Перейти к содержанию

Гильфердинг Р. [Рецензия] Ф. Петри «Социальное содержание теории ценности Маркса»1⚓︎

Рецензия в Grünberg's Archiv für die Geschichte des Sozialismus und Arbeiterbewegung. 8 Jahrgang. 1919.

Петри Ф. «Социальное содержание теории ценности Маркса», с. 102—116

[# 102] Петри стремится осветить методологическое содержание теории ценности Маркса. Речь идет, таким образом, о выявлении своеобразной постановки проблем теоретической экономии у Маркса. Но прежде всего, мы позволим себе в нескольких словах очертить эти проблемы, так как тогда легче может быть понята и работа Петри.

Меркантилисты и классическая политическая экономия поставили вопросы: что такое богатство наций, как оно приобретается, как оно распределяется? Но для Маркса вопрос о сущности богатства не составляет вопроса политической экономии. Для него богатство есть сумма потребительных ценностей, являющихся продуктом деятельности человека и природы; возрастание богатства есть следствие возрастания производительности труда в том смысле, как ее представляет история техники. Итак, Маркс спрашивает: что такое форма богатства или как оно выступает в тех исторически изменяющихся обстоятельствах, при которых люди производят? И он дает свой известный ответ: «богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, является «огромным скоплением товаров», а отдельный товар — его элементарной формой. Наше исследование поэтому начинается с анализа товара».

Но товар есть «чувственно-сверхчувственная вещь». Как чувственная вещь он есть продукт производственного про[# 103]цесса, определенных технических действий, благо с определенными свойствами. Однако вместе с тем он есть и продукт определенных производственных отношений. В производстве своей общественной жизни люди должны вступать в определенные отношения, вместе с тем их продукты выступают в виде товаров, помимо своих чувственных свойств получают еще и «сверхчувственные» для того, чтобы стать выражением определенного, исторически возникшего производственного отношения. Но каким же образом товар становится таким выражением, как может вещь выражать общественное действие людей, а объект — общественное действие субъектов? Ответ может вытекать только из самого типа производственных отношений.

Человеческая производственная общность принципиально может быть конструирована лишь двумя способами. Она может быть, с одной стороны, сознательно урегулированной. Общество создаст себе органы, которые в качестве представителей общественного сознания устанавливают размеры и вид производства, произведенный же общественный продукт распределяют между членами. Люди в таком организованном обществе — будет ли это первобытно-коммунистическое племя, или замкнутое домашнее хозяйство, или же охватывающее весь мир социалистическое общество — эти люди в своем производстве сознательно относятся друг к другу, как части одною и того же производственного общественного целого. Распорядок их труда и распределение их продуктов подлежат центральному контролю. Производственные отношения суть непосредственно общественные отношения; отношения отдельных индивидуумов, поскольку они касаются хозяйственной жизни, являются общественными отношениями, определяемыми общественным порядком и изъятыми из их частной воли. Сами производственные отношения непосредственно воспринимаются в качестве отношений, сознательно и согласно собственному желанию установленных всем коллективным целым. Задача науки о хозяйстве исчерпывается поэтому объяснением возникновения данного порядка и его описанием; экономическое исследование является только историко-хозяй[# 104]ственным исследованием. Здесь нет места для теоретической экономии2.

Совсем иначе обстоит дело, когда регулирование производственных отношений не является сознательно установленным процессом. Тогда общество распадается на независимых друг от друга лиц; их производство не является более общественным делом, — оно становится их частном делом. Они уже частные собственники, которые самим развитием разделения труда вынуждены вступать во взаимные отношения. Тот акт, в котором они это совершают, есть обмен их продуктов. Только посредством обмена и устанавливается связь в обществе, распавшемся на атомы, благодаря частной собственности и разделению труда. В качестве посредника общественной связи обмен и образует предмет теоретико-экономического анализа. Ибо лишь там, где только обмен устанавливает общественную связь, т. е. в обществе, в котором индивидуумы, с одной стороны, разделены частной собственностью и разделением труда, а с другой стороны, не могут обойтись один без другого, обмен получает общественную определенность, должен выполнить ту функцию, которая только и делает возможным процесс общественной жизни. Выполнением всех возможных в этом обществе меновых актов и достигается то, что в коммунистическом, сознательно регулируемом обществе сознательно определяется общественным центральным органом — что и как много, где и кем должно быть произведено. Коротко говоря, обмен должен сообщить товаропроизводителям то же самое, что сообщают членам социалистического общества его должностные лица, сознательно регулирующие производство, определяющие порядок труда и т. д. Задачей теоретической экономии и является — найти закон таким образом определяемого обмена.

