Чулок Т. Экономическое учение Маркса в освещении Каутского #

Журнал «Под знаменем марксизма», 1933, № 3, с. 103—131

Недавно Каутский выпустил 25-м изданием свою книжку «Экономическое учение К. Маркса», написанную им в 1886 г., т. е. 47 лет тому назад, тому выпуску он предпослал специальное предисловие и снабдил его дополнениями, относящимися ко II и III тт. «Капитала» (кругооборот капитала, оборот капитала, воспроизводство общ. капитала, кризисы, торговая прибыль, процент и предприним. доход, земельная рента и т. д.).

Каутский в своем предисловии рекомендует эти дополнения как очень важные, завершающие его изложение марксова экономического учения.

По его мнению, теперь (в противовес прежним временам) рабочие интересуются не только кругом проблем, изложенных Марксом в I томе «Капитала», но также и проблемами обращения, воспроизводства, кризисов и другими, изложенными им в двух других томах. Если раньше можно было ограничиться изложением только I т., то теперь положение резко изменилось вследствие «совершенно новой ситуации, созданной мировой войной».

До войны рабочие партии были всецело оппозиционными партиями, пишет Каутский. Задачи их в политическом отношении, по его мнению, годились прежде всего к борьбе за демократию, а в экономическом — к борьбе против произвола предпринимателей. Теперь, после мировой войны, рабочие партии во многих странах пришли к власти (вошли в правительство), в других — недалеки от этого. «Рабочий класс получает все большую возможность не только отстаивать свои особые узко классовые интересы, но и интересы процесса производства в целом, даже всей общественной жизни вообще»¹. Таким образом, как видит читатель, задачи рабочего класса на современном этапе развития капитализма, по мнению социал-фашиста Каутского, чрезвычайно расширились. Узко классовые интересы пролетариата уступили место интересам защиты процесса капиталистического производства в целом и даже всей общественной жизни в целом! Каутский предлагает рабочему классу отстаивать интересы капитализма, поддержать капиталистическую рационализацию, огромное повышение интенсивности труда, увеличение рабочего дня, падение зарплаты, увеличение безработицы, рост обнищания пролетариата и т. д., ибо это как раз и есть процессы, характеризующие на нынешнем этапе «процесс производства в целом». Кроме того пролетариат, как видно, должен поддерживать все чрезвычайные декреты, план Юнга, фашистское правительство Гитлера и т. д., так как это так или иначе есть общественные (капиталистического общества) интересы².

Все это привело Каутского к мысли о необходимости дополнения его книги или, как он выражается, популярного издания «Капитала».

«Таким образом, — пишет он, — «Капитал» вышел теперь в популярном издании, которое сильно облегчает изучение этого гигантского труда».

«Надеюсь, что «Экономическое учение» в дополненном виде еще больше отвечает запросам широких рабочих кругов, а также изучающих Маркса в смысле краткого и общепонятного введения в круг идей «Капитала»³.

Каутский, как видим, рассчитывает сейчас, как и прежде, на широкие рабочие круги, изучающие Маркса.

Это делает совершенно необходимым и чрезвычайно насущным сейчас критический пересмотр этой книги, несмотря на то, что подавляющая часть ее (9/10) написана 47 лет тому назад. Мы должны разобрать ее под углом зрения критики взглядов современного Каутского, современных его, социал-фашистских, позиций.

До сих пор мы еще не имели марксистской критики этой работы, в то время как она является необычайно распространенной не только у нас, но и за границей. Многие десятки тысяч людей, приступающих к изучению «Капитала» Маркса, действительно пользуются ею как пособием.

Критика этой книги Каутского необходима не только потому, что он сам, как мы это видели, рекламирует ее для рабочих за границей, но и потому, что у нас, в Советском союзе ее в достаточной степени разрекламировал ренегат Д. Рязанов, позиции которого в этом вопросе безусловно связаны с его предательством интересов нашей партии.

В 1930 г. Д. Рязанов выпустил «Экономическое учение К. Маркса» Каутского, предпослав ему свое предисловие, в котором он горячо рекомендовал читателю эту книгу. При этом он ни единого слова не сказал о тех извращениях, которые в ней содержатся.

«Предлагаемая нами вниманию читателей работа Каутского, — пишет Рязанов, — является до сих пор лучшим популярным введением в изучение первого тома «Капитала» Маркса» (из предисловия Рязанова к изданию 1930 г.).

«Чтобы облегчить им (молодым социал-демократам. — Т. Ч.) понимание «Капитала» Маркса, Каутский и написал свою книжку «Экономически учение Карла Маркса» — мастерской образец популяризации трудных экономических вопросов» (там же, стр. 6).

Книга Каутского, пишет дальше Рязанов, …«осталась до сих пор незаменимым пособием для читателей, которые еще не подготовлены к чтению первого тома «Капитала» Маркса или впервые приступают к этому чтению» (стр. 7. Разрядка (моя. — Т. Ч.).

Эти отзывы Рязанова — еще одно свидетельство того, как погряз он всем своим существом в социал-демократическом болоте и как сродни он Каутскому и II интернационалу в целом. Совершенно несомненно, что в этом «лучшем популярном введении» к «Капиталу», в этом «мастерском образце» и «незаменимом пособии» мы имеем целый ряд эклектических антимарксистских положений, срастающихся с меновой концепцией, с теорией мирного врастания капитализма в социализм и т. д., являющихся безусловно теми корнями, которые в процессе дальнейшей эволюции Каутского дали такой богатый урожай в виде его нынешних контрреволюционных социал-фашистских писаний. Своей попыткой прикрасить, скрыть от читателя извращения Марковой теории, допущенные Каутским в его прежних работах, Рязанов оказал такую же услугу ему и II интернационалу, как сокрытием от партии письма К. Маркса о Каутском.

Впрочем здесь нет ничего удивительного, если принять во внимание, что в 1928 г., когда злейший и опаснейший враг мировой революции Каутский имел уже за своей спиной большой стаж борьбы с СССР и Коминтерном, Д. Рязанов не находил более сильных слов для его характеристики, чем следующие: «Теперь, когда Каутский так тщательно разыскивает и с таким усердием раздувает недостатки «советского» (почему в кавычках? — Т. Ч.) хозяйства, противопоставляя ему выгоды и преимущества рационализированного и демократизированного капитализма, особый интерес приобретает его старая статья»…

Итак, Каутский, по Рязанову, только раздувает недостатки «советского» (для Рязанова — в кавычках) хозяйства. Яркий пример, поясняющий нам, почему Рязанов очутился в рядах вредителей-меньшевиков.

* * *

Прежде чем приступить к непосредственному разбору самой книги Каутского, сделаем несколько предварительных замечаний.

За последнее время в среде экономистов-коммунистов довольно усиленно дебатируется вопрос о том, как нужно оценивать прежние работы нынешних вождей социал-фашизма⁴.

В этом вопросе сейчас как и раньше намечаются, по нашему мнению, две неверных и опасных точки зрения. С одной стороны, вульгаризаторская и упрощенческая попытка отождествить позиции нынешних вождей социал-фашизма с их прежними позициями, теперешнего Каутского с прежним Каутским⁵. С другой — попытка доказать, что между прежним и теперешним Каутским нет абсолютно ничего общего, что старый довоенный Каутский был ортодоксальным марксистом, что на прежних его работах (в частности и в особенности на книжке, о которой идет речь) учились поколения революционеров, что эти работы не следует подвергать критике и искать в них корней нынешних социал-фашистских теорий, ибо никаких таких корней в этих ортодоксальных работах Каутского нет и быть не может. Выходит, что нам нужно, отказавшись от всякой критики, ограничиться только рекламированием положительных качеств и показом того полезного, что эти работы пришли и еще сейчас могут принести⁶.

Ни первая, ни вторая, наиболее вредная и опасная точка зрения не выдерживают никакой критики с партийной, большевистской точки зрения.

Отождествление старого Каутского с нынешним на руку только классовым врагам пролетариата и прежде всего самому Каутскому, который всячески пытается доказать, что никакой измены с его стороны не было, что он ведет последовательную линию с самого начала и до конца, пытаясь снять с себя ответственность за то грязное предательство рабочего класса, которое он проделал. Говоря о прежнем Каутском, мы конечно должны отметить, что на определенном этапе развития некоторые старые его работы принесли определенную пользу, было время, когда Каутский стоял на позициях революционного пролетариата. Но в то же время мы ни в коем случае не можем сказать, что в эти периоды Каутский был последовательным от начала до конца, ортодоксальным марксистом.

Даже в ранних его работах со всей ясностью и определенностью проглядывают корни той ревизии марксизма, которую он проделал на протяжении всего пути своего развития. Каутский, Гильфердинг и другие нынешние вожди социал-фашизма стали предателями не случайно. Их предательство является логическим результатом проделанной ими шаг за шагом эволюции. Каждый новый этап в развитии революционного движения характеризовался все большим и большим углублением их предательства. Из области теорий оно неизбежно было перенесено в практику рабочего движения и в конце концов вылилось в открытую, ничем не замаскированную измену делу рабочего класса. В свете глубочайшего падения нынешних вождей социал-фашизма совершенно ясно выглядят те искажения марксовой теории, которые мы можем проследить в их ранних работах.

Мы не имеем возможности останавливаться здесь подробно на характеристике ранних работ Каутского. Приведем лишь ряд ценнейших замечаний Ленина о его работах (Лен. сб. XIV), в том числе и об «Антиберштейне» и об «Эрфуртской программе». Эти замечания являются ярким образцом того, как нужно критиковать старые работы Каутского и других вождей социал-фашизма. Они бьют по правым попыткам огулом защищать все, что ими было написано раньше, замазывать их эклектизм и ревизионизм, выпячивать их роль как бывших вождей пролетариата.

«Каутский в своей книге против Бернштейна, — говорит Ленин, — тоже обошел вопрос (о насильственной революции и сломе буржуазной государственной машины. — Т. Ч.) заявив: «Решение вопроса о проблеме пролетарской диктатуры мы вполне спокойно можем предоставить будущему».

«Перл! Ха-ха-ха!! «вполне спокойно»!! С гг. де юнкерами, Рокфеллерами и т. п. вряд ли сладишь без диктатуры»…

И далее Ленин замечает:

«Итог: Я-де за диктатуру пролетариата, но не хочу настаивать на ней и разбирать ее. Ни за, ни против!!!»

