Перейти к содержанию

Вайнштейн И. Закономерности переходной экономики1⚓︎

План как закономерность

Журнал «Под знаменем марксизма», 1931, № 4—5, с. 156—176

Процесс социалистического обобществления является базой неуклонно возрастающего социалистического планирования, которое также представляет собой одну из господствующих и всеохватывающих тенденций переходной экономики, одну из сознательно осуществляемых трудящимися закономерностей.

Процесс планирования имеет уже место при капитализме. Энгельс говорил про рационализацию производства на отдельной капиталистической фабрике, которая противостоит анархии всего общественного производства. Монополистическая фаза капитализма значительно раздвигает рамки такой рационализации.

«Концентрация дошла до того, — говорит Ленин, — что можно провести приблизительный учет всем источникам сырых материалов (например, железорудные земли) в данной стране и даже, как видим, в ряде стран, во всем мире. Капитализм в его империалистической стадии вплотную подходит к самому всестороннему обобществлению производства, он втаскивает, так сказать, капиталистов в какой-то новый общественный порядок, «переходный от полной свободы конкуренции к полному обобществлению»2. Указав на процессы концентрации и обобществления в монополистическую фазу капитализма, подрывающие свободную конкуренцию, Ленин одновременно подчеркивает противоречивость этих процессов, благодаря которой капиталистическая рационализация оказывается источником иррациональности, анархии и бесплановости. Может ли планирующая деятельность получить универсальный характер в условиях капитализма? Может ли она стать универсальной формой капиталистического хозяйства? Может ли рационализирующий аппарат капитализма достигнуть такой всеобщей организованности, чтобы исчезли всякие проявления анархии и дезорганизованности? Гильфердинг в свое время выдвинул известную гипотезу генерального картеля, где все капиталистическое производство сознательно регулируется из одной инстанции, которая определяет размеры производства во всех его сферах. Гильфердинг тогда уже допускал возможность этой всеобщей организованности при капитализме, покоящейся на антагонистической основе. Эволюция, проделанная Гильфердингом, довела эту зрения до полной теоретической и логической законченности.

Воззрения Гильфердинга в этой законченной форме гласят, что «организованный капитализм означает в действительности принципиальную замену капиталистического принципа свободной конкуренции социалистическим принципом планомерного производства»3. Указанная точка зрения есть точка зрения «организованного капитализма», отбрасывающая его специфические противоречия и возвещающая эру демократической идиллии, универсальной организованности, которая совпадает с социализмом. Теория организованного капитализма, предполагающая возможность абсолютного внедрения планового начала в процессы капиталистического производства, Лениным квалифицировалась как буржуазная апологетика, оправдывающая капитализм во что бы то ни стало.

Всеобщее господство универсального плана, охватывающего все ветви капиталистического производства и распределения, предполагало бы полное устранение хаотичности и кризисов, причиной которых является противоречие между общественным характером производства и частным характером присвоения. Однако, любая степень регулирования, достижимая при монополистическом капитализме, отнюдь не ослабляет, а обостряет процессы дезорганизации общественного хозяйства, усиливает кризисы, так как оставляет неприкосновенным указанное основное противоречие. Ленин поэтому издевался над буржуазными экономистами, допускающими возможность устранения кризисов монополистическими организациями, подчеркивал, что монополия, создающаяся в некоторых отраслях промышленности, обостряет хаотичность, свойственную всему капиталистическому производству в целом. Монополистический капитализм не только не способен разрешить проблему рационализации общественного производства, но, обостряя до максимума его противоречия, углубляет бесплановость. Прихотливая игра случая, господствующая над капиталистическим хозяйством, исключает возможность универсального плана как всеохватывающей тенденции, как всеобщей формы данной системы хозяйства. Маркс показал призрачность всяких попыток понять капитализм как систему гармонического равновесия, рассматривать его в виде некоторой «предустановленной гармонии», так как бесспорно имеющее место стремление различных сфер производства к равновесию проявляется и может проявляться не иначе, как выражение господствующей стихийности, сводящей это стремление к реакции против постоянных его нарушений. «Между тем как в мануфактуре известные рабочие массы распределяются между известными функциями на основании закона относительных чисел или пропорциональности, распределение производителей товаров и средств производства между различными отраслями общественного труда представляет пеструю и прихотливую игру произвола и случая. Правда, что различные сферы производства постоянно стремятся перейти в положение равновесия, с одной стороны, тем, что каждый производитель товаров должен производить всегда какую-нибудь потребительную стоимость, а следовательно, должен удовлетворить какой-нибудь особой общественной потребности, объем же этих потребностей количественно различен, и особенная внутренняя связь соединяет различные массы потребностей в одну естественную систему, с другой стороны, тем, что закон, управляющий стоимостью товаров, определяет, сколько может данное общество издержать на производство особенного рода товаров из всего того количества времени, которым оно может располагать. Но это постоянное стремление различных сфер к устойчивому равновесию проявляется только как реакция постоянных нарушений этого равновесия»4.

Проблема пропорционального распределения труда разрешается при капитализме законом стоимости, который таким распределением управляет независимо от воли его субъектов. Размышление в товарном обществе может только плестись в хвосте стихии, улавливать ее капризы, которые мало поддаются точному и сознательному контролю. Маркс поэтому говорил, что товаровладельцы размышляют подобно Фаусту, т. е. исходят из готовых результатов стихии, которыми они побуждаются к размышлению. Можно ли сказать, что агенты капитализма удручаются такой стихийностью, необходимостью подчиняться ее закономерностям, которые препятствуют возможности сознательного и планового управления общественным хозяйством. Конечно, нельзя. Скорее всякая плановость и общественный контроль страшат буржуазию, которая предпочитает иметь дело со стихией, несмотря на ее иррациональный характер. «Поэтому то же самое буржуазное понимание вещей, которое торжественно превозносит мануфактурное разделение труда, прикрепление работника на всю жизнь к одной и той же детальной операции и безусловное подчинение детального работника капиталу как организации труда, увеличивающей его производительную силу, громко жалуется в то же время на всякий сознательный общественный контроль и регуляции общественного процесса труда, как на вторжение в священные права собственности, свободу и самоопределяющую «гениальность» индивидуального капиталиста. Чрезвычайно характерно то обстоятельство, что самые горячие поборники фабричной системы, нападая на всякую общественную организацию социального труда, не умеют сказать про нее ничего более язвительного, как то, что такая организация превратила бы все общество в одну большую фабрику»5. Буржуазное мышление видит в планирующей деятельности решающую угрозу собственному существованию, почему приемлет организацию труда только как организацию эксплуатации, неравной от всех противоречий капитализма, включающих также противоречие между организацией производства на фабрике и анархией во всем обществе. Буржуа мыслит рационализацию только в виде индивидуального и случайного акта, но отрицает ее в виде массового общественного контроля, всепроникающей закономерности. «Всякая рациональная деятельность, — говорит буржуазный экономист Мизес, — ближайшим образом индивидуальна. Только индивидуум мыслит, только особь разумна. И только индивид действует»6. Последнее чрезвычайно типично для представителя буржуазии, который выдает ограниченность своего классового кругозора за всеобщий масштаб, допускающий только присущее капитализму разделение труда, которое «противопоставляет один другому независимых товаропроизводителей, не признающих никакого другого авторитета, кроме авторитета конкуренции, и никакой другой принудительности, кроме принудительности, обусловленной давлением взаимных интересов; точь в точь, как в царстве животных, где bellum omnium contra omnes сохраняет более или менее условия существования всех видов»7. Законы конкуренции исключают закон планирования, так как наличие господства конкуренции исключает закономерное движение планового начала, допуска только в качестве орудия этой самой стихийности.

