Атлас З. Кредитный романтизм в золотых тисках #

Журнал «Под знаменем марксизма», 1931, № 4—5, с. 177—210

1. Кредитная и монетарная система #

Настоящая статья посвящена критике главнейших представителей современной буржуазно-апологетической школы кредитных романтиков экспансивистов. Кредитными романтиками они являются потому, что подобно Ло и Перейрам видят в кредите ничем неограниченную двигательную силу производства и могучее средство разрешения основных противоречий капитализма. Экспансивисты кредита они потому, что в непрерывной экспансии кредита, в неограниченном кредитном творчестве «открывают» путь реализации своих кредитно-романтических идей. Совсем как по старому Джону Ло, «ошарашившему мир» в XVIII в. своими «экстравагантными» идеями и «опытами» в области кредитного творчества.

Но XX век не XVIII век, и поэтому Ган не просто Ло, Шумпетер — не Маклеод и Сильвио-Гезель — не Прудон или Сен-Симон. Между старыми и современными буржуазными и мелкобуржуазными кредитными романтиками существенная разница.

Кредитная романтика появилась на заре промышленного капитализма, расцвела в начальный период его развития, но в течение всей второй половины XIX века представляла не более, чем эпизодическое явление. Вновь возродилась она во всех странах в период всеобщего кризиса капитализма, эпоху загнивания капитализма и пролетарских революций. Буржуазия и ее идеологи пытаются воскресить все и всяческие идеи, которые могли бы показать, что есть еще скрытые силы, могущие оплодотворить творческой энергией, величайшими жизненными импульсами капиталистическую систему, раздираемую внутренними противоречиями, демонстрирующую свое бессилие выбраться из них, и стоящую под грозными ударами «последних, решительных» классовых боев.

Маркс дал исчерпывающую характеристику старым кредитным романтикам. Он указал, что двойственный характер, присущий кредитной системе, а именно, «с одной стороны, развивать двигательную силу капиталистического производства, обогащение эксплуатацией чужого труда, до чистейшей и колоссальнейшей системы азарта и мошенничества и все более сокращать число немногих эксплуатирующих общественное богатство; а с другой — составлять переходную форму к новому способу производства — эта двойственносгь и придает главным провозвестникам кредита от Ло до Мельяса Перейры свойственный им смешанный характер мошенника и пророка».¹

Эта характеристика не приложима к современным кредитным романтикам. Пророками их назвать нельзя, ибо как «двигательная сила капиталистического производства» кредит уже полностью исчерпал себя, а переходная форма к новому способу производства в СССР стала фактом, известным миллионам всего земного шара. Современные кредитные романтики — не «провозвестники кредита», не пророки, но зато они действительно «_мошенник_и», хотя и в несколько ином смысле, чем это было сказа Марксом о Ло и Перейре. Они «мошенники» в теории, ибо сами не верят в то, что говорят, ибо, развивая романтику в теории, поворачиваются к ней спиной на практике. Ло, Перейры, Сен-Симон были последовательны от начала и до конца. Они не создавали одних только теорий, их теории были конкретными планами, экономической и социальной программой, которые они же на практике стремились осуществить

Иное дело — кредитная романтика XX века. В теории — «золотой век капитализма», на практике оговорки и оговорочки, лишающие эти теорию всякого практического смысла. Их теории, какими бы филигранными, канонически-изощренными они ни были (Шумпетер), каким бы псевдонаучным аппаратом новых понятий они ни обогащались (Ган, Зомбарт), являются беспомощными в научном отношении произведениями, представляющими собой лишь идеологическое оружие в руках буржуазии. Современный кредитный романтизм — это один из методов апологии капитализма. Именно в апологии капитализма, в доказательстве жизненности капиталистической системы главный практический смысл всех произведений современных кредитных романтиков от Гана и Шумпетера до Гезеля, Федера и Деймера.

Правда, у американских кредитников есть элементы и действительного практицизма, который заключается в том, чтобы под флагом общих !!а!! осуществить на деле, через Федеральную Резервную Систему, контроль и давление крупно-концентрированного финансового капитала над мелкими предприятиями и, с другой стороны, полностью приспособить кредитную политику банкнотно-эмиссионной системы на потребу финансового капитала. Аналогичные мотивы отчасти скрыты и за гановской теорией. Но не в ней главное, не здесь корень и социальная подоплека теории. То, что характеризует современных кредитных романтиков, то, что их резко отличает старых романтиков, это их половинчатость, нерешительность. Они как бы боятся того, чтобы их теории приняли всерьез те, кто обладают правом открыть простор кредитному творчеству, кредитной экспансии, неограниченной кредитной инфляции. Поэтому не жалея в теории красок для картины капиталистического расцвета на базе кредитной инфляции, они на практике приходят к тому, что утверждают золотую границу этой экспансии. Каждый из них по-своему занимается кредитной романтикой, и по-своему развенчивает ее по существу в конкретных выводах, как практическую бессмыслицу. Отсюда глубочайший конфликт теории и практики. Конкретные кредитно-политические и кредитно-организационные проблемы решаются буржуазией не на основе, но вопреки господствующей кредитной теории, а таковой является именно экспансивистическая теория. Это и есть полнейшее вырождение буржуазной экономии, как науки, предельная степень ее вульгаризации, теория и господствующая практика буржуазии оказываются на разных полюсах. Практика лишена научного характера, из теории выхолощена действительность, она абстрагирована от действительности. «Наука» превращена в чистейший спорт, в соревнование на большую изощренность по части доказательства «в рамках теории» путей и методов неограниченной кредитной и производственной экспансии.

Современных кредитных романтиков приходится не столько критиковать, сколько разоблачать их двойственность, половинчатость, по существу — теоретическое мошенничество.

Вернер Зомбарт в III т. «Современного капитализма» утверждает, что «самую интересную часть кредитной проблемы представляет вопрос о границах кредита, т. е. вопрос, в какой мере может быть расширен кредит без того, чтоб возникло расстройство в общей структуре хозяйства». Однако это не только «самый интересный», но и центральный, основной и общий вопрос кредитной проблемы. В эпоху финансового капитализма этот вопрос выходит за рамки узко-кредитной проблемы. В буржуазной литературе наших дней с этим вопросом сплошь и рядом связывается общая проблема судеб капитализма. Именно кредиту придается значение мощного, подчас основного фактора стабилизации и организации капитализма².

Проблема границ или пределов кредита непосредственно связана с учением об «организованном капитализме». Эта связь вытекает из того или иного понимания сущности и роли кредита при капитализме. Можно поймать кредит либо как надисторическую категорию, либо, как «имманентную» форму капиталистического способа производства (Маркс). С этой последней точки зрения кредит в своем развитии обусловлен и ограничен закономерностями капитализма и не может выйти за рамки присущих последнему противоречий.

Но этой марксистской точке зрения противопоставляется буржуазная концепция кредита. С точки зрения этой последней кредит, как форма экономической связи, отнюдь не необходимо ограничен противоречиями капитализма. Напротив того, кредит «снимает», устраняет противоречия капитализма именно потому, что нет органической связи кредита с этими последними. Буржуазные экономисты обычно «открывают» границы кредита в производстве «вообще», в производительных силах, независимо от их общественной формы. А так как производительные силы «вообще» могут неограниченно развиваться, то и кредитная экспансия не имеет никаких специфически-общественных границ.

Отсюда — кредитный романтизм — неограниченная кредитная экспансия, освобожденная от «условностей» и «предрассудков» монетарной системы, открывает неограниченные возможности для развития производительных сил. Если между последними и кредитной экспансией действительно существует такая прямая, вульгарно-механически понимаемая связь, то легко прийти к весьма оптимистическим выводам. Так, напр., такая «пустяшная» мера, как устранение законодательных ограничений эмиссии банковых билетов центральными банками капиталистических стран, открывает, с этой точки зрения, возможности неограниченной кредитной экспансии, а, следовательно, и неограниченного развития производительных сил или, как выражаются экспансивисты, дает возможность «поддержания вечно высокой конъюнктуры». При помощи же централизованного регулирования кредитной экспансии можно регулировать и цены и объем производства отдельных отраслей и, таким образом, добиться не только общего и непрерывного подъема производства, но и пропорциональности в развитии отдельных его отраслей. Отсюда, конечно, кредит является также и радикальным средствам против безработицы, как считает американец Беллерби.

Таким образом, кредитные иллюзии прямо вытекают из определений явно буржуазной, вульгарной и апологетической концепции сущности кредита и границ кредитной экспансии. Коль скоро кредит рассматривается вне его необходимой связи с специфически капиталистическими условиями производства, возникают иллюзии неограниченной кредитной экспансии, «кредитного творчества» и стабилизации капитализма на базе высочайшего и бескровного развития производительных сил.

Чтобы разбить эти иллюзии, надо ударить по теоретическим корням этой концепции. Необходимо доказать, что указанное понимание сущности и границ кредита неправильно, что эта концепция страдает внутренней противоречивостью, вскрыть каковую на примере наиболее сильных представителей данного течения и составляет задачу настоящего очерка.

* * *

«Кредитное хозяйство» — согласно известной системе ступеней хозяйственного развития Гильдебранда — противопоставляется система «денежного хозяйства». По Гильдебранду, «кредитное хозяйство» относится к «денежному хозяйству» так же, как «денежное хозяйство» к «натуральному хозяйству». Это — три основные исторические системы хозяйства. Таким образом, с точки зрения этой теории, «кредитное хозяйство» качественно отлично от «денежного хозяйства», представляя собой совершенно новый тип экономических связей. О «кредитном хозяйстве» Гильдебранд говорил, как о хозяйстве будущего и связывал с этой системой хозяйства свои социальные иллюзии. Однако теперь, в эпоху финансового капитализма, кредитные отношения, действительно, приобрели всеобщность, и, несмотря на это, гильдебрандовские утопии так и остались утопиями. Даже более того: противоречия, присущие капиталистическому хозяйству, в эпоху высочайшего развития кредита и проникновения кредитных отношений во все поры экономической системы еще более обостряются. Кредит развивается на основе денег и капитала, но, вопреки иллюзиям Гильдебранда, при сохранении частной собственности на средства производства не может от этой основы эмансипироваться.

Как бы ни был относительно мал золотой фундамент кредитной системы, он все же является именно тем фундаментом, без которого не может быть воздвигнуто многоэтажное здание кредитной системы. Вот почему методологически абсолютно ложен тот прием, которым пользуется Ган в своей «Народнохозяйственной теории кредита». Он абстрагируется от денег, и строит, так сказать, «рабочую гипотезу» «безденежного хозяйства». Именно эта гипотеза помогает Гану прийти к выводам о неограниченной, творческой роли кредитной экспансии. И Оутри также пользуется гипотезой «кредитного безденежного хозяйства», строя абстрактную систему «credit without money».

Методология Гана и Оутри ложна так же, как и противопоставление Гильдебрандом системы «денежного хозяйства» системе «кредитного хозяйства». Оутри и Ган абстрагируются от самых основ, от самого существенного элемента той системы хозяйства, которую они анализируют. Вот почему эта абстракция является пустой и методологически ложной, и уже по одному этому вся их логическая конструкция рушится, как не имеющая твердого основания.

