Перейти к содержанию

Гильфердинг Р. Постановка проблемы теоретической экономии у Маркса⚓︎

Дволайцкий Ш., Рубин И. (сост.). Основные проблемы политической экономии, 1922, с. 105—122

«Neue Zeit», 1904/05, B. I

Положение, занимаемое Марксом в политической экономии, и его отношение к его предшественникам, классикам, до сих пор не было достаточно исследовано. Этому не приходится удивляться, принимая во внимание тот незначительный интерес, который официальная политическая экономия проявляет в настоящее время к проблемам теоретического характера. Но и в социалистической литературе отсутствует исчерпывающее изложение. Здесь большею частью повторяют классический по своей сжатости очерк, который Фридрих Энгельс дал в предисловии ко второму тому «Капитала» об отношении Маркса к Смиту и Рикардо и к их социалистическим интерпретаторам. Но этот очерк написан до появления третьего тома «Капитала» и уже по одному этому не является полным. Тем не менее, он уже указывает на решающий пункт, подлежащий исследованию: на принципиальное отношение Маркса к проблеме теоретической экономии, ибо лишь это коренное изменение точки зрения сделало возможным прогресс во всех отдельных вопросах. Этого не поймет тот, кто не обратит внимания на различие точек зрения и ограничится сравнением отдельных пунктов.

Несмотря на это, исследователи большей частью избирали именно последний путь. Это относится и к только что появившемуся сочинению И. Розенберга «Рикардо и Маркс, как теоретики стоимости»1.

И это сочинение остается больше подготовительною работою, чем решением проблемы, которая даже не поставлена в своем полном объеме; автор подвергает исследованию не всю систему Рикардо и Маркса, а лишь их теории стоимости. По нашему мнению, такое ограничение темы недопустимо, ибо учение о стоимости представляет основу всей экономической системы. Характер первого определяет весь характер последней.

Лишь исходя из целого всей системы, возможно понять и оценить учение о стоимости. Поэтому приходится считать достоинством книги, а не ее недостатком, что сам автор не слишком строго придерживается ограничения своей темы, а, напротив, постоянно обращается ко всей системе. Но в таком случае тем более было бы необходимо вскрыть принципиальное различие обеих систем. Автор, однако, нигде этого не делает, как видно будет из краткого обзора содержания книги.

Розенберг начинает с изложения учения Рикардо, которое тем более необходимо, что в настоящее время это учение нередко передается в весьма странном виде. Ибо чем больше официальная политическая экономия отворачивалась от теории трудовой стоимости, тем сильнее обнаруживала она стремление доказать, что наиболее выдающийся представитель этой теории был непоследователен уже в своих исходных пунктах, тем больше оспаривала она его значение, как теоретика стоимости. Против подобных попыток Розенберг подробно возражает. В общем и целом эта полемика весьма удалась ему, хотя в отдельных пунктах он, быть может, перегнул палку в противоположную сторону. Так, например, в изложении роли абсолютной стоимости (стр. 55), как и в решении проблемы равной нормы прибыли, автор, как нам кажется, подчас приписывает Рикардо взгляды, которые в такой ясной форме были развиты лишь Марксом.

После критики учения о стоимости Рикардо, основную ошибку которого автор усматривает в недостаточном внимании к «абсолютной стоимости» и отсутствии решения проблемы равной нормы прибыли на основе теории трудовой стоимости, он дает нам весьма удачное изложение системы Маркса. В последнем отделе автор, сравнивая учения обоих экономистов, приходит к выводу, что Маркс был прямым продолжателем Рикардо в выработке и развитии теории трудовой стоимости, хотя его учение представляет «совершенно самостоятельное, оригинальное создание великого, самостоятельного, гениального ума» (стр. 127).

Было бы очень интересно последовать за Розенбергом в отдельных пунктах, тем более, что мы никоим образом не можем согласиться со всеми его выводами о сходствах и различиях в учениях Рикардо и Маркса. Останавливаясь на одном из второстепенных пунктов, мы должны признать прямо ошибочным взгляд Розенберга, приписывающего Марксу учение о том, что труд транспортных рабочих не создает стоимости и прибавочной стоимости, а относится к издержкам обращения (стр. 112). Достаточно заглянуть во второй том «Капитала», чтобы убедиться, что Маркс говорил противоположное: «Количество продукта не увеличивается вследствие его перевозки… но потребительная стоимость предметов реализуется лишь посредством потребления, а это последнее может сделать необходимым их перемещение, следовательно дополнительный производственный процесс транспортной промышленности; вложенный в последнюю производительный капитал присоединяет таким образом стоимость к транспортируемому продукту частью вследствие перенесения стоимости средств транспорта, частью вследствие того, что стоимость присоединяется путем транспорта. Эта последняя прибавка стоимости распадается, как вообще при капиталистическом производстве, на возмещение заработной платы и на прибавочную стоимость»2.

