Ангаров И. К вопросу о меновой концепции социал-фашизма #

«Под знаменем марксизма», 1932, № 5—6, с. 148—171

«Без непримиримой борьбы с буржуазными теориями на базе марксистско-ленинской теории невозможно добиться полной победы над классовым врагом». (И. Сталин)

Крайнее обострение и углубление противоречий послевоенного капитализма, происходящее на базе общего кризиса всей капиталистической системы, с одной стороны, борьба мирового пролетариата за пролетарскую диктатуру, рост его революционного сознания и укрепление рядов компартии — с другой, и наконец факт существования СССР как мощного революционного фактора и решительная борьба двух систем — социализма и капитализма, приводит современную международную социал-демократию в лагерь контрреволюционной буржуазии, создает условия для окончательного и бесповоротного ее перерождения на деле в подлинный социал-фашизм. «Все развитие социал-демократии со времени войны и возникновения советской власти в СССР есть непрерывный процесс эволюции к фашизму» (XI пленум ИККИ).

«Политическая надстройка над новой экономикой, — говорит Ленин, — над монополистическим капитализмом… является поворот от демократии к политической реакции. Свободной конкуренции соответствует демократия. Монополии соответствует политическая реакция»¹.

Империализм с его глубочайшими классовыми противоречиями заставляет капитал от «демократических» методов своего господства, которыми он пользовался в основном в период классического капитализма и свободной конкуренции, перейти к методам открытой диктатуры, открытого наступления на рабочий класс, к открытой «политической реакции». Фашизм таким образом органически вытекает (на известной ступени развития капитализма) из буржуазной «демократии» и подготовляется ею. Особое усиление этой фашистской реакции в период послевоенного империализма связано с тем гигантским обострением противоречий, с которыми вступил капитализм в полосу своего общего кризиса.

Но осуществление этой реакции стало возможным благодаря тому, что международная социал-демократия уже давно превратилась в партию «социал-империалистов», «социалистов на словах, империалистов на деле» (Ленин, т. XIX, стр. 159), политика которой целиком и полностью направлена против революционного пролетариата, «вполне слившись с буржуазной политикой» (там же).

Фашизм и социал-фашизм — оба являются продуктом монополистического капитализма периода его всеобщего кризиса и своими экономическими корнями глубоко уходят в него. Поэтому «это не антиподы, а близнецы» (Сталин), с той только разницей, что «социал-демократия есть объективно умеренное крыло фашизма» (Сталин).

Социал-фашизм — такое же орудие финансового капитала, как и фашизм, хотя они имеют различные социальные корни. Разница между ними сводится в действительности лишь к тому, что они пользуются различными методами борьбы с рабочим классом.

Фашизм открыто противопоставляет свои классовые интересы интересам пролетариата и осуществляет классовую диктатуру буржуазии путем специальных вооруженных отрядов, предназначенных для открытой борьбы с рабочим классом. Социал-фашизм действует внутри рабочего класса, разлагая его ряды, одновременно выдавая себя за представителя его классовых интересов. Так осуществляется. своеобразное «разделение труда» между буржуазией (фашизмом) и социал-фашизмом.

Если в области политики социал-демократия «вполне слилась» с реакционной буржуазией, став на прямой путь борьбы с революционным пролетариатом, то эту свою предательскую роль она должна была «обосновать» теоретически и тем самым осуществить своеобразное «единство» своей теории и практики (политики) на базе социал-фашизма. Поэтому и в области теории социал-демократия проделала такую же трансформацию. Она «изменила марксизму полностью и целиком, пройдя через ревизионистский этап к законченному буржуазно-либеральному реформаторству и откровенному социал-империализму» (программа Коминтерна).

Этот социал-империализм особенно яркое выражение получает в том факте, что вся современная социал-демократия совершенно открыто выступает с политикой защиты капиталистических монополий, придавая им особую роль как «организованному» началу в капиталистическом хозяйстве. Процесс концентрации и централизации капитала, который является основой для образования капиталистических монополий, как и сами эти монополии, с.-д. выдают за процесс якобы обобществления производства. Тем самым социально-классовая сущность обобществления, которое может совершиться лишь при условии уничтожения частной собственности на средства производства и установления диктатуры пролетариата, подменяется простой технической проблемой, механически осуществляемой самим процессом капиталистического производства в рамках капитализма (поэтому социал-демократия приходит к утверждению автоматического вызревания социализма в недрах капитализма и на его основе).

Основное противоречие капитализма — противоречие между общественным характером труда и частным способом присвоения, достигающее своих крайних пределов и наиболее резкого выражения именно при господстве монополий и финансового капитала, — смазывается. Проблема «экспроприации экспроприаторов» объявляется анахронизмом. Социализм таким образом сводится лишь к организационно-технической проблеме, к проблеме технического развития производства, что на деле есть не что иное, как поддержка монополистического капитализма. Этот последний выдается социал- демократией за социализм и в лучшем случае за переходный период от капитализма к социализму. Канун пролетарской революции и социализма — монополистический капитализм — превращается перепуганной социал-демократией в уже наступивший социализм. Фактически это есть отрицание и империализма и переходного периода, ибо первый выдается за последний, а против последнего ведется решительная борьба по всем линиям как в теории, так и на практике. Отрицается диктатура пролетариата и ведется практическая борьба против всяких революционных попыток.

Но раз осуществление социализма превратилось в проблему технического развития производства, проблему, совершенно не связанную с экспроприацией частной собственности, то это необходимо «обосновать» теоретически. Поэтому социал-демократия спешит выдвинуть довольно-таки «премудрую», как и пошлую «теорию», сводящуюся к тому, что «с уничтожением частной капиталистической собственности на средства производства капиталистический способ производства хотя и уничтожается, но при этом не создается никакого нового способа производства» (!!)².

И эту «теорию» социал-демократия выдвигает в качестве «обоснования» того, что для экономического преобразования общества и установления социалистического способа производства вовсе не следует вторгаться в экономику; в частную собственность, ибо не здесь лежит «корень зла» и следовательно этим социализма достигнуть нельзя. Это лишь разрушит производство и «лишит рабочих средств существования» (К. Каутский, там же).

Какая трогательная забота о рабочих!

Совершенно отказавшись от марксовой теории, социал-демократия перенесла центр тяжести экономического преобразования капитализма в социализм, из сферы производства в сферу исключительно меновых отношений, в сферу обращения, и тем самым окончательно стала на вульгарные позиции, в области теории. Но эта вульгаризация теории не есть простое воспроизводство вульгарной буржуазной экономии, хотя как та, так и эта всю суть экономических явлений целиком и полностью сводит к явлениям обращения. Здесь имеется известное различие. Эта новейшая социал-фашистская вульгаризация имеет иной характер и иные историко-экономические корни, а равно и цели, и воспроизводится на иной основе.

Если вульгарная политическая экономия XIX столетия в лице Сэя, Кэри и др. имела целью апологию классического капитализма периода его расцвета, то современная социал-фашистская вульгаризация имеет своей целью апологию «перезрелого» (Ленин), загнивающего монополистического капитализма. И в этом ее отличие от своей непосредственной предшественницы.

Как уже известно, социал-демократия поддерживает всякие капиталистические монополии и придает им особую роль, считая их.основой для организации анархического капиталистического хозяйства. Но еще более сильно, в особенности в последний период, социал-демократия подчеркивает эту «особую роль» по отношению к капиталистическим монополиям в области обращения. Корень зла современного капитализма социал-демократия видит в противоречии между производством и обращением, заключающемся якобы в том, что при наличии уже «организованного» и обобществленного» производства, в сфере обмена и обращения еще имеют место «анархия и произвол»³. Это обстоятельство мешает социал-демократии установить законченную (!) «организованность» капиталистического хозяйства «в целом» и тем обеспечить… плавное «врастание в социализм».

И вот для «обуздания» этой анархии и стихийности в сфере обращения социал-демократия усиленно настаивает «а «обобществлении» сферы обращения, подобно тому, как это «уже имеет место» в производстве, тем самым желая создать полное «соответствие» между этими двумя сферами и ликвидировать противоречие между ними. Под этим «обобществлением» конечно и здесь понимается точно так же, как и в производстве, дальнейший процесс синдицирования и усиления концентрации и централизации капитала в области обращения, что на деле есть лишь процесс усиления экономической мощи капиталистических монополий и финансового капитала.

Таким образом эта вульгарная меновая концепция прямым путем ведет к выводу о необходимости поддержки капиталистических монополий и ставит своей целью прямое оправдание политики империализма, выдавая это за борьбу, за плановое, социалистическое производство. И в этом выражается ее (социал-фашистской меновой концепции) сущность как теоретического оправдания монополистического капитализма. В этом же заключается особый характер социал-фашистской вульгаризации экономической теории, вульгаризации ее на основе новых исторических условий, на основе апологии загнивающего капитализма.