Это определение менового акта как посредника общественного обмена веществ и есть то, что со своей стороны и позволяет ему быть чем-то определенным, и именно [# 105] определенным необходимостью общественного обмена веществ. Как бы случайным ни мог показаться отдельный меновой акт, однако, постоянно и регулярно он может совершаться только тогда, если он обеспечивает производство и воспроизводство общества. Общественное производство становится, таким образом, условием для меновых актов отдельных индивидуумов, которые только ими и связываются в общество и только таким путем принимают участие в тех результатах совокупного общественного производства, которые должны быть распределены между ними. Эта связь с совокупным общественным производством и выводит отдельную сделку обмена из области случайного, произвольного и субъективного и превращает ее в нечто закономерное, необходимое и объективное, делает ее условием общественного обмена веществ, а тем самым и жизненной необходимостью для отдельных индивидуумов. Ибо основанное на частной собственности и разделении труда общество только и возможно посредством отношений индивидуумов, которые вступают в обмен друг с другом; оно становится обществом посредством менового процесса, который является единственным общественным процессом, который экономически знает это общество.

Внутри такого менового акта продукт становится товаром, т. е. вещью, не предназначенной более для удовлетворения индивидуальной потребности, но предназначенной для общества и зависимой от нужд общественного обмена веществ. Вещь стала товаром, потому что производители этого продукта находятся в определенном общественном отношении, в котором они должны противостоять друг другу как независимые товаропроизводители. Только в данной форме продукт, иначе — естественная вещь, начисто лишенная всякой проблематичности, становится выражением общественных отношений, приобретает таким образом общественную сторону. Товар представляется поэтому определенным противоречиво: с одной стороны, как естественная («чувственная») вещь, а с другой как вещь общественная («сверхчувственная»); это является противоречием способов его рассмотрения. Как естественная вещь он — объект естественных и технических наук, как общественная вещь он — объект общественной науки теоретической экономии. [# 106] Но выражением общественных отношений товар может явиться лишь постольку, поскольку он сам рассматривается как продукт общества, как вещь, на которую общество наложило свою печать. Члены общества, однако, только и могут вступать в отношения друг с другом, поскольку они работают друг для друга. Эта материальная связь и проявляется в своей исторической определенности формы в обмене товаров. Совокупный продукт труда выражается в совокупной ценности, которая в отдельных товарах и выступает в явлении в своей количественной определенности в виде меновой ценности. Если товар3 по своей общественной субстанции есть продукт труда, то тем самым этот труд получает теперь определенный характер, а именно характер общественно-необходимого труда; труд теперь уже не выступает больше как труд различных субъектов, наоборот, эти субъекты выступают как органы труда. Частный труд отдельных индивидуумов представляется теперь для экономического исследования в качестве своей собственной противоположности — как труд общественный. Результат такого качественно-определенного общественного процесса производства количественно определяется общей массой затраченного общественного труда. Отдельный товар, как адекватная часть совокупного общественного продукта, — а только в качестве таковой он и функционирует в меновом обороте — количественно определяется содержащейся в нем долей всего совокупного рабочего времени. Именно потому, что труд является общественной связью, которая воссоединяет разбитое на свои атомы общество, именно поэтому он и есть принцип ценности4. Маркс постоянно указывал на это «социальное» содержание своей теории ценности, т. е. на общественную обусловленность товаров или форму ценности. «Так как меновые ценности товаров суть только общественные функции этих предметов и они не имеют ничего общего с их естественными свойствами, то мы и должны спросить себя, какова же эта общая всем товарам общественная субстанция» — так говорит он, например, в своей работе [# 107] «Заработная плата, цена и прибыль». Это же, равным образом, является и проблемой первого отдела «Капитала», который — и прежде всего в известной главе о фетишизме — служит задаче — вскрыть «вещную видимость» экономических категорий, задаче, являющейся основной для всего понимания экономического учения Маркса; и Маркс снова и снова подчеркивает специфический характер своего общественного метода как нечто новое и существенное по сравнению с предшествующей политической экономией. «Один из основных недостатков классической политической экономии состоит в том, что ей никогда не удавалось из анализа товара и, в частности, из анализа товарной ценности вывести форму ценности, которая и делает ее меновой ценностью. Именно лучшие представители классической экономии, А. Смит и Рикардо, рассматривают форму ценности как нечто совершенно безразличное или даже чуждое природе товара. Причина этого заключается не только в том, что все внимание классиков было поглощено анализом величины ценности. Она лежит глубже. Форма ценности продукта труда есть самая абстрактная, но в то же время и самая общая форма буржуазного способа производства, который характеризуется ею как особенный вид общественного производства, а тем самым характеризуется как явление историческое. Поэтому, если ее считают за вечную естественную форму общественного производства, то неизбежно упускают из виду особенности формы ценности, следовательно, и товарной формы, а в дальнейшем развитии и формы денег, формы капитала и проч.».

