Арисьян А. Каутский и «теория факторов» #

Журнал «Под знаменем марксизма», 1932, № 5—6, с. 172—198

Тов. Сталин в своем письме в редакцию журнала «Пролетарская революция» «О некоторых вопросах истории большевизма» со свойственной ему четкостью выдвинул задачу борьбы со всеми разновидностями троцкистских и всяческих иных извращений истории большевизма, задачу «поднять вопросы истории большевизма на должную высоту, поставить дело изучения истории нашей партии на научные, большевистские рельсы и заострить внимание против троцкистских и всяких иных фальсификаторов истории нашей партии, систематически срывая с них маски»¹. Одним из важных вопросов, на котором в этой связи следует остановиться, является конкретная характеристика центристской формы оппортунизма, главным представителем, вождем которой на Западе был Каутский. Поэтому научный, большевистский разбор теоретических позиций довоенного Каутского имеет весьма актуальное политическое и теоретическое значение, проливая свет на историю борьбы партии Ленина с центризмом во II интернационале, помогая всестороннему выяснению того пути к социал-фашизму, который проделал II интернационал, и в частности германская социал-демократия с центристским руководством во главе и наконец разоблачая всю контрреволюционную ложь троцкистов и троцкистских контрабандистов, вкупе и влюбе со всей современной социал-демократией творящих легенду об «идейном перевооружении большевизма».

Современный Каутский является самым ярым врагом революционной борьбы пролетариата. Его брызжущие ядовитой слюной «теоретические» пасквили представляют «обобщение» грязной, кровавой, контрреволюционной практики социал-фашизма всех оттенков и мастей. Каутский выступает отъявленным, откровенным проповедником интервенции в страну победоносного социализма, СССР, во имя укрепления расшатавшегося господства мирового империализма.

Конечно Каутский и сегодня еще пытается прикрыться именем марксизма, «марксистской» фразеологией. Если для создания условий прихода к власти Гитлера германская социал-демократия нуждается в прикрытии этого демагогическим лозунгом «бей Гитлера», то для того, чтобы помочь фашистской буржуазии, Гитлеру, Гинденбургу и фон-Папену расправиться с революционным пролетариатом и его идеологией — марксизмом-ленинизмом, ей (социал-демократии) нужно время от времени вспоминать об отдельных обрывках марксизма, прикрываться «марксистской» фразой.

Этому способствуют еще особые условия Германии.

Наличие огромной армии пролетариата с богатой марксистской традицией и большим опытом сознательной классовой борьбы; наличие большой, пользующейся поддержкой миллионов рабочих и трудящихся коммунистической партии, закаляющейся в упорной и систематической борьбе за завоевание большинства рабочего класса, за диктатуру пролетариата, создает особенно сложную обстановку, в которой проходит фашизация буржуазного государства в Германии. Буржуазии приходится здесь более гибко и тонко маневрировать обоими своими крылами, фракциями — национал-социализмом и социал-фашизмом, — сочетая политику открытого военно-полицейского кровавого террора по отношению к пролетарским революционным организациям с использованием так называемых «демократических» учреждений.

В этих специфических условиях фашизации Германии роль социал-фашизма является особенно опасной для революционного пролетарского движения. Согласно существующему «разделению труда» между национал-фашизмом и социал-фашизмом на долю последнего выпадает защита диктатуры финансового капитала под лозунгами борьбы за «демократию», за парламентаризм для поддержки, облегчения и подготовки «мирного» перехода к власти крайнего крыла германского фашизма.

Ясно, что «социальная» демагогия германских социал-фашистов в таких условиях особенно тщательно использует «марксистскую» фразеологию. В этом отношении германская социал-демократия является главным поставщиком мирового социал-фашизма, организованного во II интернационал. «Иудушка.» Каутский, — как метко его прозвал Ленин, — выступает здесь главным «идейным» поводырем социал-фашизма, дающим в своих многочисленных писаниях разработку социал-фашистской теории, служащей обоснованием социал-полицейской практики.

Эту эволюцию II интернационала — его центристского руководства во главе с духовным его пастырем Каутским не понимают и извращают троцкисты и этим в форме «левой» фразы ревизуют ленинскую оценку «марксизма II интернационала». Известно, что Троцкий в своей книжке «Терроризм и коммунизм» полемизировал по существу с ленинским тезисом о ренегатстве Каутского. Немецкий ученик его, профессор Карл Корш в своей брошюре «Materialistische Geschichtauffassung», написанной по внешности против аналогичного сочинения Каутского, говоря об оппортунизме довоенного Каутского, ссылается на выступления «таких революционных марксистов, как Роза Люксембург, Ленин и Троцкий»². Протащив в тексте таким манером Р. Люксембург и Троцкого рядом с Лениным, как представителей последовательного революционного марксизма, Корш, прячась в примечания, делает следующий шаг и начинает доказывать, что Ленин до конца стоял на неверных позициях в оценке довоенного Каутского, следовательно довоенной социал-демократии, и что только Троцкий правильно оценивал Каутского. При этом конечно он умалчивает перед своими читателями, что Троцкий был сам представителем центризма у нас, как Каутский — на Западе и что Троцкий при поддержке Каутского не раз направлял свое заржавленное центристское оружие против большевизма и большевистской печати. Он пишет в примечании: упомянем « — об известной политической работе Ленина против “ренегата Каутского”, о работе Троцкого, особенно о последней главе из “Анти-Каутского”, в которой он (т. е. Троцкий. — Л. А.) в молчаливом противоречии с ленинскими тезисами о ренегатстве Каутского особенно подчеркивает существенную связь между старым и новым Каутским, а также и то, что ему уже неоднократно приходилось указывать, что противопоставление ортодоксального марксизма школы Каутского оппортунизму австро-марксистской школы (Реннер, Бауэр, Гильфердинг, М. Адлер, Фр. Адлер) является полнейшим историческим извращением».

Нынешний Каутский разумеется есть продукт развития «прошлого» Каутского. Эволюция Каутского из центриста в социал-фашиста отражает эволюцию социал-демократии в социал-фашизм. Ленин был целиком прав, называя Каутского ренегатом, т. е. отступником, изменником делу пролетариата. Различие между «вчерашним» и «сегодняшним» Каутским не есть различие «двух сущностей», «двух Каутских», как изображали меньшевиствующие идеалисты, ибо он никогда не был последовательным пролетарским революционером, революционным марксистом. Каутский был духовным вождем центризма, который, как говорит т. Сталин, представлял собою «известный вид оппортунизма»³. Представители его, «для виду конечно вспоминали о теории Маркса, но для того, чтобы выхолостить из нее живую революционную душу»⁴. Оппортунизм был предтечей социал-шовинизма, он был ступенью в развитии к социал-фашизму. Оппортунизм вырос и оформился давно, в тот период, когда капитализм не был еще втянут в непосредственную войну за насильственный передел мира между империалистическими акулами, когда капитализм еще не вступил в период своего всеобщего кризиса, еще до начала мировой пролетарской революции. Международный оппортунизм подготавливал социал-фашизм, был его зародышем. Центризм же как разновидность международного оппортунизма в этом деле играл гнуснейшую роль обманщика масс, роль щита для буржуазного перерождения партии II интернационала и барьера против революционизирования масс, против влияния большевизма на те слои обманутых социал-демократией рабочих, которые доверяли и все еще продолжают идти за социал-демократическим руководством.

Нынешний Каутский является законченным воинствующим теоретиком социал-фашизма. Его «Материалистическое понимание истории», своим эклектизмом ограждая и примиряя различные теории и теорийки, представляет собой энциклопедию воинствующего социал-фашизма.

Интервент Каутский является теоретиком социал-фашизма, и сознательное извращение марксизма входит в его концепцию как необходимая сторона, которая отнюдь не исчерпывает всего ее содержания и не является основной характеристикой ее существа.

Поэтому совершенно неприемлема характеристика существа каутскианской концепции как извращения марксизма. Называть теперь каутскианство просто извращением марксизма — значит занимать гнилую центристскую позицию в отношении социал-фашизма и его теории. Называть его просто ревизией марксизма — значит совершенно игнорировать эволюцию центризма в передовой отряд буржуазной контрреволюции, значит занимать по отношению к Каутскому такую же позицию, какую он в свое время занимал по отношению к открытому оппортунизму, значит стараться прикрыть тот основной факт, что концепция Каутского представляет собою буржуазное учение, буржуазную пародию на марксизм, рассчитанную на использование «марксистской» фразы для активной борьбы с революционным марксизмом. «В области теории, — говорит программа Коминтерна, — социал-демократия изменила марксизму полностью и целиком, пройдя через ревизионистский этап к законченному либерально-буржуазному реформаторству и откровенному социал-империализму».

Теоретическая борьба занимает чрезвычайно важное место в общей борьбе нашей партии и всего Коммунистического интернационала за мировую пролетарскую революцию, против социал-фашизма — главной опоры буржуазии.

Для успешной борьбы с современным Каутским, как главным теоретиком социал-фашизма, существенно важно систематически вскрывать и разоблачать в свете истории борьбы большевизма против центристского вида оппортунизма во II интернационале оппортунистическое существо теоретических взглядов Каутского — «ортодокса».

Особо актуальное политическое значение имеет это для наших братских компартий, в частности для героической германской коммунистической партии в ее борьбе против германского капитала и его главной опоры — германской социал-демократии.