Таким образом социал-демократия совершенно отвергла марксову теорию «экспроприации экспроприаторов», марксову теорию классовой борьбы, марксову теорию пролетарской революции и диктатуры пролетариата, отбросила в сторону учение Маркса об уничтожении частной собственности на средства производства и т. д. и т. д., словом полностью отказалась от марксизма. Социал-демократия не признает, что для изменения способа производства, для изменения экономической структуры общества необходимо вторгнуться в самое производство и произвести коренную ломку производственных отношений. Она переносит центр тяжести преобразования экономической структуры в область меновых отношений. Арена классовой борьбы пролетариата переносится ею таким образом из сферы производства в сферу меновых связей, выбивается главная основа классовых противоречий и классовой борьбы, ибо исчезает эксплуатация, которая коренится в самом процессе производства. Такая постановка вопроса есть защита капиталистической частной собственности от революционных вторжений в нее со стороны пролетариата, преобразующего мир.

Проводя на практике политику ограждений капиталистической частной собственности и капиталистического способа производства от революционного вторжения рабочего класса, социал-демократия во что бы то ни стало старается отвлечь пролетариат от борьбы с основами капитализма, с капиталистическим способом производства, и переключить его внимание с производства на другие сферы народного хозяйства — обмен, распределение, потребление, — сферу меновых отношений, где ничего опасного и угрожающего существованию капиталистического способа производства не может быть, поскольку решающая область — производство — остается по прежнему на базе эксплуатации, на базе капиталистических производственных отношений.

Чтобы оправдать перед пролетариатом свою предательскую практику, надо дать этой практике «научное подтверждение». Поэтому задача социал-демократии — дать «теоретическое обоснование» своей меновой концепции. Посмотрим, как она справляется со своей задачей.

Начнем с наиболее признанного вождя и теоретика социал-демократии, К. Каутского. В предисловии к народному изданию II тома «Капитала», написанном в 1929 г., Каутский пишет, что к изданию этого тома его побудила «изменившаяся историческая обстановка». Если до войны рабочие должны были изучать I том «Капитала», так как центром тяжести их борьбы был процесс производства, то в послевоенную эпоху они должны переключиться на II том, ибо теперь центр тяжести их борьбы должен быть «перенесен в сферу обращения, которую «пролетариат должен изучать с особой тщательностью». Ибо в «процессе обращения, — заявляет Каутский, — наблюдаются явления, оказывающие величайшее влияние на судьбу рабочих»⁴.

Поистине этого требует «изменившаяся историческая обстановка», т. е. тот факт, что послевоенная социал-демократия окончательно скатилась к открытой апологетике капитализма, и поэтому ее теоретики стремятся скрыть источники эксплуатации пролетариата и базу его классовой борьбы. Перенесением центра тяжести внимания с процесса производства на процессы обращения они хотят оправдать свою предательскую практику примирения между трудом и капиталом и сотрудничества классов, якобы вытекающего из общности интересов в сфере обращения. Ибо «в области товарного обращения, — продолжает Каутский, — по большей части, хотя отнюдь и не всегда, наблюдается гармония интересов пролетарских и капиталистических… здесь интересы рабочих и капиталистов до известной степени совпадают. Так например и те и другие в одинаковой мере заинтересованы в том, чтобы спокойный и непрерывный ход товарного обращения не нарушался неожиданными колебаниями в количестве и ценности средств обращения, т. е. денег»⁵.

Это классовое сотрудничество вытекает, оказывается, из того, что социализм, по Каутскому, вовсе не означает — долой «существующий порядок». Пролетариат не должен интересоваться производством потому, что перед ним вовсе не стоит задача создать «новую хозяйственную организацию», ибо это ведь можно осуществить только путем революционного вторжения в капиталистическое производство, что отнюдь не соответствует программным установкам социал-демократии. Задача пролетариата заключается лишь в том, чтобы путем «организации» капиталистического обращения двигаться в «сторону социализма»… на основе капитализма.

«Ведь вопрос заключается не в том, чтобы создать совершенно новую хозяйственную организацию на пустом месте, а в том, чтобы направить дальнейшее развитие существующего порядка в сторону социализма, что невозможно при отсутствии основательного знакомства с этим порядком»⁶. Поэтому «более чем когда-либо каждый, кто желает понять капитализм, ориентироваться и удержаться (!) в нем и наконец направлять (!) его, должен исходить из «Капитала» Маркса и менее чем когда-либо в настоящее время при этом можно ограничиться первым томом»⁷.

Почему же Каутский находит необходимым центр внимания рабочего класса сосредоточить на сфере обращения, в то время как сферу производства он безраздельно отводит капиталистам? Ответ на этот вопрос мы можем найти у самого же Каутского. В 1922 г., в своем знаменитом контрреволюционном произведении «Пролетарская революция и ее программа» он пытается «научно» доказать необходимость такого своеобразного «разделения труда». Он считает, что до капитализма интерес работника был неотделим от интереса производителя, так как они составляли одно лицо, на основе того, что средства производства принадлежали самому работнику. Но с появлением капитализма, отделяющего работника от средств производства, этот последний перестает быть «производителем экономически» и остается лишь «производителем продуктов технически». Производителем в экономическом смысле слова теперь является лишь капиталист-предприниматель. Отсюда Каутский делает «вывод»: «Теперь интерес производителя есть лишь интерес капиталиста, владеющего средствами и продуктами производства»⁸.

Вся совокупность рабочих в целом выступает как совокупность не производителей, но потребителей»⁹. «Таким образом, — заключает Каутский, — наемные рабочие становятся исключительными представителями интересов потребителей, в противоположность объединенным эксплуататорам как исключительным представителям производителей»¹⁰. Поэтому пролетариату, заинтересованному в потреблении, нужно сосредоточить свое внимание именно в этом направлении. Производство же само, приспособится к новому распределению, ибо ведь «потребление управляет производством»… и «удержаться социализм может только при том условии, если он соответствует интересам потребителя»¹¹.

Этот потребительский «социализм» нужен Каутскому для весьма практических целей. Раз рабочие являются представителями потребления и в нем заинтересованы, то для завоевания социализма они должны действовать именно в этой области, ибо при ближайшем рассмотрении оказывается, по Каутскому, что сам социализм предполагает только изменения в потреблении, а не в производстве. «Социализм, — утверждает он, — все более приближает нас, как мы это увидим в дальнейшем изложении, к равенству в качестве потребителей»¹².

Эта «теория» по существу есть воскрешение идей мелкобуржуазного социализма, стремившегося изменить как «несправедливое» капиталистическое распределение, не затрагивая в то же время основ капиталистической собственности, капиталистического способа производства.

Эта установка вполне увязывается с утверждением Каутского, что задача пролетариата «заключается не в том, чтобы создать совершенно новую хозяйственную организацию», ибо это вообще невозможно ни при каких условиях, так как «с уничтожением частной капиталистической собственности на средства производства капиталистический способ производства хотя и уничтожается, но при этом не создается никакого нового способа производства»¹³.

Таким образом у Каутского получается довольно «стройная» концепция. Для него рабочий класс не есть представитель нового способа производства, а лишь представитель потребительских интересов. По Каутскому, при капитализме нет противоречий между производительными силами и производственными отношениями. У него выпали отношения эксплуатации, а отсюда и противоречия между пролетариатом и буржуазией. Поэтому для него пролетариат не является «могильщиком буржуазии», у него нет перспектив социалистической революции и победы социализма. Поэтому сам социализм достигается, по Каутскому, не изменением способа производства, а лишь изменением распределения. Спасая от гибели единственно возможный, по его мнению, капиталистический способ производства, Каутский вместе со всей социал-демократией особенно «старается» как сознательный союзник буржуазии.

Эта потребительская теория социализма не является однако личным творчеством только господина Каутского. Она уже давно стала идеалом всей социал-демократии, и ее проповедуют объединенным фронтом все оруженосцы социал-фашизма. Так, «левый» австро-марксист Отто Бауэр в 1919 г. задался целью разъяснить массам, что такое социализм. И вот в специально посвященной этой цели книжке под громким названием «Путь к социализму» он провозглашает, что этот самый «путь» лежит единственно через «изменение распределения». «Социализм, — пишет он, — хочет в конечном итоге (?!) изменить распределение материальных благ»¹⁴.

Еще ранее эта теория была в зародыше дана Р. Гильфердингом в его «Финансовом капитале». Трактуя там вопрос о тенденции капитализма к картелированию и о возможности создания единого мирового картеля, автор, пока еще в довольно осторожной форме, проводит мысль, что вместе с развитием картелирования исчезает капиталистическая анархия и уничтожаются противоречия капиталистического производства. Он говорит там: «Картель распределяет продукт. Материальные элементы производства воспроизводятся и входят в новый процесс производства. Из нового продукта известная часть достается рабочему классу и интеллигентам, другая остается у картеля, и он может употреблять ее на что угодно. Это — сознательно регулируемое общество в антагонистической форме. Но этот антагонизм есть антагонизм распределения»¹⁵.

