Атлас З. Роль кредита и границы кредитной экспансии при капитализме

Журнал «Под знаменем марксизма», 1928, № 2, с. 118—146; № 3, с. 127—166

Два основания оправдывают необходимое в данный момент притяжение наших исследовательских сил к изучению проблем кредита, обуславливают актуальность этих проблем.

Первое. Кредит есть всеобщая форма организации современного капитализма не только потому, что в финансовом капитале банковский капитал «сращивается» с промышленным, но также и потому, что и сам промышленный капитал организован в кредитной форме (акционерные общества). Именно эта форма организации промышленного капитала дает наивысшую в рамках данного строя концентрацию и централизацию производительных сил, а вместе с тем и наивысшую концентрацию финансово-экономической мощи и господства над всем капиталом, следовательно, и над всем трудом общества. Поэтому вскрыть закономерности монополистического капитализма и его тенденции невозможно вне анализа сущности и законов кредита, как специфической формы организации капитализма на данной исторической ступени его развития.

Второе. Социалистические принципы организации кредита, которые еще в незрелых исторических условиях и на основе ложной экономической теории пытались осуществить Оуэн и Прудон, составляют органическое начало нашей экономической системы. Вместе с тем, наша кредитная система пока еще целиком унаследовала формы капиталистической системы кредита. Формы кредита у нас вступают в решительное противоречие с содержанием кредита и его социалистической целеустановкой. Новое содержание кредитной системы властно требует и новых форм и методов ее организации. Вот проблема, которая не может ждать своего решения, ибо ответ на нее требует практика каждого дня хозяйственной работы и перспективно-экономического планирования.

Что может и должен дать кредит для нашей системы? Естественно, что наша система должна использовать всю производительную потенцию общества, которую может аккумулировать кредит. Но величайшая трудность для планирующих органов заключается в том, чтобы найти точку предельной растяжимости производительной потенции, ту точку, за которой нарастающее количество (рост кредитования народного хозяйства) переходит в новое качество — растягивание внутренних сил экономической системы в разрыв этой последней. Вопрос о пределах кредитной экспансии наряду с вопросами форм кредита, техники и организации кредитного аппарата ставят перед экономической научной мыслью задачу построения законченной теории кредита, которая бы дала ответ на актуальные проблемы кредита в СССР.

Классификация теорий кредита Коможинским

Совершенно невозможно понять и развить положительную марксистскую теорию кредита без того, чтобы не выяснить отношение этой последней к основным направлениям в теории кредита, и не выяснить все то положительное, что может таковая дать.

Литература по кредиту необъятна. С одной стороны, почти во всех «основах», «принципах» и «курсах» по теоретической экономии мы имеем соответствующие разделы, посвященные кредиту, а с другой стороны, налицо довольно богатая специальная литература по теории и практике кредита.

В свое время систематику теорий кредита дал Книс¹, а в новейшее время почти исчерпывающую систематику мы находим в фундаментальном труде Коможинского². Правда, труд Коможинского был издан в 1903 г., и с тех пор литература обогатилась новыми оригинальными монографиями по теории кредита (Ган, Шумпетер): однако все новые теории кредита укладываются в схему Коможинского, которая поэтому сохраняет свое систематико-аналитическое значение, если, конечно, она таковое имеет. Коможинский классифицирует все теории кредита в соответствии с теми специфическими (но не единственными) моментами, которые фигурируют в различных определениях кредита, а именно:

1. Авторы, которые рассматривают кредит исключительно, как «предоставление богатства (Vermögen) или капитала в пользование (Гуфелянд, Милль, Рошер, Дитцель, Шербулье, Жид, Вальрас и др.) или как перенесение (Uebertragung) богатства или капитала в пользование» (Небенис, Сэй, Торнтон, Рау, Мак-Коллух, Шеффле, Книс, Вагнер, Филиппович, Блок, Симонди, Рикардо и др.)³. Из новых авторов мы можем к этой группе добавить самого Коможинского, Карла Диля, Альфреда Амонна, Беккерата, Шонитца и др., а из русских авторов к этому направлению примыкают Бунге, Э. Вреден, Туган-Барановский, Косинский, Каценеленбаум, Мануйлов, и др.

2. Авторы, отождествляющие кредит с доверием: Стюарт, Буш, Торнтон, Сэй, Шторх, Лотц, Рау, Мак-Куллох, Гильдебранд, Родбертус, Лексис и др.⁴. Из старых авторов к этой группе следует добавить Маклеода, а в новейшее время горячим защитником этой доктрины является Ган; из русских авторов этот же момент подчеркивает и Кауфман⁵.

3. Авторы, выдвигающие момент времени в обмене, как конститутивный признак кредита (Lehre vom zeitlichen Tauschen im Credit): Стюарт, Гуфелянд, Pay, Бастиа, Рошер, Маклеод, Книс (последний оспаривал приоритет этой теории у Маклеода), Мангольд, Шеффле, Гильдебранд, Вагнер, Бем-Баверк, Жид, Филиппович. Из русских авторов этот момент выдвигают Кауфман, Исаев, Железнов, Туган-Барановский⁶ также подчеркивает момент времени; ему возражает Каценеленбаум⁷.

4. Кредит как циркуляционная сила вместо денег: Маклеод, Реслер⁸. Из новейших авторов эту точку зрения разделяют Ган и Шумпетер. Из старых — Дж. Ст. Милль. Из русских авторов — И. И. Кауфман.

5. Кредит как денежная ссуда⁹: Иеринг. В середине прошлого века эту точку зрения развивал русский экономист Горлов¹⁰.

Весьма интересно, что в схеме Коможинского Марксу совершенно не отведено места, и о нем мы вообще не находим ничего в труде Коможинского: по-видимому, автор не считает Маркса теоретиком кредита! Да и гораздо лучше Маркса вообще не включать в эту схему, ибо его теория совершенно не укладывается в рамки тех внешне-формальных моментов, которые положены в основу классификации Коможинского.

Впрочем, не только для Маркса, но и для тех теорий, которые включены в анализ, схема не дает principium divisionis для классификации основных принципиальных расхождений между теоретиками кредита. Так, например, Рау, Книс, Филиппович, с одной стороны, и Маклеод и Гильдебранд, с другой, объединяются в одну и ту же группу (времени), и таким образом чисто-внешний и формальный момент сходства затушевывает принципиальные и основные расхождения между этими авторами.

С другой стороны, Коможинский вынужден одних и тех же авторов причислять к нескольким группам (так, например, Рау, относится одновременно к 1-й и 3-й группам, Маклеод — к 3-й и 4-й, кроме того, должен быть отнесен также и ко 2-й группе), что неизбежно, поскольку одни моменты определений комбинируются с другими.

В качестве примера неприемлемости схемы Коможинского, мы можем привести теорию кредита Дж. Ст. Милля, которая должна быть отнесена одновременно ко всем направлениям (кроме пятого) Так, Милль считает кредит передачей наличного капитала (1) в любой форме, отчетливо говорит о моменте доверия в кредите (2) раздельности во времени (3) и, наконец, считает, что «покупательная сила в кредите такая же, как и в деньгах» (4)¹¹. Для Милля, как и для большинства других теоретиков, которые синтетически-эмпирически констатируют понятие кредита, схема Коможинского не дает критерия для разграничения тех принципиальных расхождений, которые нередко скрыты даже за совершенно тождественной формой определения кредита.

В силу этого классификация Коможинского, которая построена не на анализе принципиального фундамента различных теорий, но лишь внешне-формальных черт их определений, не может быть признана удовлетворительной. Тот же самый материал (плюс новейший), которым пользуется Коможинский, должен быть классифицирован таким образом, чтобы отчетливо были выявлены основные расхождения между теоретиками кредита; для такой классификации одних определений недостаточно: необходим анализ принципиального содержания теорий, и в особенности это необходимо в тех случаях, когда мы не находим у того или иного автора вообще отчетливого определения кредита.

Три основных направления в теории кредита

Нас интересует не окостенелые формулы бездушных определений, которые рассеяны по бесчисленным учебникам, «основам» и «руководствам», но принципиальное отношение теоретиков к сущности и функциям кредита, его роли в экономической системе, следовательно, к вопросу об его удельном весе в экономике и его социальной природе.

Все без исключения авторы подчеркивают большое значение кредита в экономической системе и описывают его функции, но степень этой значимости кредита и характер выполняемых им функций выступают в различном свете.

Если мы подойдем к теориям кредита с точки зрения их оценки социального веса кредита, то прежде всего мы столкнемся с той группой (о ней во всем труде Коможинского нет ни слова), которая придает кредиту решающее значение в организации всей экономической системы. Они считают, что природа кредита и его социальные функции таковы, что определенная форма организации кредита может привести к радикальной реконструкции всей экономической системы.

Эту группу, которая в настоящее время представлена Гезелем и его учениками в разных странах Европы, и которая имеет свою богатую историю, мы называем группой социальных реконструкторов.

Если мы будем идти по убывающей оценке степени социального веса кредита, то нам придется выделить вторую группу, — которая вообще чужда идеям социальной реконструкции при посредстве кредита, но признает активное и ведущее начало за кредитом и его функциями в системе капитализма. Кредит создает капитал и производство подчинено кредиту¹².

Этих теоретиков мы называем «Капитало-творцами», а их теорию экспансивистической теорией кредита. Последнее название дал этому направлению один из его родоначальников — Маклеод.

Наконец, третье, наиболее распространенное и вместе с тем наименее оригинальное, направление отрицает не только реконструирующую, но и активно-ведущую роль кредита в системе капитализма. Эти теоретики исходят из натуралистической трактовки капитала и видят в кредите не более, чем акт передачи уже имеющихся в наличии хозяйственных благ в той или иной форме одним типом другому лицу. Это «капитало-натуралисты», а их теорию, в отличие от второго направления, мы называем пассивно-натуралистической теорией кредита. В отличие от второго направления натуралисты усвоили весьма скептический взгляд на роль кредита в экономической системе и в хозяйственной динамике.

Итак, всех теоретиков кредита (исключая Маркса, теория которого не принадлежит к этим группам и представляет особое направление) мы делим на 3 основные группы:

1. «Социальные реконструкторы» — утопически-социалистическая теория кредита.

2. «Капитало-творцы» — экспансивистическая теория кредита.

3. «Капитало-натуралисты» — пассивно-натуралистическая теория кредита¹³.

Конечно, между теоретиками каждой группы имеется масса расхождений, но все эти расхождения имеют формально-догматическое и второстепенное значение по сравнению с теми общими взглядами на сущность и социальную роль кредита, которые дают основание объединить их в одну группу и противопоставить другим группам. Каждая из групп, конечно, может быть разбита и этим вторичным признакам на ряд подгрупп, что, однако, выходит за рамки настоящего очерка.

С точки зрения методологии теоретического анализа обе первые группы могут быть противопоставлены третьей. Исходный пункт для первых двух — примат обращения и спроса, для третьей — примат производства и предложения.

Наконец, общей чертой всех направлений, в отличие от марксовой теории, является апология кредитной системы и взгляд на кредит не как на историческую, но как на логическую, а потому и неустранимую форму экономической организации. Вместе с тем почти все теоретики признают социально-нивелирующую роль кредита; если одни считают, что кредит изживает вообще классовые противоречия капитализма (Прудон, Гезель), то другие подчеркивают корректирующую роль кредита и заложенное в его природе «кооперативное начало» (Книс, Коможинский и, наконец, третьи — возможность смягчения классовых противоречий (Ло, Маклеод, Ган). Апология кредитной системы и менового общества — общая черта всех теорий кредита в отличие от марксовой теории.

I. Социальные реконструкторы и «новейшее» открытие Сильвио Гезеля

Капитал есть власть над трудом; кредит есть власть над капиталом. Если капитал это первичная форма эксплуатации (в товарном обществе), то кредит это вторичная или производная форма эксплуатации. Крупно-концентрированное, относительно внеконкурентное и потому монополистически довлеющее над рынком капиталистическое производство не может быть организовано вне этой вторичной формы эксплуатации. Частное накопление предполагает капиталистическую утилизацию накопляемого; эта сфера непосредственного приложения капитала в системе монополистического капитализма отсутствует (как общее правило) для подавляющего большинства тех, которые имеют возможность накоплять.

Кредит, который в эпоху промышленного капитализма идет рука об руку с конкуренцией, усиливая индивидуальную конкурентоспособность одних, парализуя конкурентоспособность других и порождая концентрацию и монополии, приводит в эпоху финансового капитала к устранению индивидуально-непосредственной формы капиталистической эксплуатации. Чем дальше развивается капитализм, тем больше непосредственная форма эксплуатации заменяется опосредственной кредитом формой эксплуатации: «капитал, как собственность, отделяется от капитала, как функции» (Маркс).

При отсутствии кредита огромная масса индивидуального накопления была бы обречена на полную пассивность, и лишь при посредстве кредита эти мертвые фонды накопления могут оплодотворяться, стать средством производства, капиталом. Эксплуатация труда осуществляется теперь без всякого труда эксплуатации со стороны массы капиталистов. Простое отношение капитал — труд заменяется трехчленной формой: владение капиталом — пользование капиталом — эксплуатация труда. Кредит лежит на стыке первого и второго моментов, владения и пользования капиталом. Чтобы стать эксплуататором, владелец денег вынужден идти на отчуждение своего капитала, на эксплуатацию своего капитала не только в своих, но и в чужих интересах, на получение лишь доли прибыли в виде процента.

Такова диалектика финансового капитала: эксплуатация труда может осуществиться преимущественно через эксплуатацию капитала. На этой почве вырастают уже в эпоху промышленного капитализма такие институты, которые специализируются именно на этой вторичной форме эксплуатации.

Таковы акционерные общества и банки.

При данном способе производства (капиталистическом), эта вторичная кредитная форма эксплуатации является необходимой, а потому и неустранимой.

Лишь изменение самого способа производства (капиталистического социалистическим), следовательно, устранение первичной формы эксплуатации может привести к устранению кредитной системы, как вторичной производной формы эксплуатации.

Между тем мелкобуржуазный социализм принимает эту вторичную форму эксплуатации за основную форму эксплуатации и надеется в своих широких планах социальной реформации осуществить экономическое равенство такой организацией кредитно-денежной системы, которая устранила бы всякую эксплуатацию человека человеком.

* * *

Направление социальных реконструкторов, концентрируя главное свое внимание на планах организации .социалистической системы кредита, при этом почти не занимается анализом сущности, форм и закономерностей капиталистического кредита. Все опыты социалистической организации кредита уже по одному тому не могли не потерпеть жестокое фиаско, что все они либо вообще не имели никакой теоретической основы, либо базировались на очень шатком теоретическом фундаменте.

Грэй — Оуэн — Родбертус — Прудон

Это направление ведет свое начало от старых учений о рабочем времени, как непосредственной единице денежной меры. Еще в начале XIX века Джон Грэй предлагал центральному национальному банку при посредстве сети филиальных банков взять на себя задачу определения количества рабочего времени, затраченного на производство разных товаров, и этим путем Грэй пытался организовать справедливый обмен по трудовой ценности¹⁴.

Было бы излишним здесь подробно излагать историю всех других проектов и опытов организации справедливого обмена через кредитный аппарат, о которых так много написано в курсах по истории экономических учений и социализма¹⁵ и которые получили должную оценку у Маркса. Для нас важно лишь подчеркнуть то, что значительная часть всех социальных утопий XIX в., а также новые проекты XX в. выдвигали кредитную систему, как основной рычаг социального переустройства. Вслед за Грэем и Оуэн, выдвигая ту же идею конституирования ценности, пытался построить социализм организацией «трудового менового банка» («Labour Exchange Bank», в 1832 г.), который и должен был сделать труд действительным масштабом ценностей. Известны также попытки Мазеля (1829—1845 гг.) и Боннарда (1849 г.) во Франции организовать «меновой банк» (Мазель) и «комиссионно-меновой банк» (Боннард). Все эти опыты Оуэна, Мазеля и Боннарда имели одинаково плачевный результат, хотя временно и окрыляли радужными надеждами трудящиеся массы и, главным образом, мелкую буржуазию¹⁶.

Незадолго до Прудона, но значительно позднее Грэя, также и Родбертус¹⁷ выдвинул в качестве своего открытия идею «Arbeitgeld¹⁸ - Tauschwirschaft» (менового хозяйства с трудовыми деньгами»), идею, которая представляла из себя жалкую карикатуру на планы утопистов-социалистов, поскольку Родбертус предлагал узаконить ренту и прибыль в качестве «справедливого» вознаграждения соответствующих классов, и поэтому рекомендовал выдавать рабочим «трудовые ассигнаты» по номиналу 4 часа за проработанные 12 часов!¹⁹.

Однако, по существу все эти «банки» Грэя, Оуэна, Мазеля и др. не были банками, т. е. кредитными институтами. Авторы всех этих проектов и опытов лишь по недоразумению называли указанные учреждения «банками», ибо специфических для банков функций, именно кредитных, они не выполняли, или не должны были выполнять С таким же успехом Грэй, Оуэн и другие могли бы назвать своя «банки» меновыми конторами или учреждениями, ибо цель их заключалась в организации справедливого обмена и при этом отнюдь не специфически-кредитными методами. Только недостаточным пониманием сущности и форм кредита можно объяснит эту роковую ошибку указанных авторов в определении того института, который по их идее должен играть центральную роль в обществе, построенном на новых, т. е. социалистических, началах.

В отличие от всех этих проектов, «народный банк» Прудона являлся в идее не только «банком» по названию, как у Грэя и Оуэна, но отчасти и банком по существу, ибо Прудон действительно проектировал построить социализм именно на основе кредита. Однако и у Прудона по существу нет вообще каузального анализа явлений капиталистического кредита, и его подход к кредиту чисто телеологический.

10 глава II тома «Системы экономических противоречий», посвященная анализу кредита, вполне выдержана в стиле прудоновских софизмов и скольжения по поверхности явлений.

«Что такое кредит? Это, — отвечает теория, — есть развязывание связанных ценностей, которое позволяет сделать эти самые ценности обращаемыми и вывести их из инерции, в которой они ранее пребывали»²⁰.

Прудон выводит сущность кредита не из капиталистических отношений, но из менового акта вообще, рассматривая кредит, как простую замену одной формы ценности другой, но не как движение капитала.

«Кредит есть аванс, который делает капиталист против вклада ценностей, трудно обмениваемых в ценностях наиболее обменоспособных и, следовательно, самых драгоценных, т. е. деньгах»²¹.

Пренебрегая каузальным анализом, Прудон от этих определений прямо перескакивает к нормативному решению проблемы, выдвигая кредит в качестве фактора, долженствующего устранить все социальные противоречия, и в первую очередь осуществить его великую идею «конституирования ценности».

«Конечная цель кредита, — говорит Прудон, — заключается в том, чтобы осуществить конституирование всех ценностей, т. е. сделать их без посредства монетизированного золота и серебра приемлемыми во всех платежах». «Очевидно, — твердо «верит» Прудон, — это означало бы разрешить проблемы распределения, основать равенство на законе труда, что привело бы человечество к самой высшей ступени личной свободы и мыслимой коллективности»²². Не доказав ровным счетом ничего, просто постулируя свой метафизический догмат, Прудон в отношении кредита просто ограничивается резюмирующим все его софизмы утверждением: «Теперь невозможно сомневаться… кредит является одним из наиболее действительных принципов (l’un des principes les plus actifs) эмансипации труда, увеличения коллективного богатства и человеческого благополучия»²³.

Прудон, однако, видел централизующую и прогрессивную силу кредита и высказал совершенно верную мысль о том, что «кредит и свобода торговли вели только к дальнейшему развитию монополии. Характер постоянства и законченности монополия получает неизбежно при посредстве кредита»²⁴. Ложное понимание основных законов капиталистического общества (исчерпывающую критику его учения дал Маркс в «Нищете философии») закрыло для Прудона путь и для правильного понимания сущности кредита и его социальной роли. Поэтому и его мысль о том, что кредит наряду с конкуренцией порождает монополию, не послужила для Прудона ключом к анализу тенденций капиталистического развития, но была положена наряду с его общими этическими принципами в основу его планов социального реформаторства.

Мораль Прудона заключается в том, что человек равен человеку, как по отношению к вещам, так и сам по себе, неравенства же стоят на втором месте и порождаются либо дурной волей, либо невежеством. В природе же вещей заложено стремление к вечному совершенству. «Было бы заблуждением, — говорит Прудон, — думать, что закон природы, — измеряемость и неравенство». Это только кажется, в глубине же природы происходит уменьшение изменений и замечается стремление к всеобщему равенству²⁵. И вот «естественное» стремление к уменьшению изменений и всеобщему равенству Прудон открывает в кредитной системе, пытаясь превратить порождаемый ею рост монополий в свою противоположность — общественный и даровой кредит таким образом, «чтобы труд народа, а не храбрость его посредством известного научного, отчетливого и введенного в положительный закон сочетания, подчинил капитал труду»²⁶.

Итак, вместо исследования объективных экономических законов, Прудон хочет подчинить последние своему собственному «научному» и «положительному» закону, и устранить этим те неравенства, которые порождаются «либо дурной волей, либо невежеством». Теория Прудона заключается не в научном понимании, но в порицании законов капитализма, в их отрицании и замене их другими, метафизически установленными самим Прудоном законами²⁷.

И Прудоновский проект социальной реконструкции при посредстве реформы банка носит отпечаток всей его телеологически-метафизической установки, и слабости каузально-научного анализа. Его мечта — это создание такого банка, который бы не зависел от внешнего (государственного) вмешательства, находился бы в ведении коммерческих камер, избираемых народом, и представлял бы из себя систему полного хозяйственного и финансового самоуправления.

