Альтер И. Конец одной легенды #

Зомбарт и Маркс¹

Журнал «Под знаменем марксизма», 1930, № 4, с. 106—121

1 #

Нет среди буржуазных экономистов писателя, который бы чаще говорил о Марксе, громче его восхвалял, больше его рекламировал, теснее связывал с ним свою научную деятельность, чем Зомбарт. Нет такой проблемы и такого понятия в политической экономии, которые у Зомбарта не были бы отмечены печатью Марксова «Капитала», ссылками на него, заимствованиями из него.

Послушать Зомбарта, Маркс — гениальнейший из экономистов, а он — Зомбарт — его скромный ученик и последователь, лишь завершающий дело своего великого учителя. Что их отличает это лишь различие эпох, «в которые мы писали наши книги», различие исторического опыта и фактического материала, которыми каждый из них мог пользоваться. Естественно, поэтому, заверяет нас «ученик», что Маркс мог сказать о капитализме лишь «первое гордое слово», в то время, как он, Зомбарт, в состоянии произнести об этой хозяйственной системе и «последнее слово».

Но доверьтесь дальше нашему «скромному» профессору — и вы вскоре услышите, что он превзошел Маркса и в объективности, и в научности. Если Маркса можно считать величайшим оптимистом, который «в глубине души любил капитализм», то он, Зомбарт, ясно видит его закат и смело признает, что капитализм не оправдал возлагавшихся на него Марксом надежд и упований. Таков путь от Марксовой «утопии» к Зомбартовской «науке». Остается пожалеть, что мы столько лет зря потеряли на изучение «Капитала» и сразу не взялись за «Современный капитализм».

Одно несомненно: многолетняя «привязанность» к Марксу, многолетние дифирамбы, воспеваемые ему знаменитым немецким профессором, подкупали и продолжают до сих пор подкупать в его, Зомбарта, пользу не одного марксиста. Не так давно в рецензии на III том «Современного капитализма» тов. Варга писал о «марксизме (без кавычек. И. А.), положенном в основу книги Зомбарта»². «Зомбарт дает до некоторой степени марксистскую картину развитого капитализма», и «только оппортунистические мотивы заставляют Зомбарта сознательно отказаться от необходимых выводов марксизма, которые он сам определяет как основу своих воззрений». Итак, если тов. Варга и вынужден дальше несколько сбавить свой восторг и заявить, что «книга Зомбарта является искаженным марксизмом», то причину этому он находит по-видимому лишь в зомбартовском оппортунизме, в боязни Зомбарта разоблачить себя перед своими буржуазными коллегами, потерять свое высокое положение в мире буржуазных ученых. По Варге выходит, что Зомбарт не кто иной, как скрытый марксист, искажающий свой являющийся его внутренним убеждением марксизм в угоду общественному буржуазному мнению. Зомбарт Варги предстоит перед нами в виде нового Спинозы, вынужденного условиями эпохи скрывать под религиозной оболочкой свой материализм.

«От вульгарных экономистов, — пишет тов. Варга, — Зомбарт отличается в следующих главных пунктах:

1. Он признает и подчеркивает, что капиталистическая и хозяйственная система не является вечной категорией, но представляет собой исторически данный неповторяемый хозяйственный строй, носящий временный характер.
2. Он признает, что высшая точка в развитии капитализма уже позади и на смену капитализму идут новые формы хозяйства.
3. В противоположность почти общепризнанной в настоящее время теории предельной полезности, не объясняющей по существу ни одного явления капитализма, Зомбарт стоит на почве марксистской теории ценности и прибавочной стоимости. Зомбарт дает таким образом до некоторой степени марксистскую картину развитого капитализма»³.

Чтобы ответить на вопрос о том, в какой степени взгляды Зомбарта действительно близки марксизму, нет, правда, никакой надобности все их подвергать подробному анализу, поочередно сличая с Марксом. Ибо прямое или косвенное влияние «Капитала» на всю послемарксовую буржуазную политическую экономию и на каждую из проблем, ею обсуждаемых в отдельности, не подлежит никакому сомнению. И если б мы на этом основании начали приближать буржуазных и мелкобуржуазных экономистов к марксизму, то вскоре пришлось бы стереть вообще всякие грани между обоими лагерями. Недопустимо ли, подобно Варге, выхватив две проблемы без всякого их общения, присудить «Современному капитализму» имя марксистской работы?

«Капитал» Маркса — это не корзина, нагруженная проблемами, как фруктами, которые можно было бы по любому профессорскому вкусу выдать, становясь тем самым в большей или меньшей степени марксистом. Критика Маркса представляет внутренне связанную систему, объединенную как единой теорией стоимости и прибавочной стоимости, так и единым пронизывающим все ее части выводом о неизбежном крушении капиталистического строя и замене его социализмом.

Теория стоимости без теории крушения словно пьедестал без памятника, для которого он предназначен. Теория крушения — наиболее общее выражение внутренней диалектики капитала. Полнокровнее и полнозначнее всего проявляется она в теории кризисов, теории концентрации и теории обнищания⁴.

В них ярче и резче всего показаны присущие капитализму противоречия. Не случайно, поэтому, именно эти теории вместе с теорией крушения всегда подвергались в первую очередь обстрелу со стороны как врагов, так и мнимых друзей марксизма. Вокруг них всякий раз разгоралась борьба, когда в лагере марксизма начиналась «ревизия» его основ. С ними возятся все социал-демократические теоретики, когда им нужно «опровергнуть» ненавидимый ими большевизм. Они являлись первой мишенью, на которой измерял свои молодые силы и зарабатывал свои научные чины каждый начинающий доцент. И эти именно теории стоят также поперек пути и всякого зрелого буржуазного профессора, когда он пытается построить собственную экономическую систему.

Когда Макс Вебер напутствовал в 1918 году австрийских офицеров, вооружая их на борьбу с поднимающим голову в австрийской армии и в стране большевизмом, то он ничего большего и лучшего не мог выдумать, чем критику этих именно четырех «аргументов», которые он признал «опровергнутыми» и «наукой», и жизнью⁵. И точь-в-точь так же действует десять лет спустя один из оппонентов Зомбарта — Артур Файлер (на докладе в Цюрихе в 1928 г.), пожелавший отмежеваться от марксизма и оправдать великое будущее капитализма.

