Цаголов Н. К проблеме мирового хозяйства #

(Методологические заметки)

Журнал «Под знаменем марксизма», 1930, № 7–8, с. 124–137; № 9, с. 120–136

Вопросы мирового хозяйства становятся за последние годы все чаще и чаще объектом теоретических изысканий. Вместе с тем, как расширяется объем конкретной литературы и исследований по отдельным сферам мировой экономики, все с большей остротой вырастает необходимость их научно-теоретического осознания и включения в теоретическую систему. В ответ на эту потребность мы имеем появление целого ряда работ в Западной Европе и у нас, посвященных как теоретическим вопросам отдельных проблем мирового хозяйства, так и методологическому рассмотрению вопроса о природе мирового хозяйства как объекта экономической науки.

К анализу исследуемой проблемы мы имеем самые различные подходы. Самые различные признаки фиксируются как конституирующие моменты понятия мирового хозяйства. Мы встречаем и чисто-географическое определение мирового хозяйства, и определение его по правовому признаку, определения, которые непосредственно не базируются на данном типе производственных отношений, и, с другой стороны, определения, рассматривающие мировое хозяйство как определенный исторический этап капитализма.

Рассмотрение вопроса об исторических границах и наиболее существенных логических компонентах мирового хозяйства составляет задачу настоящей работы.

^* _* ^*

Проблема мирового хозяйства, как и всякая проблема социального порядка, не может быть ни под каким видом решаема абстрактно, вне анализа тех изменений производственных отношений, которые имеют место в ходе исторической динамики.

Буржуазная политическая экономия, как бы она ни апеллировала к абстрактному человеку с его природной психикой, к экономическому человеку вообще, является детищем капитализма и все абстрактные модели хозяйствующего субъекта с его естественно-хозяйственным расчетом списаны с исторически данного типа хозяйствующего капиталиста. Попытка анализа абстрактного мирового, народного или единичного хозяйства и бесплодна и неосуществима так же, как и попытка выведения экономических законов из поведения и мотивизации абстрактного экономического человека.

Абстракция всегда конкретна. Она взята всегда от исторически-конкретного феномена, иначе она превращается в пустую фразеологию. Анализ мирового хозяйства возможен только, как анализ хозяйства с определенным типом производственных отношений; в противном случае дело сведется к констатации столь же общих, сколь и бессодержательных моментов.

В самом деле, закономерно, по-видимому, во всяком случае, на первый взгляд дать определение мировому хозяйству как сумме хозяйств земного шара. Это было бы самым общим, но в то же время и самым бессодержательным определением, ибо оно ничего не говорило бы о том: 1) что представляют собой эти хозяйства, 2) в каком отношении они находятся друг к другу и 3) по какому признаку мы объединяем их в такое единство, как мировое хозяйство.

Последний вопрос, вопрос о критерии синтезирования в некий монолит, по-видимому, представляет наибольший интерес, ибо он, пожалуй, включает в своем ответе и первые два, во-вторых, определяет также и цель научного познания или, если последнее выражение звучит с оттенком телеологизма, тот аспект, под углом зрения которого данный объект исследуется. Ясное дело, что и признаки должны браться не произвольно, а должны определяться природой и логикой самого объекта, ибо только в этом случае исследование будет не упражнением мыслящего субъекта, а отражением реальной действительности.

^* _* ^*

Проблемы мирового хозяйства находятся в тесной связи с учением о международной торговле.

Больше — для целого ряда исследователей эти две проблемы представляются совпадающими, покрывающими одно другое.

Но нужно заметить, что в той мере, в какой само понятие мирового хозяйства, в той же мере и термин международная торговля не является определенным. Различные авторы придают ему не одно и то же значение. Круг вопросов, который охватывается отдельными авторами, под этим общим названием не является также строго очерченным. Для одних этот термин исчерпывается понятием внешней торговли страны, ввозом и вывозом товаров, для других термин международная торговля охватывает и явления, связанные и сопутствующие внешней торговле, и, наконец, для третьих международная торговля (International trade) включает совокупность всех вопросов, возникающих на почве хозяйственного общения между отдельными странами.

Первый вид понимания международной торговли свойственен по преимуществу русской, правда, небогатой по этому вопросу, литературе. Во втором смысле употребляется он, главным образом, в немецкой литературе. Для англо-американской (и части немецкой) литературы характерно широкое толкование этого термина (International trade, Aussenhandel), как понятия, включающего всю сумму экономических феноменов, возникающих у пограничных столбов отдельных народных хозяйств.

Правда, если англо-американская литература охватывает больший диапазон вопросов под термином международная торговля (International trade), то, с другой стороны, в литературе русской, а в особенности, и в первую очередь, в немецкой, делаются энергичные попытки создания особой науки о мировом хозяйстве (Weltwirtschaftslehre), науки, которая, вырываясь за тесные рамки учения о внешней международной торговле (Aussenhandel), дала бы систематизированное знание всего комплекса экономических явлений, обязанных своим генезисом факту хозяйственной связи самостоятельных национальных, народных хозяйств (Volkswirtschaft).

В этом отношении представляет наибольший интерес немецкая экономическая литература, которая уже значительное время бьется над разрешением вопроса о предмете мирового хозяйства (Weltwirtschaftslehre) и пытается дать методологическое обоснование новой науке. Немецкая литература о мировом хозяйстве в основном рассматривает это учение, как нечто совершенно новое, как учение, призванное объяснить экономические явления, которые суть продукт последних десятилетий.

Из этого положения делается вывод, что учение классиков о внешней торговле (foreign trade) не имеет никакого касательства к учению о мировом хозяйстве и иметь не может: ведь само мировое хозяйство продукт новейшего времени.

Предметом анализа классиков, по их мнению, была идеально сконструированная «Universalökonomie», которая ничего общего не имеет с современным мировым хозяйством.

В прямую противоположность этому вся основная группа англо-американских экономистов, занимающихся данным кругом явлений, в общем беззаботна по части методологических вопросов и чрезвычайно кропотливо продолжает положительную разработку учения классиков по вопросам внешней международной торговли (foreign, Intern. trade), не интересуясь, по-видимому, проблемой отношения «Universalökonomie» и мирового хозяйства¹.

Вопрос о предмете мирового хозяйства одной стороной превратился в дискуссию о значении учения классиков о внешней, международной торговле, развернувшейся в немецкой литературе и нашедшей отклик также и у нас. Так как дискуссия эта представляет значительный методологический интерес как для вопроса о предмете мирового хозяйства, так и для места теории международной торговли в экономической науке, мы остановимся на ней.

Полемика началась с тезиса Гармса о том, что учение классиков о международной торговле не имеет почти ничего общего с реальным мировым хозяйствам и с наукой о мировом хозяйстве². Иначе говоря, построение классиков есть чисто-логически политическая конструкция, не имеющая познавательной ценности «для учения о мировом хозяйстве.

Бэлер³, выступивший с критикой и опровержением этого тезиса Гармса, указывает на то, что, если у классиков и не было самого термина мирового хозяйства, то тем не менее они ясно видели различные закономерности, свойственные внутринароднохозяйственным и внешнехозяйственным экономическим явлениям. Хотя понятие народного и мирового хозяйства у классиков и не коррелятивны, продолжает Бэлер, тем не менее их учение о международных экономических явлениях основано на изучении действительно имеющих место явлений, а не на сконструированном хозяйственно-политическом идеале «Universalökonomie», который остался для классиков чисто-идеальным построением.

Он верно замечает, что система классиков выросла в борьбе с меркантилизмом, потому зачастую торгово-политические аргументы заслоняли собой теоретический анализ явлений международной экономики как таковой.

Ложная переоценка меркантилизмом внешней торговли привела Смита к необходимости доказать неверность выведения прибыли из обращения как во внешней, так и во внутренней торговле. Из отождествления этих двух сфер при рассмотрении вопроса о прибыли получается впечатление, будто бы Смит не различал внешней и внутренней торговли, как явлений особого порядка.

Но Рикардо уже прямо и недвусмысленно говорит об изменении закона ценности на внешнем рынке, т. е. в отношениях между отдельными народными хозяйствами закон ценности претерпевает модификацию. Осуществлению закона ценности в международной торговле противодействуют возмущающие обстоятельства.

«Далее, — указывает Бэлер, — Милль ввел закон уравнения международной ценности («Gesetz des Ausgleichs der internationalen (weltwirtschaftlichen) Werte»⁴.

Наконец, Кэрнс, продолжает он, дал методологическое обоснование классическому учению о мировом хозяйстве⁵.

Бэлер пытается отметить отсутствие различий между классическим пониманием и пониманием Гармса в том смысле, что в первом и во втором случае мы имеем базу в исторических специфических особенностях народно- и мирохозяйственных отношений, в факте наличия особых закономерностей в этих различных областях и в ограничении этих двух самостоятельных объектов познания (Erkenntnisobjekt)⁶.

Но он видит существенную разницу в формулировке и обосновании (Begründung) понятия.

Тогда как Гармсом обоснование носит формально правовой характер, классики, по мнению Бэлера, дают материально-хозяйственное различие народно-хозяйственных и мирохозяйственных отношений⁷. Кроме того, Гармсов подход уступает классическому и потому, что, вместо того, чтобы показать, «как вследствие различий правового порядка отдельных стран свободный оборот между единичными хозяйствами этих стран затрудняется и какие хозяйственные последствия получаются вследствие этих правовых препятствий, он пытается исследовать, как вследствие интернациональных договоров становится возможным мирохозяйственный оборот. Это, конечно, имеет для объяснения развития мирохозяйственных отношений решающее значение, но для обоснования гетерономности народного и мирового хозяйства должны были быть выдвинуты, как раз наоборот, моменты, которые препятствуют междугосударственному обороту, так что хозяйственный процесс протекает за границей иначе, чем хозяйственный процесс внутри границ»⁸.

Классики же дают экономическое обоснование и привлекают правовые моменты не так, как это делает Гармс, а постольку, поскольку они важны для экономических явлений⁹. Вместе с тем, классики не делают того чисто-политического деления, которое затруднит Гармсу понимание тех отношений, которые возникают между колонией и метрополией, тогда как их особенность была уже ясна классикам, в частности Кэрнсу, который специально останавливался на этом вопросе¹⁰.

«Классики — совершенно отвлекаясь от их хозяйственно-политического идеала (Universalökonomie) — не только признавали разнородность (Heteronomie) народного и мирового хозяйства, но также ясным образом, понятно, разграничили эти оба комплекса отношений и обосновали правомерность самостоятельной теории мирового хозяйства»¹¹.