Эпоха монополистического капитализма, значительно ограничивающая пределы свободной конкуренции, вызывает поэтому у теоретиков буржуазии довольно заметное смущение. План, как господствующее начало общественного хозяйства, как закономерность не в интересах эксплуататорского класса, существование которого неотделимо от анархии производства и частной собственности. Наблюдая рост монополистических объединений и тенденций, ограничивающих свободную конкуренцию, буржуазный теоретик поэтому зловеще предостерегает деятелей монополистического капитализма, что они вопреки собственной воле осуществляют идеи Маркса. «Можно даже установить, — говорит буржуазный экономист Шмаленбах, — что почти все наши хозяйственные руководители являются, по крайней мере теоретически, ярко выраженными противниками экономических идей, лежащих в основе новых хозяйственных форм. Что же собственно мы сейчас переживаем, как не осуществление предсказаний великого социалиста Маркса? Его представления о будущем хозяйстве есть то, что мы сейчас видим осуществленным. Если мы скажем нашим современным хозяйственным руководителям, что они сознательно или бессознательно является, так сказать, выразителями завещанных Марксом идей, то я полагаю, что они всеми силами запротестовали бы»8. Что эпоха монополистического капитализма подтверждает правильность Марксовых прогнозов — бесспорно. Но бесспорно, что начало рационализации в эпоху монополистического капитализма усиливает иррациональную стихию, что победа над этой стихией неразрывно связана с социалистической революцией пролетариата, которая одна кладет начало сознательному преобразованию общественного хозяйства, реализации всеобщего плана. Марксовы прогнозы о будущем хозяйстве связаны именно с таким насильственным переворотом в производственных отношениях, как неизбежным условием подлинной реорганизации народного хозяйств на плановых началах.

Шмаленбах подчеркивает болезни «связанного хозяйства», расточительность и анархию как характерные для этого хозяйства черты. «Во многих синдикатах раз установленные контингенты сохраняются на все время. Если же они меняются, то это делается вопреки всяким хозяйственным принципам. Обычно член синдиката, могущий показать большую производственную способность, получает рано или поздно более высокую долю. С получением этой повышенной доли вся его продукция допускается к реализации, даже если условия рынка не допускают такого увеличения сбыта, и в результате совершенно отсутствует соответствие увеличения капитальных вложений, т. е. увеличения производственной способности предприятий с емкостью рынка»9. Шмаленбах жалуется, что внутрисиндикатские порядки устроены таким образом, что производственные способности данного синдиката всегда превышают емкость рынка, что подобные превышения толкают к сбыту товаров на спорных рынках по бросовым ценам, усугубляя недостатки системы свободного хозяйства, которые связанное хозяйство призвано устранить. Но Шмаленбах думает, что недостатки «связанного хозяйства» могут быть устранены «научной организацией труда», что недуги этой системы могут быть ликвидированы буржуазной рационализацией. «Научная организация труда» мерещится Шмаленбаху как якорь спасения от всевозможных болезней капитализма.

Шмаленбах, правда, не зовет к системе свободной конкуренции, а считает необходимым «изыскать другие пути для смягчения безусловно крупных недочетов связанного хозяйства и для восстановления внутри него законов экономии». Называя такую экономию средством преодоления расточительности, Шмаленбах полагает, что при капитализме мыслима такая экономия. Предположения Шмаленбаха весьма смехотворны и наглядно опровергаются всей капиталистической системой, которая страдает такими болезнями, как, например, мировые экономические кризисы, потрясающие капиталистическое хозяйство в корне. Может ли какая-либо «научная организация труда» устранить капиталистические кризисы, ведущие, к максимальной дезорганизации хозяйства? Думать так может лишь апологет капитализма, отвлекающийся от специфических противоречий последнего, боящийся подлинно всеобщего плана, который с капитализмом не совместим.

«Основа экономических кризисов перепроизводства, — говорит Сталин, — их причина лежит в самой системе капиталистического хозяйства. Основа кризиса лежит в противоречии между общественным характером производства и капиталистической формой присвоения результатов производства. Выражением этого основного противоречия капитализма является противоречие между колоссальным ростом производственных возможностей капитализма, рассчитанных на получение капиталистической прибыли, и относительным сокращением платежеспособности со стороны миллиона масс трудящихся, жизненный уровень которых капиталисты все время стараются держать в пределах крайнего минимума. Чтобы выиграть в конкуренции и выжать побольше прибыли, капиталисты вынуждены развивать технику, проводить рационализацию, усилить эксплуатацию рабочих и поднять производственные возможности своих предприятий до крайних пределов. Чтобы не отстать друг от друга, все капиталисты вынуждены так и иначе стать на этот путь бешеного развития производственных возможностей, но рынок внутренний и рынок внешний, покупательная способно миллионов масс рабочих и крестьян, являющихся в последнем счете основными покупателями, остаются на низком уровне. Отсюда кризисы перепроизводства»10. Корни капиталистических кризисов указаны в этих словах с очевидной ясностью и убедительностью. Буржуазный экономист полагает, что можно лечить болезни капитализма, не задевая его корней, фетишизирует «научную организацию труда», как панацею против болезней монополистического капитализма. Однако экономический оптимизм Шмаленбаха вынужден рассеять другой буржуазный экономист, констатирующий ограниченность капиталистической рационализации. «То обстоятельство, — говорит Зомбарт, — что тенденцию к рационализации (в том числе и даже вообще в области организации предприятий) мы рассматриваем как существенную черту развитого капитализма, не должно вводить нас в заблуждение относительно пределов действия этой тенденции. Мы должны сознавать, что тенденция эта не является всеобщей и всепроникающей, и другими словами, что она в экстенсивном и интенсивном отношении ограничена»11.

Всепроникающая и всеобщая тенденция является закономерной тенденцией. Констатируя наличие тенденции к рационализации производственного процесса, Зомбарт констатирует ее ограниченность, не сознавая, в качестве буржуазного экономиста, что ограниченность пределов данной капиталистической рационализации есть ограниченность самого капитализма, которую способна преодолеть только социалистическая революция пролетариата, впервые закладывающая основу социалистического планирования, как закономерного начала общественного хозяйства.

Зомбарт имеет «смелость» сказать, что капиталистическая рациональность не всегда совпадает с экономической рациональностью. Не больше. Предел метафизического мышления не позволяет буржуазному экономисту идти дальше подобных утверждений. Зомбарт не понимает, что капиталистическая рациональность есть именно источник иррациональности, что решить это противоречие может только социалистическая революция.

Ленин, раскрывший диалектику монополистического капитализма, показал историческую неизбежность такого разрешения этого противоречия. «Капитализм стал капиталистическим империализмом лишь на определенной, очень высокой ступени своего развития, когда некоторые основные свойства капитализма стали превращаться в свою противоположность, когда по всей линии сложились и обнаружились черты переходной эпохи от капитализма к более высокому экономическому укладу. Экономически основное в этом процессе есть смена капиталистической свободной конкуренции капиталистическими монополиями. Свободная конкуренция есть основное свойство капитализма и товарного производства вообще; монополия есть прямая противоположность свободной конкуренции, но эта последняя на наших глазах стала превращаться в монополию, создавая крупное производство, вытесняя мелкое, заменяя крупное крупнейшим, доводя концентрацию производства и капитала до того, что из нее вырастала монополия картели, синдикаты, тресты, сливающийся с ним капитал какого-нибудь десятка ворочающих миллиардами банков. И в то же время монополия, вырастая из свободной конкуренции, не устраняет ее, а существует над ней и рядом с ней, порождая этим ряд особенно острых и крупных противоречий, трений и конфликтов. Монополия есть переход от капитализма к более высокому строю12.

Основной экономической чертой новой фазы капитализма является смена свободной конкуренции капиталистическими монополиями, вырастающий из свободной конкуренции. Вырастая из конкуренции, монополия продолжает существовать рядом с последней, порождая, таким сосуществованием острейшие конфликты и катастрофы. Может ли вырастающая на такой основе рационализация стать всепроникающей, всеобщей? Нет, не может. Обостряющиеся в эпоху монополистического капитализма противоречия превращают эту рационализацию в источник экономической нерациональности и дезорганизации, — словом, льют воду на мельницу стихийности, законы которой на бессилии капиталистической рационализации демонстрируют собственную силу. Монополистическое регулирование есть отрицание капитализма в его собственных пределах, почему капиталистическое государство весьма ограничивает пределы рационализации. «Реакционное капиталистическое государство, — говорит Ленин, — которое боится подорвать устои капитализма, устои наемного рабства, устои экономического господства богатых, боится усилить самодеятельность рабочих и вообще трудящихся, боится «разжечь» их требовательность; такому государству ничего не нужно, кроме хлебной карточки. Такое государство ни на минуту, ни при одном своем шаге не упускает из виду реакционной цели: укрепить капитализм, не дать подорвать его, ограничить «регулирование экономической жизни» вообще, регулирование потребления в частности, только такими мерами, которые безусловно необходимы, чтобы прокормить народ, отнюдь не посягая на действительное регулирование потребления в смысле контроля за богатыми13. Границы регулирования экономической жизни, возможные при капитализме, являются границами самого капитализма. Регулирование имеет тогда право на существование, поскольку не посягает на классовые привилегии капитала, укрепляет эти привилегии. Граница регулирования при капитализме нераздельна от капиталистической эксплуатации, которой это регулирование подчиняется.

