственными отношениями и материальными производительными силами, Рубин требует изучения не материальной стороны процесса, а его социальной формы; 3) у Рубина исчезает процесс труда, т. е. процесс производства и воспроизводства в его материальном содержании, т. е. тот самый «обмен веществ между обществом и природой», который составляет основу всего общественного развития в целом7; 4) Маркс рассматривает производственные отношения как форму развития производительных сил, для Рубина же производительные силы суть предпосылка производственных отношений; 5) Маркс прослеживает противоречие в развитии обоих моментов с точки зрения их необходимого столкновения — к этому, т. е. к революции, и приводят «законы движения капиталистического общества».

А Рубин свою «предпосылку» привлекает лишь постольку, поскольку она необходима для объяснения самой формы, ибо, как думают и ученики Рубина, политической экономии необходимо ограничить себя изучением лишь одной стороны капиталистического хозяйства. Поэтому для Маркса «ключом» является момент противоречия между производительными силами и производственными отношениями, для Рубина же — «последовательно проведенное» различие между ними в целях изучения формы.

Тем не менее, как автор «Очерков», так и его последователи не только не устают утверждать, что приведенные положения Рубина являются «бесспорными» и «традиционно-марксистскими», но объявляют их «ценным вкладом в марксистскую литературу». Людей же, усматривающих в этих положениях методологические сшибки (идущие, главным образом, по линии отрыва формы от содержания), они объявляют «вульгаризаторами», «механистами», «кантианцами», «незнайками» и пр. и пр.8, а самые упреки необоснованными.

Для выяснения теоретической истины необходимо предварительное выяснение основных положений диалектического метода.

2. О диалектике, взаимодействии и причинности⚓︎

Возражая против обвинения в отрыве формы от содержания Рубин выставляет два доказательства: во-первых, признание им, поскольку речь идет о связи между этими категориями, — причинной обусловленности, во-вторых, — признание «взаимодействия». «Конечная цель нашей науки, — пишет он, — заключается именно в том, чтобы открыть тесную «причинную связь» между материальным процессом производства и его общественной формою»9. И в другом месте: «Политическая экономия имеет предметом своего изучения свойственные капиталистическому хозяйству производственные отношения людей в их взаимодействии с производительными силами общества»10.

Момент причинности и для последователей Рубина (выступлю ли они устно или в печати) играет главнейшую роль в решении вопроса о соотношении между формой и содержанием; ими он выставляется как основной козырь в их руках.

«Что означает отрыв социальной формы от материального процесса производства? Отказ рассматривать производительные силы, как движущую причину развития производственных отношений. Производительные силы не то же самое, что производственные отношения людей, но первые причинно обусловливают последние»11. Те же авторы, защищая Рубина от обвинения в «отрыве», пишут: «Быть может, он (Рубин. Э. Г.), проводя это различие, отрывает социальную форму от материального содержания, отказывается ставить их в причинно-обусловленную связь?»12. И, наконец, что особенно интересно — апологеты «рубинизма» отмежевываются от буржуазного «социального» направления только по этой линии: «Основной порок этих экономистов (Штольцмана, Петри и др. Э. Г.) состоит в том, что они отказываются поставить в причинную связь социальные или более непосредственно определяемые экономические явления с материальным производством»13.

В своей наивности наши марксисты даже не подозревают, что Петри, которого и Рубин и его сторонники признают неокантианцем, так же как и сам Рубин, формально признает причинную зависимость производственных отношений от техники, что, конечно, нисколько не мешает ему оставаться идеалистом. «Техника, — пишет Петри, — остается последним определяющим фактором, с развитием которого связано развитие общества и развитие общественных отношений производства, поскольку при этом речь идет о «необходимых, от воли людей независимых» производственных отношениях»14. Читатель видит, что по линии признания причинной связи между производственными отношениями и «техникой» от идеализма отмежеваться невозможно. Между тем, как мы видим по Рубину, сущность связи между формой и содержанием определяется и исчерпывается причинной обусловленностью формы ее содержанием.

Рубин, а за ним и его ученики часто оперируют именем Гегеля, Критиков же они «без всяких» относят к Канту. Однако, как действительно стоит вопрос о форме и содержании у Гегеля? Определяет ли Гегель связь между ними только как причинную зависимость формы от содержания?