Прудон верил, что все социальные противоречия легко могут быть устранены, если правительство примет его проекты декретов о ссудах и налоге²⁸.

Не найдя поддержки у государственной власти, Прудон сам организовал в 1849 г. «Общество народного банка», которое, наделав порядочно шуму в рабочих и интеллигентских кругах, ровно через 3 месяца разделило печальную судьбу всех прочих проектов социальной реконструкции при посредстве кредита.

В теории и эксперименте Прудона заслуживает быть отмеченным один момент, которого не было у других экспериментаторов, и который роднит Прудона с современными реконструкторами, с одной стороны, и представителями экспансивистической теории кредита, с другой. По уставу прудоновского банка «знаки банка» выдаются не только в обмен на звонкую монету, векселя, залог товаров и пр., но и под коллективные обязательства рабочих артелей, и просто под поручительство. Этим путем Прудон и предполагал в первую очередь ликвидировать наибольшее зло капитализма — безработицу, а работающих освободить от зависимости капиталистов, и в конечном счете подчинить капитал труду. Так как банк Прудона не имел (и по его уставу вовсе не должен был иметь) необходимых для этого капиталов, то средством решения всех противоречий должна была служить просто эмиссия «знаков банка»²⁹.

Следовательно, банковская эмиссия и должна была создать тот капитал, которого не было у безработных и занятых рабочих. Таким образом идея о творческой роли кредита, которая пронизывает теории всех экспансивистов кредита, занимала важное место и в прудоновских планах социальной реконструкции. Однако, если экспансивистическое направление в теории кредита (Маклеод, Ган, Шумпетер) пытается теоретически обосновать это центральное положение их теории, Прудон относился к этому вопросу с полной беззаботностью, высказывая просто веру в то, что его «знаки банка» будут обладать полной силой денег.

* * *

Если в эпоху промышленного капитала кредит выступает, как мощная экономическая сила, ведущая к концентрации, обобществлению и монополии, то в эпоху финансового капитала кредит становится исключительной формой капиталистического господства.

Вот почему, несмотря на то, что история безжалостно забраковала все эксперименты социально-кредитного реформаторства, эти идеи продолжают жить и в наши дни, когда концентрация средств производства в кредитной форме достигла наивысшего развития.

Теория и проект Гезеля

Главным теоретиком и вождем этого направления сейчас является Сильвио Гезель, теория которого изложена в следующих трудах: «Die neue Lehre vom Geld und Zins» (Leipzig 1911), «Die natürliche Virtschaftsordnung durch Freiland und Freigeld» (3 Aufl., 1920, Hessen), «Aktive Währungspolitik» (Erfurt, 1921) и пр.³⁰.

Гезель имеет приверженцев в разных странах (Германия, Франция, Юго-Славия), которые так высоко возносят его имя, что ставят его наряду с Марксом и Лениным (!), но считают, конечно, его еще выше последних³¹. Другие видят в теории Гезеля «диалектическое устранение марксизма», которое поднимает пролетарское учение на высшую ступень развития, ибо дает в руки пролетариата действительное средство освобождения от власти капиталистов³².

Оставляя в стороне эту обильную литературу приверженцев Гезеля с ее претенциозной трескотней об исторических заслугах их учителя³³ и обращаясь к самому «учителю», мы в сущности не находим и у него даже подобия той действительно научной экономической теории, которая могла бы претендовать на обоснование его нового проекта социальной реконструкции на основе денег и кредита и которая хотя бы попыталась объяснить причины неудач всех предшественников Гезеля.

Его экономическая теория, правда, отличается от теории Прудона или Родбертуса, но отнюдь не в положительную сторону, ибо она повторяет ошибки самых старых, примитивных и вульгарных теорий.

Достаточно указать, что его экономическая теория представляет из себя механическое соединение теории спроса и предложения в учении о ценности плюс номиналистически-количественная теория денег, в которой воспроизводятся в расширенном масштабе все ошибки старого Юма. Его теория ценности, денег и кредита (процента) стоит ниже всякой критики. Критиковать экономическую теорию Гезеля — это значит ломиться в открытую дверь и повторять азы политической экономии не только Маркса, но и Рикардо и Смита³⁴.

Что же касается его проекта социальной реформы и планов «Интернациональной валютной ассоциации» (IVA), то они, действительно, представляют нечто отличное от проектов Грэя — Оуэна — Мазеля — Прудона, но опять-таки не в положительную, а в отрицательную сторону, ибо упрощают задачу старых реконструкторов до крайнего предела наивности и вульгаризации.

Гезель отнюдь не собирается создать центральный орган, который бы калькулировал товары по действительной их трудовой ценности и выдавал бы «трудовые боны», как это проектировалось Грэем — Брэем — Оуэном — Прудоном. Его путь к социализму куда проще и радикальнее всех этих планов и опытов.

Соответствующая организация кредитной системы способна побороть «демоническую силу денег» и, следовательно, власть денежных капиталистов над трудящимися. Что такое безработица? Это низкие цены на товар, которые препятствуют расширению производства. А что означают низкие цены на товар? Это — перепроизводство товаров, но не абсолютное, а относительное, и именно в отношении к предложению денег. Таким образом, перепроизводство товаров имеет место всегда только в отношении к предложению денег, а, следовательно, может быть определено, как «недостаточное предложение (Unterangebot) денег». И проблема, которая стоит перед человечеством, гласит так: «Должно ли производство приспособляться к деньгам или, наоборот, деньги к производству?».

До сих пор именно производство приспособлялось к деньгам, а не наоборот; если же освободить производство от денежного ярма, то одним этим сразу будут устранены все противоречия капитализма: кризисы, резервная армия, классовые антагонизмы!

Вот это и есть единственно надежное орудие для освобождения пролетариата от экономического рабства. Предлагаемая Гезелем реформа кредитно-денежного аппарата ставит перед собой 3 цели:

1) Справедливый обмен, который устранит затруднения в сбыте, кризисы и безработицу.

2) Значительное ускорение менового процесса, что приведет к уменьшению числа торговцев и их аппарата и даст возможность обществу довести до минимума товарные запасы.

3) Удешевление обмена, что даст возможность свести к ничтожной величине разницу между ценой производителя и потребителя³⁵.

Эту задачу и должен выполнить центральный нотный банк. Но ведь таковые банки существуют и сейчас во всех странах. Однако Гезель считает, что до сих пор во всех странах банковская эмиссия нот базировалась на частно-хозяйственных потребностях в деньгах, а не на народно - хозяйственных, и поэтому эмиссионным банкам никогда не удавалось полностью насытить народное хозяйство деньгами³⁶. Своей политикой они только обостряют денежный голод, усиливают спекуляцию и вызывают экономические потрясения. Еще менее может правительственная чеканка металлических денег удовлетворить денежный голод производителей, ибо золотом-деньгами целиком распоряжаются монополисты-капиталисты.

Нынешние нотные банки не приспособлены для выполнения великой задачи организации обмена и поэтому Гезель предлагает:

1) Лишить Рейхсбанк нотной привилегии.

2) Передать эту привилегию «Государственному денежному институту» (Reichsgeldamt).

Гезель указывает и конкретные методы осуществления его реформы:

1) Новые деньги должны быть бумажными, металлические деньги упраздняются.

2) Эти бумажные деньги обладают («нужно ухудшить деньги, как товар») не константной, но падающей еженедельно на 1% ценностью, и поэтому всякий будет стараться от них избавиться, никто не будет накоплять, и тем самым капиталисты будут лишены своей монополии³⁷.

3) Выпуск и стягивание этих денег происходит в порядке широкого кредитования производителей из самого низкого процента, регулируется в соответствии с задачей стабилизации цен. «Не твердая сумма, но твердые цены образуют границу эмиссии для «Государственного денежного института». В случае повышения цен, этот институт может в целях увеличения предложения денег снижать дисконт трехмесячных векселей до ставки в ½% или 0%!!

Такие деньги и такая кредитно-эмиссионная политика приведут к устранению кризисов, безработицы и даже прибыли: торговый капитал не сможет пользоваться своей монополией, и по закону конкуренции торговая прибыль упадет до общего уровня заработной платы. На этих же принципах Гезель предлагает провести и интернациональную валютную реформу³⁸, план которой заключает в себе массу деталей, но ничего нового не вносит к изложенным принципам. Этот проект утопичнее всех существовавших в истории социальных утопий.

Гезель хочет сохранить частную собственность и меновое общество и вместе с тем устранить единственный регулятор менового общества — закон ценности, ибо вне механизма колебания цен этот закон не может осуществляться.

Гезель хочет устранить стихийность обмена и сохранить анархию производства, называемую «экономической свободой».

Гезель хочет устранить власть капиталистов путем простой денежной инфляции, как будто все дело в монополии денег, а не в монополии средств производства.

Он совершенно не понимает того, что денежный капитал это только форма промышленного капитала и что «капитал существует, как капитал только в действительном процессе производства», и что поэтому деньги не порождают прибавочную стоимость, но представляют лишь внешнюю фетишистическую форму, в которой эта прибавочная стоимость проявляется в обращении.

Устраняют ли хоть в какой-либо мере новые кредитные деньги Гезеля монополию капиталистов на средства производства? Достаточно вспомнить недавний опыт денежных инфляций во всех странах, чтобы понять, что никакая интервенция бумажных денег сама по себе не в состоянии экспроприировать капиталистов, поскольку средства производства остаются в их руках. Какая польза рабочему от того, что кредитно-денежная система будет построена по гезелевскому принципу? Сможет ли рабочий воспользоваться благами свободной кредитной эмиссии? Нет, если Reichsgeldamt будет требовать залога, который могут представить только капиталисты. Если же Reichsgeldamt захочет всех желающих снабдить своим дешевым кредитом, то неизбежен немедленный же подъем цен, а, следовательно, по его эмиссионному принципу немедленное же сжатие эмиссии. Следовательно, если цены стабильны, то невозможна широкая эмиссия, и, наоборот, если практикуется широкая эмиссия, то долой стабильные цены! Гезель соединяет воедино два момента, взаимно исключающие друг друга.

И, наконец, напрасно Гезель предлагает декларировать падающий курс для своих «свободных денег». Они и без этой декларации будут падать, коль скоро государство всерьез возьмется за денежно-кредитную интервенцию. И разве мы не знаем, что падающая валюта никогда не устраняла ни кризисов, ни колебания цен и никогда не улучшала экономического положения рабочего класса! То, что широкая кредитно-денежная интервенция прямо ведет к инфляции — это несомненно. И еще более несомненно, то, что тот самый пролетариат, в интересах которого осуществляется реформа, больше всех страдает от инфляции.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что проекты Гезеля, теоретически необоснованные и практически нелепые, были отвергнуты буржуазией и не встретили мало-мальски заметной поддержки у пролетарских масс.

Ошибка этого направления

Наш обзор теоретиков социальной реконструкции на основе кредита имел целью показать, что это направление не только не разрешило проблемы сущности, функций и социальной роли кредита при капитализме, но по существу даже не поставило этих проблем. Оно просто перескочило через них прямо к проблеме о роли кредита в социалистическом строительстве. Между тем, всякие попытки решения этой последней проблемы без решения первых проблем заранее обречены на неудачу.

Чтобы выяснить должное — нужно знать сущее и его тенденции. Всякая иная теория «должного» — есть чистейшая метафизика, каковой и являются все перечисленные планы реконструкций.

В разрезе нашего анализа важно лишь поставить вопрос: почему некоторые социальные реформаторы в основу своих проектов организации обмена клали реформу кредита?

Объяснение этому (здесь мы не касаемся вопроса о социальной природе этой теории) мы видим только в том, что кредитная система действительно является стихийно-организующим аппаратом капиталистического общества, и именно этот аппарат является мощным рычагом социальной реконструкции. Капиталистическое производство, несмотря на индивидуалистическую форму присвоения, является по своему существу общественным производством. И «общественный характер капитала проявляется в полной мере лишь при посредстве вполне развитой кредитной и банковой системы»³⁹. (Курсив наш. — З. А.). Анархической системе капиталистического производства кредитная система придает видимость организованной системы.

И все реконструкторы, принимая эту видимость за действительность, вполне логично считали, что обобществление кредита является вместе с тем и подчинением организованного благодаря кредитной системе капиталистического производства, контролю всего общества или действительным обобществлением всей экономической системы.

Однако «банковое дело, несомненно, создает форму общего счетоводства и распределения средств производства в общественном масштабе, но только форму» (Маркс)⁴⁰. Она распределяет средства производства по отраслям производства и уравнивает прибыль капиталистов в среднюю норму прибыли, и тем самым как бы превращает все капиталистическое общество в единое акционерное предприятие, в котором каждый получает прибыль pro rata, вложенному капиталу.

Кредитная система «уничтожает, таким образом, частный характер капитала и содержит в себе, но именно только в себе, устранение самого капитала» (Маркс).

Однако только устранение самого капитала, следовательно, частной собственности на средства производства и обобществление всего производства может дать то общественное содержание кредитной системе, формой которого последняя является и при капитализме.

У социальных реконструкторов, несмотря на слабость их экономической теории, и в том числе теории кредита, есть одно верное положение, которого нет у прочих направлений в теории кредита, а именно представление о кредитной системе, как факторе социалистического строительства.

Кредитная система действительно послужит мощным рычагом во время перехода от капиталистического способа производства к способу производства ассоциированного труда — однако лишь, как один из элементов в связи с другими великими органическими переворотами в самом способе производства⁴¹.

Но именно этого не понимал и не понимает мелкобуржуазный социализм, который стремится сохранить частную собственность на средства производства и одновременно устранить все противоречия капитализма. И чтобы «волки были сыты и овцы были целы», мелкобуржуазному социализму не остается ничего иного, как выдвигать идею обобществления кредитной системы, что должно привести к свержению тирании крупных капиталистов, но сохранить частную собственность, меновое общество, свободу и порядок!

Но, ведь, это значит повернуть назад колесо истории! И Сильвио Гезелю также не удастся осуществить свою реакционную утопию, и это не удалось Оуэну, Прудону и Мазелю!

Резюмируем наш вывод: направление социальных реконструкторов, не имея разработанной теории кредита, в отличие от других направлений, рассматривает кредит, как фактор переустройства всей экономической системы на социалистических началах. Эта утопически-реакционная трактовка кредита, однако, не имеет ничего общего с действительными задачами социализма. Кредит во-первых, не всегда может быть использован, как мощный фактор социальной реконструкции (но лишь на известной ступени исторического развития), и, во-вторых, на основе только одной реформы кредита и денежного обращения не может быть построен социализм.

II. Пассивно-натуралистическая теория кредита

Это направление в теории кредита являлось и является господствующим, и поэтому указать имена этих теоретиков — значит, перечислить подавляющее большинство всех экономистов, писавших по вопросам кредита.

Между отдельными теоретиками этого направления велись и ведутся бесконечные и, на наш взгляд, познавательно бесплодные, споры о том, из каких внешне-эмпирических моментов должно быть сконструировано понятие кредита. Нужно ли включать в это определение момент раздельности во времени (Zeitdifferenz), между отдачей ценностей и получением эквивалента; является ли доверие признаком кредита, а если является, то основной или второстепенный это признак; «переносятся» или «передаются» блага в чужие руки; передается ли право собственности или нет; наконец, что является объектом передачи: просто благо (или ценность), или «богатство», или «капитал» и т. д. Нужно сказать, что при всем обилии расхождений в определениях кредита все экономисты этого направления (следовательно, подавляющее большинство экономистов вообще) сходятся на единой платформе пассивно-натуралистического понимания сущности кредита.

Кредит, с их точки зрения, — есть передача реальных благ в чужое хозяйство для пользования, и при нашей постановке вопроса принципиально безразлично для существа проблемы, связан ли этот процесс с доверием, определенной срочностью возврата кредитованных благ и пр.⁴².

Приведем образчик самого новейшего определения кредита Аммона:

«Под кредитом мы понимаем временное предоставление в меновом обороте одним лицом другому лицу суммы меновых ценностей («капитала»), заключающихся в деньгах или товарах. Это есть продажа временного ограниченного пользования капиталом»⁴³.

С поразительным однообразием и на Западе, и у нас веками повторяется одна и та же трактовка сущности кредита⁴⁴.

Определения Косинского

И те изменения, которые на основе марксовой теории некоторые наши теоретики пытались внести в это господствующее определение, ничего по существу в нем не изменяет. Каценеленбаум считает, что в отличие от «теории пользования» Коможинского Косинский развил «теорию производства». Но в чем эта последняя заключается? В подчеркивании того, что в чужое хозяйство передается не просто вещь или ценность, но ценность «в качестве капитала, имеющего круговращаться в предприятии заемщика»⁴⁵.

Итак, здесь два новых, по сравнению с Коможинским, момента: во-первых, вместо вообще «вещи» или «блага» — «капитал», и, во-вторых, вместо просто «пользования» — «производительное пользование».

Замена «вещи» «капиталом» несомненно представляет некоторый прогресс в рамках данного теоретического направления. Эта замена была, по-видимому, продиктована простым наблюдением того факта, что кредит и предприятия, его обслуживающие, — банки, играют центральную роль в том процессе экономической эволюции, которая характеризуется вытеснением мелких предприятий (в первую очередь некапиталистических) крупно-капиталистическими предприятиями и непрерывной концентрацией и централизацией последних. Таким образом, и чисто-эмпирическая теория в наше время не может не рассматривать кредит, как форму капиталистической организации и как фактор эволюции капитализма. Отсюда бесплодность всякого определения кредита вне связи с категорией капитала становится очевидной и для сторонников этого направления, поскольку в таких определениях, как, например, Коможинского и др., игнорируется специфически- историческая особенность категории кредита, и эта последняя оказывается одинаково-значимой, как для первобытного обмена, так и для современного высоко-развитого капитализма.

Хотя Косинский принимает марксову теорию воспроизводства и даже органического состава капитала, его теория кредита, на наш взгляд, не является продолжением марксовой теории, но скорее искажением ее.

Как показывает экскурс автора в историю теорий кредита, Косинский считает самой важной чертой своего определения кредита то, что у него кредит связан с производством. В противоположность мнению самого автора, мы считаем, что самое ценное (и единственно ценное) в этом определении — это подчеркнутая в нем связь кредита не с производством вообще, но с капиталом и капиталистическим предприятием.

Поскольку «круговращение капитала в чужом предприятии и есть, очевидно, то элементарное явление, из которого составляются правильности массовых явлений кредитного хозяйства»⁴⁶, постольку автор элиминирует из определения сущности кредита не производительный или потребительский кредит. Однако, что из себя представляет тот вид кредита, анализу которого и посвящен весь труд Косинского, именно мелкий кредит?

Никаких специальных указаний по этому поводу мы не находим у автора, но поскольку сущность кредита он видит в его связи с производством и находит процесс круговращения капитала даже в домохозяйстве (!), не остается никакого сомнения в том, что в мелких индивидуальных предприятиях (не пользующихся наемной силой) тоже происходит круговращение капитала. А раз так, — значит, автор впадает в решительное противоречие с марксовой теорией и, следовательно, с самим собой, поскольку он разделяет марксову теорию воспроизводства и прибавочной стоимости. Если же под капиталом понимать средства производства вообще (а именно так и должно понимать капитал с точки зрения Косинского), то определение кредита Косинского оказывается столь же далеким от марксовой экономической теории, как и определение Коможинского.

Косинский ограничивает понятие кредита только производительным кредитом и элиминирует потребительский кредит. Эту точку зрения вполне основательно критикует проф. Каценеленбаум и, критикуя ее, доводит до логического конца теорию Косинского, которую в основном разделяет и Каценеленбаум. Последний мотивирует свое возражение тем, что и «в потребительском хозяйстве затраты на потребление суть производственные затраты, и кредит на потребление с этой точки зрения производственный кредит»⁴⁷.

Мы считаем, что это совершенно правильный вывод из той универсально-натуралистической точки зрения, которую положил в основу теории кредита Косинский. Вместе с тем, стирается всякая принципиальная грань между так называемой «производственной теорией кредита» Косинского — Каценеленбаума и «теорией пользования» Коможинского, поскольку под капиталом первая понимает запас благ (а не производственное отношение), предназначенных как для действительно капиталистического производства, так и для некапиталистического производства, так, наконец, даже и для индии дуального потребления!

В обоих случаях блага, называемые Коможинским Vermögen (богатства), а Косинским и Каценеленбаумом «капиталом», передаются в «пользование» в чужое предприятие, и в этом заключается «сущность» кредита.

Из такого чисто натуралистического понимания сущности кредита это направление делает соответствующие выводы относительно функций кредита, его роли в капиталистическом обществе, и границах кредитной экспансии.

Функции кредита по Дилю

По вопросу о функциях кредита в литературе этого направления мы в основном встречаем то же однообразие взглядов, что и по вопросу о сущности кредита. Чтобы не затруднять читателей многочисленным цитатами, мы воздержимся от иллюстраций и ограничимся разбором тех функций, которые приводит Диль, поскольку последний суммирует все то, что высказывалось этим направлением о функциях кредита.

Диль приводит четыре «положительных» и одну «отрицательную функции кредита:

1) Кредит приводит к «усилению производительной силы действия капитала», ибо предоставляет возможность капиталистической деятельности и для тех, кто не располагает капиталом. Следовательно, кредит, благодаря «перемещению капиталов» (Kapitalverschiebung), «увеличивает производительную работу наличных капиталов»⁴⁸. Это положение является общим местом для всех теоретиков кредита данного направления: кредит не создает капиталов, но лишь переносит наличные капиталы.

