Преображенский Е. Экономическая природа советских денег и перспективы червонца

Преображенский Е. Экономическая природа советских денег и перспективы червонца¹ #

### «Под знаменем марксизма», 1930, № 4, с. 57—90

Я мог бы назвать эту тему и иначе, а именно: Эволюция категории денег при победе планового хозяйства. Само собой очевидно, что эта тема представляет из себя лишь часть более общей темы о природе и тенденциях нашего советского хозяйства. Однако я намерен идти не от общего к частному, а наоборот. Это приходится делать по двум причинам. Во-первых, к общей проблеме легче подойти от изучения одного из конкретных участков нашего хозяйства, а, во-вторых, этот участок и его освещение представляет из себя наиболее сложную задачу. Здесь особенно важно вовремя понять, что именно здесь у нас происходит, и вовремя занять правильные позиции в практической политике кредита и денежного обращения. Недаром с самого начала деньги представляли из себя наиболее туманную, наиболее мистическую и наиболее мистифицирующую часть экономики товарного хозяйства. Это был центральный узел всех тайн товарного хозяйства. И замечательно, что в то время как в нашем хозяйстве, с самого его возникновения, все просветлело и стало более понятным, чем при капитализме и господстве рынка, это просветление, вытекающее из всей структуры новой экономики, было минимальным как раз в сфере денег и кредита. Так же обстоит дело отчасти и по сие время. И в настоящее время контуры движения масс натуральных продуктов, распределение труда и соотношение классовых сил в сфере производства менее отчетливо видны, если наблюдать все это с участков кредита и денежного обращения. Но тем интереснее теоретически вступить к разрешению проблемы самого трудного ее конца.

Период военного коммунизма #

Начнем с некоторых исторических воспоминаний. В период военного коммунизма все мы, или, по крайней мере, огромное большинство из нас, чрезвычайно преуменьшали живучесть нашего денежного обращения. В этом в особенности был повинен пишущий эти строки. Дело нам, в общем и целом, представлялось таким образом. После того, как советское правительство осуществило национализацию крупной промышленности, после того, как оно все больше и больше вводило практику планового распределения продуктов, после того, как оно из года в год увеличивало разверстку на крестьянскую продукцию, распространяя ее не только на предметы потребления, но и на сырье, советская власть подготовляла тем самым уничтожение всей денежной системы. Деньги должны быстро отмирать, поскольку быстро отмирает товарное хозяйство, Основная задача валютной политики советского правительства сводится поэтому к тому, чтобы максимально использовать бумажно-денежную эмиссию, как вид налога и затем, на определенном этапе, совсем распрощаться с деньгами, если они сами не предупредят нас и не распрощаются с нами в форме краха всей бумажно-денежной системы.

Эти представления были естественны для того периода, поскольку во время военного коммунизма, особенно в период кульминационного развития этого типа хозяйства, мало кто думал о переходе нашего хозяйства во 2-й этап, который мы назвали нэпом.

Чтобы наиболее отчетливо представить себе, как тогда рисовалось дело, я приведу пару цитат из своей работы: «Бумажные деньги в эпоху пролетарской диктатуры». Я писал, между прочим, в этой работе: «Ему (т. е. советскому правительству) есть больше оснований брать из обращения товары до тех пор, пока их можно брать, не стесняясь увеличения выпуска бумажных денег до последнего предела. В таком случае мы будем иметь перед собой отмирание всей бумажно-денежной системы обращения. Такая ситуация характерна для переходной эпохи от капитализма к коммунизму. Наибольший теоретический и в особенности практический интерес имеет тогда вопрос о том, как долго может продолжаться агония бумажно-денежного обращения». Но наряду с этой общей установкой тогда проскальзывало иногда и предчувствие того, что бумажные деньги могут у нас продержаться и несколько дольше вследствие временного перевеса мелкобуржуазного производства над плановым государственным хозяйством. Например, в конце той же самой работы я писал: «Не .исключена возможность повышения курса бумажек, если размеры мелкого производства и в частности количества ценностей, поступающих на вольный рынок, будут увеличиваться (на основе временного расширения ремесла, урожая, подъема крестьянского хозяйства). Кроме того, расширение внешней торговли может поднять спрос на советские бумажные деньги. С разгромом Врангеля уже отмечается быстрое падение «царских» денег и более благоприятное положение с советскими. Это может оказать кое-какое влияние на курс советского рубля внутри страны, особенно же — сокращение выпуска новых миллиардов. Таким образом, прекращение бумажного выпуска со стороны государства не только не убьет, а скорее оживит в первые годы бумажный рубль в его родной стихии, т. е. на вольном рынке» (Там же, стр. 82). В общем же и целом пишущий эти строки, как и многие другие товарищи, ориентировался скорее на то, что при диктатуре пролетариата бумажные деньги не могут быть долговечны. Еще в такой крестьянской стране, как Россия, они могут протянуть дольше. Наоборот, в передовых капиталистических странах, в которых победит социалистическая революция пролетариата, это отмирание денег произойдет с гораздо большей быстротой.

Все эти рассуждения казались нам наивными и близорукими, когда наступил период нэпа. Однако теперь, когда эпоха нэпа заканчивается, либо, если хотите, мы вступаем в последний этап его, все эти постановки вопросов периода военного коммунизма не кажутся уже ни столь наивными, ни столь беспочвенными. Ошибочное, конечно, не делается правильным. Но то, что было в основных наших установках программным, то делается теперь гораздо более актуальным. В настоящий момент вообще было бы очень интересно проследить в специальной работе эволюции наших взглядов на деньги и денежное обращение за период 12 лет. Но в настоящем случае нас интересует не это, нас интересует оценка роли денег в нашей системе за период военного коммунизма в том виде, в каком фактически сложилось тогда дело в этой области государственного хозяйства.

В эпоху военного коммунизма основная наша задача в области хозяйства состояла в том, чтобы систематически вытеснять элементы товарного хозяйства и расширять сферу государственного хозяйства. Основная наша задача в области бумажно-денежного обращения заключалась в том, чтобы извлечь для доходной части нашего бюджета максимальное количество средств из источников бумажно-денежной эмиссии и по возможности предвидеть, на какое количество реальных ценностей мы можем рассчитывать на протяжении того или иного срока. Мы жили, следовательно, в условиях эмиссионного денежного хозяйства, мы имели быстро падающую валюту. Это падение валюты происходило под действием 5 факторов: быстрого сокращения товарного оборота страны и натурализации всей системы распределения, увеличения массы выпускаемых в обращение бумажных денег, ликвидации денежного накопления населения, сжатия до минимума функции денег, как средства платежа, и увеличения быстроты оборота денег. При совокупности действий всех этих 5 факторов, бивших в одном направлении, мы имели неизбежный и чрезвычайно быстрый темп падения покупательной способности бумажных денег, а вместе с тем и все те явления, которые характеризуют обстановку быстро падающей валюты. Если мы подойдем к оценке роли денег в ту эпоху, исходя из тех функций денег, которые вообще присущи этой категории нормальных условий товарного хозяйства, то мы придем к следующим итоговым выводам:

Основная функция денег, как мерила ценности, вообще принадлежит деньгам, имеющим субстанциональную ценность, т. е. деньгам, которые сами представляют из себя один из товаров, а именно денежный товар, ценность которого определяется на общем основании со всеми прочими товарами. Наши бумажные деньги того времени потеряли способность быть мерой ценности. Это вытекало из самой природы бумажных денег, а не из природы советского знака, как такового.
Бумажные деньги, как средство накопления, продолжали еще играть свою роль в первые годы войны при царизме и отчасти в период Временного Правительства. При советском режиме тезаврация бумажных денег со стороны населения уже заканчивалась. Следовательно, если мы берем период военного коммунизма в его целом, то по отношению к нему мы можем сказать, что функция советских денег как средства накопления была совершенно ликвидирована.
Функция денег как средства платежа в ее наиболее развитой форме, т. е. в форме банкнотного обращения, была ликвидирована еще до советской власти. Более элементарная форма средства платежа, а именно средства платежа в области государственных налогов и т. д., также была ликвидирована с уничтожением системы денежных налогов и с развитием системы разверстки.
Для советских денег осталась лишь одна функция, а именно функция обращения, в каковом качестве они и дотянули до периода нэпа, причем и эта функция была сжата до ее последнего предела. Это можно видеть по тому, что стоимость всего нашего обращения, во всех его видах, равнявшаяся перед войной сумме в 2 миллиарда с лишним (на 1 января 1914 г. 2402,2 млн.), упала в 1921 г. в июле до 29,1 млн., если считать стоимость обращения по индексу статистики труда. Это было максимальное сжатие золотой стоимости обращения за все время существования совзнака.

Спрашивается теперь, в чем же заключалась оригинальность наших бумажных денег в период военного коммунизма по сравнению с бумажными деньгами любой капиталистической страны в период падающей валюты, например, с бумажными деньгами Германской республики в 1914—1923 гг., Польши, Австрии и т. д. Если принимать во внимание внешнюю сторону дела, а именно размер выпуска бумажных денег, общий темп их обесценивания и необходимость для самого правительства в определенный период ликвидировать денежные знаки и провести операцию смены валюты, то с этой точки зрения как будто бы нет никакой разницы между советскими деньгами и деньгами ряда капиталистических стран с падающей валютой. Однако, несмотря внешнее сходство и несмотря на очень значительные элементы сходства по существу дела, мы встречаемся здесь, однако, и с очень существенным различием.

В отличие от буржуазных правительств с падающей валютой, у которых этот процесс наблюдался при господстве товарного капиталистического хозяйства, у нас все это происходило в условиях перехода к государству почти всей промышленности и ряда других командных высот хозяйства. А так как мы делали ставку на дальнейшее усиление государственного хозяйства, рост плановости и натурализации всех отношений, то наша валютная политика не исходила из задачи всемерно задержать быстрое падение курса бумажных денег, наоборот, мы считали такое падение неизбежным следствием нашей общей экономической политики и относишь к нему с полным спокойствием. Конечно, теперь весь этот процесс нам представляется несколько иначе, чем в эпоху военного коммунизма. Однако и тогда мы отдавали себе в нем довольно ясный отчет и видели ту огромную разницу, которая существует между буржуазной валютной политикой периода потрясения денежной системы и падающей валютой и денежной политикой пролетарской революции в условиях той же падающей валюты. В выше цитированной книге я писал на эту тему, между прочим, следующее: «Прежде всего совершенно очевидно, что на уничтожение всей бумажно-денежной системы обращения может идти лишь только такой класс, стоящий у власти, лишь такое правительство, которому обеспечен иной способ получения доходов на совершенно иной базе общественного распределения. Если степень здоровья и силы всего буржуазного общества покоится на увеличении количества «Т» (т. е. товара), если увеличение «Т» — это термометр для определения здоровья этого общества, то для переходной эпохи от капитализма к коммунизму термометром, определяющим успехи нового общества, служит увеличение другой величины, величины «П» (т. е. количество продуктов, а не товаров), проходящих через распределительные органы социалистического государства.

Увеличение «П» за счет «Т», борьба «П» с «Т» — это есть борьба социалистического распределения с анархической сутолокой рынка, выражаясь в российских терминах, борьба Компрода с Сухаревкой. Чем больше продуктов попадает в руки пролетарского государства, как вследствие национализации все новых и новых предприятий и увеличения выработки на них, так и вследствие успеха заготовки со стороны продовольственных органов, применяющих систему натурального налога на крестьянство, тем больше растет «П», тем меньше то количество «Т», которое поступает на вольный рынок. Отсюда вытекает целый ряд выводов, имеющих огромное практическое значение для финансовой политики пролетарского государства, с одной стороны, для объяснения ряда явлений в области бумажно-денежного обращения, — с другой (стр. 34—35). Так представлялось многим из нас дело тогда, по крайней мере, так представляла его себе значительная часть наших товарищей, которые занимались проблемами денежного обращения.

Подводя итоги, мы можем сказать, следовательно, про период военного коммунизма следующее. Поскольку на тогдашней территории Советской России мы имели товарно-денежный оборот, существующий параллельно и в борьбе с государственным плановым хозяйством, — с тем примитивным плановым хозяйством, которым характеризовался этот, выражаясь словами тов. Крицмана, «героический период русской революции», — мы имели бумажные деньги как будто бы обычного буржуазного типа. Но, с другой стороны, эти деньги были серьезнейшим образом деформированы, поскольку систематически оттеснялись на все более и более узкий плацдарм из пределов государственного хозяйства в результате растущей натурализации обращения.

Оригинальность нашей падающей валюты в сравнении с валютами капиталистических стран заключалась еще и в следующем. Как мы уже сказали, в сфере отношения одних государственных предприятий к другим не существовало товарно-денежное обращение. Все необходимое предприятия получали по плану, большей частью, по ордерам так называемой «Комиссии использования». Такое обращение не существовало и в отношении той части зарплаты, которая была натурализовала и приняла форму пайкового снабжения. Точно так же быстро прогрессировало введение системы бесплатных услуг со стороны государства и муниципальных органов. По отношению к крестьянству практиковалось, с одной стороны, изъятие излишков в форме разверстки для государства, а, с другой стороны, плановое снабжение деревни Наркомпродом, при чем обе эти операции исключали деньги, вернее сказать, исключали эквивалентно-рыночное измерение обмениваемых продуктов в деньгах, хотя Наркомпрод некоторое .время, в виде архаизма, продолжал давать за каждый пуд заготовленного хлеба какие-то маленькие суммы в бумажках, не соответствовавшие под конец и одной тысячной рыночной ценности заготовляемых продуктов. Денежный товарообмен существовал собственно только в сфере обмена продукции между кустарями и деревней и внутри самой деревни, с той, однако, очень важной поправкой, что в ряде сделок и на ряде рынков деньги начинали бойкотироваться, мерилом ценности делались отдельные товары, как хлеб, соль, мануфактура и т. д., и на этом участке, следовательно, происходило изгнание денег. Но это изгнание происходило не на основе осуществления планового хозяйства, следовательно, не на основе, если можно так выразиться, прогрессивного перерождения системы распределения и отмирания денег, а на основе возвращения к безденежной меновой торговле, т. е. в форме регрессивного отмирания этой категории денег.

