Перейти к содержанию

Вайнштейн И. Эклектическая экономика и диалектика⚓︎

Журнал «Под знаменем марксизма», 1925, №4, с. 166—183

Учение о стоимости, по справедливости, считается краеугольным камнем науки о законах буржуазного хозяйства. Кто ошибается относительно этой простейшей категории буржуазной экономии, тот необходимо должен ошибаться и относительно других ее категорий.

Плеханов, Сочинения, т. VI, стр. 104.

1. Энергетическая или социологическая стоимость⚓︎

Было бы совершенно неверно думать, что оригинальны только философские и социологические воззрения Богданова. Оригинальны и его экономические взгляды, которые и подлежат разбору с диалектической точки зрения. Что является основной чертой во всех работах Богданова? Это — метафизическая всеобщность, т. е. отвлеченная схема, к которой насильственно пригоняется действительность. Подобное метафизическое насилие в теоретической экономии еще более вопиюще, нежели в философии.

Основные экономические категории, например, категория стоимости, рассматриваются Марксом в их историческом развитии с точки зрения данных производственных отношений. Если мы обратимся к этой основной экономической категории, как она трактуется Богдановым, сразу бросается в глаза отсутствие у него исторического подхода. Категория стоимости — это, как известно, стержень марксистской экономики. Ничего нет удивительного, что против этой теории направляли свои критические стрелы всевозможные оппортунисты. Стоимость рассматривается Марксом прежде всего в определенной исторической обстановке, при определенных исторических условиях. Совершенно ясно и неоспоримо, что труд, как таковой, существует на всех ступенях исторического развития, безотносительно к специфическим условиям данной общественной обстановки. Маркс, руководимый диалектическим методом, рассматривал каждую социальную категорию, и стоимость — эту основную экономическую категорию, — как историческую и социальную, ибо общественный процесс диалектичен, т. е. находится в постоянном движении и изменении. Это диалектическое толкование стоимости было непонятно для всевозможных критиков, которые считали ее необоснованной. «Всякий ребенок знает, — писал Маркс Кугельману, — что каждая нация погибла бы с голоду, если бы она приостановила работу хотя бы на несколько недель. Точно так же известно всем, что для соответствующих различным массам потребностей масс продуктов требуются различные и количественно определенные массы общественного совокупного труда. Очевидно само собой, что эта необходимость разделения общественного труда в определенных пропорциях никоим образом не может быть уничтожена определенной формой общественного производства, изменяться может лишь форма ее проявления... форма, в которой проявляется это пропорциональное разделение труда при таком общественном устройстве, когда связь общественного труда существует в виде частного обмена индивидуальных продуктов труда. Эта форма и есть меновая стоимость этих продуктов» (Письма к Кугельману). Меновая стоимость, рассматриваемая как историческая категория, есть форма, в которой пропорциональное распределение труда осуществляется при товарной системе хозяйства. Дело в том, что в товарном хозяйстве отсутствует регулирующий контроль над производством, процесс которого происходит совершенно стихийно. Подобная стихийность производственного процесса связана с неизбежными отклонениями в сторону сокращения или расширения производства. Но диалектика производственного процесса состоит в том, что отклонение в одном направлении рождает силы, вызывающие движения в противоположном направлении. Распределение общественного труда в товарном хозяйстве, соответствующее данному состоянию производительных сил, осуществляясь на фоне бесчисленных колебательных движений, находит в законе стоимости, выступающем в глазах отдельных агентов производства, как слепо действующий закон природы, фокус равновесия. Последнее есть теоретически мыслимое равновесие, как исходный объяснительный пункт для бесчисленных колебательных движений. «Распределение этого общественного труда и его взаимное довершение, обмен веществ между его продуктами, его подчинение ходу общественного монизма и включение в этот последний — все это предоставлено случайным взаимно-уничтожающимся стремлениям единичных капиталистических производителей. Лишь как внутренний закон, как слепой закон природы, выступает в глазах отдельных деятелей производства закон стоимости и осуществляет общественное равновесие производства среди случайных колебаний» («Капитал», т. III). Закон стоимости таким образом выполняет функцию социального регулятора в обществе, где отсутствует всякая сознательная регулирующая деятельность. Отсюда, т. е. из указанной функции стоимости, становится понятной, по верному замечанию Рубина, бессмысленность возражений против теории стоимости, основанных на факте несовпадения конкретных цен с теоретической «стоимостью». «Именно это отклонение цен от стоимости и есть тот механизм, при помощи которого устраняйся нарушения в распределении труда между различными отраслями производства и создается движение в том направлении, где лежит теоретически мыслимое равновесие общественного производства». Полное совпадение цены со стоимостью означало бы устранение того единственного регулятора, который не дает различным частям народного хозяйства двигаться в противоположном направлении, что привело бы к хозяйственному развалу» (Рубин).

Товарное общество страдает от глубокого внутреннего противоречия, которое должно быть необходимо преодолено для возможности его дальнейшего воспроизводства. Товарное хозяйство является, с одной стороны, единым хозяйственным целым, части которого находятся во взаимозависимости, благодаря естественно развивающемуся разделению труда. С другой стороны, индивидуальное хозяйствование разбивает это общество на ряд независимых хозяйств. Трудовая связь в таком обществе осуществляется через стоимость продуктов труда, которая является тем передаточным ремнем, который, передавая движение трудовых процессов от одной части общества к другой, осуществляет трудовое единство этого общества. Стоимость неразрывно сзязана с определенной производственной структурой общества, которую характеризует вышеуказанное противоречие. Стоимость является, таким образом, социально исторической категорией, неразрывно связанной с производственным механизмом товарного общества. Для Богданова, который рассматривает общество с точки зрения энергетической, стоимость оказывается уже не социальной, а энергетической категорией (Богданов, как известно, берет закон сохранения энергии, как отправной методологический критерий для понимания социальной причинности капиталистического общества). «То количество трудовой энергии, которое необходимо обществу для производства определенного продукта, называется общественной стоимостью, или просто стоимостью этого продукта» («Краткий курс», стр. 63). С этой точки зрения стоимость продукта тождественна с количеством потраченной на него общественно-трудовой энергии. Но такое понимание стоимости в корне чуждо Марксу, для которого стоимость есть прежде всего общественная историческая категория. Если же величина стоимости товаров изменяется в зависимости от потраченного производства общественного труда, то это не потому, что вещи приравниваются согласно количеству потраченного на них труда, а потому, что приравнивание труда происходит в товарном обществе только в форме приравнивания товаров (Рубин).