Таким образом получается, по Гильфердингу, что при империализме производство все более подвергается «сознательному регулированию» и антагонизм общественных отношений остается только в сфере распределения.

Но раз так, раз капиталистическое производство само обеспечивает тенденцию к планомерной организации, то следовательно преобразование общественного строя надо начинать не с. изменения способа производства, а с изменения распределения. Поэтому социал-демократия и определяет социализм лишь как иной способ распределения, а не производства. Оказывается таким образом, что эта теория вытекает из теории «организованного капитализма» Гильфердинга, которая дана уже в общих чертах в его «Финансовом капитале» еще задолго до войны.

Перенося центр тяжести с производства на обмен и распределение, социал-демократия должна одновременно выдавать существующее капиталистическое производство за уже организованное производство. Для этого она подменяет общественную организацию труда во всем капиталистическом хозяйстве в целом, которая носит стихийный, анархический характер, организацией его на отдельных предприятиях. Техническую организацию труда внутри предприятия она выдает за планомерность общественной организации труда во всем обществе. Так, тот же Каутский пишет: «В противоположность крепкой, зачастую гениальной (!) организации процесса производства в капиталистическом предприятии, процесс обращения .долгое время был лишен какой бы то ни было организованности, отмечен печатью анархии, предоставлен «свободной игре сил…». Именно в этой области скорее всего представляется возможность проведением плана и организации повысить производительность труда социалистического хозяйства по сравнению с капиталистическим»¹⁶.

Каутский «не понимает», что «свободная игра сил» потому царит в обращении, что она ранее заложена в производстве. Он «не понимает», что стихийность капиталистической организации общественного труда есть закон самого капиталистического производства. Поэтому для него «преобразование собственности на средства производства находится в тесной зависимости от разрешения… задачи»¹⁷, лежащей в области обращения, не обращение преобразовывается лишь на основе изменения способа производства, а как раз наоборот.

Положение, которое защищает Каутский, сводится в сущности к тому, что процесс капиталистического производства в целом определяется обращением и что обращение в силу имманентных законов развития имеет тенденцию вызывать автоматическое вызревание социализма. Следовательно преобразование капиталистического строя должно исходить не со стороны производства, как указывал Маркс, не путем экспроприации экспроприаторов, а со стороны обращения, причем «общество выгадывает» от того, что этот «переворот» совершается без нарушения производства. Эта установка достаточно ясно выражена Каутским в его предисловии к 25-му изданию «Экономического учения К. Маркса», где он пишет, что в первых изданиях он излагал лишь I том «Капитала» потому, что «до войны рабочий класс интересовался теми явлениями, которые лежат в основе классовых противоречий между капиталом и наемным трудом, и определял пролетарскую классовую борьбу. Мировая война создала новую ситуацию: рабочий класс становится все более в положение, которое требует защищать не только особо узкие классовые интересы, но и общие интересы процесса производства в целом, всей общественной жизни вообще»¹⁸.

Но так как процесс производства «в целом» зависит от обращения и определяется им, то отсюда, делает вывод Каутский, рабочий класс должен переключиться с изучения процессов производства на изучение процессов обращения и следовательно с изучения I тома «Капитала» на изучение II и III томов, которые посвящены анализу процесса производства и обращения капитала в целом. Кстати, в этой же цитате особенно ярко выпирает уже знакомая нам социал-демократическая постановка вопроса о классовых интересах пролетариата, которые как «особо узкие» должны быть заменены «общими интересами целого», интересами «общественной жизни вообще». И поэтому рабочему классу вменяется в обязанность «защищать» эти общие интересы, т. е. на деле интересы капитала.

Гипертрофирование обращения доходит у Каутского до того, что например промышленные капиталистические кризисы он объявляет кризисами обращения, а не производства. «Наоборот, в сфере обращения, — пишет он, — мы встречаем еще величайшую расточительность благ и наиболее болезненные, парализующие все хозяйство кризисы»¹⁹.

Промышленные кризисы, которые есть непосредственный результат антагонистического характера капиталистического производства, результат противоречия между общественным характером производства и частным способом присвоения, постоянно сопровождающим капиталистическое общество, Каутский выдает за кризисы только обращения. Поэтому «ясно», что и начинать надо с этого последнего, а не с производства. Он не признает, что кризисы в обращении есть лишь результат и форма проявления производственного кризиса. То, что во время кризисов уничтожаются производительные силы общества, закрываются производственные предприятия и выбрасывается на улицу главнейшая производительная сила — пролетариат, это для Каутского не существует. Для него кризисы не есть результат противоречия между требующими своего развития общественными производительными силами и узкими рамками капиталистической частной собственности, имущественными отношениями капитализма. Он не согласен с Энгельсом, что кризисы есть «бунт производительных сил против производственных отношений» и что «во время кризисов противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением переходит в жесточайшее столкновение двух враждебных сил… Экономические противоречия доходят до своего апогея — способ производства восстает против способа обмена»²⁰. Для него кризисы есть лишь явление обращения, ибо коренную причину их он видит в противоречии между производством и потреблением, а не в противоречии между общественным характером производства и частным способом присвоения, т. е. в противоречии, коренящемся в самом способе капиталистического производства и лишь производным от которого является противоречие между производством и потреблением, которое следовательно само должно быть объяснено и выведено из основного противоречия. Поэтому устранить кризисы Каутский думает при помощи приспособления потребления к капиталистическому производству, оставляя это последнее без изменений.

Таким образом наряду с полным отрывом политики от экономики, характерным для социал-фашизма во всех вопросах его теории и практики, начиная с пресловутой теории ультраимпериализма и «организованного капитализма» и кончая теорией «хозяйственной демократии» и госкапитализма, социал-демократия всюду проводит полнейший отрыв формы от содержания, отрыв потребления, обращения и распределения от производства, совершенно отвергая их диалектическое единство и примат производства, отвергая, что их антагонистичность есть результат антагонистичности самого капиталистического производства.

Достаточно вспомнить теорию Маркса о диалектическом единстве всех сторон хозяйственной жизни и о ведущем начале производства, чтобы убедиться в полном разрыве социал-демократии с основами революционного марксизма.

В введении к «К критике политической экономии» Маркс писал по поводу распределения: «Отношения и способы распределения являются лишь оборотной стороной агентов производства. Индивид, принимающий участие в производстве в форме наемного труда, в форме заработной платы принимает участие в результатах производства… Система распределения вполне определяется системой производства. Распределение само есть продукт производства… ибо определенный способ участия в производстве определяет особую форму распределения — форму, в которой каждый принимает участие в распределении… Распределение в самом поверхностном понимании представляется как распределение продуктов и таким образом далеко отстоящим от производства и по отношению к нему якобы самостоятельным. Однако, прежде чем распределение становится распределением продуктов, оно есть: 1) распределение орудий производства и 2) что представляет собою дальнейшее определение того же отношения — распределение членов общества по различным родам производства (подведение индивидов под определенные производственные отношения). Распределение продуктов есть очевидно результат этого распределения, которое включено в самый процесс производства и которое обуславливает организацию этого последнего²¹.

Таким образом распределение только при «самом поверхностном понимании» (как Каутского, Гильфердинга и прочих социал-фашистов) кажется простым распределением продуктов. В действительности оно коренится глубже, ибо ему всегда предшествует определенная расстановка классов в производстве, именно: «подведение индивидов под определенные производственные отношения». Следовательно в распределении проявляется то, что уже ранее дано в производстве. Поэтому, чтобы действительно осуществить социализм, нужно начать с преобразования именно производства, производственных отношений, как это неопровержимо уже доказал опыт СССР. Все же остальное по закону «единства» будет преобразовано в ходе дальнейшей борьбы и строительства. Но осуществление такой задачи предполагает низвержение капитализма и установление диктатуры пролетариата, как это и было сделано в бывшей России.

Приведем еще одну выдержку из того же «введения», характеризующую взгляд Маркса на соотношение обращения и потребления с производством. «Сам обмен, — читаем мы там, — является актом, входящим в производство… взаимный обмен между производителями товаров по своей организации всецело определяется производством, равно как представляет собою деятельность, входящую в производство… 1) Не существует обмена без разделения труда, будь последний результатом естественных или исторических условий. 2) Частный обмен предполагает частное производство. 3) Интенсивность обмена, его распространение, так же как и его форма, определяются развитием и структурой производства… обмен таким образом во всех своих моментах или непосредственно заключен в производство или определяется этим последним… Производство в противоположность своих определений охватывает как само себя, так и остальные моменты. С него каждый раз начинается снова процесс. Что. обмен и потребление не имеют господствующего значения, — это ясно само собою. То же самое приложимо и к распределению продуктов. Но в качестве распределения агентов производства оно само есть момент производства. Определенная (форма) производства обуславливает таким образом определенные (формы) потребления, распределения и обмена и определенные отношения этих различных моментов друг к другу»²².