Каутский о ревизионизме и Бернштейн об «ортодоксии» Каутского #

Мы намерены в настоящей статье разобрать взгляды Каутского только по одному из основных вопросов теории исторического материализма, а именно, по вопросу о его понимании общественно-исторической закономерности в полемике с Бельфортом Баксом вокруг вопроса об отношении исторического материализма к теории «факторов». Мы надеемся показать, что между концепцией, которую Каутский защищал в этой полемике, и системой взглядов, изложенных им в «Материалистическом понимании истории» существует определенная закономерная связь. Каутскианское «Материалистическое понимание истории» есть не что иное, как последовательное завершение его прежних теоретических позиций. «Не следует забывать, — говорит Сталин, — что между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и между Лениным — с другой, лежит целая полоса безраздельного господства оппортунизма II интернационала»…⁵. В осуществлении этого «безраздельного господства оппортунизма» Каутскому, как политическому и теоретическому вождю центризма, державшему в своих руках бразды правления во II интернационале, принадлежит разумеется «почетное» место. К «ортодоксу» Каутскому более, чем к кому бы то ни было другому, подходит характеристика, данная Сталиным, теоретической деятельности вождей II интернационала: «Вместо цельной революционной теории — противоречивые теоретические положения и обрывки теории, оторванные от живой революционной борьбы масс и превратившиеся в обветшалые догмы. Для виду конечно вспоминали о теории Маркса, но для того, чтобы выхолостить из нее живую революционную душу»⁶. Между центристом Каутским и оппортунистами не существовало принципиальной противоположности. Наоборот, центризм представлял собою как бы «умеренное крыло» оппортунизма.

«Формально, — говорит Сталин, — во главе II интернационала стояли «правоверные» марксисты, «ортодоксы» — Каутский и другие. На деле однако основная работа II интернационала велась по линии оппортунизма. Оппортунисты приспособлялись к буржуазии в силу всей своей приспособленческой, мелкобуржуазной природы, «ортодоксы» же в свою очередь приспособлялись к оппортунистам в интересах «сохранения единства» с оппортунистами, в интересах «мира в партии». В результате получалось господство оппортунизма, ибо цепь между политикой буржуазии и политикой «ортодоксов» оказывалась замкнутой»⁷. В этом кроется причина того, что руководство II интернационала и руководство немецкой социал-демократической партии, выступая формально против оппортунизма и ревизионизма, проводили на деле их политику, проповедовали их теорию. Бернштейн поэтому смело бросал перчатку руководству, которую последнее не могло поднять. «Каутский полагает, — писал Бернштейн в своем ответе на статью Каутского в «Vorwärts» за 26 апреля 1899 г., — что дело идет не об отношении к моей личности, а к моей книге. В данном случае просто он не делает выводов, которые уже сделаны другими моими критиками, находящимися в одном лагере с Каутским. Если в партии нет места для моих взглядов, то в ней не может быть места также и для моей личности. Здесь не может быть и речи о каких-то личных соображениях»⁸. Здесь открытый оппортунист прямо ставит вопрос перед центристом Каутским и руководимым им «Правлением». Бернштейн прекрасно опознает в Каутском своего соратника. «Каутский старается доказать, — пишет он, — и конечно верит в это, — что он защищает пролетарскую борьбу, а я — какой-то этический, оппортунистический, фабианский и, бог весть еще какой, «буржуазный» социализм. Но эти подразделения существуют только в его голове и нисколько не соответствуют действительности»⁹. И действительно, несмотря на словесную «ортодоксию» и под прикрытием последней, центристское руководство германской социал-демократии и всего II интернационала проводило на деле оппортунистическую, приспособленческую к оппортунизму линию и в политике и в теории.

Ясно, что при этом не могло быть и речи о последовательной, серьезной и действительной защите марксизма со стороны Каутского, настоящей борьбы с ревизионизмом. Вот почему прав был Бернштейн, когда утверждал: «Каутский хочет установить между своей точкой зрения и точкой зрения, защищаемой мною и моими друзьями, «непримиримое противоречие двух мировоззрений». Конечно, если бы это было правильно, то раскол был бы неизбежен. Но я отрицаю существование такого «непримиримого противоречия». Существуют противоречия в отдельных вопросах, как это всегда бывает. Они не больше того противоречия, которое некогда повело к расколу французских социалистов на марксистов и поссибилистов. В настоящее время эти две фракции стоят друг к другу ближе, чем когда-либо. На практике они почти ни в чем не расходятся. Неужели немецкая социал-демократия должна повторить теперь ошибку французов 1882 года, когда последние находятся на пути к ее исправлению?»¹⁰.

Нет! «Немецкая социал-демократия» не повторила «ошибки» французов 1882 года. Центристское руководство германской социал-демократии не пошло на раскол с оппортунистами. Оно стало в ряд с Бернштейном и ожесточенной борьбой против революционного пролетариата Германии и его авангарда, компартии, за полное торжество гинденбурговской диктатуры и чрезвычайных декретов, своей борьбой против ударной бригады всемирной революции — Социалистической Республики Советов, показало истинное свое лицо умеренного крыла фашизма.

Впрочем, сам Каутский не рассматривал, в конечном счете, ревизионизм как буржуазное направление, как форму борьбы буржуазии против марксизма. Наоборот, он считал, что «Ревизионизм не означает ни дальнейшего развития (?!) марксизма, ни смены его другим учением; он означает, в сущности, отказ не только от марксовой, но и от всякой вообще общественной теории; и в этом отношении он так относится к марксизму, как историческая школа политической экономии — к классической школе»¹¹. Господин Каутский, как видим, иезуитски увильнул от прямого определения классовой сущности ревизионизма, он отказался признать его буржуазным направлением, враждебным пролетарскому социализму, а объявил его «не теорией» вообще (отказ «от всякой вообще общественной теории»), прикрывая таким образом буржуазный, антимарксисткий характер ревизионизма и отводя от него удары со стороны революционных марксистов. Такая центристская позиция Каутского в оценке ревизионизма дает ему формальную возможность уже на следующей странице признать право на существование ревизионизма как фракции марксизма, компетентной в известных отношениях, плодотворной и полезней в известных пределах: «Подобно тому, — говорит Каутский, — как историческая школа, хотя она означает в теоретическом отношении шаг назад, могла все-таки обогатить науку единичными ценными исследованиями, так и ревизионизм, несмотря на то, что он означает шаг назад по отношению к Марксу, может все же способствовать дальнейшему развитию общественной мысли, если она вообще имеет право считать себя особым научным направлением»… (разрядка наша. — Л. А.). «Ревизионизм сможет совершить многое в научном отношении, если только он будет ясно сознавать границы того, что он в состоянии выполнить, подобно исторической школе сделает центром тяжести описание хода развития и его результаты»¹². Это «особое научное направление» представляет собой, по-Каутскому, крыло марксизма, фракцию в марксизме. В следующих за приведенной цитатой строках он пишет: «… Ревизионизм не представляет собой никакой новой и цельной теории, а лишь отклонение или искажение единственной существующей ныне в социализме теории — марксизма»¹³. Выходит, что ревизионизм был, по-Каутскому, не буржуазным антимарксистским направлением, а марксистским, хотя и с некоторым отклонением от марксизма в области теории, но все же не выходящим за пределы марксизма, за пределы пролетарского мировоззрения. Каутский не удосуживается при этом разъяснить, как возможно правильное и полезное для пролетарской борьбы «описание хода развития и его результата», при уклонении от марксизма, искажении марксизма, который Каутский тут же признает (?) единственной революционной теорией. Ясно, что при такой оценке природы ревизионизма не имеют существенного значения заявления Каутского о том, что между ним и Бернштейном разногласия «двух мировоззрений».

Позиция Каутского отнюдь не была позицией непримиримой, последовательной борьбы против буржуазной ревизии марксизма. Она была позицией приспособления к ревизионизму, признания последнего полезным «направлением в марксизме». Она была позицией подготовки к полнейшему разрыву Каутского с марксизмом, позицией перехода Каутского на сторону идеологов воинствующей фашистской буржуазии в борьбе с пролетарской революцией и СССР.

«Борьба» Каутского против теории факторов или о каутскианской разновидности теории факторов #

После этих кратких замечаний мы перейдем к собственному, предмету чашей статьи, к полемике Каутского с Бельфорт Баксом.

В 1896 г. английский «социалист» Бельфорт Бакс выступил на страницах буржуазного органа «Die Zeit» со статьей «Материалистическое понимание истории», в которой подверг последнее «критике», выставив против него как «одностороннего» свое «синтетическое» понимание истории, которое-де единственно способно преодолеть ограниченность как материалистического, так и «идеологического» понимания истории.

Сущность «синтетической» теории Бакса заключается в том, что она считает как экономику («материальные условия»), так и дух (духовную деятельность общественного человека), взятые сами по себе, только «факторами», которые лишь в своем взаимодействии и создают общественно-исторический процесс. По Баксу, люди обладают различными способностями, каждая из которых приводит к определенного рода действиям. Многообразие функций общественного человека сводится в основном к двум рядам — экономическому, направленному на сохранение физического существования, на удовлетворение материальных потребностей, и психическому, духовному, направленному на удовлетворение научных, этических, эстетических, религиозных и т. п. потребностей человека. Из взаимодействия различных видов деятельности человека, т. е. различных форм проявления человеческого духа (ибо для Бакса экономика по своему содержанию по существу тоже явление духовного порядка), каждая из которых выступает в качестве особого «фактора», и создается, складывается история человечества. Исходя из этого, Бакс отрицает основное в марксовом учении об обществе, согласно которому классовая борьба, а в конечном счете «экономика представляет собою базис общественно-исторического процесса». Наоборот, с точки зрения Бакса историческая закономерность должна быть выведена не из материальных условий производства, не из «экономического фактора», как выражается Бакс, а должна быть понята как некоторая механическая результанта взаимодействия этих различных «факторов». В отдельные периоды истории, говорит Бакс, и чем дальше вглубь истории, тем в большей мере, «экономический фактор» играет решающую роль в жизни общества. Однако в целом экономика представляет собою не базис общественно-исторического процесса, а только один из «факторов». «Разве могут, — спрашивает он, — сторонники этой теории отрицать, что человеческая природа заключает в себе синтез и постольку предполагает более чем один элемент?»¹⁴. Несколько дальше Бакс пишет: «Стремление свести всю человеческую жизнь к одному элементу, объяснить всю историю на основе экономики, не считается, как я уже заметил, с тем фактом, что всякая конкретная реальность необходимым образом имеет две стороны — материальную и формальную — и следовательно по меньшей мере два основных элемента. Ибо в противоположность абстракции реальная действительность заключается в синтезе»¹⁵. Совершенно очевидно, что подход к человеку, как к некоему априорному синтезу различных способностей, совокупность действий которых составляет жизнь общества, направлен целиком против исторического материализма Маркса.