Кредитная система чрезвычайно широко раздвигает рамки денежной, монетарной системы, но самих этих рамок она не уничтожает. «Монетная система — говорит Маркс, — в основе своей католический, — кредитная система — протестантский институт, «the scotch hate gold» (шотландец ненавидит золото). В бумажных деньгах денежное бытие товаров является лишь общественным бытием. Это та вера, которая необходима и достаточна для спасения души, — вера в денежную стоимость, как имманентный дух товаров, вера в данный способ производства и его предустановленный порядок, вера в отдельных агентов производства, как простое олицетворение самовозрастающего по своей стоимости капитала. Но насколько мало протестантизм эмансипировался от основ католицизма, настолько же мало кредитная система независима от базиса монетарной системы»³. Это блестящее сравнение монетарной системы с католицизмом, а кредитной — с протестантизмом имеет глубочайшие научные основания, которые даны всем Марксовым анализом капитализма. Меновое хозяйство, на какой бы ступени развития мы его ни рассматривали, заключает в себе противоречия частного и общественного, конкретного и абстрактного труда. Это противоречие, скрытое уже в самом товаре, в его двух полюсах — потребительной стоимости и стоимости, — реально выражается в противоречии товара и денег. Кредитная система не устраняет этого противоречия⁴.

Вот почему «деньги, в форме благородных металлов, образуют основу, от которой кредитное дело никогда не может освободиться»⁵. «Никогда» — подчеркнуто самим Марксом: этим Маркс хотел оттенить всю иллюзорность сен-симонистских и прудоновских иллюзий устранения противоречий обмена через кредит и превращение денег в знаки, эмансипировавшиеся от металла Однако сен-симонистские и прудоновские иллюзии живы и в наши дни — достаточно указать на немецкого «социал-пророка», «творца идей освобожденных денег» — Сильвио Гезеля, а также идеолога «организованного капитализма», «дефетизировавшего» общественные отношения капитализма через посредство «рациональной денежной системы», социал-фашиста и интервента — Рудольфа Гильфердинга.

Между идеями Прудона-Гезеля — Гильфердинга, с одной стороны, и Маклеода-Гана, — с другой, то общее, что все эти теоретики, будучи апологетами капитализма — буржуазными или мелкобуржуазными идеологами, — игнорируют самые кардинальные противоречия капитализма и не понимают сущности кредита, как «имманентной формы капиталистического способа производства». Общественный характер труда при капитализме иначе не может быть выражен, как в определенной вещи, воплощающей общественный труд, а именно — золоте. Поэтому взрыв противоречия между частным- конкретным и абстрактным общественным трудом в форме кризиса — внешне выражается в невозможности превратить товар в деньги. Кредит не устраняет этого противоречия, и поэтому «кредитные деньги лишь постольку являются деньгами, поскольку они представляют действительные деньги в количестве, соответствующем абсолютной величине их номинальной стоимости. Отсюда принудительные меры, повышение размера процента и т. д. с целью обеспечить условия обмена на золото… Но основа этих денег как и в основе самого способа производства. Обесценение кредитных денег расшатало бы все существующие отношения. Поэтому стоимость товаров приносится в жертву, чтобы обеспечить фантастическое и самостоятельное существование этой стоимости в виде денег. Как денежная стоимость, она обеспечена лишь до тех пор, пока обеспечены деньги. Ради одного-двух миллионов денег должны быть поэтому принесены в жертву многие миллионы товаров. Это неустранимо при капиталистическом производстве и образует одну из его прелестей. При более ранних способах производства этого не наблюдается, так как на том узком базисе, на котором совершается движение, ни кредит, ни кредитные деньги не развиваются» («Капитал», т. III, ч. II, стр. 55–56).

Мы сочли необходимым полностью привести это место из «Капитал», ибо здесь с классической ясностью и исчерпывающей полнотой выяснена связь кредитных денег, создаваемых банками, с кризисами, которые не только не устраняются, но, наоборот, приобретают остроту и всеобщность именно с развитием кредита и кредитных денег.

С этой точки зрения кредит и так называемое «кредитное творчество» («Kredit schopfung») банков целиком и полностью связано и ограничено той системой производственных отношений (капиталистических), которые это самое творчество породили.

«Кредитное творчество» никогда не может эмансипироваться от «золотых оков» именно потому, что кредитные деньги неразрывно связаны с действительными деньгами. Если бы кредитные деньги — в форме ли банкнот, акцептов или жиро-платежных обязательств — эмансипировалось от золота, как того хотят экспансивисты, а также кредитные утописты, типа Прудона, Гезеля, — то при кризисе неизбежно наступило бы обесценение кредитных денег, а это «расшатало бы все существующие отношения». Вот почему законодательство всех капиталистических стран, вопреки требованиям последовательных номиналистов, так свято охраняет золотые запасы центральных банков и устанавливает твердые нормы покрытия банкнот (а в новейшей практике и текущих счетов) золотом, и этим обуздывают кредитную экспансию. Но тем самым при кризисах «стоимость товаров приносится в жертву (экспансивисты отрицают необходимость этой жертвы — З. A.), чтобы обеспечить фантастическое и самостоятельное существование этой стоимости в виде денег» (Маркс).

Таким образом, связь кредитных денег, а, следовательно, и «кредитного творчества» банков с деньгами выражается в том, что создаваемые банками «кредитные деньги лишь постольку являются деньгами, поскольку они представляют (в обращении — З. А.) действительные деньги в количестве, соответствующем их номинальной стоимости». А так как всегда возможна эмиссия сверх этого предела, то эмитирующие органы должны иметь в запасе солидные золотые резервы, чтобы оплатить наличным золотом эту избыточную массу кредитных денег. Поэтому состояние золотых резервов сигнализирует направление эмиссионной политики банков: ведь «вместе с отливом золота возможность превратить их (в кредитные деньги — 3. А.) в деньги становится проблематичной» (Маркс), а это угрожает обесценением кредитных денег, а следовательно, и «расшатыванием всех существующих отношений», чего не могут допустить ни правительства, ни центральные банки капиталистических стран.

Вот почему обуздывание кредитного творчества банков «золотыми запасами» не дань законодательства металлистическим предрассудкам, но является объективной необходимостью. От этих «золотых оков» никогда не может освободиться капитализм. А признание необходимости этих оков разрушает все кредитные иллюзии, ибо в их основе лежит предпосылка независимости кредитных денег от действительных денег.

* * *

Когда господствовала классическая (натуралистическая) теория кредита, то ответ на вопрос о границах кредита не представлял больших затруднений и поэтому проблема не была заострена. Ответ гласил: банковские активы целиком определяются и ограничиваются их наличными пассивами, а под последними подразумевались только аккумулированные депозиты и еще акционерный и резервный капиталы банков. Банк не может дать больше того, что он имеет. Кроме того, банк не может вложить в кредитование на короткий срок средства, которые он сам получил на короткий срок (до востребования).

Эта теория, как мы показали в нашей статье «Роль кредита и границы кредитной экспансии при капитализме»⁶, оказалась опровергнутой не столько логической критикой, сколько самими фактами. Эти последние явственно говорят о том, что, во-первых, «наличные пассивы» вовсе не являются границей кредитования, ибо это последнее само создает пассивы, и, во-вторых, что краткосрочными или контокоррентными пассивами банки фактически в известных пределах пользуются для капитального, долгосрочного кредитования.

Первое положение является краеугольным камнем экспансивистической теории. Но, опровергнув своей критикой натуралистов и провозгласив «свободу банковского творчества», экспансивисты встали в упор перед проблемой границ банковского кредитования. Старая граница отвергнута, должна быть найдена новая граница. Нужно заметить, что в поисках этой новой границы экспансивисты отнюдь не проявляют полного единодушия: мы имеем несколько решений этой проблемы, с которыми мы сейчас познакомимся.

2. Альберт Ган #

Наиболее «радикальным» должно быть признано учение вождя современных экспансивистов, того самого Гана, который, по выражению Карла Диля «в XX веке ошарашил мир экстравагантной теорией кредита».

Ган провозглашает perpetuum mobile кредитной экспансии и капиталистической динамики; что же касается таких противоречий капитализма, как кризисы и безработица, то устранить их — сущий пустяк для «правильной кредитной политики». В стране с единым кредитным банком, говорит Ган, — или со многими кредитными банками при единой кредитной политике не может быть кредитного кризиса… если только сам банк не захочет вызвать таковой»⁷. Признав правильность его теории, «банки — говорит Ган, — были бы в состоянии устранить соответствующими мероприятиями вредное действие депрессии (Baisse)» (там же, стр. 158). Ган видит две возможности для кредитного регулирования конъюнктуры в целях устранения кризисов. Во-первых, банки могли бы в самом начале заглушить конъюнктурное развитие (и следовательно кризисную реакцию подъема) путем чрезмерного повышения процента. Но эту возможность Ган решительным образом отвергает, ибо, конечно, нет никакого резона задерживать развитие производительных сил. Ему больше импонирует вторая возможность регулирования, а именно поддержание вечно высокой конъюнктуры «путем постоянно усиливающейся кредитной экспансии» (там же, стр. 159).

Мы не имеем возможности разбирать здесь такие утопические предложения Гана для устранения кризисов, как снижение процента, благодаря возможности кредитной экспансии до нуля (и даже превращение процента в «отрицательную величину!») (там же, стр. 150), или закупка фисков избыточных товаров на склад, что, между прочим, «имеет особенное значение по политическим и милитаристическим основаниям» (там же, S. 151). То, что Ган предлагает свое сомнительное орудие для империалистов, — это любопытно и показательно, но для нас важно сейчас установить лишь то, что Ган признает возможной и даже необходимой «постоянно усиливающуюся кредитную экспансию».

Но ведь Гану должно быть прекрасно известно, что так называемая «покупательская сита», выпущенная сверх объема наличного товарного обращения, следовательно, дополнительная и избыточная «покупательная сила», должна влиять инфляционно. Этого Ган не отрицает. Но он успокаивается на том, что если в момент кредитной экспансии цены и спрос превышают предложение, то в «дальнейшем» происходит выравнивание (там же, S. 133), и «в общем» (!) благодаря конкуренции цены имеют тенденцию снижаться до уровня «цен издержек» (там же, S. 133). Эта тенденция не действует в отношении сельскохозяйственных товаров, но кредитная экспансия здесь не при чем: Причина заключается в законе убывающего плодородия. Наоборот, в отношении промышленных товаров, в том случае, когда расширение производства, вызванное кредитной экспансией, связано с переходом к более совершенным способам производства, «в дальнейшем» неизбежно будет иметь место снижение цен даже ниже уровня, предшествовавшего кредитной экспансии» (там же, S. 138).

Но эти «в общем» и «в дальнейшем» — весьма туманные места в концепции Гана. Пока будут выброшены на рынок новые товары, созданные финансированными кредитной экспансией предприятиями, пройдут многие годы (и сам Ган говорит, что здесь речь идет не о неделях, но о месяцах, годах и даже десятилетиях), в течение которых страна — жертва гановской иллюзии — будет обладать расстроенной денежной системой и всеми прелестями инфляции. Какие это прелести и может ли капиталистическое общество примириться с ними в течение того десятилетия, покуда на рынок хлынет новый товарный поток, — это мы предоставим судить самим экспансивистам, тем из них, которые еще не потеряли чувства меры и реальности, а также понимания элементарных законов обращения.