Против позиции Бэлера и в защиту Гармса выступил Кочниг. Он говорит, что рассмотрение того или иного положения, того или иного направления в науке невозможно без выяснения метода и всего миросозерцания его, которое влияет и на ограничение объекта исследования¹².

Ко всякому исследованию, претендующему на роль исследования мирохозяйственного порядка, должны быть лредъявлены два основных требования: 1) чтобы было доказано, что мирохозяйственные законы действительно отличны, особенно, чтобы эти законы не были значимы для чисто-народнохозяйственных процессов, 2) чтобы эти законы были мыслимы, не настолько совпадающими с действительностью, чтобы из них можно было делать хозяйственно-политические выводы в смысле абсолютной свободы торговли.

Кэрнс, по мнению Кочнига, не выполняет этих требований, так как он, во-первых, считает, что абсолютная подвижность капитала и труда не существует даже в пределах народного хозяйства, что и здесь даже возможно нарушение закона конкуренции в силу того, что некоторые индустриальные группы могут оказаться в благоприятных или неблагоприятных условиях, которые не могут быть сняты. Следовательно, аналогичные условия возможны и для народного, и для мирового хозяйства. Следовательно, нет твердого водораздела между явлениями мирохозяйственного и народохозяйственного порядка. Поэтому и процесс ценообразования можно мыслить одним и тем же.

Наконец, указывает Кочниг, классическую теорию можно было бы скорее «назвать теорией международной торговли, так как аксиома о неподвижности капитала и труда ограничивает фактически исследование торговыми отношениями, в то время как современное понятие мирового хозяйства обращает наибольшее внимание на перемещения труда и капитала»¹³.

Кочниг устанавливает далее связь чисто-теоретического анализа классиков с хозяйственно-политическим идеалом и требованиями их¹⁴.

Связь эта не нуждается в особых доказательствах, однако, по нашему мнению, раскрытие этой греховной связи теории с политикой отнюдь не уничтожает самостоятельного теоретического значения их учения. Что их теоретическим учением можно было обосновать ту или иную политическую доктрину, это отнюдь не решает вопроса об ее теоретической ценности и не лишает самостоятельного теоретического значения.

«Глубокий клин лежит между классическим пониманием мирового хозяйства и современной его концепцией», — говорит Кочниг¹⁵. И он верно видит отличие современной науки о мировом хозяйстве от классической в отличие методов. Метод Гармса он передает его же словами. Гармс говорит, что «с простыми экономическими категориями — ни народное хозяйство, ни мировое хозяйство не могут быть схвачены ни в существе, ни в понятии»¹⁶. Необходимо рассмотрение вопроса с историко-правовой точки зрения, тогда как классическое учение было чисто-теоретически абстрактным.

«Различие методов так же, как специфичность методов обусловленного характера результатов, указывает с ясностью опять-таки на различие лежащих в основе объектов исследования (Untersuchungsobjekt). Что дает анализ классического и современного понятия мирового хозяйства, — это установлено через противопоставление методов и результатов обоих направлений — так это несоединяемость классического понимания с современным. В то время, как классики надеялись в своей теории интернациональной торговли схватить основы универсально-экономического порядка (Universalökonomischen Ordnung) человеческого хозяйства, стремление современного исследования заключается в освещении исторически обусловленной конкретной картины, которую он назвал мировым хозяйством»¹⁷, — так заканчивает свою работу Кочниг.

В нашей литературе этот вопрос рассматривает А. Угаров, считающий неверной оценку позиции классиков как Гармсом, так и Бэлером. Однако из анализа этого вопроса Угаровым можно усмотреть лишь то, что Угаров в данном вопросе стоит по существу на позициях Гармса—Кочнига. В самом деле послушаем, как Угаров характеризует классиков: «Экономический человек, движимый лишь узко-эгоистическим интересом, не стесняемый в своей деятельности никакими конкретно-историческими рамками, персонифицированный носитель безличной силы капитала, властно требующий «свободы торговли» или «свободы своего собственного движения», выступает на сцену. Весь мир рассматривается как внешнее поле неустанной деятельности капитала. Перед нами космополиты-классики. Для них «мировое хозяйство» — система производственно-меновых связей в мировом масштабе, возникающая в результате беспрепятственного действия законов ценности и накопления и служащая необходимой предпосылкой их полной реализации»¹⁸ (Курсив наш. Н. Ц.).

Прежде всего, по поводу этого монолога нужно заметить, что содержание его есть своего рода конструкция А. Угарова, а не изложение классической доктрины.

В самом деле, не кажется ли странным утверждение, что классики видели на мировой арене «беспрепятственное действие законов ценности и накопления». Ведь весь теоретический смысл исследования классиков по вопросу о международной торговле заключался как раз в обратном — в том, чтобы показать модификацию¹⁹ закона ценности при отсутствии «беспрепятственного действия закона ценности», что именно и характерно для внешних меновых связей.

Во-вторых, Угаров стоит, по нашему мнению, на позиции Гармса и Кочнига еще и потому, что он полагает что «абстрактно-теоретический аспект» классиков вносит элемент утопии в их учение. А так как абстрактно-теоретический аспект есть единственный аспект у классиков, то мы вынуждены продолжить рассуждение Угарова и сказать, что их учение (утопия) построено на идеально-сконструированном понятии, то есть повторить сказанное Гармсом и Кочнигом.

При рассмотрении взглядов Кэрнса Угаров пишет: «Удалось ли К. (Кэрнсу. Н. Ц.) обосновать принципиально особую природу явлений международной торговли? Думается, что нет, и вот почему» (стр. 36, цит. соч.): «„Международная торговля”, по сравнению с „внутренней торговлей”, не содержит в себе принципиально новых элементов» (стр. 37).

А еще ниже:

«Всем сказанным мы не хотим ослабить серьезного значения для проблемы «мирового хозяйства» исследования К. о формах проявления закона ценности во взаимных отношениях «народных хозяйств» (стр. 37).

Однако сопоставление ряда суждений А. Угарова приводит к сомнению в серьезном их значении для проблемы мирового хозяйства. В самом деле: основной тезис А. Угарова заключается в том, что проблема мирового хозяйства качественно, принципиально специфична, поэтому политическая экономия не может быть той наукой, которая изучает мировое хозяйство.

Теперь оказывается, что закон «внутренней торговли» принципиально таков же, как и закон «международной торговли» мирохозяйственного обмена.

Противоречие очевидно. Противоречия, однако, можно было бы избежать, хотя бы формально заявив, что теория «международной торговли» не имеет отношения к проблеме «мировое хозяйство».

Однако Угаров сам декларирует, что он не хочет «ослабить серьезного значения для проблемы „мирового хозяйства” исследования Кэрнса о формах проявления закона ценности во взаимных отношениях „народных хозяйств”» (стр. 37. Разрядка наша. Н. Ц.).

Следовательно, основной вопрос, закон международной ценности, оказывается объектом мирохозяйственного порядка. Правда, Угаров бросает упрек и Кэрнсу, а главным образом Рикардо, в том, что всей гаммы вопросов «международной торговли» в ее реально-исторических формах — образования мирового рынка, мировых цен, конкретной борьбы, ее пружин, эксплуатации «передовыми» капиталистическими странами стран колониальных и докапиталистических стран вообще, «сверхприбыли», извлекаемой передовыми технически государствами из мировой торговли, «поощрительных мероприятий», экспортных премий, таможенных рогаток — он попросту не касается» (стр. 33–34)²⁰.

Верно, что всей гаммы ни Рикардо, ни кто-либо другой из классиков не касается. Но не верно; что они не касаются всех вопросов.

Разве можно сказать, что Милль не пытался обосновать закон международной цены и определить влияние конкуренции? Нам представляется также, что классики видели и сверхприбыль, которую извлекают технически передовые государства, но они выражали ее в другой, более абстрактной форме²¹.

Правда, они не анализировали отношений капитализма к некапиталистической среде, поощрительных мероприятий и рогаток, но игнорирование последних не может быть поставлено в вину их абстрактно-теоретическому анализу, так как то сращение экономики и политики, которое имеет место в эпоху империализма, не характерно для той эпохи.

Что же касается игнорирования классиками отношений капиталистических стран и некапиталистических, то оно вполне объяснило их внеисторической точкой зрения на экономические явления.

Ложный взгляд на метод классиков приводит Угарова к противоречивым утверждениям. С одной стороны, подобно Гармсу и Кочнигу он считает теорию классиков не имеющей никакого отношения к учению²² о «мировом хозяйстве», с другой — он говорит о важном значении их теории для мирового хозяйства.

В данном вопросе Угарова, по-видимому, также смущает связь теоретической концепции классиков с их торгово-политическими взглядами. Мы уже выше указывали, что наличие этой связи не может быть инкриминируемо классикам как основание недостаточности их теории. Классическая школа — провозвестник развивавшегося промышленного капитализма Англии — представляла себе условия его развития. Их абстрактно-теоретический анализ был отражением реальных условий современности. Их абстракция не была надуманной, а соответствовала предмету исследования. Каковы основные предпосылки классиков для исследования международной торговли (foreign, International trade): 1) подвижность товаров, 2) неподвижность труда и капитала, производящих эти товары. Соответствует ли эта абстракция действительности их времени. Совершенно очевидно, что соответствует.

И если теперь Кочниг декларирует, что не доказан тезис классиков (Кэрнса) об абсолютной подвижности труда и капитала в пределах страны и абсолютной неподвижности их между странами, и на этом основании делает «убийственные» для классиков выводы, то это говорит лишь о том, что Кочниг не понял их метода. В самом деле, отрицали ли классики возможность неподвижности труда и капитала в пределах страны или возможность движения их между странами? Конечно, нет. Но что в их пору было характерно для этих сфер? Для первого — подвижность, для второго — наоборот, неподвижность. Этот характерный момент они брали за основу своих исследований, элиминируя в теоретическом анализе то, что не свойственно каждой из этих сфер. Здесь есть лишь последовательно проведенный абстрактно-теоретический метод, исследующий не фиктивное «Universalökonomie», а реальный экономический феномен.

Отрицание преемственности современного учения о мировом хозяйстве с учением классиков чрезвычайно оригинально обосновывается Кочнигом в вышецитированных положениях. В самом деле, что говорит Кочниг? 1) Метод классиков отличен от метода современного учения о мировом хозяйстве, 2) различие методов неизбежно приводит и к различию результатов исследования. Из этих двух посылок он делает вывод, что 3) следовательно, и объект исследования различен.