Эта «синтетическая» концепция, будучи направлена против учения об экономической структуре как реальном базисе общества, разумеется должна была противопоставить теорию взаимодействия принципу причинности. Конечно мы здесь имеем дело не с диалектической логикой, которая рассматривает причинность как один из моментов, одну из сторон универсальной связи и взаимодействия, а с вульгарным позитивизмом; отрицающим объективную материальную причинность и заменяющим познание существенных закономерностей и имманентных противоречий поверхностной эмпирией и описанием явлений.

«В том-то и дело, — говорит Бакс в статье «Синтетическое или неомарксистское понимание истории», — что, с одной стороны, невозможно мировые идеи вывести как следствие из экономических факторов, а с другой, невозможно свести экономические и политические образования к чисто идеологическим причинам. В первом отношении грешат, на мой взгляд, господа неомарксисты, во втором — старые идеологические историки. Что касается последних, то марксистам не стоит труда расправиться с их «избитыми фразами». Но при этом они не замечают, что и сами пользуются, подобно своим противникам, тою же категорией «причины и следствия», которая в конечном счете совершенно непригодна. Истинной категорией исторического исследования, является «взаимодействие». Политические и экономические образования сами по себе не составляют самостоятельного целого, которое могло бы выступить в качестве причины, а являются лишь несамостоятельными частями единого целого. Сами по себе они не существуют. Экономические образования творят историю лишь в союзе с человеческим умом и волей, а это значит, что неомарксистское понимание истории, поскольку оно стремится свести всю человеческую историю на экономические факты как на единственную причину всех исторических изменений, стоит на ложном пути»¹⁶. С точки зрения этой позитивистской концепции, различные «факторы», о которых говорит Бакс, сами по существу не историчны. Они даны изначально и берут свое начало в глубинах «человеческой природы» и являются как бы реализацией ее различных функций. Поэтому и нелепо, с точки зрения Бакса, говорить о причинно-следственном отношении во взаимодействии этих факторов. По мнению Бакса, на различных стадиях исторического . развития человечества те или иные из факторов приобретают более преобладающее, более важное значение, но не больше. В прошлом например «экономический фактор» играл более значительную роль в истории, но это, в целом, благодаря «бедности общества» «материальными благами». Вообще для того, чтобы «экономический фактор» мог вытеснить из сознания людей этический, эстетический и т. п. «духовные факторы», необходимо наличие более или менее многочисленного эксплуатируемого класса. В будущем же, поскольку с развитием власти человека над природой и в частности с переходом к социализму, когда не будет класса людей, в жизни которых борьба за сохранение физического существования не могла бы играть ту роль, которую она играла в прошлом, — «экономический фактор» окончательно потеряет свое значение и воцарится полное торжество «духовного фактора».

«Общество, — резюмирует свои взгляды Бакс, — имеет определенное историческое развитие, но оно обладает также определенным духовным развитием, и лишь взаимодействие обоих дает в результате социальную эволюцию в ее конкретных формах»¹⁷.

Таким образом против материалистического понимания истории, видящего в экономике реальный, материальный базис общества, а в политике и идеологии — определяемые им надстройки, Бакс выставляет враждебную марксизму буржуазную теорию факторов, эклектическую и насквозь идеалистическую.

* * *

Следует отметить, что критика марксизма (мы уже не говорим о том, что марксизм при этом изображался в искаженном, опошленном виде) со стороны открытых оппортунистов, ревизионистов весьма часто выступала с теорией факторов. Откровенно идеалистическая концепция (прямо заявляющая о своей природе) давала оппортунистам разумеется менее «удобные» позиции для борьбы с марксизмом. Необходимость проводить свое приспособление к интересам буржуазии в области теории в более или менее прикрытой форме заставляла оппортунистов облекать свою борьбу с марксизмом в словесную форму «признания» ограниченного значения его. Поэтому идеалистические концепции, с которыми выступали оппортунисты, носили по преимуществу эклектический характер. Метафизическая «теория факторов» представляла поэтому общий фон, фундамент для разнообразных оппортунистических концепций.

Характеризуя сущность исторического материализма Маркса и Энгельса, Ленин говорил: «… Марксизм указал путь к всеобъемлющему, всестороннему изучению процесса возникновения, развития и упадка общественно-экономических формаций, рассматривая совокупность всех противоречивых тенденций, сводя их к точно определяемым условиям жизни и производства различных классов общества, устраняя субъективизм и произвол в выборе отдельных «главенствующих» идей или в толковании их, вскрывая корни без исключения всех идей и всех различных тенденций в состоянии материальных производительных сил. Люди сами творят свою историю, но чем определяются мотивы людей и именно масс людей, чем вызываются столкновения противоречивых идей и стремлений, какова совокупность всех этих столкновений всей массы человеческих обществ, каковы общественные условия производства материальной жизни, создающие базу всей исторической деятельности людей, каков закон развития этих условий — на все это обратил внимание Маркс и указал путь к научному изучению истории как единого, закономерного во всей своей громадной разносторонности и противоречивости процесса (разрядка наша. — Л. А.).

Такое монистическое понимание истории, охватывающее и анализирующее исторический процесс как противоречивое единство, возможно было потому, что Маркс распространил последовательный, т. е. диалектический, материализм на область общественных явлений. Материалистическая диалектика — душа марксизма — является центральным ядром и марксистского понимания истории. Теория же факторов представляет собой метафизическую концепцию, противопоставляемую действительно всеохватывающей, всесторонней теории развития через движение имманентных противоречий. Исторический процесс с этой точки зрения уже не исследуется в его существе, различные стороны общественной жизни не изучаются как именно различные формы проявления основных закономерностей данной общественно-исторической формации, а берутся сами по себе, изолированно. На место действительного научного анализа движения общественных формаций выступает внешнее описание, констатация действия отдельных многообразных форм, сторон и моментов единого процесса, взятых как замкнутые в себе самостоятельные «сущности», представляющие самобытные «факторы» в общей механической совокупности истории. Собственно история как единый процесс, многообразие сторон которого базируется на определенном объективном материальном основании — движении производительных сил, здесь заменяется по существу теоретическим брожением атомизированных «факторов». Эта эклектическая, идеалистическая по существу, методология «теории факторов» служила центром притяжения всех и всяческих разновидностей ревизионизма, всех и всяческих форм буржуазной критики марксизма.

Раз «устанавливалось», что общественная жизнь не представляет собой целостности, базирующейся на исторически определенной экономической структуре, то получалась удобная логическая платформа для протаскивания реакционного идеализма. И в то же время можно было «отдавать должное» «ограниченному значению», которое исторический материализм, как говорят ревизионисты, имеет как «метод для объяснения определенных исторических периодов или отдельных явлений». Вот почему удар по марксовой теории общественно-экономических формаций, борьба за признание экономики лишь одним из факторов, результанта взаимодействия которых создает общественно-историческую жизнь, являлись первым шагом, предпринимавшимся обычно «критиками» исторического материализма. Отсюда понятно также, почему Ленин в борьбе с основной линией этой «критики» концентрировал свое внимание на разъяснении и развитии марксо-энгельсовского учения об общественно-экономических формациях. «Теория, — говорит Ленин об историческом материализме в полемике с Михайловским, — состояла в том, что для «освещения» истории надо искать основы не в идеологических, а в материальных общественных отношениях»¹⁸. Что Ленин считал основным в материалистическом понимании истории? В той же книге Ленин разъясняет, что величие исторического материализма, впервые сделавшего социологию наукой, заключалось в том, что «Материализм устранил это противоречие, продолжив анализ глубже, на происхождение самих этих общественных идей человека»… «Далее, — говорит Ленин, — еще и с другой стороны, эта гипотеза впервые возвела социологию на степень науки. До сих пор социологи затруднялись отличить в сложной сети общественных явлений важные и неважные явления (это — корень субъективизма в социологии) и не умели найти объективного критерия для такого разграничения. Материализм дал вполне объективный критерий, выделив «производственные отношения» как структуру общества и дав возможность применить к этим отношениям тот общенаучный критерий повторяемости, применимость которого в социологии отрицали субъективисты»…¹⁹. «Наконец, — заканчивает Ленин, — в-третьих, потому еще эта гипотеза впервые создала возможность «научной» социологии, что только сведение общественных отношений к производственным и этих последних к высоте производительных сил дало твердое основание для представления развития общественных формаций естественно-историческим процессом²⁰. Почему же русские субъективисты не в состоянии были понять действительно научно общественно-исторический процесс? Ленин дает на этот вопрос вполне ясный и определенный ответ: потому, отвечает он, что они не стоят на материалистических позициях. Непосредственно вслед за приведенной цитатой, в скобках Ленин пишет: «(Субъективисты, например, признавая законосообразность исторических явлений, не в состоянии, однако, были взглянуть на их эволюцию, как на естественно-исторический процесс — и именно потому, что останавливались на общественных идеях и целях человека, не умея свести этих идей и целей к материальным общественным отношениям»)²¹. «Маркс, — говорит Ленин, — положил конец воззрению на общество как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, все равно, по воле общества и правительства), возникающей и изменяющейся случайно, и впервые поставил социологию на научную почву, установив понятие общественно-экономической формации как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественно-исторический процесс»²².