Маркс самым решительным образом повторял, что категория стоимости, как социальная категория, не заключает в себе ни одного атома материи. Все своеобразие этой категории заключается в ее социологическом характере, который никакая энергетика не в состоянии заместить. Ибо если бы стоимость определялась количеством общественно-трудовой энергии в физическом смысле этого слова, то стоимость существовала бы, понятно, во все эпохи. Наоборот, стоимость для Маркса была прежде всего исторической проблемой, которую Маркс разрешил, опираясь на диалектический метод. «Правда, — говорит Маркс, — политическая экономия исследовала, хотя недостаточно, стоимость и величину стоимости и раскрыла заключающееся в этих формах содержание, но она ни разу не поставила вопроса: почему это содержание принимает такую форму, другими словами, почему труд выражается в стоимости, а продолжительность труда, как его мера, в величине стоимости продукта труда» («Капитал», т. I, стр. 48-49). Следовательно, превращение труда в стоимость является для Маркса проблемой, которую он разрешил, опираясь на диалектический метод. Теория стоимости в ее физиологическом, а не историческом обосновании превращается в трудовую теорию богатства, сущность которого не является для Маркса вопросом политической экономии. Маркса интересует вопрос о форме богатства, который классическая экономия даже не ставила. «Правда, она — и это характеризует ее историческое положение по сравнению с предшественниками — поставила в центр своего исследования процесс производства, дабы отвергнуть учение монетарной и меркантилистической систем о возникновении богатства из обращения. Но по существу она застряла в своих поисках за богатством, в котором она еще не различала потребительной и меновой стоимости. Так как буржуазное общество составляло бессознательную предпосылку ее мышления, то форма, которую богатство приняло, казалась ей чем-то само собой разумеющимся. Поэтому ей так трудно было провести полное различие между техническим и экономическим исследованием, или, выражаясь языком экономики, между потребительной и меновой стоимостью; это не удалось вполне не только физиократам, но и Смиту. «Лишь у Рикардо это различие проводится последовательно, но не обосновывается достаточно резко» (Гильфердинг). Стоимость есть социально-экономическая категория, но для классической экономики, как экономической идеологии буржуазии, исторические формы богатства буржуазного общества казались вечными и само собой разумеющимися. И это «естественное и самоочевидное» стало исходной точкой анализа для Маркса, который искал тайны этой формы богатства в определенной структуре общества, в определенной форме производственных отношений, выражением которой она является. То, что для Богданова является решением, а именно: общественно-трудовая энергия, идентичная с общественной стоимостью, является для Маркса, спрашивающего о причинах превращения этой трудовой энергии в стоимость, подлежащей еще разрешению проблемой. Маркс поэтому в первую очередь изучает общественные формы, которые принимают продукты производства. Продукт же в его определенной общественной форме является не результатом процесса производства, которому он обязан лишь изменением своих естественных свойств сообразно с целями потребления, а выражением производственных отношений, в которые производители становятся друг к другу.

Не трудовая борьба с природой, выражающаяся в трате определенного количества общественно трудовой энергии, а взаимные отношения людей в производственном процессе являлись для Марка почвой, из которой он при посредстве диалектического метода извлек ответ на ставшую перед ним проблему. Ответ Маркса, данный в аспекте материалистического понимания истории, означал ясную формулировку проблем политической экономии, как проблемы производственных отношений капиталистического общества, проблемы его социального механизма. «Богатство общества, — говорит Маркс, — в котором господствует капиталистический способ производства, представляет огромное скопление товаров, а отдельные товары — его элементарную форму. Наши исследования начинаются поэтому исследованием товара». Определяя богатство общества, в котором господствует капиталистический способ производства, как огромное скопление товаров, Маркс рассматривает это богатство не как продукт общественно-трудовой энергии, не только как скопление потребительных стоимостей, идентичных определенной массе потраченной общественно-трудовой энергии, а в той исторически присущей ему форме, которую оно принимает при определенных производственных отношениях, когда продукт фигурирует уже не как энергетический феномен, а как посредник общественного отношения, которое могло возникнуть лишь при определенной форме общества. Богданов обосновывает свое энергетическое понимание стоимости следующим образом: «Допустим, — говорит Богданов, — что общество вполне однородно, что различные хозяйства сходны между собой по величине потребностей и по количеству трудовой энергии, которая в каждом из них затрачивается на производство. Если таких хозяйств имеется миллион, то потребность у каждого из них составляет одну миллионную потребности общества, и труд каждого из них составляет одну миллионную общественных затрат трудовой энергии. Если при этом все общественное производство вполне удовлетворяет всю сумму общественных потребностей, то каждому хозяйству для полного удовлетворения его потребностей необходимо получить за свои товары одну миллионную всего общественного продукта. Если отдельные хозяйства получат меньше этого, они начнут слабеть и разрушаться и не будут в силах выполнять прежней общественной роли, доставлять обществу по одной миллионной доли всей его трудовой энергии в борьбе с природой. Если некоторые хозяйства получат больше, чем по одной миллионной доли продукта общественного труда, то пострадают и начнут слабеть другие хозяйства, которым достается меньше» («Краткий курс экономической науки»).

