Атлас З. Новейший психологизм в политической экономии

Журнал «Под знаменем марксизма», 1927, № 6, с. 120—159

[# 120] Проблема ценности возникла вместе с первыми проблесками научно-экономической мысли у меркантилистов и физиократов.

Так называемая «теория издержек производства» есть не что иное, как недоведенная до конца теория ценности¹. Ту или иную теорию ценности нельзя противопоставлять теории издержек производства: если продолжать оборванный на полдороге анализ, то мы неизбежно должны от этой теории повернуть к тому или иному конечному пункту, определяющему ценность товара: труду (Рикардо и Маркс), заработной плате (А. Смит и Дж. Ст. Милль), земле (Кантильон и физиократы), полезности (Госсен, Менгер, Бем-Баверк) или, наконец, комбинации одного элемента с другим (как, например, у Туган-Барановского комбинация труда и полезности).

Равным образом и «теория спроса и предложения» не в состоянии объяснить ценность товара и требует обоснования последней тем или иным фактором².

Политическая экономия, поскольку она пыталась стать на научную почву, не могла обойтись без первой и основной экономической проблемы — обоснования сущности и определения величины ценности. История теории ценность есть история борьбы двух основных принципов (полезности и труда) или двух исходных точек зрения (потребления и производства). От Тюрго, Смита, Рикардо и Сэя до Маркса и Бем-Баверка включительно политическая экономия шла именно этими двумя путями. Полемика [# 121] Рикардо с Сэем по поводу труда и полезности как факторов, определяющих ценность товаров, по существу является прототипом борьбы «теории предельной полезности» с трудовой теорией ценности Маркса. Трудовой принцип Петти-Смита-Рикардо нашел свое завершение в марксовой теории стоимости. С другой стороны, принцип полезности, который уже у Сэя становится пьедесталом экономической теории, находит свое окончательное завершение в теории предельной полезности, которая, логически развитая из двух известных госсеновских принципов, приводит последовательного представителя принципа полезности — Роберта Лифманна к уничтожению самой теории ценности.

Целая плеяда экономистов на Западе и за океаном усиленно работает над ниспровержением всех достижений классической экономии и созданием новой экономии, созвучной буржуазной идеологии XX века. В русской литературе, которая всегда питалась идеями западных экономических теорий, этот переворот в науке связан с именем П. Струве. И уже в тот момент, когда были уничтожены социальные основы «струвианизма», ученик П. Струве проф. Л. Юровский в своих «Очерках по теории цены», изданных в 1919 году, жестоко третировал всю классическую экономию, Маркса и даже (!) теорию предельной полезности именно за то, что все эти школы «стремились свести цену к чему-то такому, что не есть цена, и в успешном разрешении этой задачи теоретики нередко готовы были видеть главную свою цель»... «Однако, — далее заявляет автор, — эта постановка ложна и бесплодна. Она неминуемо должна была привести к тем метафизическим построениям, которые так блестяще выяснены у П. Б. Струве»³. Безграничное самомнение и отрицательное отношение ко всем своим предшественникам — характерная черта современных новаторов! На Западе особенно блещет в этом отношении Р. Лифманн, который считает себя Коперником политической экономии!

В чем же движущий стимул «крестового похода» современных экономистов против закона ценности? Для чего потребовалось уничтожить краеугольный камень экономической науки? Прежде всего для того, чтобы элиминировать из политической экономии социальную проблему, всеми своими корнями связанную с законом ценности.

Если закон ценности, как полагают многие современные экономисты, нельзя построить ни на принципе полезности, ни на принципе труда и издержек, то какой же принцип можно положить в основу закона ценности? Никакого, ибо tertium non datur⁴. Раз так, буржуазной политической экономии не остается ничего иного как «сменить вехи», объявить ревизию политической экономии и уничтожить ее теоретический фундамент — закон ценности.

Чем же заполняют образовавшуюся вследствие этого пустоту в политической экономии? Чем заменен основной закон политической экономии?

Наша задача заключается в том, чтобы ознакомиться с наиболее ярким примером такой ревизии на Западе, именно с [# 122] теоретическими положениями Р. Лифманна, построенными на основе законов, ничего общего не имеющих с законом ценности, как об этом заявляет указанный автор. В двух толстых томах последнего издания «Grundsätze der Volkswirtschaftslehre» у него нет ни одной главы, посвященной положительной трактовке закона ценности, но зато на протяжении всей книги разбросаны критические замечания против закона ценности вообще, трудовой теории, теории предельной полезности и теории издержек производства, в частности. Его возражения против марксовой теории ценности не представляют из себя ничего нового и оригинального: полезнее остановиться на положительной части его учения, касаясь его критических замечаний лишь постольку, поскольку это необходимо для выяснения его положительных взглядов.

* * *

Как проф. С. Солнцев у нас, так и глава «социально-органического направления» в политической экономии проф. Stolzmann⁵ в Германии считают Роберта Лифманна «крайним представителем австрийской школы»⁶.

Мы не можем целиком согласиться с такой оценкой теоретической системы Р. Лифманна. Несомненно, теория Лифманна является продолжением теории предельной полезности, но это «продолжение» в очень существенных пунктах разрывает с «началом» и отсылает нас к более раннему «началу» «психологизма и субъективизма» — Госсену.

Лифманн разрывает с натурализмом австрийской школы и, как мы увидим ниже, сосредотачивает свое внимание на специфической исторической форме хозяйственных действий, на их денежной форме. Расхождение между Лифманном и австрийцами начинается с вопросов объекта, метода, исходных принципов и основных законов экономической науки и становится еще более рельефным при анализе важнейших экономических категорий, в особенности теории капитала, которую Лифманн выводит из исторической, денежной формы хозяйственных действий, третируя надисторическое, универсальное, грубоматериалистическое определение капитала Бем-Баверка.

Если теория предельной полезности целиком покоится на законе ценности, то теоретическая система Роберта Лифманна, наоборот, совершенно отказывается от этого закона, считая поня[# 123]тие «объективной ценности» вредной фикцией и глубочайшим заблуждением. Тем самым Лифманн решительно меняет и всю архитектонику теоретико-экономической постройки, реконструируя не только фасад, но и фундамент. Правда, Лифманн говорит о «ценности дохода» (Ertragswert), но эта ценность, как подчеркивает автор, есть не более, чем индивидуальная оценка, целиком подчиненная в рамках индивидуального хозяйства принципу дохода (Ertragsprinzip). Однако субъективизм и психологизм являются общей почвой для обеих теорий.

Поэтому вполне прав Бухарин, когда он говорит, что «свое полное самопознание теория предельной полезности нашла у Лифманна»⁷, причем Бухарин ссылается на статью Лифманна «Über Objekt, Wesen und Aufgabe der Wirtschaftwissenschaft» («Об объекте, сущности и задачах экономической науки»). Эта ссылка указывает нам, что, говоря о «самопознании теории предельной полезности», Бухарин имеет в виду именно принципиально-методологическое «самопознание», что подтверждается также и следующей цитатой из того же труда Бухарина: «Мы рекомендуем вниманию читателей работу Лифманна, как наиболее последовательно и сознательно проводящую индивидуалистический метод»⁸.

У нас Р. Лифманн известен широким кругам исключительно по его капитальным описательным трудам «Картели и тресты» и «Формы предприятий», переведенным на русский язык. Что же касается теоретической системы Р. Лифманна, то о ней в нашей литературе можно встретить лишь ряд отрывочных замечаний у различных экономистов⁹.

В самое последнее время меткую характеристику теории Р. Лифмана дал в своем обзоре новейшей немецкой экономической литературы А. Леонтьев. «Оппозиция теории ценности австрийцев, — говорит А. Леонтьев, — представлена Р. Лифманном, играющим роль своего рода Пуришкевича в политической экономии. Он хочет быть буржуазнее всех буржуазных экономистов, хочет быть бо́льшим врагом марксизма, чем самые заядлые марксоеды; теория ценности австрийцев ему представляется недостаточно индивидуалистической, недостаточно психологической» («Вестник Комм. Академии», т. XVI)¹⁰.

В иностранной литературе Р. Лифманн представляет из себя крупную фигуру на горизонте экономической мысли. В немецкой литературе мы встречаемся с целым рядом монографий, специально посвященных критике лифманновской системы. Наиболее солидными и оригинальными являются работы Штольцмана, Диля, Цвидинека, Оппенгеймера, Аммона и Эсслена. Критика, как мы видим, представлена весьма солидными именами немецкой экономической науки.

I. Методологические основы теории Лифманна

[# 124] Лифманн дает следующую характеристику объекта, сущности и метода экономической науки.

Не из философии и априорного мышления должен быть выведен объект экономической науки, но из опыта. То, что нам дает экономический опыт, и должно стать объектом экономической науки. Опыт же дает нам представление о хозяйствовании, как психическом процессе: поэтому и объект познания науки должен быть идентичным этому представлению, взятому из опыта. «Хозяйственные действия» (Wirtschaftliche Handlungen) суть те, которые вытекают из чисто психического процесса хозяйственных соображений; «хозяйственные отношения» (Beziehungen) и «хозяйственные организации» (Einrichtungen) возникают из хозяйственных действий, т. е. в конечном счете из хозяйственных соображений (Erwagungen). В этих моментах уже и даны основные элементы объекта экономической науки, которую Лифманн называет «учением о хозяйственных действиях и отношениях людей и вытекающих из них хозяйственных организациях» (т. I, стр. 115).

Касаясь проблемы сущности экономической науки, Лифманн отмечает, что нет особой «социально-экономической теории» в противоположность «индивидуалистической» теории. Правильная индивидуалистическая экономическая теория объясняет все явления менового оборота; широко распространенное мнение, что экономическая теория должна объяснить все социальные феномены, как, например, образование классов, покоится на смешении науки о хозяйстве с наукой об обществе. Определяя задачи экономической теории, Лифманн говорит: «Я понимаю под теорией систематическое объяснение имеющегося у науки объекта опыта из правильно понятого принципа идентичности» (том I, стр. 183). Приведенное выше определение объекта экономической науки по Лифманну, как нам кажется, говорит о том, что законы политической экономии приложимы ко всем эпохам, где имеются хозяйственные действия и хозяйственные связи людей. Однако Лифманн указывает дальше (стр. 202—211), что хозяйственные соображения и отношения неразрывно связаны с формой этих последних, причем единственной и универсальной формой экономических связей для Лифманна является меновой оборот. Поэтому большинство положений экономической теории с его точки зрения имеют силу только для той эпохи, в которой меновой оборот организован частными стремлениями к доходу.

Лифманн не мыслит иной формы хозяйственных связей и организаций помимо менового оборота, регулируемого частными стремлениями к доходу. В гипотетическом социалистическом хозяйстве не будет, замечает Лифманн, никакого обмена: «хозяйствует» одно государство (?).

Касаясь «социальных» и «частных» законов, Лифманн подчеркивает, что в экономике нет этой противоположности, что закон, управляющий отдельным хозяйством, вместе с тем регулирует и весь, как он выражается, «механизм менового хозяйства». То, что для отдельного хозяйства составляет всеобщий принцип, направление деятельности, для менового оборота является только [# 125] тенденцией, которая определяется этим всеобщим индивидуальным принципом.

Р. Лифманн вполне разделяет менгеровские приемы абстракции и поэтому неизбежно должен разделить и все вытекающие из них ошибки, поскольку методология австрийцев, хотя и исходит по виду из эмпирики, но в действительности пропитана схоластикой и метафизикой, ибо диалектика, как прием исследования, исключается из экономической методологии как Менгером, так и Бем-Баверком и Лифманном. Поэтому, хотя и Бем-Баверк, и Джевонс, и Менгер, и Лифманн исходят из конкретного субъекта со всей гаммой его психических переживаний, но они берут этого субъекта в абстракции изолированного бытия, игнорируя диалектическую связь единичного и социального, не понимая, что субъект уже есть проявление объекта, что он отражает в своей практике социальные законы, что он во всех своих действиях подчинен стихийному распорядку этого обезличенного социального единства.

Если у вульгарных экономистов первой половины XIX века (Кэри, Бастиа и пр.), по выражению Маркса, «фикция без фантазии», то у австрийцев мы уже имеем законченную фантазию, поскольку они игнорируют диалектическую связь элементов в единой системе и строят абстракции на основе чистейшей фантазии — анализе элемента (индивида), взятого вне связи его со всей системой. Может ли поэтому рассчитывать хотя бы на самый жалкий научный успех теория, которая для познания действительности исходит из анализа несуществующего в своей конкретности элемента, являющегося плодом явной фантазии? Совершенно очевидно, что, исходя из такого типа абстракции и пользуясь обычными приемами логики, можно развернуть цепь силлогизмов и построить ряд более сложных абстракций, которые будут нас не приближать, но удалять от реального мира. Обратно: эта теория лишь в той мере может приближаться к отображению действительности, в какой она откажется от своей исходной точки (психики индивида) и обратиться к анализу конкретного сочетании элементов в сложном переплете социально-экономического единства.

Так именно и поступает Роберт Лифманн: в этом направлении он делает большой шаг вперед по сравнению с австрийцами, которые, установив мнимый закон субъективной ценности для изолированного хозяйства, существующего только в голове и на бумаге, развертывая свою систему, по существу не вышли из рамок своей фикции. Они пытались все экономические явления объяснить на основе закона субъективной ценности, а поскольку такового вообще не существует, постольку и все производные категории оказались висящими в воздухе, только формально логически связанными с этой «простейшей фантазией». Эта «элементарная фантазия», называемая «основным экономическим законом», представляет из себя Рубикон, который отделяет теорию австрийской школы от конкретной экономической практики. Деньги — вот тот простейший эмпирический факт сугубо социального характера, который никакими формально логическими опе[# 126]рациями субъективно не может быть выведен и обоснован. И поскольку австрийцы исходят из анализа фиктивного безденежного хозяйства, постольку вся их теория лежит вне эмпирической действительности, постольку они не могут понять специфических социально-экономических законов и их преломления в психике индивидуального хозяйства. Они пытаются натурализовать и субъективировать объективные социальные феномены, они пытаются насиловать жизнь своей теорией, приспособить факты к вымышленной теории, но не теорию к фактам.