Если сопоставить эти рассуждения Маркса, для которого обращение, распределение и потребление суть лишь «моменты» производственного процесса и которые поэтому «не имеют господствующего значения», с тезисом Каутского, для которого преобразование производства «находится в теснейшей зависимости» (I) от того, что будет сделано с обращением, то станет совершенно ясным, что от марксизма у Каутского не осталось ни грана. Его теория представляет собой не только воскрешение идей мелкобуржуазного, мещанского, потребительского социализма, но и полнейший возврат к вульгарной буржуазной экономии, но только, как мы уже отмечали, на новой исторической базе.

Если вульгарная экономия занималась апологетикой классического капитализма, капитализма периода его расцвета, и потому ей достаточно было вообще выдавать внешнюю искаженную видимость явлений за их сущность и тем скрывать классовый характер экономических категорий и эксплуататорскую сущность капиталистического способа производства, то современная социал-демократия как апологет капитализма периода его упадка и загнивания, периода, который является кануном пролетарской революции, должна не только скрывать эксплуататорскую, «гнетущую» (Ленин) сущность империализма и проповедывать общность классовых интересов труда и капитала, но и всемерно помогать укрепляться разлагающемуся капитализму, помогать ему удержаться от неминуемой гибели. Поэтому ее меновая концепция фактически есть не что иное, как теория, которая должна оправдать практику социал-фашизма, направленную на поддержку и укрепление капитализма. В этом заключается сугубо практический смысл этой «теории» для социал-фашизма, точно так же как и теории «организованного капитализма». Обе они внутренне между собою связаны, по существу являются обоснованием программного действия социал-фашизма в деле опасения умирающего капитализма в борьбе против надвигающейся пролетарской революции.

С другой стороны, свою практическую реализацию эта потребительски-меновая концепция получает в той политике, которую социал-фашизм проводит сейчас под лозунгом «хозяйственной демократии». Как известно, социал-фашизм провозглашает, что «высшей» и «наиболее полной» формой хозяйственной демократии являются потребительские общества и так называемые рабочие банки. Выдавая это за «куски социализма», он всемерно пропагандирует эти идеи в рабочем классе. Не говоря уже о том, что такие предприятия имеют ничтожный удельный вес по сравнению с чисто-капиталистическими предприятиями и потому не могут внести каких-либо- серьезных изменений, они вообще в условиях капитализма неизбежно всасываются в общий капиталистический организм и превращаются в простой придаток к нему. Поэтому на деле они являются лишь способом мобилизации рабочих средств в интересах капитала и тем самым способствуют расширению экономического господства капитала. Так что сколько бы рабочие ни «кооперировались» в сфере потребления, им никогда не удастся таким путем отменить, и даже изменить капиталистический способ производства, точно так же как и само потребление, поскольку это делается в условиях капитализма. Социал-фашисты прекрасно это понимают. Поэтому они так усиленно пропагандируют эти безвредные для капитализма идеи. Вот как в действительности выглядит потребительский социализм Каутских, Гильфердингов и Отто Бауэров.

Но если эта вульгарная меновая концепция в своем законченном виде стала достоянием социал-демократии после войны, то в своем зародышевом виде она входила в ее теоретический арсенал уже задолго до войны.

Еще в 1911 г., в своей статье «Финансовый капитал и кризисы»²³, написанной по поводу появления «Финансового капитала» Гильфердинга, Каутский становится на путь ревизии Маркса под флагом «продолжения и дальнейшего развития» «Капитала». Он говорит там, что «Капитал» Маркса «остался незаконченным» и требует своего «завершения и продолжения». Кроме того он «в своих существенных частях» уже устарел, ибо с момента его написания «произошел экономический переворот», вызвавший «целый ряд новых явлений, которые в «Капитале» не были изучены и до появления книги Гильфердинга (!) не нашли подробного и достаточного исследования». Поэтому, восклицает Каутский, книга Гильфердинга «является одним из замечательнейших явлений» марксистской литературы, и «в известном смысле ее можно назвать продолжением «Капитала» Маркса».

Эти «новые явления», по мнению Каутского, произошли в сфере обращения, и поэтому Гильфердинг посвятил свою книгу исключительно этой области. Тем более, что это диктовалось еще тем обстоятельством, что посвященные анализу процесса обращения II и III томы «Капитала» в отличие от I тома «представляют только отрывки», и вообще обращение «было до сих пор слишком мало оценено и совершенно не подвергалось систематическому исследованию». Но вот пришел Гильфердинг и дал это «систематическое исследование», которого Каутский у Маркса совершенно не нашел.

Так похоронив Маркса как устарелого и расчистив себе путь, объявив одновременно, что империализм представляет собой новое явление только в обращении (кстати это вполне увязывается с его пониманием империализма как «политики»), и подменив для этого Маркса Гильфердингом, Каутский приступает к делу. Он начинает с уже знакомого нам положения, что «только вполне поняв процесс капитала в целом, можно ясно увидеть и тенденции его развития и тем самым задачи и цели социалистического движения»²⁴. Сделав ударение на этом пресловутом «целом», он хочет показать, что задачи социализма лежат именно в обращении, ибо это «целое» целиком и полностью определяется этим последним, так как «формы капитала, — продолжает он, — изменяются под воздействием процесса обращения гораздо быстрее, чем под воздействием процесса производства», и поэтому «факторы, проистекающие из процесса обращения более мощно (!), воздействуют на характер капиталистических отношений и быстрее изменяются»²⁵. Но раз решающая роль в формировании и развитии производственных отношений принадлежит обращению, то отсюда Каутскому нетрудно прийти к выводу, что вообще определяющим фактором общественного развития и смены хозяйственных форм является именно обращение. Поэтому он и не замедлил сделать такой «вывод». «Одни только перемены в обращении, — глубокомысленно, заключает он, — могут совершенно изменить характер промышленного предприятия, например превратить его из предприятия ремесленного типа в предприятие, эксплуатируемое на капиталистических началах»²⁶. Итак, смена способа производства простого товарного хозяйства капиталистическим способом производства совершается, по Каутскому, под исключительным воздействием обращения и вообще есть лишь простая перемена в торговле. Но раз так, раз переход от простого товарного хозяйства к капитализму может совершиться под влиянием изменения в обращении, то почему такой же переход; нельзя совершить от капитализма к социализму. И Каутский на это отвечает, как мы видели, положительно. Поэтому он говорит, что «вполне возможно проследить это развитие вне ближайшей связи его с процессом производства»²⁷.

Но Каутскому как «марксисту» неудобно же отвернуться от марксова «введения», трактующего о единстве производства и обращения и о примате производства, и поэтому он «не может» совершенно отвергнуть роль производства в общественном развитии. И вот тут он решил выкинуть трюк. Он «соглашается», что между производством и обращением имеется известное единство, но только это «единство» он сводит к единству техники и обращения, поставив для этого знак равенства между техникой и производством. «Конечно процесс обращения и процесс производства, — говорит он, — находятся в постоянном взаимодействии. Изображенное развитие (речь идет о переходе простого товарного хозяйства к капиталистическому. — И. А.) представляет продукт воздействия не только процесса обращения. Нет сомнения, что мощное воздействие в том же направлении оказал процесс производства, прогресс техники»²⁸. Таким образом механически сведя производство к технике, Каутский пытается доказать, что если и имеется влияние на процесс обращения, то это влияние идет отнюдь не со стороны способа производства, а со стороны техники, т. е. способ производства у Каутского опять остается в стороне. Так «марксист» Каутский опошляет марксово учение о производстве и обращении. Это сведение общественных социально-классовых явлений к техническим явлениям и наоборот — выдавание этих последних за общественные вообще — является характерной чертой методологии социал-фашизма. Выше мы видели, как Каутский техническое разделение труда выдавал за общественное и тем делал капитализм «организованным». Ниже нам предстоит увидеть, как главнейший и решающий вопрос пролетарской революции — обобществление (социализация) средств производства, осуществление которого возможно лишь с «экспроприацией экспроприаторов», — социал-фашизм трактует как чисто техническую проблему, не нуждающуюся ни в какой «экспроприации».

В заключение, для того чтобы все-таки убедить рабочего, что дело вовсе не в производстве, а в обращении, Каутский пускается на следующую сверхподлость, достойную только социал-империалиста.