«Этому факту (что капитализму принадлежит будущее. И. А.), — говорил Файлер, — противостоит факт существования религии, именуемой марксистским социализмом. Религия эта продолжает существовать, не взирая на то, что ее учение опровергнуто фактами, ибо прогноз этого учения: прогрессирующее обнищание рабочих масс, прогрессирующее сосредоточение богатств у все более узкого круга капиталистов, дальнейшее обострение экономических кризисов, наконец — неизбежная катастрофа капитализма, не сбылись и не сбудутся»⁶.

В борьбе с марксистской религией, в выборе основных пунктов нападения на марксизм «марксист» Зомбарт не проявляет никакой особой оригинальности, следуя по давно проторенной дорожке буржуазной и мелкобуржуазной критики. Во всех своих работах, включая и настоящий том «Современного капитализма», он последовательно борется с этими теориями Маркса.

Исходя из гармонического представления о накоплении и реализации капитала («прогрессирующее накопление не может создать для капитализма никаких затруднений в сбыте») и из отрицания Марксовых положений о недопотреблении и перепроизводстве, Зомбарт отвергает и Марксову теорию кризисов. Кризисы по Зомбарту — скорее отражение капиталистического полнокровия и тенденции к подъему, чем раздирающих капитализм противоречий. Кризисы способствовали не гибели капитализма, как думал Маркс, а, наоборот, «созиданию и сохранению капитализма»⁷. В эпоху развитого капитализма, когда происходит стабилизация конъюнктуры, кризисы постепенно слабеют и исчезают. Развитой капитализм может существовать и без кризисов. Кризисы преодолеваются благодаря рационализации рынка, валютной и кредитной системы, концентрации промышленности, регулированию акционерного дела и сознательному стремлению предпринимателей к стабилизации конъюнктуры. Эмпирические доказательства постепенного исчезновения кризисов в эпоху развитого капитализма у Зомбарта постыдно легковесны. Центр внимания он уделяет Англии, которая «свою последнюю катастрофу крупных размеров переживала в 1857 г.»⁸, замалчивая кризиса в САСШ, стране наиболее развитого капитализма. Чтобы оправдать свою «теорию», он должен был «забыть» о кризисе в Англии в 1921 г. и вынужден будет также «не заметить», происходящего в настоящее время кризиса в САСШ. Величайшие же потрясения эпохи мировой войны и революции совсем устраняет из поля своего профессорского внимания. «Существуют, правда, строго ортодоксальные марксисты, которые теперь еще твердо держатся теории катастроф своего учителя и именно в мировой войне, как величайшей и наиболее обширной по своему характеру катастрофе», усматривают подтверждение ее правильности, но с такими людьми нельзя спорить. Рассматривать мировую войну, как один из капиталистических кризисов, которые предвидел Маркс, или безумие, или бесстыдство. Ведь эти кризисы конструировались как вытекающие с внутренней необходимостью из существа капитализма. Но то, что на самом деле вырастало из капитализма, предоставленного самому себе, было, как я уже сказал, прямо противоположно предсказанному обострению кризисов. То было устранение кризисов…»⁹. Что означает этот мифический «капитализм, предоставленный самому себе», сильно пахнущий кантовской непознаваемой вещью в себе, пусть распутывают любители и поклонники зомбартовского глубокомыслия. «Аргументация» же Зомбарта против войны, как неимманентного капитализму явления, ограничивается сердитым окриком по адресу ортодоксальных марксистов. В этом случае приходится повторить за Зомбартом: «с такими… аргументами нельзя спорить».

Перейдем к теории концентрации. Зомбарт не в состоянии отрицать «мощного движения в сторону концентрации», характерного для нашей эпохи. Но ему претит связывание этой теории с «дальнейшим существованием господствующей экономической системы», что «в наиболее чистой форме мы встречаем в современной коммунистической литературе, в особенности в писаниях русских коммунистов»¹⁰. Это-то и толкает «объективного» Зомбарта к поискам «буржуазной» (кавычки Зомбарта. И. А.) науки о концентрации к априорному уже, до всякого разбора фактов и аргументов, заключению, что «в существенных пунктах своей доктрины (о концентрации. И. А.) Маркс ошибался»¹¹.

Следующие за этим факты и аргументы далеко не блещут ни оригинальностью, ни новизной, ни убедительностью. Зомбарт вытаскивает «великую» идею об оптимальных размерах предприятия, напоминает о живучести натурального и мелкобуржуазного хозяйства в домашнем производстве и ремесле, убеждает, что торговля «почти совершенно не знает тенденции к концентрации» и, гвоздь всего, решительно протестует против правомерности этой теории в сельском хозяйстве. Тут Зомбарт целиком повторяет старые песни Герца и Давида, чуть-чуть подновляя их новыми работами Чаянова и Фр. Аеребоэ. Мы вновь слышим, что капитал идет неохотно в сельское хозяйство, что там меньше действуют законы конкуренции, что там крупное предприятие не дает никаких преимуществ перед мелким, что в сельском хозяйстве нельзя проводить ни строгой отчетности, ни строгого плана, он апеллирует к действующим там «иррациональным» мотивам и пр. и пр. «Ни капитализм, ни социализм, — заключает он, — никогда не смогут полностью завоевать земледелие. От такой участи его предохраняет внутренняя природа»¹². Вооружившись этой «внутренней природой», Зомбарт строит «грядущее экономическое освобождение крестьянства»: заявление особенно пикантное в свете проводимой нами грандиозной социалистической перестройки деревни.

И здесь, еще больше чем в теории кризисов, пером Зомбарта водят чисто-классовые тенденции, не умеряемые даже заботами о какой-либо наукоподобной аргументации. Как когда-то катедер-социалистам, так сегодня фашисту Зомбарту важно, чтобы буржуазная власть опиралась на сильное среднее сословие, на консервативное кулацкое крестьянство. В своих же аргументах в лучшем случае борется с давно сданной в архив, вульгарно-упрощенческой интерпретацией марксовой теории концентрации времен до выхода «Аграрного вопроса» Каутского.

