Кашарский Л. Финн-Енотаевский о современном капитализме и пролетарской революции #

Сборник «Против воинствующего меншевизма (финн-енотаевщина)», Ленинградское отделение коммунистической академии при ЦИК СССР, Институт экономики, Государственное социально-экономическое издательство, Москва — Ленинград, 1931 год, стр. 12–43.

Послевоенный капитализм в оценке Финна #

Финн-Енотаевский склонен усиленно подчеркивать, что он является идеологом пролетариата. Нет, однако, никакого сомнения в том, что, клянясь пролетариатом, Финн, как и весь II Интернационал, выступает прямым апологетом капитализма.

Вся его теоретическая работа, начиная от ревизии методологии Маркса и кончая конкретными исследованиями современного капитализма, подчинена требованиям этой апологетики, тем более гнусной, что эта апологетика развивается в эпоху прямого распада и гибели капитализма. Это — не апологетика классиков, а апологетика эпигонов, не апологетика прямых хозяев капитализма, а апологетика лакеев капитализма. Лакейский характер апологетики капитализма — самая общая и резко выраженная черта всех работ Финна. Вне учета этой черты многое в работах Финна не может быть понято вовсе.

В 1920 г. Финн-Енотаевский выпустил свою книгу «Современное положение мирового хозяйства». В предисловии к этой книге, отмечая, что детальная обработка собранного материала по характеристике мирового положения еще им не закончена, он тем не менее считает себя вынужденным выступать с кратким изложением своих взглядов, на том основании, что

«затрагиваемая нами тема слишком актуальна, чтобы можно было дальше откладывать ознакомление общественных кругов с теми данными, которыми мы уже располагаем» (стр. 1).

Общие выводы, к которым приходит Финн в этой книге, ясно показывают, какие общественные круги имел в виду Финн, когда он наспех, в полуобработанном виде, выпускал свои писания о мировом хозяйстве. Это не пролетарские, а вредительские круги.

В 1919–20 гг. речь могла идти об основной проблеме: каковы перспективы Октябрьской революции? Победит или не победит мировая пролетарская революция? Удержится или не удержится в седле мировой капитализм? С характеристики этого последнего и начинает Финн.

«Мировое капиталистическое хозяйство в его целом — писал Финн-Енотаевский — во весь период после войны характеризуется сильнейшим торгово-промышленным и сел.-хоз. кризисом недостаточного производства и обмена, обостренным специальным денежным кризисом перепроизводства фиктивного капитала и бумажно-денежного наводнения…

На базисе этого общего кризиса мировое хозяйство пережило вскоре после заключения перемирия до весны 1919 г. и переживает сейчас с весны 1920 г. частные торгово-промышленные кризисы, носящие черты перепроизводственного характера. Это сбивает с толку многих экономистов и финансистов… „В действительности же эти частные кризисы, удлиняющие и делающие особенно болезненным общий кризис недостаточного производства, являются результатом временных обострений и видоизменений противоречий между движением денежного капитала… и движением промышленного”» (стр. 1).

Укажем, прежде всего, на то, как Финн замазывает природу «частных» кризисов. Кризис 1920 г. представлял собою кризис перепроизводства на фоне всеобщего кризиса капитализма, начало которому положила мировая война. То обстоятельство, что этот кризис выступил как кризис перепроизводства на общем фоне недопроизводства как раз и вскрывает типичное для послевоенного капитализма состояние, когда, в силу расстройства всей системы капиталистических отношений, малейшее движение производительных сил вперед прямо наталкивается на узость производственных отношений. Будучи осложнен целым рядом добавочных моментов (денежным расстройством и т. п.), кризис 1920 г. выражал в основном противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Поэтому следует считать неправильной, апологетической попытку Финн-Енотаевского свести этот кризис к противоречиям между движением денежного и промышленного капитала. На деле причина этого кризиса лежала значительно глубже.

Что «частные» кризисы обостряют общий кризис капиталистической системы — это несомненно. Надо только помнить, что «частные» кризисы сами выражают особенно наглядно все те катастрофические изменения, которые претерпели капиталистические производственные отношения в результате войны.

Перейдем теперь к центральному вопросу о природе общего кризиса. Какие же причины обусловили общий кризис, который Финн изображает в качестве «кризиса недопроизводства»?

На это Финн-Енотаевский дает такой ответ:

«Разрушение „избыточных” производительных сил, имевшее место при прежних кризисах и являющееся условием оздоровления капиталистического процесса производства, было доведено „войной до истощения” до того, что возникли противоречия противоположного свойства: перепроизводство сменилось недостаточным производством, недоеданием, разорением: кризис низких цен сменился кризисом неимоверно вздутых, ростовщических цен. Паразитарные докапиталистические формы капитала начали превалировать над промышленным, производительным. Короче говоря бедствия „высокого” капиталистического строя полны теперь противоречиями и бедствиями, свойственными капитализму на первых ступенях его развития, и докапиталистическим, азиатским хозяйственным формам» (стр. 82).

Из приведенной выдержки довольно отчетливо вырисовывается механистическое представление о природе всеобщего кризиса капитализма. Всю суть последнего Финн-Енотаевский сводит к разрушению производительных сил. Разрушение производительных сил, бесспорно, имело место во время войны. Но сам по себе уровень производительных сил, взятый односторонне, механистически, еще не выражает содержания всеобщего кризиса капиталистической системы. В 1927 г. производительные силы капитализма вновь поднялись до уровня 1913 г., однако кризис капиталистической системы не перестал существовать; все послевоенное развитие капитализма наглядно демонстрировало разложение капиталистической системы, несмотря на рост производительных сил.

Такая насквозь механистическая концепция Финна о природе послевоенного всеобщего кризиса капитализма полностью вытекала из его механистических представлений о характере связи производительных сил и производственных отношений.

У Маркса, Энгельса и Ленина общественный процесс производства представляет собой единство противоположностей: производительных сил (содержание) и производственных отношений (форма). Вне производственных отношений нет производительных сил, без производительных сил, как содержания, нет производственных отношений. Производительные силы и производственные отношения взаимно проникают друг друга, как форма и содержание. Производственные отношения являются формой (законом) движения производительных сил. Эта диалектическая связь производительных сил и производственных отношений совершенно не понята Финном. Поэтому, когда он пишет: «Схоластики всячески стараются отделить общественный процесс материального производства от общественных отношений производства у Маркса» («Социалистическое хозяйство», 1930 г., № 1–2, стр. 47), это отнюдь не означает, что он сам правильно представляет взаимоотношения производительных сил и производственных отношений. Он занимает только формально противоположную схоластикам позицию, т. е. механистическую. По существу дела он отождествляет форму и содержание, он не видит противоположности того и другого, не понимает взаимопроникновения того и другого или понимает последнее односторонне. Он, разумеется, согласен, что развитие производительных сил определяет развитие производственных отношений, но когда вопрос заходит о том, как развиваются сами производительные силы, какова форма их движения, каковы законы этого движения — Финн здесь выступает вульгарным механистом. Он многократно подчеркивает:

«Изменение объективных материальных производительных сил влияет на общественные отношения людей в производстве материальных благ (процесс столь же технический, сколь и экономический)» («Социалистическое хозяйство», 1930 г., № 1–2, стр. 50).