С тех пор данный методологический исходный пункт марксистского учения с великой настойчивостью и много раз со стороны марксистов выдвигался против критических нападок, которые в далеко не достаточной степени принимали во внимание это основное положение марксовой системы. Поэтому несколько странно слышать от Петри, что, выдвигая «социальное содержание» теории ценности, он в состоянии «открыть новую сторону», которая «имеет еще (sic!) интерес и для современной постановки проблемы».

Это мнение Петри объясняется, конечно, его своеобразной позицией по отношению к марксовой экономии. Он [# 108] подходит к ней не столько как экономист, сколько как философ. Пребывая в плену у воззрений Риккерта о своеобразной природе наук о духе, исходный пункт у Маркса он отождествляет с культурно-научным рассмотрением в смысле Риккерта и открывает затем у Маркса «методологический дуализм», который и обусловливает ту «неясность, присущую марксовым понятиям, их различные значения, сменяющиеся при этом одно другим». Выявление «социального содержания» теории ценности кажется поэтому Петри «искусственной, даже насильственной абстракцией». По представлению Петри, оно именно и указывает нам на одну, и притом культурно-научную сторону способа рассмотрения Маркса, в то время как вторая сторона — каузально-генетическое натуралистическое объяснение, которое является продолжением хода мыслей Рикардо, — при таком выявлении сознательно отодвигается на задний план. В действительности этого дуализма у Маркса нет; он, напротив, со всей остротой выдвигает и проводит свою общественную точку зрения; данный дуализм привносится самим Петри. Петри рассматривает экономическую теорию Маркса в свете воззрений Риккерта, который для наук о духе требовал иного метода освещения, чем для естественных наук; а так как Маркс не имеет ничего общего с точкой зрения Риккерта, то поэтому это учение и кажется Петри таким дуалистическим и полным противоречий.