По поводу вывода нужно прежде всего заметить, что, ясное дело, классики не могли и не рассматривали всей суммы тех проблем, которые разрабатываются сейчас, уже потому, что этих проблем реально не существовало почти еще. Но это говорит лишь о количественной ограниченности учения классиков, но отнюдь не о том, что в поле их зрения не были проблемы мирового хозяйства.

Мы абсолютно согласны с обеими посылками, но полагаем, что из этих посылок отнюдь не вытекает тот вывод, который делается Кочнигом. Ибо наличие различных методов и различных результатов исследования не является доказательствам различия объекта. Такой вывод можно было бы сделать лишь в том случае, если полагать, что рассматриваемые методы одинаково правомерны, правильны. Как раз на этой молчаливой предпосылке построен силлогизм Кочнига. Поэтому он не затрудняется делать этот вывод. Если различны методы, если различны результаты, то, при предпосылке правильности метода, совершенно очевидно следует вывод, что различны объекты. Но если подвергается сомнению основная молчаливая предпосылка, если падает эта предпосылка, тогда падает и следствие, которое декларирует Кочниг.

Совершенно очевидный отход школы Гармса, последователем которой является Кочниг, от экономического метода исследования экономических же явлений, на основе которого стояли классики и который остался непонятным для большинства представителей буржуазной политической экономии, и замена его формально-юридическим преподносится Кочнигом как различие объектов исследования. И он в известной мере прав — поскольку выбор метода не произволен, с одной стороны, — с другой стороны, обязывает к рассмотрению определенного круга проблем, во всяком случае к вовлечению их в круг анализа. Формально-юридическая концепция Гармса пытается понять мировое хозяйство на основе тех норм, которыми регулируется мировой оборот. Тем самым отрицается внутренняя закономерность экономических процессов. Однако и народное хозяйство мыслится Гармсом тоже формально-юридически. В самом деле, что он понимает под народным хозяйством (Volkswirtschaft), что он считает конститутивным признаком его? — 1) наличие единичных хозяйств и 2) объединение их одним и тем же правопорядком²³; народное хозяйство (Volkswirtschaft) не есть реальное целое, а только абстрактное понятие отношений между конкретными частями»²⁴.

Равным образом конструируется и определение мирового хозяйства. Последнее он определяет следующим образом: «Мировое хозяйство есть совокупное понятие (der gesamte Zielbegriff) отношений (Beziehungen) и взаимодействие между единичными хозяйствами мира, ставшее возможным вследствие высокоразвитого оборота (Verkehrswesen), регулируемого и поддерживаемого государственными международными договорами»²⁵.

Еще резче он подчеркивает далее то положение, что определение понятия как мирового, так и народного хозяйства базируется именно на правовом источнике, что только в силу наличия определенного правового порядка мы можем оперировать этими понятиями.

Совершенно очевидно, что о тождестве методов классиков и Гармса не может быть речи, но, однако, и там и здесь задача заключается в уяснении явлений одного и того же порядка. Правда, Гармс видит причину и источник их в праве, классики — в материальном процессе производства и его условиях. Вследствие этого у каждого из этих направлений свой центр тяжести исследования. Тогда как классики стремятся к выведению экономических закономерностей, Гармс занят больше международными договорами.

Мы не можем согласиться и с мнением Бэлера о том, что у классиков мы имели уже разработанную теорию мирового хозяйства уже по одному тому, что их время еще есть время большей национальной замкнутости капитализма, который имел еще девственную почву на родных, отечественных нивах. Тем не менее, совершенно очевидно, что их учение о международной торговле есть учение о феномене мирохозяйственного порядка, а не просто абстрактная конструкция на основе идеально-мыслимого «Universalökonomie».

Классики устанавливают, что каждое национальное хозяйство есть особый самостоятельный комплекс. Классики не рассматривают вопроса о том, чем объясняется эта обособленность, но берут этот факт с его экономического лица, и этот факт дает им феномен с особым рядом закономерностей. Можно было бы говорить о построении в смысле «Universalökonomie» лишь в том случае, если бы классики игнорировали эту национально-хозяйственную отграниченность и возникающие вследствие этого явления. Однако совершенно очевидно, что вся теория внешней торговли классиков основана именно на этом постулате наличия препятствий для осуществления «чистых» законов экономии. Правда, классики абстрагировались от таких явлений как таможенные пошлины, запретительные меры, договоры и т. п. Отрицали ли они их влияние? — Конечно, нет. Но они анализировали экономическое явление в его чистоте, абстрагируясь от внешних, возмущающих, искусственных обстоятельств, т. е. пытались понять внутреннюю логику экономического процесса, а такое исследование совершенно очевидно требует именно абстрактного рассмотрения, ибо только тогда будет понят внутренний закон явления.

Именно потому Гармсу и Кочнигу непонятна конструкция классиков, что для них современное хозяйство не есть реальная совокупность взаимодействующих производителей, а лишь абстрактное понятие, элементу которого насильственно связаны нормами права.

Реальность представляет для Гармса, так же, как и для Сарториуса фон-Вальтерсгаузена, только единичное хозяйство. Последний пишет, что «мировое хозяйство, как и народное хозяйство, есть абстрактное понятие»²⁶ (разрядка моя. Н. Ц.). Оба хотят подчеркнуть, что единство возникает в силу права. Правда, Сарториус уделяет больше внимания процессу исторического развития, но и для него мировое хозяйство «без права немыслимо как исторический факт»²⁷. «Социально-экономическое мировое хозяйство есть охватывающее земной шар правово-упорядоченное совокупное хозяйство» (rechtlich geordnete Gesamtwirtschaft)²⁸.

Следовательно, для них реальное хозяйство — это только единичное хозяйство. Здесь налицо сознательная воля хозяйствующего субъекта. Это предмет экономической науки.

Там, где нет единой сознательной руководящей воли, там понятие хозяйства конструируется правом. Правда, с этой точки зрения существует большая разница между народным и мировым хозяйством. Первое имеет единый правотворческий институт, у второго он отсутствует. Это одно послужило для целого ряда буржуазных экономистов основанием тому, чтобы отрицать самый факт мирового хозяйства, ибо для них конститутивным признаком для хозяйства является право и создающий это право автономный субъект. В силу этого же Гармс категорически различает народное хозяйство от мирового. Первое имеет единую законотворящую волю, второе выступает лишь как результат взаимодействующих правотворящих воль — народных хозяйств.

Сарториус, чувствуя, что эти воли, творящие международные нормы, находятся обычно не только не в единстве, но преследуют, наоборот, совершенно особые интересы, противоречивые интересы, тем не менее пытается оправдать наличие этой интернациональной мировой нормы тем, что хотя внешне подчас они выступают как результат встречи противоречивых воль, тем не менее последние, по существу, исходят из понимания взаимного интереса и этот взаимный интерес осуществляют.

В этом смысле, заявляет Сарториус, можно говорить об единой мировой хозяйствующей воле.

В своих более ранних работах он не придавал столь решающего значения праву и международным договорам, заявляя, что «мировое хозяйство является не социальным образованием, а лишь суммой непостоянных, шатких отношений» («schwankenden Beziehungen»)²⁹.

Правда, это не мешает ему ниже утверждать, что движение капитала неограничено и следует за движением нормы прибыли³⁰.

Он сильно подчеркивает исторический характер образования мирового хозяйства, уделяя, правда, внимание и праву, но поскольку последнее делается конститутивным элементом мирового хозяйства, поскольку наличие целеполагающего субъекта считается определяющим как для конструирования понятия народного хозяйства, так и мирового³¹, поскольку у Сарториуса и Гармса существует единство взглядов.

Было бы неблагодарным занятием опровергать эти рассуждения об единой мировой воле, о взаимных интересах наций и мировом хозяйстве, как продукте этих мировых и мирных соглашений.

Совершенно ясна апологетическая подоплека этих рассуждений. Капитализм расширял сферу своей экспансии, как известно, не путем мирных соглашений, воль. Мирные соглашения выступали как продукт побед и поражений как на фронте экономической, так и политической борьбы. Все это довольно ясно.

Но наиболее интересным «представляется здесь попытка рассмотрения вопроса о мировом хозяйстве без ближайшей характеристики его социальной природы как мирового хозяйства капитализма и образования мирового хозяйства как условия развития его³². В самом деле, мировое хозяйство противопоставляется народному, последнее единичному. Такое рассмотрение вне характеристики специфической социальной природы хозяйства должно привести к тому, что будут стерты все исторические особенности данной общественной формы хозяйства. Единичное хозяйство, взятое изолированно, вне связи с другими единичными хозяйствами, есть конструкция в стиле робинзонад, — конструкция, над которой так едко издевался Маркс, — которая ничего не может дать для раскрытия закономерностей хозяйственной системы. В самом деле, что такое хозяйство единичное, взятое на миг изолированно? Это есть производительная деятельность, лишенная воякой определенности своей общественной формы и поэтому выходящая за пределы объекта экономической теории.

Единичное хозяйство есть нечто качественно отличное от народного хозяйства. Последнее нельзя мыслить лишь как сумму единичных хозяйств. Здесь совершенно новый объект. Сумма, взятая в совокупности, представляет уже категорию совершенно нового порядка. Только здесь выступают те явления, которые суть предмет экономической теории.

^* _* ^*

В нашей литературе имеется уже ряд попыток исследования методологической стороны проблемы мирового хозяйства.

Первая наиболее широкая постановка методологических проблем и критика буржуазной методологии дана А. Угаровым.

Угаров делит теории мирового хозяйства на абстрактно-теоретические и конкретно-исторические направления, полагая, что синтетическую концепцию дает марксизм (цит. соч., стр. 25).

Мы согласны с Угаровым, что характерной для марксистской постановки вопроса о мировом хозяйстве должна быть именно такая постановка, которая не отрывает абстрактно-теоретических положений от конкретно-исторических. Но как раз этот синтез вносит то особенное, специфическое, что не может сближать марксизм ни с абстрактно-теоретической, односторонней постановкой вопроса, ни тем менее с голой конкретно-исторической концепцией. В самом деле, для нас сама абстрактно-теоретическая постановка исторична и потому конкретна. И, вместе с тем, конкретно-историческая постановка основана целиком на абстрактно-теоретических закономерностях, укладывается в общем в рамки абстрактно-теоретических положений.