Но у него мы почти ничего не найдем по вопросу о том, как движутся производительные силы, каковы законы, какова форма этого движения.

Поэтому Финн-Енотаевский старательно обрабатывает Маркса на свой механистический лад. Он широко цитирует все те места, где Маркс подчеркивает значение производительных сил. Но он последовательно забывает все сказанное Марксом о значении производственных отношений, как формы производительных сил, все сказанное Марксом о том, что производительные силы движутся в формах производственных отношений, через борьбу классов.

Как известно каждому, знакомому с работами Маркса, Маркс всегда подчеркивал, что производительные силы растут, движутся через борьбу классов, т. е. через и в формах специфических общественных отношений. Эти последние активны, они определяют движение производительных сил, хотя сами, конечно обусловлены определенным уровнем производительных сил. Для механиста Финна классы сменяют друг друга по мере роста производительных сил, для Маркса и рост производительных сил определяется борьбой и сменой классов. Для Финна «решающим фактором в движении истории человечества… было развитие производительных сил», развитие, понимаемое совершенно механически, для Маркса существенным в движении общества было движение противоположностей производительных сил и производственных отношений, выраженное как внутреннее противоречие производственных отношений.

Грубо-механистическая установка Финн-Енотаевского в вопросе о соотношении производительных сил и производственных отношений наглухо закрыла перед ним дверь к пониманию природы всеобщего кризиса капитализма, что, с другой стороны, прямо совпадало с его апологетическими политическими устремлениями. Свести существо всеобщего кризиса капиталистической системы, открытого мировой войной 1914–1918 гг., к разрушению производительных сил означает совершенное непонимание сути проблемы.

Нет сомнения, что мировая война вызвала огромные разрушения производительных сил. Но было бы неправильно сводить все существо происшедших в 1914–1919 гг. изменений в капитализме только к снижению уровня производительных сил.

Существо всеобщего кризиса капитализма сводится к резкому обострению противоречия между общественным характером производства и частным характером присвоения, к противоречию между капиталистическими производительными силами и капиталистическими производственными отношениями. На движение этого противоречия покоится и все движение капиталистического общества. Разумеется само собой, что это противоречие на отдельных этапах развития было дано различным образом. В эпоху господства мануфактуры, т. е. в первый период развития капитализма, это противоречие было дано так, что производительные силы не соответствовали совокупности капиталистических производственных отношений. Отсталый технический базис тогда находился в противоречии с общественными потребностями производства. Однако производственные отношения быстро стимулировали развитие производительных сил, и на известном этапе развития мануфактура была заменена фабрикой. Но и на этой ступени еще остро чувствовалось отставание производительных сил от производственных отношений, поскольку первые были ограничены в своем движении ручным способом производства машин. Только после того, как производство машин было подчинено машинному производству, было уничтожено отставание производительных сил от производственных отношений. Теперь, после этого, капитализм создал для себя «адекватный технический базис». Последующее движение промышленного капитализма на его собственном техническом базисе с первой же четверти XIX в. постепенно начало обнаруживать в периодических кризисах противоречие между производительными силами и производственными отношениями в смысле периодического выхода производительных сил за границы капиталистических производственных отношений. Эпоха монополистического капитализма еще решительнее обострила эти противоречия, приведя к тенденции загнивания производительных сил и вне кризисной фазы общественного воспроизводства. Послевоенный капитализм это противоречие довел до огромных размеров, обострил так, что само движение производительных сил поставлено в условия все обостряющейся тенденции к загниванию этих производительных сил, в условия возрастающей противоречивости их движения. Обострение этого противоречия в послевоенном капитализме невозможно понять без характеристики производственных отношений капитализма эпохи упадка. Основный черты производственных отношений капитализма эпохи всеобщего кризиса сводятся к следующему:

а) Выпадение из системы капитализма СССР, что приводит не только к отрицательному ограничению капиталистического способа производства, но и к положительному разрушению последнего силой более быстрого движения социалистически организованных производительных сил. Одного этого обстоятельства — наличия борьбы двух систем — было бы достаточно, чтобы сообщить послевоенному капитализму иные закономерности, чем он знал раньше. Но капиталистические производственные отношения претерпели в период всеобщего кризиса капитализма и иные существенные изменения;

б) Произошло огромное усложнение производственных отношений;

в) На основе далеко зашедшей концентрации производства, этой материальной базы монополий — сделал новые успехи процесс монополистического перерождения капиталистических производственных отношений. Неизбежным следствием этого процесса явилось известное окостенение производственных отношений и огромное усиление загнивания капиталистической системы;

г) Движение капитализма в период его упадка протекает с исключительно усиливающейся неравномерностью как структурной, так и цикличной;

д) Сильнее, чем когда-либо раньше, происходит стихийный отказ рабочих выполнить заданную капитализмом функцию и отказ колониальных крестьян нести бремя финансовой эксплуатации;

е) Широчайшие пертурбации в отношениях всего мирового хозяйства (перемещение экономического центра в Америку и т. д.) и т. п.

Все эти особенности производственных отношений послевоенного капитализма и приводят к тем общим чертам, которыми характеризуется послевоенный капитализм: рост производительных сил имеет место, но, протекая в исключительных противоречиях, он происходит в высшей степени неравномерно и замедленными темпами; происходит значительный рост производительности труда при слабом возрастании объема производства; растет производительный аппарат при медленном возрастании продукции; растут производительные возможности капиталистического общества при одновременном возрастании недогрузки предприятий и незанятости рабочих сил.

Финн, как мы указывали выше, сводит все существо всеобщего кризиса капитализма к разрушению производительных сил. Он при этом оставляет без всякого рассмотрения вопросы о том, а не были ли созданы в послевоенном капитализме такие условия, которые исключают «нормальный рост» производительных сил, не произошло ли в самих производственных отношениях существенных изменений, которые затрудняют движение производственных сил?