Критика данной точки зрения не только невозможна в силу ограниченности места, но она также и излишня, и притом по двум основаниям. Этот «культурно-научный метод» прежде всего подверг основательной критике Макс Адлер в своей работе «Kausalität und Teleologie im Streite um die Wissenschaft» («Причинность и телеология в борьбе за науку»5. Кроме того, сам Петри и не пытается показать нам, каким же это образом «социальное» и «культурно-научное» содержание идентичны, и почему вскрытие общественных связей товаропроизводителей как объект политической экономии имеет что-либо общее с теоретико-познавательными или методологическими постулатами Риккерта. Он просто довольствуется их отождествлением. Поэтому Петри нигде и [# 109] не достигает ясности в вопросе о способе действия закона ценности, как бы много он об этом ни говорил. Мы видели, что закон ценности есть только теоретическое выражение производственных отношений, в которых находятся товаропроизводители. Он выражает, таким образом, общественную связь, но он не производит ее, подобно тому как закон тяготения производит движение небесных тел согласно старым представлениям о природе. Общественная связь, напротив того, создается в зависимости от того, как складываются производственные отношения людей; они же сохраняются, изменяются и развиваются посредством хозяйственных действий людей; подобно тому как люди, согласно материалистическому пониманию истории, сами творят свою историю, точно так же они творят и свою экономику. Закон ценности не является причиной каких-либо действий, наоборот, в действиях хозяйствующих субъектов и посредством этих действий осуществляется закон ценности. Он есть результат, а не причина. Но эти хозяйственные действия людей определяются теми отношениями производства, в которых они находятся; их взаимные отношения в производстве обусловливают их действия, которые теперь детерминируются данными производственными отношениями и должны их воспроизвести, или изменить их в количественном и качественном отношениях. Это детерминирование образа действий производителей, которые, будучи изолированы, руководствуются своими субъективными мотивами, но при этом остаются вне общества и которые детерминируются только посредством общественной связи, исходя из которой только и можно понять их действия, это детерминирование, таким образом, приведенное к его теоретическому объективному выражению, и есть закон ценности;

Он не является, следовательно, каузально-генетическим законом, но есть выражение функциональной связи, в которой действуют производители, и этими действиями каузально-генетически воспроизводят общественную связь, экономику общества (так же как и все общество вообще).

Итак, теория ценности есть только теоретическое выражение производственных отношений, в которых находятся члены товаропроизводящего общества. Основное понятие и [# 110] материалистического понимания истории и марксовой экономии одно и тоже. Экономическое учение Маркса дает закон движения этих определенных производственных отношений; их движение обусловливает историческое движение покоющегося на них общества. Принятие Марксом за основу производственных отношений, т. е. исторически определенного способа, посредством которого члены общества вступают во взаимные отношения, только и конституирует как историю, так и политическую экономию в качестве особых общественных научных дисциплин. Ибо только это и делает общественное — в противоположность как субъективно-индивидуальному, так и объективно-натуралистическому — особым объектом познания, а его закономерности — специфическим объектом научного анализа.

Но если закон ценности является только результатом, то каким же образом можно брать его исходным пунктом дедукции? Именно потому, что он есть теоретическое выражение производственных отношений, эти же последние определяют поведение хозяйствующих субъектов. В капиталистических производственных отношениях мотивом (хозяйственных) действий хозяйствующего субъекта становится стремление к прибыли. Это стремление навязывается отдельным индивидуумам конкуренцией. Кому не удается получить ее, — по крайней мере в размерах, требуемых существующим напряжением конкуренции, — тот будет побит в конкурентной борьбе, будет выброшен из хозяйства в качестве самостоятельного субъекта. Но стремление к прибыли ведет к уменьшению рабочего времени, овеществленного в отдельных товарах. В законе ценности тем самым, заключены implicite все последствия субъективного хозяйственного поведения, ибо оно детерминируется производственными отношениями; из него изложение Маркса и развивает их explicite.

Если, таким образом, закон ценности найден, и если его своеобразие познано из своеобразия типа общественных отношений, которые хотя и вытекают из индивидуальных действий, однако, от них и отличаются, то для научного представления нет никакого смысла все время снова прибегать к этим индивидуальным действиям вместо того, чтобы из самого закона ценности выводить экономические законы. [# 111] Полемика против этого экономического представления со стороны Петри, а также и других критиков, представления, на которое они могли бы указать как на доказательство спекулятивного содержания теории ценности Маркса, только показывает нам, что они не проникли в реалистический смысл марксовых категорий.