Однако у Угарова, по нашему мнению, неверное противопоставление абстрактно-теоретического анализа конкретно-историческому. Это особенно проявляется в оценке Угаровым системы классиков, с одной стороны, и Листа, с другой.

В самом деле, Угаров упрекает Смита за то, что он не находит у него «логического и методологического обоснования существования особой сферы мирового хозяйства как объекта учения о мировом хозяйстве» (стр. 29).

Он упрекает Смита за то, что у него нет конкретно-исторического подхода, и что, только поскольку он перебегает с абстрактно-теоретических рельс на конкретно-исторические (национальные границы), он дает чуточку исторических черточек мирового хозяйства. На этой «чуточке» построено все их учение о внешней торговле.

Однако довольно странное противопоставление абстрактно-теоретического — конкретно-историческому у Угарова.

Ведь в самом деле, когда говорят о мировом хозяйстве, то имеют в виду противопоставить его народному хозяйству. Если бы мы имели только мировое хозяйство, то тогда законы капитализма в его чистоте проявились бы на его арене. Никаких особых закономерностей мирохозяйственного порядка не было бы. Следовательно, рассуждение о капитализме по всему миру не есть постановка мирохозяйственной проблемы.

Постановка же вопроса с учетом национальных границ может быть оправдана с абстрактно-теоретической точки зрения, поскольку капитализм нам дан гнездами народных хозяйств.

Угаров высоко ценит Ф. Листа. Он считает, что Лист первый дал мотивированную точку зрения конкретно-исторического анализа мирового хозяйства (стр. 47), что «его теория хочет заполнить пропасть между теорией и практикой в экономической науке» (стр. 45).

Однако совершенно ясно, что здесь Угаров увлекся несколько в желании сокрушить классиков. Что представляет система Листа? Разве не был беспомощен Лист в борьбе против теоретических положений классиков. Разве он подверг критике теоретический фундамент классиков?

Его система была больше системой экономической политики, чем политической экономии.

В самом деле, что является теоретическим открытием Листа?

Что страны стоят не на одном уровне развития, это было известно и классикам. Ни один теоретический тезис классиков не опровергнут Листом. Заслуги Листа не в области теории международных экономических отношений, а в области торговой политики.

Вернемся к самому Угарову.

Угаров аргументирует необходимость особой науки о мировом хозяйстве наличием «ряда любопытных проблем», которых якобы «не существует для политической экономии и экономической географии» («Проблема мирового хозяйства», стр. 25).

Однако что за «любопытные проблемы»? — «Движение товаролюдских масс, капиталов в интернациональной сфере, образование международных картелей, трестов, мировая конъюнктура, мировое денежное обращение, — вот решающие мирохозяйственное процессы. На их основе вырастают международные торговые соглашения, почтово-телеграфные, железнодорожные конвенции, монетные союзы и т. д. (Там же).

Мы охотно согласимся с Угаровым, что почтово-телеграфные соглашения и железнодорожные конвенции суть «любопытные проблемы» и если они мыслятся, как содержание «учения о мировом хозяйстве», то такое учение, конечно, не является частью экономической науки. Но мы не видим никакого методологического оправдания для вырывания первого круга вопросов из политической экономии. В самом деле, разве те явления, которые Угаров называет решающими мирохозяйственными процессами не являются и важнейшими народохозяйственными процессами, и не являются объектом политической экономии. Разве интернациональный характер их не объясняется противоречивой природой «национального» капитала? Разве стремление к экспансии не есть душа «народно-хозяйственного» капитализма? Разве можно оторвать интернациональное движение товаров от их «национального» движения? Разве интернациональное движение капитализма может быть понято и выведено иначе как из «народохозяйственного» закона накопления капитала? Разве закон капиталистического цикла потерял свою силу для мировой конъюнктуры?

Вот вопросы, которые неизбежно возникают и которые нельзя отвести указанием на то, что здесь законы специфически преломляются, модифицируются. Совершенно ясно, что здесь есть новое, новый объект исследования. Но есть ли это объект, принципиально отличный от объекта теоретической экономии, объект, требующий создания особой науки и особого метода!

Если представить себе систему теоретической политической экономии как голую схему абстрактных законов абстрактного капитализма, то совершенно ясно, что в нем погашаются все его исторические спецификации, и тогда теоретическая экономия выступает не как мысленное воспроизведение действительно конкретного капитализма, а лишь как произвольная мысленная конструкция.

Те проблемы, которые включены в круг проблем мирового хозяйства, суть проблемы, возникающие из имманентных законов капитализма и его динамики и представляя лишь моменты в процессе восхождения от абстрактного к конкретному, должны показать закономерность мирохозяйственных отношений, необходимость их развития и качество этих отношений должны быть выведены из общих законов капитала, а не из особенностей данной конкретной хозяйственной области, как это думает, напр., Биншток³³.

В противном случае дело сведется к описанию, а не к установлению теоретических закономерностей.

Та эпоха, когда мировое хозяйство как термин стало вводиться в науку, есть эпоха монополистического капитализма, империализма. В эту эпоху с наибольшей четкостью выступил интернациональный характер капитала.

Самая чистая теория не может отвлечься в эпоху империализма от противоречивого характера интернационализации капитала, происходящего на основе усиления национально-хозяйственных противоречий. Поскольку политическая экономия призвана вскрыть закон не только абстрактно-экономической структуры, но и закон возникновения и распада капитализма, постольку игнорирование такого факта, как национальная обособленность и конкуренция национально-государственных капитализмов, воздвигающаяся как надстройка над внутри-национальной конкуренцией и противоречиями было бы превращением политической экономии на известном этапе исследования лишь в схоластическую гимнастику категорий.

В самом деле, что получается у Угарова: «Если капитализм овладел общественным производством и распределением на всем земном шаре», то «в этом смысле мировое хозяйство совпадает с объектом анализа теоретической экономии» (разрядка автора. Н. Ц.) («Проблема мирового хозяйства», стр. 27).

«С другой стороны, — пишет он далее, — безусловно правильно и то, что только арена всего земного шара является адекватной пространственной сферой для «неорганизованного социального хозяйства» и как раз поэтому Маркс я издевался так над названием «национальная экономия», которое «облюбовали патриотические немецкие профессора» (там же, стр. 27).

Но раз, следовательно, только на мировой арене проявляются все законы капиталистического хозяйства, то как может наука, исследующая законы капитализма, игнорировать те спецификации, которые на историческом пути капитализма к мировой экспансии накладывают особую печать. А что это за спецификации? Факт народохозяйственной раздробленности капитализма и неоднородности социально-экономических условий и технико-экономической базы.

Разве господство закона стоимости и цены производства выражается в том, что они не подвергаются модификации? Цена производства есть уже модифицированный закон стоимости. Процесс ценообразования, как известно, в земледелии специфичен. Абстрактные законы претерпевают модификацию. Тем не менее ни у кого не возникало мысли об особой науке о законе цен земледельческих продуктов. Земельная собственность с точки зрения «чистой теории» не обязательна в системе производственных отношений, тем не менее Маркс немало места и времени уделил в своих работах земельной ренте.

(Окончание³⁴).

Другая попытка обоснования мирового хозяйства как особой науки принадлежит Спектатору.

Спектатор считает, что мировое хозяйство есть предмет самостоятельной науки. Он признает, что «до сих пор нет теоретического охвата этого предмета, нет указаний, в чем именно заключается сущность науки о мировом хозяйстве»³⁵.

Его работа призвана заполнить эту брешь. Она должна показать, «чем она (наука о мировом хозяйстве. Н. Ц.) отличается от «науки о народном хозяйстве», какие проблемы изучаются ею и какие — экономической географией»³⁶.

Спектатор сознает всю важность и ответственность задачи, поставленной им перед собой: создание особой науки. Поэтому он хочет выяснить отношение созидаемой им науки к политической экономии, он пытается провести водораздел между политической экономией и новой наукой, мировым хозяйством³⁷.

И как раз с этого пункта наглядно раскрывается бесплодность попытки создать «новую науку», методологическая беспомощность обосновать эту самостоятельную науку, искажение и непонимание существа марксовой политической экономии и совершенно очевидные тенета буржуазной экономической мысли, в которых застрял автор, несмотря на внешнюю позу разителя буржуазной экономической методологии.

Посмотрим, как Спектатор определяет предмет своей науки. Определений несколько, друг от друга отличающихся: 1) «Мировое хозяйство как наука, с нашей точки зрения, имеет предметом изучения экономические междугосударственные отношения в эпоху монополистического капитализма, когда одни народы являются субъектами, а другие — объектами этих отношений»³⁸. 2) Мировое хозяйство, с одной стороны, есть наука о монополистическом капитализме, т. е. о тех новых явлениях, которые представляют собой искажение или отклонение от общих законов капиталистического развития, предполагающих, что господствует совершенно ничем не стесненная свободная конкуренция»³⁹, «а, с другой стороны, она разбирает внешние отношения международного порядка в противовес теории монополистического капитализма, исследующей, главным образом, внутригосударственные отношения»⁴⁰.

Из приведенного мы прежде всего узнаем, что мировое хозяйство изучает: 1) междугосударственные отношения в эпоху монополистического капитализма, 2) монополистический капитализм как таковой, 3) внешние отношения междугосударственного порядка в противовес теории монополистического капитализма, т. е. 4) что сам монополистический капитализм не изучается теорией мирового хозяйства. Наконец, мы узнаем также, что мировое хозяйство ставит себе «задачу исследования взаимоотношений различных государств на мировом рынке, их политики и борьбы, как и результатов этой борьбы»⁴¹. В другом же месте он выясняет, чем «отличается новая ступень развития, характеризуемая как период монополистического капитализма»⁴². И устанавливает, что «к основному источнику — прибавочной стоимости, эксплуатации труда рабочего, прибавляется еще одна, эксплуатация крестьянского населения, в особенности в колониальных странах». Кроме того, Спектатор сообщает, что национальное хозяйство «изучается в политической экономии»⁴³.

Спектатору нельзя отказать в наличии серьезных стремлений. Он хочет создать особую науку, а всякая особая наука должна иметь и свой качественно-отличный объект. Только в этом случае она может оправдать свое право на автономное существование⁴⁴.

В этих целях Спектатор пересматривает схему ступеней общественного развития⁴⁵, а, произведя этот пересмотр, нетрудно затем уже дать свое, самостоятельное определение политической экономии как науки, изучающей «национальное хозяйство». Определение это, конечно, целиком лежит на совести Спектатора. К марксизму оно никакого отношения не имеет. Маркс много и едко издевался над буржуазными «системами национальной экономии». Маркс беспрестанно подчеркивал буржуазно-апологетический характер таких определений политической экономии и их полную бесплодность в выяснении существа буржуазного общества. Эти определения имели обычно своей целью затушевать социальную природу хозяйства и истинную экспансивистическую, интернациональную природу капитала.