Из приведенного энергетического обоснования стоимости следует, что равновесие производственного процесса в обществе осуществляется благодаря постоянному возмещению каждой хозяйственной единице затраченной ею трудовой энергии. Общественный процесс производства колеблется между возмещением и тратой, соответствующими друг другу в строжайшей пропорциональности, и всякая, выражаясь языком Рихарда Авенариуса, «жизнерозность», связанная с нарушением этой пропорциональности, ведет необходимо систему к гибели.

Тут мы опять встречаемся с одним из парадоксов, которыми так изобилуют воззрения Богданова. Категория стоимости, как меновой стоимости, возникает с индивидуализацией хозяйственного процесса, как его социальный регулятор, связанный неразрывно с отсутствием сознательного контроля в этом процессе. Индивидуализация хозяйственного процесса, выражающаяся в формальной независимости его носителей — товаропроизводителей, возникает с появлением прибавочного продукта, при котором становится возможным превращение потребительной стоимости в меновую, становится возможным производство продукта, предназначенного не для личного потребления, а для обмена. Меновая стоимость имеет своей предпосылкой существование прибавочного продукта; наоборот, исключительно потребительная стоимость, которая, как таковая, не является экономической категорией, имеет место независимо от всяких общественных форм во все исторические эпохи. Но для Маркса форма стоимости совпадает с товарной формой. «Товарная форма продукта труда, или форма стоимости товара есть форма экономической клеточки буржуазного общества».

Энергетическая теория стоимости у Богданова имеет своей предпосылкой полное отсутствие прибавочного продукта, который как раз является необходимой социальной предпосылкой появления меновой стоимости в товарном обществе. Стоимость — это «вещное выражение производственных отношений между товаропроизводителями. Она есть вещное выражение специфических общественных свойств труда, а именно организации его на основе самостоятельного ведения хозяйства частными товаропроизводителями и связанности их в обмене» (Рубин). Стоимость есть вещное выражение производственных отношений в товарном обществе, а в капиталистическом обществе она является также выражением производственных отношений между буржуазией и пролетариатом. Борьба классов в капиталистическом обществе выступает в форме борьбы между покупателем и продавцом товара, именуемого рабочей силой, словом, находит свое выражение в стоимости. Рабочая сила, фигурирующая на рынке, как товар, является выражением отношения эксплоатации и угнетения в форме стоимости. Обмен принимает форму капитализма, когда появляется на рынке рабочая сила, как товар. Когда же стоимость трактуется, как физиологическая затрата энергии, которая одинакова во все исторические эпохи, а не как явление общественное, не как выражение определенных производственных отношений, то это у Богданова находится в созвучии с пониманием самих производственных отношений.

Богданов различает два главных вида производственных отношений: отношение сотрудничества и присвоения («Начальный курс политической экономии»). Основные производственные отношения в капиталистическом обществе — это отношение эксплоатации и угнетения. Присвоение у Богданова выступает на место эксплоатации. Что же представляет собой отношение присвоения? Последнее, оказывается, состоит в том, что одни люди работают для других или на других. Таков, например, обмен, при котором члены общества взаимно присваивают друг у друга продукты труда. Если крестьянин и кузнец поменялись продуктами, то на деле выходит, что крестьянин часть своего времени работает для кузнеца и наоборот («Начальный курс политической экономии, стр. 9). Таким образом эксплоатация заменена присвоением, которое, в свою очередь, квалифицируется, как обмен. Эксплоатация, которая заключается в присвоении неоплаченного труда, заменяется миролюбивым и безмятежным обменом, где, с одной стороны, стираются все следы действительно эксплоатирующего отношения капитала к труду, а с другой стороны — крестьянин и кузнец, как носители менового процесса, вплетаются в сеть эксплоататоров. Когда, таким образом, основные производственные отношения, отношения капиталистов и наемных рабочих, растворяются, то это связано с их метафизическим пониманием, при котором противоречие — этот основной двигатель исторического прогресса — замещается схематическим и умозрительным единством, перенесенным в виде авторитетного отношения организатора к исполнителю на исторический процесс в качестве универсального социологического критерия. Энергетическое или метафизическое понимание стоимости, которая по существу своему является вещным выражением производственных отношений, коренным образом связано с метафизическим пониманием самых производственных отношений, приобретающим под углом авторитарного понимания ту безмятежную идиллическую окраску, которая менее всего способна освещать исторические явления и вскрывать их подлинную историческую сущность. «Другой пример, — говорит Богданов, — эксплоатация, при которой один присваивает себе то, что произвел другой без взаимности, т. е. не давая в обмен соответствующего количества труда» («Начальный курс политической экономии», стр. 9).

Эксплоатация оказывается разновидностью обмена, носителями которого являются крестьянин, кузнец, капиталист и рабочий. Присвоение — это для Богданова своего рода субстанция «антагонистических» производственных отношений, охватывающая одинаковым образом как отношение крестьянина и кузнеца, так и отношение капиталиста и рабочего. Обмен, который фигурирует у Богданова, как присвоение, начинает проявляться с первыми начатками товарного хозяйства. Капиталистическая же эксплоатация, которая также является для Богданова разновидностью обмена, возникает с разрушением феодального способа производства, как особое капиталистическое присвоение, которое, не будучи совершенно похоже на обмен и на все предшествовавшие формы присвоения, становится точкой скрещения всех основных противоречий капиталистического общества.

Энгельс, характеризуя способ присвоения в Средние века, говорит: «Право собственности на продукт покоится, таким образом, на собственном труде. Если даже где и применился чужой труд, то он играл обыкновенно второстепенную роль, и наемный рабочий часто получал в этом случае, кроме заработной платы, еще иное вознаграждение; так, ремесленный ученик и подмастерье работали не столько ради харчей и платы, сколько для обучения мастерству» («Анти-Дюринг», стр. 304). Присвоение существовало также в средние века, но там оно находится в контакте с индивидуалистическим характером производства.