Розенберг, по-видимому, не имеет ясного представления о критерии труда, создающего стоимость. Труд создает стоимость только в обществе, производящем товары. Здесь создающим стоимость является всякий производительный труд, а производительным является всякий труд, необходимый для общественной цели производства, и притом независимо от той определенной и исторической формы, которую производство принимает при данной определенной общественной форме. Последняя приводит только к тому, что при определенных условиях блага выступают в виде стоимостей и, следовательно, труд производительный — в виде труда, создающего стоимость. Признак производительности, который в товаропроизводящем обществе служит вместе с тем и признаком создания стоимости, один и тот же во всех общественных формациях. Но процесс производства оканчивается лишь с изготовлением благ в окончательном виде, годном для потребления, куда при некоторых обстоятельствах относится и их транспорт на место нахождения потребителя. Напротив того, труд, затраченный лишь для целей капиталистического обращения, т. е. вытекающий лишь из определенной исторической организации процесса производства, не создает стоимости3.

Но разбирать дальше эти детальные вопросы было бы не только слишком долго, но и мало плодотворно. Это такие ошибки, которые подготовленный читатель сам легко исправит.

Гораздо важнее кажется нам попытка охарактеризовать различие между Рикардо и Марксом, поскольку оно имеет принципиальный характер. По мнению Розенберга, «эти различия лишь в очень незначительной степени лежат в сфере теории стоимости. В общем и целом они были лишь следствием различия в исторических, социологических и философских воззрениях обоих экономистов» (стр. 51). Но это никоим образом не устраняет для нас необходимости анализа, ибо эти различия, если они вообще имеют значение, должны были проявиться и в экономической области, и, прежде всего, в основе экономической системы, в теории стоимости; тем более, что Маркс приступил к изучению политической экономии, лишь исходя из своих общих исторических и социологических воззрений. Именно то существенно отличное положение, которое политическая экономия занимает во всей системе воззрений Маркса, придало его экономическому учению его принципиальное значение.

История политической экономии представляет самопознание буржуазного общества. Но познание служит воле. Воля же нового общества была направлена на наживу. Богатство и приобретение богатства представляли цель, к которой стремилось его коллективное действие, его политика. Каким образом нация становится богатою, — этот вопрос интересовал его политиков, и эти политики превратились в теоретиков, когда был поставлен вопрос: что такое богатство нации? Читатель припомнит, что ответ на этот вопрос давали монетарная и меркантилистическая системы. Адам Смит ставит ту же проблему, но еще расширяет ее, включая в круг своих исследований распределение богатства, «тот естественный порядок, согласно которому продукт труда распределяется между различными сословиями и классами общества». Для Рикардо проблема «что такое богатство» уже решена, для него главную задачу экономической науки составляет изложение законов, определяющих распределение. И в этом отношении за ним следуют не только буржуазные сторонники и противники, но и социалисты, которые также выдвигают на первый план проблему распределения и, будучи ограничены кругозором экономических воззрений Рикардо, спасаются из области экономии в этику, чтобы предать проклятию несправедливое распределение и, в лице Томпсона, развить принципы, которые скорее всего приведут человечество к счастью.

Иначе поступает Маркс. Вопрос о сущности богатства не является для него вопросом политической экономии. Богатство, это — сумма потребительных стоимостей, представляющая продукт деятельности человека и природы; увеличение этой суммы есть естественное последствие увеличения производительности труда, как оно изображается историей техники. Его вопрос гласит: что такое форма богатства? Этого вопроса классическая экономия даже не ставила. Правда, она, — и это характеризует ее историческое положение по сравнению с ее предшественниками, — поставила в центр своих исследований процесс производства, дабы отвергнуть учение монетарной и меркантилистической систем о возникновении богатства из обращения. Но по существу она застряла в своих поисках за богатством, в котором она еще не различала потребительной и меновой стоимости. Так как буржуазное общество составляло бессознательную предпосылку ее мышления, то форма, которую богатство приняло, казалась ей чем-то само собой разумеющимся. Поэтому ей так трудно было провести полное различие между техническим и экономическим исследованием или, выражаясь языком экономии, между потребительною стоимостью и стоимостью; это не удалось вполне не только физиократам, но и Адаму Смиту. Лишь у Рикардо это различие проводится последовательно, но не обосновывается достаточно резко; как увидим, это было невозможно даже с его точки зрения.