Буржуазная экономическая мысль подняла форменный бунт как против критических упражнений Роберта Лифманна, так и против его положительной системы. Ведь он объявлял схоластикой, формальным догматизмом и глубочайшим заблуждением не только теории классиков и Маркса, но и все построения теории предельной полезности, и даже «социально-органические» конструкции Штольцмана, Диля и пр. Буржуазные критики ополчились против этого дерзкого человека с «неслыханным самомнением», который не только не понял, но и не в состоянии понять своих предшественников (Оппенгеймер), который абсолютно ничего не внес положительного в теорию (все критики), но только извратил теорию предельной полезности (Аммон), который построил свою теорию на плагиате у других авторов (Цвидинек) и т. д. и т. д.

Мы думаем, что нападки Лифманна на господствующие теории имеют более глубокие основания. Лифманн не мог не придти в результате своих исследований конкретной экономической действительности к выводу о несостоятельности теории предельной полезности; австрийская теория не могла не находиться в кричащем противоречии со всеми теми фактами, с которыми Лифманну-эмпирику приходилось сталкиваться при изучении организации современного капиталистического хозяйства. Не Лифманн, как кабинетный ученый, а сама жизнь, сама буржуазная действительность в его лице восстала против произвольных теоретических построений теории предельной полезности. Фигура Лифманна-критика объективно, исторически неизбежно должна была вырасти на фоне обанкротившейся буржуазной экономической науки.

На Лифманна выпала задача огромной важности: примирить теорию с действительностью и вместе с тем не лишить политической экономии насквозь пронизывающего ее апологетического содержания.

В этом и заключается весь внутренний смысл Лифманновской теории, и в этом, и только в этом, ее историческая миссия. Показать, в какой мере удалось Лифманну выполнить эту миссию — и составляет одну из основных задач настоящего очерка.

Лифманн старается прочно держаться за субъективизм и психологизм именно потому, что, как откровенно признается сам автор, только этот метод и дает возможность элиминировать из чистой науки совершенно чуждые ей политические моменты.

Лифманн-ученый (соединивший в себе и эмпирика и апологета) принимает принципиальное содержание методологии австрийской школы в качестве отправного пункта и строит свою сис[# 127]тему, разрушая в основных вопросах все схоластико-метафизические построения австрийцев. Лифманн, как эмпирик, знает, что не может быть никакой субъективной ценности в качестве регулятора «менохозяйственного механизма», что предположения о данном запасе благ и конструкция изолированного безденежного хозяйства есть чистейшая фикция, которая у практика может вызвать одно лишь недоумение. Вся система Лифманна построена на выяснении конкретной связи и проявления различных экономических элементов в той социальной форме, которая объективно нам дана — денежной. Что же касается выяснения причинной зависимости элементов и сведения их к первичному простейшему элементу, то эту задачу Лифманн выполняет своей теорией «экономического поведения» и «экономического равенства предельных доходов», как предельного равенства индивидуальных психических переживаний. Таким образом, мы имеем в его системе, во-первых, описание экономических феноменов в конкретной форме их проявления — здесь Лифманн выполняет «прагматическую» задачу приближения теории к практике. Во-вторых, Лифманн дает и объяснение явлений, правда, весьма далекое от научного объяснения, но зато дающее возможность красить в апологетические тона все экономические феномены. Совершенно естественно, что именно социальная форма экономических явлений, объяснение которой и составляет центральный пункт экономической теории, у Лифманна не может и не должно найти никакого объяснения, но рассматривается, как данная и притом наиболее совершенная социально-техническая форма проявления индивидуальных хозяйственных действий. Лифманн совершенно не скрывает, что здесь он выступает в качестве предвзятого апологета, считая данную форму социально-экономической связи людей единственной логически мыслимой формой человеческого общения.

Идеализм в философии — это и есть психологизм в экономике. И поэтому лифманновскую систему можно характеризовать также как последовательно идеалистическую, в противоположность последовательно-материалистическому принципу Маркса и последовательному идеализму австрийской школы. Последовательный идеализм (который вытекает из его субъективизма) приводит Лифманна к тому, что у него, даже и при конкретных описаниях взаимозависимости элементов, действительность, правильно описанная по форме своего движения, оказывается подобно гегелевской системе «перевернутой на голову». В этих случаях идеализм, как принцип, вмешивается в диалектическую абстракцию, как метод анализа, и искажает действительную картину.

К субъективизму и идеализму присоединяется потребительская точка зрения в качестве исходного принципа системы Лифманна.

У Лифманна на первый взгляд нельзя констатировать чисто потребительской теории, как, например, у австрийцев, но нельзя констатировать и чисто производственной точки зрения. Он и здесь является дуалистом, причем этот дуализм выдвигается Лифманном в качестве основного закона.

Хозяйственное действие выражается в противопоставлении издержек («трудовой» или «производственный» принцип) и полезности (потребительский принцип), но синтезирующим оба прин[# 128]ципа является принцип выручки, дохода, как результата указанного противопоставления, который выражает по Лифманну некоторую гамму психических ощущений наслаждения или потребления. Следовательно, исходя из дуализма Лифманн все же приходит к монистическому потребительскому принципу: необходимость такого исходного принципа диктуется для Лифманна одновременно обеими задачами которые были поставлены перед ним эволюцией буржуазной экономической мысли и о которых мы выше говорили: во-первых, возврат к экономическому реализму и, во-вторых, сохранение и углубление апологетической окраски теории.

Таким образом производственная точка зрения оказалась покрытой более широкой и универсальной потребительско-психической точкой зрения. Лифманн остается на той же позиции австрийцев — точке зрения примата потребления над производством.

Сказанным предрешается вопрос об индивидуальном и общем в принципиальной методологии Лифманна. Если для австрийцев социальное есть результат взаимодействия индивидуального, или сложения индивидуальных действий в социальный акт, если социальное или «народно-хозяйственное» для австрийцев все же существует как объект, независимый от индивидуального или частно-хозяйственного, то Лифманн совершает серьезнейшую операцию над «социальным» или народно-хозяйственным без всякого опасения за судьбу оперируемого.

Лифманн последовательный индивидуалист: он ставит точку над i и заявляет, что не существует никакого особого «народного хозяйства» или «социального явления», поскольку и то и другое не может быть прощупано практикой, но зато вполне реален и действенен хозяйствующий субъект с его психическими переживаниями. Здесь Лифманн прямо протягивает руку П. Струве, его концепции социального нигилизма. И Лифманн по существу приходит к тому, что «раз исключительно субъекту принадлежит единство и закономерность, которые... составляют коррелят объекта, то ясно, что субъект сам творит объект»¹¹. Лифманн не боится сделать подобный вывод, и мы не можем не признать поэтому за ним огромного мужества и теоретической выдержки.

Крайний идеализм (чистый психологизм) вместе с последовательным субъективизмом и эмпиризмом приводит его по существу к чистому солипсизму, поскольку он вполне серьезно утверждает, что реально достоверно только то, что взято индивидом из опыта и оставило отпечаток в его психике. Экономический закон вне индивида и его психики — есть чистейшая фикция, выдуманная материалистами-объективистами — такими громкими тирадами неоднократно разражается Лифманн на протяжении всего своего труда.

Наконец, последний вопрос в кругу принципиально-методологических проблем есть вопрос о статике и динамике исторической и неисторической точек зрения. Лифманн враг статики и настаивает на том, чтобы экономическое исследование было насквозь пропитано динамическим анализом, поскольку, как [# 129] вполне резонно замечает Лифманн, сама экономическая жизнь не статична, но перманентно-динамична. Динамика Лифманна целиком вытекает из его эмпиризма: таким образом и в этой области Лифманн идет дальше австрийцев и приближается к экономическому реализму. Но здесь вновь мы сталкиваемся с присущей всей лифманновской системе антиномией последовательного реализма и строгой апологетики. Он ограничивает динамическую точку зрения рамками данной социальной формы и, допуская непрерывность движения внутри последней, категорически отрицает возможность изменения самой социальной формы. Апологетика преграждает ему путь для последовательно-динамического и исторического анализа. Он вполне «историк», поскольку дело касается эволюции докапиталистических форм или эволюции последовательных ступеней самой капиталистической формы, но он останавливается на последней ступени капиталистического развития — «фондовом капитализме» по его терминологии и торжественно заявляет: дальше идти некуда — это и есть идеальная форма хозяйственной организации! Но поскольку Лифманн применяет историческое и динамическое исследование хотя бы в рамках капиталистической формы, постольку Лифманн в теоретическом отношении, — мы должны это еще раз подчеркнуть, — на целую голову выше своих субъективно-психологических предшественников.

На этом мы заканчиваем характеристику принципиально-методологической позиции Роберта Лифманна.

Теоретическая система Роберта Лифманна обнимает все основные проблемы политической экономии. Однако мы не имеем возможности в рамках статьи дать изложение и критический разбор всей лифманновской системы. Поэтому мы ограничимся анализом его системы с точки зрения вопроса о методологической приемлемости построения политической экономии, минуя закон ценности.

Дав методологическую характеристику его теории и став на точку зрения критикуемого автора, мы проанализируем внутреннее содержание общего принципа («хозяйственного действия») и основного закона («равенства предельных доходов»), регулирующих, по мнению Лифманна, менохозяйственную систему.

Однако, поскольку общий принцип и основной закон должны дать также и научное объяснение экономических феноменов, необходимо также проследить применение того и другого на анализе центрального экономического феномена — цены.

II. Принцип «хозяйственного действия»

Модернизированная трактовка старого, уже покрытого плесенью, классического «экономического принципа» составляет базис теоретической системы Роберта Лифманна. На основе этого принципа Лифманн выводит и свой универсальный закон экономической науки «менохозяйственного предельного дохода».

Поскольку с точки зрения Лифманна основная задача экономической теории сводится к объяснению менового оборота из хозяйственных действий отдельных лиц, постольку необходимо точно установить, «когда возникают хозяйственные явления» [# 130] или, иными словами, нужно ответить на вопрос о «сущности хозяйственного».

«Рассматривая сначала, — говорит Лифманн, — как следствие как цель человеческого действия получение возможно большего ощущения наслаждения (следовательно, психическое понятие) и как средство издержки, ощущение неприятности, напряжения но не массу продуктов, я получаю масштаб того, сколько средств я должен затратить» (том I, стр. 278).

В чем же заключается особенность «экономического принципа», в чем его сущность?

Поскольку противопоставляются друг другу не цель и средство, но полезность и издержки, ощущение приятности и неприятности, постольку и проблема экономического, а не технического максимума заключается в получении наибольшего наслаждения, пользы с наименьшими издержками, «хозяйственное действие — формулирует Лифманн — возникает вообще только там, где сравниваются полезность и издержки, т. е. где может быть установлен доход (выручка)» (том I, стр. 282).

Хозяйственно-индивидуальная задача и заключается поэтому в том, чтобы при стремлении к удовлетворению потребностей получить Максимум наслаждения с минимумом издержек, т. е. в результате сравнения ощущений приятности и неприятности достигнуть наибольшего результата, «дохода» в чисто психическом понимании этого термина.

В основе хозяйствования лежит принцип планомерности. Об отдельном действии можно сказать, является ли оно хозяйственным только в связи с другими действиями, т. е. в связи со всем хозяйственным планом. Но «планообразной предусмотрительностью» (planmässiger Vorsorge) понятие «хозяйствования» еще недостаточно охарактеризовано: хозяйственная задача заключается в распределении издержек, соответствующих не данным, но необходимым полезностям для удовлетворения различных, самих по себе не ограниченных, но с растущим удовлетворением падающих в своей силе потребностей. «Хозяйствование — это есть установление системы пропорциональности между различными полезностями и их издержками по принципу максимума» (стр. 667).

Ограниченность благ, принцип редкости также представляет из себя нечто психическое, ибо сущность его не в ограниченности предметов внешнего мира, но в ограниченных возможностях приобретения, следовательно этот принцип возникает у самих людей при применении издержек.

При выполнении хозяйственной задачи решающим является отношение между издержками и полезностями, т. е. между каждой затраченной единицей издержек и полученной единицей полезности. Это отношение Лифманн называет «доходом», «выгодой» в широком смысле слова (Ertrag). В промысловом хозяйстве вместо психического сравнения издержек и полезностей удовлетворяются противопоставлением массы денег, но это не меняет существа понятия дохода (?).

Нельзя из данного запаса благ выводить ценность, ибо экономическая проблема и заключается в том, чтобы ответить на вопрос, «в каком объеме я должен применить еще неизвестные сами по себе издержки, в последнем счете трудовые затраты [# 131] для удовлетворения неограниченных, но по интенсивности все более убывающих потребностей» (том I, стр. 321).

Эта проблема индивидуального хозяйствования и есть вместе с тем проблема предложения, которая и должна ответить на вопрос о том, какие должны, быть применены издержки в меновом хозяйстве.

В результате анализа «хозяйственного поведения» Лифманн рассматривает вопрос о соотношении техники и хозяйства, упрекая все направления политической экономии в смешении этих двух точек зрения.