«Мы-де не знаем — ни когда, ни как получит пролетариат политическое господство, в одном ли крахе, в ряде ли катастроф или в постепенном развитии… но мы-де «партия социальной революции».

Ко всему этому Ленин добавляет: «Сравни — Энгельс о революции в Анти-Дюринге!! Вот до чего опошлили марксизм!!» (разрядки моя. — Т. Ч.)⁷.

И это написано Лениным об «Антибернштейне», книге, которая была написана Каутским в прошлом столетии.

В этом же, XIV Лен. сборнике имеются замечания по поводу других книг Каутского: о «Социальной революции» (вышла в 1903 г.), о «Пути к власти» (вышла в 1909 г.). .

Разбирая первую, Ленин замечает:

«Каутский говорит о «борьбе за обладание государственной властью»… «стремлении завоевать государственную машину»… NB: шаг назад от 1852—1891 к 1847». Здесь Ленин подчеркивает, что Каутский еще в 1903 г. отвергал марксово революционное учение о необходимости уничтожения, разбития, слома капиталистической государственной машины и утверждения диктатуры пролетариата, подменяя это учение абстрактным рассуждением о «завоевании (буржуазной) государственной машины»⁸.

Разбирая книгу Каутского «Путь к власти», Ленин замечает: «Во всем главе I (с. 15—21) ни слова о «разбитии» военно-бюрократической государственной машины, — ни о борьбе с «суеверной верой в государство», ни о замене парламентских учреждений и чиновников пролетарскими учреждениями типа Парижской коммуны» (Лен. сб. XIV, стр. 363).

По поводу главы II Ленин замечает:

«И только! В главе II ни слова о революционном использовании всякой революционной ситуации! Ничего! сравнить с Энгельсом в Анти-Дюринге, место о революции и насилии!!» И наконец Ленин подводит итог разбора всей книги:

«Итог: все время о «революции», особенно о «политической революции», и ничего о конкретизации ее у Маркса и Энгельса в 1852, 1871, 1891 гг. Ничего о «разбитии», о «паразите-государстве», о замене парламентских учреждений работающими». Ко всему этому на полях сделана следующая заметка:

«Именно особенности политической революции пролетариата смазаны» (стр. 369).

Мы не будем здесь подробно останавливаться на замечаниях Ленина по поводу полемики Каутского с А. Паннекуком, которая велась в «Neue zeit», 1912 г. Отметим коротко, что у Ленина по поводу полемических приемов Каутского пестрят такие замечания: «Обход вопроса о нелегальных организациях (жулик)!», в вопросе об отношении к политическому завещанию Энгельса — Каутский — «жулик и подлец!! Сами (Ленин имеет здесь ввиду Бернштейна, Каутского и др. столпов немецкой с.-д. — Т. Ч.) подделали завещание». «Жулик, ибо Паннекук говорит именно о «революции» (разрядка Ленина). Ленин приводит следующую цитату из Каутского о его программе действия:

«Построение организации, завоевание всех позиций власти, которые мы в состоянии завоевать и прочно удержать собственной силой, изучение государства и общества и просвещение масс; других задач пока мы еще не можем сознательно и планомерно ставить ни себе, ни нашим организациям». На это Ленин замечает: «Перл идиотизма» (стр. 379). Там же Ленин замечает:

«Общий итог — социализм без революции!! Или революция без разрушения политической власти, «государственной машины» буржуазии!» (стр. 379).

И наконец общая оценка всей полемики Каутского следующая: «Это полный крах марксизма!! Все уроки и учение Маркса и Энгельса 1852—1891 забыты и извращены. «Разбить военно-бюрократическую государственную машину» учили Маркс и Энгельс. Ни слова об этом. Диктатура пролетариата подменена мещанской утопией борьбы за реформы. Социализм реформистски осуществляется; массовая стачка для реформ — к этому все сводится. Ни слова о борьбе «против суеверной веры в государство», о создании пролетариатом не парламентских, а «работающих исполнительных и законодательных» представительных учреждений. И это в августе 1912 г. — после «Пути к власти!» накануне Базельского манифеста!! в специальном ответе на статью о революции, о «политической революции»!! Нет ни проповеди революции, ни разработки ее вопросов» (Лен. сб. XIV, стр. 381, разрядка Ленина).

Эти ленинские замечания совершенно определенно говорят о том, что Каутский никогда не был последовательным марксистом. Отдельные правильные мысли, которые он высказывал, всегда представляли собой изолированные отрывки, не связанные в единую цельную марксистскую теорию. Они переплетались в работах Каутского с целым рядом оппортунистических, антимарксистских, ревизионистских положений. Даже в годы своего наивысшего подъема и расцвета Каутский не был идеологом насильственной пролетарской революции и диктатуры пролетариата.

Наша задача заключается в том, чтобы, базируясь на замечаниях Ленина и развивая их, показать, как и куда развился эклектизм, присущий Каутскому, как ревизионизм все больше выталкивал и заслонял то положительное, что было когда-то в нем, как этот ревизионизм привел к измене рабочему классу и превратился в контрреволюцию. Тем самым мы покажем действительный путь измены социал-фашистов.

* * *

Книга Каутского «Экономическое учение К. Маркса» несомненно сыграла в свое время известную роль в деле продвижения марксова учения в массы. В ней содержится ряд правильных глав. Например в главе «Рабочая сила, как товар» верно ставится вопрос об условиях, необходимых для превращения рабочей силы в товар, более или менее удачно критикуются вульгарные экономисты, утверждающие, что капиталисты, платя зарплату рабочим, тем самым якобы авансируют их. Сравнительно неплохо изложены также главы, посвященные кооперации, мануфактуре и машинам, учение Маркса о пагубном действии, которое оказывает на рабочих введение машин при капитализме (введение женского и детского труда, разрушение семьи рабочего увеличением рабочего дня и т. д.).

Но было бы политической слепотой, если бы мы на основании той частицы правильного, что имеется в этой книге Каутского, стали бы расхваливать и рекомендовать ее изучающим «Капитал» без всяких оговорок, как проделал ренегат Рязанов и как это рекомендуют нам некоторые «друзья» из правооппортунистического лагеря. Необходимо вскрыть ту цепь извращений экономического учения Маркса, которая красной нитью проходит через всю работу Каутского, показать социал-фашистскую сущность вновь написанных им глав и тем самым предупредить товарищей, которые думали бы пользоваться этой книгой при изучении «Капитала», от целого ряда ошибок.

* * *

Известно, что теория стоимости Маркса является центральным основным звеном его экономической системы, звеном, без правильного понимания которого совершенно невозможно правильное понимание всех проблем марксовой политэкономии. Совершенно неслучайно поэтому вся послемарксова буржуазная и вульгарная политэкономия стремилась опровергнуть самый исходный пункт, фундамент его экономической системы — теорию стоимости. Признавалось даже часто, что во всем остальном его теория стройна и построена на железной логике. Но все это будто рушится вследствие ошибочности самой основы, теории стоимости, вместе с падением которой неизбежно падает вся марксова система.

Внимательное чтение «Экономического учения К. Маркса» К. Каутского сразу показывает целый ряд серьезнейших принципиальных извращений в его трактовке марксовой теории стоимости.

Так Каутский с первых же шагов своего изложения сразу показывает полное непонимание им сущности двойственного характера труда и товара.

Резко бросается в глаза, что Каутский избегает употребления марксовых терминов — абстрактный труд и конкретный труд. Если первый еще можно встретить, то термин конкретный труд вообще отсутствует. Однако более глубокий анализ вскрывает, что за этой внешностью скрывается целый ряд принципиальных извращений марксова анализа двойственного характера труда.

В «Экономическом учении» например, мы находим следующие пояснения и высказывания по этому вопросу: «Если же оставить в стороне потребительную стоимость товара, то у них останется лишь одно свойство — то, что они — продукты труда. Но когда мы таким образом мысленно отвлекаемся от потребительной стоимости продуктов, то вместе с тем и отвлекаемся и от определенных видов создавшего их труда; они тогда представляют не продукты труда столяра, прядильщика и т. д., а только продукты человеческого труда вообще. И как таковые — стоимости» (стр. 24 (16), разрядка моя. — Т. Ч.)

Таким образом, говоря о труде, создающем стоимость, он ограничивается заявлением, что созидателем ее является труд вообще. Но еще рельефнее и яснее его трактовка абстрактного труда выглядит в следующем месте. «С одной стороны, труд представляется нам производительной тратой человеческой рабочей силы вообще, с другой определенной человеческой деятельностью для достижения определенной цели. Первая сторона труда составляет общий элемент всякой производительной деятельности человека, вторая — различна для различных видов производительной деятельности. Между земледельческим трудом и трудом кузнеца есть то общее, что оба они являются тратой человеческой рабочей силы вообще, но они отличаются друг от друга своей целью, своими приемами, своим предметом, своими средствами, своим результатом» (стр. 26, нем. изд. 19, разрядка моя. — Т. Ч.) Наконец такое же определение дает Каутский и в следующем месте:

«Не труд, как определенная, целесообразная, качественно различающаяся деятельность создает стоимость, а только труд одинаковый во всех отраслях производства, труд как затрата человеческой рабочей силы вообще. Как такая затрата рабочей силы, разные виды труда, подобно самим стоимостям, не качественно, а количественно различны» (стр. 26).

Эти определения Каутского (никаких других определений он не дает) говорят о грубо механистическом понимании им категории абстрактного труда. В самом деле, что значит труд вообще, или затрата человеческой рабочей силы вообще, о которой Каутский неоднократно говорит. Затрата человеческой рабочей силы вообще есть не что иное, как затрата человеческой физиологической энергии. Ничего другого под этим понять нельзя. Таким образом получается, что затрата человеческой рабочей силы или, что то же, затрата человеческой физиологической энергии создает стоимость. Следовательно эта затрата есть абстрактный труд. Такое чисто физиологическое толкование абстрактного труда увековечивает его, ибо затрата человеческой физиологической энергии существовала всегда и будет существовать, пока существует человеческое общество. Но если это так, то, следовательно, и стоимость, созидателем и субстанцией которой является абстрактный труд, превращается в вечную надисторическую категорию. При этом нужно отметить еще один, чрезвычайной важности момент, который подтверждает, что Каутский подошел к трактовке абстрактного труда, как чистый механист и физиологист. В вышеприведенных цитатах Каутский заявляет: «Как такая затрата рабочей силы (рабочей силы вообще) разные виды труда, подобно самим стоимостям, не качественно, а количественно различны». Как видим, Каутский в своем анализе абстрактного труда подходит к нему чисто количественно. Все качественные социальные, общественные моменты, которые являются основными моментами при определении абстрактного труда, выброшены. Этот чисто количественный подход к чрезвычайно сложной социальной проблеме проходит красной нитью и при трактовке Каутским стоимости, форм стоимости, денег и т. д. Да иначе и быть не может, если абстрактный труд с первого же шага определен, как физиологическая, надисторическая категория. При таком подходе количественная трактовка остается единственно возможной. Однако мы знаем, что затраты человеческой рабочей силы вообще, или, что то же, затрата человеческой физиологической энергии, взятая сама по себе, вне данной, определенной общественной организации труда, не является абстрактным трудом, как это выходит у Каутского, точно так же, как продукт, взятый сам по себе, не является товаром вообще. Товаром является только тот продукт, который изготовлен при данной определенной организации общественных производственных отношений (отношений независимых друг от друга производителей) для продажи на рынке.