Итак, кредитная экспансия сулит капитализму «золотой век» вечного и бескризисного подъема. Единственная граница, на которую, по мнению Гана может натолкнуться кредитная экспансия,—это наличная рабочая сила. Кредитная экспансия исчерпывает свои возможности лишь в тот момент, когда «последние рабочие резервы страны окажутся уже использованными» (там же, s. 145). Эта граница есть не что иное, как наивысшая ступень развития производительных сил, как предел всякой вообще рационализации общественного хозяйства. И величайшее «чудо» в том, что для этого оказывается не нужно никаких социальных революций, — достаточно воспользоваться «социальным рецептом» скромного банковского директора — Альберта Гана!

Нам нет надобности спускать Гана с этих романических высот на грешную капиталистическую землю. Это с успехом проделал сам Ган в своей статье «Kredit», помещенной в IV издании «Handwörterbuch der Staatswissenschaften»⁸.

Внеисторическую границу кредита — производительные силы «вообще» — Ган выдвигает и в указанной статье, однако, вносит при этом поправку, которая подрывает самые основы его концепции. «Границы (кредитной экспансии. — 3. А.), — говорит Ган, — достигаются тогда, когда даже самое сильное изменение распределения, — в ущерб чистым потребителям не может вовлечь новые рабочие силы в производство благ, — состояние, до которого современное капиталистическое хозяйство редко доходит, потому что конъюнктурные колебания, обусловленные кризисными явлениями, периодически приносят с собой сильные задержки сбыта и ограничения производства и мешают полному использованию всех производительных сил» (там же, ss. 55–56).

Уж из этой фразы вполне ясна беспочвенность того кредитного романтизма Гана, о котором речь была выше. Оказывается, что кредит «вообще», «рассуждая чисто теоретически», хотя и может привести капитализм к высочайшему развитию производительных сил (и следовательно «между производственными отношениями капитализма и производительными силами нет никаких противоречий), но до этого дело «редко доходит», потому что кризисы… мешают развитию производительных сил! К чему же все его кредитно-романтические рассуждения? Очевидно, они нужны только для апологии капитализма, хотя аргументация Гана, направленная в эту сторону, опровергается наблюдением того же Гана над некоторыми конкретными явлениями капитализма.

Но этого мало, нам нетрудно доказать, что приведенный выше теоретический «постулат» Гана о независимости кредитной экспансии от закономерностей обращения, на котором собственно и зиждется весь его романтизм, опровергается в этой статье самим же Ганом с решительностью, достойной похвалы.

Ган различает неинфляторный и инфляторный кредит. Объем и возможности экспансии первого заключаются в нем самом, а именно объемом сбережений (и это совершенно верно). А «что касается способности банков сверх рамок неинфляторного кредита предоставить инфляторный кредит, то вообще нужно сказать, что эта способность имеет силу не только в виде исключения, как обычно считается но как правило, и в большом объеме. Последние десятилетия, в особенности в Германии, представляют собою не что иное, как один сплошной период почти беспрерывного предоставления инфляторных кредитов» (там же, s. 47). Таким образом Ган хочет представить экономический подъем Германии за последние десятилетия (перед мировой войной), как следствие кредитной инфляции.

Однако все это не более, чем дань кредитной романтике — одному из приемов апологии капитализма, — ибо констатирование некоторых фактов самим Ганом опровергает это положение. Мы отметили, что кредитный романтизм Гана покоится на посылке о независимости кредитной экспансии от закономерностей обращения. Дадим слово самому Гану для опровержения этой центральной посылки его концепции. В разделе VI указанной статьи под заголовком «Кредит и кризисы» Ган утверждает, что «конъюнктура, созданная кредитной экспансией, может окончиться или разразиться более или менее кризисными явлениями в силу двух причин…». Первая причина заключается в следующем.

«В государстве с чистобумажной валютой, где не обращается никакого внимания на отношение ценности внутренних денег к иностранным, возможно постоянно продолжающееся увеличение массы денег. Наоборот, это невозможно, если в соответствующем государстве поддерживается золотая валюта или если государство желает поддерживать определенный паритет внутренних денег к иностранным, ибо обращение денег, идущее параллельно с увеличением массы денег, ведет за собою короткие или длительные отливы золота или потрясения паритета внутренних денег к иностранным, что делает необходимым из интервалютных оснований прекращение роста денежной массы. Это происходит, таким образом, что ограничивается масса предоставляемых кредитов. Это в свою очередь достигается тем, что посредством повышения дисконта поднимаются уровень процента и этим удорожается кредит» (там же, стр. 57).

Все это приводит к «падению промышленной прибыли, заработной платы и более или менее обширной безработице» (там же, стр. 58).

Таким образом кредитная инфляция обуздывается золотыми тисками, которые либо сковывают такого рода кредитную экспансию в самом начале, либо душат хозяйственный подъем на его кульминационной точке. Ган не приводит доказательств, что капитализм может обойтись без золотой валюты. Но этого он и не мот бы доказать. А раз необходима золотая валюта, значит беспочвенны и все теоретические рассуждения Гана, связанные с неограниченностью и творческой ролью кредитной экспансии. Но признание связанности кредитной экспансии золотой валютой есть не что иное, как опровержение выдвинутого; Ганом постулата о независимости кредитной экспансии от закономерностей обращения. Напротив того, именно эти последние целиком и полностью ограничивают кредитную экспансию или так называемый инфляторный кредит. И эту связанность кредитной экспансии золотыми оковами признал, как мы показали, сам Ган-практик, хотя бы и в полном противоречии с Ганом-теоретиком (с аналогичным противоречием теории и практики мы встретимся ниже при анализе учения Шумпетера).

Теперь обратимся ко второй причине кризиса, как завершения кредитной экспансии.

«Но если даже, — говорит Ган, — не последует крушение кредитной экспансии из валютно-политических оснований, то все же кредитная экспансия сама по себе может привести к кризису. Кредитная экспансия означает, как отмечалось, также подъем производства. Но производственный подъем длительно невозможен, если соответственно не расширится потребление». Если этого не произойдет, то неизбежен кризис. Путь кредитной экспансии — это путь непрерывного и все усиливающегося ограничения потребления. Между тем, вопреки концепции Туган-Барановского, производства ради производства не может быть. Отсюда ясно, что если бы даже была возможна неограниченная кредитная экспансия (т. е. если отвлечься от закономерностей денежного обращения), то хозяйственный подъем, вызванный ею, заключал бы противоречие в себе, поскольку эта экспансия обостряет противоречие производства и потребления и следовательно ускоряет неизбежный и независимо от кредитной экспансии кризис. А раз так, значит и развитие кредитной экспансии, осуществляемой гановскими методами, являются вместе с тем ее самоотрицанием, ибо порождаемые ею явления парализуют эту экспансию. Таковы необходимые выводы из признанной Ганом второй причины кризисов, порождаемых кредитной экспансией.

Признание этих «двух причин» означает, как мы показали, полнейшее банкротство кредитного романтизма Гана и абсолютно несовместимо со тезисом Гана:

«Вечное продолжение кредитной конъюнктуры рассуждая чисто теоретически (!), может быть достигнуто таким образом, что при задерживающемся сбыте постоянно опять будет возникать спрос, благодаря кредиту делающийся платежеспособным» (там же, стр. 58). Несовместимость этого «чисто теоретического» тезиса с фактами, по-видимому, сознает и сам Ган ибо в своем заключительном «практическом» резюме о задачах кредитной политики он говорит следующее:

Кредитная экспансия есть одно из сильнейших средств — пожалуй вообще самое сильное средство — для того, чтобы через полнейшее использование производительных сил ускорить хозяйственное развитие страны и провести его к высочайшему процветанию. Однако путь кредитной экспансии идет через относительное экспроприирование денежных собственников, через ухудшение (обесценение) имеющихся в народном хозяйстве денег и через опасность кризисов сбыта, которыми современное капиталистическое хозяйство и без того достаточно страдает. Можно поэтому рассматривать задачу целеосознанной кредитной политики в том, чтобы провести народное хозяйство через Сциллу хозяйственного упадка и Харибду обесценения денег и кризисов» (там же, стр. 59).

Это, конечно, не кредитная романтика, но вполне «разумное рассуждение». Но это рассуждение означает полнейшее банкротство абстрактной теории Гана перед лицом конкретных фактов⁹. Так называемый «объект познания» теории Гана целиком и полностью оторван от «объекта опыта». Кредитная романтика Гана разбивается в пух и прах о золотой барьер; кредитный романтизм сковывается золотыми тисками, и от этих тисков он может освободиться разве только чисто метафизической теорией¹⁰.

3. Вернер Зомбарт #

Обратимся теперь к теории кредита и в частности к учению о границах кредита Вернера Зомбарта, который тоже отдал дань кредитно-романтическим иллюзиям. Эклектик Зомбарт и в теории кредита вполне выдерживает общий свой стиль. С одной стороны, он идет значительно дальше Гана, считая, что и рабочая сила не является границей кредитной экспансии, а с другой стороны, возвращается к пассивной и натуралистической теории, заявляя, что «депозиты большей части краткосрочны и… не подходят для кредитования в основной капитал» (для Anlagekredit)¹¹.

Это будто обязывает к принятию основного тезиса натуралистов — обусловленности активов наличными пассивами или prius’a пассивов, в отличие от prius’a активов у Гана. Но ничего подобного: Зомбарт — горячий экспансивист, еще более горячий, чем сам Ган!

Далеко не бесполезно познакомиться с этим экспансивистическим «уклоном» теории Зомбарта, ибо здесь Зомбарт несомненно оригинал, он не просто копирует Гана.

Из приводимых Зомбартом классификаций кредита (классифицировать явления — в этом талант Зомбарта!) с интересующей нас точки зрения наиболее интересным и принципиально значимым является разграничение видов кредита по третьему классификационному признаку, — «по происхождению кредитных средств» (там же, стр. 176). Здесь Зомбарт устанавливает, что «средства, которыми оказывается кредит, т. е. средства, при помощи которых лица, не располагающие деньгами, приобретают покупательскую силу, образуются либо из общественных доходов, либо из обращающихся капиталов, либо из ничего (aus dem Nichts). Оба первые вида средств можно объединить и противопоставить третьему виду. Этот последний Зомбарт называет трудно переводимым терминам Anweisungskredit, а первые два Ubertragungskredit (грубо — «переносный кредит», там же, стр. 177). Под Anweisungskredit («притязательный», «ордерный», «приказной» кредит), который мы будем называть «творческим кредитом» (что соответствует вкладываемому Зомбартом содержанию в этот термин), Зомбарт понимает то, что обычно называется «создание кредита» (Kreditschopfung). Но Зомбарт считает это понятие многозначным, а потому неясным.

О «создании кредита» можно говорить в трех различных случаях, а именно, когда предоставленный кредит выдан: 1) сверх актива заемщика; 2) сверх актива кредитующего и 3) сверх актива общества. При этом, подчеркивает Зомбарт, «только в последнем случае имеется Anweisungskredit, чисто творческий кредит» (там же, стр. 177–178).

Итак, кредит может расширяться не только сверх фондов, которыми располагают заемщики и заимодавцы, но даже и сверх «актива общества». Под этим последним Зомбарт понимает не только средства производства, но и рабочую силу в том объеме, в котором она до кредитования имелась в обществе. Он подчеркивает, что при «творческом кредите» предоставляемая производителям покупательная сила превышает находящийся в действительности запас рабочей силы. Этот кредит, следовательно, «всегда представляет собой покупательскую силу, которая может быть удовлетворена только дополнительным трудом» (разрядка Зомбарта. — 3. А.), и «отсюда вытекает, что Anweisungskredit имеет очень важное значение для возникновения новых капиталов» (там же, стр. 178).