Из этого смешения хозяйства и производства¹² возникла абсолютно ложная проблема ценности: тратя понапрасну силы на борьбу вокруг проблемы ценности, ни последователи классической школы, ни субъективное направление не могут прогрессировать в разрешении основных проблем политической экономии — цены и доходов. «Чистая техника» есть всегда только средство, ничего не говорящее о применении рационального принципа; только с введением хозяйственного понятия издержек (Kosten) «чистая техника» превращается в «экономическую технику» и дает возможность сравнения издержек и полезностей.

[# 132] Таковы в общих чертах взгляды Р. Лифманна на сущность «хозяйственного» или «хозяйственного действия»¹³.

Что же внес Лифманн нового в старое-престарое понятие «хозяйственного принципа»? Ровным счетом ничего! Но Лифманн не только не внес ничего нового в это понятие, но в то же время и извратил его. По Лифманну сначала имеются определенные потребности, а затем уже для их удовлетворения применяются издержки; эти последние, как ощущение неприятности, сравниваются с тем наслаждением, которое доставляет удовлетворение потребности, и в этом чисто-психическом акте и заключается сущность «хозяйственного действия», измеряемого «доходом», как некой психической оценкой полученного наслаждения в сравнении с затраченными усилиями.

Но мы спросим Лифманна: откуда человек знает, что у него есть потребность в определенных благах? Кажется совершенно очевидным, что психический акт «желания» неотделим и обусловлен наличием желаемого объекта. Мы не можем желать чего-то несуществующего: наше желание определяется уже существующими объектами, причем появление новых объектов под влиянием «потребностей», «желания» (например, мода) всегда исходит из комбинации уже существующих элементов материального мира.

Кроме того, потребность, желание, чтобы сделаться, так сказать, «экономически осязаемым», т. е. именно эмпирически познаваемым, должно стать количественно-определенным; в этой количественной определенности и заключается важнейший момент хозяйствования. Рабочему нужно питаться. Он знает из опыта, что ему нужно 2 фунта хлеба и ½ фунта мяса в день. Его желание направлено на определенный объект, в определенном количестве. Точно так же, директор банка, «желая» получить «наслаждение» от виллы, выражает это желание указанием на цену, определенное месторасположение этой виллы (что также известно ему из опыта), указывает на необходимое ему число комнат, размер сада и т. д. Таким образом «желание», «потребность» связаны всегда с желаемыми и потребляемыми объектами в определенном количестве. Именно благодаря этой качественной и количественной определенности потребностей становится возможным сравнение и учет потребностей, их бесконечная растяжимость от широчайших и интенсивнейших потребностей миллионеров до примитивнейших и однообразнейших потребностей сельских батраков и безработных.

Далее, каким образом в процессе «хозяйствования» можно сравнивать ощущения «приятности и неприятности», «полезности и издержек», если момент издержек и неприятности количественно не определен? Очевидно, сравнение невозможно; хозяйственный акт сравнения мыслим только в отношении количественно-определенных предметов внешнего мира. Ощущения неприятности и жертвы возникают только в связи с конкретно выраженными объектами жертвы.

Наконец и «планосообразная предусмотрительность», характерная по Лифманну для понятия «хозяйственного действия», не [# 133] может базироваться на неустойчивых и изменчивых психических ощущениях приятности и неприятности, но исключительно на материально-количественном учете и предусмотридельности. Без этого было бы немыслимо индивидуальное «планирование».

Если издержки и полезность обязательно должны быть материально-количественно выражены, то и результат сравнения, доход (Ertrag), не может быть чисто психическим, оторванным от материальной субстанции понятием, но опять-таки отражением в психике человека материального акта хозяйствования, т. е. выражением избытка полученной суммы благ над затраченной суммой благ (или денег, как их заместителей), и именно по этим суммам можно судить о степени выгодности или невыгодности в каждом отдельном случае затраты труда и капитала. Если доход — это психическое понятие, то каким образом мы можем сказать, что он больше или меньше и именно в столько-то раз? Очевидно, измерение и сравнение доходов были бы абсолютно невозможными, если бы доход представлял из себя нечто исключительное психическое и субъективное.

Следовательно, попытка ревизии и нового чисто-психического обоснования понятия «хозяйствования» Лифманну совершенно не удалась и завела его в дебри субъективного идеализма, бросила в объятия чистейшей метафизики. Его понимание «хозяйственного» стоит в решительном противоречии с его же методологическим требованием эмпиризма, соответствия научного представления опыту.

Вместе о тем необходимо отметить, что психическую трактовку хозяйственного принципа (но. без обобщающего понятия дохода) можно встретить в более или менее ясной форме и совершенно независимо от Госсена и Лифманна у многих старых и новых авторов.

С другой стороны, и его синтезирующее этот принцип понятие дохода под другими названиями и в несколько видоизмененном методологическом «соусе» можно также встретить у многих авторов. Достаточно указать на оригинального американского интерпретатора теории предельной полезности — Зелигмана, который изобрел остроумное понятие «прибавочной полезности», на наш взгляд целиком совпадающее с лифманновским доходом, который по существу есть не что иное, как избыточная или прибавочная полезность. «Избыток полезности над стоимостью, — говорит Зелигман, — есть прибавочная полезность. При этом совершенно несущественно, называем ли мы ее прибавочной полезностью производителя или прибавочной полезностью потребителя»¹⁴. Или, например, такая формула того же автора: «В качестве потребителя я рассчитываю на прибавочное удовлетворение... Однако эта специфическая прибавочная полезность, потребителя не имеет никакого практического значения. В действительной жизни всякое пользование или потребление предполагает приобретение, т. е. затрату известной стоимости... Реальное значение имеет только избыток удовлетворения над стоимостью»¹⁵.

[# 134] Подчеркнутые нами фразы с полной очевидностью говорят о том, что «прибавочная полезность» Зелигмана целиком совпадает с «доходом» Лифманна, поскольку характерные особенности обоих понятий тождественны, и различие здесь — это, несомненно, чисто терминологическое. Зелигман, так же, как и Лифманн, подвергает решительной и вполне положительной ревизии чисто потребительский идеал хозяйствования австрийской школы, пытаясь эту фикцию заменить более реальным идеалом и на место стопроцентного потребителя поставить хозяйствующего индивида, который не только потребляет, но кроме того и добывает средства потребления, систематически восстанавливая уничтожаемые запасы.

О сущности этой ревизии мы уже говорили выше в связи с методологией Лифманна. Лифманновское понятие «хозяйствования», как мы показали, не выдерживает индивидуалистической же критики, на почве которой мы до сих пор стояли. Та же судьба неизбежно должна постигнуть и всех других психологических интерпретаторов «хозяйствования», и в частности все приведенные выше определения.

Некоторые критики Лифманна также усиленно напирают на это слабое место его теории. Так Цвидинек¹⁶ полагает, что этот принцип, как голое сравнение жертвы и пользы индивидом, не представляет из себя ничего специфически-экономического, но принадлежит просто к области «рассудка» (Vernunft) и в этой своей форме был использован при построении экономической теории как Рикардо, так и многими новейшими экономистами. Цвидинек далее подчеркивает, что лифманновская характеристика хозяйственного действия сама не дает твердого разграничения хозяйственного и технического действия: при последнем всегда предполагается определенная затрата, жертва в целях получения определенного желаемого результата, т. е. налицо имеется как раз то, что Лифманн приписывает мыслящему субъекту в его хозяйственных поступках. И вообще, с точки зрения этого критика, вся область «чистой экономики» представляет из себя сумму «технических преодолений». Наконец, Цвидинек доказывает (и вполне убедительно), что и в индивидуальных рамках не может быть одного психического процесса хозяйствования, но все издержки и все полезности обязательно должны быть количественно и материально выражены.

Аммон, так же, как и Цвидинек, полагает, что в лифманновском определении «хозяйствования» нет ничего оригинального в сравнении с прежними определениями. Критик констатирует неопределенность понятия «хозяйствования» и его конститутивных элементов — издержек и полезности в различных местах лифманновских «Основ».

Аммон критикует понятие издержек, как неприятности, и пользы, как удовольствия, полагая, что полезность выражает лишь некоторую неоформленную потребность и в этом своем виде полезность не может быть противопоставлена издержкам. Поэтому с точки зрения Аммона противопоставления «Полезности как [# 135] ощущения наслаждения издержкам, как ощущению неприятности, вовсе не существует»¹⁷.

Из других критиков отметим только Эсcлена¹⁸, который, развивая мысль Цвидинека, полагает, что «хозяйствование» в лифманновском смысле присуще всякой вообще рациональной деятельности и что этот принцип, не говоря уже о Смите и Госсене, имеется в развитом виде у Джевонса, Сакса и Маршалла. Эсслен полагает, что лифманновская «полезность» есть лишь другое название субъективной ценности, а издержки должны представлять из себя (если Лифманн хочет, чтобы его система не противоречила опыту) не что иное, как потеря полезности, и таким образом оба элемента «хозяйствования» могут быть сведены к субъективной ценности.

Мы не будем останавливаться на других критиках, так как они по существу не прибавляют ничего нового к изложенным выше критическим замечаниям Цвидинека, Аммона и Эсслена.

Важно подчеркнуть, что замена Лифманном соизмеримости ощущений их сравнимостью уже означает огромный шаг к капитуляции психологической теории. Если допустить одну только сравнимость ощущений, то нужно будет признать, что в хозяйственную деятельность индивида вмешивается нечто извне, по заставляет хозяйствующего придавать определенное и вполне точное выражение своим расценкам, что точность расценок не является поэтому продуктом индивидуальной воли, но результатом какого-то внешнего процесса. Поэтому не в субъективных ощущениях, но в этой внешней по отношению к индивиду среде нужно искать ключ к анализу ценообразования. Наоборот, эти субъективные ощущения вращаются вокруг уже данного стержня, вокруг объективной величины, которая дана субъекту в его хозяйственных поступках. Следовательно, индивидуальное хозяйствование происходит на основе уже существующего объективного хозяйственного распорядка, который непрерывным током связан со всеми составляющими его элементами, но не может рассматриваться, как продукт того или иного элемента или сложения массы элементов. Поэтому, если исходить из психической трактовки хозяйственного действия и в то же время не настаивать на явно недоказуемой гипотезе соизмеримости ощущений, то обязательно нужно прийти к признанию действия факторов, стоящих над индивидуальной хозяйственной волей. Отсюда для объяснения сущности явлений методологически правильнее исходить из определяющего, но не определяемого фактора, из объективных экономических явлений, но не из субъективных хозяйственных переживаний.

Мы пытались доказать эмпирическую нереальность психической трактовки экономического принципа.

Однако даже при правильной, т. е. материалистической, трактовке «хозяйственного действия» мы методологически не вправе начинать анализ экономических явлений с этого пункта, поскольку данный принцип не представляет из себя ничего [# 136] специфического, но относится вообще ко всякой деятельности человека, и в этом совершенно прав Эселен.

Еще Бентам говорил: «Природа подчинила человека власти удовольствия и страдания»¹⁹, но противопоставление этих двух субъективных ощущений, данных нам. от природы, ничего не в состоянии объяснить в отношении сущности законов тех специальных сфер, в которых этот принцип проявляется (экономической, научной, художественной и пр.). Нужно обратиться непосредственно к изучению этих сфер, чтобы уразуметь их жизнь, но не повторять тысячу и один раз, как это делает Лифманн, что все люди страдают и наслаждаются и вечно стремятся к тому, чтобы второе было больше первого. Кто же в этом может сомневаться? Это все равно, что говорить, вроде Булгакова, что «хозяйство — есть выражение борьбы этих двух метафизических начал — жизни и смерти, свободы и необходимости, механизма и организма»; но хозяйствование по Булгакову ограничено, ибо «способно ли оно поднять мятеж против самого этого князя (смерти)?.. способно ли хозяйство изгнать из мира смерть и победою над ней преодолеть то, что составляет ее собственное условие?!!»²⁰. Нет, конечно, никогда не способно! Но что из этого: при чем тут цена, деньги, прибыль, рента и т. д.?

Если бы Лифманн хотел заниматься, подобно Булгакову, мистикой и в этом стиле философствовать по поводу метафизического бытия хозяйствования, то тогда было бы понятно, если бы он в основу своей системы положил этот универсальный рационалистический принцип. Но ведь Лифманн постоянно заявляет себя злейшим врагом метафизики и сторонником строжайшего эмпиризма. А раз так, значит осью экономической системы не должен служить этот метафизический принцип. Одно из двух: либо эмпиризм, либо метафизика. Но если эмпиризм — тогда нужно убрать из фундамента системы общерационалистический принцип и, следовательно, перестроить все здание, начиная о «базиса» и кончая «надстройкой». Но Лифманн не желает реконструировать свою систему и предпочитает сидеть между двух стульев — сугубым эмпиризмом и крайней метафизикой! Мы увидим, сколь неловко будет себя чувствовать Лифманн в этой межпланетной сфере — между потусторонним миром и нашей грешной землей!

Не спасает Лифманна и введение понятия «планосообразности», как конституирующего принцип «хозяйственного действия». Значение этого момента для хозяйственного принципа подчеркивает еще более рельефно «экономист-энергетик» Лудасси, который приходит к выводу, что «существенный признак хозяйственности заключается исключительно в целесообразности» (подчеркнуто нами) и что поэтому «моменты хозяйственного, экономического и целесообразности тождественны»²¹. Здесь совершенно отчетливо, так же, как и у Лифманна, стирается грань между хозяйственной и нехозяйственной деятельностью, между расчетами материалов капиталистом-производственником и расчетом красок творцом-художником.

[# 137] С другой стороны, мы думаем, что именно этот момент «хозяйственного действия» является роковым как для определения принципа, так и для того назначения, которому должен служить этот принцип, т. е. для построения всей экономической системы.