Еще проще и вульгарнее отделывается он от марксовой теории обнищания, Зомбарт повторяет свои неумные рассуждения на эту тему, изложенные им в начале века в работе, посвященной профессиональному рабочему движению¹³. Мы присутствуем, доказывал Зомбарт, при постоянном и безграничном возрастании доли рабочих в общенациональном доходе, зависимой лишь от активности профсоюзов. Это возрастание не сопровождается никаким понижением, доли капиталистов. Подобный трюк удавался Зомбарту при помощи апелляции к потребителю и его гуманным чувствам, в частности к особому роду потребителя в лице благородных невест, охотно переплачивавших на своем приданом лишние 500 марок, чтобы покрыть повышение платы бедных швей. Кстати, слабость Зомбарта к женщине, как важнейшему из отрядов потребителей, определяющему в конечном счете цены на рынке, сохранилась и по настоящее время. Исчез разве только аргумент от невест, правда, не без деликатного вмешательства в это дело Розы Люксембург¹⁴.

Сегодня, как и вчера, Зомбарт говорит и о систематическом повышении заработной платы и одновременно признает, что в эпоху развитого капитализма «заработная плата никогда не слагалась к невыгоде капиталиста, другими словами, что она никогда не поднималась до такого уровня, чтобы извлечение прибыли из капитала стало невозможным»¹⁵. Фонд заработной платы, по Зомбарту, механически растет вместе с превращением «сбереженного дохода» в производительный капитал. Этот новый трюк Зомбарт» сводится, как правильно на сей раз отмечает тов. Варга, к простому перемещению потребления. «Сбереженный доход» есть не что иное, как доход сбереженный на заработной плате рабочих. Впрочем, чрезмерному росту зарплаты, успокаивает Зомбарт капиталистов, мешает создание промышленной резервной армии, «которая является для капитализма сущим благодеянием». Нечего и говорить, что и Марксова теория крушения, которую Зомбарт полностью отождествляет с теорией кризисов и называет «теорией катастроф», представляется ему «чудовищной», «плодом ослепления» марксистов. Но, может быть, мы предъявляем к нашему буржуазному экономисту слишком большие требования? Не следует ли удовольствоваться тем марксизмом, который нам дарит Зомбарт, а именно теорией стоимости и прибавочной стоимости? Таково по крайней мере мнение т. Варги, который в этом именно вопросе находит существенный пункт близости Зомбарта к Марксу. Верно ли это? Мы вынуждены напомнить т. Варге, что Зомбарт с самого начала своей «марксообразной» карьеры понятие стоимости трактовал чисто-идеалистически. Уже в своей знаменитой статье о третьем томе «Капитала», снискавшей ему похвалу Энгельса, также как и в последующих своих работах, понятие стоимости он рассматривает, вслед за неокантьянцем Шмидтом, не как теоретическое выражение эмпирических явлений, не как закон, а как чистым «эвристический», «регулирующий» принцип¹⁶. В связи с этим Энгельс писал: «Как Зомбарт, так и Шмидт… не обращают должного внимания на то, что здесь дело идет не только о чисто-логическом процессе, но и об историческом процессе и его идеологическом отражении, логическом исследовании его внутренней законосообразности»¹⁷. Зомбарт, далее, смотрел на стоимость лишь как на «специфическую историческую форму, в которой выражается производительная сила общественного труда, управляющая в последнем счете всеми хозяйственными явлениями»¹⁸. Он ограничивал свое внимание лишь количественным вещественным содержанием процесса, игнорируя качественную классовую форму. В то же время это вульгарное механически-материалистическое толкование противоречило его же исходному методологическому положению о том, что стоимость — это лишь вспомогательная фикция, произведение нашего ума.

Мало того, теорию стоимости Зомбарт не умел и не хотел увязать с догнан категориями «Капитала» Маркса. «Когда мы смотрим, как еще Энгельс пытался вывести из закона стоимости прибавочную стоимость, то мы не можем сдержать усмешки по отношению к этому глубоко таинственному важничанию. Для нас образование прибавочной стоимости не есть процесс, требующий столь сложного объяснения и почти мистического выведения из образов чистого разума (вроде так называемого «закона стоимости»). Он представляется нам без дальнейшего понятным как психологический и социально обоснованный случай ежедневной жизни»¹⁹. Не умеет Зомбарт увязать теорию стоимости и с теорией воспроизводства, из формулы которого у него, как и у Адама Смита и у Сея, выпадает постоянный капитал. Признание этой теории не чувствуется также и в зомбартовских чисто-тавтологических определениях капитала²⁰. Таким образом, зомбартовский закон стоимости в значительной степени изолирован от остальных экономических категорий и не может поэтому, как у Маркса, служить оружием проникновения во внутренние законы капитализма.

Прошло однако время, когда марксизм вел первые схватки за самое свое существование и гордился всяким случаем хотя бы частичного признания его принципов. Теперь не 1894 год! Ныне от марксиста требуется не только признание и не только правильное материалистическое и диалектическое толкование (чего нет у Зомбарта) теории стоимости и прибавочной стоимости, но также и всех основных, вытекающих отсюда законов с теорией крушения капитализма во главе. Иначе нам угрожает полное затопление со стороны целой армии «марксиствующих» социал-демократов. Что же касается Зомбарта, то он еще в 1909 г. совершенно точно и ясно изобразил свое отношение и к Марксу и к марксизму. «Маркс, — писал теоретически и практически «преодолен», свою собственную историческую миссию он уже выполнил… В своей вышеназванной работе «Социализм и социальное движение» я пытался доказать, что теория накопления и теория обнищания — ложны, что теория крушения не обоснована, теория концентрации и теория обобществления — односторонни и не совершенны. Тем самым и вся теория (Gesamttheorie) капиталистической эволюции, которая поддерживалась этими отдельными теориями, стала неприемлемой»²¹.