Итак, мы видим, что Зомбарт по своей радикальности оставил далеко позади самого Гана, поскольку он считает, что при посредстве кредита капитализм не только в состоянии ликвидировать безработицу, но даже делает необходимым усиленное «производство рабочей силы». Тем самым Зомбарт как будто бы устраняет и установленную Ганом границу и видит в кредите прямо чудесную силу, создающую и новый труд и новый капитал. Здесь уже как будто вообще всякие границы для кредитной экспансии совершенно устранены: нельзя себе представить более мощного рычага прогресса, чем кредит!

Но такие выводы из теории Зомбарта, хотя они и соответствуют в точности приведенным положениям, были бы слишком поспешными. Здесь 3омбарт, точно так же как Ган и Шумпетер, отдает лишь дань экономическому (кредитному) романтизму, а реализм, вытекающий из подлинного эмпиризма, — еще впереди…

Переходя к решению проблемы «границ кредита», имеющей кардинальное значение для практических вопросов экономической политики буржуазии, Зомбарт покидает заоблачные выси романтики и становится на твердую почву реальности.

«Границы кредита» он устанавливает применительно к: 1) кредиту вообще, 2) «переносному кредиту», 3) «творческому кредиту». Разберем все эти три случая.

1. Здесь мы узнаем, что «для всех видов кредита общей границей является величина запаса наличных денег (Bargeldvorrat) страны, следовательно, в нормальное время величина золотого запаса, поскольку эмиссия банкнотов базируется на строго определенной количественной пропорции к золотому запасу». При этом Зомбарт ссылается на Маркса, который указал на невозможность для кредитной системы при капитализме эмансипироваться от металлических границ. Однако заметим, что Маркс показал, почему это невозможно, и эту невозможность, которая становится реальной при кризисах, Маркс выводил из общих противоречий капитализма. Между тем Зомбарт просто сваливает в одну кучу сверх гановские иллюзии с Марксовой теорией, которая, как небо от земли, далека от этих последних.

«Наличные деньги» в современных условиях нужны в следующих случаях: a) для сальдирования платежного баланса между странами, b) междубанковского сальдирования, c) платежей в мелком обороте, как, напр., в трамваях, ресторанах, театрах, и т. п., d) для выплаты заработной платы рабочих, e) для платежей сельским хозяевам, особенно там, где таковыми являются мелкие хозяева (крестьяне) (там же, стр. 181). Все это, конечно совершенно правильно, но в то же время очень мало увязывается, как мы вам покажем, с романтикой Гана и самого Зомбарта.

2. В отношении «переносного кредита» границей служит наличный объем сбережений, и эта граница никогда не может быть нарушена (здесь Зомбарт лишь повторяет Гана).

3. Что касается «творческого кредита», то таковой, во-первых, имеет общую для всех видов кредита границу, — объем резервов денежной наличности ; кроме того, «творческий кредит» имеет и специальную границу, заключающуюся в «способности капиталистического хозяйства к расширению» (Ausdehnungsfähigkeit der kapitalistischen Wirtschaft). В свою очередь эта «способность» определяется: a) с субъективной стороны как «услугоспособность» (Leistungsfähigkeit) калиталистического предпринимателя в интеллектуальном и моральном смысле; b) с объективной стороны эта «способность» обусловливается возможностью увеличения: 1) вещных капиталов, 2) рабочей силы, 3) сбыта; наконец, c) «способность к расширению капиталистического хозяйства зависит от ровной, бесперебойной работы капиталистической машины, т. е. от правильного течения хозяйственного процесса, особенно от предпосылки постоянной пропорциональности производства, дабы не могли иметь места никакие потрясения» (Там же, 182).

Верный своему, как мы сказали, «классифицирующему методу исследования», Зомбарт здесь с чисто немецкой педантичностью перечисляет всевозможные ограничения кредитной экспансии. Но при всей своей полноте, эта классификация тормозов экспансии все же не может быть признана удовлетворительной, ибо между всеми этими «тормозами» не установлено никакой внутренней и закономерной связи и не выделены обуславливающие и обуславливаемые факторы.

В самом деле, разве можно оказать, что граница расширения капиталистического хозяйства (и, следовательно, кредитной экспансии) дана возможностью расширения «вещных капиталов» и рабочей силы? Такая разница действительно эффективна лишь в организованном общественном хозяйстве, непосредственной целью которого служат наиболее рациональная организация «вещей и людей» для удовлетворения потребностей, входящих в данный социальный коллектив индивидуумов. Наоборот, в капиталистическом хозяйстве непосредственной целью или движущим стимулом развития служит получение прибыли капиталистами или возможность создания стоимости и прибавочной стоимости. Если этой возможности нет, если капиталист не получает от «комбинации» вещей и людей никакой прибыли, то парализуется и стимул развития, хотя бы общественные потребности удовлетворялись лишь в самой незначительной мере и хотя бы имелась» в наличии масса свободных «вещных капиталов» и рабочей силы.

Далее у Зомбарта, наряду с рабочей силой и «вещными капиталами» в качестве лимита, указана возможность расширения сбыта. Наконец, в качестве особого, независимого от этого последнего фактора указана необходимость «постоянной пропорциональности производства» или «ровная, бесперебойная работа капиталистической машины». Но совершенно ясно, что это не два самостоятельных фактора, но причина и следствие. Очевидно, что сама возможность сбыта, если отбросить народническо-люксембургианскую теорию «третьих лиц», обусловлена этой самой «постоянной пропорциональностью производств», которой в действительности при капитализме нет и не может быть. Из диспропорционального развития капитализма (включая сюда как диспропорцию отраслями производства, так и диспропорцию между производством и потреблением) вытекают ограниченные возможности сбыта (кризис сбыта, как выражение промышленного кризиса), а из этих последних невозможность реализовать прибыль. При наличии же этой последней «границы» общей хозяйственной экспансии отпадают другие границы: a) наличная рабочая сила; b) «вещные капиталы» и c) «услугоспособность капиталистического предпринимателя в моральном и интеллектуальном смысле». Коль скоро налицо диспропорция, кризис и отсутствие прибыли — «вещные капиталы», рабочая сила и «услугоспособность капиталистических предпринимателей» не могут ограничивать капиталистическую экспансию, ибо как раз в эти моменты и то, и другое, и третье находится в огромном избытке.

Как мы видим, Зомбарт просто смешал границы хозяйственной экспансии вообще и границы специфически-капиталистического развития, особенность которого заключается как раз в том, что оно, в силу внутренних своих противоречий, не в состоянии использовать всех имеющихся в обществе возможностей развития, и на определенной ступени эволюции превращается в тормоз хозяйственной экспансии вообще.

Но можно ли сказать, что установленные нами общие границы капиталистической экспансии являются в то же время и границами кредитной экспансии? Здесь мы сталкиваемся со второй ошибкой Зомбарта — смешением общих границ капиталистической экспансии (которые к тому же неправильно им установлены) с границами кредитной экспансии. Эта ошибка вполне аналогична предыдущей. Данное Зомбартом решение проблемы границ кредитной экспансии (Anweisungskredit’a) — не более чем трюизм. «Вообще», конечно, бесспорно, что кредитная экспансия не может дать больше того, что способно дать самое капиталистическое хозяйство. Но кaк капиталистическое хозяйство имеет свои специфические границы в отличие от общих границ хозяйственного развития, так и кредитная эмиссия, т. е. «кредитное творчество», имеет свои специфические границы.

В свою очередь эта ошибка как Гана, так и Зомбарта базируется на ложной трактовке существа и функций так называемого «творческого кредита». Единственно, что может «создать» Anweisungskredit — это средства обращения, не капитал и даже не деньги, а только знаки денег, при чем «кредитные деньги лишь постольку являются деньгами, поскольку они представляют действительные деньги в количестве, соответствующем абсолютной величине их номинальной стоимости. Отсюда принудительные меры, повышение размера процента и т. д. с целью обеспечить условия обмена на золото» (Маркс).

То, что в конце концов и сами экспансивисты в полном противоречии со своей теорией, но в согласии с действительностью, вынуждены, хотя и в скрытой форме, признать эту границу, — не трудно доказать как на анализе зомбартовской теории, так и теории других экспансивистов — Шумпетера, Приона, Оутри и др.

У Зомбарта это признание скрыто за установленной им общей для всех видов кредита, и в том числе «творческого кредита», границей, заключающейся в величине запаса наличных денег, а поскольку денежные системы базируются на золоте, то в величине золотого запаса.

Но признание этой границы лишает всякого значения все прочие мнимые границы, установленные Зомбартом для кредитной экспансии. Конкретно это значит, что если банки при неизменности всех прочих условий «сотворили» слишком много средств обращения, если их «покупательская сила» стала значительно превышать наличную массу реализуемых товарных ценностей (выраженную в золоте, след. сумму товарных цен), то неизбежна переоценка этих знаков ценностей. А так как золото остается при прежней «оценке» (так как его ценность не затрагивается «творческим кредитом»), то все начинают требовать от эмитента превращения «знаков ценностей» в действительную ценность — золото. В результате золотой запас уменьшается, а кредитная экспансия заменяется кредитной рестрикцией. Таким образом, эта золотая граница не является самодовлеющей и конечной, вопреки мнению Зомбарта, но служит лишь внешним выражением нарушенной пропорциональности капиталистической системы производства. Вот почему Маркс говорит об этой металлической границе, как о «фантастической границе богатства», что как раз и упускается из виду Зомбартом, который здесь пытается опереться на Маркса. Если бы указанная пропорциональность постоянно поддерживалась (чего, как мы показали в другом месте, нет и не может быть при капитализме, ибо диспропорция имманентна капитализму), то не было бы и этой «фантастической границы», ибо «с развитием кредитной системы капиталистическое производство непрерывно стремится разрушить… металлическую границу» (Маркс).

Но, признав эту «фантастическую границу богатства» в качестве границы кредитной экспансии, Зомбарт вместе с тем поставил крест и над всеми прочими ложно установленными им границами, а вместе с тем и крест над самой экспансивистической теорией. Ибо оказывается, что кредитная экспансия связана отнюдь не общими границами хозяйственного развития вообще и непосредственно, отнюдь не общими границами капиталистической экспансии, но единственно только возможностями такого расширения кредитно-денежного обращения, при котором бы сохранялась определенная пропорция между золотым резервом и эмитированными средствами обращения.

Поскольку диспропорциональность, присущая капитализму, проявляется также и во всех без исключения формах банковского кредита, постольку постоянно имеет место это сокращение и расширение золотого запаса, который ложно трактуется теоретиками, как самодовлеющий лимит и регулятор кредитной экспансии. Это не лимит и не регулятор кредитной экспансии, но лишь внешняя форма проявления внутренних закономерностей и противоречий кредитной экспансии.

Но признание этой «фантастической» границы вышибает, как мы показали, из зомбартовской теории почву для романтики. Кредитная романтика Зомбарта оказывается столь же прочно связанной золотыми тисками, как и романтика Гана!