Что такое богатство, как оно приобретается, как оно распределяется, — таковы были проблемы буржуазной экономии. В чем же состоит прогресс у Маркса? Именно в том, что для него сделалось проблемою то, что для других представляло самоочевидную предпосылку: какую форму принимает богатство в зависимости от исторически меняющихся условий, при которых люди производят, в какой форме является богатство. И он дает на это свой знаменитый ответ: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства представляет огромное скопление товаров, а отдельный товар — его элементарную форму. Наше исследование начинается поэтому анализом товара». («Капитал», т. I, русск. перев. В. Базарова и И. Степанова, 1909 г., стр. 1).

Этот ответ имел то громадное значение, что впервые полностью и исчерпывающим образом была формулирована проблема теоретической экономии.

Этот пункт требует более детального изложения.

Смешение технического исследования с экономическим было уже заранее исключено, ибо интересующий технику вопрос о том, как происходит процесс производства, здесь даже не ставится. И также не выступает здесь на сцену сам готовый продукт с своими различными естественными особенностями. То, что нас здесь интересует, это — одна единственная, но весьма существенная особенность, которую предмет приобрел, а именно способность его сделаться товаром, т. е. предметом, предназначенным не для потребления его владельца, а для других, для какого-нибудь члена общества. Тем самым предмет рассматривался, как простой символ, как посредник общественного отношения — отношения, которое могло возникнуть лишь при определенной форме общества и, конечно, могло быть лишь отношением между людьми, между членами этого общества, а не отношением между предметами. Если, таким образом, удалось найти закон, определяющий отношения этих предметов друг к другу, как они содержатся в отдельных меновых актах, то не был ли этим найден «закон движения самого общества», связывающий отдельных его членов, не была ли этим вскрыта взаимная обусловленность их хозяйственных действий, не была ли этим разрешена задача теоретической экономии?

Дальнейшее изложение даст нам ответ на этот вопрос и вместе с тем яснее покажет нам, где скрыта проблема теоретической экономии и какого ответа эта проблема требует.

Мы видели, что Маркс изучает не процесс производства, а прежде всего ту общественную форму, которую принимает продукт производства. Но продукт, в своей определенной общественной форме, является уже не результатом процесса производства, которому он обязан лишь изменением своих естественных свойств сообразно с целями потребления, а выражением производственных отношений, в которых его производители стоят друг к другу. Здесь рассматривается уже не естественная сторона производства, не воздействие человека на природу, а взаимные отношения людей в производстве. Но вопрос о производственных отношениях, в свою очередь, допускает двоякого рода ответ, и тот или иной ответ проводит различие между историей хозяйства и теоретической экономией. Первая спрашивает о возникновении данного производственного отношения; она показывает нам, каким образом при определенных естественных условиях, при определенном состоянии производительных сил возникли определенные производственные отношения, каким образом последние, в свою очередь, обратно воздействуют на производительные силы, развиваются дальше и изменяют свою форму.

Но дает ли нам это историко-генетическое изучение полное познание данного производственного отношения? Познание генезиса удовлетворит нас тогда, когда производственное отношение само по себе прозрачно и не требует дальнейшего научного изучения. Когда же это будет иметь место? Мы оставляем в стороне сложность, обширность и трудность процессов производства. Производственное отношение должно само содержать в себе критерий, который решает, необходимо ли, кроме его генетического объяснения, также теоретическое изучение. Но этот критерий может заключаться лишь в сущности самого производственного отношения, т. е. в том способе, каким оно конституировано. Этот способ может быть, очевидно, лишь двоякого рода.

Люди могут сознательно относиться друг к другу в производстве, как части одного производственного целого: их положение в производстве и их взаимные отношения регулируются единообразным образом. Порядок их работы и распределение их продуктов подлежат центральному контролю. Производственные отношения выступают, как непосредственно общественные отношения: отношения отдельных лиц, поскольку они касаются хозяйственной жизни, выступают, как общественные отношения, определяемые обществом и изъятые из их частной воли. Само производственное отношение непосредственно понимается, как сознательно установленное всем обществом и желательное ему. С объяснением генезиса этого порядка и его описанием задача является исчерпанною. Экономическое исследование является здесь лишь историко-экономическим исследованием.