К этому присоединяется также неясность относительно понятия конкуренции. При применении этого понятия обычно нераздельно смешиваются два различных представления. Прежде всего берут конкуренцию в объективном смысле, говорят о спросе и предложении и, следовательно, о каким-либо образом количественно определенных запасах товаров, которые противопоставляются друг другу в целях обмена.

Товары, следовательно, уже произведены и они поступают на рынок из сферы производства уже с определенной ценой. Там их количества воздействуют друг на друга; если они произведены в надлежащей пропорции, то они реализуют свою цену, если же нет, то встает вопрос об их цене в зависимости от тех отклонений от общественно-необходимой пропорции, которая в каждый данный момент дана взаимными отношениями зависимости всех сфер производства. Эти количественные, случайные отклонения и колебания рыночных цен, компенсирующиеся за более длительные периоды, выходят за рамки теоретического анализа. Этот анализ имеет смысл лишь тогда, когда говорят о покрытии спроса и предложения, т. е. об исключении конкуренции.

Совершенно иное получается тогда, когда конкуренция понимается в субъективном смысле, т. е. когда под ней понимается конкурентная борьба товаропроизводителей или их стремление купить возможно дешевле и продать возможно дороже, или производить елико возможно дешевле и получать возможно более высокую прибыль, короче, все те хозяйственные волевые действия, которые детерминируются наличными производственными отношениями. В этом смысле рассмотрение конкуренции никогда не исключается; напротив, конкуренция является предпосылкой и условием того, что закон ценности реализуется, ибо она является не чем иным, как самим действием производственных отношений, но именно человеческих отношений, которые в этих действиях со[# 112]вершаются, сохраняются и развиваются. Закон ценности — и это как раз и делает его теоретическим выражением производственных отношений — показывает объективный результат этих субъективных действий. В этом же смысле я однажды заметил в другом месте: «Буржуазная экономия постоянно смешивает общественные функции экономических действий с мотивами действующих и приписывает исполнение этих функций действующим в качестве их мотива, о чем они, конечно, и не догадываются. Поэтому она не замечает специфической проблемы политической экономии: раскрыть эту функциональную связь хозяйственных действий, посредством которой должна осуществляться общественная жизнь как результат мотивов совершенно иного порядка, и из самой этой необходимой функции понять мотивацию агентов капиталистического производства»6. Петри совершенно не уяснил себе ту роль, которую конкуренция в этом смысле, т. е. действительное хозяйственное поведение людей, играет в экономической системе Маркса. Отсюда упрек, что Маркс постоянно отказывается от «культурно-научной идеи ценности» в пользу некоей каузально-генетической ее трактовки, и, кроме того, (ценность получает в самой себе принцип своего движения и распределения», ибо она «путем какого-то мистического сверхиндивидуального причинного ряда, протекающего вне сознания отдельных агентов производств, обусловливает такую форму общественных отношений, по отношению к которой явления конкуренции обладают лишь мнимой независимостью. Распределение совокупной ценности теперь уже становится не специфическим порождением отношений конкуренции; наоборот, a priori данная, как результат «самодвижения» ценности, схема распределения регулирует отношения конкуренции, от которой зависит воля отдельного индивидуума, превращается в надобщественную метафизическую необходимость, от которой зависит конкуренция». Но можно ли даже настолько увязнуть в известном философском предубеждении, как это случилось с Петри, чтобы быть в состоянии втолковать столько метафизики в такую насквозь реалистическую, более того — чи[# 113]сто научную систему, каковой является учение Маркса, и способ изложения настолько смешать с самим содержанием. В действительности в качестве причинно-действующего выступают хозяйственные действия, но сами они детерминируются определенными эмпирически данными производственными отношениями, из которых только и вытекает связь и результат их действий. Сами же производственные отношения, а именно то обстоятельство, что хозяйствующие субъекты противостоят друг другу в качестве простых товаропроизводителей или же в качестве владельцев капитала и наемных рабочих, при этом воспроизводятся посредством этих действий. Закон ценности и выражает эту связь, а не причинное отношение, т. е. он выражает само производственное отношение. И подобное, вопреки мнению Петри, имеет место и у Рикардо. Правда, у Рикардо, который, не будучи в состоянии дать анализ форм ценности, не имел также и понятия абсолютной ценности, кажется, будто он закон ценности сформулировал наподобие некоего непосредственного причинно-действующего естественного закона. Однако, если поставить вопрос о причине, вызывающей изменения цен, то эту причину он видит в изменении количества труда, требующегося для производства товара. Таким образом, уменьшение рабочего времени вызывает понижение цены и наоборот. Но можно ли думать, будто Рикардо не сознавал, что этот результат только и может быть произведен действиями хозяйствующих субъектов, которые, следовательно, и являются такой действующей причиной. Наоборот, и он, а вместе с ним и все те экономисты, которые стремились исследовать «внутреннюю связь» товаропроизводящего общества, данное посредствующее звено считали само собой понятной вещью. Возможно, что здесь мы имеем дело с методологической неясностью; ведь методология вырабатывается вообще только на более поздних стадиях научного развития, и в действительности она представляет всегда только результат научного развития, но никогда не его предпосылку; хотя она и является этой предпосылкой, но только логически, а отнюдь не историко-психологически. Но какой еще большей путаницей является непонимание таких самих по себе понятных вещей, а затем приписывание Рикардо и даже Марксу метафизических предпосылок, как [# 114] это угодно было сделать излюбленной Петри «теоретико-познавательной» критике.

