Перейти к содержанию

Баскаев Х. О вопросах, которые для марксистов должны быть бесспорными1⚓︎

(По поводу статьи тт. Греблиса, Коровая и Степанова)2

Сборник «Рубинщина или марксизм? (Против идеализма и метафизики в политической экономии)», стр. 171—185

Дискуссия, вызванная выходом в свет книги И. Рубина «Очерки по теории стоимости Маркса», продолжается уже несколько лет. Разногласия, порожденные этой работой, давно уже вышли за пределы теории стоимости и распространяются ныне на все основные проблемы марксовой экономической теории. Глубина и степень этих разногласий уже не позволяют более считать их частными расхождениями между отдельными экономистами. Если и нельзя согласиться с утверждением тт. Греблиса, Коровая и Степанова о «наличии размежовки на два направления», то только в том отношении, что фактически наметилось уже не два, а три более или менее оформившихся направления: 1) идеалистическое (Рубин со своей группой), 2) физиологическое (Шабс, Дашковский и др.) и 3) последовательно-марксистское. В основном же мысль о том, что мы имеем дело не со случайными единичными разногласиями, а с различными системами взглядов, несомненно, верна. С появлением в свет третьего издания «Очерков» эта полемика не только не прекратилась, но еще более «обогатилась» новыми более сложными проблемами, переходя в дальнейшую стадию своего развития. Если раньше полемика разгорелась вокруг спорных вопросов теории стоимости, абстрактного труда и т. д., то в настоящее время центр тяжести ее переносится главным образом в область методологии марксовой теоретической экономии. В третьем издании «Очерков» И. Рубин под ударами критики тов. А. Кона, С. Бессонова и др. вынужден был отказаться от ряда антимарксистских положений, развиваемых им в предыдущих изданиях. Если раньше на протяжении многих страниц своих «Очерков» автор в поте лица своего доказывал, что «абстрактный труд появляется только в действительном акте рыночного обмена»; «он рождается в акте рыночного обмена»3; без акта обмена не существует абстрактного труда и т. д., то теперь он признает, правда, с оговоркой, что, «конечно, труд приобретает (предварительно и идеально) характер абстрактного труда до акта обмена, но лишь через посредство обмена, поскольку уже в фазе производства предвосхищается обмен и продукт приравнивается известной сумме денег» «до акта обмена» характеристика труда как общественного и абстрактного является лишь предварительной, «идеальной», «скрытой», потенциальной характеристикой4.

Далее, «если раньше И. Рубиным», как правильно отмечают его комментаторы, «содержание стоимости отожествлялось с материально-техническим процессом производства, а не выступал абстрактный труд, то в третьем издании он коренным образом исправил точку зрения на содержание стоимости, исправил это уязвимое место его концепции, совершенно правильно отмечавшееся рядом экономистов»5, (имена коих: Кон и др. авторы почему-то умалчивают).

Наконец Рубин отказался от прямого утверждения, что труд, занятый в сфере обращения, создает стоимость и прибавочную стоимость6.

Таковы в общих чертах те изменения исправления «формулировок», которые сделаны И. Рубиным в новом издании его «Очерков».

В рамках настоящей статьи нет возможности полностью подвести итоги прошлой дискуссии, важно подчеркнуть, что автор, несмотря на ряд отступлений, не в формулировках, а по существу остался в основном на старых позициях. Теперь, после появления третьего издания «Очерков», становится совершенно очевидным даже тем, кто ошибки И. Рубина считал случайными, что речь шла не об ошибочных формулировках, а о системе взглядов, о немарксистской концепции, от которой автор не только не отказался, но еще больше ее завуалировал утонченной марксистской фразеологией.

Для того чтобы выяснить сущность этой концепции, нам придется вкратце остановиться на основных методологических принципах марксовой экономической теории.

Прежде всего о предмете политической экономии. Свое знаменитое «Введение к критике» Маркс начинает со следующей фразы:

«Предмет исследования — это прежде всего материальное производство». «Если речь идет о производстве, — говорит он далее, — то всегда о производстве на определенной общественной ступени развития — о производстве индивидов, живущих в обществе». «Мы имеем дело с определенной исторической эпохой, с современным буржуазным производством, которое собственно и является фактически нашей темой»7. «Предметом моего исследования, — пишет он в предисловии к первому тому «Капитала», — является капиталистический способ производства и соответствующие ему отношения производства и обмена»8.