Здесь нет места теоретической экономии4.

Совсем иначе обстоит дело тогда, когда регулирование производственных отношений не происходит сознательным образом. Тут общественные отношения выступают, как ненамеренный результат или, вернее, как бессознательно желанный, т. е. как слепой и случайный результат бесчисленного множества независимых друг от друга индивидуальных действий. Сама общественная связь и ее регулирование становятся уже проблематичными, и появляется вопрос: что движет этим множеством людей, которые трудятся друг для друга, не ведая друг о друге, которые доставляют друг другу продукты, не зная друг друга; каков порядок их труда, что определяет распределение их продуктов, которые должны быть распределены для того, чтобы быть потребленными; что конституирует это множество людей, как общество, и каков закон движения этого общества, которое по своей внутренней сущности отличается от предшествовавших обществ.

Прежде общая воля связывала людей к общему действию. Теперь они, отделенные друг от друга, противостоят один другому, как частные лица, действующие по своему собственному желанию, на свой собственный страх5.

Только нужда заставляет их вступать в отношения друг к другу, но эти отношения выражаются не в том, что они, как люди, соединяются друг с другом для общей цели, а в том, что они, подобно вещам, вступают в обмен. Ибо только как собственники вещей, они проявляют интерес к другим собственникам вещей. Их общественное отношение в своем проявлении сводится к частному отношению обмена. Обмен, как таковой, представляет на первый взгляд лишь частное отношение. Для того, чтобы два человека обменивались, требуется только, чтобы каждый из них имел какой-нибудь предмет и хотел отдать его в обмен на другой. Обмен, как таковой, свойствен всем общественным формациям, так как все общественные формации знают собственность6.

Действительно, обмен ручками для перьев и почтовыми марками на школьной скамье или обмен верховой лошадью и автомобилем между членами социалистического общества представляют частное событие, совершенно безразличное для теоретической экономии. Основная иллюзия теории предельной полезности состоит в том, что она хочет напасть на след законов капиталистического общества при помощи анализа обмена, как частного акта.

Теперь перед нами ставится вопрос: что превращает обмен в общественное явление? Конечно, то обстоятельство, что только в меновом акте находит свое выражение общественное отношение и что только таким образом оно может найти свое выражение. В хозяйственном отношении (конечно, не в политическом, литературном или религиозном) индивидуумы вступают во взаимные отношения только в меновом обороте. Поэтому закон, показывающий, как регулируется меновой оборот, есть вместе с тем закон движения общества. Но найти этот закон движения — такова та задача, которую Маркс выставил проблемою теоретической экономии. Вместе с этой задачей была резко формулирована область теоретической экономии и определен ее метод7.

Теоретическая экономия была, следовательно, отделена от истории хозяйства. В то время, как область последней охватывает все общественные формации, для теоретической экономии проблема возникает вообще лишь в определенной исторической общественной организации. Ибо общества, где производственные отношения сознательно регулированы, т. е. коммунистические общества, где право распоряжения всеми средствами производства принадлежит обществу, не составляют предмета теоретической экономии. Их регулирование непосредственно известно всем членам общества, оно может быть понято, как, например, правовые нормы, которые надо описать и возникновение которых надо показать, ибо экономический порядок этих обществ есть лишь часть сознательно установленного порядка их социальной жизни вообще. Они обладают правом, которое захватывает не только форму хозяйства, по и его содержание. Их «внешнее регулирование», пользуясь выражением Штаммлера, есть вместе с тем внутреннее, ибо «материя социальной жизни», хозяйство, также регулируется сознательным образом.

Совсем иным характером отличается тот вид общественных формаций, который проявляется в меновом действии, предполагающем, в свою очередь, право отдельного лица распоряжаться своими вещами, т. е. частную собственность. Здесь речь идет о законе, управляющем хозяйством этого общества. Что устанавливает здесь порядок трудовой деятельности, что обеспечивает здесь производство и воспроизводство необходимых предметов в требуемом количестве и в требуемой пропорции? И, наконец, каким образом воспроизводится здесь само производственное отношение, постоянно сохраняется автоматически, без вмешательства целеполагающего сознания? Что создает управление и субординацию среди членов этого общества и их взаимодействие, которое не имеет плана, но, тем не менее, должно выполнять общественную цель самосохранения общества.