Концентрация средств производства в крупных мастерских и мануфактурах, их превращение в общественные средства производства, что было исторически осуществлено капиталистическим способом производства и его носителем — буржуазией, подчинившись единоличному присвоению, сообщило последнему тот своеобразный капиталистический оттенок, который отличает его от всех предшествовавших форм присвоения». «Раньше, — говорил Энгельс, — владелец средств производства присваивал себе продукт потому, что он по общему правилу был продуктом его труда, а чужой вспомогательный труд был исключением; теперь же владелец средств производства про- должал присваивать себе продукт, несмотря на то, что он был произведен не его трудом, а исключительно чужим. Таким образом, общественно-произведенные продукты стали присваиваться не теми, кто действительно приводил в движение средства производства и создавал продукты, а капиталистом» («Анти-Дюринг», стр. 304). Способ присвоения в капиталистическом обществе, благодаря присущему последнему общественному характеру производства, есть исключительное присвоение продуктов чужого труда, осуществляющееся на почве единоличного владения общественными средствами производства. Исключительное присвоение продуктов только чужого труда не есть просто присвоение, отношение которого состоит в том, что один люди работают для других или на других, а исторически своеобразная форма эксплоатации чужого труда владельцами средств производства, выступающая как агрессивно-антагонистическое классовое отношение капитала к наемному труду. Подобное агрессивно-антагонистическое отношение возникло на почве того основного противоречия между общественным производством и капиталистическим присвоением, которое, как было сказано, является точкой скрещения всех противоречий капиталистического общества и в первую голову выступает, как противоречие между буржуазией и пролетариатом. Когда же Богданов валит в одну кучу отношение крестьянина и кузнеца, капиталиста и наемного работника, то это объясняется отсутствием диалектического понимания вещей, при котором движущее вперед противоречие замещается метафизическим принципом присвоения.

Другой главный вид производственных отношений есть для Богданова отношение сотрудничества. Отношение господства и подчинения, эксплоатации и угнетения является для Богданова формой сотрудничества. Что же представляет собой эта форма? «Это, — отвечает Богданов, — тоже своего рода специализация, но совсем особая, когда один занимается распорядительской или, что то же, организаторской деятельностью, а другие исполняют его указания, один приказывает, а другой подчиняется. На этом была построена древняя патриархальная община, глава которой — патриарх — был организатором всего хозяйства; затем феодальная организация, где феодал господствовал над крестьянином, а сам подчинялся обыкновенно другому высшему феодалу. Современная крестьянская и мещанская семья имеет тоже «главу» в виде отца и мужа, который распоряжается общим хозяйством, требует подчинения от жены и детей; на фабрике рабочие подчинены капиталистам, имеющим организаторскую власть, а также получившим от них эту власть инженерам, директорам» («Начальный курс политической экономии»). В данном случае перед нами опять выступает полнейшее отсутствие диалектики, историзма, которые замещает метафизический принцип специализации, дающий одним махом объяснение различным историческим эпохам. Антагонистически-классовое отношение замещается принципом специализации, который «преодолевает» историческое понимание вещей, как всеобъясняющая категория, делающая излишним конкретные исторические исследования. С точки зрения этого всеобъясняющего принципа, патриарх древней общины, феодал, капиталист и технически руководящий персонал, получающий от капиталистов распорядительские функции, являются организаторами. Если, таким образом, наряду с капиталистами-организаторами стоят и технические руководители и главы семей, — то что же тогда отличает отношение господства и подчинения, имеющее место в отношениях капиталиста и наемного рабочего от авторитарных отношений главы семьи к своим подчиненным или технического руководителя к подчиненным рабочим? В том-то и дело,  что, с точки зрения Богданова, отношение капиталиста и наемного рабочего, является не отношением эксплоатации и угнетения, а формой авторитарного сотрудничества, где момент эксплоатации, главным образом характеризующий господствующий класс, отсутствует. Отсутствие же этой черты совершенно стирает грань, отделяющую антагонистические отношения капиталиста и наемного рабочего от отношений главы семьи к своим подчиненным. Да, классовые отношения в их авторитарной интерпретации у Богданова, пожалуй, более похожи на патриархальные семейные отношения, нежели на действительные классовые отношения, имеющие место на всем протяжении исторического развития. И действительно, что такое капиталист в его исторической физиономии? Каким образом он появляется? Какие характерные черты сопровождают его появление? Стоит только обратиться к исторической действительности, чтобы убедиться, что не организаторская деятельность характеризует историческое выступление капиталиста, а эксплоататорская, которая неотъемлема от исторической миссии капитализма в его прогрессивном смысле. Период первоначального накопления, предшествующий возникновению капиталистического строя, есть период жесточайшей эксплоатации. Первоначальное накопление средств производства есть процесс неудержимо возрастающей эксплоатации мелкого производителя и его превращения в наемного рабочего. Диалектика капиталистического процесса состоит именно в том, что его прогресс осуществляется по пути всеобостряющегося противоречия. Глубоко и ярко говорит об этом противоречии Владимир Ильин (Ленин): «Развитие производства, следовательно и внутреннего рынка, преимущественно на счет средств производства кажется парадоксальным и представляет из себя несомненно противоречие. Это — настоящее «производство для производства», расширение производства без соответствующего расширения потребления. Но это противоречие не доктрин, а действительности; это именно такое противоречие, которое соответствует самой природе капитализма и остальным противоречиям этой системы общественного производства. Конечно, это расширение производства не соответствует расширению потребления и соответствует исторической миссии капитализма, его общественной структуре: первая состоит в развитии производительности общества, вторая исключает утилизацию этих завоеваний массою населения. Между безразличным стремлением к расширению производства, присущим капитализму, и ограниченным потреблением народных масс (ограниченным вследствие их пролетарского состояния) есть несомненно противоречие» («Развитие капитализма в России», стр. 91). Основное противоречие капиталистического общества, присущее ему с самого начала, в процессе постоянного углубления ведущее это общество к гибели, говорит о растущем обнищании масс, потребительные способности которых, как объект возрастающей эксплоатации, прогрессивно сокращаются, служа показателем неспособности капиталистического общества разрешить указанные противоречия. Проникновение торгового капитала в сферу мелкого производства не блещет прогрессивно организаторскими красками, а сопровождается порабощением и эксплоатацией мелкого производителя, который оказывается совершенно беззащитным перед властью торгового капитала, лишающей его всякой экономической базы. «Скупая изделия (или сырье) в массовых размерах, скупщики, таким образом, удешевляли расходы сбыта, превращали сбыт из мелкого, случайного и неправильного, в крупный и регулярный, —  это чисто экономическое преимущество крупного сбыта неизбежно привело к тому, что мелкий производитель оказался отрезанным от рынка и беззащитным перед властью торгового капитала» («Развитие капитализма в России», стр. 278). Образование классов выступает, таким образом, исторически не в форме авторитарного сотрудничества, имеющего место лишь в истории метафизических идей Богданова. Действительная же история является ареной жестоких социальных антагонизмов, которые в капиталистическом обществе достигают своего апогея. Если же производственные отношения принимают у Богданова метафизическую форму авторитарного сотрудничества, то вполне естественно, что и стоимость, которая является социально-исторической категорией, связанной в капиталистическом обществе с классовой борьбой буржуазии и пролетариата, приобретает у Богданова энергетическую форму, т. е. лишается всяких следов исторической диалектики. Энергия, лежащая в основе стоимости Богданова, превращает закон стоимости в вечный и естественный, эклектически приноравливает ее к всевозможным историческим формам, которые непосредственно и безотносительно объединяются при посредстве одного всеобъясняющего волшебного слова: авторитарность.