Отношения непосредственного процесса капиталистического производства Маркс исследует в первом томе «Капитала». «В первой книге, — говорит он, — были исследованы те явления, которые представляют капиталистический процесс производства, взятый сам по себе, как непосредственный процесс производства, причем оставлялись в стороне все вторичные воздействия чуждых ему обстоятельств. Но этим непосредственным процессом производства еще не исчерпывается жизненный путь капитала. В действительном мире он дополняется процессом обращения, который составляет предмет исследования второй книги»9.

Наконец задача третьей книги заключается в том, чтобы «найти и описать те конкретные формы, которые возникают из рассматриваемого как целое процесса движения капитала»10. Здесь капитал из своей внутренней органической жизни вступает в отношения внешней жизни». «Действительный процесс производства, как единство непосредственного процесса производства и процесса обращения, порождает все новые образования, в которых все более утрачивается нить внутренней связи, отношения производства приобретают взаимно-самостоятельное существование, и составные части стоимости фиксируются в самостоятельных одна по отношению к другой формах»11.

Мы привели так много цитат из работ Маркса для того, чтобы не оставить никакого сомнения в том, что предметом экономической теории является материальное производство в его буржуазной (капиталистической) форме или просто «буржуазное производство». Это не значит, конечно, что политическая экономия изучает процесс материального производства как технологический процесс. Марксистская политическая экономия изучает исторически-ограниченную, исторически-определенную форму общественного производства, капиталистический способ производства, или капиталистический общественный строй производства в его возникновении, развитии и упадке. И сколь вульгарным и нелепым является утверждение, что политическая экономия изучает не буржуазную форму производства, как форму, заполненную живым материальным содержанием, а только социальную форму без материального производства.

Итак, повторяем, политической экономии, как науке социальной, нет дела до технологических процессов материального производства: это — область технологии и товароведения. Маркс, высмеивая г. Прудона в «Письме к Анненкову», писал, что «машина не в большей мере является экономической категорией, нежели бык, который тащит плуг. Современное применение машин есть одно из отношений нашего современного экономического строя, но способ эксплуатации машин есть нечто совершенно отличное от самих машин»12.

В своей теории капиталистического хозяйства Маркс дал лучший образчик диалектического исследования. Он применил диалектику Гегеля в ее развитой форме к политической экономии (Ленин) и блестяще показал, как в реальной действительности процесс количественного изменения производительных сил капиталистического общества вызывает качественные изменения и появление новых категорий.

Рассматривая процесс капиталистического производства как единство противоположностей, материального процесса производства и его общественной формы, Маркс не ставил вопроса в метафизической плоскости: или материальный процесс производства служит объектом политической экономии, или его общественная форма. «Капиталистический процесс производства, — пишет он, — есть исторически определенная форма общественного процесса производства вообще. Этот последний есть одновременно и процесс производства материальных условий человеческой жизни и протекающий в специфических историко-экономических отношениях производства процесс производства и воспроизводства самих этих отношений производства, а следовательно, и носителей этого процесса — материальных условий их существования и взаимных их отношений, т. е. определенной общественно-экономической формы последних, потому что совокупность этих отношений, в которых носители этого производства находятся к природе и друг к другу, отношений, при которых они производят, эта совокупность как раз и есть общество, рассматриваемое с точки зрения его экономической структуры»13.

Метафизический рассудок не в состоянии понять приведенное место из третьего тома «Капитала». Метафизику представляется, что последняя часть этой цитаты противоречит «социальному» методу Маркса. Он приходит к заключению, будто здесь Маркс в понятие экономической структуры включает технику как таковую. Этим в сущности и объясняется, что И. Рубин, в своем стремлении «уберечь марксизм от искажения», скрыл конец этой цитаты от читателя, что, цитируя Маркса, он оборвал цитату как раз на том месте, где начинается эта сакраментальная мысль, «противоречащая всему духу марксизма».

Однако едва ли кто-нибудь из марксистов согласится, что этим умолчанием Марксу оказана услуга. Наоборот, для всякого непредубежденного марксиста станет совершенно очевидным, что между Марксом и И. Рубиным здесь намечается глубокая трещина, именно в понимании экономической структуры. В то время как Маркс под экономической структурой буржуазного общества понимает реальный процесс производства, который «производит не только материальные продукты, но и непрерывно воспроизводит те производственные отношения, в которых эти продукты производятся»14. И. Рубин под совокупностью производственных отношений, как мы увидим дальше, понимает общественную форму материального производства, взятую вне самого процесса производства.

Для понимания этого противоречия между Марксом и И. Рубиным необходимо выяснить хотя бы в кратких чертах многообразие взглядов последнего на предмет теоретической экономии.