Более того, Маркс сам сформулировал свою существенную противоположность — Рикардо и видел ее в том, что Рикардо, как это было уже упомянуто выше, историческую обусловленность буржуазного производства принимал за вечную естественную форму производства вообще. Петри возражает на это, по примеру Hammacher’a, что «подобный взгляд присущ не только Марксу, но в той или иной мере всем социалистическим писателям, ибо их критика капиталистического общества должна быть связана с представлением об относительном, изменчивом характере последнего. Представителем этого взгляда был Родбертус; скорее к Родбертусу, чем к Марксу, примыкали Вагнер и Дитцель в своем различении экономико-технических и историко-правовых категорий, ставшем ныне всеобщим достоянием науки». Петри при этом упускает именно существенное. Ибо в излагаемых им взглядах историческое лежит вне хозяйства и его законов, а именно в правовых отношениях. Хозяйство представляется при этом чем-то пассивным, которое только и может претерпевать изменения в результате каким-либо образом вызывающих эти изменения изменений права. У Маркса производственные отношения и соответствующее им право развиваются по собственным законам, вытекающим из анализа производственных отношений. Поэтому противоречие в том виде, как его сформулировали Вагнер и Дитцель, находится в противоречии с представлениями Маркса, который говорит, с одной стороны, об историко-экономических а с другой — об естественно-технических категориях.