Разумеется, Финн-Енотаевский упоминает о некоторых изменениях в этом отношении. Для послевоенного капитализма он считает характерным:

«1) господство деревни над городом; 2) расстройство сложного и тонкого международного кредитного аппарата; 3) переворот в прежних международных торговых сношениях в связи с выбытием России и падением Германии; 4) перенос центра тяжести мирового обмена и продовольственного снабжения из Европы в Америку; 5) ослабление экономической зависимости колониальных земледельческих стран от развитых индустриальных, и 6) государственную, а с ней и экономическую перекройку средней и восточной Европы. На месте, прежних нескольких экономически-крупных государственных единиц создалось более десятка мелких с противоположными интересами, новыми таможенными рогатками и разнокалиберными обесцененными валютами. Все это поддерживалось вредной политикой Антанты, которая своими мероприятиями, в виде блокад, оккупаций, контрибуций и разных финансово-экономических комбинаций вызывала неопределенное и тревожное состояние на мировом рынке, что препятствовало восстановлению нормальных и в буржуазном смысле экономических отношений» (Стр. 6).

Но что отличает Финна — это признание относительности этих препятствий для нормального развития капитализма. Достаточно напомнить его утверждение о том, что буржуазия легко приспособляется к любым условиям. Достаточно упомянуть о финновской теории, согласно которой буржуазия легко идет на уступки рабочему классу и таким образом преодолевает противоречия. Достаточно дальше указать на тот тезис, что

«противоречия развивающегося интернационального капитала были ослаблены во время войны регрессом к национальному» (стр. 82) и т. п.

Таким образом, Финн скорее склонен придти к выводу, что буржуазные производственные отношения и после войны отнюдь не представляют преград движению производительных сил. Все им сводилось к тому, что в результате войны уровень производительных сил был снижен.

И нисколько не удивительно то обстоятельство, что для Финна всеобщий кризис капитализма исчез в то самое время, когда производительные силы достигли довоенного уровня. С 1925 г. для Финна не могло быть и речи о всеобщем кризисе.

Достаточно здесь отметить, что позже (в 1930 г.) он прямо говорил о небывалом расцвете капитализма в САСШ. Финн-Енотаевский пишет:

«СШ переживают теперь небывалый подъем промышленности (1928 г. превысил заметно высокий 1926 г.; 1929 г. еще выше 1928 г.) Имеются неоспоримые данные, показывающие колоссальный рост капитализма во всех областях, неимоверный рост накоплений капитала, развитие производительных сил в целом ряде новых отраслей, но накопление денежного капитала идет еще быстрее» («Современные деньги и кредитные иллюзии», 1930 г., стр. 10).

То, что в САСШ имел место рост производительных сил, — это бесспорно. Но, с другой стороны, не подлежит сомнению, что во всем мире — САСШ не избежали этой участи — этот рост совершался иначе, чем до войны: более медленно, более катастрофично, с более глубокими и частыми срывами.

Непонимание Финн-Енотаевским всей болезненности изменений производственных отношений в послевоенном капитализме сказывается и в его прогнозе перспектив капиталистического развития, прогнозе, который он давал в 1922 г. Указав на проповедь Гильфердинга об ультра-империализме и на явления послевоенного периода, которые оживили эту теорию, Финн пишет:

«В Вашингтоне это привело к объединению четырех крупных стран для эксплуатации Китая. Генуя имеет своей целью создание международного синдиката для эксплуатации России. Здесь верно то, что для капитала откроется таким путем более широкое поле для движения в противоречиях. Это даст ему возможность захватить в свою орбиту еще больше все страны света и таким образом дальше развить производительные силы. Вопрос однако в том, действительно ли нынешние противоречия международных отношений могут быть разрешены соглашениями?» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 155).

Во-первых, здесь Финн все противоречия капитализма односторонне сводит к внешним противоречиям; во-вторых, сводит их к политических противоречиям; в-третьих, он прямо (хотя с колебаниями) допускает возможность разрешения этих противоречий путем соглашений.

О том, что Финн не видит действительного противоречия в послевоенном капитализме, не понимает этого противоречия, свидетельствуют и его настойчивые подчеркивания того тезиса, что самым острым противоречием послевоенного капитализма является противоречие между денежным капиталом и капиталом промышленным. Уже в 1916 г. в статье «Мировая война и судьбы капитализма» Финн-Енотаевский указал, как на основное, на

«развитие противоречий между движением денежного капитала, включая в его сферу кредитную систему и денежное обращение, и движением промышленного капитала, понимая под ним производительный и торговый капитал».

Эту же мысль он защищал в 1919 г. («Экономическая система К. Маркса»). Эта мысль, по его собственному признанию («К. Маркс и новейший социализм», стр. 178):

«проходит, как лейт-мотив, через всю нашу книжку „Современное положение мирового хозяйства” (1920 г.)… где это противоречие выдвинуто нами, как отличительная черта, как главная причина продолжающегося мирового кризиса».

Центральные места в упомянутой книжке звучат так:

«Причину (мирового кризиса. Л. К.) поэтому приходится искать не в разрыве связи между капиталом и трудом, а внутри самого капитала». «Центр тяжести, говоря обще, — в противоречиях между движениями денежного и производительного капиталов».

Чтобы понять, каким образом это производное противоречие военного и послевоенного капитализма сделалось под руками Финна основным и единственным, следует припомнить финновское представление о противоречии между производительными силами и производственными отношениями и его представлении об отношении между функционирующим капиталом и частной собственностью.

С точки зрения Финн-Енотаевского капитализм страдает не от противоречий между движением производительных сил и производственных отношений, а лишь от противоречия между функционирующим капиталом, который выражает для Финна непосредственно общественное производство, и капиталом — собственностью, к которому сводится весь частный характер капиталистического присвоения.

В брошюре «Финансовый капитал и производительный» (1926 г., стр. 101) Финн пишет:

«Движение производительного капитала… показывало степень развития общественных производительных сил, которые, рано или поздно, должны вступить в конфликт с движением фиктивного капитала, выражающего частно-монопольные имущественные отношения» (курсив мой. Л. К.).

Делается совершенно непонятным, когда исчезло противоречие между производительными силами и капиталистическими производственными отношениями, противоречие, которое периодически находит для себя временное разрешение в циклических кризисах и обострение которого составляет существо всеобщего кризиса капитализма и подводит к победе пролетарской революции. По своим представлениям о характере производства капиталистического общества Финн по существу должен был быть сторонником организованного капитализма.