В согласии со всеми марксистами, во введении к своим «Очеркам» автор отмечает идейное родство теории исторического материализма и экономической теории Маркса. «Предмет изучения у них своих — один и тот же: изменения производственных отношений людей в зависимости от развития производительных сил»15.

Экономическая теория, — продолжает автор, —«изучает производственные отношения людей в капиталистическом обществе, процесс их изменения в зависимости от изменения производительных сил»16. Это — почти правильное марксистское определение предмета теоретической экономии. Однако оно понадобилось автору с самого начала только для того, чтобы сейчас же незаметно, со свойственной ему «тонкостью» мысли перейти к дальнейшим более сложным определениям «подлинного» предмета нашей науки.

Приведем еще несколько определений для того, чтобы читатель мог убедиться, какой исключительной способностью обладает автор, с каким мастерством он может подменить метод исторического материализма рубинским «социологическим» методом. На той же самой странице, где дано это почти марксистское определение, мы находим следующую несколько измененную формулировку: «Политическая экономия изучает не материально-техническую сторону капиталистического процесса производства, а его социальную форму, т. е. совокупность производственных отношений людей, образующих «экономическую структуру» капитализма. Техника производства и производительные силы входят в область исследования экономической теории только как предпосылка, как исходный пункт, который привлекается постольку, поскольку он необходим для объяснения подлинного предмета нашего изучения, а именно производственных отношений людей».

Но автор и на этом не останавливается. На странице 48 «Очерков» имеем определение политической экономии, «которая изучает ряд усложняющихся» экономических форм вещей или «определенностей формы» (Formbestimtheit), соответствующих ряду усложняющихся производственных отношений людей. Еще дальше — на странице 51 — политическая экономия определяется как наука, которая изучает производственные отношения людей, т. е. социальные формы производства в отличие от его материально-технической стороны. И, наконец, на странице 53 — «Марксова экономическая теория, — пишет И. Рубин, — изучает именно различия форм (социально-экономических форм) производственных отношений». Таким образом политическая экономия из науки, изучающей свойственные капиталистическому хозяйству производственные отношения людей в их взаимодействии с производительными силами общества, процесс изменения производственных отношений в зависимости от изменения производительных сил и нарастающих между ними противоречий, с какой-то волшебной быстротой превращается в науку, которая изучает социальные формы, «экономические формы», «определенности форм» и прочие «формы» в кавычках.

Как видит читатель, в обработке Рубина от подлинного предмета марксовой экономической теории остались «рожки да ножки». Логика нашего почтенного автора примерно такова: сначала для отвода глаз предметом теоретической экономии признаются производственные отношения в их взаимодействии с производительными силами, затем производительные силы из фактора взаимодействия превращаются в предпосылку, исходный пункт «постольку, поскольку», вместе с тем экономическая структура, без кавычек у Маркса, включается у его комментатора в кавычки. Наконец материальное производство как реальный объект исследования совершенно исчезает, и на его месте остаются одни чистые социальные формы вещей.

И вот в защиту этой ревизионистской концепции выступили в поход тт. Греблис, Коровай и Степанов в третьем номере «Большевика», в статье «К спорным вопросам теории стоимости».

«Прежде всего, — читаем мы там, — И. Рубин строго и последовательно устанавливает объект или предмет теоретической экономии. Он определяет последнюю, в полном соответствии с традиционно-марксистской постановкой вопроса, как науку, которая имеет предметом своего изучения свойственные капиталистическому хозяйству производственные отношения людей в их взаимодействии с производительными силами общества»17. Авторы настолько некритически отнеслись (как это свойственно ученикам) к своему учителю, что даже не делают попыток проследить, как «развивает» он это определение на дальнейших страницах своей книги. Они не желают замечать того, что это «первоначальное» определение служит Рубину лишь в качестве «отправного пункта» на пути развития его собственных далеко не марксистских взглядов, что оно служит ему лишь ширмой для прикрытия собственных его взглядов, для придания им квази-марксистской видимости.

Вслед за Рубиным его ученики повторяют совершенно немарксистское положение, согласно которому допустимо разрывать процесс производства в его общественной форме на две изолированных стороны: процесс материального производства и общественная форма его, из которых каждая сторона представляет объект особой науки. Они не желают понять, что проводить различие внутри единства — вовсе не значит разрывать это единство. Общественная форма производства получает свою характеристику только в единстве и посредством него, и рассматривать эту форму вне единства, отрывая ее от материального процесса производства — значит изменять характеристику самой этой формы. Если производственные отношения рассматриваются как одна из сторон единства, они выступают как форма с определенным материальным содержанием, как материальные отношения. Но если те же самые отношения рассматриваются изолированно от единства, они выступают как пустые формы и перестают быть производственными отношениями. Такие «производственные отношения» ничем не отличаются по своему типу и по своему содержанию от тех социальных отношений, которыми оперирует социально- органическая школа.