2) «Количество необходимых для хозяйственного оборота наличных денег (металлических денег) значительно уменьшается благодаря созданию кредитных платежных средств». «Следовательно, кредит действует не только, как «перемещение капиталов» (Kapitalverschiebung), но также и как «перемещение покупательской силы» (Kaufkraftverschiebung)⁴⁹. Это тоже общее место для теоретиков данного направления: кредит не есть деньги, и, следовательно, кредит не увеличивает, но, наоборот, сокращает массу наличных денег. Следовательно, кредит в этой функции лишь представляет экономию на издержках обращения и не увеличивает самой сферы обращения (ибо, если бы происходило последнее, то следовало⁵⁰ бы признать кредитные знаки деньгами).

3) «Кредит может привести к большей стабильности цен», ибо торговцы, благодаря кредиту, могут не продавать при плохой конъюнктуре и выжидать лучшей конъюнктуры⁵¹. Этот тезис фигурирует не у всех теоретиков, что вполне понятно, ибо очень сомнительно, насколько эта функция может быть причислена к «положительным». Если цены низки, то это означает избыток предложения (при обострении — кризис), что не может быть устранено кредитом. Избыточное предложение должно быть срезано рынком, и механизм колебания цен (в данном случае, снижения цен) является единственной формой и единственной возможностью восстановления равновесия. Кредит же в этом случае, временно противодействуя этой закономерности, не может побороть последней и вызывает лишь искусственную задержку сбыта, спекуляцию, что отнюдь не означает «большей стабильности цен», но, наоборот, задержку снижения (и даже повышение) цен в данный момент с тем, чтобы в следующий момент скрытая диспропорция проявилась с еще бо́льшей энергией, чтобы кризис принял более резкую форму. Следовательно, ни о какой «положительной роли» этой функции, с точки зрения стабилизации цен, не может быть и речи. Итак, это положение отпадает.

4) «Кредит представляет услугу хозяйственной предусмотрительности на будущее время». Здесь речь идет о страховых обществах и т. п. Это, конечно, бесспорно, но говорить об этой функции, как об одной из основных, конечно, нельзя. Здесь просто не выдержан масштаб значимости функций, и об этой функции, конечно, вообще, в данном разрезе не может быть речи.

Что касается отрицательного момента действия кредита, то таковой заключается в том, что «благодаря перенапряжению (Ueberspannung), или хозяйственно-нерациональному употреблению кредита могут возникнуть опасности и ненормальности». Из этого вывод: если не «перепрягать кредит» (т. е. не выходить из рамок реального «накопления») и относиться «осторожно» к требованиям кредита от банков, то вообще действия последнего на народное хозяйство будут исключительно «положительными».

Итак, центральное значение для теоретиков этого направления имеют первые две функции. Они и определяют социально-экономический вес кредита (его роль) в системе капитализма.

Кредит играет, с этой точки зрения, пассивную и подчиненную роль в развитии производительных сил. Кредит не в состоянии вызвать к жизни новые капиталы, но лишь распределяет «наличные капиталы», следовательно, просто хозяйственные блага, и этим дает возможность лишь более производительного употребления наличных благ. Об этом вполне отчетливо говорил еще Дж. Ст. Милль.

Кредит и капитал

«Примером сбивчивости понятий о сущности кредита может служить утрированный тон, которым так часто говорят о его национальной важности. Он не может создать нечто из ничего. Очень часто рассуждают о расширении кредита так, как будто оно равносильно созданию капитала или как будто кредит и есть сам капитал. Странна необходимость доказывать, что, будучи лишь разрешением одному лицу пользоваться капиталом другого лица, кредит не увеличивает, но лишь переносит средства производства»⁵².

Во времена Милля и Рикардо этот тезис имел raison d'être⁵³. Тогда на самом деле кредит просто представлял из себя «разрешение одному лицу пользоваться капиталом другого лица», ибо, если бы такого разрешения не последовало, то капиталовладелец мог бы использовать свой «капитал», т. е. блага или деньги, для учреждения своего собственного производства или какой-нибудь малюсенькой торговли (впрочем, и тогда уже этот путь для многих был закрыт). Однако некритическое повторение этого тезиса более поздними и даже большинством современных авторов говорит о недооценке ими роли кредита в капиталистической системе.

Представим себе, что в условиях современного финансового капитала последовал массовый отказ в «разрешении одному лицу пользоваться капиталом другого лица». Как бы экономисты ни трактовали понятие капитала, но у всех это последнее связывается с «доходом» (Ertrag), прибылью (Gewinn) или процентом.

Спрашивается, то «нечто», что осталось бы у всех тех, которые отказались таковое передать «другим лицам», являлось бы капиталом? Ни в коем случае, ибо не только мелкие, но даже более крупные средства отдельных лиц в условиях современного крупно-концентрированного производства не могут быть капиталистически утилизированы, не могут принести ни «доход», ни «прибыль».

А раз так, имеют ли основание эти теоретики повторять, то кредит только переносит капитал и только увеличивает производительность капитала? Могут ли они говорить о существовании капитала (даже при их понимании этого термина) без кредита? Ясно, что нет, ибо в условиях современного капитализма только через кредит и «создаются» капиталы⁵⁴.

Нельзя далее утверждать, что производительность капиталов только «увеличивается», нельзя потому, что без «кредита нет капитала, именно в кредите проявляется «общественная форма капитала» (Маркс). Поэтому современное капиталистическое производство вообще невозможно без кредита. Следовательно, исторический тезис этого направления о «перенесении капитала» в современных условиях по меньшей мере неточен, и с большим основанием можно говорить о «создании капитала», понимая под этим весьма неточным термином превращение через кредит потенциального капитала в капитал (функционирующий капитал) на основе существующих материальных фондов. Отсюда и безусловная недооценка этим направлением роли кредита при капитализме. С точки зрения этого направления, кредит вовсе не является необходимостью для капитализма, но лишь фактором сопутствующим или содействующим. Они поэтому не понимают и роли кредита в уравнении нормы прибыли, движении цен производства, следовательно, в равновесии капиталистической системы и тенденциях капиталистического развития, ибо универсально-натуралистическая (надисторическая) трактовка сущности кредита (и капитала) закрывает путь к пониманию всей исторической и социальной специфичности этой категории (равно, как и прочих категорий политической экономии)⁵⁵.

Правда, теоретики этого направления, под впечатлением фактов новейшей эволюции капитализма (главным образом, акционерных обществ), говорят о «кооперативном начале», заложенном в кредите (Коможинский), и о разрешении противоречий между общественным производством и частной собственностью благодаря кредиту. Об этом писали и Дж. Ст. Милль, и Книс, и Коможинский, и с особенным энтузиазмом Гильдебранд. И этот тезис также стал «стандартным». В самое последнее время среди прочих этот тезис применяет к понятию кредитного рынка без всякой критики также и Бекерат:

«Общая народно-хозяйственная функция кредитного рынка заключается именно в том, что разрываются границы издержек отдельных хозяйств (публичных и частных) в производительных или потребительских целях, границы, которыми последние связаны величиной собственных состояний»⁵⁶.

И вместо того, чтобы понять ту специфическую форму, в которой при наличии кредита проявляются имманентные противоречия капитализма и специфичность процессов промышленного цикла, ряд натуралистов кредита просто говорит о «смягчении» или даже устранении противоречий капитализма благодаря кредиту.

Так, Книс, хотя считает наивным взгляд о том, что «обобществлением кредита и предоставлением кредита бедным может быть устранена бедность», все же признает, что кредит «уменьшает неравенство между теми, которые располагают Vermögen (богатством), и теми, которые такового не имеют»⁵⁷.

Другие идут еще дальше этого, но одинаково наивны как более, так и менее радикальные взгляды теоретиков этого направления на социальную роль кредита.

Трактуя капитал и кредит строго натуралистически и видя лишь поверхность явлений капиталистического общества, они не понимают того, что сущность капитала не меняется от той или иной формы его организации, что эксплуатация труда не устраняется, но лишь заменяется вторичной более сложной и противоречивой формой эксплуатации через кредит, через эксплуатацию самих капиталистов.

Второй тезис: кредит замещает деньги, сокращает faux frais обращения. Кредит, с этой точки зрения, не увеличивает массы обращающихся капиталов, но лишь сокращает количество наличных денег. Это, в сущности, развитие первого тезиса: кредит не создает капитала. То, что кредит сокращает потребность общества в металлических деньгах и этим сокращает faux frais обращения, конечно, не может быть оспариваемо (так же, как и то, что кредит активизирует наличные общественные фонды воспроизводства). Но и это положение в том виде и в той связи, в которой оно у них фигурирует, недостаточно, а потому и неверно Этот тезис натуралистов в данной формулировке на голову был разбит еще в середине прошлого века остроумным Кокленом.

Критика натуралистов Кокленом

«Пусть отвергают вообще, — писал Коклен, — возможность увеличения ценностей посредством кредита, тем не менее факт этот существует. Если политическая экономия в своем настоящем положении (это сохраняет силу и для современной политической экономии. — З. А.) не объясняет этого явления, тем хуже для нее, но не следует, опираясь на сомнительную теорию, отвергать очевидные факты. Что бы ни говорили, прямое и необходимое действие кредита на торговые отношения есть увеличение количества суммы ценностей, посредством которых каждый промышленник совершает свои обороты и тем самым увеличивает производительные средства их»⁵⁸. Конец, здесь речь идет не об использовании банком сбережений, но о создании новой покупательской силы через эмиссию нот, анцепт и пр. И, анализируя по отношению к этому типу кредитования учет векселей, Коклен вполне резонно утверждает: «Таким образом всякий имеет возможность получить обратно, только в другой форме ссуженные им ценности, тогда как полученные им ссуды остаются за ним до истечения срока его обязательств. Следовательно, его средства, его производительная сила увеличиваются на все количество полученных им ccyд, не теряя нисколько от ссуд, произведенных им. Ясно, что в этой системе капитал для каждого увеличивается на сумму оказываемого ему кредита» (стр. 80).

Здесь вопрос поставлен ребром, и в этой постановке получил у Коклена ясный и определенный ответ.

Комментатор Коклена, строгий натуралист Курсель-Сенель, припертый к стене Кокленом, ничего не может возразить по существу, и пытается просто уклониться от ответа ссылкой на то, что в этом случае происходит увеличение капиталов лишь с частно-хозяйственной точки зрения. Но ясно, что это только увертка, ибо если у \(n\) количества лиц увеличились «капиталы», которыми они оперируют, и если это увеличение не вызвало никакого уменьшения «капиталов» у других, то очевидно, оставаясь при своем строго фетишистическом понимании, Коклен имеет полное основание отвести возражение Курселя:

«Можно ли отрицать, — говорит Коклен, — что в приведенной нами системе производительный капитал каждого увеличивается; а если это справедливо для каждого лица в частности, то может ли оно быть несправедливо для общества? К тому же должно заметить, что все это не гипотеза, а факт, который совершается в глазах всех и в действительности которого всякий легко может убедиться». И дальше идет указание на то, что негоциант может удесятерить сумму своих оборотов в сравнении со своим богатством, не затрачивая кредита других.

Итак, Коклен просто фактами бьет натуралистическую теорию, и точно так же новейшие издания натуралистических теорий опрокидываются теми же фактами со стороны Гана и Шумпетера. Контроверза о творческой роли кредита сохраняет, таким образом, все свое значение⁵⁹, и бессилие натуралистической теории в решении этой проблемы совершенно очевидно. Правда, и сам Коклен запутывается в теории кредита и противоречит себе, и так же, как и современные экспансивисты, не в состоянии довести решения проблемы до конца. Они не в состоянии этого сделать, ибо у них нет необходимой для этого общетеоретической базы, правильной теории ценности, капитала, воспроизводства и движения форм капитала, но огромная заслуга этого направления заключается уже в одном том, что оно с полной очевидностью вскрыло теоретическую и эмпирическую деффективность натуралистической теории.

Все натуралисты не устают говорить об «огромном значении» кредита в хозяйственной жизни, но это «огромное значение» выглядит у них довольно скромно. Так, например, Мануйлов, говоря о чрезвычайно важном значении кредита в народном хозяйстве⁶⁰, видит эту «чрезвычайность» в том, что, во-первых, увеличивается быстрота оборота капиталов, во-вторых, создается возможность сезонного удовлетворения спроса на капитал (за счет, конечно, наличных капиталов) и, в-третьих, сильно «облегчается» (заметим: облегчается) накопление капиталов⁶¹. Однако все эти пункты вовсе не говорят о необходимости кредита для капитализма, и в этом основная ошибка всех натуралистов и классиков, в том числе. Однако ошибочное понимание кредита вытекает из того, что натуралисты вообще не вскрыли сами корней капиталистической системы, ибо эти корни отнюдь не в вещах, «благах» и «капитале», как суммы последних, но в производственных отношениях, выраженных в вещах. И если натуралисты берут вещь, как вещь, и думают, что в этом суть дела, то экспансивисты берут социальную форму вещи в ее фетишизированном виде (деньги, капитал) и думают, что в самом этом фетише суть дела. Вот почему ни то, ни другое направление не в состоянии решить и основных контроверз теории кредита.

Пределы кредитной экспансии

После сказанного относительно сущности, функций и социального значения кредита в трактовке пассивно-натуралистической теории, не требует особого анализа и последний вопрос — о границах кредитной экспансии. Кредит не в состоянии «создать» новый капитал; кредит может только перераспределить наличные «капиталы», кредит не ведущий, но пассивный фактор капиталистического развития. Раз так — значит, если рассматривать проблему в плоскости анализа Гана, активы банков определяются данной величиной пассивов.

Самое большее, на что решаются пойти в этом вопросе натуралисты — это признать то, что не только действительные сбережения, но и временные скопления средств могут быть использованы для активных операций, но, однако, только для краткосрочных. «Денежный рынок, — говорит Бекерат, — поскольку богаче снабжается средствами, поскольку к нему притекают не только длительно свободные «деньги» и им корреспондирующие свободные мобильные потребительские блага (Nutzgüter), но также часть временно ставших свободными «денег» и им соответствующие избытки благ. Наоборот, капитальный рынок, поскольку здесь по правилу речь идет о кредитовании для новых вложений в производство, вообще притязает на длительно свободные «деньги» и хозяйственные блага»⁶². Это характерно для всей натуралистической теории, при чем у Бекерата натурализм особенно отчетлив, ибо о «деньгах» он говорит только в кавычках, отождествляя их с товарами, считая, конечно, что всякое денежное накопление идентично действительному накоплению, и, следовательно, не понимает различий между действительным капиталом, денежным капиталом и денежно-ссудным капиталом.

Итак, «граница» дана: наличные блага, им соответствующие «деньги», и в том числе все текущие счета и фонды, следовательно, все фиктивные ценности. Для натуралиста форма и сущность вещи совпадает, в любой момент всегда столько (или должно быть столько) наличных денег и фиктивных денег, сколько действительных благ. И кредит здесь производит только некоторые «переброски», но ясно, что он не может «перебросить» того, что не существует, например, кредитовать торговый и промышленный капитал без того, чтобы не иметь налицо «капитала» т. е. благ! Ведь это же абсолютная истина для натуралистов, и они просто разводят руками, когда кто-нибудь дерзает в этом сомневаться. Между тем, основания для сомнений налицо. С полным основанием в этом сомневались и Коклен и Маклеод и сомневаются сейчас Ган и Шумпетер.

Критика этих взглядов

Спрашивается: эффективна ли та граница, которую устанавливают все натуралисты? Действительно ли активные операции целиком связаны пассивными? Этот тезис опрокидывается просто фактами. Достаточно присмотреться к деятельности одних эмиссионных банков, чтобы убедиться в ложности этого тезиса. Если мы возьмем эмиссионный банк, у которого металлическое покрытие эмиссии составляет 25% (например, Госбанк СССР), то спрашивается, какое сношение к пассивам имеют 75% эмиссии, реализованной в порядке активных операций? Ясно, что никаким предварительным денежным накоплением и, следовательно, никакими пассивами это кредитование не связано. И ведь это же факт, а против фактов не спорят!

Итак, этот тезис, по меньшей мере, не имеет всеобщего значения, ибо этому «закону» не подчиняется деятельность как раз тех банков, которые играют огромную роль в капиталистической экономике. Но и в отношении частных акционерных коммерческих банков (Depositenbanken), — если только экономист не отождествляет «нормы закона» (регламентации банковской деятельности) с объективным экономическим законом — этот тезис принципиально не имеет силы. Жиро — оборот и акцепт — вот методы, которые дают возможность активным операциям банков эмансипироваться от объема наличных пассивов, и эта эмансипация, как показал Ган, постоянно происходит в действительности.

Банк создает покупательскую силу, и именно эта возможность освобождает производство от непосредственной связанности наличным спросом и наличным денежным накоплением, и «благодаря этому банк и кредит становятся в одно и то же время и самым сильным из средств, выводящих капиталистическое производство за его собственные пределы, и одним из самых мощных очагов кризисов и спекуляций»⁶³.

А если бы все обстояло так, как это представляется натуралистам, и в частности Бекерату, тогда бы и кризисов никаких не было. Если бы всегда всякому «благу» «корреспондировали» бы по Бекерату «деньги», и все активные операции в точности соответствовали бы сумме денег — благ, тогда каким образом возможно было бы перепроизводство товаров? Большинство натуралистов совершенно не понимает, какую роль играет денежная форма в общественном воспроизводстве, и поэтому они не могут понять ни воспроизводства, ни роли кредита в этом процессе.

Отсюда — банкротство теории перед фактами. Кредитный механизм дает возможность эмансипации от пассивов не только для активных операций, обслуживающих обращение, но в известной мере и для кредитования производства. Но этот вопрос мы рассмотрим в связи с анализом экспансивистической теории.

Научный вес пассивно-натуралистической теории

Резюмируем: пассивно-натуралистическая теория правильно ищет в материальном процессе факторов, обусловливающих процесс обращения, и в числе последнего кредит; она анализирует материальное содержание общественной формы кредита. Ее плюс также и в том, что она выдвигает производственный момент при анализе сущности, функций, форм и значения кредита. Но она не дает исчерпывающей и правильной теории кредита, ибо, во-первых, ложно трактует сущность капитала, во-вторых, не вскрывает различий и движения форм капитала, в-третьих, натуралистически трактует сущность кредита, и поэтому оно не может правильно определить место кредита в логическом развитии категорий теоретической экономии, вскрыть его органическую, объективно-закономерную связь с законами ценности, денег (и денежного обращения), капитала и воспроизводства.

Неразрывная цепь основных вопросов — сущность, функции, роль и границы кредита — при капитализме не находят теоретически и эмпирически верного решения у натуралистической теории. Ложные исходные положения, отсутствие обще-теоретического базиса не могли не привести к построению теоретической системы, противоречащей самым элементарным и очевидным фактам капиталистической действительности.

Эту задачу построения такой теории, которая бы соответствовала фактам и объясняла факты и давала бы ключ к пониманию капиталистической динамики, взяло на себя экспансивистическое направление в теории кредита, к анализу которого мы переходим.

III. Экспансивистическая теория кредита

(«Капитало-творцы»). «По-видимому, каждому столетию суждено было иметь директора банка, который ошарашивал мир экстравагантной теорией кредита: в XVIII столетии — Ло, в XIX столетии — Маклеод и XX столетии — Ган». Карл Диль.

Исходные пункты экспансивистической теории

(Ло, Маклеод, Ган)

Экспансивистическое направление в теории кредита решительно порывает с натуралистическими представлениями о сущности капитала и кредита и пытается вскрыть роль последнего в процессе общественного воспроизводства. В отличие от статических по преимуществу теорий натуралистов, экспансивисты главное свое внимание сосредоточивают на динамических процессах капиталистической экономики.

Если натуралисты первую и основную задачу кредитной теории видят в эмпирическом конструировании самого понятия «кредит», следовательно, ставят перед собой формально-догматическую задачу, то экспансивисты почти не занимаются разработкой понятия «кредита», и главное свое внимание концентрируют на кредитном процессе и его роли в капиталистической системе.

* * *

Нельзя, конечно, говорить о полном тождестве теорий крупнейшиx представителей этого направления. Мы, однако, будем говорить об общих принципах и основах экспансивистической теории, и сосредоточим наше внимание на тех моментах, которые вообще характерны именно для данного направления теоретической мысли.

Мы не ставим себе целью дать исчерпывающую критику систем главных представителей экспансивистической теории: наша задача заключается лишь в том, чтобы выяснить, могут ли быть использованы для построения научно-правильной теории кредита самые общие и основные положения экспансивистического направления.

Для натуралистов реален только капитал — блага. Остальное — чистая фикция. И деньги — это тоже фикция богатства, но не само богатство. С этой точки зрения реальность кредита заключается в тех благах, которые передаются из одних рук в другие. Независимо от этих благ, кредит как реальная ценность — не существует, он есть — фикция.

Диаметрально противоположен взгляд экспансивистов. Для них кредит и помимо тех благ, которые передаются из рук в руки, представляет нечто реальное, имеет ценность и, в качестве последнего, фигурирует в экономической жизни наряду с другими «реальными ценностями» (благами). В чем же реальность кредита?

«Кредит так же хорош, как и деньги». Кредит, основанный на простом доверии к обязательству будущего платежа, является платежным и покупательским средством в данный момент. А так как экспансивисты отождествляют сущность денег с их формой средств обращения и платежа, то из этого ложного положения они делают логически правильную дедукцию: кредит, обладая покупательской силой, есть деньги.

Далее: мы знаем, что деньги есть форма, в которой авансируется и в которой в то же время и выражается функционирующий капитал. Если вы авансируете деньги промышленнику или купцу, то ясно, что вы авансируете их, как капитал. Следовательно, кредит создает капитал, и тот, кто обладает кредитом, располагает поэтому и добавочным капиталом, и отсюда кредит для него есть капитал.

