МЕРКАНТИЛИЗМ И ЕГО РАЗЛОЖЕНИЕ

Иван Плотников

Глава 1. Экономическое положение Европы в XVI веке

Эпоха Великих географических открытий и перемещение торговых путей

XVI век может быть охарактеризован как период резкого перелома в экономическом развитии европейских государств, примыкавших к Атлантическому океану, и перемещения к этим государствам центра тяжести экономического прогресса из торговых городов Италии. Расцвет итальянских торговых городов продолжался до 1453 г., когда Византия была завоевана турками, прервавшими торговые сношения итальянцев, а через их посредство — и остальной Европы, с богатым Востоком. Завоевание Византии привело к потере итальянцами монополии в восточной торговле и к попыткам найти новые пути к богатствам Востока: Персии, Индии и Китая. Но для этих целей географическое положение стран, примыкающих к побережью Атлантического океана (Португалии, Испании, Франции, Англии, Голландии), было гораздо благоприятнее.

В 1492 г. Христофор Колумб, в поисках морского пути в Индию, основываясь на правильной мысли о шарообразности земли, открывает берега Америки, в которой он упорно видел Индию. В 1497 г. португалец Васко де-Гама огибает мыс Доброй Надежды и проникает в Индию. Драгоценные металлы обильным потоком устремляются из Мексики и Перу в Испанию, а оттуда через посредство торговли в другие европейские страны, особенно во Фландрию, представлявшую часть огромной монархии Карла V. Португальцы становятся монополистами в торговле индийскими пряностями.

При всем стремлении испанцев и португальцев остаться монопольными посредниками между Европой и новооткрытыми землями, им этого не удается осуществить. Вслед за португальцами и испанцами проникают в Индию и Америку голландцы, французы, англичане. В этот период XVI в. кладется начало колониальным владениям европейцев.

Две цели влекли многочисленных авантюристов, пускавшихся на утлых суденышках в плавание по неизвестным морям: найти дорогу к таинственной стране золота Эльдорадо, где драгоценные металлы так же распространены, как булыжники в Старом свете, и овладеть богатствами Индии и Персии — шелками и пряностями, высоко ценимыми в Европе. Погоня за золотом и торговлей с Востоком явилась следствием того, что примитивное натуральное хозяйство раннего феодализма давно уже отошло в прошлое, что товарное хозяйство, возникшее на основе отделения города от деревни, вытеснения ремесла из сельского хозяйства, достигло известной степени развития в отдельных странах, например в Италии — даже очень значительного.

Торговля и ее организация в XVI веке

Торговля не ограничивалась только узкими рамками обмена между городами и прилегающими к каждому из них сельскими округами. Уже задолго до эпохи великих географических открытий (т. е. конца XV и начала XVI вв.) развивается торговля между различными странами, примером чему может служить торговля Италии с Востоком, торговля Ганзы с Новгородом и Англией и торговля Фландрии с Испанией и Англией. Замечательное описание богатого торгового города Фландрии — Антверпена, относящееся к XVI в., мы находим у Гвиччиардини. С конца XV в. мы наблюдаем значительный промышленный расцвет в Англии, Франции и особенно Голландии. Фландрия производит для экспорта ковры, кружева, полотно и тонкое сукно; Италия — шелка, материи, вытканные золотом и серебром, бархат, стекло, знаменитые венецианские зеркала, кружева; Испания — шелка, тонкое сукно, оружие.

Как была организована торговля? Необходимо прежде всего провести черту между внутренней и внешней торговлей. Первая носит, как правило, примитивный характер. Ремесленники обмениваются непосредственно продуктами с крестьянами или, даже при продаже за деньги, обходятся без посредничества торговца. Так дело обстоит, например, в Англии еще в XVII в. Иное дело — внешняя торговля. Здесь с самого начала главную роль играет профессиональный торговец, представитель зарождающегося торгового капитала. В средние века внешняя торговля организована в виде торговых гильдий, аналогичных ремесленным цехам. Торговые гильдии представляют объединения, созданные для целей защиты интересов своих членов, особенно в чужих странах, в обстановке, когда торговый капитал действует среди экономически еще чуждой ему среды господствующего патриархального, феодального хозяйства. Каждый же член торговой гильдии ведет торговлю самостоятельно от других. Некоторые торговые объединения носят такой характер вплоть до XVII в. Примером может служить английская Компания Странствующих Купцов (Company of Merchants Adventurers), имевшая монополию на торговлю сукном от Атлантического океана до Эльбы. Такой же характер носила Левантийская компания, ведшая торговлю с Малой Азией и процветавшая до появления Ост-Индской компании. Для этих компаний англичане употребляли особое название регламентированных компаний (regulated companies).

Другой тип торговой компании представляет возникшая в 1600 г. английская Ост-Индская компания. Это — пример «компании с объединенным капиталом» (joint stock company). В отличие от регламентированных компаний, они вели торговлю за счет общего капитала, складывавшегося из паев отдельных участников.

Сравнительно крупные размеры объединенного капитала, большие расходы по торговле с отдельными странами, пользование в широких размерах наемным трудом — придавали им с самого начала крупнокапиталистический характер. Однако и регламентированные компании с течением времени также принимали такой же капиталистический характер, лишь внешне сохраняя облик торговой гильдии. Можно сослаться на Джона Уилера, секретаря Компании Странствующих Купцов. В опубликованном им в 1601 г. «Рассуждении о торговле» он вынужден был признать наличие обвинений в монополии против этой регламентированной компании. Уилер пробует отвести эти обвинения ссылкой на то, что членами компании состояло около 4000 английских купцов. Но он забывает добавить, что господствующую роль в компании играли по существу несколько наиболее богатых купцов, и следовательно, обвинения в монополии имели за собой основание.

Можно считать, что XVI в. является периодом, когда в большинстве европейских стран складывается крупный торговый капитал, в той или иной форме монополизирующий внешнюю торговлю, и происходит таким образом вытеснение гильдейских форм средневековой торговли крупнокапиталистическими формами. Как мы уже выше отметили, это относится собственно только ко внешней торговле. Так, мы читаем у английского автора Робертса: «Необходимо признать, что существуют определенные виды торговли, которые должны были бы быть предоставлены беднякам и рядовым людям для их обогащения; но существуют и другие виды торговли, более благородные, заниматься которыми способны лишь те, кто знаком с чужими странами; это — торговля с отдаленными странами, находящимися за морем: люди, ведущие такую торговлю, являются наиболее знающими, полезными и выгодными государству… и они заслуживают больше чести и уважения, чем питают к ним в настоящее время во Франции и в некоторых других странах» (Roberts, «The Treasure of Traffique», 1641, стр. 52 — 53).

По мнению Робертса, таким купцам следовало бы давать дворянское звание, а с другой стороны, — дворянам следовало бы заниматься такой торговлей. Это доставило бы им больше чести, чем занятие ростовщичеством, как это делают дворяне в Италии, или прокучивание своих поместий.

Робертс характеризует два типа торговли: раннюю капиталистическую и позднейшую крупнокапиталистическую.

В наиболее чистом виде раннюю капиталистическую организацию торговой гильдии мы встречаем до XVI в. включительно. Примером могут служить так называемые «Купцы Складочного Места» (The Merchants of the Staple). Английские купцы, ведшие торговлю с Фландрией, получили отведенную специально для их торговли территорию, которая, собственно, и носила название складочного места. Внутри этой территории они пользовались правом самоуправления, подчинялись законам и властям своего государства. Другим примером может служить территория Ганзейской компании в Лондоне при Елизавете. Складочное место английских купцов во Фландрии или немецких купцов Ганзы в Лондоне являлось как бы частью соответствующей государственной территории, в первом случае — английской, а во втором — немецкой. В этом случае торговля регламентировалась властями, поставленными своим государством, или властями, выбранными самими купцами, но несшими ответственность перед собственным правительством. Если же купец торговал индивидуально в чужой стране, он был предметом мелочного и придирчивого контроля со стороны властей соответствующего государства.

Политика денежного баланса

И в том и в другом случае контроль и регламентация преследовали одну и ту же цель: принудить купцов деньги, вырученные от продажи товаров, доставить в свою страну, или, напротив, помешать иностранцу-купцу вывезти эти деньги из страны. Эта политика регламентации торговли складывается довольно рано. Первые английские складочные места во Франции и Фландрии мы находим уже в начале XIV в.

Само собой разумеется, что экономическая политика, направленная к тому, чтобы привлечь максимум денег в страну и не допустить их вывоза, была осуществима лишь при условии самого тщательного и мелочного контроля. Этой цели служила организация складочных мест с их властями, учреждение должностей сыщиков и таможенных досмотрщиков, учреждение монетного двора и должности королевских менял, наконец — закон об истрачении. Иностранный купец, если он торговал самостоятельно, должен был обязательно останавливаться на квартире у назначенного ему властями туземного купца, хозяина, который вел опись покупкам и продажам иностранца, причем копии этих книг представлялись властям два раза в год. Во второй половине XV в. институт хозяев в Англии был уничтожен, но они были заменены сыщиками и таможенными досмотрщиками.

Борьба цеховой организации промышленности с развивающимся капитализмом

Мелочная регламентация торговли, которую мы изложили, была частью всей средневековой системы корпоративной организации промышленности и торговли, соответствовавшей низкой ступени их развития, ограниченному местному рынку и способствовавшей устранению конкуренции. Каждый ремесленник должен был быть членом цеха, торговец — членом гильдии. Все мелочи торговой и промышленной деятельности регулировались этими учреждениями. С этими пережитками средневековья мы встречаемся очень поздно. Они сильны в XVI и даже в XVII вв., и полностью исчезают только в XIX в. С фактами их жизненности мы сталкиваемся в многочисленных петициях ремесленников против «незаконной» конкуренции лиц, не выполнивших установленного срока ученичества и не прошедших в члены цеховых организаций.

Государственное вмешательство еще больше усиливало эту организацию, видя в ней источник доходов. Превращение отдельных занятий в государственную монополию позволяло правительству получать крупные суммы путем предоставления их отдельным лицам, иногда даже непосредственно этим делом не занимавшимся, а перепродававшим его другим. При Елизавете злоупотребление этим достигло таких размеров, что вызвало серьезное возмущение парламента, вынудившего Елизавету явиться лично и обязаться на будущее время не предоставлять помимо парламента никаких монополий частным лицам.

Характерно то обстоятельство, что наряду с борьбой против монополии в отдельных случаях зарождающийся торговый и промышленный капитал сам использует монополии в интересах быстрого накопления. Таким образом, в экономической жизни мы наблюдаем сложное переплетение монополистических тенденций средневековых ремесленных цехов и торговых гильдий с монополистическими стремлениями торгового капитала, наряду с попытками государственной власти использовать механизм монополии в интересах роста государственных доходов.

Монополистические тенденции ремесленных цехов направлены против распространения домашней капиталистической промышленности, вызывающей падение цехового ремесла и упадок старых ремесленных городов. Приведем один пример. Мы имеем в виду декрет от 1555 г., цитируемый Андерсоном под названием: «Кто может заниматься ткацким ремеслом». Декрет гласит: «Так как богатые суконщики (купцы. — И. П.) притесняют ткачей, причем одни из них устанавливают в своих домах различные ткацкие станки, на которые они ставят поденщиков и неумелых людей; другие покупают ткацкие станки и берут за пользование ими такой высокий процент, что бедные ремесленники не в состоянии содержать ни себя, ни своих жен и детей; некоторые из ремесленников получают за работу значительно меньшую плату, чем раньше, так что совершенно вынуждены забросить свое ремесло, — то настоящим постановляется: 1) ни один суконщик, живущий вне города, местечка или рыночного места, не может держать у себя больше одного ткацкого станка, ни отдавать их внаймы; 2) ни один ткач, живущий вне города, местечка или рыночного места, не должен держать больше двух ткацких станков и двух учеников; 3) ни один ткач не должен держать валяльной мельницы, ни быть валяльщиком или красильщиком; 4) валяльщик не должен держать у себя ткацкого станка; 5) никто, кто не был раньше суконщиком (мастером. — И. П.), не должен впредь изготовлять или ткать какой бы то ни было сорт широких белых шерстяных материй, иначе чем в городе, местечке и т. д., где такого рода материи изготовлялись за 10 лет до настоящего декрета; 6) никто не может заниматься ткацким делом, если он не пробыл 7 лет в ученичестве» (Anderson, «Geschichte des Handels», стр. 39 — 40).

В декрете утверждается средневековая структура ремесла со всеми его деталями, но она уже фактически перестала существовать, о чем свидетельствуют явления, против которых декрет направлен.

С другой стороны, ремеслу угрожала не только формирующаяся домашняя капиталистическая промышленность наряду с капиталистической мануфактурой, но и капиталистическое перерождение самого ремесла, все более впадавшего в зависимость от купца, особенно в таких отраслях, как суконная промышленность, которые работали на экспорт. Мы находим следующее описание организации шерстяной и суконной промышленности в Суффольке (Англия): «Первая стадия была… покупка шерсти после стрижки. Она могла производиться непосредственно суконщиком (производителем) у овцевода, но уже за сто лет до этого периода (конца XVI — начала XVII в. — И. П.) вмешательство посредника становилось все более необходимым. По мере роста промышленности овцевод и суконщик часто оказывались в различных графствах и не имели времени для поисков друг друга. Даже когда они соприкасались, необходим был капитал на время периода ожидания. Иногда этот капитал предоставляли более богатые овцеводы или суконщики, но в большинстве случаев у обеих групп средства были невелики, а особенная потребность в капитале ощущалась при стрижке. Таким образом посредник, который предварительно покупал шерсть, собирал ее и снабжал ею в кредит или выжидал спроса, выполнял роль необходимого звена между мелкими овцеводами и суконщиками» (Usher, «An Introduction to the industrial History of England», 1921).

Сами суконщики в это время представляют собой экономически довольно разнородную группу, со значительной дифференциацией. Некоторые из них употребляли много наемного труда и в то же время были значительными торговцами; другие же только стремились удержаться в несколько более высоком положении, чем рабочие. Мы встречаем многочисленные жалобы и петиции суконщиков на то, что им приходится по чрезмерной цене покупать шерсть. Такие петиции были представлены суффолькскими суконщиками правительству в 1575 и 1585 гг. Кроме того, суконщикам приходилось по низкой цене продавать сукно монополистам — купцам из компании «Merchants Adventurers». На это указывает упоминаемый нами выше Уилер. Последний, как секретарь компании, является ее апологетом, но пишет, что «приблизительно 14 лет тому назад, на двадцатом году царствования ее величества, овцеводы, суконщики, ткачи и другие лица, связанные с суконной промышленностью, испытывая недостаток в обычных средствах к жизни, в заработке и в работе, подали серьезную жалобу. Они считали, что единственным средством, чтобы устранить это положение, является предоставление свободы всем подданным ее величества и прочим лицам покупать и перевозить сукно, согласно установленным законом ограничениям, вопреки всяким привилегиям и правам, предоставленным до сих пор ее величеством компании странствующих купцов» (J. Wheeler, «А Treatise of Commerce», 1601, стр. 61 — 62).

Монополия торговли была отнята временно, но ненадолго у странствующих купцов, к ущербу для Англии и к радости для купцов Ганзы, как говорит апологет компании Джон Уилер. Иного мнения по этому вопросу придерживается анонимный автор оставшегося в рукописи памфлета от 1623 г. под названием «Правдивое раскрытие причин упадка торговли и уменьшения количества денег в стране, с указанием средств против этого» («А true discovery of the decay of trade and decrease of money with the remedies thereof»). Автор обвиняет странствующих купцов в том, что они понижают цену суконщиков, а это обескураживает последних. Он предлагает установить свободу торговли сукном, если Merchants Adventurers откажутся брать его от суконщиков на более выгодных для последних условиях. По мнению автора, суконщик вообще является центральной фигурой английского народного хозяйства. Он пишет: «Если не ухаживать за суконщиком и не поддерживать его промышленности, дворянин не сможет продавать своей шерсти, фермер и земледелец не смогут процветать и оплачивать ренты, купец не будет иметь чем торговать за границей, не говоря уже о многих тысячах маленьких людей, как например ткачи, валяльщики, чесальщики шерсти, красильщики и некоторые другие профессии, не имеющие других средств существования, кроме заработков, которые они получают у суконщиков. Последние являются источником жизни и краеугольным камнем для всей торговли и промышленности в королевстве» (стр. 565). Автор имеет в виду суконщиков-капиталистов и подтверждает их существование в начале XVII в. «На каждого обыкновенного суконщика работает много сотен бедняков» (стр. 566). Вся книга проникнута апологией суконной промышленности и направлена против торговых компаний, обладающих монопольным правом торговли. Апологет суконщиков, так красноречиво ратовавший за свободу торговли сукном, в свою очередь был сторонником монополии, поскольку дело касалось торговли шерстью. Суконщики боролись за то, чтобы вывоз шерсти из Англии был запрещен и нарушение этого запрета каралось суровым образом.

Вывоз английской шерсти во Фландрию до конца XVI в. был важным источником государственных доходов, так как этот вывоз облагался пошлинами. Так, в 1551 г. были отправлены из Саутгэмптона (Англии) во Фландрию 60 судов, груженых шерстью.

Одновременно с вывозом шерсти происходит вывоз сукна и шерстяных некрашеных материй (до XVII в. их красили во Фландрии). В том же 1551 г. ганзейские купцы вывезли из Англии 44 000 кусков сукна. Конкурировавшие с ними Merchants Adventurers обвиняли Ганзу в том, что ее купцы злоупотребляют предоставленными им в Англии привилегиями, что благодаря им цена на английскую шерсть была значительно снижена. Королевским указом от 1552 г. были отменены все привилегии Ганзы и купцы были приравнены ко всем иностранным купцам, платя 20% пошлины на экспортируемые и импортируемые ими товары вместо 1%. Стремление английских суконщиков обеспечить себе монополию по продаже сукон за границей побуждало их добиваться запрещения вывоза английской шерсти, которая уже в XVI в. считалась лучшей в Европе. Вышеупомянутый анонимный автор одобряет постановление Эдуарда III, запрещавшее вывоз английской шерсти. Но запрещение вывоза сельскохозяйственного сырья противоречило интересам землевладельцев и крестьян, так как снижало цены на шерсть в Англии.

Развитие английской суконной промышленности и экспроприация крестьянства

Как известно, производство шерсти в Англии для вывоза ее во Фландрию приобретает большой размах с начала XVI в. Под влиянием спроса на английскую шерсть началась экспроприация крестьянства в массовых размерах, знаменующая период так называемого первоначального накопления. Интересные сведения об этой эпохе дает Клемент Армстронг в памфлете от 1535 г. под названием «Трактат, касающийся. складочного места и продуктов этого королевства» («А treatise concerning the staple and the commodities of this realm»). Автор является современником описываемой эпохи. Дело представляется ему таким образом, что спрос на шерсть увеличился вследствие роста числа торговцев складочного места. «После того как число торговцев складочного места увеличилось благодаря ученичеству, независимо от богатства этого королевства, шерсть, которую бог давал ежегодно Англии в дни короля Эдуарда…, оказалась недостаточною для наличного числа торговцев, они стали конкурировать друг с другом в поисках шерсти в королевстве» (стр. 15 — 16). Это привело к повышению цены шерсти, а ее усиленный вывоз и вздорожание — к сокращению количества шерсти для английских суконщиков. «Цена на шерсть поднялась настолько, что фермеры и джентльмены стали превращать свою землю в пустоши, устраивая на них пастбища для овец с целью увеличить производство шерсти» (стр. 22). Лорды и фермеры занялись расчетом сравнительной выгодности хлебопашества и овцеводства. Эти расчеты имели своим следствием то, что помещики стали сгонять крестьян с земли и заменять их овцами. О результатах перехода к овцеводству Армстронг пишет: «Таким образом пастбища овец… в течение 60 лет разрушили от 400 до 500 деревень в средней части королевства» (стр. 27 — 28).

Экспроприация крестьян была важнейшим актом в подготовке предпосылок для развития капитализма. Но об этом мы распространяться не будем, поскольку эта эпоха прекрасно освещена у Маркса в 24‑й главе первого тома «Капитала». С XVI в. в Англии берет свое начало многочисленная армия экспроприированных крестьян, поглощение которой развивающейся промышленностью потребовало значительного времени. Отметим только, что экспроприация крестьян была лишь начата в XVI в., а окончательно завершена только в XVIII в. Развитие суконной промышленности привело, как мы знаем, к запрещению вывоза шерсти, т. е. к установлению монополии английских суконщиков на производимую в Англии шерсть.

Возникновение меркантилизма и его классовая сущность

Среди всех этих противоречивых и сталкивавшихся интересов к началу XVII в. приобретают важное значение интересы торговых монополий, представлявших на ряду с ростовщичеством наиболее раннюю форму капитала. Меркантилизм представляет идеологию монопольных торговых компаний, формы торгового капитала и ранней формы развивающегося капитализма. Поскольку интересы торговых монополий выражали прогрессивную экономическую тенденцию, меркантилизм является реакцией против примитивной политики, стремившейся удержать деньги, привлекаемые торговлей в страну, путем непосредственного регулирования движения самих денег, как например запрещением их вывоза, организацией складочных мест, требованием, чтобы вся иностранная монета обменивалась у королевского менялы и перечеканивалась на монетном дворе, государственным регулированием денежного курса (валюты). Все эти методы возможны были на более ранней ступени развития торговли. Защита этих методов в конце XVI — начале XVII в. у Мильса и Меляйнса носит реакционный характер. Против них и выступают меркантилисты, защищая интересы торгового капитала против интересов фиска.

Первым представителем меркантилизма является в Англии Томас Ман, секретарь Ост-Индской компании, с 1613 г. превратившейся в «компанию с объединенным капиталом». Памфлет Мана «Рассуждение о торговле Англии с Ост-Индией» был опубликован в 1621 г., но еще до Мана появился трактат, защищавший меркантилистическую политику — в 1613 г. в Италии. Это был памфлет Антонио Серра под названием «Краткий трактат о причинах, которые могут снабдить большим количеством золота и серебра государства, не обладающие собственными рудниками драгоценных металлов» («Breve trattato delle cause che possono far abbondaregliregni doro e dargento dove non sono miniere»). B нашем изложении меркантилизма необходимо прежде всего отметить, что он не представляет направления, школы в области экономической теории, как последующие направления в развитии экономической мысли. В меркантилизме мы имеем главным образом систему экономической политики. Само собой разумеется, что эта система экономической политики имеет своей теоретической предпосылкой определенные представления о сущности богатства, о деньгах и т. д., но они не представляют собой чего-то систематического ни по своему существу, ни в своем изложении у разных меркантилистов. В период господства меркантилизма как экономической идеологии, длившийся с начала XVII до последней четверти XVIII столетия (последним крупным произведением меркантилистической литературы является большое произведение James’а Stewart’а «Исследование о принципах политической экономии» — «An inquiry into the principles of political economy», первое издание которого было опубликовано в 1767 г., т. е. за девять лет до знаменитого произведения Адама Смита), экономическое мышление не поднимается над уровнем вульгарной трактовки явлений обращения, видит в нем источник роста богатства. К концу этого периода в борьбе против воззрений меркантилизма (разложение меркантилизма) создаются предпосылки возникновения классической политической экономии.

Глава 2. Развитие экономических воззрений у меркантилистов

Роль меркантилизма и его разложения в развитии политической экономии

Предметом нашего исследования является выяснение развития экономических воззрений у меркантилистов. Этот вопрос до сих пор почти не подвергался систематическому рассмотрению. Немногие писатели, занимавшиеся меркантилизмом, либо по своим воззрениям не могли дать правильной картины значения меркантилизма, например Рошер, уже в пятидесятых годах прошлого столетия написавший «К истории английской науки о народном хозяйстве», либо же они исследовали это направление для иных целей (Янжул, «Английская свободная торговля»). Курсы по истории политической экономии, число которых довольно велико, довольствуются большей частью изложением теории торгового баланса и характеризуют меркантилизм как экономическую политику, совершенно не выясняя его классовой сущности и его значения для возникновения политической экономии. А между тем меркантилизм, и особенно эпоха его разложения, имеет огромное значение в развитии экономических идей.

Роль меркантилизма и его разложения в деле создания экономической науки Маркс указал в своем «Введении к критике политической экономии». Характеризуя метод политической экономии, Маркс пишет: «Если я таким образом начал бы с населения, то я дал бы хаотическое представление о целом и только путем более частичных определений я аналитически подошел бы ко все более и более простым понятиям; от конкретного, данного в представлении, ко все более и более тощим абстракциям, пока не достиг бы простейших определений. И тогда я должен был бы пуститься в обратный путь, пока снова не подошел бы к населению, но уже не как к хаотическому представлению о целом, а как к богатой совокупности с многочисленными определениями и отношениями. Первый путь — это тот, по которому политическая экономия исторически следовала при своем возникновении. Экономисты XVII в., например, всегда начинают с живого целого, населения, нации, государства, нескольких государств и т. д., но они всегда заканчивают тем, что путем анализа выделяют некоторые определяющие абстрактные общие отношения, как разделение труда, деньги, стоимость и т. д.»[1]

Экономисты XVII в., о которых пишет Маркс, это меркантилисты, точнее — английские меркантилисты и представители разложения меркантилизма. Их роль в истории политической экономии заключается в том, что они впервые выделили из конкретного хаотического материала действительности основные абстрактные понятия, легшие в основу позднейшей системы политической экономии. В двойственном пути познания действительности (и это характерно для всякой науки, а не только для политической экономии) от чувственно-конкретного к абстрактному и на обратном пути от абстрактного к рационально-конкретному — меркантилистам и представителям разложения принадлежит заслуга движения по первой половине пути, попытки анализа действительности, что и сделало возможным синтез, который Маркс называет правильным в научном отношении. Вот эта-то сторона экономического мышления XVII в. никогда не подвергалась систематическому исследованию.