Нет, Гегель как раз отвергает голую причинность как основу для определения взаимоотношения между формой и содержанием: «... форма и материя определенны, та и другая, не как положенные одна другою, не как основания одна другой»15. Гегель различает троякое отношение для анализа сущности и его определений: а) субстанциональное отношение, б) причинное отношение и в) взаимодействие. Наиболее богатым по своему содержанию, наиболее существенным он считает субстанциональное отношение. Субстанция определяется им «как абсолютная мощь и вместе с тем как богатство всякого содержания»16. В субстанциональности находит свое наиболее полное и наиболее существенное выражение соотношение формы и содержания, как переход друг в друга. «Субстанциональность есть абсолютная деятельность формы и могущество необходимости, и всякое содержание есть лишь момент, который принадлежит только этому процессу, есть абсолютное превращение друг в друга формы и содержания»17. Далее Гегель указывает, что «отношение субстанциональное переходит в отношение каузальности»18. Поэтому понятно, что в своем определении соотношения между формой и содержанием Гегель выясняет именно основное субстанциональное отношение. По Гегелю «материя есть собственная основа, или субстрат формы»19, внутренне присущая (inwohnende) своей сущности: «Нельзя спрашивать, каким образом форма приходит к сущности, ибо первая есть лишь видимость последней в себе самой, присущая (inwohnende) ей собственная рефлексия»20.

Ленин в своем, опубликованном недавно, конспекте книги Гегеля «Наука логики», выписывая последнюю цитату Гегеля, подчеркивает слово «присущая» латинским «sic!» и сопровождает ее следующим комментарием: «Форма существенна. Сущность формирована так или иначе в зависимости и от сущности»21.

Следовательно, по Гегелю и Ленину сама форма определяется, как таковая, сущностью. Нет формы вне сущности. Форма мыслима лишь как существенная форма.

Совершенно очевидно, что, по Гегелю, соотношение содержания и его формы ни в коем случае не может быть исчерпано отношением причины к следствию. Это соотношение более сложного порядка, неизмеримо более тесное и подвижное. Гегель рассматривает форму как одно из определений содержания и, наоборот, содержание — как одно из определений формы: «Форма содержит внутри себя устойчивое существование или материю, как одно из своих определений»22... благодаря форме содержание превращается в данность...23.

Диалектическая постановка вопроса требует понимания внутренней связанности обоих моментов, невозможности их самостоятельного существования, понимания их реального единства. С одной стороны, «материя, как таковая, не обладает самостоятельным существованием и, с другой — форма не привходит в материю извне, а как целостность носит принцип материи внутри самой себя. Обе они суть в себе одно и то же. Это их единство, будучи положено, есть вообще соотношение между формой и материей, которые, тем не менее, так же и различны»24. Однако это есть единство не только в статике, но и в развитии: «То, что является деятельностью формы, есть далее, в той же мере собственное движение материи… и то, и другое, действие формы и движение материи, есть одно и то же…25.

Но быть может такое «смешение формы и содержания» следует относить за счет идеализма Гегеля, который, как известно, и был целиком отброшен Марксом?

Обратимся к самому Марксу.

«Всякое производство, — читаем мы, — есть присвоение индивидом благ природы внутри определенной общественной формы и посредством ее»26. Следовательно, материальное производство — содержание — мыслимо лишь внутри определенной общественной формы, т. е. ею определяется и неразрывно с нею связано. Отсюда между прочим видно, насколько не мирится с диалектикой рубинское понимание производства, как технического и только технического процесса. То же и о единстве движения обоих моментов: «Еще большая несообразность предполагать… что капиталистический способ производства мог бы идти без капиталистического производства»27.

Итак, совершенно очевидно, что приведенное гегелевское толкование соотношения формы и содержания принято Марксом и Лениным и составляет неотъемлемую основу марксистской идеологии.

Но, как мы видели, во всех определениях взаимоотношения формы и содержания — у Гегеля и Маркса вопрос о причинности и о взаимодействии, составляющих единственное определение связи, согласно рубинской методологии, отнюдь не выдвигается на первое место. Случайно ли это? Не вина ли здесь автора этих строк, «пристрастно» подобравшего цитаты?

Мы, к счастью, избавлены от возможности подобных подозрений, ибо Гегель и согласившийся с ним по данному вопросу исчерпывающе осветили вопрос о причинности и взаимодействии и об их методологическом значении. Благодаря этому мы имеем возможность установить, что причинность и взаимодействие отнюдь не случайно не подчеркиваются у Гегеля, Маркса и Ленина при определении соотношения формы и содержания, совершенно так же не случайно они составляют у Рубика излюбленный и единственный мотив,

Гегель считает причинную связь недостаточной, неудовлетворительной, бессодержательной: «Так, например, — пишет он, — движущийся камень есть причина: его движение есть некоторое обладаемое им определение, вне которого он содержит в себе еще многие другие определения — цвета, внешнего вида и т. д., которые не входят в состав его причинности»28. Ленин, комментируя этот пример, пишет: «Каузальность, обычно нами понимаемая, есть лишь малая частичка всемирной связи»29.