Однако зачем же понадобилось М. Спектатору возвращаться к этому старому и печальному определению? — Ведь нужно обосновать новую науку. Если политическая экономия занималась только национальным хозяйством, то совершенно ясно, что мировое хозяйство, которое есть теперь очевидный факт, требует тоже особой науки. Таков тот молчаливый силлогизм в качестве посылки, которой служит это «новое» определение политической экономии.

Спектатор, однако, может нас прервать и заявить: позвольте, ведь я совсем не так, как буржуазная экономия, определяю хозяйство вообще и национальное хозяйство в частности. Для них «хозяйство — процесс воздействия человека над природой»⁴⁶, а для него это социальные отношения. Под национальным хозяйством, скажет Спектатор, он понимает промышленный капитализм.

Производственные отношения этой эпохи изучает политическая экономия.

Запомним это утверждение Спектатора.

Отношения монополистического капитала изучает мировое хозяйство. Таков должен быть вывод из рассуждений Спектатора. Делает он его или нет? Он его и делает, и не делает. Такое внешне диалектическое поведение Спектатора вытекает, однако, отнюдь не из диалектической природы вопроса, а из противоречивой, ошибочной установки автора.

Спектатор на вопрос отвечает так: с одной стороны, мировое хозяйство есть наука о монополистическом капитализме, а, с другой, «она разбирает внешние отношения междугосударственного порядка в противовес теории монополистического капитализма, исследующей, главным образом, внутригосударственные отношения». Значит, 1) она есть наука о монополистическом капитализме и 2) Она есть наука в противовес теории монополистического капитализма.

Сам Спектатор чувствует неудовлетворительность того определения политической экономии, которое он сам же дал, поэтому не притязает на весь монополистический капитализм. Он сам понимает, что курьезно было бы из теории политической экономии вырывать теорию монополистического, финансового капитала, но, с другой стороны, логика заставляет сделать это, так как он заранее ограничил политическую экономию — «национальным хозяйством». В промышленный капитализм монополистический капитализм никак не вмещается, поэтому новая наука захватывает его. Но, с другой стороны, он чувствует, что нигде не сказано, что политическая экономия изучает лишь промышленный капитализм, он своей науке, мировому хозяйству, уделяет только междугосударственные отношения. А сам монополистический капитализм повисает в воздухе. У него нет места ни там, ни здесь.

Однако почему монополистический капитализм не может быть выделен как предмет особой науки. Только потому, что он не есть какая-либо особая общественная формация, а есть лишь спецификация капитализма. Есть лишь развившийся и в силу имманентных законов его развития переродившийся в монополистический — капитализм. Капитализм и все его особенности не уничтожаются монополистической формой, а, наоборот, в этой форме проявляются с наибольшей силой все противоречия этого способа производства. Капитализм остается капитализмом, что не исключает, однако, модификации его форм. Наука изучает капитализм не как систему статических категорий, а в его развитии и уничтожении.

Эти процессы друг с другом связаны, одна в другую переходят и только в их взаимной связанности и может быть понята внутренняя природа капитализма. Класть барьер между промышленным капитализмом и монополистическим, это значит полагать, что монополистический капитализм потерял основные особенности капитализма, его исторические противоречия, тогда как в эпоху монополистического капитализма они воспроизводятся только на более широкой основе в новых, более острых формах. Монополия не уничтожает конкуренции. Наоборот, воспроизводит ее в чудовищных размерах и формах.

Теория монополистического капитализма всецело базируется на теории промышленного капитализма, без него понята быть не может.

Монополистический капитализм привлекает в сферу эксплуатации, правильно указывает Спектатор, целые нации. Но наиболее важным фактом он считает, что (монополистический капитализм пожирает земледельческое население, т. е. что к основному источнику эксплуатации, рабочему классу, прибавляются еще сельские хозяйства. Однако в истории неизвестен такой промышленный капитализм, который ограничивал бы себя лишь эксплуатацией рабочего класса. История промышленного капитализма полна кровавых страниц экспроприации мелкого собственника, сельского хозяина и ремесленника. Сводить все особенности монополистического капитализма к эксплуатации сельского хозяина — это значит не понять действительной природы его⁴⁷. Развитие капитализма есть беспрестанный процесс поглощения его некапиталистических сожителей на основе, конечно, эксплуатации. Следовательно, по этой линии нельзя искать и найти действительный водораздел между промышленным и финансовым капиталом. Не в этом лежит качественная характеристика монополистического или финансового капитала.

Такая теория монополистического капитализма смазывает характерные особенности нашей эпохи как эпохи империализма и смазывает вместе с тем и особенности этой эпохи, сводя империализм, по существу, к каутскианскому его пониманию. Не в привлечении лишь аграрных стран сущность империализма, монополистического капитализма финансового капитала, как это выяснено Лениным⁴⁸ и Гильфердингом⁴⁹. Монополистический капитализм по самому своему существу есть мировой капитализм и обострение всех противоречий капитализма на мировой арене.

Правильно, что сфера деятельности финансового капитализма мировое хозяйство в целом. Но это говорит лишь о том, что данный капиталистический тип производственных отношений получил поле действия более широкого размаха. Правда, эта экспансия сопровождалась и структурными изменениями в самом капитализме, но нельзя думать, что экспансия является причиной структурных сдвигов — наоборот, скорее сами эти структурные изменения привели в результате к этой широкой экспансии.

Не политика государства создала финансовый, монополистический капитализм, как склонен думать Спектатор⁵⁰, а, наоборот, финансовый капитал создал и новую политику государства. Экономика и политика настолько тесно срастаются, что сама природа современной фазы капитализма не может быть понята при абстрагировании какой-либо одной стороны этого вопроса. Здесь «чистая» экономия перестает служить и всякое расчленение предмета не может быть оправдано никакими методологическими основаниями.

Наука расчленяет предмет тогда, когда это в интересах понимания самого предмета. Когда же действие этого расчленения обратно нашей цели, тогда мы должны отказаться от него.

Нельзя отрывать внешние отношения монополистического капитализма от его внутренней природы, от его внутренней структуры⁵¹. Это невозможно сделать, если под этими внешними отношениями и политикой, подобно Гармсу, не понимать их чисто-юридической, формальной и, действительно, внешней стороны, которая никогда не была предметом экономической науки марксизма.

Таким образом, новая наука (мировое хозяйство) не может претендовать на теорию монополистического капитализма, ибо ее освещение — это дело политической экономии, это объект последней.

Однако, быть может, наука о мировом хозяйстве может иметь своим объектом «внешние отношения международного государственного порядка» в эпоху монополистического капитализма, политику и борьбу различных государств на мировом рынке и результаты этой борьбы, в противовес теории монополистического капитализма?

Нам представляется, что нет. В самом деле, разве экспансия финансового, монополистического капитализма может быть оторвана от самой теории монополистического капитализма? Разве есть где-либо какая-то особая теория внутригосударственных отношений монополистического капитализма? Разве можно расчленить теорию монополистического капитализма на две части: внешнюю и внутреннюю? Разве монополистический капитализм не есть наиболее противоречивое и яркое выражение интернациональной природы капитала? Разве dumping есть только внешняя политика капитала, а не, как блестяще выяснено Гильфердингом, и внутренняя его политика? Разве внешнеторговая политика не есть в то же время и внутренняя торговая политика финансового капитала? Неразрывность политики от экономики есть характерная особенность эпохи финансового капитала, империализма. Поэтому методологически совершенно не закономерно отрывать внешние отношения монополистического капитализма, выделять в самостоятельную науку, от внутренно-государственных отношений. Сам же монополистический капитализм всецело основан на промышленном капитализме, на его развитии и вне связи с последним понят быть не может.

Спектатор приводит в опровержение схемы ступеней развития Гильдебранда критику Маркса этой схемы во II томе «Капитала». Мы считаем, что та критическая оценка схемы Гильдебранда, которая дана Марксом, может быть в значительной мере направлена и против схемы Спектатора — промышленный капитализм —- народное хозяйство, монополистический капитализм — мировое хозяйство, каждый из которых самостоятельно противопоставляется таким ступеням хозяйственного развития, как⁵²: 1) «полная социальная свобода труда при первобытном коммунизме», 2) «закрепощение труда (рабовладельцем, феодалом и господствующем племенем)» и т. д. Монополистический капитализм противопоставляется промышленному так же, как каждый из них феодальному или первобытному коммунизму, или же, наконец, рабовладельческому способу производства. Здесь нужно только перефразировать слова Маркса, и вся убийственная аргументация Маркса, направленная против Гильдебранда, бьет и Спектатора.

Маркс писал:

«Натуральное хозяйство (мы можем сказать: первобытный коммунизм» феодализм. Н. Ц.), денежное хозяйство (скажем, промышленный капитализм. Н. Ц.) и кредитное хозяйство (монополистический капитализм. Н. Ц.) противопоставляются друг другу, как три характерные экономические формы движения общественного производства.

Во-первых, эти три формы вовсе не представляют равноценных фаз развития. Так называемое кредитное хозяйство (скажем, монополистический капитализм) само есть лишь форма денежного хозяйства (капитализма)…

В развитом капиталистическом способе производства денежное хозяйство (промышленный капитализм) является лишь основой кредитного хозяйства (монополистического капитализма). Таким образом, денежное хозяйство (промышленный капитализм) и кредитное хозяйство (монополистический капитализм) соответствует лишь различным ступеням развития капиталистического производства, но вовсе не является самостоятельными формами обмена ( — и производства) в противоположность натуральному хозяйству (первобытному коммунизму, феодализму и т. д.)»⁵³.

Вся схема ступеней развития Спектатора тоже построена искусственно на основе участия в ней элементов не равноценных друг другу по значению и поэтому не может быть принята марксистской наукой. Она построена с целью искусственного создания особой науки о мировом хозяйстве в противоположность науке о народном хозяйстве.