В настоящей статье мы ограничиваемся исключительно английским меркантилизмом XVII в. и периодом его разложения. Это обширная тема и огромный материал. Достаточно припомнить, что «Алфавитный и хронологический список книг и памфлетов по торговле», составленный неутомимым собирателем английской экономической литературы Иосифом Месси (Joseph Massie) и доведенный им до 1764 г., насчитывает 2377 названий[2]. Вероятно, только меньшая часть этого количества относится к XVII в., так как рост числа экономических памфлетов в Англии совершался в геометрической прогрессии, однако и составленный нами список экономических произведений XVII в. и первого десятилетия XVIII в. подходит к 500 названиям.

Не следует представлять себе этого движения теоретической мысли как самодвижение, происходившее путем логического углубления. Совершенно отчетливо можно проследить в движении идей, постепенно шедших от поверхности явлений к сущности, отражение развития экономической действительности и вытекавших из этого развития столкновений практических классовых и групповых интересов. Классовая борьба обнаруживает себя не только как движущую пружину объективного развития, но и прогресса теоретических идей.

Проблема богатства в постановке меркантилистов

Основная проблема, поставленная меркантилизмом и образующая как бы красную нить, которая проходит через все остальные вопросы, — это есть проблема богатства. Апогей этой традиции мы находим в названии знаменитого произведения Адама Смита. Богатство выражается в изобилии драгоценных металлов в стране. «Деньги — богатство королевства», пишет Меляйнс в «Englands views in the unmasking of two paradoxes» (1603). Истинное богатство — это золото и серебро. Иногда к ним присоединяют и драгоценные камни.

Некоторые наивно связывают характер богатства, присущий драгоценным металлам, с их физической природой, т. е. с их прочностью, сравнительной неизменяемостью и тому подобными свойствами, тогда как обыкновенные товары быстро портятся.

Большинство меркантилистов понимает, что драгоценные металлы — богатство в силу своей общественной функции, т. е. как деньги. Этим они отличаются от прочих товаров, которые в своем натуральном виде не способны выполнять общественной функции денег. «Money answers all things» (деньги все могут) — это изречение, приписываемое меркантилистами царю Соломону и ставшее названием произведения Вандерлинта (1734 г.), выражает характер денег, как всеобщего эквивалента, т. е. их специфически общественную сущность. Но меркантилизм не умеет связать общественной природы денег с их внешней формой, и некоторые приходят к представлению об условном характере денег, о том, что стоимость им придана общественным соглашением, в противоположность другим товарам, стоимость которых обусловлена их потребительной стоимостью.

У Рейнеля мы читаем: «В настоящее время деньги стали общепринятыми и мерилом для всех людей в торговле между собой; поэтому нация, которая имеет больше денег, сильнее и богаче» (Carew Reynell, 1674)[3].

Меркантилисты видели в деньгах общественную вещь, по преимуществу — всеобщий эквивалент. Неумение разглядеть в деньгах товар, выполняющий общественную функцию, приводило большинство к мысли о чисто условном характере стоимости денег.

Что деньги — богатство, — этот основной принцип меркантилизма находил себе опору в двух обстоятельствах. Во-первых, это самая поверхностная, тем самым по необходимости исходная точка зрения политической экономии. Последняя, как и всякая наука, начинает свое историческое развитие с видимости (Schein), т. е. от фактов, непосредственно данных на поверхности общественной жизни, чтобы лишь значительно позже прийти к сущности. Всякий знает, если он даже ничего не знает, что деньги — богатство.

Второе, более важное, обстоятельство заключается в том, что меркантилизм родился на заре капиталистического общества, которое разлагало натурально-феодальные отношения. Власть денег, деньги как основная общественная сила, — вот что выступает на первый план. Особенно ярко потребность в деньгах, их превращение в важнейшую общественную силу, испытывает государство, например для ведения войны, для содержания армии и флота.

Эти обстоятельства и привели непосредственно к положению: деньги — богатство.

Деньги не только превращенная форма всех товаров, они также исходная точка торгового капитала, в отличие от промышленного капитала, кругооборот которого мы можем вести не только с Д, но и с П или Т₁. Формула Д — Т — Д₁ в ее простейшем виде, т. е. без опосредствующего ее процесса капиталистического производства, или в еще более сжатой форме Д — Д₁, исторически является исходным пунктом в движении капитала. Поэтому две проблемы — процента и внешней торговли — играют важнейшую роль в меркантилизме.

Внешняя торговля как источник богатства

Классическая точка зрения меркантилизма заключается в том, что источником богатства, т. е. денег, является внешняя торговля. Льюис Робертс начинает свое произведение (1641 г.) с методов обогащения государства. Он находит, что таких методов существует три: война, колонии и внешняя торговля. Первые два — ненадежны, т. е. не всегда приводят к цели. «Но третий и последний — внешняя торговля — считается самым надежным и легким!»[4]. Такое же рассуждение мы находим у Мана, самое название главного произведения которого выражает эту мысль: «Богатство Англии — во внешней торговле». Мы не станем приводить дальнейших примеров, так как эта мысль меркантилистов, занимающая в их теории центральное место, общеизвестна.

Источником богатства является не просто торговля, а именно внешняя торговля, которую многие меркантилисты сознательно противопоставляют внутренней, как бесплодной с точки зрения роста богатства страны.

Приведем выдержку из произведения писателя конца XVII в. Давенанта: «От того, что потребляется внутри страны, нация в общем ничуть не становится богаче; что один теряет, то другой выигрывает. Но все, что вывозится за границу, есть очевидная и верная прибыль»[5]. Отметим, что Давенант выражает эту мысль в терминах, соответствующих периоду, когда на первый план, как источник обогащения страны (через внешнюю торговлю), выступила мануфактура. Хотя и во внешней торговле прибыль одного — проигрыш другого, но здесь результат иной, поскольку соприкасаются представители различных стран. От того, что один выигрывает за счет другого, страна в целом становится богаче.

Меркантилисты в общем стояли на точке зрения profit upon alienation — прибыли от отчуждения (обмена неравных эквивалентов). Когда Маркс в 4‑й главе первого тома «Капитала» анализирует противоречие общей формулы движения капитала Д — Т — Д₁ и доказывает невозможность возникновения прибавочной стоимости из процесса обращения, его критика направлена прежде всего против меркантилистической вульгарной теории прибыли от отчуждения товаров.

Как мы указывали выше, внешняя торговля играет особенно важную роль в экономических теориях меркантилизма, потому что она рассматривается как единственный источник накопления богатства. В этой извращенной форме отразился тот факт, что внешняя торговля была наиболее ранним проявлением капиталистического накопления.

Ростовщический капитал

Быть может, еще более ранней формой был ростовщический капитал, но он занимает особое место. Ведь ростовщический капитал, по указанию Маркса, носит не столько конструктивный, сколько разрушительный характер. Сам по себе, если нет благоприятных условий для развития новых, более прогрессивных форм хозяйства, он создает вокруг себя пустыню в экономическом смысле слова. Припомним его роль в античном мире. Он в этом случае, как свинья в басне Крылова, подрывает свою собственную базу, т. е. те отсталые формы хозяйства, на основе которых он живет и с уничтожением которых он сам погибает. При этом возможны два исхода: либо ростовщический капитал уступает место новым, прогрессивным формам промышленного и торгового капитала, либо мы имеем переход к низшим формам натурального хозяйства. Последнее было в значительной части стран греко-римского мира классической древности.

В Англии XVI в. ростовщический капитал играет довольно значительную роль в связи с развитием товарно-денежного хозяйства. Об этом дают представление специальные памфлеты против ростовщичества, в изобилии появившиеся в конце XVI и начале XVII вв. Большинство этих памфлетов написано попами, вращающимися в кругу канонических законов против ростовщичества, но можно указать на такой памфлет как Вильсона «Рассуждение о ростовщичестве» (1572 г.), автор которого был светским и довольно видным в политическом отношении лицом. В прекрасном предисловии к современному изданию этой книги английский экономист Тони (Tawney) сводит корни ростовщичества к четырем основным группам: ростовщические займы мелкому крестьянину и ремесленнику, предоставление ссуды жившему не по средствам дворянину-землевладельцу, финансирование капиталистической промышленности и торговли, валютное обращение. Первые два типа ростовщичества приводили к ускоренному разрушению феодальных отношений, расчищая почву для развивавшегося капитализма в промышленности и торговле. Поповские жалобы на ростовщичество были бессильным протестом отмиравших классов (преимущественно дворянства) против процесса, вырывавшего почву у них из-под ног. Автор трактата о ростовщичестве от 1611 г. поп Фентон пишет, быть может преувеличивая: «Город и деревня не только запятнаны грехом, но он настолько сплелся с каждым занятием и видом торговли, что структура и течение торговли должны быть изменены, раньше чем можно его уничтожить»[6]. Однако ростовщический капитал, поскольку он проникал в торговлю и промышленность, свидетельствовал о развитии капиталистических предприятий, в первую очередь, конечно, торговых, определивших прогрессивное движение английского хозяйства.

Значение денег как представителя торгового капитала

Значение денег меркантилистами расценивается главным образом с точки зрения формулы Д — Т — Д₁, т. е. как обращение торгового капитала. Именно это значение денег подчеркивает Ман своим утверждением, что деньги важны не сами по себе: «Я заявляю, что деньгами нужно пользоваться, чтобы расширить нашу торговлю, привозить в нашу страну больше иностранных товаров, чем мы делали до сих пор, для того чтобы перепродавать их в другие страны и этим путем заработать значительные суммы».[7]

Деньги, следовательно, важны не сами по себе, а как капитал. Но функционирование денег, как капитала, противоречит их накоплению в виде застывшего сокровища. Меркантилисты приходят таким образом к выводу, который противоречит их исходному основному положению: деньги — богатство.

Деньги, которые копят вместо того, чтобы пустить их в обращение, неизбежно уменьшаются. «Если денежный фонд, на который ведется народом торговля, постоянно увеличивается (предполагая, что люди не копят денег, как сокровище), то необходимо следует, что эти деньги, постоянно отталкиваемые… (словно плотиной), постепенно притянут к себе такое количество товаров…, что их богатство во всяких вещах значительно превзойдет их денежный фонд»[8]. Поттер только развивает образную аналогию, которую проводит Ман между вывозом денег из государства в целях торговли и бросанием семян в землю при посеве.

Мы видим, как постепенно деньги из самоцели, из внутреннего существа торговли, как формы накопления сокровищ, превращаются в несущественный момент, играющий подчиненную роль в фазе процесса движения и метаморфоза стоимости, превращающего их в капитал. Но так как психология торгового капиталиста видит источник чудодейственной способности денег к самовозрастанию во внешней торговле, а не в производстве, он считает деньги богатством лишь как орудие внешней торговли. Поскольку деньги рассматриваются не изолированно, а в их кругообороте, как капитал, естественно является следующая мысль: деньги привлекают товары, но последние в свою очередь снова привлекают деньги. В движении, приводящем к прибыли, последнюю дает только движение, важны не столько деньги сами по себе («деньги остаются неизменными и не приносят никакой прибыли», пишет Ман), сколько товары, являющиеся объектом торговли и действительным источником прибыли. Отсюда следующее рассуждение Папильона: «Это большая, хотя и очень распространенная ошибка — воображать, что обилие или недостаток денег — причина обширной или слабой торговли. Не столько деньги воздействуют на торговлю, сколько последняя открывает находящиеся в скрытом состоянии деньги»[9]. Многие меркантилисты ссылаются на Испанию, как на пример того, что деньги, достающиеся стране не в результате торговли, не приводят к ее обогащению, а скорее к прямо противоположным результатам — разорению, поскольку превращают такую страну в покупательницу иностранных товаров. Таким образом богатства новооткрытых стран (Индия, Америка) перешли от Испании к Англии, Голландии и Франции.

Борьба меркантилизма с теорией денежного баланса

Чтобы понять особенности меркантилизма, необходимо иметь в виду, что он возникает в процессе борьбы торгового капитала против так называемой политики денежного баланса. В противоположность последней его называют поэтому иногда политикой торгового баланса. Общим в системах денежного и торгового баланса является представление о деньгах, как единственном богатстве страны. На этом основании рассматривают иногда систему денежного баланса как ранний меркантилизм, а систему торгового баланса — как меркантилизм в собственном смысле слова. Так, Янжул пишет: «Для достижения этих целей установилась очень сложная система торговой политики, которую можно лучше всего назвать системой денежного баланса, так как деятельность государства и его контроль прямыми и незатейливыми способами направлялись к получению денежного перевеса в свою пользу при каждой торговой операции англичанина с иностранцем. Поэтому вывоз денег за границу был абсолютно воспрещен.

«Эта система, которая отличается от позднейшего торгового баланса только иными средствами для одной и той же цели, преследовала ее двумя способами: одни меры были направлены к усилению ввоза монеты, а другие — к предупреждению ее удаления из страны» (Янжул, «Английская свободная торговля», т. I, стр. 5).

Мы считаем, однако, что системы денежного и торгового баланса нельзя подводить под одно общее видовое понятие меркантилизма. Во-первых, их возникновение относится к различным эпохам и соответственно этому отражает различные ступени экономического развития. Во-вторых, система торгового баланса, как мы уже выше сказали, рождается в процессе борьбы, как антагонист системы денежного баланса, тем самым свидетельствуя о том, что обе системы представляют различные классовые интересы. Это было ясно для самих меркантилистов в собственном смысле слова. Исторически система денежного баланса складывается в Англии уже к концу XIV в. В царствование Ричарда II (1377— 1405 гг.) складывается законодательство, цель которого заключается в том, чтобы сначала привлечь как можно более монеты из-за границы, затем употребить все усилия, чтобы удержать ее в стране и помешать снова исчезнуть. Практическими средствами для этой цели были: система складочных мест, законы об истрачении (обо всем этом речь шла в начале), учреждение монетного двора и должности королевских менял.

Вывоз денег частными лицами был абсолютно запрещен.

Высшего развития эта политика достигла в Испании, где за вывоз золота и серебра закон карал смертью. Такая политика преследовала чисто фискальные цели и была мыслима лишь до тех пор, пока внешняя торговля не выходила из рамок средневековой гильдейской структуры, из рамок меновой торговли.

Система денежного баланса совместима, следовательно, лишь со средневековым строем торговли, со средневековыми торговыми гильдиями. Напротив, в системе торгового баланса выступает на сцену более высокая форма торгового капитала. Целью его деятельности является нажива, самовозрастание капитала. Оно происходит на основе внешней торговли по причинам, которые мы выяснили раньше. Необходимым условием для этого является постоянно расширяющаяся торговля, вывоз денежного капитала для купли товаров в одной стране и продажи их по выгодной цене в другой. Томас Ман, секретарь Ост-Индской торговой компании, доказывает в своем памфлете от 1621 г. «А discourse of trade from England to East-India», что вывоз денег должен быть разрешен компании, так как, применяя их для закупки индийских товаров, компания в конечном счете возвращает стране больше денег, чем их вывезла. Смысл денег не в том, чтобы накоплять их как сокровище, а в том, чтобы с их помощью увеличивать денежное богатство страны, но это возможно лишь при условии, что деньги можно свободно вывозить для купли товаров там, где это выгодно.

Меркантилизм выступает против системы складочных мест, кодекса об истрачении, наконец против попытки государства регулировать валютный курс. В этом смысл полемики начала XVII в. между Миссельденом (Misselden), выражающим меркантилистическую точку зрения, и Мэляйнсом (Malynes), который является еще сторонником системы денежного баланса. Это — борьба крупного торгового капитала против средневековой торговли.

Внешне дело, действительно, обстоит как будто так, что система денежного и система торгового баланса стремятся к одной и той же цели, к увеличению массы драгоценных металлов в стране, но видят путь к этому в различных средствах. Система денежного баланса стремится достигнуть этого путем непосредственного регулирования движения денег. Система торгового баланса стремится достигнуть того же путем регулирования движения товаров, их ввоза и вывоза.

Однако деньги для системы торгового баланса — это не просто деньги, а денежный капитал. Сохранение принципа системы денежного баланса меркантилизмом, а именно, что драгоценные металлы являются единственным богатством страны, предполагает совершенно иное содержание, выражает иные классовые интересы. В системе торгового баланса (или, что с нашей точки зрения — то же, — в меркантилизме) этот принцип становится выражением интересов торговых монополий, крупного торгового капитала.

Сохранение меркантилизмом основного принципа системы денежного баланса, стремление к возможно большему накоплению драгоценных металлов в стране, как богатства par excellence (по преимуществу), представляет собой своеобразный компромисс между фискальной политикой полуфеодального государства, заинтересованного в росте своих денежных средств (с развитием товарного хозяйства), и интересами торгового капитала. Если политика денежного баланса представляла в наиболее чистом виде фискальные интересы этого государства, то в системе торгового баланса делается попытка примирить интересы фиска и интересы крупных торговых монополий. С одной стороны, целью торговли ставится увеличение денежного богатства страны, с другой — условием достижения этого объявляется разрешение вывоза денег из страны компаниями для торговых целей. Вместе с тем торговые компании используют фискальную цель государства для того, чтобы доказать выгодность для него ведения торговли монополиями, а не частными лицами. Тем самым, принцип активного баланса превращается в оружие, направленное, с одной стороны, против преследующей чисто фискальные цели политики денежного баланса, а с другой стороны — против стремления частных купцов принять активное участие в выгодной внешней торговле и подорвать тем самым систему торговых монополий.

Если государство заинтересовано в увеличении массы драгоценных металлов в стране, то оно должно подчинить внешнюю торговлю регламентации. Интересы государства и интересы частного торговца не всегда совпадают. Последний всегда выигрывает, так как, не получая барыша, он не стал бы и вести соответствующей торговли. Но выгодная для него данная отрасль торговли может быть невыгодной для государства. Так, например, торговля французским вином разоряет Англию, граждане которой расплачиваются полноценными деньгами за вино. Но купцы, ведущие эту торговлю, на ней получают такую же прибыль, как и от всякой другой торговли. Государство не может поэтому полагаться на свободный выбор купцом сферы деятельности, а должно подчинить торговлю своей регламентации. Легче всего это сделать путем предоставления права торговли торговым монополиям, деятельность которых легче можно контролировать. У упомянутого нами выше Уилера мы находим доводы в защиту монополии странствующих купцов. Он утверждает, что при свободной торговле сукном Англия вдвойне потеряет. Конкуренция английских торговцев сукном между собой заставит их дешевле продавать его за границей, и та же конкуренция поднимет цены на ввозимые в Англию иностранные товары. И то и другое значительно уменьшит актив торгового баланса и невыгодно для Англии. Так принцип, лежащий в основе меркантилизма, превращается в обоснование монопольной торговли и выражает интересы торговых монополий.

Экономические взгляды Томаса Мана

Выяснив экономическую основу меркантилистических воззрений на роль денег и показав, почему именно внешняя торговля заняла центральное место в теории, перейдем к изложению взглядов самих меркантилистов. Одной из наиболее замечательных и самой ранней работой, в которой мы находим систематическое изложение теории торгового баланса, является памфлет Томаса Мана от 1621 г. «Рассуждение о торговле Англии с Ост-Индией». Ман напоминает изречение Катона: Patrem familias opportet esse vendacem non emacem[10]. Это изречение на разные лады повторяется всеми меркантилистами. Почему же это так? — спрашивает Ман, и приводит следующее сравнение. Допустим, что владелец имения хочет разбогатеть. Как он должен поступать? Ман предполагает, что помещик находится в торговых связях с внешним миром, иначе, с его точки зрения, он не может ни разбогатеть, ни разориться. Если владелец имения живет выше своих средств, иными словами — проживает большую сумму денег, чем выручает в обмен на свои продукты, то он в конце концов разоряется. Когда Ман предполагает, что его помещик проживает бóльшую сумму денег, он не имеет в виду обязательно того, что эти деньги тратятся непроизводительно, т. е. на личное потребление. Достаточно того, что вообще на покупки тратится больше денег, чем выручается от продажи продуктов собственного имения. Если же собственник хочет разбогатеть, он должен, напротив, выручать больше, чем тратит, чего он может достигнуть путем максимального сокращения своего потребления. Излишек денег, который приобретается таким образом, является показателем обогащения нашего помещика. Пока он поступает таким образом, он богатеет и состояние его растет.

Проанализируем рассуждение Мана. Богатство заключается в деньгах. Оно получается в результате торговли, причем она должна давать активный баланс. Пример с помещиком взят Маном из жизни, при этом для английских помещиков из дворян XVII в. баланс часто оказывался пассивным и они разорялись. Хозяйство, которое имеет в виду Ман, является уже в значительной степени товарным и имеет главной своей задачей не производство продуктов для собственного потребления, а производство продуктов, предназначенных для обмена, и накопление. С другой стороны, под образом помещика Ман представляет интересы и точку зрения торгового капиталиста. Изложив свой пример, Ман делает тот вывод, что и государство должно поступать таким же образом, как индивидуальное лицо, если желает разбогатеть. Оно должно стремиться к тому, чтобы его граждане как можно больше товаров вывозили за границу и как можно меньше сами покупали иностранных товаров. Избыток вывоза над ввозом по стоимости должен быть покрыт наличными деньгами и образует активный торговый баланс нации, в результате которого увеличивается ее богатство.

Мы уже выяснили выше значение, которое приобрели деньги для государства с развитием товарно-денежного хозяйства. Когда деньги начали становиться крупной общественной силой, государство стало обращать больше внимания на увеличение своих денежных доходов. Так как эти доходы зависели в свою очередь от высоты денежных доходов граждан государства, проблемы экономической политики стали играть важную роль и интересовать в немалой степени правительство. Об этом свидетельствует наличие правительственных советников по делам торговли и финансов при короле, которых мы встречаем уже с середины XVI в. Напомним о роли финансового советника Грешема при Елизавете, участие Коттона, Меляйнса, Поттера, Робинсона и других в специальных правительственных совещаниях по вопросам экономической политики и финансов. Конечно, это не было еще систематическим представительством торговой буржуазии в правительстве, вследствие чего мы почти с начала XVII в. встречаем у всех меркантилистов требование организации постоянного торгово-промышленного совета при правительстве (Council of trade), но все же нельзя сказать, что правительство не считалось с интересами и мнениями наиболее крупных торговцев, впрочем, не столько в их интересах, сколько в своих собственных финансовых выгодах.

Это приводит нас к постановке вопроса о классовой природе английского государства конца XVI и XVII вв. Великая английская революция, начавшаяся во второй четверти XVII в., представляла собой форму, в которой протекала буржуазная революция в Англии. Монархия Стюартов, уничтоженная английской революцией, представляла собой своеобразную английскую форму абсолютной монархии, форму, которая получила общее распространение в других европейских государствах в эту эпоху, например во Франции со времени Генриха IV. Своеобразие английской формы этого государства заключалось в том, что здесь роль парламента (палаты общин) была гораздо более значительной и систематической, чем роль генеральных штатов во Франции, и это мешало укреплению абсолютной монархии. Английским королям приходилось не раз отступать перед сопротивлением палаты общин. Примером этого может служить вынужденный сопротивлением парламента отказ королевы Елизаветы от бесконтрольной раздачи промышленных и торговых монополий. Тем не менее общее направление развития государственной власти в Англии шло в сторону укрепления абсолютной монархии, которая достигла своего апогея при Стюартах (Карле I и Карле II).

Абсолютная монархия в европейских государствах сложилась на основе известного и временного равновесия сил между феодализмом и развивавшимся буржуазным хозяйством. В борьбе против политического значения феодалов королевская власть опиралась на развивавшуюся буржуазию, точкой опоры которой были городские коммуны (как их называли во Франции), растущие в своем политическом и экономическом значении города.

С другой стороны, буржуазия не была еще достаточно сильна, чтобы одержать верх в своей борьбе с феодалами и установить соответствующий ее интересам политический строй, как это произошло позже, в эпоху буржуазных революций.

Таким образом на основе более или менее длительного равновесия сил между феодалами и буржуазией, экономическим базисом которого было разложение феодального хозяйства и развитие товарно-капиталистического хозяйства, укрепляется абсолютная монархия.

Последняя, однако, остается по своей классовой природе феодальным государством, выражавшим интересы феодального землевладения. Борьба развивавшейся абсолютной монархии с феодалами преследовала лишь одну цель: сломить политическую самостоятельность и государственный суверенитет феодалов на своих вотчинах — явления, характерные для типичного средневекового феодализма. Абсолютная монархия отнюдь не ставила себе целью сломить экономический базис феодального землевладения, а стремилась лишь превратить феодалов в служилое, подчиненное королевской власти, сословие. Эта задача и была осуществлена укреплением абсолютной монархии.