Недаром самый метод рассечения единого объекта на разные части, на разные стороны и изолирования этих сторон, которым Рубин и его последователи подменяют диалектическое рассмотрение противоположностей в единстве, позаимствован ими из арсенала той же социально органической школы.

Вот как излагает этот метод один из вождей социально-органической школы — Альфред Амонн:

«Логически овладевая эмпирическим объектом, научное мышление в состоянии усматривать в нем лишь различные отдельные «стороны», закрывая глаза на все остальные, чтобы последние не служили помехой в предпринимаемом изолированном исследовании». «Из непосредственно данного в опыте многообразия выделяется элемент или ряд одинаковых и связанных между собой для определенного мышления элементов, которые, будучи выделены из связи, в которой они только и могут быть даны в опыте, становятся сами по себе предметом. Начиная с этого пункта, научное мышление имеет дело уже не с эмпирическим объектом, не с непосредственно данной сложной действительностью, но с целесообразно созданным им объектом познания»18. Как видно из всего изложенного, Рубин и его сторонники следуют именно по этому пути построения «объекта познания», отличного от «объекта опыта».

И после этого торжественно заявляют, что это основное положение И. Рубина «следует признать правильным и строго марксистским». Почему, спрашивается, «следует признать строго марксистским» определение политической экономии как науки, которая изучает социальные формы вещей, а не материальные общественные отношения людей, — социальную форму материального производства, а не материальное производство в его общественной форме? С каких пор стало «бесспорным традиционно-марксистским» определение политической экономии, как науки, изучающей экономическую структуру капитализма в кавычках, когда Маркс без всяких кавычек пишет, что «совокупность этих отношений, в которых носители этого производства находятся к природе и друг к другу отношений, при которых они производят, эта совокупность как раз есть общество, рассматриваемое с точки зрения его экономической структуры»19?

Различие между материальным процессом производства и его социальной формой, «проведенное Марксом в своем экономическом учении, — утверждаете вы, — поставило политическую экономию на строго научную почву»20 и это верно. Однако с другой стороны надо не забывать мнения Ленина, — что «анализ материальных общественных отношений сразу дал... возможность перейти от описания (и оценки с точки зрения идеала) общественных явлений, к строго научному анализу их» и что «только сведение общественных отношений к производственным, а этих последних к высоте производительных сил дало твердое основание для представления общественных формаций естественно-историческим процессом. А понятно само собой, что без такого воззрения не может общественной науки»21. Приводя известную цитату из Ленина о том, что предметом политической экономии является «вовсе не «производство материальных ценностей», как часто говорят (это предмет технологии), а общественные отношения людей по производству»22, авторы заявляют: «следовательно, можно видеть у Ленина строгое проведение различия между материально-техническим процессом производства («производство материальных ценностей»), как объектом технологии, и «производством», т. е. общественными производственными отношениями между людьми, как предметом политической экономии»23.

Однако всякий, кто внимательно прочтет соответствующие места во втором и третьем томах сочинений Ленина, легко убедится в том, что он под производством материальных ценностей понимал производство потребительных ценностей и, конечно, он прав, говоря, что это предмет технологии. Ленин в полном согласии со взглядами Маркса утверждает, что политическая экономия занимается вовсе не «производством» (понимая последнее как производство потребительных стоимостей. X. Б.), а общественными отношениями людей по производству, общественным строем производства24.

Из этих определений Ленина вовсе не вытекает противопоставление пустой общественной формы материальному процессу производства, как пытаются изобразить рубинцы, а вытекает необходимость противопоставления процесса материального производства, как общественного процесса процессу производства, в качестве технического процесса.

Они не желают понять что голое противопоставление материального (а не технического) процесса производства его общественной форме предполагает представление о форме, как оторванной от производства, бессодержательной форме, и представление о материальном процессе производства, как только техническом процессе. Подобное противопоставление свойственно не Ленину, а Струве, не Марксу, а представителям социального направления буржуазной политической экономии: Штольцману, Амонну, Петри и др. Напрасно Рубин и его последователи полагают, что «совершенно новая методологическая постановка экономических проблем, которая составляет великую заслугу Маркса и отличает его учение от теории его предшественников»25, заключается только в том, что он «провел точное различие между материально-техническим процессом производства и его общественной формой»26.