Наконец, так как банк, выпуская ноты или открывая текущие счета клиентам, может создавать для себя кредит, а так как кредит есть деньги, а деньги есть капитал, то ясно, что банк, создавая кредит, создает в то же время и капитал.

Такова логически-последовательная нить фетишистической концепции, которая покоится на ложности всех звеньев логической цепи: деньги — капитал — кредит. Перед нами законченный фетишизм: в деньгах они видят не общественное отношение, но покупательское средство; капитал тоже не общественное отношение, но деньги, умножающие деньги, и производство — лишь средство для этого. Отсюда и кредит — просто деньги, умножающие деньги и, следовательно, капитал.

Нельзя не согласиться с мнением некоторых экономистов о том, что кредитные теории Гана и Шумпетера лишь расширенно воспроизводят концепцию Маклеода, которого и следует считать главнейшим теоретиком экспансивистической теории.

Известно, что против учения Маклеода в Германии ополчились лучшие теоретики кредита, как Вагнер, Книс, Лексис, Коможинский, и одно время, по-видимому, считалось, что с этим направлением «покончено». Действительность опровергла эти предположения, и нужно сказать, что сейчас это направление сильнее, чем когда бы то ни было: помимо крупнейших официальных защитников теории, мы имеем ряд «негласных» ее сторонников и, кроме того, «колеблющихся».

Основателем этого направления всеми считается знаменитый Джон Ло. Нас сейчас совершенно не интересует вопрос о том, являлся ли Ло простым прожектером, как считал Кошю, или социал-демократическим апостолом, как это представлялось Луи Блану, или идеалистом-утопистом, как утверждал Бордильяр. Несомненно только то, что в теории Ло был стопроцентным фетишистом, именно денежно-кредитным фетишистом, вполне разделявшим господствующие в его время обще-теоретические меркантилистические иллюзии.

Ло совершенно определенно указывает, что богатство нации зависит от количества денег в стране (а не наоборот):

«Итак, для того, чтобы обладать могуществом и богатством соответственно другим нациям, мы должны были бы обладать деньгами в соответствующей пропорции, ибо без денег самые лучшие законы не могли бы дать работы населению, ни усовершенствовать производство, ни расширить мануфактуры и торговлю»⁶⁴. И именно выпуск бумажных денег по Ло⁶⁵ и дает возможность «расширить мануфактуры и торговлю». (То же значение придает кредитной эмиссии новейшая экспансивистическая теория кредита). Отсюда ясно, что выпускать бумажные деньги — значит создавать новый капитал, ибо без этих дополнительных денег не появились бы новые мануфактуры и пр.

Во-вторых, хотя Ло сначала и утверждает, что «кредит, который обещает уплату в деньгах, не может быть расширен свыше массы денег в обращении»⁶⁶, однако в дальнейшем считает целесообразным нарушение этой монетарной границы кредита, и его не пугают даже возможные крахи кредитных учреждений от чрезмерного выпуска обязательств, играющих роль денег.

Это мотивируется тем, что Франция никогда не имела достаточного количества денег: «Масса бедных, — говорит Ло, — которую мы всегда имели, является большой презумпцией того, что мы никогда не имели достаточного количества денег»⁶⁷.

Вот почему Ло выступает горячим защитником того, что новейшие экономисты называют «кредитной экспансией», при чем, так же, как и Маклеод — Цишковский — Ган — Шумпетер, Ло отождествляет деньги с кредитом.

«Кредиты необходимы и полезны, — говорит Ло, — они производят тот же эффект и то же благо в торговле, как если бы количество денег увеличилось»⁶⁸. И, наконец, Ло прямо предвосхищает Гана, утверждая, что банк создает кредит (а кредит есть деньги): «Создание кредита, — пишет Ло во «Втором мемуаре о банках», — через посредство банка увеличило бы в течение года количество денег в гораздо большей мере, чем это сделала бы выгодная торговля в течение десяти лет: поэтому для Франции необходимо прибегнуть к помощи кредита — или же она будет находиться в состоянии слабости по сравнению с другими державами, которые пользуются кредитом⁶⁹.

Развивая дальше количественно-механическую теорию процента, аналогичную Монтескье и противоположную Юму (который считает, что % не зависит от количества денег в стране), Ло полагает, что новые выпуски денег при посредстве кредита могут снизить процент, привести к обилию капиталов и всеобщему процветанию Франции: «только обилие денег, — говорит Ло в том же мемуаре, — может естественным образом (?) вызвать беспрепятственно этот хороший эффект; только учреждение кредита может доставить обилие денег и дать первый толчок (premier mouvement), который в дальнейшем даст Франции эти блага»⁷⁰ (Курсив наш. — З. А.).

И именно этот «первый толчок» является фундаментом новейшей экспансивистической теории, и, например, Шумпетер строит на этом всю свою систему кредита и хозяйственной динамики

Приведенные выше взгляды Ло на деньги и кредит и их роль в хозяйственной жизни дают основание формулировать следующим образом «систему» Джона Ло: деньги — это капитал, кредит — это деньги, бумажные деньги — это кредит.

Отсюда: выпуск бумажных денег есть создание кредита, создание кредита есть создание капитала, следовательно, выпуск бумажных (кредитных) денег есть создание капитала⁷¹.

Хотя в таком виде «система» Джона Ло не была формулирована самим ее творцом, однако, как это ясно из вышеизложенного, приведенная формула вполне соответствует «духу» всей его теории, внутренней логике его «системы». И в этой формулировке даны уже основные принципы экспансивистической теории. Из этой последней не может быть поэтому вычеркнуто имя Джона Ло, ибо эволюция этой теории начинается с Джона Ло, подлинного «отца» современных экспансивистов.

В дальнейшем основные исходные положения этой школы основательно фундаментировал Маклеод, который обосновал тот же тезис Ло: кредит есть деньги и деньги есть кредит. Кредит есть деньги потому, что, располагая кредитом, вы можете так же приобретать блага, как и в том случае, когда у вас имеются наличные. Кредит же основан на доверии, следовательно, и доверие имеет силу денег.

Если кредит есть деньги, то, с другой стороны, и деньги есть кредит, ибо если вы получаете за продукт деньги, то это вы делаете лишь в доверии к тому, что за деньги можно получить различные блага Следовательно, когда вы продаете за наличные, то вы тоже оказываете кредит, ибо деньги есть только кредитный документ. Отсюда продажа за наличные есть продажа в кредит, а продажа в кредит есть продажа за наличные, ибо и наличные (деньги) есть тоже кредит.

Логика заставляет Маклеода причислить к деньгам не только банкноты, чеки, векселя, жиро-счета, но даже и почтовые марки, ибо все эти объекты могут служить платежным средством и погашать долги.

Маклеод рассматривает кредит, как дополнительные деньги, как прибавку к наличным в стране деньгам. Банки, с его точки зрения, в форме депозитов и нот создают своим кредитом новые деньги, и поэтому он считает, что кредит имеет такое же значение для хозяйства, как Нил для Египта!

«Создавая кредит в пользу своего клиента, — говорит Маклеод, — банкир извлекает такую же прибыль, как если бы выдал ему наличные деньги. Из этого, очевидно, следует, что банковый кредит есть банковый капитал», а поскольку и торговый кредит есть также капитал, постольку вообще «кредит есть капитал»⁷².

Однако здесь нужно отвести возражение немецких критиков Маклеода (Книса, Коможинского, Диля), будто бы при логическом развитии его теории следует признать, что банк, благодаря кредиту, создает «нечто» из «ничего». Это, конечно, неверно, ибо, возражая против натуралистической трактовки капитала Сэя и сделанного последним на основе этой трактовки вывода — «кредит не умножает капиталы», Маклеод подчеркивает, что кредит, очевидно, есть вид «невещественного капитала», и, следовательно, банк увеличивает не конкретно-материальную, но именно эту «невещественную форму капитала».

Деятельность банка, по Маклеоду, «заключается в создании обязательств, в умножении долгов, которые должны исполнить все обязанности денег и которые, исполняя эти обязанности, равносильны во всех отношениях такому же капиталу»⁷³.

Этим, конечно, не сказано, что банк создает хлеб из воздуха, как это хотят представить критики Маклеода, но здесь фетишизм денег и капитала достиг своего апогея. Для Маклеода капитал — это все, что может принести прибыль (прибавочной стоимости для него не существует), и если выпуск банком «долгов» (т. е. банкнот или открытие текущих счетов) приносят прибыль, значит то, что выпускается, есть действительный капитал, именно «невещественный капитал», который равен «вещественному капиталу».

Вместо того, чтобы вскрыть действительную природу эмиссионной и «банкотворческой» вообще прибыли, Маклеод, как вульгарный экономист, удовлетворяется констатацией того, что это есть прибыль, и «открывает» тот «капитал», который приносит эту прибыль.

То же непонимание сущности кредита и отождествление формы платежного средства с деньгами, денег с кредитом, а кредита с доверием мы находим и у новейшего представителя экспансивистической теории кредита — Гана. «Чек или жиро-счет, — утверждает Ган, — который в качестве платежного средства переходит от одного лица к другому, только юридически суть право требования на деньги, а с экономической точки зрения, когда и поскольку, они не размениваются на валютные деньги, — суть не только право на деньги, но сами деньги»⁷⁴.

И для него, также как и для Маклеода, объектом ссуды является кредит как таковой, т. е. доверие, а поскольку кредит есть деньги, «деньги ссужаются всегда, как капитал, постольку вывод ясен: банк создает новый капитал. Правда, такого категорического вывода о создании капитала банком Ган, в отличие от Маклеода, не делает, видимо, потому, что заранее хочет предохранить себя от плоских обвинений в создании «нечто» из «ничего», в чем обвиняли Маклеода. У Гана мы не находим метафизического понятия, «невещественного капитала», и поэтому Ган не может сказать, что кредит есть капитал, и что отсюда создание кредита есть создание капитала.

По Гану банк создает не капитал, но кредит, и именно «кредит в буквальном смысле слова»; а уже кредит является средством создания капиталов и расширения производства. Отсюда «первичные банки», (Primärbanken) суть те банки, которые «создают кредит» (Kreditschöpfungsbanken), а «вторичные банки» (Sekundärbanken) только посредничают в кредите (Krediterscheinungsbanken)⁷⁵.

Из основного положения Маклеода о способности банков при посредстве кредита создавать покупательскую силу, вытекает и знаменитый тезис Гана о приоритете активных операций, который и является центральным пунктом нападок его современных критиков.

Ган утверждает, что пассивным операциям предшествуют активные банковские операции, и что депозит создается открытием клиенту банка кредита по текущему счету, и поэтому «пассивные операции банка являются ничем иным, как рефлексом уже совершенных операций по предоставлению кредита»⁷⁶. Хотя Маклеод в такой определенной форме и не высказал этого тезиса, но то, что он логически вытекает из всей его теории — это не представляет никаких сомнений, и поэтому и Ган, и Шумпетер не имеют никаких оснований считать свою теорию «новой теорией кредита».

Мы не согласны с этим положением Гана, но в то же время к согласны и с его многочисленными противниками, которые категорически утверждают обратное Гану.

С нашей точки зрения, марксист не имеет права занять ни той, ни другой позиции в этом споре, ибо никакого «закона» здесь установить нельзя. Активные операции могут развиваться на основе уже сконцентрированных пассивов, но могут иметь место и без них, и в этом случае пассивы можно действительно рассматривать, как рефлекс активных операций. Такова именно конкретная действительность, и нет никаких оснований строить теорию, которая бы обнимала лишь одну сторону этой последней. Между тем, обе теории насилуют действительность именно ради своей догмы.

И Коклен, и Маклеод, и Ган, и Шумпетер с фактами в руках доказали, что банки предоставляют кредит сверх объема действительно привлеченных ими средств, и что эти последние не представляют поэтому границы для кредитования. Это факт, и, как мы уже отмечали, не опровергнутый и не могущий быть опровергнутым натуралистами.

Но насколько верно, что активные операции вообще «предшествуют» пассивным, следовательно, собранным банками, средствам? Этот тезис Гана в такой абсолютной форме безусловно ложен, ибо совершенно ясно, что «предоставлять кредит» может не всякий, но только тот банк, который сам обладает некоторыми средствами, и именно без этих средств нет и не может быть того самого кредита-доверия, которыми торгуют, по Гану-Маклеоду, банки! Следовательно, уже само доверие-кредит явлется производным от наличных средств, сконцентрированных в банке в форме выпуск акций, облигаций или приема вкладов. И это тоже факт, который «новая теория кредита» не в состоянии опровергнуть, ибо она не может указать ни одного случая создания «первичного банка» без всяких наличных средств.

Но этим мы вовсе не утверждаем того, что наперекор тоже фактам упорно твердит натуралистическая теория, будто бы пассивы банков или реальные наличные средства всегда связывают активные банковские операции. Мы утверждаем, что кредитование обязательно предполагает накопление, но вовсе не то, что денежное накопление является эффективной и абсолютной границей кредитования.

Банки имеют много средств развивать кредитование за пределы этой границы, и тем самым толкать производство за пределы наличных фондов, как денежного накопления, с одной стороны, так и потребительского спроса, с другой. И «зерно истины» экспансивистической теории кредита заключается в том ее утверждении, что фактически не могут быть установлены точно-фиксированные границы, которые определяли бы объем кредита в каждый данный момент, точнее: объем кредитной эмиссии, и что хозяйственная динамика и есть не что иное, как процесс постоянного нарушения этих границ. Однако экспансивисты далеко не вскрыли сущность и внутреннюю закономерность кредита в капиталистической динамике, но только эмпирически-верно уловили ту эластичность, которую придает кредит циклическому движению конъюнктуры.

* * *

Вопрос о роли и функциях кредита в капиталистической экономике сейчас рассматривается нами под углом зрения так называемой проблемы о «творческой роли кредита», при чем в этой проблеме мы различаем три момента:

1) «Создает» ли кредит капитал из данных в обществе материальных фондов или только «переносит» существующий капитал, т. е. возможно ли накопление без кредита? Решение этого вопроса даст нам возможность выяснить роль кредита, как формы накопления.

2) Увеличивает ли кредит массу функционирующих капиталов в том случае, если под последними понимать также и денежные капиталы? Ответ на этот вопрос приведет нас к определению необходимости кредита как формы обращения.

3) «Создаются» ли при посредстве кредита новые производительные капиталы, следовательно, новые материальные фонды, или только используются наличные «капиталы»? Решение этого позднего вопроса даст нам ответ и на вопрос о границах кредитной экспансии и ее роли в капиталистической динамике.

Кредит как форма накопления и капиталораспределения

Мы знаем, что натуралисты считают кредит только «перенесением» уже существующего капитала, следовательно, с их точки зрения, и без кредита наличные материальные фонды суть капитал. Мы показали ошибочность этого взгляда. Иначе разрешают этот вопрос экспансивисты:

«Без кредитования (Krediteinräumung), — говорит Ган, — никакие материальные блага не могли бы производиться, не могло бы произойти никакое капиталообразование для производства средств производства. Кредитование есть то, что притягивает к себе капиталообразование, как вторичное явление, подобно тому, как всякий спрос вызывает деятельность для его удовлетворения — производство. Кредитование есть не только причина капиталообразования, оно является также определяющим началом для их соединения, их величины, и даже для распределения между субъектами в народном хозяйстве»⁷⁷ (Разрядка наша — З. А.).

На это очень важное положение Гана Карл Диль отвечает ссылкой на то, что капиталообразование может происходить и без кредита, а именно: на основе использования предприятиями прироста собственных средств⁷⁸. Мы считаем это возражение теоретически неосновательным и эмпирически неверным. Гигантский рост крупно-капиталистического производства во второй половине XIX века и в первой четверти XX века, конечно, нельзя объяснить собственным капиталообразованием внутри промышленности, но, главным образом, той широчайшей аккумуляцией всего общественного накопления, которая происходила по преимуществу в кредитной форме. И характерным для современного капитализма следует, конечно, считать не собственное накопление промышленности, но «эксплуатацию» последней чужих «капиталов», следовательно, аккумуляцию чужих средств.

Вот почему мы считаем совершенно правильным тезис Гана о том, что если бы не было возможности кредитования, то не мог бы произойти колоссальный рост гигантских капиталистических предприятий, производящих средства производства, а при наличии этой системы крупного производства без возможностей «кредитования» не могло бы иметь места и индивидуальное накопление (которое в современном капитализме обязательно должно принять общественную, именно банковую или акционерную форму⁷⁹. И именно в этом смысле мы можем сказать, что «кредитование» является необходимой формой для соединения «капиталов» и их распределения между индивидуумами, и именно отсюда и вытекает необходимость кредита для капитализма, который только благодаря наличию этой «общественной формы капитала» и способен до известных пределов развивать производительные силы.

Конечно, эту мысль о кредите, как необходимой и специфической для капитализма формы накопления и капиталораспределения, нельзя считать специально гановским «открытием». Вполне отчетливое понимание необходимости кредита, как формы капиталообразования можно встретить у забытого ныне экономиста шестидесятых годов Германа Рёслера. Он указывает, что кредит «сам по себе ничего не производит», однако кредит «создает капиталы, так как благодаря кредиту становятся производительными блага, которые без кредита лежали бы мертвыми или уничтожались бы»⁸⁰. На основе правильного понимания кредита, как формы капиталонакопления, Рёслер приходит к выводу о необходимости кредита для капиталистической системы. «Кредит, — говорит Рёслер, — не есть нечто произвольное, но является необходимым плодом хозяйствования Wirtschaftlichkeit»⁸¹. Он рассматривает кредит, как необходимую предпосылку деятельности каждого отдельного предприятия и как необходимую предпосылку для всего народного хозяйства: «Кредит является необходимым (unentbehrliche) дополнением к системе разделения труда»⁸² (Разрядка наша. — З. А.). Эту же мысль кратко и отчетливо выразил еще Коклен, который на вопрос: «умножает ли кредит капиталы» ответил в двух словах: «отчего же нет, так как без участия кредита не образовались бы капиталы»⁸³.

И в другом месте: «Кредит выводит их (блага) из бездействия и летаргии и призывает к полному употреблению. Разве это не то же, что производить? Разве после этого может кто-нибудь не согласиться с тем, что умножать употребление капиталов значит умножать их?»⁸⁴. Конечно, под термином Коклена «производить» следует понимать использование денег или товаров в качестве капитала в нашем смысле, т. е. превращение их из просто товаров или денег в средство создания прибавочной стоимости, т. е. в капитал. И, действительно, в этом смысле кредит «создает капитал»⁸⁵, ибо без кредита большая часть денег и товаров не были бы капиталами⁸⁶.

Иными словами: кредит, как форма капитала, следовательно, кредитный или денежно-ссудный капитал, является необходимой формой расширенного воспроизводства капитала в современных условиях⁸⁷.

Но здесь необходимо внести одну существенную поправку в трактовку этого вопроса Маклеодом — Кокленом — Ганом — Шумпетером.

Дело в том, что все они отождествляют кредит вообще с банковской формой кредита. Но в этом случае как раз и невозможно доказательство необходимости кредита для капитализма, ибо и накопление капиталов и их централизация происходят отнюдь не исключительно на основе одной банковой формы, но наряду с этим и в акционерной форме, при чем и сами банки возникают именно в этой форме.

Мы рассматриваем эмиссию акций и облигаций (промышленных), как такую же необходимую форму кредитования, как вексель, банкноту или контокоррентную ссуду⁸⁸.

Переоценка экспансивистической теорией банковой формы и игнорирование специфичной для современного капитализма акционерной формы не дает ей возможности довести до конца свою концепцию и отпарировать критические удары своих противников. Возражая Гану, Диль, по-видимому, и имел в виду эту форму накопления, которая будучи оторвана от кредитной формы, действительно делает невозможной защиту позиции экспансивистической теории о кредите, необходимом условии капиталистического накопления.

Поддерживая это последнее положение, мы, однако, ни в коем случае не разделяем второй части приведенного выше тезиса Гана о приоритете кредитования (Krediteinräumung) над капиталонакоплением (или более узко — активных операций банка над пассивными).

Из того, что кредит является необходимой формой капиталонакопления, отнюдь еще не следует, что первый причинно обусловливает и целиком подчиняет себе второе, как это утверждает Ган. Здесь гановская концепция является лишь не более и не менее, как приложением к кредитной теории основ новейшей буржуазий потребительски-психологической политической экономии: это ясно и из той аналогии, которую проводит Ган между кредитованием — накоплением, с одной стороны, и потреблением (спросом) — производством (предложением), с другой стороны.

Собственно, помимо этой аналогии, мы не находим у Гана других доказательств этого тезиса. Но, во-первых, аналогия остается аналогией, а не доказательством, и, во-вторых, Ган не имеет никакого права навязывать в качестве аксиомы теорию о приоритете потребления над производством, и, в частности, нам уже приходилось на страницах нашего журнала указывать, что в этой теории нет и намека на аксиоматичность, но, наоборот, что даже самая лучшая защита этого положения не выдерживает критики⁸⁹.

Игнорирование акционерной формы кредита вполне увязывается с проанализированной выше гановской (и вообще экспансивистической) концепцией о приоритете активов над пассивами, или, что то же, о приоритете кредитования над накоплением. Ган в этом центральном вопросе проявляет несомненную узость банкира-практика, который накопление мыслит бухгалтерски, как соответствующую запись в правом листе баланса, а под пассивами в узком смысле слова понимает только «текущие счета» и «вклады». И именно такое «накопление» (!) создается или притягивается активными операциями.