На сей раз не приходится нам Зомбарту не верить, тем более, что список неприемлемых для него марксистских теорий с тех пор значительно вырос (сравни критику марксовой теории рынков, теории народонаселения, теории империализма и проч.).

2 #

Как изображает Зомбарт современный капитализм? Капитализм — это организованность, рационализация, господство разума. «Капиталистическое хозяйство — это «огромный космос», толкнувший массы людей и вещей к «гигантскому созиданию», это «поистине удивительная организация, все части которой искусно пригнаны одна к другой»²². В полном согласии с «вдумчивыми марксистами» (т. е. ренегатами и извратителями марксизма) в лице Гильфердинга, Реннера, Ледерера, Зомбарт воспевает растущий план капиталистического хозяйства, внедряющийся и в потребление, и в обмен, и в производство. Рационализации подвергается и банковское и акционерное дело. Происходит отмирание «рыночной механики». При таких условиях об «анархичности» капиталистического хозяйства могут еще говорить одни только «вульгарные «марксисты»²³.

Капитализм — это план. Капитализм — это также сказочный рост современной техники, вызывающий своей колоссальностью и блеском наше бесконечное изумление. Ни о каком противоречии между развитием производительных сил и производственных отношений при капитализме не может быть и речи. Если подобное противоречие и возможно, то только при социализме, ибо революционная техника не выносит тех абсолютно устойчивых форм, которые мы связываем с понятием социалистического способа производства.

Отождествляя капитализм с техникой, Зомбарт дает понять, что отмирание капитализма будет одновременно означать и упадок техники. Когда однако, нужно затушевать и запрятать факт социально-капиталистического господства капитализма, то на первый план выдвигаются голые «внеклассовые» производительные силы.

«Важно в конце концов лишь то, как проводит человек свою жизнь — ходит ли он за плугом или стоит за бессемеровской печью, продает ли он товары в маленькой лавке или в большом универсальном магазине, ведет ли он парусное судно, или стоит у котла гигантского парохода»²⁴. Поэтому «для судьбы людей и человеческой культуры более или менее безразлично, организуется ли хозяйство по-капиталистически или по-социалистически»²⁵. Рабочему все равно, где и у кого получать жалованье, и «разделение прибыли между рабочими не влечет за собой сколько-нибудь значительного повышения заработной платы»²⁶.

Так Зомбарт то протаскивает технику под видом капитализма, то капитализм под видом техники²⁷. Чтобы лишний раз «разоблачить» социализм и возвысить «капитализм, он не брезгует старым оружием вульгарных экономистов: смешением вещественного содержания с социальной формой.

Апологетическую роль играет в системе Зомбарта и его знаменитый капиталистический дух. Было бы праздным занятием доискиваться, сколько процентов хозяйственной материи скрывается за этим духом. Несомненно, понятие это у Зомбарта достаточно гибко, чтобы вместить самые разнородные элементы. Одно несомненно. Высшим воплощением зомбартовского хозяйственного духа является предприниматель. Это — подлинный герой «Современного капитализма». Его «фаустовский порыв», «напористость», «стяжательский пароксизм», его «дерзание» — есть по Зомбарту движущая сила истории, первоисточник всех окружающих нас богатств. В таких же повышенных тонах Зомбарт рисует и картину капиталистического хозяйства в целом. «Капиталистическое хозяйство из ничего образовало систему, дающую возможность кормить сотни миллионов растущего населения, одевать, размещать их в домах, украшать их всякими безделушками и каждый вечер забавлять. Можно видеть в этом «предустановленную гармонию» или внутреннюю законосообразность, или чудо: как бы мы его ни называли, мы не можем не восхищаться этим колоссальным творением, этим величайшим цивилизаторским созданием человеческого духа. Даже и в том случае, если его увидят и считают делом дьявола. В этом последнем случае пришлось бы все же прийти к выводу, что и дьявол может создавать великолепные вещи в этом мире…»²⁸. Что касается Зомбарта, то этому именно «кормящему сотни миллионов», «одевающему» и «забавляющему» дьяволу он продал и свой ум и свое сердце.

3 #

«Огромный успех учения Маркса объясняется его чрезвычайной многосторонностью и многозначительностью. В этом смысле его работы сравнимы лишь с библией, ибо в них духовно утонченный мыслитель находит то, что его радует и прельщает, так же, как и грубый трактирщик, который наталкивается там на идеи, соответствующие его интеллектуальному уровню. И подобно тому, как его произведения или отрывки могут быть прочитаны как богатыми, так и бедными духом, подобно этому они возбуждают и вооружают доказательствами людей самых различных мировоззрений. Революционер берет у них свое оружие в такой же степени, как и убежденный эволюционист; естественно-научно образованный теоретик эволюции, как и этик; толстый грек, как и тощий назаретянин»²⁹. Таков зомбаровский Маркс: не революционер, не идеолог пролетариата, не человек, вооруженный определенным мировоззрением, а попросту склад впечатлений и идей для людей всех темпераментов и направлений. Для «богатых духом» и «духовно утонченных мыслителей» в роде Зомбарта он — в первую очередь источник художественного возбуждения, счастливых художественных переживаний. Неверно, будто Маркс стоит в таком же отношении к своим предшественникам в теории прибавочной стоимости, как Лавуазье к Пристли — к Шелли. Это сравнение Энгельса не годится, ибо общественные науки вообще представляют собой область, принципиально отличную от наук естественных. В них основное — не описание, а оценка. Здесь имеют место неповторимые качественно друг от друга отличные явления. Их недостаточно описать, их нужно пережить, как Ромео переживает свою любовь к Юлии. Психологическое переживание — единственно «верное знание, которое мы имеем о мире». Поэтому общественные «законы представляют не что иное, как технический аппарат, при помощи которого мы добываем знания». Итак, вместо твердых объективных законов — художественно-психологическое проникновение в людей. Великие люди в общественных науках — это те, кто много переживает, «в жилах которых течет кровь, а не чернила».