Как видим, Ленин вел решительную борьбу против протаскивания в какой бы то ни было форме теории «факторов». «Что такое друзья народа» представляет генеральное выступление Ленина на заре большевизма за марксистское материалистическое понимание истории против всех и всяческих разновидностей идеалистического понимания истории и извращения марксизма также у тех «ортодоксов» из руководства II интернационала, которые сами по существу скатывались на позиции ревизионизма в своей «борьбе» с последним. Сущность теории «факторов» заключается в отрицании материалистического монизма в понимании общества, его истории, в отрицании марксистского учения об истории как естественно-историческом процессе, базирующемся в конечном счете на экономическом развитии общества и соответствующем движению его материальных производительных сил, в отрицании марксистского учения о том, что человеческое общество на каждой данной ступени своего исторического развития представляет собою определенную общественно-экономическую формацию, последним основанием движения всех сторон которой являются существенные противоречия способа производства, лежащего в основе данной формации. Своеобразие теории «факторов» как позитивистской разновидности идеализма заключается следовательно в том, что она рассматривает общественное сознание и общественное бытие как совокупность «данных нам факторов». Она следовательно прикрывает свое идеалистическое существо позитивистским признанием экономики «одним из факторов» исторического процесса. Задача марксиста в борьбе с этой разновидностью буржуазной теории, как мы это видим на примере Ленина, заключается в том, чтобы вскрыть эту идеалистическую суть теории факторов, показать действительное соотношение идеологии и экономики, вскрыть классовую, буржуазную природу этой концепции, выдвигаемой открытыми и скрытыми оппортунистами и ревизионистами в различных вариациях против марксизма.

Ленин рассматривал борьбу против теоретической ревизии, против «критики» марксизма как одну из важнейших составных частей общей борьбы революционных марксистов, партии пролетариата. В статье «Политическая агитация и классовая точка зрения» в 1902 г. Ленин писал: «Социал-демократия… должна руководить не только экономической борьбой рабочих, но также и политической борьбой пролетариата, она должна ни на минуту не упускать из виду нашей конечной цели, всегда пропагандировать, охранять от искажений и развивать дальше пролетарскую идеологию — учение научного социализма, т. е. марксизм». В этой же статье Ленин дальше указывает прямо, что составной частью этой борьбы за марксизм является борьба против всех и всяких форм «критики», которую выдвигают «противники» «догматического» марксизма, т. е. ревизионисты, называющие себя марксистами, но на деле являющиеся буржуазными демократами, агентами буржуазии. «Мы должны, — говорит он далее, — неустанно бороться против всякой буржуазной идеологии, в какие бы модные и блестящие мундиры она ни рядилась. Названные нами выше социалисты (речь идет о российских ревизионистах-экономистах и др. — Л. А.) отступают от «классовой» точки зрения также потому и постольку, поскольку они безучастны к задаче борьбы с «критикой марксизма»²³. Ленин осуществлял систематическую последовательную борьбу против всех и всяческих разновидностей оппортунизма и ревизионизма. Начиная с реферата против Струве («Отражение марксизма в буржуазной литературе»), он неустанно разоблачал истинное нутро центристских концепций. Ленинские работы: «Экономическое содержание народничества», «Что такое «друзья народа» и «Что делать?», как и работы последующего периода, являются обоснованием и дальнейшим развитием и в эпоху империализма и пролетарских революций теоретической концепции революционного марксизма. Они направлены по существу не только против открытых оппортунистов и ревизионистов, но и против приспосабливающихся к ним и рядящихся в костюм словесной «революционности» и «ортодоксальности» центристских руководителей всего II интернационала. Совершенно прав т. Сталин, когда он разоблачает приемы «исследования» троцкистских контрабандистов, извращающих историю большевизма, замазывающих тот основной факт, что «ленинизм родился, вырос и окреп в беспощадной борьбе с оппортунизмом всех мастей, в том числе и центризмом на Западе (Каутский) и центризмом у нас (Троцкий и др.)»²⁴.

* * *

Обращаясь к Каутскому, мы видим, что в противоположность выдержанной и последовательной защите Лениным диалектико-материалистической концепции Маркса и Энгельса, Каутский как типичный центрист сам приспосабливается к оппортунисту, эклектику, идеалисту Баксу, становясь по существу на его платформу. «Защита» исторического материализма сводится у Каутского по существу к защите определенной каутскианской разновидности теории факторов, отличающейся большей завуалированностью фактического отказа от марксизма. «Таким образом, — пишет он, — экономические отношения не являются единственным фактором, определяющим «всю человеческую деятельность», «всю человеческую жизнь в целом». Но среди факторов, влияющих на человеческую жизнь, они составляют единственный переменный элемент. Все остальные факторы постоянны и вовсе не меняются, а если и меняются, то только под влиянием этого переменного элемента, они следовательно не являются движущими силами исторического развития, хотя и составляют необходимые элементы человеческой жизни»²⁵. Достаточно сопоставить это положение Каутского с тем, что говорит Ленин в «Друзьях народа», указывая, что Маркс свел всю сложную сеть общественных отношений к совокупности производственных отношений, а последние — к высоте производительных сил, чтобы видеть со всей наглядностью всю фальшь каутскианской «защиты» исторического материализма.

Следовательно марксово определение совокупности производственных отношений как реальной материальной базы, над которой возвышаются все политические и идеологические надстройки, является, по Каутскому, разве только красным словцом, фигуральным выражением, лишенным какого бы то ни было действительного значения. Ибо, как говорит Каутский, «всю человеческую жизнь в целом», «всю человеческую деятельность» определяют не только экономические, но и другие — «духовные», «политические» и т. п. факторы. Спор Каутского с Баксом идет следовательно не по линии защиты этого элементарного основного положения марксизма, а по линии того, как нужно себе представить специфический характер определяющей роли различных факторов в отношении общественного целого. Таким образом Каутский по существу сдает позиции в основном вопросе, становясь на точку зрения теории факторов. Спор его с Баксом — не что иное, как семейный спор.

В доказательство того, что принципиально он не отрицает теорию факторов, Каутский ссылается на свою работу о Томасе Море: «В своей работе о Томасе Море, — говорит Каутский, — я различаю три фактора, влиявшие на его деятельность. Первый и самый важный фактор — это общие условия общественной жизни его времени и его страны; их можно свести к экономическим условиям. Вторым фактором является та особая общественная среда, в которой развился Мор; сюда относятся не только особые экономические условия, в которых он жил, но и люди, с которыми он сталкивался (их особые идеи опять-таки можно свести к разнообразным факторам), традиции, которые он застал, литература, которая была ему доступна, и т. д. Но и всех этих элементов еще недостаточно для полного уразумения творчества Мора, например его «Утопии». Необходимо кроме того обратить еще внимание на его личные особенности.

Из этого примера нетрудно видеть, что исторические исследования марксистов не отличаются той грубой шаблонностью, которую им приписывают некоторые «критики»²⁶.

Итак, даже в «ортодоксальнейших» своих работах Каутский стоял по существу на точке зрения теории факторов. Последняя служила таким образом, как бы «мостом» к открытому идеализму, являясь специфической формой идеалистического «толкования» исторического материализма не только у открытых оппортунистов, но и у центриста Каутского.

* * *

Эволюция Каутского в социал-фашиста, в апостола социал-интервенционизма сопровождалась конечно соответственной эволюцией и его теоретических взглядов.

Эволюция эта выражается в полном и открытом разрыве с марксизмом, в выработке завершенной социал-фашистской разновидности буржуазной теории общественно-исторического процесса, освящающей кровавую анти-пролетарскую практику современной социал-демократии, являющейся главной опорой и важнейшим орудием в руках фашистской буржуазии в деле подавления революционного движения. пролетариата в капиталистических странах и подготовки интервенции в страну победившего социализма.

Хотя Каутский в дискуссии с Баксом принимал употребляемый последним термин «неомарксизм» в отношении концепции Каутского-Меринга-Плеханова, однако тогда еще центрист Каутский прикрывался маской «ортодоксии». Нынешний Каутский, главный теоретический жрец социал-фашизма, уже не стесняется открыто заявить о «своем» материалистическом понимании истории. Правда, и современный Каутский старается облечь свою борьбу с марксизмом в тогу «защиты» «подлинного» марксизма от… большевизма, и современный Каутский фальсифицирует Маркса и Энгельса, — что существенно важно для целей социал-фашизма. Все же характерным для нынешнего Каутского является именно создание завершенной позитивистской разновидности идеалистической концепции истории и более или менее прямое заявление о своем «отходе» от Маркса.

В 1 главе т. I своей книги «Materialistische Geshichtauffassung» Каутский берется объяснить раскол марксистов на лагерь большевизма, который продолжил и развил революционный марксизм в эпоху империализма и пролетарских революций, и на лагерь меньшевизма, ставшего окончательно на буржуазные рельсы, ставшего умеренным крылом буржуазии — социал-фашизмом. Как же объясняет Каутский это исключительной важности и значения явление?