Абстрактным трудом является не просто физиологическая затрата человеческой энергии (затрата человеческой рабочей силы вообще), но такая физиологическая затрата, которая связана определенными общественными функциями создания и соизмерения стоимости, функциями, которые вызваны к существованию наличием данных определенных (товарно-капиталистических) общественных производственных отношений, функциями, уничтожающимися вместе с уничтожением породивших их производственных отношений. Мы имеем по этому поводу чрезвычайно ценное высказывание Ленину В своей небольшой статье «Вульгарный социализм и народничество, воскрешаемые социал-революционерами» Ленин критикует следующее их положение: «Основой существования, — говорят с.-р., — тех и других (сельских пролетариев и «самостоятельных землевладельцев», живущих приложением собственного труда) является труд как определенная политико-экономическая категория». Ленин отвечает на это утверждение: «Определенной политико-экономической категорией является не труд, а лишь общественная форма труда, общественное устройство труда, или иначе: отношения между людьми по участию их в общественном труде» (т. V, стр. 201, изд. 3-е).

Эго значит, что на каждом этапе развития человеческого общества труд в связи с переменой формы его организации, в связи с переменой общественных производственных отношений людей имел и будет иметь совершенно различные общественные функции и характеристики. Политико-экономическое содержание труда изменяется в зависимости от формы его организации. На этапе развития общественно-производственных отношений, характеризующихся как товарные, эта физиологическая затрата труда приобретает особые общественные черты, которые только и превращают физиологическую затрату человеческой энергии в абстрактный труд, создающий стоимость. С гибелью этих производственных отношений исчезают эти специфические общественные отношения, следовательно исчезает абстрактный труд и вместе с ним и стоимость, хотя физиологическая затрата человеческой энергии остается. «По Марксу, абстрактный труд существует лишь в товарном хозяйстве, хозяйстве, в котором равенство труда как затрата одной и той же физиологически однородной человеческой рабочей силы выступает как специфически общественная форма труда. Лишь в товарном хозяйстве это равенство труда становится общественной формой труда, т. е. абстрактным трудом»⁹.

Совершенно очевидно, что понимание абстрактного труда как категории общественной, присущей только товарному хозяйству, есть единственно правильное марксистское его понимание. Правильное понимание этого вопроса играет первостепенную роль и в понимании марксовой теории стоимости, а следовательно и всей марксовой теории. Как видим, с первых же шагов Каутский извратил Маркса, ибо он стоит на совершенно противоположных ему механистических позициях, превращающих абстрактный труд в нечто чисто физиологическое, естественное, энергетическое, надисторическое. Тем самым Каутский извращает понимание двойственного характера труда. Как видим, у Каутского вообще нет четкой постановки этой проблемы. С одной стороны, мы имеем у него извращенное толкование абстрактного труда, с другой — отсутствие четкого противопоставления его конкретному труду. Каутский почти и не упоминает термина — конкретный труд.

Каутский, механистически исказивши категорию абстрактного труда (двойственный характер труда), не мог не извратить и учение о стоимости. Он антимарксистски толкует понимание двойственного характера товара. Считая, что абстрактный труд является «трудом вообще», тратой физиологической человеческой энергии, а следовательно, превратив ее в категорию надисторическую, Каутский не мог понять также и стоимость как категорию специфически общественную, историческую, присущую и выражающую общественные производственные отношения товарного хозяйства. Для него стоимость естественно (исходя из его понимания абстрактного труда) есть категория, во-первых, чисто количественная, во-вторых, натуральная.

Маркс в I томе «Капитала» дал первоначальное определение стоимости как «сгустка» безразличного человеческого труда, как «кристалл» этой общей им всем общественной субстанции абстрактного труда, развив его дальше и показав, что стоимость есть выражение общественных производственных отношений людей в товарном хозяйстве.

В «Капитале» все эти определения чрезвычайно четки, у Каутского же они чрезвычайно бледны, тусклы, неопределенны и беспредметны. И это, как читатель увидит, неслучайно, ибо его интересует не стоимость, а меновая стоимость.

Определяя стоимость, он пишет:

…«точно так же и в основании различных выражений меновой стоимости товара лежит определенное содержание, которое мы называем стоимостью» (стр. 15). Или вот еще одно определение:

«Поэтому в железе и пшенице, как товарах, должно быть нечто общее, делающее сравнение их возможным. Это и есть их стоимость». (Здесь нет ни слова о том, что же такое это «определенное содержание», это «нечто общее». — Т. Ч.).

Дав такое туманное определение стоимости, Каутский этим ограничился. Но зато он широко занялся проведением параллелей между стоимостью и тяжестью, причем до того увлекся, что совершенно отождествил эти два понятия

«Как бы ни был разнообразен вид меновой стоимости товара в данное время и в данном месте, в основании ее всегда будет лежать одинаковое содержание. Поясним это общественное явление подобным ему явлением из мира физического. Когда я говорю, что какое-нибудь тело весит 16 килограммов или 40 фунтов или один пуд, то я знаю, что в основании всех этих различных выражений лежит определенное содержание, определенная тяжесть тела. Точно так же и в основании различных выражений меновой стоимости товара лежит «определенное содержание, которое мы называем стоимостью» (стр. 99, 15-е нем. изд.). Вот и все. Как тяжесть есть нечто общее вещам, точно так же и стоимость есть нечто общее товарам. Даже Каутский, взяв марксов пример сравнения тяжести сахара и железа, комментирует его следующим образом:

«Число кусков железа показывает нам вес сахара, но было бы нелепо думать, что сахар потому весит 10 ф., что на другой чашке весов лежит 10 кусков железа: напротив, только и потому и нужно было положить туда столько железа, что сахар весит 10 ф.».

«Здесь вопрос совершенно ясен, но ведь точно так же обстоит дело и с величиной стоимости и формой стоимости». «Способ выражения веса тела во многом походит на выражение стоимости товара т. е. на форму, в которой мы выражаем величину его стоимости. Голова сахара весит 10 ф. Это, точнее говоря, значит, — продолжая наш пример, — что она весит столько же, сколько 10 определенных кусков железа; подобным же образом мы можем сказать о сюртуке, что он стоит столько же сколько стоят например 20 аршин холста» (31—32-е русск. изд.).

Такого порядка цитаты можно еще продолжать. Но и этих достаточно, чтобы констатировать, что Каутский путем таких аналогий, «популярных» сравнений совершенно натурализовал стоимость, отождествив ее с тяжестью. Он не дал никаких разъяснений по поводу глубочайшей принципиальной разницы, отличающей эти два явления. Совершенно противоположное мы находим в «Капитале», из которого Каутский взял эту параллель. Проведя сравнение между тяжестью и стоимостью, Маркс тут же немедленно оговаривается.

«Как тело железо, — говорит Маркс, — в качестве меры веса представляет по отношению к голове сахара лишь тяжесть, так в нашем выражении стоимости тело сюртук представляет по отношению к холсту лишь стоимость». «Однако, здесь и прекращается аналогия (сходство), в выражении веса сахарной головы железо представляет естественное свойство, общее обоим телам, именно — тяжесть, в то время как сюртук в выражении стоимости холста представляет сверх «естественное свойство обеих вещей:

их стоимость нечто чисто общественное» («Капитал», т. I, стр 19. — Разрядка моя — Т. Ч.).

Маркс, проведя параллель между стоимостью и тяжестью, немедленно со всей силой подчеркивает огромную принципиальную разницу между ними. Тяжесть — естественное свойство вещи, стоимость — явление общественное, историческое. Каутский обходит, затушевывает эту разницу, и это неизбежно вытекает из его трактовки абстрактного труда. Натурализовав абстрактный труд, представив его, как чистую затрату физиологической энергии, как чистое количество, выхолостив все качественные, общественные, классовые моменты, Каутский неизбежно должен был натурализировать и стоимость, превратить ее в категорию надисторическую¹⁰.

Но этим дело не ограничивается. Маркс уделяет очень большое внимание вопросу о различии стоимости и меновой стоимости, который имеет чрезвычайно большое принципиальное значение. Каутский же в своей книге не только не удосуживается уделить этому вопросу хотя бы несколько строк, но вообще в процессе изложения смешивает стоимость с меновой стоимостью.

Хотя в своем изложении стоимости Каутский и говорит о том, что эта категория социальная, но это определение не вытекает у него органически из всего хода анализа. Оно выглядит случайно, скорее в виде какой-то искусственной пристройки. В самом деле, Каутский, посвятивший меновой стоимости специальный раздел, однако ухитрился совершенно не поставить вопроса о различии между стоимостью и меновой стоимостью, не дал качественного определения стоимости в отличие от количественного ее определения. В разделе о меновой стоимости можно встретить все, что угодно вплоть до приведенных нами выше рассуждений о тяжести и стоимости, но там даже и намека нет на действительный анализ меновой стоимости, как количественного выражения стоимости, отличающейся от самой стоимости как форма и содержание. В своем анализе стоимости он продолжает все ту же количественную линию. «Однако, — заявляет он, — как стоимости товары различаются не качественно, а количественно» (разрядка автора).

Таким образом, не дав различия между стоимостью и меновой стоимостью, Каутский в своих определениях делает упор на количественную характеристику стоимости, так же, как и абстрактного труда.