Одно положение Лифманна гласит, что законы менового хозяйства и индивидуального хозяйства тождественны. Другое положение: индивидуальный хозяйственный принцип характеризуется моментом планосообразности. Сопоставьте оба положения, и вы увидите, что они несовместимы, второе исключает первое, или наоборот. Характеризуется ли современное меновое хозяйство, как система, планосообразностью? Никакое, даже самое архи-буржуазное «опытное» и вполне субъективное представление не имеет право ответить утвердительно, поскольку никто не управляет сознательно «менохозяйственным механизмом», никто не строит планов для всей системы, ибо вообще здесь отсутствует субъект планосообразной деятельности. Кризисы дают вполне осязаемое представление отсутствия планосообразности в «менохозяйственном механизме». А раз так, значит индивидуальное хозяйство и «менохозяйственный механизм» не только не тождественны по своему основному регулирующему принципу, но диаметрально противоположны. Таким образом признание за хозяйственным принципом в качестве обязательного признака момента планосообразности (что совершенно верно), отрицает возможность регулирования этим принципом непланосообразной системы, именно «менохозяйственного механизма». Хотя на этот момент буржуазная критика не обратила внимания, поскольку некоторые из них являются представителями «социально-органического метода» и исходят из «социально-телеологической» точки зрения, мы считаем, что именно здесь происходит решительный прорыв всей системы Лифманна: исходный принцип совершенно отрывается от анализируемого объекта.

Но здесь, впрочем, возможно с его стороны одно возражение: хотя «менохозяйственный механизм» и не имеет сознательной планосообразности, но он фактически, поскольку в нем налицо система пропорциональности элементов», подчинен стихийно осуществляемой «планосообразности»²². Но ведь в этом-то и коренное различие между индивидуальным хозяйством и социальным. В первом налицо сознательно регулирующая воля, во втором ее нет. Поэтому проблема и заключается в том, чтобы объяснить, каким образом, несмотря на отсутствие сознательного регулятора, осуществляется некоторая, правда, весьма несовершенная объективная «планосообразность». Планосообразность этого типа именно является бессознательной, стихийной и объективной, и в этом вся специфичность социально-хозяйственной системы: нельзя подставлять на место субъектной планосообразности бессубъектную, ибо оба элемента не только качественно отличны, но качественно противоположны. Не может быть идентичности индивидуального и социального хозяйства, поскольку качественная особен[# 138]ность одного противоположна другому, и поэтому и регулирующий принцип индивидуального хозяйства не может являться регулирующим принципом социального хозяйства.

Мы подошли к последнему моменту критики принципа «хозяйствования» — его универсальности. Универсальность, надисторичность «хозяйственного принципа» понимают и сами субъективисты. Так Е. Филиппович подчеркивает, что «это есть лежащий в природе человека принцип, опирающийся, хотя не на одно только материальное основание, но проявляющийся в хозяйственной сфере с такой решительностью, что получил прямо название хозяйственного или экономического принципа»²³. Филиппович, так сказать, сознает, что этот принцип специфичен не для одной только экономической сферы; однако он вместе с тем считает, что «хозяйственный интерес оказывается единственным регулятором обмена и находит свое выражение в ценах»²⁴. Вместе с тем Филиппович, повидимому, сознает, что более тщательный анализ содержания этого основного экономического закона может доказать неприемлемость его в качестве базиса теоретической системы, и поэтому он в одном своем академическом докладе еще в 1886 г. категорически заявил, что «экономическая теория исходит из факта, что люди преследуют хозяйственные цели хозяйственным путем, и ее задача исчерпывается наблюдением вызванных этим явлений. Какие мотивы стоят за этими хозяйственными действиями — безразлично»²⁵.

Закрывать глаза на сущность того явления, которое признается решающим для всей теории — это единственный выход из затруднительного положения экономиста-субъективиста. Лифманн же не пожелал пользоваться этим недостойным приемом, и в изложенной нами главе дал более детальный анализ содержания этого принципа. Наш разбор этого принципа показал, что он отнюдь не специфичен «хозяйственности», но имеет в этой области лишь частный случай своего применения.

В этом пункте наша критика совпадает с возражениями Карла Диля, который вполне резонно упрекает Лифманна в неисторичности, полагая, что совершенно отличен метод хозяйствования («распределения издержек и полезности») средневекового феодала и современного частно-капиталистического предпринимателя, и что поэтому без такого социального ограничения и различий общественной обусловленности хозяйственных действий нельзя прийти к учению о народном хозяйстве. Если исходить только из экономического принципа, т. е. универсального понятия, то нужно построить и соответствующую этому принципу систему, т. е. внеисторическую систему. Между тем Лифманн исходит из определенной социальной формы хозяйствования, именно «менохозяйственной» или «денежной». Поэтому Лифманн и здесь допускает методологическую ошибку: для объяснения сущности специфических законов данной исторической эпохи он берет надисторический, столь же универсальный, сколь и бессодержательный принцип. Если одно явление состоит из «a, b, c», а другое из «a, d, e», то очевидно, что особенность второго явления в сравнении с первым должна заключаться в [# 139] «d» и «e», но не в «a», как особенность первого в «b и с», но не в «a», как общем элементе, дающем представление о сходстве, но не об отличии и специфичности данного явления. Поэтому методологически совершенно неправильно брать за основу теоретического анализа менового хозяйства элементы, которые присущи всякому хозяйствованию и даже всякой рациональной деятельности вообще.

Этим мы заканчиваем нашу критику лифманновского основного принципа «хозяйственного действия». Мы пытались доказать, что этот принцип, во-первых, неправильно трактуется Лифманном с субъективной же точки зрения, во-вторых, и из этой неправильной трактовки вытекает необходимость неиндивидуалистического объяснения экономических феноменов и, в-третьих, что даже при правильной его трактовке он ни в коем случае не может дать ключа к познанию специфичности нашего объекта исследования менохозяйственной организации.

III. Закон «равенства предельного дохода»

Лифманн далек от концепции «изолированного потребителя», в в этом главное его отличие от теоретиков австрийской школы. «Потребительское хозяйство» рассматривается им в связи с меновым оборотом, этой универсальной и неустранимой формой хозяйственных связей.

К закону предельного потребительского дохода он приходит на основании следующей концепции. Позади денежно-промыслового хозяйства, по его мнению, всегда стоят интересы потребительского хозяйства. Различие между потребительским и промысловым хозяйством не идентично «технико-материалистическому» (!) различию производства и потребления. Решающим является цель: непосредственное удовлетворение потребностей или косвенное, т. е. через получение денежных доходов²⁶.

Поскольку и для потребительского и для промыслового хозяйства существует одна и та же цель, постольку они должны иметь и идентичный регулирующий принцип.

Виды потребностей и их классификация, а равным образом и различие настоящих и будущих потребностей не должны интересовать экономическую теорию.

[# 140] Расчет потребностей есть результат опыта, облегчаемого достаточно точно известными денежными доходами (?) и достаточно стабильными ценами (?!).

Блага распадаются на блага для потребления (Genussgut) и блага для издержек (Kostengut), но это различие проводится не с материальной точки зрения, т. е. не как свойство самих благ, но в связи с отношением к ним хозяйствующего субъекта. Поэтому одно и то же благо может быть для одного «благом для потребления», а для другого — «благом для издержек». Самый вид, свойство блага не играют никакой роли в этом разграничении понятий. Не акт потребления и наслаждения есть хозяйство, но лишь те соображения, психические переживания, которые связаны с предусмотрительностью в удовлетворении потребностей.

Чрезвычайно важен «закон прогрессирующих издержек»: каждое дальнейшее применение трудовой затраты ощущается более интенсивно, как .чувство неприятности.

Доход в широком смысле (Ertrag) не конечная цель, но направляющее начало хозяйственной деятельности. «Сравнение доходов дает направление хозяйственных действий в отдельном потребительском хозяйстве» (стр. 398). Сравнение примененных издержек и полученной пользы на каждое отдельное благо дает нам представление о предельной потребительской выгоде данного блага. Предельные выгоды на различные блага должны быть равны между собой. Если благо требует относительно больших издержек, хозяйствующий откажется от получения данной полезности и заменит ее другой более относительно выгодной. «Этот доход от последней единицы издержек, который употребляется для каждой потребности, мы называем предельным доходом (Grenzertrag)» и «именно предельный доход определяет последние единицы издержек, которые могут быть употреблены для удовлетворения каждой потребности» (стр. 405). Таким образом «само хозяйственное действие, применение издержек для удовлетворения неограниченных потребностей регулируется направлением доходов»(стр.406).

Произведя некоторые исчисления, в духе австрийской школы, как в потребительском хозяйстве устанавливается степень выгоды от применения издержек и получения полезности на отдельные блага, Лифманн приходит к выводу, что предельный доход означает наименьший перевес (Überschuss) полезности над издержками, при котором хозяйственный расчет допускает применение данных издержек (стр. 414).

Как мы видим, этот закон весьма похож на известный «закон предельной полезности». Однако Лифманн с этим не согласен: по его закону происходит выравнение предельного наслаждения, доставляемого благами, так что польза рассматривается не абсолютно, но обязательно в сравнении с издержками. Таким образом, закон предельной пользы подчинен, так сказать, закону предельного дохода. «Этот предельный доход, — говорит Лифманн, — определяет сначала предельную пользу, т. е. при какой высоте полезности прекращается дальнейшее удовлетворение потребностей, что в отношении всех потребностей определяется законом уравнения предельных доходов» (стр. 416).

[# 141] Таков пресловутый «закон равенства предельных доходов» Роберта Лифманна. По мнению автора, этот закон представляет из себя «самое важное положение экономической теории», ибо он дает наиболее острую формулировку хозяйственного принципа и представляет из себя универсальный закон, которым руководствуется хозяйствующий индивид и который поэтому управляет и организует весь меновой оборот. «Открыв» этот закон, Лифманн полагает, что он нашел научный «талисман», «волшебную палочку», владея которой можно прояснить туманные небеса экономического горизонта!

«Закон равенства предельного дохода» совершенно идентичен как для потребительского, так и для промыслового хозяйства в, наконец, для всей организации менового оборота. Этот закон Лифманн расчленяет на три момента: «идею дохода» (Ertragsgedanke), «идею предела» (Grenzdanke) и «идею уравнения» (Ausgleichsdanke), рассматривая в отдельности проявление каждой идеи в потребительском хозяйстве. Нам нет надобности следовать по извилинам идей Роберта Лифманна: сущность закона достаточно ясна из приведенных выше цитат и комментарий к ним на основании текста.

* * *

«Закон равенства предельных доходов» (выручек) для лифманновской системы имеет такое же значение, как «закон субъективной ценности» для теории предельной полезности. Вместе с тем оба закона являются производными из госсеновских принципов, без ознакомления с которыми нельзя понять и лифманновского закона.

В литературе принято называть два главнейших положения Госсена первым и вторым «законами Госсена». Обратимся к первому закону, который в свою очередь расчленяется на два момента: 1) «величина одного и того же наслаждения, при непрерывном восприятии его, постоянно уменьшается до того момента, пока, наконец, не наступит насыщение», и 2) «такое уменьшение величины наслаждения имеет место также при повторении ранее полученного наслаждения; и не только в том смысле, что уменьшение наступает при вторичном получении наслаждения, но уже вначале интенсивность последнего слабее; сокращается при повторении и продолжительность времени, в течение которого нечто ощущается, как наслаждение; быстрее наступает пресыщение, и оба элемента, как начальная интенсивность, так и продолжительность, сокращается тем энергичнее, чем скорее наступит повторение»²⁷. Различие между первым и вторым моментами этого закона заключается только в том, что в первом случае мы имеем падающую интенсивность наслаждения при непрерывном потреблении блага, во втором — при прерывном, причем, если промежуток времени между получением 1-й единицы наслаждения и 2-й уменьшается до нуля, то второе положение совпадает первым. В обоих случаях мы имеем один и тот же принцип регрессирующего падения интенсивности наслаждения вплоть момента полного насыщения.

Теория предельной полезности австрийской школы целиком покоится на этом .«первом законе Госсена»: величина наслажде[# 142]ния последней единицы блага есть предельная полезность, по которой определяется ценность всего запаса благ. Лифманн также принимает это положение Госсена и на нем строит свою теорию оценок благ, а также свою теорию цены, доходов («предельные доходы») и т. д., поскольку вообще он пользуется идеей «предела» в качестве нивелирующего принципа. Однако Лифманн вполне резонно считает одно это положение Госсена недостаточным, так как выводы относительно потребления одного какого-нибудь блага ничего не говорят о том, как будет производиться субъектом расценка одновременно нескольких благ, при условии предварительных издержек, необходимых для приобретения их.

Изолированная расценка одного блага и игнорирование необходимости издержек — суть совершенно неправомерные посылки, и поэтому Лифманн вполне справедливо отказывается от этих нереальных абстракций, которыми пользовалась теория предельной полезности, и сосредотачивает свое внимание на так наз. «втором законе Госсена». Довольно примитивное положение госсеновской теории, которое громко названо его «вторым законом», сводится к тому, что человек, которому предстоит свободный выбор между несколькими наслаждениями, но который не имеет возможности воспользоваться всеми ими целиком, в целях получения совокупного максимума удовлетворения, распределит наслаждения таким образом, «чтобы величина наслаждений в тот момент, когда будет прекращено получение последних, была одинакова»²⁸, т. е., иными словами, с точки зрения этого гедонистического принципа мы всегда стремимся к тому, чтобы наслаждаться различными благами в такой мере, в какой это обеспечивает наивысшее совокупное удовлетворение. Этот принцип является дополнением к первому принципу, — дополнением, приближающим нас к реальной аналитике процесса потребления человека. Этим устранена первая нереальная посылка австрийцев: вторая же посылка (данность запаса) также противоречит Госсену, ибо он утверждает, что «человек таким образом должен распределить свое время и свои силы между добытием себе разнообразных наслаждений, дабы ценность последнего полученного атома любого наслаждения была равна той неприятности, которая была бы причинена человеку, если бы он получал данный атом в момент последнего напряжения своей силы»²⁹. Иными словами, гедонист так организует свою деятельность, что интенсивность наслаждения, доставляемого различными благами, согласуется с величиной тех издержек и неприятностей, которые неизбежно должны быть затрачены для получения наслаждения.