Маркс, конечно, различает материальный процесс производства и его общественную форму, производительные силы и производственные отношения. Он рассматривает капиталистическое хозяйство как противоречивое диалектическое единство материального процесса производства и его общественной формы, производительных сил и производственных отношений. Но проводя различие внутри этого единства, он в то же время не мыслил себе их раздельного существования. С точки зрения Ленина основное в диалектике — «охватить противоположности в их единстве»27. Рубин и его последователи не в состоянии охватить противоположности в их единстве и свою слабость в области диалектической логики приписывают Марксу.

Совершенно справедливо указывает т. А. Кон, что Маркс всегда рассматривает материальное производство в определенной общественной форме. Для него поэтому вся система буржуазного производства и отдельные звенья этой системы одновременно являются категориями и материальными и социальными. Для Рубина же, изгоняющего всю совокупность общественных отношений в область обмена, производство представляется только техническим процессом, производственные же отношения только социальным, но не материальным явлением. Производственные отношения представляются ему не имманентной формой производства, но самостоятельным явлением, которое лишь связано с производством, как с технической предпосылкой, но не является определенной стороной производственного процесса28.

Поскольку в концепции И. Рубина все материальное объявляется несоциальным, и обратно, все социальное — нематериальным, постольку он проводит не различие внутри единства, а рассекает это единство на две изолированные друг от друга противоположные стороны.

Если А. Богданов не в состоянии был связать материальный процесс производства с его общественной формой и pacсматривал производство вне общественной формы, то И. Рубин как раз впадает в другую крайность, рассматривая общественную форму производства вне самого материального производства. «Догматизм (т. е. метафизика) всегда допускает только одно из двух противоположных определений... Истинная спекулятивная (т. е. диалектическая X. Б.) мысль не имеет только одностороннего определения и не исчерпывается им; она цельна и совмещает те определения, которые догматизм признает законченными и истинными в их раздельности»29. Но при чем же здесь И. Рубин, который рассматривает производственные отношения и производительные силы в их взаимодействии? говорят рубинцы. На это мы им отвечаем, 1) что Рубин признает взаимодействие лишь в редких случаях, 2) что признание взаимодействия между элементами единого целого еще не означает правильного представления об единстве. «Недостаток и применении отношения взаимодействия заключается в том, что это отношение, вместо того чтобы быть эквивалентом понятия, само должно быть понято. Для этого не должно оставлять обе стороны отношения как непосредственные... их должно признать моментами третьего, более высокого определения» (Гегель).

Приводя эту цитату из «Науки логики», Ленин тут же замечает, что «только взаимодействие — пустота»30. И. Рубин ограничился констатированием взаимодействия в такой пустой, бессодержательной форме и в дальнейшем метафизически рассекает единое отношение взаимодействия на две изолированные друг от друга различные стороны, материальное производство и его общественную форму, из коих, по его мнению, непосредственно каждая имеет свою логику, свою науку. И. Рубин и его последователи не желают понять того, что капиталистический процесс производства Маркс рассматривал не только как технический процесс производства материальных условий существования, но одновременно и как процесс производства общественных отношений, в которые вступают люди в процессе материального производства. «Как те условия, так и эти отношения, — говорит он, — являются, с одной стороны, предпосылками, с другой стороны, результатами и продуктами капиталистического процесса производства; они производятся и воспроизводятся последними»31. Эту тесную связь между материальным процессом производства и общественными отношениями Маркс неоднократно подчеркивает и в «Критике», и в «Капитале», н в других своих работах. Он критикует г. Прудона за то, что последний «очень хорошо понял, что люди выделывают сукно, полотно, шелковые ткани и пр. при определенных производственных отношениях. Но он не понял того, что эти определенные общественные отношения также точно произведены людьми, как и полотно, лен и т. д. Общественные отношения тесно связаны с производительными силами»32.

Оставаясь на точке зрения метафизической логики, И. Рубин и его последователи не могут понять этой тесной связи между материальным процессом производства и его общественной формой, Производительными силами и производственными отношениями. Но позвольте, заявляют рубинцы, «провести различие между этими двумя сторонами общественного производства — вовсе не означает сделать разрыв между ними. Критики И. Рубина особенно напирают на то, что различие у него означает отрыв социального от материального»33... «Что означает отрыв социальной формы от материального процесса производства?» — спрашивают они. «Отказ рассматривать производительные силы как движущую причину развития производственных отношений»34. Помилуйте, разве И. Рубин не говорит о тесной связи и взаимодействии между производительными силами и производственными отношениями, разве он не утверждает, что «движущий толчок к изменению всей системы стоимостей исходит из материально-технического процесса производства»?35. «Но такая точка зрения, — продолжают авторы, — обязывает провести различие между материально-техническим процессом производства и его социальной формой»36.