Между тем Маркс в «Капитале» проводит очень определенный и четкий водораздел между стоимостью и меновой стоимостью. Маркс несколько раз подчеркивает, что меновая стоимость не есть стоимость, а есть форма стоимости. И иначе быть не может, ибо, если не провести четкого разграничения между этими категориями, то меновая стоимость приобретает характер чисто случайный, из-под теории стоимости вырывается трудовая основа. Известно, что Бейли именно на основе отождествления стоимости и меновой стоимости. пытался доказать, что меновая стоимость определяется на рынке чисто случайными обстоятельствами спроса и предложения. Маркс по этому поводу говорил:

«Меновая стоимость, прежде всего, представляется в виде количественного соотношения, в виде пропорции, в которой потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода, случайного соотношения, постоянно изменяющегося в зависимости от времени и места. Меновая стоимость кажется поэтому чем-то случайным и совершенно относительным, внутренняя для товара имманентная меновая стоимость представляет по-видимому бессмыслицу. Рассмотрим дело ближе» («Капитал», т. I, стр. 2).

В дальнейшем Маркс доказывает, что такое понимание является совершенно неверным, что «меновая стоимость должна иметь какое-то содержание, отличное от этих способов выражения» (стр. 3). И содержанием этим как раз и является стоимость. Далее Маркс показывает очень четко отличие стоимости от меновой стоимости. «Когда мы в начале этой главы, — говорит Маркс, — следуя ходячему обозначению говорили: товар есть потребительная стоимость и меновая стоимость, то, строго говоря, это было неверно. Товар есть потребительная стоимость, или предмет потребления и «стоимость». «Он (товар. — Т. Ч.) обнаруживает эту свою двойственную природу, когда его стоимость получает собственную, отличную от его натуральной формы, форму проявления, а именно — форму меновой стоимости…» («Капитал», т. I, стр. 22). К этим словам в своей работе о книге Адольфа Вагнера Маркс добавляет: «Я следовательно не подразделяю стоимость вообще на потребительную стоимость и меновую стоимость, как противоположное понятие «стоимости». Но конкретная, общественная форма продукта труда — «товар» есть, с одной стороны, потребительная стоимость, а с другой стороны, — «стоимость», а не меновая стоимость, так как одна только форма проявления не составляет собственно содержания его» («Архив Маркса и Энгельса», кн. V, стр. 394).

Нет нужды дальше цитировать Маркса по этому поводу. Каждой марксисту ясно, что Маркс делал четкое разграничение между стоимостью и меновой стоимостью и неслучайно, ибо их отождествление и смешение делает меновую стоимость чисто случайной, вырывая из-под теории стоимости самое важное — трудовую основу, и смешивает форму и содержание. Каутский фактически смазал этот важнейший вопрос, став на точку зрения отождествления стоимости и меновой стоимости.

Но на этом не кончаются его извращения двойственного характера товара. Он не ограничился одной только натурализацией стоимости и отождествлением ее с меновой стоимостью, но извратил также и категории потребительской стоимости.

Известно, что Маркс считал потребительную стоимость товаров исторической категорией. В особенности это стало совершенно очевидным с момента опубликования работы Маркса «О книге Адольфа Вагнера». Однако Каутский в своем 25-м издании «Экономического учения» остается на тех же позициях, что и в 1-м издании. Так он пишет: «Потребительная стоимость определяется физическими свойствами товарного тела. Потребительные стоимости образуют вещественное содержание богатства, какова бы ни была его общественная форма. Потребительная стоимость не есть следовательно свойство, присущее исключительно товару. Существуют потребительные стоимости, которые не представляют собою товаров, например, как мы видели выше, продукты производства коммунистической общины» (стр. 22, подчеркнуто мною. — Т. Ч.). Совершенно обратную точку зрения развивает Маркс в вышеуказанной работе. «Тот, кто продуктом своего труда удовлетворяет свою собственную потребность, создает лишь потребительную стоимость, но не товар, он должен произвести не просто потребительную стоимость, но потребительную стоимость для других, общественную потребительную стоимость».

«Благодаря этому, потребительная стоимость, как потребительная стоимость «товара», сама обладает исторически специфическим характером»¹¹.

Итак, Каутский не делает никакого различия между потребительной стоимостью продукта и потребительной стоимостью товара. Последняя поэтому представляется ему надисторической, вечной, в то время как Маркс отличает одну от другой и четко заявляет, что последняя исторична.

* * *

Таким образом Каутский исказил марксово понимание двойственного характера труда и товара и, совершенно очевидно, исходя из таких позиций, не мог не исказить марксова учения о формах стоимости и деньгах. Маркс дал не только формальный анализ трех форм стоимости - простой, развернутой и всеобщей. Он показал, что движение этих трех форм низшей к высшей есть только выражение развития противоречий товара, идущего через развитие относительной и эквивалентной форм стоимости.

В частности чрезвычайно важным является учение Маркса об особенностях эквивалентной формы: (1) потребительная стоимость становится формой проявления своей противоположности, т. е. стоимости, 2) конкретный труд делается формой проявления своей противоположности, т. е. абстрактно человеческого труда, 3) частный труд становится формой своей противоположности, т. е. трудом в его непосредственно общественной форме). Развитие этих особенностей есть не что иное, как внешнее развитие внутреннего противоречия товара, приводящего к раздвоению товарного мира на товар и деньги.

Только тот, кто правильно понял и верно толкует двойственный характер товара, может понять сущность относительной и эквивалентной формы стоимости, только тот может понять сущность трех форм стоимости: простой, развернутой и сложной, и только тот может понять сущность денег и их происхождения, ибо последнее есть результат развития форм стоимости.

«Каждый знает, — пишет Маркс, — если он даже ничего более не знает, — что товары обладают общей формой стоимости, резко контрастирующей с пестрыми натуральными формами их потребительных стоимостей. Нам предстоит здесь исследовать вопрос, который буржуазная политическая экономия даже не пыталась поставить (между прочим потому даже не пыталась, что совершенно не поняла двойственного характера товара. — Т. Ч.), именно — показать возникновение этой денежной формы, т. е. проследить развитие того выражения стоимости, каким является отношение стоимостей товаров, от его простейшей, наиболее скромной формы и вплоть до ослепительной денежной формы. Вместе с тем исчезнет и загадочность денег»¹².

Таким образом без анализа форм стоимости, по Марксу, невозможно правильное понимание возникновения и сущности денег. Но Каутский, исходя из своего извращенного понимания двойственного характера труда и товара, обошел в своем анализе самое важное и существенное: выбросил анализ относительной и эквивалентной форм стоимости. Вы не найдете у него ни одного слова, посвященного этому вопросу; он ограничился описанием трех форм стоимости — простой, сложной и всеобщей, даже не упомянув о том, что их развитие есть не что иное, как развитие и усложнение относительной и эквивалентной форм. Эти две последние для него вообще не существуют.

Совершенно очевидно, что игнорирование Каутским марксова анализа относительной и эквивалентной форм стоимости приводит к схоластическому словопрению о трех формах стоимости (простой, развернутой и всеобщей) и отказу от анализа конкретных противоречий товарного производства. Однако это только подтверждает нашу критику его понимания противоречий труда и товара (стоимость, меновая стоимость, абстрактный труд, потребительная стоимость). Он не вскрыл сердцевины этих категорий, он не вскрыл противоречий, здесь заложенных, он подошел здесь как механист, ограничившись физиологическим определением абстрактного труда, отождествлением стоимости с меновой стоимостью, натурализацией стоимости и отрицанием исторического характера потребительной стоимости товара. Отсюда ясно, почему проблема, развития форм стоимости, являющейся ничем иным, как развитием заложенных в товаре и труде противоречий, представлена им чисто формально-схоластически. Это логическое продолжение линии, взятой в начале анализа. Но извращение форм стоимости не может не привести к извращениям в теории денег.

У Каутского деньги не есть (да и не могут быть) результат развития противоречий товара. Извратив, как мы видели, это противоречие, выбросив вообще анализ относительной и эквивалентной форм стоимости, он ничего конечно не мог сказать и об особенностях эквивалентной формы, о всем богатстве развития эквивалентной формы от простого до всеобщего эквивалента, о противоречии между товаром и деньгами, одним словом, не мог дать марксовой теории денег. Деньги у него есть результат трудностей и технической необходимости обмена. «Но чем больше развивается товарный обмен, — говорит он, — чем больше продукты труда становятся товарами, тем нужнее оказывается всеобщий эквивалент. В начале обмена каждый обменивает непосредственно то, что ему не нужно, на то, в чем он нуждается. Но это делается тем труднее, чем больше товарное производство становится всеобщей формой общественного производства». Приведя далее пример, как портной, столяр, пекарь и мясник не могут обменять своих товаров ввиду отсутствия всеобщего эквивалента, он продолжает:

«Ему (портному) нужен товар, который служил бы всеобщим эквивалентом, который, будучи непосредственным воплощением стоимости, являлся бы для всех потребительной стоимостью. Тот же ход развития, который делает этот эквивалент необходимым, влечет за собой и появление его» (36—37).

Таким образом деньги у Каутского возникли в результате трудностей обмена, без них затруднено обращение товаров. Портной и все другие производители голодают потому, что отсутствуют деньги, и из-за этого останавливаются продажа и покупка. Сам обмен рождает потребность в деньгах, сам обмен и удовлетворяет эту потребность выталкиванием определенного товара на роль денег. Такова постановка вопроса у Каутского. Но Каутский не понимает и не может понять, что трудности, возникшие в обмене из-за отсутствия денег, зависят и определяются двойственным характером товара, развитием стоимости. Поэтому дело здесь не так просто и не может быть сведено к простым техническим затруднениям. Для понимания процессов, приведших к возникновению денег, необходимо таким образом начать с анализа двойственного характера труда и товара, который у Каутского как раз иска жен. Мы находим по этому вопросу у Маркса совершенно четкие, не допускающие сомнений и кривотолков высказывания:

«Экономисты обычно выводят деньги из внешних затруднений, на которые наталкивается расширившаяся меновая торговля, но при этом они забывают, что эти затруднения проистекают из развития меновой стоимости и поэтому общественного труда, как труда всеобщего… С другой стороны, они затем последовательно держатся мнения, что меновая торговля есть адекватная форма процесса обмена товаров, связанная только с некоторыми техническими неудобствами, для устранения которых деньги и служат хитро придуманным средством»¹³.

Каутский, выводящий деньги «из внешних затруднений, на которые наталкивается меновая торговля», как раз и забыл (вернее не понял, так как не понял сущности двойственного характера труда и товара), что сами эти затруднения проистекают из развития противоречий товара и труда, поэтому в его представлении, как и в представлении экономистов, о которых пишет Маркс, деньги являются не более, чем «хитро придуманным средством» для устранения технических неудобств и затруднений, возникающих в процессе обмена.