Разложение феодализма и развитие товарно-капиталистического хозяйства содействовало укреплению королевской власти теми изменениями, которые они вносили в экономический строй общества. Растущее значение промышленности и денег укрепило военную, силу монархии и сломило значение средневековых феодальных дружин. «Введение огнестрельного оружия внесло коренные изменения не только в военное дело, но и в политические отношения господства и подчинения. Для того чтобы иметь порох и огнестрельное оружие, необходимы были индустрия и деньги; тем и другим располагают горожане. Поэтому огнестрельное оружие было с самого начала орудием городов и опиравшейся на них монархической власти в борьбе против феодального дворянства. Прежде неприступные стены дворянских бургов падали под ядрами пушек горожан, а пули бюргерских винтовок пробивали рыцарскую броню. Вместе с облаченной в рыцарские доспехи кавалерией дворянства рухнуло также и дворянское владычество» (Энгельс, «Анти-Дюринг», стр. 223 — 224).

Весь этот ход развития Энгельс резюмирует следующим образом: «Борьба буржуазии против феодального дворянства — это борьба города против деревни, промышленности против землевладения, денежного хозяйства против натурального, а решающим оружием бюргеров в этой борьбе была их экономическая мощь, постоянно возраставшая благодаря развитию сперва ремесленной промышленности, перешедшей потом в мануфактуру, в распространение торговли. Во время всей этой борьбы политическая власть была на стороне дворянства, за исключением одного периода, когда корона пользовалась бюргерством как орудием против дворянства, с целью держать оба сословия во взаимном равновесии, но с того момента, как политически все еще бессильная буржуазия, благодаря своему возрастающему экономическому могуществу, начала становиться опасной силой, — королевская власть вновь заключила союз с дворянством, вызвав этим сначала в Англии, а потом во Франции буржуазную революцию» («Анти-Дюринг», стр. 219 — 220).

Мы выяснили тем самым характер взаимоотношений королевской власти и буржуазии в Англии. Политика денежного баланса выступает как чисто фискальная политика, направленная к выгоде государственной власти. Политика торгового баланса, или меркантилизм, — как компромисс между королевской властью и торговыми монополиями, в котором на первом плане стоят интересы государства, но делается известная уступка развивающейся капиталистической торговле.

Развитие английской торговли

Мы можем проследить по литературе XVI и XVII вв. основные этапы развития английской торговли. Начало поворота в сторону активного участия англичан во внешней торговле нужно отнести к тридцатым годам XVI в., по сообщению Клемента Армстронга. Это подтверждается также Джоном Гельсом, или его издателем Вильямом Стаффордом (1547 или 1581 г.). У позднейших писателей XVII в. именно эпоха Елизаветы рассматривается как тот период английской истории, когда было положено начало блестящего расцвета торговли и промышленности XVII в., который выдвинул Англию на первое место среди европейских держав. В первой половине XVII в. примером для Англии в отношении промышленности и торговли все английские писатели приводят Голландию, начиная с Рэли, Дигса, Тобиаса, Кеймора и др. Даже Вильям Темпль в опубликованной им в 1672 г. работе и Вильям Петти в своих сочинениях все еще ставят Голландию в пример Англии, но уже на первое место выдвигается во второй половине XVI в. конкуренция Франции. Фортрей в 1663 г. сигнализирует об опасности англо-французской торговли, вследствие ее огромного пассива для Англии. Конец XVII в. ознаменован рядом войн с Францией, продиктованных как торговым соперничеством, так и борьбой против политической гегемонии Людовика XIV в Европе.

Вернемся однако к концу XVI в. В самой Англии правительство содействовало развитию суконной промышленности, принимало эмигрантов из Фландрии, бежавших от религиозных преследований со стороны Маргариты Пармской и герцога Альбы. Уже при Генрихе VII были заложены основы суконной промышленности в Англии, при Елизавете вывоз шерсти был окончательно запрещен законом, хотя борьба с контрабандным вывозом продолжается еще целых два столетия, порождая большую памфлетную литературу.

Развивавшаяся торговля встала в противоречие с политикой денежного баланса и привела к формулировке теории торгового баланса.

Мы отметили значительное развитие уже к концу XVI столетия торговли сукном, с которой связаны были существование и расцвет Компании Странствующих Купцов. Во второй половине и конце XVI в. широко развивается английская внешняя торговля, представленная компаниями Левантийской, Московской, Эстляндской и, наконец, с 1600 г. — Ост-Индской. Прямое запрещение вывоза денег становится непереносимым тормозом для внешней торговли. Новая теория торгового баланса считает, что правительство должно прекратить политику непрестанного регулирования вывоза золота и серебра. Иногда такой вывоз только выгоден стране, если он ведет в окончательном итоге к активному балансу. В XVII в. эта точка зрения вообще господствует в теории, если не всегда на практике. Конечно, и в памфлетах мы встречаемся иногда с рецидивом устарелых воззрений о необходимости запрещения вывоза золота и серебра, например у Милльса, Меляйнса, Томаса Вайолета.

Экономическая политика правительства в течение всего XVII в. требовала, чтобы вывоз драгоценных металлов производился каждый раз лишь с особого разрешения государственной власти, причем в принципе он мог происходить только за счет ввозимой иностранной монеты. Так, Ост-Индская компания могла вывозить только испанские серебряные реалы, полученные ею от продажи индийских товаров испанцам. Вывоз английских денег и переплавка их в слитки с целью вывоза рассматривались как государственное преступление. Нет ничего удивительного в том, что одним из первых защитников свободного вывоза драгоценных металлов в торговых целях был Томас Ман. Он выражал своей позицией интересы Ост-Индской компании, торговля которой основывалась на большом по тому времени вывозе драгоценных металлов, особенно серебра. Не случайно Ман сравнивает купца, вывозящего драгоценные металлы (деньги), с хлебопашцем, бросающим семена в землю для посева. Ман, однако, вовсе не противник законодательного регулирования внешней торговли. Почти ни один из меркантилистов не объявлял себя безусловным сторонником внешней торговли quand-meme, независимо от ее результатов. Все стояли только за такую внешнюю торговлю, которая дает непосредственно или в окончательном итоге активный баланс.

Развитие меркантилистических воззрений на регулирование внешней торговли отражает ход развития экономической жизни от эпохи торгового капитала до расцвета капиталистической промышленности и превращения Англии после промышленного переворота XVIII в. в капиталистическую мастерскую мира.

В общем и целом верно, когда считают классическую политическую экономию представительницей лозунга laissez faire, laissez passer, т. e. полной свободы экономической деятельности, в чем бы она ни проявлялась, и противопоставляют ее меркантилистической политике регулирования торговли и покровительственных тарифов. Но уже при меркантилизме можно видеть, как постепенно распространяется новое воззрение о необходимости большей или меньшей свободы торговли. Хотя мы находим даже в заголовках меркантилистических памфлетов выражение «свободная торговля»[11], а в их содержании — требование свободной торговли, но в начале XVII в. это выражение имеет иной смысл, чем впоследствии, и является преимущественно отражением борьбы против монополии торговых компаний. Того смысла, который это выражение имеет у классиков (невмешательство государства в экономическую деятельность частных лиц, отмена покровительственных пошлин), мы у меркантилистов почти не находим. Впрочем, проблема развития идеи свободной торговли может быть предметом самостоятельного исследования, которое отчасти выполнено в известной работе Янжула.

Регламентация государством внешней торговли

Представления Мана о торговом балансе и связанные с ними мысли об экономической политике основаны на том положении, что интересы государства и интересы купца не всегда совпадают. Прибыль торговца может означать убыток для государства. Так, например, когда торговец ввозит предметы роскоши, он может получать большие барыши, государство же терпит убыток, поскольку оно расплачивается за них золотом и серебром. После появления памфлета Фортрея[12] обвиняли в таком вредном для Англии действии французскую торговлю, пассив от которой Фортрей определял в 2 млн. фунтов стерлингов в год — колоссальные по тому времени деньги. Раз внешняя торговля сама по себе, в своем естественном течении, не обязательно приносит выгоду государству, возникает необходимость ее регулирования, поощрения выгодных видов внешней торговли, стеснения или даже запрещения невыгодных. Многие меркантилисты, особенно позднейшие (конец XVII — первая половина XVIII в.), детально исследовали разные направления внешней торговли с точки зрения выгоды или невыгоды их торгового баланса[13]. Безусловно выгодными считались: левантийская, эстляндская, московская, норвежская торговля, торговля с Испанией и Португалией, Африкой и Вест-Индией, сомнительной представлялась ост-индская торговля, бывшая постоянно предметом памфлетных дискуссий. Наконец, определенно невыгодней считалась, как мы указали выше, торговля с Францией.

Мы выяснили, почему меркантилисты были сторонниками активного торгового баланса. В этом отражалась точка зрения торгового капитала, стремящегося к накоплению. Какие же причины приводили меркантилистов к мысли о необходимости регулирования торговли? Ведь в отдельных случаях такое направление экономической политики несомненно сталкивалось с интересами довольно влиятельных торговых групп. Это заставляет нас поставить вопрос: чьи интересы находили отражение в практике законодательного регулирования торговли, которая характерна для эпохи меркантилизма? Мы уже указывали, что высокая оценка денег, как исключительной формы богатства, была связана с их ролью торгового капитала. Помимо этого, мы знаем их значение для государства, которое всеми мерами поощряло прилив драгоценных металлов в страну и стесняло отлив их из страны. Уже в XVI в. мы находим целую систему соответствующих экономических мероприятий, вплоть до попыток монополизировать в руках государства exchange (торговлю валютой).

Напомним роль Грешема при Елизавете (середина XVI в.). Запоздалые отголоски этих попыток регулирования курса валюты, ограничить вывоз драгоценных металлов, нашли свое отражение у Милльса и в полемике Миссельдена и Меляйнса. В вопросе об активном денежном балансе меркантилисты таким образом как бы продолжают традиции прошлого века, стоявшего на позиции денежного баланса, вернее — перерабатывают ее в соответствии с интересами торгового капитала.

Каковы же были эти специфические интересы? Мы укажем на три основных момента, игравших, по нашему мнению, самую главную роль. С самого начала XVII в. мы встречаемся с борьбой между ранними сторонниками «свободной торговли» в вышеуказанном смысле и их противниками, высказывающимися за регулирование и ограничение доступа к внешней торговле.

Сторонники свободной торговли имели сильную правовую опору в том, что монополия противоречит «равенству прав свободно рожденных англичан». Во внутренней экономической жизни уже Елизавета была вынуждена уступить требованиям парламента и отказаться от всех торгово-промысловых монополий, утвержденных ею за отдельными лицами и группами лиц. С тех пор установилось правило, что законной силой обладают лишь те привилегии, которые подтверждены актом парламента. Торговые же привилегии, данные властью одного короля, незаконны. Отметим, что при Елизавете и частично при Стюартах, особенно при Иакове I, была широко распространена система монопольного предоставления отдельным лицам и группам лиц права производства и торговли различными продуктами широкого потребления (мыло, вино, окраска сукна, селитра). Эти привилегии оправдывались стремлением к насаждению и поощрению новых производств, на деле же Стюарты ими пользовались для финансовых целей или для награждения фаворитов. Это обстоятельство играло не последнюю роль в возраставшем раздражении буржуазии против Стюартов, приведшем к революции. Ост-Индской компании, несмотря на ее богатство и могущество, в течение всего XVII в. не удалось добиться парламентской хартии, признававшей за ней право исключительной торговли с Ост-Индией. Практика исключительных привилегий под разными соусами широко применялась до английской революции, соблазняя королей проистекавшими из нее доходами, независимыми от постановлений парламента.

Одним из важнейших доводов участников торговых компаний, особенно паевых товариществ, joint-stock companies, в пользу компаний был довод о несоответствии интересам Англии свободной, неупорядоченной торговли (interlopers’s trade). Представители Ост-Индской компании подчеркивают в некоторых случаях, что они к невыгоде для себя часто вывозят сукно из Англии на большую сумму и тем поддерживают основной отечественный промысел (staple trade). К числу своих заслуг компании относят также постройку кораблей для заморского плавания, могущих быть использованными государством в случае войны, ввоз промышленного сырья и предметов военного снаряжения. Все эти положительные черты могут осуществляться будто бы только компаниями, которые сознательно исходят в своей деятельности из интересов государства и умеют, поскольку это нужно, приносить им в жертву собственные интересы, не так, как при анархической торговле индивидуального купца, который, конечно, в первую очередь заботится о себе. Именно таков объективный смысл рассуждений о возможном противоречии между интересами индивидуального купца и государства.

Сторонники свободной торговли примыкают к тому же кругу идей, но только доказывают, что свободная торговля была бы гораздо выгоднее для торгового баланса Англии. Напомним еще раз, в каком смысле мы употребляем здесь термин «свободная торговля» в соответствии со взглядами XVII в. Она противопоставляется ограниченной торговле, участие в которой предоставляется монопольно только членам торговых компаний, делившихся на регламентированные компании и паевые товарищества. Индивидуальные купцы (interlopers), стоявшие вне компаний, обвиняли одинаково и те, и другие в монопольном характере. Сами же участники их оправдывали ту форму, к которой они принадлежали, и приписывали монопольную сущность другой форме. Участники регламентированных компаний (например Левантийской) заявляли, что в них может принимать участие каждый английский купец, уплачивая лишь небольшой вступительный взнос (5 фунтов стерлингов в Компании Странствующих Купцов) и сверх того периодические взносы для обслуживания организации. Защитники Компании Странствующих Купцов, оправдываясь от обвинения в монополии, указывали, что она включает свыше 3000 членов. Противники же ее говорили, что фактически вся власть в руках нескольких человек, которым принадлежат все выгоды от организации. Причину этого монопольного использования привилегии компании мы видим в том, что внешняя торговля требовала крупных капиталов и тем фактически ограничивала число участников. Она препятствовала свободной конкуренции между отечественными и иностранными купцами действовать повышательно на цены национальной продукции и понижательно на цены иностранных ввозных товаров. Монопольному характеру регламентированных компаний участники паевых товариществ противопоставляли якобы демократический характер последних. Они торговали на общий капитал, который получался путем публичной подписки на паи при организации компании. Когда капитал достигал заранее условленной величины, подписка закрывалась. Все подписавшиеся получали паи, соответственно сумме их подписки, и выбирали правление, которое вело все дела компании. После закрытия подписки новые лица могли войти в монополию лишь тогда, когда кто-нибудь из владельцев паев их продавал. Участники паевых товариществ видели демократию в том, что каждый человек, владевший большей или меньшей суммой денег, мог войти в компанию и участвовать во всех выгодах, даже если незначительные размеры капитала лишали его возможности вести индивидуальную торговлю или этому препятствовали личные обстоятельства (малолетние сироты, вдовы).

Ограничение доступа к торговле только владельцам паев они считали справедливым, указывая, что никаких препятствий для участия в подписке при организации компании никому не ставилось. Если же они не подписывались в начале, и дела компании шли хорошо, новые участники должны оплатить достигнутые компанией выгоды в виде повышенной стоимости паев, передаваемых участниками компании. Нужно отметить, что паевые товарищества в своей торговой деятельности не всегда довольствовались собранным паевым капиталом. Они часто прибегали к более или менее крупным займам на денежном рынке того времени, получая таким образом в свое распоряжение средства зажиточных, но не торговых кругов населения. Им компании платили 5 — 6% на заемный капитал, сами же наживали, как писал один из противников, 50 — 60%. Все сказанное особенно применимо к Ост-Индской компании, которая на протяжении всего века играет важнейшую роль не только в хозяйственной, но и в политической жизни страны. Другие обвиняли Ост-Индскую компанию в том, что она вообще торгует не на свои, а на заемные средства. В случае торговых неудач страдают не официальные члены компании, а владельцы капитала, предоставленного ей в ссуду. Широкое пользование заемным капиталом делало членов Ост-Индской компании сторонниками законодательного понижения процента.

Представитель Ост-Индской компании сходился в своей защите законодательного ограничения процента с идеологами помещичьих групп (например Кольпепер — отец и сын), хотя из совершенно других соображений.

Вся внешняя торговля XVII в., за исключением торговли с Испанией и Португалией, которую не удалось регламентировать, делилась между обоими видами компаний, и последние в одинаковой мере боролись с interlopers. Последние, стоя вне указанных компаний, высказывались за свободу торговли и ратовали против монополий. Впрочем, это стремление к свободе торговли едва ли было в достаточной мере искренним. Получив доступ к ост-индской торговле в конце XVII в. путем организации новой компании, они в свою очередь добивались исключительной монополии и ограничения доступа новых участников.

Борьба меркантилизма с расточительной роскошью

Перейдем ко второй причине, побуждавшей к требованию законодательного регулирования внешней торговли. Это была борьба с роскошью, и особенно в отношении иностранных (ввозных) предметов роскоши. Борьба с роскошью была в известной мере программным требованием меркантилизма. Помещик, фигурирующий в памфлете Томаса Мана, должен был в целях накопления возможно меньше покупать и как можно больше продавать. Евангелие накопления требовало возможно большего ограничения личного потребления. Пуританизм был наиболее подходящей религией для фанатиков накопления. Борьба против роскоши, как экономически вредного явления, достигла, однако, наивысшего уровня не в Англии, а во Франции XVIII в. Особенно отрицательные суждения о роскоши мы находим у французских материалистов XVIII в. И Гельвеций, и Дидро видят в роскоши причину упадка государств и величайшее общественное зло. Объясняется это тем, что во Франции роскошь, которую громили материалисты, была придворной и дворянской роскошью. Буржуазия с возмущением видела как деньги, выколоченные всякой правдой и неправдой[14] из нее и народных масс, паразитически проживались и расточались духовенством, дворянством и двором. В Англии борьба с роскошью не приняла таких широких размеров, так как общественные отношения были иными, пережитки феодализма далеко не имели такой силы, как во Франции. Старое феодальное дворянство Англии было уничтожено в войне Алой и Белой Розы, в новых же помещичьих кругах процесс капиталистического перерождения пошел несравненно дальше, чем во французском дворянстве XVIII в. Немалое значение сыграла аграрная революция XVI в. в Англии, разрушившая патриархально-феодальные отношения в сельском хозяйстве. Причины, по которым английские меркантилисты восставали против роскоши, отчасти отражали интересы торгового капитала, отчасти вытекали из новых соображений покровительства национальной промышленности, что приводит нас к третьей причине, обусловившей важное значение в XVII в. теории торгового баланса и идеи законодательного регулирования внешней торговли.

Мысль о вреде роскоши основана на теории торгового баланса. Особенно вреден ввоз предметов роскоши из-за границы. Для того чтобы торговый баланс был возможно активным, необходимо как мощно больше вывозить и как можно меньше ввозить. Ограничение ввоза должно главным образом происходить за счет предметов роскоши. Как мы видели выше, борьба с роскошью не приняла широких размеров в Англии, особенно в первой половине XVII в., когда на первом плане стоят еще интересы торгового капитала, как такового. Большой размах борьба против ввозных предметов роскоши приобретает во второй половине XVII в., когда ее источником становится стремление к протекционизму по отношению к отечественной промышленности. Некоторые писатели указывают, что роскошь вредна не сама по себе, а поскольку она влечет за собой ввоз иностранных товаров.

Развитие промышленного протекционизма

Перейдем к третьему и важнейшему пункту. Требования законодательного регулирования внешней торговли и борьба за активный торговый баланс получили широкую поддержку в потребностях и интересах развития национальной промышленности. Именно эти интересы были положены в основу борьбы против французской торговли во второй половине XVII в. и против ост-индской торговли в конце XVII и начале XVIII в. С интересами национальной промышленности связаны все детальные мероприятия экономической политики, разработанные меркантилистами в целях получения активного торгового баланса. Так старые идеи, являвшиеся руководящими в политике торговых монополий, постепенно проникаются новым экономическим содержанием. Мы видели, как это случилось с примитивной теорией денежного баланса, выражавшей фискальные интересы феодального государства на первых шагах развития товарно-денежного хозяйства. Мы увидим, как это теперь происходит с экономической политикой торгового капитала, постепенно преобразующегося в промышленный, вернее — постепенно отодвигаемого на задний план развитием промышленного капитала. Отметим, что экономическая политика протекционизма продиктована интересами промышленного капитала, а не ремесленной промышленности.

В конце XVI и начале XVII вв. борьба между торговыми компаниями и промышленностью (например суконщиками) несомненно имела место, как видно из памфлета Уилера и анонимного памфлета «А true discovery…» от 1623 г., но перевес в этой борьбе был на стороне торговых компаний, поскольку противниками в основном выступали ремесленные цехи. Иное дело в конце XVII — начале XVIII вв., когда с монополистическими торговыми компаниями сталкивается промышленный капитал. В этой борьбе терпит поражение даже сильнейшая и старейшая Ост-Индская торговая компания. Ее победители — производители шелка и хлопчатобумажных тканей.

Развивавшаяся внешняя торговля, с одной стороны, опиралась на промышленность страны, с другой — подталкивала ее в сторону капиталистического развития. В Англии, в отличие от Голландии, транзитная торговля в XVII в. все же не имела такого значения, как торговля продукцией отечественной промышленности. Причину этого английские экономисты справедливо видели в скудности Голландии естественными богатствами, в бесплодии почвы, и противопоставляли ей богатую природу Англии. Однако, в силу многих причин, английской промышленности приходилось выдержать тяжелую конкуренцию, и в первую голову с Голландией, чтобы занять достойное положение на иностранных рынках. Весь XVII в. проходит под знаком экономической борьбы с Голландией, что естественно приводило к литературным попыткам выяснения причин экономической, финансовой и морской мощи Голландии. Это косвенно содействовало развитию английской политической экономии.

Борьба с Голландией, отражение которой в экономической литературе мы рассмотрим позднее, толкала к покровительственным мерам по отношению к английской промышленности. Впоследствии такую же роль сыграла конкуренция с Францией и Индией.

Вся совокупность мероприятий экономической политики была направлена к тому, чтобы привлечь в страну как можно больше денег. Так как для государства, лишенного собственных рудников драгоценных металлов, единственным способом их привлечения является активная внешняя торговля, теория торгового баланса заняла центральное место у экономистов-писателей XVII в. Мы установили, что в той преувеличенной роли, которая отводилась деньгам, последние все же рассматривались преимущественно не как непосредственная, натуральная форма богатства, а как денежный (торговый) капитал. Отсюда — связь, которую видели меркантилисты между деньгами и внешней торговлей. Если, с одной стороны, изобилие денег в стране — продукт активной внешней торговли, то, с другой стороны, сама торговля имеет своей предпосылкой обладание достаточным денежным капиталом. Последняя мысль особенно усиленно пропагандировалась представителями Ост-Индской компании, заинтересованными в свободном вывозе драгоценных металлов, а потому постоянно подчеркивающими роль денег как капитала, т. е. как средства для извлечения прибыли путем торговли.

Связь, существующая между деньгами и товарами, приводит к постановке вопроса о способах умножения количества товаров, необходимых для торговли. Прибыль торговца пропорциональна при прочих равных условиях размерам его капитала, последний же связан в известной мере с физическим (вернее — стоимостным) объектом торговли. Следовательно, уже для торговцев и их идеологов вопрос об источнике товаров приобретает важное значение. Свойственный капиталистическому обществу фетишизм приводит экономистов к той извращенной точке зрения, при которой вещам приписываются свойства, вытекающие из общественных отношений. В наиболее резкой форме фетишизм проявляется, когда деньгам, как таковым, приписывается способность создавать дополнительные деньги, т. е. прибавочную стоимость. Особенно отчетливо дело представляется так ростовщику или представителю ссудного капитала. Купец видит, что получение прибыли связано с процессом Д — Т — Д₁, т. е. постоянно повторяющимся превращением денег в товар и обратно. Купец, следовательно, склонен, в отличие от ростовщика, приписывать основное значение наряду с деньгами товару. Сами деньги для него — богатство лишь постольку, поскольку они — превращенная форма всех товаров.

Маркс различает в понятии богатства вещественное содержание и социальную форму. «Какова бы ни была общественная форма богатства, потребительные стоимости образуют всегда его содержание» («К критике политической экономии», стр. 60). В первой главе «Капитала» Маркс пишет: «Потребительные стоимости образуют вещественное содержание богатства, какова был ни была его общественная форма» (стр. 2). Постоянное противоречие потребительной и меновой стоимости, вещественного содержания и общественной формы, разрешается в движении Д — Т — Д₁. Соответственно этому мы находим у меркантилистов, наряду с представлением, что деньги — богатство, утверждение, что товары — богатство.

Определение источника богатства у меркантилистов

Фортрей, определив богатство как изобилие естественных и искусственных благ, также указывает на то, что «торговля — это средство, благодаря которому нация может получить все, в чем она нуждается извне, и продавать с наибольшей выгодой то, что может быть сбережено от своей собственной продукции»[15]. «Поэтому мы должны заботиться главным образом о том, чтобы увеличить производство вещей, которые являются наименее обременительными для страны и обладают наибольшей стоимостью в чужих странах»[16]. Нетрудно усмотреть из этого подчеркивания значения торговли, что мы имеем высказывания представителей торгового капитала, которые признают все значение товаров, но лишь постольку, поскольку они — объект торговли, меновые стоимости, а не просто потребительные стоимости.

В интересах торговли возможно большее увеличение товарной массы. Какими же способами это может быть достигнуто? В изыскании этих способов заключается одна из существенных особенностей меркантилизма. Английские писатели большей части XVII в. брали в качестве образца для Англии Голландию. Мы очень часто встречаемся у англичан с постановкой и попытками разрешения вопроса: в чем причина экономического процветания Голландии? Голландия — страна, лишенная собственного сырья, не имеющая достаточной сельскохозяйственной продукции или ископаемых богатств. Почти всё, в чем она нуждается, она вынуждена привозить извне, в частности из Англии. Чем же она все это приобретает, и притом не беднеет, а обогащается с каждым днем? Мы не будем перечислять всех причин, указываемых различными английскими писателями начиная с конца XVI в. Отметим лишь важнейшие. Это — рыболовство, промышленность и транзитная торговля, особенно первые две. Они доставляют огромное количество богатства (товаров), в обмен на которое голландцы выручают за границей большие деньги.