Этим своим художественным чутьем, своим даром изображения дорог Зомбарту и Маркс. И здесь нет конца зомбартовским дифирамбам: «Когда Маркс пишет, он подобен вулкану, извергающему огонь… как раскалена его речь, как хорошо она пригнана к предмету, как страстно и проникновенно развивается мысль, какая штурмующая целеустремленность! Как сверкают и ярко блещут картины! Как клокочут и бьют ключом словно из неисчерпаемо источника факты!³⁰ В этих художественных ценностях, в этом «своеобразно демоническом», «титаническом», подобном Микель Анджело вся прелесть Маркса. Маркс, по Зомбарту, действует как художественное произведение, как зеркало времени. Его следует, поэтому, сравнивать не с Лавуазье, а с Золя.

Здесь, в этой риккертовской концепции общественных наук, в этом преклонении перед Марксом как художником также и весь собственный метод Зомбарта, Зомбарт в первую очередь стремится быть психологом-художником³¹. Теория для него лишь рабочая гипотеза, способ систематизации материала. Он увлечен эстетическим формализмом, интересуясь не столько сущностью, закономерностью явлений, сколько богатейшей гаммой комбинаций, в которые можно их уложить. Ему ничего не стоит менять свои взгляды и он издевается над марксовым «Gesetzmacherei» (делание законов). Но он приложит все старания, весь свой талант, всю свою огромную эрудицию и знание, чтобы возможно выпуклее, пластичнее, живее, ярче, индивидуальнее изобразить и пережить любое историческое явление. Что же, мы не отнимаем у Зомбарта этих художественных дарований. Но при чем здесь Маркс и марксизм?

Мы не можем и не должны забыть также, что эстетизм, психологизм, исторический идеализм Зомбарта выполняют определенную социально-политическую функцию, что оружием своей анархической методологии он обстреливает монизм и материализм системы Маркса, что он при помощи своего духа пытается подменить центральную фигуру «Капитала» — пролетариат — образом героя — предпринимателя. Предприниматель — движущая сила зомбартовской истории, в то время как «интересы потребителей и интересы рабочих в капиталистическом хозяйстве мы можем признать в лучшем случае побочными причинами в историческом процессе»³².

Зомбартовский психологизм протаривает в конечном счете дорогу фашистскому цезаризму. «Вождями являются лишь немногие, огромная масса идет лишь на поводу»³³. Строение капиталистического хозяйства — аристократично. «Исторической причиной аристократического расслоения в капиталистическом хозяйстве является обоснованная личными и материальными обстоятельствами способность немногих и тем же обоснованная неспособность многих руководить процессом производства, который, в силу предъявляемых им технических и организационных требований, исключает деятельность средне-одаренных и средне-имущих посредственностей в качестве хозяйствующих субъектов (как это возможно в ремесле)»³⁴. В сравнении с этими «выводами» бем-баверкская теория предельной полезности, исходящая от потребителя, должна быть признана значительно более демократической, чем зомбартовская система, внешне базирующаяся на марксовой теории стоимости.

Следует также помнить, что риккертовская методология, обосновывающая неповторимое своеобразие каждой национальности, подводит Зомбарта прямым путем к оголтелому шовинизму и милитаризму. «Самое лучезарное своеобразие нашего (немецкого. И. Д.) мышления, — писал он во время войны, — состоит в том, что мы уже на сей грешной земле воссоединяемся с божеством… Мы — божий народ. Подобно тому, как немецкая птица — орел — летит выше всякой твари земной, так и немец должен чувствовать себя превыше всех народов, окружающих его, и взирать на них с безграничной высоты. Милитаризм — это обнаружение немецкого геройства. Он — Потсдам и Веймар в их высшем объединении. Он — «Фауст» и «Заратустра» и партитура Бетховена в окопах. Ибо и «Eroica» и увертюра к «Эгмонту» — данный милитаризм»³⁵. «Существуют, — пишет Зомбарт в «Современном капитализме», — всякого рода измы, но нет никакого «пангерманизма»³⁶.

Наконец, метод Зомбарта отсвечивается и во всех его построениях в области истории и теории народного хозяйства. Зомбарт исходит из «недопустимости смешения теоретических и эмпирико-реалистических методов изучения³⁷. Это толкает его на путь дуализма идеи и действительности, теории и эмпирии, на путь двойной методологической бухгалтерии (Doppelbetrachtung). Абстрактно-конкретный метод Маркса разлагается в его руках на чистое описание и нагромождение фактов в духе исторической школы Шмоллера, с одной стороны, и на обильное творчество всяких абстрактно-формальных конструкций, схем, подразделений, определений с другой. Зомбарт, по правильному замечанию Salz’a, «теорией называет то, что следовало бы собственно назвать систематикой»³⁸. Этот методологический дуализм осложняется у него богатыми наслоениями, отражающими всю гамму направлений от строгого позитивизма до крайнего интуитивизма и мистицизма. Нечего доказывать, что подобный методологический анархизм раз навсегда закрывает Зомбарту доступ к овладению подлинными законами капитализма. Тем страннее и ошибочнее звучит следующая фраза тов. Герценштейна в его рецензии на III том «Современного капитализма»: «Мы тем охотнее отказываемся от спора с Зомбартом по этому вопросу (о хозяйственном духе. И. А.), что его философская концепция соотношения идей и хозяйственной жизни мало вредит по существу его научному анализу. Она остается по существу декларативным привеском. Когда Зомбарт, засучив рукава, уверенно берет груды исторических фактов и мастерски извлекает из них невидимые для поверхностного глаза тенденции движения, он меньше всего связывает этот анализ со своим философским символом веры. И мы можем высказать по поводу этой измены искреннее удовлетворение»³⁹. Что касается нас, то ученый «объективизм» Герценштейна, его нежелание «высказывать много резонирующих упреков» по адресу философии и методологии Зомбарта и его непонимание связи между этой философией и всем строем и выводами «Современного капитализма» никакого, признаться, «удовлетворения» не вызывает.