Чрезвычайно интересно, что хотя в «Экономическом учении» Каутский еще стоит на той точке зрения, «что обращение товаров существенно отличается от непосредственного обмена продуктов или простой меновой торговли», однако в дальнейшем он в корне меняет свою позицию. Поэтому указание Маркса о том, что экономисты, выводящие деньги из внешних затруднений, неизбежно и последовательно приходят к отождествлению меновой торговли с процессом обмена товаров, целиком оправдывается в отношении Каутского.

В своих более поздних работах, относящихся к 1918—1920 гг., Каутский неизбежно пришел к этому отождествлению и таким образом последовательно продолжил свою линию, начатую им еще в «Экономическом учении». Так, он заявляет: «Маркс различает производство для удовлетворения собственных потребностей и товарное производство. Для него не имеет, существенного значения, обмениваются ли товары непосредственно один на другой или же они продаются и покупаются на деньги (разрядка моя. — Т. Ч.). Последнее является лишь техническим (разрядка автора) облегчением того же процеcca»¹⁴.

Из приведенных выше рассуждений Маркса совершенно ясно, что такая постановка вопроса является погашением в самом корне всех противоречий капитализма¹⁵. Ведь обмен товаров, как это говорил Ленин, есть простейшее явление (клеточка буржуазного общества), «анализ вскрывает в этом простейшем явлении все противоречия (зародыш всех противоречий) современного общества» (Ленин). Развитие этих противоречий, идущее вместе с развитием капитализма, приводит в конце концов и к гибели капитализма.

Возникновение денег есть не что иное, как дальнейшее развитие и углубление противоречий, заложенных в товаре. «Исторический процесс расширения и углубления обмена, — пишет Маркс в I т. «Капитала», — развивает дремлющее в товарной природе противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью. Потребность дать для оборота внешнее выражение этому противоречию заставляет искать самостоятельной формы для воплощения товарной стоимости и не дает покоя до тех пор, пока задача эта не решается окончательно путем раздвоения на товар и деньги».

Такова разница постановки вопроса у Маркса и у Каутского. Если для первого деньги есть результат развития противоречий, дремлющих в товаре, то для второго деньги просто есть техническое средство для облегчения обмена. Если Маркс в анализе денег вскрывает дальнейшее развитие противоречий товарно-капиталистического хозяйства, то Каутский в своем анализе замазывает развитие этих противоречий.

Чрезвычайно интересно между прочим в связи с теорией денег Каутского вспомнить, как и за что Маркс критиковал теорию денег Рикардо. Мы имеем здесь параллельную картину. Маркс в «Теориях прибавочной стоимости» говорит, что Рикардо не понял сущности денег потому, что он не понял сущности теории стоимости, двойственного характера товара и форм стоимости.

Рикардо следующим образом определяет сущность денег: «Продукты всегда покупаются на продукты или приобретаются за услуги; деньги являются только средством, с помощью которого совершается обмен». На это Маркс отвечает: «Но это ошибочное понимание денег основано у Рикардо на том, что он вообще имеет в виду лишь количественное определение меновой ценности (не то же ли самое мы имеем у Каутского! — Т. Ч.), именно, что она равна определенному количеству рабочего времени, но он забывает качественное определение, что индивидуальный труд должен путем своего отчуждения быть представлен в виде абстрактного, всеобщего, общественного труда… К тому, что Рикардо видит в деньгах только средство обращения, мы должны относиться так же, как к тому, что в меновой ценности он видит в деньгах лишь простую форму, вообще лишь формальное в буржуазном и капиталистическом производстве, поэтому это последнее представляет также для него не специфически определенный способ производства, а способ производства вообще»¹⁶.

Удивительное совпадение. Рикардо рассматривал стоимость как чистое количество, то же мы имеем и у Каутского, смазавшего различие между стоимостыо и меновой стоимостью. Это неверное понимание стоимости вытекает у Рикардо из непонимания сущности абстрактного труда, то же самое мы имеем и у Каутского. И в том и в другом случае это есть непонимание двойственного характера труда и товара. И тот и другой поэтому не поняли сущности форм стоимости, поэтому тот и другой представили деньги как нечто чисто техническое, ограниченное только функцией средств обращения. Все это показывает, что и тот и другой не поняли специфичности капиталистического способа производства¹⁷. Совершенно очевидно, что Каутский делает здесь шаг назад по сравнению с Рикардо, ибо он писал об этом после Маркса, который разъяснил все это с необычайной четкостью.

* * *

Но цепочка пополняется все новыми звеньями.

Извратив сущность абстрактного труда, стоимости, форм стоимости и денег, Каутский конечно не мог дать правильного понимания капитала и прибавочной стоимости. По Марксу, капитал есть стоимость, приносящая прибавочную стоимость, или самовозрастающая стоимость, а прибавочная стоимость есть разность между вновь производимой рабочим стоимостью и стоимостью рабочей силы.

Капитал возникает и существует только в том случае, если имеется налицо свободный рабочий. Свободный в двояком отношении. Во-первых, свободный от средств производства или лишенный средств производства, во-вторых, свободный в смысле личной независимости. Единственным источником существования этих людей является продажа рабочей силы. Только эти наемные рабочие и являются созидателями прибавочной стоимости; только их неоплаченный труд и является источником прибавочной стоимости. «Капитал же, — пишет Энгельс, — наоборот, возникает только при вышеупомянутом условии, и это одно условие включает в себе мировую историю». Что же это за условие, которое вызывает возникновение капитала? «Для превращения денег в капитал владелец денег должен… найти на товарном рынке свободного рабочего, свободного в двояком смысле: чтобы он, как свободный человек, располагал своей рабочей силой, как своим товаром, и чтобы, с другой стороны, у него не было для продажи других товаров: он должен быть свободным от всего, свободным от всяких… предметов, необходимых для реализации его рабочей силы» (конспект I т. “Капитала», стр. 23). Таким образом возникновение капитала и следовательно производство прибавочной стоимости присуще только капиталистическому способу производства. Поэтому для каждого грамотного марксиста должно быть ясно, что прибавочная стоимость есть категория, присущая только капиталистическому способу производства. Всякое распространение прибавочной стоимости на другие хозяйственные формы, в том числе и на простое товарное хозяйство, показывает попытку увековечивания капиталистических форм хозяйства и следовательно полное непонимание марксовой политической экономии. На другой точке зрения стоит в этом вопросе Каутский, извративший марксову теорию стоимости. Он конечно иначе понимает сущность. прибавочной стоимости.

«При системе товарного производства,— пишет он в своем «Экономическом учении», — процесс производства есть и то же время и процесс образования стоимости, безразлично, ведется ли он с помощью купленной или своей собственной рабочей силы; но продолжаясь далее известного предела, процесс образования стоимости оказывается также и творцом прибавочной стоимости и тем самым процессом возрастания стоимости» (стр. 74, разрядка Каутского. — Т. Ч.)

Итак, независимо от того, работаете ли вы с помощью купленной или своей (рабочей силы, вы можете, если продлите ваш труд далее известного предела, создавать прибавочную стоимость. Таким образом крестьянин или ремесленник, если они будут работать дольше того времени, которое необходимо для производства стоимости их рабочей силы, также будут производить прибавочную стоимость.

Да, так как раз и думает Каутский. Он продолжает:

«И крестьянин, обрабатывающий собственную землю, и ремесленник, работающий за свой собственный счет, могут работать сверх времени, необходимого для возмещения потребляемых ими средств к жизни. Следовательно и они могут производить прибавочную стоимость, и их труд может стать процессом возрастания стоимости»¹⁸.

Как видим, для Каутского процесс возрастания стоимости и процесс создания прибавочной стоимости являются процессом тождественным. Но ведь по существу это есть вопиющее извращение марксовой теории¹⁹, ибо простые товаропроизводители крестьяне действительно могут увеличивать стоимость в процессе своего производства, но они отнюдь этим не создают прибавочной стоимости. Если стать на точку зрения Каутского, то неизбежно нужно сделать вывод, что средства производства простых товаропроизводителей есть капитал, а сами они — капиталисты, т. е. нужно признать, что- простое товарное хозяйство от капиталистического ничем не отличается. Каутский дает следующее совершенно правильное определение капитала. «Капитал может быть понят только внутри этого движения. Это — стоимость, приносящая прибавочную стоимость». (стр. 54. разрядка автора. — Т. Ч.) или в другом месте: «Мы видели, что капитал есть стоимость, приносящая прибавочную стоимость» (стр. 55). Но если крестьянин и ремесленник производят, как это утверждает Каутский, прибавочную стоимость, то их средства производства (стоимость) как раз и есть капитал, а сами они капиталисты. Мы имеем здесь капитализм без эксплуатации и полное смешение капиталистического способа производства с простым товарным хозяйством. И действительно, Каутский совершении четко и ясно заявляет вслед за приведенными высказываниями, что если между ремесленным типом хозяйства и хозяйством капиталистическим и есть какая-либо разница, то это разница только количественная, но отнюдь не качественная.

«Итак, — пишет он, — различие между капиталистическим и ремесленным способом производства прежде всего -— только количественное, а не качественное (разрядка автора — Т. Ч.). Занимаю ли я в одном и том же помещении и одно и то же время трех ткачей при трех ткацких станках или тридцать ткачей при таком же количестве станков, — это прежде всего, по-видимому, будет иметь последствием ту разницу, что в последнем случае будет произведено в десять раз больше стоимости и прибавочной стоимости, чем в первом» (стр. 106). Здесь следовательно разница, между ремесленным типом хозяйства и хозяйством капиталистическим заключается только в том, что в хозяйстве ремесленника работает три лица, а в хозяйстве капиталиста работает тридцать человек, и поэтому в первом производится в десять раз меньше стоимости и прибавочной стоимости, чем во втором. Т. е. разница действительно чисто количественная, как будто перед нами предприятия двух капиталистов разного размера.

Как видим, Каутский последователен в своих извращениях марксовой теории. Признав, что прибавочная стоимость производится не только в капиталистическом хозяйстве, но также в хозяйстве крестьянском и ремесленном, он также не мог не прийти к отождествлению капиталистического хозяйства с докапиталистическими формами хозяйства и даже с дотоварными формами хозяйства²⁰. Этим он фактически увековечивает капиталистический способ производства, представляя его в конце концов как хозяйство без эксплуатации.