Повышение производительности является, несомненно, одной из исторических задач капиталистического способа производства. Можно, однако, сказать, что решение этой задачи не имеет безусловного значения, что оно ограничивается основной целью капиталистического способа производства — производством прибавочной стоимости. Маркс поэтому говорит, что тенденция к развитию производительности труда подчиняется ее капиталистическому характеру, изменяя своему призванию, когда этот капиталистический характер оказывается под угрозой и повышение производительности труда вступает в разрез с увеличением прибавочной стоимости. Следовательно, — говорит Маркс, — для капитала закон повышенной производительной силы имеет не безусловное значение. Для капитала такая производительная сила повысится не в том случае, когда сберегается живой труд вообще, но только тогда, когда оплачиваемая часть живого труда уменьшится на большую величину, чем прибавится прошлого труда… При этом капиталистический способ производства впадает в новое противоречие. Историческое призвание его заключается в безотносительном, происходящем в геометрической прогрессии, развитии производительности человеческого труда. Но он изменяет своему призванию, как только, как в данном случае, развитие производительности оказывает задерживающее влияние. Это опять-таки лишний раз подтверждает, что способ этот дряхлеет и все более и более переживает самого себя»14. Рост производительности труда допускается капиталом не в абсолютном смысле, а только в качестве орудия уменьшения оплачиваемой части живого труда. Процессы рационализации и регулирования при капитализме подчиняются указанному Марксом закону повышенной производительной силы труда в допускаемой капитализмом форме. Можно ли тогда говорить о закономерном росте процессов планирования, как процессов сбережения живого труда, увеличения производительности, порабощения стихии, покорения ее целесообразной деятельностью человека? Некоторые буржуазные экономисты пытаются примирять конкуренцию и монополию.

«Картели и аналогичные объединения, — говорит буржуазный экономист Адольф Вебер, — следовательно не исключают конкуренции, но подобно потребительским обществам и профессиональным союзам представляют сообразно своей сущности только другую, гораздо более целесообразную форму конкурентной борьбы... Монополия и конкуренция в этом смысле, т. е. возможность конкурентной борьбы должны некоторым образом существовать на основе взаимного уравновешивания»15. Буржуазный экономист хочет примирить монополию и конкуренцию, превратить монополию в целесообразную форму конкуренции. Последнее указывает на ненависть буржуазного экономиста к плановому и сознательному регулированию производства, поскольку оно подрывает основы капитализма. Буржуазный экономист хочет плановую деятельность уложить в рамки товарной капиталистической организации производства, базирующейся на анархии производства. Примирение конкуренции и монополии является делов безнадежным. Монополистическое регулирование означает уже новый тип хозяйства, идущий на смену старому. Условия капитализма исключают максимальное развертывание этой формы, которая несовместима с капитализмом. Попытки примирить анархию производства и плановое регулирование напоминают попытку Прудона, который искал примирения капиталистических противоречий и совершенно не задавался вопросом относительно преобразования самой основы этого противоречия. «Желая примирить противоречия, — говорит Маркс, — Прудон просто не задает себе вопроса, а не надо ли преобразовать самые основы этих противоречий, он становится похожим на политического доктринера, который желает сохранить и короля и палату депутатов и верхнюю палату в качестве составных частей общественной жизни, как вечной категории. Тогда он ищет новую формулу для того, чтобы уравновесить эти силы, равновесие которых как раз состоит в современном движении, где одна из этих сил является то победительницей, то рабыней другой. Так, в XVIII веке множество посредственных голов старались найти истинную форму, чтобы уравновесить общественные сословия, короля, парламент, и т. д., а на другой день не оказалось ни короля, ни парламента, ни дворянства. Истинным равновесием этого противоречия было ниспровержение всех общественных отношений, служащих основой этим феодальным существованиям и основой противоречия между этими феодальными существованиями»16. А. Вебер, подобно Прудону, заменяет противоречия равновесием, взаимным уравновешиванием неразрешимых противоречий. Рациональный момент регулирования оказывается для буржуазного экономиста модификацией иррациональной стихии, которая остается основой капитализма. Но «истинным равновесием» конкуренции и монополии может быть только низвержение капитализма, которое становится предпосылкой подлинно социалистического плана, оказывающегося уже не побочным проявлением стихии, а закономерным ее преодолением и преобразованием хозяйства соответствии с целевой установкой пролетариата.

Оппортунисты всегда издевались над конечной целью, выдвигали примат движения, совершающегося без всякой целевой директивы. Социалистическая революция пролетариата впервые делает возможной подлинную рационализацию хозяйства, введение его в рамки целевых определений, получающих свое выражение в едином хозяйственном плане, который при капитализме неосуществим. Говоря о плане Гоэлро, как едином плане всего народного хозяйства по электрификации страны, Ленин одновременно отвечает неосуществимость такого плана в условиях капитализма. «Чтобы оценить всю громадность и всю ценность труда, совершенного Гоэлро, бросив взгляд на Германию. Там аналогичную работу проделал один ученый Баллод. Он составил научный план социалистической перестройки всего народного хозяйства Германии. В капиталистической Германии план повис в воздухе, остался литературщиной, работой одиночки. Мы дали государственное задание, мобилизовали сотни специалистов, получили в десять месяцев (конечно, не в два, как предполагали сначала) единый хозяйственный план, построенной научно»17. Выполнение плана Гоэлро в Советском союзе, осуществление намеченной этим планом мощности в минимальный срок подзывает колоссальную разницу между социалистической и капиталистической системами в деле реализации намечаемых планов. Различие это выражается также в различии сознательно направляемой закономерности социалистического планирования от закономерностей капитализма, продолжающих оставаться закономерностями анархии, как существенной формы этого хозяйства.

Некоторые буржуазные экономисты пытаются «теоретизировать» специально по вопросу о природе советского планирования, представляя таким теоретизированием смехотворное зрелище. Любопытны прежде всего представления о «русском социализме», как социализме духа, последователи которого стремятся не столько к материальному самоосвобождению, сколько к освобождению души от хозяйственных тревог и треволнений. «Русский стремится к коммунизму, — говорит Бауэрмейстер, — меньше всего в надежде материального благополучия, а гораздо больше потому, что он приемлет его в социальных оценках. Социализм для него означает освобождение человеческой души от хозяйственной связанности и тревог материального бытия. И такое освобождение социализмом в той или иной степени достигнуто»18. Буржуазный экономист, очевидно, полагает, что успехи советского государства исчерпываются таким освобождением души. Каждодневное появление новых социалистических гигантов индустрии, «превращение аграрной страны в первоклассную индустриальную твердыню, механизация и коллективизация сельского хозяйства, ежедневный рост машинно-тракторных станций вскрывают, мягко выражаясь, смехотворную наивность этого буржуазного теоретика, рассматривающего советское хозяйство под углом зрения «освобождения души» от суеты материального мира. Конечно, теоретикам буржуазии хотелось бы видеть социализм, как явление духовного порядка, как освобождение духа, оставляющее в целости материальную эксплуатацию и материальную нищету трудящихся. Однако громадный рост социалистического государства опрокидывает подобного рода желания, показывая в развитии советской экономики высшую форму производительности труда, высшие темпы социалистической индустрии, представляющей материальную базу социализма, отсутствие которой обращает в ничто всякого рода духовные и культурные «эмансипации». «Социализм немыслим без крупной капиталистической техники, построенной по последнему слову новейшей науки, без планомерной государственной организации производства, подчиняющей десятки миллионов людей строжайшему соблюдению единой нормы производства и распределения продуктов19. Советский союз завершает построение фундамента социалистической экономики, а буржуазные экономисты пытаются свести «русский социализм» к освобождению духа от плоти. Некоторые рассуждения буржуазного экономиста представляют все же известный интерес как косвенное свидетельство против буржуазного хозяйства. Последнее способно в области планирования допускать в лучшем случае отдельные плановые задания, продолжающие оставаться чуждыми всему общественному хозяйству, как анархическому хозяйству. Признавая, что план имеет ценность в качестве всеобщего плана народного хозяйства, Бауэрмейстер таким признанием вынес приговор буржуазному хозяйству, т. к. последнее способно в лучшем случае подниматься только до индивидуальных и частных планов. «План, как таковой, — говорит этот экономист, — лишен всякого значения, поскольку он не в состоянии охватить полностью всего конкретного содержания хозяйства, не в силах исчерпать его в большей степени, нежели это осуществляется суммой отдельных индивидуальных хозяйственных планов, поскольку он не имеет своей целью высший результат производства и не дает лучшего материального благополучия»20. Совершенно верно, что хозяйственный план должен охватить не отдельные стороны хозяйства, а хозяйство в целом, дать высший производственный эффект, вести к постоянному росту материального благополучия трудящихся масс. Однако какой буржуазный план охватывает все хозяйство, как организованное целое? Какая капиталистическая рационализация заботится об улучшении материального положения миллионных масс? Поскольку существует капиталистическая рационализация, она направлена на обеспечение высоких прибылей капиталистов и дает «снижение материальной обеспеченности миллионных масс трудящихся, не всегда имеющих возможность удовлетворять свои потребности даже в пределах крайнего минимума»21.