Гегель приписывает увлечение причинностью ограниченности обычного рассудка: «Насколько рассудок упорно не приемлет субстанциальности, настолько же ему, напротив, привычна причинность, т. е. отношение причины и действия. Когда дело идет о том, чтобы понять некоторое содержание как необходимое, то рассудочная рефлексия видит свою задачу в сведении этого содержания главным образом к причинному отношению»30.

А ведь с какой гордостью возвещают сторонники Рубина о причинности, как о громадном «завоевании» третьего издания «Очерков». Причинность, по-видимому, и должна была служить здесь якорем спасения рубинской концепции.

Не лучше обстоит дело и с взаимодействием. Гегель, определяя его как «причинное отношение, положенное в его полном развитии», пишет далее, что «к этому-то отношению обыкновенно и прибегает рефлексия, когда она убеждается в неудовлетворительности рассмотрения вещей с точки зрения причинности вследствие выше указанного бесконечного прогресса»...31. Но рассмотрение какого-либо содержания только с точки зрения взаимодействия Гегель считает бессодержательным, ибо «мы тогда имеем дело с сухим фактом, и требование опосредствования, которое является главным мотивом применения отношения причинности, снова остается неудовлетворенным»32.

В пояснение изложенных суждений о взаимодействии и причинности Гегель приводит следующий пример: «Если мы, например, рассматриваем нравы спартанского народа как действие государственного устройства и, наоборот, их государственное устройство как действие нравов, то этот способ рассмотрения может быть и правилен, однако... мы не поняли ни государственного устройства, ни нравов этого народа»33.

Здесь Гегель с необыкновенной ясностью подчеркивает неудовлетворительность ограниченно-причинного объяснения и противопоставляет ему основное требование диалектического метода — всестороннее рассмотрение, связь, опосредствование, протестуя против сухого разорванного изучения отдельных сторон явления — пусть и причинно обусловленных, — которое делает невозможным понимание ни одной из них.

Рубин, как известно, убедил своих сторонников в своей «верности», диалектическому методу, выдвигая в качестве «углубленно» марксистского именно тот метод, который здесь отвергает Гегель. «Конечная цель науки, — пишет Рубин, — заключается в том, чтобы понять капиталистическое хозяйство как единство или известную систему производительных сил и производственных отношений людей. Но чтобы прийти к этой конечной цели, наука должна предварительно, при помощи абстракции, выделить в едином капиталистическом хозяйстве две различных его стороны: техническую и социально-экономическую, материально-технический процесс производства и его общественную форму, материальные производительные силы и общественные производственные отношения людей. Каждая из этих двух сторон единого процесса хозяйства делается предметом особой науки34.

Гр. Деборин вторит Рубину. «Мы категорически утверждаем, — пишет он — что всестороннее исследование и понимание связи между производительными силами и производственными отношениями может быть достигнуто только на основе их раздельного изучения и именно посредством такого изучения... Диалектическое исследование и производит расщепление производительных сил и производственных отношений, равно как и противоположных сторон всякого иного единства, подвергает их изолированному изучению...35.

Читатель, вероятно, с удивлением констатирует, что Рубин идет гораздо дальше предположенного Гегелем случая: он не ограничивается раздельным изучением двух сторон предмета, он предлагает, окончательно разбив его, передать каждую из сторон в ведение особой науки. Правда, Рубин освящает это разделение ссылкой на подчеркнутую им «конечную цель». Не останавливаясь на вопросе о «конечной цели», чтобы не отклоняться от основной нашей темы, отметим только, что 1) вопреки Гегелю, утверждавшему невозможность понимания ни причины, ни следствия при самостоятельном, разорванном анализе их, Рубин «от имени Гегеля» предлагает навеки разлучить следствие — социальную форму — с ее причиной — материальным производством, поместив каждую из них в особую отрасль науки; 2) что согласно Гегелю ограничение изучения явлений в их причинной обусловленности и взаимодействии недостаточно для понимания их, и такое ограничение не удовлетворяет требованиям диалектического метода.