Для марксизма никогда территориальные границы не являлись критерием разграничения форм общественного производства. А у Спектатора этот критерий, хотя и в скобках, является далеко не последним фундаментом схемы ступеней развития. Правда, в качестве официального критерия у Спектатора фигурируют не территориальные границы, а формы присвоения неоплаченного продукта. Но и с этим критерием дело обстоит не лучше, ибо Спектатор вместо развитий положений Маркса на самом деле «исправляет» и искажает Маркса, для которого критерием разграничения общественных формаций была не форма присвоения, а форма производства продукта и неоплаченного продукта. Форма присвоения, по Марксу, была производной от формы производства, и поэтому в качестве критерия нужно брать не отношения присвоения, а форму производства. В ответе своим критикам Спектатор⁵⁴ продолжает настаивать на этом своем делении и считает, по-видимому, свою схему большим достижением. Как видим, она не удовлетворяет основному требованию марксовой методологии.

Но даже и в том случае, если принять критерий Спектатора, то и тогда не будет оправдано рассмотрение промышленного и финансового капитала, как особых самостоятельных ступеней, логически равноценных и могущих быть противопоставленными феодальному и др. обществам, ибо, как это отмечалось уже рядом товарищей, характеристика монополистического капитализма в отличие от промышленного капитализма, как эпохи, основной особенностью которой является эксплуатация крестьянства, тоже неверна.

Развитие мирового хозяйства есть процесс экспансии капитализма. Этот процесс создает ряд своеобразных процессов, но не изменяет характера общественного производства. С другой стороны, хозяйственные отношения включают в себя и проблемы такого порядка, которые существовали и до того, как можно было говорить о мировом хозяйстве, как реальном единстве. Так, напр., проблемы внешнего рынка, международной ценности и цены, вексельные курсы, торговый и платежный баланс и т. д.

Эти вопросы, которые возникали в силу двух обстоятельств: 1) наличия рядом с капитализмом некапиталистических формаций и 2) национально-хозяйственной, государственной обособленности, имеют длинную историю и обширную теорию. Они, как и сам капитализм, были предметом теоретической экономии и в настоящее время нет положительно никаких оснований к тому, чтобы была создана самостоятельная наука, ибо их понимание возможно только на основе законов, развитых политической экономией.

Да и сам Спектатор чувствует, что это так, что нет сферы для особой науки о мировом хозяйстве, ибо марксистская политическая экономия никогда не была наукой о «народном», «национальном» хозяйстве. Он пишет: «или мировое хозяйство не может быть выделено из общего понятия политической экономии, или, выделяя его как особую науку, мы должны установить, чем отличается эта часть политической экономии от остальной ее части»⁵⁵. Он и хочет отличить ее от понятия политической экономии и в то же время считает ее частью политической экономии.

Мирохозяйственные отношения суть лишь часть политической экономии, потому что последняя исследует капитализм и его законы на всем протяжении его существования и не в ограниченных «национальных» рамках, как думает Спектатор.

Нельзя, не извратив объект и метод политической экономии создать самостоятельную теоретическую науку о мировом хозяйстве⁵⁶.

Тот факт (и не случайный, конечно, факт), что форсированное развитие мирового хозяйства в реальное единство совпадает с развитием финансового капитала, не дает методологических оснований к замыканию проблемы мирохозяйственных отношений проблемой лишь экспансии финансового капитала, ибо, как мы уже указывали, самый факт национально-государственной обособленности уже дает материал для теоретической экономии, для проблем, которые существовали еще тогда, когда единство мирового хозяйства не было еще столь ощутимым.

Отрицая проблему мирового хозяйства, как проблему особой науки, мы тем самым отнюдь не хотим умалить ни значения, ни важности проблемы. Наоборот, именно потому мы считаем лишним создание всякой новой науки, что ее создание извратило бы истинный смысл и значение вопросов мирового хозяйства, перевело бы изучение проблем мирового хозяйства с правильных теоретических путей на ложную дорогу конкретного описания, где специфические проблемы мирового капиталистического хозяйства потонули бы в море естественно-географических и расовых факторов, торгово-политических и пр. документов и фиксаций конкретных явлений экономического порядка, обязанных своему возникновению национально-государственным образованиям⁵⁷.

Если речь идет о фиксации именно этих моментов, о собирании и обработке этих материалов, то тогда, конечно, отсутствует предмет спора. Если это считается объектом новой науки о мировом хозяйстве, то в этом случае трудно возражать против нее. Но в том-то и дело, что авторы новой науки хотят создать новую теорию, новую науку, открывающую новую закономерность «в противовес» теории политической экономии, новую науку, в которой находят преломление конкретно-исторические закономерности в противоположность абстрактно-теоретическим законам политической экономии.

Угаров в своей цитированной выше работе показал бесплодность и противоречивость попыток буржуазной экономической науки в деле создания новой науки вне зависимости от того, исходит ли данная попытка из лагеря формально-юридического или субъективно-социологического.

Можно, думать, конечно, что неудача и противоречивость этих попыток обязана лишь методу, а не отсутствию качественно-особого объекта со специфическими закономерностями другого порядка. Однако, как мы видели, и авторы, орудующие будто бы методом Маркса, не избегли существеннейших и очевиднейших противоречий в попытках построения особой науки особой теоретической дисциплины.

Нам представляется, что причина этой неудачи заключалась не в методе, а в объекте, в отсутствии принципиально отличного объекта новой теоретической науки. В основе попытки создания особой науки о мировом хозяйстве лежат неправильные представления как о предмете, так и о методе теоретической экономии.

Ложное противопоставление абстрактно - теоретического конкретно-историческому (Угаров), национального хозяйства мировому основано на ложном представлении о методе Маркса, о методе и задачах теоретической экономической системы Маркса.

Никогда и нигде такое противопоставление, такой разрыв не был свойственен марксовой теоретической системе.

И здесь нельзя, конечно, возражать тем, что Маркс не исследовал мировое хозяйство⁵⁸, ибо в целом ряде разбросанных замечаний Маркса уже содержатся наметки решения отдельных проблем мирохозяйственного порядка и критическое преодоление взглядов классиков по этим вопросам.

Когда начинают аргументировать отсутствие рассмотрения проблем мирового хозяйства у классиков и Маркса, то обычно ссылаются на то, что классики говорили о внешней торговле, а Маркс — о мировом рынке, а не о мировом хозяйстве⁵⁹. Однако проблема заключается не в терминологии, а в констатации наличия такого ряда явлений, которые конструируют реальное единство, элементы которого взаимосвязаны и в движении единства представляют известную закономерность. С этой стороны подходя к проблеме, нужно твердо сказать, что анализ Марксом ряда проблем, вытекающих из наличия мирового рынка, установил новые закономерности, не укладывающиеся в рамки тех общих закономерностей, которые были выведены на основе анализа абстрактного капитализма. Но нельзя думать, что эти закономерности остаются лишь закономерностями рынка, ибо нет закономерностей рынка, не обусловленных закономерностями производства и не обусловливающих собой это производство.

Понятие мирового рынка не конструирует понятия мирового хозяйства лишь тогда, когда мировой рынок является внешним, элементом данной хозяйственной системы, когда развитие данного экономического комплекса не обусловлено этим мировым рынком. Тогда же, когда его жизненный ритм и пульс определяются этим мировым рынком⁶⁰ и этот рынок является лишь формой проявления взаимной связанности этих экономических комплексов, мы можем и должны говорить о мировом хозяйстве.

Наконец, повсюду, где Маркс говорит о плане своей работы, т. е. своей экономической системы, которая должна была теоретически воспроизвести систему буржуазного общества, т. е. капиталистического способа производства, он указывает, что «внешняя торговля», «всемирный рынок»? «международные условия производства», «международное разделение труда», «международный обмен»⁶¹ являются теми проблемами, которые в процессе восхождения от абстрактного к конкретному должны получить свое освещение, дабы политическая экономия могла завершить воспроизведение «данного конкретного и живого целого»⁶². В последнем и заключается задача политической экономии, а не в том, чтобы дать абстрактные схемы, не отражающие конкретно-исторического целого.

Процесс восхождения от абстрактного к конкретному не ограничивается модификацией закона стоимости в закон цены производства. Это восхождение должно дать адекватное выражение всей системы капитализма, всех структурных и функциональных закономерностей целого капиталистического общества в том его виде, как он исторически сложился и развился.

Можно было бы возразить против этого, что международный обмен не есть еще мировое хозяйство, что мирохозяйственные отношения не исчерпываются мировой торговлей.

Верно, конечно, что мирохозяйственные отношения нельзя исчерпать проблемой мировой торговли, что последняя не конституирует еще мирового хозяйства, как реальное единство, но в такой же мере трудно декларировать реальность мирового хозяйства на основании факта экспорта капитала⁶³. Хотя экспорт капитала и является чрезвычайно важным моментом в установлении тесных связей между странами, он отнюдь еще не является равным тому, что в пределах народного хозяйства называется конкуренцией капиталов. О тождестве этих двух явлений и одинаковой функциональной роли их можно было бы говорить лишь в том случае, если бы была доказана тождественная форма движения явления, именуемого конкуренциею капиталов, с экспортом капитала. Но как раз это тождество и не доказано. Каждое из этих явлений имеет свою особую логику динамики, как это совершенно правильно отмечено И. Дашковским⁶⁴. Тогда как конкуренция капиталов носит взаимный и многосторонний характер, экспорт капиталов имеет одностороннюю форму движения.

Еще менее, конечно, удачно конструировать понятие мирового хозяйства на основе наличия единого правотворящего субъекта или соглашения правотворящих воль, ибо, с одной стороны, правотворящий единый субъект отсутствует, а, с другой — соглашения правотворящих воль в международных отношениях продукт очень раннего периода.

^* _* ^*

Здесь мы опять подходим к ступеням развития и формам деления на единичное, народное и мировое хозяйство.

Выше уже отмечалась неравноценность членов этой триады. Народное и мировое хозяйство соотносительны и представляют объект социальной науки, поскольку они представляют систему взаимодействующих производственных ячеек. Учение об единичном хозяйстве, как объект политической экономии есть фикция. Единичное хозяйство с точки зрения субъективной школы является подлинным полем исследования, для всякого же объективистического направления существует только система, совокупность единичных хозяйств в их взаимодействии, как предмет исследования. Вне связи, вне взаимодействия они не существуют, как объект политической экономии.

Эти три категории лежат в различных плоскостях. Две последних (народное и мировое хозяйство) суть социальные целые, известная система производственных отношений, первое же само не разлагается на составные элементы, а, наоборот, само является элементом совокупности хозяйств и вне этой совокупности не является предметом теоретической экономии.