Причиной процветания Голландии являлась высоко развитая по тому времени промышленность, которая поддерживалась почти исключительно на иностранном сырье, в частности на английской шерсти. Последняя до конца XVI в. вывозилась сравнительно свободно. Елизавета попыталась запретить ее вывоз и поощрять вывоз сукна. Но и в XVII в. голландцы получали контрабандную шерсть из Англии или же перерабатывали неотделанное и некрашеное сукно, которое вывозили англичане, не скоро научившиеся хорошо красить и отделывать сукна. Помимо суконной промышленности в Голландии процветала полотняная и шелковая промышленность.

Земля и труд как источники богатства

Товары, которые страна производит и которыми она торгует, делятся на две группы: естественные и искусственные блага. Уже Ман, определив богатство как изобилие благ, необходимых для жизни, продолжает: «Это изобилие бывает двоякого рода: одни блага являются естественными и имеют своим источником саму территорию; другие — искусственные и зависят от трудолюбия населения»[17].

В более позднем произведении Ман повторяет свое деление продуктов страны на естественные и искусственные. Национальный доход складывается, по Ману, из двух частей: 1) продуктов сельского хозяйства и 2) промышленных продуктов. Чтобы увеличить богатство страны, нужно расширить сельское хозяйство.

Перейдем к более детальному изложению значения, которое придавалось в XVII в. развитию промышленности.

Основным видом промышленности считалась суконная. Уже с конца XVI в. (со времени царствования Елизаветы) обращалось большое внимание на ее развитие. Всякие жалобы на плохое положение этой отрасли вызывали назначение специальных королевских комиссий для расследования. В памфлете Wheeler’а, вышедшем в 1601 г., сообщается, что по жалобам в 1577 г. была временно отменена монополия Странствующих Купцов на вывоз сукна из Англии. Вопрос о способах возможно большего развития суконной промышленности и монополизировании всех выгод от нее за Англией весьма часто является предметом специальных памфлетов, помимо того, что ему уделяется немало места в более общих экономических произведениях. Главным средством для закрепления монополии в производстве сукон и шерстяных материй англичане считали строжайшее запрещение вывоза сырой шерсти из Англии. Английская шерсть (заслуженно или незаслуженно) считалась совершенно исключительной по качеству и единственно пригодной для изготовления тонких сортов сукна. Напротив, континентальная шерсть была гораздо грубее и считалась пригодной сама по себе лишь для изготовления простых, не экспортных сортов сукна. Только в смеси с английской (в отношении 1 части английской и 2 частей континентальной) она давала хорошее сырье для суконной промышленности. Английские памфлетисты считали, что, удерживая английскую шерсть в стране, удастся значительно развить производство и экспорт сукна. На эту точку зрения стало под влиянием суконщиков и английское правительство, строго каравшее за вывоз шерсти и вспомогательных материалов, необходимых в суконном производстве (например сукновальная глина). Временами законы карали за вывоз шерсти как за государственную измену (felony).

Меркантилисты были сторонниками поощрения не одной суконной промышленности, а всех ее видов вообще, в частности полотняной, железоделательной, шелковой. Последняя приобрела особенное значение к концу XVII в., причем ее интересы пришли в резкое столкновение с интересами Ост-Индской компании, ввозившей большие количества дешевых шелковых изделий из Индии.

Мы показали то значение, которое придавали меркантилисты развитию промышленности и сельского хозяйства. Оно обусловлено было прежде всего стремлением елико возможно увеличить товарную массу, торговля которой была источником прибыли купца. Но необходимость развития промышленности и сельского хозяйства непосредственно обосновывалась тем соображением, что вывоз товаров увеличивает приток драгоценных металлов, делает торговый баланс активным. При этом особенно важную роль играет перерабатывающая промышленность, которая в данном отношении стоит выше сельского хозяйства и добывающей промышленности. Продукты сельского хозяйства, будучи подвергнуты промышленной переработке, представляют значительно большую стоимость и обмениваются на гораздо большее количество драгоценных металлов; следовательно, в большей степени, чем вывоз продуктов сельского хозяйства, повышают активность торгового баланса. На этом вопросе останавливается подробно анонимный автор памфлета о суконной промышленности от 1623 г. Он делит все изложение на четыре части. В первой доказывается, что «организация цветущей и богатой торговли покоится на переработке отечественного сырья»[18]. Продажа изготовленных промышленных изделий дает выгодный торговый баланс. «Приложение труда подданных государства к отечественному сырью и соблюдение должного порядка, чтобы промышленные изделия могли быть проданы… являются главным средством для получения активного торгового баланса»[19]. Это относится к промышленным изделиям в особенности. «В превращении сырья в промышленные изделия заключено такое выдающееся богатство и длительное сокровище, что это даже невыразимо. Ибо шерсть, стоящая не больше 2 шиллингов, превращенная в сукно даст 20, 30, даже 40 шиллингов»[20].

Но этого мало. Вывоз и производство промышленных изделий важны еще в том отношении, что они дают содержание многим беднякам.

Борьба с пауперизмом

Не забудем, что Англия XVII в. уже страдала от избытка рабочей силы и имела много бедняков, лишенных средств существования. Ведь в средине XVI в. начался процесс экспроприации крестьянства, выбросивший десятки тысяч пауперов, бродяг, на улицу. Английский рабочий класс, пишет Маркс, цитируя Торнтона, из своего золотого века без всяких переходных ступеней попал в железный век. «Законодательство было испугано этим переворотом. Оно еще не стояло на той высоте цивилизации, на которой национальное богатство, т. е. созидание капитала и беззастенчивая эксплуатация и пауперизация народной массы, считается последним словом всякой государственной мудрости».[21] Вопрос о применении труда бедняков много занимал экономистов XVII в., и в промышленности они видели один из наилучших способов для осуществления этого.

Стремление найти занятие для бедняков и тем избавиться от люмпен-пролетариата, а кстати заодно и от больших денежных затрат в виде налога для бедных, падавшего довольно тяжелым бременем на зажиточных прихожан, скоро заменяется новой точкой зрения: мыслью о выгодности труда бедняков. Она, а не филантропические соображения, толкает к тому, чтобы возможно больше использовать рабочую силу бедняков. Создаются проекты о том, как засадить за работу принудительно всех трудоспособных, начиная с четырехлетних детей и кончая глубокими стариками.

Большинство экономистов XVII в. относится неодобрительно к законам Елизаветы о бедных, продиктованным тоже не чувством филантропии, а страхом перед множеством разоренных и лишенных обычных средств существования бедняков. Закон Елизаветы превратил добровольные пожертвования в пользу бедных, собиравшиеся приходским священником, в обязательную повинность, падавшую на всех состоятельных членов прихода.

Мысль об огромной выгоде, доставляемой трудом бедняков в промышленности или в сельском хозяйстве, естественно приводит к постановке вопроса о труде, как источнике богатства, в его специфически товарной форме, т. е. меновой стоимости.

Но этот переход к представлению, что труд является источником буржуазного богатства, знаменует собой уже разложение меркантилизма и подготовку классической политической экономии. Основоположник теории трудовой стоимости Вильям Петти тем самым является отцом классической политической экономии.

Теория трудовой стоимости, перенося проблему создания богатства из сферы обращения, из которой выводят его меркантилисты, в сферу производства, становится исходным пунктом критики меркантилистических воззрений. Мы покажем подробнее противоположность между новой концепцией и взглядами меркантилистов в критике меркантилизма.

«Богатство государства заключается исключительно в применении труда бедняков и в превращении в рабочих тех, кто раньше не работал»[22]. Chamberlen яснее многих других формулирует положение, что труд — единственный источник богатства. Однако эта мысль в XVII в. становится общераспространенной и так или иначе признается всеми. Этот переход от чистой политики торгового капитала к поощрению промышленности и труда мы находим в несколько общей форме уже у Мана. «Чтобы жить хорошо, процветать и стать богатыми, — пишет он, — мы должны найти способ сбыть наш избыток… И вот тут-то трудолюбие должно сыграть свою роль, не только в увеличении внешней торговли, но и в поощрении и умножении промышленности дома»[23].

Роль труда в создании богатства

Естественно, что огромное значение труда в создании богатства яснее всего видели промышленники, в частности суконщики. Уже неоднократно цитированный нами автор памфлета 1623 г. подчеркивает, какое огромное богатство скрыто в превращении сырья (шерсти) в промышленные изделия (сукно).

В своей основной работе Ман пишет «Мы должны елико возможно использовать как естественные богатства, так и промышленные изделия нашей страны, и так как страны, в которых живут только ремесленники, больше населены, чем другие, нужно стремиться иметь возможно большее количество бедняков, в труде которых заключается величайшая сила и все богатства короля и государства, ибо это неоспоримая вещь, что повсюду, где процветает промышленность, торговля также имеет значительные размеры»[24]. Potter, признавая важную роль в создании богатства за природой, все же считает, что на первом плане должен быть поставлен труд, «ибо очевидно, что как бы страна ни была плодородна сама по себе и как бы она ни была удобно расположена для рыболовства и торговли с другими нациями, однако продукты этой страны не могут быть умножены и их стоимости увеличены без труда ее населения в различных отраслях производства»[25].

Поскольку меркантилизм остается верен своей позиции в вопросе об источниках богатства, он рассматривает труд как источник потребительной стоимости наряду с природой. Меновой стоимостью продукт труда становится лишь постольку, поскольку он превращается в объект внешней торговли, вывозится за границу и доставляет стране в качестве своего эквивалента драгоценные металлы. Поскольку же экономисты ставят вопрос о труде как создателе стоимости (меновой стоимости), они тем самым отрицают точку зрения меркантилизма и знаменуют переход к разложению меркантилизма. Этот переход совершается вначале до некоторой степени бессознательно. Рождение новой экономической концепции на первых порах не только не видит еще прямой противоположности вытекающих из нее выводов меркантилизму, но, напротив, внешне связывает себя с ним, как бы рождается из него. Этим объясняется то, что гениальнейший экономист XVII века Вильям Петти, основоположник классической политической экономии, сочетает в своих произведениях свои новые экономические воззрения с рядом меркантилистических пережитков, не замечая внутреннего противоречия. К Петти, как отцу классической политической экономии, примыкает ряд экономистов, ставящих вопрос о труде как источнике стоимости. Лишь исторически внешне они еще связаны с меркантилизмом, теоретически они уже глубоко враждебны ему и выражают разложение меркантилизма.

Теория народонаселения

Перейдем теперь к другому вопросу, который получил широкое развитие у меркантилистов и находится в связи с признанием ими роли труда в создании богатства. Мы имеем в виду теорию народонаселения меркантилистов, если, конечно, позволительно говорить об их взглядах по этому вопросу как о теории.

Многим современным экономистам осталось совершенно непонятным значение населения в теории меркантилистов. Известный английский экономист Роджерс в статье о Robinson’е, помещенной в «Palgraves Dictionary of political economy», пишет: «Робинсон хвалил торговлю, потому что она увеличивает количество народонаселения, тогда как Фортрей и последующие за ним экономисты перевернули и тем самым извратили это положение»[26]. А между тем это положение, именно в перевернутой форме, т. е. большее народонаселение увеличивает богатство страны, является важнейшим элементом учения меркантилистов и ничего карикатурного для той ступени развития капитализма, о которой идет речь, в себе не заключает.

В чем же заключались взгляды меркантилистов на значение населения? Мы видели, как меркантилисты, выражая интересы торгового капитала, выдвинули теорию активного торгового баланса. Для получения такого баланса необходимо вывозить как можно больше и как можно более ценные товары, и напротив, ввозить как можно меньше и менее ценные товары. Количество товаров определяется размерами производства. Товары бывают двух родов: естественные и искусственные. Для первых имеет значение естественное богатство страны, для вторых — основное значение имеет труд. Труд повышает в огромных размерах богатство страны. Но количество труда, затрачиваемого населением на производство, определяется количеством населения. Поэтому из положения: труд — источник богатства — вытекает положение: население — величайшее сокровище страны.

Какие же меры предлагались меркантилистами? Они были прежде всего сторонниками возможно широкой иммиграции иностранцев-протестантов, бежавших от религиозных преследований на родине, особенно гугенотов из Франции.

Поощрение иммиграции, очевидно, должно было дополняться отрицательным отношением к эмиграции, которая была связан с ростом колониальных владений Англии в Сев. Америке. Чайльд готов даже допустить натурализацию для евреев, что в XVII в. значило очень много. Интересно отметить еще один способ, имевший целью увеличение населения, вернее — противодействие его уменьшению. Мы имеем в виду предлагавшуюся многими писателями XVII в. отмену кровавых уголовных законов того времени, которые присуждали к смертной казни за незначительную кражу. Борьба с этими законами вызывалась не филантропическими соображениями, а стремлением сохранить нации возможно больше населения. Меркантилисты предлагали заменять смертную казнь в некоторых случаях принудительными работами.

Отметим автора «Britannia languens», который к вопросу о росте населения подходит с иной точки зрения, чем его современники. Он считает многочисленное население важным в том отношении, что оно понижает заработную плату. Поэтому нужно не просто обилие людей, но именно пролетариев, вынужденных продавать свою рабочую силу. «Обилие населения должно вызывать понижение и дешевизну зарплаты; последняя же удешевляет промышленные изделия»[27]. Но все, что удешевляет изделия промышленности, облегчает вывоз товаров за границу и конкуренцию на внешних рынках, что является источником богатства для страны. По поводу же необходимости не просто множества людей в стране, а именно множества пролетариев, автор пишет: «Население, которое я имею в виду и которое одно лишь может быть полезно для промышленности, это то избыточное население, которое не может найти применения своему труду ни в сельском хозяйстве, ни каким-нибудь иным способом в промышленности и торговле[28]. Анонимный автор своим рассуждением как бы иллюстрирует одну мысль Маркса о меркантилизме. Маркс видел в стремлении меркантилистов к возможно большему ввозу драгоценных металлов способ понизить заработную плату рабочих. Во всяком случае автор «Britannia languens» именно с этой точки зрения рассматривает роль многочисленного народонаселения. В бедняках в современной автору Англии недостатка, очевидно, не было. «Наше недавно богатое крестьянство обнищало… Едва можно найти в графстве трех фермеров, могущих платить годичную аренду 300 — 400 фунтов стерлингов. Подсчитано, что число наших бедняков возросло вдесятеро по сравнению с прежним и что их содержание обходится нации в 400 000 ежегодных налогов»[29]. Другие меркантилисты также подчеркивают, что дело не просто в росте населения, а в росте числа работающих: ремесленников, промышленников и сельскохозяйственных рабочих. Автор «Britannia languens», перечисляя способы умножения товаров, на первом месте ставит «численность рабочих или ремесленников, и от этого прежде всего зависит изобилие произведенных товаров»[30]. То же подчеркивает Evelin, который пишет: «Не размеры территории, не удобства положения, не обильное население, но его искусство и трудолюбие обогащают нацию». R. Соке подчеркивает важное значение ремесла для создания богатства в противоположность розничной торговле, которую он считает паразитическим занятием и доступ к которой предлагает ограничить. «При существующей организации розничной торговли труд промышленных производителей (artificers), от которых зависит все богатство страны, встречает большие затруднения, и бедные труженики осуждены на лишения и бедность и неспособны улучшить свое личное положение»[31].

Учение о производительном труде

Вопрос о производительном труде ставился уже меркантилистами и находится у них в непосредственной связи с вопросом об источнике богатства.

У меркантилистов мы находим следующий взгляд на природу производительного труда. Они считают производительным труд в той мере, в какой он содействует увеличению денежного богатства страны, накоплению сокровища (treasure).

Внешняя торговля является непосредственным источником драгоценных металлов. Промышленность является условием получения активного баланса, если ее продукты экспортируются за границу, причем приложенный к отечественному или иностранному сырью труд промышленных рабочих значительно повышает его стоимость.

Вывоз сельскохозяйственных продуктов тоже является источником ввоза драгоценных металлов. Однако, получать их путем вывоза сельскохозяйственных продуктов или сырья невыгодно, так как стоимость их невысока, а используемые иностранцами для развития собственной промышленности, они становятся тормозом для развития отечественного промышленного экспорта. Выгоднее всего его перевозить в переработанном виде продуктов промышленности. Маркс пишет об этой точке зрения меркантилистов следующее: «Их (меркантилистов) основным представлением было то, что труд производителен только в тех отраслях производства, продукты которых, будучи вывезены за границу, возвращают стране больше денег, чем они стоили или чем нужно было на них затратить, т. е., стало быть, дают стране возможность в усиленной мере присваивать себе продукты вновь открытых золотых и серебряных копей. Они видели, что в таких странах происходит быстрый рост богатства и среднего класса населения. Чем же на самом деле обусловливалось это влияние денег? Возрастание заработной платы не поспевало за ростом товарных цен; стало быть, она уменьшалась, а вместе с тем увеличивалась относительная прибавочная стоимость, повышалась норма прибыли, не потому, что рабочие становились производительнее, а потому, что уменьшалась абсолютная величина заработной платы (т. е. сумма получаемых рабочим средств существования), словом — потому, что ухудшалось положение рабочих. Таким образом труд действительно становился в этих странах производительнее для предпринимателей. Это обусловливалось притоком благородного металла, и это обстоятельство служило для меркантилистов, хотя и смутно понимаемым, побуждением считать производительным только тот труд, которой затрачивался в этих отраслях производства».

Критика меркантилизма

Раньше, чем перейти к систематическому изложению взглядов, характеризующих разложение меркантилизма и зарождение классической политической экономии, остановимся на критике меркантилизма, как он развивается у классических представителей этого направления — Мана, Фортрея, Чайлда и других. Меркантилизм представляет собой предысторию политической экономии. Он вырос непосредственно из практической деятельности торгового капитала в форме торговых монополий XVII в. и отражает их экономическую деятельность.

Поэтому меркантилизм является не столько экономической теорией, сколько экономической политикой. В вопросах теоретического обоснования этой политики он не возвышается над вульгарными представлениями, вытекающими из процесса обращения торгового капитала.

Для торгового капитала источник капиталистической прибыли представляется как результат процесса обращения, продажи товаров выше их стоимости или купли товаров ниже их стоимости. Эти представления подверглись всесторонней критике у Маркса в четвертой главе первого тома «Капитала». Меркантилизм не доходит до понимания производства, как действительного источника прибавочной стоимости. Переход к производству, как источнику прибавочной стоимости, является действительной предпосылкой научной политической экономии. Этот переход характеризует возникновение классической политической экономии, и первые шаги в этом направлении отражают разложение меркантилизма. Экономический базис последнего (разложения меркантилизма) — развитие промышленного капитала.

Торговые монополии, первая форма, в которой развивается крупный торговый капитал, появляются прежде всего во внешней торговле. В борьбе против индивидуальных конкурентов торговые монополии подчеркивают свое преимущество над ними: возрастание торгового капитала есть одновременно рост денежного богатства страны, находящий свое выражение в активном торговом балансе. Здесь меркантилизм в своем понимании богатства как денег непосредственно примыкает к теории денежного баланса, но в отличие от нее считает средством увеличения денежного богатства страны не регулирование движения (вывоза) денег, а регулирование торговли. Регламентация торговли наилучшим образом обеспечиваемая торговыми монополиями, регулирование ввоза и вывоза товаров, может дать активный торговый баланс. В росте treasure (денежного запаса страны) меркантилизм видит рост буржуазного богатства, создание и увеличение прибавочной стоимости.

Эта точка зрения не имеет ничего общего с действительным ростом буржуазного богатства, с прибавочной стоимостью как результатом эксплуатации наемного труда. Поэтому зарождение правильного взгляда на источник прибавочной стоимости неизбежно приводит по всем линиям к критике меркантилизма. Если процесс производства является источником прибавочной стоимости, то внешняя торговля не играет здесь никакой роли, кроме того, что содействует реализации произведенной прибавочной стоимости. Хотя в процессе реализации капитал проходит необходимо через денежную форму, но действительным накоплением капитала не является накопление денег. Следовательно накопление капитала ничего общего не имеет с активным торговым балансом и не находит в нем ни своего выражения, ни показателя. Буржуазное богатство одинаково выражается как в деньгах, так и в товарной массе, обладающей меновой стоимостью.

Меркантилизму присуща фетишизация денег, как исключительной формы буржуазного богатства, но фетишизация денег неизбежно ведет к регламентации внешней торговли, которая (регламентация) является тормозом для развивающегося промышленного капитала.

При анализе меркантилизма мы видели попытку поставить вопрос о роли производства, о значении размеров товарного производства. При этом, однако, меркантилисты поставили проблему богатства в его вещественной форме и его источников: земли и труда. Однако в постановке этой проблемы меркантилизмом производство играет подсобную роль для торгового капитала. Не производство само по себе — источник буржуазного богатства, а лишь постольку, поскольку его продукция может обеспечить при надлежащей регламентации активный торговый баланс. Производство рассматривается меркантилизмом только с этой точки зрения. При переходе через разложение меркантилизма к классической политической экономии отношение внешней торговли и производства изменяется в диаметрально противоположном направлении: не производство для целей активной внешней торговли, а внешняя торговля (все равно — с активным или пассивным торговым балансом), как одно из средств реализации произведенной прибавочной стоимости. Не стеснение или регламентация внешней торговли, а возможно большая ее свобода. Развитие промышленного капитала наносит смертельный удар меркантилизму.

Меркантилизм, этот детский лепет возникающего капиталистического способа производства, зародышевая форма погони за меновой стоимостью и прибавочной стоимостью, смыкается с неомеркантилизмом современного капитализма эпохи империализма, старческим хрипением дряхлости капиталистического способа производства. Таможенные барьеры, наступательная таможенная политика, таможенные войны, стремление к автаркии, погоня за колониальными владениями, монопольными рынками сбыта и источниками сырья, формально сближают последний период капитализма с его первым периодом. Они свидетельствуют о том, что капитализм перезрел, что он вступил в стадию общего кризиса и мировой пролетарской революции, тогда как на первой стадии это были предпосылки мощного развития капиталистического способа производства, невиданного расцвета производительных сил. В неомеркантилизме современного капитализма находит свое выражение то, что производительные силы переросли капиталистические производственные отношения и нуждаются для своего дальнейшего мощного роста в уничтожении частной собственности на средства производства, в социалистических производственных отношениях.

Победоносные итоги первой пятилетки и первых лет второй пятилетки, мощный расцвет производства в СССР — являются наглядным доказательством гигантских возможностей развития производительных сил с уничтожением сковывающей их оболочки частной собственности.

Глава 3. Разложение меркантилизма

Классовые корни разложения меркантилизма

В предшествующих главах мы познакомились с тем, что представляет собой меркантилизм в своей развитой и законченной форме. Это — определенная система экономической политики, имеющая своей основой определенные взгляды на природу буржуазного богатства. Практически меркантилизм требует всестороннего вмешательства государства в экономический процесс. Он исходит в этом вопросе из того положения, что интересы индивида, например частного купца, могут не совпадать с интересами государства и даже противоречить друг другу.

Мы читаем у Мана в его основном произведении «Богатство Англии во внешней торговле», в этом евангелии меркантилизма, как называет его Маркс: «Внешняя торговля дает нам пользу трех видов: во-первых, пользу государству, которая существует даже тогда, когда купец (который является главным действующим лицом в торговле) теряет. Во-вторых, прибыль самого купца, которую он иногда справедливо и заслуженно получает, хотя бы государство при этом и теряло. В‑третьих, доходы короля, в которых он всегда уверен, даже когда и государство, и купец теряют» (Т. Mun, «Englands treasure by foreign trade»).

Рассматривая интересы государства как основные, которым должны быть подчинены интересы отдельных купцов, меркантилизм требует системы экономической регламентации, направляющей внешнюю торговлю и хозяйственную деятельность вообще (промышленность и сельское хозяйство) по такому руслу, которое обеспечивает государству возможно больший активный баланс. Это учение о несовпадении интересов индивида и государства является логической основой для защиты торговых монополий, как форм, обеспечивающих в наибольшей степени как интересы государства (как их понимают меркантилисты), так и контроль над торговлей со стороны государства.

Вот почему меркантилизм представляет собой идеологическое выражение политики торговых монополий. В международных отношениях меркантилизм не является сторонником политики «живи и жить давай другим». Он исходил из положения, что экономические интересы различных государств противоречат друг другу.

Торговая прибыль от отчуждения товара (profit upon alienation) требует, чтобы активный баланс одного государства получался за счет пассивного баланса другого. Точно также экономическая политика вывоза и ввоза, протекционизма и вывозных премий, сталкивала лбом друг с другом государства, проводившие меркантилистическую политику. XVII век — эпоха почти беспрерывных торговых войн как в самой Европе, так и в колониальных владениях, особенно из-за ост-индской торговли.

Англия видит основную задачу в первой половине XVII века в том, чтобы вырвать торговое преобладание из рук Голландии, богатству которой она завидует. Только при Кромвеле, после ряда войн, Англии удается победить. Но тут она сталкивается с новым противником — Францией, знаменитый министр которой Кольбер тоже проводит меркантилистическую политику, строит военный и торговый флот, создает колониальную империю в Северной Америке, протягивает жадные руки к Индии и ее богатствам. Во второй половине XVII в. начинается ряд войн между Англией и Францией.