«Капиталист может получать прибыль, — пишет наш «ученый», — не только за счет рабочих, но и за счет своих капиталистических собратьев (!!), и, обладая уменьем, надлежащим количеством капитала и счастьем (?!), он может гораздо быстрее (!) разбогатеть, эксплуатируя грабителей (?!), чем эксплуатируя только ограбляемых»²⁹. Дальше идти некуда! «Ученый марксист» Каутский пытается доказать рабочим, что источник прибавочной стоимости капиталистов лежит «гораздо» более в обращении, нежели в производстве, и что эксплуатируются не столько рабочие, сколько и неудачливые капиталисты. Так почему же не объединиться этим двум обиженным классам, интересы которых сама судьба объединила, и не устроить обращение так, чтобы оно более никого не обижало?

Не приходится говорить о том, что подобное «понимание» происхождения прибыли есть полнейший возврат к вульгарной буржуазной экономии, которая стремилась выдавать искаженную внешность явлений за их действительную сущность и тем скрыть их классовый, эксплуататорский характер. Марксову теорию прибавочной стоимости, экономически обосновавшую классовую борьбу пролетариата Каутский превратил в пошлую реакционную теорию гармонии классовых интересов труда и капитала. Это сознательное «фетишизирование» экономических явлений вообще стало характерной чертой для социал-фашистской, апологетической теории Каутского. Так, в уже знакомой нам «Пролетарской революции» ренегат Каутский желает доказать рабочим, что если они хотят «производить и следовательно существовать», то они ни в коем случае не должны вмешиваться в процесс производства капиталиста и тем создать в нем (в капиталисте) уверенность в неприкосновенности его богатства и следовательно обеспечить нормальный ход производства. Ибо «если в нем этой уверенности нет, то он не станет рисковать своим состоянием. Он превратит его в золото, драгоценные камни и другие предметы высокой и прочной ценности, занимающие мало места и легко могущие быть спрятанными, или же поместит его в предприятие с быстрым оборотом капитала, в ростовщичество или торговлю, где риск оплачивается скорой и высокой прибылью»³⁰. Интересно, как представляет себе наш маститый «теоретик», откуда взялась бы эта «скорая и высокая прибыль», если бы все капиталисты поместили свои капиталы в ростовщичество и торговлю или стали бы то и дело перепродавать друг другу золото и бриллианты. Но мы конечно не сомневаемся, что он сможет найти на это достойный для себя ответ, ибо мы ведь видели, как быстро и совершенно без затруднений фабрикуются социал-фашистские теории, необходимые капиталу.

Теперь становится совершенно ясным, почему Каутский берет под свою защиту бедного Гильфердинга, который подвергается, по его мнению, «несправедливым упрекам» за игнорирование факторов производства в его «Финансовом капитале», и заявляет, что «несправедливо упрекать Гильфердинга в том, что он не заметил этих факторов»³¹. Гильфердинга действительно есть за что защищать. Его концепция «Финансового капитала» целиком сходится с концепцией Каутского, поэтому в его лице Каутский видит свою опору и единомышленника. Вот что писал Р. Гильфердинг в своем «Финансовом капитале» еще задолго до войны по поводу того, как нужно осуществлять «политику социализма». «Овладение шестью крупными берлинскими банками, — читаем мы там, — уже в настоящее время было бы равносильно овладению важнейшими сферами крупной промышленности и до чрезвычайности облегчило бы первые шаги политики социализма»³².

Это положение полностью увязывается с его теорией подчинения промышленного капитала банкам и игнорированием самостоятельной роли промышленного капитала, которую он проводит на протяжении всей своей книги. Поистине, он слона-то и «не приметил». Вместо господства финансового капитала как сращенного промышленного и денежного капитала, как синтеза этих двух форм капитала, у него выступает господство денежного капитала. Поэтому для него вполне закономерно, что для осуществления «политики социализма» надо внести изменения в банковский капитал, оставив в покое промышленность, капиталистическое производство. Это для него «равносильно» овладению промышленностью, причем «уже в настоящее время», т. е. при капитализме.

Таким образом меновая концепция социал-фашизма, т. е. теория, направленная против пролетарской революции, против лозунга «экспроприации экспроприаторов», против социализма, есть теория, которая не просто внезапно свалилась в теоретический и политический багаж послевоенной социал-демократии, но она в зародышевом виде уже входила в теоретические воззрения довоенной социал-демократии, и ее элементы в более или менее оформленном виде были сформулированы главнейшими представителями социал-демократии еще задолго до войны.

В послевоенный же период социал-демократия делает особый упор на нее в связи с тем, что это диктуется особыми условиями послевоенного капитализма, обострившего до крайних пределов классовые противоречия и классовую борьбу, в связи с тем, что уже реально наступил момент, когда «бьет час капиталистической частной собственности», когда мир раскололся на две борющиеся системы, когда социализм побеждает и «экспроприация экспроприаторов» уже осуществляется на деле на одной шестой земного шара. В связи с этим наступлением предсмертного часа капитализма, а вместе с ним и социал-демократии, последняя должна встать на решительную защиту капитала против революционного пролетариата и его вторжений в капиталистическую собственность. И в этой борьбе социал-демократия фабрикует различные контрреволюционные теории, которые она направляет против классовой борьбы пролетариата. Особенную роль в этих условиях должна была сыграть социал-демократическая теория «социализации» обращения.

Эта теория в послевоенный период получила свое окончательное завершение и приобрела важнейшее место в теоретическом арсенале социал-фашизма в трудах австрийского социал-фашиста Карла Реннера, известного своим мастерством под «левыми» фразами преподносить самые реакционные теории. Его последняя работа, вышедшая в 1924 г., «Хозяйство как совокупный процесс и обобществление», проникнута одной генеральной целью: доказать, что капиталистическое обращение автоматически приводит общество к социализму и что в связи с этим главнейшей задачей пролетариата является организация в потребительские общества. Заявляя, что «процесс обращения является… решающим моментом»³³ хозяйственной жизни, Реннер разумеется начинает с того, с чего начали его собратья, немецкие социал-демократы. Для очистки себе пути в своих «теоретических» построениях, в корне противоречащих Марксу, он начинает естественно с «преодоления» главнейшего препятствия, с «опровержения» Маркса. С первых же страниц он заявляет, точно так же как это делал Каутский, что «Капитал» Маркса «написан в отдаленную от нас эпоху… и не доведен до конца»³⁴, «что же касается учения о потреблении, то на марксистской основе оно вообще еще до сих пор не разрабатывалось»³⁵.

И вот Реннер под флагом «доведения до конца Маркса» берет на себя задачу «продолжить» его теорию и дать «марксистское» учение о роли обращения и потребления. Прежде всего он недоволен тем обстоятельством, что «почти повсюду социализирование понимали как чисто производственную проблему», в то время как его цель — «прежде всего основательно проработать процесс капиталистического обращения, так как в нем именно открываются нам связи капиталистического хозяйства», и поэтому только оно «выступает перед нами как предпосылка социализирования»³⁶, ибо «процесс обращения, — с «находчивым» видом восклицает наш автор, — является высшим законодателем (!) и судьею (!) капиталистического общества и в нем, собственно говоря, заключается существо (!!) проблемы социализирования»³⁷.

Собственно ничего нового наш «ученый» не открывает. Он только пересказывает в наиболее наглом и безграмотном виде то, что до него уже высказали его немецкие соратники. Он, так же как Каутский и Гильфердинг, «не замечает» никаких «связей» в процессе производства и, так же как и они, безнадежно скользит по поверхности капиталистического рынка. Он отождествляет хозяйственный процесс с процессом обращения, и потому, заявляет он, чтобы изучить этот хозяйственный процесс, «направимся на рынок».

Основу классовой структуры капиталистического общества Реннер видит не в расстановке классов в производственном процессе на базе определенных имущественных отношений, а лишь в способе распределения доходов.

«Исторически сложившееся и актуальное распределение дохода, — пишет он, — составляет классовую основу современного капиталистического хозяйства»³⁸, и следовательно «законы распределения (!) дают нам ключ к определению социальных классов»³⁹. Поэтому для него «сущность проблемы социализирования» заключается в том, чтобы «прежнюю организацию распределения постепенно заменить новой» (426), причем это должно осуществляться разумеется рядом «последовательно применяемых отдельных мероприятий» (425), а не революционным путем.

То, что всякое распределение доходов всегда есть лишь результат данного распределения средств производства, и поэтому оно может быть изменено лишь с изменением самого способа производства, то, что это распределение лишь «при самом поверхностном понимании представляется… далеко отстоящим от производства» (Маркс), — эта марксистская истина не убедительна для Реннера.

Он упорно хочет врасти в «социализм» исключительно путем «изменения» распределения. Тут невольно вспоминается замечание Маркса в «Критике Готской программы», как будто бы специально написанное для Реннера: «Вульгарный социализм (а от него в свою очередь часть демократии) перенял от буржуазных экономистов манеру рассматривать распределение как нечто независимое от способа производства, поэтому он изображает социализм вращающимся главным образом вокруг распределения»⁴⁰.