Но не является ли это положение идеалистической «отрыжкой» Гегеля? Нет. И об этом свидетельствует Ленин, который в своем «конспекте», выписывая целый ряд гегелевских положений, аналогичных приведенным, подчеркивает именно их диалектичность и выражает свою полную с ними солидарность. Так, в одном месте, он отмечает: «Гегель подчеркивает недостаточность и пустоту голого понятия «взаимодействие»36. В другом месте Ленин дает оценку гегелевскому пониманию причинности: «Гегель... в 1 000 раз глубже и богаче понимает каузальность, чем тьма «ученых ныне»37. И наконец ставит перед собою вопрос о том, почему собственно Гегель уделял столь мало внимания причинности? Над ответом мы предлагаем серьезно подумать рубинцам. «Когда читаешь Гегеля о каузальности, то кажется на первый взгляд странным, почему он так сравнительно мало остановился на этой излюбленной кантианцами теме. Почему? Да потому, что для него каузальность есть лишь одно из определений универсальной связи, которую он гораздо глубже и всесторонне охватил уже раньше во всем своем изложении, всегда и с самого начала подчеркивая эту связь, взаимопереходы etc., etc.»38.

Поистине de te tabula narratur!

Оказывается, что решающий боевой козырь рубинцев, призванный бить «механистов» и «ревизионистов», критикующих «Очерки», является не более и не менее как «излюбленной кантианцами темой» и, следовательно, козырем давным-давно битым.

Итак, трактовка связи между формой и содержанием как причинной обусловленности первого вторым или как отношения взаимодействия не только не является доказательством верности диалектическому методу, но, наоборот, вскрывая кантианские прорехи «Очерков», обнаруживает их разрыв с этим методом.

3. О единстве, тожестве и различии⚓︎

Мы должны вернуться к вопросу о соотношении формы и содержания с точки зрения «отрыва» и «смешения» их. Мы уже приводили выше основные положения Рубина, требующего «последовательного проведения различия» между формой и содержанием и размещения их в особые, самостоятельные отрасли науки. Это требование проходит красной нитью по всей концепции Рубина, составляя ее методологическую альфу и омегу. Это есть методологический start, за которым Рубин, скинув материально-технический балласт, может уже «на законном основании» демонстрировать самые сногсшибательные и рекордные движения «освобожденной формы».

Именно для того чтобы добраться до этого старта, Рубин так упорно убеждает нас в том, что «марксова экономическая теория изучает именно «различия формы» (социально-экономических форм, производственных отношений), которые, правда, вырастают на основе известных материально-технических условий, но не должны быть смешиваемы с ними», и что «в этом именно и заключается та совершенно новая методологическая постановка экономических проблем, которая составляет великую заслугу Маркса»39.

Авторы статьи в «Большевике» горячо помогают Рубину. Яростно нападая на критиков, ставших на пути к означенному старту, они кричат: «Не различать этих взаимодействующих, но противоположных сторон общественного производства, не подвергать их особому самостоятельному и отличному анализу — означало бы возврат назад от Маркса, вульгаризацию марксовой экономической теории»40. Они, далее, ведут яростное наступление, «констатируя» у «критиков» смешение этих двух сторон общественного процесса производства, их расхождение с установившимися марксистскими взглядами»41.

Всякому известно, что душу марксизма составляет его диалектический метод. Но этот метод требует прежде всего изучения предмета в единстве его различных сторон, в его всесторонней связи, в его внутренней противоречивости, которая является исходным пунктом его движения.

Ленин не переставал твердить о необходимости понимания явления как некоего единства в его универсальной, многоразличной связи. «В чем состоит диалектика? — резюмирует Ленин свои изыскания точных определений ее сути:

— Взаимозависимость понятий, «всех» без исключения.

— Переходы понятий из одного в другое, «всех» без исключения.

— Относительность противоположности между понятиями...

— Тожество противоположностей между понятиями»42.

Все четыре пункта содержат по существу одно и то же требование: не разрубать «живого целого» на его отдельные части, не брать этих частей как абсолютные противоположности, вне их общей связи.

Отыскивая самое важное в диалектике, давая множество определений ее и перечисляя ее основные элементы, Ленин обобщает: «Вкратце диалектику можно определить как учение о единстве противоположностей. Этим будет схвачено ядро диалектики»43.

Итак, единство противоположностей — вот краеугольный камень теории познания марксизма; последовательно проведенное различие формы и содержания — вот мудрость Рубина.

Конечно, единство вовсе не понимается ни Лениным, ни Гегелем метафизически, как абсолютное, наоборот, оно включает момент различия: «В том и состоит абсолютное взаимоотношение формы и сущности, что последняя есть простое единство основания и обоснованного, и тем самым сама становится определенным или отрицательным и отличается, как основа, от формы, но таким образом сама вместе с тем становится основанием и моментом формы»44.