Но это еще не все. Коренная ревизия марксова экономического учения базируется у Каутского на защите меновой концепции.

Товарно-капиталистическое хозяйство по существу своему является диалектически противоречивым. Противоречия товара и труда являются той основой, на базе которой развиваются основные противоречия капитализма. Обращение есть не что иное, как форма движения этих заложенных в товаре противоречий. В обращении идет, если можно так выразиться, реализация противоречия товара, обнаружение его двойственного характера — потребительной стоимости и стоимости.

Таким образом стоимость, возникающая вследствие наличия определенных (товарно-капиталистических) производственных отношений, составляет основу, сущность противоречий капитализма, противоречий, заложенных в самих производственных отношениях капитализма. Стоимость есть закон движения этих производственных отношений.

Совсем иначе представляется дело Каутскому. Никогда не понимая сущности материалистической диалектики, диалектического метода, никогда (как это мы уже видели выше) он не понимал и диалектически противоречивого характера сущности товарного хозяйства.

Совершенно не понял Каутский и того, какова форма движения этих противоречий. Этот вопрос для него даже и стоять не мог. Каутский наблюдает на поверхности явлений обмен, но дать объяснение происхождению его, поставить его на свое место в ряду всех явлений капиталистического общества, объяснить связи и взаимодействия его со всеми другими явлениями он не может. Поэтому он считает обмен чем-то самостоятельным, самодовлеющим, превалирующим. Поверхность явления принята им за сущность. Отсюда совершенно понятно, почему Каутский считает стоимость не законом движения капиталистического производства, а законом обмена. Примат производства аннулируется, торжествует примат обмена или, иными словами, меновая концепция.

Так в «Экономическом учении» он заявляет:

«Явление товарообмена, из которого развивается затем купля и продажа, есть основное явление, которое поддерживает в движении весь хозяйственный механизм современного общества. Поэтому всякое объяснение этого механизма должно исходить из закона, управляющего товарообменом, а это как раз и есть закон стоимости» (стр. 263—264).

«Современный способ производства, — пишет Каутский в своем «Антибернштейне», — это товарное производство. Его продукты предназначены не для непосредственного потребления, а для продажи. Продажа и покупка — вот основные процессы современной экономической системы. Желающий ее понять должен прежде всего познать законы, управляющие куплей и продажей».

«Каковы бы ни были эти дальнейшие цели, цель, намеченная теорией стоимости, остается той же: открыть основной закон, регулирующий процесс обмена или купли-продажи («Антибернштейн», стр. 41, 43). Закон стоимости таким образом, по Каутскому, есть закон, управляющий товарооборотом, регулирующий процесс обмена или купли-продажи. Продажа и покупка, обмен признаны основными процессами современной (капиталистической) экономической системы.

Налицо чистейшей воды меновая концепция.

Эклектизм Каутского основан на непонимании им материалистической диалектики, диалектического метода вообще, его меновая концепция вытекает из непонимания им диалектически противоречивого характера сущности товарного хозяйства в частности. Именно отсюда вырастают все извращения марксовой экономической системы, которые мы находим в его «Экономическом учении».

Из этой же меновой концепции растут корни теории организованного капитализма, ультраимпериализма и других, являющиеся официальными теориями II интернационала.

* * *

На этом однако дело не кончается. В своем изложении теории прибыли Каутский продолжает свою линию извращения марксовой теории. Так, в главе «Прибавочная стоимость и прибыль» он пишет:

«Практика — продавца или покупателя — интересует цена товара и сообразно с этим, только законы цен, потому что их знание может помочь его коммерческим расчетам и спекуляциям. Лежащие в основании цен законы стоимости интересуют, напротив, только теоретика, для которого вопрос сводится не к тому, чтобы подешевле купить и подороже продать, а чтобы исследовать общественные связи, устанавливаемые товарным производством» (стр. 81). Итак, закон стоимости, без которого совершенно невозможно понимание всей механики капиталистического производства, оказывается интересует только теоретика в противовес практику — купцу, который интересуется только ценами. Как будто больше в этой области нет заинтересованных. А вот интересует ли рабочих закон стоимости? Интересует пи этот закон революционное движение в целом? По Каутскому, очевидно нет. Но для марксистов должно быть очевидным, что не только просто интересует, но и больше того, рабочий класс в целом кровно заинтересован в правильном понимании и трактовке закона стоимости, ибо без правильного понимания его невозможно правильное понимание путей гибели капитализма. Следовательно такое причисление марксовой теории к рангу академических теорий, написанных для теоретиков и их занятий, есть не что иное, как выхолащивание революционного содержания марксовой теории²¹.

Но Каутского эго не смущает. «Прибыль, — продолжает он, — имеет источником прибавочную стоимость, но она не есть прибавочная стоимость»²².

Такое утверждение по меньшей мере странно. Как это так — прибыль имеет источником прибавочную стоимость, но в то же время прибыль не есть прибавочная стоимость? Прибыль как раз есть не что иное, как прибавочная стоимость, но это есть превращенная форма прибавочной стоимости. Причем это такая превращенная форма, которая затушевывает, смазывает, прикрывает истинный ее источник и создает внешнее впечатление, что не прибавочная стоимость, т. е. не эксплуатация рабочих, есть источник прибыли, а что капитал в целом будто есть источник прибыли. Поэтому для пролетариата в целом, как и для каждого отдельного пролетария, является чрезвычайно важным выяснить сущность категории «прибыль» и содрать тот внешний покров, который создается этой категорией на поверхности капиталистического хозяйства, а именно — показать, что под этой внешностью скрывается эксплуатация. Но и здесь Каутский держится другой точки зрения. По мнению Каутского, теория прибыли затемняет эксплуататорский характер капиталистического хозяйства, поэтому она не должна интересовать рабочих.

«Однако, — пишет он, — как бы ни были важны все эти соотношения, нас интересует здесь прежде всего отношение между капиталом и рабочим, притом не между отдельным капиталистом и отдельным рабочим, но между классом капиталистов и классом рабочих. А для этого отношения не имеет значения теория прибыли, — она скорее способна затемнить его, так как ставит величину прибыли в зависимость от ряда обстоятельств, ко- которые не имеют ничего общего с отношением между капиталом и трудом» (стр. 271).

Итак, для выяснения отношений между классом рабочих и классом капиталистов теория прибыли, по мнению Каутского, не имеет значения. Даже наоборот, она скорее способна затемнить эти отношения.

В чем состоит революционная сущность марксовой теории прибыли? В чем ее классовое значение? В том, прежде всего, что она срывает тот внешний покров, который имеется на поверхности капиталистического хозяйства и который застилает глаза и классовое самосознание рабочего класса. В том, что каждому рабочему она с предельной ясностью показывает эксплуататорскую сущность капиталистического хозяйства. Если сама по себе категория прибыли действительно затемняет сущность отношений между классом капиталистов и классом рабочих, то марксова теория прибыли как раз вскрывает, оголяет сущность этих отношений. Поэтому теория прибыли не только имеет значение, но и абсолютно необходима для борьбы рабочего класса. Классовая революционная сущность теории прибыли осталась для Каутского тайной за семью печатями. По его мнению, не прибыль, а теория прибыли затемняет эксплуататорская сущность отношений между классом рабочих и классом капиталистов. На самом деле же все обстоит наоборот, прибыль затемняет эти отношения, марксова же теория прибыли как раз срывает эту внешнюю завесу, создаваемую прибылью на поверхности капиталистического общества, и выясняет, показывает истинную сущность этих отношений. Поэтому так необходима эта теория для пролетариата. Для Каутского же сущность теории прибыли совсем в ином. Самым важным для него является то, что теория прибыли есть теория распределения добычи.

«Для понимания общественных отношений, — пишет он, — теория прибыли имеет величайшее значение. Однако мы здесь все-таки не можем больше ею заниматься, так как мы должны вернуться к теории прибавочной стоимости.

Теория прибыли есть теория распределения добычи — прибавочной стоимости между различными слоями господствующих классов» (стр. 95, разрядка моя. — Т. Ч.)

Бросив несколько красивых фраз о важнейшем значении теории прибыли для понимания общественных отношений, Каутский ничего не сделал для того, чтобы это реально показать. Вместо боевой революционной теории, какую мы имеем у Маркса, он преподнес нам выхолощенную жвачку с упором на распределение.

* * *

В старых изданиях своего «Экономического учения» Каутский дал две заключительные главы: «Заря капиталистического производства» и «Гибель капиталистического производства».

Сейчас, в новом издании 1930 г., между этими двумя главами Каутский поместил свой новый раздел, о котором мы выше упоминали, причем в заключительной главе «Гибель капиталистического производства» ему не пришлось изменить ни одного слова, ни одного вывода, написанного им в 1886 г. На протяжении всей главы «Конец капиталистического способа производства» мы не найдем ни одного слова о том, что капитализм должен погибнуть под ударами рабочего класса в результате пролетарской революции, и о том, что на смену капиталистическому способу производства должна прийти диктатура пролетариата.

Перечислив противоречия между рабочим классом и капиталистами, Каутский заявляет:

«Все эти противоречия с естественной необходимостью сами по себе вызывают конфликты между классом капиталистов и классом рабочий конфликты, которые пробуждают классовое самосознание рабочих, толкают их к политической деятельности и порождают во всех капиталистических странах рабочие партии…». «Так все толкает к разрешению противоречия, воплощенного в капиталистическом способе производства, — противоречия между общественным характером труда и унаследованной формой присвоения средств производства и продуктов» (стр. 295).

«Только два пути представляются возможными для разрешения этого противоречия. Оба они имеют целью согласовать между собой способ производства и способ присвоения. Один путь ведет к уничтожению общественного характера труда, к возврату к простому товарному производству, к замене крупного производства ремеслом и мелким крестьянским хозяйством. Другой путь стремится приспособить не производство к способу присвоения, а способ присвоения к производству. Он приводит к общественной собственности на средства производства и продукты» (стр. 295—296, разрядка моя. — Т. Ч.)

Итак, растут конфликты между рабочим классам и капиталистами, пробуждается классовое самосознание рабочих; все это приводит к образованию политических рабочих партий. Но что должны делать эти рабочие партии, каковы их задачи? Об этом Каутский ни слова не сказал, как и вообще тогда, в 1886 г., ни слова не сказал о политической борьбе пролетариата, приводящей неизбежно к пролетарской революции. По его мнению (сформировавшемуся в 1886 г.), задача пролетариата заключается в приспособлении способа присвоения к способу производства. Но ведь для каждого марксиста очевидно, что такая установка есть основа для теории о мирном врастании капитализма в социализм, являющейся сейчас официальной теорией социал-фашизма. Мы знаем, что задачей пролетариата является не приспособление способа присвоения к способу производства, а уничтожение капиталистического способа производства насильственным путем и установление нового способа производства, а следовательно и присвоения — общественного присвоения.