Подобной аргументацией рубинцы думают отвести всякие упреки критиков, которые пытаются «сблизить» И. Рубина с социальным направлением буржуазной политической экономии, «основной порок которого», но их мнению, «состоит в том, что оно якобы отказывается поставить в причинную связь социальные или более непосредственно определяемые экономические явления с материальным производством»37.

Здесь авторы обнаруживают незнакомство с подлинными взглядами представителей социально-органической школы в буржуазной политической экономии, в чем они, с видом «ученых» мужей, упрекают критиков И. Рубина. Не кто иной, как Франц Петри в известной своей работе «Социальное содержание теории ценности Маркса» утверждает, что «техника остается последним определяющим фактором, с развитием которой связано развитие общества и развитие общественных отношений производства... Однако следует строго отличать самые производственные отношения, как определенные формы общественной жизни, от их технической основы»38.

Читатель видит, что попытка комментаторов И. Рубина отгородить своего учителя от социального направления буржуазной политической экономии болтовней о причинной обусловленности, взаимодействии и пр. не удалась. Достаточно приведенной цитаты, чтобы показать не только сближение, но и полное совпадение взглядов И. Рубина со взглядами Петри. Впрочем, стоит ли об этом долго распространяться, когда сами последователи Рубина утверждают, что «у Штольцмана, Петри и других встречаются иногда правильные замечания, подчеркивающие социальное содержание категорий политической экономии»39.

Мы должны констатировать, что И. Рубин в своих критических «Очерках», посвященных «современным экономистам на Западе», делает неудачную попытку отмежеваться от Штольцмана, Петри, Амонна и др., отделываясь указанием на то, что последние рассматривают производственные отношения в идеалистическом смысле и разрывают тесную связь, существующую между производственными отношениями людей и развитием материальных производительных сил40. С другой стороны, он признает «огромную бесспорную заслугу Штольцмана» в том, что его определения «подчас, особенно с внешней стороны (если особенно с внешней, стало быть, также и с внутренней X. Б.), совершенно совпадают с точкой зрения Маркса»41, а также восхваляет Амонна, поскольку он «приходит к правильному положению, что политическая экономия есть наука о социальных отношениях»42.

Но как можно обвинять И. Рубина в отрыве социального от материального, с возмущением еще раз спрашивают рубинцы, «когда вся его задача, которую он блестяще (!?) решил, состояла в том, чтобы показать эту связь»43? По-видимому, чувствуя это «уязвимое» место концепции своего учителя, они на протяжении нескольких страниц повторяют, что «И. Рубину лучше, чем кому бы то ни было из комментаторов Маркса, удалось увязать стоимость с материально-техническим процессом производства»44, и потому удивляются научной смелости тех, кто приписывает ему отрыв социального от материального. Подумайте, что стоит, например, следующий классический образчик этой рубинской «увязки»: «Маркс не только постарался развить грандиозную систему связанных друг с другом экономических форм, — пишет Рубин, — но и постарался всю эту систему прикрепить (дословно! X. Б.) к лежащей в их основе материально-технической базе, к процессу производства»45. Это ли не стопроцентная марксистская ортодоксия! Как же после этого можно иметь научную смелость приписывать И. Рубину отрыв социальной формы от материального производства?

Однако, вопреки категорическим предостережениям авторов, полагаем, что, несмотря на неоднократные указания в работах И. Рубина о «связи», «увязке», «прикреплении» между материальным производством и его социальной формой, по существу его концепция является насквозь идеалистической. Достаточно приведенных двух цитат, где связь между материальным процессом производства и его общественной формой, с одной стороны, понимается как «толчок»46, с другой стороны как «прикрепление», чтобы показать идеалистическую сущность этой концепции. Это метафизическое понимание единства материального производства и его общественной формы ничего общего не имеет со взглядами Маркса. Не механические «толчки» от производительных сил к производственным отношениям, не метафизическое «прикрепление» их друг к другу, а диалектическое противоречивое единство, их тесная связь как различных и противоположных моментов внутри этого единства — вот что характеризует подлинные взгляды Маркса. Именно такая трактовка проблемы отличает его как от классиков, которые это единство сводили к формальному тожеству, так и от современного социального направления в политической экономии, которое единство материального процесса производства и его социальной формы понимает по Канту, а не по Гегелю. Согласно метафизической логике И. Рубина, Маркс сначала построил систему между собою связанных экономических форм, а потом «прикрепил» к материальному производству. Спрашивается, откуда взялись эти экономические формы и каким образом они связаны между собою до их «прикрепления» к материально-техническому процессу производства?