4. Шумпетер и Прион #

Такая же неудача постигает и кредитную романтику другого экспансивиста — Шумпетера. Этот экономист, с одной стороны, признает, что «творческий кредит» или, как он говорит, «финансирование производства за счет ad hoc созданной покупательской силы» (что также именуется им как «вынужденные сбережения» — gezwungenes Sparen. — 3. А.) «принципиально характеризует метод, который осуществляет хозяйственное развитие в незамкнутом народном хозяйстве»¹². В другой своей работе он выражается еще более определенно, подчеркивая, что «эти методы финансирования (творческий кредит». — 3. А.) следует рассматривать, как собственно нормальные и еще более, как единственно возможные»¹³.

Но, с другой стороны, наряду с этим «теоретическим анализом существа вещей» и т. п., Шумпетер наталкивается на ту же самую границу, о которую разбились теории Гана и Зомбарта, — золото. Шумпетер признает, что его теоретические «положения слишком сильно отклоняются от действительности для того, чтобы можно было рекомендовать изложенный лад мыслей в качестве практической кредитно-политической установки¹⁴ и, «разумно рассуждая», рекомендует самым основательнейшим образом связать кредитную экспансию «золотым тормозом» («goldene Bremse»); т. е. покончить с тем, что в теории было признано, как «собственно нормальное и еще более, как единственно возможное»!!!¹⁵ Блестящий удел теории, которая, по признанию самого автора, совершенно опрокидывается на практике!

Но это противоречие теории и практики есть не что иное, как выражение внутренней дефективности самой теории. Разница же между Зомбартом и Шумпетером лишь в том. что у первого дефективность теории выражается в неустранимом противоречии между элементами самой теории, а у второго эта дефективность выражена в противоречии между теорией (которая лишь словесно освобождена от противоречий) и тактикой (политикой). По существу же несостоятельными остаются в равной мере как теория 3омбарта, так и теория Шумпетера.

То же нужно сказать и о Прионе. Этот автор в целом ряде своих работ, в частности в ряде статей, помещенных в Handwörterbuch des Staatswissenschaften¹⁶, развивает чисто натуралистические, созвучные классической теории взгляды на банковский кредит. Однако целый ряд положений, выдвинутых Прионом в его работе о кредитной политике (сборник статей), дает нам основание считать, что Прион примкнул к экпансивистической теории.

Отвергая основной тезис натуралистической концепции, Прион исходит из совершенно правильного положения, что «банки могут также предоставлять кредит без того, чтобы располагать для этого соответствующими чужими капиталами, или без того, чтобы использовать собственные капиталы»¹⁷. Мы знаем, что в этом случае кредит следует рассматривать как форму обращения или реализации, что никакого капитала этим актом кредитования не может быть создано, ибо банк эмитирует не деньги и не капитал, но средства обращения, которые лишь легитимируют кредитную эмиссию, созданную в процессе коммерческого кредита¹⁸.

Но Прион придерживается иной точки зрения. «Они (банки — 3. А.) сами создают, — говорит Прион, — новые платежные средства, которые они предоставляют своим клиентам под обязательство обратного платежа со стороны последних. Предоставление кредита связано с созданием денег или, как иначе можно выразиться, путем кредита выпускаются новые деньги. Когда банк эмитирует новые деньги, то кредитующийся во всяком случае получает деньги; для него нет различия между новыми деньгами и наличным ссудным капиталом: кредит есть для него ссудный капитал, который служит дополнением к ранее имевшемуся у него в наличии капиталу. Но кроме того, этот кредит означает прирост в денежном капитале вообще: ссудный капитал, которым располагает народное хозяйство, увеличивается на сумму этого кредита»¹⁹ (разрядка наша. — 3. А.).

Смешав средства обращения с деньгами, деньги с капиталом, кредитную функцию капиталообразования и капиталораспределения с функцией капиталообращения (товарной реализации), Прион вполне естественно приходит к важнейшему выводу экспансивистической теории, что кредитная эмиссия есть создание капитала. Он утверждает, что путем кредитования за счет эмиссионных фондов увеличивается объем капиталозаемщиков и, наконец, что такое увеличение массы капиталов вполне закономерно.

Но с принятием этого тезиса становится совершенно непонятным, отчего же банки аккумулируют сбережения и платят за них проценты, коль скоро они могут создавать капитал «aus dem Nicht». Если признать это положение, то нужно отвергнуть какое бы то ни было экономическое значение сбережений и банковской аккумуляции, на что слепо пошел Ган, который поэтому оказался более последователен, чем Шумпетер, ибо последний не отрицает того, что «энергия, при посредстве которой сберегаются средства, есть конечно существенный элемент судьбы народа и его будущности»²⁰.

Та же непоследовательность и у Зомбарта, который наряду с «творческим кредитом» говорит и о «übertragungskredit’e» (переносном кредите»), хотя по логике вещей «творческий кредит» совершенно исключает всякую необходимость и целесообразность для банков и для народного пользования «переносным кредитом».

Прион останавливается на полдороге и не решается идти до конца с Ганом в романтические выси. Аналогично Шумпетеру и Зомбарту, Прион сначала воздает должное кредитной экспансии как истоку капитального финансирования: «Таким образом, — говорит Прион, — создание кредита (Kreditschopfung), которое связано с временным увеличением массы денег, не только выгодно (ertraglich) для народного хозяйства, но и даже может сопровождаться благоприятными последствиями, так как оно возбуждает предпринимательский дух, увеличивает производство товаров и содействует более правильному распределению доходов»²¹.

Однако далее мы опять наталкиваемся и у Приона на противоречие, общее для всей школы экспансивистов, которую также можно назвать школой кредитных романтиков. Ведь из приведенных рассуждений Приона как будто следует, что нужно всячески поощрять этого рода кредитную экспансию, которая не имеет капиталистических границ и для которой не писаны законы денежного обращения. Приону следовало бы признать, что граница этого кредита не обусловлена специфически-капиталистическими противоречиями, т. е. что границей кредитной экспансии является объем наличной рабочей силы (Ган) или даже еще больше того — потенциальная возможность расширения этой производительной энергии — рабочей силы (Зомбарт).

Но ничего подобного не утверждает Прион, который в противоположность Шумпетеру хочет быть «разумно рассуждающим» также и в теории. От приведенных романтических иллюзий Прион круто поворачивает к реальным возможностям использования кредитной экспансии. Утверждая необходимость финансировать производство за счет Kreditschöpfung, Прион тут же предупреждает от «увлечений», говоря о «правильной мере» этого кредитования. Если же «die Kreditschöpfung der richtige Mass überschreitet» («создание кредита превысит правильную меру»), то благоприятные последствия этого чудесного «творчества» превратятся в свою противоположность и в результате наступит глубокое потрясение всего народного хозяйства²².

Это уже совершенно не похоже на Гана и Шумпетера (в теории). Прион не может обосновать ту самую «меру», которую он все же признает. Граница кредитной экспансии, по Приону, таким образом существует, но она непознаваема, как некая кантовская «вещь в себе»…

Оставляя непознаваемой объективную границу кредитной экспансии, Прион апеллирует к банковскому «опыту», который в отличие от прионовской теории эту границу субъективно постоянно воспринимает и ориентируется на нее. «Платежеспособность банка, — говорит он, определяет банково-техническую (?) границу создания кредита. Она исчисляется банковской политикой, покоящейся на опыте» (там же, S. 34).

Излишне доказывать, что это не решение проблемы, но отступление теории перед трудностями задачи и далеко не «в полном боевом порядке». Экономическая теория должна вскрыть объективную обусловленность субъективных действий и вскрыть те объективные закономерности, которые детерминируют банковский опыт. Нужно было показать, на какой именно точке банк, благодаря созданию кредита, лишается платежеспособности и, следовательно, вынужден свертывать свою эмиссию. Нужно было, далее, показать, когда и почему становится необходимой кредитная экспансия и когда необходима кредитная рестрикция. Поэтому апеллирование к субъективному банковскому опыту мы рассматриваем, как полнейшее банкротство прионовского варианта экспансивистической теории. Это вариант, безусловно вполне «практический», также разбивается о тот самый камень (наличность — золото!), о который разбились варианты Шумпетера и Зомбарта²³.

5. Оутри #

Что же касается Оутри, которого сам Ган безоговорочно причислил к своей школе, то у него очень мало романтики и с самого начала демонстрирует вполне реалистически-практический анализ кредитной экспансии.

Правда, Оутри признает, что банк может «создавать кредит» (что не отрицается также и нами) и что это создание стимулирует расширение производства. Однако Оутри относится вполне трезво к этой возможности расширения производства путем «создания кредита» (Creation of Credit), ставя кредитной экспансии довольно узкие рамки. Что Оутри в отличие от Гана не сторонник perpetuum mobile кредитной экспансии, видно из следующих его рассуждений по этому вопросу.

«Легко видеть, — говорит Оутри, — как линия наименьшего сопротивления постоянно ведет ко все большей и большей инфляции. Если инфляция кредита однажды началась, то последствия ее будут чувствоваться в отливе золота»²⁴. Но, может быть, это последнее уже не так страшно, может быть, несмотря на это, нужно продолжать линию «наименьшего сопротивления»?

Ничего подобного. Оутри придерживается вполне трезвых взглядов столь же трезвых, как и взгляды Шумпетера — практика или политика. «Если пытаются устранить сокращение обращения (мнимое. — 3. А.) дальнейшими эмиссиями и в то же самое время не настаивают на высокой норме процента, кредитная инфляция будет усиливаться, новое снабжение средствами обращения (currency) будет упорно отливать в обращение (circulation), и извлечение золота для экспорта будет продолжаться. Скоро последует новый крик об увеличении обогащения, и если при том же самом положении будут действовать тем же методом, то неизбежно будет взорвана та система, при которой эмиссия банкнот регулируется запасом золота. В тот момент, когда размен банкнот на золото будет прекращен, банкноты упадут до их учета (т. е. появится лаж на металл. — 3. А.) и иностранные курсы, поднявшиеся до экспортной точки, станут еще более неблагоприятными. Банкротство системы свободного размена на золото означает отрыв системы денежного обращения страны от мировой системы, базирующейся на золоте, а это означает, далее, что дела, которые до сих пор стимулировались инфляционным развитием кредита и, следовательно, покупательской силы, начнут дезорганизовываться в результате недоверия к ценности монетной единицы. Ее ценность ощутительно падает, но никто не знает, как быстро будет она падать; не может быть допущено, чтобы она падала беспредельно — так всякое мерило ценности будет потеряно, но никто не знает, когда будет достигнута эта граница или начнется восстановление»²⁵.

Итак в необходимости восстановления размена на золото и вследствие этого в необходимости кредитной рестрикции для парализования чрезмерной экспансии Оутри не сомневается. Он, как мы видим, рисует в мрачных красках последствия кредитной инфляции, как результат чрезмерного «создания кредита». Отсюда необходимость так называемого «контроля над обращением». Средством этого контроля служит «сокращение кредита» (contraction of credit), чему посвящается специальная глава его книги «Средства обращения и кредит»²⁶. Следовательно сокращение кредита есть средство, при помощи которого золото, покинувшее ввиду чрезмерной кредитной экспансии пределы страны, может быть вновь водворено на место. Сокращение кредита может быть достигнуто как непосредственным ограничением кредитования, так и посредством повышения нормы процента.