2. Производительность и полезность⚓︎

Другой важнейшей проблемой политической экономии является проблема производительности труда. Всякая экономическая категория рассматривается Марксом с точки зрения диалектического метода. С точки зрения этого метода экономическая категория неотрывна от данной совокупности производственных отношений, под углом которой эта категория получает научное освещение. Субстанцией, если можно так выразиться, общественных процессов являются производительные силы в их определенной социальной форме. Каждое экономическое явление, как историческая разновидность этой субстанции, приобретает характер закономерности именно в этой связи, ибо история человечества есть история развития производительных сил. Единство исторического процесса связано с тем обстоятельством, что как его субъект — человечество, так и его объект — природа, существуют на всех ступенях истории. Но это единство является лишь общим фоном, на котором исторический процесс развертывает динамику своих социальных вариаций, различий, своеобразий, составляющих настоящий предмет диалектического изучения. Маркс поэтому говорит, что абстрактные определения производства должны быть проанализированы, чтобы присущие ему исторически выделяющие его различия не были стерты. Мудрость же буржуазных экономистов, доказывающих вечность и гармонию существующих социальных отношений, заключается, согласно Марксу, в забвении этих различий и в бесплодных усилиях доказать, что орудия производства и предшествующий накопленный труд являются необходимыми предпосылками производства, безотносительно к характеру орудий производства, хотя бы этим орудием была только рука дикаря, и также безотносительно к характеру накопленного труда, хотя бы последним была только сноровка этой руки, приобретенная в процессе повторных упражнений. С такой «вечной» точки зрения капитал, как средство производства и результат предшествовавшего и объективировавшегося труда, как иронически замечает Маркс, — всеобщее и естественное явление. Но такое утверждение становится возможным лишь тогда, когда откидывается то специфическое, что одно лишь превращает орудие производства, накопленный труд в капитал. Проблема производительности труда, как экономическая проблема, получает свое разрешение в свете диалектического понимания истории, которая рассматривает всякую социальную категорию под углом того исторического своеобразия, который меньше всего может претендовать на вечность. Пафос вечности составляет скорее удел тех метафизических доктрин, которые при посредстве безвременных принципов вроде организации и специализации, сооружают миростроительские концепции, полные безвременного задора, но также безвременно гибнущие и предающие свой прах — прах доктрин — в музей метафизических нелепостей. Ставя вопрос о различии между производительным и непроизводительным трудом, Богданов говорит: «Экономисты до сих пор неодинаково понимают это различие. Один называет «производительным» только такой труд, который создает материальные, осязаемые продукты, а всякий иной считает «непроизводительным». С этой точки зрения производителен только один физический труд крестьян, ремесленников, рабочих, да и то не всяких: труд рабочих перевозочной промышленности не создает нового материального продукта, и потому должен оказаться «непроизводительным», — а тем более всякий умственный труд, например, работа распорядителей в предприятиях, учителей и т. п. Другие экономисты признают производительным всякий труд, который нужен обществу, не только физический, но и духовный; сюда подойдет и труд слесаря и работа железнодорожного машиниста или трамвайного кондуктора, и деятельность распорядителя, и учительская. Сюда, значит, не относится: во-первых, работа разрушительная, например, выполняемая убийцей или грабителем; во-вторых, работа, которая просто не касается общества, например, деятельность личного потребления, которая выполняется каждым отдельным человеком всецело в его интересах, или какая-нибудь игра в шахматы и пр. — мы выберем для себя именно это, второе понимание производительного труда, как более простое и удобное: труд производительный будет для нас означать то же, что труд общественно-полезный. Политическая экономия есть наука об обществе и для нее суть дела не в материальности или нематериальности продуктов труда, а в его общественном или необщественном характере» («Начальный курс политической экономии»). Таким образом, производительным трудом объявляется труд общественно-полезный, независимо от характера и специфических свойств данного общества.