Анализ отношений единичных хозяйств, производственных отношений, представляет первый и наиболее абстрактный этап политической экономии. Дальнейший этап заключается в преломлении этих положений, в конкретизации этих форм историческими данными формами функционирования капитала, как капитала национально-обособленного и имеющего свои отличные закономерности и формы движения и, наконец, требуется уяснить систему, закон взаимодействия, закон взаимного сожительства и борьбы национально-обособленных капиталов, капитализмов.

Мы говорим о народном хозяйстве не по признаку его политического объединения, — решающим для нас является единый пульс и форма экономической деятельности.

Поскольку этот общий ритм и кровообращение охватывает данную сферу, мы можем говорить о «народном хозяйстве». Точно так же и для мирового хозяйства решающим является, конечно, не наличие системы торговых договоров, а единая волна экономической динамики.

Поскольку динамика циклических кривых представляет нечто общее и единое в мировом масштабе, поскольку имманентный капитализму бег по кругу цикла не является самостоятельным в каждом отдельном национальном хозяйстве, а предполагает и результирует подобный же бег и в остальных национальных хозяйствах, пусть не в одинаковой форме и степени и даже не в вполне совпадающие отрезки времени, но раз эта динамика едина, раз она охватывает общим темпом крупнейшие массивы народных хозяйств, значит мировое хозяйство существует, как реальная система производственных отношений, выкристаллизовывающееся в нечто органическое целое, единое. Однако эго единство не исключает различий. Поэтому недостаточно определить мировое хозяйство, как «систему производственных отношений и соответствующих ей отношений обмена в мировом масштабе»⁶⁵. Такое определение было бы слишком общим и широким настолько, что за ним пропали бы особенности проблемы.

Прежде «всего необходимо указать на характеристику этих отношений, как отношений капиталистических. И это нужно сделать потому, что 1) нужно во всяком экономическом определении отметить определенность производственных отношений и 2) этим давалось бы освещение генезиса и развития мирового хозяйства, обязанного своему возникновению капиталистическому способу производства.

Далее нужно подчеркнуть и указать, что это система производственных отношений при наличии национально-хозяйственного обособления. Тогда познается не только то, что капиталистическая система есть система мировая, но также и то, что мировое развертывание происходит на основе наличия отдельных народных хозяйств, каждое из которых, даже находясь на одной ступени развития, выступает, как единый, хотя и анархичный коллектив, и противопоставляется другому, как нечто целое, и выступает в отношении всего целого, мирового хозяйства, как существенная его часть⁶⁶.

Дашковский⁶⁷ справедливо замечает неправомерность выбрасывания из схемы ступеней народного хозяйства, как это делает Люксембург, на том основании, что система производственных отношений капитализма и сфера деятельности его есть теперь весь земной шар. Если бы эта система производственных отношений не представляла ничего нового, кроме чисто-географически-пространственного расширения данной системы производственных отношений, тогда бы, конечно, не возникла ни одна из специфических проблем, которые являются предметом нашего анализа. Закономерности мирохозяйственного порядка суть законы международных экономических отношений; отношения эти, являясь по природе своей капиталистическими, обязаны своему возникновению капиталистическому способу производства, и именно потому, что они суть отношения международного порядка, представляют новый ряд в процессе восхождения от абстрактного к конкретному и, следовательно, хотя и вытекают из общих закономерностей капитализма, тем не менее не растворяются без остатка в них.

У Люксембург этот взгляд находит оправдание в ее общем взгляде на процесс капиталистического воспроизводства, специфичную особенность которого она видела лишь в акте поглощения некапиталистической среды.

Совершенно правильно, метко и ядовито полемизируя с классификациями общественных формаций и определениями политической экономии, как науки о «народном хозяйстве», блестяще вскрывая бессодержательность этих определений, Люксембург в пылу полемики «выплеснула из ванны «ребенка», отрицая какое бы то ни было значение, национально-государственных факторов, и кроме того говоря о мировом хозяйстве, как особой фазе в развитии человеческого общества»⁶⁸.

Другая односторонность, сводящаяся к переоценке национально-государственной формы организации капитализма, приводит к отсутствию, например, в системе Бухарина единичного хозяйства, как компонента отношений мирового хозяйства. В прямую противоположность ложной односторонности Люксембург, говорящей лишь о мировом хозяйстве и стирающей народное хозяйство, Бухарин видит лишь народное и мировое хозяйство⁶⁹. Тогда как в первом случае выброшено посредствующее звено, во втором отсутствует исходное звено. Обе односторонности в одинаковой мере ложные, ибо они не дают отображения реальности в том виде, как она есть, схематизируют ее и тем самым извращают действительные явления и не могут служить исходным моментом правильного анализа многосложных отношений капиталистического общества. Все больший процесс интернационализации капитала не уничтожает факта и вытекающих из него последствий национально-государственной обособленности, также как и последнее не уничтожает атомистичности капитализма и всех особенностей, вытекающих из этого. Анализ мирохозяйственных отношений не должен сводиться ни к анализу отношений «единичных хозяйств», ни к анализу лишь отношений, «народных хозяйств», а должны включать и первое, и второе, долженствуя вскрыть те закономерности, которые данными явлениями результируются, ибо «мировое хозяйство» не уничтожает, а включает и «единичное» и «народное» хозяйство.

Равным образом, нельзя считать верным и то определение, которое дает Дашковский. Он сводит сущность проблемы лишь к отношению стран, стоящих на различных ступенях развития⁷⁰. Нельзя отрицать, конечно, того факта, что сложнейшие проблемы международной экономики возникают именно на этой основе, своеобразие международного обмена и мирового рынка в значительной мере обязано этому положению, но, тем не менее, проблема этим не ограничивается. И в отношениях стран, стоящих на одной и той же ступени экономического развития, возникают специфические проблемы, которые представляются, как самостоятельные явления, имеющие свой raison d’etre, как предмет самостоятельного исследования, не потому, конечно, что мы хотим рассматривать мировое хозяйство, как особую структуру, как это делает ряд представителей буржуазной и марксистской политической экономии, противопоставляя, например, феодализм мировому хозяйству, а потому, что мы видим в проблеме международных экономических отношений лишь своеобразную форму и динамику капитала.

Здесь можно было бы указать нам, что мы сводим мировое хозяйство лишь к сумме известных международных экономических связей и что при таком понимании мировое хозяйство древнее капитализма, поскольку и в средние, и в древние века существовали международные экономические связи. Однако такое возражение отводится тем, что мировое хозяйство, как реальное, органическое единство, можно считать сформировавшимся только тогда, когда оно подчинено единому ритму хозяйственной динамики, и что эту реальность создает только капитал. Международные экономические связи до капитализма являлись, экзогенными для этих общественных формаций, и только для капитализма выступают как эндогенные.

И с известным правом можно сказать, что проблемы мирового хозяйства существовали до самого мирового хозяйства, ибо оно возникло не по указу, а как результат длительного исторического экономического процесса, .в ходе развития которого отдельные компоненты его вырастали в единый комплекс. Но это развитие есть всецело результат капиталистического способа производства, причем результат, который является одновременно необходимой предпосылкой развития этого способа производства. «Мировая торговля и мировой рынок, — говорит Маркс, — открывает историю жизнедеятельности современного капитала»⁷¹.

^* _* ^*

Трудность проблемы заключается не в том, чтобы указать точку времени возникновения мирового хозяйства, ибо не в этом гвоздь проблемы. Задача заключается для сторонников особой «науки о мировом хозяйстве» в том, чтобы наметить основные проблемы и показать их гетерогенность в отношении законов политической экономии, показать их логическую автономность в отношении последней. Удалось ли это марксистским теоретикам мирового хозяйства? Ни в коей мере. Если учение о мировом хозяйстве сводится к систематизации сведений о хозяйственном состоянии отдельных стран под углом зрения состояния их производительных сил или наличия определенной системы производительных отношений, то это чрезвычайно полезное дело, которое может многому помочь в исследовании ряда проблем. Однако это ни в коей мере не есть еще теоретическая система, вскрывающая определенные закономерности. Не в меньшей мере важно и исследование истории хозяйственных связей между отдельными странами, но и это лишь материал для установления теоретических закономерностей.

Важно также и исследование того, насколько широко распространилось действие капитала и капиталистических отношений на земном шаре. Но систематизация всех этих знаний не может возвышаться над политической экономией, как особая теоретическая наука.

Никогда в марксистской экономической науке территориальные границы не являлись критерием для разграничения экономических категорий⁷². Principium divisionis была всегда форма и тип производственных отношений. Складываются ли они на территории в 1.000 кв. километров или 25 тысяч — это никогда не может служить основой для различения, точно так же, как критерием разграничения форм производственных отношений не является и то, имеется ли в данном обществе 10 млн. хозяйств или 100. Существенно в каждом экономическом исследовании раскрытие новых форм производственных отношений и их динамики. Сколько бы ни кричать о новой эпохе, эпохе мирового хозяйства, наше познание экономической действительности нисколько не обогатится и будет столь же бессодержательным для науки, как и понятие народного хозяйства, покуда не раскрыта система общественно-производственных отношений, покуда не показаны новые экономические формы. Система, теоретической экономии имеет своим основанием не известную территорию, а определенное экономическое отношение, и рассматривает все категории, как производные из этой простейшей. Это не значит, конечно, что сложная и простая равны по своему содержанию, а этим лишь указывается, что они из нее развиваются, и к ним нужно подходить как к изменяющимся формам производственных отношений, базирующихся на этой элементарной основе, как модифицированным формам этой последней. И нет никаких оснований к тому, чтобы на пути воспроизведения конкретного, реального движения капитализма нам переходить на какие-либо другие методологические рельсы и брать в качестве стержня системы какие-либо иные принципы (как думает Угаров). Внутренняя логика процесса должна проявляться на всех ступенях анализа.