Присущая Петри склонность ставить особые ударения на действиях хозяйствующих субъектов в процессе конкуренции в качестве особой методологической предпосылки ведет его еще и к странной оценке марксова решения проблемы равной нормы прибыли. Также и он в этом решении видит противоречие между I и III томами «Капитала»; но не III том противоречит I, а первый — третьему. Ибо если в III томе и ясно выявлена социальная роль конкуренции; как особого причинно-действующего фактора, то в то же время «идея ценности» позволяет нам вскрыть ее социальное содержание, однако это «как» мы, правда, так и не познаем. [# 115] В I же томе, наоборот, закон ценности выступает в качестве такого причиняющего фактора. Если бы Петри в такой сильной степени не был связан взятыми им у Риккерта предпосылками, которые, впрочем, нигде не позволили ему сконструировать четко установленную противоположность между законом ценности и идеей ценности, если бы он все снова и снова не гнался за той ложной мечтой, будто он в «социальном содержании» теории ценности имеет перед собой некую им самим произведенную интерпретацию вместо того, чтобы говорить о действительном содержании этой теории, короче, если бы он рассматривал систему Маркса научно вместо того, чтобы рассматривать ее с точки зрения столь неадекватной ей теории познания, в таком случае он легче пришел бы к правильным выводам. Обмен продуктов по равным количествам труда (т. е. по закону ценности) является таким же результатом конкуренции, как и обмен по ценам производства, или в таком отношении, что на равные массы капитала приходится равная прибыль. Но только конкуренция имеет место внутри различных производственных отношений. В первом случае это — отношения «простых товаропроизводителей», во втором — отношения «капиталистов». Смена производственных отношений причинно обусловливает и изменение меновых отношений. Если упустить, что производственные отношения являются исходным пунктом экономического исследования, то только в этом случае можно найти противоречие между I и III томами «Капитала». Ибо это обстоятельство, а именно, что изменение производственных отношений обусловливает собой и изменения в обмене, не только не является противоречивым, но представляет самое по себе понятную вещь. Видимость противоречия проистекает только в силу того обстоятельства, что закон ценности понимается неправильно, — не как результат, но как причина, условие, как нечто каким-либо образом «причиняющее» обмен. Тогда, конечно, всякое длительное отклонение от «закона» ценности должно выступить как его уничтожение. В действительности же капиталистическая конкуренция точно так же производит иное распределение простых товаропроизводителей. Без понятия ценности абсолютно не объяснимы ни совокупное рабочее время, ни тем самым [# 116] всякая соизмеримость товаров, т. е. закономерная общественная связь всякой товаропроводящей хозяйственной системы. Указание же Петри, что, может быть, мыслимы еще и иные решения всей совокупности экономических проблем, о чем решающее слово должна сказать в конечном счете только философия (!), это указание Петри могло бы быть разобрано лишь в том случае, если бы оно представляло собой нечто большее, чем одно только неопределенное указание. Все возражения, которые мы должны были сделать, — а они могут быть еще и умножены, — возникают из ложной позиции Петри, который в изложении социального содержания теории Маркса видит некий вид ее очистки от различных метафизических или механических элементов, которые по его ложному представлению были внесены в систему вместо того, чтобы в этом социальном содержании видеть ту правильную точку зрения, которая только и открывает возможность понимания марксизма.

Само это выявление социального содержания отчасти ему удалось, и поскольку Петри удерживается на этой точке зрения и продолжает оставаться в ее рамках, у него встречается также и ряд правильных мыслей, которые дают ему возможность исправить некоторые неправильные представления об учении Маркса. Постольку же работа представляет некоторый прогресс в понимании теории Маркса, но купленный во всяком случае ценою очень сомнительных методологических ошибок; вместе с тем она представляет достойную внимания пробу таланта. И тем более достойно сожаления, что война, которая нанесла столь непоправимый ущерб интеллигенции всех наций, поразила также и эту жизнь в ее расцвете. Франц Петри умер 29 сентября 1915 г. на пути к фронту в виленском лазарете; он не дождался появления своего труда. Его работу издал его учитель Карл Диль и предпослал ей горячо написанный некролог, в котором он с полным правом отмечает высокие дарования молодого ученого.

Примечания⚓︎

  1. Рецензия в Grünberg's Archiv für die Geschichte des Sozialismus und Arbeiterbewegung. 8 Jahrgang. 1919. ↩

  2. С этим положением Гильфердинга никак нельзя согласиться. Экономика и социалистического общества и переходною к социализму периода может быть предметом теоретического изучения. Понятно, что законы тут будут иные. Позиция Гильфердинга в этом вопросе очень близко подходит к точке зрения Петри (прим. ред.) ↩

  3. В оригинале стоит, очевидно, ошибочно «die Arbeit» вместо «die Ware» (прим. ред.). ↩

  4. Ср. также Hilferding, Zur Problemstellung der theoretischen Oekonomie bei Karl Marx (Neue Zeit XXIII/1, 101/112). ↩

  5. Marxstudien, I. Wien. 1904. S. 195–433. ↩

  6. См. Hilferding, Finanzkapital. (Marxstudien. III. Wien. 1910. S. 201.) ↩