Маркс, руководимый диалектическим методом, рассматривал производительный труд, как историческую категорию прежде всего. Он квалифицирует понятие производительного труда, встречающееся в ранних экономических системах, не как нечто случайное, но как идеологическое отражение различных степеней производственного процесса. Когда для физиократов производительным является всякий труд, применяемый в земледелии, то такое определение соответствует экономическим предпосылкам физиократизма, ибо если причина богатства и его роста усматривается только в увеличении излишка сельско-хозяйственного производства, то, следовательно, промышленный и торговый труд, могущий быть необходимым и полезным для всего процесса производства, не может считаться производительным, решающим фактором возрастания национального богатства. Согласно диалектическому методу, как верно замечает Гильфердинг, историческое развитие всюду идет параллельно с развитием понятий, так что развитие общественно-производительных сил то выступает в исторической реальности, то как отражение в системе понятий. Различие между производительным и непроизводительным трудом является для Маркса выражением исторических определенных общественных условий производства, почему и понятие производительного труда меняется в зависимости от различия производственной организации. Диалектическая точка зрения, вынуждающая к строгому историческому мышлению, сводит к абсурду всякую попытку отвлекаться от исторически данной производственной структуры и решать какую-либо социальную проблему в плоскости исторического безразличия, т. е. метафизически.

Проблема производительного труда в капиталистическом обществе является специфической проблемой данного общества. Определение производительности, данное Богдановым, не имеет ничего общего с историческим пониманием вещей, несмотря на то, что Богданов говорит об историчности своей точки зрения. Понимание производительного труда, как общественно-полезного, является той точкой зрения, которую Маркс бичевал со всей присущей ему беспощадной полемической меткостью. Маркс беспощадно высмеивает, например, Гарнье, который толкует слово «полезный» индивидуалистически, понимая под ним результаты труда, доставляющие наслаждение, что обусловливает, таким образом, максимальную производительность труда проститутки. Понимание производительности под углом полезности чревато целым радом парадоксов, но бессодержательно по действительному проникновению в сущность трактуемого предмета. Точка зрения Маркса на производительный труд различается не только от «исторической» точки зрения Богданова, но и от той точки зрения, которую в вышеприведенной цитате Богданов противопоставляет точке зрения общественной полезности. Маркс прежде всего констатирует буржуазную ограниченность, которая, считает формы производства абсолютными его формами, а потому и вечными, может смешивать вопрос, что такое производительный труд с точки зрения капитала, с вопросом, какой труд вообще производителен или что такое производительный труд вообще. Маркс ставит вопрос о производимом труде с точки зрения капиталистического общества, так как каждая система производственных отношений имеет свое понятие производительного труда. «Производительным трудом в системе капиталистического производства, — говорит Маркс, — будет такой труд, который производит прибавочную стоимость для того, кто его применяет или который превращает объективные условия труда в капитал, а их владельца в капиталиста; следовательно, труд, который производит свой собственный продукт, как капитал» («Теория прибавочной стоимости, стр. 269). Таким образом для Маркса производительным трудом в капиталистическом обществе является не физический труд, овеществляющийся в осязательных продуктах, и не труд общественно-полезный, а труд, которой производит прибавочную стоимость для капиталиста, непосредственно превращается в капитал, непосредственно обменивается на капитал, который покупается капиталистом на его переменный капитал с целью извлечь из него прибавочную стоимость. Непроизводительным является труд, который обменивается не на капитал, а на доход, охватывающий заработную плату, прибыль и все то его формы, под которыми другие участвуют в прибыли капиталиста, например, процент и ренту (Маркс).

Но Богданов, стоящий на «исторической» точке зрения, отвергает совсем разделение общественно-полезного труда на производительный и непроизводительный, как «бесплодное усложнение, способное только запутывать анализ». «Всякий труд, — говорит Богданов, — удовлетворяющий общественную потребность, следовательно, объективно нужный для данной экономической системы, должен быть признан производительным. Противопоставлять ему надо только социально бездеятельное существование и разрушительный труд, — общественный паразитизм и анти-социальную активность» («Курс политической экономии», том II, вып. IV, стр. 17). Исходя из сказанного Богдановым, можно спросить: неужели всякий труд, удовлетворяющий общественную потребность, входит в данную экономическую систему? Послушаем Маркса и для нас станет ясной «историчность» точки зрения Богданова. «Актер, например, хотя бы и клоун, будет производительным рабочим, если он работает на службе у капиталиста (антрепренера), которому он отдает больше труда, чем получает от него в форме заработной платы, тогда как портной, который приходит на дом к капиталисту и починяет ему брюки, производит для него лишь потребительную стоимость и является непроизводительным рабочим. Труд первого обменивается на капитал, труд второго — на доход, первый производит прибавочную стоимость, при втором потребляется доход». С точки зрения Богданова, согласно которой всякий труд, удовлетворяющий общественной потребности, является производительным трудом, вышеприведенное положение Маркса должно звучать как странный парадокс, ибо с этой точки зрения бесполезный труд клоуна, доставляющий капиталисту прибавочную стоимость, производителен, когда высокополезный труд портного оказывается непроизводительным. С точки зрения общественной полезности труд портного, конечно, неизмеримо полезнее для общества, нежели труд клоуна, и однако с точки зрения Маркса производительным в капиталистической системе оказывается именно этот бесполезный труд, бесполезный для общественного процесса производства.