Меркантилизм агрессивен не только во вне, но и внутри государства. Здесь он приносит в жертву интересам торговых компаний интересы производителей-промышленников, например суконщиков, примеров чему мы видели в предшествующем изложении немало, начиная с конца XVI в. Монопольные компании подавляют также своих конкурентов — частных купцов, которых они окрестили презрительной кличкой «контрабандистов» (interlopers).

Мы встречаемся в многочисленной экономической литературе эпохи с неоднократными жалобами частников, которым иногда удается сломить монополию. Так, при Кромвеле в течение трех лет не функционировала монополия Ост-Индской компании.

Наконец, экономическая политика меркантилизма подавляет интересы сельского хозяйства, в частности землевладения.

Ведь одним из канонов меркантилизма является положение, что отечественное сырье, например шерсть, не может подлежать вывозу из государства иначе как в переработанной форме продуктов промышленности, как-то: сукна, шерстяные изделия.

Такая политика естественно вела к снижению цен на сельскохозяйственное сырье, поскольку запрещение вывоза имело смысл лишь в том случае, если цены на шерсть вне Англии были выше, чем внутри страны. Можно было бы указать также на интересы денежных капиталистов, вступавшие в противоречия с меркантилистической политикой регулирования денежного процента в направлении понижения процента законом. Монополистический торговый капитал, тщательно следивший за соблюдением своих монопольных прав по части вывоза отечественных товаров и торговли ими за границей, мало считался, однако, с национальной промышленностью в своей ввозной политике. В конце XVII в. мы имеем острое столкновение между Ост-Индской компанией, ввозившей из Индии шелковые и хлопчатобумажные материи, с ткачами шелка и бумажных материй в самой Англии. Эти столкновения привели к драматическому парламентскому разбирательству вопроса о взятках, раздававшихся Ост-Индской компанией высокопоставленным лицам, и к временной отмене ее монополии. Мы перечислили ряд противников монопольных компаний, причем некоторые из них, как например промышленность и ростовщический капитал, выросли в значительной степени под крылышком и покровительством меркантилистической политики. Ведь торговый капитал был заинтересован в росте отечественной промышленности, в увеличении ссудного капитала.

Об этом свидетельствуют почти все памфлеты. Размеры торговли, а следовательно, и торговой прибыли, зависят не только от величины денежного капитала, находящегося в руках у торговцев, но и от товарной массы, могущей быть предметом внешней торговли. Можно торговать не только товарами отечественного производства, но и товарами других стран, т. е. заниматься транзитной торговлей, но Голландия была примером ненадежности такой торговли. Навигационный акт Кромвеля, запретивший ввоз в Англию товаров на судах иного происхождения, чем сами товары, был направлен против Голландии и в значительной степени сломил ее торговое могущество. Но даже и в том случае, когда ввозящими странами не принималось особых мер против транзитной торговли других стран, все же и в этом случае гораздо труднее было осуществить монополию. Так последовательно, шаг за шагом, была сломлена монополия Португалии в Ост-Индии и на островах Южного моря голландцами, затем монополия голландцев — французами и другими народами Европы. Иное дело отечественные продукты, если их производство опиралось на могущее быть монополизированным национальное сырье, как шерсть, лес, шелк, лен и т. п. Для Англии такую роль играла суконная промышленность.

Как известно, торговый капитал исторически предшествует промышленному капиталу. При своем возникновении торговый капитал сталкивается с докапиталистическими формами производства в промышленности и в сельском хозяйстве, и с докапиталистическими формами собственности. Это — ремесло и крестьянское хозяйство, это — феодальная собственность. Торговый капитал подчиняет себе эти докапиталистические формы производства и при определенных исторических и экономических условиях разрушает их, создавая на их месте капиталистический способ производства.

Процесс разорения мелкого производителя, попадающего в зависимость от скупщика — представителя торгового капитала, превращение домашних крестьянских промыслов и производства самостоятельного ремесленника в домашнюю капиталистическую промышленность и мануфактуру — этот процесс прекрасно освещен Лениным в его труде «Развитие капитализма в России», и мы не будем его касаться. Мы могли бы привести немало примеров по истории английского хозяйства, иллюстрирующих этот процесс; поскольку это частично было сделано раньше, мы к этому вопросу также не будем возвращаться.

В своей борьбе против эксплуатирующего и разоряющего его торгового капитала мелкий производитель-ремесленник оказался бессильным: не помогли ни петиции в парламент с жалобами против скупщиков-суконщиков, ни декреты, запрещавшие купцам-суконщикам ставить станы в деревне и привлекать крестьян в качестве рабочей силы вне сферы действия цеховых статутов.

Уже в XVI в. процесс развития капиталистических форм производства находится на полном ходу благодаря наличию экспроприированных крестьян, которых государство насилием загоняло в возникавшие капиталистические мастерские. Мелкий производитель был также бессилен в борьбе против монополистического торгового капитала. Государство, нуждаясь в деньгах, вынуждено было раздавать монополии, еще больше ухудшавшие положение мелких производителей, ускорявшие их разорение и возникновение капиталистической промышленности. Таким образом под прикрытием экономической политики меркантилизма совершается развитие капиталистической промышленности. Но тот же процесс протекает быстрым темпом и в сельском хозяйстве. Экспроприация крестьян в начале XVI в. имела другой своей стороной переход от средневекового потребительского сельского хозяйства к хозяйству, направленному к получению возможно большей прибыли и ренты. Этот процесс уничтожения мелкого крестьянского хозяйства и создание фермерского, капиталистического, хозяйства не завершился в XVI в.: он растянулся больше чем на два столетия, и только во второй половине XVIII в., после введения законов об огораживании, покончил с мелким самостоятельным крестьянином — yeomanry, игравшим еще такую большую роль в английской революции XVII в.

Развитие фермерского хозяйства изменяло природу земледелия. Землевладелец конца XVI и начала XVII вв. — еще полуфеодальный земельный собственник, проматывающий свое имение в расточительной жизни сверх средств. Он — желанная и беспомощная жертва ростовщика, который захватывает постепенно его поместья, несмотря на анафемы, расточаемые против ростовщиков попами, идеологами феодального землевладения. Новый владелец земли смотрит на нее как на область наиболее надежного помещения капитала.

Новые землевладельцы, вышедшие из презираемых ростовщиков, недовольны тем, что правовые отношения собственности на землю сохраняют еще феодальные пережитки, стесняющие мобилизацию земельной собственности. В ряде памфлетов их представители добиваются введения земельного кадастра, что намного облегчит переход земли из рук в руки. Отношение к земле как к источнику дохода, специфически капиталистическое отношение, выступает уже в проводимом экономистами (например у Петти) сравнении между земельной рентой и процентом на капитал. Уже до Петти Кельпепер рассматривает цену земли как капитализированную из обычного денежного процента земельную ренту. Так меняется отношение к земле, уходящей из рук феодалов и переходящей к разбогатевшей буржуазии: к ростовщикам, купцам. Наряду с капиталистом-фермером и параллельно с ним появился землевладелец-капиталист. Первая революция XVII в. ускорила этот процесс уничтожения и разорения прежней знати и дворянства и перехода земли в новые руки.

О том, насколько далеко пошел этот процесс, свидетельствует установленная в 1689 г., после второй «достославной революции» — glorious revolution, система хлебных законов, просуществовавших в Англии почти до 1849 г., когда она была отменена пришедшей к власти промышленной буржуазией.

Образцом новых землевладельцев является авантюрист и гениальный экономист Вильям Петти. От людей этого рода ведет главным образом свое происхождение современная английская аристократия, как это показал Маркс на примере лорда Лендсдоуна, потомка Вильяма Петти. Когда монополист-торговец и промышленник сталкивались с крестьянином и феодальным землевладельцем в вопросе о вывозе сельскохозяйственного сырья, им легко удавалось одержать верх. Промышленности давалось предпочтение перед интересами крестьянства, так как она имела большее значение для прилива денег в страну и пополнения пошлинами государственного казначейства. Для землевладельца полуфеодального типа вопрос о защите интересов сельского хозяйства не играл большой роли. Его доходы от земли давно получал не он, а ростовщик.

Главными источниками средств для него являлись государственная служба и подачки короля, но с развитием нового капиталистического землевладения и фермерского хозяйства усиливается сопротивление землевладельца политике, приносившей сельское хозяйство в жертву промышленности. Доход землевладельца капиталистического типа — это рента, остающаяся за вычетом из цены сельскохозяйственных продуктов стоимости капитала и средней прибыли. Здесь рента не может быть повышена за счет нажима на арендатора, если последний — капиталист, а не мелкий крестьянин. Вопрос о ценах на сельскохозяйственные продукты приобретает первостепенную важность.

Но раньше чем мы перейдем к рассмотрению вытекавших отсюда последствий, остановимся на оппозиции индивидуальных купцов торговым монополиям. Само собой понятно, что они — наиболее ранняя по времени оппозиция. Она выдвигает лозунг свободной торговли, «free trade», — термин, который мы находим уже в заголовках и содержании очень ранних памфлетов. В этих ранних памфлетах, однако, термин «свободная торговля» часто имеет чисто меркантилистический смысл и противопоставляется не монопольным компаниям, а монетарной системе, защищавшей законы против вывоза денег и все те меры, которые, по их мнению, могли вести к этой цели. Так, чистым меркантилистом является Misselden, хотя он и защищает «свободную торговлю». Однако наряду с чистыми меркантилистами появляются авторы, защищающие свободу торговли против монопольных привилегий крупных компаний.

Напомним точный смысл этого термина в рассматриваемую нами раннюю эпоху. Он вовсе не означает отмены правительственной регламентации, покровительственной системы, всего арсенала экономической политики меркантилизма. Этот смысл он приобретает лишь значительно позже, особенно у классиков. Рассматриваемые нами писатели XVII в. сами стоят на меркантилистических позициях, но они за то, чтобы все английские купцы пользовались одинаковыми льготами в области торговли, как и торговые компании, т. е. они — сторонники уничтожения монополистических компаний, причем они аргументируют теми соображениями, что от такой политики повысится активный баланс. С новыми нотками мы встречаемся, когда защитниками свободы торговли выступают представители другого класса — землевладения. В этом отношении очень интересен памфлет анонимного автора под названием «Доводы в пользу ограничения вывоза шерсти» («Reasons for a limited exportation of wool», 1677). Автор с самого начала выявляет свои классовые симпатии. Он пишет о «справедливых жалобах лендлордов и фермеров нашей страны, которые приписывают основную причину своей скудости дешевизне шерсти» (стр. 3). Памфлет написан против таможенного досмотрщика по борьбе с контрабандой шерсти Вильяма Картера, автора нескольких памфлетов по этому вопросу, в частности памфлета «Утверждение интереса Англии в торговле» («England’s interest by trade asserted»). На заявление Картера, что мануфактуры дают занятия беднякам, аноним отвечает, что мануфактуры увеличивают число бедняков. «Я не могу согласиться, — пишет он, — с тем, что мануфактуры делают бедняков менее бедными; думаю, что скорее — наоборот. Хотя они и дают имеющимся беднякам работу, но они при этом создают еще большее число бедняков. При этом капиталисты (masters) дают такую ничтожную заработную плату, которая лишь позволяет беднякам не умирать с голоду, пока они в состоянии работать; когда же возраст, состояние здоровья или смерть отнимет у них возможность работать, их жены и дети чаще всего поступают на попечение прихода. Вот почему в тех городах, где исчезла суконная промышленность, как например в графстве Кентском, имеется теперь меньше бедняков, чем было раньше» (стр. 41). Нельзя отказать автору в очень тонко подмеченной черте капитализма.

Вместе с тем невольно вспоминается позднейшая борьба в XIX в. между землевладельцами и промышленными капиталистами, в которой каждая сторона вскрывает слабые стороны другой. Так, землевладельцы писали о безудержной эксплуатации рабочих на капиталистических фабриках и выступали сторонниками сокращения рабочего дня, конечно в промышленности. Промышленники в свою очередь рекомендовали посмотреть на положение сельскохозяйственных батраков. Так и автор нашего памфлета, защищая интересы землевладельцев, подчеркивает отрицательные стороны капиталистической промышленности: низкую оплату труда, необеспеченность существования рабочих, люмпен-пролетариат.

Само собой разумеется, что интересы землевладельцев представлены у него как совпадающие с интересами всей нации в целом. Он пишет: «Величайший интерес и забота государства должны быть направлены к тому, чтобы охранять знать, дворянство и вообще тех, кому принадлежат земли в нашей стране, во всяком случае в гораздо большей степени, чем немногих промышленников, занятых переработкой избытка нашей шерсти, или купцов, которые получают барыши на вывозе наших промышленных изделий» (стр. 51). В аргументации автора в защиту землевладельцев мы находим некоторые мысли, которые внешне напоминают те, что впоследствии развиваются физиократами. Автор говорит о землевладельцах, что «они являются собственниками и хозяевами земли, которая представляет основу всякого богатства народа, так как всякая прибыль происходит от земли (all profit arising of the ground). Они оплачивают все налоги и несут на себе все бремя государства (единый налог физиократов. — И. П.); ведь все оплачиваются только теми, кто покупает, но ничего не продает. Все же продавцы могут повысить цены на свои товары или понизить их качество в зависимости от высоты налогов… Они (землевладельцы. — И. П.) содержат большие семьи, что очень содействует потреблению продуктов нашей промышленности. Много народу зависит от них, быть может столько же, сколько зависит от состояния суконной промышленности» (стр. 51). Автор подсчитывает убытки, которые терпит землевладение от запрещения вывоза шерсти, введенного в 1647 г. До этого запрещения шерсть продавалась по средней цене 12 фунтов стерлингов за тюк в 240 фунтов. Теперь (т. е. в 1677 г.) цена — 4 — 5 фунтов стерлингов. Очень характерно, и мы полагаем, что автор памфлета не ошибается, когда он считает акт 1647 г. революционным, результатом политической борьбы и победы в этой борьбе буржуазных классов над помещиками. «Правительство того времени (периода английской революции. — И. П.) получило поддержку в гражданской войне со стороны большого числа рабочих-суконщиков, которые больше предпочитали грабить и воровать за полкроны в день[32], чем заниматься монотонной работой за 6 пенсов в день; чтобы поощрить и вознаградить их и чтобы ослабить дворянство, они установили это запрещение, как я утверждаю» (стр. 8). В других своих высказываниях автор последовательно защищает политику, выгодную землевладельцам. Он пытается доказать, что низкая цена шерсти невыгодна даже производителям-суконщикам, труд которых оплачивается ниже. Выигрывает только небольшая группа, которых автор называет посредниками-суконщиками: «Род людей, которые сами именуют себя купцами складочного места (the merchants of the staple), но в действительности являются лишь спекулянтами; эти столпы торговли являются заклятыми врагами бедняков. Они получают свои барыши главным образом на человеческой нужде. Они зарабатывают на продавцах и на покупателях, которые от этого теряют. Суконщику (производителю. — И. П.) они плачутся, что сукно не находит сбыта, что шерсть настолько дешева, что сукно почти ничего не стоит. Когда же они его купили по низкой цене и намерены его продать торговцу или суконщику (оптовому купцу), тогда они начинают петь по-иному. Шерсть, мол, настолько дорога, что бедные суконщики с трудом могут выручить достаточные цены за сукно» (стр. 17). Автор памфлета вообще высказывается против суконной промышленности на том основании, что там, где много мануфактур, там всегда, или по большей части, больше и бедняков… «Справедливо, что при возникновении мануфактур последние применяют много бедняков, но так продолжается недолго» (стр. 19). Что касается практических предложений самого автора, то они довольно умеренны и мало расходятся с общим духом меркантилизма. Он добивается свободной торговли шерстью внутри страны и разрешения вывозить излишек ее за границу. Мы привели большие выдержки из этого замечательного трактата потому, что он дает представление о наиболее раннем литературном проявлении оппозиции землевладения против экономической политики меркантилизма, ударявшего по карману землевладельцев.

Автор анонимного памфлета «Reasons for a limited exportation of wool» — не одиночка в своей оппозиции меркантилизму. Отметим другого интересного писателя, автора ряда памфлетов, — Рожера Кука. В его произведении «Трактат, в котором доказывается, что английская церковь и государство находятся в равной опасности с торговлей страны» («А treatise wherein is demonstrated that the church and state of England are in equal danger with the trade of it», 1671) переплетаются меркантилистические аргументы с критикой традиционной меркантилистической политики. Он выступает против колоний и Навигационного акта Кромвеля. В ряде мест Кук выказывает себя защитником сельского хозяйства; в частности, он противник запрещения вывоза шерсти. Он пишет: «Пусть читатель посмотрит на положение бедного сельского хозяина (country-man). Ведь считается государственной изменой вывозить шерсть, вследствие чего она превратилась в малоценную дрянь в нашей стране. Поскольку сельский хозяин не может продать у себя в стране своей шерсти, он разорен; если же он попытается доставить себе пропитание путем вывоза ее на внешний рынок, он подвергается наказанию» (стр. 18). Против Навигационного акта Кук также выступает с точки зрения интересов сельских хозяев. Мы находим также у Кука возражение против монополистических торговых компаний и требование свободы торговли. «Продукты сельского хозяйства и промышленности Англии, вывозимые за границу, достаются небольшому числу английских купцов, которые могут покупать что им угодно и на условиях, какие они пожелают. Остальное же они оставляют на руках у бедных соотечественников, лишенных возможности облегчить свое положение каким-нибудь способом. 1) Поэтому наши отечественные товары не имеют той стоимости, которую они имели бы, будь торговля свободной. 2) Как в отношении отечественных, так и иностранных товаров купец-экспортер и местные торговцы могут установить любую цену» (стр. 49). Кук неоднократно подчеркивает, что свобода хозяйственной деятельности способствует расцвету хозяйства. «Торговля тем в лучшем состоянии, чем она свободнее» (стр. 64). Специально он выступает против монополии. «Английские корпорации препятствуют улучшению наиболее ценных отраслей хозяйственной деятельности в Англии» (стр. 70). В свободе торговли он видит причину процветания Голландии, которую ставит, конечно, в пример Англии. «Причина того, что голландское хозяйство более развито и голландцы работают дешевле, заключается в свободе торговли; торговля в Англии ограничена только англичанами, а среди последних — привилегиями корпораций. Если вы хотите получить какой-либо продукт, вы должны его оплачивать по той цене, как заблагорассудится немногим англичанам, производящим его. Свобода торговли в Соединенных Королевствах Нидерландов увеличивает число рабочих рук и делает население более трудолюбивым: так как множество людей конкурирует друг с другом, возникает стремление у каждого превзойти других» (стр. 113— 114). Мы привели последнюю цитату из другого памфлета Кука: «Причины роста голландской торговли» («Reasons of the increase of the Dutch trade», 1671).

Мы ограничимся этими соображениями Кука. То, что мы хотели показать, это — факт возникновения оппозиции, выражающей интересы землевладения, против экономической политики меркантилизма; главным практическим требованием этой оппозиции является свобода торговли и вообще хозяйственной деятельности. В отношении сельскохозяйственных продуктов и особенно сельскохозяйственного сырья (например шерсти) это было требование свободы вывоза их.

Подведем итоги. Разложение меркантилизма обусловлено дальнейшим развитием товарно-капиталистического хозяйства и глубокими экономическими переменами, которые оно вызвало в структуре сельского хозяйства, промышленности и торговли. Эти перемены обусловили изменения в классовой структуре английского общества, в соотношениях различных классов между собой и к государству.

В сельском хозяйстве происходит переход земельной собственности в руки нового класса — капиталистов, для которых земля представляет лишь выгодное применение капитала. Возникает капиталистическое сельское хозяйство, начинает развиваться класс фермеров-капиталистов, хотя до полного оформления его и вытеснения крестьянства в XVII в. еще далеко.

В промышленности развивается капиталистическая мануфактура, дополняемая домашней капиталистической промышленностью. Ремесло вытесняется или попадает в полную зависимость к скупщикам-капиталистам.

Рамки торговых монополий становятся тесными для растущего производства в промышленности и в сельском хозяйстве. Интересы капиталистической промышленности и капиталистического сельского хозяйства вступают в противоречие с интересами монополии и жесткой государственной регламентацией внешней торговли.

Сама торговля выходит за рамки торговых монополий. Увеличивается число interlopers, добивающихся-уничтожения монополий и свободы торговли. Наряду с этим появляются тенденции к уничтожению оков государственной регламентации по отношению к торговле.

Буржуазия, окрепшая как в экономическом, так и в политическом отношении, не довольствуется прежним компромиссом с государственной властью, приводившим в таможенной политике и в экономическом регулировании к ее подчинению интересам фиска.

Таким образом мы можем наметить три классовых струи в движении против меркантилизма: со стороны землевладения, промышленной буржуазий и самой торговой буржуазии.

Критика меркантилизма со стороны указанных групп идет в следующих направлениях: во-первых, она направлена против монополий, государственной регламентации экономической жизни, идет под лозунгом свободы торговли в том смысле, в каком этот лозунг нашел свое завершение у классиков. Во-вторых, мы видим критику учения меркантилистов о деньгах, как богатстве по преимуществу, и о решающем значении активного торгового баланса для роста богатства.

Наконец, в‑третьих, эти критические тенденции противопоставляют меркантилизму учение о труде, как источнике стоимости, и о присвоении прибавочного труда (прибавочной стоимости) как действительной сущности буржуазного богатства.

Само собой разумеется, о последней струе мы можем говорить лишь в ограниченном и, в известной мере, условном смысле. В ней находит свой исходный пункт зарождение классической политической экономии, получившей свое дальнейшее развитие в учении А. Смита и Д. Рикардо.

Перейдем теперь к рассмотрению ряда авторов, в произведениях которых находят свое выражение все эти элементы разложения меркантилизма. Исходным пунктом являются в этом отношении экономические воззрения Вильяма Петти, гениальнейшего экономиста XVII в.

Вильям Петти

Центральной фигурой, представляющей начало разложения меркантилизма и возникновения классической политической экономии, является Вильям Петти. Время появления основных экономических произведений Петти относится к периоду расцвета английского меркантилизма.

У Петти, как и вообще в экономической литературе этой эпохи, мы не находим оформленной экономической системы в собственном смысле слова. Больше того, теоретические вопросы политической экономии не занимают большого места в его произведениях. Теоретических вопросов он касается лишь вскользь, среди статистических, описательных работ, по поводу статистических подсчетов. Не следует забывать, что Петти является основоположником статистики, политической арифметики, как он ее называл. Опровергая мнение Дюринга о «легкомысленном образе мысли» Петти, «отсутствии понимания более глубоких и тонких различий понятий» и т. д., Маркс пишет: «Да это, ведь, вполне в порядке вещей, что напыщенная посредственность может относиться только с ворчливым недовольством к гениальнейшему и оригинальнейшему экономисту-исследователю за то, что яркие искры светлой теоретической мысли не выступают у него сплошь, как готовые аксиомы, но рассеяны в глубине грубого практического материала, например «налогов». (Энгельс, «Анти-Дюринг», ч. 2, гл. 10).

Современники и последующие экономисты считали Вильяма Петти статистиком, а не экономистом. Так, Девенант (экономист конца XVII столетия) называет Петти родоначальником «политической арифметики» в вопросах торговли и финансов. Теоретические же заслуги Петти прошли мимо современников и даже экономистов XIX столетия; понадобилась глубокая эрудиция Маркса, чтобы стряхнуть пыль веков с теоретического наследства В. Петти.

Эта странная участь, постигшая гениального экономиста, несомненно объясняется тем, что его идеи, дающие Марксу безусловное право считать его «отцом политической экономии», у самого Петти, как мы уже говорили, не систематизированы. Прошло около столетия, раньше чем они приняли более или менее систематический облик у Адама Смита, который оказал такое сильное влияние на развитие политической экономии, что заслуги его предшественников были забыты.

В. Петти принадлежит ряд произведений, посвященных экономическим вопросам. В 1662 г. появилось его первое экономическое сочинение: «А treatise of taxes and contributions» («Трактат о налогах и податях»). В 1672 г. вышли: «Политическая анатомия Ирландии», «Политическая арифметика», «Опыты по политической арифметике», «Трактат об Ирландии». Произведение Петти «Quantulumcunque concerning money» («Кое-что о деньгах») написано в 1682 г. в связи с предполагавшейся денежной реформой.

Петти открывает своими произведениями период разложения меркантилизма и кладет начало классической политической экономии. В этом его важнейшая черта и специфическая роль в истории политической экономии. Тем не менее необходимо отметить, что, наряду с этими основными чертами экономического творчества Петти, мы находим у него ряд меркантилистических пережитков. В этом отношении Петти несколько напоминает А. Смита. Подобно тому как Смиту не удалось полностью изжить физиократические воззрения (например в теории земельной ренты, в вопросе об особенно высокой производительности земледельческого труда), так и Петти сохраняет не мало меркантилистических пережитков, не замечая их внутреннего противоречия с теми взглядами, которые характеризуют его как основоположника классической политической экономии. Мы начнем с краткого изложения меркантилистических элементов у Петти.