Напрасно стал бы читатель искать у Каутского анализа социально-экономических, классовых основ этого раскола. Вульгарно-позитивистская, идеалистическая установка Каутского проявляется ярко и здесь. Каутский «объясняет» раскол как необходимое следствие индивидуальных особенностей многочисленных теоретиков, «толкователей» марксизма. Этот процесс, говорит Каутский, облегчался тем, что Маркс и Энгельс не оставили систематического курса исторического материализма: «Пока Энгельс был жив, число сторонников исторического материализма было узко, и все они находились в связи с Энгельсом, частью персонально, частью письменно, дело не доходило до принципиальной дифференциации между марксистами, хотя, естественно, каждый был самостоятельно мыслящей личностью и не каждый добытый кем-либо из них результат признавался всеми остальными. Но если бы дело на этом остановилось, то, по Каутскому, получилось бы очевидно противоречие с «естественными законами дифференциации и интеграции, «открытыми» еще Спенсером. Марксизм, — пишет Каутский, — должен был разложиться, и он действительно разложился: нельзя было ожидать, что первоначальное единство школы продолжалось бы долго. Чем больше, значительнее успехи данного всеобъемлющего воззрения, чем многочисленнее становятся его последователи, тем разнообразнее становятся также и оттенки среди них.

Это было неизбежно во всяком случае и для марксизма. Облегчалось это тем, что Энгельс и Маркс не удосужились систематически и обстоятельно обработать свою философию истории. Как только замолкли учителя, от которых исходила эта система, быстро образовались различного рода толкования марксизма»²⁷. И вот в результате этого развития марксизма согласно вечным законам эволюции мы имеем теперь, по Каутскому, уже не один марксизм, а как бы много «марксистских концепций», ни одна из которых не имеет достаточного основания претендовать на знание единственного подлинного марксизма. «Различия точек зрения среди марксистов, возникающие из индивидуальных, социальных и национальных различий, стали так велики, что нельзя ожидать, чтобы какое-нибудь понимание марксизма было бы общепризнано таким, которое покрывается (Sichdecke) взглядами Маркса»²⁸.

Очевидно, что эта эклектическая теория «многих марксизмов» имеет своим назначением прикрыть окончательное буржуазное перерождение теоретиков социал-демократии, их превращение в теоретиков социал-фашизма и пытается отрицать, что марксизм нашел свое очищение от социал-демократического опошления и дальнейшее развитие именно в ленинизме. Этот основной факт Каутский стремится скрыть при помощи учения о «вечных законах» эволюции природы. В самом деле, если все дело заключается в «естественном расщеплении марксистской теории», то разумеется и Каутский должен быть признан «марксистом» в такой же мере, как и «другие». Выходит, по Каутскому, что марксизм Маркса и Энгельса уже изжил себя и уступил свое место различным направлениям, каждое из которых хотя и имеет свой исторический корень в учении Маркса и Энгельса, однако представляет собой вполне самостоятельную и самобытную концепцию: «То, что я даю в последующем, — пишет Каутский, — является обоснованием моего собственного понимания истории, которое как в основном, так и в данной форме представляет результат трудов всей моей жизни на службе марксизму.

Конечно я обязан моим великим учителям тем пониманием истории, которое я здесь развиваю. Но уже пятидесятилетней работой и применением в теории и практике этого метода я сделал его своим собственным.

Тем, что я излагаю здесь свое собственное понимание, с самого начала отпадает спор, понимаю ли я правильно то или иное положение Маркса. Никто не захочет конечно утверждать, что я самого себя искажаю». И этим он заранее оправдывает свое искажение Маркса: «так что если читатель мне возразит, что его интересует марксово, а не мое понимание истории, то я мог бы возразить, что каждый из других излагателей исторического материализма в действительности преподносит только свое собственное понимание. Мы все учились у Маркса, опираемся на его взгляды и мысли. Но каждый видит их и видит действительность собственными глазами»²⁹.

В «Материалистическом понимании истории» Каутский уже отбрасывает маску «борьбы» с теорией факторов. Наоборот, уже в 1-й части I тома, где говорится о «предмете исследования», Каутский декларирует свое полное согласие с этой теорией: «с тех пор, как я самостоятельно мыслю, — говорит Каутский, — я мыслю исторически. Я рано начал стремиться к определенному пониманию истории, но в начале оно связывалось для меня с естественнонаучным, а не с экономическим мышлением. Вскоре, правда, социалистическая литература обратила мое внимание на значение экономического фактора. С прогрессом моих экономических знаний росло также мое понимание значения этого фактора для исторического развития, но мой интерес к естественному фактору в истории сохранился, я продолжал стремиться привести историческое развитие в связь с развитием организмов»³⁰.

Из этого видно уже, что Каутский ставит своей задачей исследование характера и пределов действия различных факторов в истории, причем он рассматривает последние как результат биологического развития человека.

В наше намерение не входит разбор самого двухтомника Каутского. Мы остановимся лишь на характере построения его книги, которое с достаточной ясностью показывает, что позитивистская теория факторов является основной посылкой, руководящей нитью всей концепции Каутского.

Каутский рассматривает «человека», его «природу» по существу вне истории, хотя он и строит внешне исторически свое изложение, начиная с биологической истории человека, с его связей с животным миром и т. д. Концепция Каутского антиисторична, ибо он рассматривает историю человеческого общества, т. е. историю общественного человека, метафизически, как обнаружение, развертывание априорно заложенных в его природе факторов.

Изложив философские основы своего понимания истории, Каутский переходит к самой «истории». Но у него ключом к разрешению вопроса истории общественного человека являются законы «человеческой природы». Истоки и начало законов движения общества он ищет в «природе человека», его прирожденных инстинктах. Поэтому он начинает с анализа вопросов наследования, с рассмотрения наиболее общих вопросов биологии человека, затем переходит к рассмотрению «элементарных» инстинктов человека, как-то: инстинкта самосохранения, затем к рассмотрению некоторых сторон человека как «социального существа», «показывая» биологическое содержание и этой стороны человека; затем Каутский рассматривает человека как «сексуальное существо», с немецкой гелертерской обстоятельностью разобрав различные вопросы вроде допустимости или недопустимости кровосмешения, форм семьи, «оценки сексуального инстинкта», «возникновения сексуальной стыдливости» и т. д. После этого Каутский переходит к «другим свойствам человеческой психики», как-то: к вопросам красоты, искусства и т. д. Наконец он разбирает вопросы приспособления к природе, где «устанавливает» существенное тождество приспособления человека и животного к окружающей среде.

Далее Каутский переходит к рассмотрению человеческого общества. Но, верный своей биологической концепции, и здесь Каутский рассматривает сначала вопрос о расах, их особенностях и роли последних в истории, о мыслительных способностях людей, языка, кровной связи и т. д. После главы о расах Каутский переходит к технике и затем к экономике и заканчивает разбором марксова предисловия к его «К критике политической экономии». Замечательно, что главу о технике он также начинает с разбора вопросов антропогеографии, переходит к анализу познавательных способностей предков человека и первобытных людей, обитавших в лесах или лугах, и отсюда только переходит он к рассмотрению техники. Последняя у него выступает как самостоятельный «фактор», действующий наряду с экономическим и другими «факторами».

Уже в изложенном нами плане работы Каутского с достаточной ясностью обнаруживается его биологическая априористская концепция истории. Социологию Каутский рассматривает как отрасль, конечную часть биологии. В биологии ищет он источника решения вопросов общества. От «человеческой природы» Каутский идет к «человеческому обществу». Человека он рассматривает как совокупность определенных инстинктов, которые как «различные сущности», «факторы» создают историю человечества.

«Человек» здесь выступает у Каутского то как «сексуальная сущность», то как «социальная сущность», «эгоистическая сущность», «духовная сущность». По Каутскому, различные стороны, различные моменты жизни и деятельности общественного человека не базируются на его трудовой производственной деятельности. Наоборот, последняя признается только одним из «факторов», действующим, проявляющимся наряду с другими и находящимися с ними в отношениях формального взаимодействия. Отсюда Каутский в противоположность Марксу считает собственность не юридическим выражением, юридической формой товарно-капиталистических производственных отношений, а тоже самостоятельным фактором: «Среди различных факторов, которые наряду с техникой и своеобразными особенностями природы какой-нибудь местности — климатом, богатством и очертанием почвы, условиями сообщения — определяющим образом воздействуют всегда на ее способ производства, важнейшим является порядок собственности, действующий в ней при данном способе производства»³¹.

Таким образом, если в дискуссии с Баксом Каутский для виду выступал «против» теории факторов, то здесь, в своем итоговом труде, он уже открыто излагает свою теорию факторов под названием «своего» материалистического понимания истории.

Борьба Каутского с историческим материализмом #

В основе теории факторов лежит позитивистское отрицание материалистической основы марксизма.

Бакс выступает против основы материалистического понимания истории. Он утверждает, что экономическая материальная действительность является особой группой представлений и что «экономический фактор» — это элемент целого, равнозначащий с «психологическим фактором». Это показывает, что Бакс отрицает одно из основных положений теории исторического материализма — положение о том, что общественная идеология коренится в материальных условиях производства, основывается на экономическом фундаменте.

Каутский же прикидывается простаком, «не понимающим», что теория «факторов» есть эклектическая, трусливая форма идеалистического понимания истории. Изложив возражения Бакса против основ исторического материализма, Каутский пишет:

«Действительный смысл всего этого философского глубокомыслия сводится к тому, что, по мнению Бакса, нравственность, религия, искусство, наука создаются не исключительно экономическими условиями, — необходимо еще, чтобы эти условия воздействовали на людей, одаренных известными этическими, эстетическими, спекулятивными способностями. Только из взаимодействия обоих факторов возникает общественное и т. п. движение.

Кто станет оспаривать, — восклицает «ортодокс» Каутский, —что Бакс совершенно прав и что материалистическое понимание истории окончательно посрамлено? Но не то материалистическое понимание истории, которого придерживался Маркс и придерживались марксисты, а только то, которое изобрел сам же Бакс…»³².

Выходит, по Каутскому, что Бакс и иже с ним борются с собственной выдумкой, а не с марксизмом. Эта характерная для теоретиков социал-демократии манера «защиты» марксизма перед открытыми буржуазными идеологами нашла наиболее яркое выражение у Макса Адлера. Последний также уверяет своих «академических коллег» из буржуазных университетов, что марксизм ничего по существу иного и не утверждает, что и они, кантианцы. Он будто делает это только в несколько иных, «более научных» формах.