Но если уже подходить к этой проблеме бухгалтерски, то и в этом случае нет никаких оснований рассматривать пассив и пассивные операции только как операции по текущим счетам и вкладам. Ведь в пассиве баланса мы находим не только эти счета и не только «кредиторов», «корреспондентов Loro и Nostro» и пр., но и Aktienkapital. создание которого также следует рассматривать, как пассивную операцию. И разве, как уже было указано, образование собственного капитала банка не предшествует активным операциям? А раз так, значит и активные операции не имеют вообще приоритета над пассивными, а кредитование — приоритета над накоплением, ибо кредитованию как раз и предшествует накопление, принявшее кредитно-акционерную форму и обусловливающее самое образование банка, а следовательно, и его активных операций. На эту «мелочь» известные нам критики Гана не обратили внимания, хотя одна эта «мелочь» опрокидывает его основную концепцию.

Кредит как форма обращения

Мы уже говорили, что большая часть нападок на теорию Маклеода-Гана покоится на недоразумении, ибо, утверждая, что кредит создает капитал (Маклеод) или банк создает кредит (Ган), они отнюдь не утверждали, что именно этот акт «создания кредита» представляется в то же время и как акт создания материальных благ, или что каким-то таинственным образом кредит вызывает к жизни некую материю из мира нематериального. Эта фантазия навязана экспансивистам самими критиками. В действительности же их теория хотя и фетишистична, но отнюдь не оторвана от реальной почвы и отнюдь не представляет из себя какой-то увлекательной фантазии.

Экспансивисты исходят из конкретных фактов. Выпуская банкноты (с 25%, например, обеспечением) или открывая своим клиентам кредит по текущему счету, банк действительно пускает в обращение новые платежные или покупательские средства. Поскольку же эти последние используются их клиентами, как капитал (по Коклену, «негоциант», таким образом, в 10 раз в отношении к собственному капиталу увеличивает свой оборот), постольку, следовательно, банк своим кредитом создает новый капитал. И этот вывод экспансивисты имеют право сделать только потому, что они решительно порывают с натуралистической концепцией капитала, как известно, господствующей в буржуазной экономим. Так, Шумпетер считает шаблонно-натуралистическое определение капитала Менгера слишком узким и выдвигает свое более широкое определение. Вот оно:

«Только платежные средства суть капитал, и не просто «деньги», но средства обращения вообще, какого бы рода они ни были (!!) — Однако капиталом являются не все платежные средства, но только те, которые фактически выполняют характерную для них функцию»⁹⁰.

Эта характерная функция и заключается в том, что эти платежные средства используются «для создания новых благ». Поэтому для Шумпетера в его «статическом хозяйстве» нет капитала; это понятие исключительно динамическое. Капитал — это не более и не менее, как такие суммы денег и других платежных средств, которые в каждый данный момент имеются в наличии для передачи предпринимателю, при чем динамический характер капитала определяется тем, что «предприниматель в нашем смысле имеется только в динамическом хозяйстве»⁹¹. Указывая, что не только «деньги», но и всякие платежные средства (выполняющие указанную функцию) суть капитал, Шумпетер подчеркивает, что в большинстве случаев капитал состоит не из денег, но именно «из других платежных средств»⁹². И здесь мы видим характерный для этого направления фетишизм: форма капитала (денежная) просто идентифицируется с его содержанием. В противоположность натуралистам, для экспансивистов действительным капиталом являются не блага -— средства производства, но сами деньги, следовательно, их форма; средства же производства выступают лишь, как момент в движении самих денег. Действительные отношения у них перевернуты: вместо того, чтобы рассматривать деньги, как момент или форму движения капитала, они рассматривают капитал, как средство движения его формы. Сущность вещи оказывается в подчинении у ее формы.

И только потому, что все экспансивисты-фетишисты переворачивают действительные отношения и наблюдают лишь за формой их движения, они могут в некоторых случаях, не проникая в сущность вещей, более или менее верно очертить форму их движения. Таким образом, они констатируют факт, отнюдь не объясняя его. Они утверждают, что кредит, создавая новые платежные средства, создает в то же время новый капитал. Это, конечно, верно, если капитал есть деньги, а деньги есть только средства обращения, но мы знаем, что это глубоко-ошибочное вульгарное понятие капитала, ибо «капитал существует, как капитал, только в действительном процессе производства» (Маркс), а не в обращении, и поэтому ни деньги, ни платежные средства вообще не есть капитал, но лишь форма его авансирования. Они еще должны превратиться в товар — средства производства и притянуть к себе товар — рабочую силу, чтобы стать капиталом.

С нашей точки зрения, капиталом не являются ни блага — средства производства (натуралисты), ни деньги плюс платежные средства вообще (экспансивисты), но только то производственное отношение, которое неизбежно возникает, когда владелец средств производства купил и использовал товар — рабочую силу. Поэтому на «опрос, может ли кредит (банки) создать новый капитал, мы отвечаем, как это говорится в популярном анекдоте, вопросом, а именно о каком капитале идет речь?

О действительном, следовательно, производительном капитале или о денежном капитале?

Но этого мало: нужно далее выяснить, идет ли речь о действительном денежном капитале (золоте или нотах с полным золотым покрытием) или о фиктивном денежном капитале, как чистой форме производительного капитала, т. е. просто о средствах обращения.

Если под «денежным капиталом» понимаются эти последние (т. е. не «действительные деньги, но их заместители), то мы отвечаем утвердительно: кредит (банк) действительно создает «денежный капитал» (конечно, не реальное золото, но фиктивный денежный капитал), следовательно, увеличивает наличную массу функционирующих средств обращения.

Но, в согласии с марксовыми экономическими понятиями, мы не можем принять такой терминологии: средства обращения не являются ни капиталом вообще, ни денежным капиталом. Они суть только денежная форма уже созданного, «чреватого прибавочной стоимостью» и подлежащего реализации товарного капитала⁹³. В круговороте \(П—Т'—Д'—П'...\) банк замыкает цепь созданием посредствующего звена в виде \(Д'\), т. е. денег, функциональное назначение которых в данном кругообороте заключается лишь в осуществлении реализации \(Т’\), каковая не может произойти без этого посредничества \(Д'\).

Следовательно, с нашей точки зрения банк не создает нового капитала в денежной форме (каковая и является формой авансирования производительного капитала вообще), но создает лишь денежную форму для реализации уже существующего капитала⁹⁴.

Мы могли бы признать вместе с экспансивистами, что кредит создает новый капитал вообще, и денежный капитал в частности, только в том случае, если бы признали правильным их положение о том, что функциональное назначение эмитируемой кредитным институтом «покупательной силы» заключается не только или не столько в обращении товарного капитала, сколько в авансировании нового производительного капитала. Однако этот вопрос целесообразнее рассмотреть в связи с проблемой границ кредитной экспансии...

Шумпетер утверждает, что банк создает новый капитал только в том случае, если новая покупательная сила будет использована производства. Что же касается Коклена и Маклеода, то они считали созданием капитала всякую дополнительную эмиссию «денег», под которыми они понимают покупательские и платежные средства Также и Ган говорит о всяком выпуске «денег» — платежных средств, как о создании нового кредита вообще, а о кредите, как средстве создания нового капитала вообще. Это смешение средств обращения, как формы обращения наличного товарного капитала и денежного капитала как формы авансирования нового производительного капитала, можно считать поэтому общей чертой экспансивистической теории.

Но поскольку такое разграничение проведено, то в отношении денежной формы капитала, т. е. создания средств обращения наличного капитала «свобода» и «творчество» банков в известных пределах несомненны (см. ниже).

Поэтому мы считаем, что и критика Дилем экспансивистической теории бьет мимо цели, ибо он находит у нее ошибки не там, где они в действительности имеются. «Имеющую тяжелые последствия ошибку Маклеода» Диль открывает в том, «что он (Маклеод) сущность кредита, который представляет лишь восполнение (Ergänzung) денежно-кредитной системы, видит в том, будто бы сам кредит является деньгами, и деньгами именно потому, что они добавляются к уже имеющимся в наличии деньгам в народном хозяйстве. Это неверно. Все эти денежно-платежные средства никоим образом не увеличивают массы денег, но благодаря им, наоборот, значительно сокращается потребность в деньгах⁹⁵.

Но разве устраняется необходимость в той функции, которую до введения эмитированных банком платежных средств выполняли деньги в обращении? Ни в коем случае! Наоборот, эти платежные средства вступают в обращение именно потому, что недостаточно денег для выполнения этой функции. Следовательно, введение платежных средств означает не уменьшение, а расширение сферы обращения, и кредитные платежные средства, поскольку они наряду с наличными деньгами обслуживают эту сферу и выполняют эту денежную функцию, действительно представляют из себя добавление к массе обращающихся денег. В этой своей форме они равноценны наличным деньгам и могут рассматриваться, как средства обращения, вполне аналогичные деньгам в этой функции, в чем совершенно прав Маклеод.

Но почему возможно увеличение массы денег в форме средств обращения посредством «кредитного творчества»? Только потому, что в функциях средств обращения и платежа форма денег безразлична, ибо здесь «функциональное существование денег поглощает, так сказать, их материальное существование» (Маркс). И именно в признании этого момента заключается положительно-научная сторона экспансивистов — кредита — номиналистов денег и слабая сторона противоположного направления.

Кредит на самом деле создает новые средства обращения, и это не только возможность, но и необходимость, ибо в противном случае «золотые оковы» связали бы развитие производительных сил, и не могла бы происходить повышательная волна промышленного цикла. И именно в этом мы видим второй критерий необходимости кредита для капитализма. Следовательно, кредит вдвойне необходим для капитализма: как форма накопления и капиталораспределения, с одной стороны, и как форма обращения, с другой. И поэтому ту переоценку роли кредита при капитализме, которая налицо у экспансистов, можно, пожалуй, предпочесть недооценке его роли у натуралистической теории, ибо именно эта переоценка дает возможность экспансивистам вплотную подойти (но только подойти) к этой двоякой обусловленности роли кредита при капитализме.

Кредитная экспансия и капиталистическая динамика

Мы переходим к третьему и последнему моменту поставленной проблемы. Мы выяснили, что кредит действительно создает средства обращения наличного товарного капитала. Но создает ли кредит также и покупательские средства, которые могут быть использованы для авансирования нового производительного капитала? Эта проблема является в то же время проблемой границ кредитной экспансии при капитализме.

Если кредит может создать только средства обращения наличного товарного капитала, то в этом случае проблема границ кредита решается просто: граница кредитной экспансии дана наличным в данный момент объемом товарного обращения. Так именно решает эту проблему проф. З. С. Каценеленбаум. Он не отрицает, что в этом случае банк создает кредит или средства обращения (которые экспансивисты называют деньгами и капиталом) и что банки имеют в этом отношении некоторую «свободу творчества», но что эта свобода строго ограничена «эластичной» «потребностью оборота в денежных знаках»⁹⁶. Только в пределах этой «эластичности» «эмиссионный банк (и депозитные банки, поскольку они эмитируют новые платежные средства. — З. А.) имеет в известном смысле возможность создавать кредит»⁹⁷.

Таково одно решение вопроса, решение, которое пытается связать натуралистическую концепцию сущности кредита с фактами реальной действительности.

Совершенно иначе решает этот вопрос экспансивистическая теория, в частности ее горячий защитник Шумпетер.

В «Теории хозяйственного развития» Шумпетер элиминирует при анализе кредитных процессов не только потребительский кредит (что вполне правильно, с нашей точки зрения)⁹⁸, но и те виды кредита, при посредстве которых создаются, как он выражается, «только технические средства циркуляции» (т. е. средства обращения товарного капитала), ибо эти виды кредита не специфичны для динамического хозяйства и имеются также и в статическом хозяйстве⁹⁹.

В качестве типического должника он берет предпринимателя¹⁰⁰ и рассматривает кредит, как фактор хозяйственного развития, как рычаг производства благ¹⁰¹.

«Кредит, — говорит он, — по своему существу есть создание покупательской силы в целях предоставления ее предпринимателю, но не просто предоставление последнему наличной покупательской силы — свидетельств на наличные продукты. Создание покупательской силы принципиально характеризует метод, который осуществляет хозяйственное развитие в незамкнутом народном хозяйстве»¹⁰².

Здесь Шумпетер весьма отчетливо выявляет тот момент, который, на наш взгляд, составляет самую характерную черту экспансивистической теории в отличие от пассивно-натуралистической. Для Шумпетера кредит — основной фактор хозяйственной экспансии, рычаг производства, ведущее начало капиталистической динамики.

И уже здесь мы видим сильные и слабые стороны этой теории. Ее сила в том, что она элиминирует вторичные признаки и второстепенные виды кредита, и вместо догматических и познавательно-бесплодных определений, дает правильную установку для анализа кредита, выдвигая на первый план фигуру капиталиста-предпринимателя в качестве «типичного должника» и концентрируя внимание на роли кредита в процессе динамического производства, следовательно, расширенного воспроизводства. Ее слабость, помимо прочего, в переоценке роли кредита, именно в том, что она ставит кредит над производством, ложно трактует связь между производством и обращением, и видит в кредите не необходимую форму капиталистической динамики, но основной движущий фактор последнего. Вместо того, чтобы рассматривать развитие производительных сил как фактор, обусловливающий кредитную экспансию, они переворачивают эту связь и видят, наоборот, в самой кредитной экспансии основной фактор развития производительных сил.

Так же, как Маклеод, Коклен и Ган, Шумпетер исходит из фактов создания покупательской силы банком: «Каждый банковский практик, — говорит он, — знает, что кредитный оборот не исчерпывается тем, что наличная покупательская сила меняет руки, и что на банки при этом выпадает не только роль простых посредников». Он указывает на депозиты кассового происхождения, которые, как известно, используются банками для кредитования, и таким образом одна и та же сумма покупательской силы как бы удваивается. Эти и другие факты известны практике и описательной банковой литературе, и только для экономической теории приходится их «открывать» и соответственно интерпретировать¹⁰³.

Шумпетер указывает на ряд новейших англо-американских авторов, как Cannan, отчасти Pigou, Stamp, Robertson, которые также признают возможность «коммерческого создания покупательской силы»¹⁰⁴, и с некоторой горечью подчеркивает, что «теперь признается в качестве английской та теория, которая раньше отвергалась, как немецкая теория»¹⁰⁵.

Однако мы отнюдь не собираемся успокаивать оскорбленное национальное чувство Шумпетера и должны отметить, что честь этого «открытия» ни в коей мере вообще не принадлежит современной экономии как англо-американской, так и немецкой.

Не говоря уже о вышеупомянутых авторах, можно указать и на Дж.-Ст. Милля, который, не порывая с натуралистической теорией кредита, подчеркивал, что «кредит, не будучи производительной силой, служит покупательской силой»¹⁰⁶, что «покупательская сила в кредите точно такая же, как и в деньгах», и что поэтому кредитная эмиссия, влияя на цены, также как и денежная эмиссия, обязательно требует ограничения¹⁰⁷. И именно в этой связи Милль оперирует абстракцией «безденежного хозяйства»¹⁰⁸, которую Ган выдвигает в качестве своего собственного метода, но, конечно, выводы Милля из этой абстракции противоположны гановским. Даже представление о том, что капитал может создаваться без сбережений, можно встретить, еще у Годскина:

«Если бы изобретение и применение бумажных денег ничего не давало, кроме того, что оно обнаружило, что капитал отнюдь не представляет какого-то сбережения, то уж этим самым оно сыграло бы важную роль… Когда были изобретены бумажные деньги и пергаментные облигации... тогда совершенно ясно стало, что капитал не представляет никакого сбережения»¹⁰⁹ (Подчеркнуто нами. — З. А.).

Но допустим, что это действительно «новая теория кредита». В чем же она заключается?

«Новая теория кредита, — говорит Шумпетер, — есть, с одной стороны, новая теория источников предложения кредита, и, с другой стороны, функции кредита в жизненном процессе народного хозяйства. На основе приведенных фактов новая теория рассматривает создаваемую ad hoc банковскими методами новую покупательскую силу не только как один из источников предложения кредита, но и как то основное и наиважнейшее, без которого вообще невозможно финансирование современного индустриального развития». Однако при всем этом Шумпетер отнюдь не отрицает значения сбережений: «это не значит, — подчеркивает он, — что отвергается значение сбережений». (Считая, что плата % по текущим счетам является исторической случайностью, Ган в противоположность Шумпетеру тем самым отрицал значение сбережений. — З. А.).

«Энергия, при посредстве которой сберегаются средства, есть, конечно, существенный элемент судьбы народа и его будущности. Признавая полезность сбережений, Шумпетер все же подчеркивает, что основа кредита не в аккумуляции сбережений, но в создании покупательской силы ad hoc: «Однако, — продолжает он, — помимо этого, имеется еще другой очень эластичный фонд в народном хозяйстве, который дан возможностью создания покупательской силы и который, как источник финансирования операций, не связан наличным сбереженным капиталом..., и это происходит фактически всегда, когда нечто новое финансируется»¹¹⁰.

Общеизвестно, что когда банки используют свои эмиссионно-творческие возможности в той или иной форме не для обслуживания обращения, но для финансирования производства, то такой образ их действий постоянно осуждается теоретиками кредита в качестве ненормальных методов, неизбежно вызывающих хозяйственные потрясения. Шумпетер же (также как и Ган) в теории — смелый и последовательный экспансивист. Он утверждает, что «поскольку речь идет о теоретическом анализе существа вещи и основного механизма индустриального развития при капитализме, постольку эти методы финансирования (создание ad hoc покупательской силы. — З. А.) следует рассматривать как собственно-нормальные и, еще более, как единственно возможные»¹¹¹.

Итак, создание покупательской силы ad hoc признается ими не только как возможность, но и как необходимость для процесса расширенного капиталистического воспроизводства. Нужно отдать справедливость Шумпетеру в том, что он, в отличие от старых авторов, кратко, ясно и недвусмысленно выражает сущность этого направления. В силу этого экспансивистическая теория в новой редакции имеет возможность заранее отвести всякие попытки поверхностной натуралистической критики, вроде невозможности создания «нечто из ничего». Так, говоря о функциях кредита, Шумпетер подчеркивает, что народно-хозяйственный смысл процесса, функции кредитования посредством ad hoc создаваемых платежных средств, заключается в осуществляемом благодаря этому иному применению национальных средств производства»¹¹², что «это дает возможность отвлечь средства производства от их прежнего применения и осуществить новые комбинации производства. Этот метод кредитования относится в первую очередь не к нормально-постоянному приросту средств производства, но к их иному употреблению, в особенности благодаря введению новых производственных методов». Эти методы действуют аналогично сбережениям, использование которых означает иное распределение наличных средств производства. Такое финансирование за счет ad hoc создаваемой покупательной силы он «вынужденным сбережением» (Erzwungenes Sparen)¹¹³.

То, что кредит сам по себе не создает средств производства, но лишь использует в виде «новых производственных комбинаций» те возможности, которые заложены в самой капиталистической системе, Шумпетер подчеркивает и в другом месте, в связи с анализом роли банков: «Банки финансируют периодически возрастающие возможности новых производительных комбинаций, но они не создают ни этих возможностей, ни самих комбинаций»¹¹⁴.

Мы считали необходимым привести все эти цитаты потому, что экспансивистическая теория часто ложно интерпретируется. Если в отношении Ло или Маклеода и были некоторые основания для обвинения их теорий в фантазерстве, беспочвенном прожектерстве и отсутствии научного анализа, то современная экспансивистическая теория значительно меньше заслуживает таких обвинений. Мы считаем, что эта теория более реалистична, чем натуралистическая теория, ибо ее исходными пунктами и предметом самого анализа служат действительные факты в их фетишизированном преломлении, те самые факты, перед которыми пасует старая, распространенная и поныне догма кредитной теории.

* * *

Решение вопроса о роли кредита в капиталистической динамике и границах кредитной экспансии на основе марксовой теории будет дано нами в особой статье. Однако и сейчас, при критическом анализе экспансивистической теории, мы считаем необходимым сослаться на некоторые места из «Капитала», которые очень помогут нашей оценке экспансивистической теории. Прежде всего очень важно марксово разграничение ссуды денег (или средств обращения) и ссуды капитала. «Поскольку купцы и производители, — говорит Маркс, — могут доставить надежное обеспечение, спрос на платежные средства есть просто спрос на то, чтобы превратить капитал в деньги: поскольку же этого нет, следовательно, поскольку авансирование платежных средств доставляет капиталистам не только денежную форму, необходимую для платежа, но также недостающий для этой цели эквивалент, постольку спрос на платежные средства есть спрос на денежный капитал»¹¹⁵.

Это кардинальной важности разграничение Маркс проводит и в других местах III тома «Капитала». Этому же вопросу посвящено и специальное примечание Энгельса, в котором детализируется это разграничение¹¹⁶. Далее Маркс показывает, что нередко за формой учета векселя скрывается ссуда денежного капитала, именно ссуда фиктивного капитала, который создают банки. Так, ссылаясь на «Manchester Guardian» от 24 ноября 1848 года, Маркс указывает на практику ост-индской торговли, «где векселя выдавались не потому, что был куплен товар, а покупали товар затем, чтобы иметь возможность получить вексель, который можно было бы учесть, превратить в деньги¹¹⁷. Это давало возможность по несколько раз получать денежные ссуды под один и тот же товар (сначала по векселю, затем под дубликат накладной на 6 месяцев), так что ссуда денег фактически превращалась в ссуду капитала, при чем ссужался, конечно, не действительный, но фиктивный денежный капитал.