Планирование, как закономерное преобразование всего народного хозяйства в единую социалистическую систему, может быть только социалистическим, может реализоваться на основе социалистически обобществленного труда, как базы планирования. Планирующая деятельность, как деятельность целевая, исходя из совокупности наличных материальных ресурсов, является одновременно социалистически самопределяющей, формирующей объекты в определенном предначертанном направлении. Целевые установки, лежащие в основе планирующей деятельности социалистического государства, не представляют бесплодной телеологии, но опираются на всю полноту производственных возможностей, которые целевая деятельность пролетариата претворяет в действительность.

Целью капиталиста является извлечение все большего количества прибавочного труда, чему должны служить все имеющиеся средства. Монополистический капитализм делает средством достижения этой цели рационализирующую деятельность капиталистических объединений, которая, обостряя анархию производства, ведет к разрушению всякой плановой деятельности. «Как мы видели, — говорит Ленин, — самая глубокая экономическая основа капитализма есть монополия, — это монополия капиталистическая, т. е. выросшая из капитализма и находящаяся в общей обстановке капитализма товарного производства, конкуренции, в постоянном и безвыходном противоречии с этой общей установкой»22. Противоречие организации и анархии, стихийности и рациональности разрешается в условиях капитализма в сторону победы стихийного начала, катастрофическим выражением которого являются кризисы перепроизводства. Порабощение стихии рациональной деятельностью вовсе не в интересах капитала, поскольку они ограничены исключительно количеством прибавочной стоимости, присвоением неоплаченного труда. Напротив, целевая деятельность в условиях диктатуры пролетариата направлена на подчинение производительных сил сознательной деятельности ассоциированных производителей.

Планирующая деятельность пролетарского государства действительно вскрывает истину объективного хозяйственного развития, назначением которого она является, означает целевую деятельность осуществления социализма. Планирующая деятельность, проникнутая определенной целевой установкой, является изменением бытия в форме самоопределяющей деятельности, которая одновременно является определяющей для подвергающегося ее воздействию общественного хозяйства.

Целевой характер социалистического планирования, не выражает просто объективного процесса в качестве его постоянного и безразличного рефлекса, а представляет творческий и инициативный перевод и внедрение в хозяйство определенного социалистического содержания, внедрение которого сопровождается ликвидацией другого, именно — связанной с частной собственностью стихийности. «Самоопределение есть также определение некоторого неопределенного через понятие внешнего объекта; и наоборот, оно есть самоопределение, т. е. снятая, положенная как внутренняя, внешность, или уверенность в несущественности внешнего объекта»23.

Пролетарский план не есть простое приспособление к внешнему объекту, который остается только правильно учесть и сосчитать, чтобы на основе такого учета соответствующим образом приспособляться. Подобное приспособленчество характеризует всякого рода оппортунистический подход к советской экономике, который, капитулируя перед громадными реконструктивными задачами социалистического строительства, предпочитает господство самотека, стихийности, автоматизма, являющихся атрибутами анархического хозяйства.

План в условиях переходной экономики есть закон социалистического преобразования народного хозяйства, преодоления стихии во всех ее проявлениях, переделки существующего революционным классом, согласно социалистически предначертанной цели. Социалистическим план выступает не в виде приспособления или предвидения, а характеризуется целеопределяюшей директивой, указующей направление развития хозяйства.

Враждебные пролетариату социал-демократические теоретики, рассуждая о природе социалистического планирования, извращают ее совершенно. Троцкий, например, рассматривает план в условиях переходной экономики как увязку социалистических и капиталистических элементов. «Другими словами, — говорит Троцкий, — в нашей экономике социалистические тенденции разной высоты развития сочетаются и переплетаются с капиталистическими тенденциями опять-таки разной степени зрелости и незрелости. Контрольные цифры дают увязку одних процессов с другими, и тем самым вскрывают равнодействующую развития. В этом основное социалистическое значение перспективного плана»24. Основное социалистическое значение перспективного плана мыслится Троцким как увязка и соразмерность капиталистических и социалистических элементов советского хозяйства. Социалистический план оказывается совершенно лишенным всякой классовой инициативы. Он является безразличным констатированием равнодействующей развития, протекающего вне классового воздействия. Подобное толкование плана вытекает из полного непонимания и игнорирования действительной природы социалистического плана, как могучего орудия борьбы против капиталистических элементов и творческого внедрения социалистического содержания в охватываемые его влиянием участки народного хозяйства. Понимание Троцкого вполне совпадает с установками реакционера Громана, который также видит основной критерий оценки хозяйственных процессов «в принципе соразмерности и пропорциональности в развитии отдельных сторон народного хозяйства»25. Подобные положения вытекают из капитулянтской переоценки Троцким капиталистических элементов, как ведущих элементов советской экономики. Неудивительно, что Троцкий ищет... в мировом капитализме и мировом разделении труда... путь к социализму. «Ясно одно: перевес капиталистической техники и экономики пока еще огромен, подъем предстоит крутой; задача и трудности поистине грандиозны. Находить дорогу и проверять ее можно только с измерительными приборами мирового хозяйства в руках»26. Завершение фундамента социалистической экономики, осуществляемое в ожесточенной борьбе с капиталистическими элементами, выполнение пятилетнего плана в четыре года, величайшие темпы социалистической индустрии в коллективизации сельского хозяйства, каких не знала история, являются лучшим свидетельством качества измерительных приборов Троцкого, которыми он устанавливает «пути» советского хозяйства, как пути приспособления к капиталистической экономике. Приспособление к капиталистической стихии Троцкий выдает за природу социалистического плана, совершенно исключая из последнего подлинно классовую и социалистическую инициативу, направленную на уничтожение и выкорчевывание капитализма. Самоопределяющая классовая актуальность, проникающая в социалистический план, выражается изменением внешнего объекта, поскольку он противоречит данной установке, выражается уверенностью в несущественности его содержания, поскольку оно лишено социалистического характера. Отсюда также метафизический характер трактовки плана, которая дается концепцией «трудовых затрат», исключающей такую классовую инициативу.

План в свете этой теории является по существу отказом от рационального преобразования стихии в направлении ее преодоления социалистическим содержанием, означает утверждение ее незыблемости, сводится к познанию в целях ее предвидения и сознательного утверждения. Планирующая деятельность в такой постановке оказывается только разновидностью стихийных закономерностей, почему она не может претендовать на роль закона, которая падает на стихию. Однако планирующая деятельность пролетарского государства, внедряя рациональное начало в хозяйство, делает его подвластным и подконтрольным сознательной деятельности, вырывает его из цепей самотека, отражающего бессилие такой сознательной деятельности.

Планирование в качестве господствующей тенденции, побеждающей противодействующую стихию, является предпосылкой царства свободы, относительно которого говорил Маркс. Планирующая деятельность есть закономерная деятельность, выражение царства необходимости, которое однако, как небо от земли, отличается от законов, присущих капитализму, где «свободное» регулирование, движимое стремлением к сверхприбыли, выражает непобедимость иррациональной стихии. Объединенные производители, как хозяйствующий субъект переходной экономики, одни способны осуществлять такой план, творить эту закономерность в качестве ее сознательных и активных участников.