И. Рубин и его последователи не в состоянии решить эту задачу, поскольку они остаются в плену у метафизической концепции Петри, Амонна и др. Основной закон диалектического мышления, закон единства противоположностей, для них является книгой за семью печатями. «Как могут быть и как бывают (как становятся) тожественными противоположности, при каких условиях они бывают тожественными, превращаясь друг в друга, почему ум человеческий не должен брать эти противоположности за мертвые, застывшие, а за живые, условные, подвижные, превращающиеся одна в другую»47 — на эти вопросы концепция И. Рубина не может дать ответа. Разумеется, не следует понимать эту замечательную интерпретацию основного закона диалектики в том универсальном смысле, в каком понимает его формальная логика. Ленин там же говорит, что «всесторонняя гибкость понятия, гибкость, доходящая до тожества, вот в чем суть. Эта гибкость, примененная субъективно, равна эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, т. е. отражающая всесторонность материального процесса, есть диалектика»48.

Маркс, исходя из реального процесса производства как единства движения производительных сил и производственных отношений, выводит более богатое определение экономической структуры капиталистического общества.

Известно, как Маркс высмеивал г. Прудона за то, что последний не мог примирить в экономических категориях их противоположные стороны — «дурную и хорошую»... «Г. Прудон, — писал он, — заимствовал из диалектики Гегеля только язык». Эти слова в известном смысле применимы и к Рубину, который в политической экономии не может «примирить» производительные силы и производственные отношения и устраняет «дурную сторону», т. е. производительные силы. И. Рубин и его последователи не желают понять, что только существование взаимно-противоречащих сторон, их борьба и их слияние «в новую категорию» составляют сущность диалектического движения. В концепции И. Рубина, где производительные силы оказались за бортом политической экономии, нет этого движения, поскольку устраняется (в голове Рубина, конечно, а не в действительности) основное противоречие между производительными силами и производственными отношениями.

«Противоречие капиталистического способа производства заключается именно в его тенденции к абсолютному развитию производительных сил, которое постоянно вступает в конфликт с теми специфическими условиями производства, в которых движется и может двигаться капитал»49. Тот, кто при изучении капиталистического способа производства будет игнорировать это основное противоречие между безграничным развитием общественных производительных сил и ограниченной целью капитала, тот ничего не поймет в экономической системе Маркса.

Рубинская политическая экономия, изучающая социальные формы вне связи с материальными производительными силами, не в состоянии раскрыть механизм движения нормы прибавочной стоимости и нормы прибыли как процессов, связанных с изменением органического состава капитала. Она не может также решить проблемы расширенного воспроизводства, а следовательно, и накопления, проблему кризисов и ряда других кардинальнейших проблем марксовой политической экономии. Нечего и говорить, что политическая экономия, которая изучает только социальные формы, не дает возможности понять внутреннее противоречивое движение, совокупный процесс капиталистического воспроизводства и потому лишена того революционного содержания, которое свойственно учению Маркса. Рубин сознательно или бессознательно отбрасывает это революционное содержание экономической теории Маркса, заявляя, что «задача исследования взаимодействия между производительными силами и производственными отношениями людей должна быть выполнена марксистами-социологами, а не экономистами»50.

Излишне доказывать, что такая политическая экономия не может показать, каким образом, «достигнув известной ступени зрелости, данная историческая форма совлекается и уступает место более высокой», когда «приобретает особенную широту и глубину противоречие и противоположность между распределительными отношениями, а следовательно, и исторически определенной формой соответствующим им отношений производства, с одной стороны и производительными силами, производительной способностью и развитием ее факторов — с другой стороны» и, наконец, как «разражается конфликт между материальным развитием производства и его общественной формой»51.

За недостатком места мы не можем остановиться на дальнейших рассуждениях последователей Рубина. Совершенно ясно, что неправильное, немарксистское определение предмета политической экономии логически приводит к неправильному пониманию всей экономической системы Маркса. Необходимо подчеркнуть, что вопреки утверждению Маркса о том, что «действительная наука современной экономии начинается лишь с того времени, когда теоретическое исследование переходит от процесса обращения к процессу производства»52, Рубин переносит центр тяжести экономического исследования от процесса производства к процессу обмена, от материального производства к его социальной форме. Поэтому его концепция не может проникнуть в сущность экономических явлений. Оставаясь на поверхности явлений, эта концепция бессильна объяснить то специфическое, что отличает одну общественную формацию от другой, — именно способ связи рабочей силы со средствами производства. Тем самым она превращается в удобное оружие в руках социал-демократических критиков нашего хозяйства, в котором пока продолжают существовать (правда, в модифицированном виде) вещественные формы проявления производственных отношений, но которое по существу принципиально и глубоко отличается от товарно-капиталистического хозяйства. Равным образом эта концепция может служить оружием для всех тех, кто, подобно К. Реннеру, признает основой социализации отношения обмена53.