4 #

Зомбарт хвалит Маркса не только как художника; но и как великого историка хозяйства. Вообще Зомбарт готов признать в Марксе и великого ученого, но… без портящей все революционной скверны. В революционных тенденциях он видит трагедию, двойственность Маркса-ученого. Сам Зомбарт мнит себя наследником Маркса, но преодолевшим эти его субъективные слабости. Зомбарт хочет быть «буржуазным Марксом». Мы уже видели, как это выглядит. Во всяком случае историзм Маркса, несомненно, оказал сильнейшее на него влияние. Зомбарт видит и признает смену различных хозяйственных форм. В этом он внешне ближе к Марксу, чем все другие буржуазные экономисты. Капитализм Зомбарта историчен. Он рождается, живет, стареет и должен умереть. Надвигающийся старческий возраст капитализма изображен у Зомбарта с предельной физиологической пластичностью. Сорокалетний мужчина-капитализм на наших глазах теряет свой первый зуб, украшается первым седым волосом, не может больше скрыть своей грузности, его бытую страсти сменяют спокойствие и умеренность, начинается ожирение и окостенение его тканей, бюрократизация его духа.

Нет слов, картина для апологета капитализма получается довольно умилительная и странная. Но Зомбарт не ограничивается этим описанием начавшихся на его глазах процессов. Яд марксовых предсказаний слишком соблазнителен, чтобы можно было не последовать их примеру. В последней главе III тома «Современного капитализма» и в своем цюрихском докладе о «метаморфозах капитализма» Зомбарт выступает в роли пророка.

Он прежде всего освобождается от предсказаний Маркса. «Карл Маркс предсказывал: 1) прогрессирующее объединение класса наемных рабочих; 2) всеобщую «концентрацию» и гибель крестьянства и ремесла; 3) катастрофическое крушение капитализма. Ни одно из этих пророчеств не осуществилось» 1). Но ведь это был К. Маркс, он был великий человек, а «великие люди потому и ошибались столь скандально, что они были велики, а следовательно, влюблены в свои мнения»⁴⁰.

Другое дело Зомбарт. Оттолкнув Маркса, декретировав без тени каких либо серьезных доказательств полный провал его предсказаний, оглушив читателя авторитарной категоричностью этих своих утверждений, он на очищенном таким образом месте сам берется пророчествовать.

Капиталистический ритм развития начинает замедляться. Основная причина этого бюрократизация, рационализация, успокоение, «связывание», угасание капиталистического духа. Старая движущая его сила — принцип наживы — сменяется принципом удовлетворения потребностей. Этот упадок капиталистического духа Зомбарт связывает со своими старыми физиократическими идеями о решающем значении добывающей промышленности и о «законе убывающего плодородия почвы», а также с тезисом о падении роста народонаселения и усиливающегося давления государства и профсоюзов на предпринимателя. Природа в сельском хозяйстве сама кладет предел денатурализации хозяйства. Применение техники сулит здесь все меньшие перспективы. Времена искусственного удобрения миновали. Тракторное дело дало «отрицательные результаты». Одновременно начинается и общее ослабление развития техники и изобретательства и падение производительности труда. Зомбарт готов доказывать, что такие изобретения, как мотоцикл, авиация, радио, не могут повлиять на поднятие производительных сил. Кроме того, рост «цветного» капитализма, индустриализации колоний лишит Европу ее сырьевой и продовольственной базы и толкнет на путь создания собственной базы, на путь аграризации и возрождения крестьянства. К этому следует еще прибавить старое пророчество Зомбарта о том, что мирохозяйственные связи между различными странами не усиливаются, а ослабевают. Итак, упадок техники, упадок сельского хозяйства, аграризация Европы, ренессанс крестьянства, как класса, превращение мирового хозяйства в ряд национальных хозяйств и, наконец, упадок капитализма в целом и замена его новым строем социального плюрализма — таковы мрачные перспективы, которые открывает перед нами Зомбарт. Но действительно ли этой своей «теорией загнивания капитализма» он «произносит капитализму грандиозную погребальную речь»⁴¹, «поет ему лебединую песнь»⁴²?

Присмотримся же к ней ближе. Никакого серьезного ни экономического, ни политического объяснения упадка капитализма мы у Зомбарта не находим, ибо капитализм его не связан ни с какими имманентными противоречиями. Упадок этот не имеет также никакого отношения к империализму и к финансовому капитализму. Он совершается в то же время без каких-либо толчков извне, катастроф, революций. «Этот взгляд (о возможности переворота. И. А.) игнорирует сущность хозяйственного развития, совершающегося всегда в виде постепенного органического преобразования существующих условий. Новое хозяйство «растет», как растет растение или животное. Насильственное вмешательство может многое разрушить, но ничего не в силах создать. Вся истекшая история подтверждает правильность такого понимания. И если это еще нуждалось в доказательствах, то доказательства уже даны ходом хозяйственного развития Советской России»⁴³.

Конец капитализма произойдет мирным, эволюционным и, что особенно подчеркивает Зомбарт, медленным путем. «Капиталистическая экономическая система еще долго будет господствовать в важных областях хозяйственной жизни»⁴⁴. На смену ей придет новый строй, в котором одновременно будет господствовать несколько хозяйственных систем. Впрочем, успокаивает Зомбарт встревоженную буржуазную аудиторию, и в настоящее время мы имеем несколько хозяйственных систем. Ибо «в ходе истории число хозяйственных форм, существующих параллельно, все более и более увеличивается. Хозяйственная жизнь становится все богаче и богаче. Подобно музыкальной фуге к ней все время присоединяются новые голоса, не заглушая, однако, остальных»⁴⁵. Положение Маркса о неизбежном «подведении всех хозяйственных форм под господствующие» для Зомбарта не существует. Поэтому, хотя «капитализм потеряет свое господствующее положение»⁴⁶, но он не погибнет и не будет «заглушен» новыми формами.