Социалистический план представляет не формалистическую конструкцию, но закономерное выражение социалистической практики. Полнейшей нелепостью является утверждение, что плановое регулирование периода переходной экономики лишено причинной обусловленности. Подобное понимание представляет выражение дурной телеологии, которая вызывала справедливые насмешки еще со стороны идеалиста Гегеля, считавшего механицизм гораздо более достойным методом познания, нежели такую телеологию. «Телеология потому навлекла на себя столь многие упреки в нелепости, что цели, вторые она указывала, были то значительнее, то ничтожнее и отношение целей объектов должно было часто представляться игрою, ибо это отношение являлось столь внешним и потому случайным... Формальный недостаток, ближайшим образом свойственный этой телеологии, состоит в том, что она приводит лишь к внешней целесообразности. Так как понятие тем самым полагается, как нечто формальное, то ее содержание есть также нечто внешним образом данное в многообразии объективного мира, данное в тех же определениях, которые составляют и механизм, но как нечто внешнее, случайное27. Свобода заключается в познании необходимости, заключается во внутреннем осмысливании объективных процессов, которое дает возможность изменять эти процессы сознательно и целесообразно.

Эпоха переходной экономики, дающая начало социалистическому планированию как закономерному процессу, открывает новую историческую эпоху сознательного творчества трудящимися массами собственной истории, сознательного и целесообразного направления исторических событий. Последнее недостижимо в пределах капитализма, независимо от успехов, которых он может достигнуть в деле экономического регулирования, ибо последнее одновременно усугубляет размах иррациональной стихии, законы которой покоятся на бессознательности участвующих. «Что должно думать о законе, — говорит Энгельс, — который может проявляться только периодическими переворотами? Это именно закон природы, который покоится на бессознательности участвующих»28. Маркс говорил, что экономические законы капитализма проявляются «подобно закону тяжести, когда кому-нибудь на голову обрушивается дом»29. Монополистический капитализм усилением рационального начала в хозяйственной жизни капитализма только демонстрирует силу стихийных закономерностей капитализма, которые целиком сохраняют эту природу, выражающую власть стихии над человеком. Смертельный удар наносит этой власти социалистическая революция, приносящая новые закономерности, покоящиеся на сознательности участвующих. Социалистическое планирование представляет закономерность, проходящую через сознание и волю миллионов, творящих историю согласно определенным целевым установкам. Применение такого масштаба раскрывает все огромное качественное отличие переходной экономики и прошлых классовых формаций, характеризующихся колоссальной диспропорцией между поставленными себе целями и достигнутыми результатами. Закономерность социалистического планирования, как закономерность переходной экономики, является выражением непреложного преодоления такой дисгармонии. «Но если подойдем с этим масштабом к человеческой истории, — говорит Энгельс, — даже к истории самых развитых народов современности, то мы найдем, что здесь все еще существует колоссальная дисгармония, как между поставленными себе целями и достигнутыми результатами, что по-прежнему доминирует непредвиденное влияние, что неконтролируемые силы гораздо могущественнее, чем приводимые планомерно в движение силы. Это не может быть иначе до тех пор, пока самое важное — историческая деятельность человека, та деятельность, благодаря которой человечество вышло из животного состояния, которая образует центральные основы всех прочих видов деятельности человека, пока производство, направленное на удовлетворение жизненных потребностей человечества, т. е. в наше время общественное производство, предоставлено слепой игре непредвиденных воздействий неконтролируемых сил и пока, следовательно, поставленная себе заранее цель осуществляется лишь в виде исключения; гораздо же чаще осуществляются противоположные ей результаты. В самых передовых промышленных странах мы смиряли силы природы, поставив их на службу человечеству; мы благодаря этому безмерно увеличили производство, так что теперь ребенок производит больше, чем раньше сотни взрослых людей. Но каковы же результаты роста производства? Растущий прибавочный труд, растущая нищета масс и каждые десять лет — огромный крах. Дарвин не понимал, какую он написал горькую сатиру на людей и в особенности на своих земляков, когда он доказал, что свободная конкуренция, борьба за существование, прославляемая экономистами, как величайшее историческое завоевание — является нормальным состоянием животного мира. Лишь сознательная организация общественного производства, в которой происходит планомерное производство и потребление, может поднять людей над прочими животными в общественном отношении так, как их подняло производство вообще в специфическом смысле. Благодаря общественному развитию подобная организация становится с каждым днем все возможнее. От нее будет датировать новая историческая эпоха, в которой люди, а вместе с ними все отрасли их деятельности, и в частности естествознание, сделают такие успехи, что все совершенное до этого покажется только слабой тенью»30. Энгельс говорил о возможности такой организации производства, которая покоится на сознательности участников, творящих производственный процесс по заранее намеченному плану. Энгельс считает, что только такая организация способна поднять людей над прочими животными. Советская экономика превратила эту возможность в действительность, превратила план в величайший рычаг народного хозяйства.

Вступление в период социализма, выражающееся абсолютным перевесом социалистического сектора во всем народном хозяйстве, означает также качественный сдвиг в развитии социалистического плана во всей системе народного хозяйства. Этот сдвиг выражается в приобретении подлинной всеобщности и охвате не только обобществленного промышленного сектора, но и одновременно сельского хозяйства, перешедшего на рельсы коллективизации. Вступление в период социализма демонстрирует с непоколебимой очевидностью социалистическое планирование, как господствующую тенденцию народного хозяйства, охватывающую его основные участки. Неслучайно, что задания по народному хозяйству фигурируют теперь в качестве народнохозяйственного плана, что означает всеобщий охват планированием всей системы народного хозяйства. Возможность стала действительностью, сущность перешла в явление. Но закон есть именно существенное явление. План, как сущность процесса советской экономики, начинает ее проникать в качестве универсальной формы.

Плановое руководство переходной экономикой, подчиняя материальный процесс производства плановой предусмотрительности трудящихся масс, предваряет необычайный размах человеческого творчества, развитие человеческих способностей, что Маркс называет царством свободы.

Преодоление социалистическим планом стихии, которая в условиях капитализма господствует над производителем, означает начало сознательного господства над производительными силами, начало такой необходимости, которая является предпосылкой царства свободы, ибо капиталистическая необходимость, подавляющая трудящиеся массы, является необходимостью рабства.