Таким образом ревизия учения Маркса под знаком его защиты представляет гораздо большую опасность, нежели открытая ревизия Ф. Петри, Струве и др.: внешняя марксистская окраска идеалистической концепции Рубина ослепляюще действует на неискушенного читателя, она может свернуть с правильного пути даже некоторых марксистов, как это и случилось с нашими красными профессорами тт. Греблисом, Короваем и Степановым.

Примечания⚓︎

  1. Ввиду того, что статья была написана нами до дискуссии в Институте красной профессуры, в ней не затрагивается ряд проблем, выдвинутых этой дискуссией. ↩

  2. См. «Большевик» № 3 за 1929 г., ст. «К спорным вопросам теории стоимости». ↩

  3. Рубин, Очерки по теории стоимости, 2-е изд., стр. 103. ↩

  4. Рубин, «Очерки» 3-е изд., стр. 327 и 328. ↩

  5. «Большевик» № 3, стр. 74. ↩

  6. См. Предисловие к 3-му изд. «Очерков». ↩

  7. Сборник «Основные проблемы пол. эк.», 2-е изд., стр, 5, 6, 7. Курсив мой. ↩

  8. Капитал, т. I, изд. 1928 г., стр. XXXII. ↩

  9. Капитал, т. III, ч. 1, изд. 1922 г., стр. 1. ↩

  10. Там же. Курсив Маркса. ↩

  11. Капитал, т. III, ч. 2, 1929, стр. 298. ↩

  12. Нищета философии. ↩

  13. Капитал, т. III, ч. 2, 1929, стр. 290; 1928, стр. 174. ↩

  14. Капитал, т. III, ч. 2, стр. 339. ↩

  15. И. Рубин «Очерки» изд. 3-е стр. 10. ↩

  16. Там же, стр. 11. ↩

  17. «Большевик» № 3, стр. 64. ↩

  18. Alfred Amonn, Objekt und Grundbegriffe der theoretischen Natlonalökonomie, W. und Lpz. 1911, kap. II. ↩

  19. Капитал, т. III, ч. 2, 1929, стр. 290. ↩

  20. «Большевик», стр. 65. ↩

  21. Ленин, Собр. соч., т. I, стр. 62, 3-е. изд. ↩

  22. Там же, т. II, стр. 64, 3-е изд. ↩

  23. «Большевик», стр. 65. ↩

  24. Ленин, Собр. соч., т. III, стр. 34, 3-е изд. ↩

  25. Рубин, Очерки, стр. 53. ↩

  26. Там же, стр. 82. ↩

  27. IX Ленинский сборник, стр. 51. ↩

  28. Кон, Курс политической экономии, 2-е изд. стр. 72. ↩

  29. Гегель, Энциклопедия, § 32, прибавление I. ↩

  30. IX Ленинский сборник, стр. 169. ↩

  31. Капитал, т. III, ч. 2, 1929, стр. 290. ↩

  32. Маркс, Нищета философии, 1928, стр. 105. ↩

  33. Большевик, стр. 66. ↩

  34. Там же. ↩

  35. Рубин, Очерки, стр. 78. ↩

  36. «Большевик», стр. 66. ↩

  37. Там же. ↩

  38. Стр. 34 русского перевода указанной работы. ↩

  39. «Большевик», стр. 66. ↩

  40. «Совр. экон. на Зап.», стр 230. ↩

  41. Там же, стр. 109. ↩

  42. Там же, стр. 172. ↩

  43. «Большевик», стр. 67. ↩

  44. Там же, стр. 66. ↩

  45. И. Рубин, «Абстрактный труд». ↩

  46. Рубин, Очерки, стр. 78. ↩

  47. IX Ленинский сборник, стр. 69. ↩

  48. Там же, стр. 71. ↩

  49. Капитал, т. II, стр. 239. ↩

  50. Рубин, Абстрактный труд и стоимость в системе Маркса, стр. 87. ↩

  51. Капитал, т. III, ч. 2, 1929, стр. 343. ↩

  52. Там же, стр. 32. ↩

  53. К. Реннер, Теория капиталистического хозяйства и проблема социализма. ↩