Оставался еще один участок, где роль денег была весьма своеобразна и несравнима с положением падающей валюты в буржуазных странах. Я имею здесь в виду ту часть зарплаты, которая выдавалась рабочим и служащим не в натуре, не на основе пайкового снабжения, а в форме быстро падающих денежных знаков. Рабочий сам не располагал своей продукцией, этой продукцией располагало государство, но, получая в свои руки часть зарплаты в деньгах, он выступал, как покупатель на потребительском вольном рынке. Отличие его роли на этом рынке от роли крестьянина и кустаря, обменивавшихся между собой, была совершенно очевидна. При обмене внутри мелкобуржуазной части хозяйства один товар противостоял другому, здесь деньги имели, следовательно, обращение. Наоборот, когда рабочий покупал что-нибудь у крестьянина на часть своей зарплаты, здесь деньги не имели обращения. Рабочий в форме денег получал здесь своего рода ордер на изъятие по эмиссионному налогу государства части товарной продукции мелкого производства. Такого вида денежного отношения капиталистическая Европа не знала даже в тех ее странах, где падение валюты закончилось, как это было в Германии, полной гибелью этой бумажной валюты. Я прошу запомнить своеобразие этого факта, потому что с этой областью отношений, хотя и в измененном виде, мы встретимся в дальнейшем.

Наконец, нужно еще отметить здесь, что мы были в то время блокированы и наша бумажная валюта не имела никакого соприкосновения с валютами других стран ни на основе торговли, ни другим каким-либо путем, если не считать котировки аннулированных царских денег за границей, котировки, носившей, разумеется, совершенно специфический характер.

Период НЭПа #

Мы переходим к периоду нэпа. Какие изменения произошли в эту эпоху нашей переходной экономики?

Как в период военного коммунизма те изменения в природе наших денег, которые произошли не в результате падения валюты, а вследствие существования падающей валюты при национализации промышленности и при наличии известных элементов планового хозяйства, были связаны с социалистической сущностью нашей экономики в сравнении с экономикой капиталистических стран, так и особенности природы наших денег в период нэпа происходили из того же самого источника.

Правда, с переходом от продразверстки к продналогу, а затем к заготовке сельскохозяйственных продуктов на рыночной основе в корне изменилась система связи между государственным и крестьянским хозяйством Во-вторых, натурализация зарплаты была ликвидирована, и рабочий класс стал реализовать свой денежный доход на рынке на общих основаниях со всеми другими. Его закупки продолжали еще первое время носить характер взыскания эмиссионного налога с товарного производства, но фундаментальное изменение произошло на другом полюсе, поскольку продукция государственной промышленности, т. е. продукция тех же рабочих масс, выступавших как производители, вступала теперь в обращение с товарной продукцией деревни на рыночной основе. Что касается взаимоотношений государственных предприятий друг с другом, то здесь мы, проводя унификацию всех форм хозяйственных отношений, если не проводили в действительности, то, во всяком случае, усердно имитировали систему рыночных отношений. Однако почти вся наша промышленность продолжала оставаться государственной промышленностью; плановое хозяйство периода военного коммунизма не было ликвидировано, а было лишь трансформировано применительно к рыночной системе связи между государственным и частным хозяйством. Этим самым были предрешены все те дальнейшие изменения в природе наших денег, которые происходили уже за период нэпа. Но об этом несколько дальше.

С переходом на нэп мы вступили в эпоху быстрого роста товарной продукции государственной промышленности и быстрого восстановления товарного хозяйства деревни и кустарей. Вместе с тем начали развиваться и наши торговые связи с заграницей, хотя и в весьма своеобразной форме, т. е. на основании существования монополии внешней торговли. В итоге мы имели быстрый рост денежного товарооборота в стране. Благодаря росту денежного товарооборота мы имели быстрый рост так называемого теоретического золотого минимума обращения, т. е. золотой стоимости всего нашего обращения. При таком положении наша бумажно-денежная эмиссия, от которой мы не могли еще отказаться вследствие дефицитности нашего бюджета и вследствие недостаточно быстрого роста денежных налогов, делалась все более и более эффективной, а падение валюты относительно задерживалось. Вообще говоря, мы могли бы прийти к твердой валюте и на основании наших потрепанных денежных знаков, если бы нашли это целесообразным. Мы, однако, избрали другой путь, путь замены старой валюты новой, и приступили к выпуску червонца. Выпуском червонцев мы освободили себе плацдарм, на который оперлись одной ногой, в то время как под другой нашей ногой почва размывалась катастрофически быстрым падением знака, который мы сами осудили на умирание и который не предполагали спасать. В результате мы произвели денежную реформу, которая нам удалась не потому, что мы сменили одну бумажную валюту другой, а благодаря тому, что мы быстро уменьшили наш бюджетный дефицит и новая эмиссия уже в червонной валюте, с одной стороны, и в форме казначейской валюты, — с другой, по своим размерам в общем отвечала нарастанию необходимого для страны минимума обращения.

Здесь приходится сказать несколько слов для характеристики денег этого периода. Когда мы добились стабилизации валюты, когда мы построили наш червонец теоретически, верней: декларативно, на золотом основании и когда временами стоимость бумажного червонца почти равнялась на вольной валютной бирже стоимости старой царской золотой десятирублевки (одно время десятка была даже ниже червонца), когда мы установили и поддерживали паритет нашего червонца с твердыми иностранными валютами и когда, наконец, стремились строго придерживаться принципа так называемого золотого обеспечения червонца, то для поверхностного взгляда казалось, что наша новая советская валюта идет быстро по пути превращения в деньги любой капиталистической страны. Некоторым финансовым работникам нашим маячило даже в перспективе золотое обращение, или, по крайней мере, золотой размен, как завершение всей этой эволюции. Однако в дальнейшем действительный рост нашего экономического развития и нашего финансового хозяйства начал понемногу отделять фантастическое от реального, утопическое от достижимого, целесообразное — от беспочвенного обезьяничания буржуазного денежного обращения. В этом отношении эволюцию наших денег за период нэпа можно разделить на два периода:

1) Период временного приближения наших денег, главным образом, по форме, но отчасти и по существу, к бумажным деньгам и неразменной банкноте капиталистических стран.

2) Период нарастания в нашем хозяйстве элементов, которые должны были повернуть этот процесс в другом направлении, а именно, в направлении какой-то оригинальной трансформации наших денег в новое образование, которое одновременно и является деньгами в обычном смысле этого слова, и не является ими.

Я должен подчеркнуть здесь, что это постепенное изменение внутренней природы наших денег началось не со вчерашнего дня. Оно началось с того момента, когда, после перехода на хозяйственный расчет наших государственных предприятий и после периода известного разброда и ослабления планового начала в управлении промышленностью, мы вступили в период, с одной стороны, более быстрого восстановления государственного хозяйства и роста его накопления, его продукции, а, с другой стороны, в период усиления его планового начала внутри государственного круга и увеличения элементов регулирования и регулирующего воздействия этого государственного хозяйства на все частное хозяйство вообще. Как наш рынок оказался весьма своеобразным рынком, совсем непохожим на рынок какой-либо буржуазной торам нашего уровня развития, так и наши деньги начали обнаруживать своеобразные черты, отличные от свойства денег, циркулирующих на «вольном капиталистическом рынке». Если подходить к нашим деньгам периода стабилизации валюты с обычным определением, которым мы пользуемся при анализе и квалификации денег капиталистического хозяйства, то мы должны бы сказать следующее. Наш червонец формально представляет из себя неразменную банкноту. Он обеспечен определенным запасом золота и прочих гостей в подвалах и кассах Госбанка. Однако это обеспечение не имеет какого влияния на его курс, поскольку червонец является неразменным, а поэтому он не имеет постоянного соприкосновения в сфере вольного обмена с внутренним золотом страны. Что золотое обеспечение червонца есть некоторый некоторый дисциплинирующий фактор, затрудняющий чрезмерную эмиссию, это ясно для каждого экономиста. В 80-х годах Друцкой-Любецкой остроумно как-то заметил, что металлическое обеспечение неразменной валюты также может влиять на ее курс, как может помочь больному лихорадкой пуд хинина, который заперт в соседней комнате. С другой стороны, не надо забывать и того, что план кредитной эмиссии утверждается государством или должен утверждаться государством, как и все другие планы. Но и с точки зрения дисциплинирующего влияния на размере эмиссии воздействие золотого обеспечения было весьма минимальным, а вернее сказать, его совсем не было. Однако одно время наш Наркомфин был очень озабочен поддержанием курса нашего червонца на золоте на черной бирже. Так как растущий разрыв между покупательной способностью червонца и золотой десяткой вытекал из глубоких общехозяйственных причин и по существу не представлял из себя особенно тревожного явления, Наркомфин все-таки относился к этому с крайней нервностью и временами выбрасывал миллионы рублей золотом на вольную биржу, чтобы приблизить курс червонца к золотой десятке, или, если хотите, опустить десятку до червонца. С точки зрения общеэкономической, эта операция, дорого нам стоившая, была совершенно бесцельна. На одном совещании того времени я употребил в связи с этим такое сравнение: «Представьте себе человека, у которого холодно в комнате, и который, чтобы согреться, не топит печь дровами, а подогревает свечкой термометр, который показывает температуру». Так было и у нас с опытом Наркомфина на черной бирже, с той только разницей, что подогревание это нам обошлось во многие миллионы золотых рублей, бесследно исчезнувших потом с нашего горизонта. Я привожу этот пример не для выяснения вопроса о том, кто был прав в предыдущих спорах на эту тему, — все это уже быльем пороете, — а как яркий образчик того, в какой сильной степени мистифицировало нас внешнее сходство наших денег с буржуазными и как эта мистификация влияла порой на нашу реальную валютную политику.

Второй частью нашего денежного обращения является наша казначейская валюта. С самого начала эта казначейская валюта была унифицирована с нашей червонной валютой, т. е., выражаясь в обычных терминах, сфера обращения нашей бумажно-денежной валюты и нашей неразменной банкноты не была разграничена. Когда мы проводили денежную реформу, я лично стоял за разграничение временно этих сфер обращения, опасаясь, что, вследствие чрезмерных эмиссий на покрытие дефицита путем расширения выпусков казначейских денег, мы потащимся вниз и обесценим и нашу червонную валюту, устойчивость которой особенно важно было сохранить для эффективности кредитной эмиссии. Я должен был вскоре признать, что мои опасения оказались не основательными. Если подходить к вопросу с экономической точки зрения, а не с формальной, то эта разграниченность сфер банкнотного и казначейского обращения в известной степени сглаживает разницу между тем и другим, что при стабилизации бюджета и при плановости кредитной эмиссии, вообще говоря, имеет серьезное положительное значение. Впрочем, и по ряду других причин наш червонец лишь условно может быть назван неразменной банкнотой.

Третьим видом наших денег были серебряные деньги в рублях и полтинниках, так называемое, банковое серебро. Выпуск серебряных монет имел для нас известное финансовое значение в целях реализации тех запасов серебра, которые лежали у нас втуне и которые путем перечеканки их в монету могли быть использованы для нашего хозяйства. В настоящий момент это банковое серебро совершенно исчезло из обращения, что вполне естественно, если вспомнить разницу между покупательной способностью наших бумажных денег и рыночной ценой серебра, а также размер контрабандной торговли на наших персидской и манчжурской границах. Но этот выпуск серебра также создавал иллюзию, что мы идем по пути возвращения к металлическому обращению. Эта иллюзия подкреплялась и таким курьезом, как перечеканка Наркомфином некоторого количества нашего золота в золотые червонцы, которых, правда, мало кто видел в глаза, кроме сотрудников нашего Наркомфина. Наконец, мы имеем разменную монету, которая не имеет интереса для характеристики наших денег.

Теперь мы перейдем к следующему, очень важному обстоятельству, которое также имеет существеннейшее значение для понимания природы низших советских денег. Я имею в виду область интервалютных отношений. В каждом номере экономических газет читатель может найти курс различных валют и убедиться в незыблемой твердости червонца на протяжении ряда лет. Каждый грамотный экономист прекрасно знает, что эта незыблемость особого рода. Дело идет здесь об официальном курсе червонца, а не о вольном курсе червонца, какового курса вообще не существует и не может существовать, поскольку у нас существует монополия внешней торговли, плановый экспорт и импорт и наш червонец не котируется на заграничных уютных биржах на таких же основаниях, на каких там котируются валюты всех других стран.