Процесс материального производства при капитализме представляет царство возрастающей капитуляции человека перед стихией. Мировой экономический кризис, потрясающий сейчас с необычайной силой каталитическое хозяйство, обрекающий десятки миллионов рабочих на безработицу и голодное существование, показывает это с достаточной убедительностью. Протекая в условиях монополистического капитализма, мировой кризис показывает незыблемость ленинского положения о том, что монополистическое регулирование, направленное на эксплуатацию рабочего класса, обостряя имманентные капитализму противоречия, обостряет силу стихийности, усиливает ее разрушительное действие. Высшая фаза капитализма составляет поэтому высшую точку бессилия производителя перед лицом экономической стихии. Экономической мысли буржуазии остается искать утешения в философии отчаяния. Напротив, растущая мощь советского государства выражается в растущей мощи планового начала, которое, все больше и больше подчиняя материальный процесс производства разумному контролю в соответствии с социалистической целесообразностью, действительно становится преддверием всестороннего развития человеческой силы, преддверием царства свободы, находящегося вне сферы материального процесса производства. «Царство свободы наступает в действительности только тогда, когда прекращается труд, побужденный нуждою и внешней целесообразностью; следовательно, по существу оно находится вне сферы материального производства. Как дикарю для удовлетворения своих потребностей, для поддержания своего существования и воспроизводства приходится бороться с природой, то же самое приходится делать цивилизованному, и делать это приходится при всяких общественных формациях и при всевозможных способах производства. С развитием его расширяется также область естественных необходимостей, так как увеличиваются его потребности, но вместе с тем увеличиваются также производственные силы, которые удовлетворяют их. Свобода в этой области может заключаться только в том, чтобы человек, ставший существом общественным, чтобы объединенные производители регулировали такой свой обмен веществ с природой разумно, подчиняли бы его своему общему контролю вместо того, чтобы давать ему властвовать над собой, как слепой силе, чтобы совершалось это с наименьшей тратой силы и при условиях наиболее достойных человеческой природы, наиболее ей соответствующих. Но это все же остается царством необходимости. За ним начинается развитие человеческих сил, которое само служит себе целью — действительное царство свободы, которое, однако, может процветать только на основе такого царства необходимости»31. Советская экономика наглядно иллюстрирует как объединенные производители, т. е. рабочий класс, разумно подчиняя процесс производства своему контролю, подчиняя стихию рациональному плану, подготовляет царство свободы, высшее развитие человеческой силы, являющееся конечной целью революционного класса. Средством же для достижения такого царства свободы служит царство осознанной необходимости сознательного управления материальным процессом производства, всеобщего и универсального учета, охватывающего все общество, превращенное «в одну контору и одну фабрику». «Когда большинство, народа начнет проводить самостоятельно повсеместно такой учет, такой контроль за капиталистами (превращенными теперь в служащих), за господамм-интеллигентиками, сохранившими капиталистические замашки, тогда этот контроль станет действительно универсальным, всеобщим, всенародным, что от него никак нельзя будет уклониться, «некуда будет деться». Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством оплаты. Но эта фабричная дисциплина, которую победивший капиталистов, свергнувший эксплуататоров пролетариат распространит на все общество, никаким образом не является ни нашим идеалом, ни нашей конечной целью, а только ступенькой, необходимой для радикальной чистки общества от гнусности и мерзости капиталистической зксплуатации и для дальнейшего движения вперед»32. Интересно, что Троцкий считает конечной целью такое механизированное общество, представляющее в его глазах высший предел человеческих стремлений. «Задача превращения всего хозяйства в цельный автоматически действующий механизм есть самая грандиозная задача, которую можно себе представить»33. Механистическое мышление Троцкого в приведенном положении достигает полной законченности.

Рост планового начала в Советском союзе выражается превращением всего хозяйства в планомерно организованное хозяйство, преодолением противоречий между обобществленной промышленностью и сельским хозяйством. Враги рабочего класса, стремящиеся к реставрации капитализма, настаивают на самотеке в развитии сельского хозяйства и изоляции его от реорганизующего действия обобществленной промышленности. Враги рабочего класса, Базаров, например, рассуждая о перспективах планирования, считает всякие целевые директивы в отношении овладения сельским хозяйством химерой. «План восстановления и реконструкции той части национального производства, которая находится в непосредственном заведывании государства, должен строиться не генетически, а телеологически: не путем проекцирования в будущее фактической динамики настоящего, а путем целевого построения таких преобразований современной промышленности, при существовании которой ее фактическая динамика впервые может стать выражением тенденции здорового и прочного развития. Иначе обстоит дело с сельскохозяйственной продукцией. Здесь государство не является хозяином и может лишь косвенно стимулировать те или иные естественно намечающиеся тенденции мерами экономической политики. Уже по одному этому целевая конструкция была бы в данном случае лишена всякого практического значения. Перспектива сельскохозяйственного развития может быть построена лишь генетически»34. Плановая установка пролетарского государства может, согласно Базарову, иметь место только в секторе крупной государственной промышленности, где план может строиться телеологически. Относительно же сельского хозяйства не должно существовать никакой целевой установки, а только «проектирование в будущее фактической динамики настоящего». Подобное «проектирование в будущее» означает не только развязывание капиталистической стихии в деревне, которая должна быть свободной от всякого социалистического воздействия, но означает изоляцию и обособление городской промышленности, которая будет лишена всякой возможности влиять на сельское хозяйство в целях его социалистической реконструкции. Социализированная промышленность, являющаяся ведущим началом в системе народного хозяйства, имеет своей задачей преодолеть свою обособленность, внедряться в сельское хозяйство, которое в качестве обособленного производства представляет один из подводных камней на пути социалистического обобществления. Маркс характеризует мелкую земельную собственность как один из видов примитивного производства, исключающего возможность расширения воспроизводства и накопления. «Мелкая земельная собственность по своей сущности исключает развитие общественной производительной силы труда, общественную форму труда, общественное сосредоточение капитала, скотоводство в крупных размерах, прогрессивное приложение науки»35. Исходя из установки Базарова, плановая деятельность пролетариата должна предоставлять сельскому хозяйству оставаться в. указанной примитивной форме, не внося никаких преобразований и коррективов. Нужно ли говорить, что такая установка является архиреакционной, коренным образом извращающей понятие плана и специфическую его природу в условиях диктатуры пролетариата. Плановое регулировке, согласно Базарову, обособлено от стихии, которая остается непобежденной и потусторонней плановому началу.

Базаров не допускает, что социалистический план является формой классовой борьбы за построение социализма, судьбы которого неразрывно связаны с судьбами сельского хозяйства и переделкой его на новой технической основе. Социалистическое планирование в качестве закономерности переходной экономики протекает и осуществляется в борьбе классов, которая сопровождается постоянным снятием стихии, как результатом побеждающего социализма, осуществляемого его носителем — рабочим классом. Базаровская трактовка плана совершенно стирает социалистическую суть плана, направленную на ликвидацию капиталистических элементов города и деревни. Сельское хозяйство и крупная .городская промышленность противостоят в «плане» Базарова в качестве двух антагонистически направленных сил, равновесие которых устанавливается в процессе приспособления крупной промышленности к сельскому хозяйству. «Построенная таким образом схема возрожденного сельскохозяйственного производства должна учесть не только общие размеры этого последнего, но и степень его товарности, а вместе с тем и емкость крестьянского рынка в отношении продуктов городской промышленности. Следовательно, генетически выведенный перспективный план сельскохозяйственной продукции, является тем фундаментом, к которому должны быть приноровлены телеологически конструируемые перспективные планы отдельных отраслей промышленности»36. Тайна реакционной метафизики раскрыта.

Социалистическая телеология оказывается допустимой только в рамках приспособления к стихии мелкого производства, которое, говоря словами Ленина, порождает ежедневно и ежечасно капитализм. Тайна Базаровского планирования означает приспособление социалистического плана к закономерностям капитализма, означает его разоружение. Конечно, плановая телеология, согласно Базарову, оказывает воздействие на сельское хозяйство, однако не в смысле его социалистической переделки и прививания ему социалистического обобществленного содержания, а воздействие чисто потребительского характера, «поскольку государственная промышленность предъявляет определенный спрос на сельскохозяйственное сырье. Подобного рода «плановая телеология», поскольку она касается специфических форм планирования, ярко обнажает реакционность базаровской методологии. Планирующая деятельность оказывается придатком, который плетется в хвосте генетически улавливаемой стихии. Приспособление к стихии составляет ось базаровских рассуждений. Базаров это достаточно ясно показывает, когда говорит, что помимо чисто потребительского соприкосновения государственной промышленности по линии спроса, допустимой и в порядке плановой телеологии, «перспективы сельского хозяйства должны базироваться на объективном значении исторически наметившихся закономерностей внутреннего роста тенденций мирового рынка»37. Господствующей закономерностью остается закономерность рыночной стихии, которая не может и не должна быть преодолена давлением плановой целесообразности, закономерность капиталистической реставрации. Социалистическое преобразование сельского хозяйства оказывается в свете такого понимания иллюзией. Подобный иллюзионизм обосновывается теорией равновесия, которая является законченной теорией реставраций капитализма, объединяющей всевозможные разновидности оппортунизма, всевозможные типы идейного и практического предательства. Равновесие в качестве равновесия среды и системы является идеальным пределом хозяйственной эффективности. Согласно Базарову народное хозяйство везде и всегда должно находиться в состоянии устойчивого равновесия. «Народное хозяйство не только по завершении разработанной генеральным планом реконструкции, но в любой точке перехода должно представлять собой стройное органическое целое — максимально устойчивую систему полного равновесия»38. Равновесие системы и среды, как антагонистов направленных сил, является теорией затушевывания классовых противоречий, как они разыгрываются на данном историческом этапе. Творчество новых закономерностей не укладывается в такую схему приспособления к среде, абсолютно чуждую внутренним закономерностям данной производственной формации. Скачки, превращения в противоположность, творчество масс совершенно исключается подобной теорией развития, которое только называется повторением, ибо сводится в конце концов к восстановлению нарушенного равновесия между системой и средой, сводится к воспроизводству старых форм.