Теперь только становится понятным, каким образом у Финна для послевоенного капитализма наиболее острым и общим противоречием оказалось противоречие между производительным и денежным капиталом: оно выражает у него все противоречия между общественным процессом воспроизводства и имущественными отношениями. Вывод столь же чудовищный, как и посылки, из которых он сделан. Практически же выпячивание этого противоречия между промышленным и денежным капитализмом очень существенно для Финна: это позволяет ему спрятать основное противоречие между производительными силами и производственными отношениями, которое особенно остро обнаружилось в период 1918–1923 гг. в виде прямого восстания основной производительной силы — пролетариата против капиталистических производственных отношений.

Годы 1917–1923 — полоса политических восстаний рабочего класса и разрыва основных связей капитализма. Этот разрыв и война обострили производное противоречие между денежным и реальным капиталом. Поражение первого тура пролетарских революций дало возможность буржуазии сравнительно легко (за 1923–27 гг.) «успокоить» это противоречие, достигнуть приблизительно «нормальных» отношении между этими различными формами капитала.

Вот почему Финну выгодно поставить это производное противоречие на место основного, чтобы смазать напряженность последнего. Разумеется, и он говорит об обостренной борьбе между трудом и капиталом, выдвигая однако на первый план экономическую борьбу пролетариата.

Последнее, разумеется, было, но не это было основным содержанием боев пролетариата: пролетариат штурмовал капитализм, как систему.

Финн считает, с другой стороны, что буржуазия скоро притупила это противоречие, сделав пролетариату уступки.

Таким образом, Финн в своих работах по характеристике послевоенного капитализма, как механист, не мог нащупать наиболее глубоких и основных противоречий последнего, как меньшевик — он не хотел это сделать. Отсюда понятен весь характер его работы: он старательно подчищает и подкрашивает капитализм, замазывая его обостряющиеся противоречия.

Финн-Енотаевский о перспективах мировой революции #

Финн-Енотаевский не принадлежит к числу скромных. Среди других заслуг в области теории он охотно приписывает себе заслугу теоретика пролетарской революции. Достаточно вспомнить его откровения в предисловии к книге «Капитализм в России», где он утверждает, что еще в 1896 г. (в адресе по поводу 25-летия со дня провозглашения Парижской Коммуны) он «открыл» ведущую революционную роль русского пролетариата, что с 1900 г. для него была ясна революционная роль крестьянства, роль союзника пролетариата, что даже в «Судьбах капитализма и мировая война» (1916 г.) он предсказывал мировую революцию (вероятность «катастрофического пути развития») и, в особенности, неизбежность русской революции 1917 г. («где силы приспособления оказались слабее и дезорганизационные процессы… оказались сильнее»).

Такое теоретическое предвидение реальных процессов в мировом и русском хозяйстве было у Финн-Енотаевского настолько чистопробным, что Ленин, по словам Финна, в 1911 г. заявил ему: «разногласий нет». И если сейчас Финн-Енотаевский оказался все же не в фарватере большевизма, а на скамье подсудимых вместе с остальными героями II Интернационала, то это потому, что, вопреки «соглашательству» Ленина, «все же они (разногласия) были» (Предисловие к «Капитализму в России», стр. 5). В том же предисловии, буквально несколькими строками ниже, Финн открывает, какого порядка были эти «разногласия». Оказывается, что, вопреки большевикам, Финн в 1916 г. как и в 1905 г., «не смотрел на нее (революцию), как на пролог к пролетарской, в смысле непосредственного перехода к социалистическому переустройству общества» («Предисловие», стр. 4), если социалистическая революция на Западе не изменит мировой атмосферы.

На позициях такого отрицания пролетарского характера русской революции Финн остался, и в 1917 г., и в 1921 г. и в 1930 г. Ниже мы постараемся показать, что он вообще противник пролетарской революции, если под последней не понимать «революцию» в том ее виде, как представляют себе постепеновцы (сторонники постепенного, реформистского пути к социализму. — прим. оцифр.) из II Интернационала.

Однако конкретное отношение Финн-Енотаевского к различным сторонам нашей Октябрьской революции мы разъясним ниже. Сейчас же разберем представления Финна по вопросам условий, механизма, методов и т. д. мировой революции.

Здесь необходимо привести очень длинную цитату из предисловия к «Современному положению мирового хозяйства», стр. VI, которая, как нельзя лучше, выражает представления Финн-Енотаевского о судьбах капитализма и социалистической революции. Эти представления относятся к 1919/20 гг., т. е. к самым бурным годам послевоенного периода. Он пишет:

«Европа после войны очутилась в положении, к которому более чем когда бы то ни было раньше, приложима характеристика, данная Марксом и Энгельсом в „Коммунистическом Манифесте”: „Становится, таким обpазом, ясным, что буржуазия не способна более оставаться господствующим классом общества и условия существования ее класса навязывать обществу, как основной закон”. „Она не способна господствовать, так как не способна обеспечить своему рабу существование в границах его рабства, потому что она вынуждена допустить его опуститься до положения, в котором она должна его кормить, вместо того чтобы кормиться им. Общество не может больше жить под ее господством, т. е. ее жизнь несовместима больше с обществом”. Но те колоссальные экономические опустошения, которые были произведены войной, поставили на Западе и перед пролетариатом, которым призван исторически заменить буржуазию, вопрос: сможет ли он при нынешних условиях, как правящий класс, „слить свои интересы с интересами всего общества” (Энгельс), сможет ли он обеспечить обществу продолжение производственного процесса и притом на высших началах представить обществу лучшую материальною жизнь» (Там же, стр. VI).

В этом весь Финн.

Сквозь словесный треск и клятвы Марксом и Энгельсом здесь отчетливо выступают вся беспомощность, вся растерянность, весь гнилой «объективизм» II Интернационала. Вместо того, чтобы в обстановке бесспорно революционной ситуации бросить всю силу марксистского теоретического оружия на правильную ориентировку мирового пролетариата, который самим своим восстанием демонстрировал, что производительные силы капитализма переросли его производственные отношения, что содержание рвет капиталистическую форму, — Финн, как и все другие кастраты II Интернационала, заводит нудный, бесплодный, метафизический разговор о том, что производительные силы не доросли до того, чтобы послужить исходным пунктом нового исторического движения, разговор, целью которого является — дезориентировать пролетариат, сбить с толку, смешать карты, парализовать энергию. Этого решающего значения писаний Финн-Енотаевского нельзя, разумеется, затушевать, как это делает он, набором бессодержательных фраз вроде того, что «пессимизмом мы не заражены» и т. п. По существу Финн-Енотаевский прямо скатывается к Каутскому, который, растерявшись в накаленной революционной атмосфере, вопил: «Куда же нам деться на то время, когда старый дом уже разрушен, а новый еще не построен» («Пролетарская революция», стр. 497). Однако и сам Финн-Енотаевский на этот раз считал лишним скрывать свое идейное родство с Каутским. В том же предисловии, сейчас же после приведенной выше большой цитаты, он пишет:

«Этот вопрос проходит лейт-мотивом и через все последние работы К. Каутского. „Рабочий, который хочет победить, — пишет он в предисловии к II изданию своей брошюры „Was ist Sozialismus”, вышедшему в начале 1920 г., — и хочет создать прочное, должен защищать не только свои собственные классовые интересы, но и общие общественные интересы, интересы потребителей…” Он зовет поэтому вперед, но советует обдуманность, осторожность; он указывает, что тяжелые условия для пролетарской революции в Германии в текущем году еще более ухудшились».