Среди этих новых форм социализм занимает довольно странное положение. Мы уже знаем, что рабочие отнюдь не заинтересованы в нем. «Мы постепенно должны привыкнуть к мысли, что разница между стабилизированным и урегулированным капитализмом и технически совершенным рационализированным социализмом не очень велика и что, следовательно, для судьбы людей и человеческой культуры более или менее безразлично, организуется ли хозяйство по-капиталистически или по-социалистически. Ибо в обоих случаях метод работы остается одним и тем же и все общественное хозяйство основывается на одухотворении»⁴⁷. Таким образом, новый строй мало чем отличается от старого, старое сохраняется в новом, хотя и не в гегелевском «снятом» виде, а в виде сожительства различных укладов. И уже во всяком случае этот новый строй не имеет ничего общего с марксовым «утопическим» социализмом. Социализм представляет у Зомбарта мало нового и потому, что «социализация» капиталистического хозяйства (общественный контроль, надзор за товарами, твердые цены, фабричная инспекция и пр. и пр.) начинается у него, как и у социал-демократов, еще задолго до заката капитализма.

Как бы то ни было будущий строй «социального плюрализма» обставлен для капиталистов такими гарантиями, столь кровно близок современному капитализму, так медленно и незаметно надвигается, что он не может вcтретить особых протестов. Дело, по-видимому, сводится лишь к новому названию. «Нет разногласий — говорил по докладу Зомбарта Артур Файлер, — насколько я до сих пор слышал, и насколько вспоминаю о венских дебатах — в том, что это будет капитализм. Это кажется мне решающим. Поздний ли, развитой капитализм — так или иначе капитализм».

Каков же социально-политический смысл зомбартовской «теории загнивания капитализма»? Буржуазия, действительно вступившая в осеннюю пору своей жизни, не может, в лице своих наиболее проницательных идеологов отделываться одними сплошными успокоительными фразами. 100% оптимизм — недостаточное оружие против надвигающейся катастрофы. Буржуазии в эпоху заката капитализма не чуждо стремление к известной диалектике. Показательным в этом смысле является нынешний расцвет неогегельянства на Западе и особенно в Германии. Возрождение диалектики Гегеля идеологи ее прямо связывают «с полным духовных кризисов и антиномий настоящим», с «тяжелейшими внешними и внутренними переживаниями» и социальными битвами последних десятилетий, разрушившими возможность «гармонической античной диалектики» и толкнувшими на путь диалектики «трагической»⁴⁸.

Зомбарт сейчас, как и в начале своей карьеры, лучше понимает интересы своего класса и дальше видит, чем большинство его коллег. Зомбартовская «теория загнивания» хочет перебежать дорогу пролетарской теории — теории Ленина. Зомбарт обкрадывает Маркса, пользуясь на этот раз диалектикой его, чтобы предвидеть и чтобы сигнализировать опасность. Его теория «загнивания» — не от хорошей жизни. «В процессе развития я не вижу ничего из того, что считаю желательным. Но я и не собирался говорить о том, что я считаю желательным и что мне хотелось бы видеть осуществившимся, а о том, что, по моему мнению, будет»⁴⁹.

Пророчества Зомбарта пропитаны смешанными чувствами: здесь и паника, рожденная послевоенным кризисом капитализма; и предчувствие шагов идущего к власти пролетариата; и желание демагогически смазать социальную характеристику будущего строя, спутать перспективу; перекрыть левой фразой собственной «теории» надвигающийся конец, перехватить инициативу предвидения в свои руки; наконец, преподнести герою предпринимателю его грозное будущее в возможно более смягченном сладком виде. Поэтому-то Зомбарт, говоря о будущем, ежеминутно оборачивает голову в прошлое и предвидения свои обставляет легионом оговорок, отрицая вообще возможность какого-либо строго научного прогноза, как и возможность самой науки о хозяйстве. Речь может идти, повторяет Зомбарт за Максом Вебером, лишь о «шансах на будущее». И этот свой покрытый дымкой неизвестности «социальный плюрализм» он скорее порицает, чем восхваляет, представляя в весьма мрачных красках.

Жизнь, разнообразие, подъем, «фаустовский» напор возможны, думает Зомбарт, лишь в. капиталистической оболочке, лишь на основе неугасающей жажды стяжания и прибыли. Одряхление капиталистического духа кажется ему поэтому умиранием жизни вообще, наступлением царства механизма и рутины, концом революционной техники и. всех великих изобретений, эпохой, когда «перебродивший» капиталистический дух покрывается флегмой, эпохой заката капиталистической Европы и Америки. В этом-то смысле «капитализм не оправдал надежд, на него возлагавшихся». Зомбартовский пессимизм, кой-кем принимаемый за признак близости к марксизму, есть скорбь и плач по прекрасному времени уходящего в прошлое цветущего капитализма. Его социальный плюрализм, это рахитичное дитя, порожденное методологическим плюрализмом, похож на заблаговременное самоотречение Николая. Даже в своем историзме и в своих предсказаниях Зомбарт не перестает служить знамени капитализма и не начинает приближаться к марксизму.

Что же сам Зомбарт считал бы для себя желательным? Это досказывает за него его духовный ученик Освальд Шпенглер. Спасение Европы и капитализма Шпенглер ожидает от фашистской диктатуры. Шпенглеровский герой-диктатор подает руку зомбартовскому герою-предпринимателю. Так скованный Прометей расковывается и вновь обретает украденный им у богов огонь.

5 #

Буржуазная мысль издавна критиковала марксизм двояким образом: прямо, путем его абсолютного отвержения и непосредственной грубой апологетики капитализма, и косвенно, расточая похвалы, кое в чем с ним соглашаясь, кое в чем ему подражая и пользуясь его достижениями, но одновременно обезвреживая его и очищая от революционной диалектики. Таково было разделение труда между буржуазным антимарксизмом и буржуазным «марксизмом». Кстати сказать, буржуазный «марксизм», кроме своих политических задач появлению своему обязан был также падению и разложению буржуазных общественных наук и необходимости идти на выучку к марксизму.