Однако привлечение золота из-за границы возможно только в том случае, если кредитная экспансия еще не дезорганизовала окончательно систему денежного обращения: «Два условия, — говорит Оутри, — должны быть выполнены, чтобы высокая норма процента мосла привлечь ссуды из-за границы: кредитоспособность заемщиков и прочность денежного обращения должны доставить доверие иностранным заимодавцам».

Оутри прочно держится за так называемый «золотой стандарт». Именно благодаря тому, что обращение всех «культурных» стран базируется на зол_оте, кредитная экспансия не может безгранично и чрезмерно расширяться_²⁷.

Необходимость размена обуздывает кредитную экспансию — вот лейт-мотив Оутри, при чем, в отличие от Шумпетера, Оутри не видит надобности в разграничении «законов теории» и законов жизни»²⁸.

Но, включив золотой стандарт в теорию кредитной экспансии, Оут в конце концов оказывается таким же беспомощным в кардинальном вопросе о границах кредитной экспансии, как и проанализированный выше Прион.

Оутри ищет убежища в кассовой наличности: «…Когда случается, — говорит Оутри, — общее сокращение кассовой наличности, это есть признак того, что произошло нездоровое расширение кредита, а это есть обстоятельство, ответственность за которое не лежит на единичном банкире, но на центральном банке, как представителе государства. Пока рядовой банкир заботится о том, чтобы его активы были хороши, и не раздувает своих ссуд и дисконтов сверх должного соотношения с его вкладами, — он исполняет свой долг перед обществом»²⁹.

Подчеркнутые нами места в этой резюмирующей рассуждения Оутри цитате имеют весьма важное значение. Дело в том, что Оутри отнюдь не рассматривает кассовую наличность, как границу расширения кредита, но только как симптом уже совершившегося «нездорового» расширения кредита, причем непосредственно вслед за этим подчеркивается, что «рядовой банкир заботится о том, чтобы его активы были хороши и не раздувает своих ссуд и дисконтов сверх должного соотношения с его вкладами». Следовательно, это нужно понимать так, что общее сокращение кассовой наличности происходит при сохранении «должного соотношения» активов и пассивов у каждого отдельного банка. Это самый интересный пункт концепции Оутри. Почему же расширение кредита оказалось «чрезмерным», если каждой отдельный банкир сохранял «должное соотношение» активов и пассивов? Ссылка на кассовую наличность отпадaет, ибо спрашивается, почему же кассовая наличность оказалась вдруг недостаточной, коль скоро «должное соотношение» активов и пассивов сохранялось? Очевидно, прежняя норма кассовой наличности стала недостаточной в виду общего чрезмерного расширения кредита. В то же время эта чрезмерность вытекает из сокращения кассовой наличности. Итак, сокращение кассовой наличности выводится из чрезмерного расширения кредита, а чрезмерность расширения кредита — из сокращения кассовой наличности.

В таком именно порочном кругу беспомощно вертится наш русский экспансивист — Шапошников³⁰. Очевидно, что между кассовой наличностью и расширением кредита связь функционального, а не причинного порядка. Если банк увеличивает кассовую наличность, то он этим при прочих равных условиях сокращает относительный объем своего кредитования; если он расширяет относительный объем кредитования, то он этим сокращает кассовую наличность. Что же касается Оутри, то он находит выход из этого порочного круга в том же, в чем нашел его Прион, — ссылке на «практику» или «опыт». С другой стороны Оутри сваливает ответственность за «чрезмерное расширение кредита» не на банкиров, которые на самом деле осуществили это расширение, но на «центральный банк, как представителя государства», который, де, недостаточно «опытно» и умело «контролирует» обращение при посредстве своего кредитного рычага. Напряжение кассовой наличности превращается лишь в симптом чрезмерной экспансии, но отнюдь не в границу таковой.

Таким путем указанное противоречие устранено, но зато кредитная экспансия лишена всякой реальной точки опоры, и поэтому конкретно границы этой экспансии не могут быть указаны. Поступается таким образом довольно странное положение: какие-то определенные границы кредитной экспансии несомненно имеются, о чем постоянно сигнализирует флуктуация кассовой наличности, но в чем эта граница заключается — остается полнейшей тайной! Что же касается «контроля над обращением», то при невозможности определения конкретной границы кредитной экспансии, он действует через кредитную рестрикцию лишь post factum; этим путем можно лишь корректировать совершившееся «чрезмерное» расширение кредита.

Итак и Оутри не решает проблемы границ кредитной экспансии. Но такое решение не может быть дано на базе экспансивистической теории. Мы убедились, что в этот «золотой барьер» упираются и Шумпетер, и Зомбарт, и Прион, и Оутри, и перескочить через этот барьер без отказа от исходных пунктов своей концепции они не в состоянии.

Поскольку Оутри, хотя и не разделяя романтических иллюзий экспансивистов, все же принимает их тезис о закономерности расширения производства исключительно на основе «чистой» кредитной экспансии, постольку и он не в состоянии определить границы кредитной экспансии, ибо совершенно невозможно установить, в каком же именно объеме может быть расширено производство данным методом финансирования. И тот «золотой барьер» («симптом»), в который упирается Оутри наряду с прочими экспансивистами, как мы убедились, не дает решения проблемы. Наоборот, признание этого барьера не может рассматриваться нами иначе, как фактическое отрицание исходного пункта — закономерности расширения производства на основе одной лишь кредитной экспансии.

6. Реставрация «золотого стандарта» и «кредитное творчество» #

После всеобщего увлечения номинализмом во время войны, когда номинализм явился подходящей теорией для оправдания бумажно-денежной инфляции, в буржуазных кругах наступило отрезвление. Принцип «золотого стандарта» получил всеобщее, можно сказать, мировое признание. С другой стороны, также всеми был признан факт косвенного финансирования войны в форме инфляции банковского кредита.

Густав Кассель, автор известного «Меморандума о мировой денежной проблеме», указал, что «государственные финансы — не единственный, заслуживающий внимания фактор в процессе инфляции. Каждое расширение банковского кредита за пределы того, что покрывается действительными сбережениями, предоставленными в распоряжение банков, может рассматриваться, как причина инфляции»³¹. Инфляция банковского кредита — «это есть то, что на деле произошло во множестве стран с тех пор, как началась война», — сказал Г. Кассель.

Инфляция военного времени во всех ее формах уже настолько успела высосать соки мирового хозяйства, что точка зрения Касселя не встретила возражений в деловых и государственных кругах. В частности инфляторное влияние банковского кредитования во время войны было единодушно признано на Генуэзской конференции и зафиксировано в ее постановлении³².

Но Генуэзская конференция не только провозгласила необходимость возврата к «золотому стандарту». Факт активного влияния банковского кредитования на товарные цены во время войны дал основания и для таких выводов, в которых нашел свое отражение кредитный романтизм — идея всеобщей регулирующей и стабилизирующей роли банковского кредита. В этом отношении характерно не встретившее никаких возражений замечание председателя финансовой комиссии на Генуэзской конференции, Ленна Уортингтона Эванса.

«В этом смысле регулирование цен, — сказал Эванс на пленуме конференции 3 мая 1922 года, — сводится к регулированию кредита. Опыт, проделанный со времени войны, как Английским банком, так и Федеральным резервным департаментом в Соединенных Штатах, лишний раз показал нам, как чутко реагируют цены на изменение кредитных условий…».

Финансовая комиссия Генуэзской конференции рекомендовала «координирование мировой кредитной политики, благодаря чему крупные банки получат возможность сообщить более устойчивый характер общему уровню цен». «Вершители» судеб капитализма в Генуе выдвинули концепцию, которую «социалист» Гильфердинг в 1912 г., на страницах социал-демократического «Neue Zeit» считал абсолютной истиной. И тот же Уортингтон Эванс усматривал в мировой кредитной политике средство для борьбы с европейской безработицей³³.

Известно, что из «координирования мировой кредитной политики» ровным счетом ничего не вышло, да и не могло выйти, поскольку существуют глубочайшие экономические, а следовательно, и политические противоречия между империалистическими государствами.

После новых инфляционных взрывов в Германии и Франции в конце концов удалось провести стабилизацию валют на базе «золотого стандарта». Но стабилизировать валюту — это не значит стабилизировать конъюнктуру, и надежды Эванса на устранение европейской безработицы и стабилизацию конъюнктуры ни в коей мере не оправились. Теперь, после американского биржевого краха конца 1929 г., при наличии мирового кризиса и для Эванса должно было бы стать ясным, что его ссылка на всемогущество Федеральной резервной системы, мягко выражаясь, совершенно неосновательна…

К «золотому стандарту» вернулись все страны. Для нас здесь важно лишь подчеркнуть, что необходимость восстановления «золотого стандарта», между прочим, мотивировалась также и тем, что он необходим для обуздания кредитной экспансии. Это именно тот практический вывод, к которому, как мы доказали, пришли, хотя бы и в явном противоречии со всей своей концепцией, вожди экспансивистической школы. В докладе английского комитета для исследования проблем денежного обращения и вексельных курсов, так называемого «Комитета Кеннлифа», было отмечено, что, «судя по долголетнему опыту», автоматический механизм золотого денежного обращения «является единственным действительным средством против неблагоприятного торгового баланса и несоразмерного роста кредитов». Этот комитет настаивал на том, чтобы источником покрытия затрат по капитальным вложениям для хозяйственного восстановления страны после войны были не новые кредиты, а только подлинные сбережения. Эти затраты «не могут быть удовлетворены созданием новой покупательской силы в форме покрытия банковых кредитов правительству или промышленности под правительственной или иной гарантией».

Итак, комитет Кеннлифа не витал в облаках кредитной романтики и, вполне осознавая жизненные интересы капитализма, требовал того самого «золотого тормоза» для кредитной экспансии банков, необходимость которого, как мы показали, признал и Шумпетер. Этот «тормоз», конечно, абсолютно необходим для капитализма, ибо без действительных денег — золота — невозможен ни кредит, ни капитализм вообще. Но этот самый «золотой стандарт» и «контроль над обращением», который на основе первого должны проводить центральные эмиссионные банки, ставит крест над иллюзиями кредитной романтики, и в свою очередь порождает новые противоречия, которые мы не можем здесь рассматривать.

7. Гудляйф, Лампе и «этика» натуралистов #

Как мы показали, экспансивисты, начиная с широких и заманчивых кредитно-романтических иллюзий, наталкиваются на те противоречия, которые приносит с собой кредитная экспансия. Для устранения же этих противоречий они, как практики, рекомендуют такие ограничительные меры, которые, связывая кредитную экспансию, тем самым подрывают кредитную романтику.

В отличие от экспансивистов натуралисты большей частью не страдают кредитно-романтической болезнью. Они строгие «реалисты» и не придают кредиту значения центрального регулятора хозяйственной динамики. Кредит — это «просто» особый способ передачи вещей из рук в руки — и ничего более. О каком же создании кредита может итти речь? «Вы не можете, — говорит Walter Goodlife, — создать кредит: «из ничего ничто и получается» и помимо базиса товара и услуги, кредит, — и деньги, которые делают кредит осязаемым, — не имеет никакой ценности. Должно существовать нечто обменоспособное, из чего возникает кредит, и всякое средство, представляющее кредит, только в том случае может оцениваться, если это нечто существует, как полезное»³⁴.