Выдвигая в качестве «опорных пунктов социализирования» обмен и распределение, Реннер пытается убедить рабочих, что капиталистический способ производства нужно оставить нетронутым. Ибо «побудительному стимулу» капиталистического производства общество, видите ли, ничего не в состоянии противопоставить, и потому отмена последнего грозит общей гибелью всему народному хозяйству. Он утверждает, что «нигде не проявляется тенденция к уничтожению товарного способа производства» и поэтому «нельзя начинать процесс социализирования с устранения его товарного характера». И если бы социализация была поставлена в порядок дня и выдвинула задачу уничтожения прибавочной стоимости, то это было бы «равносильно тому, что производство и обращение одним ударом лишилось бы своего единственного стимула, если бы даже (!) на его место поставили другой всеобщий стимул». И вообще принцип прибыли . «сделался до такой степени исключительным, что всякий другой принцип вряд ли мог бы быть проведен в жизнь»⁴¹.

Иначе говоря, социализирование производства вообще невозможно, ибо начинать с уничтожения товарных отношений и эксплуатации, т. е. с того, что лежит в основе капиталистического способа производства, нельзя, так как никакой другой способ производства не может заменить капиталистический и потому не может быть проведен в жизнь. Поэтому Реннер рекомендует запомнить, что ни в коем случае «социализация не может начинаться с производства», ибо «это не представляет пути к достижению цели» (319) и лишь только «шаг за шагом, начавши с обращения, можно перевести на новые пути и капиталистическое производство» (322). «Социализирование же, которое не берет процесса обращения за исходный пункт, бьет мимо главной цели и совершает огромную ошибку по отношению к ней» (290), т. е. к этой цели.

Итак, основы капиталистического способа производства Реннер оставляет в покое, они являются, по его мнению, незаменимым началом для всех времен и народов, без которых никакое общество не может существовать. Но в чем же тогда корень зла по господину Реннеру? Провозгласив, что «опорными пунктами социализирования» является обращение, он берется доказать это положение. И он делает это весьма «оригинально», целиком повторяя Каутского. Он объявляет прежде всего, что «основное противоречие капитализма» — это противоречие между производством и обращением, заключающееся якобы в том, что при наличии уже «организованного производства», основанного «на принципе коллективного труда», в обращении царит все еще полная анархия и оно стоит еще «под знаком частного лица»; «царящей на рынке анархии противостоит общественный характер производства» (288). «Развивая» это «основное противоречие», Реннер делает вывод, что капиталистическое производство «следовательно» «уже обобществлено» и что лишь присвоение продукта совершается частным образом, причем это присвоение совершается в процессе обмена «агентами обращения». И поэтому именно в обращении «лежит корень проблемы и центральный пункт социализирования, а не где бы то ни было в другом месте» (290) и тем более не в производстве, ибо «сфера обращения… не имеет ничего общего с производством» (291).

Во-первых, Реннер для доказательства правильности своих позиций преднамеренно подменяет, как это раньше делал Каутский, анархию общественной организации труда технической организацией его на отдельных предприятиях и выдает это последнее за планомерность всего общественного хозяйства, за «организованное производство». Во-вторых, он пытается здесь внешне подделаться под Маркса и болтает об «общественном характере труда и частном способе присвоения». Но только с той маленькой разницей, что, если для Маркса это противоречие характеризует внутреннюю сущность капиталистического способа производства, которая может быть отменена только победой угнетенного класса и коренной перестройкой производственных отношений на основе «экспроприации экспроприаторов», то для Реннера это — чисто внешнее противоречие, могущее быть разрешенным самим капитализмом при помощи «обобществленного» производства. Само основное классовое противоречие капитализма Реннер сводит лишь к противоречию между производством и обращением (причем в совершенно своеобразном толковании), противоречию, не имеющему никакого отношения к классовым противоречиям, а наоборот, объединяющему различные классы в общей борьбе за ликвидацию этого противоречия, якобы мешающего всему обществу в целом.

Для Реннера обобществление это чисто технический процесс, автоматически совершаемый самим ходом капиталистического развития и заключающийся лишь в том, что происходит техническая концентрация процессов труда. Обобществление труда он таким образом выдает за обобществление собственности, ибо для него ведь «социализация есть именно (!) организационная работа»⁴² и следовательно осуществляемая в рамках капитализма. Он совершенно игнорирует социально-классовую сущность обобществления, невозможного без освобождения производительных сил от их капиталистических форм, которое может обеспечить только экспроприация этих производительных сил у класса капиталистов и передача их в общественное пользование тех, кто работает на них, т. е. самих трудящихся. Иначе говоря, разрешение противоречий капитализма «может состоять лишь в фактическом признании общественной природы современных производительных сил, следовательно в приведении способов производства, присвоения и обмена в соответствии с общественным характером средств производства. А этого можно достигнуть .только прямым и открытым переходом в общественную собственность производительных сил, переросших всякий другой способ применения их к делу»⁴³. Но по Реннеру, производство при капитализме «уже обобществлено», и нужно лишь приспособить к нему обращение — и тогда все будет в порядке, наступит полный социализм… в лоне капитализма.

Для Энгельса «противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением выступает наружу как противоположность между организацией производства на отдельных фабриках и анархией производства во всем обществе»⁴⁴, и следовательно это последнее есть лишь форма проявления основного классового противоречия капиталистического общества, следовательно оно неизбежно, пока существует капитализм, и разрешить его может только пролетарская революция. Для «марксиста» Реннера же противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением есть лишь чисто техническое «противоречие» между организованным производством и неорганизованным обращением. А противоположности между организацией производства на отдельных фабриках и анархией производства во всем обществе у него не существует, ибо техническая организованность фабрики выдается им за общественную организованность хозяйства в целом. Поэтому если для Энгельса «противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением проявилось в антагонизме между пролетариатом и буржуазией»⁴⁵, то для Реннера это — противоречие внеклассового характера, и потому ликвидация его вовсе не предполагает освобождения производства от его капиталистической формы. Ликвидировать это противоречие должно все общество в целом общими усилиями всех классов, ибо оно в равной степени всем им мешает плавно «врастать в социализм». Нечего сказать, хороша перспектива для пролетариата!

Запретив рабочим вмешиваться в производство, объявив, что «точкой приложения для социализации» является обращение, Реннер тотчас же спешит завершить свое предательство в этом вопросе и пытается убедить рабочих, что им собственно и в обращение-то нечего вмешиваться, ибо «сама интеграция капитала привела к организации обращения» (321), а социализирование есть «продукт автоматического обращения», есть «автоматическое социализирование» (313), обеспеченное самим ходом капиталистического развития, и «фактическая экспроприация… чужой собственности осуществляется самим механизмом обращения» (303), причем это является «основным законом» его. «Капиталистическое развитие само по себе, так сказать автоматически, ходом развития капитала, приводит к социализации» (стр. 317, разрядка автора). Иначе говоря, пролетариату ничего не остается делать, за него сам капитализм уже сделает то, что ему необходимо для перерастания в социализм.

Это по существу старая ревизионистская теория автоматического врастания в социализм, несколько модифицированная в применении к социал-демократической теории обращения.

Мы видели, что Реннер рассматривает обращение как единственную область капиталистического хозяйства, где еще царят анархия и произвол. В полном соответствии с этим Реннер считает, опять же повторяя Каутского, что закон стоимости является законом, действующим еще лишь в сфере рыночных отношений, на рынке, но отнюдь не в производстве, ибо это последнее, по его мнению, уже организовано, обобществлено. Так, он заявляет например: «Судилищем… на котором выносится решение относительно… стоимости, является рынок, является совокупный процесс обращения»⁴⁶. Обеспокоенный как истый «социалист» этим печальным фактом существования еще стоимости в сфере обращения, Реннер решил пуститься в «исследования» рынка, чтобы проследить судьбу этой, не дающей ему спокойно спать, стоимости. И вот в результате своих «глубокомысленных исследований» он установил весьма «объективную» тенденцию, которая, по его мнению, должна спасти капитализм от анархии (в обращении). «Исследование обращения показало нам, — сообщает о своих результатах автор, — что эта анархия подвержена воздействию, что она помимо воли вводится в русло объективного порядка, что обращение из своих недр порождает изумительную организацию (!), которая охватывает весь мировой рынок и создает центры для крупного торгового и банковского капитала»⁴⁷.