Нужно заметить, что извращение марксизма со стороны его буржуазных критиков, включая сюда и социал-фашистских теоретиков, является только определенным вспомогательным средством, облегчающим основную задачу — борьбу с сущностью марксизма. Бакс действительно извращенно, утрированно, вульгарно излагает исторический материализм, за что его здесь критикует Каутский. Но этой манерой «изложения» Бакса он только «облегчает» себе борьбу против сущности марксизма. Каутский сводит свою «защиту» исторического материализма исключительно к рассеиванию «недоразумения», будто с точки зрения исторического материализма не требуется у человека наличия сознания, чтобы создалась нравственность, искусство, религия и т. п.

Очевидно сам Каутский полагает, что общественное сознание не является отражением общественного бытия, что умственные представления людей не вытекают из их общественных отношений. Конечно Бакс клевещет на марксизм, когда пишет, будто последний «мыслительную способность» «сводит к психологическому отражению экономических условий». Разоблачая позитивистскую, идеалистическую фальсификацию исторического материализма со стороны Богданова, Ленин еще в 1909 г. в «Материализме и эмпириокритицизме» указывал на то, что исторический материализм вовсе не отрицает того, что люди, вступающие в общественные отношения, обладает сознанием. Великая заслуга Маркса, говорит Ленин, заключается в том, что им вскрыты основные объективные законы исторического развития, «объективная логика» изменений общественных явлений и «их исторического развития, — объективная не в том смысле, чтобы общество сознательных существ, людей, могло существовать и развиваться независимо от существования сознательных существ (только эти пустяки и подчеркивает своей «теорией» Богданов), а в том смысле, что общественное бытие независимо от общественного сознания людей»³³. Это замечание Ленина бьет не только по Богданову, открыто выступавшему с ревизией Маркса, не только по Баксу, но и по центристской позиции Каутского. Если Каутский обнаруживал у Бакса такую же фальсификацию исторического материализма, какую Ленин обнаруживал у «субъективистов» и эмпириокритиков, то ему надо было конечно это жульничество разоблачить, показать, что марксизм не сводит мыслительную способность к экономическим условиям, а утверждает, что все представления людей вытекают из их общественных отношений, следовательно, в конечном счете, из их экономических отношений. Вместо того, чтобы ударить по позитивистской идеалистической теории исторического процесса у Бакса, Каутский становится на почву позитивистского отрицания материализма, он высмеивает мысль, что нравственность, религия и искусство являются специфическими отражениями в человеческом сознании экономических условий. Он вообще против того, чтобы выводить общественное сознание из общественного бытия и принципиально согласен с Баксом, что надо исходить из априорной ценности субъекта и объекта, познавательной способности человека и «экономических условий», в которых приходится действовать, проявляться познавательной способности человека.

Правда, в одном месте из первой статьи против Бакса Каутский говорит, что «материальные условия» «лежат» «в основе данного общества и тем самым в основе мышления и чувств членов этого общества»³⁴. Но это только словесное прикрытие, предназначенное смягчить то впечатление, которое производит на читателя явное стремление отмежеваться от основной посылки диалектического материализма — от теории отражения.

«Ни одному серьезному (?!) марксисту, — говорит Каутский в ответ Баксу, — никогда не приходило в голову говорить об отражении в социальном сознании», что бы Бакс под этим ни разумел. Мы никогда не искали «основу всех явлений» в «материальных благах»; даже «основу» всей человеческой деятельности мы ищем далеко не исключительно в «материальных благах». И не нужно вовсе быть «знатоком» литературы исторического материализма, чтобы знать, что ни один марксист не смотрит на религию, мораль, искусство как на случайные формы, проявления»³⁵. Как видим из приведенной выдержки, Каутский, цепляясь за опровержение вульгарной, фальсифицирующей формы изложения исторического материализма Баксом (вроде того, что «материальные блага» лежат в основе духовной деятельности или что религия и пр. идеологии суть «случайные» формы проявления, и т. д.), отказывается от защиты существа материалистического понимания истории, от того основного положения марксизма, что «не сознание людей определяет их бытие, но, напротив, общественное бытие определяет их сознание» (Маркс), что это «определение» понимается в марксизме в том смысле, что исторически определенное общественное бытие порождает определенное, ему соответствующее общественное сознание.

«Материализм вообще, — разъяснял Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», — признает объективно реальное бытие (материю), независимое от сознания, от ощущения, от опыта и т. д. человечества. Материализм исторический признает общественное бытие независимым от общественного сознания человечества. Сознание и там и тут есть только отражение бытия, в лучшем случае приблизительно верное (адекватное, идеально точное) его отражение. В этой философии марксизма, вылитой из одного куска стали, нельзя вынуть ни одной основной посылки, ни одной существенной части, не отходя от объективной истины, не падая в объятия буржуазно-реакционной лжи»³⁶. Достаточно только сопоставить эти две цитаты Каутского и Ленина, чтобы увидеть воочию, как основательно падал «в объятия» буржуазно-реакционной лжи Каутский, выставляя себя в своих статьях против Бакса чуть ли не единственным представителем марксизма и вместе с тем отрекаясь от теории отражения. Совершенно не случайно поэтому, что во всей своей полемике с Баксом Каутский ни слова не говорит о диалектическом материализме, а наоборот, развивает позитивистские, механистические взгляды. Каутский никогда не понимал и не разделял материалистической диалектики. Диалектическое взаимодействие различных сторон общественной жизни на основе материальных экономических отношений, диалектический процесс развития, в котором причинность составляет хотя и существенный, однако только момент, ступень, один из узлов в общем процессе всестороннего противоречивого развития общества через скачки и перерывы постепенности, сводился Каутским к плоскому, эволюционному, к вульгарно-позитивистски понятому принципу детерминизма, что приводило к механистическому пониманию исторического процесса, движения его закономерностей. Контрреволюционная природа этой методологии обнаружилась целиком и действенно выступила в ядовитых памфлетах Каутского против пролетарской революции, против Страны советов.

Каутский, правда, много говорит о том, что исторический материализм не механистичен. Но в чем же он видит эту немеханистичность? Мы приведем одно место из его «полемики» с Бернштейном. Исторический материализм детерминистичен, говорит он, а Бернштейн смешал детерминизм с механицизмом. «Не подлежит сомнению, — говорит Каутский, — что общественное развитие отнюдь не совершается механически. Оно есть равнодействующая деятельности и стремлений сознательных существ, оно не совершается машинально и всюду одинаково»³⁷. Детерминизм — вот основное, с точки зрения Каутского, что характеризует марксистскую теорию в целом, а следовательно и марксову теорию общества. Как мы видели, Ленин в своей полемике с народниками утверждал, что, распространив материализм на понимание общественно-исторического процесса, Маркс и Энгельс подняли социологию на степень науки и этим сделали возможным познание всех явлений общественной жизни как закономерного продукта определенной ступени развития материальных производительных сил. Каутский же наоборот, игнорируя материализм, отказываясь от диалектико-материалистического понимания соотношения общественного бытия и общественного сознания, видит основное ядро исторического материализма в детерминизме.

«Великое деяние Маркса и Энгельса, — говорит он, — в том и состоит, что они более успешно, чем их предшественники, присоединили область исторического исследования к царству необходимости и тем подняли историю на степень науки»³⁸. Отказ от теории отражения, сведение материализма к детерминизму и является для центриста Каутского трамплином для «дискуссии» с открытыми ревизионистами на их собственной территории, для построения новой разновидности позитивистской, идеалистической теории, получившей свое завершение в его современных работах и в частности в его «Materialistische Geschichtsauflassung». Отсюда между прочим и получается, что Каутский не видит ничего принципиально нового в историческом материализме Маркса и Энгельса: они, видите ли, только «более успешно, чем их предшественники, присоединили область исторического исследования к царству необходимости». Если бы это было так, то конечно мы не имели бы никакого основания для принципиального противопоставления исторического материализма как пролетарской теории предшествующим и сосуществующим с нею разнообразным буржуазным теориям, ибо конечно взятый абстрактно, сам по себе, принцип «необходимости» общественно-исторических явлений не может служить принципиальной гранью между ними. И Каутский получает таким образом возможность и в этом вопросе бросить мост между марксизмом и враждебными ему буржуазными теориями, подготовив полный переход впоследствии на буржуазные позиции. Для Каутского материалистическое понимание истории является не специально марксистским, пролетарским учением. Он вообще не признает существенной связи теории с общественной жизнью, с массами, для него материалистическое понимание истории — «чистый» продукт развития «духа», создание «мыслителей». Каутский полагает, что существенное в материалистическом понимании истории было открыто еще до появления современного пролетариата, до Маркса и Энгельса, и последние заимствовали ее, строго говоря, у своих буржуазных «предшественников». Марксу и Энгельсу, говорит Каутский в полемиках с Бернштейном, «не было надобности открывать идею, что история определяется не только одними моральными (!) и правовыми (!!) понятиями (!!!), традициями и естественными факторами, но также (!) и способом производства. Эта идея была хорошо известна уже в XVIII веке (например Монтескье»³⁹). Умри, Денис, — лучше не скажешь!

* * *

Остановимся еще на том, каково же, по Каутскому, действительное взаимоотношение между сознанием и общественным бытием, между «духовным» и «экономическим фактором». Оно сводится им к вопросу о взаимоотношении личности и общества.