Чтобы сразу же отмежеваться от кредитных иллюзий Маклеода, Гудляйф в качестве motto к главе I своего труда избрал фразу из Шоу: «Вы не можете создать кредит». Но это «изречение» носит чисто декоративный характер и имеет «академическое» значение в худшем смысле этого слова. Такой же декларативный характер носит обвинение Гудляйфом «инструментов банковского кредита» (кредитных денег. — 3. А.) в том, что они, мол, «плохие», суррогатные деньги. Это мотивируется тем, что указанным «инструментам» не достает признаков «здоровых денег»: «они не выпускаются конституционной властью, не базируются на национальном кредите, и парламент не осуществляет никакого контроля за их эмиссией»³⁵.

Но факт остается фактом: пусть Шоу говорит банкирам «вы не можете создать кредит», эти банкиры создают «кредитные инструменты» и широко пользуются ими для своих активных банковых операций. Отрицать этот факт невозможно, — он известен любому капиталисту. Но с точки зрения Гудляйфа такого рода операциями банкиры не могут снабдить предпринимателей капиталами — они оказывают им лишь «временную поддержку» под вполне здоровое обеспечение.

В виду необходимости держать свои активы в ликвидной форме, «ни один банк не может без опасений ссудить свой кредит клиентам, пока предложенное последними обеспечение не будет не только здоровым, но и пригодным для реализации на открытом рынке; и ни один заемщик не может без риска употребить банковский кредит, кроме как для временных целей, и не подвергнуться тяжелому наказанию в том случае, если кредит будет изъят»³⁶.

Но так ли дело обстоит в действительности, верно ли, что банки «ссужают свой кредит» только для временных нужд? Теория Гудляйфа, как и всех натуралистов, оказывается в противоречии с действительностью, так как практически нет никакой возможности разграничить «финансирование» и «кредитование». А раз так, значит нет никакой возможности ограничить пользование создаваемыми банками «инструментами кредита» только для временных целей», а не для длительного финансирования промышленности.

Такова действительность, и комичнее всего то, что, признав эту последнюю, Гудляйф выражает «сожаление», что дело обстоит именно так. «Однако, к сожалению (sic!), установление границ между торговлей и финансами (commerce and finance), при существующей системе столь сложно, что трудно дифференцировать пользование банковским кредитом для финансирования, которое имеет дело только с получением капитала, и для торговли (commerce) — действительного обмена продуктами, с каковой только и имеют дело средства обращения»³⁷.

Этику мы оставим в стороне: предоставим Гудляйфу сожалеть по этому поводу — науке до этот нет никакого дела. Последнюю же не может не интересовать следующее. Если отмеченное Гудляйфом дифференцирование банковского кредитования в действительности совершенно не осуществимо, если банки, эмитирующие средства обращения, финансируют из этих фондов промышленность, то как можно отрицать кредитную экспансию в смысле Гана — Шумпетера — Оутри? Чего стоит после этого та декларация, с которой Гудляйф начал? И далее, если натуралист признает факт финансирования промышленности за счет эмиссии средств обращения банками (на котором и зиждется вся концепция экспансивистов), то где же границы «кредитного творчества» или кредитной экспансии? До каких пределов банки могут расширять этот стыдливо признаваемый некоторыми новейшими натуралистами «творческий кредит»?

На этот вопрос в новейшей немецкой литературе пытается дать исчерпывающий ответ натуралист, мы бы оказали, «новейшей формации» (т. е. признающий отмеченный факт) — Лампэ. Этот автор выступил с развернутой критикой (правда, довольно путанной) «народнохозяйственной теории кредла» Альберта Гана. Конечно, эта критика должна была заключать в себе положительный ответ на вопрос о пределах кредитной экспансии, который можно было бы противопоставить решению этой проблемы экспансивистами.

Лампэ выгодно отличается от других натуралистов тем, что он прямо говорит о «создании кредита» банками, как о факте. Это избавляет его от тех выкрутасов, к которым обычно прибегают натуралисты. Лампэ указывает на объем резервов социального продукта и на «экономическую возможность доставить для восстановления социального продукта эквивалент взятого (продукта. — 3. А.)»³⁸. В этих границах кредитная экспансия не приводит к инфляции, а последнюю Лампэ считает, в противоположность экспансивистам, вредной, поскольку она нарушает равновесие народного хозяйства.

Далее Лампэ отмечает, что, в случае финансирования промышленности за счет ad hoc создаваемой покупательской силы, либо должен уменьшиться покупательский спрос (или, как он выражается, «должен быть отвлечен спрос от социального продукта») на сумму, взятую получателями кредита; либо эти продукты должны быть замещены другими. Обе эти возможности Лампэ отрицает. «С одной стороны, спрос на жизненно-необходимые продукты крайне неэластичен; с другой стороны, возможности воспроизводства этих продуктов в пределах данного производственного периода незначительны. Следовательно, этими двумя фактами ставятся очень узкие границы созданию кредита»³⁹.

Кредитная экспансия (в смысле Гана—Шумпетера) может базироваться, главным образом, на резервах социального продукта: «когда же запасы, вследствие дополнительного спроса получателей кредита, будут угрожать исчерпанием, и производители предъявят повышенный спрос на средства производства, то со стороны предложения будет действовать тенденция повышения цен»⁴⁰, причем эта тенденция будет носить чисто инфляционный характер и поэтому будет иметь с точки зрения Лампэ отрицательное значение.

Лампэ приходит к выводам, в которых немало вполне «здравого смысла» и которые являются вполне естественной реакцией против теоретических вольностей экспансивистов. В своем резюме Лампэ говорит:

«Даже при значимости принятых в абстрактном исследовании предпосылок — «закона медлительности оборота»⁴¹, и «планосообразного хозяйственного руководства» — не может быть достигнут при помощи неограниченного создания кредита «золотой век хозяйства». Всякие иллюзии, связанные с созданием кредита, рушатся совершенно, если учесть, что создание кредита как раз нарушает «гармоническое сочетание социального продукта», давая побуждение нарушающему равновесие движению рабочих сил, а «закон медлительности оборота», противодействующий в каждом данном случае, инфляционным тенденциям создания кредита, является совершенно неопределенным»⁴².

Здесь, действительно, найдены нужные слова. Лампэ, наряду с Карлом Дилем⁴³, вполне основательно признает иллюзорность «золотого века» капитализма, созданного по маклеодовским рецептам. И верно также то, что это «гармоническое сочетание социального продукта» (т. е. пропорциональность общественного производства) при некоторых условиях может нарушаться инфляционными тенденциями, вызываемыми «кредитным творчеством».

Но устранимы ли эти тенденции? Можно ли удержать кредитную экспансию в рамках границ, определяемых по Лампэ «резервом социального продукта» и т. п.? Натуралисты и Лампэ вместе с ними отвечают положительно на этот вопрос. И нужно констатировать, что взгляды Лампэ в этом вопросе не поднимаются выше вульгарных представлений хотя бы того же Гудляйфа. Все дело будто бы в скверном образе действий банкиров и в опасных теориях, которые этот образ действия оправдывают. Вместо объективного анализа социальных факторов, вытекающих из самой природы капиталистического способа производства и обуславливающих данный «ненормальный» (!) образ действий банкиров, Лампэ ставит вопрос нормативно: «этого» при капитализме может не быть и не должно быть!

Вот его последнее слово: «кредиты за счет сбережений (Spar-Kredite), если вообще и могут быть восполнены дополнительно, производительно применяемой покупательской силой, то во всяком случае только в незначительном объеме и всегда с угрозой для течения хозяйственной жизни»⁴⁴.

Такой нормативно-этический подход к проблеме кредитной экспансии и ее границ воспринят современными немецкими натуралистами от их предшественников.

Еще Книс, давший критику Маклеода, пришел к тем же выводам. Исходя из понятия кредита, как передачи вещей и т. п., Книс установил для кредита «вещную границу», — пределом расширения кредита, с его точки зрения, является реальный капитал в его натуральной форме средств производства⁴⁵; поэтому сверх суммы национальных накоплений — сбережений банки и не могут и не должны предоставлять кредиты своим клиентам.

В более поздней литературе, напр., у Шпитгофа или Беккерата, повторяется тот же мотив: создавать кредит и этим расширять производство нельзя, а потому банки не должны за счет своей эмиссии финансировать промышленность, если не хотят нести ответственности за тяжелые последствия «безумной» политики кредитного инфляционизма.

Шпитгоф пришел к выводу, что кредитный рынок может питаться «формальной покупательской силой (акцепты, ноты, бумажные деньги) лишь временно и всегда с несомненными опасностями для народного хозяйства»⁴⁶.

Также и Беккерат в своем исследовании «денежного и капитального рынков», отмечая недопустимость использования средств денежного рынка для нужд капитального рынка, указывает на те опасности, которые заключается в такого рода политике⁴⁷, как будто от этой последней действительно зависят закономерности капиталистической динамики. Но как мало Лампэ прибавляет к Беккерату, а этот второй — к Шпитгофу, и, наконец, последний — к старому Кнису! Как неизменны традиции вульгарной экономии, усматривающей на поверхности денежно-кредитной сферы противоречия капитализма и, в силу своего ограниченного буржуазного горизонта, не видящей их действительных корней.

* * *

Нормативный подход к проблеме кредитной экспансии свойственен также и американским теоретикам и практикам натуралистического направления. Возьмем, например, довольно характерное выступление W. А. Scott’a в «Американской ассоциации инвестирующих банкиров». Скотт категорически утверждал, что «когда коммерческие банки создают свои собственные обязательства по требованию (theirown demmand obligations), либо в форме чековых счетов, либо в форме банкнотов, под обеспечение инвестициями (ценными бумагами), то они создают обязательства, которые они не в состоянии удовлетворить». Это он объясняет тем, что фонды, которыми банкиры пользуются в этих случаях, не соответствуют их назначению, а именно: «какими бы производительными ни были предприятия, представляемые этими инвестиционными обеспечениями, они только через ряд лет доставят сумму продукции достаточную, чтобы возместить первоначальные инвестиции».

Итак, пользоваться «кредитным творчеством», т. е. создавать бессрочные долговые обязательства, в инвестиционных целях нельзя: исключительное назначение этих фондов, как отмечает далее Скотт, — это удовлетворять текущие коммерческие нужды, например, учитывать коммерческие векселя, которые в кратчайший срок оплачиваются дебиторами.

Однако Скотт, как и другие американцы, вынужден признать, что действительность не такова, как это им хотелось бы. Банкиры как раз широко занимаются инвестициями за счет создания собственных обязательств.

«Результатом таких ссуд, — говорит Скотт, — является сверхэкспансия, или инфляция кредита, т. е. банки, создавшие обязательства против самих себя, не в состоянии их покрыть при нормальном течении дел. До тех пор, пока дела в расцвете (business in prosperus) все идет хорошо, но как только где-либо в промышленной системе появляется прорыв и должники по инвестициям не в состоянии платить, возникает ряд волнений (паника)… Принудительные ликвидации являются необходимым результатом сверхэкспансии кредита, вызванной обменом инвестиционных ценных бумаг на чековые счета, и если такие вынужденные ликвидации распространяются по всей стране и совершаются в больших размерах, то… коммерческий кризис неминуем»⁴⁸.