Правда, могут сказать, что у нас сначала существовала открытая валютная биржа, где курс червонца испытывал огромные колебания. Могут сказать, что еще теперь существует нелегальная котировка червонца и его нелегальный курс, раза в два-три отклоняющийся вниз от курса официального. Однако, ни курс червонца, блаженной памяти, черной биржи, ни нелегальный курс червонца в небольшой сфере внутренних интервалютных сношений мы не можем принимать во внимание. Мы не можем принимать во внимание этот курс по той простой причине, что основная сфера наших товарных отношений с мировым хозяйством идет по линии государственного экспорта и импорта и что только незначительная часть товарооборота в стране и из страны идет путем контрабанды. Поскольку государство держит в своих руках ключ от той основной двери, через которую идут к нему товарные ценности из мирового хозяйства и уходят наши товарные ценности в сферу мирового хозяйства, постольку определяющее и решающее значение имеет курс на этом основном участке соприкосновения нашей экономии с мировым хозяйством. А здесь, как я уже сказал, курс нашего червонца остается незыблемым.

Но это означает, что в решающей части нашего товарооборота с внешним миром червонец фигурирует на основании специфических законов нашего планового хозяйства. Это значит, следовательно, что мы устанавливаем курс нашего червонца вполне сознательно, исходя из целесообразности и не считаясь с реальной покупательной способностью червонца во внешнем мире, которая вообще не может быть измерена практически и в массовом масштабе обычным рыночным путем, пока существует монополия внешней торговли. Правда, у нас существовал период, когда и официальный курс червонца колебался, в частности, когда, например, английские фунты котировались в нашем расчете ниже паритета фунта стерлингов на золотой рубль. Это было в тот период, когда специфическая природа нашей валюты недостаточно еще была ясна даже некоторым руководителям нашего финансового ведомства. Это было в тот период, когда наша важная валюта — да еще в условиях временного излишка инвалюты — принимала внешнюю окраску бумажных денег капиталистических стран и эта внешняя имитация сбивала с толку кое-кого и в области практической валютной политики.

В этом чрезвычайно важном пункте наши интервалютные отношения носят специфический характер. Нам будет это особенно отчетливо видно, если мы рассмотрим, как вообще поддерживается паритет валюты, имеющий золотой размен, либо тот или иной паритет валюты в том случае, когда в капиталистических странах господствует бумажная валюта и размен оказывается прекращен. При золотом размене, в случае неблагоприятного платежного баланса, вызывающего усиление спроса на иностранную твердую валюту, курс каждой валюты колеблется в пределах так называемых золотых точек. Если курс валюты имеет тенденции спуститься ниже золотых точек, то это делает целесообразным для государства данной страны или ее центрального банка, кроме обычных мер девизной политики, прибегнуть к вывозу золота в другие страны и таким образом выравнять платежи за границей и добиться удержания валюты в пределах паритета. Такой вывоз золота и определенная девизная политика центральных банков ничего не меняет в самом характере той или другой валюты, поскольку она основана на золоте, как на мировых деньгах.

Если мы возьмем капиталистические страны, не имеющие золотого размена, либо прекратившие такой размен на длительный срок, как это имеет место в настоящее время в ряде стран, как Германия, Франция и т. д., то здесь мерилом ценности также продолжает оставаться в конечном счете золото однако, существенно меняется весь механизм, посредством которого осуществляется связь бумажной валюты данной страны с мировыми деньгами. Так как в настоящий момент не только Америка, доллары которой не порывали своей связи с золотым основанием на протяжении всей войны, но также Англия, Швеция и несколько других стран перешли к золотому размену, то в мировом хозяйстве мы имеем, следовательно, ряд пунктов, где банкнотное обращение непосредственно связано с золотом. Благодаря этому бумажная валюта тех капиталистических стран, которые не имеют размена, постоянно проверяются на их отношении к золоту на основе их соприкосновения с валютами стран, имеющих золотой размен. Вследствие этого такие страны, как, например, Германия, Франция и т. д., которые не имеют своей собственной золотой промышленности, наличное золото которых заперто в подвалах центральных банков или тезаврировано населением и бумажная валюта которых не вступает в соприкосновение с сферой производства золота, имеют возможность однако вступать в соприкосновение с мировым золотом не прямым, а косвенным путем. Таким образом, и при существовании бумажной валюты в капиталистических странах, связанных с мировым хозяйством, золото продолжает быть мерилом ценности.

Здесь необходимо только добавить, что когда эти валюты превращаются в падающие валюты, то внутренние золотые цены этих стран с падающей валютой отрываются от золотых цен стран с твердой валютой в сторону понижения, что экономически означает лишь, что в условиях инфляции рабочий класс не получает средней обычной в данной стране зарплаты и промышленность, вследствие дезорганизации калькуляции, проедает свой основной капитал. Благодаря этому продукция данной страны оказывается дешевле на мировом рынке аналогичной продукции стран с твердой валютой. Это обстоятельство имеет очень существенное значение для понимания многих явлений, которые наблюдаются в капиталистических странах с падающей валютой, но оно нисколько не колеблет того положения, что при капиталистической системе золото продолжает оставаться мерилом ценности и при отсутствии золотого размена.

Правда, еще до войны среди социал-демократов было течение, представленное Гильфердингом и Варгой, которое защищало ту точку зрения, что, поскольку вся продукция золотой промышленности без ограничения покупается центральными банками по монетной цене золота, золото этому перестало быть мерилом ценности. Я не останавливаюсь здесь подробно на этой совершенно неверной и немарксистской теории, считая, что несостоятельность ее была достаточно доказана. Я не касаюсь здесь и очень сложного вопроса о том, каким образом индекс золотых цен мирового хозяйства приспособляется к стоимости золота в том случае, когда эта стоимость уменьшается вследствие уменьшения себестоимости золота на золотых предприятиях². Я оставляю также в стороне очень интересный вопрос из истории золотого обращения, вопрос о том, насколько медленно и постепенно само золото превращалось в более или менее надежный измеритель ценности в ходе развития товарного хозяйства. Во всяком случае надо считать бесспорным, при развертывании капиталистических отношений, при господстве стихии рынка система золотого обращения остается и продолжает оставаться все время необходимейшим звеном во всей цепи стоимостного регулирования вообще. Сторонники марксистской теории денег все время продолжали упорную борьбу со всеми теми буржуазными теориями денег, которые пытались отрицать внутреннюю ценность металлических денег, либо важность субстанциональной стоимости денег для валютного равновесия капиталистических стран. Все эти вульгарные теории денег и денежного обращения представляли из себя образцы вульгарной буржуазной политической экономии, распространенной на сферу денежного обращения. Марксисты должны были доказать недомыслие всех этих теоретиков буржуазной экономии, которые не понимали сущности того самого общества, идеологами которого они пытались быть и понимание внутренних законов которого им осталось недоступным.

Наоборот, когда мы переходим к советской системе и пытаемся понять экономическую природу советских денег, то задача марксистов заключается здесь не в том, чтобы переносить некритически законы денежного обращения капитализма на наши внутренние отношения, а в том, чтобы понять все своеобразие нашей экономической системы, все своеобразие наших денег и все своеобразие закономерностей нашего денежного обращения. Это особенно ярко сказывается в том вопросе, который мы рассматриваем в данном случае, т. е. в вопросе об интервалютарных отношениях червонца. Наш червонный рубль теоретически и номинально является золотым рублем, но это отнюдь не значит, что здесь отношение между червонцем и тем 7,74234 грамм золота, с которыми он связан номинально, складывается так же, как и в тех странах, где золотой номинал банкноты связывается с золотым основанием либо путем размена, либо путем рыночно устанавливаемой пропорции между бумажной валютой данной страны и мировым золотом.

Здесь мы подошли, следовательно, к очень важному вопросу, к вопросу о том, в каких отношениях наш червонец и его покупательная способность, наш червонец и его курс находится к стоимости золота. Уже в период военного коммунизма, когда мы были отрезаны от всего мира, покупательная спорность нашего золота падала гораздо ниже по сравнению со странами с максимально падающей валютой. Уже тогда золото выбыло у нас из строя как мерило ценности, оно превратилось лишь в один из товаров, и мерилом ценности в гораздо большей степени явились отдельные наиболее необходимые для массового потребления товары, как, напр., хлеб, соль и т. д. Тогда все это казалось лишь следствием временного распада нашей денежной системы. Эта иллюзия еще больше возросла, когда мы стабилизовали нашу валюту и временами даже вольная биржа удостаивала выдавать нашему червонцу паспорт на паритет с его официальным золотым основанием.

Однако в дальнейшем, когда валютная биржа была уничтожена и когда вследствие систематического недостатка в твердой иностранной валюте, который испытывало наше государство, вольная котировка официального курса червонца резко оторвалась от его котировки на нелегальной валютной бирже и в контрабандной торговле, мы переживаем такое состояние с полным спокойствием и совсем не чувствуем этих мелких булавочных уколов, которые идут к нам из этой сферы соприкосновения с частным хозяйством. Мы продолжаем сохранять это спокойствие по той простой причине, что мы планово командуем над всей основной сферой нашего внешнего торгового оборота и курс нашего червонца играет существенную роль лишь в сфере расчетов государства его с теми его предприятиями и организациями, которые работают на экспорт. Если, допустим, наш Северолес в свое время не мог свести концы с концами при той расценке червонца, которая существовала напр., в 1924—1925 гг., то государство просто покрывало убытки этого треста из собственных ресурсов, всячески стимулируя экспорт лесных продуктов, убыточный при данных интервалютных отношениях для Северолеса, но чрезвычайно выгодный для всей системы государственного хозяйства в целом.

И, наоборот, если государство давало лицензии Центросоюзу и Внешторгу на ввоз определенного количества продуктов потребления или даже средств производства, которые гораздо выше расценивались на нашем внутреннем рынке, то от государства опять-таки зависело срезать здесь в свою пользу ту разницу, которая в капиталистической стране означала бы выгодность импорта в сравнении с экспортом при падающей валюте, выгодность в условиях международного торгового оборота, лишь корректируемого таможенной системой.

Правда, одно время некоторые товарищи беспокоились по поводу столь большого разрыва между реальной покупательной способностью червонца на внутреннем рынке и реальной ценностью на внутреннем рынке той иностранной продукции, которая ввозилась при искусственной поддержке паритета червонца с твердой иностранной валютой. Они беспокоились также по поводу невыгодности экспорта в таких условиях. Делались даже предложения резко снизить наш червонец в его отношении к золоту и к инвалютам и таким образом приблизиться к реальному соотношению покупательной способности наших денег и денег капиталистических стран. Руководящие органы не пошли на это и поступили вполне правильно и принципиально и практически. Все эти предложения доказывали еще и еще раз, как вредили нам аналогии с капиталистическими странами и как грубо просматривали мы за внешним сходством денег и их функций у нас и за границей коренную принципиальную разницу между советскими деньгами и деньгами капиталистических стран. Если бы мы приняли, допустим, эти предложения о приближении номинала червонца к его золотому основанию, то тогда экспортирующие организации, в обмен на вырученную за границей валюту, автоматически должны, были получить вдвое больше в наших червонцах, но было бы нелепо, если бы государство оставило в их руках средства, превышающие средний уровень снабжения этих организаций кредитными ресурсами на расширение оборотного капитала и среднего уровня тех капиталовложений, которые по общему хозяйственному плану намечалось вложить в эти отрасли производства.

С другой стороны, если бы вследствие вышеописанной реформы с червонцем Внешторг и импортирующие организации должны были бы ввозить предметы потребления и средства производства, которые при их продаже на червонную валюту внутри страны терпели бы систематически убытки, то было бы нелепо, если бы государство на основании общего перераспределения средств не покрывало бы дефицита этих организаций, если только весь этот импорт был настоятельно необходим для нашего внутреннего потребительного и производственного спроса. Иными словами, если при теперешних интервалютарных отношениях государству приходится приплачивать экспортирующим организациям за счет выгод от импорта, то после проведения этой «реформы» с червонцем ему пришлось бы срезать излишки экспортирующих организаций и перераспределять их в пользу импортирующих. Никакой существенной экономической разницы здесь бы не получилось, а создалась бы лишь путаница, которая временно внесла бы туман во все расчеты и принесла бы лишь один вред.

Наоборот, весь этот вопрос для импортеров и экспортеров капиталистических стран имеет серьезнейшее значение. Разница между условиями работы экспортеров и импортеров была бы колоссальной в аналогичных условиях. В капиталистических странах не существует монополии внешней торговли, не существует государственного хозяйства, и вопрос о соотношении внутри и вне страны имеет здесь важное значение не только для динамики экспорта и импорта, но имеет очень существенное значение с точки зрения распределения прибылей или убытков между отдельными группами буржуазного класса.

Однако продолжим наше исследование в вопросе о связи покупательной способности червонца и стоимости золота. Прежде всего здесь приходится поставить вопрос, в каких пунктах может вообще происходить у нас соприкосновение червонца с золотом. Разумеется, с самого же начала мы должны устранить из сферы наших рассуждений то «соприкосновение» червонца с его золотым обеспечением, которое напоминает, как мы уже сказали, соприкосновение больного лихорадкой с тем хинином, который он не может принять внутрь.

Может быть, существенное значение имеет соприкосновение червонца со сферой производства золота на наших золотых приисках, поскольку мы являемся золотодобывающей страной?