В такой форме «госсеновские законы» очень близко приближают нас к действительности в том смысле, что характеризуют общерационалистическую форму хозяйственной психологии, однако они ничего не говорят об ее конкретно-историческом содержании в зависимости от тех или иных условий социально-экономической обусловленности индивидуальной хозяйственной психологии.

В этих «госсеновских законах» и заключается весь принципиальный фундамент теоретической системы Роберта Лифманна. Замените в приведенной ци[# 143]тате «последний атом» «предельным доходом», и вы получите лифманновский «закон равенства предельных доходов». Вопреки мнению автора, мы не видим ровным счетом никакого отличия этого «закона» от интерпретируемых положений Госсена. Равенство предельных полезностей и издержек различных благ названо «предельным» доходом; усовершенствование этого «закона» таким образом сведено к чисто терминологической операции.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что Лифманн, как это и следует из изложенного, лучше понял и последовательнее применил госсеновские принципы при построении теоретической системы, чем это сделала теория предельной полезности, которая, несомненно, гипертрофировала лишь одну сторону госсеновских принципов.

К оценке этого «закона» можно подходить двояко: во-первых, с точки зрения тех задач исследования, которые поставил себе Лифманн, и, во-вторых, с точки зрения его действительного значения в хозяйственной жизни.

Конрад Шмидт³⁰ в своей статье, посвященной австрийской школе, доказывает, что всякий акт хозяйствования связан не только, если можно так выразиться, с «расчетливым потреблением», но и с расчетом возможности восстановить потребляемое благо, т. е. добыть его. Поэтому и Робинзон, поскольку он «хозяйствует», должен ориентироваться на потребление благ обязательно в связи с величиной той трудовой затраты, которая неразрывно связана с приобретением желаемого блага. Отсюда Конрад Шмидт вполне логично приходит к убийственному, на наш взгляд, для австрийской теории выводу: хозяйство, хотя бы и абсолютно изолированное, никогда и нигде не может управляться законом предельной полезности, который только и применим к несчастным господам, выброшенным на море после крушения корабля с некоторым запасом благ у отдельных лиц; эти блага каждый из пострадавших по-своему расценивает и по предельной полезности обменивает. Но в этом случае нет хозяйства, а там, где есть возможность восстановления запаса благ, там не действует закон предельной полезности.

Лифманновский «закон предельного дохода» абсолютно неуязвим для такой критики, поскольку здесь сравниваются не степени полезности различных благ друг с другом, но полезности и издержки каждого в отдельности блага: издержки для получения блага применяются именно до некоторой предельной грани, предельной выгоды от данного блага в отношении всех других благ в рамках всего хозяйственного плана, т. е. всех издержек, которые могут быть затрачены хозяйствующим индивидом.

Нам кажется, что в такой формулировке этот закон имеет полную значимость для индивидуального, замкнутого хозяйства, если отбросить, конечно, психологическую мишуру, в которую он облечен у Роберта Лифманна. «Закон предельного дохода» (лучше сказать «выгоды») — есть не больше, чем уточнение старого, известного первым экономистам так наз. «хозяйственного принципа»; дав более отчетливую его формулировку в указанном законе, снабдив его небесполезными комментариями, разрушив вместе с тем грубое извращение этого принципа австрийской школой, Лифманн сделал до некоторой степени [# 144] полезное дело. Однако сам Лифманн преувеличивает «предельный доход» нашей науки от его индивидуальных «издержек» и напрасно выдает этот закон за свое великое открытие. «Предельный доход» нашей науки от этого «открытия» значительно уменьшается еще и тем, что Лифманн, с одной стороны, облек его в мистическую оболочку самодовлеющих психических процессов и, с другой стороны, придал этому закону настолько же широкое, насколько и ошибочное значение организационного принципа всей современной экономики.

Закон этот имеет универсальное значение для индивидуального хозяйства лишь постольку, поскольку это последнее изолированно, т. е. для самодовлеющего, ойкосного хозяйства. Следовательно, можно предположить, что на первичной стадии хозяйственного развития до тех пор, пока превалировало замкнутое хозяйство и не был развит обмен, этот закон был действительным регулирующим хозяйство принципом. Но и в этом хозяйстве сравниваются не абстрактные, как у Лифманна, полезности и издержки, но получение конкретных благ в отношении трудовых затрат, связанных с их приобретением. И если польза «трудовых издержек» на данное благо менее высока (т. е. индивид получает относительно меньшую потребит. выгоду), хозяйствующий отказывается от приобретения данного блага, предпочитая свою трудовую затрату посвятить другому более выгодному благу. В результате таких сравнений выгод от трудовых затрат на различные блага, и устанавливается тождество выгоды, или «равенство предельного дохода». Перевернув лифманновский закон о головы на ноги, с психологии на материю, с потребления на труд, мы получаем подлинный, громко выражаясь «основной закон индивидуального хозяйства».

Но здесь и начинается самое важное «но». Дело в том, что наше признание значимости этого закона только в индивидуальном хозяйстве совершенно не устраивает Роберта Лифманна, как не устраивает и нас; мы сходимся с Лифманном в том пункте его понимания задач экономической науки, где он говорит, что экономическая наука должна объяснить экономические отношения между людьми в их современной форме менового хозяйства.

Однако этот закон, хотя и не перестает действовать в современных индивидуальных хозяйствах, уже не изолированных, но связанных через обмен со всеми другими хозяйствами, но его роль не превалирующая, но подчиненная; этот принцип хотя и не может быть игнорирован, однако не открывает ключа к познанию экономической действительности. Он дает нам представление лишь о том, как действует индивид при данных объективных условиях; эти последние хотя и созданы индивидуальными действиями по принципу «предельного дохода», однако имеют совсем иную, именно социальную, природу.

И никто иной, как сам Лифманн вынужден в противоречии со всей своей системой признать, что индивидуальные хозяйственные действия и принцип «предельного дохода» обусловлены «менохозяйственным механизмом». Что касается «промыслового хозяйства», то здесь это совершенно очевидно, поскольку сравнение [# 145] издержек и полезностей и установление предельного дохода производится не какой-то идеальной меркой, имманентной нашей психологии, но, как говорит Лифманн, деньгами. Значит для чтобы сравнить полезности с издержками и установить степень доходности предприятия, нужно иметь предварительно представление о ценах, ибо сравнение производится в деньгах. Поскольку предварительным условием хозяйственных действий владельца «промыслового хозяйства» является наличие денежной единицы и прейскуранта всех цен, а эти последние и есть то, что организует и управляет меновым оборотом, постольку очевидно Лифманн попадает в порочный круг: предполагается данным именно то, что требуется доказать.

Лифманну, как мы видим, не удалось проделать самой ничтожной «мелочи» — это перекинуть мост от индивидуального к социальному хозяйству. На анализа его теории цены мы вторично убедимся в наличии той непроходимой для буржуазного ученого-субъективиста пропасти, которая отделяет частное от социального хозяйства.

Каково же действительное значение принципа «хозяйственного действия» и «закона равенства предельной выгоды» в современном социальном хозяйстве?

Этот закон является только предпосылкой, общим условием для действия основного закона менового хозяйства, закона ценности. Как в простом меновом хозяйстве, так и в капиталистическом хозяйстве, закон ценности и цен производства в чистом виде проявляется только при предположении свободной игры «хозяйственных действий» отдельных индивидов. Как известно, Маркс именно на этом предположении строил свои гениальные абстракции; он, с одной стороны, нисколько не игнорировал роли «экономического принципа» и, с другой стороны, никогда не переоценивал его значения при объяснении основных феноменов современной экономической действительности.

Если мы представим себе простое товарное хозяйство, то здесь предположение действия этого «закона» должно неизбежно привести нас к закону трудовой ценности³¹.

[# 146] Лифманновский «закон равенства предельных доходов» тесно примыкает по своей принципиальной сущности к «законам», формулированным остроумным последователем теории предельной полезности, значительно приблизившим последнюю к реальной действительности, американским экономистом Симоном Паттеном³². Он формулировал шесть законов потребления: 1) «закон необходимости» (Notdurf); 2) «закон разнообразия» (Mannigfaltigkeit); 8) «закон согласования» (Übereinstimmung); 4) «закон издержек» (Kostengesetz); 5) «законы группировки» (Gruppierung) и 6) «закон отрицательной полезности» (Das Gesetz des negatiwen Nutzens). Третий закон («полезность блага зависит от группы тех благ, совместно с которыми оно потребляется») и четвертый закон («предметы потребления оцениваются не по общей их полезности, но исключительно по избытку полезности над издержками») соединенные вместе, дают лифманновский «закон равенства предельных доходов».

Однако как теория Паттена, так и теория Лифманна суть не что иное, как выводы из наблюдения над индивидуальными хозяйственными действиями. Они ни в коем случае «не могут представлять из себя экономической теории. Они должны быть совершенно исключены из последней; ибо экономические законы всегда суть общественные, а потому и объективные законы. Все эти «законы» могут дать нам представление разве лишь о характере рациональной деятельности человека в процессе индивидуального хозяйствования, но обязательно в зависимости от данных объективных условий менового оборота. Объяснить же, почему в капиталистическом хозяйстве периодически повторяются кризисы, почему существует историческая тенденция нормы прибыли к понижению, почему общество де[# 147]лится на классы и группы с резкой и неизменной дифференциацией уровней их «менохозяйственных предельных доходов» и т. п., эти «законы» ни в какой мере объяснить не могут, ибо все указанные явления в рамках индивидуального хозяйства не возникают. Специфическая историческая форма проявления этих законов не может быть выведена из общерациональных принципов, и законы Госсена-Лифманна, Паттена, Кларка³³ и пр. совершенно бесплодны для социально-экономической теории, для объяснения основных экономических феноменов.

Лифманновский «закон равенства предельных доходов» был подвергнут серьезной критике Дилем (и другими авторами), который, считая неправильным этот принцип в индивидуальном хозяйстве, приходит к выводу, что в применении к народному хозяйству «его («Лифманна) закон равенства предельных доходов есть только видоизмененная формулировка старого закона средней нормы прибыли»³⁴. Это, несомненно, верно, поскольку и «закон средней нормы прибыли», и «закон равенства предельных доходов» представляют из себя не более, чем констатирование (эмпирически вполне очевидного факта (определенный уровень процента) и того процесса, который приводит к установлению этих средних уровней. Однако нельзя согласиться с Дилем, что в лифманновской трактовке этот закон получает всеобщее значение, в то время как классики применяли его к частному случаю (прибыли). Классики прекрасно знали этот «всеобщий закон» и учитывали его при анализе всех без исключения экономических феноменов, рассматривая этот закон не как явление, подлежащее доказательству, но как очевидный факт, вытекающий из самой «природы» человека. Отсюда и их взгляд на капиталистическое общество, как на естественный порядок вещей. Однако никем не доказано, что этот стихийный процесс установления уровней различных менохозяйственных доходов для различных классов и слоев населения является «естественным», т. е. неизменным порядком, и что социально-экономическая организация не может быть иной. Наоборот, исторический процесс показывает, что бессубъективная хозяйственная система возникает лишь на определенной ступени общественного развития и на определенной ступени, как доказал Маркс, эта система объективно-неизбежно должна быть взорвана развитием производительных сил.

Лифманн же в этом вопросе становится на точку зрения классической экономии, принимая в свою систему именно эту сторону их учения, так как она a priori дает возможность оправдать капиталистический строй; с другой стороны, Лифманн решительно порывает с той стороной учения классиков (теория ценности и прибавочной ценности), из которой с логической неизбежностью вытекает классово-антагонистическая структура современного общества, и которую поэтому немыслимо сочетать с проблемой «научной апологетики» капиталистического строя с проблемой узаконения современного экономического раб[# 148]ства. Отсюда мы видим, сколь бесцеремонно Лифманн обращается со своими предшественниками, заимствуя у них только то, что полезно для его теории и тех задач, которые он ставит последней, и отбрасывая то действительно ценное у них, что может помешать построению «беспартийной» экономической теории.

Нам нет надобности доказывать невозможность приложения его строго субъективного «закона равенства предельных доходов» для объяснения объективных экономических явлений, ибо этот закон есть не что иное, как развитие его субъективного принципа «хозяйствования», на неприемлемости которого для анализа социально экономических явлений мы уже останавливались.

Лифманн исходит из чисто формальной аналогии между «равенством предельных доходов» внутри индивидуального хозяйства и равенством уровней отдельных видов доходов для индивидов в меновом хозяйстве. Откуда проистекает эта аналогия? Просто из того, что и индивидуальное и социальное хозяйство суть определенные системы, а во всякой системе должна существовать пропорциональность составляющих ее элементов, ибо иначе невозможно равновесие, а следовательно, и самое существование системы. Поскольку же «равенство предельных доходов» означает не что иное, как факт пропорционального соотношения элементов или наличие равновесия системы, постольку наличие указанного «равенства» неизбежно в обоих случаях.