Но Каутский настойчиво проводит свою мысль.

«Мы признаем также, — заявляет он, — что единственный путь, который еще остается для дальнейшего развития общества, — это приспособление форм присвоения к способу производства» (стр. 298, разрядка моя. — Т. Ч.).

Но ведь для приспособления не требуется восстаний, революций, установления пролетарской диктатуры. Каутский действительно ни слова и не говорит обо всех этих вещах в своей книжке, написанной в 1886 г. И неслучайно Каутский и теперь в качестве последней главы своего экономического учебника помещает «Гибель капитализма», написанную много десятков лет тому назад, не изменив в ней ни одной строчки. Ее выводы есть и плацдарм, на основе которого были развиты нынешние теории организованного капитализма и мирного врастания капитализма в социализм.

Ленинские замечания, приведенные нами вначале по поводу различных работ Каутского, целиком распространяются и характеризуют также и «Экономическое учение». Здесь так же, как и в «Эрфуртской программе», и в «Антибернштейне», и в «Социальной революции», и др., смазаны вопросы политической революции, диктатуры пролетариата, разбития государственной машины и др. И здесь также налицо эклектизм, характерный для всех периодов развития Каутского.

Итак, линия, проводимая Каутским, следующая:

1) Извращен двойственный характер труда, абстрактный труд подан как надисторическая физиологическая категория. Отсюда:

а) Извращение двойственного характера товара, стоимость отождествлена с формой ее проявления — меновой стоимостью, и натурализована. Потребительская стоимость товара представлена категорией надисторической.

б) Извращение противоречий труда и товара неизбежно привело к извращениям в формах стоимости. Каутский начисто выбросил относительную и эквивалентную форму стоимости, выбросил развитие противоречий капитализма.

в) Совершенно естественно, что все это привело к извращению теории ибо сущность последних невозможно понять без анализа форм стоимости. Каутский действительно извратил теорию денег, представив последние не результат развития внутреннего противоречия товара, а как результат чисто технических трудностей и неудобств, возникших в процессе обмена, не поняв, что самые трудности в обмене есть результат развития противоречий товара.

2) Исходя из этого, Каутский извратил понимание капитала и прибавочной стоимости, представив последнюю не как специфическую категорию капиталистического хозяйства, а как категорию, присущую также и докапиталистическим формациям, что привело его к полному отождествлению простого товарного (и даже еще более ранних форм — ремесленного) и капиталистического хозяйства.

3) Исходя из неверного понимания прибавочной стоимости и смешения капиталистического хозяйства с простым товарным, Каутский сделал совершенно неверные, извращающие Маркса выводы и заключения в вопросе о прибыли. Он выхолостил революционную сущность этой теории, представив ее как теорию, затемняющую сущность эксплуатации.

4) Исходя из своей совершенно извращенной установки по вопросу о стоимости, исходя из извращенного понимания двойственного .характера труда и товара, выхолостив противоречивую сущность товарного хозяйства, он пришел, и не мог не прийти, к заключению, что стоимость есть закон, управляющий товарооборотом, что является не чем иным, как признанием меновой концепции, примата обращения над производством.

В итоге эти извращения, взятые вместе, привели его к выводам, смазывающим основные задачи пролетариата в его борьбе с капиталом и демобилизующим его в этой борьбе. Революционные задачи пролетариата оказались подмененными задачами реформистскими.

* * *

Остановимся еще на новых разделах, написанных Карлом Каутским совместно с его сыном Бенедиктом, который «вот уже 10 лет работает в теснейшем духовном общении» с папашей.

Внешне они носят характер якобы защиты марксовой теории. Уделяется как будто достаточно внимания классовым антагонизмам и эксплуатации рабочего класса, часто упоминается о том, что рабочий класс является производителем прибавочной стоимости.

Так например, говоря о делении капитала на основной и оборотный, Каутский отмечает, что здесь вуалируется истинный источник прибавочной стоимости: «противоположность между рабочим и капиталистом исчезает, кажется, будто и прибавочная стоимость возникает уже не в производстве, а в обращении, — одним словом, основные положения экономики выбрасываются за борт».

В разделе «Производство и распределение» Каутский «критикует» вульгарную политэкономию. Причем он — Каутский — выступает в роли «марксиста».

«Главное (в задачах вульгарных экономистов) состоит в том, чтобы скрыть источник прибавочной стоимости и тем самым доказать, что не существует классовых антагонизмов. Вместе с тем таким путем отношение капитала изображается в виде данного самой природой и поэтому — вечного» (стр. 289—290).

Таким образом мы имеем здесь со стороны социал-фашиста Каутского, защищающего мирное врастание капитализма в социализм и необходимость для рабочего класса поддержки капиталистического «процесса производства в целом» и всей общественной жизни вообще, довольно тонкую внешнюю маскировку под марксизм.

Возьмем важнейший по своей принципиальной значимости раздел кризисы.

Известно, что в вопросе о кризисах Каутский в прежних работах выявил свою эклектичность, как нигде в другом месте. Беспринципное соединение марксовой теории реализации с теорией недопотребления, теории недопотребления с теорией диспропорционального развития Гильфердинга и, наконец, этой последней с чисто природными противоречиями привело Каутского еще тогда к выводам о якобы неизбежном ослаблении кризисов. Правда, тогда Каутский пытался еще прикрыть это свое положение, утверждая, что ослабление кризисов получается якобы только для капитала, а для рабочих будто, наоборот, кризисы усиливаются. Это смешное и безграмотное утверждение должно было служить фиговым листком, прикрывающим истинный смысл его защиты теории бескризисного развития. Сейчас Каутский отбросил эти фиговые листки как ненужную мишуру и полным голосом зовет рабочий класс на защиту и поддержку капитализма.

Из нового раздела, посвященного кризисам в новом издании «Экономического учения», мы узнаем, что равновесие является основным законом развития капитализма, а временные от него отклонения иногда превращаются в кризисы. «По временам, — пишет Каутский, — более выраженные отклонения от пропорциональности могут оказывать столь сильное влияние, что возникает кризис вместе с застоем в области сбыта и производства» (стр. 250). Во время же кризиса происходит уничтожение произведенных товаров и снова наступает равновесие.

«Вследствие уничтожения стоимости, происходящего во время кризисов, восстанавливается равновесие» (стр. 252). Итак рабочий, изучающий марксово учение в «популярном» издании Каутского, узнает, что равновесие, иными словами, организованность есть закон движения капитализма. И только иногда (по временам) при более выраженных отклонениях от пропорциональности наступает кризис, который потом снова уступает место равновесию.

Эту мысль Каутский жует без конца, подчеркивая все время, «что Маркс причиной регулярного повторения кризисов считает сдвиги соотношений между обоими подразделениями производства» (стр. 251).

К этому Каутский добавляет еще одну причину кризисов, которая «наверное имеет тесную связь с циклом кризисов». Это — различие в темпах развития и накопления в промышленности и в сельском хозяйстве. Дело в том, что в сельском хозяйстве, по Каутскому, технический прогресс, развитие техники, идет медленнее, чем в промышленности, и если сельское хозяйство находится под сильным влиянием традиции, может медленно увеличивать выпуск продукции, то для тяжелой индустрии, химической индустрии и т. д. требуется небольшой срок для постройки предприятий, после чего они выбрасывают огромные массы продуктов на рынок.

«Ясно, что при этом должны возникнуть искривления и прения, которые в конце концов выливаются в кризис» (стр. 251).

Вот те причины, которые, по мнению Каутского, порождают кризисы. Для нас все это не ново. Известно, что Каутский, являющийся защитником теории организованного капитализма и ультраимпериализма, давно уже открыто стал на позиции не только неизбежного ослабления, но и просто устранения кризисов. По его мнению, нет таких противоречий капитализма, которые привели бы его к неизбежному краху. Наоборот, капитализм имеет, по Каутскому, все необходимые предпосылки для мирного, безболезненного врастания в социализм. Противоречие между общественным характером производства и частным характером присвоения не приводит к разрыву, происходит постепенное приспособление способа присвоения к способу производства, обнищание пролетариата уничтожается, и на смену ему приходит постепенное улучшение положения рабочего класса.

«При том же самом рабочем дне и при той же самой реальной заработной плате уменьшается та часть рабочего дня, в течение которой рабочий работает на себя, и удлиняется та часть рабочего дня, в течение которой рабочий работает на капиталиста. Впервые на протяжении человеческой истории открывается возможность увеличения эксплуатации без удлинения рабочего дня и без ухудшения в жизненных условиях рабочего. Со всем этим ходом мыслей хорошо знаком разумеется каждый, кто читал «Капитал» Маркса. Я повторяю здесь все эти мысли потому, что может быть не все читали эту книгу и знакомы с «Капиталом» (М. п. ист. 377).

Следовательно, несмотря на то, что доля рабочего класса в совокупном продукте падает и часть рабочего дня, которую он работает на себя, уменьшается, все же в абсолютном выражении вследствие большого роста техники, а следовательно и подъема производительности труда рабочий получает гораздо больше продукта; следовательно его реальная зарплата беспрерывно увеличивается.

«Его доля в совокупном продукте может падать, масса же самого продукта может расти еще быстрей, а тем самым и масса продуктов, который составляют его долю» (стр. 378). Все это говорит о том, что капитализм не падает под ударами варваров, как прежние формации. Наоборот, капитализм без конца будет совершенствоваться. «Только теперь делается возможным существование такой государственной системы, которая не гибнет в обстановке стагнации и нищеты, чтобы в конце концов пасть под ударами превосходных сил разбойничьих варваров, но которая несет на себе возможности постоянного совершенствования» (М. П. И. 378). Конечно все это связывается очень хорошо и с теорией кризисов. Раз положение рабочей класса все улучшается, тем меньше оснований для диспропорциональности и нарушения равновесия, тем меньше оснований для кризисов.

Так оно и есть — по Каутскому. Кризисы уменьшаются и наконец совсем уничтожаются под влиянием сознательной политики пролетариата, а также и потому, что капиталисты могут расширить свое как личное, так и производительное потребление, и этим они покроют тот излишек, который останется вследствие недопотребления рабочих.