Это соприкосновение, несомненно, имеется и заключается в том, что золотодобывающие организации сдают государству все новое золото и получают от него соответствующее количество червонцев по курсу для продолжения производства. Здесь может быть, вообще говоря, три случая: когда расценка вновь добываемого золота в червонцах по официальному курсу соответствует себестоимости производства, когда эта расценка выше себестоимости или когда она ниже себестоимости. При том падении покупательной способности червонца в сравнении с довоенным золотым рублем, которую мы имеем в настоящее время и имели на протяжении всего периода существования червонной валюты, хотя и в разных степенях (считая, разумеется, в товарном индексе), первый случай не имеет реального значения. В случае, если имеется второй вариант, а именно отношение равновесия, то совершенно очевидно, что это равновесие поддерживается не благодаря влиянию себестоимости золота на курс червонца, а вследствие других причин и других факторов, гораздо более мощного характера. Если же мы имеем случаи, когда себестоимость производства золота выше расценки всей валовой продукции золотой промышленности в червонных рублях, то в этом случае в буржуазных условиях золотая промышленность должна была бы прекратить свое существование, а в наших условиях мы имеем лишь тот самый пример, который мы уже разбирали по отношению Северолеса. Добывающееся у нас золото играет для нашего государственного хозяйства совершенно такую же роль, какую играет получение твердой иностранной валюты путем экспорта Нефтесиндиката, Северолеса или других экспортирующих организаций. Если расценка золота в червонцах по номиналу не дает возможности нашей золотой промышленности свести концы с концами, то государство естественно приходит на помощь на этом очень важном участке производства — очень важно, разумеется, с точки зрения нашей связи с мировым хозяйством, — покрывает убытки путем субсидий, а новые вложения в золотую промышленность делает не на основе накопления в этой промышленности, которое в таких условиях вообще не может иметь место, а путем добавочных вложений средств в эту отрасль из общих ресурсов, т. е. на основе планового перераспределения капитальных фондов между отдельными отраслями промышленности.

Остается еще один пункт, где наш червонец находится в некотором соприкосновении с золотом, но уже не на основе планового регулирования, а на основе рыночных отношений. Это есть область контрабандной торговли и спекуляции теми остатками золотых десяток, которые еще не уплыли с территории Союза за границу. Но достаточно сопоставить товарооборот в этой сфере со всей суммой нашего товарооборота с внешним миром, чтобы убедиться, что давление частного рынка с этого конца не может иметь никакого существенного влияния на общие основы нашей валютной политики. Наблюдающиеся в этой сфере явления мы просто расцениваем, как один из второстепенных конъюнктурных показателей, как один из симптомов, но во всяком случае как симптом, имеющий для нас несравненно меньшее значение, чем научно организованные наблюдения наших плановых органов над всей областью нашего внутреннего рынка и денежного обращения.

Таким образом мы приходим к выводу, что связь нашей валюты с золотом, как мировыми деньгами, является в значительной мере, если не сказать в основном, уже порванной; путем организации государственного хозяйства и благодаря монополии внешней торговли мы контролируем тот проход, через который в нормальных условиях товарного хозяйства пробиваются наружу все законы стоимостного регулирования мирового хозяйства. Этим самым мы приходим к выводу, что в условиях даже очень широкого товарно-денежного обращения, которое существует в период нэпа, и природа наших денег иная, чем при капитализме, и законы нашего денежного обращения складываются совсем иначе, чем в капиталистических странах.

Мы убедимся в том же самом, если рассмотрим систематически другие функции наших денег в условиях нэпа.

Обратимся к функциям денег как средству обращения. Эту функцию мы рассмотрим на ряде участков денежного обращения.

Возьмем прежде всего тот участок, где государственное хозяйство, с одной стороны, выдает своим рабочим и служащим зарплату в денежной форме, а, с другой стороны, само же покрывает отчасти спрос, вытекающий из этой зарплаты, продуктами собственного производства. Совершенно очевидно, что здесь обращение денег является совершенно специфическим, вернее сказать, что деньги не делают здесь обращение в полном смысле этого слова, как понимал этот термин Маркс. Здесь та часть зарплаты которую государство выдает в деньгах и само же покрывает продуктами государственного производства через систему кооперации и госторговли, эта часть денег по своей внутренней природе приближается к талонам единого замкнутого хозяйственного организма.

Что выделение этой сферы денег, как средства обращения, не является простым абстрактным расчленением действительности чисто-механическим путем, видно будет из дальнейшей эволюции наших советских денег. Совершенно очевидно, что плановая политика денежной эмиссии, поскольку она рассчитана на увеличение той части денежного обращения, которое задерживается на руках рабочих и служащих до реализации, эта часть денег должна быть приспособлена к быстрому обращению денег на этом участке. С другой стороны, та часть зарплаты, которая покрывается таким образом, должна всегда корреспондировать определенному материальному объему той государственной продукции, которая предназначается для государственного потребления. Иными словами, спрос рабочих и служащих должен здесь регулироваться определенным уровнем зарплаты, а уровень зарплаты должен приспособляться к размерам материальной продукции, идущей здесь на распределение.

Правда, на протяжении нэпа государственные плановые органы лишь весьма приблизительно могли учитывать размеры своего внутреннего спроса, точное соотношение никогда невозможно здесь было уловить по той простой причине, что советские деньги имели и имеют еще и другую обращения, т. е. сферу обращения в том пункте, где государственное хозяйство соприкасается с частным. Здесь был постоянный перелив из одной сферы в другую, и его очень трудно было контролировать. Достаточно привести здесь пару конкретных примеров. Если государственное снабжение рабочих и служащих продуктами кожевенной промышленности, напр., обувью, не покрывалось государственным же предложением этих товаров, то соответствующая часть зарплаты рабочих и служащих отливала в сферу потребительского спроса на продукты частной кустарной кожевенной промышленности. То же можно сказать в отношении целого ряда других производств, где и государственное и частное хозяйство имели и имеют одинаковые объекты производства.

Второй сферой обращения денег в области потребительского спроса является вся область частного хозяйства. Эта область делится на две части. С одной стороны на ту сферу, где государство выбрасывает в частное хозяйство определенную часть своей продукции и взамен ее получает продукцию частного сектора. Это тот участок, где по линии производства и распределения средств потребления государственное хозяйство находится в сфере постоянной экономической связи с частным производством. Здесь экономическая природа наших средств обращения была и остается, разумеется, другой. Здесь перед нами не внутреннее обращение в сфере государственного хозяйства, а обращение наших денег на рыночной основе. Совершенно очевидно, что, в зависимости от общей тенденции нашего общего экономического развития, здесь деньги либо должны были закрепляться на своих обычных функциях средств обращения товарного хозяйства, либо сама сфера обращения должна сжиться за счет расширения первой сферы, о которой только что была речь, при неизбежном изменении самой природы рынка, понятия «цены» и т. д. Здесь, следовательно, была возможность не столько внутренней трансформации денег, сколько, так сказать, их территориального рассечения по двум водоразделам внутри хозяйства и сжатия одной сферы за счет другой. Трансформация денег наступает здесь позже (если не считать твердых и плановых цен и пр.), она наступает вместе с трансформацией частного крестьянского хозяйства в коллективное.

Наконец, третьей сферой обращения денег на потребительском рынке является их обращение внутри самого частного хозяйства. Здесь имеется в виду, разумеется, прежде всего внутрикрестьянский денежный обмен, а затем обмен крестьянства с некооперированным сектором кустарной промышленности. В этой сфере мог лишь сокращаться или расширяться общий объем всего обращения, но сами деньги не могли подвергаться внутренней трансформации, пока не начала трансформироваться сама экономическая основа этого участка частного хозяйства, т. е. пока, напр., отдельные товаропроизводители деревни не стали в массовом масштабе кооперироваться в колхозы, кустари не стали вступать в ту производственную кооперацию, которая не выносит свою продукцию на вольный рынок, а целиком сдает ее государственным регулирующим органам. Как здесь развертывалась динамика всего этого процесса и как обстоит дело на теперешней стадии развития советского хозяйства, об этом мы скажем ниже.

Теперь мы рассмотрим еще сферу обращения денег в области производства и распределения средств производства. Если мы возьмем, напр., ту часть нашей крупной государственной промышленности, которая изготовляет продукцию для самой же крупной государственной промышленности и от самой же государственной промышленности получает все средства производства, как машины, металл, уголь и т. д., то на этом участке своей сферы обращения деньги максимально приближались к функциям ордеров Комиссии использования военного коммунизма. Когда у нас еще продолжало существовать единство рынка, понимая под ним прежде всего более или менее приблизительное единство цен и в государственном и частном секторе, то этот характер денег на этом участке был максимально затемнен товарно-рыночной внешностью всех отношений. Напр., заводы Гомзы рассчитывались за металл Югостали деньгами, расплачивались с НКПС за перевозки деньгами, получали за свои паровозы от НКПС деньги. Они во всяком случае вели все свои расчеты деньгами и во всяком случае покрывали сальдо деньгами, если оно не представляло из себя тот убыток, который покрывался из бюджета или путем каких-либо пересчетов. Но эта внешняя форма не могла скрыть для всякого грамотного экономиста своего внутреннего содержания. Содержание же заключалось в следующем: производственная программа Гомзы и производственная программа Югостали и распределение продукции этих организаций определялись соответствующими распоряжениями регулирующих органов, вследствие чего все денежные отношения в этой сфере государственного хозяйства носили чисто-счетный характер, носили условный счетный характер, если не говорить о фонде зарплаты, о которой была уже выше речь.

Здесь мы привели только наиболее яркие примеры из той сферы обращения денег, где они в максимальной степени изменили свой характер в условиях государственного планового хозяйства. Мы могли бы рассмотреть последовательно ряд других второстепенных участков и установить, в какой степени денежное обращение на них оказывалось в связи с денежным обращением частного хозяйства. Совершенно очевидно, что и вся наша система кредита носила в этой сфере специфический характер, поскольку вновь выпускаемые червонцы, предназначенные для крупной промышленности, изготовляющей средства производства для государственного же хозяйства (и это опять-таки за исключением фонда зарплаты) представляли из себя лишь определенный фонд перераспределения средств производства, лишь внешне напоминающего кредитование из источников банкнотной эмиссии при капиталистической системе.

Формально одинаковый характер, но другой характер по существу дела носило обращение наших денег там, где государство снабжало частный сектор средствами производства, напр. сельскохозяйственными машинами и т. д., и получало от него в свою очередь также средства производства, как, напр., хлопок, лен, кожу и т. п. Точно так же, как иной характер носили деньги по своему экономическому существу там, где государственное хозяйство закупало товарную продукцию деревни в области средств потребления и в свою очередь снабжало деревню средствами потребления государственного производства, как сахар, соль, мануфактуру, керосин и пр., о чем мы уже говорили выше. В этой области деньги отнюдь не носили того преимущественно счетного характера, как внутри государственной промышленности, имеющей связь лишь с государственной промышленностью. Здесь имеется товарное обращение и по существу, хотя это товарное обращение в свою очередь отличается от товарного обращения любой капиталистической страны тем, что наш внутренний рынок даже в моменты классического развертывания нэпа и его так сказать золотые дни был серьезнейшим образом деформирован как вследствие отсутствия непосредственной связи его с мировым рынком благодаря монополии внешней торговли, так и вследствие регулирующего и планового воздействия всей махины нашего государственного хозяйства, экономический вес которого увеличивался с огромной быстротой.

Однако трансформация наших денег в нечто новое началась значительно раньше, чем мы вступили в период массового производственного кооперирования деревни на основе колхозного объединения. Вообще говоря, борьба государственного хозяйства с капиталистическими ростками нашей экономики никогда не прекращалось, но она изменила свои формы и свою остроту. Чем острее стала протекать эта борьба, тем все больше и больше создавались элементы для разрыва между этими сферами экономики даже в той области, которая была наиболее ярким выражением формального единства и рыночной связи хозяйства, т. е. в области денег и денежного обращения. Достаточно вспомнить два основных фактора. Во-первых, упорную борьбу государственного хозяйства и кооперации в области распределения. Чрезвычайно мимолетным был тот период, когда частный сектор торговал в некоторых случаях дешевле, чем кооперация. По мере того как кооперация совершенствовала всю свою систему, уменьшала издержки обращения и неуклонно расширяла поле своей деятельности, а с другой стороны частный сектор подвергался атаке как со стороны наших налоговых органов, так и со стороны трестов, ограничивавших или совсем прекративших отпуск частникам своей продукции, у нас все больше и больше намечался и обострялся разрыв внутри самого рынка. Один и тот же червонец имел разную покупательную способность внутри государственного кооперативного сектора и внутри сферы частного торгового обращения. Этот разрыв цен представлял совершенно специфическое явление, незнакомое, разумеется, никакой капиталистической стране, кроме периодов Zwangwirtschaft, о которых буржуа всегда вспоминал потом лишь с содроганием. Тем самым происходило раздвоение и внутри нашего формально-единого денежного обращения. С другой же стороны ожесточенная борьба велась между государственным сектором и частным капиталом и его агентами в области заготовок хлеба и сырья. Государство все время исходило из таких заготовительных цен, которые обеспечивали максимально выгодные условия, сначала для восстановления, а затем для реконструкции государственного хозяйства. Особенно ожесточенной была борьба в области заготовки сырья, где известные виды сырья перерабатывались в самом же частном хозяйстве, напр., в области кожевенной промышленности. В этой борьбе государство соединяло свою экономическую мощь с политической в едином действии, предоставляя теоретикам различать потом, что в этом действии являлось экономическим, а что внеэкономическим фактором. Здесь была ожесточенная борьба, а не единство на основе рынка. Во всяком случае, если это и было единство противоположностей, то такое, где противоположность слишком усердно поглощала единство, если позволено выражаться столь механически о диалектических вещах. Чем больше развертывалась эта борьба, чем больше она оказывалась победоносной для государственного хозяйства, тем все более и более суживалась сфера частно-капиталистических отношений и тем больше усилился здесь разрыв цен. Несколько позже обострились здесь противоречия в сфере взаимоотношений и борьбы государственного хозяйства с той частью сельскохозяйственной экономики, которая переросла или перерастала в первично капиталистическую форму, т. е. в кулацкое хозяйство.