Элементы меркантилизма в экономических воззрениях Петти

Как мы уже отметили выше, элементы меркантилизма зачастую переплетаются у Петти с его правильными, т. е. идущими по линии классической политической экономии взглядами, причем он сам не замечает этого противоречия. Так, мы находим у него меркантилистическое понимание богатства как денег (драгоценных металлов), притом обосновываемое совершенно вульгарным образом. Петти пишет:

«Важнейший и конечный результат торговли — не богатство в широком смысле слова, но главным образом изобилие серебра, золота и драгоценных камней, которые не гибнут, не так изменчивы, как прочие товары, но являются всегда и повсюду богатством, тогда как обилие вина, хлеба, дичи, мяса и т. п. — богатства лишь hiс et nunc (здесь и теперь), так что производство и торговля такими товарами, которые наполняют страну золотом, серебром, драгоценными камнями и т. п., выгоднее всех других»[33].

Петти сводит преимущества драгоценных металлов и камней к их естественным свойствам, фетишизирует драгоценные металлы как форму стоимости. Но он признаёт, как и другие развитые меркантилисты, что деньги важны не сами по себе, не своим количеством. «Не является ли страна более бедной, когда у нее меньше денег? Не всегда; подобно тому как самые деловые люди держат при себе мало денег или совсем их не держат, но обращают их на покупку и продажу всяческих благ для извлечения наибольшей прибыли, так может обстоять дело и с целым народом, который есть не что иное, как множество людей»[34]. Как и Ман, Петти указывает на средство заменить недостающие стране деньги, — а именно на организацию банка. Выше было цитировано мнение Петти о том, что нужно производить такие товары, вывоз которых может снабдить страну драгоценными металлами, т. е. дать активный торговый баланс. По общему мнению меркантилистов, активный торговый баланс является преимущественно результатом вывоза промышленных изделий. Чем больше развита промышленность, тем ценнее вывоз, тем больше активность баланса. Меркантилисты, вообще говоря, не отрицали, что и вывоз сельскохозяйственных продуктов может быть выгоден стране, но относительно выгоднее вывоз промышленных изделий. Сукно имеет гораздо большую стоимость, чем шерсть; выгоднее вывозить сукно, чем шерсть. Вообще меркантилисты считали, что надо всячески стремиться развивать национальную промышленность, перерабатывать сырье в фабрикаты и вывозить главным образом последние. Напротив, если ввоз неизбежен, то надо стараться ввозить как можно меньше или совсем не ввозить фабрикатов, а главным образом ввозить промышленное сырье для поощрения национальной промышленности. На этой точке зрения, в общем, стоит и Петти. «Можно больше заработать промышленностью, чем сельским хозяйством, а торговлей больше, чем промышленностью»[35]. Под торговлей Пети понимает транзитную и внешнюю торговлю. К вопросу о роли налогов Петти подходит и с другой стороны, а именно с точки зрения их влияния на богатство страны. В основном Петти становится тут на меркантилистическую точку зрения. Поскольку налоги не влияют на количество денег в стране и на богатство страны, т. е. не увеличивают и не уменьшают количества денег в ней, они не уменьшают богатства страны.

В отличие от большинства меркантилистов, выступавших против расточительства и роскоши, Петти считает, «что они не приносят ущерба богатству страны, поскольку ограничиваются продуктами отечественного производства, т. е. не влекут за собой вывоза денег за границу.

По этим двум вопросам Петти пишет в «Трактате о налогах и податях».

Он начинает с утверждения, что как бы велики ни были налоги, «если взятые деньги не выходят из страны, последняя остается неизменно богатой по отношению ко всякой другой стране»[36]. Поэтому Петти считает неправыми тех, кто ворчит по поводу того, «что деньги тратятся на увеселения, великолепные зрелища, триумфальные арки и т. п.; на это я отвечаю, что это, собственно, означает переход денег к промышленникам, которые изготовляют соответствующие вещи; и хотя эти промыслы кажутся суетными и обслуживающими только потребности в украшениях, они влекут перелив денег к наиболее полезным промыслам, а именно к пивоварам, пекарям, портным, сапожникам и т. п.»[37].

Следующим важным пунктом, в котором Петти примыкает к меркантилистам, является вопрос о двух источниках богатства: земле и труде, соответственно чему богатство делится на естественное и искусственное, т. е. на продукты сельского хозяйства и добывающей промышленности, с одной стороны, и на продукты обрабатывающей промышленности — с другой.

Новое у Петти — в том, что он в связи с этим делением делает попытку выразить стоимость продукта в обоих составных факторах; затем он переходит к сведению их к единому источнику — труду; тем самым Петти становится основоположником теории трудовой стоимости, о чем речь будет идти дальше.

Вопрос о роли труда, как одного и важнейшего источника богатства, приводил, как мы видели, меркантилистов к их теории народонаселения и его влияния на рост богатства страны. Аналогичные взгляды на народонаселение мы находим у Петти. В IV главе «Политической арифметики» Петти мы читаем: «Если бы в Англии жил только один человек, вся территория страны давала бы лишь столько, сколько необходимо для существования одного человека; если бы к этому человеку присоединились и другие люди, рента или выгода от той же земли была бы двойной (при присоединении к первому человеку второго), тройной (при прибавлении двух человек) и т. д., пока на этой территории не будет жить столько человек, каковому количеству она сможет только доставить пищу»[38]. В «Трактате о налогах» Петти резюмирует свои взгляды на население: «Малочисленность народонаселения — действительная бедность. Народ, состоящий из 8 000 000 душ, более чем вдвое богаче, чем народ из 4 000 000 душ, живущий на такой же территории». И Петти особенно ярко выражает связь между населением и трудом, говоря о десятине (налоге в пользу церкви): «Десятина возрастает на определенной территории по мере того, как возрастает труд этой страны; а труд страны должен расти по мере того, как растет население»[39]. Все указанные соображения объясняют нам, почему меркантилисты были сторонниками всех мер, ведущих к увеличению населения. К тому же Англия XVII в. далеко не страдала от избытка народонаселения, определявшегося, по весьма приблизительным подсчетам современников (King), в 6 — 7 миллионов человек.

Мы находим у Петти также меркантилистические воззрения на производительный труд. Поскольку меркантилисты считают причиной роста богатства страны активный торговый баланс, они рассматривают как непосредственно производительный труд (т. е. труд, увеличивающий богатство страны) тот, который приводит к активному торговому балансу. Это прежде всего и непосредственно — труд, занятый во внешней торговле, косвенно лишь — труд в производстве. На первом месте стоит промышленность, второе место занимает сельское хозяйство.

Эту градацию производительного труда с точки зрения его роли в активном торговом балансе мы находим также у Петти.

Последний вопрос, в решении которого мы находим некоторые черты сходства у Петти с меркантилистами (например с Чайльдом), это — вопрос о проценте.

Вместе с Чайльдом Петти разделяет тот взгляд, что высота процента влияет на цены товаров, а тем самым — на внешнюю торговлю и развитие промышленности. «В Ирландии уровень процента равен 10, что является большим препятствием для торговли, поскольку процент повышает цену ирландских товаров и дает возможность другим нациям конкурировать с Ирландией, продавая свои товары дешевле». По указанию Маркса, называющего Петти, наряду с Буагильбером, основоположником классической политической экономии, меркантилистические воззрения сильнее выступают в его ранних произведениях. «Совершенно законченный, как бы отлитый из одного куска труд представляет собой сочинение Петти «Кое-что о деньгах», опубликованный в 1682 г. Здесь совершенно уже исчезли последние следы меркантилистических воззрений, которые встречаются в других его сочинениях»[40]. Мы выяснили, в каких отношениях можно считать Петти меркантилистом. Если бы вышеуказанным ограничивались взгляды Петти, он не выделялся бы ничем из массы современников-экономистов. Но наряду с обычными меркантилистическими воззрениями мы встречаем у Петти глубоко оригинальные мысли, которые делают из него основателя классической политической экономии. При этом он затрагивает почти все важнейшие вопросы науки: теорию стоимости, теорию денег, проблему прибавочной стоимости, земельной ренты, процента, заработной платы. Этого перечня достаточно для того, чтобы показать, насколько широки интересы Петти и его значение почти для всех проблем политической экономии.

Проблема стоимости

Роль Петти, как основоположника теории трудовой стоимости, должна быть особенно подчеркнута. До Петти теории стоимости в собственном смысле слова нет; мы не находим ни у одного меркантилиста даже такого простого вопроса: чем определяется меновая стоимость данного товара? Не нужно смешивать, рассматривая историю вопроса, проблемы стоимости и проблемы цены. Уже в конце XVI столетия Боден формулирует теорию, которая впоследствии получила название количественной теории денег. Она была непосредственно подсказана революцией в ценах, происшедшей в связи с огромным приливом драгоценных металлов из новооткрытой Америки. Но утверждая, что цены товаров пропорциональны количеству золота и серебра в стране и обратно пропорциональны массе товаров, Боден далек от того, что мы понимаем под теорией стоимости. После Бодена и до Петти мы не находим ни у одного из меркантилистов (французских, английских или итальянских) даже попытки двинуться дальше в вопросе о цене и стоимости.

Довольно значительную экономическую литературу вызвали столь обычные в XVI и XVII вв. порча и «повышение» монеты, но и тут даже у наиболее проницательных экономистов (например у Роберта Коттона) дело шло не дальше положения: стоимость монеты зависит не от наименования, а от количества содержащегося в ней драгоценного металла. Издатель собрания экономических произведений Петти Hull в предисловии, посвященном характеристике экономических воззрений Петти, считает возможным указать на Гоббса как на автора, натолкнувшего Петти на теорию трудовой стоимости. Hull отмечает ошибочно XXIV главу книги Гоббса «О гражданине». На самом деле речь идет о XXIV главе «Левиафана». Кое-что можно найти для характеристики экономических взглядов Гоббса в главе XIII «О гражданине». Мы покажем, путем анализа Гоббса, насколько ошибочно указание Hull’я, оспаривающее оригинальность Петти.

Глава XXIV «Левиафана» носит название «О питании и размножении государства». «Питание государства, — говорит Гоббс, — заключается в изобилии и распределении пригодных для жизни веществ. Это изобилие ограничено природой теми благами, которыми нас снабжают две груди нашей общей матери (природы) — земля и море, или же которые она продает человечеству в обмен на труд». Гоббс поясняет дальше смысл последнего выражения: «Материю питания, заключающуюся в животных, растениях и минералах, бог свободно предоставил нам на поверхности земли или вблизи нее; так что мы не нуждаемся ни в чем, кроме труда и трудолюбия, для получения их, поскольку обилие зависит, помимо божьего благоволения, исключительно от труда и трудолюбия людей». Нет страны, которая не обладала бы излишком какого-нибудь продукта. Этот излишек перестает быть таковым, если он выменивается на продукты, производимые в других странах. Последние могут быть получены или путем обмена на собственный излишек продуктов, или посредством войны, или, наконец, в обмен на труд, «так как человеческий труд — тоже товар, который можно выгодно выменять, как и всякую другую вещь». Гоббс имеет в данном случае в виду факты, характерные для Голландии, на которую вообще в XVII в., начиная уже с Рели, указывало, как на образец для Англии, большинство английских экономистов. Именно к Голландии относятся преимущественно слова Гоббса о странах, которые, «имея не большую территорию, чем необходимо было населению для жилья, не только сохранили, но и увеличили свое могущество отчасти трудом, выражающимся в транзитной торговле, отчасти же продажей промышленных изделий, сырье для изготовления которых было доставлено из других мест». Труд, как мы видим, рассматривается как источник потребительной стоимости, материального богатства.

Обмен труда на товары фактически имеет место уже у ремесленника, работающего из материала заказчика.

Еще более элементарны экономические рассуждения Гоббса в опубликованном значительно раньше произведении «О гражданине». Видеть в приведенных нами рассуждениях даже зародыш трудовой стоимости — совершенно несостоятельно, иначе пришлось бы честь открытия приписать не Гоббсу, а имеющему несравненно больше прав на нее писателю первой половины XVI в. Клементу Армстронгу. В его небольшом произведении мы читаем: «Все богатство государства имеет своим источником труд простого народа».

О выгоде вывоза сырья, превращенного уже в самой стране в промышленное изделие, знают даже самые ранние меркантилисты, т. е. они уже проповедуют обмен труда на товары. Тот же Армстронг: «Если бы вся шерсть была обработана в самом королевстве, труд (изделия) народа имел бы гораздо большую стоимость для королевства, чем ныне вся шерсть вместе с дающими ее овцами». Мы могли бы процитировать аналогичные места из знаменитых диалогов Джона Гельса, относящихся к 1547 г. Можно ли проводить хоть какую-нибудь параллель между крайне тощими экономическими мыслями Гоббса, который в этом отношении нисколько не интересен, и замечательными взглядами Петти на стоимость и труд, как создателя стоимости? После Петти вопрос о причинах стоимости в той или иной постановке уже не сходит со сцены. Им занимаются в конце того же века, в котором писал Петти, Локк, Барбон, Чемберлен, причем Барбон впервые набрасывает теорию спроса и предложения. Но Петти, повторяем, является первым в истории экономической мысли, кто поставил проблему стоимости и дал в сущности наиболее правильное ее решение, не превзойденное никем до Адама Смита. При этом Петти не бредет бессознательно по никем до него не проложенному пути, а отдает себе ясный отчет во всей важности проблемы. В «Политической анатомии Ирландии», где Петти подходит к стоимости как к производному земли и труда, он считает необходимым выразить стоимость в одном из двух факторов, для чего нужно найти соотношение между ними. Выражение соотношения между землей и трудом, т. е. в конечном итоге выражение стоимости в труде, Петти называет важнейшей проблемой в политической экономии.

Мы находим у него различение цены и стоимости. Первая — это так называемая «политическая» цена, стоимость же он называет естественной ценой. Излагая теорию стоимости, Петти заключает свое изложение фразой, свидетельствующей о том, что он видел в стоимости не непосредственную внешность явлений, а их глубокое основание, скрытое под сложной надстройкой.

Что стоимость определяется трудом, затраченным на производство, и только им, видно по следующей цитате из «Трактата о налогах»: «Если бы кто-нибудь добыл из рудников Перу и привез в Лондон унцию серебра, затратив на это то же самое количество времени, в какое он мог бы произвести бушель зерна, то одно было бы естественной ценой другого; если бы, благодаря новым, более богатым рудникам ему удалось бы так же легко добыть две унции, как прежде одну, то зерно, при цене в 10 шиллингов за бушель, было бы теперь так же дешево, как прежде при цене 5 шиллингов ceteris paribus»[41]. Совершенно также определяет Петти в другом месте того же сочинения сравнительную стоимость хлеба и серебра, но только вводит в свои расчеты земельную ренту: «Представим себе, что какой-нибудь человек в состоянии обработать собственными руками определенное пространства земли, вспахать, заборонить, засеять, снять и свезти зерно, обмолотить, промять, — словом, сделать все, чего требует земледелие, и что у него есть достаточное количество семян, чтобы засеять поле. Если он вычтет из урожая семена, а равно и все то, что он потребил сам и отдал другим в обмен на платье и другие необходимые ему предметы, то остаток зерна составит естественную и действительную ренту за данный год»[42].

Если мы выразим современным экономическим языком расчет Петти, то можно сказать, что он представляет продукт (стоимость) как сумму двух частей, так как его рента, в сущности, есть прибавочная стоимость. Петти ставит вопрос, как выразить эту ренту (прибавочную стоимость) в деньгах: «Следующий, хотя несколько особняком стоящий вопрос, может быть: в каком количестве английских денег выражается стоимость этого зерна или ренты? Я отвечаю: она равна сумме денег, которую другой человек мог бы сберечь в то же самое время за покрытием своих расходов, если бы он всецело занялся производством денег. Предположим, что этот другой человек отправляется на серебряные прииски, добывает там серебро, очищает его, перевозит его в то место, где первый производит свое зерно, чеканит из серебра монету и т. д. Предположим далее, что это лицо во все время производства серебра приобретает также необходимые средства пропитания, одежду и т. д. Серебро второго должно быть равно по стоимости зерну первого; если серебра имеется, положим, 20 унций, а хлеба 20 бушелей, то цена одного бушеля зерна будет равна одной унции серебра»[43]. Петти приравнивает стоимость всей добытой массы серебра за вычетом того количества, которое было затрачено на существование производителя, к количеству хлеба, произведенного такой же затратой труда, за вычетом средств существования производителя. Петти мог бы обойтись без расчленения стоимости на заработную плату и прибавочную стоимость, но в данном случае его интересовало определение прибавочной стоимости в хлебе.

Петти не только определяет стоимость затратой труда, но попутно отмечает трудности количественного приравнивания качественно разнородных видов труда и разрешает эту задачу: «Поскольку производство серебра, быть может, требует большего умения и сопряжено с большими случайностями, чем производство зерна, все же это сводится к одному: пусть сто человек занимаются в течение десяти лет производством зерна, и столько же народу в течение того же времени — производством серебра. Я утверждаю, что совокупный чистый продукт серебра равен совокупному чистому продукту зерна и что цена определенной части одного продукта равна цене такой же части другого»[44].

Задача сведения сложного труда к простому также остроумно разрешена Петти, который рассматривает сложный труд как более производительный. Ведь в конце концов важно не правильное решение Петти той или иной частной проблемы, а самое дерзание «найти равенство между искусством и простым трудом».

Хотя стоимость определяется трудом, однако непосредственно она измеряется двойной мерой: землей и трудом. «Но то, что я должен сказать по этому поводу, это — то, что все вещи должны измеряться двумя естественными мерами; таковыми являются земля и труд, т. е. мы должны сказать, что овца или одежда стоит такого-то количества земли и такого-то количества труда; так как и овцы и одежда — продукт земли и человеческого труда на ней». Тут мы сталкиваемся с мыслью, которая нашла хороший прием у ряда крупнейших экономистов после Петти, особенно у Локка и Кантильона.

Определение стоимости товара землей и трудом свидетельствует о том, что Петти видит в труде только его конкретный характер, а в товаре — потребительную стоимость. Как потребительные стоимости, все товары для своего создания нуждаются в материале, непосредственно данном природой, землей, и в различных видах производительного, полезного труда, видоизменяющих природу. В этом именно смысле нужно понимать сведение всякого товара к земле и труду. Особенно ярко эта мысль выступает у одного из «верных» (наиболее заимствовавших) последователей Петти — английского философа Джона Локка. У самого же Петти мысль о сведении стоимости к земле и труду не получает дальнейшего развития. Таким образом Петти обнаруживает верный экономический инстинкт, не развивая в сущности неправильной линии в вопросе о стоимости, после того как он дал правильное решение вопроса.

Локк, уже после Петти, пытается установить отношение между стоимостью как продуктом земли, и той долей стоимости, которая является продуктом труда. Петти, следовательно, как мы уже говорили, не случайно наряду с выражением стоимости через труд применяет также определение стоимости трудом и землей. Он в этом отношении частично примыкает к меркантилистам, и его правильное чутье сказалось в том, что он сумел перейти от этого определения к истинному. Если Локк еще оставляет для стоимости, созданной землей, одну десятую или одну сотую всей стоимости товаров, то Петти ничего не оставляет стоимости из земли в своем втором определении.

Отметим еще пару замечаний Петти. Он пишет: «Пропорция между хлебом и серебром означает лишь искусственную стоимость, а не естественную по причине сравнения между вещью естественно полезной и вещью самой по себе бесполезной»[45]. Очевидно это место нужно понимать так, что выражение стоимости хлеба в серебре не есть адекватное выражение стоимости. Последнее же мы получаем, когда рассматриваем выражение стоимости в труде. Поэтому вышеприведенную цитату он через несколько слов так продолжает: «Естественная дешевизна или дороговизна зависят от большего или меньшего количества рук, необходимых для получения средств существования: хлеб дешевле, когда один человек производит для десяти, чем тогда, когда он производит для шести»[46]. В вопросе о стоимости денег, т. е. драгоценных металлов, мы находим у Петти также двойственную позицию, причем наряду с неправильным взглядом, характерным для его предшественников, и более правильное решение.

Наконец, у Петти мы находим также представление о меновом обществе, как целом, которое лежит в основе теории трудовой стоимости у Смита: «Если на определенной территории живет тысяча человек, — пусть сто из них производят пищу и одежду для всей тысячи; двести производят товары в таком количестве, сколько можно выменять у других народов на товары или деньги; четыреста заняты украшениями, предметами комфорта и благолепия для целого; допустим, что есть еще двести правителей, священников, судей, врачей, оптовых и розничных торговцев, всего 900 человек»[47]. Хотя эта таблица имеет целью показать наилучшее применение для сотни лишенных средств к существованию бедняков путем использования их труда в постройке дорог и прочих общественных работах, но она вместе с тем показывает, какое представление имел Петти об общественном разделении труда и о структуре товарного хозяйства, в котором каждое звено общественного разделения труда вырабатывает товары для всего общества и получает необходимые товары, производимые другими, путем обмена на свои. Это неизбежно приводит к труду как основе стоимости, поскольку представляет обмен товаров, как обмен трудовых затрат.

Не лишне будет отметить, что Петти и в вопросе о деньгах стремился провести точку зрения теории трудовой стоимости и выгодно отличается этим не только от своих непосредственных преемников, но даже от Смита и Рикардо. Мы имеем в виду объяснение у Петти соотношения стоимости золота и серебра. Обычная для этой эпохи и для количественной теории денег вообще точка зрения выводит отношение стоимости обоих драгоценных металлов из их сравнительных количеств. Петти же объясняет пропорцию стоимости из относительной производительности занятого в их производстве общественного труда, т. е. из сравнительной затраты труда на их производство. «Пропорция стоимости между чистым золотом и серебром меняется, когда земля и человеческий труд производят больше одного, чем другого»[48]. Несмотря на такой способ выражения, совершенно очевидно, что земля здесь фигурирует не как нечто самостоятельное, а как естественный элемент, обусловливающий производительность труда.

Мы рассмотрели все рассеянные по произведениям Петти отрывки, имеющие непосредственное отношение к теории стоимости. Нам остается остановиться на особняком стоящем у Петти определении стоимости товара не трудом, затраченным на его производство, а заработной платой (точнее — количеством дневных пайков) произведшего его рабочего. «Я оценил ирландскую хижину количеством дневных пайков, которые мастер потребил во время ее производства»[49]. Маркс замечает по этому поводу, что для Петти этот способ выражения не имеет непосредственной связи со стоимостью, а аналогичен цене (т. е. денежному выражению). Подобно тому как стоимости двух товаров пропорциональны их ценам, так они пропорциональны и приведенному у Петти мерилу (количеству дневных пайков). Это — удобное мерило сравнительной стоимости, в силу своего постоянства, такое же удобное, как денежное мерило, «вследствие чего средний дневной паек человека, а не дневной труд — обычное мерило стоимости и кажется столь же регулярным и постоянным, как и стоимость чистого серебра»[50]. Напомним, что у Смита мы также встречаемся с двойственным определением стоимости товара. Маркс подводит такое резюме теории стоимости Петти: «У него имеются три определения стоимости, перекрещивающиеся друг с другом: а) величина стоимости, определяемая равным количеством рабочего времени, причем труд рассматривается как источник стоимости; б) стоимость как форма общественного труда; поэтому деньги представляются действительным выражением стоимости; с) смешение труда как источника меновой и потребительной стоимости, причем он предполагает естественный материал (землю). В действительности же Петти разрубает отношение равенства между землей и трудом, так как он представляет цену первой как капитализированную ренту и, следовательно, говорит о земле не как об естественной основе реального труда»[51].

Теория денег

Денежная проблема была у экономистов XVII в. не столько теоретическим, сколько практическим и злободневным вопросом. Государственная власть часто вмешивалась в регулирование денежной системы, причем это вмешательство носило грубый и бесцеремонный характер, часто становясь поперек интересам торговой буржуазии. В XVI и даже в начале XVII вв. в правительстве еще господствуют представления, получившие название системы денежного баланса. Основной принцип государственной политики сводился к тому, чтоб удержать в стране деньги путем запрещения их вывоза и всячески поощрять ввоз денег в страну. Эта политика характерна для первых ступеней денежного хозяйства при слабом развитии международного обмена. Уже в начале XVI в. Клемент Армстронг жалуется на то, что английские купцы перестали следовать принципу продажи шерсти во Фландрию за наличные деньги, благодаря чему государство всегда имело в изобилии драгоценные металлы. Вместо этого они стали ввозить товары и прибегать к векселям в своих расчетах.

Хотя, как мы видим, система денежного баланса устарела для XVI в. (начала), она была еще распространена до известной степени и в XVII в. Так, Ост-Индской компании, основанной в 1600 г., приходилось часто брать разрешение на вывоз испанских серебряных реалов — наиболее ходкой европейской монеты в Ост-Индии, причем это разрешение ей давалось на определенную, строго ограниченную сумму. Такая политика рано разошлась с потребностями торгового капитала, нуждавшегося в вывозе денег для прибыльных торговых операций в колониях и на внешних европейских и внеевропейских рынках. На место системы денежного баланса вырабатывались система и теория торгового баланса. Вывоз денег должен быть свободным, если в итоге страна получит больше денег. Запрещение вывоза денег наряду с грубыми полицейскими формами дополнялось и более тонкими псевдоэкономическими мерами. Чтобы деньги не уходили из страны вследствие колебаний вексельного курса, считалось необходимым последний регулировать: все расчеты по векселям производить по строго установленному курсу через правительственную расчетную палату. Наконец, как один из способов удержания денег в стране рекомендовались порча и «повышение» монеты; и то и другое сводилось в основном к тому, что количество драгоценного металла в монете понижалось, при сохранении неизменного наименования, путем примеси большей лигатуры или деления одного фунта чистого серебра на большее количество шиллингов,

У писавшего в 1635 г. Вогана мы находим подробный анализ всех доводов за и против перечисленных операций с монетой. Рассмотрим, в частности, то значение, которое придавали повышению монеты. Одним из важных соображений политики денежного баланса было, как мы видели, стремление удержать деньги в стране. Поскольку экономистами того времени стоимость монеты связывалась с ее наименованием, считалось, что при повышении монеты иностранным купцам выгодно будет ввозить свои деньги в страну с повышенной валютой, так как перечеканив ее в национальную монету, они могли купить больше товаров. То же соображение должно было помешать отливу национальной монеты в чужие страны. Совершенно такими же доводами обосновывалась порча монеты или взимание особой платы за чеканку.