Что же дает повод Финну вместо революционного призыва к пролетариату — «Добей капитализм», призывать его к осторожности, к пассивности, к капитуляции перед буржуазией? То же самое, что заставляет так поступать всех ренегатов II Интернационала: 1) неверие в то, что материальные предпосылки социализма уже созрели в недрах монополистического капитализма; 2) неверие в творческие силы пролетариата, разложенного, по Финну, режимом войны и революции.

Послушаем вновь ученую речь Финна.

«Основная экономическая задача — говорит Финн-Енотаевский — которая сейчас же выдвигается перед пролетариатом, завладевшим властью… это забота о безостановочном процессе общественного воспроизводства» („К. Маркс и социализм”, стр. 126). Но «эта задача, трудная и при „нормальных” условиях, во стократ труднее, чем теперь, когда война всюду расстроила и подорвала капиталистический процесс производства» (стр. 127).

Для решения этой задачи к решающему историческому моменту 1918–1919 гг. в Европе, по мнению Финна, не оказалось объективных предпосылок. Произошло колоссальное уничтожение производительных сил.

Во время войны процесс воспроизводства был нарушен; поэтому не только потребность расширенного воспроизводства, но и восстановление хозяйства до довоенного уровня будет сопровождаться огромными трудностями.

«Эти трудности восстановления нарушенного процесса воспроизводства будят в буржуазии надежды, что пролетариату при нынешних условиях не удается справиться с общественным воспроизводством, изменить его; с другой стороны, опасения, существующие на этот счет в социалистических кругах (т. е. в кругах желтого Интернационала мерзавцев. Л. К.), побуждают многих высказываться против современности экономической диктатуры пролетариата, которая может повести не, к замене капиталистического производства социалистическим, а к прекращению всякого производства» («К. Маркс и социализм», стр. 129).

Не менее пессимистично оценивает Финн-Енотаевский субъективные факторы мировой революции.

В отношении последних по Финну дело складывалось также в высшей степени неблагоприятно.

«Перед физически, морально и умственно понизившимся пролетариатом, вследствие изменения количественного и качественного его состава за время войны, распыления в нахлынувшей… массе деклассированных элементов из городской и крестьянской бедноты, отвыкших от производительного труда и привыкших к государственному пенсионерству, проникшихся „военной психологией” при которой грубая сила решает все вопросы… предстала задача переустройства общества» («К. Маркс и социализм», стр. 145).

Тема о физически, морально и умственно понизившемся пролетариате разрабатывается Финном с особым усердием.

В этой, с позволения сказать, социологической мудрости Финн-Енотаевского, которую он преподносит «общественным кругам» с видом Прометея, похитившего у богов тайну знания, всего навсего перефразируется идейный хлам II Интернационала.

Как известно, Кунов, Бернштейн и Каутский еще в старое время, Гильфердинг, Деккер, Кампфмейер и др. — в послевоенное время усердно отстаивали тезис о том, что не только домонополистический капитализм не создает предпосылок социализма, но что и в эпоху империализма это создание предпосылок социализма еще не закончено: отсюда оценка ими империализма, как прогрессивной ступени, развития, оценка положительной роли империализма в деле развития производительных сил, практический переход на позиции империализма, его оправдания и защиты. Отсюда признание тезиса, что и послевоенный капитализм составляет для развития производительных сил достаточно широкие возможности.

Финн-Енотаевский по сути дела целиком становится на позицию этой теории. Сейчас мы не будем останавливаться на этой теории открытого ультра-империализма; не будем особо разъяснять и то, что Финн — вслед за Гильфердингом, Куновым, Деккером и т. п. — просмотрел в монополистическом капитализме такую существенную черту (особенно резко выступающую в послевоенном капитализме), как тенденция к загниванию. Мы хотели здесь подчеркнуть только одну сторону дела. Как уже указывалось, Финн, вслед за Каутским и др., особенно обеспокоен вопросом о том, чтобы пролетарская революция не началась раньше, чем вызреют предпосылки социализма. Он постоянно подчеркивает, что

«накопление и развитие материальных органов входит, как необходимая часть, в настоящий „prius”, в исходный пункт развития, который „сам результат предыдущего исторического процесса”» («Социалистическое хозяйство», 1930 г., № 1–2, стр. 51).

Это конечно так, но вопрос заключается в том, чтобы иметь правильный критерий для определения того, какая степень развития производительных сил является необходимой и достаточной для взрыва капитализма и построения социализма.

Надо прямо признать, что Финном, как и всем этим ревизионистским направлением, сама проблема о зрелости предпосылок ставится метафизически и поэтому неправильно. Ревизионисты, стоя якобы на точке зрения «объективистов», пробуют найти какой-то абстрактный аршин для измерения зрелости предпосылок для социализма, какой-то абстрактный уровень производительных сил. А так как такого аршина найти невозможно вообще, то они прямым путем должны отходить на позиции вечно ожидающих полного вызревания социализма.

Иначе подходит к разрешению этого вопроса революционный марксизм-ленинизм. Для последнего все структурные особенности империализма: монополии, финансовый капитал, протекционизм, вывоз капитала, раздел мира и т. п. являются противоречивыми формами движения производительных сил, которые переросли границы производственных отношений капитализма и, стихийно двигаясь, грубо трансформируют, мнут и рвут последние (напряженная борьба, загнивание, обострившиеся кризисы, войны и т. п.). Поэтому сами структурные особенности империализма самим фактом своего существования прямо отрицают вопрос о незрелости капитализма и — наоборот — указывают, что он перезрел.