Если мы рассмотрим функции советских денег как средство платежа, то здесь мы должны констатировать следующее. С переходом от разверстки к нэпу и с превращением всех натуральных налогов в денежные, эта функция наших денег сильно расширилась по объему своего действия. Характер же этой функции находился, разумеется, в тесной зависимости от общей эволюции всего хозяйства и от взаимоотношений между государственным хозяйством и частным. То раздвоение в природе наших денег, о котором мы говорили выше, находило свое выражение и здесь. Совершенно очевидно, что, если, допустим, кулацкое хозяйство продавало излишки своего хлеба на вольном рынке в пять раз выше заготовительных цен, то этот разрыв переносился и на деньги, как средство платежа. Одна и та же ставка налогового обложения, допустим сто рублей, носила экономически совсем иной характер в том случае, когда этим ста рублям в области товарной соответствовали сто пудов хлеба, проданных государству по заготовительным ценам, или 20 пудов, проданных по ценам в пять раз большим на вольном рынке. Но в данном случае мы имели перед собой чисто-механическое количественное перенесение вольно-рыночных пропорций обмена на удельный вес денег, как средства платежа. Эта сторона дела является поэтому мало интересной. Гораздо интереснее другая сторона, которая связана вопросом о том, почему мы не могли иметь развития наших денег как средства платежа в форме банкнотного обращения капиталистического типа.

Банкнота является видом кредитных денег. Ее экономической основой является незавершенная товарная сделка, где время продажи и поступлений товаров из одних рук в другие отрывается от времени уплаты, вследствие чего банкнотное обращение наряду со всей системой кредита делается орудием для мобилизации всех платежных средств и всего общественного капитала капиталистического хозяйства для целей производства и обращения. Здесь мы подходим к вопросу о сущности нашего кредита и наших кредитных эмиссий. Если мы возьмем период с момента восстановления у нас твердой валюты до 1929 г., то все наше обращение возросло по реальной стоимости в товарном индексе с 202,3 в апреле 1924 г. до 970 млн. в январе 1929 г., а по номиналу червонное обращение (без казначейской валюты) возросло с 346,5 млн. на 1 октября 1924 г. до 1.090 млн. на 1 января 1929 г. Спрашивается, что лежало в основе этого расширения червонного обращения, если не говорить о той стороне дела, что червонное обращение не было размежевано у нас с сферой обращения казначейских денег, а потому и казначейская эмиссия могла носить иногда кредитный характер и кредитная эмиссия могла носить характер казначейской и даже бюджетной?

Для ответа на поставленный вопрос имеет важное значение то, каким образом у нас устанавливается связь между вновь появляющейся продукцией на основе расширенного воспроизводства во всех секторах и между размером денежного обращения вообще. С этим вопросом тесно связан и интересующий нас вопрос о том, каким образом именно через аппарат червонной эмиссии мы производим мобилизацию этих новых ресурсов внутри государственного хозяйства и их распределение между различными сферами производства и чем эта эмиссия отличается от банкнотной эмиссии капиталистических стран.

По самой структуре нашей валюты предполагается, что увеличение потребности в деньгах во всей сфере потребительского оборота обслуживается казначейскими эмиссиями. Здесь дело обстоит просто. Если весь потребительский денежный товарооборот, будь то оборот внутри государственного круга, на стыке государственного круга с частным или внутри самого частного, равен, допустим, 20 миллиардам рублей при средней быстроте оборота денег 20 раз в год, то миллиард рублей казначейской эмиссии удовлетворит потребностям обращения. Если оборот возрастет, допустим, до 30 миллиардов, то при всех прочих равных условиях это потребует увеличения денег на новые пятьсот миллионов. Увеличение казначейской эмиссии на эту сумму будет соответствовать потребности обращения, если только нарастание потребности в новых деньгах всего сектора потребительского спроса будет равномерным, что означает прежде всего сохранение той же быстроты оборота денег в целом. Мы пока оставляем в стороне вопрос о том, какое влияние на размеры обращения оказывало само перерождение денег в расчетные талоны государства в сфере распределительного процесса внутри самого государственного круга. Мы увидим также ниже, какое важное значение для правильной политики денежного обращения имеет понимание того внутреннего качественного изменения природы наших денег, которое начало происходить во второй период нэпа, т. е. в период быстрого вытеснения частного хозяйства государственным.

Более интересен вопрос о том, какое отражение получал процесс расширенного воспроизводства в сфере червонного обращения, т. е. обращения, которое с самого начала предназначалось для мобилизации и распределения новых фондов производства и новых средств потребления для рабочих, вновь втягиваемых в производственный процесс.

Посмотрим сначала, как функционирует в аналогичном случае, т. е. при разрешении воспроизводства, банкнотное обращение капиталистических стран в эпоху классического капитализма.

Когда совокупный капиталистический класс берет с рынка средства производства и покупает рабочую силу на свой совокупный фонд $Д$ и через увеличение процесса воспроизводства, получив $Т + т$, подходит к реализации не только $Т$, которое уже имело в начале процесса денежную форму и которое обеспечено соответствующими размерами прежнего банкнотного обращения, но и к реализации $т$, здесь-то и возникает весь интересующий нас вопрос. Малое $т$ — это новая ценность, созданная трудом в течение года, полгода, месяца. Для упрощения допустим, что это есть новые ценности, созданные в течение одного квартала (хотя, напр., пароход строится год, а булка выпекается в один день). Как это $т$ может превращаться в $д$?

Допустим, все наши предприниматели продают свою продукцию купцам, но не могут от них получить полностью по своим запродажам необходимую сумму в деньгах. Здесь на сцену выступает вексельный оборот и оборот выпущенных банками банкнот сверх обычной средней их циркуляции, поскольку проблема реализации новой ценности встречает препятствие в узких пределах существующего денежного обращения, которое соответствовало другому уровню производства. Я здесь беру, разумеется, экономический смысл расширения банкнотного обращения, а не все те банковские операции, которые могут иметь место в рассматриваемом случае. Дело не надо понимать упрощенно грубо, а именно таким образом, что банк выпускает новые банкноты на всю сумму вновь произведенных ценностей. Банкнотное обращение имеет также свою среднюю быстроту и одна банкнота обслуживает много операций. Дело идет, следовательно, о таком нарастании банкнотного обращения, которое должно обслужить нарастание новых ценностей, с учетом средней быстроты оборота банкнот. Вновь произведенные за один только квартал ценности могут быть много больше всего банкнотного обращения страны, взятого в целом.

Таким образом мы видим здесь, что новые банкноты появляются на сцене обычно пост-фактум, т. е. после того, как на сцену появились новые товарные ценности. В этом заключается так сказать экономическое обеспечение новой банкнотной эмиссии. Но действительно банкнотное обращение, т. е. разменная на золото банкнота, имеет еще и другое обеспечение, каковым и является гарантия размена, обеспеченность этого размена во всякое время. Это 2-я перестраховка банкноты, требующая в условиях нормального покрытия также и нарастания золотого разменного фонда банков, связана с самой сущностью капиталистического хозяйства, как производства для рынка, а не для непосредственного потребления. Вновь произведенная товарная ценность еще не есть деньги для буржуазного общества, пока она не реализована на рынке. Эта ценность может оказаться частично излишней, а потому и все новые банкноты, появившиеся на свет в результате появления на свет этой новой ценности, могут оказаться необеспеченными, например, в период кризиса. Конечно, никакой золотой размен не спасает ни от кризиса, ни от его последствий для самого банкнотного обращения, но он представляет из себя тот исторически-возникший механизм, который автоматически, очень грубо и очень дико по форме вгоняет капиталистическое хозяйство в рамки реального платежеспособного спроса. Спрос на наличные в период кризиса есть фактор, который способствует сокращению производства и заставляет расплачиваться за излишества периода процветания и перепроизводства.

В чем здесь различие с нашим положением?

О первом различии мы уже говорили выше. Наш червонец является неразменным. Ему совершенно не нужно такой перестраховки по самой сущности нашего хозяйства. Но он существеннейшим образом отличается от неразменной банкноты капиталистического типа еще и потому, что появление на свет новых масс червонцев у нас не регулируется таким образом, и не может регулироваться таким образом, как это происходит в капиталистической экономике.

Здесь мы должны провести разграничение между двумя сферами червонного обращения и червонной кредитной эмиссии.

Пока частное хозяйство у нас находилось в периоде роста и в нем создавались новые ценности, которые могли служить для расширения производства и в нем самом и в государственном хозяйстве, тогда новые червонные эмиссии прощупывали как зондом новые производственные возможности в этой сфере и содействовали мобилизации этих новых ресурсов и для самого частного хозяйства, и для государственного хозяйства. Это прощупывание носило, конечно, в значительной мере чисто-экспериментальный характер. Новая эмиссия не шла вслед за созданием новых ценностей, а пыталась нащупать ее размеры на основе ряда экономических признаков. Проследить нарастание этих новых ценностей путем обычного банковского учета было тем более невозможно, что частное хозяйство почти совершенно не кредитовалось в наших банках. Но эта часть вопроса менее для нас интересна не потому, что сектор, о котором идет речь, вообще исчезнет с очень большой быстротой, а тем самым исчезают и все связанные с ним проблемы, а потому, что в области кредитной эмиссии не обнаруживает столь много принципиально нового, как кредитная эмиссия внутри государственного хозяйства. Гораздо интереснее для нас, поэтому, понять механизм нашей кредитной эмиссии внутри государственного круга.

Мы знаем приблизительно, как составляются наши кредитные планы. Нас интересует в данном случае опять-таки чисто-экономическое существо дела. Поскольку мы все время имеем плановое хозяйство — хотя разных ступеней развития в начале нэпа и теперь, при начале его конца, — постольку это своеобразие нашей кредитной эмиссии стало обнаруживаться очень давно. В двух словах весь этот процесс с экономической точки зрения представляется в следующем виде. Согласно наших производственных планов государственные предприятия должны увеличить свою выработку в определенном проценте. Это увеличение выработки для каждого из них означает: 1) увеличение затрат на рабочую силу; 2) увеличение затрат на новые добавочные средства производства; 3) для вновь строящихся предприятий это означает привлечение и новых средств производства, и новой рабочей силы. Все эти новые элементы производства, т. е., если брать материальную сторону дела, новые машины, новое добавочное топливо, вспомогательные материалы, добавочные средства потребления для новой рабочей силы и т. д., все эти элементы отчасти либо уже созданы за предыдущий период, как, например, некоторые средства потребления, другие только еще должны быть созданы, если промышленность будет расширяться, так, как намечено по плану. При таких условиях задача новой червонной эмиссии заключается в том, чтобы не допустить закупорки всего этого процесса расширения воспроизводства со стороны денег. Все это расширенное воспроизводство должно быть обеспечено соответственным расширением «капитала» промышленных предприятий в денежной форме. Совершенно очевидно, что именно является здесь экономическим обеспечением новой червонной эмиссии. Экономическим обеспечением червонной эмиссии является наш хозяйственный план, правильная постройка этого плана и полное его выполнение. Никакого другого обеспечения для новой червонной эмиссии быть не может, хотя бы мы не раз вышли за пределы эмиссионного права Госбанка, предусмотренного его уставом. Никакого серьезного экономического значения, разумеется, это обеспечение не имеет, и в этом пункте наш червонец просто только загримирован под буржуазную неразменную валюту в результате совокупности тех причин, которые побуждали нас к такой имитации в первые годы нэпа.

Совершенно очевидно, что должно получиться у нас, если наша червонная эмиссия расходится со своим экономическим основанием. Если эта эмиссия является суженной в сравнении с потребностями, то мы сами будем тем фактором, который создает закупорку во всех процессах расширенного производства. Но гораздо более интересен второй случай, когда это несоответствие получается вследствие чрезмерности новой червонной эмиссии. В этом последнем случае мы должны будем столкнуться с двумя явлениями, в которых одно будет возникать на стыке государственного хозяйства с частным, а другое — внутри самого государственного хозяйства.

Явления первого рода будут состоять в следующем. Излишняя кредитная эмиссия, поскольку она имеет в виду мобилизацию средств производства частного хозяйства, приведет к превышению платежеспособного государственного спроса в сравнении с тем, что может дать частное хозяйство. Мы будем иметь в этом случае рост цен в частном секторе, невозможность осуществить все намеченные государственные заготовки по установленным лимитным ценам, более острую конкуренцию частников при заготовках и, одним словом, всю сумму тех явлений, к которым мы достаточно привыкли за период нэпа в этой области нашего рынка. Если нам удается здесь задавить частника, ликвидировать конкуренцию между заготовителями и удержать на установленном уровне заготовительные цены, то мы будем иметь здесь недовыполнение плана заготовок и, следовательно, известная часть чашей производственной программы, лимитируемая со стороны сырья внутреннего производства, не будет полностью выполнена, а лишние червонцы в какой-то форме обратно вернутся в государственный круг.