Когда закон против социалистов оказался слишком грубым и непригодным средством борьбы с рабочим движением, он был заменен другими более «культурными» и обходными формами воздействия. Подобно этому грубую критику Юлиусов Вольфов, Адольфов Вагнеров и Дитцелей сменил изящный, все «понимающий», вооруженный «объективным», «историческим», «реалистическим» методам, «друг рабочих» и «полумарксист» Зомбарт. Зомбарт выдвинулся в вожди «культурного» метода преодоления марксизма. Зомбартизм до войны — это была последняя ставка буржуазии на мирное преодоление революционного рабочего движения. Однако тревоги войны и послевоенных революций вывели нашего «друга» из равновесия и вырвали из его груди неподдельный крик ненависти к пролетарской диктатуре и к марксизму («Пролетарский социализм»). Но и в дальнейшем Зомбарт не пожелал распрощаться со своей старой ролью «благожелателя» и буржуазного «покровителя» Маркса, прекрасно понимая, что и этот старый путь расшаркивания перед гением Маркса сулит ему немалые выгоды. Он счел возможным и удобным сочетать в себе оба указанных метода. В этом смешении стилей, в этой одновременной хуле и хвале по адресу Маркса «оригинальность» сегодняшнего Зомбарта, отличающая его от остальных буржуазных идеологов и водящая кой-кого из марксистов в заблуждение.

Поэтому-то Зомбарт нарочито до бесконечности запутывает свои отношения с Марксом, то его «восхваляя до небес, то смешивая с грязью, то доказывая, что все его предсказания никуда не годятся, то торжественно объявляя, что рад был бы, если бы его, Зомбарта, собственные предсказания исполнились в такой же степени, в какой уже исполнились предсказания Маркса. То он в объективизме и реализме видит отличие системы Маркса от всех прочих социалистических систем⁵⁰, то он обвиняет его в грубой политической тенденциозности, в том, что «волевой импульс затуманивал зрение» Маркса.

Борьба с Марксом при помощи Маркса — метод, далеко еще не потерявший для буржуазных идеологов своей привлекательности. Недавно профессор Шмалленбах имел смелость заявить, что мы сейчас переживаем не что иное, как «осуществление предсказаний великого социалиста Маркса». Если эти признания и коробят благородные уши коллег Зомбарта и Шмаленбаха, то все же они являются хорошим демагогическим средством. Зомбарт, как и Шмаленбах прекрасно понимает, что нельзя сегодня больше пробавляться одними стародедовскими песнями о том, что процент на капитал «есть плата за воздержание», что в этом мире нет никаких грабежей, никакой эксплуатации. Зомбарт не считает нужным отрицать ни существования прибавочной стоимости, ни того, что капиталистическая прибыль за истекшее столетие никогда не терпела особенного урона, ни что «рубашки, в которые мы стали облачаться, начиная с XIX столетия, оплачены нищетой людей, произведших для них сырье»⁵¹, ни что «в прежние времена бедняки грабили богатых, теперь же дело происходит наоборот — богатые грабят бедняков и вообще людей с небольшими средствами»⁵². Он не побоялся даже назвать по имени этих богачей и рассказать о грюндерстве акционерных обществ вроде Стандарт-Ойль, действующих наподобие разбойничьих банд прошлого. Ценой этих откровенных признаний Зомбарт хочет завоевать необходимый ему авторитет «объективного» ученого, готового «жертвовать жизнью за истину».

Напрасные старания, Herr Professor!

Роли Praeceptor’a Germanie (воспитателя Германии), как и роли «буржуазного Маркса», разыграть вам не удастся. Марксизм достаточно созрел для того, чтобы всякую попытку, всякое «международное стремление теоретиков буржуазии убить марксизм посредством мягкости, удушить посредством объятий» (Ленин) беспощадно разоблачить. Многолетняя «оппозиция» Зомбарта против официальной академической науки, его бунт против профессорской рутины есть не что иное, как оппозиция лишь по форме, а не по содержанию, бунт на коленях. Зомбартовское понимание Маркса, хотя и выше среднего буржуазного понимания, осталось пониманием профессора, не способного выйти за рамки вульгарного фетишизма явлений, добраться до сущности, до движущих сил капиталистического строя. «Марксизм» его похож на веру попа, славящего бога и думающего, как бы поосновательнее почистить карманы своей верующей паствы. 30 лет тому, назад этот «оппозиционный» представитель профессорского сословия и «божьего народа» был схвачен за шиворот и выпровожден за двери в тот самый момент, когда он пытался соблазнить немецких рабочих выгодами империалистической политики и перевести профессиональное рабочее движение на буржуазные рельсы. Сегодня мы его застаем, правда, уже в другой, более высокой профессорской аудитории за обсуждением перспектив капитализма. Но и сегодня, как и вчера, ни эффектная «теория загнивания капитализма», ни парадоксы a la Бернарда Шоу и Оскара Уайльда, ни крестные ходы с портретом Маркса делу не помогут.

Прошли времена, когда буржуазия могла еще себе позволить в общественных науках роскошь известной объективности. Сегодня, более чем когда-либо, уместно вспомнить слова старого Гоббса: «Если бы теорема о том, что сумма углов треугольника равно двум прямым, нарушала интересы имущих, то это учение было бы задавлено сожжением всех книг по геометрии, скольку заинтересованные лица были бы в состоянии это осуществить». Сегодняшняя ожесточеннейшая классовая борьба сплачивает, консолидирует и фашизирует все эксплуататорские классы капиталистического мира, оставляя все меньше и меньше простора для либерально-оппозиционных песней. В таких условиях различие между вульгарными и невульгарными критиками марксизма принимает все более и более призрачные очертания, независимо от того, сколько марксистских слов и сколько похвал Марксу при этом расточается.

Мы готовы воспользоваться богатейшим материалом по истории капитализма, рассыпанным в работах Зомбарта. Мы способны оценить его художественный талант в воспроизведении прошлого, его тонкие психологические наблюдения, его чуткое ухо к разнообразным проявлениям действительности, к многоголосой симфонии окружающего его экономического мира. Мы допускаем также, что Зомбарт, столько лет учившийся у Маркса, не раз и не два невольно будет приходить к выводам, подтверждающим и подкрепляющим положения марксизма. Мы не отказываемся, одним словом от всего того ценного, что можно найти в его работах. Но от этого Зомбарт не перестает быть чуждым как методологии, так и экономической системе Маркса, оставаясь лютым врагом и марксизма и пролетариата и апологетом и трубадуром капитализма и фашизма.

Примечания #