«Здесь, — говорит Каутский, — мы подошли к вопросу о том, какую роль играет в истории отдельный человек, или, если угодно, — человеческий дух, «психологический фактор», идея. Если для философа-идеалиста идея обладает самостоятельным существованием, то. для нас, материалистов, она только функция человеческого мозга, — и вопрос, может ли — и как именно — идея влиять на общество, совпадает для нас с вопросом, возможно ли это — и как именно — для отдельной личности». Спрашивается, для чего Каутский рассматривает сознание как нечто исключительно индивидуальное, субъективное? Метафизик Каутский это делает для того, чтобы получить возможность рассматривать сознание биологически. Для него сознание человека само по себе не имеет существенного отношения к нему как общественному животному. Поэтому, «борясь» с теорией факторов, этой позитивистской разновидностью идеализма, Каутский ни слова не говорит об основном положении марксизма в этом вопросе, гласящем, что сознание, мышление человека имеет существенным своим основанием его общественную практику. Рассматривая сознание как «личное дело», как простой физиологический акт индивида, оторвав его от его существенного основания, общественного бытия человека, Каутский приходит к откровенному отрицанию классовой, партийной природы науки.

Выступая в роли «главного» представителя и защитника марксизма или «неомарксизма» (то, что он охотно принимает это выражение Бакса, также служит некоторым косвенным показателем его, Каутского, «ортодоксальности»), Каутский проводит целиком оппортунистическую линию в вопросе об отношении теории к общественной жизни, отрицая за теорией Маркса и Энгельса, за марксизмом классовый, партийный характер. Раз сознание человека не есть общественное сознание, а простое проявление, функция мозга индивидуального человека, то тем самым мышление человека, как бы оно ни «ограничивалось», ни «определялось» общественным бытием, борьбой общественных классов в антагонистическом обществе, по существу своему остается «фактором» самостоятельным, в котором и человек, «личность» выступает в своей чистоте как определенное активное начало.

Мышление людей в классовом обществе могло, по Каутскому, совпадать с направлением общественного развития, и тогда «известные классы, интересы которых совпадали с интересами необходимого развития, всегда оказывались более доступны голосу истины, чем другие классы, интересы которых стояли в противоречии с этим развитием». А в результате этого, «в то время, как идеи и воззрения первых все ближе подходили к действительному разрешению проблемы, идеи и воззрения последних часто обнаруживали тенденцию все больше от него удаляться»⁴⁰. Так представлялось Каутскому отношение теории к практике. Он конечно «связывал» марксову теорию с пролетариатом, считая, что пролетариат по своему положению в наибольшей мере способен понять и воспринять их, считая, что интересы пролетариата совпадают с установками марксистской теории, с направлением общественного развития так, как его понимает марксизм, и в этом отношении, в этих пределах он мог бы принять классовость марксистской теории. Но только в этих пределах. И оказывается, что в этом не только сила, но и слабость марксизма по Каутскому, ибо, согласно его концепции, поскольку марксизм является классовой, партийной теорией, постольку он отклоняется от объективности. Отсюда Каутский приходит к противопоставлению борьбы за социализм классовой борьбе пролетариата (что характерно также и для контрреволюционного троцкизма и правого уклона).

Каутский полагает, что научный социализм Маркса и Энгельса есть «преодоление» «классовой ограниченности» и пролетариата и буржуазии: …«в действительности, — говорит он, — социализм тоже ведь основывается на преодолении классовой ограниченности. Для ограниченного буржуа социальный вопрос заключается в проблеме, как сохранить рабочих спокойными и непритязательными; для ограниченного наемного рабочего он является только вопросом желудка, вопросом высокой платы, короткого рабочего дня и обеспеченного труда». Ясно, что при такой характеристике пролетариата, его классовых стремлений и возможностей, научный социализм должен быть оторван от него, от его движения, от его борьбы и объявлен продуктом «чистой», «научной» мысли, которая к тому же должна бороться с пролетариатом, его «классовой ограниченностью», как и с классовой ограниченностью буржуа для конструирования той «высшей цели», «высшего идеала» «человечества» — идеала социализма, который вроде кантовского категорического императива должен уже направлять его борьбу извне, сверху.

«Необходимо, — заключает Каутский приведенное выше рассуждение, — преодолеть ограниченность того и другого, чтобы понять, что разрешение социальных проблем нашего времени должно быть более широким, таким, которое возможно только при новой форме общества»⁴¹.

Таким образом отрыв теории от практики, отрицание классовости, партийности марксистской теории жрецом II интернационала, вопреки всему существу этой теории и прямым заявлениям Маркса, является основной, по существу идеалистической установкой, которая проводилась Каутским в его практике и теории и в частности в его теоретической «защите» марксизма против Бельфорт Бакса.

Итак, Каутский в «борьбе» с Баксом становится сам на принципиальные позиции последнего, на идеалистическую по существу теорию факторов, оставаясь на словах на позициях исторического материализма: …«психологический фактор, приводящий сам себя в движение, хотя бы только «до известной степени», является бессмыслицей. Я охотно соглашаюсь с Баксом, что это в такой же мере относится и к экономическим условиям и что если бы неомарксисты утверждали, что экономические условия развиваются «до известной степени самостоятельно, без вмешательства человеческого ума и воли, то это было бы такой же нелепостью, как соответствующее утверждение относительно психологического фактора. И в том, и в другом случае все развитие, а не одна только часть его, основывается на взаимодействии, выражаясь по Баксу, внешних и внутренних факторов»⁴².

«Ортодокс» Каутский таким образом на деле отказывается от существа исторического материализма, на славах защищая его от идеалистической критики Бакса. Он утверждает, что экономика не является базисом общества, общественным бытием, независимым от общественного сознания, если «психологический фактор», т. е. общественное сознание, не обладает самодвижением. Но тут же он добавляет, что и «экономический фактор», т. е. общественное бытие, лишено самодвижения и зависит от психологического фактора. Словом, экономический фактор представляет собою один из «многочисленных факторов», которые находятся в эклектическом взаимодействии. И раз сознание человека оторвано от его общественного бытия, от его источника и основания и метафизически противопоставлено ему как самостоятельный «фактор», то принципиальный переход на позиции идеализма обеспечен. Речь тут может идти уже только о той форме, которую примет у Каутского фальсификация марксизма идеалистической трактовке.

Следует отметить, что уже в полемике с Баксом Каутский делает основные шаги в этом направлении, приводящие его к законченной идеалистической, позитивистской концепции в его «Materialistische Geschichtsauflassung». «Исторический материализм, — пишет он в статье «Что хочет и может дать материалистическое понимание истории», — далекий от того, чтобы отрицать активную роль человеческого духа в обществе, дает только отличное от прежних теорий объяснение деятельности этой силы»⁴³. А это «отличие» (заметьте, исторический материализм дает только отличное, но не принципиально-противоположное идеалистическому пониманию истории объяснение характера и роли «духа»! — Л. А.) заключается в том, что, с точки зрения исторического материализма, хотя историю и делает дух, но он не совсем свободен в этом своем творчестве, а ограничен «экономическими условиями»: «Человеческий дух, — пишет он там же, — приводит в движение общественно, но не как господин экономических условий, а как слуга»⁴⁴. Экономическое развитие является продуктом взаимодействия между экономическими условиями и человеческим духом, но отнюдь не продуктом свободной и планомерной деятельности человека, распоряжающегося по своему произволу экономическими условиями»⁴⁵. Мы видим таким образом, что экономика из существенного основания человеческого общества превращается, во-первых, в «условие» и, во-вторых, в условие, ограничивающее деятельность духа — движущего начала истории.

Каутскианское идеалистическое метафизическое извращение исторического материализма находит свое полное завершение в его книге «Материалистическое понимание истории». Она представляет собой эклектически, идеалистическую концепцию общественно-исторического процесса, выставляемую им под названием «исторического материализма», против последовательного марксова материализма, против диалектического материализма. Характерно для Каутского, что волюнтаристская, идеалистическая концепция общественно-исторического процесса у него всегда сочеталась с вульгарным биологизмом. И именно в биологическом понимании истории Каутский видел и «историзм» и «материализм» своей концепции. Мы не ставим себе целью рассмотреть идеалистический характер исторической концепции Каутского, изложенной в двухтомнике, во всей ее конкретности, в целом. Мы лишь бегло остановимся на разборе одного, правда центрального, основного вопроса — решения Каутским вопроса об общественном базисе и надстройках. Присмотримся к IV разделу 3-й книги I тома его названного сочинения.

Каутский развертывает здесь свою концепцию в форме «изложения» и «интерпретации» Маркса. Процитировав известное место из предисловия Маркса к его «К критике политической экономии», Каутский разъясняет, что нельзя полагать, будто для Маркса «вступление» людей в производственные отношения — это простой рефлективный акт, не доходящий до их сознания. Конечно Маркс говорит не о простом «рефлективном» акте, а говорит о действии людей, обладающих сознанием. Но Маркс говорит, что люди вступают в отношения, которые от их воли не зависят, а наоборот, определяют последнюю. Каутский же, жульнически сведя вопрос в другую плоскость, начинает доказывать, что эти отношения как раз зависят от воли людей и что они только в таком случае и возможны: «Никто не пожелает конечно утверждать что будто Маркс думал при этом о рефлективных движениях, которые «независимо от воли» людей протекают. Производственные отношения предполагают сознательное, целесообразное сотрудничество людей, что без сознательной, направленной на определенную цель воли никак невозможно»⁴⁶.

И это, видите ли, вызывается прямой естественной биологической необходимостью: «если бы люди не имели никаких потребностей, не хотели бы удовлетворять эти потребности, они бы не производили, следовательно, также не входили бы в производственные отношения. Постольку они (т. е.. производственные отношения. — Л. А.) определены волей людей»⁴⁷.

Следовательно, по Каутскому, производственные отношения глубоко зависят от воли людей; они представляют собою продукт сознательных волевых действий людей, которые являются в свою очередь проявлениями «природы» «человека».