Если эта добавочная червонная эмиссия, поскольку она должна будет обслуживать возрастающий спрос новой рабочей силы, точно так же приведет к превышению потребительского спроса рабочих на продукты потребления, которые они должны купить в сфере частного хозяйства непосредственно или через кооперацию, то здесь мы будем иметь, следовательно, дело с инфляцией, но с той специфической инфляцией, которая сталкивается со всей системой наших твердых цен и не в состоянии породить полностью все те явления, которые характеризуют инфляцию в условиях типичных рыночных отношений буржуазного хозяйства. При ограниченности средств потребления, которые вообще могут быть распределены среди рабочего класса, эта инфляция будет быстро взгонять цены на частном рынке, а с другой стороны будет сопровождаться нереализуемым накоплением части зарплаты, которая пойдет либо в денежное накопление, либо излишние деньги будут давить на спрос так называемых недефицитных товаров, вследствие чего чисто-искусственным путем будет раздуваться опрос на некоторые из этих товаров вне обычных пропорций.

Что же касается мобилизации средств производства внутри самого государственного круга в условиях непропорционального роста материального производства внутри этого круга, то здесь кредитная инфляция может привести к следующим последствиям. Денежные средства, которые поступили в распоряжение промышленных предприятий и должны быть затрачены на приобретение средств производства государственного же изготовления в той части, в какой эти средства являются излишними и не найдут для себя товарного покрытия, должны куда-то деться. Так как государственные предприятия обязаны держать свои средства на текущих счетах банков и их отделений, то невозможность реализовать на эти средства все необходимые средства производства, приведет к возрастанию этих текущих счетов. Эти текущие счета должны, следовательно, возрасти на всю сумму излишне выпущенных червонцев. Когда еще существовал значительный городской частный рынок на некоторые средства производства и более емкий рынок деревни, то часть этих избыточных кредитных средств могла бы устремиться на этот частный рынок и там на них можно было бы что-то получить, хотя и по взвинченным ценам и с последующими судебными процессами для целого ряда наиболее «энергичных» хозяйственников. Когда же частный рынок средств производства стал все более и более уменьшаться, то избыточная червонная эмиссия должна была возвращаться туда же, откуда она вышла, т. е. возвращаться в банковскую систему, но в форме текущих счетов. Я здесь не беру тот случай, когда промышленные предприятия стараются скрыть от банка, что им не удается реализовать полученных средств, когда они тащат некоторую их часть в сберегательные кассы, хотя и в данном случае возвращают государству же избыточные средства, но с другого конца. Мы не раз наблюдали случаи в сфере нашей банковской практики, когда в период наибольших жалоб нашей промышленности на недостаточное кредитование, текущие счета этих промышленных предприятий систематически возрастали, что доказывало лишь одно: государство дает промышленности в денежной форме больше того, что промышленность может реализовать в пределах имеющихся в наличности новых средств производства. Все происходящее здесь можно пояснить — mutatis mutandis — следующим примером. Допустим, в каком-нибудь государственном магазине покупатели получают талоны в кассе на определенный продукт, а затем этого продукта в магазине не оказывается или совсем или не оказывается в том количестве, в каком на него выданы талоны. Не получив продукта, покупатели возвращаются в кассу и возвращают туда взятые талоны. Так как наше государственное хозяйство чем дальше, тем больше делается замкнутым единым целым, то в форме излишней червонной эмиссии оно выдает талоны на еще не созданную продукцию. Государственные предприятия, получившие такие «талоны», возвращают их снова в банк в виде текущих счетов и получают на основе свободного распоряжения этими текущими счетами не сами средства производства, а право на получение этих средств производства, когда они выйдут из мастерской государственной промышленности.

Есть ли описанное нами явление кредитная инфляция?

Да, это кредитная инфляция, но совершенно особого рода. Поскольку все дело ограничивается лишь отношениями внутри государственного круга, эта кредитная инфляция не имеет тех опасных сторон, какие может иметь и имеет кредитная инфляция в буржуазных странах.

Так как в форме кредитной эмиссии выдаются в сущности свидетельства на новую продукцию государственного хозяйства и эта продукция продается по твердым ценам, то здесь инфляция не может иметь своего самого главного последствия на товарном рынке, т. е. вздутия цен. Но тем самым она перестает быть инфляцией в обычном смысле этого слова. Эта инфляция не опасна, она просто бесполезна.

Так как такая экономически и финансово не опасная, но в лучшем случае бесполезная кредитная инфляция очень часто дает о себе знать нашим хозяйственным органам, то они неизбежно ищут какого-то выхода из этого положения. Прежде всего они добиваются, разумеется, не только определенных кредитов в денежной форме, но и принятия теми или другими государственными предприятиями твердых заказов, подтвержденных определенным постановлением государственных органов. Какая-либо вновь строящаяся электростанция не удовлетворяется полученными кредитами на приобретение нужного оборудования, но и добивается получения ордеров на продукцию тех или других заводов и очередности в выполнении заказов.

А что все это означает?

А это означает лишь одно. Наша кредитная эмиссия представляет собой еще не вполне совершенное орудие планового распределения новых средств производства. Она превращается в своего рода дополнение к плану, она представляет из себя смягчение твердых планов, она пытается прощупать все возможности для мобилизации новых материальных средств, которые дает наше развивающееся хозяйство, и в этом смысле она является эмиссией зондирующей, эмиссией антиципационной, а не той эмиссией, которая идет вслед за созданием продуктов³.

Но если наша кредитная эмиссия уже теперь требует своего естественного дополнения, а именно твердого планового распределения заказов внутри промышленности, если вновь выпущенные массы червонцев часто экономически не действительны, если не подкреплены ордерами ВСНХ на соответствующую часть продукции его заводов с точными сроками ее доставки, то такая эмиссия требует несомненно каких-то коррективов, а вся система нашего кредита — какой-то существенной перестройки. Чем более точно мы начинаем выполнять наши производственные планы, тем яснее для нас делаются наши возможности не только в настоящее время, но и наши предельные возможности через месяц, через квартал и т. д., тем все большую роль должно играть плановое распределение всей нашей продукции по системе типа ордеров и тем более бесполезно будет делаться вздваивание этого процесса через систему кредитной эмиссии. Неудобство этого вздваивания заключается в том, что нередко предприятия, имеющие первостепенное значение, не в состоянии вовремя получить нужную им продукцию и за их счет могут получить эту продукцию предприятия, имеющие менее важное значение для всего хозяйства в целом. В данном случае я говорю о какой-то реформе, а не о том коренном преобразовании всей системы, которая будет для нас неизбежна, когда государственный круг и колхозный сектор замкнутся как единое целое и когда вся наша денежная система и все наши ценностные расчеты будут неизбежно трансформированы в какую-то другую систему, соответствующую побеждающему государственному плановому хозяйству, т. е. в систему прямого учета на основе рабочего времени.

Есть еще одно отличие нашей кредитной эмиссии от эмиссии разменных банкнот капиталистического хозяйства. В капиталистических странах диспропорция, переходящая часто в кризис, возникает не вследствие того, что вновь выпущенные орудия кредитного обращения не соответствуют нужному количеству средств производства, а от того, что размер производства средств производства и предметов потребления, т. е. в данном случае увеличение размеров того и другого, не соответствует размерам платежеспособного спроса. Перекредитование при капитализме означает прежде всего перепроизводство.

У нас же дело обстоит как раз наоборот. Перекредитование у нас означает выдачу бумажных свидетельств государством на создающиеся, но еще не созданные средства производства или на нехватающие средства потребпения для добавочной рабочей силы. Там перекредитование есть в итоге кризис от избытка товаров в сравнении с платежеспособным спросом; у нас — избыток денег и платежеспособного спроса в сравнении с товарами.

С первого взгляда кажется, что это различие вытекает не из системы нашего кредита и не из природы наших кредитных денег; кажется, что это различие не структурного характера, а зависит исключительно от различия пропорций между производством и потреблением, между потреблением и накоплением. В действительности же здесь перед нами структурное различие, лишь проявляющееся в диспропорции перепроизводства. Капитализму свойственно развитие, которое упирается в препятствия, создаваемые всей структурой капиталистического распределения. У нас развитие упирается только в материальные пределы процесса расширенного воспроизводства.

Впрочем, эта интересная тема, — если при ее трактовке останавливаться не на простом описании явлений, а постараться дать анализ причинной связи, — относится, собственно, к другому исследованию, которым я в данном случае не занимаюсь⁴.

Перспективы #

Пока мы говорили о нашей денежной системе и о трансформационном процессе этой денежной системы на протяжении 2 периодов внутри нэпа. Теперь на основе всего сказанного попытаемся заглянуть несколько вперед. Посмотрит, что ожидает нашу денежную систему, когда и государственная промышленность и все коллективизированное земледелие будет представлять из себя уже более или менее замкнутое хозяйственное целое.

Рассмотрим систематически, переходя от одной функции денег к другой, что должно делаться с деньгами по мере завершения нашей социалистической постройки.

Начнем с той сферы обращения денег, где рабочие выступают в форме покупателей государственной продукции, т. е. своей же собственной продукции. Деньги на этом участке уже теперь не делают обращения, если брать это слово в точном смысле марксовой политической экономии. В самом деле, обращение совершается, вообще говоря, или по формуле $Д—Т—Д$, либо по формуле $Т—Д—Т$. И здесь, и там предполагаются товаровладельцы, которые приносят на рынок товар, получают за него деньги и уносят затем с рынка товар. Либо, если это представители самою обращения, т. е. купцы, они вносят деньги, покупают товар и снова превращают товар в деньги. Деньги здесь имеют обращение. Спрашивается теперь, какое же обращение имеют деньги в сфере отношений между социалистическим государством и рабочими, как потребителями? Какой, собственно, товар выносят на рынок рабочие советского государства? При капитализме они выносят рабочую силу, продают ее другому враждебному классу, получают за этот товар деньги и на деньги снова покупают товары, служащие для восстановления рабочей силы. Так как у нас рабочие являются коллективными владельцами средств производства, а пролетарское государство не есть для рабочего классово враждебный институт, которому он мог бы продавать рабочую силу, как товар, то во всей формуле отпадает первая половина $Т—Д—Т$, т. е. обращение рабочей силы — товар. Рабочий есть участник коллективного производства и от своего коллектива получает за свою работу $Д$. Но раз в формуле $Т—Д—Т$ отпадает первая часть и остается только вторая, это и означает, что деньги на этом участке не имеют обращения, ибо это уже не деньги в обычном смысле этого слова, и, будучи формально только деньгами, они здесь социально и экономически выполняют функции потребительских талонов государства.

Но они в данном случае отчасти еще и деньги, потому что та область, где деньги не имеют обычного при товарном хозяйстве обращения, не размежевана от области, где это обращение еще существует, хотя и здесь существует, правда, в достаточно уже извращенном виде. Я говорю о сфере отношений купли и продажи между государством и необобществленным крестьянским хозяйством и даже с колхозным сектором, поскольку не вся продукция колхозного сектора целиком идет госзаготовителям. Один и тот же рубль, выданный государством, для выполнения функций талона в рассматриваемой сфере его обращения, может быть употреблен не на закупку рабочими продукции государственного хозяйства, а непосредственно истрачен в сношении с деревней или частным рынком вообще. С другой стороны, та часть зарплаты, которая покрывается покупкой у государства продуктов питания, в свою очередь купленных государством у крестьянства, хотя и носит характер талонов и выполняет функции талонов в отношении между рабочими и государством, однако в отношении между государством и крестьянским хозяйством она носит характер денег. Здесь государство можно рассматривать лишь как промежуточную инстанцию в системе обмена между рабочими как коллективным производителем и индивидуальным крестьянским хозяйством.

И, наконец, те же самые денежные знаки продолжают функционировать в сфере обмена внутри частного хозяйства, а, с другой стороны, попавши сюда в результате закупки государством в частном секторе, они могут притекать и фактически притекают в сферу отношений государства и его рабочих как потребителей и смешиваются со всем обращением этого участка.

Спрашивается теперь, какова же здесь общая тенденция развития? Какие функции денег будут расширять сферу своего применения, какие суживать? Это зависит, разумеется, не от самих денег, которые не имеют самостоятельного движения, оторванного от всех хозяйственных процессов, а зависит от общей эволюции всего нашего хозяйства.

Наше хозяйство идет по пути превращения в замкнутый крут единого социалистического планового хозяйства, независимо от того, когда это произойдет, в какие сроки. В этом и заключается общий ответ на столь же общий вопрос.

Но общий ответ не интересен читателю. Он хочет слышать конкретный прогноз на счет того, как все это произойдет, а равно и понять те процессы, которые уже происходят.

Постараемся поэтому, хоть и очень кратко, рассмотреть перспективы нашего движения вперед в области денег и денежного обращения.

Мы уже указали на то, что одни и те же наши деньги в сфере отношения государства с рабочим как потребителем играют роль чего-то в роде талонов. Спрашивается, будет ли сфера применения денег на такой их функции, т. е. на потребительско-талонной функции, сокращаться или расширяться?

Совершенно очевидно, что эта сфера будет расширяться. Если рабочий живет в коммунальном доме, потребляет сельскохозяйственные продукты, купленные не на базаре, не на вольном рынке, а продукты совхозно-колхозного производства, мобилизованные государством и распределенные государством, а на почти всю остальную зарплату приобретает остальные продукты государственного производства и всякие услуги, кроме очень небольшой доли частных услуг, то это будет означать, что почти весь фонд зарплаты страны играет функцию потребительских талонов.

Что же будет с другой сферой обращения денег, куда могли отливать деньги из фонда зарплаты?

Эта сфера должна неуклонно суживаться. Море частного хозяйств у нас будет высыхать, как бы ни растянулся весь этот процесс. Это означает для рассмотренного участка обращения, что здесь деньги, выпущенные как талоны по их экономической природе, как талоны же и будут обращаться. Все, что выдано в качестве зарплаты, также возвращается целиком государству через кооперативную сеть, как выданные в кассе одного магазина талоны возвращаются снова к источнику их выдачи, не делая того обращения, которое делают деньги в сфере отношений между товаропроизводителями.