Далее Маркс дал анализ и тех методов, при помощи которых банки создают фиктивный денежный капитал или, по Шумпетеру, «покупательскую силу ad hoc». «Поскольку, — говорит Маркс, — банк выпускает банкноты, не покрытые металлическим запасом (что идентично практике контокоррентной ссуды у современных банков. — 3. А.), находящимся в его кладовых, он создает знаки стоимости, которые образуют не только средство обращения, но являются в то же время для него некоторым добавочным — хотя и фиктивным — капиталом на сумму, равную номинальной стоимости этих непокрытых банкнот»¹¹⁸ (Курсив наш. — З. А.). И именно из этой возможности создавать фиктивный денежный капитал, который выполняет роль денег в функции средств обращения, и проистекает дополнительная прибыль банкира¹¹⁹.

Маркс прекрасно понимал также и то, что «новая теория кредита» считает своим открытием, а именно, что помимо эмиссии нот есть и другие средства создавать фиктивный капитал¹²⁰. Какие же эти «другие средства»?

«Мы видим, таким образом, — говорит Маркс, — как банки создают кредит и капитал (фиктивный капитал. — З. А.): 1) Путем выпуска соответственных билетов. 2) Путем выдачи требований на Лондон сроком до 21 дня, при чем, однако, они сами, выдавая эти требования, получают наличными. 3) Путем уплаты дисконтированными векселями, кредитоспособность которых прежде всего и преимущественно — по крайней мере, для соответственного местного округа — обеспечивается передаточной надписью банка»¹²¹.

Что же к этому добавляет экспансивистическая теория? Только новую форму создания фиктивного денежного капитала (конто-коррентную ссуду и обращение на этой основе чеков вместо банкнот и векселей), которая по существу ничем не отличается от описанных Марксом форм, более распространенных в его эпоху.

Для нас здесь важно только подчеркнуть, что Маркс не отрицал объективной возможности создания банками средств обращения, заменяющих действительные деньги сверх суммы металлического покрытия, против чего боролась Currency Scool, и что по логике вещей должна отрицать строгая догма натуралистической теории.

Из этой возможности создания банками фиктивного денежного капитала вытекает тот вывод, что объем реальных пассивов или денежного накопления не совпадает с объемом активов, следовательно, вопреки натуралистической теории, пассивы не определяют объема «Krediteinräumung» по Гану или, что то же, денежное накопление не является абсолютной и необходимой границей активных операций банков.

Однако это отнюдь не значит, что активные операции вообще не связаны с денежным накоплением, и что первые определяют и «вызывают» (Ган) действительное накопление. Банки «создают» лишь форму уже накопленного, прошедшего через производительный процесс и подлежащего реализации (\(Т — Д\)) капитала. Поскольку же часть прибавочной стоимости, порожденной этим ранее накопленным капиталом подлежит новой капитализации, постольку, следовательно, банки, создавая денежную форму этого реализуемого капитала (антиципируя его действительную реализацию), тем самым «создают» денежную форму и для накопляемой части \(m\) (прибавочной стоимости), т. е. создают денежную форму накопления или антиципируют процесс действительного накопления. Благодаря этому часть \(m\) капитализируется раньше, чем произошло действительное денежное накопление.

Поэтому, с одной стороны (вопреки натуралистической теории), объем кредитования в каждый данный момент больше объема действительного денежного накопления, но, с другой стороны (вопреки экспансивистической теории), это «сверхкредитование» обязательно должно иметь своей конечной основой продажу реального товара, т. е. реализацию стоимости, часть которой идет на возмещение издержек производства (\(с + v\)), а другая часть подлежит капитализации (капитализируемая часть \(m\)). Банкноты или средства обращения вообще, выпущенные банком для реализации капитала (\(Т’—Д'\)), выполнив свою функцию, вновь возвращаются в банк (ср. с принципами «банковой школы» или «идеальными деньгами» Бендиксена. См. Бендиксен, «Деньги»). Если же «творческая деятельность» банка направлена не на обслуживание товарообращения, но на создание новых производительных капиталов, т. е. грюндерство, то рано или поздно неизбежна инфляция.

Между тем, экспансивистическая теория утверждает, что такая инфляция является необходимостью для капиталистической динамики. Они, следовательно, как раз и находятся во власти той иллюзии, что создание банками фиктивного денежного капитал отнюдь не предвосхищает процесс действительного накопления, во даже устраняет необходимость в таковом; они считают, что денежное накопление протекает параллельно и независимо от создания банками платежных и покупательских средств. Наконец, отсюда они приходят к тому выводу, что создание банками платежных и покупательских средств является совершенно равноценным и дополнительным по отношению к действительному накоплению источником финансирования производства.

Если натуралисты связывают кредитование денежным накоплением, то экспансивисты разрывают совершенно эту связь.

Выше, критикуя натуралистов, мы уже доказали, что кредитование не может и не должно совпадать с объемом денежного накопления, в каждый данный момент. Нам теперь остается доказать, что из этого несовпадения отнюдь не вытекает независимость кредитования от денежного накопления, а денежного накопления от действительного накопления, что утверждают экспансивисты. Так как положительный анализ этого вопроса будет дан нами в следующей части нашей работы, то здесь нам придется ограничиться «доказательством от противного», а именно, мы постараемся показать, что экспансивисты не могут доказать необходимости такой кредитной экспансии для прямого финансирования производства, которая, будучи независимой от процесса накопления, сама по себе «создавала» бы хозяйственный подъем.

Действительно ли следует рассматривать финансирование производства за счет ad hoc создаваемой покупательской силы, независимо от действительного капиталонакопления, как необходимый фактор капиталистического развития, и имеются ли какие-нибудь границы для кредитной экспансии? Для того, чтобы ответить на эти вопросы, посмотрим сначала, как представляют себе экспансивисты роль кредита в течение конъюнктуры промышленного цикла.

Активная и пассивная экспансия

Этот вопрос разработан у последователя экспансивистической теории Мюллера, который, рассматривая «эластичную кредитную систему», как «необходимое звено в ряду конъюнктурных факторов», совершенно правильно ставит вопрос о том, является ли этот фактор активным или пассивным?¹²². Заметим, что здесь речь идет не о расширении эластичности обращения в pendant к расширению производства, но о финансировании производства, развязывании дремлющих в обществе производительных сил при помощи кредитной экспансии.

Пассивный тип кредитной экспансии. Исходный пункт равновесия — реальный процент (прибыль промышленных предприятий) — выше ссудного процента. Это неизбежно вызывает подъем, грюндерство, следовательно, рост спроса на кредит, который, согласно предположению автора, удовлетворяется теми методами, которые признает в качестве необходимых «новая теория кредита» (Ган).

Предприниматель, который хочет использовать новые возможности производства (техника, рынки и пр.), получает от банка в форме банкнот, текущих счетов, акцептов в свое распоряжение дополнительную покупательскую силу; последняя, выступая на рынке, поднимает общий уровень цен. Повышение цен вызывает рост притязаний на кредит предпринимателей; это повышает процент до тех пор, пока последний не достигнет уровня реального процента.

Таким образом, налицо две противоположных, тенденции: рост банковского и снижение реального процента, и в результате приближение к одинаковому уровню обоих процентов. Потрясение здесь не возникает конститутивно из течения конъюнктурного процесса, но если оно наступает, то причину следует искать не в кредитной экспансии, но в иных факторах.

Активный тип кредитной экспансии. При неизменной массе товаров, технике и условиях сбыта и при отсутствии тенденций экономического подъема, сами банки снижают ссудный процент ниже реального процента. Здесь толчок к расширению кредита идет со стороны банков, поскольку не произошло никаких изменений в наличной массе реального капитала, или возможностях его приложения. Дополнительные притязания на кредит здесь возникают потому, что сниженный денежный процент делает рентабельным такое приложение капиталов, которое ранее было нерентабельным, а это снижение процента происходит потому, что банки выходят за пределы запаса сбережений. В отличие от первого случая, здесь «кредит является мотором и стимулом движения конъюнктуры».

Эта искусственная конъюнктура несет, конечно, в себе опасности кризиса, ибо если в первом случае кредитная экспансия была ограничена предполагаемой возможностью расширения рынка, то теперь принципиально нет никаких границ для расширения кредита. В этом случае «чем больше банк снижает кредитный %, тем больше возникает предприятий, основой рентабельности которых служит премия, которую дает низкий % от пользования кредитом»¹²³.

Но и в этом случае, поскольку происходит повышение цен и растет спрос на кредит, должно произойти приспособление денежного к реальному % (159, 160), и «это повышение кредитного процента в конце экспансии должно сделать нерентабельным все те предприятия, которые были основаны на базисе низкого процента».

Таким образом, если подъем конъюнктуры в первом случае обусловлен рынком, то во втором кредитом, и хотя в обоих случаях результатом является подъем производства, но для рациональной хозяйственной политики различие этих двух типов подъема имеет большое значение.

Конечно, нельзя не согласиться с Мюллером в необходимого теоретического разграничения этих двух принципиально отличных типов экспансии. Однако вряд ли из этого разграничения можно прийти к тем выводам, которые мы находим у автора. Он утверждает, что «если кредитная экспансия следует на основе имеющихся в самом хозяйстве тенденций к подъему, то в этом случае нельзя предполагать (?), что наступит конститутивно необходимое потрясение рынка»¹²⁴. На этом основании автор считает описанную форму кредитной экспансии неустранимым (nicht wegzudenkender) фактором развития, сущность которого заключается в том, что всякий недостаток капиталов устраняется независимо от образования сбережений¹²⁵. В отличие от этого, активный тип кредитной экспансии, т. е. «исключительно банками вызванное конъюнктурное движение, должно обязательно (unabweislich) при конечном связывании кредитной экспансии привести к потрясению»¹²⁶.

В этих выводах автора дает себя чувствовать ложность общетеоретической концепции экспансивистов, и в частности ложная в самом своем основании теория кризисов. Согласно мнению автора, кризис «конститутивно» неизбежен только в том случае, если кредитная экспансия (без ведущей роли которой с их точки зрения вообще невозможно хозяйственное развитие) не совпадает с «естественной» тенденцией подъема, как-то: расширившимся рынком сбыта или техническими улучшениями. Мы же считаем как раз наоборот: именно в том случае, когда кредитная экспансия (наличия которой мы вовсе не отрицаем) развивается в pendant с повышательной промышленной волной, ускоряя движение этой последней, кризис должен «конститутивно» неизбежно наступить.

Маркс доказал, и здесь мы не можем об этом распространяться, что кризисы являются sine qua non капиталистической динамики, исключительной формой развития производительных сил при капиталистической системе. И если конститутивно-неизбежно кризис должен наступить именно при первом типе конъюнктуры, то, наоборот, при втором типе мы имеем добавочный фактор, который может ускорить наступление кризиса ранее того срока, который необходим для нарастания в период подъема моментов этого «конститутивно-неизбежного» кризиса.

Если бы банки совершенно были лишены возможности создания ad hoc покупательской силы и финансирования за ее счет производства, то и в этом случае кризис должен был бы неизбежно наступить.

Представление Мюллера о том, будто бы кредитная политика может нейтрализовать второй тип кредитной экспансии и этим устранить «конститутивность» кризисного развития, является чистейшей иллюзией: мы считаем, что кризисы не могут быть устранены не только «стабилизационным» и «рестрикционным» методами¹²⁷, но также и рекомендуемыми автором «методами приспособления» (Anpassungssmethode). Последние должны, по мысли автора, выполнить двойную задачу: нейтрализуя второй тип кредитной экспансии, дать возможность свободного развития первому типу экспансии. Поэтому автор в отличие от Шумпетера восстает против всяких ограничений кредитной экспансии извне (нормы покрытия, размен), считая, что сама кредитная политика банков, если она будет следовать его «методу приспособления», сможет устранить кредитную экспансию второго типа. Этот метод очень прост: он заключается в том, что «кредитная политика постоянно должна быть направлена на то, чтобы движение денежного процента следовало за движением реального процента»¹²⁸.

Однако, на наш взгляд, этот метод (трудности осуществления второго понимает и сам автор) неосуществим не только при наличии кредитной экспансии, но даже и в том случае, когда активные операции строго согласуются с объемом наличных пассивов. Денежные капиталы, извлеченные из обращения, в виду сократившегося производства в течение кризиса и депрессии¹²⁹, своим наплывом в банки, и фондовые биржи неизбежно должны вызвать падение уровня процента, и нет никаких оснований предполагать, что уже в начале периода подъема может произойти то повышение уровня процента, которое автор считает необходимым для «нормального течения конъюнктуры». Банки не могут в этот период повышать процент, ибо на них давят пассивы, и поэтому они не пойдут на рекомендуемую Мюллером кредитную политику, ибо это означало бы, что банки добровольно согласятся не только на отказ от прибыли, но даже на возможные дефициты.

Если же к освободившимся в период депрессии денежным капиталам добавить создаваемую банком ad hoc покупательскую силу (даже при существующих ограничениях), то в этом случае очевидно, что никакая кредитная политика не может препятствовать падению процента до уровня, стимулирующего грюндерство¹³⁰.

Кредитную экспансию ни в коем случае нельзя считать основным фактором¹³¹, обусловливающим возможность подъема конъюнктуры, что утверждает Шумпетер. Если подъем конъюнктуры создается самой кредитной экспансией, то это «искусственная конъюнктура» или, по Мюллеру, «активный тип экспансии», который приводит к денежно-кредитному кризису. Но если признавать необходимость кредитной экспансии в качестве основного фактора капиталистической динамики вообще, то как можно отказаться от второго типа? Если банки вообще и могут и должны создавать покупательскую силу ad hoc для финансирования производства, то экспансивистическая теория не имеет никаких оснований связывать эту возможность тем или иным состоянием производства и рынка, если, как утверждает Шумпетер, именно кредитная экспансия и порождает подъем. Далее, если кредитная экспансия и возможна, и необходима, если пассивы не связывают активы, то следует указать тот саморегулирующий механизм, который лимитирует объем этой экспансии, следовательно, указать ее пределы. Мюллер ссылается здесь на ссудный процент, как фактор, регулирующий кредитную эмиссию...

Однако это не решение проблемы, но попытка уклониться от ее решения. Если банки свободны в творчестве покупательской силы, то процент не может быть регулятором кредитной экспансии, ибо ведь банкам эта создаваемая ad hoc покупательская сила ничего не стоит, и поэтому банкам, как коммерческим предприятиям, нет никакого основания отказаться даже от самого ничтожного процента. Они могут довольствоваться хотя бы и ½%, но ведь в этом случае и при первом типе конъюнктуры кредитная экспансия неизбежно породит «искусственную конъюнктуру» и «конститутивно не необходимый кризис», ибо она вызовет к жизни грюндерство при какой угодно норме прибыли.

Итак, экспансивистическая теория упирается в проблему о пределах кредитной экспансии, без решения которой эта теория не в состоянии защитить свои основные принципы.

Границы кредитной экспансии

Кредитная экспансия действует аналогично бумажно-денежной инфляции, и это прекрасно понимает сам Шумпетер. Но бумажно-денежная инфляция никем, и Шумпетером в том числе, не признается необходимой (исключение — Сильвио Гезель), и здесь вместо экспансии все выдвигают рестрикцию. Поэтому экспансивистическая теория должна показать, в чем принципиальное отличие обоих видов инфляции и каков тот «естественный механизм», который заменяет необходимость рестрикции при бумажно-денежной инфляции.

Шумпетер не отрицает, что смысл кредитной инфляции заключается в том же, в чем и смысл государственной бумажно-денежной инфляции: усиленный выпуск средств обращения повышает цены, снижает наличные реальные доходы и притягивает блага к эмитентам или к тем лицам, которые пользуются эмиссией. Аналогично и действие обоих видов инфляции на общее хозяйственное положение, торговый баланс и уровень цен. Однако бумажно-денежная инфляция, поскольку она является источником покрытия государственных потребностей, влияет непосредственно на цены потребительских благ, в то время как предназначенная для индустриальных целей вновь созданная банками покупательская сила сначала выступает на рынке средств производства, чтобы потом только перейти на рынок потребительских благ, следовательно, сначала повышает денежные доходы и лишь затем цены потребительских благ. Это различие между обоими процессами, хотя и вторичного характера, но имеет, с точки зрения влияния инфляции, на положение хозяйственных классов практически очень важное значение.

Примечания

---

1. Саrl Knies, Der Credit, 1876 г. ↩

2. D-r Johann von Komorzynski, Die Nationalökonomische Lehre vom Credit, Insbruck 1903 г. ↩

3. lbidem, S. 41—46. ↩

4. Ibidem, S. 46—50. ↩

5. Кауфман, Кредит, банки и денежное обращение, стр. 55—65. ↩

6. Основы политической экономии, стр. 423, 1909. ↩

7. Учение о деньгах и кредите, ч. II, изд. 2, стр. 10—12. ↩

8. Ibidеm, S. 86—89. ↩

9. Ibidem, S. 91—93. ↩

10. Начала политической экономии, т. II, стр. 244, 1862. ↩

11. Дж. Ст. Милль, Основания политической экономии, т. II, изд. 2 стр. 32—34. Спб. 1873. ↩

12. Именно под этим углом зрения о творческой роли кредита вел в XIX веке полемику Маклеод со своими противниками, а в XX веке Ган и Шумпетер. Поэтому вполне правильно проф. Каценеленбаум в своем труде «Некоторые проблемы теории кредита» проводит водораздел между всеми теориями кредита именно по этому основному, принципиальному вопросу, который, однако, вовсе не относится специально к проблеме банковского кредита, как считает проф. Каценеленбаум (Ср. «Учение о деньгах и кредите», ч. II, гл. I и VIII, 2 изд.), но представляет собою основную проблему общей теории кредита. ↩

13. Самые названия этих направлений, конечно, весьма условны, но мы вынуждены ими пользоваться потому, что в литературе отсутствует терминология , которая соответствовала бы выдвинутому здесь принципу классификации. ↩

14. Ср. Маркс. К критике политической экономии, изд. 4, стр. 91—94. ↩

15. См. интересную статью проф. З. С. Каценеленбаума «Проблема денег и оценки при социализме» («Очерки по теории и практике денежного обращения», вып. I, 1922), в которой дана систематизации и критика всех этих теорий и проектов. То же см. у К. Diеhl’я в III ч. Theoretische Nationalökonomie, S. 515—537, у А. Менгера «Право на полный продукт труда» и во всех курсах по истории экономической мысли. ↩

16. См. Karl Diehl, цит. соч., S. 525—529. ↩

17. См. его статью «Der Normalarbeitstag» (1871). Русский перевод Гершензона помещен в VI выпуске серии «Экономическая система социализма в ее развитии», Гиз, 1925, стр. 286—305. ↩

18. В журнале опечатка — «Arbeitgld». — Оцифр. ↩

19. Ср. предисловие Энгельса к «Нищете философии» Маркса, 1905 г. стр. 49. ↩

20. Proudhon, Systéme des contradictions économiques ou Philosophie de la Misére, t. II, p. 92. ↩

21. Ibidem, p. 93. ↩

22. lbidem, p. 110. ↩

23. Ibidem, p. 117—118. ↩

24. Цит. по Жуковскому «Прудон и Луи Блан», Спб. 1866, стр. 52. ↩

25. Цит. по Берне «Мораль Прудона» в «Этюдах моральной философии XIX в.», Москва 1908. ↩

26. Цит. по Жуковскому, стр. 42, 43. ↩

27. «По взгляду на человеческую личность, по собственному характеру, по методу отношения к самым реальным вопросам Прудон был не только до известной степени идеалист, но и метафизик» (Жуковский, стр. 13). ↩

28. В проекте «Декрета о ссудах» огромное значение придается дисконтной политике. Так, в § 7 указывается, что размер % (кроме ипотек) вообще устанавливается временно и в размере всего 1%, а при краткосрочных ссудах он может быть понижен до ¼%. В то же время § 8 гласит: «Процент, взыскиваемый при ссудах под ипотеки, определяется в 5% и взыскивается вперед» (стр. 106,7). Ясно, что этим он хотел, с одной стороны, развить промышленность и сделать рабочих капиталистами, а с другой стороны, прямо пресечь непроизводительное кредитование землевладельцев. В § 10 устанавливается сумма в 10 млн. франков, которая «назначается немедленно банком для раздачи работникам, которых настоящий закон застанет без работы», а «промышленности и рабочим обществам будет открыт немедленно кредит в 50 млн. франков на условиях ежегодных погашений» (§ 11).

    Итак, его идея «свобода и равенство» — рабочих превратить во владеющих капиталом, капиталистов лишить их привилегий и сделать работающими, а землевладельцев принудить к тому же разорительными условиями ипотечного кредита. И без всякого вмешательства силы будет устранено неравенство, и станут работающими и владеющими и те, кто не могли, и те, кто не хотели трудиться (Проект Прудона полностью помещен в цитированном труде Жуковского).