С точки зрения революционного марксизма-ленинизма не может вопрос ставиться так; при каком уровне развития производительных сил предпосылки для социализма созрели? Такая метафизическая постановка вопроса заранее предрешает отказ от революционного действия. Ибо, повторяю, нет и не может быть никакого критерия для нахождения искомой величины, кроме известного состояния, определенного напряжения классовой борьбы. В замечаниях на книгу Н. Бухарина Ленин то место книги, где указывается, что «довольно точным показателем зрелости» является как раз наличие революционного взрыва, сопровождает замечанием: «верно».

Революционный взрыв — это единственно верный показатель зрелости предпосылок социализма. Раз производственные отношения взорвались, раз в порядок дня стала революция, то это как раз свидетельствует, что предпосылки, производительные силы созрели, т. е. что они несовместимы больше с наличными капиталистическими отношениями, каков бы то ни был конкретно абсолютный уровень этих производительных сил. Финн-Енотаевский, став на позиции Каутского, разумеется, рассуждает наоборот: вместо того чтобы от наличия в Европе пролетарской революции заключать о зрелости предпосылок, он отрицает закономерность революции во имя этих неизвестных, несозревших предпосылок. Касаясь конкретной революционной ситуации в Европе в 1918–1919 гг. Финн прямо приходит к выводу, что революция преждевременна.

«Уже очень скоро стало ясно отдающим себе отчет, что ни объективные материальные условия на Западе, ни субъективные факторы не находятся на такой высоте, на которой может наступить в Европе социальный переворот» («К. Маркс и новейший социализм», 1922 г., послед. гл., стр. 143).

Это заставляет Финна вместе со многими «участниками революции».

«высказываться против современности экономической диктатуры пролетариата, которая может повести не к замене капиталистического производства социалистическим, а к прекращению всякого производства» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 129).

Нечего говорить, что и здесь Финн только повторяет Каутского. Этот тезис Каутский раньше его сформулировал с исключительной откровенностью: «Проблема производства важнее, чем вопрос о производственных отношениях. Надо поэтому бороться с перерывами в производстве» («Национальное государство»). «Производство не терпит перерыва, состояния пустыни, остановки» («Терроризм и коммунизм», стр. 172), а поэтому долой революцию.

Наряду с обоснованием тезиса о незрелости предпосылок для социализма Финн особенно решительно выступает против «издержек» революции. «Объективист», сторонник роста производительных сил во что бы то ни стало, он боится революции.

«Если стихийный ход революции в своем нарушении производства переходит известные границы, если в пылу разрыва отживших общественных отношений ломается беспечно технический аппарат, уничтожаются существующие орудия производства и с ними и базис новых производственных отношений, если, не отличая новых от старых, рвут одинаково и те и другие, тогда неизбежен крах не только старого способа производства, но и вообще производства» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 102).

Он с бешенством набрасывается на Н. Бухарина («Карл Маркс и новейший социализм», стр. 101) за его теорию «издержек революции», развитую в «экономике переходного периода».

Не подлежит сомнению, что Н. Бухарин в этом отношении пошел, как отмечает Ленин, дальше необходимого, но это отнюдь не означает, что пролетарская революция может пройти без разрыва очень многих и очень значительных связей. Последнее обусловлено тем, что производственные отношения, как форму производительных сил, нельзя снять, не разрушая частично последних. Разговоры Финна о том, что революция должна затронуть старые производственные отношения и сохранить полностью новые, покоятся на механистическом представлении об отношении производственных отношений и производительных сил.

К. Маркс писал: «Победивший пролетариат вынужден будет сделать решительные вторжения в отношения частной собственности». Финн-Енотаевский с этим, разумеется, не согласен. Обеспокоенный сохранением уровня производительных сил, бесперебойностью процесса воспроизводства, он отказывается от революции именно потому, что последняя предполагает разрыв, перебой в производственном процессе.

Но Финн-Енотаевский не только против пролетарской революции с «издержками». Он решительно против всего революционного движения.

Финн-Енотаевский, который еще в 1916 г., по его словам, мудро предсказывал пролетарскую революцию, в 1919 г. пишет:

«Революция 1917 г. и последующих годов не были по своему социальному существу пролетарскими… Характер их определился и обстановкой экономической и психической, созданной войной. Они произошли в оконечностях буржуазного общества, в отсталой стране и в побежденных и расчлененных развитых странах» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 77).

Финн здесь отрицает пролетарский характер революционного движения 1917–1923 гг. Наряду с этим он отрицает наличие марксизма в революционном социалистическом движении, усилившемся в этот период:

«В результате войны ожили и прудонизм и бакунизм, выступающие в амальгаме с марксизмом или под его маской» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 75).

В другом месте он пишет:

«В результате войны, деградирования пролетариата, разбавления его деклассированными элементами, увеличения люмпен-пролетариата, — социалистическое движение за последние годы пропитывалось сильно анархо-синдикалистским духом и принимало стихийный характер» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 76).

Но и здесь Финн только вторит Каутскому:

«Становится совершенно неразумным поведение многих революционеров, которые полагают, что для нас важнее всего мешать процессу возрождения производства, начавшемуся после войны, и обострять кризисы, и что социализм погибнет, если капитализм вновь укрепится».

Таким образом, Финн-Енотаевский против пролетарской революции с «издержками», «бунтарских» и «прудонистских идей под маской марксизма». Но каким же образом он представляет себе приход «настоящей» пролетарской революции? Оказывается, пролетарская революция, по Финну, должна быть не стихийной, а организованной, целесознательной, сразу мировой, без ломки, без борьбы внутри самого пролетариата и т. п. Создав такую утопическую схему революции, Финн считает необходимым признать, что «нет надежд на целесознательную пролетарскую мировую революцию в ближайшем будущем» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 151).

Нет надежды и на то, чтобы «мировая революция в смысле анархического взрыва, бакунинского бунта отчаяний» (там же, стр. 151) победила. Похоронив, таким образом, мировую революцию, «сознательную» и «анархическую», — Финн утешается пошлым вздором о социальной революции «в широком смысле слова».

«Перед нами несомненно революция крупного мирового масштаба и притом — социальная в широком смысле этого слова, революция в условиях буржуазных и мелкобуржуазных в границах общества, базирующегося на наемном труде, революция, по своему доминирующему характеру, — мелкобуржуазная, демократическая, но местами „с зачатками пролетарской революции”» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 152).

Какими путями пойдет эта последняя в дальнейшем, Финн-Енотаевский также разъясняет. По части путей к социализму Финн большой либерал. Он сочувственно цитирует Каутского: «Как в Рим, так и к социализму ведут много путей». Только «русский путь» к социализму Финн отвергает. Все остальные пути он считает в той или иной мере приемлемыми.