Что касается сферы, обмена государственного хозяйства с частным, то систематическое сужение частного хозяйства до величины, которая, если не будет близка к нулю, то во всяком случае будет играть совершенно ничтожную роль в нашей экономике, и здесь приведет на определенной стадии нашего социалистического развития к замыканию круга. Здесь возникает лишь один вопрос, а именно вопрос о том, как научно марксистски надо характеризовать распределения между колхозами и государственным хозяйством.

Мы должны здесь отметить, что даже и теперь обращение денег в сфере отношений государственного хозяйства с крестьянским хозяйством претерпевает чрезвычайно большие изменения. Каждому понятно, что наши заготовительные цены, по которым получается подавляющая часть излишков крестьянского хозяйства, не есть цены рыночные в обычном смысле этого слова. Это есть плановые цены, и цены здесь носят специфический характер планового распределения и накопления. С другой стороны, наше снабжение деревни, в особенности снабжение дефицитными товарами, точно так же носит характер планового распределения, и те цены, по которым мы продаем продукцию государства крестьянству, также не являются ценами рыночными в обычном смысле этого слова. Наконец, здесь интересно отметить еще ту своеобразную роль, которую играет у нас контрактация. Вообще говоря, контрактация отнюдь не является специфическим инструментом социалистического распределения. Капиталистическое хозяйство знает и практикует самые различные виды контрактации. Но те размеры, которые приняла у нас контрактация и ее формы, носят совершенно исключительный характер и вся эта система оказалась весьма ценным добавлением и очень жизненной переходной формой от рыночной системы связи к системе планового распределения.

Кредитные деньги возникают из функций денег как средства платежа. Их базой является разрыв между временем покупки и приобретением товара и временем уплаты. Контрактация также означает такой же разрыв, но только в обратном отношении. В первом случае уплата отсрачивается в сравнении с моментом сделки, а при контрактации, наоборот, уплата производится раньше, чем товар доставлен, и даже раньше, чем он произведен. Совершенно очевидно для каждого экономиста, что при массовом распространении системы контрактации функции денег в этой сфере отношении делаются весьма своеобразными.

Но процесс трансформации, который происходит сейчас в самой природе наших денег, отнюдь не ограничивается всем сказанным. Это особенно ясно видно на системе наших заборных книжек.

Что означает собственно заборная книжка с экономической точки зрения в настоящей обстановке?

Заборная книжка означает, что государство не в состоянии снабдить все население всем необходимым количеством продуктов на основе денежной купли-продажи и что оно выделяет для снабжения в первую очередь и повышенной норме, во-первых, своих рабочих и служащих, а, во-вторых, группы населения, которые непосредственно производят что-либо для государства. Но если взять заборную книжку с точки зрения превращения наших денег в талоны в определенной сфере их обращения, то здесь эта заборная книжка с чрезвычайной яркостью вскрывает весь этот незаметно происходящий процесс. Заборная книжка есть подтверждение того, что зарплата носит у нас характер не денег вообще, а носит характер талонов в сфере отношений рабочих, как потребителей, с их государством. Заборная книжка означает, что не всякий тот рубль, который выпущен государством в частное хозяйство, может быть полноценным покупающим рублем в сфере отношений рабочих, как потребителей, со своим государством, т. е. в той сфере, где деньги обращаются как талоны. Тем самым рублям этого рода не дается заборной книжкой удостоверение в том, что они талоны. А с другой стороны в сфере вольного рынка мы имеем резкий разрыв цен в сравнении с ценами государственно-кооперативными. Цены на хлеб и ряд других продуктов в этих двух сферах различаются в три-четыре-пять и более раз. Что это означает с интересующей нас точки зрения?

Это означает, что сфера обращения денег, как денег, начинает материально обособляться от сферы обращения денег как талонов. Если рубль, выпущенный государством в частное хозяйство, не обладает покупательной силой, подобно талону кооперативной лавки в отношении продуктов, которые выдаются по заборным книжкам, то и обратно: рубль, выпущенный в качестве зарплаты, отнюдь не имеет на вольном рынке той покупательной способности, какой он пользуется как талон государства.

Но здесь не надо допускать одной ошибки. Заборная книжка есть прорыв в сферу обращения той классовой борьбы, которая происходит сейчас в стране и происходит в условиях недостатка у государства ряда предметов потребления. Было бы ошибочно думать, что заборная книжка является в наших условиях орудием ликвидации денег. Не заборная книжка ликвидирует деньги; деньги постепенно ликвидируются, теряя свои обычные в товарном хозяйстве функции в результате неуклонной и успешной социализации всего нашего хозяйства. Заборная книжка лишь вскрывает то, что происходит у нас в сфере производственных отношений. Факторы, которые вскрывают процесс, не есть причина этого процесса.

Но было бы ошибкой и нечто другое. Было бы ошибкой, если бы мы сделали следующий вывод из того, что у нас происходит, и из того, что я выше сказал. Раз заборная книжка и существование двух различных цен есть результат недостатка в предметах потребления в обстановке классовой борьбы, то с уничтожением этой дефицитности в продуктах и с победоносным завершением классовой борьбы приостановится и процесс отмирания денег и натурализация отношений в том виде, в каком она происходит теперь. Такой вывод был бы ошибочным по той же самой причине, на которую мы уже указали выше. Сами по себе заборные книжки не ускоряют ликвидации денег, а лишь разоблачают их в их функции талонов в определенной сфере их циркуляции. Если мы не сочтем нужным сделать наши теперешние заборные книжки исходным пунктом превращения денежной зарплаты в настоящие талоны социалистического распределения, если мы отбросим эти заборные книжки, когда у нас не будет недостатка в продуктах потребления, то этим отнюдь не будет приостановлен процесс систематического отмирания денег как средства обращения. Деньги отмирают как средство обращения вследствие отмирания самого обращения. Если социалистическими талонами будут служить не заборные книжки, а в такие талоны превратятся наши деньги, без малейшего изменения их внешнего вида, то это ничего не изменит в существе рассматриваемого процесса.

По отношению к сфере соприкосновения рабочих как потребителей с их государством развертывающийся процесс настолько ясен, что вряд ли могут быть какие-либо большие споры. Наоборот, область отношений государства с колхозами заслуживает особого рассмотрения.

Допустим, что мы осуществим коллективизацию на все сто процентов Но колхозник еще не рабочий. Колхозник — это вчерашний мелкий производитель, который только превращается в работника единого социалистического хозяйства, но еще не превратился в такового. Спрашивается теперь, есть ли отношения колхозов с государством на этой стадии обмен, или же это уже не обмен?

Нет ничего труднее — а иногда и бесплоднее — давать точные определения переходным состояниям после того, как уже вскрыта и эта переходность и общее направление всего движения и трудно поддается точному определению лишь длина пройденного пути.

Примечание. Для торжества гегелевской триады обмен начинается в человеческой истории как коллективный обмен племени с племенем, закончится же может он «синтезом», как коллективный обмен колхозной системы с пролетарским государством.

Во всяком случае очевидно, что здесь обмен не является обменом индивидуальных товаропроизводителей между собою или индивидуального производителя с коллективным, а носит другой характер. Если мы поставим вопрос, нужны ли в области экономических отношений государства с колхозами деньги как средство обращения, то мы можем по-разному ответить на этот вопрос, в зависимости от того, в какой стадии находится весь этот процесс. На начальной стадии колхозного развития попытка ликвидации денег с одной стороны без всякой нужды осложнила бы систему расчетов колхозов с государством и колхозов друг с другом, а с другой стороны серьезно повредила бы системе нашего государственного кредита, поскольку он будет мобилизовать и колхозное накопление для вовлечения в общехозяйственный оборот и мобилизовать в гораздо больших размерах, чем это могло иметь место в отношении отсталого индивидуального крестьянского хозяйства. В дальнейшем денежные расчеты могут сокращаться, разумеется, до минимума, особенно если государство будет иметь дело не с мелкими колхозными объединениями, а с их централизованными союзами.

Но есть одна область, где функция денег должна будет сохраниться вероятно довольно длительный срок: я имею в виду здесь функцию денег как мерила стоимости. Каждому понятно, что во всем процессе трансформации денег, о котором здесь идет речь, ликвидация этой функции денег может произойти лишь на довольно высокой стадии развития, планового хозяйства, как господствующей формы, потому что вместо системы ценностного учета мы должны будем во всей нашей системе последовательно и сразу провести систему учета рабочим временем, т. е., по выражению Энгельсу, измерение трудовых затрат косвенным и окольным путем заменить измерением непосредственным и прямым путем в единицах рабочего времени. Если в этом пункте мы довольно далеки от такой социалистической реформы в сфере самого государственного хозяйства, то тем дальше мы отстоим от него в сфере отношения государства с колхозной системой, в сфере внутриколхозных отношений. Но мы и здесь уже подходим к этой проблеме практически, о чем в самом конце.

Теперь нам остается рассмотреть еще две области: сферу наших кредитных денег с одной стороны и область интервалютарных отношении с другой стороны.

Я уже говорил выше, что в настоящее время хотя денежная зарплата в огромной степени означает также и функционирование денег в качестве талонов, однако между этой сферой и сферой еще остающегося товарно-денежного отношения существует постоянное взаимодействие и обе эти сферы не размежеваны. То же нужно оказать и про сферу денежной эмиссии. Эта неразмежеванность существует в двух отношениях: 1) Если часть кредитной эмиссии предназначается на закупку средств производства, напр., сырья в крестьянском хозяйстве, т. е. здесь перед нами обращение кредитных денег между двумя различными сферами. 2) То же можно сказать про сферу обращения кредитных денег в той их части, в какой они должны мобилизовать добавочную продукцию средств потребления в крестьянском хозяйстве для добавочного фонда снабжения новых рабочих, втягиваемых в производимый процесс. Кредитное обращение не имеет в этом пункте замкнутого круга. Однако, это нисколько не мешает тому, что при распределении внутри государственного круга новых средств производства, созданных самим же этим государственным кругом, кредитная эмиссия носит характер подсобного аппарата планового распределения. Мы имеем здесь в виду то самое прощупывание наших материальных возможностей, о которых я говорил выше. Но если заборные книжки разоблачают зарплату как систему талонов, то ордера ВСНХ на распределение вновь созданной продукции между теми или иными заказчиками, разоблачают кредитную эмиссию как систему планового распределения внутри государства средств производства, созданных государственными предприятиями. Спрашивается теперь, насколько долговечна такая система и чему здесь принадлежит будущее? Будет ли ордер вытеснять червонец или же червонец вытеснять ордер, если только дефицит на средства производства будет когда-либо ликвидирован?

В настоящий момент трудно ответить на этот вопрос. Я хотел только подчеркнуть, что здесь этот вопрос не имеет существенного значения, поскольку в этой части характер денег как способ условного расчета между государственными предприятиями стал уже настолько ясен еще в период процветания нэпа, что теперь здесь всякие изменения в системе расчета будут носить почти исключительно технический характер.

Важное экономическое значение имеет другое, важное значение имеет тот самый вопрос, с которым мы столкнулись уже выше, а именно вопрос о системе стоимостного учета вообще. Материально из этой сферы можно совершенно почти изгнать деньги, заменить затем кредитно-плановую синему прямым плановым распределением средств производства, но при всем том останется одна вещь: продукция государственной промышленности будет продолжать измеряться в рублях, т. е. в какой-то мистической величине, которая должна, наконец, получить определенный точный экономический смысл. Рубль — это 0,774234 грамма золота. Эта частица золота означает затрату $n$ количества часов среднего человеческого труда. Пока все расчеты будут производиться на основе учета рабочим временем, до тех пор и денежное ассигнование, вздвоенное ордером или, если хотите, ордер, вздвоенный деньгами, будут опираться на систему стоимостного измерения, у которой уже в значительной степени завершилась смена ее экономического содержания.

В другом месте я постараюсь показать, что в нашей плановой работе мы теперь практически вплотную подошли к необходимости замены стоимостного учета социалистическим. В частности я берусь доказать, что мы не можем уже теперь составить сел.-хозяйственную карту специализированных районов СССР без перехода к системе социалистического учета, который комбинирует учет общественно-необходимого труда на производство продукта с учетом лимитированного общественного спроса на ту или иную продукцию. Сначала здесь придется комбинировать одну систему учета

Но если трудно сказать, как долго отношения между государственной и колхозной системой будут сохранять характер отношения обмена, если трудно сказать, как долго вообще мы будем исходить из системы стоимостного учета, одно уже теперь совершенно ясно: обобществление средств производства вносит кардинальнейшее изменение в характер денег вообще При системе рыночного обмена деньги были одновременно и покупательным средством для предметов потребления, и покупательным средством для средств производства. В общей системе единого рынка и при единой денежной системе здесь нельзя было провести никакой демаркационной линии. Обращение средств потребления и обращение средств производства было совершенно не размежевано и по самой структуре товарного хозяйства не могло быть размежевано в системе рыночного товарооборота. Каждый покупатель на одни и те же деньги, как овеществленный человеческий труд, мог купить какой угодно продукт труда, является ли он средством производства или предметом потребления. Наоборот, теперь, с обобществлением средств производства не только в государственном хозяйстве, но и в крестьянском хозяйстве, когда процесс коллективизации завершится, сфера потребительского обращения будет резко размежевана от сферы обращения средств производства. А это будет означать, что еще задолго до перехода от стоимостного учета к учету рабочим временем мы будем иметь раздвоение внутри нашей единой валюты и эта прежде единая валюта будет неизбежно распадаться на два разных образования: на потребительские талоны с одной стороны и на свидетельства на средства производства с другой стороны. Другой вопрос, когда это раздвоение, которое уже совершенно отчетливо наметилось в области экономической, можно будет оформить и технически, а именно совершенно отделить деньги-талоны от денег как ордера на средства производства⁵.