В окружающем нас мире мы можем встретить бесконечное количество таких аналогий, но в каком смешном положении очутился бы тот естественник, который вместо классификации явлений и изучения специфичности сочетания элементов в каждом данном типе явлений повторял бы бесконечное количество раз, что во всех явлениях (о чудо!) он «открывает» некоторое закономерное сочетание элементов, (что, например, и у животных, и у растений имеется непрерывный обмен веществ, вместо того, чтобы показать, как этот обмен веществ происходит в одном и другом случае, из чего состоят элементы данного типа и как они сочетаются. Лифманн как раз и уподобляется естественнику, научный метод которого заключается в «идее-фикс» закономерного сочетания элементов в системе. Задача политической экономии заключается не в том, чтобы сказать, что все рабочие одной и той же отрасли производства должны получать одинаковый уровень заработной платы, а капиталисты — одинаковый уровень промышленной прибыли, рантьеры — одинаковый уровень процента и т. д., но в том, чтобы объяснить прежде всего, в чем сущность этих уровней доходов, почему они вообще существуют, в какой связи они находится между собой и т. д.

Лифманн одни вопросы снимает совершенно, а на другие не дает удовлетворительного ответа. Но он и не может дать такового, так как исходит из формальной аналогии индивидуального и социального хозяйства, в то время, как между ними (что уже было показано нами) существует качественное и чрезвычайно глубокое принципиальное различие. Качественная особенность социального хозяйства (его стихийность прежде всего) поглощает собой универсальные черты индивидуального хозяйствования, которое не только связывается с первым, но и целиком подчиняет ему свои действия, перерождаясь из самостоятельной системы в элемент новой системы. [# 149] Совершенно естественно, что этот элемент системы может действительно научно быть исследован только путем анализа системы, но не синтеза элементов, ибо прежде чем синтезировать элементы, нужно их предварительно найти, а найти мы их можем только путем абстрактно-аналитического расчленения системы на простейшие элементы социального порядка. Только такому методу должен следовать экономист-исследователь, поскольку он признает социальное хозяйство самостоятельной системой. Лифманн же, который отрицает эту посылку, считая социальное хозяйство фикцией, должен идти обратным методом, т. е. синтетическим путем, который неизбежно должен привести его к противоречиям или заставит его тайным путем привносить при трактовке тех или иных явлений, и предполагать данными такие посылки, которые предварительно должны быть обоснованы абстрактно-дедуктивным анализом социально-экономической системы.

Отрицание за социальным хозяйством характера особой самостоятельной системы вполне логично приводит Лифманна к отрицанию какого бы то ни было объективного закона, который регулировал бы эту систему. Поэтому полное отрицание закона объективной ценности представляет правильный вывод из субъективистического принципа, и мы считаем, что Лифманн вполне прав, упрекая австрийцев в непоследовательном применении выдвинутого ими принципа. Одно из двух: либо субъективный принцип, либо закон объективной меновой ценности. Австрийцы же проглядели эту дилемму, и поэтому их система в корне эклектична, и они, несомненно, не представляют из себя выдержанных субъективистов-психологистов.

Лифманн в этом отношении вполне последователен: он решительно отбрасывает закон объективной ценности, считая, с точки зрения субъективизма, ложной самую постановку этой проблемы.

Поскольку же Лифманн выбрасывает за борт экономической теории закон ценности, постольку все те понятия, которые и у классиков, и у Маркса, и у австрийцев вытекали из этого основного понятия, должны быть подвергнуты решительной ревизии.

Мы считаем, что Лифманн впервые пытается построить экономическую теорию, опираясь исключительно на субъективизм. Его теория — первый в истории экономической мысли опыт построения чистой психически-субективистической экономической теории.

Как первый и притом вполне законченный опыт, теоретическая система Роберта Лифманна заслуживает самого серьезного внимания. Можно сказать, что кульминационной точки своего развития принцип субъективизма-психологизма нашел в системе Лифманна.

IV. Теория цены. Процесс ценообразования

Мы попытались дать критический анализ общего принципа и основного закона лифманновской системы. Однако мы не вправе ограничиться критикой только общепринципиальных основ буржуазной теории, ибо «марксизм обязан дать развернутую критику новейших теорий, которая бы включала и социологическую [# 150] критику, и критику метода, и критику всей системы во всех ее разветвлениях» (Бухарин).

Размеры статьи не позволяют нам развернуть критику всех элементов лифманновской системы, и мы вынуждены ограничиться анализом центрального ее элемента — цены. Теорией цены Лифманн пытается одним ударом разрешить все проблемы распределения, полагая, что нет особых законов заработной платы, ренты, процента и прибыли, поскольку все эти виды доходов суть цены, и регулируются одним и тем же универсальным законом — равенства предельных доходов. Отсюда ясно, что критика теории цены Р. Лифманна, является в то же время и критикой ствола всей системы, ствола, который связывает отдельные ее разветвления с корнем — методологией и общим принципом...

Лифманн дает следующее общее определение цены: «Цена есть выраженное в единицах всеобщего менового средства, возмещение услуг в меновом обороте, представляющее для промыслового хозяйства его пользу, а в потребительском хозяйстве служащее основанием для оценок им издержек» («Preis ist die in Einheiten des allgemeinen Tauschmittels ausgdrükte Gegenleistung im Tauschverkehr, welche für die Erwerbwirtschaften ihren Nutzen, für die Konsumwirtschaften aber die Grundlage ihrer Kostenschätzungen dient»)³⁵.

Мы вполне согласны с Лифманном, что цена не выражает только пользу (теория предельной полезности) или только издержки (теория издержек производства), но что одна и та же цена для одних выражает пользу (для промысловых хозяйств, т. е. при продаже), а для других — издержки (для потребительских хозяйств, т. е. при покупке). Поэтому с этой точки зрения как теория предельной полезности, так и теория издержек производства — суть односторонние теории, анализирующие лишь один из двух противоположных и в то же время взаимно связанных полюсов менового акта. Лифманн пытается устранить эту односторонность обеих теорий и дать синтезирующую теорию.

Цвидинек³⁶ вполне правильно указывает, что в самой постановке проблемы цены Роберта Лифманна уже заключается предвзятый ответ. На самом деле: первая проблема теории цены (анализ процесса ценообразования) сводится, по мнению Лифманна, к объяснению того, «как из субъективных ощущений потребностей возникает объективная цена», или, иными словами, здесь a priori предполагается, что объективная цена обязательно возникает из субъективных ощущений потребностей; задача теории поэтому сводится не к тому, чтобы объяснить сущность и определяющее начало феномена цены, но объяснить процесс формирования цены из субъективных ощущений потребностей.

То, что цена вообще должна быть выведена из субъективных ощущений потребностей и вытекающего из них принципа дохода, для Лифманна представляется аксиомой, не требующей доказательств. Для нас же — это не только не аксиома, но, наоборот, абсолютно неверное положение. Мы полагаем, что «исчис[# 151]ление» и реальное проявление ощущений потребностей и вытекающие из этого «доходные» действия хозяйствующих индивидов (в условиях менового хозяйства) могут осуществляться только при наличии объективной ценности или цены. Таково мнение не только Рикардо и Маркса, но даже П. Струве!³⁷.

Для Лифманна вообще не существует проблемы сущности цены, в особенности, как объективного явления. Его пояснения к вопросу о сущности цены сводятся, помимо серии отрицательных заявлений, к одному положительному утверждению, что цена «выражает» в «единицах всеобщего менового средства» издержки потребительского хозяйства и полезности промыслового хозяйства³⁸. Констатирование этого очевидного факта ни на йоту не приближает нас к познанию феномена цены, как стихийного регулятора распределения капиталов и рабочих сил по различным отраслям производства. В этом «общем» определении цены Роберт Лифманн, как совершенно правильно отметил один из его критиков, игнорирует социально-организующую роль этого основного экономического феномена.

Лифманн неоднократно подчеркивает, что его «психическая» теория цены, в противоположность теории предельной полезности, не нуждается в нереальной посылке о данности величины предложения, ибо дает исчерпывающее объяснение как процесса формирования предложения, так и его конкретной величины, определяющей в свою очередь объем удовлетворения спроса. Однако это «решение» проблемы предложения сводится просто к тому голословному утверждению, что индивидуальные стремления к доходу и вытекающий из них закон равенства предельных доходов определяет как процесс распределения издержек (труда и капитала) по различным отраслям промысловой деятельности, так и самую величину производимых в каждой отрасли благ.

Читателю ясно, что в этом «объяснении» предложения нельзя найти и намека на какое бы то ни было открытие. Это «объяснение вместе с идеей «дохода» («homo economicus») имеется уже в законченном виде у Смита, Рикардо, Дж. Ст. Милля, у т. н. «вульгарных экономистов» и даже у тех же теоретиков предельной полезности. Из новейших авторов для объяснения цены этой «идеей» пользуется г. Кассель. Он подчеркивает, что процесс ценообразования осуществляется только благодаря всеобщему, хозяйственному принципу, который регулирует спрос путем исключения менее важных потребностей и дает правильное направление производству, обеспечивая полнейшее и наиболее экономное использование всех имеющихся в распоряжении обще[# 152]ства средств производства³⁹. Маркс при объяснении всех экономических феноменов также исходит из предположения о непрерывном действии т. н. «индивидуальных стремлений к доходу» (по Лифманну), каковые он называет своим действительным именем — конкуренцией⁴⁰.

Дж. Ст. Милль, полагая, что «только через принцип соперничества получает политическая экономия права на научный характер»⁴¹, высказывает общую для классической экономии точку зрения, целиком следуя в этом отношении за Смитом и Рикардо. Тот же автор анализирует и целый ряд ограничений принципа «свободной конкуренции», предвосхищая лифманновскую теорию «меновых констелляций», относительной монополии и монопольной цены⁴².

Дело, конечно, не в том, что Лифманн свою теорию предложения и конкурентной цены заимствовал у классиков, но в том, что он ее извратил, смешав условие с причиной. Стремление к прибыли (или к «доходу») есть не более, чем условие, необходимое для появления конкуренции, образования «промысловых доходов» и нивелирования их уровней в «менохозяйственный предельный доход». Уже в самом понятии конкуренции заключается необходимость уравнения доходов промысловых хозяйств: конкуренция, раз появившись, обязательно приводит к такой нивелировке, и, наоборот, эта последняя немыслима без конкуренции. Распределение издержек (т. е. капиталов) по различным отраслям производства и образование данных величин предложения благ в каждой отрасли осуществляется по закону «равенства менохозяйственных предельных доходов» лишь в той мере, в какой неограниченно действует конкуренция или, что то же самое, «индивидуальные стремления к доходу». Мы имеем такую цепь явлений, последовательно вытекающих одно из другого: индивидуальные стремления к высшему доходу и свобода их действия (lassier faire) — конкуренция — равенство промысловых доходов — масса предложения — конкурентная цена. Мы можем только сказать, что при наличии свободной конкуренции массы предложения благ в различных отраслях имеют тенденцию установиться на таком уровне, чтобы обеспечить всем капиталистам-производителям «предельные промысловые доходы». Но в этом положении, прекрасно известном еще классикам, не дано никакого «объяснения» предложения, но выяснено только его обязательное условие при наличии свободной конкуренции. Проблема же предложения должна разрешить вопрос о том, почему при равенстве менохозяйственных предельных доходов или при средней норме прибыли различных отраслей производства выбрасываются на рынок именно такие количества благ, а не иные, и по таким-то ценам. Почему производится N количества таких-то видов металлических изделий и X количества таких-то видов текстильных изделий и почему они стоят M и Y рублей. В этом именно и заключается проблема предложения и конкурентной цены, и закон равенства менохозяйственных предельных доходов [# 153] не может дать еерешение, ибо он сам входит в условие поставленной задачи. На эту проблему не дает ответа и лифманновская теория спроса, ибо, как он сам указывает, спрос при данной величине проектируемых издержек потребительских хозяйств ограничивается ценой и массой предлагаемых благ. Поэтому ни в коем случае нельзя признать, что Лифманн решил проблему предложения так же, как и проблему конкурентной цены, которую он выводит из предложения.

По Лифманну, конкурентная цена «определяется предельными издержками и менохозяйственным предельным доходом»; по Марксу, рыночная цена при наличии конкуренции определяется непосредственно «ценой производства», которая равна «издержкам производства плюс средняя норма прибыли». Под «издержками производства» Маркс понимал «общественно-необходимые издержки»; под «предельными издержками» Лифманн понимает издержки наиболее дорогих при данной рыночной конъюнктуре производителей, которые еще получают «менохозяйственный предельный доход», т. е. издержки, которые при данных рыночных условиях общественно допустимы или «общественно необходимы». С другой стороны, средняя норма прибыли Маркса есть не что иное, как нивелированный конкуренцией единый для всех «промысловых хозяйств» (по Марксу «отраслей производства») уровень прибыли на капитал, т. е. предельный уровень доходов капиталистов». Поэтому мы можем сказать, что определение Лифманном конкурентной цены есть в точности определение Марксом «цены производства», которая регулирует колебания реальной рыночной цены.

Вместе с тем это нас освобождает от критики лифманновского определения конкурентной цены, так как недостаточность «цен производства» для объяснения цены прекрасно выяснена Марксом, мы должны, однако, заметить, что к теории «цен производства» и «рыночной ценности» Маркса Лифманн не прибавил ни одного нового слова, и поэтому даже со стороны «описательной» его анализ «предложения» и «конкурентной цены» не имеет для нас абсолютно никакой ценности.

Из чего же слагаются эти, в самом деле, «предельные издержки»? Из существующих в данный момент цен на средства производства, сырье и рабочую силу. А чем определяются в свою очередь конкурентные цены на каждое из этих слагаемых? Опять-таки «предельными издержками производства и менохозяйственным предельным доходом»: описав круг, мы благополучно возвращаемся к тому пункту, с которого начали анализ...

Но Лифманн и сам не отрицает этого «порочного круга», полагая, что задача теории цены не в нахождении обусловливающей первопричины, но в «объяснении» того, как из субъективных ощущений, потребностей возникают цены. Прекрасно! Но из каких же «субъективных ощущений» возникают «предельные издержки», которые определяют конкурентную цену? Абсолютно ни из каких, ибо это есть не что иное, как объективный, общественный предельный уровень издержек, с которыми должен согласовать свои индивидуальные издержки хозяйствующий, если он рассчитывает получение «менохозяйственного предельного дохода».