Но важно то, что эту «изумительную организацию», «уничтожающую» конкуренцию и закон стоимости в «последнем» его убежище, в обращении, Реннер представляет как одновременный процесс, который знаменует собой переход от частного производства к общественному. «Производственный процесс, — авторитетно устанавливает наш «исследователь», — материально осуществляется как общественный процесс, но он имеет внешнюю форму (!) индивидуального владения. Процесс обращения осуществляется индивидуальными частичными владельцами денег и товаров, но… частный индивидуальный капитал переходит в общественный совокупный капитал, и… этот совокупный капитал принимает в виде банковского капитала непосредственную и осязательно обобществленную форму»⁴⁸, ибо, — продолжает «обосновывать» наш автор, — …«Крупная фирма выступает как частное лицо, но в своих отношениях к публике она держит себя как публичное учреждение» (?)⁴⁹.

На основании выведенного таким образом «закона» Реннер делает «вывод», что механизм капиталистического обращения «окольным путем осуществляет то, что необходимо обществу, а именно: перераспределяет производительные силы» на основе их «обобществления», т. е. делает то, «чтобы они более не соответствовали частным отношениям собственности, а были бы приспособлены к современному состоянию производительных сил» (?!)⁵⁰.

Реннер конечно прав, что производственный процесс материально осуществляется как общественный процессе. Но вместо того, чтобы на основании этого сделать вывод о необходимости «фактического признания общественной природы» этого производственного процесса, т: е. необходимости раскрепощения его от капиталистических производственных отношений, от капиталистического способа присвоения, и тем разрешить основное противоречие капитализма, он болтает о том, что это противоречие заключается лишь в том, что только по «внешней форме» он (производственный процесс) как бы находится в индивидуальном владении. Так что получается, что эта индивидуальная собственность вовсе не является существенным, определяющим моментом капиталистического способа производства, а лишь формальным моментом, ибо частный капитал фактически «переходит в общественный совокупный капитал». Причем «переход» этот совершается разумеется в процессе обращения, например в виде концентрации банковского капитала, где он принимает уже «непосредственную» и даже «осязательную» обобществленную форму и следовательно, нужно полагать, сбрасывает с себя даже «внешнюю форму» индивидуального владения, которая уже очевидно «перестала» ему соответствовать. И эту хитросплетеннную махинацию Реннер подсовывает как «перераспределение производительных сил» на основе уничтожения отношений частной собственности, т. е. как очередной «кусок социализма». Вот здесь-то и сказывается служебная роль меновой концепции социал-демократии, цель которой — доказать, что процесс концентрации и централизации капитала и образования монополий является процессом осуществления социализма… в недрах капитализма. Поэтому-то Реннер с самого начала главы о социализировании и определяет свою «главную задачу» как задачу доказать, что капитализм «в своих недрах подготовляет зарождение новых хозяйственных форм» (стр. 285, разрядка автора) и что «в недрах старого общества фактически созревают все элементы нового общества: капитал социализируется» (стр. 317).

Так, концентрацию и централизацию капиталов, т. е. то, что является лишь материальной предпосылкой обобществления, Реннер выдает за самое обобществление, за «экспроприацию, распространяющуюся непосредственно на функционирующего капиталиста» (стр. 279), ибо, по его «ученому» мнению, экспроприация не только исходный исторический пункт капиталистического способа производства, но «экспроприация стала его целью, а именно в последней инстанции экспроприацией средств производства всех отдельных производителей» (стр. 279, разрядка автора), а «концентрация и централизация совершают эту экспроприацию ежедневно и регулярно» (стр. 305). И поэтому собственность какого-нибудь капиталистического объединения Реннером объявляется как «не его собственность, а общественная собственность» (стр. 279, разрядка автора). Но мы напомним здесь Реннеру мнение Маркса, выраженное им прямым образом по этому вопросу в III томе «Капитала», а именно, что эта экспроприация «в последнем счете — экспроприация всех индивидуумов от средств производства»⁵¹, и что «эта экспроприация в пределах самой капиталистической системы выражается в антагонистической форме, в форме присвоения общественной собственности немногими»⁵², т. е. по существу является процессом, обостряющим общественные противоречия, ибо на место большого числа мелких и средних капиталистов появляется все меньшее число крупных капиталистов, поглощающих всех остальных. «Экспроприация распространяется здесь с непосредственного производителя на самих капиталистов, мелких и средних»⁵³. Именно в этом заключается процесс централизации капитала.

Выдавая таким образом процесс капиталистической концентрации и централизации за процесс социалистического обобществления, у социал-демократии неизбежно выпадает самая задача действительного обобществления, и ей остается только одно: всемерно содействовать этой концентрации и поддерживать империалистические монополии, что она и делает на самом деле, конечно… под флагом борьбы за социализм.

На этом фоне совершенно ясным становится утверждение Реннера, что например акционерные общества являются фактически не частнокапиталистическими предприятиями, а обобществленной, социализированной формой собственности, экспроприированной собственностью. Имея своей целью представить обращение как решающий момент хозяйственной жизни, он говорит, что «в особенности это имеет силу по отношению к акционерному банку (стр. 279), ибо «с развитием общественного способа производства… средства производства перестают быть средствами и продуктами частного производства; они могут стать средствами производства лишь в руках ассоциированных производителей. Таковыми они являются уже в наше время, правда лишь в скрытой форме»⁵⁴). То, что эти «ассоциированные производители» в пределах капиталистического общества сами являются капиталистами-экспроприаторами, этого Реннер «не замечает».

Поэтому в развитии акционерных обществ он не видит движения капиталистических противоречий, выраженных лишь в новой форме, а наоборот, он представляет их как представителей нового способа производства, как нечто принципиально новое. Опять же, напомним Реннеру мнение Маркса — Энгельса по этому поводу: «В акционерном деле уже существует противоположность старой форме, в которой общественные средства производства выступают в виде индивидуальной собственности; но самое превращение в форму акций еще стеснено капиталистическими границами; поэтому вместо того, чтобы преодолеть противоречие между характером богатства как общественного и как частного богатства, оно лишь развивает его в новой форме»⁵⁵, ибо «ни переход в руки акционерных компаний, ни превращение в государственную собственность не отнимают однако у производительных сил их капиталистических свойств. Относительно акционерных компаний и трестов это очевидно»⁵⁶.

Следовательно, по Марксу — Энгельсу, акционерные общества являются той «новой формой», в которой получает свое дальнейшее развитие основное противоречие капитализма. Приведем к примеру хотя бы современные капиталистические монополии. Разве большинство из них не организовано в форме акционерного капитала? Но кто сможет не признать, что именно в монополиях проявляется в наиболее рельефной и резкой форме это противоречие, что именно здесь финансовая олигархия господствует над громадными общественными богатствами и общественными средствами производства, эксплуатируя колоссальные кадры пролетариата?

Реннер не согласен с такой оценкой капиталистических монополий. По его мнению, монополии, поскольку они представляют «капитал, который производит сам все, начиная с сырья и кончая готовым продуктом, который не нуждается более в торговле и который доставляет продукты прямо потребителям» (стр. 313), эта монополии являются социализированной формой производства, «продуктом автоматического социализирования». Он считает, что в лице таких монополий «в конце концов появляется, как идеал (!), новая форма капитала», ибо «перед нами универсальный капитал в общественном масштабе, продукт автоматического обращения: перед нами автоматическое социализирование» (стр. 313, разрядка автора). Опять же общественная эксплуататорская сущность капиталистических объединений для Реннера не имеет значения, его интересует лишь организационно-техническая сторона дела, которой он постоянно подменяет социально-классовую сущность. Для него ведь, как мы уже видели, самая «социализация есть именно организационная работа» и поэтому он категорически против того, чтобы ее понимать «просто как отчуждение» (стр. 308). Точно так же и «экспроприацию, — поучает нас Реннер, — надо понимать, по крайней мере для практики наших дней, не как отчуждение собственников, а лишь как экспроприацию титулов». Этот юридический фетишизм, точнее постановка правовых моментов на место экономических, вообще стал характерным для «исследований» Реннера и последовательно проводится им на протяжении всей его книги. Эту методологию он позаимствовал не у кого иного, как у самого изощренного фальсификатора Маркса и самого реакционного буржуазного «ученого» — г. Кунова, который точно так же все экономические противоречия капитализма сводит к противоречиям правового характера (см. его книгу «Марксова теория исторического процесса»).

Для Реннера экспроприация сводится лишь к формальному моменту, к «экспроприации титулов», потому что, по его мнению, капиталистическое развитие сопровождается не уменьшением числа собственников, а наоборот, происходит все большая «справедливая демократизация собственности», ее растворение в массах. В этом процессе оказывается трудно даже узнать, где рабочий и где капиталист, ибо они то и дело постоянно «переходят друг в друга», и поэтому-то и титулы собственности сами перестают иметь какое- либо существенное значение, они самоуничтожаются, самоэкспроприируются.

«Развитие капитализма за последние полстолетия, — пишет Реннер, — далеко не представляется простым и прямолинейным, выражающимся лишь формулой: все меньшее число все более крупных капиталистов и, с другой стороны, все большее число лишенных собственности пролетариев. До такого положения вещей еще не дошли.