    Идея уничтожения безработицы при посредстве кредита жива и до сих пор: в Германии ее поддерживает Ган; в Америке — Пигу и др. ↩

29. Также и Родбертус в своем плане широких социально-экономических реформ в числе прочих мер предлагал оставить за государством право эмиссии кредитных денег, при чем «в этих кредитных деньгах государство предоставляет всем работодателям, в соответствии с количеством занятых на их предприятиях рабочих, беспроцентные займы для расплаты с рабочими» (цит. по «Государственный социализм. Лассаль и Родбертус», Гиз, 1925, стр. 284). Таким образом, и в «государственном» (читай — полицейском) социализме Родбертуса, в котором остаются и капиталисты, и рабочие (и это называется «социализмом»!) государство берет на себя почетную функцию финансирования предпринимателей, и «всеми благами «творчества» кредитных денег пользуются именно эти последние (поскольку работодатели получают «беспроцентные займы»). Прудон все же был более «либерален», чем Родбертус… ↩

30. Из его последователей в других странах отметим Barral’я «Die Geldwährung des Völkerbundes (Ezfurt 1922), перевод с французского доклада автора, прочитанного в торговой палате Ниццы 2 июня 1920 г. и опубликованного во французском журнале «Eclaireur du Soir». ↩

31. Hoffman, Marx — Lenin — Gesell. Die Entwicklung des Socialisms voa t Ulopie zur Wissenschaft, Thiiringen 1926. ↩

32. Dr P. Stanisick, Marx oder Gesell? Ein Mahnruf an Karl Kautsky at deutscher Socialistenfiirer, Hamburg 1926. ↩

33. В этой трескотне гезельянцев есть немало занимательных мест, о чем, однако, иначе, как под текстом научного обзора, говорить нельзя. Так, например, если вы думаете, что Маркс завершил развитие социализма от утопии к науке, то вы глубоко ошибаетесь! Великая заслуга Маркса в том, что он «впервые поставил (sic!) проблему научного социализма… но не разрешил ее»…! Но кто же ее решил?

    «Неувядаемая заслуга Гезеля в том, что он эту задачу разрешил тем, что довел анализ современного капиталистического хозяйства до такой точки, которая дает нам в руки рычаг, при помощи которого мы можем устранить капиталистический порядок» (aus den Angeln heben). «Гезель начал там, где Маркс кончил. Сочинение Гезеля означает вообще диалектическое устранение марксизма, именно диалектическое устранение, которое дает возможность пролетарскому учению подняться на высшую ступень. И во всяком случае не подлежит сомнению, что «гезелев анализ капитализма глубже Марксова» и «богаче опытом стадии монополистического капитализма».

    Так вещает некий Гоффман, поклонник Гезеля, в своей претенциозной брошюре «Marx — Lenin — Gesell». Маркса, Ленина и Гезеля он считает «тремя великими вождями пролетариата», и их исторические заслуги «классифицирует» следующим образом:

    «Маркс поставил проблему научного социализма, но не разрешил ее, и дал в руки пролетариата революционное оружие диалектического материализм.

    Ленин разрешил ту сторону проблемы (социальной), которая относится к завоеванию власти пролетариатом, сняв маску с капиталистического государства и создав стратегию классовой борьбы.

    Гезель завершил (vollendet) анализ капитализма и указал пролетариату средство, которое дает возможность уничтожить капитализм и открыть путь для построения свободного бесклассового общества».

    Весьма характерно для этой новой разновидности социал-реформизма, идеи которого уже брошены в широкие пролетарские массы Запада (Германия, Франция, Юго-Славия), что они не решаются перед лицом пролетариата открыто поставить крест над марксизмом и исключительно в интересах тактики и пропаганды говорят об «исторических заслугах» Маркса и Ленина.

    На самом же деле у Гезеля и его лиги «Свободной торговли — свободных денег» и «Интернациональной — валютной — ассоциации» (IVA) нет ни атома ни от марксизма, ни от ленинизма.

    И об этом достаточно красноречиво говорит другой популяризатор Гезеля, юго-славский д-р Станисик в своей брошюре «Marx oder Gesell?», в которой он заявляет, что «Маркс и Энгельс ошибались, когда они полагали, что сила эксплуатации, прибавочная стоимость создается на фабрике, т. е. в производстве. И этим объясняется также безрезультатность шестидесятилетней, полной жертв, социалистической борьбы против капитализма» (курсив наш, — З. А.).

    Возлагая на теорию Маркса-Энгельса всю вину за обильно, но «бесплодно» пролитую пролетариатом кровь в революционной борьбе, Станисик убежден, что учение Гезеля способно направить силы пролетариата по правильному руслу.

    Все дело заключается в том, чтобы вырвать с корнем из идеальной самой по себе системы менового хозяйства «демоническую силу денег», ибо деньги и только деньги порождают «первичный процент» (Urprozent) или «чистый денежный процент», как основную форму нетрудового дохода. И учение Гезеля открывает очи пролетариата: он теперь знает, мол, ясно с чем, а не с кем ему нужно бороться. Нужно победить «демоническую силу денег» и тогда конец всякой эксплуатации.

    Как же побороть эту «демоническую силу»? Для этого нужно только завоевать влияние на кредитную систему и через нее осуществить такую реформу денежного обращения и кредита, которая бы и обеспечила создание того самого «бесклассового общества», о котором мечтает Гоффман. Нет, конечно, никаких сомнений в том, что проекты гезельянцев никогда и нигде не будут осуществлены.

    Но разве дело в том, чтобы эти проекты были приняты когда-нибудь правительством Германии и других стран? Действительная задача лиги Гезеля не в этом, но в том, чтобы покончить с революционным марксизмом и создать теоретическую почву для нового, уже абсолютно-мирного реформизма.

    Гезельянцы отвергают вообще всякую непосредственную борьбу с буржуазией и даже те мягкие формы экономической борьбы, которые практикуют профсоюзы и социал-демократия. Пролетариат, мол, должен бороться за кредитно-денежную реформу, и поэтому пропаганда, пропаганда и пропаганда идей Гезеля! И это называет д-р Станисик в своем обращении к немецкой социал-демократии действительной, единственно плодотворной ареной классовой борьбы!

    Гезельянство — это самая правая, самая реакционная доктрина из всех псевдо-социалистических доктрин, когда бы то ни было предлагавшихся пролетариату. ↩

34. Учение Гезеля, в котором, как и у Прудона, столь же много остроумных софизмов и схоластики, сколь мало действительного теоретического анализа, фундаментируется самыми примитивными и вульгарными положениями.

    «Спрос и предложение, — говорит Гезель, — т. е. количества предлагаемых денег и количества предлагаемых товаров, определяют отношение, в котором обе вещи обмениваются. Это есть основной закон обмена. Что представляет ньютоновский закон тяготения для астрономии, то же означает это положение для учения о народном хозяйстве (!), которое может быть ни больше и не меньше, как комментарием к этому закону».

    Итак, «основной закон обмена» открыт, а политическая экономия превращена в учение о спросе и предложении, т. е. отброшена на несколько веков вспять!

    Отождествив далее сущность денег с их функцией средства обмена, не поняв ровным счетом ничего в функциях денег и отношении денег к стоимости, как и в самой стоимости, Гезель прокламирует свой «номинализм», который представляет из себя причудливую амальгаму из количественной теории Юма и функционализма Гельфериха, и на этой прочной эклектической основе развивает свою собственную «пролетарскую» теорию о денежной монополии капиталистов.

    С народно-хозяйственной точки зрения, деньги имеют только одно, соответствующее их действительному назначению, употребление, а именно, в качестве «средства обмена». Это и есть «социальный подход» к деньгам. «Это не исключает того, что с частно-хозяйственной точки зрения, деньги получают иные применения, которые, однако, чужды их народно-хозяйственному назначению». С этого пункта начинается «изюминка» всего гезелевского учения.

    «Независимо от воли владельцев товаров, предложение должно ежедневно появляться на рынке. Идет ли дождь или снег, сияет солнце или нет, неспокоен ли политический нюх биржи, предложение всегда равно запасу благ» (I). И поэтому, в отличие от денег, он называет предложение товаров «вещью, предметом, субстанцией».

    При золотом обращении этой товарной субстанции, которая «по правилу немедленно же должна быть реализована» противостоят монополисты-собственники золота: «Владелец золота, может, следовательно, ждать, он может уменьшить спрос… Конечно, рано или поздно, золото будет реализовано, ибо само по себе оно для него бесполезно, но этот момент может по своему произволу выбрать владелец золота».

    И если воля товаровладельцев (и в том числе, конечно, владельцев товара — рабочей силы) связана, ибо они должны немедленно реализовать свои товары, а воля капиталистов — собственников денег — ничем не связана, и она довлеет над волей и положением товаровладельцев. «Там — принуждение, здесь — свобода, и оба, принуждение на одной стороне и свобода на другой, определяют цену» (S. 104). Владелец товара оказываемся в плену у владельца денег, и поэтому «золото не ключ, но запор (Riegel) рынка или «товарного обмена», как выражался еще Прудон (S. 105).

    Выводы из этого ясны и просты и, конечно, величественны в своей гениальной простоте! Нужно уничтожить эту искусственную задвижку в товарном обращении, освободить товаровладельцев от власти денежных собственников и дать возможность ценности «конституироваться» в условиях свободного, внемонополистического обмена…

    И тут на выручку приходит кредит, который может освободить товаровладельцев от необходимости немедленной реализации своих товаров. Если цена падает как раз потому, что предложение денег недостаточно, «то кредит может расширить круг покупателей, включив в круг последних и тех, кто не обладает денежной монополией. Однако «предложение товаров за наличные растет в отношении, в котором падают продажи в кредит», а последние, в свою очередь падают и повышаются с падением и повышением товарных цен (S. 111).

    Таким образом, и кредит, который в конечном счете связан с уплатой наличными деньгами — золотом, и движение которого подчинено движению цен при современной организации кредитной системы не в состоянии разрешить основное противоречие между постоянным избытком товаров и срочностью их сбыта и бессрочностью денежного спроса со стороны капиталистов — владельцев дат (для Гезеля все капиталисты суть денежные капиталисты!).

    Если «спрос равен массе и скорости обращения денег» (S. 114), то отсюда ясно, что величайшая социальная проблема заключается в… такой организации кредита и денежного обращения, которая бы навсегда устранила недостаток денежного спроса, монополию денежных собственников — капиталистов, гарантировала бы рабочим полный продукт их труда.

    «Если мы найдем деньги, которые обеспечивали бы производителям сбыт полного продукта их труда, то мы создадим наилучшие деньги» («Die natürliche Wirtschaftsordnung», S. 93).

    Вот та самая точка Гоффмана, до которой довел Гезель пролетарское учение и которая дает в руки пролетариата рычаг для устранения капитализма и построения бесклассового общества. Читателю ясно, что в изложенных основах гезелевского «нового пролетарского учения» нельзя найти, во-первых, ни одной крупинки пролетарского учения и, во-вторых, никаких признаков новизны.

    На самом деле, что здесь нового? Неужели теория спроса — предложения в учении о ценности? Или, может быть, идея о «несправедливом обмене», о монополии капиталистов и происхождении прибавочной стоимости из обращения? Но ведь это просто списано у Прудона, которого, правда, Гезель не отказывается признавать своим предшественником.

    Или, наконец, «новым» объявляется учение о деньгах, как средстве обмена, количественно-механическая теория денег, которая просто воспроизводит старого Юма, и теория процента, которая буквально копирует Джона Ло! Кстати, идея о «денежной интервенции» и возможности обогащения таким путем всей страны была развита Джоном Ло в еще более яркой форме, чем это ныне в качестве новейших рецептов социальной терапии предлагает банковский директор Гезель. ↩

35. Die natürliche Wirtschaftsordnung, S. 93. ↩

36. Буквально то же говорил и Ло в отношении Франции, см. стр. 386. ↩

37. Этот пункт не фигурирует в его новом проекте валютной реформы. ↩

38. В «Aktive Währungspolitik» Гезель воспевает свободу торговли и предлагает созвать Интернациональную валютную конференцию. Укажем некоторые пункты той интернациональной валютной реформы, которую, по мысли Гезеля, должна провести указанная конференция: 1) Выпуск банкнот во всех государствах, вступивших в IVA (Интернациональная валютная ассоциация), объявляется исключительным правом правительств: договоры с частными банками прекращаются, 2) Выпуск банкнот во всех государствах IVA регулируется единообразным принципом, а именно банкноты эмитируются, если товарные цены падают, и наоборот. 4) Для установления уровней цен во всех государствах IVA вводится на однообразных основаниях статистика товарных цен. 5) Учреждается «Интернациональное валютное бюро», в котором обсуждаются все вопросы, выдвигаемые практикой (S. 75). Говоря о значении этой реформы, Гезель указывает, что «золотая валюта является предпосылкой и жизненным началом кризисов» (!?), а его реформа устранит кризисы и «рабочие не будут более вынуждены праздновать неделями и месяцами» (S. 75). Свою валютную политику он считает единственно надежной панацеей от всех бед капитализма и средством устранения классовых противоречий. История, пожалуй, не знает более нелепых карикатур на социализм, чем гезелевский проект. ↩

39. Маркс, Капитал, т. III, ч. 2, стр. 147. ↩

40. Ibidem. ↩

41. Ibidem, стр. 148. ↩

42. Вот характерные для теоретиков этого направления определения (мы берем для иллюстрации представителей этого направления из старых и современных русских и иностранных авторов).

    Рикардо: «Кредит является средством, которое переносится от одного лица к другому лицу для использования капитала» (Цит. по Миклашевскому, Деньги, стр. 449, М. 1895).

    Дж. Ст. Милль: «Будучи лишь разрешением одному лицу пользоваться капиталом другого, кредит» и т. д. (Дж. Ст. Милль, Основания политической экономии, т. II, 2 изд., стр. 31, Спб. 1873 г.).

    Шонитц: «Кредит есть такой хозяйственный оборот, при котором хозяйственный субъект передает часть своего богатства в пользование другому хозяйственному субъекту с притязанием на будущее возмещение в заместимых благах (in fungiblen Cüter) и прежде всего в деньгах» (Sсhönitz, Die kleingewerbliche Kredit in Deutschland», Karlsruhe 1918, S. 9).

    Коможинский: «Кредит — это такая форма частно-хозяйственного оборота, при которой имущество передается чужому хозяйству в пользование». (Цит. сочин., S. 25).

    Зелигман: «Кредит — это меновая сделка, состоящая в передаче другому лицу временного пользования богатством» (Зелигман, Основы политической экономии, стр. 449, Спб. 1908).

    Лексис: «…Одно лицо передает другому некоторый объект под условием возмещения в будущем… Речь идет о передаче вещей» и т. д. (Лексис, Кредит и банки, стр. 11, М. 1923).

    Мануйлов: «Кредит состоит в передаче хозяйственных благ их обладателями сторонним лицам в их распоряжение на праве собственности…» (Мануйлов, Политическая экономия, стр. 236, М. 1919). ↩

43. Alfred Аmmоn, Grundzüge der Volkwirtschaftslehre, Jena 1926, I T, S. 225. ↩

44. Можно встретить ряд определений, которые как будто отклоняются от приведенного «стандартного» типа, но это отклонение чисто внешнее, формальное. Так, например, Коможинский, Косинский и Каценеленбаум считают, что Книс видит сущность кредита не в пользовании, но в моменте времени (Zeitmoment), разделяющем передачу благ и получение эквивалента, и на этом основании ведут борьбу с теорией Книса. Однако эта борьба впустую, ибо Книс отнюдь не исключает момента пользования и лишь считает, что пользование должно быть обязательно связано с Zeitmoment’oм (См., например, в его «Der Credit», II Teil, S. 195 и в других местах этого же труда).

    То же и у Вагнера, который к моменту времени прибавляет и момент доверия, но также отнюдь не исключает момента пользования (см. Handwörterbuch der Volkwirtschaftslehre, 2 Aufl., 1870, статья «Credit»). Этот момент логически, вообще, не может быть исключен из кредитного акта, ибо если что-то на каких-то условиях передается одним лицом другому лицу, то ясно, что это последнее будет «пользоваться» полученным от другого лица нечто. Другое дело, будет ли это пользование носить производительный или потребительский характер. Но момент пользования нельзя исключить из эмпирического определения кредита, и в том случае, когда этот момент в самом определении кредита, не фигурирует, он все же подразумевается. Так, например, если Бунге говорит, что «кредит есть вид мены, в которой передается ценность или личная услуга по доверию к будущему вознаграждению» (Бунге, Теория кредита, Киев 1852, стр. 14), то само собой понятно, что лицо, получающее ценность или услугу, будет так или иначе ими «пользовать». То же самое следует сказать и относительно определений Туган-Барановского (Основы, стр. 432), Соболева (Кредит, 1918, стр. 5) и др.

    Диль считает, что «кредитный оборот является правовой формой безденежного товарного оборота», а «кредитный оборот есть, в противоположность наличному обороту, такая форма возмездного (entgentlichen) оборота, при котором услуга и возмещение распадаются во времени» (Theoretische Nationalökonomie, т. Ill, S. 537). Но и Диль отнюдь не отрицает момента пользования, и в своем анализе Диль проводит разграничение между видами кредита также и по этому моменту (производительный и потребительский кредит и пр.). Поэтому указанный спор идет о самой формуле определения, а существо понимания кредита у всех, с нашей точки зрения, идентичное. ↩

45. Косинский, Учреждения для мелкого кредита в Германии, Введение, стр. CCIII, М. 1901. ↩

46. Там же, стр. 70 (введение). ↩

47. Цит. соч., стр. 17. ↩

48. Цит. соч., S. 541. ↩

49. Ibidem, S. 542. ↩

50. В журнальной статье: следователю - Оцифр. ↩

51. Ibidem, S. 542. ↩

52. Основания, II т., стр. 31. ↩

53. Право на существование - Оцифр. ↩

54. Под «созданием» здесь понимается специфическая, именно кредитная, форма капиталообразования. ↩

55. Экономисты, сторонники социального метода в политической экономии, глубже понимают роль и необходимость кредита в системе капитализма. Так, Аммон (Grundzüge, S. 231) пишет: «Кредит сам по себе имеется на каждой ступени индивидуалистически организованного менового общества: однако интенсивность современной хозяйственной жизни и объем производства современного народного хозяйства были бы невозможны без кредитной организации». Вместе с тем Аммон указывает, что эволюция банков ведет к их монополистическому господству на рынке капиталов, с чем связывается опасность коллизии между частно-хозяйственными интересами банков-монополистов и общими интересами всего народного хозяйства. Эту опасность Аммон видит не только в росте влияния банков на промышленность и подчинении последних первым, но также и в усилении влияния банков на денежное обращение, ценность денег и, следовательно, на все народное хозяйство в целом: «Централизованные кредитные организации, которые господствуют на капитально-денежном рынке, в состоянии через расширение или ограничение кредита произвольно влиять не только на снабжение деньгами отдельных предпринимательских отраслей или отдельных предприятий, но также и в целом на снижение или повышение общего уровня цен в народном хозяйстве» (Grundzüge, S. 231). ↩

56. Beckerath, Geldmarkt und Kapitalmarkt, S. 58. ↩

57. Credit, II Teil, S. 195. ↩

58. Коклен. О кредите и банках, стр. 82, пер. со 2 изд. С. Висковатого Спб. 1861. ↩

59. Мы совершенно не согласны с Туган-Барановским, который считает, что спор о «творческой» роли кредита «является характерным образчиком схоластических словопрений, к которым экономисты так склонны» (Основы, изд. 5, стр. 286). Спор идет о роли кредита в капиталистической динамике, следовательно, о его роли в развитии производительных сил. Является ли кредит необходимостью в системе капитализма или только одним из содействующих факторов? Активна или пассивна роль кредита в капиталистической эволюции? Это отнюдь не схоластические, но центральные вопросы теории, без правильного ответа на которые невозможно понимание внутренних законов капитализма и форм их проявления. Наконец, на основе этих теоретических вопросов решается проблема о границах кредитной экспансии, проблема, имеющая решающее значение для политики и практики эмиссионных и депозитных банков. ↩

60. Мануйлов, Политическая экономия, вып. I, стр. 275, М. 1919. ↩

61. Ibidem, стр. 276. ↩

62. Цит. соч., S. 95. ↩

63. Маркс, Капитал, т. III, ч. 2, стр. 148. Эта фраза была сказана Марксом по поводу общественной функции банков. Мы считаем, что и по отношению к данной частной функции (эмиссии), выполняемой банками, вполне приложима эта оценка. ↩

64. Law, Considerations sur le numeraire, éd. E. Daire, Collection etc., t. I, p. 506. ↩

65. Ibidem, p. 546 и в других местах. ↩

66. Ibidem, p. 507. ↩

67. Ibidem, p. 546. ↩

68. Ibidem, p. 554. ↩

69. Ibidem, p. 609. ↩

70. Ibidem, р. 612. ↩

71. Ср. Горн, Джон Ло. Опыт исследования по истории финансов, пер. с немецкого И. Шипова, стр. 87—88, Спб. 1895. ↩

72. Маклеод, Основания политической экономии, стр. 313, пер. Веселовского, Спб. 1865. ↩

73. Ibidem, стр. 334. ↩

74. «Volkswirtschaftliche Theorie des Bankkredits», стр. 19, Thübingen 1920. ↩

75. Ibidem, S. 56—58. ↩

76. Ibidem, S. 29. ↩

77. Цит. соч., S. 121. ↩

78. «Theoretische Nationalökonomie», II Bd., S. 571. ↩

79. Этой правильной трактовке Ганом кредита, как специфической и необходимой формы капиталообразования в условиях современного капитализма небесполезно противопоставить широко распространенный и в наши дни взгляд на кредит, как на простую передачу наличного капитала. Эту пресную «истину» распространяет и Шарль Жид, автор, по свидетельству В. Тотомианца, «самого распространенного в мире руководства по политической экономии», переведенного на 12 языков и выдержавшего массу изданий. «Кредит, — говорит Ш. Жид, — состоит, как мы видели, в передаче богатства, капитала из рук в руки...» («Основы политической экономии», перевод под редакции Тотомианца, Москва 1916, стр. 355).

    Из отождествления в духе классических робинзонад товара с продуктом, капитала с товаром и, следовательно, капитала с продуктом, можно прийти лишь к вульгарно-натуралистическому, а вместе с тем и фетишистическому (ибо продукт наделяется свойствами товара и капитала по своей «природе») пониманию кредита.