Порча или повышение монеты возбуждали страстные споры, потому что задевали экономические интересы различных социальных групп. Это было широко распространенным методом пополнения государственной, точнее — королевской, казны. Как в Англии, так и особенно во Франции короли широко злоупотребляли этим методом, несмотря на то, что это было орудие о двух концах. Если оно временно увеличивало (до повышения товарных цен) покупательные средства казны и соответственно сокращало ее долги, то оно впоследствии понижало всяческие поступления в государственную казну (налоги, платежи за землю) соответственно падению покупательной силы монеты. Повышение денег тяжело отражалось на кредиторах — рантье и на землевладельцах, рентные платежи которым имели установленную договорами или обычаем денежную величину, наконец, на ремесленниках и рабочем классе, заработная плата которых отставала от роста цен. Это вызывало жалобы на дороговизну. Если основной причиной дороговизны в XVI в. было влияние прилива драгоценных металлов в Европу в связи с открытием Америки, то все же немалое значение имела и порча монеты, как на это указывает Джон Гельс, для которого второй причины (прилива драгоценных металлов) еще не было. Замечания о влиянии притока драгоценных металлов в сочинении Гельса представляют позднейшую вставку, быть может, издателя Стаффорда под влиянием Бодена.

Теоретические взгляды Петти на деньги высказаны им в связи с намечавшимися в Англии начиная с восьмидесятых годов XVII столетия планами денежной реформы, обусловленными принявшей грандиозные размеры стрижкой монеты и выросшей на этой основе спекуляцией. полновесной серебряной монетой. Сама реформа была осуществлена только в 1695 г., причем она затрагивала самые разнообразные экономические интересы и послужила поводом к чрезвычайно ценной теоретической дискуссии о деньгах (Барбон, Норс, Локк, Лоундес и т. д.). Гвоздем реформы был вопрос о том, за чей счет должна быть произведена перечеканка монеты, т. е. кто должен взять на себя потери от превращения старой неполноценной монеты в новую полноценную с соответственно понизившимся наименованием.

Однако раньше чем перейти к постановке проблемы денег у Петти, мы кратко коснемся разработки вопроса у двух предшественников Петти — Роберта Коттона и Вогана. В относящемся к 1609 г. произведении первого: «Какими способами и средствами английские короли периодически поддерживали и улучшали свой бюджет» — мы находим такую оценку установившейся практики повышения монеты: «Этим некоторые короли как будто выигрывали, но на деле этот способ чреват опасностями и недоверием к государству, и в конечном итоге он даже невыгоден королю. Поскольку государственные доходы заключаются по преимуществу в ренте определенного размера, они должны в истинной своей стоимости, если не словесно (т. е. в наименовании), понизиться в той же пропорции, в которой понижены деньги. И каждый человек будет оценивать свой товар при продаже не соответственно количеству пенсов или фунтов, но по весу чистого серебра, содержащегося в ходячей монете». К этому Коттон добавляет: «Деньги оцениваются не просто по чеканке или наименованию, но по весу металла в монете. Серебро является таким же товаром, как и другие, и свою оценку получает от своего качества».

В другом произведении, относящемся к 1627 г., — «Речь Роберта Коттона об изменении монеты», мы находим объяснения причин, требующих неизменности содержания металла в монете. «Чтобы избежать хитростей, связанных с обменом, деньги были установлены как показатель и мерило для товара; если они непостоянны, никто не может с уверенностью сказать ни что он имеет, ни что он должен; никакой договор не может быть прочным; как общественная, так и частная торговля неизбежно будет разрушена, и люди будут снова вынуждены обмениваться вещами, не подверженными обману»… «Короли не могут, — говорит Коттон, — изменить ценность денег к ущербу для подданных, но подвергаясь упреку в изготовлении фальшивой монеты». В другом месте того же произведения он впервые устанавливает различие между внутренней и внешней стоимостью денег. «Я должен различать золотые и серебряные деньги, поскольку они деньги или товар и поскольку они — мера: одно, внешнее качество, подлежит наименованию в зависимости от произвола короля, подобно другим мерам; другое, внутреннее содержание чистого металла, подлежит оценке купца. Соответственно тому как мера уменьшается или увеличивается, так изменяется и количество измеряемого в ней товара. Отсюда необходимо следует, что все вещи первой необходимости, равно как предметы роскоши, должны повыситься в цене. Кто же потерпит от повышения монеты? Король, знать и вообще все те, кто имеет ранее установленные ренты, годичные доходы, пенсии и займы. Точно также пострадают рабочие и ремесленники в силу реального уменьшения установленной статутом заработной платы». Наконец приведем другую цитату: «Золото и серебро имеют двоякую оценку: внешнюю, поскольку они монета, т. е. королевские меры, данные народу, и это — прерогатива короля устанавливать их; внутреннюю, поскольку они товары, оценивающие себя взаимно (т. е. золото оценивает серебро и наоборот), соответственно их обилию или редкости, а также все другие товары оцениваются ими; и эта оценка исключительно во власти торговли». Предложение повысить монету подсказано, по мнению Коттона, ювелирами, заинтересованными в том, чтобы выигрывать на вывозе из страны старой полноценной монеты. Нужно иметь в виду, что ювелиры до учреждения Английского банка в 1694 г. играли большую роль в торгово-промышленной жизни страны в качества банкиров, сосредоточивавших у себя огромные денежные средства. Достаточно напомнить конфискацию Карлом II их заемных средств, хранившихся в Тауэре.

Воган свое единственное произведение «Рассуждение о деньгах и чеканке» целиком посвящает теории денег. Он не скрывает сложности этой проблемы, но самонадеянно собирается раскрыть внимательному читателю все тайны денег. Поскольку знакомство с двумя авторами (Воганом и Коттоном) имеет целью лишь раскрыть место, занимаемое в истории теории денег Петти, мы не будем останавливаться подробно на Вогане, а дадим лишь краткую характеристику его взглядов. Воган объясняет, почему золото и серебро стали выполнять функции денег. Это объясняется, во-первых, тем, что они полезны и, следовательно, обладают стоимостью. Лучше же других товаров они подходят к роли денег потому, что обладают определенными естественными свойствами: не слишком распространены делимы, их части снова соединяются в единое целое, легко принимают любую форму, что облегчает чеканку, не изменяются в своем качестве от времени. Воган целиком принимает ту точку зрения, что внутренняя стоимость монеты не зависит от чеканки и определяется исключительно содержанием драгоценного металла. «Я хочу затем опровергнуть важную и широко распространенную ошибку, заключающуюся в убеждении многих, будто короли могут дать золоту и серебру такую стоимость какую пожелают, повышая или понижая монету; на деле золота и серебро сохраняют то же отношение к другим вещам, какое придало им общее согласие прочих народов, с которыми существуют торговые сношения; благодаря, такой торговле всякое повышение цены золота или серебра тотчас же соответственно повышает цены всех товаров». Всеобщую стоимость драгоценных металлов, т. е. ту их стоимость, которая устанавливается в международной торговле, Воган называет внутренней. Она зависит исключительно от содержания драгоценного металла в монете. Внешней же стоимостью Воган называет ту, которую дает монете чеканка. Чеканка монеты первоначально имела назначением только свидетельствовать о пробе, наименование же монеты обозначало вес драгоценного металла. Впоследствии чеканка стала обозначать не только пробу, но и вес. При желании можно найти у Вогана намек на различение потребительной и меновой стоимости. «Польза и удовольствие, или мнение о существовании таковых, — вот причина, почему вещи получают цену и стоимость, и их относительная цена или стоимость целиком определяется их редкостью или изобилием; поэтому относительная стоимость золота и серебра должна быть различна в разное время и в разных местах, соответственно редкости или изобилию этих металлов». Воган впервые ставит вопрос о количестве денег, необходимых для обслуживания обращения, и считает, что их может быть недостаточно или слишком много. В заключение Воган считает, что деньги должны цениться и приниматься исключительно по весу.

Итак, оба виднейшие предшественники Петти бесповоротно осудили манипуляции с монетой, исходящие из неправильного представления, что стоимость монеты определяется правительственной чеканкой, а не действительным содержанием драгоценного металла. Но вопрос о собственной стоимости денег остался совершенно нерешенным или был решен неправильно. Единственной теорией до Петти является взгляд, высказанный еще в 1576 г. Боденом, по которому цена товаров определяется соотношением между количеством товаров и денег. Его принимает издатель сочинений Гельса Вильям Стаффорд. Наконец, его формулирует один из крупнейших авторитетов начала XVII в. Герард Меляйнс в следующей форме: «Изобилие или количество товаров, и много или мало покупателей, или недостаток в товарах — вызывает повышение или понижение цен; и точно также изобилие денег делает вещи дорогими, а недостаток денег делает их очень дешевыми, в силу свойства, присущего монете как истинному мерилу»[52]. У Вогана мы находим более отчетливую формулировку количественной теории, которая сочетается с определением относительной цены товаров их сравнительной редкостью или изобилием. У Петти же, как нам уже известно, вопрос решается в том смысле, что стоимости товаров определяются сравнительным количеством затраченного на их производство труда, причем такое определение стоимости относится как к товарам в собственном смысле слова, так и к деньгам, которые Петти также считает товаром. Следовательно, количественной теории денег у Петти нет.

Главным произведением, содержащим мысли Петти о теории денег, является «Кое-что о деньгах», кроме того отдельные, иногда очень важные замечания рассеяны по всем другим произведениям Петти. Эта небольшая брошюра написана в связи с проектом денежной реформы и представляет собой ответ на 31 вопрос. Даже в это время вопрос, не является ли пониженная монета (т. е. содержащая меньше драгоценного металла) гарантией против плавки и вывоза в другие страны серебра и золота, возбуждал серьезное внимание. Поскольку, с точки зрения Петти, реальная: стоимость монеты определяется исключительно весом металла , а не чеканкой и наименованием, последние не могли оказать никакого влияния на вывоз монеты. В вопросе 9‑м спрашивается: «Если бы шиллинг при новой чеканке был доведен до ³/₄ своего теперешнего веса, то не будем ли мы вследствие этого иметь на ¹/₃ больше монет и не будем ли мы во столько же раз богаче?» Ответ отрицателен. Власть не может придать уменьшенной монете прежней покупательной силы. Поэтому Петти высказывается с неодобрением обо всех попытках государственной власти, испортить или повысить монету, называя их государственным банкротством. Он также противник всех законов (английских), запрещающих вывоз монеты, считая их противоречащими законам природы.

Нам остается заняться еще одной проблемой, если не впервые поставленной, то, по крайней мере, впервые решенной Петти, а именно вопросом, сколько денег нужно стране для обслуживания обращения. Ответ Петти замечателен. Мы находим его в «А treatise of taxes and contributions». Он исходит из двух моментов: размера расходов и скорости обращения. Рассчитав, что годичный расход нации составляет 40 000 000 фунтов стерлингов, и исходя из того, что огромное большинство бедняков (ремесленников и рабочих) получает зарплату раз в неделю, Петти устанавливает потребность в деньгах для этой цели в ⁴⁰/₅₂ от одного миллиона фунтов стерлингов. Дальше, принимая во внимание, что платежи за землю и налогов производятся четыре раза в год, если бы необходимо было в такие сроки уплатить сумму в 40 000 000 фунтов стерлингов — понадобилось бы десять миллионов. Петти в заключение берет среднюю арифметическую обоих чисел, что составляет 5½ миллионов.

Нами уже рассматривались взгляды Петти на денежную реформу. Мы у него находим правильные, вполне современные представления о биметаллизме, который применялся в современной ему Англии. Уже в «Трактате о налогах» мы читаем: «Люди измеряют вещи золотом и серебром, но преимущественно последним; не может быть двух мер, и следовательно лучшая из двух должка быть единственной». Второй металл, т. е. золото, уже не является деньгами, а только товаром. Наконец мы находим у Петти правильное понимание сущности билонной (разменной) монеты. Количество ее должно быть строго ограничено потребностью, поскольку она не полноценна. А эта потребность зависит от нужд размена и от размера наименьшей серебряной монеты. Поэтому если мы, скажем, уменьшим наименьшую серебряную монету с шести до двух пенсов, потребность в разменной монете значительно сократится. Общая теория денег у Петти представляет несомненный прогресс по сравнению со всеми предшественниками и значительно превосходит то, что дали преемники Петти. Некоторое преувеличенное представление о роли денег в хозяйстве страны и в связи с этим теория торгового баланса общи Петти со всеми меркантилистами.

Прибавочная стоимость и земельная рента

В «Теориях прибавочной стоимости» Маркс начинает с Петти, как основоположника учения о прибавочной стоимости. Маркс совершенно прав в этой оценке Петти. Основные вехи учения о прибавочной стоимости, как известно, могут быть сведены к следующим: 1) теория трудовой стоимости; 2) стоимость рабочей силы; 3) прибавочная стоимость; 4) ее подразделения (прибыль, рента и процент). Для правильной оценки значения Петти необходимо иметь в виду, что до него теории прибавочной стоимости, как и теории стоимости, — нет. Впрочем, и после Петти теория прибавочной стоимости существует даже у Смита и Рикардо в неразвитой форме, причем они ее смешивают с ее подразделениями: прибылью и рентой.

Мы показали выше, что Петти впервые формулирует теорию трудовой стоимости. То же можно сказать в отношении теории прибавочной стоимости. Однако и здесь мы можем указать на некоторые зачатки представлений о прибавочной стоимости, как продукте труда. Прежде всего отметим особняком стоящую фигуру Питера Чемберлена, автора «Poor man’s advocate». Как и многие меркантилисты, он указывает на труд бедняков как на важнейший источник общественного богатства. «Всякое богатство происходит из труда и трудолюбия бедняков». В другом месте он пишет: «Единственное богатство государства заключается в применении труда бедняков и в превращении тех, кто не работал, в трудящихся». Мы сказали, что эти мысли не представляют ничего исключительного для эпохи меркантилизма, но Чемберлен от них переходит к прибавочному продукту. Он — автор полусоциалистического проекта организации труда бедняков, который полстолетия спустя нашел себе горячего защитника в лице Джона Беллерса. Предлагая создать капитал для организации коммунистических общин, он заранее отводит возражения о непроизводительности такого применения капитала: «Бедняки не только не уменьшают капитала, но, напротив, улучшают и увеличивают его». Особенно же замечательно следующее место: «Все должны заметить, особенно это относится к государственным людям, что на бедняков не следует смотреть как на бремя, но как на величайшее сокровище нации, если труд их правильно и хорошо организован. Это особенно становится очевидным, если мы, во-первых, примем во внимание, что хотя бедняки размножаются быстрее богачей, они не только кормят и одевают самих себя, но сами богачи получают пищу, одежду, и становятся богатыми за счет того, что дает труд бедняков сверх необходимого для их собственного содержания». Если приводимая нами цитата, совершенно недвусмысленно указывающая на прибавочный продукт, который дает труд бедняков, покажется недостаточной или жалким намеком человеку, избалованному знакомством с марксовой теорией, то мы только напомним, как тщательно Маркс собирал у своих ближайших предшественников выражения на эту тему, едва ли превосходящие определенностью и четкостью приведенную нами цитату.

С противопоставлением труда, как источника прибавочной стоимости, внешней торговле, которая реализует существующие богатства, мы встречаемся уже после Петти в трактовке производительного труда, как труда, создающего прибавочную стоимость. Приведем несколько примеров такого понимания. Reynell считает некоторые профессии производительными потому, что занятые в них зарабатывают больше денег, чем расходуют. «Существуют некоторые ремесла и занятия, что даже женщины и восьми — девятилетние дети зарабатывают больше, чем они тратят»[53]. Отчетливее это понимание выступает у R. Coke’а. При разделении труда последний становится высокопроизводительным. «Провидение так заботится о трудолюбивых людях, что едва ли найдется такой человек, который не мог бы своим трудом заработать больше, чем необходимо для удовлетворения его потребностей, и поскольку человек, будучи трудолюбивым, зарабатывает сверх необходимого для удовлетворения своих нужд, это выгодно для него самого и его семьи и обогащает государство»[54]. Однако представление о прибавочной стоимости чаще встречается у позднейших представителей разложения меркантилизма. В этом отношении особенно замечательны взгляды Bellers’a, который резко расходится с меркантилистами в оценке внешней торговли: «Земля и труд — основа богатства, и чем меньше у нас незанятых рабочих рук, тем быстрее возрастает наше богатство; расходовать меньше, чем мы производим, гораздо более надежное средство стать богатыми, чем какое бы то ни было сравнение импорта и экспорта»[55]. Специально на вопросе о производительном труде останавливается Т. Dalby. Он делит население страны на три группы: 1) людей, которые потребляют больше, чем зарабатывают; 2) людей, потребляющих столько же, сколько они зарабатывают, и, наконец, 3) людей, потребляющих меньше, чем они зарабатывают. Относительно первых он говорит: «Такой человек является меньшим бременем для страны, чем тот, кто ничего не делает». Вторую группу он не считает бременем. Относительно же третьей он говорит: «Но тот человек, который своим трудом не только содержит себя и семью, но и обогащается сам, в меру своего обогащения увеличивает внутреннюю стоимость государства»[56].

Особенно интересны рассуждения о производительном и непроизводительном труде Pollexphen’a: «Хотя во всех нациях всегда были различные сословия и группы людей, но нельзя достаточно подчеркнуть то обстоятельство, что дворянин, хотя бы он имел земли, приносящие 10 000 или 20 000 фунтов стерлингов в год, или даже золотые рудники, а также священники, юристы, врачи, каковы бы ни были их заслуги или притязания на доход, вовсе не обогащают нации. И хотя они сами обладают богатством, но остались бы без помощи работающих без всяких средств к существованию и денег для приобретения их… Если те, чье богатство и все необходимое зависят от пота и труда других людей, многочисленнее по сравнению с теми, чей труд снабжает их всем необходимым, то существует опасность, что богатство нации будет потреблено, в результате чего возникнут недостаток и бедность»[57].

В приведенных нами выдержках характерно стремление связать рост богатства с трудом, а не непосредственно с внешней торговлей. Все же в большинстве случаев можно допустить, что их авторы еще не выходят за пределы меркантилистических представлений. Ведь и у Мана и у Миссельдена, правоверных меркантилистов, трудолюбие и бережливость, избыток производства над потреблением, рассматриваются как условия роста богатства. Однако, в некоторых случаях мы имеем, четкое противопоставление роста богатства от прибавочного труда (прибавочного продукта) активному торговому балансу. Таковы взгляды Беллерса и Полексфена. Эти новые представления, приближающиеся к взглядам классической политической экономии, значительно учащаются после Петти.

Перейдем к изложению взглядов Петти на прибавочную стоимость. Последняя представлена у него только в двух частных формах: земельной ренты и денежной ренты (процента).

Петти земельная рента представляется истинной и первоначальной формой прибавочной стоимости. Она еще не обособилась от прибыли и не выделилась в особую от нее категорию. Но по существу то, что Петти называет земельной рентой, не есть земельная рента в современном смысле слова, а скорее прибыль и рента, т. е. вся прибавочная стоимость.

Приведем определение ренты, которое мы находим в первом произведении Петти от 1662 г.: «Представим себе, что какой-нибудь человек в состоянии обработать собственными руками определенное количество земли: вспахать, заборонить, засеять, снять с десятин зерно, обмолотить, провеять, словом — сделать все, чего требует земледелие, и что у него есть достаточное количество семян, чтоб засеять поле. Если он вычтет из урожая семена, а равно и все то, что он потребил сам и отдал другим в обмен на платье и другие необходимые ему предметы, то остаток зерна составит естественную и действительную ренту за данный год, а среднее за семь лет или, лучше, за целый ряд лет, в течение которых чередуются недороды с обильными урожаями, даст обычную земельную ренту, выраженную в зерне». То, что Петти называет рентой, есть весь прибавочный продукт или натуральное выражение прибавочной стоимости. Он представляет его в денежном выражении, приравнивая к прибавочной стоимости, заключенной в добытом за то же рабочее время серебре. Петти заранее предполагает однородность этих различных видов труда или сведение их к одинаковому труду.

В приведенной нами выдержке Петти рассматривает земельную ренту, т. е. прибавочную стоимость, как продукт труда. Но мы у него находим другое место, в котором он принимает наличие ренты от земли, (а не труда) и устанавливает отношение между землей и трудом. Это место находится в «Политической анатомии Ирландии». «Вопрос об определении стоимости земли, — говорит Петти, — приводит меня к важнейшему вопросу политической экономии, а именно: как провести сравнение и установить равенство между землей и трудом так, чтобы выразить стоимость одного через другое». Способ, к которому прибегает Петти для разрешения этой проблемы, сводится в основном к следующему. Допустим, что мы помещаем на огороженную пахотную площадь в два акра теленка для откорма и что он за год увеличивается в весе на известную величину. Это количество мяса плюс процент за год на сумму, представляющую первоначальную цену теленка, есть годичная земельная рента. Если же мы приложим труд человека к этому участку и получим большее количество пищевых рационов для откорма теленка, то избыток и представит стоимость, созданную трудом и выраженную в тех же единицах, т. е. в кормовых рационах, для теленка. С этой точки зрения земля создает стоимость сама по себе, без вложенного в нее труда. Труд и земля — два источника стоимости, существования материальных благ. Петти, как видим, стоит здесь на той точке зрения, которая выражена впоследствии Локком в его «Двух трактатах о гражданской власти»: «Акр земли, который приносит здесь 20 бушелей пшеницы, и другой — в Америке, который при том же ведении хозяйства доставляет такой же урожай, несомненно обладают одинаковой естественной внутренней стоимостью. Но выгода, которую человечество получает от одного в год, составляет 5 фунтов стерлингов, а выгода, предоставляемая другим, быть может меньше одного пенса, если бы мы ее расценили и продали здесь, или, можно сказать, едва ли составляет одну тысячную. Следовательно, труд дает наибольшую часть стоимости, получаемой от земли, которая без него едва ли имела бы какую-нибудь ценность. Ему мы обязаны наибольшей частью всех продуктов земли, ибо все сено, хлеб от посеянного акра, поскольку он превосходит продукт акра столь же хорошей земли, если она не обработана, есть результат труда».

Вторым моментом, который необходимо рассмотреть в проблеме прибавочной стоимости, является вопрос о стоимости рабочей силы. По Петти, труд обладает способностью давать, за вычетом стоимости рабочей силы, еще избыток, который есть прибавочная стоимость. Это относится не только к земле и сельскому хозяйству, но и ко всем другим продуктам, в частности к драгоценным металлам. Что представляет собой заработная плата? Говоря о влиянии повышения денег на заработную плату, Петти пишет: «Если бы было объявлено, что заработная плата не должна повыситься вследствие повышения денег, то такой акт был бы только налогом на рабочих, принуждая их терять половину своей заработной платы, что было бы не только несправедливо, но и невозможно, если они не в состоянии жить на эту половину (чего нельзя предположить), ибо в этом случае закон, определяющий заработную плату, был бы плох, так как он должен предоставлять рабочим ровно столько, сколько необходимо для жизни; если вы дадите рабочему вдвое больше, он будет работать вдвое меньше времени и сделает половину прежней работы». Мы не останавливаемся подробно на проблеме прибавочной стоимости, поскольку вопрос исчерпывающе представлен у Маркса.