Для Гегеля определенность и есть в то же время отрицательность, т. е. содержит в себе момент различия. И именно момент различия и создает определенность данного единства. Но если разобщить противоречащие моменты, если осуществить и то «последовательное» различие формы от содержания, о котором говорит Рубин, то форма не будет иметь определенности, она предстанет как абсолютное тожество, не имеющее отрицания, т. е. как нечто бессодержательное, как пустое слово. Поэтому диалектика требует понимания внутреннего различия, составляющего одно из определений и моментов связи, но вовсе не полного отделения, не разобщения противоположностей.

В понимании внутреннего противоречия явления и охвате его как единства Ленин видел залог понимания его: «Отдельное бытие (предмет, явление и т. д.) есть лишь одна сторона идеи (истины). Для истины нужны еще другие стороны действительности, которые тоже лишь кажутся самостоятельными и отдельными (особо для себя существующими). Лишь в их совокупности и в их отношении реализуется истина»45. И наоборот, «суть антидиалектики» он видел согласно Гегелю в том, что «предмет выступает перед сознанием без взаимного соприкосновения»46.

На ту же мысль о внутренней связанности и неразрывности явлений в их противоречивости обращает Энгельс внимание Конрада Шмидта в своем письме к нему от 1 ноября 1891 г. «Главная часть («Малой логики» Гегеля. Э. Г.) — это учение о «сущности» (die Lehre vom Wesen). Раскрытие отвлеченных противоречий во всей их несостоятельности, причем, как только собираешься ухватиться крепко за одну сторону (противоречия), то она незаметно превращается в другую... Я припоминаю, как меня вначале мучила как раз эта неотделимость тожества от различия, хотя мы не можем и шагу ступить, чтобы не наткнуться на это»47.

Неотделимость тожества и различия, которая «мучила» Энгельса, ни в какой степени не беспокоит Рубина, ибо он попросту выбросил это беспокойное начало, имя которому «противоречие». В самом деле, противоречие есть отношение — связь между двумя сторонами полярности, в данном случае между формой и содержанием. Но так как Рубина интересует лишь одна «сторона», так как только ее он оставляет в поле своего анализа, то и противоречие само по себе из этого поля исключается. Точно так же исключается и момент перехода, которому Маркс и Энгельс придавали столь решающее значение, — ибо передача каждого из полюсов противоположности в особую самостоятельную область науки раз навсегда закрывает путь к изучению этого перехода.

Здесь обнаруживается механистическое понимание Рубиным характера связи между формой и содержанием, о которой мы говорили выше. В то время как для Рубина содержание есть лишь «предпосылка» формы, которая привлекается лишь постольку, поскольку необходимо объяснить форму, — диалектический метод считает момент перехода одного в другое одним из существеннейших определений взаимоотношения между формой и содержанием: «Содержание есть не что иное, как переход формы в содержание, и форма есть не что иное, как переход содержания в форму. Этот переход представляет собою одно из важнейших определений. Но он полагается впервые в абсолютном отношении»48.

По свидетельству авторов статьи в «Большевике» выпячивание относительности различия, требование изучения предмета в единстве его противоположных сторон, подчеркивание момента перехода одной в другую, как важнейшего определения, — представляется самым отчаянным расхождением с рубинской методологией. Но в таком случае им придется, — если они будут настаивать на ортодоксальности этой методологии, — констатировать наиболее разительное «расхождение с установившимися марксистскими взглядами» у самого Маркса: «Капиталистический процесс производства есть исторически определенная форма общественного процесса производства вообще. Этот последний есть одновременно и процесс производства материальных условий человеческой жизни, и протекающий в специфических историко-экономических отношениях производства процесс производства и воспроизводства самих этих отношений производства, а следовательно, и носителей этого процесса, материальных условий их существования и взаимных их отношений, т. е. определенной общественно-экономической формы последних. Потому что совокупность этих отношений, в которых носители этого производства находятся к природе и друг к другу, отношений, при которых они производят, эта совокупность как раз и есть общество, рассматриваемое с точки зрения его экономической структуры»49.

Да, сомнения нет: требуется быстро и легко «поправить» Маркса. Помилуйте! Процесс производства есть форма. — Это ли не «смешение этих двух сторон общественного производства?»50. Но этот же процесс есть одновременно и процесс материального воспроизводства и процесс воспроизводства «общественно-экономической формы» — это ли не выведение социального из материально-технического?» (Рубин).

«Совокупность... отношений... производства... есть общество» — это ли не «вульгаризация марксовой экономической теории», не «механизм?»51.