Сам Финн, однако, предпочитает путь конструктивного социализма, планы которого встречаются у гильдейцев, у германских и австрийских социалистов-марксистов, у английских реформистов.

Их планы стоят, по Финну, в «органической связи с указанным Марксом процессом движения капитализма по пути к социализму» (там же, стр. 102).

«Ясно, что поскольку в них идет речь об отмене старых производственных отношений, соответствующих развившемуся общему процессу производства, постольку они ускоряют прогрессивный молекулярный процесс в производстве и подготовляют общественный переворот. Поскольку например социализаторы стараются сохранить все положительные стороны, весь опыт управления и инициативу и ответственную деятельность руководителей акционерных обществ, превратив их в слуг частного капитала в общественных, видоизменяя экономическую организацию предприятий, что должно повести к дальнейшему развитию производительных сил, поскольку они, по Марксу, стоят на реальной почве и ускоряют внутренний революционный процесс, — эти планы, оставляя в стороне их недостатки¹, имеют ту общую положительную черту, что, стоя в органической связи с нынешней системой, они обнаруживают стремление к развитию антагонизма к ней в положительной форме» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 102).

Поистине это великолепно! Необходимость революции устранена. Оказывается, сам капитализм подготовил себе смену. Ибо в форме акционерных компаний капитализм создал переходные формы к ассоциированному производству, хотя антагонизм к старой системе здесь выражен в отрицательной форме. Ибо, с другой стороны, кооперативные предприятия и планы теперешних социализаторов по частям создают антагонизм к старой системе в положительной форме. Обе тенденции идут в одну сторону — в сторону замены капитализма социализмом.

Для этой гармонической революции необходимо только овладение пролетариатом политической властью, и последнее — отнюдь не в форме советов… Во всей этой схеме есть что-то знакомое. Эта схема — пересказ «знаменитого» К. Реннера. В «Теории капиталистического хозяйства» последний прямо говорит о «социализации посредством автоматического развития капитала» и «сознательной социализации». Не трудно понять, что Финн-Енотаевский здесь ровно ничего нового не вносит. У К. Реннера читаем:

«Наше исследование показало, что капитализм фактически работает в пользу самоуничтожения; что он сам упорядочивает хаос бесчисленных частных собственников и частных предприятий, обобществляя их… Несомненно, ближайшее приведет интеграцию капитала на самую высокую ступень, т. е. мы должны ожидать организации мирового рынка и такого регулирования общего обращения капиталистического мирового хозяйства, которое превзойдет все прежние масштабы. Лишь это обобществление обращения создаст серьезные предпосылки для мирового социализма.

В то же время обнаруживается уже теперь в результате нашего исследования, что капиталистическое развитие само по себе, так сказать, автоматически приводит ход развития капитала к социализации. Оно осуществляет социализирование в мастерской — мы это уже давно знали. Оно осуществляет ее на рынках — это мы познаем теперь на фактах. Там, где капитал еще не концентрирован, оно создает устойчивые отношения господства и подчинения между капиталом и капиталом, организует объединение многих отдельных капиталов под руководством одного доминирующего капитала и дает нам, таким обpазом, методы и образцы, каким образом человеческое общество, пожелав сознательно и свободно регулировать свой жизненный процесс, должно упорядочить всеобщее обращение. В недрах старого общества фактически созревает все элементы нового общества: капитал социализируется» («Теория капиталистического хозяйства», стр. 317).

В помощь стихийной социализации должна выступить сознательная социализация. Это — мирная, организованная «передача титулов»:

«Экспроприацию экспроприаторов, если по крайней мере оставаться на почве предшествующего развития хозяйства, надо понимать не как примитивное физическое уничтожение владельцев, но как экспроприацию их от той функции собственности, о которой только идет здесь речь, — от функции присвоения прибавочной стоимости. Экспроприацию надо понимать — по крайней мере для практики наших дней — не как уничтожение собственников, а лишь как экспроприацию титулов. Будем в данном случае следовать тому примеру, который нам дан самим развитием обращения, которое обособило титул на прибавочную стоимость и лишило его материальных функций собственности в процессе хозяйства» (стр. 321).

Финн к этой программе ничего не мог прибавить, кроме нескольких трескучих фраз и громких клятв о своей революционности.

Финн-Енотаевский о русской революции #

Финн-Енотаевский не только, как было выше указано, отрицал пролетарский характер всех революций 1917–1919 гг. Он все время вел широко задуманную теоретическую и, как показал теперь процесс меньшевиков, и практическую борьбу с социалистической русской революцией.

Неопытного читателя иногда может поразить «сочувственное» отношение Финна к русской пролетарской революции и советской власти. Приведем здесь только несколько примеров из подобных высказываний Финна:

«Большевизм Великой Русской Революции и в политическом и экономическом отношениях выполняет историческую задачу расчищения почвы для нового социального строительства» («Современное положение мирового хозяйства», 1920 г., стр. 87).

В другом месте, касаясь международного положения советской России, он писал:

«При таких условиях на западе советской России не грозит сейчас экономическая опасность от капиталистического мира. Победа над советской властью путем внешней торговли… призрачна, особенно при условиях рациональной организации внешнего обмена советской Россией» (стр. 86).

В третьем месте он прямо начинает с похвалы:

«Советская власть сейчас делает максимум усилий, чтобы вывести хозяйство из хаоса» (стр. 64).

Наконец иногда он проявляет даже «заботливость»:

«Предоставление права участия в разработке наших естественных богатств иностранному капиталу должно быть ограничено самым необходимым минимумом и обставлено самыми строгими гарантиями» (стр. 68).

Но такие «благожелательные» высказывания у Финна имеют троякое основание: 1) как он сам уверяет в предисловии к «К. Маркс и новейший социализм» (стр. 11), он и при советской власти пользуется «эзоповским языком», 2) для Финна, как объективиста, как сторонника развития производительных сил во что бы то ни стало, — любая государственная форма имеет временно право на существование, если она двигает производительные силы вперед:

«Свободное, самостоятельное, экономическое развитие страны — это необходимое условие политического и социального развития страны, развития в ней демократии и материального созревания для социализма. Марксизм не отвергает государственно-национальной точки зрения. Национальные хозяйственные интересы — интересы развития производительных сил данной страны — имеют для него первенствующее значение».

3) Для Финна советское хозяйство отнюдь не является социалистическим и поэтому он ничего не имел против того, чтобы большевики делали дело обанкротившихся политических русских капиталистов.

«Мы не видели бы особого несчастия в том, если бы у нас был чистый государственный капитализм под контролем советской власти. В истории бывает, что ставший преждевременно у руля класс вынужден выполнить те экономические задачи, которые не успел или не смог выполнить его предшественник» («Финансовый капитал и производительный», 1926 г., прим. стр. 23).