    Жид признает замечательной идеей бессодержательное определение кредита Дж. Ст. Милля, которое мы подвергли критике в первой статье: «Кредит есть лишь — как удивительным образом (sic!) выражается Стюарт Милль — позволение пользоваться чужим капиталом» («Основы», стр. 355). Удивляться приходится не этому определению, но тому, как Жид не понимает, в каком вопиющем противоречии находится это определение с теми фактами, которые не может и не заметить и сам Жид. Двумя страницами выше он говорит: «Между тем, в стране, как Франция, миллиардами насчитываются капиталы, которые, таким образом, изъемлются из области бесплодного накопления или непроизводительного потребления и оплодотворяются кредитом» («Основы», стр. 357). Но из этого же совершенно очевидно, что Франция без кредита не была бы капиталистической страной и что, следовательно, кредит для Франции — это не простое «разрешение отдельных лиц пользоваться их „капиталами” другим лицам», но объективный и принудительный закон, абсолютно необходимая и единственная форма капиталообразования. И в этом смысле можно с полным правом говорить, что именно кредит «создал» для Франции те самые миллиарды капиталов, которые без кредита, по свидетельству самого Жида, были бы обречены на «бесплодное накопление и непроизводительное потребление», т. е. не были бы капиталами!

    Но собственно Жид в этом вопросе ни в коей мере не «оригинален». Он лишь повторяет в XX веке то, что, быть может, имели некоторое основание утверждать авторы первой половины XIX века. Так, если мы раскроем также широко распространенный в свое время курс К. Rau «Grundsätze der Volkwirtschaftslehre», то в нем мы прочтем буквально то же самое: «Действие кредита, — говорит Рау, — заключается в основном в оживлении товарного обращения, и в особенности в более легкой и частой передаче наличного капитала» («Grundsätze», siebente Ausgabe, 1863, S. 348). Однако то противоречие между пониманием сущности кредита и фактами действительности, которое мы выше отметили у Жида, уже стояло и перед Рау. Перечисляя функции кредита, Рау приходит к заключению, что «хотя кредит сам по себе никакого капитала не производит, однако он все же может содействовать увеличению массы капиталов в стране» (Там же).

    Если в эпоху развивающегося промышленного капитализма и расцвета индивидуализма ложная трактовка сущности кредита, исключительно как перенесения наличного капитала, исторически понятна, то подобное определение кредита в условиях монополистического капитализма и господства финансового капитала говорит лишь о консерватизме современной экономии, которая, несмотря ни на что, не может сдвинуться ни на шаг в сравнении, например, с популярным Рау.

    Во избежание недоразумений считаем необходимым здесь же подчеркнуть, что, выдвигая на первый план понятие кредита, как необходимой для капитализма формы капиталообразования, мы вместе с тем отнюдь не отрицаем, что кредит является также и формой перенесения («передачи») наличного капитала. Если фабрикант, ликвидируя свое предприятие, продает машины, сырье и проч, и затем вырученные деньги передает в банк для кредитования других функционирующих капиталистов, то в этом случае кредит действительно является простой формой передачи капитала или. точнее, перераспределения наличных капиталов между функционирующими капиталистами. Однако, вопреки мнению натуралистов, с нашей точки зрения, этим не исчерпывается роль кредита. ↩

80. Herman Roesler. Grundsätze der Volkswirtschaftslehre», Rostock 1864, S. 300—301. ↩

81. Ibidem, S. 297. ↩

82. Ibidem, S. 302. ↩

83. Коклен, О кредите и банках, стр. 133. ↩

84. Ibidem, стр. 126. ↩

85. То, что здесь называется «созданием капитала», не есть, конечно, в действительности создание капитала, но лишь понятие специфической, именно кредитной, формы создания капитала, или, еще точнее, формы капиталонакопления или капиталообразования. ↩

86. Сами натуралисты понимают натянутость положения о простом «перемещении капитала» и, постоянно говоря о колоссальном увеличении производительности «национального капитала» благодаря кредиту, хотят сказать нечто иное Так, например, Бунге полагает, что, «перемещая мертвый капитал в руки производителя, кредит создает из него действительно нечто новое, именно силу — хозяйственную» («Теория кредита», стр. 144). Но может ли капитал быть не «хозяйственной силой»? Конечно, нет, а раз так, значит кредит действительно «создает» капитал, т. е. превращает товар или деньги в капитал, и, следовательно, то, что превращается в капитал благодаря кредиту, без последнего не могло бы в большинстве случаев рассматриваться, как капитал. ↩

87. Денежный капитал не следует смешивать с денежно-ссудным капиталом. В этом отношении мы вполне согласны с Штейнбергом, когда он говорит, что по Марксу эти две формы «различаются по способу их реализации, т. е. употребляются ли они для покупки средств производства (и рабочей силы. — З. А.), или ссужаются за %%. В первом случае речь идет о чистом денежном капитале, во втором — о денежно-ссудном капитале» (См. Steinberg, Das Geldkapital, Bonn u. Leipzig, S. 26). Денежно-ссудный или просто ссудный капитал представляет из себя новое звено в цепи кругооборота капитала; денежный капитал превращается в производительный не непосредственно, но через форму ссудного капитала. Следовательно, вместо \(Д—Т <(ср.пр., раб. сила). П—Т—D'\) в условиях господства формы ссудного капитала мы имеем такой кругооборот: \(Д—ДС (денежно-ссудный капитал)—Д—Т < (Ср.пр-ва, Раб.сила)...П—Т'—D'—П’\) и т. д. Форма \(ДС\) — специфическая и необходимая форма воспроизводства общественного капитала в условиях финансового капитализма. ↩

88. С финансовой точки зрения вся экономика крупного производства, а в особенности акционерного общества, может быть формулирована одной фразой — расширение кредита» (Дж. Гобсон, Развитие современного капитализма 1926 г., стр. 223). ↩

89. См. нашу статью «Новейший психологизм в политической экономии», — «Под Знаменем Марксизма» № 6 за 1927 г. ↩

90. J. Schumpeter, Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung, S. 234. ↩

91. Ibidem, S. 236. ↩

92. Ibidem. ↩

93. См. у Маркса во 2 части III тома, стр. 54, и в I части III тома, стр. 428, отчетливое разграничение денежного капитала и денежной формы капитала. То же и у Энгельса в примечаниях ко 2 части III тома по поводу ссуды денег и ссуды капитала. ↩

94. Мы не согласны с решением этого вопроса Л. Шаниным, который в своей статье «Денежный капитал банковского происхождения» («Экономическое Обозрение» №№ 6 и 7 за 1925 год) пространно развивает ту мысль, что банки занимаются «капиталотворчеством», когда они через расширение активных операций («удлинение банковско-клиентской цепи») увеличивают денежную массу в обращении («Экон. Обозрение» № 6, стр. 94). Последнее, т. е. то, что банк увеличивает денежную массу в обращении, совершенно правильно, но отсюда отнюдь не следует, что такое расширение денежной массы является «капиталотворчеством» или «созданием денежного капитала». Л. Шанин отождествляет деньги с капиталом и отсюда умозаключает, что эмиссия средств обращения в той или иной форме есть создание нового денежного капитала.

    Но так именно рассуждают те экономисты, для которых между денежной формой капитала и денежным капиталом, или между средствами обращения и капиталом нет никакой разницы (см. отчетливое разграничение этих понятий у Марка в 28 главе III тома «Капитала»: «Средства обращения и капитал; воззрения Тука и Фуллартона»). Конечно, конкретно и средства обращения и денежный капитал фигурируют как деньги, но для марксиста это не может служить достаточным основанием, чтобы отождествить их. Абстрактный анализ Маркса вскрыл различие между этими категориями по функциональному назначению денег с точки зрения процесса воспроизводства: «Лишь когда деньги затрачиваются как денежный капитал, в начале процесса воспроизводства (книга II, отдел I) отдел стоимость капитала существует в чистом виде» («Капитал», III, стр. 430). Процесс реализации капитала (\(Т'—Д'\)) есть процесс смены форм капитала, противоположное движение денежной и товарной его форм. Для осуществления этого движения нужны деньги, но не как капитал, а как чистая форма его движения, или — как средства обращения. Когда движение закончено и товарный капитал действительно реализован, т. е. обменен на доход (или капитал), чтобы совершить новый цикл кругооборота, начиная с формы \(Д\), только тогда мы имеем действительный денежный капитал, ибо, как говорит Маркс, здесь «стоимость капитала существует в чистом ее виде». Этот денежный капитал возмещает сношенные элементы \(С\) и потребленный \(v\), а остаток \(m\) может быть вновь капитализирован. Этот остаток может быть, а при финансовом капитализме должен быть превращен в денежно-ссудный капитал, прежде чем превратиться в производительный капитал.

    Банк не создает ни денежного, ни денежно-ссудного капитала, но лишь фиктивный денежный капитал, средства обращения, или «перспективные деньги» (по выражению Ф. И. Михалевского), которые мы могли бы назвать и «перспективным денежным капиталом». Итак, хотя по внешнему виду совершенно невозможно различить деньги, как капитал и как средство обращения, однако это не дает никакого основания Л. Шанину следовать за видимостью явлений и забывать об их сущности. В остальном статья т. Шанина дает интересный анализ различных форм банковской эмиссии средств обращения. ↩

95. Цит. сочин., S. 561. ↩

96. «Некоторые проблемы теории кредита», стр. 51, Москва 1926 г. ↩

97. Там же, стр. 52. ↩

98. «Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung», S. 209. ↩

99. Ibidem, S. 211—212. С этим, конечно, ни в коем случае нельзя согласиться, ибо именно в прогрессивно развивающемся хозяйстве кредит, расширяя сферу обращения, делает возможным хозяйственный подъем, и именно в этом мы видим один из критериев необходимости кредита для капитализма. ↩

100. Ibidem, S. 208—209. ↩

101. Ibidem, S. 212. ↩

102. Ibidem, S. 214. ↩

103. Jozeph Schumpeter, Die goldene Bremse an der Kreditmaschine, — «Creditwirtschaft», Leipzig 1927, S. 86. ↩

104. Из новейших авторов также и Густав Кассель признает, что банки, эмитируя платежные средства, увеличивают предложение денег и этим устраняют в известной мере недостаток в капиталораспоряжении. Отождествляя предложение платежных средств с предложением «капиталораспоряжения», Кассель приходит к выводу, что такое создание платежных средств понижает норму процента, в первую очередь по краткосрочному кредиту. См. интересную критику этих капиталотворческих идей Густава Касселя в общей связи всей его теоретической системы в статье С. Выгодского «Теоретическая система Касселя» («Социалистическое хозяйство» кн. V—VI, 1927 г.). ↩

105. Ibidem, S. 96. ↩

106. «Основания», стр. 34. ↩

107. Ibidem, S. 53 и след. ↩

108. Ibidem, S. 44. ↩

109. Цит. по Марксу, Теории прибавочной ценности, т. III, стр. 261. Под бумажными деньгами Годскин, по-видимому, понимает именно кредитные деньги, ибо он объединяет их в одну группу с «пергаментными облигациями». Основная идея экспансивистической теории отчетливо была формулирована также и Родбертусом в «Первом социальном письме к фон-Кирхману». Он указывает, что расширение производства путем накоплений или сбережений (что дает концентрацию разбросанного в разных местах имущества и его капиталистическую утилизацию) — путь очень медленный. Это препятствие прогрессу может быть устранено: «То, что это возможно, ясно показывают эмиссионные банки. Последние ссужают некоторую сумму клочков бумаги, которые имеют ценность денег. Таким образом, они действительно измышляют капитальное имущество, которое не было накоплено, и дают возможность без такого предварительного накопления приступить к новым производительным предприятиям. Они устраняют, таким образом, это препятствие для более быстрого увеличения производства, возникающее из нынешних имущественных отношений... С этой точки зрения становится понятным та громадная сила побуждения, с какой эмиссионные банки врываются в обращение и оказывают содействие производству. Эмиссионные банки являются двойником машин, и при нынешних отношениях они должны быть налицо, чтобы все быстрее и быстрее могла развиваться сила промышленных циклопов» («Первое социальное письмо к фон-Кирхману», стр. 47—48). ↩

110. Ibidem, S. 85—86. ↩

111. Ibidem, S. 87. ↩

112. Ibidem. ↩

113. Ibidem, S. 88. ↩

114. Ibidem, S. 96. ↩

115. «Капитал», т. III, ч. 2, стр. 54. ↩

116. «Капитал», т. III, ч. 1, стр. 414. ↩

117. «Капитал», т. III, ч. 1, стр. 395. ↩

118. Ibidem, т. III, ч. 2, стр. 82. ↩

119. Ibidem, т. III, ч. 2, стр. 83. ↩

120. «Банки имеют, впрочем, и другие средства создавать капитал» (т. III, ч. 2, стр. 83.). ↩

121. «Капитал», т. III, ч. 2, стр. 83. ↩

122. Alfred Müller, Formen der Kreditexpansion und der Kreditpolitik, — «Die Kreditwirtschaft», S. 157. ↩

123. Ibidem, S. 159. ↩

124. Ibidem, S. 160. ↩

125. Ibidem, S. 161. ↩

126. Ibidem, S. 161. ↩

127. При «стабилизационном методе» стабилизируется уровень процента первого периода подъема, при «рестрикционном методе» кредитная экспансия искусственно связывается соответствующими нормами покрытия и размена. Автор отвергает оба метода и в особенности последний: «Принятие этого метода, — говорит он, — означало бы, что заранее парализуется всякое развитие рациональных хозяйственных методов именно в тех областях, где таковые представляются необходимыми» (Ibidem, S. 166). ↩

128. Ibidem, S. 167. ↩

129. «…неверно, будто в период депрессии праздно лежащий капитал состоит из денежного капитала, накопленного в денежной или кредитной форме. Состоит он в действительности из денежного капитала, высвободившегося благодаря ограничению производства: раньше он обслуживал обращение, при сокращении же производства сделался излишним» (Гильфердинг, Финансовый капитал, стр. 331). ↩

130. Для иллюстрации этого положения весьма интересно проследить движение конъюнктурных показателей Гарвардского института с 1903 по 1914 год. Гарвардский индекс состоит из трех показателей: 1) кривая спекуляции (Spekulation), дающая котировку ценных бумаг как акций, так и бумаг с фиксированным доходом; 2) кривая торгово-промышленной конъюнктуры (Business), составленная из двух показателей — производства чугуна и Брэдстритовского индекса оптовых цен, 3) кривая «денег» (Money) или кредита, дающая движение учетного процента. В течение указанного периода движение этих трех показателей в Сев.-Америк. Соед. Штатах происходило в строго закономерном порядке: впереди идет «спекуляция», за ней показатель торгово-промышленной конъюнктуры и на третьем месте, с опозданием на 6 месяцев против Business, кривая денег, т. е. уровень процента. Отсюда ясно, что подъем конъюнктуры происходит при низком уровне процента, который поощряет спекуляцию, а вместе с тем и действительное расширение производства. ↩

131. Критикуя Мюллера и Шумпетера, мы пользуемся термином «кредитная экспансия» в том смысле, какой он имеет у этих авторов, т. е. как создание банками покупательской силы ad hoc непосредственно для финансирования нового производства. ↩

132. Н. Шапошников делает еще один шаг в этом направлении, отождествляя банковскую эмиссию с казначейской в том случае, когда эмиссия имеет производительное назначение. «Типичной формой капиталообразования путем вынужденного сбережения, — говорит Шапошников, — является установление налога с тем, чтобы расходовать налоговые поступления на какие-либо производительные цели. Такую же капиталообразующую роль может иметь эмиссия, при том безразлично какая — казначейская или банковская. Если эмитируемые деньги расходуются, скажем, не на повышение заработной платы, а на постройку новых заводов, то мы имеем здесь несомненное образование нового капитала, и притом также путем вынужденного сбережения» (Н. Шапошников, «Аммортизация и сбережения как источник капиталообразования» в «Вопросах конъюнктуры», т. I, в. I, стр. 118). Эмиссия, казначейская или банковская, действительно, превращается «в вынужденное сбережение» и тем самым может рассматриваться как налог только в том случае, когда она достигает инфляционных размеров, т. е. когда растут цены и реальные ценности переходят в руки эмитента. Без инфляции, т. е. расстройства денежного обращения, эмиссия еще не превращается в налог или в «вынужденное сбережение». Следовательно, если Шапошников за столь восхваляемое им «вынужденное сбережение», то он за инфляцию. Но вряд ли это идеология инфляционизма найдет сочувствие в кругах наших руководяще-хозяйственных работников, на которых рассчитана статья Н. Шапошникова. ↩

133. «Die Kreditwirtschaft», S. 93—94. ↩

134. Такой, например, характер имел кризис 1866 года. См. Туган-Барановский, Периодические промышленные кризисы, 3 изд., гл. V, стр. 124 и др. ↩

135. У нас к экспансивистической теории примыкает Н. Шапошников. Повторяя Гана, он считает, что «если бы мы имели всеобщую систему безденежных расчетов, то не было бы никаких пределов для возможного со стороны банков расширения кредитования. Они (банки) могли бы в любом количестве создавать деньги и денежные капиталы». (Статья «Кредит и конъюнктура» в «Вопросах конъюнктуры», том III, в. I, стр. 27. Разрядка наша.— З. А.). В современных условиях, по мнению Н. Шапошникова, границей экспансии является кассовое обеспечение депозитов и текущих счетов: необходимый минимум кассы определяет размеры возможного расширения банковских депозитов» (Там же, стр. 27). Но чем определяется этот минимум, Шапошников не выясняет, считая достаточным ссылку на то, что и Хоутри разделяет этот взгляд. Для нас, конечно, этот аргумент малоубедителен. Искать решения этого центрального вопроса о границах кредитной экспансии в нормах кассовых резервов — это значит отсылать от Понтия к Пилату и вращаться в порочном кругу. Напряжение кассового резерва при наличии кредитной экспансии не причина, лимитирующая объем последней, но в лучшем случае только симптом, сигнализирующий, что кредитная экспансия перешла объективно допустимые для нее пределы. В иных случаях нормы покрытия не выполняют даже и этой сигнализирующей функции, на что указывает практика Английского банка в период мировой войны, когда кредитная инфляция прекрасно уживалась с высокой нормой обеспечения банкнот и достаточными кассовыми резервами (считая в числе последних, как это и принято в английской практике, также и текущие счета депозитных банков в Английском банке).

     Один и тот же процент кассового обеспечения в обычные времена может быть достаточным; в других — не достаточным. Последнее наступает именно в тот момент, когда кредитная экспансия переходит объективно необходимые для народного хозяйства границы, т. е. когда создаваемые банками средства обращения используются для финансирования производства или для других целей, не имеющих никакого отношения к процессу товарообращения. Только, исходя из анализа воспроизводственного процесса, как единства процессов производства и обращения, можно понять роль и границы кредитной экспансии. Ссылкой же на обеспечение депозитов наличностью может удовлетвориться только тот банковский практик, для которого экономические законы управляются балансом, а кредитная политика — кассовой позицией сегодняшнего дня. В отличие от Шапошникова (и Хоутри) «вожди» современной экспансивистической теории Ган и Шумпетер не удовлетворяются подобной теорией и пытаются глубже проникнуть в анализ экономических процессов. связанных с кредитной экспансией. ↩

136. Ibidem, стр. 96—97. ↩

137. Практика Английского банка во время мировой войны может рассматриваться как классический образец кредитной инфляции. Английский банк принял на себя перед правительством обязательство оказывать широкую помощь торгово-промышленному обороту. Это обязательство банк полностью выполнил, и в итоге сумма оказанных кредитов значительно превысила нормальные довоенные размерь таковых. В числе прочих операций широко практиковались также и облигации военных займов. Несмотря на то, что с 1 августа 1914 года по 1 августа 1915 года золотой резерв Банка почти утроился, и потому осталось в силе полное золотое покрытие банкнот, указанная кредитная политика неизбежно должна была привести к инфляции. Замечательно то, что формой проявления инфляции при наличии широко развитой в Англии системы жирооборота явился рост частных депозитов, вызванный предоставлением больших кредитов, а не эмиссия непокрытых нот. Кейнс, выступив с критикой этой политики Английского банка, с полным основанием указал, что в английских условиях рост депозитов, вызванный широким кредитованием, приводит к таким же инфляционным последствиям, как и рост банкнотного обращения (См. Weber, Spekulationsbanken, S. 31). Так же и Alfred Lansburgh («Die Bank», 1915, S. 588)’ объяснял дизажио фунта стерлингов в этот период чрезмерным предоставлением кредитов частному обороту под давлением правительства. С этим соглашается и A. Weber (цит. соч., S. 31—32). Таким образом инфляционное влияние роста банковских депозитов даже при полном покрытии банкнот может рассматриваться не только как теоретически мыслимый процесс, но и как подтвержденный историческим опытом факт (О денежном обращении и кредитной политике в Англии во время и после войны см. статью Л. Юровского в «Социалистическом хозяйстве» кн. IV и V за 1925 год). ↩

138. Ibidem, S. 90. ↩

139. Ibidem, S. 97. ↩

140. Ibidem, S. 98. ↩

141. Ibidem, S. 99. ↩

142. Ibidem, ст. 99. ↩

143. Ibidem, S. 100. ↩

144. Ibidem, S. 104. ↩

145. «Поскольку каждая фирма, которая полностью использует кредит, имеет преимущество перед другой фирмой, им не пользующейся, становится ясным стремление в условиях конкуренции вполне использовать кредитные возможности» (Дж. Гобсон, Эволюция современного капитализма, Гиз, 1926, стр. 223). ↩

146. Jaffé, Das englische Bankwesen, S. 215. ↩

147. Weber, Depositenbanken tind Spekulationsbanken. ↩