В чем же дело? спросит читатель. Дело в некотором qui pro quo. Суть его в том, что согласно диалектическому методу ядро диалектики состоит в единстве противоположностей, в единстве формы и содержания, в переходе одного в другое. Рубин же убедил своих учеников в том, что «тот новый социологический метод, который Маркс внес в политическую экономию, заключается в последовательно проведенном различии между производительными силами и производственными отношениями, материальным процессом производства и его общественною формой, процессом труда и процессом образования стоимости»52. Поэтому нет ничего удивительного в том, что при подходе к диалектическому методу Маркса с точки зрения рубинского «социологического метода» создается необходимость «поправлять» Маркса. Но Рубин и его сторонники’называют это «углублением» Маркса.

Ленин, комментируя Гегеля, пишет: «В старой логике перехода нет, развития (понятий и мышления), нет «внутренней необходимой связи» всех частей и «перехода» одних в другие. И Гегель ставит два основных требования; 1) необходимость связи и 2) имманентное возникновение различий. Очень важно!! — подчеркивает Ленин. — Это вот что значит по-моему:

1) Необходима связь, объективная связь всех сторон, сил, тенденций etc. данной области явлений.

2) «Имманентное происхождение различий» — внутренне-объективная логика эволюции и борьбы различий полярности»53.

Это подчеркнутое Лениным место снова и снова твердит о необходимости связи всех сторон, тенденций и т. д. и т. д. и выдвигает интереснейшее положение о понимании различия. Ленин подчеркивает имманентное происхождение различий внутри явления, эволюцию и борьбу различий полярности в нем самом, движение этих полярностей как единое движение. В этом суть всей проблемы универсального движения и изменения, общая идея которого угадана Гегелем (1813), провозглашена Марксом в отношении к обществу (1847) и «доказана» Дарвиным в применении к человеку (1859)54.

Для Рубина же, требующего изолированного изучения производственных отношений, не остается места для «имманентного происхождения различий», ибо различие проведено раз навсегда, предварительно, второй полюс полярности заранее выведен за китайскую стену анализа. Как может быть в подобном случае прослежено движение противоречия? Ведь противоречие есть отношение между двумя элементами, если же один из них выбросить, то можно изучать лишь собственное движение оставшегося элемента, лишенного своей противоположности. Но здесь неизбежно разочарование, ибо «противоречие есть корень всякого движения и жизненности: лишь поскольку нечто имеет в себе самом противоречие, — оно движется, обладает побуждением и деятельностью»55, а так как наше «нечто», т. е. производственные отношения изучаются Рубиным изолированно от производительных сил и, следовательно, противоречие между ними выпало из поля зрения анализа, то и оказывается, что предмет анализа не движется, не обладает деятельностью. Осталась лишь мертвая форма.

Гегель на протяжении целого ряда страниц «Науки логики» говорит о безжизненности явления, взятого вне связанной с ним неотделимо противоположности, о невозможности вывести его движение, ибо диалектика требует понимания движения как «самодвижения». «Отвлеченное тожество с собою еще не есть жизненность; но так как положительное в себе самом есть отрицательность, то тем самым оно выходит из себя и приводит себя в движение. Таким образом нечто жизненно, лишь поскольку оно содержит в себе противоречие». Ленин выделяет, подчеркивая и комментируя, эти положения и пишет: «Движение и «самодвижение» (это NB! самопроизвольное (самостоятельное), спонтанейное, внутренне необходимое движение), «изменение», «движение и жизненность», — принцип всякого «самодвижения», «импульс» к «движению» и к «деятельности» — противоположность «мертвому бытию» — кто поверит, что это — суть «гегелевщины», абстрактной и abstrusen (тяжелой, нелепой?) гегельянщины? Эту суть надо было открыть, понять, спасти, вылущить, очистить, что и сделали Маркс и Энгельс»56.

Итак, та суть, которую открыли и спасли Маркс и Энгельс, именно и заключается в «самодвижении» (.много раз и крупно подчеркнуто Лениным), в «импульсе к движению» — «противоположность» «мертвому бытию» (тоже сильно подчеркнуто Лениным). Все это осталось за семью печатями для Рубина, увлекшегося фантастическим самодвижением формы.

Основная ошибка Рубина заключается не в том, что он видит различие формы, и содержания (это различие необходимо не упускать из вида), но в том, что он не видит относительности этого различия. А между тем именно понимание последнего составило целую эпоху, и Энгельс не даром определил его как центральный пункт диалектического понимания в отличие от метафизического. «Именно полярные противоположности, представлявшиеся непримиримыми, — резко определенные пограничные линии и отличительные признаки классов, — придавали современному теоретическому естествознанию его ограниченный метафизический характер. Признание того, что эти противоположности и различия хотя и существуют в природе, но имеют только относительное значение и что, напротив, эта их воображаемая резкость и абсолютное значение только привнесены в природу нашей рефлексией, — признание этого составляет центральный пункт диалектического понимания природы»57.