Что же касается характера производственных отношений, то они определяются совокупностью различных «естественных» и «духовных» факторов. Среди этих «факторов», создающих производственные отношения, воля выступает основной, изначально творческой силой; но раз она реализована в известной исторической культурной обстановке, которую индивиды находят готовыми, то в каждый данный период воля индивидов создает данные производственные отношения не по произволу, а вполне закономерно, приспосабливаясь к совокупности условий. И в этом смысле следует понимать, — говорит Каутский, — «независимость» производственных отношений от воли людей: «Но всякий вид этой воли независим от желания, произвола людей. Он определяется частью их врожденными потребностями, которые опять-таки наследуются от животных предков человека, частью являются приобретенными в ходе исторического развития качествами.

Определенные производственные отношения обуславливаются такими образом совокупностью преднаходимых условий и врожденных свойств индивидов и творческим началом является все-таки воля, волящий дух человека. Поэтому новые производственные отношения являются. в конечном счете следствием деятельности стремящейся к жизни воли, которая проявилась в знании и практическом применении его результатов, «материализуется», как бы осаждается в виде в первую очередь техники, отождествляемой Каутским с «материальными производительными силами» общества: «Определенные ступени развития материальных производительных сил не могут таким образом возникать из развития природы, внешнего мира, но только из развития в людях (nur aus einer Entvicklung im Menschen), из развития человеческого знания вещей и сил природы и его способности сделать последние полезными для себя. Таким образом ступени развития материальных производительных сил вытекают, происходят из развития познания природы и технического применения этого познания»⁴⁸.

Если следовательно дух, проявляясь в познании природы, создает «технический фактор» истории, то тот же человеческий дух, необходимым образом, параллельно проявляясь в воле к действию, создает определенные производственные отношения. И против марксова положения, что воля людей, в творчестве или их общественной жизни, определяется в конечном счете способом производства материальной жизни, Каутский выставляет свою волюнтаристскую идеалистическую концепцию: «Они, — говорит Каутский о производственных отношениях,— предписываются им (т. е. людям. — Л. А.) не от их воли независимой, над ними стоящей высшей силой, но (через) их собственную волю, что в конечном счете есть не что иное, как присущая каждому волящему организму врожденная воля к жизни и сохранению своего вида. Та же самая воля, формулирует Каутский свое credo, которая создает технику, создает также соответствующие ей производственные отношения»⁴⁹. Каутский очевидно полагает, что может скрыть свой волюнтаристический идеализм, прячась за отрицанием внешнего «человеческому духу» волящего существа, какого-нибудь божества, определяющего действия людей в создании ими их общественных отношений. Но ему никак не удастся скрыть основной факт, заключающийся в том, что против основного положения исторического материализма, сформулированого в известном «Предисловии» Маркса, он выставляет свой идеалистический тезис, гласящий, что «стремящаяся к жизни» «воля людей» создает их производственные, общественные отношения.

Мы видим следовательно, что со времени дискуссии с Бельфортом Баксом, Каутский уточняет, разрабатывает и завершает свою эклектическую, идеалистическую по существу, позитивистскую концепцию.

Но если воля и анализ являются прямыми движущими силами и источником исторической жизни человечества, в чем же тогда «материализм» этого понимания истории? Материализм здесь конечно не причем. Название «материализм» в отношении своего понимания истории Каутский употребляет вполне сознательно жульнически, чтобы облегчить себе обман читателей — рабочих. На деле же «материализм» его концепции заключается в том, что осуществляющаяся в истории закономерная в себе самой человеческая воля находит определенную среду, определенные материальные условия, в которых ей приходится действовать, и что в каждый данный период истории ее деятельность определяется или скорее ограничивается, сообразуется с условиями этой данной ей среды. Как же объяснить исторический процесс, спрашивает он в одном месте этого своего сочинения (приведя слова Бюхнера), если не из «особой спонтанности и целеустремленности» человеческого духа, из «идеалистического устремления человеческой природы», как говорит материалист, и отвечает: «не подлежит сомнению, что человеческий дух обладает особой способностью, которая приводила в движение исторический процесс и давала ему его направление»⁵⁰.

Теперь ясно, для чего нужна теория «факторов». Она нужна, как наиболее удобная форма протаскивания подлинно-идеалистической метафизической концепции, служащей теоретическим обоснованием контрреволюционной практики социал-фашизма под мишурой эклектической конструкции, допускающей половинчатую «материалистическую» фразеологию.

Соответствующая определенной стадии развития производительных сил общества совокупность материальных производственных отношений из реальной основы всего общественного здания превращается в один из «факторов», действующих, наряду с «политическими», «эстетическими», «сексуальными», «моральными» и т. п.. «факторами», причем фактором, производным от деятельности духа. Поэтому Каутский говорит, что выражения «базис» и «надстройки», это — совершенно произвольные и образные выражения, которые только наделали разных бед, вводя «в заблуждение» относительно «действительного» характера материалистического понимания истории, которое по существу принципиально не отличается от идеалистического его понимания. Как полагает Каутский, величайшая заслуга марксистской политической экономии заключается в том, что она сумела показать человеческие, т. е. духовные отношения за отношениями материальных вещей: «Совокупность этих производственных отношений, «реальный базис, на котором возвышаются юридическая и политическая надстройки и определенные общественные формы сознания», таким образом не носит ни в коем случае только «материального характера, т. е. не образован из материальных вещей внешнего мира, но он определен очень сильно духовными факторами, потребностями и познаниями людей»⁵¹.

Каутский обнаруживает всю глубину своей метафизики и идеализма. Метафизику Каутскому абсолютно чуждо марксо-энгельсовское диалектико-материалистическое понимание общества. Для него есть природа и дух, биологическая личность и их сознательное сотрудничество как совокупность духовных связей между индивидами. Общество как определенная качественно особая определенная ступень в развитии материального мира, не сводящееся к природе и сознанию, совершенно чуждо Каутскому. «Общественное» для него равняется своеобразному духовному⁵². Следовательно, материальные «факторы» общественной жизни, истории, представляют собою для Каутского, по существу, духовное явление, и он прямо высказывает свое возмущение по поводу того, что их «называют» материальными: «странным образом, — говорит Каутский, — эти духовные факторы называют материальными, когда они выступают в области производства. Всякий интерес, который человек ощущает, является духовным интересом. Но его экономические интересы относятся к «материальным» интересам»⁵³. Поэтому, полагает Каутский, не надо понимать «материальный базис» общества и его «идеологические надстройки» «буквально».

«Но нельзя так же, как это чаще имеет место, грубо материалистически представлять дело так, как будто базис состоит просто из материальных вещей, машин, орудий, сырья, железных дорог и т. п., и надстройка просто из лишенных сущности мыслей»⁵⁴. Наоборот, эти «материальные блага» сами-де являются продуктом действия, приложения духовных способностей человека… «И в каждый данный момент богатство общества в значительно большей мере определяется высотой их (т. е. людей. — Л. А.) знаний, их духовных качеств, чем массой вещей, которые имеются в наличии для их потребления»⁵⁵. Поэтому Каутский в заключение первого тома говорит, что он должен «прибавить» к предисловию Маркса от себя о роли естествознания как действительной пружины развития материальных производительных сил общества и с ними вместе всего общества в целом: «Насколько в каждый данный момент человек использует эти собственные способности и силы окружающей среды (в широчайшем смысле слова), превращает их в свои производительные силы, зависит от степени познания собственного существа, как и существа своей среды, следовательно, от высоты его познания природы. И она (т. е. степень познания. — Л. А.) есть переменный фактор в сумме наличных производительных сил»⁵⁶.

Итак, «воля к жизни» — вот коренное движущее начало и глубочайшее содержание общественно-исторической жизни человечества, по мнению Каутского. Воля является движущим началом, в го время как материальное производство — лимитирующим условием, причем само это материальное производство является в конечном счете овеществленным продуктом уже проявившегося в познании волящего духа. Поэтому, — говорит Каутский, — «Развитие материальных производительных сил является таким образом в основном только другим названием для развития знания природы.

Поэтому глубочайшей основой «реального базиса», «материального фундамента» человеческой идеологии является духовный процесс, процесс познания природы»⁵⁷.

«Материализм» каутскианского понимания истории заключается следовательно в том, что волящий и познающий родовой дух человечества в каждый данный период истории, находит свое ограничение — и в этом смысле «обуславливается», с одной стороны, априорной логикой своего развития, что с силой «категорического императива» преодолевает индивидуальные стремления, произвол людей, и, с другой стороны, — теми «экономическими условиями», которые он находит готовыми, данными в каждый момент, но которые, в свою очередь являются не чем иным, как той же самой «волей к жизни», но уже овеществленной в предыдущей практической деятельности людей. Итак, к чему мы приходим?

Каутский никогда не был последовательным, до конца революционным марксистом.

Даже в «ортодоксальный» период своей деятельности Каутский оппортунистически приспосабливался к борющемуся против марксизма ревизионизму, всячески замазывал его противоположность марксизму, подделывая марксизм.

В противоположность Ленину, последовательно проводившему и развивавшему революционную теорию марксизма, Каутский стоял на центристских, т. е. прикрытых ортодоксальной фразой, но по существу оппортунистических позициях как в политике, так и в теории.

Яркой иллюстрацией этого служит его «дискуссия» с Бельфорт Баксом, дискуссия, в которой он обнаружил истинное лицо своего «материалистического» понимания истории, которое есть не что иное, как разновидность позитивистского идеализма, эклектически соединяющего в себе волюнтаристскую в основном концепцию с самыми вульгарными теориями механистического материализма, служащая в своем развернутом виде у современного Каутского теоретическим знаменем социал-фашистской контрреволюции.

Эта методология лежит в основе гнусных писаний Каутского против пролетарской революции, против СССР, против победоносного социализма и большевистской партии.

Примечания #