«Поэтому мы не можем рассчитывать на крушение (взрыв) капитализм изнутри вследствие перенакопления. Только сознательная организация рабочего класса, политическая и профсоюзная классовая борьба может устранить капитализм и установить вместо него социализм» («Экономическое учение», стр. 252).

Нужно ли нам после всего этого говорить о противоречии между сельским хозяйством и промышленностью, нужно ли говорить о там, что Kayтский лжет подло, приписывая первому тому «Капитала» Маркса мысль, будто положение рабочего класса при капитализме не ухудшается, а улучшается! Нужно ли серьезно возражать и противопоставлять всей этой пошлятине, этой чистой 100-процентной апологетике теорию кризисов Маркса! Нам важно только установить здесь связь между Каутским 1886 г. и Каутским социал-фашистом. Начав сначала с утверждения о необходимости приспособления способа присвоения к способу производства (незаметно выбросив неизбежность пролетарской революции), он пришел к утверждению об улучшении положения рабочего класса при капитализме, к доказательству бесконечной прогрессивности капитализма и к отрицанию его гибели. Все это без сомнения уходит своими корнями в искажение марксовой теории стоимости, денег, прибавочной стоимости, и т. д., о которых мы говорили выше. Уже там фактически Каутский проделал значительную работу в деле выхолащивания революционной сущности марксовой теории кризисов.

* * *

По вопросу об империализме мы находим в новых главах «Экономического учения» ту же пошлятину, за которую Ленин так жестоко бил Каутского еще в 1914 г. Империализм, по Каутскому, это политика захвата колоний как источников рынка, на которых можно продавать товары по повышенным ценам и следовательно получать сверхприбыли. «Здесь мы встречаемся с чрезвычайным интересом, проявленным передовыми капиталистическими странами к колониальной политике уже после того, как закончился простой грабеж и упразднено рабство. На этот путь, на путь так называемого империализма их толкает не необходимая забота о расширении сбыта товаров, — этого они могли бы добиться, как показывает пример САСШ, гораздо успешнее путем повышения жизненного уровня рабочего класса в собственной стране, — а, скорее, стремление к повышенной норме прибыли» (стр. 274—275).

Империализм следовательно есть колониальная политика, ведущаяся для получения более высокой нормы прибыли. Причем Каутский делает здесь сноску, специально относящуюся к слову империализм, следующего характера.

«Читатель заметит, что мы ограничиваем употребление этого выражения (империализм. — Т. Ч.) рамками современного метода колониальной политики, но не прилагаем его ко всякой экспансии или вообще милитаристской политике, как это часто делается. Мы поступаем намеренно, ибо иначе это выражение утрачивает свой специфический смысл» (стр. 275). Ленин в своем «Империализме» дал блестящую критику всем этим апологетическим писаниям. Он показал, что такой постановкой вопроса смазывается империалистический этап в развитии капитализма, являющийся совершенно неизбежным и последним этапом его жизни, — этапом загнивания и умирания капиталистической системы. Для Каутского, стоящего на той точке зрения, что капитализм не может быть взорван изнутри, конечно невозможно признать все эти ленинские установки. Он борется с ними, ибо борется за еще очень долгое существование капитализма. Для того ему и необходимо представить империализм как политику, которую буржуазия ведет, когда выгодно ей, и отменяет, когда ей она становится невыгодной. Из такой установки конечно можно сделать для капитализма самые радужные выводы. Приводя определение империализма, данное Каутским и совпадающее в основном с тем, что мы находим в новых главах «Экономического учения», о том, что империализм есть политика захвата аграрных колониальных стран, Ленин пишет: «Суть дела в том, что Каутский отрывает политику империализма от его экономики, толкуя об аннексиях как о «предпочитаемой» финансовым капиталом политике и противопоставляя ей другую возможную, будто бы, буржуазную политику на той же базе финансового капитала. Выходит, что монополии в экономике совместимы с немонополистичеоким, ненасильственным, незахватным образом действий в политике. Выходит, что территориальный раздел земли, завершенный как раз в эпоху финансового капитала и составляющий основу своеобразия теперешних форм соревнования между крупнейшими капиталистическими государствами, совместим с неимпериалистской политикой. Получается затушевывание, притупление самых коренных противоречий новейшей ступени капитализма вместо раскрытия глубины их, получается буржуазный реформизм вместо марксизма».

Такова оценка, которую Ленин дал каутскианской теории империализма, оценка, к которой нечего добавить, ибо она на 100 процентов применима и к тому, что продолжает сейчас писать Каутский. Интересно еще отметить, что, по мнению Каутского, капитализм мог бы легко увеличить внутри страны сбыт товаров, если бы, по примеру САСШ, пошел по пути повышения жизненного уровня рабочего класса. Это писано в 1930 г., когда кризис разъедал уже американское хозяйство, когда сотни тысяч и миллионы безработных уже голодали, а банкротства и крахи охватывали одно предприятие за другим. Но Каутскому для оправдания своих теорий очевидно разрешается прибегать ко всяким, вплоть до жульнических, приемам.

В главе «Земельная рента» Каутский делает попытку опорочить марксову теорию абсолютной ренты, и это понятно: этот вопрос как раз является вопросом, в который упирается проблема национализации земли. А Каутский вообще против национализации. Он за национализацию в исключительных случаях, но только при определенном и непременном условии — обязательства выдачи выкупа владельцу, у которого отбирается частная собственность.

«Когда Ленин, — пишет Каутский в 1917 г., — дал лозунг: «грабь награбленное» и этот лозунг проводился в жизнь, то это доказывает лишь, в какой степени от городов России пахнет еще Востоком» («Материалистическое понимание истории», стр. 432).

Каутский совсем иного мнения о национализации:

«Наоборот, нельзя просто экспроприировать индустриальный капитал, не причиняя экономического ущерба обществу и самим рабочим. Нельзя одним ударом превратить сразу все капиталистические предприятия в социалистические.

Национализация предприятий возможна в редких случаях, однако «предполагая при этом, что экспроприируемые капиталисты получат достаточное возмещение. Если такое возмещение не будет дано, это будет несправедливостью по сравнению с другими капиталистами, предприятия которых еще не социализированы, а в то же время это будет экономически неблагоразумно».

Таким образом ясно и определенно: Каутский — за справедливость. Не обижайте капиталистов, платите им за их предприятия, иначе скверно будет для социализма. Совершенно ясно, что такие позиции в вопросе о национализации создают также и определенно отрицательное отношение к национализации земли. Но ведь абсолютная рента, ее существование и рост, как раз в первую очередь и выдвигает вопрос о национализации земли даже при капитализме. Капиталисты принципиально и сами готовы бы провести национализацию, но у них этого не выходит, так как они, по выражению Маркса, тоже основательно территориализованы. Каутский делает вид, что хотя никто не доказал, что абсолютная земельная рента не существует, но в то же время никто, в том числе и Маркс, не доказал, что она существует. Каутский рассуждает так: «Маркс, мол, сделал предположение, что в сельском хозяйстве органический состав капитала ниже, чем в индустрии, и поэтому стоимость там выше, чем цена производства. Но земельные собственники не дают возможности этой разнице принимать участие в уравнении прибыли, и поэтому она попадает в руки землевладельца в виде абсолютной земельной ренты.

«Однако не сделано было попыток выяснить, правильна ли была предпосылка — низкое органическое строение капитала в земледелии — для эпохи Маркса, оправдывается ли она в наше время, а потому осуществилась ли на деле эта теоретическая возможность» (стр. 287).

Таким образом Каутский не сказал прямо, что теория абсолютной земельной ренты Маркса неверна. Уничтожение этой теории проведено другим путем. Раз никто, в том числе и Маркс, не доказал и даже не сделал попыток к доказательству правильности положения, что органический состав капитала в сельском хозяйстве ниже, чем в промышленности, тогда абсолютная рента превращается в бесплодную гипотезу, не имеющую никакого отношения к действительной жизни и в частности ко взаимоотношением капиталистов и землевладельцев, к прогрессу сельского хозяйства, к вопросу национализации и т. д. Она превращена в мертвую фикцию. Правда, справедливость требует того, чтобы было отмечено, что Каутский действует и рассуждает, принимает и отвергает в зависимости от потребности момента. Так например в данном конкретном случае ему нужно уничтожить марксову теорию абсолютной земельной ренты. Поэтому выгодно признать, что никто не доказал, да и не доказывал, что капитал в сельском хозяйстве по своему органическому составу ниже, чем в промышленности. Но немного выше, рассуждая о кризисах, когда, с одной стороны, нужно было найти противоречия, объясняющие кризисы, а с другой, — чтобы противоречия эти были безобидными с точки зрения капитализма, т. е. очищенные от социальных классовых моментов, Каутский признавал вещи прямо противоположного характера. Таким признавалось абсолютно правильным и принималось за аксиому, что сельское хозяйство развивается медленнее промышленности. «Величайшая трудность, — пишет он, — заключается теперь однако в том, что органическое строение капитала в обоих подразделениях постоянно меняется вместе с продолжающимся развитием производительных сил. Надо помнить, что большую часть II подразделения составляет сельское хозяйство, в котором технический прогресс до сих пор был замедлен по сравнению с промышленностью, в особенности с отраслями, изготовляющими орудия производства. Отсюда вытекают сдвиги в условиях сбыта, а также в условиях накопления, сдвиги, которые через известное время должны привести к кризисам, если противоположные силы не окажут воздействия» (стр. 250). Итак, развитие сельского хозяйства, его технический прогресс, был замедлен по сравнению с промышленным прогрессом, вследствие чего, по Каутскому, возникают кризисы. Но что означает отставание технического прогресса? Прежде всего пониженный оргсостав капитала. Но раз это так, раз это признано Каутским, то им следовательно признано доказанным существование источника абсолютной земельной ренты. Но ведь, как мы это видели чуть выше, Каутский утверждал, что никто, вплоть до Маркса, не сказал и не доказывал, что в сельском хозяйстве оргсостав капитала ниже, чем в индустрии. Каутский действует в зависимости от того, как выгодней. И в зависимости от того, что нужно доказать, использует в разных случаях буквально противоречащие друг другу положения.

В общем — чему хочешь, тому и верь, что хочешь, то и выбирай, таков метод теоретических исследований приказчика капитализма, его цепного пса, лающего во всю глотку для того, чтобы заглушить раскаты, подымающегося революционного рабочего движения и его удары по гниющему капитализму.

Примечания #