Как известно, метод резкого разграничения не составлял особенности естествознания, но являлся общей характерной чертой кантианства. Критикуя это мировоззрение, Гегель писал: «Господствовавшее до сих пор понятие логики основывалось на... разделении содержания познания и его формы... так как различие материи и формы... должно быть установлено определеннее, то каждой из них отводится своя отдельная область»58.

Разве не то же самое повторяет Рубин, который во имя «конечной цели» предлагает отвести свою отдельную область для социальной формы и для производительных сил? И разве это положение, которое и у Рубина и у авторов статьи в «Большевике» приводится как основное, программное, не обнаруживает себя снова в качестве зияющей кантианской прорехи?

Таким образом мы, извиняясь перед читателем за значительное количество цитат (мы считали целесообразным в своем изложении ссылаться каждый раз на великих учителей, неоспоримый авторитет которых, быть может, удержит авторов критической статьи в «Большевике» и им подобных в их порыве «легко и быстро поправлять...»), устанавливаем с полной несомненностью, что основная методологическая установка Рубина не согласуется и даже прямо противоречит требованиям диалектического материализма. Автор «Очерков» чрезвычайно ярко подчеркнул одну сторону дела — «форму» общественно-трудового процесса, ее специфичность, ее отличие от материального «содержания» этого процесса, но он не учел относительности этого различия. Он проглядел и не понял связи между формой и содержанием. Разорвав эту связь, он превратил «форму» в особую «бессубстантную» форму, движение этой формы сделал самостоятельным, непонятно откуда возникающим. Изучение же этой формы в ее изолированности и ограниченности он сделал предметом политической экономии, куда «запрещен вход» вопросам движения материальных производительных сил общества. Такая односторонность анализа говорит несомненно о его недиалектичности.

Конечно, Марксу — этому гениальному критику классической политической экономии буржуазии — приходилось заострять вопрос подчеркиванием специфической общественно-исторической формы производственного процесса. Задача именно и заключалась в разоблачении «естественных» категорий буржуазной науки, в подчеркивании проблемы специфичности и исторической ограниченности буржуазной формы производства. Но даже и перед лицом этой критической задачи Маркс никогда не упрощал вопроса. У него речь идет не просто об анализе изолированной «формы», а об анализе процесса воспроизводства в его исторической форме, т. е. об анализе этого целого, где форма неотделима от содержания, ибо содержание составляет ее существеннейшее определение.

Но можно ли согласиться сводить «прегрешения» Рубина к «некоторой» односторонности, «упрощению» «ради заострения» вопроса, к отдельным ошибочным формулировкам и частностям, легко к тому же исправимым? Именно так хотят представить дело сторонники Рубина59. Кстати говоря, и среди них можно найти очень мало людей, полностью с ним согласных. Так, даже и авторы статьи признают, что в третьем издании «Очерков» Рубин коренным образом «исправил точку зрения на «содержание» стоимости... исправил ряд неудачных формулировок «о соотношении между производством и обменом» и т. д.

Ближайшее ознакомление с «Очерками» с несомненной ясностью вскрывает, что вера в исправимость ошибок Рубина может быть плодом лишь большой и некритической доверчивости товарищей. Рубинским «Очеркам», особенно первым их изданиям, нельзя отказать в признании их внутренней связанности, согласованности и целостности их кантианской концепции. Внесение отдельных поправочек, штришков в единое здание рубинской концепции не может исправить основного ее греха — недиалектической односторонности.

В заключение мы должны целиком и полностью присоединиться к очень серьезной мысли трех авторов статьи в «Большевике» о том, что «ревизия Маркса может идти, вообще говоря, самым причудливым образом»60. В развитие этой мысли мы хотели бы привести замечательнейшее по глубине и богатству содержания рассуждение Ленина об идеализме: «… с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее преувеличение überscnwengliches (Dietzgen) развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный, Идеализм есть поповщина. Верно. Но идеализм философский есть («вернее» и «кроме того») дорога к поповщине через один из оттенков бесконечно сложного познания (диалектического) человека»61.

Здесь Ленин с поразительной тонкостью вскрывает едва уловимые тропиночки на сложном пути человеческого познания, где одностороннее раздувание одной из сторон познания может вести в болото идеализма. Задачей настоящей статьи как раз и является — показать, что рубинский «оттенок мысли» грозит превратиться в тропиночку, ведущую к идеализму.