Словом, необходимо найти внутреннюю закономерность общества, до сознания которого дошло одно только внешнее регулирование, исчерпывающееся целиком в основном законе частной собственности8.

Ведь все установленные нормы, имеющие значение для хозяйства, представляют только следствия из этого высшего чисто формального основного закона, который сознательно игнорирует содержание хозяйственных явлений, ибо предоставляет все воле отдельных лиц. У Маркса речь идет об этом внутреннем регулировании, другими словами, о законе, который связывает в производственное единство общество товаропроизводителей, распавшееся на свои элементы, формально благодаря частной собственности, материально благодаря разделению труда; речь идет о законе, который превращает индивидуальные действия этих товаропроизводителей в необходимо обусловленные общественным образом.

Такова «теоретико-познавательная» особенность этого производственного отношения, которой соответствует постановка этой проблемы у Маркса. Вопреки мнению Дитцеля9, эта особенность не состоит в большом числе загадок, содержащихся в системе конкуренции, и в трудности их разрешения.

Напротив, перед нами поставлена одна только загадка. В меновом акте, как в основном явлении, в котором проявляется общественное отношение, необходимо открыть закон, Который в нем осуществляется и должен осуществляться для того, чтобы сделать возможным на продолжительное время общественный процесс производства, т. е. удовлетворение общественной потребности общим трудом общества.

Такова эта «загадка»; неверно, что она дана нам также в других общественных формациях, так что в обществе, производящем товары, теоретическому разрешению подлежит тишь большее число проблем. Напротив, это производственное отношение, благодаря бессознательному характеру, с которым в пределах его отдельные члены относятся друг к другу, является единственным, которое ставит задачу теоретической экономии. Речь идет об исследовании социального порядка. Но, как заметил уже Зомбарт10, социальный порядок для этого общества отнюдь не тождествен с внешним регулированием. Этот порядок может быть познан только тогда, когда, наряду с внешним регулированием, экономическая теория, предпосылку которой оно образует, откроет внутреннюю закономерность, закон хозяйства.

Таким образом производственное отношение есть единство внутренней закономерности и внешнего регулирования, которые оба представляют лишь выражение «определенных, необходимых, не зависящих от их воли отношений», в которые «люди вступают в общественном производстве своей жизни» и которые «соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил»11.

Только в обществе, производящем товары, внешнее регулирование, которое одно только установлено сознательным образом, выступает в самостоятельном виде, будучи отделено от внутренней закономерности; при обобществленном же производстве это разделение не существует, но оба элемента содержатся безраздельно в сознательно установленном общественном порядке.

После сказанного уже ясен характер упомянутого закона, т. е. характер его действия. Этот закон определяет с необходимостью поведение агентов производства в пределах производственного отношения. Он определяет его с естественною необходимостью, ибо необходимость бывает только такого рода, если даже она должна осуществляться через посредство воли отдельного лица, детерминируемой особенностью самого производственного отношения. В этом законе общественная связь, которая не является непосредственно и сознательно намеренною и не создается сознательным общим действием, но лишь post festum познается теоретиком, — осуществляется по отношению к отдельным лицам с естественною необходимостью. От естественного закона этот закон отличается только тем, что действует лишь в пределах исторически определенной формы организации человеческого общества. Этот закон был метко охарактеризован словами, что он действует с естественною необходимостью социального характера12.

Методом, при помощи которого этот закон может быть найден, является анализ этой общественной связи, как она выступает в наиболее простом общественном акте, в обмене и его материальном субстрате, в товаре (а не в «благе»). Загадка общества была разрешена благодаря открытию «общественной субстанции»13 товара, благодаря доказательству, что при видимо вещных отношениях товаров, речь идет о человеческих отношениях и притом о человеческих отношениях в пределах вполне определенного производственного отношения, в пределах товаропроизводящего общества, т. е. речь идет об открытии присущего товару характера фетишизма.

Именно эту изменившуюся постановку проблемы не надо упускать из виду, если хотят анализировать отношение Маркса к Рикардо, ибо лишь с этой точки зрения можно получить ясное представление о совершенно различном значении обеих систем. Рикардо предполагает производственное отношение, как нечто данное, естественное и неизменное14.