Да, такое понимание производительного труда Марксом действительно странно с точки зрения Богданова, но непреложное точки зрения диалектики. Всякий труд, удовлетворяющий общественную потребность, по мнению Богданова, является производительным; удовлетворение общественной потребности идентифицируется для Богданова с вхождением в данную экономическую систему. Однако если бы Богданов рассматривал производительный труд с точки зрения данной экономической системы, он не получил бы такого неисторического определения, как общественно-полезный, ибо категория полезности не дает никакой характеристики специфических черт данного общества, не оттеняет особенности данной социальной структуры. Основная характерная особенность капиталистической системы заключается в производстве прибавочной стоимости, без которой она не может ни существовать, ни выполнять свои общественные функции. Прекращение прибавочной стоимости повлекло бы за собой немедленное прекращение капиталистической системы хозяйства. Следовательно, труд, создающий прибавочную стоимость для капиталиста, обусловливающий возможность дальнейшего воспроизводства системы, является производительным с точки зрения этой системы. Таким образом, только труд, создающий прибавочную стоимость для капиталиста, входит в капиталистическую систему совершенно независимо от его полезности или бесполезности для общественного процесса производства, совершенно независимо от его физического или интеллектуального характера, независимо от его воплощения в материальных ценностях. Маркс, как подлинный диалектик, исходил прежде всего из данной формы общественных отношений, которая, как капиталистический способ производства, имеет форму наемного труда, нанимаемого капиталистом для извлечения прибавочной стоимости. С этой диалектической точки зрения, рассматривающей всякую общественную форму под углом ее специфического производственного своеобразия, конкретный характер и особенная полезность труда безразличны дня определения его производительности. «Разграничение производительного и непроизводительного труда не имеет никакого отношения ни к особенной специальности труда, ни к особой потребительной стоимости, в которую воплощается эта специальность» (Маркс). Естественно, что труд, производящий товары, должен быть полезным трудом, воплощаться и реализоваться в потребительных стоимостях, ибо только такой, производящий потребительные стоимости, труд обменивается на капитал. Однако, в системе капиталистического производства не это определяет производительность. «Ибо специфическую потребительную стоимость для капитала создает и его данный полезный характер, равно как и не специальное полезное свойство продукта, в котором он овеществляется; эта стоимость обусловливается характером труда, как производительного труда, как творческого элемента для меновой стоимости,  —  она создается абстрактным трудом, но не потому, что он представляет собой определенное качество всеобщего труда, а потому, что он представляет большее количество абстрактного труда, чем то, которое содержится в цене труда, т. е. стоимости рабочей силы» (Маркс). Труд, как творческий фактор по отношению к меновой стоимости, становится производительным, как труд, входящий в данную экономическую систему, которая является системой эксплоатации чужого труда. Определенно производительности труда, не включающее основного момента данной системы, не имеет ничего общего с историческим пониманием вещей. И поэтому по меньшей мере странны следующие слова Богданова, стоящие в самом решительном противоречии с его толкованием производительного труда. «Если мы стоим на исторической точке зрения, — говорит Богданов, — то нам нельзя определить производительный или непроизводительный характер труда с точки зрения какой-либо иной, а не этой самой организации; иначе открывается простор произволу в исследовании» («Курс политической экономии», стр. 13). Однако, как нам известно, непроизводительным трудом, который правомерно противопоставляется производительному, является для Богданова социальный паразитизм и разрушительный труд, тогда как всякий другой труд, удовлетворяющий какую-либо общественную потребность, производителен, так сказать, по существу. Широта и неопределенность такого противопоставления резко свидетельствует о метафизичности точки зрения Богданова. А между тем с подлинно исторической точки зрения даже наемный труд, поскольку он употребляется не для извлечения прибавочной стоимости, не является производительным, конечно не за его бесполезность для общественного процесса производства, а за его индифферентизм к возрастанию прибавочной стоимости и, следовательно, к данной системе капиталистического хозяйства, поскольку она зиждется на производстве и воспроизводстве прибавочной стоимости.