[# 154] Поскольку «предельные издержки» могут иметь только объективный смысл, постольку мы считаем, что Лифманн не свел объективное явление — цену к субъективным ощущениям, т. е. не выполнил той задачи, которую себе поставил в качестве основного требования экономической теории. С другой стороны, поскольку и «предельные издержки» суть цены, постольку и с этой точки зрения Лифманн выводит данную цену как объективное явление из других цен, как опять-таки объективных явлений, т. е. сводит одно объективное явление к объективному. явлению того же самого качества и нет предела для этих «выведений» и нет для них выхода к принципиальному фундаменту лифманновской теории — субъективно-психическим переживаниям индивида.

Точно так же и второй элемент, определяющий по Лифманну конкурентную цену, не может быть объяснен из субъективных ощущений. Этот второй элемент — менохозяйственный предельный доход.

Мы не будем утруждать читателей ссылками на историческую давность этого закона и оспаривать приоритет Лифманна, но укажем только, что все три основные формы проявления этого закона — заработная плата, предпринимательская прибыль и процент (которые анализирует Лифманн), совершенно отчетливо формулированы А. Смитом. Последний, вопреки мнению Роберта Лифманна, идею «предела» и «уравнения» применял не только для обоснования закона средней нормы прибыли, но в равной мере для законов заработной платы и процента, которые выводятся при условии свободной конкуренции; в основе же последней лежит лифманновская «идея» «предела» и «уравнения». И здесь Лифманн к тому научному богатству, которое мы имеем в «Богатстве народов», не прибавил ни одной весомой единицы, и мы не только никаких исторических заслуг за ним в этом вопросе признать не можем, но, наоборот, должны констатировать явное искажение доктрины классической школы.

Анализируя связь этих трех видов менохозяйственных предельных доходов, Лифманн указывает, что капиталистические доходы (прибыль и процент), с одной стороны, и трудовые (заработная плата), с другой стороны, должны установиться на таком уровне, чтобы обеспечить наилучшее функционирование менохозяйственного механизма. Но ведь цель этого последнего по Лифманну и заключается в том, чтобы удовлетворять индивидуальные потребности. Чьи же индивидуальные потребности должны наилучшим образом удовлетворяться, капиталистов или рабочих? Только так может стоять вопрос, ибо «наилучшим образом» потребности обоих классов потребителей удовлетворены быть не могут: наилучшее удовлетворение потребностей рабочих будет достигнуто в том случае, если потребности капиталистов совершенно не будут удовлетворяться. Очевидно, не в этом по Лифманну заключается «наилучшее» функционирование менохозяйственного механизма. Тогда в чем же? Только в том, чтобы наилучшим образом удовлетворить потребности капиталистов, а потребности рабочих при этом «лучшем» функционировании менохозяйственного механизма должны быть удовлетворены в таком объеме, чтобы сохранить для капиталистов рабочую силу, как составной элемент издержек капитала. Поэтому лифманновская теория цены, покоящаяся на законе ра[#155]венства менохозяйственных предельных доходов, есть не что иное, как апологетика менового хозяйства, а апологетика менового хозяйства есть апологетика капитализма.

Его теория цены представляет из себя одновременно и торжество апологетики, и банкротство субъективизма и психологизма. Лифманн освобождает нас от необходимости доказывать социальную и объективную сущность менохозяйствен- предельного дохода, определяющего цену, ибо он сам заявляет что этот менохозяйственный предельный доход «есть внешняя, объективная величина, которая должна быть дана, чтобы можно было объяснить предложение»⁴³, а, следовательно, и конкурентную цену. Можно ли представить себе большее самоуничтожение субъективизма, чем то, которое Лифманн сам обнаруживает в приведенной цитате? Лифманн третирует австрийцев за то, что они исходят из данной величины предложения. Между тем, сам же Лифманн признает предложение данным, поскольку менохозяйственный предельный доход, опреляющий предложение, «есть внешняя объективная величина, которая должна быть дана». Лифманн ни на шаг не подвигается веред в теории цены не только в сравнении с австрийской школой, но и в сравнении с теорией издержек производства, ибо он признает данными цены издерживаемых благ и величину средней нормы прибыли, и поэтому его теория также, как и «прежние теории», которые он яростно критикует, не выходит из этого «заколдованного круга». Лифманновская теория стоит даже гораздо ниже теории издержек производства (например, теории Дж. Ст. Милля), ибо эта последняя, вращаясь в «заколдованном кругу», не пыталась построить субъективной монистической теории. Доведенный до крайности субъективистический принцип терпит полное крушение в лифманновской теории цены.

Как мы выяснили, оба момента, определяющие конкурентов цену, суть объективные моменты, не сводимые к одному «простейшему элементу» — субъективным ощущениям потребностей.

Поэтому нужно признать более логичным вывод другого «строгого» эмпирика в экономической теории — П. Струве, который дошел до признания того, что «цена есть данность», не подлежащая никакому доказательству и объяснению, т. е. констатировал непознаваемость феномена цены. Это, по крайней мере, смелый и красивый жест ученого, который открыто признает невозможность познания объекта науки. Но «некрасиво» поступает Роберт Лифманн, который, давая протяжении всего своего труда бесконечное количество аншлагов о высокой научности своей теории, которая де, все экономические явления может свести к субъективно-психической первооснове, в действительности признает «внешне данной объективной величиной» ту величину, которая определяет цену.

Где же субъективно-психическая основа цены? Чувствуя, что в конкурентной цене очень мало почвы для субъективизма, Лифманн пытается спасти субъективизм в теории монопольной цены. Если конкурентная цена тяготеет к низшей границе цены [# 156] вообще, то монопольная цена, по Лифманну, тяготеет к высшей ее границе. Если низшую границу цены мы должны искать в предложении, то высшую в спросе. Эта высшая граница определяется, согласно его теории, «предельным потребителем», т. е. такой оценкой полезности блага потребителями, которая дает наивысший общий «доход» монополисту. Монополист имеет возможность исключить из круга своих покупателей тех, которые не могут на покупку данного блага тратить больше, чем они тратят на другие блага, удовлетворяющие потребность той же интенсивности. Иными словами, исключаются те, которые оценивают данное благо по величине менохозяйственного предельного дохода (т. е. могли бы купить благо только по конкурентной цене) остаются же потребители, получающие от данного блага доход, который выше менохозяйственного предельного дохода. Благодаря этому и монополист получает доход, превышающий менохозяйственный предельный уровень промысловых доходов. Таким образом источник монополистической прибыли в повышенной оценке полезности потребителями, но никак не в «эксплоатации» и т. п.

Итак, по Лифманну спрос определяет монопольную цену, как высшую границу цены вообще. А что такое спрос? Это совокупность оценок издержек потребительских хозяйств. А чем определяются эти последние? Величиной доходов, находящихся в распоряжении потребительских хозяйств, с одной стороны, и ценой благ, с другой стороны. Монополистическая цена может быть взорвана потребителями в том случае, если совокупная величина их доходов позволяет им приобрести товаров как раз на такую сумму, которая только возмещает капиталисту издержки производства, и менохозяйственный предельный доход. Только в том, случае, если сумма доходов потребителей будет больше указанной величины, возможна реализация товаров по монопольной цене. Следовательно, именно эта совокупная величина доходов потребителей определяет высшую границу цены. А чем определяется эта совокупная величина доходов, мы не знаем, поскольку уровни менохозяйственных предельных доходов основных групп потребителей — рабочих, промышленных капиталистов и денежных капиталистов предполагаются Лифманном «объективно-данными внешними величинами». Итак, как низшая, так и высшая граница цены упирается в эту «данную величину». Поэтому проще было бы сказать, что обе границы цены просто нам даны, что, следовательно, «цена есть данность»: тогда непонятно, для чего вообще потребовалось на протяжении 200 страниц развивать теорию цены и пытаться объяснить этот центральный феномен экономической теории.

Таким образом и высшую границу цены Лифманну также не удалось свести к субъективным ощущениям потребностей, ибо оценка блага «предельным потребителем» сама зависит от величины его дохода, а эта последняя предполагается объективно данной. Субъективные ощущения потребителей не определяют ни высшей, ни низшей границы цены, но сами проявляются внутри этих границ. При данных объективных границах цены происходит субъективная оценка благ покупателями, и монополист получает высшую прибыль не [# 157] от повышенных оценок, но в результате искусственно уменьшенного количества предлагаемых благ, что и определяют эти появившиеся оценки. Монополист может по произволу увеличивать и уменьшать массу предложения. Однако этот его «произвол» объективно ограничен двумя моментами: во-первых, величиной издержек производства и той границей (технически данной), за пределами которой расширение производства дает повышение издержек на каждую единицу новой массы благ того же рода⁴⁴, и, во-вторых, данной величиной спроса, т. е. совокупноститой части доходов потребителей, которая может быть выделена на покупку данного блага.

Объективный характер ограничения монопольной политики цен первого рода очевиден (законы техники). Объективный же характер второго ограничения признает и сам Лифманн, когда предполагает величину доходов «внешней, объективно-данной».

Таким образом и монопольная цена как со стороны спроса, так и со стороны предложения определяется объективными моментами; следовательно, и в теории монопольной цены субъективизм и психологизм не могут найти убежища.

Мы можем поэтому, резюмируя наш анализ, еще раз подчеркнуть, что как при объяснении низшей границы цены, т. е. в теории конкурентной цены, так и при объяснении высшей границы цены, т. е. в теории монопольной цены, субъективно- психический принцип не дает ключа для «объяснения» цены, этого фокуса всей капиталистической экономики.

Однако Лифманн. как мы видели, заявляет, что он и не собирался «определять» цену, но только хотел «объяснить» процесс ценообразования. Но какая разница между «определять» и «объяснять»? Мы думаем, что «объяснить» явление — это и значит найти его причину, т. е. найти определяющее, а вместе с тем и объясняющее данное явление, начало. Термин «объяснять» (aufklären) совсем не подходит к лифманновской теории цены, к более приемлемым был бы другой термин — «описать» (beschreiben). Однако и действительно научное «описание» невозможно с субъективно-психической точки зрения. Можно, конечно, описать хозяйственные действия индивидов, но обязательно приняв во внимание всю совокупность данных объективных условий. Поэтому, если даже подходить к теории Лифманна с точки зрения описательной задачи, то нужно сказать, что и эта работа выполнена крайне неудовлетворительно; вместо того, чтобы, изложив в основу субъективных действий объективные явления, показать, как в рамках данных объективных границ могут проявляться субъективные оценки, Лифманн пошел обратным путем. Поэтому, поскольку он не субъективные явления выводит из объективных, но, наоборот, у него картина «описания» оказывается перевернутой вверх дном. От такого «описания» мы можем отказаться с легким сердцем.

Хотя все гениальное обычно кажется очень простым, однако не все простое гениально! И лифманновская теория цены не ста[# 158]новится гениальной от того, что она чрезвычайно проста и наивна! «Простое» описание не всегда приемлемо, и в особенности оно неприемлемо в тех случаях, когда объект описания чрезвычайно сложен, а главное там, где познание его не может быть достигнуто только путем описания.

По своему «эмпирическому» содержанию лифманновская теория цены представляет из себя некритическое отражение процесса ценообразования с точки зрения капиталиста-калькулятора, будь то монополист или конкурирующий производитель. Процесс ценообразования описан в том виде, в каком он реально представляется калькулятору. Даже и намека на объяснение процесса ценообразования и динамики цен нельзя обнаружить в его теории цены.

По своей идеологии критикуемая теория есть новая попытка оправдания капиталистического строя. К апологетике капитализма Лифманн приходит через апологетику системы менового хозяйства и доказательство неустранимости последней.

В заключение мы хотим отметить одну особенность лифманновской апологетической теории.

Для апологетов XIX века «естественным» и неизменным порядком представлялась конкуренция конкретных личностей. Поэтому образование монополий, устраняющих конкуренцию, представлялось для них отрицательным явлением, подрывающим основной принцип экономической системы. Несмотря на колоссальнейшие сдвиги в организационных формах капитализма, начиная с последней четверти XIX века, идеология многих буржуазных экономистов отставала от экономики, и не один экономист еще продолжал держаться за прежние принципы.

Так, например, Е. Филиппович уже на рубеже XX века продолжал утверждать, что «ввиду полного отсутствия побуждений извне при монополии возникает опасность застоя в техническом развитии, а ввиду обеспеченности сбыта по выгодным ценам не оказывается никакого побудительного повода для тщательного соблюдения хозяйственного принципа»⁴⁵.

Роберт Лифманн не разделяет этой старой идеологии — его теоретическая система является «прогрессивной» в том смысле, что она соответствует буржуазным интересам в условиях радикально изменившейся объективно-экономической обстановки.

Доказав, что основной тип современной монополии есть относительная монополия, которая не исключает явной или скрытой конкуренции и, следовательно, действия индивидуальных стремлений к доходу⁴⁶, Лифманн тем самым с буржуазной точки зрения устранил противоречие между монополистическим принципом и основным, регулирующие менохозяйственную систему, законом (конкуренции). Он пошел даже дальше этого, доказывая, что «фондовый капитализм есть высшая и наиболее совершенная форма менохозяйственной организации». В этом заключается историческая миссия, выполненная теоретической системой Р. Лифманна. Его теория отражает идеологию прогрессирующей группы капиталистических магнатов — монополистических капиталистов. И не даром Роберт [# 159] Лифманн гордится тем, что его теория, несмотря на резкую критику его ученых собратов, получила полное одобрение со стороны очень многих «практиков». Мы охотно этому верим, ибо его теория есть одна из наиболее стройных и наиболее прогрессивных с буржуазной точки зрения попыток апологии монополистического капитализма.