Ясно, что плановость, целевая закономерность, обусловленная качественным своеобразием диктатуры пролетариата, направленная на социалистическое преобразование мира, совершенно отбрасывается. Эта теория особенно отстаивает закономерности капиталистического производства, выражающие бессилие производителя перед стихией, которая властно подчиняет себе агентов производственного процесса. Закономерности переходной экономики, выражая растущую мощь объединенных производственных сил, которая уничтожает господство вещи, являются предметом особой ненависти со стороны этих теоретиков реставрации. «Товарное хозяйство», как и всякая другая форма производства, имеет свои присущие ему и неотделимые от него законы, которые проявляются несмотря на анархию, в анархии и посредством анархии. Эти законы проявляются в единственно сохраняемой форме общественной связи — в обмене и подчиняют себе производителей через принудительные законы конкуренции. Они неизвестны вначале самим производителям и открываются лишь постепенно, путем долгого опыта. Следовательно, они действуют без участия производителей и против них столь же неотразимо, как законы природы. Продукт господствует над производителем»39. Планомерность, в условиях диктатуры пролетариата, представляет закономерность, сознательно осуществляемую миллионами трудящихся масс. Социалистическое планирование выражает поэтому новый тип сознательных закономерностей, которые не противостоят производителям, как бессознательным участникам производственного процесса, а осуществляются в процессе сознательного творчества этих производителей. Стихийные закономерности, выражающие власть продукта над производителем, выражают его безучастность и бессознательность в отношении этих закономерностей, которые проявляются в анархии и посредством анархии. Эпоха переходной экономики наносит смертельный удар закономерностям, покоящимся на бессознательности участников.

Социалистическое планирование меньше всего можно мыслить в виде неподвижного, стабильного и раз навсегда установленного акта, который стойко осуществляется, не претерпевая на своем пути никаких изменений. Нет, конечно. Социалистическое планирование представляет постоянно меняющийся процесс. Его исходные установки претерпевают в этом процессе такие изменения, которые подчас делают их весьма мало похожими на последующие. Многообразие форм, осуществляемое и развиваемое в планирующей деятельности, характеризует изменчивость процесса, которая буржуазным доктринерам кажется непостижимой. Буржуазные экономисты совершенно не подозревают, что социалистическое планирование подстегивается массовым соревнованием, как высшей формой творческой инициативы. «Экономическая наука установила и экспериментально доказала, — говорит Вернер Зомбарт, — и это принадлежит к числу ее неоспоримых выводов, что плановое хозяйство, т. е. крупное хозяйство, без капиталиста возможно только там (но зато наверное возможно), где потребности стабилизировались и производственная техника вышла из своей первоначальной революционной стадии, где сбыт и производство движутся по привычным путям и где следовательно, не требуется никакой особой «предпринимательской» деятельности. По нашему мнению, для рационализации, коммунализации или кооперативизации созрели те отрасли хозяйственной жизни, которые некогда Адам Смит считал сферой деятельности акционерного общества, отрасли, все операции которых можно свести к тому, что называется рутиной, и производить однообразным методам, не допускающим никаких изменений или весьма мало изменений». Фигурально выражаясь, «планомерно» организовать хозяйство — значит разлить его по бутылкам. Но для этого требуется, чтобы оно предварительно перебродило. В настоящее время не подлежит сомнению, что развитие все большего и большего сектора хозяйственной жизни приближается к такому перебродившему состоянию, что, следовательно, сфера деятельности крупного планового хозяйства будет все и больше расширяться.

Спирт ушел ко всем чертям,
Осталась только флегма.40

Буржуазный экономист видит в социалистическом планировании образец косности, рутины, флегмы, исчезновения всяких стимулов. Он не может вообразить, что при отсутствии такого стимула, каким является капиталистическая прибыль, рационализирующая деятельность могла представлять нечто развивающееся. Можно сказать, что буржуазный экономист судит в данном случае по своему образу и подобию, ибо капиталист рационализирует только во имя прибыли. Но опыт советского государства является доказательством, наглядно иллюстрирующим поразительную экономическую гибкость и подвижность пролетарских планов, которые быстро перестраиваются в соответствии с развитием социалистического обобществления и все большего его внедрения в народное хозяйство. Буржуазный экономист мог бы сказать, что подобная гибкость есть отрицание планирования, но подобным утверждением он разоблачил бы собственную метафизическую сущность. Парируя подобные возражения всевозможных метафизических критиков, Сталин указывает, что они лишены малейших оснований. Совершенно верно, что пятилетний план народного хозяйства претерпевал и претерпевает многие изменения, которые диктуются громадными сдвигании советского хозяйства. Но диалектичность социалистического планирования отражает диалектику социалистического строительства. «Для нас пятилетний план, — говорит Сталин, — как и всякий план, есть лишь план, принятый в.порядке первого приближения, который надо уточнять, изменять и совершенствовать на основании опыта мест, на основании опыта исполнения плана. Никакой пятилетний план не может учесть всех тех возможностей, которые таятся в недрах нашего строя и которые открываются лишь в ходе осуществления плана на фабрике, на заводе, в колхозе, в совхозе, в районе и т. д. Только бюрократы могут думать, что плановая работа заканчивается составлением плана. Составление плана есть начало планирования. Настоящее плановое руководство развертывается лишь после составления плана, после проверки на местах, в ходе осуществления, исправления, уточнения плана»41. Слова Сталина являются четкой формулировкой опыта социалистического строительства, подлинной его диалектикой. Разглагольствования буржуазного экономиста падают, как карточный домик при свете грандиозно развертывающегося социалистического строительства, где план оказывается отправной точкой неустанно растущих вариаций, изменений и модификаций, неизбежно диктуемых опытом социалистического строительства. Планирующая деятельность есть целевая директива, которая направлена на осуществление в действительности и опирается на имеющиеся общественные достижения и достигнутый уровень производительных сил. План в этом смысле представляет некоторое единство общего, особенного, единичного. Ошибается поэтому Бухарин, полагающий, что когда-либо возможен идеальный план в смысле его абсолютной законченности. Отсюда он исходит в оценке плана переходной экономики, как не законченного и относительного. «Относительная бесплановость или относительная плановость хозяйства переходного периода имеет своей основой существование мелких хозяйств, форм рыночной связи, т. е. значительных элементов стихийности. Поэтому и сам план имеет особую природу: это вовсе не более или менее «законченный» план развитого социалистического общества. В этом плане есть много элементов предвидения стихийной равнодействующей (например, исчисление урожая, товарной массы хлеба, товарной массы продуктов крестьянского производства вообще, а следовательно, и т. д. и т. п.), которая становится исходным пунктом для той или другой директивы»42. Совершенно неверно толкование плана переходной экономики как предвидения стихийной равнодействующей. План уже в эпоху переходной экономики является силой преодоления этой стихийной равнодействующей. Рассмотрение плана в качестве такого предвидения стихии означает отрицание за плановой деятельностью доминирующего значения, определяющего его закономерный характер, означает превращение плана в функцию стихии. Подобная роль принадлежит плану при капитализме, где он используется именно в качестве орудия анархического производства для большего извлечения прибыли. Плановое начало, в условиях переходной экономики, есть орудие социалистической переделки мира, уничтожения стихии, которая в Бухаринском понимании оказывается довлеющей над планом, остающимся только формой приспособления к господствующей стихии. Но полное уничтожение рыночных форм и мелкого производства не приводит к абсолютно законченным планам; ибо план всегда может быть только тенденцией движения. Лозунг «Пятилетка в четыре пода» является только предвосхищением изменчивости будущих планов, которые при коммунизме будут несомненно более действенны и интенсивны. Зомбартовские измышления мало вяжутся с наблюдаемыми в советской действительности фактами и скорее выражают слепоту классового врага и враждебность его по отношению к социалистическому плану, как целевой закономерности, преобразующей старый мир.