Именно социологическая концепция производительного труда у Маркса исключает разделение между физическим и интеллектуальным трудом, т. е. трудом, который не воплощается в материальных ценностях, как производительным и непроизводительным, ибо и труд интеллектуальный производителен, если он производит прибавочную стоимость и, таким образом, входит в капиталистическую систему. Так, например, для Маркса школьный учитель является производительным рабочим, «если он не только обрабатывает детские головы, но и обрабатывает самого себя для обогащения предпринимателя». Поэтому совершенно неоснователен упрек Богданова по адресу Маркса, который будто бы поддерживал те воззрения старой политической экономии, которые признавали производительным только труд, производящий изменения в материальных вещах. С точки зрения Маркса, труд, служащий для удовлетворения так называемых духовных потребностей, является производительным, если он входит в капиталистическую систему, безразлично порождается ли эта потребность «желудком или фантазией». Производство прибавочной стоимости является, таким образом, единственным правомерным критерием производительности труда в капиталистическом обществе. Признавая, — понятно только на словах, — соображения Маркса о непроизводительном труде «правильными и необходимыми», поскольку дело идет о вполне завершенной абстрактно-чистой капиталистической системе», Богданов однако говорит, что в «капиталистическом обществе, среди которого мы живем, с его разнообразными наслоениями, разумеется, не всякий производительный (?) труд принимает такую специфически определенную форму». В данном случае мы сталкиваемся с одним из тех парадоксов, которыми так изобилует концепция Богданова. Если верны соображения Маркса на производительный труд, то как же понимать высказывания Богданова, что не всякий производительный труд принимает такую специфически определенную форму («Курс политической экономии», стр. 15), т. е. не всякий производительный труд производителен? Если Маркс прав, то специфически определенная форма труда определяется его производительностью, а именно его организованностью на капиталистических началах. Но если Маркс прав и производительным трудом является труд, организованный на капиталистических началах, то как же тогда понимать слова Богданова, что не всякий производительный труд, т. е. организованный на капиталистических началах, принимает такую специфически определенную форму, т. е. организованности на капиталистических началах? Но чтобы, по-видимому, оставаться на точке зрения Маркса, Богданов решает вопрос таким образом, что представляет весь производительный труд мыслимого капиталистического общества — «производительным» и для самовозрастания капитала, — т. е. самое это общество состоящим только из капиталистов и наемных рабочих, идеализируя первых в виде класса не трудящегося, а исключительно потребляющего и накопляющего; вторых — в виде класса, охватывающего все виды социально-необходимого труда («Курс политической экономии», стр. 15). Но возможно ли, однако, подобное представление? Возможно ли произвести такую абстракцию, т. е. представить себе капиталистическое общество состоящим только из капиталистов и наемных рабочих, «охватывающих все виды социально-необходимого труда»? Насколько Богданов при этом остается на точке зрения Маркса, можно судить по той квалификации производительного и непроизводительного труда, которую дает Маркс. Для Маркса один и тот же труд является производительным и непроизводительным, в зависимости именно от его специфически определенной формы, т. е. организованности на капиталистических началах. «Рабочий фабриканта фортепиан есть производительный рабочий. Его труд возмещает не только заработную плату, которую он потребляет, но кроме того в фортепиано, в товаре, который продает фабрикант фортепиан, содержится прибавочная стоимость сверх стоимости заработной платы. Предположим, напротив, что я покупаю весь материал, необходимый для фортепиано (или пусть его имел бы хоть сам рабочий) и вместо того, чтобы купить фортепиано в магазине, поручаю сделать его в моем доме. Фортепианный рабочий окажется тогда непроизводительным рабочим, так как его труд непосредственно обменивается на мой доход («Теория прибавочной стоимости», стр. 169—170). Оказывается, что для Маркса один и тот же фортепианный рабочий оказывается производительным и непроизводительным, в зависимости от специфически определенной формы его труда, который менее всего охватывает все виды социально-необходимого труда. Точка зрения Маркса на производительный труд является классовой в самом историческом смысле этого слова, ибо если только тот труд производителен, который имеет форму наемного труда, нанимаемого капиталом для извлечения прибавочной стоимости, то классовый характер данной точки зрения непреодолимо вытекает из классовой организации данного общества, так как труд в данном случае признается производительным или непроизводительным не с точки зрения его содержания, а с точки зрения общественной формы его организации, которая и выступает, как форма эксплоатации наемного труда и капитала. Квалификация же производительного труда как всякого труда, направленного на удовлетворение производственной системы, совершенно не выделяет классового момента, характеризующего производительный труд в капиталистическом обществе. Богданов, однако, это отрицает и пытается доказать, что именно из его понимания производительного труда следует непреложно его классовый характер. «Надо заметить, — говорит Богданов, — что как раз классовую точку зрения некоторые считают возможным использовать для возражения против изложенного понимания производительного труда. Они указывают, что при этом наемные рабочие физического труда смешиваются в один производительный трудовой класс, вместе с интеллектуально-техническим и административным персоналом современных предприятий; а между тем действительные классовые тенденции здесь и там весьма различны, но легко показать, что аргументация эта основана на недоразумении. Принадлежность лиц и групп к составу того или другого класса далеко еще не определяется тем, занимаются ли они производительным трудом. Так, рантьеры представляют наиболее законченный класс капиталистов, — однако между ними можно найти людей, которые посвящают немало времени работам бесспорно производительным, иногда научным, иногда технически-изобретательным, и даже просто полезному физическому труду: мы знаем, например, как много сделали для техники автомобильного и авиаторского дела любители-спортсмены; это не мешает им оставаться представителями рантьерства, как Людовику XVI его слесарное мастерство не мешало оставаться представителем феодальной аристократии. С другой стороны и рабочий, который положил за время хороших заработков некоторую сумму в ссудо-сберегательную кассу и получает проценты, еще не перестает от этого принадлежать к пролетарскому классу. Экономические функции той или иной личности или группы могут быть очень сложными и в то же время очень часто имеют смешанный характер; но обыкновенно одна из этих функций настолько преобладает перед остальными, что подавляет их влиянием и вполне определяет собой классовый тип личности или группы. Это специально относится к различного рода наемным служащим, выполняющим технически организаторскую, счетоводную и т. д. работу. Высшие разряды этих служащих — директора, инженеры — находятся в особом экономическом положении: с одной стороны авторитарная роль, их значительная власть над другими служащими и рабочими производственно обособляют их среди трудящегося коллектива и уже сама по себе порождает особые классовые тенденции; с другой стороны, благодаря особенному значению индивидуальных специальностей и знаний для прибыльности предприятия оплата их труда не зависит всецело от его количества и сложностей и не подчиняется обычной норме эксплоатации, а бывает по большей части гораздо выше; это делает данную группу представительницей не только производительного труда, но и капиталистического дохода; последнее влияние и бывает в наше время почти всегда решающим для их классовой физиономии. Напротив, низшие слои интеллигентно-технического персонала и прочих служащих, не занимая авторитарной позиции в системе труда и не имея никакой доли в капиталистическом доходе, по мере своего развития, все очевиднее обнаруживают тяготение в сторону пролетарско-классового коллектива» («Курс политической экономии», стр. 15—16). Прежде всего необходимо сказать, что отсутствие классовой точки зрения в понимании производительного труда у Богданова сказывается не в смешении рабочих физического труда в один производительно-трудовой класс вместе с интеллигентно-техническим и административно-техническим персоналом, ибо Маркс считал производительным любой труд, производящий прибавочную стоимость для капиталиста, независимо от источника тех потребностей, которым этот труд удовлетворяет. Классовый характер в понимании производительного труда у Маркса сказывается в перемещении центра тяжести от содержания труда к его форме, — так, Маркс берет критерием производительности труда общественную форму его организации, собственников средств производства к непосредственным производителям, словом, отношение борющихся классов. Для Богданова именно его определение производительного труда, как общественно-полезного, охватывая все виды социально необходимого труда, выделяя различную степень авторитарности в процессе труда различных агентов производства, составляет настоящую классовую точку зрения. Вышеприведенная большая цитата Богданова обнаруживает подавляющую путаницу, смешивая проблему производительного труда с авторитарной позицией в системе производства, занимаемой различного рода наемными служащими. Классовая точка зрения Маркса заключается не в том, чтобы различать градации авторитарности в системе труда по отношению к той или другой личности, а в том, чтобы выявить в данной социальной категории производство и структуру данного общества в ее историческом своеобразии. Классовый же характер в марксовом понимании производительного труда скрывается именно в его независимости от его полезности, конкретной полезности для данной экономической системы. Когда же Богданов берет для исторического определения производительного труда такой неисторический критерий, как полезность, то это находится не только в полном контакте с универсальной тектологической расплывчатостью, но в непримиримом противоречии с такой «ограниченной и частной схемой», какой, согласно Богданову, является диалектическое мировоззрение.