Однако апология остается апологией, и прогресс апологии не означает ни в коей мере прогресса объективной научной мысли: вульгарная экономия, — говорил Маркс, — становится сознательно более апологетической и старается всеми силами отделаться путем болтовни от тех мыслей, в которых содержатся противоречия»⁴⁷. На анализе теоретической системы Роберта Лифманна мы могли убедиться, что и в этом вопросе Марксов прогноз оказался правильным.

Примечания

---

1. В. Либкнехт (младший) ↩

2. «Отношение спроса и предложения абсолютно ничего не в состоянии объяснить, пока не раскрыт базис, на котором покоится это отношение» (Маркс, Капитал, т. III, ч. 2, пер. под ред. В. Базарова и И. Степанова, 2 изд.). Этот «базис» должен быть открыт теорией стоимости. ↩

3. Очерки по теории цены, стр. 73, 74. ↩

4. — третьего не дано. — Р. Ф. ↩

5. См. «Jahrbücher für Nationalökonomie und Statistik», 1914, статья Stolzmann’а. ↩

6. Из немецких авторов аналогичную оценку системы Лифманна дает Zwiedineck и некоторые другие авторы. Впрочем, в немецкой литературе мы не встречаем такого категорического отождествления Лифманна с австрийской школой (за исключением Stolzmann’а): ряд авторов подчеркивает специфические черты лифманновской теории и, например, Karl Diehl рассматривает Лифманна независимо от австрийской школы, как представителя самостоятельного направления. Диаметрально противоположен взгляд Alf. Ammon’a на теоретическую систему Роберта Лифманна: «Можно сказать, — говорит Ammon, что все основы его (т. е. Лифманна. — З. А.) экономической теории в действительности суть не что иное, как искажение той же теории предельной полезности» («Liefmanns neue Wirtschaftstheorie» in «Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik», 1919, 46 В., S. 406). С этим мнением, однако, нельзя согласиться. Мы покажем ниже, что отличает теорию Лифманна от теории предельной полезности. ↩

7. Бухарин ↩

8. Там же, стр. 32. ↩

9. См. Кохановский. Экономика и экономический принцип в их отношении к общей системе социальных наук, Владивосток 1915 г.; Орженцкий, Учение об экономическом явлении; Билимович. К вопросу о расценке хозяйственных благ; Струве, Хозяйство и цена, ч. II, стр. 5; Каценеленбаум, Учение о деньгах и кредите, изд. 2, ч. I, и др. ↩

10. Уже после того как настоящая статья была сдана в набор, вышла книга И. Рубина «Современные экономисты на Западе», часть которой посвящена изложению и критике и теории Р. Лифманна. ↩

11. Л. Аксельрод. Философские очерки, стр. 102. ↩

12. Целый ряд немецких критиков Лифманна, как, например, Диль, Оппенгеймер и др., считают этот упрек Лифманна господствующим теориям вполне основательным, хотя и несколько преувеличенным. Указанные критики считают большой заслугой Лифманна то, что он резко отделил экономику от материального процесса производства, технику от хозяйства (См. Oppenheimer,«Zeitschrift für Politik», 1919, В. XI, S.S. 475—507). С этим мнением совершенно не согласен Цвидинек. Мы считаем недопустимой полную абстракцию от технических моментов. Не говоря уже о том, что уровень развития техники определяет собой всю экономическую структуру, полная изоляция техники от экономики закрывает нам путь к анализу регулятора капиталистического хозяйства — закона ценности, так как для определения цен производства нужно знать различия в органическом составе капиталов, а эти различия прежде всего вытекают из технического состава капиталов. Поэтому нельзя согласиться с такой оценкой Диля: «Я могу выставить, как основную заслугу лифманновских трудов, то, что в них всюду постоянно подчеркивается необходимость строгого разграничения хозяйственного и технического анализа» (Karl Diehl, Theoretische Nationalökonomie, 1 Bd., S. 328). В этом пункте с Лифманном расходится и П. Струве. Задаваясь вопросом о том, «не следует ли из политической экономии совершенно устранить самое понятие производства, как это делает в сущности Лифманн» (Хозяйство и цена, II часть, стр. 4), Струве отрицательно отвечает на этот вопрос, полагая, что нельзя уничтожать «реальные основы связи между естественной проблемой создания продукта и экономической проблемой образования ценностей», так как «величина ценности независима от массы благ», а, наоборот, ‘нормальным случаем указанной зависимости является прямая, положительная зависимость величины ценностей от массы благ» (там же, стр. 6). Показывая далее, что несколько единиц блага всегда представляют для субъекта бóльшую ценность, чем одна единица, Струве замечает: «Все это могло бы показаться банальностью, если бы мы не видели на примере Лифманна, как далеко зашел субъективизм и психологизм в отрицании естественного аспекта производства» (там же, стр. 7). Дальше следуют специфические для творчества Струве оригинальности, вроде серьезной ссылки на Бентама о том, что производительность капитала вытекает из физической производительности животных, что ценность может благодаря одним только вегетативным процессам расти без дополнительной затраты труда и т. п.», апологетический вздор, представляющий из себя не более чем вульгаризацию физиократической доктрины. Мы думаем, что расхождение между Струве и Лифманном в этом вопросе во всяком случае не в пользу Струве, который развивает теорию, уже давно ставшую анахронизмом и опровергнутую еще Адамом Смитом. ↩

13. Более подробное изложение лифманновской методологии и его основного принципа «хозяйственного поведения» читатель найдет в труде проф. С. Солнцева «Введение в политическую экономию». ↩

14. Зелигман, Основы политической экономии, перевод со второго американского издания, Спб. 1908, стр. 172. ↩

15. Там же, стр. 173. ↩

16. «Über den Subjektiwismus in der Preislehre» in «Archiv für Sozialwissenschaft und Socialpolitik», 38 Bd., 1919, S.S. 1—52. ↩

17. Alf. Ammon, цит. соч., стр. 381. ↩

18. J. Esslen, «Nutzen und Kosten, als Grundlage neuer Wirtschaftstheorie» in «Schmollers Jahrbuch», 1918, S.S. 245—297. ↩

19. Иеремия Бентам, Принципы, пер. Гершензона, 1896 г. ↩

20. Булгаков, Философия хозяйства, стр. 149. ↩

21. J. Gans Ludassy, Die Wirtschaftliche Energie, S.S. 363, 370, 388. ↩

22. Правильнее говорить не об «объективной планосообразности», но «активной закономерности», ибо понятие «планосообразности» предполагает наличие субъекта планосообразности. ↩

23. Е. Филиппович, Основания политической экономии, пер. с немецкого, 1901 г., стр. 2. ↩

24. Там же, стр. 173. ↩

25. Über Aufgabe und Methode der politischen Okonomie, 1886. ↩

26. Лифманн свое разграничение «промыслового» и потребительского хозяйства, по-видимому, заимствует у Зомбарта, у которого это деление проведено весьма рельефно. «Различия создаются здесь прежде всего, — говорит Зомбарт, — благодаря различным мотивам деятельности хозяйствующих субъектов. При этом, вообще говоря, мы можем наметить 2 группы существенно различных мотивов. Ведь люди или стремятся обзавестись вполне определенным как по количеству, так и по качеству запасом потребительных благ, т. е., другими словами, стараются удовлетворить свои естественные потребности; или же они стремятся к увеличению прибыли (Gewinn), т. е. стараются добыть путем своей хозяйственной деятельности возможно большее количество денег. В первом случае мы говорим, что действия людей определяются принципом удовлетворения потребностей (Bedartsdekungprinzip), а во втором — принципом наживы (Erwerbsprinzip). (В русском переводе «Современного капитализма», т. I, стр. 8). Однако лифманновское определение отличается от Зомбартовского тем, что у него «потребительский принцип» не только не исключает «принципа наживы», но наоборот является необходимым его условием и в рамках менохозяйственной орагнизации. ↩

27. Gossen, цит. сочинение, стр. 4—5. ↩

28. Там же, стр. 12. ↩

29. Там же. ↩

30. См. «Основные проблемы политической экономии». ↩

31. Предельная индивидуальная выгода для товаропроизводителя есть результат сравнения полученной полезности с единственным, имеющимся в его распоряжении элементом издержек — трудовой затратой. Если трудовая затрата не приносит предельной выгоды, при которой хозяйствующий считает для себя возможным дальнейшее применение издержек, он направляет свои издержки, трудовую затрату на производство другого блага, которое могло бы ему дать больший доход. Таким образом в результате конкуренции производство данного вида сосредотачивается в руках тех, которые умеют его производить наиболее экономно — это как раз и будут те товаропроизводители, которые работают при средних общественно-нормальных условиях производства: на каждую единицу продукта затрачивается некое среднее число часов общественно необходимого труда. Этот общественно-необходимый труд, уравнивающий различные трудовые затраты, может реализоваться только благодаря наличию данной формы экономических связей, т. е. рынку. «Общественно-необходимый труд» обеспечивает производителю «предельный менохозяйственный доход» — затрачивающий меньшее число трудовых часов на производство данного товара получает больший доход — а для затрачивающего большее число часов доход упадет ниже предельного менохозяйственного дохода, и производитель перекочует в другую отрасль. Так благодаря индивидуальным стремлениям к большей выгоде и устанавливается социальное равенство трудовых затрат в различных товарах; закон трудовой ценности сам, как мы видим, есть порождение принципа «хозяйственного действия»; но раз появившись закон трудовой ценности при наличии достаточно развитых меновых связей определяет такое направление движения хозяйствующих индивидов, которое обеспечило бы равновесие всей менохозяйственной системы. Можно сказать: хозяйственные действия индивидов подчиняются объективной необходимости к закономерному распределению труда в обществе, а эта закономерность устанавливается на основе равенства «общественно необходимых» трудовых затрат, т. е. закона трудовой ценности; этот последний определяет и устанавливает уровень «менохозяйственного предельного дохода», а равно и «предельного потребительского хозяйства», зависящих в условиях простого товарного хозяйства только от одной величины — степени развития производительной силы труда в обществе. Принцип «хозяйственного действия» — есть необходимое условие действия закона трудовой ценности; это, если можно так выразиться, кнопка, которую нужно нажать, чтобы привести в движение трудовой ток; закон «предельного дохода» для менового хозяйства есть тот результат, к которому приводит это движение, т. е. следствие закона трудовой ценности... Более сложная, но принципиально тождественная связь, существует между тем же принципом и законом Лифманна, с одной стороны, и законом ценности—цен производства Маркса, с другой. Следуя нашему методу, читатель сам без труда может построить соответствующую дедукцию. Нам кажется, что закон трудовой ценность есть связывающее звено между той особенностью менового хозяйства, которая характеризуется непрерывным движением индивидуальных хозяйственных «клеток», т. е. лифманновским принципом «хозяйственного действия», и всеми основными экономическими феноменами — ценой, деньгами и лифманновским «предельным доходом» в широком смысле, т. е. заработной платой, прибылью и рентой. Однако Лифманн совершенно отрицает это связывающее звено, и из принципа «хозяйственного действия» и «закона уравнения предельного дохода» пытается объяснить все экономические явления. ↩

32. Simon Patten, «Die Bedeutung der Lehre vom Grenznutzen» in «Jahrbücher für Nationalökonomie und Statistik», 1891, Bd. II, S.S. 481—534. ↩

33. Закон Кларка в интерпретации Зелигмана гласит: «Предельная полезность связана не с товаром, как целым, но зависит от предельных инкрементов богатства в данном товаре» (3елигман, Основы, стр. 164). Природа этого закона совершенно тождественна с описанными в тексте законами. ↩

34. Цит. сочинение, стр. 330 и след. ↩

35. Grundsätze, II. Bd., S. 203. ↩

36. «Über den Subjektiwismus in der Preislehre» in «Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik», 38. Bd., 1914. ↩

37. По поводу лифманновской теории цены он пишет в «Хозяйстве и цене» (т. II, стр. 99). В этой попытке (речь идет о статье Р. Лифманна «Die Entstehung des Preises aus subjektiven Wertschätzungen» in. «Archiv f. Sozialwiss». XXXIV В, 1912), как и во всех вообще писаниях Лифманна, сильную сторону составляет эмпирико-реалистический уклон мысли автора. Но, тем не менее, его попытка дедукции цены поражает тем, что в ней реальные экономические явления, которые могут быть объяснены только из цены, привлекаются для объяснения цены. Лифманн строит понятие выручки (Ertrag), как разности между издержками и полезностью, и из этого понятия выводит цену. Тут совершается основная ошибка. Как мы уже подчеркивали, полезность и издержки соизмеримы лишь при помощи цены-ценности. Без понятия цены нельзя, образом, построить понятия выручки». ↩

38. См. его «Grundsätze». II Bd., гл. VII. ↩

39. G. Cassel, «Theoretische Sozialökonomik», 1923, S. 74—75. ↩

40. Маркс. Капитал, т. III, ч. 1, стр. 12. ↩

41. Дж. Ст. Милль. Основания политической экономии, пер Чернышевского, стр. 310. ↩

42. Там же, стр. 310—314. ↩

43. «Grundsätze», II. Bd., S. 262. ↩

44. См. у Гобсона в «Эволюции современного капитализма» формулировку закона повышающихся и понижающихся издержек. То же у Зелигмана в «Основах». ↩

45. Е. Филиппович, Основания политической экономии, 1901 г. ↩

46. См. его весьма интересную с описательной стороны «теорию меновых констелляций» во II томе Grundsätze. ↩

47. К. Маркс, Теории прибавочной стоимости, т. III, стр. 389. ↩