Нам известно, что внутреннее противоречие капитала приводит к расширению внешнего поля действия. Это закон, вскрытый Марксом и показанный им на целом ряде категорий. Выход за национальные границы с этой точки зрения не представляет какой-либо случайности, а является необходимым результатом движения капитала. Проблема мирового хозяйства может быть рассматриваема, как проблема мирового движения капитала. Но сведенная в своем определении к тому виду, в каком она фигурирует у Бухарина⁷³ специфичность мирохозяйственных отношений свелась бы лишь к чисто-географически-пространственным особенностям, которые сами по себе не создают никакой специфической закономерности. Специфическая проблема создается только тогда, когда наш абстрактный капитализм берется в исторических формах его динамики — национально-хозяйственная и государственная обособленность, различие технико-экономических укладов. В этом случае мы имеем перед собой не только новые территории, но и новые противоречивые формы отношений, формы движения капитала, которые и конструируют новые проблемы науки. Сущность проблемы заключается не в том, чтобы декларировать мировое хозяйство, а в том, чтобы понять новые и модифицированные отношения, вскрыть логику их действия, показать их значимость и влияние на законы, ранее выведенные и установленные. И все фундаментальные проблемы в этом смысле были сформулированы Марксом в плане его работ. Маркс видел здесь главное не в том, что над «народным хозяйством» вырастает некое новое здание в виде «мирового хозяйства», а в новых специфических формах противоречивых отношений капиталистического способа производства. Под этим углом зрения он и сделал отдельные экскурсы в различных местах своего труда. Он считал необходимым завершение анализа этих отношений, потому что они не оставались индифферентными к тем общим законам, на основе которых они развились, а оказывали на них обратное действие. Различные категории, развитые Марксом обогащаются благодаря анализу тех отношений, которые, по мысли Маркса, составляли вершину экономической системы.

И эти отношения представляют законный объект науки не только в монополистическую эпоху их действия⁷⁴, но и в домонополистическую.

Совершенно очевидно, что в новейшую эпоху капитализма все эти отношения обладают большей значимостью, но это никак не может служить основанием к их ограничению только эпохой монополистического капитализма. Ведь и все законы капитализма и вся природа капитализма находит свое предельное выражение только в эпоху финансового капитала, как и всякая эпоха дает наибольшее выражение своей внутренней природы и тем самым внутренних противоречий именно на закате своих исторических дней.

Такие ограничительные тенденции в этом вопросе были бы так же остроумны, как и анализ современного капитализма, исходя лишь из факта монополистичности его, не пытаясь выяснить логические корни его в историческом развитии капитализма.

Сущность проблемы мирового хозяйства, как теоретической проблемы, заключается не в том, чтобы заниматься поисками даты его возникновения, а в том, чтобы показать специфически преломленные законы буржуазного общества в его исторической конкретности. Те общие моменты, которые необходимы для возникновения мирового рынка и мирового хозяйства, вскрыты Марксом. Проблема заключается в том, чтобы показать действительные отношения. Эти отношения свойственны и эпохе промышленного капитализма и с наибольшей силой и четкостью выступают, как решающие проблемы современного мирового капитализма. Но, однако, не они конституируют новейший капитализм, а, наоборот, последний конституирует их, как необходимое проявление своей природы.

^* _* ^*

Расширение хозяйственных связей и экономическая экспансия, приведшая к мировому хозяйству, могут быть поняты только под углом зрения анализа капитала, и его экспансивистической природы. Только на основе капиталистического способа производства возможно было возникновение мирового хозяйства. Только капитализм производит тот революционный переворот, который связывает мир в единый хозяйственный комплекс, отдельные элементы которого выступают, как части единого органического целого.

В силу этого кажутся безмерно натянутыми, с одной стороны, попытки сведения проблемы мирового хозяйства лишь к обмену товаров и, с другой, рассуждение о том, что причиной международного обмена (и мирового хозяйства в целом) «является прирост населения, который вынуждает некоторые страны к ввозу продовольствия»⁷⁵.

Мысль эта принадлежит проф. Шапошникову.

Он совершенно правильно устанавливает, что «все время вплоть до XIX века внешняя торговля не является органической частью, а лишь внешним придатком хозяйственного уклада той эпохи». «В XIX веке картина резко меняется. Международный товарооборот не только растет в своих размерах, но и приобретает иной характер. Это уже необходимая составная часть хозяйства, незаменимый источник удовлетворения важнейших потребностей широких слоев населения».

Однако, сам проф. Шапошников чувствует слабость апелляции к росту населения и необходимости вследствие этого ввоза продовольствия, как причин описанного явления, и приводимые им ниже факты целиком опрокидывают его рассуждения о приросте населения, как причине развития мирового хозяйства. В обоснование своего тезиса он приводит цифры не роста населения, а трансформации экспорта и импорта Англии и Германии, которые показывают не рост нужды в продовольствии, а структурные изменения в экономических организмах европейских стран, быстро превращавшихся в резко выраженные индустриально-капиталистические системы.

Эти структурные изменения приводят не к росту лишь ввоза продовольствия, а главное, к ввозу средств производства для промышленности.

«Из страны (Англии. Н. Ц.), некогда вывозившей шерсть, она уже давно превратилась в страну, нуждающуюся во ввозе шерсти, при чем этот процесс особенно усилился во вторую половину XIX века. За восемьдесят лет (1829–1909) ввоз шерсти увеличился почти в сорок пять раз»⁷⁶ (Не в силу ли роста населения происходит этот процесс?). Мы процитировали эти слова проф. Шапошникова, которые доказывают лишь несостоятельность его тезиса о приросте населения, как причине международного обмена и развития мирового хозяйства. Капиталистическое развитие сделало необходимым и ввоз шерсти, и ввоз хлопка, и ввоз продовольствия; и, конечно, не потому, развились мирохозяйственные отношения Англии, что она вынуждена, разыскивая продовольствие, рыскать по белу свету⁷⁷.

Индустриально-капиталистическое развитие сделало выгодным производить вместо шерсти — ткани, вместо хлеба — машины.

Шел процесс дифференциации стран и индустриализации передовых капиталистических держав.

Рамки одного народного хозяйства становятся тесными, каждая стремится к воспроизводству на мировом рынке. В этом, конечно, причина и того, что «не хватает своего хлеба», и того, что эти страны «вынуждены ввозить сырые материалы»⁷⁸.

Все эти положения понятны, конечно, на фоне таких рассуждений проф. Н. Н. Шапошникова: «современный международный обмен в большей доле объясняется различиями климата и других естественных условий хозяйства. Но не одно различие в естественных условиях является основанием для возникновения международного обмена, большое значение имеет здесь и различие в плотности населения⁷⁹ (Здесь опять: «не хватает хлеба»!).

Для характеристики этого автора «продовольственной» теории мирового хозяйства интересны рассуждения о будущем мирового хозяйства. «Отдельные страны все больше и больше врастали в мировое хозяйство. Будет ли в будущем усиливаться или ослабляться этот процесс, сказать невозможно. Решающую роль, здесь, несомненно, сыграет направляющая воля человека. Люди давно и с успехом пытаются рационализировать процессы международного обмена, и от того, восторжествуют ли идеи международной экономической солидарности, или, наоборот, возьмет верх стремление к национальной самоудовлетворяемости и исключительности, зависит дальнейшая судьба международного обмена и мирового хозяйства⁸⁰.

В общем будущее мирового хозяйства в руках идей и воль. Какой блестящий образец экономического прогноза! Для будущего даже «нужда в продовольствии» забыта проф. Шапошниковым.

«Теория» проф. Шапошникова представляет, несомненно, большой шаг назад как по сравнению с современными буржуазными теориями, так в особенности с классиками. Если классики были внеисторичны, не понимали историчности явлений международной экономии и причин ее и апеллировали к естественным условиям и преимуществам естественного разделения труда, то проблема у них отнюдь не сводилась к «продовольственному вопросу».

На сходных в общем позициях с проф. Шапошниковым стоит и Маслов, у которого причиной возникновения мирового хозяйства, как и всех экономических явлений вообще, является факт падения последовательных затрат капитала, приводящего к необходимости перераспределения производства и расселения населения. А «перераспределение производства продуктов и расселение населения крепко связывают национальные хозяйства друг с другом в одно неразрывное целое — в мировом хозяйстве»⁸¹.

^* _* ^*

Капиталистический способ производства есть по своему существу мировой способ производства. Его развитие есть развитие и становление мирового хозяйства. Поэтому отвергая попытки внеисторичного, внесоциального обоснования мирового хозяйства, мы тем не менее не можем признать пpaвильным и отождествление проблемы мирового хозяйства с проблемой монополистического, финансового, империалистического капитализма. Эпоха финансового капитала есть эпоха форсированной реализации мирового хозяйства, как реального единства, но это не означает, что этот же процесс не имел места до него. Наоборот, все говорит о том, что и развитие промышленного капитализма было вместе с тем и процессом образования мирового хозяйства и что и эпоха промышленного капитализма характеризуется наличием тех проблем, которые получили наибольшую остроту в эпоху финансового капитала.

Своеобразные формы проявления категорий капитализма на международной арене не суть лишь вопросы, которые возникли в эпоху финансового капитала, а существуют с тех пор, как капиталистический способ производства стал господствующим способом производства нового времени.

Мы могли бы сказать, больше, что процесс формирования мирового хозяйства есть процесс, в известной мере параллельно протекающий с процессом формирования народных хозяйств, единый противоречивый процесс с наличием центробежных и центростремительных сил, напряженность действия которых не только не ослабевает, но, наоборот, все больше и больше усиливается.

Поэтому мы считаем неправильным противопоставление мирового хозяйства промышленному, народного хозяйства — монополистическому (Спектатор), так как противопоставление это является противопоставлением элементов неодинакового логического порядка.

И поскольку проблема мирохозяйственных отягощений не равна по своему содержанию проблеме монополистического капитала и каждая из них и уже, и шире другой, постольку мы можем сказать, что попытки создания особой науки, отличной, обособленной от политической экономии, — заполняется ли она всей теорией монополистического капитала или же содержанием его мыслятся лишь междугосударственные отношения монополистического капитала, — должны быть признаны неосновательными.

Проблему мирового хозяйства нельзя мыслить как проблему чисто-пространственного расширения капитализма или как проблему отношений капитализма с некапиталистической средой.

Поскольку политическая экономия не есть схема голых абстракций (как думает Угаров), и абстракция есть лишь метод ее, постольку действительная задача политической экономии заключается в том, чтобы мысленно воспроизвести конкретное, а это конкретное есть буржуазное общество, мировой капитализм, поскольку определение политической экономии, как науки о «народном» или «национальном хозяйстве» (Спектатор) страдает неисправимым пороком, основанным на ложном понимании задач политической экономии.

Изучать отдельные страны и их совокупность нужно и обязательно, но нельзя науку об исторически - преходящей системе капиталистического способа производства подменять отдельными важными, но только модифицирующими моментами процесса восхождения от абстрактного к конкретному.

Исследование мирохозяйственных экономических отношений есть ступень от абстрактного к конкретному, есть процесс воспроизведения конкретного, как «живого целого».

Проблема мирового хозяйства есть составная часть политической экономии как науки, исследующей закономерности жизни и смерти капиталистического общества.

Примечания #