Перейдем к определению цены земли у Петти. Отметим прежде всего, что связь, существующая между ценой земли и процентом на денежный капитал, установлена до Петти. У Кельпепера-старшего, писавшего в 1621 г., мы находим впервые следующее соображение о соотношении процента и цены земли: «То, что имеет большее значение, чем все остальное, и является величайшим грехом против земли, это — то обстоятельство, что высокий процент делает землю дешевой». В другом месте того же произведения он еще отчетливее выражает эту мысль: «Я рекомендую им (ростовщикам) припомнить, что то, что они теряют на деньгах (от низкого процента), они выигрывают на земле; земля и деньги всегда находятся в противоположном отношении, и там, где деньги дороги (т. е. процент на денежный капитал высок), земля дешева, и наоборот, где деньги дешевы — земля дорога». Петти за исходный пункт берет цену земли, а высоту денежного процента определяет, исходя из соотношения между ценой земли и земельной рентой. «После того как мы нашли ренту или ценность (usufruit) за год, вопрос заключается в том, в какой сумме годовых рент выразится естественная ценность свободной земли. Если мы скажем: в бесконечном числе, то в таком случае один акр земли по ценности будет равен тысяче акров такой же земли, что, конечно, нелепо. Бесконечность единиц равна бесконечности тысяч. Следовательно мы должны указать более ограниченное число, и я думаю, что таким будет число лет, которые рассчитывают прожить одновременно живущие: 50‑летний, 28‑летний и 7‑летний, следовательно — дед, отец и сын. Только у небольшого числа лиц существуют причины, заставляющие их заботиться о более отдаленном потомстве, ибо кто является прадедом — уже так близок к смерти, что обыкновенно в непрерывном ряде нисходящих одновременно живут только три поколения… Поэтому я считаю сумму годовых рент, составляющих естественную ценность какого-либо земельного участка, равной естественной продолжительности жизни трех указанных лиц. В Англии мы считаем эту продолжительность в 21 год, и потому ценность земли приблизительно равна такой же сумме годичных рент»[58]. В противоположность Чайлду, который выводит повышение земельной ренты из повышения цены земли, Петти совершенно правильно за исходный пункт принимает земельную ренту и выводит из нее цену земли. По этому поводу Маркс пишет: «Определив таким образом ренту, которая у него (Петти) равна всей прибавочной стоимости, включая и прибыль, и найдя ее денежное выражение, Петти приступает к определению цены земли, что опять-таки чрезвычайно гениально»[59]. Тот способ определения цены земли, который мы находим у Петти, ошибочен. Маркс объясняет эту ошибку тем, что поскольку Петти фактически в виде земельной ренты берет всю прибавочную стоимость, он не может предположить данным процент на капитал, а наоборот, должен выводить его из ренты, как особую ее форму. Он называет процент на капитал денежной рентой и определяет его тем процентом, который образует земельная рента к цене земли. «Что же касается процента, то величина его должна быть, по крайней мере, не меньше ренты с такого количества земли, которое может быть куплено на эти деньги, где обеспеченность несомненная; там же, где обеспеченность менее надежна, там род страховки должен переплетаться с простым естественным процентом, что может значительно поднять уровень процента по сравнению с капиталом»[60].

Вторым вопросом, связанным с проблемой процента, был вопрос о том, должен ли процент (уровень его) регулироваться законодательным путем… Нужно иметь в виду, что денежный процент в XVI и даже в XVII вв. еще рассматривался как нечто предосудительное, несовместимое с христианством. Особенно в конце XVI в., когда ростовщичество чрезвычайно распространилось в Англии, как результат аграрного переворота и возникновения домашней капиталистической промышленности, публиковалось множество памфлетов, преимущественно написанных попами, против ростовщиков и ростовщичества. Кельпепер, о котором мы выше говорили, желая отделить свою брошюру от поповских памфлетов, указывает в начале ее, что он предоставляет попам заниматься религиозными доводами против ростовщичества, сам же он стремится привести некоторые аргументы, чтобы выявить, какой огромный ущерб оно причиняет королевству, которое не обладает золотыми и серебряными рудниками, но изобилием товаров, а также многочисленными и большими торговыми преимуществами; для торговли же высокий уровень процента — большое неудобство».

У Чайльда та же позиция продиктована стремлением крупного торгового капитала (Ост-Индской компании) получить необходимый для оборотов ссудный капитал по возможно более низкому проценту. Но уже довольно рано в литературе возникает течение, представители которого выступают сторонниками отмены всякого законодательного нормирования процента, политики «laisser faire, laisser passer» в этом отношении. Конечно, ростовщики всегда были заинтересованы в возможно более высоком проценте и довольно легко обходили рогатки законов. Но в XVII в. впервые возникает, как мы уже сказали, течение, которое, уже не довольствуясь голой практикой, выступает с теоретической и притом довольно удачной защитой своей позиции.

Таков анонимный автор (не Manley ли?) цитируемого Марксом памфлета «Interest of money mistaken». Он утверждает в 1668 г., что «понижение процента — следствие, а не причина богатства нации». Мы у него находим тот взгляд, что уровень процента не во власти людей и не поддается регулированию. «Понизить процент постановлением закона до 4 или даже до 3 на сто, что одно лишь якобы в состоянии нас сделать богатыми, привести к расцвету торговли и в общем позволить нам противостоять Голландии, — я отрицаю все это, так как он (Чайльд) предлагает насиловать природу, которая, как он сам признается, не допускает над собой насилия; если в Англии все подготовлено для понижения процента, так что этого нельзя избежать, как он сам утверждает, то мы не нуждаемся в законе для проведения этого, так как природа у нас будет действовать, как и в других странах». У этого же автора мы находим закон, определяющий уровень процента и формулированный следующим образом: «Изобилие денег и надежное обеспечение — истинная причина, почему они (голландцы) получают не больше 3 или 4%». Петти примыкает к этой точке зрения. В памфлете «Кое-что о деньгах» на вопрос 32‑й: «Что вы думаете о наших законах, ограничивающих уровень процента?» — он отвечает: «То же, что и о законах, ограничивающих вывоз денег, и то же, что о законах, регулирующих курс валюты».

Заключение

Мы рассмотрели основные проблемы, которыми занимается Петти. Сравнение, проведенное нами между Петти и его предшественниками, несомненно, позволяет видеть в нем крупнейшего мыслителя, который впервые дал теоретическое выражение взглядам, вошедшим в фонд классической политической экономии.

Петти хотя и занимается теоретическими вопросами не систематически, а среди своих статистических исследований, но стремится сознательно создать экономическую науку. Это изложено им в предисловии в «Политической анатомии Ирландии», впервые опубликованной в 1691 г.: «Сэр Фрэнсис Бэкон в своем «Приращении наук» провел разумную параллель во многих отношениях между естественным и политическим организмом (body) и между способами, пригодными для предохранения здоровья и силы обоих. Настолько же разумно, что как анатомия является наилучшим основанием одной науки, так же она (политическая анатомия) является лучшим основанием и другой: действовать в политической области, не зная симметрии, структуры и пропорций ее — дело столь же случайное, как практика старых баб и эмпириков».

Маркс, рассматривая заслуги А. Смита в истории политической экономии, указывает на две стороны его научной деятельности. С одной стороны, Смит дал систематическое описание экономических явлений, с другой — сделал попытку проникнуть во внутреннюю структуру капиталистического хозяйства. Вильям Петти ценен именно в этом последнем отношении. Он — первый теоретик товарно-капиталистического общества, и вплоть до Адама Смита и физиократов — крупнейший и гениальнейший его теоретик. Задолго до Смита, а по мнению Маркса — лучше, чем Смит, он дал картину разделения труда и его значения для товарного хозяйства. Понимание товарного хозяйства, как обширной системы разделения труда, представляло несомненно теоретическую основу для проникновения в его внутреннюю структуру: «В таком большом городе промышленные предприятия порождают друг друга, и каждое предприятие дробится на столько подразделений, сколько возможно, вследствие чего труд каждого производителя становится простым и легким. Например в производстве часов один человек изготовляет колеса, другой — пружину, третий — штампует коробку, четвертый — вставляет в нее механизм; в итоге часы лучше и дешевле, чем если бы вся работа выполнялась одним человеком. Мы видим это также в городе. На улицах большого города, жители которого почти все принадлежат к одной профессии, присущей данному месту, товары изготовляются лучше и дешевле, чем в других местах».

Перейдем теперь к другому крупному представителю периода разложения меркантилизма — Дэдли Норсу. Последний выступает идеологом торгового капитала, боровшегося против торговых монополий, и развивает преимущественно взгляды в защиту свободы торговли.

Дэдли Норс

Мак-Кулох впервые познакомил с Норсом Рикардо, и последний был поражен глубиной его взглядов для той эпохи. Эти взгляды изложены Норсом в памфлете «Очерки о торговле» («Discourses upon trade», 1691 г.). Установка автора в основном дана им в резюме предисловия к памфлету. Норс там пишет: «Может показаться странной речь о том, что весь мир в отношении торговли является лишь одним народом или страной, нации которого все равно, что отдельные люди; что не может быть торговли невыгодной для общества, так как если какая-либо область торговли оказывается невыгодной, то люди ее прекращают, когда же купцы процветают, то общество, часть которого они составляют, процветает также; что если заставлять людей действовать по предписанному способу, то это может принести пользу лишь тем, кому случайно такой способ подходит, но общество от этого не выиграет ничего, так как то, что отнимается у одного подданного, отдается другому; что никакие законы не могут устанавливать цены на товары, размеры которых должны и будут устанавливаться сами (но если такие законы издаются и действуют, то они служат препятствием торговле, а потому пагубны); деньги — это товар, которого может быть как слишком много, так и недостаточно, даже до затруднений; что деньги, вывозимые за пределы страны при торговле, увеличивают богатство страны, но тратимые на войну и платежи за границу — приводят к обеднению. Короче: все, что делается в пользу одной отрасли торговли или одних интересов против других, является злоупотреблением и уменьшает доход общества» (Норс, «Discourses upon trade»).

Взгляды Норса по существу, как видно из некоторых приведенных нами положений, уже тождественны со взглядами Адама Смита на свободу торговли. В отличие от меркантилистов, для которых международные экономические отношения покоятся на принципе: «выигрыш одной нации есть потеря другой», — Норс отождествляет отношения между нациями с отношениями между членами одного и того же государства. Нации служат рынком друг для друга. Выигрыш одной невозможен без выигрыша другой. Но отсюда следует, что нелепо устанавливать таможенные рогатки между нациями, как нелепо было бы поощрять торговлю между гражданами одного и того же государства, препятствуя им торговать друг с другом.

Если первые робкие высказывания о свободе торговли имели в виду мысль об ограничении торговых монополий, но отнюдь не выступали против святая-святых меркантилизма — регламентации торговли с помощью системы торговых пошлин с целью осуществления активного торгового баланса, — то первое положение Норса заключает в себе многообещающее требование полной свободы экономической деятельности.

Мы видели, какое значение меркантилисты придавали положению, что интересы индивида и государства могут не совпадать. Торговля, которую ведет купец, может быть выгодной для него, но невыгодной для государства. Мы видели также, как Ман пытался доказать, что Ост-Индская компания ведет торговлю разорительную для ее участников, но крайне выгодную для государства; последний случай, однако, мало вероятен. Первый же, поскольку выгодной для государства считалась лишь торговля, дающая активный баланс, вполне возможен. В зависимости от политических и экономических интересов дня, а также той или иной группы торговцев или промышленников, разорительными для государства объявлялись различные виды торговли. То это была торговля с Францией, то ост-индская торговля и т. д.; но это положение Норса, что не существует торговли невыгодной для общества, так как если бы торговля была невыгодна для ведущего ее купца, он прекратил бы ее, — это положение представляет собой настоящую революцию. При этом Норс прямо указывает, что процветание общества тождественно с процветанием его членов. Совершенно аналогичное положение мы находим у Смита. Признание его означает, с одной стороны, утверждение индивидуалистического понимания общества, как простой суммы составляющих его членов. Поэтому интересы общества в целом тождественны с интересами составляющих его членов. Но каждый индивид лучше чем государство знает, в чем заключаются его интересы. Он не нуждается в руководстве и регламентации со стороны государства. Государство может предоставить ему полную свободу выбора поприща экономической деятельности, и оно может быть уверено в том, что то, что он выберет, будет в конечном итоге наиболее выгодным для него, а следовательно и для государства. Это то же положение Смита, согласно которому общая гармония вытекает из эгоистических стимулов, лежащих в основе деятельности каждого индивида.

Такой вывод из приведенных нами положений мы находим уже у самого Норса, который выступает против попыток заставить людей действовать в области хозяйства по предписанному им государством способу. Норс конкретизирует свою мысль, выступая против пагубной политики регулирования цен. Он провозглашает великий принцип, что цены должны устанавливаться сами. Этот принцип выражает действительное существо товарно-капиталистического общества, основанного на анархии общественного производства. Цены товаров (но то же относится и к другим экономическим категориям) не являются и не могут быть искусственно установлены. Они естественно складываются, независимо от воли людей. Перед нами два основных положения классической политической экономии: 1) экономические категории являются естественными категориями; 2) принцип невмешательства в экономическую деятельность.

Если отвергается государственная регламентация, то необходимо отбросить также положение, что деньги — единственное богатство страны. Признание необходимости активного торгового баланса требовало, в качестве необходимого дополнения, государственной регламентации хозяйственной деятельности. Норс становится на ту точку зрения, что нет никакой разницы между товарами и деньгами, что деньги — такой же товар, как и все товары, могущий найти себе применение лишь в определенной пропорции к остальным товарам. Эту мысль мы находим также у Барбона, который пишет: «Количество железа или свинца на 100 фунтов стерлингов имеет такую же меновую стоимость, как количество серебра или золота на 100 фунтов стерлингов» («А discourse of coining the new money lighter»). Это положение, цитируемое Марксом и представляющее собой тоже очевидную истину, исторически сыграло огромную роль. Оно направлено было против меркантилизма с его фетишизацией денежной формы богатства.

Подрывая это основное положение меркантилизма (что только деньги — богатство), борясь против него, они, быть может, даже не отдавали себе ясного отчета, что они подрывают всю систему во всех ее проявлениях. В самом деле, отрицание денег, как единственного богатства, делает ненужной политику активного торгового баланса и регламентацию хозяйственной жизни, по крайней мере, поскольку последняя имеет свой целью достижение активного торгового баланса. Тем самым падают: вся экономическая; политика меркантилизма и соответствующие ей фрагменты экономической теории. Но это создает потребность в новой теории, которая должна быть противопоставлена экономическим воззрениям меркантилистов.

Но раньше чем перейти к той теории, которая вырастает из критики меркантилистов, сделаем еще некоторые замечания относительно характера этой критики. Норс — идеолог купечества. Барбон — идеолог землевладения. В борьбе против меркантилизма у каждого со своей классовой позиции создается аргументация, закладывающая основы новых теоретических воззрений. В зависимости от классового различия автора мы наблюдаем известное различие аргументов и вообще теоретических взглядов при общности врага — меркантилизма.

Наиболее близок к классикам Норс. Основная линия, которую он защищает в ряде своих очерков, составляющих содержание памфлета «О проценте, чеканке, обрезывании монет, умножения денег», это — линия свободы экономической деятельности. В очерке о понижении процента он разбирает доводы тех, кто стоит за законодательное понижение процента (очень распространенная, по разным соображениям, точка зрения в XVII в.). В критике этого положения Норс, быть может, исходит из интересов представителей денежного капитала. Правда, он заявляет: «Я не выступаю в роли защитника прав ростовщиков» («Discourses upon trade»). Норс защищает свободное установление уровня процента на основании опроса и предложения ссудного капитала, причем ссудный капитал он защищает, уподобляя его землевладению. «Но точно так же, как владелец земли сдает ее в аренду, так и владельцы капиталов дают их взаймы. Они получают за свои деньги проценты, которые являются тем же самым, что и рента за землю… Таким образом, быть владельцем земли или владельцем капитала — одно и то же» («Discourses upon trade»). Рассматривая доводы сторонников законодательного понижения процента, Норс кончает следующим заявлением: «Для страны лучше будет предоставить заемщикам и заимодавцам самим вырабатывать условия сделок в соответствии с обстоятельствами».

Во втором очерке о чеканке монеты Норс рассматривает и критикует взгляды меркантилистов на природу денег. Первым долгом он доказывает, что деньги не имеют самодовлеющего значения, не являются богатством par excellence. «Во всех тех случаях, когда торговец или производитель считает, что он нуждается в деньгах, он по существу нуждается не в деньгах, а в сбыте своих товаров. Последний же ограничен не недостатком денег, а недостатком покупателей внутри страны и за границей. При трудолюбии нации и достаточном количестве товаров народ никогда не будет испытывать недостатка в деньгах, которые не отличаются от других товаров»… «Золото и серебро не отличаются от других товаров, но берутся у тех, кто имеет их много, и передаются тем, кто в них нуждается и желает иметь их с хорошей пользой, как и от других товаров… Но это положение, такое простое и единственно правильное, редко настолько хорошо понимается, чтобы быть принятым большинством человечества. Люди думают силой законов удержать в своей стране все золото и серебро, которые приносит торговля, и таким путем разбогатеть немедленно. Все это глубоко ошибочно и является лишь препятствием росту богатства во многих странах» («Discourses upon trade»). Норс против регламентации торговли, так как отрицает вообще значение активного торгового баланса, как единственного способа обогащения страны. Он выступает противником законов против роскоши и расточительности. Норс — противник регулирования законом количества денег в стране. Он заканчивает свой памфлет фразой, прямо направленной против меркантилистов: «Ни один народ никогда еще не разбогател с помощью политики, лишь мир, трудолюбие и свобода приносят торговлю и богатство — и больше ничего». Норс — один из самых последовательных сторонников свободы экономической деятельности среди ранних экономистов.

Николай Барбон

У других экономистов этого направления, например у Барбона, идеолога землевладения, мы встречаемся с менее последовательными и логически выдержанными взглядами. В предисловии к своему очерку о торговле («Discourse upon trade», 1690) Барбон выступает против меркантилистов, в частности называет Мана. Он пишет: «Как ни убедительны и хороши могут показаться вступительные части их доводов в пользу расширения и продвижения торговли, — заключительные части, призывающие к ограничению числа лиц и мест, прямо противоположны условиям, необходимым для расширения торговли».

Чрезвычайно интересны доводы, приводимые Барбоном против известной аналогии Мана между купцом и земледельцем, бросающим семена в землю. Барбон — противник положения, что страна может разбогатеть лишь на основе бережливости и умеренности. «Разница между богатством индивида и богатством страны, — утверждает Барбон, — заключается в том, что первое конечно, а второе бесконечно. Бесконечны естественные богатства страны, а это значит, что бесконечны и ее искусственные богатства, т. е. продукты ее промышленности». Главной причиной хозяйственного упадка Англии (модная тема в XVII в.) Барбон считает множество запретительных законов и высокий денежный процент: «Запретительные законы в торговле являются причиной ее упадка, так как все заграничные товары привозятся в обмен на отечественные товары нашей страны, так что запрещение ввоза какого-нибудь товара из-за границы препятствует производству и вывозу соответствующего количества отечественных, какие должны были бы быть произведены и обменены на них». Этот довод предвосхищает положение классиков: товар обменивается на товар, — он совершенно аналогичен положению Норса, что народы в отношениях между собой — то же, что отдельные индивиды внутри каждого народа.

Барбон считает, что меркантилистическая политика была обусловлена стремлением к защите отдельными группами торговцев и промышленников своих узко эгоистических интересов в ущерб интересам общества в целом. Выступая сторонником свободной торговли, Барбон не остается верен себе и высказывается за законодательное понижение уровня процента до 3. Этим он стоит ниже Норса и напоминает Кельпепера тем, что аргументирует в пользу понижения процента ссылкой на повышение цены земли. Неправильна и другая установка Барбона, выводящего стоимость, вернее — покупательную силу денег, из государственной чеканки. «Деньги — это стоимость, созданная законом». В дискуссии о денежной реформе конца XVII в. Барбон стоит на стороне тех, кто считает необходимым «повышать» деньги, т. е. чеканить новую монету по весу старой обрезанной и сохранять за ней, несмотря на уменьшение веса драгоценного металла, то же название. Этому посвящен памфлет «Очерки о чеканке новой более легкой монеты» («А Discourse of coining the new money lighter», 1696).

Каковы бы ни были исходный пункт и классовая позиция противников меркантилизма, все они в большей или меньшей степени, с теми или иными ограничениями, — сторонники свободы экономической деятельности. Все они считают, что процветание страны достигает наибольшей степени, когда каждый человек действует сообразно с собственными интересами. Все они одинаково отрицают основное положение меркантилизма о том, что только деньги — богатство. Но тем самым отвергается основной принцип экономической политики меркантилизма — достижение активного торгового баланса. Вопрос о природе буржуазного богатства и о способах его достижения должен быть поставлен по-иному. Должна быть создана теоретическая система, которая явилась бы основанием политики невмешательства государства в хозяйственную жизнь. Меркантилизм не нуждался в теоретической системе, выражавшей познание действительности, поскольку для него процветание государств является результатом правильной политики, т. е. зависит от законодателя. Но для представителей разложения меркантилизма экономическая жизнь государства должна складываться без вмешательства со стороны государства, есть дело природы, а не человеческого произвола. Поэтому она должна быть объектом научного исследования.

В каком направлении разрешается эта задача? Мы показали, как, начиная с Петти, складывается теория трудовой стоимости. Она становится основой теоретической системы, с помощью которой обосновывается экономическая политика laissez faire, laissez passer. Для ее истории характерно то, что основоположником ее является Вильям Петти — отец политической экономии (т. е. классической школы, этой первой системы политической экономии), одновременно еще в ряде существенных пунктов стоящий на позициях меркантилизма, иногда даже в самой грубой форме. Вместе с тем мы находим у него в основном ряд теоретических воззрений классической политической экономии. Помимо теории трудовой стоимости мы находим у Петти основанную на теории трудовой стоимости теорию денег, замечательным изложением которой является памфлет «Кое-что о деньгах» («Quantulumcunque concerning money», 1682). У него же наряду с вульгарным меркантилистическим представлением прибыли от отчуждения товаров (profit upon alienation) мы находим зародыш правильного понятия о природе прибавочной стоимости. Точно также у Петти переплетаются меркантилистические представления о регламентации торговли и промышленности в целях получения активного торгового баланса с представлениями об обществе как естественном организме (body natural), с глубоким учением об общественном разделении труда. В отдельных случаях он становится на позицию защиты невмешательства государства в хозяйственную жизнь. Так он рассуждает в отношении уровня процента и правительственных махинаций с деньгами. Петти — основоположник классической политической экономии, достигшей своего наивысшего развития у Адама Смита и особенно у Давида Рикардо. Но то, что нам хотелось показать, это — историческую обусловленность классической школы, ее возникновение из борьбы против экономической политики меркантилизма за свободу экономической деятельности, классовые интересы, лежавшие в основе ее возникновения.

Примечания

[1] «Основные проблемы политической экономии», 1922, стр. 24.

[2] Предисловие Jacob Н. Hollander к перепечатке главного произведения J. Massie, The natural rate of interest, 1912.

[3] Carew Reynell, The true english interest, 1674.

[4] Lewis Roberts, The treasure of traffique, 1641.

[5] Charles Davenant, An essay on the East-India trade, 1697.

[6] Fenton, A treatise of usurie, 1611.

[7] Т. Mun, Englands treasure by foreign trade etc.

[8] W. Potter, The key of wealth, 1650.

[9] T. Papillon, The East-India trade — a most profitable trade, 1677.

[10] Отцу семейства подобает быть продавцом, а не покупателем.

[11] Е. Misselden, Free trade, 1622.

Его же, The circle of commerce, or the balance of trade in defense of free trade, 1623.

Brent, Discourses of motives for the enlargement of freedom of trade, 1645.

Parker, Of a free trade, 1648.

[12] S. Fortrey, England’s interest and improvement, etc., 1663.

[13] Gee, Trade and navigation of Great Britain, 1730.

[14] Pierre de Boisguillebert, Le detail de la France, 1697.

[15] S. Fortrey, England’s interest and improvement.

[16] Его же. стр. 11.

[17] Т. Мun, A discourse of trade from England to East-Indie.

[18] A true discovery of the decay of trade, 1623,

[19] Там же.

[20] Там же.

[21] «Капитал», т. I, гл. 24.

[22] Р. Chamberlen, The poor man’s advocate, 1649.

[23] Т. Mun, A discourse of trade etc., стр. 745.

[24] T. Mun, England’s treasure by forreign trade.

[25] Potter, The key of wealth, 1650, стр. 2.

[26] Palgrave, Dictionary of political economy, том III, стр. 816.

[27] «Britannia languens», 1680, стр. 163.

[28] Там же.

[29] Там же, стр. 131 — 132.

[30] J. Evelin, Navigation and commerce, 1674, стр. 13.

[31] R. С ok е} A treatise wherein is demonstrated etc., стр. 69.

[32] Плата, которую они получали в армии.

[33] W. Petty, Political arithmetic (Economic writings), т. I, стр. 259 — 260.

[34] W. Petty, Quantulumcunque concerning money, 1682, вопрос 23‑й и ответ на него (W. Petty, Economic writings, edited by Hull, т. II, стр. 446).

[35] W. Petty, Political arithmetic, стр. 256.

[36] W. Petty, A treatise of taxes and contributions, стр. 32.

[37] Там же, стр. 63.

[38] W. Petty, Political arithmetic, стр. 286.

[39] Там же, стр. 77.

[40] Энгельс, Анти-Дюринг.

[41] W. Petty, A treatise of taxes and contributions, стр. 43.

[42] Там же, стр. 50 — 51.

[43] Там же, стр. 43.

[44] W. Реttу. A treatise of taxes and contributions, стр. 43.

[45] W. Petty, A treatise of taxes and contributions, стр. 89 — 90.

[46] Там же.

[47] Там же, стр. 30.

[48] W. Petty, The political anatomy of Ireland, стр. 183.

[49] Там же. стр. 182.

[50] Там же. стр. 181.

[51] К. Маркс, Теории прибавочной стоимости, т. I, стр. 21

[52] G. Malynes, The unmasking of two paradoxes etc., 1601.

[53] Reynell, The true english interest, стр. 53.

[54] R. Coke, A treatise wherein is demonstrated etc., стр. 2 — 3.

[55] J. Be llers, Essays about the poor, manufactures etc., стр. 12.

[56] T. Dalby, An historical account of the rise and progress etc., 1695.

[57] Pollexphen, Of trade, стр. 44 — 45.

[58] W. Petty, A treatise of taxes etc., стр. 45.

[59] Маркс, Теории прибавочной стоимости, т. I, стр. 17.

[60] W. Petty, A treatise etc., стр. 48.