Что интересует Рикардо это — распределение, причем оно выступает у него в узком смысле распределения продуктов, в то время как оно одновременно представляет распределение людей между различными отраслями производства и определяет их взаимное положение в них в качестве рабочих, капиталистов и т. д. Поэтому его категории остаются естественными категориями; стоимость для него все еще свойство самого блага, заключающееся в том, что оно есть продукт труда, как для другой категории благ стоимость заключается в их редкости; капитал для него не что иное, как «накопленный труд», что, по выражению Маркса, представляет только «экономическое название» для средств производства. Поэтому Рикардо не дает достаточного обоснования закона стоимости, который кажется ему скорее фактом, удачно открытым и навязывающимся эмпирически, чем результатом строгого анализа.

Так как для Рикардо стоимость есть прежде всего мерило распределения, а всякое мерило должно быть возможно более точным, то у Рикардо имеется всегда тенденция фиксировать, по возможности также в количественном отношении, экономические категории, которые являются у него просто-напросто неизменными естественными категориями. Останавливаясь на одном пункте, укажем, что таким образом он пришел к отожествлению заработной платы с суммою, необходимой для естественного минимума средств существования рабочего, и к своему железному закону заработной платы, который закрыл для него понимание механизма накопления и свойственного капитализму исторического закона населения. Таким же образом он принимает «закон убывающего плодородия почвы» в узком смысле, делает повышение земельной ренты настоящим законом движения капиталистического общества и потому упускает из виду господствующую роль капитала, историческая граница которого выступает в падении нормы прибыли, которое он объяснял совершенно ложно.

Иначе обстоит дело у Маркса. Для него речь идет прежде всего об анализе той формы, которая одна только превращает всякое благо в товар. Благо превращается в товар, потому что его производители находятся в определенном общественном отношении, в котором они должны выступать друг против друга в качестве независимых товаропроизводителей. Лишь в этой форме благо становится выражением общественного отношения, следовательно приобретает общественную сторону, без этого благо представляет собою лишь естественную вещь, которая не заключает в себе никакой проблемы15.

Тот факт, что благо есть продукт труда, перестает быть его естественным свойством и превращается теперь в общественный факт, теперь надлежит открыть закон общества, как производственного, т. е. трудового, единства. Труд отдельного человека выступает теперь с совершенно новой точки зрения, как часть совокупного труда, которым располагает это производственное единство; и только с этой точки зрения указанный труд создает стоимость. Только таким путем удалось Марксу провести основное отграничение труда конкретного, создающего потребительную стоимость, от абстрактного общественного труда, создающего стоимость, и осветить центральный пункт политической экономии.

Таким образом, при помощи анализа товарной формы, иными словами, при помощи открытия, что речь идет лишь об исторически преходящей форме, в какой члены трудового единства, в котором отсутствует сознательное регулирование, вступают во взаимные отношения благодаря их праву распоряжаться вещами, необходимыми для общественного обмена веществ, — при помощи анализа этой товарной формы Маркс одновременно пришел и к познанию содержания стоимости. Напротив того, Рикардо, который стремился прямо к этому содержанию, застрял на первых же шагах анализа стоимости и должен был отказаться от более глубокого понимания ее характера. В конце-концов, он имеет в виду только меновую стоимость, эту основу взаимных изменений в обмене благ, что могло, впрочем, казаться ему достаточным для его более узкой постановки проблемы. Но познание того, что речь идет здесь лишь об исторически определенных отношениях производителей, необходимо также для познания законов распределения в капиталистическом обществе, которые не могут быть поняты без того, чтобы не увидеть в характере капитала лежащие в его основе отношения эксплоатации. Рикардо не мог увидеть, что капитал приобретает власть и что эта власть, в свою очередь, изменяет общественное распределение в виде модификации закона стоимости. Для Рикардо проблема равной нормы прибыли осталась загадкою, на которой его теория потерпела крушение, в то время как марксова теория именно здесь празднует свой высший триумф. Благодаря неправильной постановке проблемы, ограничивающейся распределением, Рикардо совершенно упустил также из виду настоящую задачу, которая кажется ему не требующей объяснений, ибо производственное отношение дано у него, как нечто неизменное, а именно задачу найти закон сохранения и развития этого производственного отношения.

Рикардо нашел ключ, но не нашел тех ворот, которые этим ключом открываются. Этих ворот, ведущих из буржуазного общества, не нашли вместе с ним и его последователи, даже его последователи-социалисты, искавшие этих ворот. Лишь Маркс открыл их нам. Он открыл социалистическое общество благодаря тому, что, по выражению Тёнчиеса, он «открыл капиталистический способ производства».