Чтобы составить представление о действительном отношении Финна к советской власти, к ее природе, перспективам и т. п., читайте примечания его работ, собирайте умело по всем его работам вскользь и умело брошенные замечания, и вы неизбежно придете к выводу, что Финн-Енотаевский матерый социал-демократ, который только тем отличается от других социал-демократов, например Каутского, что он одевает свои взгляды в причудливый костюм словесной ортодоксии и независимости осуждения.

Во-первых, Финн считает, что русский пролетарий преждевременно взял власть в свои руки.

«Ни один серьезный исследователь не отрицает роль классового творчества… Но все же остается верным положение Энгельса, высказанное им в 1894 г.: „Исторически невозможно, чтобы общество, стоящее на более низкой ступени экономического развития, разрешало задачи и конфликты, которые возникли и могли возникнуть в обществе, стоящем на несравненно более высокой ступени развития”, т. е. разрешило бы раньше этого последнего».

Итак, невозможно, чтобы отсталая Россия могла разрешить задачи социализма.

Во-вторых, по вопросу о том, где должна начаться пролетарская революция, Финн опять решительно высказывается не в пользу Октябрьской революции. Вопреки развернутому по этому вопросу учению Ленина, вопреки прямому высказыванию Маркса: «естественно, что насильственные вспышки происходят раньше в конечностях буржуазного организма, чем в его сердце, так как здесь урегулирование скорее возможно, чем там» («Классовая борьба во Франции 1848 г.», стр. 117), — Финн решает вопрос о месте начала революции в первом смысле. Разумеется Финн признает, что пролетарские перевороты возможны и в «конечностях» капиталистической системы, но «разрешение задачи пролетариатом станет возможным лишь с того момента, когда мировая война поставит пролетариат во главе народа, который властвует над мировым рынком», — цитирует он Маркса 50-х гг. «Одна только Англия может сыграть роль рычага для серьезной экономической революции».

Финн считает, что это положение «далеко не потеряло силу и сейчас» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 140). Он только считает, что теперь, с перемещением экономического центра в САСШ, даже революция Англии не делает окончательной гарантии мировой революции. Финн просмотрел, или делает вид, что просмотрел, что капитализм, переросший из докапиталистического в монополистический, по-иному ставит вопрос о начале революции, чем этот вопрос мог стоять в 70 и 50-х гг. прошлого века.

В-третьих, после только что изложенных представлений Финна о первых очагах пролетарской мировой революции излишне было бы разъяснять, что Финн против возможности построения социализма в одной стране и в частности в такой стране, как бывшая Россия.

«Вообще на укрепление нового строя в отсталой стране можно надеяться лишь тогда, когда и передовые, где материальная почва более подготовлена, перешли к высшей форме, и с их стороны не грозит экономическая опасность» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 139).

В другом месте он прямо говорит о русской революции:

«Победа большевизма обеспечена лишь в условиях: мировой пролетарской революции и здоровой, планомерной политики государственно-организованного хозяйства внутри» («Современное положение мирового хозяйства», стр. 87).

В-четвертых, Финн выступает прямым противником диктатуры пролетариата в той форме, в какой она дана в русской революции, т. е. в ее действительно революционной форме. Сам он прочно стоит на признании диктатуры, совпадающей с демократией. («К. Маркс и новейший социализм», стр. 133).

«По правильно понятому учению Маркса, диктатура пролетариата и господство большинства — синонимы, диктатура пролетариата имеет своей непременной предпосылкой достаточное развитие демократии и включает в себе все приобретения и достоинства последней» («Современное положение мирового хозяйства», стр. 76).

«Она… исключает всякие классовые гражданские привилегии и впервые осуществляет в обществе полные гражданские свободы и равенства» («К. Маркс и новейший социализм», стр. 136).

Поповская проповедь в духе Каутского здесь дана Финном в неприкрашенном виде.

В-пятых, Финн считает, и это уже частично отмечалось раньше, что в советской России хозяйство остается, разумеется, не социалистическим. Он даже считает, что беды не было бы в том, если бы в России развивался госкапитализм под контролем советской власти. Еще бы. Для вредителя, идеолога интервенции такой путь развития СССР был бы наиболее желательным. С другой стороны, Финн находит, что с точки зрения марксизма способ организации хозяйства у нас не может быть признан правильным, ибо государственная власть сама непосредственно ведет хозяйство.

«Маркс никогда не говорил о переходе общественного производства в руки государственной власти» («К. Маркс и новейший социализм», стр 140).

Отсюда — поразительное родство Финна с Каутским при общей оценке русской революции:

Русская Октябрьская революция — это буржуазная революция, а не социалистическая, причем буржуазная революция «восточного типа» (Каутский).

Если исходить, как это делает Финн, из оценки русской революции, как непролетарской, если оценивать хозяйство СССР таким, для которого высшей формой может быть только государственный капитализм, если, наконец, считать, что мировой революции в ближайший обозримый период ждать не приходится, то все это не могло не ставить вопроса о капитуляции диктатуры пролетариата в России перед силами внешнего и внутреннего капитализма. Вопрос о перерождении советской власти Финн разрабатывал все время и очень настойчиво.

Выше мы приводили то место из Финна, где он сравнивает задачу, выполняемую «большевизмом Великой Российской революции», с задачей якобинцев Великой Французской революции. И те, и другие расчищали почву для «нового социального строительства». Но каково будет это строительство, по Финну, не трудно догадаться, если он здесь же двумя строками ниже, подчеркивает, что без победы мировой революции победа большевиков в СССР невозможна. Путь термидора здесь поставлен, как единственная перспектива развития СССР. Но и здесь Финн честно повторил Каутского, который несмотря ни на что продолжает твердить: «Термидор неизбежен».

При этом у Финна, как и многих других, сначала ставка ставилась на «естественный» ход внутренних сил. Он, как и другие, ждал перерождения советской власти.

«Следует иметь в виду, что советский режим подвержен эволюции. И к нему приложимы слова Маркса в письме к Ф. Вольте от 23 ноября 1871 г.: „В истории Интернационала повторилось то же, что история показывает повсюду. Устарелое строится во вновь приобретенной форме и восстановиться и укрепиться…”»

Когда в 1927–1928 гг. выяснилось, что «устарелое» не «восстанавливается и не укрепляется», когда рухнули надежды на перерождение, — Финн вместе с другими бросился на путь подготовки интервенции против Советского Союза. Оружие критики он сменил критикой оружием. И неудачно.

Примечания #