Примечания⚓︎

  1. Стр. 38, изд. 1922 г. Курсив наш. ↩

  2. Маркс, К критике, стр. 38. Курсив везде наш. ↩

  3. Курсив автора. ↩

  4. Рубин, Очерки, 3-е изд., стр. 11. Курсив наш. ↩

  5. Стр. 64. Курсив наш. ↩

  6. «Под знаменем марксизма» № 4, 1929, Гр. Деборин, Предмет политической экономии в современных спорах. Курсив наш. ↩

  7. Более откровенный Гр. Деборин прямо заявляет, что «мы вынуждены абстрагироваться от материального производства» (там же). ↩

  8. См. «Ответ критикам», Очерки, и статью в «Большевике» №3. ↩

  9. «Ответ критикам», Очерки, стр. 332. ↩

  10. Рубин, Очерки, стр. 10. Курсив наш. ↩

  11. «Большевик» № 3, стр. 66. Курсив наш. ↩

  12. Там же, стр. 67. ↩

  13. Там же, стр. 66. Курсив наш. ↩

  14. Петри, Социальное содержание теории ценности Маркса, стр. 34. Моск. Раб., 1918 г. ↩

  15. Гегель, Наука логики, кн. 2-я, стр. 51. ↩

  16. Его же, Энциклопедия, стр. 252., ч. I, Гиз. 1929. ↩

  17. Гегель, Энциклопедия, стр. 253. Курсив наш. ↩

  18. IX Ленинский сборник, стр. 16. Курсив наш. ↩

  19. Гегель, Наука логики, кн. 2-я, стр. 51. ↩

  20. Там же, стр. 50. ↩

  21. IX Ленинский сборник, стр. 135. ↩

  22. Гегель, Энциклопедия, стр. 223. ↩

  23. Там же, стр. 55. ↩

  24. Там же, стр. 219. Курсив автора. ↩

  25. Гегель, Наука логики, кн. 2-я, стр. 53—54. Курсив автора. См. также IX Ленинский сборник, стр. 135. ↩

  26. Маркс, К критике, стр. 13. ↩

  27. «Капитал», т. III, ч. I, стр. 363, 1923, Гиз. ↩

  28. Гегель, Наука логики, кн. 2-я стр. 146. ↩

  29. IX Ленинский сборник, стр. 162. Курсив наш. ↩

  30. Гегель, Энциклопедия, стр. 256. ↩

  31. Там же, стр. 259. ↩

  32. Там же. ↩

  33. Там же, стр. 260. ↩

  34. Рубин, Очерки, стр. 10. Последний курсив наш. ↩

  35. См. упомянутую статью в «Под знаменем марксизма». Курсив наш. ↩

  36. IX Ленинский сборник, стр. 167. Курсив автора. ↩

  37. Там же, стр. 163. ↩

  38. IX Ленинский сборник, стр. 167. ↩

  39. Рубин, Очерки, стр. 53. ↩

  40. См. указанную статью, стр. 66. Курсив наш ↩

  41. Там же, стр. 66. ↩

  42. Ленинский сборник, стр. 229. ↩

  43. Там же, стр. 277. ↩

  44. Гегель, Наука логики, кн. 2-я, стр. 49. Курсив наш. ↩

  45. IX Ленинский сборник, стр. 227. ↩

  46. Там же, стр. 286. ↩

  47. Маркс и Энгельс, Письма, стр. 294. М. Р., 1923 г. ↩

  48. Гегель, Энциклопедия, стр. 224. ↩

  49. «Капитал», т. III, ч. 2,1923, стр. 355—356. Курсив наш. ↩

  50. «Большевик», стр. 66. ↩

  51. Там же. ↩

  52. Рубин, Очерки, стр. 41. Курсив наш. ↩

  53. IX Ленинский сборник, стр. 49. ↩

  54. Там же, стр. 129. ↩

  55. Курсив Ленина, Гегель, Наука логики, см. IX Ленинский сборник, стр. 124—125. ↩

  56. Ленинский сборник, стр. 127, 129. ↩

  57. Энгельс, Анти-Дюринг, Предисловие, стр. XIX. ↩

  58. Гегель, Наука логики, стр. 382. Курсив наш. ↩

  59. «Большевик», № 3, стр. 74. ↩

  60. «Большевик», № 3, стр. 74 ↩

  61. Ленин, К вопросу о диалектике, Собр. соч., т. ХIII, 2-е изд, стр. 304. ↩