^* _* ^*

О перспективах интервалютарных отношений червонца говорить много не приходится. Здесь как раз не предстоит никаких изменений в сравнении с тем, что есть теперь. Объясняется это просто тем, что основные изменения произошли здесь уже тогда, когда у нас была введена монополия внешней торговли: вернее сказать, когда мы начали торговать с заграницей на основе монополии внешней торговли, потому что монополия была введена еще в период нашей блокады. Тогда собственно и было установлено в этой области основное, а именно, что государство является единственным продавцом с заграницей, единственным покупателем, а тем самым единственным распорядителем выручаемой валюты. Тем самым государство сделалось и единственной инстанцией, которая определяет курс червонца на иностранную валюту внутри страны, поскольку этот курс есть лишь просто таблица расчетов за иностранную валюту государства с его же собственными экспортирующими организациями. Совсем другое дело — стоимостное соотношение тех товарных масс, которые мы вывозим и которые ввозим в страну. Это соотношение измеряется не червонцем. Однако это уже тема другой статьи, которая будет посвящена проблеме стоимостного и социалистического учета.

Но фактом ведения монополии внешней торговли был предрешен и другой вопрос, а именно вопрос о том, что червонец не будет иметь никогда настоящей котировки за границей, потому что он вообще не может поступать на валютный рынок в сколько-нибудь заметном количестве. При монополии он никому не нужен из иностранцев, кроме случаев переводных операций, размена валюты при въезде в страну иностранцев, размена валюты концессионерами, т. е. в случаях, когда вся совокупность данных операций представляется очень малой величиной в сравнении с размерами экспорта-импорта государства, при чем и в этих случаях норма перевода иностранной валюты на червонец устанавливается не на валютном рынке, а предписывается государством. Но это означает, короче говоря, что червонец совершенно не имеет курса на иностранную валюту в обычном смысле этого слова, т. е. не имеет валютной котировки на основе стихийных законов валютного рынка, в свою очередь отражающих лишь стихийные законы международного товарного рынка.

В этой области не было и в этой области не предстоит никаких изменений, поскольку никаких изменений не предстоит и в сфере монополии вешней торговли.

Можно по-разному смотреть на судьбу нашей внешней торговли с точки зрения ее размеров. Можно думать, что ее рост должен скоро остановиться, можно думать, что она будет быстро и непрерывно расти, при одновременном росте нашего освобождения от заграницы во всем том, что мы по природным условиям в состоянии производить сами. Но нельзя по-разному смотреть на судьбу монополии внешней торговли и на интервалютарные отношения червонца. Здесь уже весь путь пройден с самого начала. Здесь никаких изменений не предстоит. И даже если из нашей теперешней единой валюты вылупятся два различных образования, а именно потребительские талоны снабжающего население государства с одной стороны и нечто в роде сертификатов на средства производства с другой стороны, то и тогда в рассматриваемом нами пункте не произойдет ничего особенного. При расчетах государства с экспортирующими организациями оно будет рассчитываться с ними по иностранной валюте, либо в потребительских талонах, либо в сертификатах на средства производства по тем же нормам расчета, которые оно само устанавливает. Точно так же и иностранцы, желающие менять свою валюту на нашу, получат за эту валюту потребительские талоны, а когда нужно и сертификаты опять-таки по там же нормам расчета, которые будут установлены государством, а не валютной биржей капиталистических стран.

Изменения, правда, могут произойти в том случае, если в Европе произойдет пролетарская революция со всеми своими последствиями. Что нужно будет тогда делать, это ясно без всяких теоретических исследований.

Два слова по части практических выводов #

До сих пор я лишь анализировал и описывал то, что есть и что происходит. Теперь мне осталось сказать лишь два слова о тех практических выводах, которые вытекают из сказанного для нашей денежной и кредитной политики сегодняшнего и завтрашнего дня. Я здесь ограничусь лишь самыми общими замечаниями.

В виду намечающейся у нас весьма отчетливой дифференциации той сферы обращения денег, где деньги играют роль потребительских талонов, естественно возникает такой вопрос. Этот процесс сам по себе, при тех же размерах насыщения товарами в сфере распределения, уменьшает или увеличивает средний минимум обращения? По-моему бесспорно, что уменьшает. Теоретически это абсолютно ясно, потому что с уменьшением территории частного хозяйства и вольного рынка суживается сфера циркуляции денег с одной стороны и увеличивается быстрота их обращения с другой. Это можно пояснить на таком примере. Если мы имеем, допустим, 1.000 руб., на которые сегодня покупается 800 единиц товара в государственном кругу по одному рублю за единицу и 100 единиц в частном секторе по два рубля за единицу, т. е. по двойной цене, то ликвидация частного сектора даже при полной замене его 100 единиц единицами государственного снабжения, дает в нашем примере высвобождение ста рублей, которые окажутся лишними для обращения, т. е. в данном случае мы будем иметь, выражать в старых терминах, инфляцию в размере 10% всего обращения. Пример этот является грубым и упрощенным, но он отображает самую суть того, что у нас происходит в последние годы. После перехода на твердую валюту мы имели быстрый рост государственной продукции и государственного товароснабжения, а также довольно быстрый рост и частного товарообмена, при чем сокращение частной торговли в городах компенсируется увеличением товарности индивидуального крестьянского хозяйства и роста товарности его зажиточной и кулацкой части. При таких условиях мы имели базу для довольно быстрого роста нашего минимума обращения (при чем под минимумом обращения я имею в виду не среднюю номинальную сумму циркулирующей массы, а ее покупательную способность по товарному индексу). Кривая роста нашего денежного обращения, взятая по реальной покупательной способности валюты, возрастала по годам следующим образом. Одновременно рост народного дохода страны характеризовался следующими цифрами за это же время.

Годы (на 1-е января)	Денежное обращение (номинальное)	Денежное обращение реальное (по индексу статист. труда)	Народный доход (в довоенных ценах)
1914	2402,2	2402,2	14.025 милл. руб.
1925	742,6	375,9	13.376 (1925/26 г. „)
1926	1269,3	604,7	14.780 (1926/27 г. „)
1927	1412,6	636,6	16.013 (1927/28 г. „)
1928	1667,8	812,4	17.972 (1928/29 г. „)
1929	2027,0	970,0

О чем говорят эти цифры?

Они говорят, во-первых, о том, что, достигнув в нашем народном доходе 134% по сравнению с довоенным уровнем, мы имеем реал нашего денежного обращения, равный на 1 января 1929 г. 970 млн., т. е. в два с половиной раза меньше по сравнению с довоенным обращением. Эти цифры совершенно отчетливо показывают, что изменения в структуре нашего хозяйства, которые привели к огромному развитию безденежных расчетов, привели также и к резкому сокращению всей необходимой для обращения массы. Здесь структура изменения в нашем хозяйстве находят свое яркое количественное выражение в размерах денежного обращения. Второй вывод, который напрашивается сам по себе из только что приведенных цифр, сводится к тому, что реальная стоимость нашего денежного обращения за последнее время не только растет медленней роста всей валовой и чистой продукции страны, но ее рост почти приостановился. А это не означает ничего другого, как сокращение относительной потребности в деньгах, вытекающее из быстрого изменения структуры нашего хозяйства, из ликвидации частного хозяйства, из замыкания единого круга государственного планового хозяйства.

Практические выводы, которые нужно сделать из этого, заключаются просто в том, что мы должны будем совершенно приостановить рост обращения на основе новой эмиссии и подождать того момента, когда увеличение производства предметов потребления и удовлетворение потребительского спроса, а вместе с тем уменьшение быстроты оборота денег создадут в этой области новую ситуацию. Не надо забывать того, что при нашей системе инфляции внутри государственного круга, вследствие существования твердых цен, не может проявиться обычным путем, но зато тем сильней она бьет в частном хозяйстве и на стыке частного хозяйства с государственным. А ведь на этом стыке определяется уровень части реальной заработной платы. Если государство выпускает, допустим, на 10% лишних денег, когда твердыми ценами охвачено ⅔ товарооборота, то на остающейся ⅓ цены увеличатся не на 10%, а в 3 раза больше, т. е. вся излишняя эмиссия схлынет в сферу вольного рынка, который пока не собирается умирать.

Что касается размеров кредитного обращения, то здесь все дело будет зависеть от того, как сложатся наши взаимоотношения с колхозной системой. Внутри нашего государственного круга кредитные средства обращения, при теперешней системе расчетов между государственными органами, рационализируются, расчеты упрощаются, рост потребности в червонцах относительно сокращается. Что же касается колхозов, то рост их валовой продукции, рост обмена веществ между ними и государственным хозяйством может создать новую базу для расширения кредитной эмиссии. Эти возможности, разумеется, должны быть государством полностью и своевременно использованы, если только здесь мы не пойдем отчасти другим путем, т. е. путем целевых займов.

В заключение я хотел сказать два слова по поводу наших займов. Экономической основой наших теперешних займов, поскольку мы их распространяем среди рабочих и служащих, является наличие среди этих слоев населения свободных денег, которые не могут быть реализованы внутри нашей кооперативной сети и на суживающемся частном рынке вследствие систематического дефицита по ряду важнейших товаров. В этом случае государство уменьшает в форме займов покупательную способность населения приблизительно в том объеме, в каком эта покупательная способность не может быть реализована. Но так как нам предстоит в будущем очень большое расширение легкой промышленности, подъем сельскохозяйственного производства и т. д., то все эти займы можно рассматривать как заем населения под будущую продукцию государства. Тов. Михалевский в своей книжке «К методологическому изучению нашего денежного обращения» удачно называет этот вид займов антиципационными займами. Я лично считаю, однако, что основной недостаток этих антиципационных займов состоит в том, что население не вполне уверено в таковом их качестве, что уменьшает и сумму их распространения. Конечно, доказательства последуют только после сильного расширения всего производства продуктов массового потребления. Тем не менее, после уже сделанного очень большого напряжения в этой области, было бы правильнее, пожалуй, перенести центр тяжести в будущем на чисто-целевые займы. Мы приступили уже отчасти к этим займам, но как-то неуверенно и без определенной системы. Между тем такие займы не только яснее представляют перед рабочими и крестьянами всю сущность кредитных операций государства, но и позволяют им самим делать выбор между отраслями, в которые делается дополнительное вложение. Приведу маленький пример. Почему мы не могли бы организовать большой целевой мануфактурный заем, допустим на двести-триста миллионов рублей, при чем собранные по займу средства пошли бы на развитие хлопководства, в том числе в ряде новых районов, где особенно нужны новые вложения в капитал, на увеличение посева льна и быстрого развертывания льняных совхозов? Почему мы не могли бы обратить эти деньги также и на подготовку соответствующих кадров этих отраслей промышленности? (Я не говорю здесь пока о строительстве новых фабрик и заводов, поскольку в данный момент и существующие не загружены. Но очень скоро встанет и этот вопрос). Можно было бы выплачивать проценты на этот заем владельцам облигаций путем предоставления им права внеочередной покупки мануфактуры любого качества и в любое время. Так как мы увеличиваем выработку из года в год, то употребление части увеличенной выработки на натуральную уплату купонов по займам нисколько не отразилось бы на общем снабжении. Между тем производственный эффект займов был бы колоссальным. Если применить систему таких займов к ряду отраслей, то мы имели бы тогда в наличии форму, в какой мы могли бы мобилизовать излишние средства населения с максимальной пользой для производства и с максимальной заинтересованностью в этом деле подписчиков на заем.

Такие же займы должны стимулировать и производство определенных видов средств производства. Здесь мы уже начали с тракторных займов. Это дело надо продолжать с величайшей энергией. Мы должны, всячески стимулируя коллективный хозяйственный инстинкт колхозников, всячески поддерживать тенденцию к накоплению, что в переводе на язык государственного кредита в новых условиях означает обращение все более растущей части этих накоплений не только на непосредственное увеличение средств производства внутри колхозов путем покупки их в готовом виде у государства, но и на стимулирование их вложений в соответствующие отрасли государственной промышленности.

Примечания #

Статья печатается в порядке обсуждения. Ред. ↩︎
См. об этом мою статью «Изменение стоимости золота и товарные и в № 1—2 «Проблем Экономики» за этот год. ↩︎
Все это писалось до реформы нашей кредитной системы. Эта реформа есть огромный шаг вперед в области социалистического учета и распределения ресурсов государственного хозяйства. Она почти совсем изгоняет весь тот мистический туман, который еще оставался в сфере осуществления наших планов в условиях стоимостного учета и денежного изменения общественно - необходимого труда. Но это, однако, лишь часть дела для подготовки перехода к социалистическому учету внутри государственного хозяйства. ↩︎
Я подробно проанализирую этот вопрос в начатой мною работе о мировом хозяйстве после войны. ↩︎
Я говорю здесь не о системе двух цен, которая существует сейчас и будет существовать вероятно еще несколько лет. Я вообще не касаюсь здесь очень острого вопроса о раздвоении нашего рынка и раздвоении цен, а также в данной связи не говорю о том, сколько времени вообще просуществует у нас индивидуальный сектор в сельском хозяйстве. ↩︎