Доходы капиталистов тщательно выравниваются, более того, стремятся к превращению в простые дивиденды на совокупный общественный капитал и по видимости приводят к справедливой демократизации собственности. Несмотря на всяческую концентрацию, число тех, которые называют себя собственниками, не уменьшается и вместо немногих сверхкапиталистов среди бесчисленных пролетариев мы видим медленно утончающуюся кверху пирамиду из слоев различных родов капиталистов и различной величины состояний»⁵⁷. «Логические пары: «владеющие — невладеющие классы», «трудящиеся — нетрудящиеся классы», «наемные рабочие и капиталисты» — часто меняли свои границы и переходили друг в друга»⁵⁸.

Ленин в своей работе «Империализм» дал блестящую оценку этой мелкобуржуазной, социал-демократической демагогии насчет «демократизации капитала». «Демократизация» владения акциями, — говорил он, — от которой буржуазные софисты и оппортунистические «тоже-социал-демократы» ожидают (или уверяют, что ожидают) «демократизации капитала», усиления роли и значения мелкого производства и т. п., на деле есть один из способов усиления мощи финансовой олигархии… «Система участий» не только служит гигантскому увеличению власти монополиста, она кроме того позволяет безнаказанно обделывать какие угодно темные и грязные дела и обирать публику»⁵⁹.

Как Реннер и вся социал-демократия на деле помогают усилению мощи финансового капитала, мы уже видели. Неслучайно поэтому Реннер делает заключительный аккорд в виде общего вывода, который сводится к тому, что «речь идет не о разрушении данной организации (т. е. капитализма. — И. А.), но лишь о ее преобразовании и наполнении ее новым духом» (?) (стр. 321), ибо «легко разрушить капиталистическое хозяйство, но заменить его другой системой очень трудно» (стр. 319).

Иначе говоря, боритесь за социализм, но не смейте его осуществлять, не смейте разрушать капитализм, ибо из этого все равно ничего не выйдет и это лишь «может отбросить хозяйство на многие годы, даже на десятки лет назад» (стр. 319). Это полностью воспроизводит позицию русских меньшевиков в 1905 г., которые учили рабочих «бороться» за власть, но ни в коем случае не брать ее в свои руки, не побеждать. Именно исходя из этой установки «не разрушать капитализм», — социал-демократия проповедует в качестве средства для социалистического преобразования общества изменение потребления, обращения, распределения и т. д., т. е. все, что хотите, но только, боже упаси, не способа производства. И это делается потому, что именно преобразование производства, производственных отношений есть главное и решающее содержание общественного переустройства. Но это последнее невозможно осуществить никаким другим путем, как только революционным низвержением капитализма, установлением диктатуры пролетариата, против чего, вместе со всей буржуазией, как раз борется международный социал-фашизм.

Маркс с исчерпывающей полнотой показал в «Капитале» в теории капиталистического воспроизводства и «всеобщем законе капиталистического накопления», что сам механизм капиталистического производства постоянно, автоматически воспроизводит вместе с материальными условиями. существования и сами капиталистические отношения: капиталиста — на одной стороне, неимущего пролетария — на другой, вместе с этим воспроизведя и все классовые антагонизмы капиталистического общества. Причем все это происходит во все расширяющемся масштабе на основе расширенного воспроизводства. Следовательно для того, чтобы воспроизводство этих антагонистических капиталистических производственных отношений заменить воспроизводством социалистических отношений, необходима коренная ломка всей структуры капитализма, коренная ломка его производственных отношений, которая может быть осуществлена только насильственным переворотом, и никакая мирная эволюция в «перерастании» производственных отношений капитализма к социализму не может быть научно обоснованной. Пока средства производства не перестают быть капиталом, не перестают быть средством эксплуатации, до тех пор нельзя осуществить социализм, на какие бы уступки ни «шел» капитал и сколько бы реформ ни «удалось» выпросить социал-фашистам у господ капиталистов. Мы напомним здесь нашим «социалистам» из лагеря II интернационала слова Маркса, написанные как бы специально для них. Он писал, что подобный «социализм» (т. е. реформизм. — И. А.) на деле «старается отвратить рабочих от всякого революционного движения, утверждая, что не те или другие политические изменения, а лишь преобразование материальных условий жизни, экономических отношений может принести пользу рабочему классу. Но под преобразованием материальных условий жизни этот социализм понимает вовсе не уничтожение буржуазных условий производства, возможное только путем революции, а административные улучшения, совершающиеся на почве этой же самой организации производства, следовательно ничего не изменяющие в отношениях капитала к наемному труду и в лучшем случае только уменьшающие для буржуазии издержки ее господства и упрощающие государственное хозяйство»⁶⁰.

Единственно научным обоснованием коммунизма является марксова теория революционного свержения капитализма, осуществляемого социалистическим пролетариатом. Поэтому Маркс в «Критике Готской программы» писал, что «между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного преобразования первого во второе», а «этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть не чем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата»⁶¹. Следовательно никакой экономики переходного периода, экономики социализма не может быть, если нет диктатуры пролетариата, если нет «организованного в господствующий класс пролетариата» (Маркс, «Ком. ман.»), если нет государственной формы его господства. Самая эта переходная экономика может.быть осуществлена только при наличии политической власти у пролетариата, при наличии «политического переходного периода».

Но такое понимание сущности переходного периода, с исчерпывающей ясностью показанное Марксом, никак не может удовлетворить «социалистов» от II интернационала. Поэтому они решили в корне извратить его и приспособить Маркса к образу и подобию своему.

Так, общепризнанный вождь и теоретик II, социал-фашистского, интернационала К. Каутский пишет по поводу приведенного определения Маркса: «Это положение в приложении его к вопросу о правительстве мы можем на основании опыта последних лет варьировать (!) следующим образом: «Чисто буржуазная власть в демократическом государстве отделена от чисто пролетарской власти периодом времени, в течение которого совершается превращение первой во вторую. Этому соответствует и переходный политический период, в течение которого правительство, как общее правило, имеет форму коалиционного правительства»⁶².

Для Маркса переходный период — это революционная переделка общества, которую активно осуществляет революционный класс, организованный в государственную форму диктатуры пролетариата, т. е. при полном господстве пролетариата. Для Каутского же переходный период это… просто «период времени», в течение которого на путях коалиции всех классов происходит «превращение» «чисто буржуазной» власти в «чисто пролетарскую» власть. Оно само «превращается», так сказать самотеком, ибо ведь капитализм врастает в социализм, так зачем же еще кому-то специально преобразовывать, когда этот процесс протекает совсем спокойно и плавно, без каких-либо потрясений, столь ненавистных нашему обывателю от «социализма». Между двумя «чистыми» властями у Каутского лежит тот «период времени», в течение которого происходит постепенное, сугубо эволюционное перерождение «первой во вторую» на основе «коалиционной политики», «как общее правило», в парламентской фикции. Эта власть представляет собой, по Каутскому, «полубуржуазную» и «полупролетарскую» власть, а в действительности буржуазную диктатуру, завуалированную лживой демократией, которую Каутский преподносит рабочим как подлинную «пролетарскую демократию». Иначе он не говорил бы, что «германская конституция, рожденная революцией (?!), несмотря на все свои недостатки, предоставляет социалистическому пролетариату достаточные возможности мирного завоевания политической власти»⁶³. Иначе за ним не вторил бы еще более пошло другой социал-демократишка — Дитман: «Мы живем больше не в чистом (!) капитализме, но находимся уже в переходной к социализму стадии как в экономическом смысле, так и в политическом и социальном»⁶⁴.

Социал-демократия уже давно отвергла слова «Коммунистического манифеста», что «первым шагом рабочей революции должно быть возвышение пролетариата на степень господствующего класса»⁶⁵, и что эти «цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения (а не «мирным». — И. А.) всего современного общественного строя⁶⁶, и что следовательно «пролетариат (только. — И. А.) путем насильственного низвержения буржуазии кладет основание своему господству»⁶⁷.

Ленин писал, что «основной источник непонимания диктатуры пролетариата «социалистами», это недоведение ими до конца идеи классовой борьбы»⁶⁸. Социал-демократия вообще отрицает диктатуру пролетариата, хотя и «признает» переходный период. Но так как этот последний невозможен без диктатуры пролетариата, то поэтому и сам переходный период фактически отрицается ею.

В деле замазывания классовой борьбы пролетариата, в деле искажения путей превращения капитализма в социализм меновая концепция социал-фашизма является незаменимым теоретическим оружием в руках II интернационала, чтобы «научно» подкреплять свою предательскую практику сеяния иллюзий в рабочем классе, в которой выражается ее политика поддержки и спасения капитализма от неминуемо надвигающейся на него гибели.

Примечания #