Примечания⚓︎

  1. «Ricardo und Marx als Werttheoretiker». Eine kritische Studie von I. Rosenberg. 128 S. Kommissionsverlag der Wiener Volksbuchhandlung. ↩

  2. «Капитал», т. 2, перев. под ред. В. Базарова и И. Степанова, изд. 1919 г., стр. 126. ↩

  3. «Общий закон заключается в том, что все издержки обращения, вытекающие лишь из превращения формы товара, не прибавляют к нему никакой стоимости». «Капитал», т. 2, стр. 125. ↩

  4. В том же духе, но без более подробного обоснования, говорит Конрад Шмидт в своей превосходной статье «Die psychologische Richtung in der Nationalökonomie». «Я назвал современную хозяйственную жизнь механизмом, который регулируется законами (конечно, экономическими, а не юридическими), и признал существенною задачею политической экономии познание этих объективно выраженных законов. По должен ли всякий хозяйственный строй подчиняться подобным законам, действующим скрытым образом? Это не вытекает из понятия хозяйственного строя, как такового; пока люди сами потребляют продукты своего труда или вынуждены уступать часть их господствующему классу для непосредственного потребления, до тех пор хозяйственный строй остается прозрачным, простым и ясным. Познать подобный хозяйственный строй — значит описать его и показать исторические причины его возникновения и дальнейшего развития». («Neue Zeit», 1891—92, стр. 421).

    Статья Шмидта помещена в сборнике Дволайцкий Ш., Рубин И. — Основные проблемы политической экономии. Сборник статей, 1922. ↩

  5. Мы не можем не привести здесь слов, которыми Фердинанд Тенчиес характеризует общество: «Теория общества конструирует круг людей, которые, подобно товариществу, мирно живут друг подле друга, но по существу не связанные, а раздельные; в то время, как в товариществах они остаются связанными, несмотря на все разделение, здесь они остаются раздельными, несмотря на все связи. Поэтому мы не можем найти здесь ни одной деятельности которая могла бы быть выведена из единства существующего a priori и необходимым образом — деятельности, которая, поскольку она даже совершается через посредство индивидуума выражала бы в нем волю и дух этого единства, следовательно, происходила бы как для самого индивидуума так и для связанных с ним. Здесь каждый существует для себя одного и в состоянии настороженности против всех остальных. Сферы их деятельности и власти резко отграничены одна от другой, так что каждый запрещает другому касаться его сферы и вмешиваться в нее; в этом он усматривает враждебное действие. Подобное отрицательное отношение есть нормальное и всегда лежащее в основе отношений этих субъектов власти друг к другу: оно характеризует общество в состоянии покоя. Ни один из них ничего не сделает для другого ни один из них не предоставит или не отдаст другому что-либо если не получит компенса ни в виде услуги или дара который он считает, по крайней мере, равноценным тому что он сам дал. Необходимо даже, чтобы эта компенсация была ему более желательна, чем то, что он мог бы сохранить, ибо только приобретение того. что кажется ему лучше, побудит его отказаться от какого-нибудь блага» (F. Tönies, Gemeinschaft und Gesellschaft, стр. 46 и след.). ↩

  6. «Всякое производство есть присвоение природы со стороны индивидуума. В этом смысле было бы тавтологией сказать, что собственность (присвоение) есть условие производства. Но смешно сделать отсюда скачок к определенной форме собственности, например, к частной собственности». (К. Marx, Einleitung zu einer Kritik der politischen Oekonomie, «Neue Zeit», XI, 1, стр. 713). ↩

  7. Поскольку спор о методах основывается на смешении истории хозяйства с теоретическою экономией, Карл Менгер уже показал поразительное смешение понятий, свойственное такому взгляду. Здесь скажем только несколько слов об экономической политике, которую обыкновенно считают третьею составною частью политической экономии. Мы согласны с Менгером, что она представляет собою применение науки, но не всегда применение учений теоретической экономии. Последнее имеет место лишь в том случае, когда теоретической экономии надлежит сперва открыть, принципы экономической политики. Принципом, же экономической политики является всегда определенный интерес. Только там, где этот интерес может быть ясно познан лишь при помощи теоретико-экономического анализа, политика базирует на теоретической экономии. Но это имеет место только в том случае, когда речь идет об интересах экономических классов, интересы которых могут быть ясно познаны лишь после того, как теория покажет функцию этих классов в общественном производстве. В социалистическом обществе принципом экономической хозяйственной политики является общий интерес, а этот принцип базирует на возможно более рациональном применении техники, а не на теоретической экономии. ↩