Механические теории планирования всегда выдвигались в борьбе против социалистического строительства. Механистическая концепция признает основной категорией научного мышления категорию количества. Количество, как снятая определенность, примененная в качестве такой основной категории, приводит к полному выхолащиванию всего богатства и многообразия отношений, уничтожает всякую специфичность противоречий, характерных для данной сферы явлений. Арифметика берется в качестве критерия истины. «Арифметика не знает ни оптимизма, ни пессимизма; экономическая статистика не знает ни оптимизма, ни пессимизма, ни маловерия, ни капитуляции, цифры суть цифры»43. Приведенные слова Троцкого выражают суть механистического мышления. Совершенно естественно, что установка Троцкого полностью совпадает с теоретической установкой Громана, который толкует свой «эмпирический закон» под углом чистой статистики. «Методом познания состояния общества и объективных тенденций его развития является установление эмпирических законов статики и динамики народного хозяйства, законов, устанавливаемых статистикой при помощи теорем политической экономии»44. Громановское познание имеет своей задачей установить эмпирические закономерности, которые открываются статистическим методом. Применение этого метода в области планирования означает лишение его целевых социалистических установок, означает его приспособление к капиталистическим закономерностям, находящим свое выражение в статистически-улавливаемой стихии. План в громановском и троцкистском понимании освобожден от социалистического качества, превращен в «надклассовую» абстракцию, которая под маской самодовлеющих цифр является орудием классового врага. Исключительное оперирование количеством Гегель называл общей метафизикой. «Следует признать отыскивание, как это часто случается, всех различий и всех определенностей только в количественном одним из предрассудков, наиболее мешающих как раз развитию точного и основательного познания»45. Чисто количественный подход в условиях диктатуры пролетариата становится орудием врагов рабочего класса, орудием притупления специфических форм классовой борьбы и затемнения задач, решаемых пролетариатом, как экономическим гегемоном... «Эмпирические закономерности», открываемые статистикой, рассматривают планирование как игру в цифры, как безразличное осознание объективного опыта, свободным от всякой социалистической целевой направленности. Последняя квалифицируется как незаконное вмешательство в абстрактные количественные истины, как нарушения постулата равновесия. План, как закономерность переходной экономики опрокидывает всякие такие «эмпирические» софизмы, осуществляя построение социализма пролетариатом в ожесточенной борьбе против его капиталистических врагов. Социалистическое планирование в переходный период является закономерным процессом преобразования хозяйства в социалистическую систему. Социалистический план, выражая классовую диктатуру пролетариата, представляет форму классовой борьбы с капиталистическими элементами, как носителями стихийности и самотека. Теоретики буржуазной реставрации возводят эти стихийные тенденции в сан эмпирических закономерностей советского хозяйства, согласно которым устанавливаются регулятивные нормы хозяйственного строительства. Методологически «такие закономерности» вытекают из концепции равновесия как подлинной концепции реставрации. Громан — теоретик реставрации, обосновывая эти эмпирические закономерности, пытается доказать, что план в условиях диктатуры пролетариата должен плестись в хвосте эмпирически улавливаемой стихии, служить выражением ее связей, приближаться к учитыванию равновесия последних. «Основным критерием оценки динамики хозяйственного процесса должен быть принцип приближению к равновесию, т. е. соразмерности развития взаимно обуславливающих друг друга элементов народного хозяйства. Всякое нарушение этого принципа со стороны объективных условий, или же вследствие несоответствия плановых мероприятий принципу соразмерности и пропорциональности в развитии отдельных сторон народного хозяйства немедленно отражается самым отрицательным образом на общем фоне хозяйственного развития»46.

«Эмпирический закон» Громана, как «правильность, обнаруживающаяся в сосуществовании и последовательности явлений», сводится к выравниванию равновесия, неизменно повторяющегося, нарушение которого представляет угрозу всей хозяйственной системе. Эмпирическими закономерностями являются закономерности равновесия, как высшего постулата хозяйства. И применяя эту теорию планирования, Громан приходит к заключению, что в методах планирования «примат принадлежит генетической точке зрения», т. е. точке зрения пассивного приспособления к капитализму, которая ограничивает развитие советской индустрии довоенными отношениями. «Мы возрождаемся из хозяйственной катастрофы, и довоенные соотношения, в которых выражались условия хозяйственного равновесия, в огромной степени являются регулятивными нормами в обыкновенном смысле этого слова и для нашего теперешнего хозяйственного процесса». Довоенные соотношения как высший предел индустрии, допустимой в условиях диктатуры пролетариата, означают, что принцип хозяйственного равновесия устанавливается предел планированию, которое не может простираться дальше довоенного уровня и не может стать законом социалистической реконструкции народного хозяйства. «План» Громана есть орудие классового врага против социализма и социалистических закономерностей. Принцип приближения к равновесию есть принцип охранения капитализма от победоносного вторжения социализма, принцип, стоящий на страже капиталистической эксплуатации. Однако социалистическое планирование как подлинная закономерность эпохи диктатуры пролетариата, как закономерность превращения стихийного хозяйства в сознательно организованное, социалистическое, оказалось недоступным для всяких попыток классового врага свернуть его с социалистического пути.

План есть не выражение приспособления, а специфическая закономерность переходной экономики, осуществляемая пролетариатом, субъектом планирования, деятельность которого ведет к дефетишизации общественных отношений, которая, в свою очередь, является одной из закономерностей переходной экономики.

Примечания⚓︎

  1. Печатается в порядке обсуждения. Редакция. ↩

  2. Ленин. Том XIII, стр. 254. ↩

  3. Гильфердинг. Protokolle d. social-demokratischen Parteitag, 1827 kvel, стр. 188. ↩

  4. K. Маркс. Капитал. Том I. стр 310—11. ↩

  5. К. Маркс. Капитал, том 1, стр. 311. ↩

  6. Ludwig Mises. Die Gemeinwirtschaft. ↩

  7. К. Маркс. Капитал, том I, стр 311. ↩

  8. «Буржуазные ученые о закате Европы», сб., стр 94. ↩

  9. Там же, стр. 101. ↩

  10. Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 608. ↩

  11. Вернер Зомбарт. Современный капитализм, т. III, стр. 216. ↩

  12. Ленин. том ХIII, стр. 305. ↩

  13. Ленин. том XIV, ч II, стр. 198. ↩

  14. К. Маркс. Капитал, Т. III. стр. 205. ↩

  15. Адольф Вебер. Ende des Kapitalismus, S. 43—44. ↩

  16. К. Маркс. Письма, стр. 17. ↩

  17. Ленин. том. XXV, стр. 172. ↩

  18. M. Bauermeister. Die russische kommunistische Theorie und ihre Auswirkung in den Planwirtschaftsversuchen der Sowjetunion, S. 148. ↩

  19. Ленин. том XV, изд. 1-е, стр 267. ↩

  20. M. Bauermeister. Die russische kommunistische Theorie, S. 148. ↩

  21. Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 667. ↩

  22. Ленин. том XIII, стр. 314. ↩

  23. Гегель. Наука логики, стр 142. ↩

  24. Троцкий. К капитализму или к социализму, стр. 13. ↩

  25. Громан. Плановое хозяйство 1925 г., стр. 92, №1. ↩

  26. Троцкий. К капитализму или к социализму, стр. 311. ↩

  27. Гегель. Наука логики, ч II, стр. 128. ↩

  28. Энгельс. Очерки политической экономики. ↩

  29. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 81. ↩

  30. Энгельс. Диалектика природы, стр. 172—173. ↩

  31. К. Маркс. «Капитал», т. Ill, стр. 178. ↩

  32. Ленин. т. XIV, ч. 2-я. стр. 380. ↩

  33. Троцкий. К капитализму или к социализму, стр. 55. ↩

  34. Д. Базаров. К методологии перспективного планирования, стр. 6. ↩

  35. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 667. ↩

  36. Базаров. К методологии перспективного планирования, стр. 9. ↩

  37. «Плановое хозяйство». 1926 г., кн. VII. ↩

  38. «Плановое хозяйство». 1926 г., кн. VII. ↩

  39. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 257. ↩

  40. В. Зомбарт. Современный капитализм, т. III. стр 515—516. ↩

  41. Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 786. ↩

  42. Бухарин. Заметки экономиста, стр. 16. ↩

  43. Троцкий. Стенографический отчет XV конференции ВКП(б), стр. 505. ↩

  44. А.Х., 1925 г. , т. I., стр. 89. ↩

  45. Гегель. Энциклопедия, стр. 173. ↩

  46. Плановое хозяйство. 1925 г., № 1, стр. 92. ↩