Аналогичный взгляд высказал и Н. М. Geiger в книге «Financial Readjustment» (1915). Он также усматривает в практике ссуд за счет создания «обязательств по требованию» причины «многих бессонных ночей банкиров»⁴⁹. Но можно ли эту «бессонницу» банкиров устранить, можно ли предотвратить кризисы? Carman⁵⁰ все зло усматривает в том, что распространенные в американской практике кредитные обязательства, так называемые «promissory notes» представляют собой «комбинацию коммерческого и инвестиционного кредита». А так как обязательствами по требованию банкиры, если только они хотят спать покойно, — не должны пользоваться, то Carman видит спасение в отказе от promissory notes и «книжного кредита» (создания текущих счетов. — 3. А.) и переходе к европейскому методу кредитования под векселя⁵¹.

Но у Carman’a безусловно устарелое представление о «европейских методах кредитования». И в Германии и в Англии падает удельный вес вексельного кредитования и все более преобладающей формой кредитования становится контокоррент. С другой стороны, превращение капиталистических банков из «коммерческих» в «инвестиционные», происшедшее в новейшее время в Америке и названное Louis Brandles’ом «революционным шагом» в банковском деле⁵², в равной мере присуще и европейскому капитализму. После опубликования исследования Weber’а («Depositen— und Speculationsbanken») и Wieser’a (Die finanzielle Aufbau der englischen Industrie»), нельзя уже говорить не только о «европейских» вообще, но даже и об «английских» методах кредитования в отличие от американских, т. е. смешанных «инвестиционно-коммерческих методов».

Вот почему «ключ спасения» Carman’a, предложенный в свое время американским банкирам, является весьма и весьма заржавленным, а потому и непригодным. Этому факту, так называемому «Соединению труда», т. е. универсализму кредитных методов капиталистических банков, мы попытались дать теоретическое обоснование⁵³. С нашей точки зрения, предлагаемое указанными выше американскими авторами ограничение кредитной экспансии в целях лечения «бессонницы» банкиров, т. е. предотвращения кризисов (как будто бы причина кризисов в кредитной экспансии!) рамками чисто «коммерческого кредита» и отказ от финансирования («инвестиционного кредита»), абсолютно невыполнимо. Такое ограничение противоречит специфическим закономерностям денежного рынка и банкирского кредита и в общем свидетельствует о вульгарном, чисто поверхностном восприятии и объяснении противоречий, которые volens-nolens констатируются буржуазными практиками и теоретиками.

Натуралисты констатируют противоречия капитализма, проявляющиеся в банковском кредите и считают их результатом неправильного образа действий (неправильных методов кредитования) банкиров. Отсюда их простые и наивные рецепты лечения болезней капитализма, их нормативный подход к проблеме границ кредитной экспансии. Они не понимают простой вещи, а именно того, что эти противоречия присущи капитализму, и что поэтому, независимо от «образа действий» банкиров, кредит, как одна из имманентных форм капиталистического способа производства, не может не заключать в себе этих противоречий. Именно этими объективными противоречиями капитализма обусловлены субъективные действия банкиров, которые столь же решительно, сколько и наивно «осуждают» натуралисты, не понимая того, что иной «образ действия» банкиров вообще невозможен!

В чем же по существу различие между экспансивистами и натуралистам в данном вопросе? И те и другие не могут, конечно, не замечать реальных противоречий банковского кредита. Но и те и другие отрицают необходимость этих противоречий.

Однако они по-разному отрицают эти противоречия. Маркс установил, что «банки и кредит становятся… самым сильным из средств, выводящих капиталистическое производство за его собственные пределы, и одним из самых мощных очагов кризисов и спекуляций»⁵⁴. Ненормальность кредита с точки зрения обоих направлений заключается в том, что время от времени имеют место «кризисы и спекуляции», отрицать наличие каковых невозможно. Натуралисты считают, что кризисы возникают вследствие неправильной кредитной политики банкиров, которая не должна выводить капиталистическое производство за его собственные пределы». Экспансивисты, наоборот, видят ненормальность положения в том, что искусственно ставятся границы расширению кредита; они ищут спасения (только в теории) в том, чтобы неограниченная кредитная экспансия «вывела капиталистическое производство за его собственные пределы» и этим покончила бы с противоречиями этого способа производства. Они хотят устранить противоречия кредита той или иной кредитной политикой.

Но ни рестрикционная, ни экспансивистическая политика не в состоянии устранить противоречия кредита и кредитной системы. Эти противоречия существуют и будут существовать тех пор, пока сохраняется породивший эти противоречия капиталистический способ производства.

Правильное решение вопроса о границах кредита может быть дано только на основе Марксова учения о циклическом движении капиталов и диалектической связи в этом процессе базиса производительного производительного капитала и надстройки ссудного капитала. Так как положительная трактовка этой проблемы не входит в задачу нашего очерка, мы ограничимся лишь самой общей характеристикой той позиции, исходя из которой мы критиковали буржуазных теоретиков.

Общие границы кредитной эмиссии совершенно точно указаны Марксом (см. цитату из «Капитала», стр. 207 — 3. А.). Но границы кредитной экспансии нельзя смешивать с границами кредита вообще⁵⁵, границами кредитной экспансии, каковую мы понимаем отнюдь не в гановском смысле (т. е. как кредитную инфляцию); эта экспансия означает расширение кредита вообще, независимо от его источников и его фондов, например, аккумулированного или эмитированного. Каковы же границы так понимаемой кредитной экспансии?

Эти границы даны конкретными возможностями расширения производительного капитала на данном отрезке цикла. Очевидно, что эти границы достигают максимума при подъеме, минимума — при кризисе и депрессии. В эпоху промышленного капитализма при подъеме границы кредита расширяются до полного поглощения промышленного капитала производством, т. е. высшего напряжения его воспроизводительной силы, независимо от границ потребления» (Маркс, Капитал, т. Ill, ч. 2-я, стр. 21, изд. 1923 г. Эти слова Маркса сказаны в связи с анализом коммерческого кредита, но они имеют силу в определении границ кредита вообще на данном отрезке цикла).

Если вследствие основного противоречия между общественным характером капиталистического производства и частным присвоением, на известной точке подъема с необходимостью наступает кризис, то это означает, что исчерпаны в данном цикле все возможности расширения производительного капитала и, следовательно, также возможности расширения кредита. Отсюда — резкое сжатие кредита. При застое в делах, т. е. депрессии, границы кредита остаются суженными до минимума, и в этот момент оказывается невозможным использование для кредитования не только эмитированных, но и аккумулированных фондов. Здесь мы имеем обилие ссудного капитала, не находящего приложения, ибо и производство и обращение сжаты и, следовательно, крайне сжаты и границы кредита.

Если налицо депрессия или кризис, то так называемый Kreditschöpfung делу помочь не может, ибо закономерности движения ссудного капитала в конечном счете обусловлены закономерностями движения промышленного капитала, а не наоборот.

Поскольку же налицо подъем, который никогда и ни в каком случае сами банки своим «творчеством aus dem Nichts» создать не могут, постольку расширяются границы кредита, и банки используют все свои возможности, как аккумуляцию, так и эмиссию, в пределах, допускаемых закономерностями денежного обращения (т. е. при сохранении свободного размена кредитных денег на золото, для чего необходимо сохранять определенную пропорцию золотых резервов к эмиссии в целях обеспечения этого размена), для расширения производительного капитала, для «наиболее полного поглощения промышленного капитала производством, независимо от границ потребления» (Маркс).

Однако здесь мы имеем не механическое расширение кредита, как непосредственное отражение расширившегося промышленного капитала (натуралистическая теория), и не обратное — расширение промышленного капитала вследствие расширения кредита (экспансивистическая теория), но и то и другое, т. е. диалектический процесс взаимодействия базиса и надстройки. Эта диалектика процесса отчетливо формулирована Марксом: «Здесь имеет место взаимодействие. Развитие процесса производства расширяет кредит, а кредит приводит к расширению промышленных и торговых операций»⁵⁶.

Надстройка (ссудный капитал, кредитная система) обусловлена базисом, но лишь в конечном счете, а это значит, что вопреки механистической натуралистической теории классиков кредит влияет на производство, хотя вообще, вопреки экспансивистической теории, кредит обусловлен закономерностями капиталистического воспроизводства и не может выйти за рамки присущих последнему противоречий.

Кредит ускоряет и усиливает подъем, но в то же время обостряет и усугубляет кризисы. И вопреки двум основным буржуазным теориям кредита и конъюнктуры кредит не может не играть этой двойственной роли в циклическом движении капитализма. Вопреки натуралистам, кредит и «кредитное творчество» не могут не форсировать подъем (натуралисты «осуждают» именно такое поведение банков), но, вопреки экспансивистам (которые восхваляют это «творчество») расширение кредита, кредитного «творчества», содействуя расширению производства, не может вызвать perpetuum mobile этого подъема, ибо оно лишь развивает имманентные противоречия капитализма и с необходимостью приводит к кризису, следовательно, к резкому сужению тех границ кредитной экспансии, которые подъеме были широко раздвинуты. Отсюда ясно, что банки не управляют кредитом и его границами. Эти границы даны закономерностями циклического движения капитализма и той противоположностью движения реального и ссудного капитала, которая исчерпывающе охарактеризована Марксом: банки лишь могут лучше или хуже приспособляться к этим закономерностям, но вопреки всей буржуазной кредитной романтике, они не могут преодолеть этих закономерностей. Банковская политика и банковское законодательство, конечно влияют на циклическое движение производства, но они не влияют так, чтобы могли отменить имманентные закономерности этого движения. Вот почему, например, невежественное и нелепое банковское законодательство, вроде законов 1844–1845 гг. может усилить этот денежный кризис, но никакое банковское законодательство не может устранить кризиса»⁵⁷. Таким образом границы кредита, вопреки натуралистам, не обусловлены только аккумуляцией, вопреки же экспансивистам — кредитная экспансия не безгранична, но строго ограничена основными закономерностями циклического движения капитализма, включая сюда закономерности и производства, и обращения, и распределения, и потребления, как моментов единства — процесса воспроизводства.

Таким образом, нет метафизической границы кредитной экспансии, абстрагированной от основных противоречий капиталистической системы и общих закономерностей ее движения. Эта граница кредита всегда конкретна, а именно, она обусловлена конкретными возможностями движения промышленного капитала на данном отрезке цикла. Как расширение производства при капитализме с необходимостью сменяется его сжатием, так и расширение кредита сменяется его резким сокращением, при чем. конечно, в последнем счете движение надстройки обусловлено базисом; между тем «поверхность политической экономии обнаруживается между прочим в том, что расширение и сокращение кредита, простые симптомы сменяющихся периодов промышленного цикла она признает их причинами»⁵⁸.

Отсюда ясно, что так или иначе воздействовать на симптомы болезни — это не значит лечить болезнь: «Никакое банковское законодательство не может устранить кризиса» (Маркс), а следовательно, и безработицы и обнищания рабочего класса и т. п. Болезни капитализма не дано излечить ни экспансивистам, ни натуралистам, для этого необходимо вмешательство хирурга, который бы с корнем вырвал действительные причины социальной болезни, которые привели к всеобщему кризису существующей за пределами СССР системы производства, к загниванию капитализма, его материального базиса и всех его надстроек. Загнивание капитализма означает вместе с тем загнивание и вырождение буржуазной экономии. В этом мы могли убедиться и на примере «научных», так сказать, «творений» современных кредитных романтиков-экспансионистов.

Примечания #