  8. Из бессознательного характера экономического регулирования и сознательного характера политико-юридического регулирования в пределах товаропроизводящего общества возникает особая проблема о том, как относится последнее регулирование фиксированное в сознании, к первому, изменения которого были теоретически познаны лишь в недавнее время. Эта проблема лежит в основе исследования Карнера «Die soziale Funktion der Rechtsinstitute» (Marx-Studien, herausgegeben von M. Adler und K. Hilferding, Band, I. Heft 2.) ↩

  9. H. Dietzel. Theoretische Sozialökonomik, стр. 90. ↩

  10. Die gewerbliche Arbeit und ihre Organisation, Brauns Archiv. XIV, стр. 311. Есть русский перевод: «Организация труда и трудящихся». С.П.Б. 1901. ↩

  11. К. Маркс. Предисловие к «Критике политической экономии». ↩

  12. Karner, указ. соч. стр. 108. ↩

  13. «Так как меновая ценность товара есть только общественное проявление того товара и потому не имеет ничего общего с его природными способностями, то мы должны предварительно выяснить, что составляет общественный элемент (geseleschaftliche Substanz), общий у всех товаров». (К. Маркс, «Заработная плата, цена и прибыль», русск. изд. 1918 г., стр. 23). ↩

  14. «Один из основных недостатков классической политической экономии состоит в том, что ее никогда не удавалось на анализа товара и, в частности, товарной стоимости вывести форму стоимости, которая именно и придает товару характер меновой стоимости. Как раз в лице своих лучших представителей, А. Смита и Д. Рикардо, она рассматривает форму стоимости как нечто совершенно безразличное и даже не имеющее отношения к природе товара, как такового. Причина состоит не только в том, что анализ величины стоимости поглощает все ее внимание. Причина этого лежит глубже. Форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время самая всеобщая форма буржуазного способа производства, который именно ею характеризуется как исторически особенный вид общественного производства. Если же рассматривать буржуазный способ производства, как вечную естественную форму общественного производства, то неизбежно останутся незамеченными специфические особенности формы стоимости, следовательно, товарной формы, а при дальнейшем ходе исследования — денежной формы, формы капитала и т. д. («Капитал», т. I, русск. перев. В. Базарова и И. Степанова 1909 г., стр. 47). ↩

  15. Проблему теоретической экономии составляет не само богатство, а определенная форма богатства. В этой своей определенной форме блага, потребительные стоимости превращаются в товары и тем самым в меновые стоимости и приобретают стоимость. Напротив, в качестве потребительных стоимостей они образуют «материальное содержание богатства, какова бы ни была его общественная форма» («Капитал», т. 1). Sapienti sat. Для Эд. Бернштейна надо заметить еще следующее. В забавном возбуждении, в которое привело его издание Marx-Studien (см. его критику в Dokumenten des Sozialismus. Band IV, стр. 153 и след.), он делает открытие, что вся политическая экономия скрыта за потребительною стоимостью. Это выражение неточное, но оно может быть верно, если понимать его в том смысле, что политическая экономия начинается только тогда, когда она проникает за потребительную, стоимость и там открывает человека в его производственных отношениях. Не так однако понимает это выражение Бернштейн; в противоположность высказанному мною взгляду который, вообще сам собою понятен, и психологическою школою не только никогда не оспаривался, но постоянно подчеркивался, что потребительная стоимость есть индивидуальное отношение между вещью и человеком он видит в «потребительной стоимости, с которою политической экономии приходится иметь дело, вполне социальную категорию». Мы оставляем в стороне, что здесь говорится о социальной категории, вместо экономической. Хуже то, что Бернштейн хочет превратить вещь в социальную категорию. Но так как вещи не образуют общества, то они могут быть названы социальными категориями только тогда, когда, они становятся выражением человеческих и притом общественно-человеческих отношений. Потребительная стоимость может быть названа социальною категориею только потому и только тогда, когда она становится сознательною целью общества, предметом его сознательного общественного действия. Таковою она бывает в социалистическом обществе, руководящее управление которого сознательно ставит себе целью изготовление потребительных стоимостей: но она никоим образом не бывает таковою в обществе капиталистическом. Абсолютная или объективная потребительная стоимость, установленная без отношения к какому-либо сознанию, которое желает данного блага, есть contradiction in adjecto. Но если в социалистическом обществе потребительная стоимость может быть названа социальною категорией, то и там она не является экономической категорией, предметом теоретико-экономического анализа, ибо сознательно регулируемое производственное отношение по нуждается в таком анализе. ↩